Меч и Крест
XI век, нормандские завоевания Южной Италии, Сицилии, Англии. Участие нормандцев в Реконкисте на Пиренейском полуострове. Вильгельм, Дрого, Хэмфри, Роберт и Рожер Отвили. Жильбер, Райнульф, Ричард и Жордан Дренго. Герцог Нормандии и король Англии Вильгельм Завоеватель. Простые нормандцы, творившие историю. Папский Рим, борющийся за гегемонию в мире. Византийская империя, на грани краха, пытающаяся отстоять свои былые позиции. Священная Римская империя, стремящаяся доказать, что она всё-таки империя. Жестокое противостояние христианства и ислама. Жестокая война всех со всеми и всех против всех. Почему именно нормандцы, эти потомки древних викингов, смогли сотворить эти завоевания? Почему никто не смог им противостоять и оказать сопротивление? Почему, столь обширна, география их завоеваний? Роман рассчитан на широкий круг читателей, на всех, увлекающихся и интересующихся мировой историей.
Кто вы,
закованные в броню,
покрывшие головы
железными шлемами,
в руках держащие мечи стальные?
Кто вы, воины?
КНИГА ПЕРВАЯ
Удача любит храбрых!
Пролог
…в начале было слово.
– Только одно усилие, храбрые рыцари. Только одно. Всё население восстанет, чтобы сбросить ненавистную тиранию Византийской империи. Всё! Поддержите нас, и огромная добыча – золото и серебро городов, прекрасные женщины, шелка и парча, превосходное оружие, всё это будет ваше! Нам нужна всего лишь помощь, таких храбрых и достойных воинов как вы. Всего лишь помощь! Против нашей объединённой мощи, греки не устоят! Победа будет лёгкой!
Суровые, бородатые, закалённые во многих походах и битвах нормандские воины, сначала с недоверием прислушивались к словам этого странного, женоподобного человека, с завитыми и намасленными волосами, умащенного пудрой и румянами, с накрашенными ногтями, пахнущего духами и благовониями, подошедшего к ним у святилища Михаила Архангела на горе Сан-Анджело, что в Апулии, в южной Италии. Они возвращались домой, после долгих лет службы многочисленным правителям, которые практически никогда не скупились на плату, приобретая их воинские умения, их верность, доблесть, отвагу, непоколебимость в бою, мужество и презрение к смерти, щедро платя им за их копья и мечи, за их кровь, пролитую в бесчисленных стычках, схватках, войнах. Норманны, уже давно зарекомендовали себя, как превосходные воины, и дорого ценились и в Византийской империи, и на мусульманском Востоке, и в Испании, как на службе у мавров, так и у королей Кастилии и Арагона. Слава о доблестных, свирепых и грозных северных воинах была широко известна и в знойных пустынях Сирии, и у заснеженных горных вершин Армении, и у древних пирамид египетских фараонов, и в Италии, Германии, во Франции, Англии, Киевской Руси.
Святилище Михаила Архангела было одной из главных религиозных христианских святынь, и неудивительно, что более сорока норманнов, решили посетить это место. Ещё недавно язычники, они, приняв христианство, стали его ревностными сторонниками и поборниками. Их деды, ещё поклонялись Одину и Тору, и помнили времена, Роллона (
– Распятый Христос это одно, но не стоит забывать и древних богов, которых Роллон чтил и которым поклонялся большую часть своей жизни, – улыбаясь, говорили старики.
В ходе разговора, нормандцы узнали, что этого женоподобного человека, одетого в длинные до пят чёрные одежды, со смешной круглой шапочкой на голове, зовут Мелус, и что он, лангобардский аристократ. Всю свою сознательную жизнь Мелус посвятил борьбе за освобождение апулийских городов от византийского ига. И он уже дважды поднимал восстание против византийцев, но оба раза был разбит. И теперь, для успеха, ему нужна всего лишь помощь столь храбрых и прославленных рыцарей.
Византийцы, воюя в VI веке за обладание Италией с осевшими здесь остготами, сами наняли и привели на эти земли воинственное германское племя лангобардов. После изгнания остготов, лангобарды не захотели покидать эту цветущую, благодатную землю, и, собравшись с силами, вторглись в Италию. За короткое время лангобарды завоевали всю северную и среднюю часть полуострова, дойдя вплоть до Рима, и основали своё королевство со столицей в Павии (
– Две унции серебра в месяц простому воину и две унции золота предводителям! Как вам? Добавьте к этому то, что добудете в битвах, и то, что возьмёте в городах и селениях византийцев!
– Идёт! – остановил поток словоизвержений этого лангобарда предводитель норманнов Жильбер Дренго. Он, со своими братьями, более пяти лет находился на службе у Византии и выучил там язык ромеев. Он был несколько другого мнения о мощи империи и о боеспособности её армии. Но он ещё никогда не отказывался от возможности повоевать и от возможности подзаработать.
К тому же нормандцы, слушая Мелуса, всё более и более заинтересовывались его речами. Слова лангобарда воодушевляли их. Глаза у северян заблестели, ноздри стали хищно раздуваться, а руки ощупывали рукояти ножей и мечей. Выйдя из пещеры, в которой располагалось само святилище Михаила Архангела, они задумчиво посмотрели на широкую долину Апулии, лежавшую у их ног.
Многие и долгие века, поколение за поколением, жители холодного и скудного Севера, стремились к благодатной земле на Юге. Это стремление, намертво отпечаталось у них в памяти, данной им от предков. И сейчас, глядя на эту залитую щедрыми солнечными лучами, цветущую, плодородную, обетованную землю, они задумчиво кивали головами. Богатая страна, словно, та самая, из древних легенд, саг и сказаний, и куда её жители, сами, приглашали их. Эта земля предоставляла неограниченный простор для того, чтобы проявить свою доблесть и достичь успеха.
Жильбер подошёл к Мелусу.
– Мы окажем вам помощь, о которой ты просишь. Но сейчас нас слишком мало. Мы вернёмся в Нормандию, и кинем кличь. Сторонники не замедлят к нам присоединиться. Я уверен в этом! Мы соберём армию, достаточно вооружённую, для ведения кампании. Жди нас на следующий год!
И кивнув Мелусу, Жильбер, а за ним и остальные нормандские рыцари, начали спускаться с горы Сан-Анджело.
– Готовь золото! – сильно стукнув Мелуса по плечу, весело, на скверном греческом, сказал один из братьев Жильбера, Райнульф.
Жильбер Дренго сдержал своё слово, и весной следующего, 1017 года, первые нормандцы, были уже на пути в Южную Италию.
Основную массу их армии, составляли младшие сыновья рыцарей и землевладельцев герцогства Нормандия, которым не светило никакое наследство на родине. Привлечённые слухами о далёкой, но богатой земле, о бессилии тамошних жителей, и о богатой добыче, которая ждёт каждого, они с большой охотой устремились за Жильбером. По дороге, особенно в Бургундии и Провансе, к ним присоединялись и другие, желающие заработать лёгкие деньги – рыцари, профессиональные солдаты-наёмники, беглые преступники, разбойники и прочий сброд.
В конце лета 1017 года, их армия пересекла реку Гарильяно, по которой проходила южная граница Папской области, и направилась к Капуе, где их уже с нетерпением поджидал Мелус, с собственным войском, набранным, в основном, из ополчений лангобардских городов, и горевший диким желанием, сразиться с византийцами.
Он быстро повёл объединённую армию в Апулию, и к концу года, они могли похвалиться рядом крупных побед, изгнав византийцев с большей части провинции. Норманны отпускали скабрезные шуточки по поводу женоподобия греков и их воинских умений.
Весной 1018 года военные действия возобновились, и восставшие ещё более раздвинули границы своей территории. Но в октябре месяце наступил перелом.
Правителю византийской Южной Италии, или как её называли греки – Капитанаты, Василию Боиоаннесу, удалось выпросить у императора Василия II большое подкрепление, основу которого составляла варяжская гвардия – триста воинов-варягов, присланных императору тридцать лет назад князем Киевской Руси Владимиром, как дар.
Для решающего сражения армии сошлись 1 октября 1018 года, на правом берегу реки Офанто, при Каннах. Именно там, где в 216 году до нашей эры, карфагенский полководец Ганнибал нанёс римлянам одно из самых кровавых и сокрушительных поражений за всю их многовековую историю.
Лангобарды и норманны сражались храбро. Они стойко выстояли под ливнем стрел, которыми их засыпала лёгкая конница византийцев. Не смогла их сокрушить и мощная, грозная атака, закованных в броню византийских кавалеристов-катафрактариев. Сокрушительный клин катафрактов, увяз в норманнской стене щитов и копий, и разъярённые северные воины, начали подрезать лошадям ноги, стаскивать с седёл тяжеленных всадников, и убивать их.
Громовой лязг, стоны, крики, хрипы раненых и умирающих, истошное ржание лошадей, высоко взлетело к небесам над полем битвы.
Отбросив катафрактов, нормандцы и лангобарды кинулись вперёд, и столкнулись с противником, равным по мощи и силе, по умению и доблести – с варяжской гвардией византийского императора. Викинг против викинга, северянин против северянина, меч против меча, топор против топора, щит в щит, лицо в лицо, злость и презрение к смерти, отвага и мужество, напоролось на такую же злость, призрение, отвагу и мужество.
250 нормандцев, под предводительством Жильбера и его младших братьев – Райнульфа, Осмонда, Асклетина, Раульфа, показывали в бою чудеса мужества, увлекая за собою остальных. Но варяги, именуемые себя руссами, под командованием храброго Рангвальда, не уступали и не поддавались, стойко держа свои позиции.
Василий Боиоаннес, воспользовавшись моментом, перестроил оправившихся от поражения катафрактов, и они нанесли сокрушительный удар по флангу лангобардско-нормандского войска, отбросив малочисленную кавалерию противника.
Разгром. Почти все лангобарды полегли на поле битвы. Мелус, сумел убежать, и после месяцев скитаний по герцогствам и папским владениям, осел в Бамберге, при дворе императора Западной империи Генриха II. Отважный Жильбер, погиб. Райнульф Дренго, возглавивший нормандцев после гибели брата, сумел увести их остатки. Теперь, после провала восстания и бегства Мелуса, им надо было самим заботиться о себе. Подавленные, они ушли в горы, желая найти убежище, собраться с силами, и переждать там, пока не найдётся новый человек, который наймёт их. Тот, кто щедро заплатив, купит их мечи, доблесть, мужество, отвагу. Несмотря на первое, жестокое поражение в Южной Италии, их репутация как воинов не имела себе равных, и они знали, что их услуги, будут пользоваться большим спросом на этих беспокойных землях, где сталкиваются Восток и Запад, Север и Юг, латинский, греческий и германский мир, христианство и мусульманство. Оставалось только подождать.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
– Ты хочешь землю? Титул? Ха-ха-ха! Да таких, желающих у меня сотни! Сотни! Многие сотни! И ты, один из них, такой же! Чем ты лучше других? Тем, что мой брат? Ха-ха-ха! Это ничего не значит. Я готов взять тебя на службу, но простым, обычным рыцарем. Дам тебе доспехи, коня и оружие. Буду платить жалование и кормить. Согласен?
– Да пошёл ты! У меня есть кольчуга, копье, щит, меч и конь, а своё жалование и жратву, можешь засунуть себе…
– Ха-ха-ха! Сам пошёл! Иди, пока я не приказал, снести с плеч твою дурную башку! Проваливай, пока я добрый! – Дрого Отвиль, улыбаясь, смертельно-холодными глазами смотрел на Роберта.
Злой и разгневанный Роберт Отвиль, покинул Мельфи, на чём свет понося своего старшего брата.
Прошло двадцать восемь лет, долгих и кровавых, после поражения лангобардско-нормандского войска при Каннах. Но, несмотря на это, нормандцы всё пребывали и пребывали в Италию. За эти годы, рыцарь за рыцарем, воин за воином, человек за человеком, они протоптали целую дорогу, от берегов холодного Северного моря, на эту обетованную, райскую землю.
Большой котёл Южной Италии никогда не переставал кипеть, и среди этих независимых, полунезависимых, мятежных городов, графств и герцогств, сильная рука, тяжёлый топор, копье и острый меч, никогда не оставались без применения. После поражения при Каннах, Райнульф Дренго, со своими братьями и сторонниками, пошёл на службу к Пандульфу IV, лангобардскому князю Капуи, прозванному за свою беспримерную жестокость, изворотливость и беспринципность Волком из Абруццо. Другие нормандцы, примкнули к шурину Пандульфа, князю Салерно Гвемару III, который постоянно враждовал с Пандульфом. Некоторые выбрали Неаполь, Гаэту или Амальфи. Катапан Василий Боиоаннес, узнававший хороших бойцов с одного взгляда, нанял в 1019 году большой отряд нормандцев, своих вчерашних врагов, для обороны византийских владений в Апулии.
Вот так и получилось, что множество нормандцев, разбросало по Южной Италии, между враждующими, противоборствующими сторонами. И как это не парадоксально, но именно это, как раз и сыграло им на руку, для последующего завоевания ими этой территории. Поначалу их было слишком мало, чтобы властвовать самим, и слишком много для того, чтобы усилить собой какую либо одну группировку и помочь ей окончательно подчинить эти земли. А так, разделяясь, меняя своих хозяев-нанимателей, союзников и противников, воюя часто даже между собой, они не давали никому особенно усилиться. Поддерживая всех, они не поддерживали никого. А продавая свои мечи тому, кто заплатит наивысшую цену, они сохранили за собой свободу действий.
В этой бесконечной войне всех против всех, что было в порядке вещей для раннефеодальной Европы, когда заключались союзы и договоры, а затем, буквально на следующий день, они нарушались, когда вассалы давали клятву верности своему сеньору, а потом, с лёгкостью изменяли ей, идя войной против своего сюзерена, заключая договоры с его врагами, и меняя врагов на союзников, а союзников на врагов, в этой грызне и смуте, благодаря своей беспринципности, своей необычайной предприимчивости и удаче, особенно выдвинулся нормандец Райнульф Дренго. Пришло время, когда его войско, стало самым большим и влиятельным в регионе, и постоянно увеличивалось и усиливалось за счёт притока новых воинов с севера.
В 1022 году, смелый, дерзкий, хитрый и изворотливый Райнульф, когда пришло время, держа нос по ветру, с лёгкостью предал Пандульфа, открыв ворота Капуи перед армией императора Запада Генриха II.
В результате Пандульф, провёл два года в плену у императора. Вернувшись, желая получить контроль над всей Южной Италией, и не найдя никого лучше, Волк из Абруццо, вновь нанял на службу нормандцев Райнульфа Дренго, и с помощью его воинов, вернул себе Капую.
Прошло несколько лет, и снова Райнульф, с такой же лёгкостю, изменил Пандульфу, поддержав герцога Неаполя Сергия IV, в его войне против князя Капуи. В благодарность, герцог Неаполя, даровал Райнульфу графство Аверса, и в придачу, дал ему в жёны свою сестру.
Графство Аверса, стало первым, собственно нормандским владением в Южной Италии. И для нормандцев, этот день, стал величайшим днём с момента их прибытия в Италию – спустя тринадцать лет, у них появился здесь свой собственный феод. Свои собственные владения. С этого дня, они перестали быть сборищем чужеземцев, наёмников и бродяг. Земля, на которой они теперь жили, воевали, проливали свою кровь и кровь врагов, умирали за неё, отныне принадлежала им по праву. Переданная им по закону, с соблюдением всех вековых феодальных традиций. И отныне, земля, на которой они осели, перестала быть для них полем битвы, с пожарами, грабежами, насилиями, отныне она стала для них родным домом, который нужно развивать и обогащать… и, присоединять новые земли.
В 1034 году умерла жена Райнульфа, сестра герцога Неаполитанского. Вновь усилившийся Пандульф Капуанский, желавший взять реванш и видеть всех врагов своих униженными и мёртвыми, предложил Райнульфу новый союз против Сергия Неаполитанского. И в подтверждение своих чистосердечных обязательств, показывая ему, что, ну совсем не держит обиды на Райнульфа за его прежние измены, Пандульф, отдал ему в жёну свою племянницу, отец которой недавно стал герцогом Амальфи.
Перспектива от такого союза была налицо, и Райнульф, вновь с завидной лёгкостью изменил своему сюзерену Сергию Неаполитанскому, встав на сторону Волка из Абруццо.
Духовно сломленный таким вероломством, потерявший все свои владения, захваченные Пандульфом Капуанским, герцог Неаполя принял постриг и удалился в монастырь, горестно оплакивая свою злую судьбу.
А Райнульф, вновь став вассалом грозного и влиятельного герцога Капуи, значительно расширил и укрепил свои владения.
Пандульф, вернув себе власть, казнил сотнями. Его жадность обогащения и желание мести не знали границ. Грабежи, насилия, то, что он творил всё что хотел, наплевав на законы, вызывало ропот недовольства в городах Южной Италии. В ответ, Пандульф, с ещё большей извращённой жестокостью, казнил, арестовывал и отбирал владения.
Так уж велось в это буйное время, что усиление власти и деспотизм одного, вызывало протест, сопротивление и противодействие остальных. Молодой князь Салерно Гвемар IV, опираясь на поддержку некоторых городов, уже давно готовился к войне с Пандульфом. И тот, не заставил себя ждать, дал повод, вследствии своей похоти, изнасиловав родственницу Гвемара. Вновь на земле Южной Италии вспыхнула война. Война, которая шла с переменным успехом, так как нормандцы, которые составляли ударную часть обеих противоборствующих сторон, не желали лить свою кровь, и предпочитали попросту договариваться между собой.
В начале 1038 года, император Конрад II, по просьбе Гвемара IV, во главе армии, пришёл в Южную Италию, желая сам во всём разобраться, навести порядок и наказать виновных.
Пандульф, почувствовал тревогу, прислал в лагерь императора своего особо доверенного человека, с щедрыми и богатыми дарами. И, выказывая свою добрую волю, отдал в заложники своего сына.
Но Конрад II, убедившись в справедливости всех обвинений против Пандульфа, отказался вести переговоры с Волком из Абруццо. И в результате, после короткого и быстрого штурма, Капуя была взята имперскими войсками.
К тому же, Пандульф, к этому моменту, уже лишился лучшей, наиболее боеспособной части своего войска. Райнульф Дренго, с присущим ему звериным чутьём, уже заранее исхитрился встать на сторону победителей, принеся вассальную присягу Гвемару Салернскому. Сам Пандульф бежал в Константинополь, где тут же был арестован и брошен в тюрьму.
Гвемар, был торжественно возведён на престол Капуи императором Запада Конрадом II.
А Райнульф Дренго получил от императора подтверждения своего титула и владений. Император, собственноручно вручил ему копьё и знамя графства Аверса. Отныне Райнульф стал крупным землевладельцем, одним из могущественнейших военных предводителей во всей Италии и теперь, принадлежал к высшей имперской знати, подчиняясь через своего сюзерена Гвемара, лично императору Запада. И теперь никто, кроме императора, не мог отнять у него титул, земли и его права.
Казалось, что авторитет Райнульфа, среди норманнов Южной Италии, теперь неоспорим. Но…
В 1035 году, в Южную Италию, прибыли первые представители семейства, которым выпало самой судьбой, вписать может быть наиболее великие и славные страницы в историю покорения и завоевания нормандцами этих земель, и без преувеличения можно сказать – изменившие всю историю средиземноморского мира – братья Отвили.
Барон Олаф Бриан, тронув шпорами бока своего коня, послал его вперёд и поравнялся с Робертом Отвилем, губы которого шевелились, шепча ругательства по отношению к брату.
– Про Бьёрна что-то узнал?
Роберт, замолчав на полуслове, нахмурился, быстро взглянул в хмурое лицо старого барона, а затем поспешно опустил голову. За всеми своими горестями, злой на брата на то, что тот не пожелал даровать ему земли и титул, Роберт совсем забыл о просьбе Бриана. Он думал, как бы это так ответить старому барону, когда всадник, ехавший позади, громко закричал:
– Нас догоняют!
Роберт и Олаф быстро оглянулись, и стали смотреть на летящих к ним, в густом облаке пыли, всадников. Роберт потянул на себя, притороченный к седлу щит, и начал вытаскивать из ножен меч. Бриан, поудобнее перехватил копьё, жалея, что на нём надет только лёгкий кожаный доспех, а не испытанная во многих боях кольчуга. Ещё один Отвиль, младший брат Роберта Можер, соскочив с седла, наложил на тетиву лука стрелу. Пятеро остальных, спешившись, поспешно создали подобие строя, ощетинившись копьями и настороженно выглядывая из-за края щитов.
Бриан, вглядевшись в приближающихся всадников, поднеся руку к старым, но всё ещё зорким глазам, прикрывая их от слепящего солнца, сказал:
– Это Хэмфри. Клянусь печёнкой дьявола, это твой брат, Роберт!
Хэмфри Отвиль, осадил своего коня, шагов за двадцать до них. И, подняв руку, прокричал:
– Спрячь меч, Роберт! Я с миром!
Оставив своих спутников, Хэмфри приблизился к ним.
Роберт опустил щит, но руки с рукояти меча не убрал, настороженно глядя на своего старшего брата.
– Я с миром, Роберт. Я приехал просто поговорить.
– Говори, что хотел.
– Не держи зла на Дрого, Роберт.
– Да пошёл он… То же мне, брат называется!
– Он прав, Роберт. Когда мы – Гильом, Дрого, я и Готфрид, прибыли сюда, на эти земли, у нас не было ничего. Ха, две лошади на четверых. Ничего! Кроме наших мечей. Умение владеть которыми, мы желали продать кому-нибудь. Тому, кто заплатит подороже. А теперь мы владеем графством Апулия. Теперь, эта наша земля. Наш новый дом! И твой тоже.
– Жаль, что Гильом умер… Мир его праху. С ним, я сумел бы договориться. А Дрого…
– Не суди поспешно о Дрого, Роберт! Сначала сам покажи, чего ты стоишь. Докажи, что твоя удача велика. Больше чем у него! Сумей, как и мы, добиться в этой жизни всего сам! Докажи, что ты Отвиль! И тогда, Дрого будет более благосклонен к тебе, даст тебе землю, титул, власть. Даст то, чего ты заслужишь!
Роберт хотел ответить очередным ругательством по отношению к Дрого, но взглянув на роскошный плащ Хэмфри, из византийской материи, подшитый дорогими мехами, на большую серебряную пряжку на груди, на золотой перстень с драгоценным камнем на его пальце, и словно пришибленный смолчал, задумчиво опустив голову.
– Хорошо. Я последую твоему совету, Хэмфри, и докажу, что моя удача, больше чем у вас всех вместе взятых!
Хэмфри, улыбнувшись, удовлетворённо кивнул, а Роберт, не желая больше ни о чём разговаривать, поворачивал своего коня.
– Если ты удачлив Роберт, то ты выживешь и победишь, – произнёс Хэмфри в спину брату.
Олаф Бриан, придержав коня, подъехал к Хэмфри.
– Ты слышал что-нибудь о Бьёрне?
– За последнее время нет, старик.
Олаф, тяжело вздохнув, и весь словно как-то сжался в седле.
– Послушай… В той битве, полегло много славных воинов – Орм Рыжий, Тронгван Тронгванссон, Хромой Корк, Биртнот, Вилибальд, Торкель из Эрена, Оли Солённый…
– Ты видел… моего сына… мёртвым?
– Нет, старик, не видел.
– Тогда не говори о том, чего не знаешь! Мой сын жив! Я знаю это! Я верю в это! Я чувствую это!
– Дай то Бог, что бы оно было так, Олаф. Я убеждён, что если Бьёрн жив, то ты обязательно отыщешь его. Удачи тебе, барон Бриан!
Хэмфри, ещё долго стоял посреди дороги, глядя в след уезжающему брату, погружённый в свои думы. Улыбка, то трогала его губы, словно он вспоминал что-то приятное из далёких времён детства, то хмурь набегала на его лицо, когда он представлял себе, с чем и с кем предстоит столкнуться Роберту. «Ты, поспрашивай, узнай, Роберт, через что нам пришлось пройти, что бы стать графами на этих землях. Власть не упала нам с неба. Мы взяли её силой! Попробуй и ты, сам, чего-то добиться в этой жизни».
Глава вторая
У барона Танкреда Отвиля, было четырнадцать детей от двух браков. Старшие из них от первой жены Мориеллы, незаконнорожденной дочери герцога Нормандии Ричарда I Бесстрашного – Вильгельм, Дрого, Хэмфри и Готфрид, сопровождали своего двоюродного брата, герцога Нормандии Роберта, которого враги называли Дьяволом, а друзья и придворные Робертом Великолепным, в его паломничестве по святым местам. Ещё не старый Роберт, всего тридцати лет от роду, вдруг пожелал замолить все прегрешения и жестокости, совершённые им.
Герцог молился и каялся, и так они прошли всю Францию, Италию, долгое время пробыли в Риме, и через величественный Константинополь, дошли до Иерусалима. Но на обратном пути, герцог Нормандии умер в Никее, в Византийских владениях. Не пожелав возвращаться домой, братья Отвили добрались до Южной Италии и поступили на службу к Райнульфу Дренго.
Слишком независимые и дерзкие, держась сплочённо и вместе, они быстро приобрели влияние и уважение среди остальных нормандских рыцарей. И Райнульф Дренго, всегда жёстко борющийся за власть, остро ощутил угрозу со стороны братьев Отвилей, и поспешил от них избавиться.
Как раз в это время, византийцы готовили военную экспедицию, желая отбить у арабов Сицилию. Огромный флот византийцев, с армией, состоявшей из болгар, греков, мощного отряда варяжской гвардии легендарного Харальда Смелого, южноиталийских лангобардов (недовольных тем, что им пришлось служить византийцам), поначалу, по пути на Сицилию, прибыл в Салерно.
Князь Салерно Гвемар IV, уже ощущавший угрозу от толпы нормандских авантюристов, совершенно беспринципных, надоедливых, хищных, ищущих славы, подвигов и приключений, и никак не желающих жить мирной жизнью, с радостью предложил византийцам большой отряд молодых и своевольных норманнов, оставив, конечно же, при себе, графа Аверсы Райнульфа Дренго, и его наиболее верных сторонников.
С обещанием большого вознаграждения, нормандские воины, погрузились на корабли византийцев. Среди них были и братья Отвили. Райнульф Дренго, быстро и с радостью, поспешил отправить в неизвестность тех, кто представлял собой угрозу его власти.
Византийцы имели все шансы, чтобы выбить арабов с Сицилии, погрязших в междоусобных войнах, и овладеть островом. Их армия, под командованием полководца Георгия Маниака, до этого прославившегося рядом громких побед в Сирии, высадившись на острове в конце лета 1038 года, буквально сметала всё на свои пути. Арабские эмиры, враждующие между собой, не могли дать византийцам достойный отпор и организовать сопротивление. Под натиском византийцев, практически сразу пала Мессина. За ней крепость Рометта, защищавшая перевал, через который шла дорога на Палермо. В 1040 году византийцы осадили Сиракузы. В кровопролитной битве у Тройны, была наголову разгромлена арабская армия военачальника Абдулы, шедшая на выручку Сиракуз. Гарнизон города, поняв, что помощи они не дождутся, капитулировал. Греческое население, радостно встречало своих освободителей и сразу же организовало во всех церквях благодарственные молебны.
Казалось, что ещё немного, ещё один натиск, и владычеству сарацин на Сицилии придёт конец. Менее чем за два года была освобождена вся восточная часть острова. Но, вследствии придворных интриг, по наговору врагов и завистников, Георгий Маниак был отозван в Константинополь. Где сразу же был арестован и брошен в тюрьму. Его приемник на посту командующего, некий евнух Василий, оказался бездарным воякой, армия утратила боевой дух и начала отступать.
Масла в огонь подлили норманны, чьё недовольство зрело и росло ещё при Маниаке. Им, составляющим ударную силу войска, византийские военачальники запрещали вести войну так, как они привыкли. Дисциплина, которую Маниак пытался ввести в армии, вызывала у них ропот и скрежет зубов. То, как распределялась добыча, приводило их в гнев. Греческие военачальники, запрещали им грабить и мародёрствовать в захваченных городах. Это вообще, вызывало у северян бурю возмущения. Они не хотели понимать, что греческий город, в большинстве своём с греческим населением, освобождённый греческой армией, явно не предназначался для грабежей, поджогов, убийств и изнасилований.
Недовольство норманнов поддерживал и предводитель салернского войска, молодой лангобард Ардуйн.
И после отъезда Георгия Маниака, после начала отступления, после ряда поражений, норманны взбунтовались, их поддержали лангобарды из Салерно, и прихватив с собой часть варягов из личной стражи императора, бросив армию, они все отбыли на материк.
Братья Отвили, не сгинули на войне, как на то надеялся Райнульф Дренго, а наоборот, приобрели ещё больше славы, благодаря своей отваге и доблести, среди своих мужественных соплеменников. На привалах, у костров, только и разговоров было, как четверо братьев Отвилей, первыми взобрались на крепостную стену во время кровопролитного штурма Рометты. Из уст в уста передавался рассказ, как старший из братьев, Гильом, стащил с седла грозного эмира Сиракуз, а затем, одним ударом топора, развалил того от плеча до бедра. За что Гильом и получил прозвище Железная Рука.
Они прибыли как раз во время.
Аргир, сын Мелуса, унаследовавший мятежный дух своего отца, воспользовавшись ослаблением сил Византии, когда большое количество войск было отправлено на Сицилию, поднял лангобардов Южной Италии на новое восстание против ромеев.
Ослабленные гарнизоны византийцев, сдавали восставшим одну крепость за другой. А прибывших с Сицилии Ардуйна и вождей норманнов, среди которых особенно выделялись своей удачей и славой братья Отвили, встретили посланники нового катапана Михаила Докиана.
– Мне не важно, что там и как произошло у вас на Сицилии, – сладострастно раскинул сети лести Михаил Докиан. – К тому же, это чудовище Маниак, уже отплатил за все свои прегрешения.
Он принял их в своей огромной палатке, и нормандцы, уже многое повидавшие, всё же ещё дивились богатству и роскоши окружившей их. Дорогие ткани, меха, золотые и серебряные кубки и тарелки, искусно украшенные драгоценными камнями, переливающиеся в пламени не дымно чадящих смоляных факелов, а дорогих восковых свечей, манеры и умение держаться самого катапана, показующего себя в самом лучшем виде, расторопность и сноровка его многочисленных слуг, жарко пылающие жаровни, куда рабы щедро лили аравийские благовония, от чего палатка наполнялись приятными ароматами, кушанья и вино, сдобренное редкими и экзотическими специями – перцем, шафраном, имбирём, всё это произвело на них сильное впечатление.
Катапан продолжал сладкоречиво говорить и говорить, расспрашивая их о войне на Сицилии, дивился их мужеству и отваге, не скупился на лестные комплименты, и сытые, пьяные нормандцы, с благожелательными улыбками на лицах, внимали ему.
Узнав, что Ардуйн, в совершенстве владеет греческим, так как в своё время окончил греческую школу, Михаил Докиан перешёл в разговоре с ним на этот язык. Они сперва поговорили о Гомере и Плутархе, потом о философии и риторике, о догматах христианства, а затем, найдя много общего, продолжали увлечённо болтать на разные другие темы.
Нормандцы, ничего не понимая из их разговора, продолжали пить, есть и улыбаться.
Катапан обхаживал их пять дней. К их услугам, было всё – превосходное вино, отличнейшая еда, красивейшие женщины, подарки. Довольные лангобарды и северяне, – вот мол, как надо чтить воинов, жизней своих не жалевших во славу Византийской империи, – были довольны донельзя.
А сам Михаил Докиан, был доволен тем, что ему удалось переманить их на свою сторону. Особенно дружеские отношения, сложились у него с Ардуйном. Что ж, Ардуйн был опытным воином, лангобардом по крови, и мог послужить Византии, повести за собой остальных, в противовес этому мятежнику Аргиру. И катапан назначил Ардуйна, комендантом горной и неприступной крепости Мельфи, в Апулии. Одной из главных и важнейших крепостей на границе владений империи.
О-о-о, если бы Михаил Докиан только знал, какую ошибку он допустил!
Ардуйн, прибыв в Мельфи, во главе своих лангобардов и двух сотен норманнов под командованием братьев Отвилей, уже в марте 1041 года тайно отправился в Аверсу, где заручился поддержкой Райнульфа Дренго. Тот, как всегда держа нос по ветру, ожидая вновь погреть руки в начавшейся войне, дал Ардуйну ещё сотню нормандцев.
Вернувшись в Мельфи, Ардуйн обратился к вождям норманнов:
– Вы, храбрые и мужественные воины, всё ещё теснитесь на той земле, которую вам отвели! Ещё живёте как мыши по щелям! А многие из вас, вообще не имеют ничего! Ничего! Ни клаптика земли, которую вы могли бы назвать своей! Ныне настало время взяться за мечи, и отвоевать землю и богатства у изнеженных греков! Я буду вашим вождём! А вы, следуйте за мной! За мной! И я поведу вас, против мужчин, которые подобны женщинам, и живут в богатой и большой стране!
Громоподобным, восторженным рёвом сотен глоток, ответили нормандцы Ардуйну.
Так Мельфи примкнул к мятежу против Византийской империи.
Армия Ардуйна, боевую силу и мощь которой составляли нормандцы, быстро захватили у византийцев крепости Веннозу и Лавелло, и трижды за 1041 год разбила их войска.
Первый раз 17 марта на берегу реки Оливенто, у Венозы, вырезав всех варягов, которых катапан взял с собой из Бари и не пожелавших сдаться.
Второй раз летом, у Монтемаджоре, на том самом поле Канн, где их предшественники уже сражались с греками двадцать три года тому назад. Нормандцы и лангобарды по-прежнему уступали византийцам в численности, но теперь их войском командовал Гильом Железная Рука, а у греков не было талантливого Василия Боиоанесса. В самый разгар битвы, когда греки начали одерживать верх, больной, страдающий от лихорадки Гильом Отвиль, соскочил с носилок, кинулся в гущу битвы и привёл своих воинов к победе.
В встревоженном Константинополе решили спасать ситуацию. Михаил Докиан был отправлен на Сицилию, где должен был возглавить остатки византийской армии, а на посту катапана в Южной Италии его сменил Боиоанесс, но не тот великий Василий, а его сын. Новый катапан не привёл с собою подкреплений, так как ещё осенью прошлого года, в гавани Константинополя, по неизвестной причине, вдруг, сгорел весь имперский флот. И войска попросту не на чем было перевезти. А тут ещё началось восстание болгар, под предводительством Петра Деляна, и император Михаил IV отправился с армией туда. Боиоанесс решил, избегая прямых боевых столкновений с нормандцами и лангобардами, стремительным ударом обрушиться прямо на их логово – крепость Мельфи. Но восставшие не стали ждать греков за стенами крепости, а встретили их у Монтепелозо. Здесь, 3 сентября, они нанесли третье поражение византийцам, разгромив их и взяв в плен самого катапана.
Эти три победы восставших окончательно подорвали авторитет Византии в регионе. Бари, Монополи, Джовинаццо, Матера примкнули к восстанию, вырезав греческие гарнизоны. Пожар бунта разгорелся ещё шире.
Но тут, как это частенько бывает, в среде восставших начались разногласия. Лангобарды Кампании, избравшие себе в предводители Атенульфа, брата герцога Беневенто, не пожелали чтобы ими командовал Ардуйн. Их поддерживал князь Салерно и Капуи Гвемар IV, безусловно самый могущественный лангобардский правитель в регионе, который на прямую не участвуя в восстании, продолжая выказывать верность и преданность Византийской империи, поддерживал восставших. Амбиции князя Салерно умело подогревал граф Аверсы Райнульф Дренго. Ещё в Апулии действовало и большое войско лангобардов, под командованием Аргира, сына Мелуса. Раскол вносила и большая колония нормандцев в крепости Трое, нанятых для охраны византийских владений ещё катапаном Василием Боианессом, и обитавших здесь уже более двадцати лет. Они не хотели подчиняться каким-то выскочкам из Мельфи. Ни Ардуйну, ни тем более Отвилям.
Делегации, переговоры, вооружённые стычки и боевые столкновения шли всю зиму. Только в феврале 1042 года, на общем собрании, предводителем восстания был избран Аргир, сын Мелуса. Нельзя сказать, что эта кандидатура устраивала всех, но его избрание хотя бы притушило разногласия. Аргир был торжественно коронован в Бари, в церкви Святого Аполлинария.
А Райнульф Дренго, даже напрямую не участвуя в войне, сумел увеличить свои владения, получив некоторые захваченные у Византии земли – герцогство Гаэта и монастырь Монте-Гаргано. А его брат Асклетин, получил графский титул и стал сеньором Ачеренцы.
На данном этапе, вопрос о возглавлении восстания самими нормандцами, даже не рассматривался. И хотя с их мнением уже считались всё больше и больше, а их воинская сила внушала осторожность, страх и трепет, они как были, так и оставались пока лишь простыми наёмниками на службе у лангобардов.
Глава третья
В ответ на успехи восставших, в Константинополе, весной 1042 был освобождён из заключения Георгий Маниак. Получив должность катапана, он отправился в Южную Италию, дабы исправить сложившееся здесь для империи бедственное положение.
Ужасное лето 1042 года, надолго запомнилось уцелевшим жителям. Праведный в своём гневе Маниак, двигался быстрым маршем, уничтожая и сжигая всё на своём пути. Его воины убивали всех – стариков, женщин, детей, монахов и монахинь. Кого сжигали заживо, кого гроздьями вешали или распинали вдоль дорог, кого живьём закапывали в землю. Города Монополи, Матера, Джовинаццо, были разграблены, полностью разрушены, а их жители уничтожены.
Вдвое выше самых высоких людей, широкий в плечах, обладающий ужасной силой и твёрдым характером Маниак, с гневом, злостью и жестокостью душил восстание лангобардов в Южной Италии, желая ещё более прославиться и заслужить благосклонность императора.
Но снова, вследствии дворцовых интриг в Константинополе, Георгий Маниак был отозван с должности катапана. Уже раз доверившийся императорскому правосудию, этот гигант, мгновение подумав, пренебрежительно усмехнулся, а затем громко и грязно выругавшись, разодрал в клочки императорский указ. Стоявший перед ним, в окружении своей свиты новый катапан, задрожал.
– Так это ты, ничтожество, бледное и потеющие от страха, новый катапан? Червяк!
Громоподобный голос великана разносился далеко. От него закладывало в ушах и крутило в животе.
– Что, там не нашли никого получше? Ты, трясущееся от страха животное!
И ударом своего громадного кулака, Маниак сокрушил начальника стражи нового катапана. С проломленным черепом и сломанной шеей, тот отлетел в дальний угол палатки, и дёрнувшись пару раз в конвульсиях, затих. В воздухе повис тяжёлый запах испражнений.
– Что, мразь, обосрался? Слизняк! Все вы, ничтожные твари! Что, среди вас нет никого, кто бы осмелился напасть на меня? Тьфу, на вас!
Новый удар, и ещё один, подогнув колени, упал с проломленной грудью. Стукнув головами двух патрициев, Маниак убил их на месте. А евнуху, писцу и переводчику, быстро, двумя руками, скрутил шею.
– Твари! Гниды! Ничтожества! Эй, воины, кто там есть? Тащите эту падаль отсюда!
Трясущегося нового катапана выволокли из палатки.
– Что с тобой сделать, а? – громадный Маниак, грозно возвышался над жертвой. Тут его взгляд упал на большую кучу конского навоза, сваленного у коновязи. – А-а-а! Ты наверное голоден? Прости мои неучтивые манеры, благородный патриций. А ну-ка, окажем радушие и гостеприимство и накормим нашего гостя!
Толпа офицеров и воинов становилась всё гуще. И если кто-то и был недоволен действиями своего командующего, то не смел выказывать своё недовольство открыто. Под одобрительные возгласы толпы, Маниак схватил патриция за ноги, и сунул головой прямо в кучу навоза.
– Жри, тварь! Эй, вы, помогите нашему любезному гостю. Я хочу, чтобы он досыта наелся!
Подбежавшие воины, смеясь, забавляя себя шуточками и оскорблениями в адрес патриция, забили рот, нос, уши незадачливого катапана навозом. Они всё продолжали пихать его в него, даже когда он, задохнувшись, умер.
– Хорош! Жаль, что нельзя эту падаль, в таком виде отправить в Константинополь!
И тут, кто-то из толпы воинов, крикнул:
– Да здравствует император Георгий! Да здравствует император Георгий!
Этот одинокий крик, сначала поддержал один, потом десяток, сотня, и вот вскоре, уже несколько тысяч людей орали во все глотки:
– Да здравствует император Георгий! Vivat! Веди нас, император! Веди! На Константинополь! Всем забьем рты дерьмом! Веди!
Как передают очевидцы, поначалу, этот гигант, даже растерялся, может быть, уже раскаиваясь, за свою опрометчивую вспышку гнева. Но затем, увидев, как всё больше и больше людей выкрикивают его имя, прославляя его, встал, горделиво выпрямившись, сложа руки на груди.
Откуда-то принесли лавровый венок, и Маниак, склонив голову, позволил возложить его.
– У нас нет пурпурных кампагий (высокие башмаки, присвоенные царскому званию в Византии) и пурпурной мантии, о, император. Но мы добудем их тебе в Константинополе!
Византийцы свернули все действия против восставших в Южной Италии, и начали поспешно готовиться к походу на столицу империи. И наплевать им было на то, что ободрённые бездействием армии противника, лангобарды и нормандцы, начали возвращать себе утраченные позиции. Не остановило Маниака и известие, что восставшие осадили приморский город-крепость Трани. Единственный город, который все эти годы, несмотря на все перепитии борьбы, сохранял верность Византийской империи.
Наняв корабли, армия Маниака пересекла Адриатику. В пожаре войны запылала Македония, Греция, Болгария. К Маниаку, ободрённые успехами его армии, присоединялись всё новые и новые войска. Города открывали перед ним ворота. Громя тех, кто отказывался ему покориться, войска Маниака упорно шли вперёд, приближаясь к Константинополю.
Император Константин IX Мономах, выслал к Фессалоникам новую армию под командованием евнуха Стефана Севастофора.
С лёгкостью, присущей великим и талантливым военачальникам, Маниак разгромил армию евнуха. Казалось вот он, вожделенный Константинополь и императорская корона! Но в самом исходе победоносной битвы, Георгий Маниак был убит подосланными убийцами.
Стефан Севастофор, быстро собрав свои войска, разгромил приспешников Маниака, подавил остатки мятежа. Взятых в плен, ослепляли, рубили им руки и ноги, жестоко казнили, в назидание остальным.
Глава четвёртая
Нормандцы не особо любили осаждать и штурмовать крепости, а предпочитали стремительный рейд, дерзкий набег, битву в поле, где можно было прославиться и захватить добычу. А стены Трани были высоченными, укрепления мощными… Надежду на успех штурма в них вселяли только большие осадные башни, построенные захваченными в плен греческими инженерами. Нормандцы и лангобарды дивились искусству греков, восхищаясь всеми хитроумными устройствами башен. А тут ещё, греческие умельцы изготовили и огромные стенобитные и камнемётные орудия. Такие большие, какие большинство из них и в глаза не видывало, хотя и повоевали они на своём веку не мало.
– Да с такими малышками, ха, мы и не заметим, как перескочим через стены! А город-то богатый! Там, за его стенами, есть чем поживиться!
– Да, добыча это славно! Видели, как в битве у Монтемаджоре, Хэмфри Отвиль всунул в пузо одного сирийца меч, а оттуда посыпались золотые монеты. Вот бы мне найти такого…
– Болван! Не из пуза посыпались монеты, а из кожаного пояса, который Хэмфри разрезал своим мечом, – здоровяк Гуго Тубо, знаменитый своей силой, тем, что одним ударом кулака валил наземь быка и страшный в бою со своим тяжеленным боевым молотом, презрительно сплюнул в костёр.
Его оппонент, высокий и стройный, молодой нормандец Синибальд, вскочил на ноги, и, тряхнув своими длинными, светлыми волосами, тихо, с издевкой, сказал:
– Ты хочешь сказать, Гуго, что я лжец? Да я сам видел…
Гуго Тубо, через пламень костра, настороженно смотрел на Синибальда, нащупывая рукой рукоять своего молота.
Их вот-вот готовую начаться ссору, остановил сидевший рядом старик, с морщинистым лицом, покрытым шрамами, и с длинными седыми усами, падающими на грудь.
– Золото, это хорошо. Но не всегда оно приносит добро. Хотите, я вам расскажу о золотом кольце Локки, приносящем смерть?
– Давай, Визигис, расскажи. Ты стар, и уже не можешь участвовать в битвах, но мы ценим тебя за твой дар скальда. Давай, рассказывай, – не спуская глаз с Синибальда, проговорил Гуго.
– Сядь, молодой Синибальд, сын Одрика. Сядь, и я начну рассказ.
Синибальд, несколько поколебавшись, убрал руку с рукояти меча, и подогнув свои длинные ноги, сел, пододвинувшись ближе к костру. Ему тоже было очень интересно послушать занимательные истории, множество которых знал старый Визигис.
– Это произошло в давние времена, когда боги, вынуждены были сами добывать себе пропитание, и были простыми охотниками. В стране Карелы, в дремучем и тёмном лесу, возле грозно шумящего водопада, как-то проходили Один и Локки. У воды, зажмурив глаза и пожирая пойманную рыбу, сидела большая выдра. Локки, из пращи метнул камень, и убил её. Довольные охотничьей удачей, боги пошли дальше и к ночи добрались до хижины одного знаменитого чародея, известного по всем землям и народам, и попросились к нему на ночлег. Перед тем как сесть за стол и отведать пищи, выставленной хозяином, они показали ему убитую выдру. И тут, кудесник узнал в ней своего сына, знаменитого охотника, который умел обращаться в различных зверей и в таком виде охотиться на зайцев или ловить рыбу. Гневу чародея не было предела! За стенами хижины, поднялась страшная буря, с громом и молниями! Сильный ветер, вырывал с корнями вековые деревья и носил их по воздуху! Огромные валуны, с грохотом обрушивались в воду! Чародей настолько разъярился, что забыв законы гостеприимства, захотел предать Одина и Локки смерти. Но Один, упросил его не делать этого и пообещал дать ему столько золота, сколько уместиться на шкуру выдры. Локки отправился в лес, буря не стихала, но ему, удалось поймать гнома, которому была известна тайна кладов. Найдя сокровище, он вернулся и отдал всё золото волшебнику, а себе оставил только одно-единственное, небольшое колечко. Оно приносило счастье всем, кто носил его. Но злой чародей, узнал об утаённом кольце и наложил на него проклятье. И теперь, горе тому, кто найдёт это кольцо! Отныне оно стало приносить только смерть.
Долго, зачарованные рассказом Визигиса, молча сидели норманны. Первым нарушил молчание Синибальд. Он вытянул вверх руки, хрустнув костями и мечтательно закатив глаза, сказал:
– Вот бы мне найти такого гнома, которому известны все тайные клады. Эх, я бы тогда!..
– А где сейчас это кольцо Локки? – пытаясь улечься поудобнее спросил Гуго Тубо.
– Не знаю. Говорят, что где-то есть, в одном из семейств, живущих у заснеженных фьордов Норейга. Передаётся от отца к сыну… И все, кто обладает этим кольцом, гибнут на поле битвы.
– Ха, не так уж и плохо погибнуть в бою. И славно, чтобы скальды воспевали твои подвиги. Это лучше, чем подыхать от старости или от болезни дома, на соломе.
– Визигис, а расскажи о несчастной любви Гаральда Смелого, отвергнутого Эллисивой, дочерью конунга руссов Ярослава. Ведь все скальды, от берегов Норвегии до Сицилии знают эту историю.
– Ха, ты ещё молод, Синибальд, это для тебя Гаральд герой сказаний, а я, сражался рядом с ним, плечом к плечу, на Сицилии. Он молод, но уже успел прославить себя как герой! О его подвигах, битвах и сражениях, а не только о несчастной любви, поют все скальды!
– Ну и что с того?! Расскажи, а, Визигис?
Неожиданно, необычайно яркое зарево озарило половину ночного неба.
– Что это?
– Что-то горит!
– Да ведь это у нас в лагере!
– Скорее туда!
Со всех сторон норманны бросились к огромному очагу пламени, и в недоумении остановились, когда увидели, что жарко пылают осадные орудия и башни, изготовленные греками.
– Кто это сделал? – среди воинов показалась высокая фигура Гильома Отвиля, шедшего в окружении братьев.
– Где караульные?
– Вот один лежит, Хельм из Орбека. Кто-то перерезал ему глотку.
– А Вульфу Одноухому проломили череп.
– Где греки?
– А-а-а, это они! Я знал, что им нельзя доверять! Скорее туда!
Но в палатке, которую занимали греки-инженеры, норманны нашли трупы. Были убиты все – главный над греками Кенос Стратакос, его сын Маврикий, и остальные.
– Кто это сделал? – норманны, заходя один за другим в залитую кровью палатку, чесали бороды и затылки.
Недоумение их ещё больше усилилось, когда они узнали, что исчез их предводитель Аргир, сын Мелуса. А с ним и его наиболее верные сторонники из числа лангобардов.
– Где он? Убит? Разыщите его! – как-то самой собой так сталось, что Гильом Отвиль стал всем распоряжаться и отдавать приказы.
Нормандцы и оставшиеся в лагере лангобарды, перестали вообще что-то понимать, когда выяснилось что Аргир, ночью, тайно покинул лагерь. Вскоре выяснилось, что Аргир перебежал к грекам.
С времён тех событий, прошло уже более 900 лет, но до сих пор причина измены Аргира так и не выяснена.
Кто говорит, что он получил от агентов Византии крупную взятку и личное заверение императора, что станет катапаном. Но не сейчас, а потом, в будущем.
А кто и поговаривает о том, что Аргир уразумел, что норманны представляют для лангобардов гораздо большую угрозу, чем Византия. Первоначально, пришельцы с севера поддерживали и перенимали южноитальянские обычаи и традиции, но теперь, опираясь исключительно на военную силу, они стали всё более насаждать свои порядки и вводить свои законы.
Как бы то не было, но Аргир переметнулся к грекам, и восставшие вновь остались без предводителя.
Глава пятая
Лишившись предводителя и осадных орудий, обескураженные норманны отступили от Трани. Позади них тащилось небольшое войско лангобардов, видя злые лица грозных северных воинов и слыша недовольный ропот своих вчерашних союзников.
Маленький двор замка в Мельфи, едва смог вместить всех норманнов. Все собравшиеся понимали, что надо избрать нового вождя. Но кого? Не было у нормандцев больше доверия к лангобардам. То тут, то там, раздавались злые голоса:
– Продажные, изнеженные псы!
– Твари!
– Шлюхино отродье!
– Где Ардуйн? Сбежал, подлый червяк!
– Да, видите ли, с ним обошлись не по заслугам, когда мы избрали Аргира.
– На горе мы избрали себе этого продажного лангобардского пса! На горе!
– А, Атенульф, брат герцога из Беневенто, что, лучше? Этот чёртов Аргир, подарил ему захваченного нами… Нами! В битве у Монтепелозо катапана Боиоанесса. А что сделал Атенульф? Получил выкуп за катапана и сбежал, присвоив себе всё золото!
– Нет веры больше этим продажным лангобардам!
– Смерть им!
– Смерть!
Долго покричав таким вот образом, нормандцы пришли к выводу, что им надо избирать предводителя из своей среды. Такого же по крови и по духу нормандца. Но кого?
– Гуго Тубо! – кричали одни.
– К дьяволу твоего Тубо! – отвечали им другие.
– Рольфа Рыжебородого!
– Этого коротышку? Найдём себе вождя и получше!
– Барона Синибальда!
– Да этот старый, беззубый пердун, годиться только на то, чтобы портить воздух!
– Может граф Аверсы Райнульф Дренго?
При помощи двух воинов, влез на перевёрнутую телегу, старый Визигис. Он поднял руку, показывая, что хочет говорить. Всё войско знало этого старика, ценя его опыт и острый ум. Ропот постепенно стих.
– Собратья! Воины! Друзья, мои! – в наступившей тишине, слабый, старческий голос Визигиса был слышен всем. – Я – стар, но благодаря этому, своему треклятому возрасту, много чего повидал. На своём веку, я видел многих вождей – славных и удачливых, жадных и глупых, отважных храбрецов и жалких трусов. Многих. И сейчас мне кажется, что со времён битв под Сиракузами, Монтеманджоре и Монтепелозо, среди нас есть только один достойный, тот, кто и в дальнейшем поведёт нас в битвы. Я веду речь о Гильоме Железная Рука!
Несколько мгновений тишины, сменились громогласными криками:
– Отвиль!
– Отвиль!
– Отвиль!
Кандидатура Вильгельма Отвиля устраивала не всех, но, так или иначе, надо было кого-то выбирать. Особо рьяных из недовольных, оттеснили и заставили замолчать воины, действовавшие по приказу Дрого Отвиля.
– Отвиль! Отвиль! Отвиль! – продолжали выкрикивать нормандцы.
Из города, от руин языческого храма Аполлона, быстро притащили несколько мраморных глыб, и Вильгельм Отвиль, в окружении своих братьев, под одобрительные крики толпы поднялся на возвышение.
– Воины! Храбрые воины! Благодарю вас за честь, оказанную мне! Вот моя рука и вот мой меч, и клянусь вам, что я не вложу его в ножны, до тех пор, пока мы не отвоюем для себя эту прекрасную землю!
– Веди нас!
– На греков!
– На врагов!
– Веди нас, Гильом!
– К победе!
Вперёд вновь вышел старый Визигис.
– Я предлагаю, нашего предводителя всех норманнов Апулии, наделить титулом графа.
– Да! Да! Да!
– Утрём нос Райнульфу Дренго!
Так, в сентябре 1042 года, Вильгельм Отвиль был избран графом Апулии.
Глава шестая
– Графы не могут существовать сами по себе, – Дрого Отвиль, задумчиво крутя в руках чашу, посмотрел на брата.
Вильгельму нездоровилось. Прошло напряжение последних часов, и сейчас его вновь трепала лихорадка. Несмотря на тёплый сентябрьский вечер, он зябко кутался в подбитый мехами плащ и протягивал к очагу мёрзнущие руки.
Хэмфри, склонив голову, беспокойно вышагивал по залу.
Готфрид с любопытством смотрел на старшего брата, словно пытаясь понять – каково это быть графом?
– У нас есть наши рыцари, – наконец отвернувшись от чарующих языков пламени, проговорил Вильгельм.
– Сколько? Всего около двух сотен?
– Этого мало! – остановившись и посмотрев на старшего брата, сказал Хэмфри.
– Но они все пойдут за нами… Я хотел сказать, за Вильгельмом… И… Умрут… За нас… Они на мече поклялись нам в этом. То есть, Вильгельму…
Все три брата, одновременно, смотрели на мямлившего эти слова Готфрида.
– Наших врагов, намного больше чем нас. Греки пока отступили, и это нам на руку. Лангобарды, после измены Аргира, бегства Атенульфа и Ардуйна, разобщены. Но рано или поздно, среди них появится новый вождь, и тогда они всем скопом навалятся на нас.
Вильгельм, произнося эти слова, потирал немеющие пальцы.
– Надо не допустить усиления лангобардов! – порывистый Хэмфри посмотрел прямо в глаза старшему брату.
– Как?
– Мы обложим их тяжкой данью, распустим ополчение городов, пошлём гарнизоны в их крепости.
– Где ты возьмёшь людей, для того чтобы отправить их во все города лангобардов? Ведь как сказал Дрого, у нас всего около двухсот рыцарей.
Дрого, поставив чашу на стол, подошёл к братьям.
– Надо взять заложников среди лангобардов. Самых знатных и богатых. Самих или членов их семей. Лучше всего, их детей. И тогда, если эти скоты посмеют напасть на нас, мы перережем всех заложников. Пусть твари, трижды подумают, прежде чем подымать против нас восстание.
– Отличная мысль!
– Согласен!
– Молодец Дрого!
– Я сам займусь этим.
Вильгельм, протянув руку, потрепал Дрого по плечу.
– Молодец. С лангобардами вроде как решили… Но вот что делать с греками. Они засели в своих городах, и нам надо выбить их оттуда. Но надо, если мы хотим прочно обосноваться на этих землях. Императоры в Константинополе никогда не смирятся с нашим господством здесь. Рано или поздно они пришлют новую армию, и тогда…
– Да, тогда одним нам не выстоять.
Все четыре брата вновь погрузились в размышления. Мысль о том, чтобы попросить помощи у Райнульфа Дренго, отпала сразу.
Первым из задумчивости вышел Хэмфри.
– Граф, это одно из звеньев вассальной цепи, которая связывает императора или короля, через герцогов и младших баронов, с самыми последними из крестьян. Нам надо найти себе сюзерена.
Трое братьев, с удивлением смотрели на Хэмфри, не ожидая от него таких познаний и высокопарных слов.
Хэмфри смущённо улыбнулся.
– Я просто вспомнил слова, которые мне читал из книги один монах.
– Что за монах?
– Грек. Он служит у меня писцом и переводчиком. Весьма образован.
– Да, как бы то ни было, но, похоже, что твой монах прав.
– Снова кому-то подчиняться?! Не желаю! – злой Готфрид сложил руки на груди.
– По-другому нам не выжить, Готфрид. Ни как. Это… Вынужденная мера.
– Тогда, кто? – спросил Дрого.
– Я вижу только одного… Гвемара Салернского.
– Твою мать!
– Может кого другого?
– Нет, братья мои. Нет. Гвемар, князь Салерно, герцог Амальфи, князь Капуи. Он самый могущественный владетель в этих землях. Мы должны будем подчиниться ему.
– Кровь Христова! Снова лангобардская собака!
– Мудро Вильгельм, мудро. Мы принесём вассальную присягу Гвемару Салернскому, но на наших условиях. И если он не примет их, то тогда война.
– Я думаю, что до этого не дойдёт. Гвемар понимает, что без нас ему снова, как последней шлюхе придётся ложиться под византийцев, а он этого, ой как не хочет. К тому же, я думаю, что Дренго нам поможет.
– С чего это вдруг, этому ублюдку нам помогать?
– Да почти по той же причине. Без нас, его сожрут лангобарды.
– До этого ведь не сожрали?
– Райнульф Дренго уже не тот. Хватка уже не та. Ему сейчас не до битв и походов. Он сыт и только и думает, как удержать завоёванное. Ты, Готфрид, отправишься к нему, отвезёшь богатые дары и попросишь о поддержке. Он согласиться. А ты, Хэмфри, отправишься к Гвемару и передашь ему наше предложение. На тебе Дрого, знатные лангобарды Апулии.
Польщённый Гвемар Салернский, взвесив все за и против, принял предложение нормандцев из Мельфи. Он вёл тяжёлую войну с греками, и с выпущенным ими на свободу Пандульфом, Волком из Абруццо, которого византийцы щедро снабдили средствами для борьбы за Капую, и как никогда нуждался в помощи и поддержке.
В конце года, Гвемар, в сопровождении графа Аверсы Райнульфа Дренго и большой свиты, прибыл в Апулию. Собравшиеся со всей Южной Италии нормандцы, провозгласили Гвемара IV Салернского герцогом Апулии и Калабрии, и он, торжественно, при большом стечении народа, принял из рук Вильгельма Отвиля герцогскую корону. Гвемар подтвердил графский титул Вильгельма Отвиля и принял он него вассальную присягу. И в знак заверения и дружбы, может быть в знак признательности, Гвемар, отдал в жёны Вильгельму Отвилю, свою племянницу Гвиду.
На правах герцога он разделил на двенадцать баронств, среди нормандских вождей, те земли в Апулии, которые они уже захватили, и пообещал им во владение те, которые они завоюют в дальнейшем, заявив таким образом, что война продолжится до тех пор, пока последний византиец не будет изгнан с италийского полуострова.
Граф Апулии Вильгельм Отвиль, взял себе в вечное владение Асколи, а его брат Дрого – Венозу.
Старый Райнульф Дренго не был бы самим собой, если бы не извлёк из всего этого выгоду. Хватка у него была ещё крепкая. Формально он не являлся бароном Апулии, но был слишком могуществен, чтобы можно было, вот так, просто, задвинуть его. Да и дары, с которыми к нему ездил Готфрид Отвиль, подразумевали собой это… Райнульф получил во владение в Апулии приморский город Сипонто и земли, прилегающие к монастырю Монте-Гаргано.
Сама неприступная крепость Мельфи осталась в общем владении всех нормандских вождей в Апулии. Стала оплотом, откуда нормандцы продолжили осуществлять завоевательные походы и грабительские набеги, и куда они свозили захваченную добычу.
Глава седьмая
Роберт, сидя в седле, мрачным взглядом осматривал эти земли – убогие клочки крестьянских наделов, их неказистые хижины, сложенные из грубо отёсанных камней и укрытые камышом, некогда цветущие, а ныне запущенные рощи и сады, возвышающиеся кое-где сторожевые башни. Встречные крестьяне, или быстро убегали в тень дремучих деревьев, или опасливо и осторожно осматривали их с высоты холмов.
– Что думаешь делать, Роберт? – также осматривая окрестности, спросил барон Бриан.
Роберт поморщился.
– Не знаю. А ты?
– Я? Я буду продолжать поиски своего сына.
– Пять лет прошло, старик. Пять лет. Если бы твой сын был жив, он непременно дал бы о себе знать.
– Бьёрн жив! Слышишь, он жив! И я найду его!
– И где ты собираешься его искать?
Теперь настал черёд барона Бриана поморщиться и склонить голову.
– Не знаю, – едва слышно прошептали его губы.
– Вот и я, не знаю.
Роберт был седьмым ребёнком Танкреда Отвиля и его шестым сыном. Маленькое поместье отца в Нормандии на полуострове Котантен, не могло вместить всех его наследников. Четверо старших сыновей – Гильом, Дрого, Хэмфри, Готфрид, – облегчая отцу задачу, уехали в поисках славы и богатства. Отец умер, и сейчас делами на землях Отвилей в Нормандии заправлял пятый сын Танкреда – Серло. А Роберт был старшим ребёнком старого барона от его второго брака, с ещё одной незаконнорождённой дочерью герцога Нормандии Ричарда I Бесстрашного – Фрезендой. Серло неодобрительно относился к единокровным братьям, хотя и почитал свою мачеху. А тут ещё мятеж баронов Нормандии, против герцога Вильгельма Бастарда, который приходился Роберту двоюродным племянником, и в который он неосмотрительно ввязался. Герцог Вильгельм, опираясь на силы короля Франции и герцога Фландрии, разбил мятежников, и Роберт вынужден был покинуть родные места. Надежда на братьев, ставших баронами и графами в Апулии, не оправдалась, и он действительно не знал сейчас что ему делать и куда податься.
– Смотри, что-то горит! – окрик барона Бриана вывел Роберта из мрачного ступора.
В стороне от дороги, за высоким холмом, покрытым густыми зарослями, высоко в небо поднимался столб чёрного дыма.
– Посмотрим?
Бриан кивнул, и подозвав оруженосца, поспешно облачился в кольчугу и надел на голову шлем.
– Возьми копьё, Роберт.
– Без надобности. Щит и меч, этого достаточно.
У подножия холма им пришлось спешиться, так как лошади не могли преодолеть крутой подъём и дремучие заросли. Оставив двоих стеречь лошадей, они стали подыматься в гору. Непроходимый кустарник, корни, выступающие из земли, переплетённые ветвями и кронами деревья, непролазные побеги плюща, всё это затрудняло подъём и они основательно взмокли, пока добрались до вершины холма.
Внизу, на берегу небольшого ручья, лежало маленькое крестьянское селение, вернее раньше лежало, а сейчас убогие домишки крестьян жарко горели, а среди домов, сгоняя крестьян в одну кучу, таща то упирающуюся козу, то дико визжащих свиней, деловито сновали воины. Четверо из них, загнув об плетень одну из крестьянок, по очереди сноровисто насиловали её, гогоча и отпуская шуточки.
Роберт стоял и смотрел на происходившее, как тут, краем глаза заметил какое-то резкое движение в густых зарослях орешника. Раздался предупредительный крик барона Бриана:
– Берегись!
На Роберта, размахивая над головой большим, обоюдоострым топором, выскочил кто-то, голый по пояс. За свои тридцать лет жизни, Роберт достаточно повоевал и был опытным воином. Он уклонился от топора и встретил нападавшего ударом щита. Другой бы, от мощнейшего удара наделённого большой физической силой Роберта отлетел бы прочь, или вообще бы сдох, а этого здоровяка удар только остановил. Роберт уже занёс меч, чтобы проткнуть незащищённую грудь противника, но раздумав в последний момент, просто нанёс удар рукоятью меча по голове. Глаза противника закатились под лоб и он рухнул у его ног.
Ещё четверо атаковали их. Можер, отступив за спину Бриана, послал в нападавших пару стрел. Старый барон, укрываясь за щитом, копьём проткнул одному бедро. Второго достала стрела Можера, воткнувшаяся в горло. Роберт, отбив щитом меч ещё одного, сильным ударом ноги сбросил того с холма. Последний из противников, хищно и злобно скалясь, затравленно озираясь, прикрывшись щитом, медленно отступал.
Короткая схватка на вершине холма, привлекла внимание воинов, грабивших селение. Оставив своё приятное и прибыльное занятие, поручив четверым охранять согнанных в кучу крестьян, дюжина из них быстро поднималась наверх.
С этой стороны склон холма был более пологим и расчищен. Кроме высокой травы, ничего не замедляло подъём воинов. Роберт подумал об отступлении, нет о бегстве, но прикинув то, как они будут пробираться через густые заросли и станут лёгкой добычей врага, отбросил эту мысль.
– Можер, ты со мной?
С пренебрежительным прищуром глядя на идущего противника, Можер улыбнувшись, ответил:
– До самой смерти!
– Меня можешь не спрашивать, – барон Бриан, оглянувшись, осмотрел своих троих людей. – Я сражался рядом с твоим отцом, бок о бок, когда тебя ещё и на свете то не было.
– Тогда, пора!
Стрела пущенная Можером воткнулась перед ногой предводителя противников, который выделялся красным плащом на плечах и золотым торквесом (украшение из перекрученной проволоки) на шее, и вынудила того остановиться.
– Кто вы и зачем напали на моих людей? – крикнул он.
– Я Роберт Гишар, – по наитию, словно кто-то подсказывал ему, Роберт не назвался своим родовым именем. Хотя, полное название владений их семьи, отцовского замка, звучало Отвиль-ла-Гишар. Но Отвили были широко известны на этих землях, а вот второе название мало кто знал. – Мы защищались. Твои люди первыми атаковали нас.
– Как там мой друг Серулло? Зачем вы убили его?
Роберт не сразу сообразил, о ком его спрашивают. А когда понял, опустил глаза и посмотрел на тело того воина, который первым атаковал его, и лежавшее чуть поодаль.
– Дышит. Крепкая, однако, у него башка.
– Моли за это всех ангелов небесных, Роберт Гишар. Если бы вы убили Серулло, я бы жестоко казнил вас. А так, вы можете оставить нам всё своё оружие, доспехи, всё ценное, что есть у вас, и проваливать. Я сегодня добрый.
Стоявшие внизу воины, поддержали слова своего предводителя, одобрительным смехом. Но все их смешки, перекрыл громкий хохот Роберта. Смеясь, он подошёл к поверженному Серулло, всё ещё валяющемуся без сознания, и приставил ему к горлу меч.
– Тебе нужен твой Серулло? Или может тебе отдать только его голову? А может сначала руки, затем ноги, а уж после, голову?
От смеха Роберта, его слов и действий, улыбки быстро сползли с лиц противников.
– Не зли меня! – проорал вожак противника.
– А то, что? Убьёшь меня? Но сначала сдохнет твой Серулло. Иди сюда, и если он тебе так нужен, то сразимся. Один на один. Если победишь ты, то мои люди сдадутся…
– А вот это уж, хренушки, – прошептал старый барон Бриан.
Можер едва заметно, отрицательно покачал головой.
– А если победа будет за мной, то твои люди дадут нам уйти.
Не раздумывая ни мгновения, предводитель противника, отстегнул пряжку державшую плащ, и стал подыматься вверх.
– Я согласен.
Они стали один против другого, в чём-то даже похожие – примерно одного возраста, оба высокие, светловолосые, красивые, – меряясь взглядами. В обоих была смелость. В Роберте – спокойная и уверенная. В его противнике – дерзкая и бесшабашная.
– Назовись, как тебя звать. Я должен знать, кого убиваю.
– Справедливо. Я Ричард Дренго.
Глава восьмая
В июне 1045 года, в своём замке, умер один из первых нормандцев, ступивших на эту землю, знаменитый и прославленный Райнульф Дренго.
В Аверсу, почтить его память и проводить в последний путь, прибыло множество нормандцев со всей Южной Италии. Даже было объявлено перемирие, и на тризне, за общими столами, сидели те бароны и рыцари, которые сражались по разные стороны.
Священники возносили молитвы за упокой его души, скальды пели песни, прославляющие Райнульфа, о его жизни и деяниях, а присутствующие норманны, шумно и с восторгом восхваляли умершего графа, говорили в его честь хвалебные речи, гордились им. Всех восхищала его непомерная удача – он прибыл на эти земли гол и нищ, только с мечом в руке, а стал одним из самых могущественных и богатых властителей в регионе. Особенно понравилась всем виса старого Визигиса:
Эта виса вызвала восторг, передавалась из уст в уста, воспаляя воображение молодых рыцарей, и заставляя старых воинов, воинственно и молодцевато разглаживать бороды.
А в начале следующего, 1046 года, Хэмфри Отвиль, перепрыгивая через ступени, влетел на самый верх башни замка в Венозе. Двое телохранителей, охранявших покой правителя этих земель, расступились, узнав бегущего.
– Дрого! Дрого! Вильгельм умирает!
Дрого Отвиль, услышав крик брата, подошёл к большому распятию на стене и зашептал молитву.
– Не время молиться! Надо что-то делать!
– Что? Я не всемогущ и не властен над жизнью и смертью. Если Гильом умирает, то я помолюсь Господу нашему, чтобы он принял его грешную душу.
– Нет, Дрого, нет! Тысяча чертей, нет! Молитвой тут ничего не сделаешь!
Прошло три с половиной года, с момента избрания Вильгельма Отвиля графом Апулии. За это время, непрекращающаяся война с Византией, шедшая с переменным успехом и не дававшая перевеса ни одной из сторон, внутренние бунты и мятежи среди своих, нормандских баронов, да и старая, проклятая лихорадка, подкосили некогда могучее здоровье Вильгельма Железная Рука. Тут ещё поражение в битве под Таранто, которое нормандцы понесли, столкнувшись с византийским войском чёртова Аргира. Власть Отвилей в Апулии пошатнулась, и казалось, что совсем померкла их удача, и закатилось солнце их славы.
– Что ты предлагаешь?
– Надо удержать Апулию в наших руках!
– Ты знаешь, что надо сделать, но не знаешь как. Я прав?
– Я… Я… Да я…
– Где Готфрид?
– В Асколи. Рядом с умирающим Вильгельмом.
– Это плохо. Нам надо всем собраться вместе. Надо перевезти Вильгельма сюда.
– Но это убьёт его!
– Он и так умирает, и как мне говорили, не протянет до весны. Сам Гильом, будь на нашем месте, поступил бы также.
– Ладно. Согласен. Что ещё можно сделать? – и Хэмфри энергично потёр лицо, а затем взъерошил свои густые, льняные волосы.
Дрого ждал, сидя в кресле и посматривая на брата.
– Гильом, ах Гильом… Будь он на нашем месте… Он бы поступил… Надо подкупить всех этих наших баронов! Заслать им подарки! Надо сделать так, что когда они начнут орать, выбирая нового графа Апулии – они выбрали тебя! Тебя, брата и приемника Вильгельма!
– У нас, у Гильома, у тебя, у меня, у Готфрида, хватит золота и серебра, чтобы купить всю эту жадную свору? Тебе не хуже моего известны их волчьи аппетиты.
– Да я всё готов отдать!
– Я тоже, но этого мало.
– Тогда надо занять денег.
– У кого?
– Не знаю. Может у Гвемара Салернского? У него сейчас, после смерти старого Райнульфа Дренго, война с новым графом Аверсы Райнульфом Вторым. Гвемар хочет прибрать Аверсу к своим рукам, не желая, чтобы этим графством владели норманны. И Райнульф Второй, переметнулся на сторону злейшего врага Гвемара – Пандульфа, Волка из Абруццо. Если мы пообещаем Гвемару поддержку против Райнульфа и Пандульфа, то тогда он…
– Я уже послал Хью Трани сначала к Пандульфу, узнать, что там и как, а затем и к Гвемару.
– Уже?
– Да.
– Так какого дьявола тогда я тут…
– Я должен был удостовериться, что мысли у нас работают в одном направление. Что тебе можно доверять. Что мы…
– Доверять мне?!
– Хэмфри, остынь! Не кипятись! Эй, кто там есть!
На окрик Дрого в зал вбежали двое его телохранителей, и встали у Хэмфри по бокам, сжав его своими щитами.
– Доверять мне?! Ах ты…
– Всё Хэмфри, всё! Успокойся! Не горячись!
Дрого подошёл к брату, убрал его руку с рукояти меча и прижал его голову к своей груди.
– Всё брат, всё. Успокойся. Всё, нормально.
– Да я… Да я… А ты… – бормотал Хэмфри. – Ладно, всё. Всё. Забыли. Я то, что должен делать?
Жестом руки Дрого выпроводил своих телохранителей и продолжая прижимать голову брата к груди, шептал ему в самое ухо:
– Ты должен, не мешкая помчаться в Мельфи. Лети так, словно за тобой гонятся все черти ада! Я дам серебро, много серебра, и ты должен будешь купить этого молодого Синибальда, сына Одрика, который командует воинами в этой крепости. Купить с потрохами! Синибальд падок до денег, и думаю, что проблем не возникнет. Ну а если подкупить его не удастся, то тогда ты должен будешь убить его.
Хэмфри попробовал отшатнуться, но Дрого продолжал крепко прижимать его голову к груди и шептать:
– Да, убить. Нам надо контроль над неприступным замком Мельфи, и нам нужна общая сокровищница норманнов, хранящаяся там. Владея ей, мы будем диктовать свою волю всем этим жадным и прожорливым баронам. Ты понял меня, брат?
Хэмфри кивнул головой.
Гвемар Салернский, переговорив с Хью Трани, решил поддержать братьев Отвилей. И когда в начале 1046 года умер Вильгельм Железная Рука, подкупленные нормандские бароны, без обычных смут и мятежей, избрали новым графом Апулии Дрого Отвиля.
Видимо и сам Гвемар, нуждался в поддержке нормандцев Апулии, не меньше чем они сами нуждались в нём. И упрочняя союз с Отвилями, Гвемар отдал в жёны Дрого свою дочь Альтруду.
Дел у нового графа Апулии хватало по горло. Надо было продолжать войну с Византией, готовиться к борьбе с Пандульфом и Райнульфом II, подавлять возмущение недовольных вассалов, наделять их землёй, разбирать споры и тяжбы… Тут ещё прошёл слух, что император Запада Генрих III, собирается в Италию для наведения порядка…
Вообщем, когда летом 1046 года, ко двору Дрого прибыл его брат Роберт, прося владений и титул, он застал своего брата в довольно таки мрачном расположение духа. И Дрого встретил его довольно холодно.
Глава девятая
Неожиданно, внимание всех стоявших на холме, привлекли новые крики из селения внизу. И все посмотрели туда – налетевший большой отряд всадников, быстро расправился с четырьмя воинами, охранявшими крестьян, и сейчас группировался у подножия холма.
– Проклятье! Чёрт! Чёрт! Чёрт! Это барон Гуго Тубо, владетель этих земель, и его люди. Вон он, коротконогий, круглый как бочка. Чёртов старый мерин!
Роберт, не нападая, чуть отступив, наблюдал за Ричардом Дренго и за происходящем внизу. Люди Ричарда Дренго, уже не обращая внимания на Можера, барона Бриана и его людей, полезли вверх, стараясь как можно быстрее укрыться в густых зарослях, от более грозного и мощного противника. Один из них, подойдя и поклонившись, сказал:
– Господин, надо уходить.
– Сам знаю! Но, Серулло ранен, наши лошади внизу стали добычей этой скотины Тубо! Как мы уйдём? Понесём его? Пешком, с раненым, нам не уйти от всадников. Чёрт!
Неожиданно Роберт, вновь действуя, словно по наитию, сказал:
– У нас есть внизу лошади. Мы можем одолжить одну из них вам.
– Лошади? – в голове Ричарда Дренго замелькало множество мыслей. «Завладеть их лошадьми. Самих убить. Их имущество… Тогда… Можно уйти от Тубо…». Но что-то, может быть решительный настрой старого и грозного воина, может быть дерзкая ухмылка молодого, с лугом в руках, а может быть вид самого Роберта Гишара, смотревшего на него странно полыхающими огнём глазами, пресекли эти мысли Ричарда. Казалось взгляд Роберта, пронизывает тебя насквозь, пробираясь в душу, шевеля нутро.
Ричард Дренго стряхнул наваждение.
– Да. Уходим. Старый Тубо не будет разбираться кто есть кто, а повесит всех. Уходим.
Только благодаря сноровке, хитрости и уму Роберта, опытности барона Бриана, им удалось оторваться от погони, пропетляв по горам и лесам весь остаток дня и всю ночь. На рассвете, остановившись на берегу какой-то реки, напоив измученных коней, стреножив их и оставив пастись на щедро покрытой травой лужайке, они без сил повались на землю.
– А ты, хитрец, Роберт. Без тебя мы бы не выбрались. Да и рука у тебя крепкая. Вон, бедняга Серулло, до сих пор не может собрать глаза в кучу.
– Ничего, оклемается. Череп у него крепкий.
Барон Бриан настороженно поднял вверх руку.
– Слышите?
Все замерев, прислушались, и до их слуха долетел мерный звук колокола.
– Церковь или монастырь, здесь, неподалёку.
Ричард Дренго тотчас послал двоих своих людей на разведку.
Когда солнце уже высоко поднялось, эти двое вернулись.
– Монастырь. Небольшой. А рядом, при дороге, корчма. Есть кузница и конюшня.
Люди Ричарда Дренго, заинтересованно всё выслушав, с жаром обратились к своему предводителю:
– Нападём?
Ричард немного подумал, провёл ладонью по лицу, и сказал:
– Нет. Не сегодня. Устал я что-то… Надоело скакать как заяц, спасаясь от погони. Просто пойдём туда, поедим, выпьем, отдохнём. Друг Роберт, в благодарность тебе за наше спасение, предлагаю разделить со мною и моими люди трапезу.
Роберт, который со вчерашнего утра ничего не ел, кивнул головой, соглашаясь.
Люди на этих землях, уже давно знали, что такое нормандцы, и появление их отряда, вызвало суету и переполох в корчме. Какой-то мальчишка, сверкая голыми пятками, уже бежал к монастырю. Но там, тоже заметив приближение норманнов, спешно запирали ворота, и колокол начал бить набат. Выскочивший из корчмы молодой парень, быстро выведя из конюшни полудохлую клячу, и взгромоздившись на неё без седла, понукая и дёргая повод, поскакал к ближайшему городу. Только один кузнец, выйдя из кузницы, держа в руке огромный молот, смотрел на приближающихся воинов. За его спиной, показалось светлая девичья мордашка.
– Смотри какая! А, Ги, нравится?
– Эй, красавица, идём с нами!
– Спокойно волки, спокойно, – удерживал порыв своих людей Ричард Дренго. – Мы просто поедим, выпьем, отдохнём.
Ударом ноги он распахнул хлипкие двери корчмы и заглянул в полутёмное помещение.
– Эй, хозяин, чтоб тебя черти съели! Вылазь, упырь, на свет Божий! Найдётся у тебе что выпить и поесть голодным и уставшим рыцарям! Где ты, дьявол тебя побери? Плачу золотом!
Роберт представил своих спутников, и они уже собирались сесть за стол, как неожиданно, один молодой нормандец, выхватив меч, и с криком:
– Наконец-то я нашёл тебя! – бросился на барона Бриана.
Барон был старым и опытным воином, и с завидной сноровкой, ушёл от удара. Меч рассёк пустоту, а Роберт, схватив противника своей железной хваткой, за руку и плечо, толчком повалил на землю.
Можер отскочил, обнажив меч. Ничего не понимая, но готовясь к бою, встали друг против друга воины Дренго и воины Бриана. Вот-вот могла начаться смертельная битва.
– Что за чёрт! – вскричал Ричард Дренго.
Нормандец, брошенный Робертом на землю, вскочил, и не найдя выроненный меч, выхватив из-за пояса нож, вновь бросился на Бриана.
– Убью, собака!
Но был остановлен Ричардом, бесстрашно вставшим у него на пути.
– Какого дьявола! Стой, Ги, стой! Убери нож! Или ты хочешь поднять руку на своего сюзерена?!
Ги, весь в бешенном поту, сверкая глазами и скаля зубы, несколько мгновений яростным, невидящим взором смотрел на Ричарда, а затем, потряс головой и опустил руку с ножом.
– Нет… Дай мне только убить вон того пса…
– Почему?
– Мне тоже это интересно, почему? – прикрываясь щитом, держа в руке копье, спросил Бриан, глядя на безумца, бросавшегося на него с одним ножом. – Я никогда тебя раньше не встречал. Кто ты?
– Я?! Я Вильгельм де Монтрей, сын Гильома де Жируа, которого ты, и твой дружок Танкред Отвиль, схватили, затем выкололи ему глаза, отрезали уши и кастрировали! Помнишь?! Он приехал, как друг, с небольшим отрядом воинов, на свадьбу Гильома Беллема, а вы… Вы… Псы… Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!
Упоминание имени отца, заставило Роберта подивиться тому провидению, которое подсказало ему не назваться Отвилем.
Барон Олаф Бриан опустил голову и тяжело задышал.
– Мы выполняли приказ нашего сюзерена Гильома Беллема, по прозвищу Талвас (Щит). Это он приказал схватить Гильома Жируа, позарившись на его земли. И мы, выполнили приказ. Клянусь Девой Марией, Святой заступницей и покровительницей, что мы только схватили и разоружили твоего отца, и бросили в темницу. Калечили его другие.
– Врёшь, старый пёс, врешь! Ненавижу! Убью! – и попытавшись обойти Ричарда Дренго, Вильгельм де Монтрей снова собрался наброситься на барона Бриана.
Дренго схватил его за плечи и с силой тряхнул.
– Нет, Гильом! Ты имеешь право мстить за своего отца, но не сегодня! Сегодня, никакой крови! Эти люди, наши гости, и им мы обязаны своим спасением. Ты, слышишь меня? Не сегодня!
В объятьях Дренго, запал Монтрея как-то иссяк, и он, обмякнув в его руках, только порывисто, с присвистом дышал.
– Давай, давай, успокойся. Эй, Лангайл, Рольф, отведите его на конюшню, дайте поесть и присмотрите за ним.
Глава десятая
Уже через час, когда солнце стояло в зените, захмелевший от вина и сытый от еды Ричард, рассказывал Роберту свою историю, настороженно глядя на него:
– Я сын Асклетина, графа Ачеренцы, племянник Райнульфа Дренго, графа Аверсы. И по праву, должен владеть Аверсой! Но, твою мать, и все святые угодники тому свидетели, после смерти дядюшки Райнульфа, норманны Аверсы, избрали графом моего брата Асклетина. Мой брат прожил недолго, и через пару месяцев тоже умер. Тогда эти мерзавцы, избрали графом не меня, а моего двоюродного брата Райнульфа. Чтоб его черти утащили в адское пекло! И эта падла, посчитав, что я сильно опасный, что я что-то замышляю, правильно, ведь вошь ничтожная, посчитав, прогнал меня из Аверсы. Но он считал, считал и просчитался! У меня сорок рыцарей! Сорок! Которые всюду пойдут за мной!
Роберт, подлив Ричарду вина, и подождав пока тот выпьет, участливо спросил:
– И что ты намерен делать?
– Как что? Тьфу! Вернуть то, что мне принадлежит по праву! Графство Аверсу! К тому же сейчас, у моего братца Райнульфа, какая-то возня с Гвемаром Салернским. Тот, говорят, не хочет признавать Райнульфа графом Аверсы, и у них там что-то вроде войны. И мой братец перешёл на сторону Пандульфа из Капуи, врага Гвемара. Слыхал о таком? Его ещё зовут Волк из Абруццо. Сейчас меня взял на службу Хэмфри Отвиль. А об этом, слышал? Хотя его брат Дренго, граф Апулии, куда там, тьфу ты ну ты граф, был против этого. Но Хэмфри защитил меня, и дал мне во владение землю. Мой друг Монтрей, конечно-же против этого. Он смертельной злобой ненавидит всех Беллемов, Отвилей и Брианов.
Роберт снова подивился тому наитию, которое подсказало ему не называться Отвилем. Нет, он ничуть не боялся этого бешенного дурака Монтрея, бросавшегося с одним ножом, против воина в кольчуге, со щитом и копьём в руках. Если бы они сошлись в бою на равных, он и этот Монтрей, Роберт был уверен, что он бы наверняка победил, и убил бы этого дурака. Но у Монтрея, здесь могли оказаться родственники и друзья, которые поклялись бы отомстить ему. А сейчас, ему было не до того, чтобы встревать в застарелую, кровную вражду, семейных кланов Белемов и Жируа. Сейчас ему надо было решить, куда идти дальше.
«Вернуться к Дрого, и стать простым рыцарем, служа за жалованье? И получать от Дрого мизерные подачки? А Хэмфри, сукин сын, хорош! На словах прям весь такой ласковый и милостивый, а берёт на службу и наделяет землёй чужих. А брат значит по боку, да? А может примкнуть к этому Дренго в его борьбе за Аверсу? А в дальнейшем надеяться на его благосклонность? Или избрать свой собственный, особый путь?».
Роберт встал из-за стола якобы по нужде, и отойдя поодаль от корчмы, крепко задумался. Пора было принимать решение, что делать дальше? Вернуться вместе с Ричардом Дренго к Дрого и Хэмфри, или же избрать свой, особый путь?
Внимание его привлекла постройка, развалины которой были густо укрыты деревьями, кустарником и плющом. Подойдя поближе, он увидел разрушенные мраморные колоны, огромный базальтовые плиты и чёрный и мрачный вход в здание. А над входом, виднелись какие-то символы, которые словно светились и манили его к себе. Он не знал и не помнил, сколько он так неподвижно простоял, всматриваясь в эти символы.
Под чьей-то ногой, сухо треснула ветка. Роберт, резко обернувшись, увидел молодого и чернявого монаха из местных, который обдирая до крови руки о колючки, собирал в зарослях дико растущие маслины. Увидев воина, монах попытался скрыться, но Роберт схватил его за шиворот и притянул к себе.
– Ты знаешь, что здесь написано?
Монашек, не знал северного языка норманнов, и отрицательно, мол не понимаю, покачал головой.
Роберт сильно его встряхнул, и приподняв, держа так за шею, на вытянутой руке, прокричал:
– Эти символы, что они означают?
Молодой монах вновь покачал головой.
Роберт, взревев, отшвырнул бесполезного монаха, и уже хотел пнуть его сапогом, как тут, из развалин здания, вышел старый, абсолютно лысый, с торчащей клочьями седой бородой, согнутый годами старик. Его покрытые старческими морщинами руки, с выступающими жилами и венами, держали перед собой крючковатую палку из виноградной лозы.
– Остановись, норманн! – тихо, едва слышно, старческим, надтреснутым шёпотом проговорил старик, но его слова болью отозвались в ушах Роберта.
– Эти символы, что они означают? – едва шевеля губами, произнёс Роберт.
– Ты пришёл правильно, норманн. Сами Боги привели тебя сюда.
– Эти символы… Они светятся… Они хотят что-то сказать мне…
– Всё верно. Это древние святилище бога войны Марса. И только воину, которому открыта большая дорога на стезе бранной славы, открывается дорога сюда.
– Эти символы… Что они означают?
– Внемли норманн и запомни! Здесь начертано – Бог войны не любит нерешительных!
Роберт вздрогнул, словно от удара, а затем, ни мгновения больше не думая, развернулся и пошагал прочь.
В корчме, все воины, напившись и насытившись, крепко спали. Роберт, растолкал Можера и барона Бриана.
– Ещё раз спрошу, Олаф, ты со мной?
– Нет, Роберт, я должен разыскать своего сына.
– А ты, Можер?
– Я же тебе уже говорил – я с тобой, до самой смерти.
– Тогда собирайся, мы уезжаем. И, Бриан, удачи тебе в поисках сына. Найдёшь ты его или нет, сие мне не ведомо, но я знаю, что с тобой, мы ещё встретимся. Удачи и прощай.
Долго удивлённый барон Бриан, смотрел вслед удаляющимся братьям Отвилям, покачивая своей седой головой, а затем и сам пошёл седлать своего коня, готовясь к дальней дороге.
Глава одиннадцатая
Бьёрн Бриан, вытер свою густую, русую бороду, лоснившуюся от жира, и с любопытством, прищурив глаза, посмотрел на возлежавшего на подушках, напротив него, мавра.
– Отведай ещё вот эту рыбу. Мой повар умеет просто восхитительно её готовить. А соус к ней, это просто божественный нектар! И к ней прекрасно подойдёт вот это старое хиосское вино.
Бьёрн, по примеру мавра, откинулся на подушки, и окинул взглядом большой мраморный стол, с затейливыми резными ножками, уставленный всяческими явствами и кувшинами с вином.
– Не-а. Не лезет больше. Вот если бы ты распорядился, чтобы принесли пиво, я бы осушил пару кружек и съел бы чего-нибудь ещё.
– Пиво?
– Да, пиво. Что, никогда не слыхал о таком? Пенное и хмельное пиво, которое варят у нас дома.
– Слышал, – ответил мавр, и подивился невежеству этого варвара: «Как можно пить это ужасное и кислое пойло, когда здесь, перед ним, стоят редкие и дорогие вина?». Сглотнув слюну от искушения, он, перебирая чётки, прошептал суру из Корана.
– Нет ничего лучше хорошо прожаренного свиного бока и бочонка пива!
– Аллах, да светится имя его, запрещает нам употреблять в пищу мясо этого нечистого животного.
Бьёрн вспомнил, как на византийском дромоне и в рабских бараках, некоторые мусульмане беспощадно дрались за свиные кости, уши, хвосты, которыми их кормили. Те же, кто отказывались есть свинину, очень быстро подыхали от истощения.
Тогда, пять лет назад, летом 1041 года, в битве при Монтемаджоре, он заприметил византийца, в украшенных затейливой вязью, богатых панцирных доспехах. Особое ликование Бьёрна вызвал эфес его меча, покрытый драгоценными каменьями и широкий, прошитый серебряной нитью пояс. Заорав от восхищения, он направил своего коня на этого византийца. «Мальчишка» – усмехнулся Бьёрн, увидя, под низко опущенным шлемом юное лицо и большие чёрные глаза. Византиец попробовал прикрыться щитом, но меч в твёрдой руке Бьёрна, расколол щит и ударил противника по голове. Обливаясь кровью, тот упал на шею коню, но успел повернуть его, и дав шпоры, погнал во весь опор, подальше от страшного нормандца. Взревев от досады, от того, что его второй удар, который должен был добить врага, пришёлся в пустоту, и что добыча уходить, Бьёрн погнался за ним.
Они летели, всё дальше и дальше удаляясь от шумного места кровавой битвы. И, в азарте погони, Бьёрн не заметил, что следом за ними, несутся четверо телохранителей этого богатого и знатного мальчишки.
Только после первой стрелы, просвистевшей у него над головой, Бьёрн оглянулся и заметил погоню. Он заскрежетал зубами. «Дайте мне только добраться до этого сосунка и свалить его, и тогда я покажу вам, сучьи дети, как надо сражаться!». Он наддал шпоры своему коню и перекинул щит за спину, чтобы уберечься от летящих сзади стрел. Голова его лошади уже поравнялась с крупом коня мальчишки, который продолжал безжизненно висеть на шее коня, и Бьёрн, привстав на стременах, уже занёс руку для удара.
Одна из стрел попала в его коня, и тот всхрапнув от боли, ускорил бег. «Ещё! Ещё чуть-чуть!». Но тут, разом две стрелы ткнулись ему в щит, ещё одна попала в коня, и тот, споткнувшись и жалобно заржав, стал валиться на землю. Очертя голову Бьёрн перелетел через шею коня и умудрился вскочить на ноги. Добыча уходила всё дальше, и Бьёрн был ужасно зол на себя и на всех окружающих.
Первого из подлетевших к нему всадников, он свалил, рубанув ноги коня. Потянув из-за спины щит, он встретил им удар копья другого, и с силой воткнул меч в живот врага.
Двое других противников, сдержав бег своих коней, не стали к нему приближаться, а крутясь поодаль, начали осыпать его стрелами. Бьёрн вертелся как уж, уворачиваясь от стрел и принимая их на щит. Наконечники бронебойных стрел, пробивали дерево щита, и одна из них впилась Бьёрну в руку. Сам щит отяжелел от попавших в него стрел и Бьёрну, всё труднее и труднее становилось держать его в раненой руке. Вот, одна из стрел, чиркнула его по шлему. Тот же, вторая, попала ему в ногу ниже колена. Бьёрн, не спуская глаз с противников, отложил меч, и обломав древко, вытащил стрелу, которая припечатала его руку к щиту. Отбросив бесполезный теперь щит, он взял в руку меч.
– Ну же, вонючие сучьи потрохи, вот он я! Подходите! Смелее!
Но противники продолжали осыпать его стрелами. Одна пробила ему плечо, ещё одна влетела в бок. Бьёрн зашатался и упал на одно колено.
– Давайте, паскудники, подходите ближе! Я покажу вам, как умеют сражаться нормандцы! – хрипел он.
Ещё две стрелы, воткнулись в землю, прямо возле его колена, заставив Бьёрна отшатнуться. Византийцы явно забавлялись с ним, переговариваясь между собой и посмеиваясь. А Бьёрн скрипел зубами от бессилия и злобы, и от предчувствия скорой смерти.
– Давайте, собачье отродье, подходите… Добейте меня…
Стрела, пропорола ему щёку и оторвала мочку уха.
Весь залитый кровью, Бьёрн пробовал встать на ноги, но влетевшая ему в спину стрела, повалила его ничком, на залитую кровью траву.
Сквозь пелену и туман в глазах, Бьёрн увидел, как встал и пошатываясь, подошёл к нему тот византиец, которого он свалил подрубив ноги коня.
Византиец что-то проговорил на своём языке, и двое конных лучников подъехали поближе. Один остался держать поводья лошадей, а второй, посмеиваясь, донельзя довольный собой, подошёл к Бьёрну.
Смотря на этих двоих, Бьёрн осознавал, что смотрит в глаза смерти, и улыбался. Улыбался, всем своим залитым кровью лицом. Он даже вновь умудрился встать на одно колено, и силился встать на ноги, продолжая улыбаться в лица врагов.
Византиец снова что-то прокричал и достал короткий нож, собираясь перерезать Бьёрну горло. А Бьёрн, улыбаясь, коротким замахом, всадил ему меч в пах. Прямо под кольчугу. Тот заревел бешено-диким голосом, стараясь соскочить с клинка.
Второй противник, не ожидавший такого от полумертвого врага, ударил Бьёрна мечом по голове. Крепкий и добротный шлем, не выдержал этого удара и раскололся, но защитил голову Бьёрна. Только новая, тоненькая струйка крови, побежала по его лицу. Бьёрн, улыбаясь, не видя врага, а уже наблюдая кружащих в небе ангелов небесных, а может быть валькирий, из старинных преданий, рубанул врага по ногам, и когда тот, закричав, упал, навалился на его тело, и всадил меч ему в грудь.
Оставшийся в живых византиец, крича что-то про того, которого нельзя убить, в панике вскочил в седло коня, и в ужасе оглядываясь, поскакал прочь.
Бьёрн без сил повалился на землю, крепко сжимая рукоять меча.
– Смилуйся надо мной, Господи! – прошептал он.
Его подобрали апулийские рыбаки, которые поздней ночью, пришли на поле битвы, чтобы обобрать мертвецов. Его раздели донага, а когда поняли, что он жив, в ужасе обступили тело, шепчась между собой. Находившийся тут же священник, исполнявший обязанности старосты деревни, проговорив над телом Бьёрна положенные молитвы, сказал своим прихожанам:
– Если он до сих пор не умер, то в этом теле, истыканном стрелами и порубанном мечами, сидит большой жизненный дух. А если так, то он выживет, и мы сможем с выгодой продать его.
Рыбаки поворчали, но затем, смастерив что-то вроде носилок, нагруженные добычей, потащились в свою деревню.
Местная знахарка, поцокав языком и поохав, обработала раны Бьёрна травяными отварами, и он, выдержав беспощадную лихорадку, терзавшую его тело более десяти дней, выжил, и постепенно начал поправляться.
Держа Бьёрна всё время в деревянной клетке, рыбаки немного подкормили его, и попытались продать венецианскому купцу Сандрео, который поставлял в в бедные рыбачьи апулийские деревушки свой незамысловатый товар, меняя всё это, а также сети и другие рыбацкие принадлежности, на их излишки улова и добычу, выброшенную на берег морем или добытую рыбаками на полях битв.
Поначалу Сандрео наотрез отказался менять три куска хорошей и добротной материи, а также два бочонка вина, на этот кусок полуживого мяса. Но рыбаки и священник деревушки, так жалобно и настойчиво упрашивали купца, что тот согласился забрать их пленника, в обмен на кусок материи по хуже, и дав рыбакам в нагрузку маленький мешочек драгоценной соли.
Когда Бьёрн достаточно окреп и поправился, Сандрео посадил его на вёсла своей галеры, но этот норманн, был слишком строптив и свиреп, и купец поспешил продать его.
За пять лет, которые Бьёрн провёл гребцом на галерах, он много чего перевидал. Был и в величественном и огромном Константинополе, был в Александрии, в Афинах, на Кипре и на Крите. И за годы рабства, он многое усвоил. Он научился прятать свою строптивость, не показывать свой гнев, научился выживать, борясь, часто до смерти, за лучшее место или лучший кусок, за дешёвых шлюх, которых им иногда поставлял щедрый хозяин, с такими же рабами как и он сам.
Последние два года рабства, на византийском военном корабле, дромоне, были наиболее тяжелы. Здесь не давали никакого спуску или послабления гребцам, часто засекая их плетьми до смерти. Многие, надрываясь, умирали от непосильной работы. Но Бьёрн выжил, став ещё более злым и беспощадным.
– У меня нет пива, но я могу предложить тебе превосходный мёд, который наши купцы привозят из далёкой страны на севере, называемой Русью.
Бьёрн, лёжа на подушках, прищурив глаза, с любопытством смотрел на мавра.
– К чему всё это?
– Хороший вопрос. Я видел, как ты сражаешься и убиваешь. Мне нужны такие люди.
Дней десять назад, на их дромон, навались два корабля мавров. Их корабль, получил пробоину, и тонул, но жаркая схватка на его палубе продолжалась. Рабов никто не собирался расковывать и они должны были пойти на дно вместе с кораблём. Бьёрн не собирался мериться с такой участью. Напрягая все свои силы, так что буграми вздулись мышцы на спине и на руках, а на лбу выступили вены, он стал вытаскивать железное кольцо, которым крепилась цепь. Оно не поддавалось, но Бьёрн не сдавался, продолжая его тянуть и раскачивать.
Наконец дерево не выдержало и треснуло. Бьёрн, заревев от восторга, подхватив обрывок цепи, тут же разможил ею голову комиту, надсмотрщику за рабами, который был занят созерцанием сражения на палубе. Почуяв запах крови врага, увидев его смерть, Бьёрн, заревев ещё громче, выскочил на палубу, и стал, сильно размахивая цепью, крушить всех подряд. И византийцев и мавров. Пока удар по голове не бросил и его на палубу.
– Зачем?
– Понимаешь ли, быть свергнутым собственной стражей, это страх многих правителей. Это происходит сплошь и рядом. Во всех землях, у всех народов. И единственное верное средство против этого, на мой взгляд – нанять охрану со стороны. Такую, которая не сможет надеяться получить власть сама. Таким образом, телохранители-христиане, не связанные здесь, в мусульманском мире, никакими связями, ни родственными, ни религиозными, ни политическими, являются лучшими.
Бьёрн мало что понял из этой замысловатой речи, этого напыщенного и пахнущего благовониями мавра, которую тот произнёс на превосходном греческом языке, улавливая лишь половину сути. Но он понял главное – его хотят нанять, ему предлагают службу.
– Сколько будешь платить?
– Достаточно. В обиде не будешь.
Мавр дважды хлопнул в ладоши, и из-за кустов вышел, облачённый в отлично вычищенную, сверкающую на солнце кольчугу и такой же сияющий шлем, высокий, смуглый воин.
– Это Михаил, начальник моей стражи.
– Эй, эй, постой! Мы ещё не договорили! Я ещё не дал согласия служить тебе! Сколько будешь платить? А если я откажусь?
– Тогда Михаил отрубить тебе голову.
Бьёрн, было вскочивший на ноги, сел обратно, свирепо оглядывая ещё четверых воинов за спиной Михаила.
– А плата будет достойная. Можешь не сомневаться.
Бьёрн почесал затылок.
– Хорошо. Согласен.
– А я и не сомневался.
Михаил жестом руки приказал Бьёрну следовать за ним.
– И когда надо будет приступать к охране этого чумазого мавра?
– Сначала тебе надо отдохнуть и немного отъестся. Тебя отведут в помещение, где слуги тебя помоют, умастят твоё тело маслом, расчешут волосы и бороду и позаботятся о твоей ране.
Бьёрн тронул рукою повязку на голове.
– И это, не чумазый мавр, а господин Абдуллах ибн Ясин. Запомни это крепко, норманн!
– А сам-то ты откуда? Грек? Сириец? Перс?
– Нет. Я родом из далёкой горной страны Армении.
– Понятно.
– Вот твои комнаты.
Но Бьёрн уже не слушал Михаила, во все глаза, глядя на трёх прекрасных девушек, соблазнительных и очаровательных, разных по цвету кожи и фигуре, но таких восхитительных, нагота которых едва-едва была прикрыта прозрачным шёлком.
Михаил, заметив, что Бьёрн остановился, обернулся и посмотрел на него.
– Вот эти красавицы, которые теперь принадлежат тебе, и будут за тобой ухаживать. Или может ты, предпочитаешь мальчиков?
– Нет!
Едва заметная в густой, чёрной бороде улыбка, тронула губы Михаила.
– Какую возьмёшь сегодня?
Жадный до женского тела Бьёрн, сглотнув слюну, улыбаясь, быстро сказал:
– Всех! И бочонок мёда, который мне предлагал этот чумаз… то есть, господин Абдуллах.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Ты же народами правя, о Римлянин, властно помни —
Вот искусства твои – утверждать обычаи мира
Покорённых щадить и сражать непокорных.
Да. Все это было. В прошлом.
Некогда великий, могущественный и грозный Рим, теперь являл собою жалкое и убогое зрелище. Когда-то величественные и прекрасные постройки, были разрушены людьми и временем. Население города сократилось во множество раз, и целые кварталы стояли заброшенными и не жилыми. По грязным, заросшим сорняками улицам этого огромного города, сновали толпы нищих и голодных римлян, паслись козы, вольготно, в кучах отбросов, сновали свиньи, рыскали крысы и стаи одичавших собак. Очень и очень часто, на его узких улицах, велись настоящие кровопролитные бои и целые военные кампании, когда одно из знатных и богатых семейств Рима, выдвигало своего кандидата в папы, а другое, не менее знатное семейство, отвергало эту кандидатуру, выдвигая своего претендента.
Закончился период, который позднейшие историки назовут порнократией, когда женщины из рода графов Тускулумских, имевших репутацию блудниц, сажали на папский престол своих друзей, любовников, родственников. Не понравившихся или чем-то не угодивших им пап, они без всяких проволочек свергали.
Порнократия закончилась, но авторитет римских пап продолжал неукоснительно падать.
Бенедикт IX, из того же рода графов Тускулумских, племянник римских пап Бенедикта VIII и Иоанна XIX, которому на момент избрания было всего 12 лет, пришёл к власти в 1033 году, в результате массового подкупа. Страшный распутник, пользующийся огромным успехом у женщин, подозреваемый в колдовстве, этот папа, безжалостно борясь за власть, трижды занимал престол Святого Петра.
В 1044 году Бенедикт IX был изгнан из города, травимый собаками. В ходе боёв, происходивших на улицах города в течение четырёх месяцев, в январе 1045 года, папой римским стал представитель рода Кресченци Сильвестр III.
Но уже весной этого года, роду графов Тускулумских вновь удалось возвести на престол Бенедикта IX. Второй понтификат его длился недолго. Уличаемый в пьяных дебошах, оргиях и распутстве, Бенедикт IX, через месяц, продал права на Святой престол своему крёстному отцу Иоанну Грациану, который стал папой Григорием VI.
В эту чехарду быстро меняющихся пап, решил вмешаться император Запада Генрих III, который как раз прибыл в Италию, и он назначил папой римским своего ставленника Климента II. В день своего возведения на престол Святого Петра, 25 декабря 1046 года, Климент II, короновал и Генриха III, как императора Священной Римской империи.
Теперь в Риме оказалось три папы. Климент II восседал в соборе Святого Петра, Сильвестр III и род Кресченци оборонялись в Латеранском дворце, а Бенедикт IX и представители графов Тускулумских забаррикадировались в церкви Святой Марии Маджиоре.
Более-менее закончив свои дела в Северной Италии и Риме, Генрих III обратил свой взор на Италию Южную, где его беспокоило и тревожило возросшее могущество Гвемара Салернского.
Братья Отвили сидели вокруг костра, разложенного прямо в палатке из козьих шкур. Уже несколько месяцев, их войска, вели наступление на Беневенто, союзное Аргиру и Византии. Недавно, неприступная крепость Троя, где всё ещё обитала мощная группировка норманнов, сдалась им. Теперь на очереди был замок Бовино. Войска Гвемара Салернского поддерживали их, а где-то в окрестностях шныряло войско Волка из Абруццо и Райнульфа II. Аргир, на юге, возглавивший византийскую армию, пока не переходил к активным действиям, выжидая.
– Нам надо примириться с Райнульфом. Оставить лангобардов, самих грызться между собой. Пускай Волк из Абруццо треплет ляжки Гвемара, а Гвемар вцепится Пандульфу в глотку. А мы понаблюдаем со стороны.
– Райнульф никогда не примирится с Гвемаром, пока тот не признает его графом Аверсы.
Сидевший до этого молча Дрого, поморщился:
– Император здесь. Уж он то, всех примирит.
– Пандульф, волк хитрый и опытный. Он не поедет.
– Поедет, ему не с руки сориться с императором.
– Нам тоже надо быть осторожными.
– Всем, от имени императора, обещана безопасность.
– Да срал Пандульф на обещания императора!
– Я возьму достаточно рыцарей. Не мало, чтобы если чего отбить неожиданное нападение, и не много, чтобы не прослыть трусом. А ты, Хэмфри, останешься здесь. Если что-то пойдёт не так, то постарайся вытащить мою задницу.
Хэмфри, занимающийся, с последнего времени, всеми тайными делами семейства Отвиль, сказал:
– Я слышал, что Гвемар уже отправил своих послов к императору. С ценными дарами. И я уверен, что и Пандульф тоже.
– Нам надо тоже отправить дары императору! – горячо вставил Готфрид.
– Нам надо удержать за собой Апулию и графский титул! Вот что нам надо.
Да, ещё одно, ты Готфри, отправишься в Нормандию.
– Куда?
– Домой. В Нормандию.
– Ещё чего!
– Серло прислал гонца, у него там какая-то тяжба с графом де Понтье, а Роберт и Можер здесь, Гильом, Альваред, Гумберт, кто знает где. Сейчас в Нормандии восстание баронов против герцога Вильгельма Бастарда. Граф Ангерран Понтье, положил глаз на наши земли, угнал скот, спалил несколько селений и угнал сервов. Так что, Готфри, ты отправишься в Нормандию немедленно. Посмотришь как там и что, поможешь Серло, и отвезёшь подарки.
Отвили в Южной Италии, никогда не забывали о своей родне на севере, и регулярно посылали туда часть захваченной добычи. В результате их брат Серло, пятый сын Танкреда Отвиля, заправляющий всеми делами в родном поместье, прикупил земли и крестьян, и начал расширять замок.
Генрих III, получив дары от всех владетелей региона, приняв их заверения в преданности и верности, собрал их на общий совет в Риме, в январе 1047 года.
Старый, шестидесятиоднолетний Пандульф, злобно скалился, видя своего заклятого врага Гвемара Салернского. Вдвое младший Гвемар отвечал ему не менее враждебным взглядом. От Райнульфа исходило превосходство и призрение, а вот Дрого Отвиль, смерив свою гордыню, был спокоен, явно не выказывая предпочтения ни одной из сторон.
Уже пятый день происходил этот совет, и император внимательно выслушивал все стороны. После первого дня совещания, он задумал посадить всех за общий пиршественный стол, но эти люди, были непримиримыми врагами, и благая затея Генриха, едва не закончилась кровопролитием. Теперь, после долгих часов прений, обвинений, упрёков и угроз, противоборствующие владыки земель Южной Италии, расходились каждый по своим покоям.
И Гвемар и Пандульф, предлагали императору деньги. Один, чтобы тот утвердил за ним право на владение практически всей Южной Италией, второй, чтобы вернуть себе княжество Капую и свалить своего злейшего врага. Но Генрих понимал, что ослабление одного, сразу же возвысит другого. Его устраивало противостояние сторон в регионе, не позволяющее усилиться одной из сторон. И он принял решение.
Утро шестого дня заседания, Генрих начал с упрёков Гвемару Салернскому:
– Я император, обладающий высшей властью в христианском мире! Эта власть, дана мне Господом Богом! И подтверждена наместником Бога на земле папой римским! И только я, имею право, даровать титулы и владения! Что это за титул – герцог Апулии и Калабрии? Кто вам его дал? Кто позволил вам титуловаться так?
Гвемар стоявший опустив голову, попробовал вставить слово, но потом понял, как жалко он будет выглядеть, когда начнёт оправдываться, говоря, что этот титул даровали ему норманны. Император ведь и сам отлично знал всю подноготную.
Всё же Гвемар не выдержал, и решил протестовать, но император, ловким манёвром, выбил у князя Салернского почву из-под ног.
– Граф Апулии Дрого Отвиль! Я, Генрих, Римский император, подтверждаю ваш титул и владения, в обмен на вассальную присягу! Вы согласны?
Дрого упал на одно колено и склонил голову в поклоне.
– Да, Ваше императорское величие!
– Граф Аверсы Райнульф Дренго! Я Генрих Римский император, подтверждаю ваш титул и владения, в обмен на вассальную присягу! Вы согласны?
Райнульф проделал всё то же, что и Дрого, и громко сказал:
– Да, Ваше императорское величие!
– Князь Капуи Пандульф! Я, Генрих, Римский император, подтверждаю ваш титул и ваше владение Капуей, в обмен на вассальную присягу! Вы согласны?
Старый Пандульф, с трудом, поддерживаемый слугой, склонил колено и злобно-торжествующим взглядом смотрел на бледного Гвемара.
– Да, Ваше императорское величие! – словно ворон, прокаркал он своим старческим, надтреснутым голосом.
Гвемар понял, что остался один. Император лишил его союзника. Придётся подчиниться, и вернуть Капую, которой он владел девять лет, этому старому козлу Пандульфу. И отказаться от титула герцога Апулии и Калабрии.
– Я подчиняюсь всем Вашим требованиям, Ваше императорское величие.
– Готовы вы Гвемар, князь Салерно, герцог Амальфи, принести мне вассальную присягу?
– Да, Ваше императорское величие.
3 февраля, они все принесли вассальную присягу императору. Отныне, Райнульф и Дрого, не были самозваными графами, не признанным, как Райнульф, или признанным как Дрого, таким же самозваным герцогом. Отныне император узаконил их права и владения, и они все стали законными вассалами императора.
Глава вторая
– И это всё? – Роберт, с призрением посмотрел на горсть медных монет, и с ожесточением сплюнул.
– Есть ещё пара амфор с маслом, бочка вина и телячьи шкуры.
Нападение на этот купеческий караван, стоило жизни одному из его людей – Рагнару, хорошему воину, а принесла столь ничтожную добычу.
– Соберите всё, что есть ценного, и отвези в Бизиньяно.
– Пётр, в последнее время, осторожничает, не особо хочет принимать наши товары, боится, что это привлечёт к нему внимание.
– Если эта гнусная тварь заартачится, отрежь ему голову! Найдём другого купца! Он, падаль, имеет большую выгоду, чем мы, а ещё гнида, осторожничает!
Прошло уже три года, как Роберт и Можер Отвили ушли из Апулии. Они поселились в Калабрии, на самой границе лангобардско-норманнских владений и территории Византии. Облюбовав руины старого, ещё римского укрепления, стоявшего на одной из скал, в диком и безлюдном месте, они отсюда, совершали набеги, грабя селения, облагая крестьян данью в обмен на жизнь, нападали на купеческие караваны и грабили путников, угоняли, а затем продавали скот, разоряли монастыри. Свои походы, они совершали в обе стороны, и от их разбойных действий, одинаково страдали как земли лангобардов и норманн, так и владения Византии. Уже не раз бывало, когда какой-нибудь владелец земель, собрав войско, пытался уничтожить их, положить конец их грабительским набегам, но Роберт, с присущей ему хитростью и умением, уходил от преследователей, чтобы неожиданно напасть на них с тыла, или разгромить по частям.
Слухи о действиях бесстрашных и отважных разбойниках из Калабрии, необычайно удачливых, быстро ширились, и уже вскоре Роберт собрал под своей рукой разноплеменной отряд наёмников-головорезов, которые больше ценили добычу, чем воинскую славу. И во главе своего отряда, он расширил круг своих набегов, перейдя к нападению на города и замки. И именно здесь, он приобрёл прозвище, с которым вошёл в историю – Гвискар, что со старофранцузского переводится как – Хитрец. (По отношению прозвища Роберта, есть и вторая версия. Как уже говорилось выше, полное название их родового поместья в Нормандии было Отвиль-ла-Гишар. Отсюда, от Гишар, и искажённое в Южной Италии – Гвискар. В защиту второй версии, говорит то, что правители княжества Антиохии, прямые потомки Роберта, именовали свою династию Гискардо).
Тогда, три года назад, он принял решение, и любил частенько говорить Можеру:
– Золото и серебро, вот что надо, чтобы добиться того, чего мы хотим в жизни! А для добычи золота и серебра, необходимо везение, умение и воинская слава. Скоро Можер, у нас будет столько этого золота и серебра, что мы наймём достаточно воинов, и завоюем любые земли! Любые, какие мы только пожелаем!
Но не всё шло так гладко, как говорил об этом Роберт. Напуганные крестьяне, нехотя, но снабжали их едой и припасами, которых едва-едва хватало, чтобы не помереть с голоду. У самих нищих крестьян, практически нечем было поживиться. Купеческие караваны, прознав о разбойниках, обходили эту местность десятой дорогой. Одинокие путники, вообще перестали появляться на этих землях.
Роберт, в мрачных раздумьях, скрипя зубами, шепча ругательства и проклятия, и тут же осеняя себя крестом и бормоча молитвы, вышагивал по залу замка, который он нарёк именем Святого Марка.
«Снова надо что-то предпринимать! Но что? Куда податься? У меня есть два десятка воинов и немного средств, и если учесть, что мы с Можером, прибыли на эти земли одни, без монеты за душой, то можно посчитать, что мы добились многого. Но для меня, этого мало! Мы живы, здоровы и какое-то время, можем безбедно существовать… Но неужели это то, чего я хочу? Нет!».
Можер, тихонько поднявшись по лестнице, с беспокойством смотрел на брата. Ставни были прикрыты для защиты от дождя и холода, и высокая фигура Роберта, озаряемая пламенем очага, его тень, пляшущая по стенам, выглядела зловеще. А бормотание, проклятия и молитвы, внушали тревогу.
Можер кашлянул и Роберт стремительно обернулся.
– Чего тебе?
– Какой-то старый норманн, хочет тебя видеть.
– Если он стар, то зачём припёрся сюда? Мне нужны молодые воины, а не старые развалины. Какая от него корысть?
– Он говорит, что он скальд.
– Скальд? Здорово! Будет кому, песнями и висами развлечь нас вечерами. Будет кому, прославить наши деяния и подвиги! Веди его. Нет! Я сам, встречу и проведу его.
Роберт быстрым взглядом окинул старого норманна, заметив его морщинистое лицо, с парой старых шрамов, длинные седые усы, спадающие на грудь, волосы, заплетённые в косички, накинутую на плечи волчью шкуру, и старый норманнский меч, в простых кожаных, потёртых ножнах.
– Кто ты? Зачем ты пришёл сюда?
– Я Визигис.
– Я слышал о тебе! Рад твоему появлению! Прошу тебя принять моё гостеприимство и разделить с нами наш кров и наш хлеб. Проходи.
Его усадили на лучшее место около очага. Визигис помял в руках кусок плохо пропечённого хлеба и отодвинул блюдо с овечьим сыром. К вину он так и не притронулся.
– Жениться тебе надо, Роберт.
Гвискар насторожился. Неужели этот старик, прибыл только для того, чтобы сосватать ему глупышку-дочь какого-нибудь барона? Тогда кто? Какую он будет иметь от этого выгоду?
– Ты только за этим пришёл?
– Нет. Я пришёл, чтобы служить тебе.
– Почему именно мне?
Визигис вздохнул.
– Я уже достаточно стар, и многое повидал в жизни. Бессчётное множество раз, я ходил в походы. Побывал в Ирландии, видел в море огромадных китов, таких, которые были больше нашего дракара. Смотрел на грозные вулканы Исландии, любовался ледяными скалами Гренландии. С Лейфом и Торвальдом Эриксонами, я ходил к берегам Хеллуланда, Маркланда, Винланда (земли, открытые викингами на побережье Северной Америки). Участвовал в набегах на земли мавров в Иберии. Сюда я прибыл вместе с братьями Дренго. Я уже и не упомню, сколько мне приходилось сражаться, сколько битв и схваток я пережил, сколько бурь и штормов я повидал. Я прожил долгую и достойную жизнь, Роберт, и кое-чего усвоил. Я знаю, наши норманны, воины от природы своей, считающие смерть в бою, за славу свою, миг славы для них, лучше вечности забвения. Они достойные воины, и когда у них есть сильный правитель, они – самые храбрые люди на свете. И в умении встречать трудности, и борясь за победу с какими-то ни было врагами, им нет равных. Но когда такого сильного правителя нет, когда его рука ослабевает, норманны рвут друг друга на части и губят сами себя.
Роберт и Можер, замерев, даже практически не дыша, слушали речь старого Визигиса.
– Я видел многих различных вождей и правителей, и могу тебе сказать Роберт, что в тебе есть именно то, что заставило меня прийти к тебе. Прошло то доброе время простой жизни, когда герцог, граф и простой рыцарь, жили как братья, спали в походах под одной овчинной, грелись у одного костра, ели мясо от одного куска убитого ими вепря. Теперь, к герцогам и графам так просто и не подойти. У ворот их замков, стоят вооружённые воины, повсюду толпы епископов и священников, чтецов и писцов из образованных греков, эти смешные трубадуры и шуты. А ты, Роберт, не такой как остальные, даже не такой, как твои братья, и ты никогда не остановишься на достигнутом, я это вижу, и только смерть, сможет остановить твои достойные деяния. Я считаю, что ты тот, кто сможет объединить всех наших норманнов на этих землях, сжать их в железный кулак, дать им цель, и повести в походы. От завоеваний к завоеваниям! А что может быть лучше для мужчины, чем шум битвы, смерть врагов и добыча?!
Теперь ноздри Роберта широко раздувались, он тяжело дыша, впитывая в себя слова Визигиса.
– И что… Когда мне… Начинать? – хрипя внезапно пересохшим горлом, спросил Роберт.
Визигис привалился спиной к стене и прикрыл глаза.
– Время покажет. Норны (Богини Судьбы в скандинавской мифологии) распорядяться.
В зале повисла тишина, нарушаемая только потрескиванием дров в очаге. И тут неожиданно, её нарушил влетевший в зал Роберт Крепин.
– Роберт, к тебе посланники от князя Капуи Пандульфа!
Визигис встрепенулся и открыл глаза.
– Вот видишь Роберт, всему своё время.
Глава тертья
В таверну, громко переговариваясь и смеясь, наполнив её шумом и запахами пота, масла, кожи, железа, вошла большая толпа норманнских воинов.
Олаф Бриан быстро доел рыбную похлёбку, и положил руку на рукоять меча, лежавшего рядом на лавке.
Пинками подняв задержавшихся в таверне в столь поздний час, крестьян и ремесленников, воины уселись за большой стол и потребовали еды и вина.
Олаф, вроде бы спокойно и безучастно, наблюдал за ними. Один из воинов, ущипнув подбежавшую к ним служанку за бок, сломив её слабое сопротивление, усадил себе на колени, вызвав одобрительные возгласы товарищей. Пора было уходить, но сын Олафа, Маркус, казалось, не замечая никого и ничего вокруг, продолжал о чём-то тихо беседовать с двумя монахами-бенедектинцами, в полутёмном углу таверны, иногда энергично жестикулируя и размахивая руками.
– Это что за вороны? Что они тут делают? – один из воинов обратил внимание на монахов.
– А ну, Хью, пошарь у них в мошне. Может там завалялась пара монет.
Двое воинов подошли к монахам, и один из них, подняв за сутану более старшего, хорошенько тряханул его.
– Что, не звенит?
Норманны громогласно засмеялись.
– Прошу вас, о благородные воины, у нас нет ничего, мы просто бедные и нищие монахи… Господь наш…
Молодой монах попытался встать, но его толкнули, и он снова сел, со стуком припечатавшись к хлипкой стене таверны.
– Отпусти его!
Маркус Бриан встал, но руки положил не на рукоять меча, а сложил перед грудью в молитвенном прошении.
– Ого! А это что ещё за гусь?
Норманнский воин, положив руку Маркусу на плечо, вторую просунув под его пояс, притянул того к себе.
– Ты кто таков?
– Это мой сын! – Олаф Бриан стоял посреди зала, держа обнажённый меч в руке.
– Что старик, ищешь быстрой смерти?
– Готов подохнуть?
– Сначала сдохнут некоторые из вас!
– Хорошо сказано. Посмотрим, каков ты в деле.
– Стойте! – громкий возглас предводителя этой ватаги воинов, заставил троих, окружавших старого барона, недовольно остановиться.
– Я тебя знаю! – вожак норманнов, перекинул свои длинные ноги через скамью и подошёл к ним. – Ты Олаф Бриан.
– Я тоже тебя узнал Ричард Дренго.
– Ха! Теперь не просто Ричард Дренго, а граф Аверсы Ричард Дренго!
Все воины Ричарда, громким, восторженным рёвом, поддержали эти слова своего предводителя.
– Слышал об этом. Как и о том, что ты сидел в темнице, куда упёк тебя Дрого Отвиль.
– А-а-а, это всё в прошлом. Пускай теперь он только попробует сотворить подобное. Я быстро выпущу ему кишки и насажу его голову на своё копьё!
Вновь раздался одобрительный возглас норманнских воинов.
Ричард Дренго, находясь на службе у Хэмфри Отвиля, снискал себе славу своими дерзкими набегами, занимаясь откровенным разбоем. Он захватил замок Генцано, убив его прежнего владельца и всю его семью, и скоро настолько расширил свои владения, что его дерзость разгневала Дрого Отвиля.
Ричард всегда ездил в сопровождении большого отряда своих рыцарей, и Дрого пришлось прибегнуть к обману, чтобы заманить Ричарда в ловушку, схватить его и бросить в темницу. Не помогло и заступничество Хэмфри Отвиля, говорившего, что нельзя, вот так просто, кидать в тюрьму, представителя столь знаменитого и знатного рода, что остальные нормандцы не поймут этого, и начнут возмущаться, а затем и подымут бунт. Но Дрого был непреклонен. Он твёрдо решил навести железный порядок на своих землях.
И долго бы сидеть Ричарду в подземелье замка в Венозе, если бы, в 1048 году, не умер его двоюродный брат, граф Аверсы Райнульф II. Он оставил малолетнего сына Германа, и Гвемар Салернский, продолжая поддерживать дружеские отношения с Дрого Отвилем, упросил того, чтобы он отпустил из плена Ричарда Дренго. Так Ричард стал в Аверсе опекуном малолетнего графа Германа.
Гвемар Салернский напомнил о себе, и Ричард, в признательность ему за своё освобождение, дал князю свои заверения в поддержке и вечной дружбе.
Олаф Бриан был слишком умён, и не стал спрашивать, куда подевался малыш Герман. Все и так, вот уже полгода, поговаривали о том, что малолетний граф Аверсы, неожиданно исчез. Когда, куда, не известно. И с 1049 года, графом Аверсы стал Ричард Дренго.
– Как ты? Я смотрю, ты нашёл своего сына. Радуюсь вместе с тобой!
Олаф тяжело вздохнул и вложа меч в ножны, сел, почёсывая свою бороду.
– Это мой младший сын, Маркус, а старшего, Бьёрна, я так и не отыскал.
И Олаф поведал Ричарду всё, о своих бесплодных, трёхлетних поисках сына. О-о-о, где он только не побывал! И в Риме, где в охране различных пап и в знатных семействах, служило множество нормандцев. И в свободном, нейтральном городе Неаполе. Был в Салерно. Исходил всю Апулию. Через друзей и знакомых, побывал даже у византийцев, где выспрашивал о сыне у служивших императору варягов.
– Никто ничего не слышал о нём и не знал! Всё без толку! Всё бесполезно! Где его искать?
Олаф был в отчаянии, но не собирался сдаваться и прекращать поиски. Но уже заканчивалось серебро, которое он взял взаймы, под залог своих земель, у дальнего родственника, епископа Руанского Можера. Пришлось продать коня, седло, сбрую, отпустить восвояси, на вольные хлеба, своих людей.
Рассказывая, он не заметил, как один из людей Дренго, поднялся с лавки и вышел из таверны.
– А мой сын Маркус, вместо того чтобы рьяно помогать мне в поисках и заниматься делами присущими воинам, предпочитает вести богословские беседы и диспуты со священниками и монахами. Ходит по разным монастырям, и вместо того, чтобы расспрашивать там о брате, болтает и читает книги.
– Так твой сын сведущ в грамоте? Похвально. Мало кто из наших норманнов может гордиться таким достойным умением.
Олаф опешил от неожиданного оборота речи Ричарда.
– Слушай, барон, а почему бы тебе не поступить ко мне на службу? Таким отличным воинам как ты, я плачу щедро! И клянусь именем Господа нашего Иисуса Христа, я не засижусь в Аверсе! Впереди нас ждёт много славных дел! А там, глядишь, и отыщется твой сын. Отыщется, отыщется, никуда не денется. Конечно, если он ещё жив.
– Бьёрн жив! Я знаю это!
– Ну вот, когда мы найдём его, то я и его с радостью возьму к себе на службу, если он, хоть чуточку унаследовал твоих талантов и умений. А Маркуса, раз он грамотен и ему по душе богословские беседы, мы сделаем настоятелем какого-нибудь монастыря или епископом. Ну так как?
Олаф пристально посмотрел в глаза Ричарда, немного подумав, кивнул головой.
– Я согласен, – и по обычаю, принося вассальную присягу, вложил свои ладони в руки сеньора, и произнёс слова клятвы.
Ричард выслушал, держа руки барона в своих, вытащил из-за пояса перчатку и положил её в руки Олафа. Теперь, при разрыве отношений, или Ричард мог потребовать свою перчатку назад, если его чем-то не устроит служба барона, либо Бриан, вернёт перчатку своему сеньору, если тот, чем-то обидит его. Но не один рыцарь, не мог нарушить клятву вассальной верности, без ущерба для своей чести и риска навлечь на себя Божью кару.
Дверь распахнулась от сильного удара, и в таверну вбежал Вильгельм де Монтрей. За ним стоял тот воин, который ранее ускользнул из таверны.
– Н-е-е-т! Нет! Я вызываю тебя на поединок, Бриан! Пешим или конным, любым оружием, но немедленно! Я в своём праве граф, и никто не может помешать мне!
Ричард поморщился, но склонил голову в знак согласия.
Глава четвёртая
Они вышли из таверны, прошли рынок, и подошли к большому выгону, где продавали скот, но сейчас тут было пусто. Земля просохла и была хорошо утоптана, и Олаф сказал:
– Здесь! Сражаемся пешими, так как у меня нет коня. Я беру копьё, меч и щит. Ты бери, что хочешь.
Вильгельм де Монтрей, весь трясущийся и бледный от гнева, облизал губы, и выдавил на них улыбку.
– Я, топор, меч и щит. Тебе конец, Бриан. Я убью тебя! Поступлю с тобой так, как вы, поступили с моим отцом! Отрублю уши, кастрирую, отрублю руки и ноги, снесу на хрен твою башку, выколю глаза, а потом помочусь на твой труп!
Монтрей в диком бешенстве орал, брызгая слюной, потрясая боевым топором на длинной рукоятке. Глаза его закатывались, в углах рта клубилась пена, и сейчас он был похож на берсерка, из древних сказаний.
Но Олафа он этим не напугал. Из своего, уже весьма скудного арсенала, Бриан выбрал длинное копьё, с древком из железа и с широким, листовидным наконечником. Как говорил ему его отец, а ему отец его отца, таким копьём, в древние времена, сражались воины германского племени алеманнов. (Алеманны или аламанны (от герм. Alle manner – «все люди»). Древнегерманский союз племён, в который вошли германские племена из распавшихся ранее союзов свевов и маркоманов, а также пришедшие севера ютунги (III в. н. э.).
Несмотря на принятый им образ берсерка, сражавшихся голыми, Монтрей не скинул кольчугу, и не снял шлем. И как только Бриан занял позицию, кинулся в яростную атаку, свирепо и страшно размахивая топором.
Его противник был моложе, более силён и гибок, но Бриан, несмотря на возраст, с завидной сноровкой, уходил от ударов. Топор, с диким свистом рассекая воздух, пролетал возле его головы, едва не подсёк ему ногу и чуть не врезался в щит. Олаф, чувствуя вину, за содеянное с Гильомом Жируа, не хотел убивать его сына, и выжидал момента, чтобы победить, сломать его, не убивая. Может быть он и совершал ошибку, так как нет ничего хуже недобитого врага. Но он не мог поступить иначе.
Устав махать тяжёлым топором, не попадая по противнику, Монтрей отпрыгнул назад, и прокричал:
– Сначала, я убью тебя, гнида, а потом, изрублю на куски твоего сосунка-сына.
Весь бледный, дрожащий от страха Маркус, переживающий за отца, шепчащий молитвы, вздрогнул от этого крика. А Олаф, ответил на него, сильным ударом копья в щит Монтрея.
– Сначала, недоносок, убей меня!
Монтрей отшатнулся от удара Бриана, а затем, с новыми силами, дико крича, набросился на него.
Удар! И Олаф едва успел подставить щит, закрываясь от удара, летевшего ему в голову. Звенящая, острая боль, кольнула руку, отозвавшись стоном в плече.
Лезвие топора застряло в щите, и Монтрей, не выпуская древка, пару раз его дёрнул, стараясь его освободить.
Олаф, крутанув свой щит, открыл правую сторону Монтрея. Тот, в ужасе, ожидая удара, поспешил прикрыть незащищенную грудь щитом. Бриан, отбросив копьё, свободной рукой ухватился за край щита противника, и дёрнул на себя.
Вот они, округлившиеся от удивления, панически искавшие спасения, глаза врага! Один миг, Олаф, лицо в лицо, глаза в глаза, смотрел на Монтрея, а затем, отклонив голову, ударил его наносником шлема в лицо. Голова Монтрея дёрнулась, завязки шлема лопнули, и он слетел, а из рассечённой раны на лбу и из носа хлынула кровь.
Монтрей попытался уйти, но Бриан, снова, сильным рывком, дёрнув его за щит, приблизил его к себе, и снова, ударил головой в лицо. Треснули кости носа, и Монтрей, дико закричав от боли, бросил рукоять топора, стараясь избавиться и от щита, но его рука, застряла в лямках. Он дико закричал, но Олаф, новым ударом головы, вбил ему крик обратно в глотку.
Тело Монтрея обмякло, и Бриан, отойдя на шаг назад, ударом ноги в грудь, поверг противника на землю.
Ричард Дренго, в окружении своих рыцарей, кусая губы, наблюдал за поединком. Он не хотел, чтобы Монтрей, убил такого опытного воина, которого он видел в Бриане, и не хотел, чтобы и Олаф, убил Вильгельма, который приходился ему другом. Он не мог, даже данной ему властью, будучи графом Аверсы, остановить этот бой, и сейчас, бесясь от бессилия, просто смотрел, на повергнутого на землю Монтрея, на то, как Бриан, отбросив щит, с застрявшим в нём топором, подобрал своё копьё, и не приближаясь, смотрит на барахтающегося в пыли, с лицом, залитом кровью, Вильгельма.
Монтрей всё-таки поднялся, и отряхнув кровь с глаз, дико ими вращая, и найдя врага, прокричал:
– Меч!
Подбежавший оруженосец, протянул ему меч. Теперь у него было приимущество! Он был вооружён мечом и щитом, против Бриана, стоявшего, с одиним только копьём!
Новым, страшным напором, Монтрей набросился на врага. Меч, в его руках, окружил Бриана смертельными ударами, но только дважды, Олаф, спасаясь от острой стали, подставил под меч, железное древко своего копья. Всё остальное время, он, мастерски уходил от ударов.
Вот он, снова поймав меч Монтрея на копьё, сделав шаг вправо, правой ногой ударил под левое колено Вильгельма. Нога того подкосилась, и он снова рухнул на землю.
Монтрей, стеная и скрипя зубами от боли, пытался подняться, но выбитое из сустава колено не давало ему сделать это.
Олаф подошёл, и приставил наконечник копья к его груди.
– Давай! Давай! Убивай! Убей, меня! – в дикой ярости кричал Монтрей.
– Нет. Я не буду убивать тебя. И видит Бог, я, меньше всего повинен в том, что Беллемы сделали с твоим отцом.
– Ненавижу! Ненавижу! – плача от боли обиды, шептал Вильгельм де Монтрей.
Глава пятая
Бьёрн, устало привалился к невысокому глиняному забору, и тряхнув головой, сбросил потоки пота заливавшие глаза.
«Чёртова жара! Чёртова пустыня! Чёртово адское пекло!», он, тяжело дыша оглянулся и увидел, как выйдя из дверей одного из домов, ему подаёт знаки Михаил.
Кивнув головой, мол понял, Бьёрн с трудом поднялся на ноги. Они начали штурм этого маленького городишки, затерянного в пустыне, ещё на рассвете, а сейчас, солнце стояло высоко в небе, приближаясь к зениту, а эти долбанные берберы, спаривающиеся с ослицами, и не думали сдаваться, продолжая оказывать им ожесточённое сопротивление.
Пару раз глубоко вздохнув, Бьёрн, прикрываясь щитом, бросился перебегать улицу. Остро вжикнув, у его головы пролетела одна стрела, а вторая, воткнулась в щит и задрожала. «Ненавижу долбанные стрелы!». Вбежав в переулок, он перешёл на шаг, восстанавливая дыхание. До слуха его долетела быстрая речь, и Бьёрн, осторожно ступая, стараясь не звякнуть доспехами, и не задеть мечом или щитом стены узкого переулка, выглянул из-за угла. Десяток берберов, о чём-то оживлённо переговаривались на своём варварском языке. Четверо лучников, уютно расположились на крыше, посылали в перебегающих улицу, стрелу за стрелой. Кому то повезло меньше чем Бьёрну, так как до его слуха долетел пронзительный вопль смертельно раненого, вызвавшего улыбки на лицах лучников.
«А-а-а, чёртовы недоноски!» – Бьёрн, дико и громко крича, влетел прямо в толпу берберов. Ударив щитом сразу двоих и сбив их с ног, Бьёрн, с замахом снёс голову третьему. Ещё два быстрых взмаха мечом, и двое противников, жалобно скуля, повалились в пыль. Удар в щит! Снова! Бьёрн отступил, и выждав момент, достал из-за щита ударом в лицо следующего. Бьёрном овладела приятная ярость боя, и он продолжая ругаться и кричать, отбросил щит, и кинулся на врагов. Он рубил их, не видя ни чего и ни кого вокруг. Только когда он обрушил последний удар на голову поверженного врага, и противников вокруг него не стало, а валялись только их искромсанные и порубленные тела, он, подняв высоко к небу руку с мечом, громко проорал:
– Один!
Стоявший на крыше Михаил, расправившийся с лучниками, удивлённо посмотрел на Бьёрна, носившего на груди крест с изображением распятого Христа, а сейчас взывающего к древнему языческому богу.
В конце улицы, в окружении огромной свиты и телохранителей, сидя на роскошно убранном верблюде, в город въезжал их повелитель Абдуллах ибн Ясин аль Гузулий.
Никто из местных жителей не встречал нового владетеля этих земель, так как мёртвые тела их были разбросаны по улицам города, а кровь их, щедро пролитая, ещё не успела впитаться в песок. Только восторженные крики свиты, пронзительный визг труб, ритмичные удары кракебов и систров, рёв и грохот других музыкальных инструментов, мерная поступь воинов, отбивающих такт ударами копий по щитам, приветствовали покорителя этих земель.
Позади Абдуллаха, шли пешком вожди берберского племени лемтунов Яхья и Абу Бакр.
Уже в IX веке, на земли Западной Африки, пришла мусульманская религия. Наиболее влиятельным берберским племенем этого региона, было племя лемтунов. Они создали относительно устойчивое государственное образование со столицей в городе Аудагост, установили контроль над торговыми путями, обложили данью почти все племена Западной Сахары. Ислам и образование государства, позволил им начать войну против богатой золотом Ганы, объявив тамошних чернокожих жителей – язычниками, не признающими истинного бога – Аллаха, и погрязших в грехах.
Государство лемтунов скоро распалось, но сами лемтуны не исчезли, продолжая существовать, совершая грабительские набеги на соседние племена, захватывая добычу и продавая многочисленных пленников на рынках Магриба (
В 1036 году, вождь племени лемтунов Яхья ибн Ибрахимв сопровождении наиболее уважаемых лиц своего народа предпринял паломничество в Мекку. То, что они увидели в дороге, привело его к убеждению, что у них дома дело обстоит очень плохо, как в отношении познания вероучения, так и относительно исполнения религиозных обязанностей. Вследствие этого он стал подыскивать ученого человека, который бы согласился пойти с ним в пустыню и проповедовать среди их соплеменников.
И он нашёл такого человека, в богатом городе Сиджильмасе. Звали его Абдуллах ибн Ясин аль Гузулий. Он был большим знатоком учения пророка Мухаммада и правовых законов ислама, обладал высочайшими моральными качествами, праведностью, был прост в общении.
Абдуллах ибн Ясин принял предложение Яхьи ибн Ибрахима, и попытался приучить берберов к строгому соблюдению богословско-юридических законов ислама. Но эти ограничения, не по вкусу пришлись основной массе кочевников.
Яхья ибн Ибрахим вскоре умер, и Абдуллаху ибн Ясину, пришлось спасаться бегством от восставших берберов. С небольшой группой своих сторонников, среди которых были вожди племени лемтунов Яхья и Абу Бекр, он нашёл себе убежище на острове, посреди реки Сенегал, где приказал возвести рибат (в пер. с араб. – гостиница. В более широком смысле – сторожевой дом или укрепление).
Но слухи о новом проповеднике разнеслись далеко по Сахаре, и уже скоро, у Абдуллаха ибн Ясина, было более тысячи слепо преданных ему последователей. И в 1042 году, назвав своё религиозное братство аль-Мурабитун, что означает люди рибата (испанцы, которым вскоре пришлось столкнуться с новым братством мусульман, переделали его название в альморавид или альморавиды), Абдуллах ибн Ясин начал войну, стремясь объединить все берберские племена Западной Сахары.
Огнём, железом и кровью, убивая всех непокорных, сжигая стойбища кочевников, стирая с лица земли города осёдлых берберов, приобретая новых сторонников среди тех, кто решил подчиниться, аль-Мурабитун, а с ними и основатель секты Абдуллах ибн Ясин, шли к осуществлению своих планов.
Глава шестая
Роберт многому научился у Пандульфа Капуанского, который, несмотря на свой уже преклонный возраст, был по-прежнему свиреп как волк и хитёр как лиса.
Своих врагов, Пандульф продолжал уничтожать и казнить. Годы, ни насколько не убавили природной жестокости Волка из Абруццо. Горе было его врагам и недругам, попавшим к нему в руки. Он казнил их с изощрённой и с присущей ему извращённой жестокостью, наслаждаясь их мучениями и агонией. Тех, до кого не могли дотянуться руки Пандульфа лично, убивали нанятые им наёмные убийцы. Он всё ещё готов был грызтся за власть, лелея мечту насладиться смертью своего злейшего врага Гвемара Салернского.
Когда император Генрих III убыл в Германию, граф Апулии Дрого Отвиль отправил своих послов в Салерно, и заверил Гвемара, что они по-прежнему остаются друзьями и союзниками. И собравшись с силами, они продолжили войну против Пандульфа, в конце концов, принудив его, признать зависимость от Салерно.
Взбешённый и злой Пандульф, скрежещся зубами от ярости, выискивал средства для возобновления войны, продолжая вынашивать замыслы об отмщении Гвемару Салернскому и этому безродному выскочке Дрого Отвилю. Его советник, особо доверенное лицо, человек без роду и племени, коротконогий, с отвисшим животом, с круглым, как головка сыра, испитым лицом, с гладко выбритыми щеками, покрытыми струпьями от кожной болезни, страдающий отдышкой и постоянно потеющий, шептал ему на ухо:
– Нам надо нанять Роберта Отвиля. Он во вражде со своими братьями, и стравив их друг с другом, мы насладимся зрелищем, когда они будут грызть один другому глотки.
Пандульф хрипло засмеялся. Такая затея пришлась ему по душе. И он тут же распорядился послать гонца в Калабрию, к Роберту Отвилю, с весьма щедрым предложением.
Роберт согласился и поступил на службу к Пандульфу Капуанскому, возглавив его войско.
Они встретились на берегу реки Вольтурно. Роберт, стоял на одном берегу, заняв лучниками господствующие высоты и умело расположив своих пехотинцев и рыцарей, а объединённое войско Гвемара Салернского, графа Аверсы Ричарда Дренго, графа Апулии Дрого Отвиля, на другом.
Оценив позицию, занятую Робертом, Дрого и Ричард отказались наступать, несмотря на настойчивые понукания Гвемара.
– Их ведь значительно меньше чем нас!
Ричард Дренго и Дрого Отвиль, одновременно отрицательно покачали головами.
– Если вы отказываетесь, то я пойду один! Я один, поведу своих воинов на битву! – рвя повод своего коня, горячился князь Салерно.
– И окрасишь воды реки их кровью.
– А берега забросаешь трупами.
– И что делать? Позволить, чтобы этот старый облезлый пёс, по-прежнему насмехался над нами? – в гневе, Гвемар посмотрел на противоположный берег реки, где готовое к битве, стояло войско князя Капуи.
– Я знаю, что делать. По крайней мере, стоит попытаться, – неохотно, промолвил Дрого.
Небольшая кавалькада всадников перешла реку в брод. Роберт узнав их, дал приказ своим лучникам не стрелять. И тронув шпорами бока своего коня, вместе с Можером и с сопровождавшим их Визигисом, поскакал им навстречу.
– Не могу сказать, что рад вас видеть.
– Мне жаль, Роберт, что нам пришлось встретиться вот так. Стоя по разные стороны.
– Тебе жаль, Хэмфри? Чего? Может ты, жалеешь меня? А почему тебе Дрого, ничего и никого не жаль? А?
Ричард Дренго, с интересом прислуживался к разговору между братьями, с трудом удерживая повод горячившегося коня. За его спиной, виднелась фигура барона Бриана.
– Послушай, Роберт…
– Нет, это вы послушайте! – властный голос Роберта, далеко разлетелся по долине реки, и его не мог заглушить шум, издаваемый сотнями воинов, стоявших готовыми к битве по обеим берегам реки. – Зачем вы пришли? Что мешает мне, дать приказ моим лучникам, и через миг, вы будете истыканы стрелами и станете похожими на ежей?! Кто остановит меня, если я захвачу вас в плен, а там, брошу в темницу, казню, или отпущу за огромный выкуп? Может ты, Дрого, и ты Ричард, в обмен на свою свободу, отдадите мне свои графские короны? А? Так зачем вы пришли?
– Мы пришли… – спазм сжал горло Дрого, и он откашлялся. – Мы пришли, чтобы решить дело миром.
Руки Дрого беспокойно теребили повод, голова была опущена, а глаза уставились на гриву коня.
– Миром? А как же Пандульф, князь Капуи?
– Послушай Роберт, эта не твоя война. Она началась, задолго до твоего появления здесь, и ныне пришло время её окончить. Отступи, отдай нам Пандульфа.
– Вот значит как? Теперь ты послушай меня, мой любезный братец Дрого, и вы все, слушайте меня! Я, Роберт Гвискар, не предам и не изменю тому, кому я однажды принёс клятву верности! Я вам, не Райнульф Дренго! Вам это понятно? А теперь, убирайтесь прочь! Пока я действительно не отдал приказ своим воинам. Хотите войны, милости просим, нападайте! Посмотрим, чья возьмёт!
И крепко всадив шпоры в бока своего коня, Роберт погнал его прочь.
Объединённое войско из Салерно, Аверсы и Апулии простояло на противоположном берегу до вечера, а ночью, под покровом темноты, отправилось восвояси.
Так Роберт, одержал свою первую решительную победу на этих землях, которая сделала его знаменитым и прославила его имя.
Глава седьмая
Князь Капуи Пандульф IV, неожиданно для всех, умер 19 февраля 1050 года, 63 лет от роду, освободив, таким образом, Роберта, от вассальной присяги. Наследники этого беспринципного, жестокого, двуличного человека, но всё же прославленного властителя, оказались слабыми правителями, и Роберт не имел ни малейшего желания им служить. Он вновь оказался на распутье.
Не успел ещё остыть труп Пандульфа, а слуги ещё не приготовили его тело к торжественным и величественным похоронам, как к Роберту примчались сразу два посланника, с предложением службы, и с обещаниями наделить его замком и землёй. Одно было от Гвемара Салернского, а второе от Дрого. Получалось так, что теперь, Роберт становился фигурой, с которой выгоднее дружить, чем иметь его среди своих врагов.
«Дрого, никогда не простит мне унижения, на берегу Вольтурно. Никогда. Тогда что, Гвемар? Нет. Нет. Я, Отвиль! И узы кровного родства, честь семьи, для меня дороже неприязни Дрого».
А тут ещё советник Пандульфа, этот коротконогий урод, начал шептать Роберту, о всех прелестях службы императору Византии. Красочно расписывая, как много золота и серебра отгребают варяги из личной стражи императора. Какие изысканные блюда они вкушают, какие превосходные вина пьют. Как императоры щедры к тем, кто прославиться на поле битвы. А Роберт, с его-то умениями и талантами, запросто может получить какую-нибудь высокую должность в армии Византийской империи. Он всё так прекрасно говорил до тех пор, пока рассвирепевший Роберт, не схватил его за горло, и вышибив его головой дверь, не спустил с лестницы.
Роберт уже принял решение, и направил свой путь в Мельфи, к своему брату, графу Апулии Дрого Отвилю.
А бывший советник Пандульфа, прикладывая к здоровенной шишке на лбу смоченную в уксусе тряпку, глубокой ночью, быстро писал тайным шрифтом, сообщение протовестиарию (управляющий финансами и личными вещами императора Византийской империи) и проедру (председатель Константинопольского сената) Константину Лихуду, обо всём произошедшем в последнее время в Южной Италии.
Никто не мог заподозрить в этом уродливо-отвратительном человеке, тайного шпиона Византийской империи, широко раскинувшего сеть своих агентов, по всей Италии, вплоть до Рима, Милана, Пизы и Венеции.
Не забыл он написать и о шагах, предпринятых им, и о широком заговоре, им созданном.
«Скоро, скоро, очень скоро, всем этим варварам придёт конец! Уж я-то полюбуюсь на их смерть! Скоро на этих землях, утвердиться законная власть императора! А там, благословенный Константинополь, награда, почёт и уважение».
Он писал, конечно же не зная, что уже очень скоро, его благодетель Константин Лихуд, будет лишён императором Константином IX Мономахом всех титулов и выслан из столицы. Что сама империя, погрязшая в роскоши и неге, во взяточнистве, коррупции, беззаконии, раздираемая междоусобными войнами, уже не может дать отпор внешним врагам, и вернуть себе былое величие и славу.
Но маятник запущенного им заговора, уже нельзя было остановить. Да он и не стал бы этого делать, так как был патриотом своей страны, страстно желал ей победы и процветания, и ненавидя её врагов, хотел им погибели.
Глава восьмая
Пыльная и знойная Скрибла, расположенная в малярийной долине, была ужасной дырой. Именно этот замок в Калабрии, основанный в 1044 году графом Апулии Вильгельмом Железная Рука и князем Салерно Гвемаром, во время их совместного похода на юг, и выделил Дрого, Роберту в феод.
«Ах, Дрого, Дрого. Ничего лучшего, я от тебя и не ожидал. Замок. Тьфу! Каменная башня, окружённая деревянным частоколом. Долго ли удержишь за такими стенами византийцев, если они вдруг подумают напасть? Ах, Дрого, Дрого».
– Наш герцог Вильгельм, разбил в битве в долине Дюн, восставших баронов, и отныне он полновластный правитель! – рассказывал недавно прибывший из Нормандии рыцарь Руссель де Бейль.
Роберт и Можер, сами в своё время, участвовавшие в мятеже баронов, промолчали. Но остальные нормандцы, сгрудившись около де Бейля, заинтересованные, требовали подробностей.
– Нашему герцогу пришёл на подмогу король Франции Генрих, и совместными усилиями, они разгромили баронов. А наш герцог, перед боем, вызвал на поединок известного воина Хардеса, сильнейшего бойца в Нормандии. И убил его, проткнув копьём!
– Славно!
– Достойный герцог!
– Видать силён!
– А ты там был? Участвовал в битве?
– Конечно! Да я…
– Кто-то едет! – прервал рассказ де Бейля окрик дозорного.
Роберт вспрыгнул на камень и приложил ладонь к глазам, прикрывая их от слепящего солнца.
– Какие-то всадники. Их много. Видать, будет чем поживиться. Вперёд, по коням!
Стремительно слетев с холма, дюжина нормандских рыцарей окружила всадников и повозки, готовясь к схватке, но никто там и не думал сопротивляться.
– Стойте, если вам дорога жизнь! Проезд по этим землям, недёшево стоит! Ваши никчемные жизни, стоят не меньше. Добавим к этому ваших лошадей, повозки, ваше оружие, одежду и снаряжение, и можете проваливать ко всем чертям ада!
Из клубов пыли, поднятых копытами коней, вышел маленький карлик, с горбом на спине. Высоченный Роберт, к тому же сидя в седле, едва сумел его разглядеть.
– Имею ли я честь видеть прославленного воителя Роберта, владетеля замка Скрибла?
– А ты кто таков? Гном, из древних сказаний?
– Нет. Хотя люди, называют меня по-разному.
– Тогда кто ты и чего хочешь?
– Я Жирар, сеньор Буональберго.
Странно, но этот маленький карлик, стоя безоружный, в окружении рослых норманнов, сидевших на гарцующих конях, не выказывал ни капельки страха. Заинтригованный Роберт, соскочил с седла, и наклонился ниже, чтобы получше рассмотреть этого странного человека.
– И я прибыл сюда, разыскивая тебя, чтобы пригласить ко мне в гости. Твой поклон, я принимаю как знак согласия.
Не ожидавший подобной дерзости Роберт, быстро выпрямился.
– Мой поклон?
– Поверь, тебе не зазорно кланяться мне, так как род моих предков, достаточно знатен. Он ведёт свою родословную из Рима, с тех времён, когда этот город был ещё столицей могущественной империи. Мои предки были сенаторами и консулами, управляли городом и империей, некоторые из них, являлись советниками прославленных императоров.
Роберт потряс головой. Он ничего не понимал! Как этот карлик, которого можно зашибить простым щелчком, осмеливается так дерзко говорить с ним?
– Не отказывайся Роберт! Ты получишь от моего предложения, даже большую выгоду, чем я сам.
«Выгоду? О какой выгоде он там себе болтает?».
Его нормандцы горячились, рвались в битву, нетерпеливо дёргая поводья, но Роберт, заинтригованный до самой печени, решил принять предложение этого Буональберго.
– Можер, остаёшься за старшего! Криспин и де Бейль, поедете со мной! Ну давай, веди нас, к себе в гости.
– Я рад, что ты принял моё приглашение Роберт Отвиль. Я это вам, как плата за проезд по вашей дороге, – и Жирар ловко кинул, прямо в руки Можеру, кошель с золотыми монетами.
Время и войны, пощадили огромную и роскошную виллу семейства Буональберго, стоявшую посреди тенистого парка с экзотическими и декоративными растениями. После жаркой и пыльной дороги, приятно было въехать на тенистые аллеи, под свод широко раскинувших свои ветви величественных кедров, сикимор, рожковых деревьев и багряника. Роберт, Криспин и де Бейль, диву давались, вертя головами на право и на лево, среди всего этого великолепия. Мраморные статуи и фонтаны, ажурные скамейки и посыпанные песком дорожки, портики и беседки с колонами, невиданные птицы, на разные голоса поющие в ветвях деревьев, всё это, производило на их сильнейшее впечатление.
– Смотри-ка, смотри! Озеро!
– Это пруд, выкопанный ещё по приказу моего деда.
– И птицы плавают!
– Это лебеди, чёрные и белые. Есть ещё цапли, фламинго и прочие. Позже, я покажу вам страусов и павлинов. Таких животных, вы отродясь не видывали.
Их слух услаждала музыка, а взор, тешили выступления шутов, акробатов и танцовшиц. Перемены блюд, следовали одна за другой. Не успели они насладиться хорошо прожаренной уткой, с соусом из дикого мёда, красного вина и пряных трав, как перед ними ставили нежную оленину, затем пироги с различной начинкой, рыбу и устриц, жареных осьминогов, нежную зайчатину, сыры и паштеты, и многое, многое другое. Чтобы отбить привкус жира, мясо было приправлено имбирём и мускатными орехами, а слуги, исправно следили, чтобы не пустели чаши с вином у дорогих гостей.
Сам Жирар Буональберго, ел мало и едва мочил свои губы в вине.
Роберт был хитёр. И хотя ел и пил за троих, но держал голову трезвой, ожидая сути приглашения их гостеприимного хозяина. Не звал же он их сюда, чтобы до отвала накормить и напоить, показать своих птичек и зверей. Тогда что? Ловушка? Их заманили сюда, чтобы убить? Глупо. А если бы он отказался и прибил бы там, на дороге, этого Буональберго? Тогда все планы заговорщиков, полетели бы к чертям собачьим. Может их хотят отравить? А-а-а, чего там! Один раз живём, а от смерти не уйдёшь!
Только поздним вечером, когда гости окончательно насытились, а слуги разожгли светильники с ароматическими маслами, маленький Жирар придвинулся к Роберту.
– Как ты, вождь норманнов, доволен моим гостеприимством?
– Да. – Роберт сытно отрыгнул. – Всё великолепно.
– Тогда слушай, о чём я хотел с тобой поговорить.
Роберт напрягся, весь обратившись в слух.
– Я хочу отдать за тебя, дать тебе в жёны, мою сестру Альбераду.
Роберт передёрнул плечами, представив себе, что у этого карлика, сестра настолько же уродлива как и он сам.
– Мне? В жёны? Зачем?
– Зачем? Об этом после. Знай, что в приданное за мою сестру, я дам тебе столько денег, чтобы ты, в течении года, не бедствуя, смог содержать двести воинов, щедро платя им. Дам денег, чтобы ты смог приобрести им коней, доспехи и оружие.
«Двести воинов! Двести нормандцев, которых я смогу нанять! Да с таким войском, я стану одним из могущественных владык на этих землях, и сокрушу любого! Любого!». Роберт был хитёр. «Пускай она уродлива. Пусть. Главное, получить деньги, которые даст мне этот карлик. А там, можно и расстаться с женой». Но Роберт был ещё и умён, и он спросил:
– Зачем? Зачем тебе это нужно? Зачем тебе, снабжать меня деньгами?
– Зачем? – Жирар Буональберго откинулся на подушки. Его маленькие ножки не доставали до пола и болтались в воздухе. – Зачем? Затем, что я хочу отомстить людям! Своему, уже умершему отцу, который презирал и ненавидел меня, такого уродливого. Хочу отомстить своей матери, которая не придушила меня в младенчестве из жалости и сострадания. Хочу отомстить всем людям, которые насмехались и издевались надо мной!
Видавший виды Роберт, отшатнулся, от того напора ненависти, с которым Жирар выкрикивал слова.
– Достаточно веская причина, а? Как ты думаешь? Месть! Сладкая месть! Ты, имея воинов, зальёшь землю кровью! А я, буду наслаждаться смертью этих никчемных и жалких людишек! Ты прольёшь реки крови! Сотни, тысячи людей, падут от твоего меча, а я, я буду доволен!
С трудом, буквально уничтоженный натиском Жирара, Роберт собрался с мыслями.
– Если ты хочешь отомстить всем людям, то значит и мне?
– Нет! Тебя я избрал, как орудие своей мести! Сам я, хил и слаб, и не могу повести за собой воинов. Да и кто пойдёт за таким калекой. А вот ты, Роберт!.. Ну так, что, говори, согласен?
– Да!
Опасения Роберта не подтвердились. Юная и нежная Альберада, оказалась прекрасной. Стройная и изящная, с уже вполне сформировавшейся фигурой, со слегка загорелой по-средиземноморски кожей, с большими карими глазами, которые поначалу, с испугом глядели на этого грозного, огромного, бородатого варвара, а затем, стали лучиться лаской и любовью, весьма понравилась Роберту. Приготовив всё к свадьбе, они обвенчались в часовне поместья Буональберго.
И вот, в самый разгар свадебных гуляний, гонец принёс ужасную весть:
– Убит Дрого Отвиль!
Глава девятая
Как и любые завоеватели, норманны принесли на эти земли смерть и кровь, страдания и голод, нужду и разорение. Потомки древних викингов, больше всего ценя добычу, были немилосердны и жестоки по отношению к своим новым поданным. Поля крестьян сжигались, виноградники вырубались, обширные оливковые рощи и леса, шли на строительство многочисленных замков и укреплений норманнов.
В Риме, папа Климент II (ставленник императора Запада Генриха III), был отравлен, и умер 9 октября 1047 года, спустя десять месяцев своего понтификата. На престол Святого Петра, вновь, уже в третий раз, воссел представитель рода графов Тускулумских – Бенедикт IX.
Сторонники императора, поспешили отправить гонцов, и выбор Генриха III, пал на графа Поппо, епископа Бриксена, который опираясь на войска маркграфа Тосканского Бонифация III, изгнал из Рима Бенедикта IX, и 17 июля 1048 года, был возведён на папский трон в Латеранском дворце, под именем Дамасия II.
Но понтификат Дамасия II, был ещё более кратковременным. 9 августа он умер. Кто говорил, что от малярии, а кто поговаривал, что был отравлен неким Герхардом Брацутием, другом Бенедикта IX.
Тогда, император Запада Генрих III, выдвинул в папы своего дальнего родственника графа Бруно фон Эгисхайма-Дагсбурга, епископа Туле, на голову которого, возложили папскую тиару, 12 февраля 1049 года на синоде в Вормсе. Этот папа вошёл в историю под именем Льва IX.
Уже в апреле, он был в Риме, где опираясь на войска, утихомирил уличные сражения между различными противоборствующими сторонами.
Лев IX много и быстро путешествовал, и после одного такого посещения Южной Италии, писал: «Дела обстоят ещё хуже, чем я полагал. Нормандцы, с беспощадностью, превосходящей деяния язычников, поднялись против церкви Божьей, принуждая христиан страдать от новых и безобразных пыток, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков, не делают разницы между святым и мирским, разоряют церкви, сжигают их и повергают в руины. Для путешественников и даже простых паломников, теперь закрыто посещение святыни Михаила Архангела, так как оно, непосредственно связано с угрозой нападения, грабежа и плена со стороны нормандских разбойников».
И жители Южной Италии, как простые крестьяне, так и потомки знатных греков, италийцев и лангобардов, то тут, то там, поднимались на борьбу с захватчиками. Горе было тому нормандцу, кто осмеливался путешествовать один, или даже группой, не проявляя осторожности.
В 1050 году восстал захваченный норманнами три года назад город Беневенто. Перебив норманнский гарнизон, и поддерживающих их сторонников Гвемара Салернского, знатные жители города отправили послов к папе Римскому, передавая свой город, своё имущество и свои жизни, под его защиту и покровительство.
Но Дрого не желал мириться с восстанием, и быстро осадил город, а взяв его, нормандцы устроили на его улицах ужасную резню и грабёж.
Лев IX возмутился, и в свою очередь отправил к графу Апулии своих послов, требуя освободить принадлежащий Святому престолу город Беневенто, вернуть имущество его уцелевшим жителям и возместить золотом ущерб, причинённый нормандцами.
Дрого не желал ссорится с папой, и, совместно с Гвемаром Салернским, они приняли в Беневенто Льва IX, чтобы решить дело миром.
Но переговоры прервались, так как Дрого, не пожелал возмещать убытки и возвращать награбленную добычу, хотя и соглашаясь с тем, что отныне Беневенто принадлежит Святому престолу. Наоборот, он требовал от жителей города выплат, за жизнь каждого из убитых ими нормандцев.
До сих пор доподлинно неизвестно, кто стоял за обширным заговором 1051–1052 годов. Византийцы, в лице Аргира, ставшего в 1051 году катапаном и получившего обширнейший титул герцога Италии, Калабрии, Сицилии и Пафлагонии, желающие восстановить греческую власть на полуострове? Или папа Римский, стремившийся к тому, чтобы вся Южная Италия последовала примеру Беневенто? А может старая, итало-лангобардская знать, желающая править самостоятельно, опираясь на свой пятивековой опыт?
Как бы то ни было, 10 августа 1051 года, в день Святого Лаврентия, граф Апулии Дрого Отвиль, в окружении своей свиты, вошёл в церковь принадлежащего ему замка Монте-Иларо (ныне, ит. г. Монтелла), чтобы присутствовать на праздничной мессе. По обычаю, при посещении церкви, они оставили свои мечи при входе, и были вооружены только кинжалами. Прятавшийся за дверью некий Рисус, атаковал стремительно, и быстро, одним ударом, убил Дрого Отвиля. Его сообщники, заперев двери церкви, набросились на безоружную свиту. Скоро, вся церковь была залита кровью убитых, из груды тел, раздавались стоны раненых и хрипы умирающих.
Молодого нормандского барона Родольфа, убийцы встретили в церкви монастыря Монте-Кассино. Когда его воины, оставшиеся ждать своего сюзерена снаружи, выломали двери церкви, они увидели, как Родольф, раненый, весь залитый кровью, отбивается от наседавших от него убийц церковной скамьёй. Все его сторонники из свиты, были убиты.
Силача Гуго Тубо, убили в его собственном замке. В спальне, когда он, готовясь отходить ко сну, истово молился.
В Кампании был убит барон Беллебуш.
По всей Южной Италии, быстро и организованно, было убито множество нормандцев, как из знати, так и простых рыцарей.
В результате покушения были ранены Хэмфри и Можер Отвили. Пытались отравить Гвемара Салернского. Стража Ричарда Дренго, вовремя обнаружила тайных убийц и перебила их.
Если те, кто стоял за этим заговором, и хотели, перебив всех предводителей нормандцев, изгнать норманнов из страны, то они ошиблись. На убийства своих вождей, нормандцы, сгруппировавшись вокруг новых лидеров, ответили ещё более страшной жестокостью и местью, отчаянно борясь за эту землю, которую они теперь уже считали своей.
Глава десятая
Жирар Буональберго, подошёл к Роберту, и воспользовавшись тем, что тот сидел, едва дотянувшись, положил руку ему на плечо.
– Скорблю вместе с тобой.
– В церкви… Они убили его в церкви… Для этих ничтожных тварей, нет ничего святого, раз они осмелились напасть на безоружного Дрого в церкви…
Неожиданно глаза Роберта прищурились.
– Я тоже был в этот день в церкви. Венчался с твоей сестрой.
Жирар быстро отпрыгнул от свирепого норманна.
– Ты знал! Не говори мне, что ты ничего не ведал!
– Если я и знал, Роберт, то пригласив тебя к себе, я спас твою жизнь. У меня в доме, ты был под надёжнейшей защитой.
Роберт немного остыл.
– Подумай, Роберт, я, баснословно богат, и нужен тебе. Также, как и ты, нужен мне. Кто-то ведь должен позаботиться о моей сестре, когда меня не станет?
Роберт кивнул головой.
– Криспин, де Бейль, быстро собирайтесь! Мы едем в Апулию! Альберада, ты пока останешься здесь.
Авторитет Отвилей, упал необычайно.
– Что это за граф, которого можно вот так запросто убить? Что это за вожди? Разве такие нам нужны? – ворчали нормандцы, и их разобщённые группы, бродя по Апулии, искали себе нового предводителя.
Хромающий Хэмфри, радостно распахнул свои объятия, увидев брата.
– Роберт, как хорошо, что ты приехал! Ведь кроме тебя, у меня здесь больше не осталось родных.
– Как Можер?
– Насколько я знаю, лучше, чем я. Мечи убийц, только скользнули ему по рёбрам, и слегка задели голову.
– Что ты намерен теперь предпринять?
– Выжить! Вот сейчас моя главная цель!
– Что, рана настолько серьёзна?
– Рана? Если бы одна. Их три. Эти падлы, искромсали меня, прежде чем я сумел обнажить свой меч.
– Я слышал, что ты, раненый, убил двоих из нападавших?
– Это так.
– Тогда, ты выживешь. Злость и жажда отмщения, не дадут тебе умереть.
– Месть? Кому ты собираешься мстить? Мы схватили некоторых убийц, но они ничего не знают, простые наёмники. Под пытками и перед казнью, они не сказали ничего.
– Таких, которые убили Дрого, не нанять просто на улице. Таких, готовят годами. Пожалуй, я поручу это дело, старому Визигису. Он мудр, и распутает все эти хитросплетения.
– А что потом?
– Нам надо вернуть корону графов Апулии.
– Нам? – Хэмфри насторожился.
Роберт, прикусил язык и смирил гордыню:
– Она по праву принадлежит тебе, как старшему брату и приемнику Дрого.
Щедро раздавая золото, полученное от Жирара Буональберго, Роберт быстро набрал себе воинов. А часть средств, своих и Хэмфри, он пустил на то, чтобы обуздать оставшихся без предводителя нормандцев.
И его деяния, увенчались успехом. В июне 1052 года, спустя почти год после убийства Дрого, Хэмфри Отвиль был избран новым графом Апулии.
Глава одиннадцатая
Чудовищный ребёнок, родился с одним глазом во лбу и с бычьими копытами и хвостом. Другой, явился на свет с двумя головами. Реки, текли красные от крови. А масляный светильник в церкви Святого Бенедикта, оказался полным молока.
Все эти зловещие предзнаменования, передавались из уст в уста. А появившиеся пророки и проповедники, вещали о надвигающемся царстве сатаны, предсказывая мор, голод и смерть.
Восстал город Амальфи, и собравшиеся лучшие жители города, провозгласили, что сбросили тиранию Гвемара Салернского, и отныне город принадлежит Византийской империи. Понятно стало, что в городе пришла к власти про-византийская партия.
А 2 августа 1052 года, в результате заговора, во главе которого стояли его родственники, сыновья графа Теана, в гавани собственной столицы был убит князь Салерно Гвемар IV.
Старший из убийц, брат жены Гвемара Пандульф, провозгласил себя князем Салерно. В руках заговорщиков, в заложниках, оказалось всё семейство убитого Гвемара, за исключением герцога Сорренто Ги, который поспешил к нормандцам, с мольбою о помощи.
Он встретил мощное войско нормандцев, на полпути между Мельфи и Беневенто.
Посовещавшись с Робертом, и другими знатными нормандцами, граф Апулии Хэмфри Отвиль, принял решение.
– Князья Салерно, были единственными нашими союзниками на этих землях. Если Салерно попадёт под власть Византии, мы окажемся полностью во враждебном окружении.
– А учитывая отношение к нам Римского папы, то мы, на краю гибели, – вставил своё слово Роберт, который теперь, опираясь на сотни своих воинов, имел весьма весомое влияние.
– Воины, давно не получали платы, и надо бы потрясти этого Ги из Сорренто, пускай раскошелиться, – сказал Синибальд, сын Одрика.
– Да! Пускай нам платит за наши старания! – поддержали его остальные бароны.
Герцог Сорренто был готов на всё, пообещав нормандцам огромную сумму, и уже через четыре дня, их войско стояло под стенами Салерно.
Новые властители города, не имели сил оборонять его стены, так как горожане не откликнулись на их призыв дать отпор захватчикам, и сыновья графа Теана отступили в цитадель. Появление нормандцев под стенами города было настолько стремительным, а бегство убийц Гвемара было ещё более столь поспешным, что они оставили в Салерно всех членов своих семей.
Ги из Сорренто, вызвавшись парламентёром, сумел договориться, что нормандцы отпустят их семейства, в обмен на Гизульфа, сына и соправителя Гвемара Салернского – прямого наследника княжества Салерно.
Пандульф, и его братья, вынуждены были согласиться.
Едва только Гизульф показался из ворот цитадели, как Ги, герцог Сорренто, упав на колено, принёс тому вассальную присягу и клятву верности.
Салерно долгое время, под мудрым правлением Гвемара, не испытывал ужасов войны и тяжести осады, и в результате этого, в цитадели не было никаких припасов. И убийцы Гвемара Салернского, решили капитулировать, заручившись словом нового князя Салерно Гизульфа, что им будет дарована жизнь.
Длинная вереница мятежников, показалась из ворот цитадели.
Хэмфри, смотрел на неё, задумчиво поглаживая бороду.
Стоявший рядом Роберт, с прищуром смотрел на них.
– Мы ведь лично, им, ничего не обещали.
– Да и кровь Гвемара, нашего доброго друга, требует отмщения.
– Давай приказ, Хэмфри!
И граф Апулии, кинул своих нормандцев в атаку. Не связанные никаким словом, о сохранении жизни мятежникам, так как обещание о пощаде исходило только от Гизульфа, норманны набросились на вышедших из цитадели, и первыми убили сыновей графа Теано. А затем, 36 их сторонников и членов семей, за каждую рану, найденную на теле Гвемара Салернского.
Так умер и был отомщён, Гвемар IV, князь Салерно, последний влиятельный правитель, из числа лангобардов в Южной Италии.
Глава двенадцатая
Хэмфри, опасаясь возросшего влияния Роберта, отослал его в Калабрию.
Роберт согласился. Он покинул Скриблу, с её адским климатом, и обосновался в давно облюбованном замке Святого Марка. Теперь, у него были средства, и он приказал возвести каменную башню, обновить стену и выкопать ров. И отсюда, начал расширять свои владения, захватывая византийские города, не брезгуя и владениями, принадлежащими вассалам князя Салерно Гизульфа, и другими, до сей поры независимыми территориями.
А человек, некогда бывший советником Пандульфа Капуанского, не уставая, мотался по Италии. И в результате его действий, совершилось невероятное! Папа Римский Лев IX и катапан Византийской империи Аргир, договорились, что совместными усилиями, они вышвырнут нормандцев из Южной Италии.
И Лев IX и Византийская империя, стремились к одному – подчинить себе эти земли. И пусть, они столкнуться в дальнейшем, пусть в будущем будут воевать между собой, пусть, но сейчас, есть общая угроза, единый враг – нормандцы, ради уничтожения которых, они и решили объединиться.
Хэмфри, через своих шпионов, своевременно узнал о надвигающейся опасности, и принял меры. Полетели гонцы, созывающие всех. Из Калабрии, со своим войском, пришёл Роберт. Перед такой надвигающейся общей угрозой, привёл своих воинов Ричард Дренго. Никто не остался равнодушным на призыв графа Апулии, и постепенно, подтягивались нормандские бароны, рыцари, простые воины. Практически всё взрослое мужское население нормандцев в Южной Италии.
И папа Римский Лев IX, собирал под свою руку всех тех, кто пожелал идти в бой под знаменем Святого Петра. Ему удалось, в Швабии, нанять наёмников, уроженцев тамошних земель, непоколебимых и страшных в бою своими двуручными мечами. Откликнулись на призыв папы мелкие бароны севера и центральной Италии. Присоединились к армии Льва IX и множество разношерстного и плохо управляемого сброда разбойников и авантюристов, желающих сражаться во славу церкви, в обмен на отпущение грехов, и конечно же, надеясь на поживу. Привели своих воинов герцоги Гаэты, графы Аквино и Теан. Пришло ополчение из Амальфи, под командование воинственного архиепископа Петра. Прибыли римляне с Сабинских холмов, ополчения из Марке, Анконы и Сполетто.
Они должны были соединиться с армией Аргира, около города Сипонто, что в северной Апулии.
Нормандцам требовалось спешить. На общем совете, Хэмфри сказал:
– Положение, дерьмовое. Если мы не устоим, то нас сметут на хрен с этой земли. Имена наши предадут забвению, тела сожрут падальщики, а кости разбросают во все стороны. В наших силах, не допустить этого! Мы собрали всех. Всех, кто смог придти. Ничтожество из Салерно, эта вошь Гизульф, не пришёл к нам на помощь, хотя всем, всем – троном отца, своей никчемной жизнью, он обязан только нам! Да, мы сильно уступаем противнику в численности, даже, каждому по отдельности. Не хочу говорить, что будет, если армия папы, объединиться с греками этого недоноска Аргира, и поэтому, нам надо спешить, и не дать им соединиться.
Ускоренным маршем, оставив обозы в крепости Троя, они двинулись на север, и 17 июня 1053 года, встретили папскую армию на берегу реки Форторе, около городка Чивитате. Переправившись через Форторе, они решили дать воинам отдохнуть и начать битву на следующий день.
Глава тринадцатая
Маркус Бриан, впервые участвовал в таком большом сражении. Раннее, когда они с отцом шли на эти земли, на них нападали разбойники, но отец и его люди, были опытными воинами, и быстро расправлялись с ними. И на этих, беспокойных землях, на них неоднократно нападали, и Маркусу приходилось обнажать свой меч и рубить врагов, но сейчас, видя толпы армии противника, стоявшие одной сплошной массой, он чувствовал, как липкий и противный страх пробирается ему в нутро.
Позднее, историки подсчитают, что армия нормандцев, насчитывала 3 тысячи человек, а противостоящие им войско папы Римского, было в два раза больше – 6 тысяч человек. Но время играло против нормандцев, и надо было атаковать малыми силами превосходящего по численности неприятеля.
По громогласному рёву трубы, далеко разлетевшемуся над полем боя, нормандские рыцари пошли в атаку. На левом крыле – граф Апулии Хэмфри Отвиль. На правом – граф Аверсы Ричард Дренго. Роберт Гвискар, со своими воинами, стоял в резерве.
Не опытный в военном деле Маркус, не мог претендовать на то, чтобы идти в бой, вместе с конными воинами. Да был и рад этому. В составе полутарасотен пехотинцев графа Аверсы, он стоял в строю, чтобы в случае чего, если враг отбросит конных рыцарей и бросится в контратаку, сдержать его.
Стремительным и неудержимым клином, рыцари графа Аверсы врезались в левый фланг войска папы Римского, и опрокинули его.
Всё было напрасно! И призывы предводителей к стойкости и отчаянное сопротивление небольших групп. Рыцари Ричарда Дренго, погнали отступающих. А ведь для конного воина, нет ничего лучше и слаще, как преследовать, гнать, колоть и рубить, в страхе и панике разбегающихся пехотинцев.
А вот в центре, всё обстояло иначе. Там нормандцы Хэмфри Отвиля, столкнулись с грозными швабами, и строй рыцарей увяз. Швабы, орудуя своими ужасными двуручными мечами, стояли твёрдо, и не думали отступать. Оберегаясь от длинных копий рыцарей, они соорудили баррикаду из тел своих павших товарищей, и из трупов нормандцев и их лошадей.
То тут, то там, какой-нибудь нормандец, желая испытать свою удачу, бросался вперёд, чтобы тут же быть зарубленным страшным и длинным двуручным мечом швабов.
За наёмниками из Швабии, стояли лучники, и посылали тучи стрел в нормандцев. Стойкость швабов, вселила отвагу и в остальных воинов папы Римского, и они, собравшись за их спинами, начали охватывать нормандцев с флангов.
Граф Апулии Хэмфри Отвиль, сражался в первых рядах, вдохновляя своих воинов и поддерживая в них боевой дух. И едва не поплатился за свою отвагу, когда меч шваба, расколол его щит и вдребезги разнёс его шлем.
Залитого кровью Хэмфри, утащили с поля боя. Он, хоть у него кружилась голова, а перед глазами плясали чёрные круги, и ему жутко хотелось, больше всего на свете, сесть, а ещё лучше лечь, оставался стоять на ногах.
– Теперь твой черёд, Роберт.
Гвискар, который до этого стоял со своими воинами в резерве, кивнул головой, опустил наносник шлема, и взмахнув копьём, повёл своих людей в смертельную битву.
Его громогласный рёв, вновь вселил, начавшуюся уже было угасать, отвагу в сердца нормандцев. Роберт отбросил весь утыканный стрелами и порубленный мечами щит, и с мечом в правой руке, а с копьём в левой, сражался в самой гуще врагов. Немало швабских мечников, пало под его могучими ударами. Под самим Робертом, убили трёх коней, и он стал сражаться пешим.
Но даже яростный напор воинов Роберта, не смог сломить сопротивления швабов, предпочитающих смерть, бегству или плену.
Хэмфри, бросил в бой и пехотинцев графа Аверсы.
Маркус Бриан, с дрожью в коленях, шёл туда, откуда доносился ужасный лязг железа о железо, летели жуткие вопли и крики, и откуда пахло кровью. Им пришлось идти прямо по порубленным телам, а ноги их хлюпали в лужах крови. Маркус откровенно дрожал от страха, видя перед собой все ужасы битвы – иссечённые тела, разрубленные напополам, отдельно валяющиеся руки, ноги, головы, человеческие и лошадиные, ещё дымящиеся, внутренности. И всюду, кровь, оскаленные в агониях лица, глаза, в которых застыли гнев и ярость, боль и отчаяние.
Шедшие впереди него воины, уже вступили в битву, стремясь одолеть швабов, и гибли под их мечами. Дрожа, чувствуя, как озноб сотрясает тело, сжимая потными руками щит и рукоять топора, Маркус с ужасом ожидал своей очереди. По-верх голов, он видел, высоченных швабов, залитых кровью врагов, и их длинные мечи, которые как на молотьбе, то подымались, то опускались, то подымались, то опускались, иногда описывая полукруг, и тогда чья-то голова, отделялась от тела. Особенно потряс Маркуса вид одного шваба, особенно здоровенного, с свисающими до самой груди чёрными усами, который орудуя своим страшным мечом, улыбался.
Шедший рядом с ним воин, упал, получив стрелу в шею.
«Хоть бы ранило меня. Не сильно» – подумал он, и тут же заорал от страха, когда пали воины, стоявшие впереди него, а голова одного из них, снесённая с плеч, высоко взлетела в воздух. В лицо Маркусу полетели брызги крови, и кто-то, находящийся позади, толкнул его вперёд.
Вот он, здоровенный и смеющийся шваб! Прямо перед ним! Маркус в ужасе попятился.
Кругом раздавались крики, стоны, вопли, лязг оружия. Высокий нормандец, налетел на смеющегося шваба, и тут же отступил, получив рану в руку. Отбросив копьё, он перебросил меч в левую руку, и вновь атаковал шваба. Но был вынужден отступать, под мощным напором врага, опасаясь его страшного двуручного меча.
Пятившегося Маркуса, толкнули вперёд, и он, поскользнувшись в луже крови, упал прямо под ноги сражающимся. Он тут же вскочил, боясь быть затоптанным, и в ужасе, ничего не видя, так как глаза его залепило грязью и кровью, махнул топором. С глухим треском он с чем-то столкнулся, и Маркус, быстро, стянув перчатку, начал протирать глаза. Когда ему удалось это сделать, он увидел поверженного шваба, с проломленным его топором виском, и высокого нормандца, распахнувшего ему свои объятия.
– Ты спас меня! Ты кто, как тебя зовут?
– Маркус, сын барона Олафа Бриана – неожиданно твёрдым голосом сказал Маркус.
– Достойный сын своего отца! Я Роберт Отвиль, и я запомню твоё имя!
И Роберт вновь бросился в битву.
Неизвестно, чем бы она закончилась, но исход сражения решили рыцари Ричарда Дренго.
В азарте погони, опьянённый успехом и кровью бегущих врагов, Ричард всё-таки сдержал галоп своего коня. Подлетевшему трубачу, он сказал:
– Труби в рог, поворачиваем.
И увидев Олафа Бриана, обратился к нему:
– Барон, вон папа Римский, наблюдает за битвой с вала Чивитате. С ним совсем мало людей. Атакуйте их!
Бриан кивнул, и повёл своих воинов к городу.
Только хорошо дисциплинированные и обученные рыцари, могли в бешенной погоне, услышав сигнал сбора, остановить упоение скачки, и собраться на зов полководца. Нормандские рыцари были именно такими. И они быстро собрались вокруг Ричарда.
Удар рыцарей графа Аверсы, в тыл папскому войску, решил исход сражения. Кто не успел убежать, был убит. Некоторые попали в плен. Сражавшиеся до конца, до последнего человека, наёмники из Швабии, были вырезаны все, до единого.
Глава четырнадцатая
Лев IX до конца досмотрел разгром своей армии, и спустившись на трясущихся от слабости ногах с вала, тут же был окружён горожанами Чивитаты. Они тоже видели разгром папского войска, и вооружившись кто чем попало, кто что успел схватить в руки, они не желая испытать на себе норманнскую ярость, пленили папу Римского.
Лев IX, ничего не мог поделать, так как кинул свою стражу в битву, и она вся полегла под мечами нормандцев, и сейчас его окружала лишь немногочисленная свита из епископов и клириков.
Горожане Чивитаты, сами приходя в дрожь от содеянного ими, от того, что они осмелились пленить наместника Бога на земле, САМОГО ПАПУ РИМСКОГО, с радостью и облегчением, передали Льва IX, подлетевшим рыцарям барона Бриана.
Олаф Бриан, мудрый годами и добрый христианин, отнёсся к папе в соответствии с его высоким саном, и почтительно проводил в лучший дом в городе отдыхать. И послал гонца к графам.
Хэмфри Отвиль, Ричард Дренго и Роберт Гвискар, прибыл в Чивитату немедленно. Все в пыли и крови, ещё не остывшие от битвы, ещё с горящими глазами, с хищно раздувающимися ноздрями, слышащие в ушах шум битвы, они почтительно склонились на одно колено перед папой Римским. Речь, как самый старший по возрасту, хоть его и мутило от ран и потери крови, держал граф Апулии:
– Ваше Святейшество, мы смиренно просим Вас, простить нас за содеянное. Мы никогда не желали обнажать меч, против Вашего Святейшества, приемника Святого Петра, наместника Бога на земле. И то, что произошло, похоже на какое-то недоразумение.
«Хорошее недоразумение, целая гора трупов за стенами этого города. А сколько славных воинов пало в битве!» – подумал Роберт, бережно поддерживая свою раненную руку.
– Прошу Ваше Святейшество, – продолжал Хэмфри, – принять наше искрение раскаяние и смирение, и позволить проводить Вас, в принадлежавший Вам город Беневенто.
Лев IX, сразу уразумел, весь хитрый план нормандцев. Беневенто вроде бы и действительно принадлежал Святому Престолу, и он сам был якобы на свободе, но в Беневенто был норманнский гарнизон, и там он будет в плену у нормандцев.
Но выбора не было, и смирившись, папа Римский, покорился своей участи.
А Роберт Гвискар, с лёту придумавший этот ход и подсказавший его Хэмфри, посмеивался в бороду, глядя на мучительные размышления папы, отображавшиеся у него на лице.
Поначалу, Лев IX, надеялся на приход византийцев Аргира, но вскоре с прискорбием узнал, что Аргир увёл свою армию назад к Бари, как только узнал о разгроме у Чивитаты.
Потом он думал, что император Запада, придёт к нему на помощь, но Генрих III не спешил, занятый войной с Венгерским королевством.
И долгих девять месяцев, он находясь в почётном плену, вёл трудные переговоры с нормандцами. Наконец, чувствуя приближающююся кончину, он вынужден был уступить, и своей буллой, признал все завоевания нормандцев в Южной Италии, все их титулы и владения, и впредь, обязывался не заключать никаких договоров с Византийской империей.
Нормандцы добились своего, иболее не припятствовали отъезду папы. 12 марта 1054 года Лев IX убыл в Рим, сопровождаемый до Капуи, любезным графом Апулии Хэмфри Отвилем.
19 апреля, в день предсказанным им же самим, проигравший, униженный и оскорблённый, папа Римский Лев IX, умер в своём дворце.
Глава пятнадцатая
– Эти нечестивые латиняне, погрязли в ереси!
– Нет никакого доверия этим еретикам! Как можно заключать с ними союзы и договоры, раз Бог отвернулся от них!
– Тот, кто зовёт себя папой, верховный владыка христианского мира? Нет! Он, еретик! И гореть ему в геене огненной, за все свои прегрешения!
Так вещал и проповедовал, с амвона церквей и на улицах, патриарх Константинопольский Михаил Керуларий. Больше политик, чем церковный деятель, обуянный гордыней, честолюбивый, мечтавший получить ещё больше власти, чтобы весь мир, и император Византийской империи и тот, кто зовёт себя императором Запада, все восточные патриархи и церковники признающие власть папы из Рима, подчинялись только ему, самонадеянный и непреклонный, он вёл себя так, по свидетельству современников, «словно он бог, идущий по небу».
Расхождения в догматах веры, о том, какими облатками причащать верующих – на пресном или квасном хлебе, спор о природе Христа и Святого Духа, были лишь поводом, а главной причиной было жаркое пламя ВЛАСТИ, сжигающее Михаила Керулария.
В 1053 году, он распорядился закрыть все латинские церкви и монастыри Константинополя, выкинуть оттуда Святые Дары, приготовленные для причастия из пресного хлеба, и беснуясь, топтал их ногами.
«Доведи до сведения всех епископов франков, монахов и народа, и папы, что все их церковные обряды и обычаи, являются грешными и иудейскими» – писал Михаил Керуларий архиепископу Льву из Охрида, а тот, в свою очередь, епископу Иоанну из Трани в Апулии. Скоро, это послание, действительно дошло до Льва IX.
Он, находясь у нормандцев в почётном плену, не оставлял своих планов, и нуждаясь в союзе с Византийской империей против нормандцев, отправил в Константинополь своих посланников.
Желая решить всё полюбовно, и прийти к соглашению с императором, уладить все религиозные вопросы, он не мог найти худших кандидатов, чем тех, кого послал. Возглавлял посольство, непримиримый, ярый сторонник главенства папы Римского в христианском мире, архиепископ Сицилии и кардинал, Гумберт де Сильва-Кандида. Его помощниками были – папский секретарь Фридрих из Лотарингии и воинственный архиепископ Пётр из Амальфи.
Вручив послания папы императору и патриарху, чем вызвали обиду и гнев, так как в письме императору, весьма непочтительно, указывалось на «неумеренные претензии православного патриарха, которые, если сохрани Небеса, он будет в них упорствовать, помешают ему принять наши миротворческие взгляды», а в письме к Михаилу Керуларию, были нападки на него за попытку осуждать Римскую церковь, посланники гордо удалились в отведённый им дворец.
Бешенству и гневу Константинопольского патриарха, не было предела! Керуларий отказался признать полномочия посланников, и впредь вести с ними переговоры.
Император Константин IX Мономах, уже больной человек, разбитый параличом, поначалу благосклонно принявший послов папы Римского, теперь уже не мог, да и не хотел, обуздать гнев патриарха, который опирался на народные массы, горячо обсуждавшие на улицах Константинополя всё происходящее.
Тут, пришло известие, о смерти Льва IX. Кардинал Гумберт и его помощники, были личными представителями папы Льва IX, и его смерть, лишала их всех полномочий. Но, несмотря на это, они продолжали вести себя, с ещё большей дерзостью и надменностью.
А обвинения в адрес римской церкви усилились. Монах из монастыря в Студие – Никифор Стефат, в своём письме кардиналу Гумберту, выдержанном в почтительных выражениях, обвинял римскую церковь в употреблении пресного хлеба при причастии, осуждал их обычай поститься по субботам, и не мог понять попытки ввести обет безбрачия для священников.
В ответ, Гумберт, в прямо таки истерическом письме, обозвал монаха Стефата «тлетворным сводником и учеником зловещего Магомета. Тебе, шуту, место в театре и в публичном доме, рядом с непотребными девками, а не в монастыре! Я предаю анафеме всех, кто разделяет твою порочную доктрину!».
Это письмо, ставшее широко известным и обсуждаемым, закрепило у византийцев мнение о римских епископах, как о грубых варварах, с которыми никакое соглашение не возможно.
В три часа пополудни, 16 июля 1054 года, в присутствии всего константинопольского духовенства, собравшегося для причастия, Гумберт и его помощники, в парадном облачении, вошли в собор Святой Софии. Они широкими шагами приблизились к алтарю, и положили на него папскую буллу, об отлучении от церкви всех тех, кто не поддерживает папу Римского и не согласен с обрядами и обычаями Римской церкви. Уходя, они остановились только для того, чтобы демонстративно отряхнуть ноги на пороге Святой Софии.
18 июля они покинули Константинополь, а возбуждённая толпа на улицах города, всё никак не могла угомониться. Её успокоило только известие об аресте членов семьи катапана Аргира, находившихся в Константинополе (Аргир был избран козлом отпущения и обвинён в том, что именно он стоял, и подталкивал божественного императора и благочестивого патриарха, к союзу с этими варварами-латинянами) и то, что 20 июля, патриарх Константинопольский Михаил Керуларий, предал анафеме Гумберта и его помощников.
Так, из-за личных амбиций нескольких властных человек, произошёл, намечавшийся уже давно, окончательный раскол Восточной (православной) и Западной (католической) церквей христианского мира.
Глава шестнадцатая
При Чивитате нормандцы одержали очередную победу на этих землях. Может, самую внушительную и значительную, за все годы их пребывания здесь. Теперь уже, никто не мог оспаривать их права на владения этими землями. Слава и авторитет их, как о сильнейших и непобедимых воинах, возросли необычайно. Отныне, никто не смел бросать им вызов.
А Роберта бесила нерешительность Хэмфри, который вместо того, чтобы кинуть все силы против византийцев, и расширять свои владения, занялся перераспределением уже захваченных земель среди нормандских баронов, увлёкся строительством замков, церквей и монастырей, захотел привести в порядок дороги графства. Тут ещё некий нормандец Пётр, быстрым и дерзким набегом, захватил у византийцев город и замок Трани, объявил себя владетелем этих земель и независимым графом. И Хэмфри раздумывал, долго и медленно, как бы подчинить себе этого самого Петра.
В 1054 году, в замке Святого Марка, или как теперь его стали называть на итальянский манер – Сан-Марко-Арджентано, у Роберта родился сын. При крещении, желая, чтобы ему всю жизнь покровительствовал святой, счастливые родители нарекли ребёнка Марком, но Роберт, видя этого весьма крупного и здорового розовощёкого малыша, называл его Боэмундом, по имени легендарного великана из древних сказаний.
Надо было позаботиться о землях и владениях для Боэмунда и детей, которые последуют в дальнейшем, и Роберт помчался к Хэмфри. И между братьями состоялся трудный и громкий разговор.
– Мы многих потеряли при Чивитате! Где мы возьмём людей, для завоевания новых земель, а особенно для того, чтобы удержать их? У нас их, просто не хватит!
– Один нормандец, стоит десятка этих изнеженных греков! С сотней, мы одолеем тысячу! Ни греки, ни лангобарды, не смогут противостоять нам! Мы покорим и завоюем эти земли!
И ему удалось подвигнуть Хэмфри на решительные действия. В 1055 году, нормандские войска двинулись на юг, на так называемый итальянский каблук, как его назовут в дальнейшем.
В течение этого года, им покорились или были взяты штурмом – Минервино, Отранто, Галлиполи, Ория, Нардо, Лече. Расширив свои владения, нормандцы вышли на побережье Адриатического моря. А в 1056 году, Роберт, захватил у слабого князя Салерно Гизульфа, город Козенцу.
Граф Аверсы Ричард Дренго, не отставал от нормандцев из Апулии, тоже постепенно увеличивая свои владения за счёт слабых соседей – князей Салерно и Капуи.
В Козенце к Роберту пришёл человек, некогда бывший советником у Пандульфа Капуанского.
– А-а-а, Имоген, – узнал Роберт вошедшего. – С чем, пожаловал?
– Пришёл, чтобы служить тебе.
– Мне? Зачем?
– Я знаю большинство языков, на которых говорят люди. И здесь, в Италии, и далеко за её пределами. Умею читать и писать на этих языках. Сведущ в политике и дипломатии. Могу предположить, о чём думает, или что замышляет, тот или иной правитель. В нужный момент, могу помочь и поддержать советом.
– Не больно-то, твои советы, помогли Пандульфу. А твои советы мне, едва не стоили тебе жизни. Не знаю, какому богу ты поклоняешься, но благодари его, что двери оказались хлипкими.
– Не будем вспоминать старое, Роберт. Что было, то прошло. А мои советы Пандульфу… Всему виной его смерть. Если бы не она, беспощадная, то, о-о-о, можешь поверить мне Роберт, мы бы придушили Гвемара Салернского, и прости мою откровенность, вышвырнули бы вас с этих земель. Пандульф мечтал о владычестве над всей Италией.
– Владычество, над всей Италией, – Роберт задумался, погрузившись в приятные грёзы. Некоторое время спустя, он стряхнул сладкое наваждение и спросил Имогена:
– И что ты сейчас посоветуешь мне?
Имоген немного подумал, пожевал губами и положил руки на свой отвисший живот.
– Я слышал, что сейчас, в герцогстве Нормандском, новый мятеж против герцога Вильгельма.
– Я тоже об этом слышал.
– Против герцога собрались большие силы – графы и бароны Верхней Нормандии, и что их поддерживает король Франции Генрих.
– Да. Это странно, если учесть, что совсем недавно, король Генрих был союзником герцога Вильгельма.
– Это всё грёбанная политика, мать её, или, как говорил древние греки – знай свою выгоду. Как бы там ни было, кто бы, не одержал верх в Нормандии, скоро сюда хлынет новый поток из сторонников проигравшей стороны.
Роберт вспомнил себя и Можера, и кивнул головой:
– Это так.
– Тебе же Роберт, надо проявить невиданную щедрость, чтобы привлечь к себе всех этих воинов. Не жалей золота и серебра! Не жалей земель и поместий! Собирай их всех под свою руку! Чем больше у тебя воинов, тем больше твоя власть, твоё могущество и влияние!
Роберт, подумав о том, какие возможности открывают перед ним сотни нормандских рыцарей, просияв лицом, энергично кивал головой.
– К тому же, я слышал, что твой брат Хэмфри, в последнее время, много и тяжело болеет. Кто тогда унаследует корону графов Апулии?
– Есть ещё Готфрид…
– К чёрту Готфрида! Хэмфри, спит и видит, что ему унаследуют его сыновья. По крайней мере, старший из них – Абеляр.
– Но он ещё мальчишка…
– Вот, вот! Мальчишка! А неужели ты, менее достоин короны графа Апулии, ты прославленный и знаменитый, чем какой-то там мальчишка?!
Роберт был хитёр, и умел скрывать свои чувства, но сейчас, по его лицу, Имоген без труда читал то, о чём тот думает.
– Новые воины, много воинов, дадут тебе то, чего ты хочешь, Роберт. Даже корону графа Апулии.
Глава семнадцатая
А спустя неделю, на Роберта было совершенно покушение.
Он как раз вышел из синагоги Козенцы, договорившись со старейшинами евреев о размере подати, которое это иудино племя, будет платить за свои жизни, и стоял на улице, смотря на старый арабский замок на холме Панкрацио, щуря глаза от яркого солнца.
В это же самое время, Маркус Бриан, в одном из полутёмных переулков, наконец-то увидел тех, кого так долго искал.
– Братья! Преподобные и благочестивые братья мои, прошу вас, стойте!
Двое монахов, вышедшие из таверны, испуганно прижались к стене одного из домов. Тот, что был помоложе и покрепче, достал из-под сутаны большой нож, а второй, отыскал на помойке увесистую палку.
– Хвала Богу, я отыскал вас, братья!
– Смотря кого и чего ты искал.
– Вы ведь монахи из Клюнийского аббатства?
Монахи переглянулись.
– Может быть.
– Епископ Вилибальд, так и говорил, что я найду вас здесь. Вы ведь те, кто торгует святыми мощами?! А нам просто необходимо приобрести для нашей обители, мощи святого! Что у вас есть, братья?
Монахи вновь переглянулись.
– Мощи святых угодников, стоят дорого. Есть ли у тебя, чем заплатить?
– Да, да, конечно! – Маркус полез за пазуху, и вытащил кошель. – Вот, чистое серебро!
Один из монахов, ухмыльнувшись, стал заходить Маркусу за спину.
– Так что у вас есть, братья? Мощи какого святого?
– Мощей много. Вот, палец Святого Матфея, вот, бедренная кость Святого Януария. Вот, ногти и волосы Святого Власия. А вот, пыль, смытая с ног Святого Себастьяна.
Желая поближе рассмотреть священные реликвии, Маркус, с благоговейным трепетом, склонился пониже, и сильно втянув носом святую пыль с ног Святого Себастьяна, громко и оглушительно чихнул. Громкое эхо узкого переулка, троекратно усилило его чих.
От неожиданности, вздрогнул арбалетчик, стоявший на крыше одного из домов, и тяжёлый арбалетный болт, вместо того, чтобы вонзиться прямо в глаз Роберту Гвискару, с сильным треском врезался в деревянное стропило возле его головы.
Опытные в таких делах телохранители, сразу же прикрыли Роберта своими щитами, и ещё несколько болтов и стрел, вонзились в них. Были убиты или ранены некоторые люди из его свиты.
Гигант Роберт, расшвыряв щиты своих телохранителей, выхватил меч и выбежал на середину улицы. Какая бы опасность ему не грозила, он не собирался отсиживаться, укрываясь от неё. Дико крича и страшно вращая глазами, он стол на улице.
– Кто?! Кто это сделал?! Кто посмел?! Переверните этот город, найдите мне их!
Пятеро телохранителей и те, кто уцелел из свиты, кинулись в переулки, туда, откуда предположительно стреляли.
Вскоре двое из них, притащили оглушённого, в грязи и крови, Маркуса.
– Вот эту падаль, мы нашли вон там, за углом.
– Допросите его.
Вперёд вышел старый Визигис и присел на корточки перед Маркусом.
– Принесите воды, и плесните ему в лицо. Пускай очухается, – проговорил Визигис, доставая острый, искривлённый нож.
Вода смыла грязь и кровь с лица Маркуса, и Роберт вскричал:
– Стой, Визигис! Убери нож! Я знаю его! Это сын барона Бриана, Маркус!
– Тогда какого дьявола, он делал с теми, которые стреляли в тебя?
– Не знаю, но он приходит в себя. Сейчас мы всё выясним.
Маркус, покачивая ужасно болевшей и кружащейся головой, рассказал всё, как было.
– Я чихнул, и тут, этот ублюдок, ударил меня по голове. Больше я ничего не помню.
Роберт усмехаясь, присел рядом с Маркусом.
– Второй раз, Маркус Бриан, ты спасаешь мне жизнь. Видимо Бог благоволит тебе, и не напрасно посылает тебя, навстречу мне. Ты приносишь мне удачу, и отныне, я не намерен расставаться с тобой. Будешь служить мне?
Маркус был умён. Один раз, ему уже удалось провести величайшего хитреца и обманщика, и сейчас, он должен быть осторожным в словах и выражениях.
– Господин… в том, что Всемогущий Господь Бог наш, своею милостью, хранит и оберегает тебя, нет моей заслуги. Видать, ты ещё не всё совершил, что предопределено и предначертано тебе нашим всемилостивейшим Господом Богом. А я… А я, просто так, случайно оказался рядом с тобой.
– Случайно? Я не верю в случайности! Ты снова, уже во второй раз, оказался рядом со мной, и снова спас мою жизнь! Теперь, ты всё время будешь рядом! Я сделаю тебя бароном! Графом! Дарую тебе любой замок и земли!
– Господин… я… я… – Маркус разжал кулак, который до этого держал крепко сжатым, и удивлённо уставился на его содержимое. – Это не я, господин! – вскричал он вскакивая на ноги, и едва не упав от кружения в голове. – Это не я! Господь наш, всеблагой и всемогущий, не оставляет тебя в милости своей! Вот, смотри, это палец Святого Матфея, который непонятно как, оказался у меня в руке! Это он спас тебя! Господь Бог, через мощи своего апостола Святого Матфея, сохранил тебе жизнь!
И все стоявшие на улице нормандцы, ревностные христиане, поклонились святой реликвии, даровавшей жизнь Роберту Отвилю.
А допрос тех лучников и арбалетчиков, которых удалось захватить, показал, что следы покушения ведут в Бари. В Бари, где засел катапан Аргир.
Глава восемнадцатая
Хэмфри Отвиль умирал. Умирал, и знал об этом. Он умирал долго, мучительно и страшно.
Зимой, он совершал объезд своих владений, собирая дань и верша суд, и в конце поездки, почувствовал острое недомогание. Он крепился, и не хотел поддаваться болезни, но она всё-таки свалила его. И ранней весной, верные слуги, привезли его в Мельфи.
Ничего не помогало. Ни целебные отвары из трав, ни лечебные мази и притирания, ни пиявки, которые, по мнению некоторых целителей, должны были высасывать больную кровь, ни другие различные способы лечения. Отчаявшись, Хэмфри прогнал от себя монахов, ведающих в искусстве врачевания, и повелел разыскать древних знахарей. Чем вызвал недовольство окружавших его в последнее время священников, аббатов и епископов, заботящихся о душе графа Апулии, призывающего его вверить свою душу Богу, а не призывать колдунов. В один голос, они вещали ему о муках ада и о геене огненной, и елейно говорили ему о райском блаженстве, если он, перед лицом близкой кончины, примет постриг, завещая часть своего состояния монастырям и церкви.
Хэмфри решил послать за Робертом.
Влетев в зал замка, где вот уже более двух месяцев, лежал, не вставая, его брат, Роберт ужаснулся переменам, произошедшим с ним. Лицо, всегда бодрого здоровяка Хэмфри, вытянулось и посерело. Щеки запали. Дряблая кожа висела, а глаза, уже не пылали огнём жизнелюбия и радости.
Хэмфри был в сознании, и узнав брата, протянул ему из-под одеяла, свою дрожащую, истончённую руку.
– Роберт, брат мой! Я рад тебя видеть!
В зале стоял стойкий запах болезни, нечистот и целебных отваров. Вокруг суетились монахи. На кровати Хэмфри, грея зябнущие ноги графа, сидели две девушки.
Роберт подбежал, и как верный вассал, упав на одно колено, поцеловал брату руку. Трудно было поверить, что ещё не так давно, эта слабая рука, ответившая Роберту едва ощутимым пожатием, уверенно держала копьё и меч, безжалостно разя врагов.
– Я тоже рад тебя видеть, Хэмфри! Что это с тобой приключилось? Заболел? Давай поправляйся и мы поедем с тобой на охоту! У меня в Калабрии, превосходные охотничьи угодья. А какая дичь! Мы затравим с тобой оленей! Возьмём на копьё диких кабанов! А какие у меня сейчас есть соколы! С лёту бьют любую дичь!
Роберт старался говорить весело, с улыбкой, чтобы голос не дрожал, но в глазах его, была боль и плескались слёзы.
– Давай, Хэмфри, выздоравливай!
Брат ответил ему слабой, прошедшей через боль, ответной улыбкой.
– Возьми лучше с собой моих сыновей, Абеляра и Германа. Позаботься о них, научи их всему, что нужно мужчине и воину.
Роберт склонил голову.
– Хорошо, Хэмфри. Я позабочусь о твоих сыновьях и сделаю из них настоящих мужчин и воинов.
– Абеляру уже двенадцать… Именно ты… Тебе придётся возвести его в сан рыцаря…Когда он достигнет… возраста…
– Да, конечно. Я думаю, что из твоих сыновей получатся славные рыцари!
Собрав остаток своих сил, Хэмфри приподнялся с подушек.
– А как насчёт графской короны? Ты можешь… поклясться мне…, что сделаешь всё для того, чтобы мой сын Абеляр, стал графом Апулии? А, Роберт?
Роберт напрягся, и уже было хотел забрать свою руку, из горяченных, дрожащих рук Хэмфри.
– А как же Ричард, сын Дрого? Ведь у него больше прав, чем у твоих сыновей.
Хэмфри вырвало желчью и он устало откинулся на подушки, прикрыв глаза.
– Отказывать умирающему в последней просьбе, большой грех, Роберт – прошептал он.
– Я готов взять на себя, этот грех!
Некогда Хэмфри был крепок от природы, был воином до мозга костей, а сейчас, ему было больно и отвратительна теперешняя слабость и беспомощность. Он проклинал их, не имея возможности встать и по достоинству ответить своему младшему брату. Вскоре Хэмфри умер.
А Роберт Гвискар, в августе 1057 года, при поддержке абсолютного большинства нормандских баронов, в торжественной обстановке, возложил на себя корону графа Апулии.
Роберт был доволен. Он начинал простым бродягой без гроша за душой, но однажды, тогда, возле древнего святилища бога войны Марса, поставив перед собой цель, он шёл к ней на протяжении всех этих 11 лет. И теперь он добился того, к чему стремился. Ему шёл 41 год, он был в расцвете сил, здоров и могуч, и теперь ставил перед собой новые цели, желая раздвинуть границы своих владений до тех пределов, куда только может дотянуться его меч.
Только единственная печальная весть омрачила радость Роберта – погиб его горячо любимый брат Можер.
В 1056 году, обосновавшись в Отранто, Можер решил попытать удачи на море. Снарядив несколько кораблей, он начал набеги на земли, принадлежащие грекам, и захватывал византийские суда, снующие в Адриатическом море. Но в конце лета 1057 года, удача отвернулась от него. Его флотилия, возвращаясь от берегов Иллирии, попала в сильный шторм. Когда буря стихла, они, измученные и обессиленные в борьбе со стихией, потеряв два корабля, увидели перед собой стены неприступного Бари, столицы византийского катапана в Апулии, и шедшие по морю три боевых дромона греков. Можер хотел избежать битвы, и попробовать уйти, но его измученные гребцы, были не в силах ворочать тяжеленные вёсла. Когда дромоны приблизились, Можер первым начал битву, одновременно, с двух рук, метнув копья. Дротики, стрелы, топоры, камни и копья, полетели с обеих сторон. Одна из стрел баллисты, стоявшей на носу одного из дромонов, пробила борт корабля Можера, и он начал тонуть. Второй его корабль, шедший рядом, пылал от носа до кормы, подожженный страшным греческим огнём. Видя, что спасения нет, Можер Отвиль приказал править к ближайшему византийскому дромону, и первым кинулся на его палубу.
Всего нескольким из его воинов, удалось, уцепившись за обломки, добраться до берега. Они то и поведали Роберту о мужестве брата и о его гибели.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава первая
Осенью 1057 года, Роберт, на правах радушного хозяина, тепло принимал в своём замке Мельфи, дорогих гостей:
– Рад вас всех видеть! Как добрались? Свободны ли для проезда горные перевалы? Не было ли в дороге непредвиденных встреч?
Имоген был прав в своих предположениях, и после того, как в Нормандии, герцог Вильгельм, разгромил восставших графов и баронов, попутно нанеся поражения и войску короля Франции Генриха I, на земли Южной Италии, в поисках новой доли, новых земель и поместий, потянулись сотни нормандских рыцарей. Роберт крутился как белка в колесе, с радостью принимая тех, кто избрал Апулию, а не Аверсу. Он мотался по своим владениям, наделяя особенно знатных и прославленных нормандцев городами, замками и крестьянами, и усиливал своё войско, за счёт молодых рыцарей, желавших добыть себе славу и богатство, титулы, замки и земли, в сражениях.
Среди прибывших, были и Отвили.
Роберт, кинувшись вперёд, помог слезть с седла своему старшему брату Готфриду. Он слышал, что в одной из стычек, Готфрид потерял кисть левой руки, и вражеское копьё повредило ему ногу, и теперь он сильно хромал, едва передвигаясь.
Готфрид горячо принял помощь графа Апулии, и распахнул брату свои объятия.
Позади Готфрида, с любопытством озираясь, стояли три его сына – Роберт, Рауль и Вильгельм.
– А это ты, мой дорогой брат Вильгельм? Рад тебя видеть! – и Роберт обнял за плечи своего младшего брата.
– Фрезенда! Да ты стала просто красавицей! Мы быстро найдём тебе здесь, достойного и знатного мужа! – Роберт, наклонившись, поцеловал в щёчку свою сестру.
– А-а-а! А это самый младший мой брат! Привет, Рожер!
Самый младший из сыновей Танкреда Отвиля, Рожер, почтительно склонил свою голову в поклоне перед графом Апулии.
Племянник Роберта, сын Серло, зовущийся тоже Серло, старший своего дяди Рожера на год, улыбнулся.
– Привет, Серло. А это кто?
За плечом Рожера, Роберт разглядел незнакомое лицо молодого воина.
– Это мой оруженосец и друг, – сказал Рожер.
Тот вышел вперёд и поклонился.
– Я, Одо Бриан, сын Рейнольда Бриана, который был братом барона Олафа Бриана.
– Надеюсь, что ты, Одо, достойный потомок этого славного рода. Эй, Маркус, иди, поприветствуй брата!
Подошедший Маркус Бриан, узнав, кто стоит перед ним, сухо кивнул головой.
– Мой отец, всегда враждовал со своим младшим братом.
– Ну и ладно. Забудем о вражде. Сегодня, все здесь – мои гости. Прошу вас всех, мои дорогие братья и родственники, к столу! Отведать пищи, что Бог послал. Хоть священники и запрещают нам, добрым христиан, есть мясо по пятницам, – Роберт, с лукавством, посмотрел на Маркуса Бриана, – но для путников, преодолевших столь дальнюю и трудную дорогу, нет ничего лучше, чем насладиться куском хорошо прожаренного, сочащегося жиром мяса! И выпить, пива! Тёмного и густого пива, которое у меня, смею вас заверить, лучшее в округе!
Глубокой ночью, после долгого и шумного пира, Отвили собрались на семейный совет. Первым, как старший в семье, несмотря на графский титул младшего брата, держал слово Готфрид.
– Роберт, я не претендую на корону графа Апулии. Она слишком тяжела и не удобна для меня. Я всегда, завидовал силе Вильгельма, проницательности Дрого, хитрости Хэмфри, и ставя себя на их место, понимал, что это всё не для меня. Да и это увечье… Разве такой граф, нужен нашим диким нормандцам? Титул графа Апулии, твой по праву Роберт. А мне бы, найти какое-нибудь тёплое местечко, где я бы, окружённый покоем и женщинами, спокойно доживал свои дни.
– Я дам тебе в лен Лорителло.
Город Лорителло и его окрестности, ранее принадлежал Хэмфри, и теперь, являлся наследственным владением его старшего сына Абеляра, и потому, Готфрид спросил:
– А как же Абеляр?
Роберт пренебрежительно отмахнулся.
– Он сейчас слишком мал, чтобы протестовать, а когда подрастёт, мы подыщем ему новые владения.
Все присутствующие, приняли это решение графа Апулии.
– Да, должен сказать, что стараниями Серло, и благодаря щедрым дарам, которые я привёз отсюда, мы помирили нашу семью с родом Жируа. Наш Рожер помолвлен с Юдит д'Эвре (Юдит д'Эвре, родилась в 1050 году. Была единственной дочерью Вильгельма д'Эвре и его жены, Хависы де Жируа), девчёнке только семь лет, но главное – мир, – сказал Готфрид.
Все Отвили, подивились этой проницательной предпреимчивости Серло, избавившей их семью от застарелой вражды с родом Жируа. А Рожер, на эти слова старшего брата, под насмешливо-испытующими взорами осталных членов семьи, страшно покраснел.
Роберт, спрятав улыбку в бороде, продолжил:
– Тебе, Вильгельм, следует пощипать владения слабого князя Салерно, и попытать удачи там. Я помогу тебе в этом. К тому же, Ричард из Аверсы, хочет заполучить Капую, а там распахнуть рот и на Салерно. Мы должны опередить его в этом!
– Ты хочешь воевать с нашими братьями из Аверсы? – тихо и осторожно спросил Готфрид.
– Нет! Фрезенда, вот ключ к владениям семейства Дренго! Мы женим графа Аверсы Ричарда на Фрезенде, и в последующем, их наследники, такие же Отвили как и мы, подарят нам все владения семьи Дренго.
Все, молчали, поражённые умом и далеко идущими планами Роберта. Только одна Фрезенда, зарделась, пытаясь представить себе своего будущего мужа, которого она ещё и в глаза не видела.
– Рожер, Серло, и вы, Роберт, Рауль и Вильгельм, для вас, открываются возможности, завоевать владения во всё ещё непокорной византийской Калабрии. Рожер, Серло, я дам вам по шесть десятков рыцарей, дам золото, для найма новых воинов, а там… Там всё зависит от вас!
Глава вторая
Имоген, крайне довольный собой, удовлетворённо потирал руки.
В 1058 году, в результате не урожая, в Южной Италии начался голод. Положение усугубляли эпидемии различных болезней, косившие всех без разбора. Вот как писал об этих событиях современник: «Даже те, у кого были деньги, обнаруживали, что покупать нечего и вынуждены были отдавать в рабство своих детей в обмен на еду. Те, у кого не было вина, пили воду, что приводило к распространению дизентерии и плохо влияло на селезёнку. Сервы пекли хлеб с речными водорослями, с древесной корой, с каштанами или желудями, которые до этого ели только свиньи. Некоторые жевали сырые корни». А тут ещё, началось восстание лангобардов против нормандских завоевателей.
Аргир, сын Мелуса, катапан Южной Италии, все эти годы, по мере сил отбивался от наседавших норманнов, и успешно оборонялся от нападок из Константинополя. Но в прошлом году, он неожиданно покинул свою столицу Бари, и скрылся в неизвестном направлении, оставив византийцев в Южной Италии на произвол судьбы. Это было большим ударом для Имогена, поддерживающего с Аргиром тесные связи. Но тут пришли верные вести из Константинополя, о том, что новый император Исаак Комнин, собирает армию, чтобы вышвырнуть из Италии этих северных варваров.
С утроенной энергией и силой, Имоген начал трудиться, раздувая пламя восстания лангобардов, сея смуту среди нормандских баронов, недовольных политикой Роберта Гвискара. Большой удачей он считал то, что его агентам, удалось путём поджога, уничтожить большие запасы зерна в Мельфи. Теперь голод, свирепствующий среди крестьян и малоимущих горожан, начал, своей костлявой рукой, всё сильнее сжимать за горло и нормандцев.
Роберт, погружённый в тревожные мысли, сидел в зале замка Мельфи, глядя из окна на обгорелые руины амбаров. «В Калабрии Рожер взял Кариати. Быстро взял. Весьма способный мальчик. Надо не дать ему возможности укрепиться там, а то возомнит о себе не весть что… Вильгельм, занял замок Сан-Никандро, возле Эболи, ловко оттяпав его у салернского князя. А ублюдочные лангобарды, восстав, вырезали в Никастро наш гарнизон. Целых шесть десятков воинов! Долбанный Синибальд, сын Одрика! Да я бы, с шестидесятью воинами, утопил в крови всех этих восставших скотов! Развесил бы на стенах их потроха! А тут ещё подымают головы, возмущаются, пытаются противодействовать, сторонники сыновей Дрого и Хэмфри. Со всех сторон осадили! Что делать? Куда нанести удар?». Роберт не знал. Он искал и не находил выхода.
– Позовите ко мне Имогена! – крикнул он в распахнутые двери, и вновь предался раздумьям.
– Ну, что скажешь мне ты, советник? Давай, отрабатывай хлеб и то жалованье, которое я тебе столь щедро плачу.
Имоген понял, что попал. Серьёзно попал. Влип, как муха в паутину. Сейчас ему, против воли, придётся помочь тонущему графу Апулии, и если он совершит ошибку, и сделает что-то не так, то его голова, запросто слетит с плеч. Имоген судорожно сглотнул, ощущая между лопаток тяжёлый взгляд старого Визигиса.
– Тебе господин, надо бы примириться с лангобардами.
– Легко сказать, но как это сделать?
– Жениться.
– Ты чего?! Я уже женат!
– Тебе стоит жениться на представительнице знатного лангобардского рода. Твоя теперешняя жена молода и прекрасна. Ты любишь её, она любит тебя, и недавно она подарила тебе дочь Эмму. Я всё это знаю. Но, она, просто из благородной и знатной семьи, но не из правящей династии.
Роберт сидел задумавшись.
– Брак, с представительницей правящей династии лангобардов, примирит тебя с ними. Им хватит и удовлетворённой мысли, что твой наследник, будет на половину лангобард, и они будут относиться к нему с почтением. А твоей жене, представительнице их народа, они будут возносить свои мольбы о помощи, надеясь на её заступничество и поддержку.
Роберт никого так не любил на свете, как свою жену Альбераду, но сейчас, скрепя сердце, он вынужден был согласиться с мыслями Имогена.
– И кого ты предлагаешь мне в жёны?
– Сишельгаиту.
– Кого?! – взревел Роберт, и Имоген, зная его бешенный нрав, поспешно отступил, косясь на дверь.
– Сишельгаиту, – тем не менее, твёрдым голосом продолжил он. – Она дочь Гвемара и сестра Гизульфа. И она, единственная. Во всей Италии, осталась только одна достаточно уважаемая и прославленная лангобардская династия – правящий дом Салерно.
Роберт поостыл, но продолжал возмущаться:
– Да она же здоровенная бабища! С меня ростом! Вот такие вот плечи! Огромадные сиськи!
– А что плохого в больших сиськах? – вслух произнёс свою мысль Готфрид Отвиль.
– Женитьба на Сигельшаите, даст тебе в руки Салерно – между тем продолжал Имоген.
– Такая жена, как раз под стать тебе, Роберт. У могучего воителя, и должна быть такая же могучая жена – тихо сказал Визигис.
Роберт долго молчал, но наконец, принял решение.
– Хорошо. Я согласен. Я сам поговорю с Альберадой, и думаю, что она всё поймёт. Я дам ей замок в Венозе и половину доходов с этого города. Она получит достаточно земли и сервов, и надеюсь, это хоть как-то утешит её. Но сначала! Сначала я преподам урок, этим ссученным лангобардам! Чтобы они были посговорчивией, когда я прийду просит руки их принцессы! Я сполна рассчитаюсь за каждого нормандца, погибшего в Никастро! За одного нашего, я возьму десять их жизней! Я сотру, к чертям собачьим, весь этот грёбанный городишко!
Отправив посольство в Салерно, договариваться с князем Гизульфом о браке, Роберт кинулся брать плату кровью с восставших лангобардов.
В край измученный гонец, примчавшийся на загнанной, тяжело поводившей впалыми боками лошади, слез с седла и упал перед ним на одно колено.
– Господин! Ричард Дренго захватил Капую!
Вслед за ним, примчался ещё один гонец, на взмыленном коне.
– Бароны восстали! Они идут на Мельфи!
Прибытие третьего гонца, едва не сразило могучего Роберта.
– Господин! Ваши братья в Калабрии, Вильгельм и Рожер, отказываются подчиняться вам.
Глава третья
Граф Аверсы Ричард Дренго, уже давно положил глаз на большую и богатую Капую. Ещё в 1052 году, он неожиданно осадил город, но тогда Пандульф V, слабый наследник могущественного Волка из Абруццо, откупился от нормандцев 7 тысячами золотых безантов.
В 1057 году, когда Пандульф V умер, Ричард нанёс новый удар, за несколько дней, не встречая противодействия, окружив Капую укреплениями, лишив горожан сообщения с внешним миром и подвоза продовольствия с окрестных полей.
С ужасом капуанцы и их молодой новый князь Ландульф VIII, наблюдали, как горят сельские хозяйства, снабжающие город съестными припасами, как нормандцы разоряют богатые виллы знатных капуанцев, вырубывают виноградники и вытаптывают поля. Но они и не думали сдаваться, обороняясь мужественно. Отцы учили сыновей искусству войны, жёны и матери, подносили им камни для метания и стрелы, дочери и сёстры, приносили еду, воду и перевязывали раны.
Более полугода продолжалась осада города, и только начавшийся голод, заставил капуанцев просить о снисхождении.
Ричард был в хорошем расположении духа, и сегодня милостив. Он пришёл в Капую, чтобы править в этом городе, сделать его своей столицей, а самому стать князем Капуанским. И ему не хотелось уничтожать жителей, подвергать их имущество грабежу и разорению, а дома пожарам и разрушениям.
Высокий, красивый, восседая в седле коня, в окружении свиты из ближайших баронов, он принял делегацию горожан Капуи.
– Скажем, двадцать тысяч золотых безантов, как гарантия вашей же безопасности, и мои нормандцы, будут вести себя смирно и тихо.
Из толпы горожан, вышел старый епископ Ничеторо.
– А как же князь Капуи Ландульф? – прошамкал он беззубым ртом.
– Ландульф? Это ничтожество заплатит мне за свою жизнь десять тысяч безантов, и может убираться ко всем чертям. Я теперь, князь Капуи!
Из-за спины епископа, смело глядя в глаза Ричарду, проговорил знаменитый на всю Капую купец Джерберто Айоне.
– Мы согласны выплатить тебе дань, князь Капуи, но каковы гарантии нашей безопасности?
– Что?! – проорал Ричард, и испуганный конь, зашевелил ушами и стал беспокойно перебирать ногами. – Ты мне не веришь? Не веришь моему слову? Да я прикажу, и всех вас, распнут прямо здесь, на этом месте! Захочу, и с вас живьём сдерут кожу! Отрублю руки, ноги, выколю глаза, отрежу нос, уши, и в таком виде, брошу подыхать!
– Все и всё в твоей власти. Мы подчинимся силе. Но мы, хорошо знаем, что такое нормандцы. Вдоволь насмотрелись и наслушались. И давай так, князь – мы заключим соглашение. Вот наши условия. Город твой, княжеская корона тоже твоя, выкуп мы заплатим, но в цитадели города, отныне будет находиться наш гарнизон, который будет контролировать, чтобы ты и твои нормандцы, сдержали данное тобой слово. Наши воины в цитадели, будут следить, чтобы в городе не было никаких бесчинств, грабежей и насилия.
Ричард побелел от гнева и еле сдерживал его, крепко сжав поводья коня и наполовину вытащив из ножен меч.
– А если я не соглашусь? – вкрадчиво и тихо, почти что шёпотом, спросил он.
– Тогда горожане закроют ворота, и несмотря на лишения и голод, будут биться до последнего. Бесспорно, ты возьмёшь Капую, но войдёшь в город по нашим телам. Тебе достанется, пустой, вымерший город, без жителей, полный заразы и болезней. А перед смертью, мы, в своём родном городе, сами уничтожим всё, что можно уничтожить.
– И у вас хватит духу, на всё это?
– Хватит! Мой сын, который сейчас возглавляет оборону города, сделает всё так, как я и говорю. Всё это мы обговорили заранее.
Ричард, сузив глаза, долго смотрел на строгое и решительное лицо Джерберто Айоне. И не заметил ни тени колебания на нём. Он понимал, что пока он не взял главного оплота города – цитадели, его владение Капуей чистая формальность, но вожделенная княжеская корона… Ах, чёрт!
– А ты умеешь торговаться и договариваться, купец. Я согласен, на условия горожан Капуи. Пусть будет так.
Празднество было обставлено со всей возможной торжественностью и помпой. Улицы города были разукрашены полотнищами, гирляндами и лентами, жители, надевшие по приказу свои лучшие наряды, сдержано приветствовали Ричарда Дренго, двигавшегося во главе своих пышно одетых нормандцев, под звуки музыки, к храму Святого Маркелла. Здесь, епископ и представители лучших горожан, вручили Ричарду корону и даровали ему титул князя Капуи.
Так Ричард Дренго, значительно расширил свои владения, приобрёл богатую Капую, и стал Ричардом, князем Капуанским.
Глава четвёртая
Рожер слетел с седла, и стал разыскивать брата, который в это время, ходил по кладовым и амбарам своего замка Марано-Принчипато, недавно захваченного им у князя Салерно.
– Вильгельм, этот ублюдочный сукин сын Роберт, лишил меня всего! Я как пчёлка, трудился, завоёвывая для него Калабрию, а этот пёс, ничем не отблагодарил меня! Я разорил окрестности Джераче и отвёз ему всю захваченную добычу, и он, тварь, не подавившись, всю заграбастал её себе! Он отобрал у меня, завоёванный мною Кариати, и посадил туда наместником своего чёртового приспешника! Он, отобрал у меня всё! Мне нечем платить моим людям! У нас нет ни денег, ни жратвы! Нет даже лошадей!
Тучный Вильгельм, сложа руки на животе, молча, прищурясь, слушал младшего брата.
– А как же твой замок Ничерфола?
– Ничерфола? Да, я возвёл это укрепление на горе, но разве можно это назвать замком? Деревянная башня и деревянный частокол. У меня нет денег, чтобы нанять строителей, умеющих возводить строения из камня. У меня ничего нет!
– Помнишь, Роберт рассказывал, что начинал также? Что Дрого, дал ему в феод, подобный замок Скрибла? И кто сейчас Роберт? Он, граф Апулии и Калабрии и наш сеньор.
– Плевал я на Роберта! Мне, двадцать семь лет, и я хочу, править и жить сейчас, а не ждать до седых волос! Я…
Вильгельм, жестом руки, остановил поток хулительных слов Рожера.
– Если не Роберт, то я помогу тебе. Я дам тебе в феод замок Скалея. О-о-о, это прекрасное место, хорошо укреплённый замок, на вершине горы, откуда открывается вид на море.
– Скалея? Отлично! Именно оттуда, укрепившись, я смогу атаковать владения Роберта, и заставлю вернуть его то, что по праву моё!
Вильгельм в ужасе отшатнулся.
– Ты хочешь воевать с Робертом?!
– Да!
– Одумайся, несчастный! Да Роберт, смешает тебя с дерьмом!
– Это мы ещё посмотрим! Ты со мной, Гильом?
Вильгельм долго размышлял, пощипывая свою жидкую бородёнку.
– Да. Но только для того, чтобы удержать тебя от очередных глупостей и неприятностей. Меня то, Роберт не трогает, и свободно позволяет мне откусывать кусок за куском от княжества Салерно. А что касается добычи, то действительно, он забирает себе большую долю, оставляя нам лишь крохи. Может быть, таким манером, мы заставим его делить добычу более справедливо.
Укрепившись в Скалеи, Рожер начал дерзкие набеги на владения своего брата и его вассалов в Апулии и Калабрии.
Проникнув тайно ночью в одно из хозяйств, он, с Одо Брианом, угнал несколько десятков превосходных коней, принадлежащих Роберту.
Они угоняли коров, овец, коз и свиней. Разоряли дома и поля сервов, а самих сервов, угоняли и селили на своих землях. Осаждали и захватывали слабо укреплённые замки. Грабили на дорогах купцов и путников.
Рожер с лёгкостью отразил войско верного Роберту Готфрида Риделя, попытавшегося взять Скалею, и тогда Роберт решил пойти на переговоры.
Нормандцем было слишком мало на этой территории, так как военная знать, никогда не бывает многочисленной, и испокон веков, со дня своего первого появления на этих землях, они предпочитали не уничтожать друг друга, а полюбовно договариваться. Они опустошали всё вокруг, грабили и забирали себе всё, что им нравится, сжигая остальное. Они вызывали страх, плач и зубовный скрежет у мирного населения, но друг друга они старались не убивать. Даже мятеж, заканчивался так, как схватка двух хищных волков – побеждённый бросался на спину, показывая своё не защищённое брюхо, приносил новые заверения в дружбе и верноподданничестве, и, его прощали.
Роберт сам, только с десятком рыцарей, отправился договариваться с мятежными братьями.
– Эти земли, достаточно велики, и владений, хватит для нас всех!
– Да, действительно, земли хватит, когда мы, по твоей милости, все подохнем от голода!
– И чего вы хотите? Вильгельм, неужели я был не справедлив с тобой? Ведь все земли к югу от Салерно, которые ты захватил, по праву твои.
– А я? Что получил я? – гневный Рожер, встал на стременах своего коня и вперился взглядом в брата.
Они ещё долго спорили и рядились, о землях, феодах и владениях, о размере добычи, которую следует отправлять как дань Роберту, и сколько надо вносить в общую казну нормандцев в Мельфи, и в конце концов пришли к соглашению, которое устраивало всех.
Вильгельм получал больше доходов со своих земель, и заверения Роберта в поддержке его дальнейших завоеваний.
– А ты Рожер, получишь половину всех захваченных в Калабрии территорий. Добавь к этому все земли между Сквилаче и Реджо, которые ещё надо отбить у этих чёртовых византийцев. И ты, наравне со мною, будешь пользоваться равными правами и доходами, во всех больших и малых городах Калабрии. Отныне ты, мой наместник в Калабрии! Мой граф, на этих землях!
Польщённый и довольный Рожер, удовлетворённо кивнул головой.
Глава пятая
Восстание мятежных баронов, якобы выражавших интерес малолетних сыновей Дрого и Хэмфри, также закончилось очень быстро.
Мятежники взяли Мельфи, но в хорошо укреплённой башне замка, где хранилась сокровищница, засел Готфрид Отвиль со своими сыновьями, мужественно отбивая все попытки взять башню штурмом.
Когда пронёсся слух, что к Мельфи идёт соединённое войско Роберта, Вильгельма, Рожера и Серло Отвилей, многие из мятежных баронов попросту разбежались по своим замкам, а оставшиеся, поспешили выслать на встречу графу Апулии переговорщиков.
Абеляр, Герман, Ричард, старшему из которых было 13 лет, сидя в сёдлах своих коней, дрожали перед своим грозным дядей, громогласный голос которого, иногда заставлял стыть в жилах кровь и у взрослых, повидавших виды мужей. Что же говорить о мальчишках, которые под суровым дядиным взором, понукаемые его голосом, слезли с коней и почтительно ему поклонились. Они тряслись от страха, но всё же они были Отвили, и вот один, за ним второй, а потом и третий, подняли свои головы и посмотрели прямо в глаза Роберту.
«Щенки! Молокососы! А туда же, феод им подавай. Ну, допустим, виновны не они, а бароны и рыцари из их окружения, которые, долбанные козотрахи, хотят больше золота, серебра, владений и почестей. Свинячьи задницы! А эти, мальчишки. Твою мать! А глаза то их, глаза! Сияют, несмотря ни на что, любопытством и щенячьей радостью жизни. А надо вырастить из них волков! Молодых, которые в пылу ярости, и медведя загрызут!».
«А не побоишься? А вдруг медведь это ты, и они, когда подрастут, вцепятся тебе в глотку?» – спустя мгновение вновь стал размышлять Роберт, рассматривая своих племянников. «Нет. Не боюсь! Как там говорил Имоген – каждому своё? Ну, вот пусть и будет всё, так как и должно быть, даже если будет наоборот».
– Так вы считаете, что уже достаточно подросли, чтобы самостоятельно управлять феодом, собирать дань, судить тяжбы рыцарей и сервов, и держать в узде наших нормандцев?
К его удивлению, старший из мальчиков, сын Хэмфри Абеляр, опустил глаза и тяжело вздохнул. Ответил за всех десятилетний сын Дрого, Ричард:
– Да!
– Хорошо. Я уважу ваши желания, чтобы впредь между нами не было разногласий. Ты Ричард, получишь под своё управление половину Венозы. Не спорь! – громким криком пресёк Роберт наметившееся возмущение.
– Ты получишь титул графа Венозы, ранее принадлежавший твоему отцу, и доходы с половины города. Молчи! Веноза большой город, и мы посмотрим, как ты управишься хотя бы с частью его. Абеляр, отныне ты граф Лавелло, и все доходы с окрестных земель, твои. Герман, тебе, как младшему сыну моего брата Хэмфри, достанется графство Канны, что в Апулии.
– Я думаю, что вы довольны? – с ехидной издёвкой спросил Роберт, после некоторого молчания, пока племянники переваривали услышанное, перешёптывались и толкали один другого локтями.
Если кто из мальчиков и был не доволен, то не посмел этого показать под суровым взором дяди, и как не крути, своего сеньора, подчиняться которому их учили с пелёнок.
Все трое быстро закивали головами.
– Взамен, я требую от вас вассальной присяги, как полагается по закону. Верности и преданности! Также, я требую, чтобы вы дали мне своих рыцарей, для войны с византийцами. Ричард, с тебя, пять десятков воинов. Во главе их, я хочу видеть Рутгера Тубо, этого сладкоголосого шептуна, который так любит свистеть тебе в уши. Твоих рыцарей, Абеляр, пусть возглавит Свен де Жизар. Также, в их рядах, должны быть братья Обри и Гильом де Бре. Теперь ты, Герман. Я думаю, что монаху Гумберту, который подвизается в твоих покоях, самое место среди рыцарей. Пусть вдохновляет их на битвы, словом Божьим. И отправь в войско Петра, графа Трани. Мне просто необходим в Калабрии, его пыл и задор, который он недавно выказывал тебе, да и всем вам, понуждая вас к мятежу.
Мальчишки мальчишками, но они поняли своими детскими умами, что их дядя, прекрасно осведомлён обо всём, что происходило, происходит и будет происходить у них, и что он разом, одним ударом, лишил их наиболее рьяных сторонников, единомышленников и вдохновителей. А также, значительной части воинов. Но они вынуждены были согласиться, и принять все требования графа Апулии.
«Пусть теперь по-бунтуют. Пусть попробуют теперь, когда я вырвал у них ядовитое жало. Может быть, когда-нибудь, в дальнейшем… Может быть. Но, не сейчас» – удовлетворённо думал Роберт, смотря на понурые лица своих племянников.
Глава шестая
– Имоген! – проорал Роберт, и когда советник появился перед ним, хрипло дыша, продолжил: – Отправишься в Неаполь. Договоришься там с купцами о поставках зерна. Нам нужен хлеб! И мне не важно, у кого ты его купишь! Сарацин, иудеев, пизанцев или генуэзцев. Сейчас хлеб, превыше всего! А то все мы, передохнем с голодухи. Да, также овёс и сено для лошадей. Ну и там остальное, по мелочи – вино, масло и прочее. Но смотри, будь умеренным и много золота не трать. И ещё, самое главное. По пути, навестишь Капую, и намекнёшь Дренго, что Салерно моё. Моё! Пусть не лезет туда своими грязными и загребущими ручищами! А то я отрублю ему их по самую задницу. Я скоро женюсь на принцессе из Салерно, и город, это её приданное мне. Да, и поторопи Гизульфа со свадьбой. Нечего откладывать это дело. И договорись о женитьбе Ричарда на нашей Фрезенде. Это всё. Рожер, выдели ему рыцарей для сопровождения и представительности.
– Одо! Возьмёшь с собой двадцать воинов, и будешь сопровождать этого толстяка.
– Слушаюсь!
– Ты чего, Рожер? Он же мальчишка?!
– Мой оруженосец молод да, но это ведь не порок, правда? Он ловок и смел, и в бою не уступит и взрослому рыцарю. А также он умён. А, как говориться, острый меч ценен, но острый ум ценнее.
– Ладно. Тебе виднее. Отдай приказ, пора выдвигаться. Пора всыпать этим грекам, похожим на баб, и вышвырнуть их с нашей земли!
В 1059 году, нормандцы, всей своей объединённой мощью, навалились на византийцев в Калабрии.
После бегства Аргира, в Константинополе назначили нового катапана, какого-то никому не известного евнуха, который и прибыл вскоре в Бари, и хоть как-то, но попытался сдержать нормандцев. А византийцы в Калабрии, отрезанные от Апулии, лишённые руководства, действовали на свой страх и риск. Гарнизоны городов, сами выбирали себе предводителя и на общем сходе, решали, что и как им делать, сражаться или сдаваться. Наиболее богатые и именитые горожане греческих городов, если позволяла возможность, нанимали отряды наёмников, для защиты, охраны и обороны, также решая – оборонятся или открыть ворота города перед графом Апулии. Разобщённые, лишённые общего руководства, византийские города в Калабрии, стали лёгкой добычей для действовавших сплочённо и разом нормандцев.
Быстро были взяты слабо укреплённые Россано и Джераче. Милето, гостеприимно распахнул ворота на милость победителя. Сын Готфрида Отвиля Рауль, захватил замок Катандзаро. А вот под мощными каменными стенами и башнями древнего города Реджо, основанного греками из Халкиды ещё в 720 году до нашей эры, они вынуждены были остановиться. Византийский гарнизон, запершись в крепости, не пожелал сдаваться.
Под промозглым, мелко моросящим дождём, стоял Рожер, на вершине горы, наблюдая за проходящими внизу войсками.
– О чём, задумался? – спросил Роберт, осадив коня, оскальзывающегося на мокрой земле.
– Да вот, о них. Нам надо изменить состав нашего войска.
– Чего?! С чего это вдруг ты собрался что-то менять? Всё идёт хорошо, наши рыцари одерживают победу за победой, гонят взашей этих чёртовых греков…
– Рыцарь, не может влететь на стены города. Для штурма городов, таких, как вон Реджо, нужна пехота.
– Да мои рыцари, стопчут твою пехоту за миг.
– В чистом поле, да. А если пехота укрепиться? Огородит себя кольями и стенами, тогда как? Здесь, в горах Калабрии, нужна пехота. Рыцари, не могут выбить укрепившихся на вершинах гор византийцев. Женитьба это хорошо, Роберт, но для покорения этих земель, нам надо кое-что ещё. Надо набирать из лангобардов, греков, сарацин, италийцев пехоту, вырывать их с корнем с обжитых мест, из городов и селений, обучать их, внушать им наши мысли, желания и стремления, и тогда они, всюду последуют за нами, штурмуя города, где ещё вчера был их дом. Ведь, как было до этого? Главной, ударной силой нашего войска, была тяжеловооружённая, одетая в кольчуги рыцарская конница. Теперь же, надо сделать так, чтобы основой, стала хорошо обученная и оснащённая пехота. А рыцари, будут играть роль резерва. Тарана, кулака, который мы будем кидать в битву, в самый решительный момент, чтобы добиться победы.
Роберт, который умел завоёвывать, но не любил править, молча выслушал длинную речь младшего брата, улавливая в ней разумные мысли.
– Может ты и прав, Рожер. Но я знаю, что никакой долбанный грек или лангобард, не удержит нормандца. Но если ты так хочешь, то займись этим сам. Нанимай и обучай этих любителей козьих попок, и делай из них воинов. Если получится! – и Роберт, оглушительно расхохотался.
Но Рожер, оставался серьёзным.
– Для взятия Реджо, нам понадобятся осадные орудия. Большие камнемёты, башни, тараны.
– Да до этого их использовали только лангобарды!
– Вот я и говорю, что без помощи лангобардов и греков нам не обойтись.
Вскоре, новые вести, предстоящая женитьба, призвали Роберта в Апулию, и он оставил для окончательного покорения Калабрии Рожера.
Глава седьмая
В Капуе Имоген встретился с Джерберто Айоне, недавно приближенным Ричардом Дренго и ставшим советником, занимавшимся торговыми и финансовыми делами.
После обеда, разговоров о погоде и политике, Имоген перешёл к главному.
– Почему бы вашему князю, не оставить Салерно в покое, и не перенести свои усилия, скажем, на герцогство Гаэту?
– Некогда Гаэта оспаривала звание хозяйки морей у Пизы и Амальфи. Богатый город!
– Вот, вот! А большой торговый флот Гаэты? Наверняка, князю Ричарду, понравится идея тех прибылей и выгод, которые он получит, владея Гаэтой.
– Да, Гаэта лакомый кусочек, но не думаю, что нормандец откажется и от Салерно.
– Он проиграет. Не скажу, что схватка двух волков расстроит меня, но думаю, что Гвискар победит.
Айоне, опустив глаза, никак не прокомментировал этот выпад Имогена, направленный против их хозяев. Имоген понял, что Айоне не хочет говорить об измене, и сменил тему:
– А в обратном случае, Роберт обещает князю Капую, свою дружбу и поддержку.
– Не думаю, что Ричард Дренго в ней нуждается.
– А также предлагает руку своей сестры Фрезенды. Ведь мы слышали, что у вашего князя недавно умерла супруга, мир её праху. За свою сестру, граф Апулии даст хорошее и богатое приданное.
Джерберто Айоне, долго обдумывал все предложения Роберта Гвискара.
– Хорошо. Я доведу все эти мысли до слуха князя Капуи, а там, уже он будет решать.
Князь Салерно Гизульф слышать ничего не хотел о браке своей сестры Сигельшаиты и Роберта Гвискара, и велел прогнать посланников графа Апулии.
Его дядя, герцог Сорренто Ги, пытался утихомирить пыл своего племянника.
– Союз с нормандцами, нам просто необходим, если мы хотим выжить. Твой мудрый отец и мой брат…
– К чёрту! Хорош союз, когда эта тварь Ричард Дренго, и этот сукин сын Гильом Отвиль, обкорнали наши территории так, что наше княжество, теперь, ограничивается теперь, практически только городом Салерно. К дьяволу таких союзников!
– Мы слишком слабы, чтобы сейчас противостоять нормандцам.
– Не мы слабы, а нормандцы необычайно усилились! После Чивитаты! О-о-о, Господь Всемогущий, почему ты позволил этим шелудивым псам выжить?! Почему не покрошил их в той битве?! Почему, не испепелил, этих паскудников?!
– Господь карает нас за грехи наши. Мы все погрязли в нечестивости и ереси – произнёс настоятель бенедиктинского монастыря Святой Софии и по совместительству духовник и исповедник Гизульфа отец Протерио Агостино.
Гизульф гневно сверкнул глазами на монаха.
– Ибо, как говорится в Священном Писании, Господь Всемогущий, насылает, глад, мор и холод на головы…
Князь Салерно отмахнулся рукой от речей старого маразматика.
– И всё-таки, союз с нормандцами необходим – продолжал гнуть свою линию герцог Сорренто. – Породнившись с графом Апулии, ты сможешь принудить его обуздать Ричарда Дренго и Вильгельма Отвиля. И ещё… Подумай Гизульф, Роберт Гвискар не вечен, он лет на десять старше тебя, и когда он сдохнет, то твои племянники, станут графами Апулии. И тогда ты…
После этого князь Салерно Гизульф, благосклонно принял нового посланника графа Апулии, так как знал его давно. Имоген, частенько имел кое-какие дела с его покойным отцом Гвемаром.
Конечно же, о возврате земель и замков, захваченных нормандцами у княжества Салерно, речи не шло. Гизульф вынужден был удовольствоваться тем, что Имоген, от имени Роберта Гвискара, обещал сдержать князя Капуанского и своего брата Вильгельма, и не позволить им захватывать новые территории княжества Салерно.
Гизульф закинул удочку по поводу союза Салерно с графом Апулии, против княжества Капуи.
Но Имоген, в завуалированной форме, ответил, что может быть, но не дал никаких гарантий.
Проговорив так два дня, Гизульф вынужден был согласиться на брак своей сестры с графом Апулии.
Молодой Одо Бриан, вышел вперёд, и склонив голову в поклоне, сказал:
– Князь, мы готовы немедленно доставить твою сиятельнейшую сестру, графу Апулии, который с нетерпением ожидает прибытия своей новой супруги.
Гизульф, не ожидал столь скорого решения вопроса, и надеялся, потянув время, вымутить у Гвискара ещё какие-нибудь обещания и заверения. Но делать было нечего, он уже дал слово, и кивком головы, он дал согласие.
– Пускай твоя сестра собирается, а мы пока посетим Неаполь. На обратном пути, дней через десять, мы её заберём.
Глава восьмая
В древнем и огромном Неаполе, управляемом своими герцогами, и пока успешно лавировавшими между противоборствующими сторонами в Южной Италии, Имоген хотел приобрести заплесневелое зерно, прогорклое масло и кислое вино, а затем списать всё, на обманувших его поставщиков, которые вместо хорошего товара, прислали им залежавшееся дерьмо. Он, пользуясь своими связями, уже заключил договор с одним венецианским купчиком, но всё дело испортил Одо Бриан, который найдя в порту арабские корабли из Туниса, и узнав, что у них есть превосходное зерно, привезённое на продажу по умеренной цене, не посоветовавшись с Имогеном, купил весь их груз.
Имоген попробовал было протестовать и возражать, говоря мол, что цена слишком высока, а зерно залежалое и цвёлое, но Одо был настойчив. И когда Бриан, сказал:
– А умеешь ли ты плавать толстяк? А если я столкну тебя с пристани в воду, то, сколько ты будешь барахтаться?
Имоген вынужден был признать всю справедливость доводов молодого Одо Бриана.
Довольный собой, получив весомую прибыль от покупки церна, Одо зашёл в таверну возле церкви Святого Януария.
Зная задумки своего сеньора и друга Рожера Отвиля, Одо внимательно присмотрелся к компании, сидящей в таверне. Видно было, что все они люди бывалые и опытные, хорошо вооружённые, и самое главное, умеющие обращаться с этим самым оружием.
Наёмники, поедая копчёных гусей, тоже обратили внимание на пристально смотревшего на них нормандца.
– Что господин, уж не хотите ли вы, предложить нам работу? – обратился к Одо на лингва-франка (Ещё со времён империи Карла Великого, язык франков, стал международным языком общения. С появлением нормандцев в Южной Италии, широко распространился по Средиземноморью), видимо предводитель этого отряда, чернявый и долговязый верзила.
– Угадали. По повелению моего господина, я как раз ищу опытных воинов.
– Тогда вы нашли их. Смею вас заверить, что лучше нас, вы не сыщите никого.
– Не слишком ли самоуверенно?
– Нет. Я знаю, что говорю. А позвольте спросить, кто ваш господин?
– Граф Калабрии Рожер де Отвиль.
– Хм. Не слышал о таком. О Гильоме и Роберте Отвиле мы наслышаны, а вот про Рожера, не слыхали.
– Смею вас заверить, дайте только срок, и скоро, о Рожера де Отвиле, будет слышать и знать каждый!
– Дай-то Бог, чтобы всё так и было. Так вы готовы нас нанять?
– Я вижу, что вы хорошие воины, но будет лучше, если вы сами расскажете о себе.
– Это можно. Я, Гвилим Спайк. А это, мои друзья. Лойд, Идрис, Оуэн, Хэдин, Гаррет, Кэдок, Морт, и братья Дил и Билл. Мы валлийские лучники, волею случая и судьбы, заброшенные на чужбину. И смею вас заверить, что мы были одними из лучших лучников у себя дома, а здесь, на этих землях, так уж и подавно, нам нет равных!
– Лучники, это хорошо!
– Против наших луков, господин, врага не спасёт ни один доспех. Надевай на себя хоть две кольчуги, но наша стрела, проделает в теле отличную дыру.
– И какую вы хотите плату?
– Пятьдесят денариев в месяц мне, и по тридцать моим братьям.
– Ого! Да за такие деньги…
– Что, господин хочет сказать, что за такие деньги он наймёт рыцаря? Не возражаю и охотно верю. Но пока этот рыцарь, на своей коняге, доскачет до меня, я всажу десяток стрел ему в шкуру, и по одной в каждый глаз.
– Ой, ли?
– Выйдем во двор, господин и там ты проверишь наше мастерство.
Во дворе, Одо поразился величине большого, в рост человека, лука валлийцев, и длинным и мощным стрелам.
– Кидай что хочешь вверх, господин, и прежде чем эта штука упадёт на землю, я всажу в неё пару стрел.
Одо подумал, и стянув кольчужную рукавицу, полез за пояс, где лежала византийская золотая монета.
– Золото? Это хорошо! Не жалко портить, монетку, а господин?
– Попади сначала в неё.
– А давайте, чтобы было веселее, кидайте вверх и монетку и рукавицу! А?
Одо так и сделал и высоко подбросил перчатку и монету.
Сказать, что действия Гвилима Спайка были быстрыми, значит не сказать ничего. Всего мгновение понадобилось ему, и вот, банг, банг, два звука спущенной тетивы слились в один, и неподалёку от них, упала пробитая насквозь стрелой кольчужная рукавица.
– Эй, Тибо, – опуская лук, сказал Спайк, – иди, поищи монетку. Она упала в загоне для свиней.
Вскоре мальчишка принёс, также пробитую стрелой монету.
– Великолепно! Потрясающе! Я никогда прежде не видел такой стрельбы! Держи, эта монета ваша, честно заработанная.
И Одо кинул Спайку золотой. Тот, с сомнением повертел пробитую и сплющенную монету, хмыкнул, но сунул её себе за пазуху.
Тут только Одо обратил внимание на ещё одного зрителя – сидевшую поодаль большую чёрную собаку.
– А это ещё что за исчадие ада?
– А, это, – Гвилим Спайк отмахнулся, – это собака мальчишки Тибо. Он пристал к нам в Тоскане, говорит, что сирота. У нас он навроде слуги. Принеси, подай, почисти одежду и сапоги. Кормим, поим его, одеваем, заботимся одним словом. Не прогонять же сироту. А зверь его. Зовут… Эй, Тибо, как зовут твою собаку?
– Грум, господин.
– Во, во, Грум. Ничего, животина послушная, не лает почём зря, своих признаёт и не кидается. Да, несколько раз, когда мы шли сюда, пёс приносил нам зайцев и куропаток. Не сам, понимаете жрал, а приносил нам. Дескать, вот, всем нам, на общий стол. Ну и мы, соответственно, ни его, ни мальчишку не обижали. Морт как-то попробовал, замахнувшись на пацана палкой, так Грум так зарычал! Идрис уже потянулся за мечом, и хотел прирезать животину, но мальчишка упал на колени, стал плакать и умалять. Вообщем… А! Когда возле Рима, на нас напали какие-то разбойники, козлом воняющие, то Грум перегрыз одному глотку, а второму вцепился в пах и отгрыз яйца.
– Понятно. Ну, валлийские лучники, желаете ли вы, за обговоренную раннее плату, служить графу Калабрии Рожеру де Отвилю?
– Дело такое… Конечно, если оно… За плату… Но только, чтобы без обмана… Честно значит… Тогда, согласны – дружно, враз, загалдели лучники.
Глава девятая
Когда Сигельшаита, высокая, широкоплечая, с выпирающей из любой одежды большой грудью, возбуждающе покачивая бёдрами, вышла после бракосочетания из церкви, и сев в седло подведённого ей коня, взяв в руки копьё и щит, погнала его галопом, а позади неё развивались её длинные белокурые волосы, то восхищённые нормандцы, встретили её восторженным рёвом сотен глоток.
– Валькирия! – кричали одни.
– Брунгильда! – вторили им другие.
– Женщина-воин! – орали третьи.
Воодушевления нормандцев не было предела, так как они увидели, что Сигельшаита превосходно сидит в седле и не хуже любого рыцаря, может владеть разным оружием.
Позади неё, улыбаясь в бороду, несся её супруг, граф Апулии Роберт де Отвиль, спешивший уединиться в спальных покоях замка, чтобы отведать прелестей своей новой жены.
Настроение Роберту подымало и то, что Имоген шепнул ему на ухо перед венчанием – князь Капуанский Ричард Дренго, оставив в покое княжество Салерно, начал войну против герцогства Гаэта, осадил крепость Аквино и готов взять в жёны Фрезенду де Отвиль.
Во время осады Аквино, Ричард Дренго решил нанести визит в знаменитый монастырь Монте-Кассино, расположенный неподалёку, и был принят там, как герой и освободитель. Монастырь всегда был частью княжества Капуи, и в последние десятилетия, долго и жестоко страдал от произвола князей. Сначала Волк из Абруццо, злой и беспощадный, затем его сын, тоже Пандульф, продолжал, по старой традиции, гнобить, угнетать и преследовать монахов, разоряя святую обитель. И любой, будь он даже нормандец, кто избавил монастырь от этих ненавистных тиранов, мог рассчитывать на радостный и благосклонный приём.
А Ричард, прекрасно понимал, что для укрепления власти, в своих разросшихся владениях, ему просто необходима поддержка церкви.
В Монте-Кассино его приняли с королевской пышностью. Вся обитель, была украшена как на Пасху, звонили колокола, а монахи пели псалмы. Церковь была освещена множеством свечей. Настоятель монастыря аббат Дезидерий, несмотря на то, что его отец – князь Беневенто Ландульф V, пал в битве с норманнами в 1047 году, выразил Ричарду слова благодарности, собственноручно омыл ему ноги, и попросил князя Капуанского, о защите и о заботе святой обители.
Ричард поклонился, и громко произнёс:
– Клянусь Всеми Святыми Угодниками, Девой Марией и именем Господа Бога нашего Иисуса Христа, что я всегда буду защищать, оборонять, и заботиться о монастыре Монте-Кассино. И тот мне будет враг, с тем я никогда не заключу мира, кто попытается лишить церковь её достояния.
Так были заложены основы союза между князем Капуи и церковью.
В этот период времени, римская церковь, как никогда нуждалась в защите. И именно нормандцам, волею судьбы, выпало оборонять и поддерживать престол Святого Петра, и всю западную христианскую церковь.
После смерти папы Льва IX, старые аристократические семьи Рима, графы Тускулумские, Кресченци и остальные, смогли вернуться к прежним интригам. Вновь на улицах Рима полилась кровь, возводились баррикады и пылали дома. И как всегда, в положение дел решил вмешаться император Запада Генрих III. Он назначил папой римским своего главного советника графа Гебхарда фон Доленштайн-Хиршберг, епископа Айхштетского. Гебхард согласился, и опираясь на войско императора прибыл в Рим, где 13 апреля 1055 года взошёл на престол Святого Петра под именем Виктора II.
5 октября 1056 года, в возрасте 39 лет, умер от лихорадки император Генрих III. Новым императором стал его сын, шестилетний Генрих IV, при регентстве своей матери Агнессы де Пуатье. Как практически всегда бывает, при малолетнем правителе, власть императора ослабла. На границу империи начали наседать внешние враги, подымали головы и внутренние противники. В империи начались феодальные и междоусобные войны.
28 июля 1057 года, от малярии умер и папа Виктор II, советник малолетнего императора, сосредоточивший в своих руках огромную власть и любыми способами старавшийся сохранить мир в империи.
Теперь, когда император был слаб и не мог вмешаться в дела Святого Престола, власть в свои руки решила взять партия реформаторов, стремившаяся к обновлению церкви (Вот некоторые из целей реформ, изложенных в «Папском диктате» 1075 года папой Григорием VII: «Только римский первосвященник может быть называем вселенским. Его имя едино в мире. Только он может низлагать епископов и вновь возвращать им сан. Только он может издавать новые законы, соединять или делить епархии. Без его повеления никакой собор не может называться всеобщим. Он не может быть судим никем. Важные дела церкви должны подлежать решению только понтифика. Только имя папы упоминают в церквях. Один папа может носить императорские регалии. Все князья должны целовать ноги только у папы. Никто не вправе изменить решение папы. Никто не имеет права судить папу. Римская церковь, никогда не ошибалась и никогда не впадёт в ошибку. Римский первосвященник имеет право низлагать императоров. Он может освобождать подданных от клятвы верности неправедным государям». Это не полный перечень пунктов «Папского диктата», но как видно из вышеприведённого, церковные реформаторы стояли за укрепление неограниченной папской власти во всём христианском мире, как в светских, так и в церковных делах). Во главе этой партии стоял Гильдебранд, бывший советник папы Льва IX. Именно по настоянию Гильдебранда и его сторонников, в Риме, новым папой 3 августа 1057 года, стал кардинал Фридрих Лотарингский, принявший имя Стефана IX.
Стефан IX, был братом герцога Лотарингии и маркграфа Тосканы Готфрида II Бородатого, и в ответ на поддержку на папском престоле, хотел короновать своего брата императором. Ещё Стефан IX был известен тем, что был яростным противником нормандцев, и перед битвой при Чивитате, хвастался Льву IX, что всего с сотней рыцарей, он передушит их всех. Также, это он, будучи советником Льва IX, сопровождал в Константинополь кардинала Гумберта де Сильва-Кандиду, и поддержал его в деяниях, приведших к расколу христианской церкви.
Этот папа, хотевший подчинить владения нормандцев в Южной Италии церкви, опиравшийся на армию своего брата в Тоскане, заставил понервничать, только что ставшего графом Апулии Роберта Отвиля. А тут ещё прошёл слух, что Стефан IX, отправил своих тайных послов в Константинополь, пытаясь возродить союз с Византийской империей… Было от чего придти в беспокойство.
Но спустя восемь месяцев своего понтификита, 29 марта 1058 года, Стефан IX умер во Флоренции. Поговаривали об отравлении, которое осуществили нормандцы. Но если Стефана IX действительно убили, то, скорее всего, это сделала римская знать, которую пугало соседство с близкой и могущественной Лотарингской династией. Дальнейшие события подтверждают это предположение.
Графы Тускулумские и Кресченци, действовали быстро. Уже 5 апреля, на папский престол был «выбран» представитель Тускулумского семейства кардинал-епископ Велетри, в миру Иоанн Минциус, ставший папой Бенедиктом X.
Гильдебранд и партия реформ, отказались признать нового папу, и, заручившись поддержкой Готфрида Лотарингского и регентши Агнессы де Пуатье, собрали в Сиене, в декабре 1058 года, своих сторонников из числа кардиналов и епископов.
Здесь, они избрали главой христианской церкви епископа Флоренции Жерара Шеврона, принявшего имя Николая II. На соборе в Сутри, Николай II объявил Бенедикта X низложенным и отлучил его от церкви.
С армией, данной маркграфом Тосканы, Николай II двинулся на Рим, где его сторонники открыли Трастеверианские ворота. Последовали несколько дней жестоких и кровавых уличных боёв, но в конце концов, Латеранский дворец, прибежище графов Тускулумских и Бенедикта X, был взят штурмом. Сам Бенедикт X, бежал в город Галерию.
Несмотря на бегство Бенедикта, у него и его семьи, ещё оставалось много единомышленников в Риме. Тут ещё Готфрид Лотарингский, начал интриги, переговоры и заигрывания с римской знатью.
Вскоре, обстоятельства заставили Готфрида вернуться в Тоскану, и тогда партия церковной реформы, лишённая поддержки, опасавшаяся Готфрида Бородатого, стоявшая, шатаясь, на краю пропасти, решилась на поразительный и крайне значимый шаг. Они обратились за помощью к нормандцам.
Глава десятая
Всё высшее духовенство Рима, да и все жители италийского полуострова, воспринимали нормандцев, как сборище разбойников. У кардиналов и епископов, вызывала ужас сама только мысль, о союзе с ними, знаменитыми своими кощунствами и святотатствами. Но влияние Гильдебранда было велико, решимость его сторонников внушала ему поддержку, и в феврале 1059 года, он лично отправился в Капую.
Ричард радушно, со всеми полагающимися почестями, принял столь высокого гостя. Маленький, и необычайно тучный Гильдебранд, поначалу держался настороженно, но видя благорасположение князя Капуи, осмелел, и перешёл к сути дела.
– О чём речь? – воскликнул Ричард, выслушав Гильдебранда. – Мы всегда, были, есть и будем, добрыми и ревностными христианами! И поддержка Святого Престола, Его Святейшества папы Римского, есть наша прямая обязанность и наш наипервейший долг! Я немедленно пошлю Его Святейшеству, три сотни своих рыцарей! Возглавит их барон де Бриан. А я присоединюсь к вам позже. Женюсь, знаете ли. И тешу себя надеждой, что Его Святейшество, благословит мою женитьбу, – закинул Ричард мысль Гильдебранду, о продолжении и развитии союза нормандцев со Святым Престолом.
– Всенепременно! Конечно же, Его Святейшество, благословит вас и поддержит все ваши начинания!
Разрешение на захват герцогства Гаэта был получено, и Ричард удовлетворённо усмехнулся в бороду.
Нормандцы, начали свои атаки на княжества Капуя и Салерно, когда узнали о смерти императора Генриха III, когда власть империи, под управлением женщины, ослабела, а сама империя была раздираема войнами, смутами и раздорами, и когда ей не было никакого дела до своей далёкой окраины в Южной Италии. Теперь же, заключая договор со Святым Престолом, Ричарду было важно узнать мнение новых союзников о своих действиях.
К удивлению всех, Гильдебранд вернулся в Рим живой и невредимый, в сопровождении внушительного эскорта, из трёхсот грозных нормандских рыцарей.
В середине марта, нормандцы и войско папы Николая II, взяли Пренесте, Тускулум, Нументаум, и осадили Галерию.
– Что думаешь, барон? – спросил князь Капуи.
– Эти псы, должен признать, свирепо и мужественно обороняются. Он уже отбили два наших приступа, но нам всё равно, надо идти на третий штурм, так всё, что можно было сожрать с окрестных полей, мы уже сожрали.
– А что не сожрали, так вытоптали и сожгли, – вставил маленький епископ Луккский Ансельм, несмотря на свой сан, облачённый в кольчугу, опирающийся на копьё, командующий войском папы.
Бриан равнодушно пожал плечами.
– Война, что тут поделаешь.
– Взять крепость будет сложно.
– Доверьте это нашим нормандцам, Ваша милость. Есть тут у меня одна задумка.
– Неужели ты думаешь, Олаф, что теперь, когда я прибыл сюда, я откажу себе в удовольствии лично повести на битву своих рыцарей? Давай, выкладывай, что ты надумал.
– Вряд ли Ваша милость, отважится на то, что я задумал.
– Что?! – взревел князь Капуанский, и дёрнув повод, направил своего коня на барона Бриана. Его друг и телохранитель Серулло из Джензано, потянул из ножен меч, не спуская с барона злобного взгляда.
– Сначала, выслушайте, Ваша милость.
Когда Бриан закончил говорить, Ричард хохотал, раскачиваясь в седле. Его конь, беспокойно перебирал копытами и прижимал уши.
– Как мне говорил один учёный грек, именно так сарацины взяли неприступную крепость Энну.
Ричард продолжал смеяться, вытирая выступившие слёзы.
– Что по плечу сарацинам, подойдёт и Христовым воинам, во Славу Божию, – скрывая улыбку ладонью, сказал епископ Ансельм.
– Так ты считаешь, что мне не стоит идти? – ели переводя дыхание от смеха, спросил Ричард.
– Не думаю, что это добавит авторитета Вашей милости.
– Пожалуй ты прав!
– И если Ваша милость позволит, то и я бы не хотел, на старости лет вляпаться…
– Ха-ха-ха! – вновь рассмеялся Ричард. – Да уж, вляпаться придётся по самые уши. Ха-ха-ха! Фу! Ну, рассмешил! Нет, барон, при всём моём уважение, людей поведёшь ты, раз ты это всё задумал.
– По-другому, мы будем торчать под этими стенами ещё год! – злобно бросил Бриан, в своё оправдание.
Когда нормандцев поставили в известность о затее барона Бриана, среди этих мужественных и отчаянных людей, нашлось всего трое, согласившихся в ней участвовать. А нужно было, по крайней мере, пять десятков. Только когда князь Капуи, пообещал всем, кто пойдёт с бароном, тройную долю с добычи, худо-бедно, удалось наскрести необходимое количество людей, из молодых, желающих по быстрее разбогатеть воинов.
На следующий день, папско-нормандское войско, начало штурм Галерии за два часа до рассвета. А барон Бриан, ещё в полночь, повёл свой отряд по дну глубокого оврага, который подводил их к самой стене города. Но чем ближе они подходили, тем сильнее становилась непереносимая вонь. Нормандцы закрывали носы, старались реже дышать, но непереносимый смрад резал глаза, и по щекам их катились слёзы.
– Вот он, будь он не ладен. – показал Бриан на верх, где в стене, виднелось отверстие, забранное решёткой. Это был сток ещё древнеримской канализации, откуда в овраг, выходили все нечистоты города.
– Быстрее, мать его, быстрее!
Со дна оврага, подымалась высокая, отвесная скала, переходившая в городскую стену. Пользуясь тем, что все в Галерии, кто мог держать оружие, сейчас отбивали штурм, нормандцы прислонили к скале две прочных лестницы, и стали быстро, один за другим карабкаться по ним. До отверстия канализации лестницы не доставали, и тогда воины, становясь на плечи друг другу, продолжали лезть вверх. Когда два воина добрались до решётки стока, они, едва дыша от ужасных «ароматов», привязали к ней канаты, и десяток воинов, стоявших на дне оврага, потянули её, вырывая из стены. Когда отверстие было вскрыто, рыцари, один за другим, первым Бриан, скрылись в трубе. Вонючая, мутная жижа, доходила до бедёр, а труба была низкая, и им приходилось стоять в ней, согнувшись.
– Быстрее, мать его, во имя всех Святых Угодников, быстрее, за мной, если вы не хотите задохнуться и утонуть в дерьме.
Они шлёпали по колено в нечистотах, стараясь соблюдать тишину, не дышать, и хоть как-то и что-то видеть слезящимися глазами.
– Измором их было не взять. Жратвы у них полно, ишь, сколько свежего, густого дерьма – вполголоса сказал Бриан.
Шедший позади молодой рыцарь Умбри, засмеялся, подскользнулся, и упал, забулькав, прямо в зловонную жижу. Обернувшийся Бриан, успел схватить того за волосы.
– Тише! Нашёл время нырять, мать твою. Давай, двигай.
Они подошли к решётке, отделяющей канализацию от улиц города. От пленных Бриан знал расположение улиц и нахождение основных зданий Галерии, и быстро огляделся.
– Так, значит, вон церковь Святого Варфоломея, за ней конюшня. Там, таверна «Золотой петух», а там, торговые ряды.
Олаф повернулся к своим нормандцам.
– Идём быстро, главное, добраться до ворот, и открыть их. Кто позарится на добычу, зарублю на хрен! И орите! Орите так, словно у вас между ног не просто яйца, а два волосатых кочана капусты! Вперёд!
Два самых сильных воина выломали решётку, и они, вонючие и грязные, словно черти из ада, появились на улице города.
Какой-то лопоухий горожанин-ополченец, тупо таращился на них, пока барон Бриан, взмахом меча, не отправил его на тот свет. Открылась дверь одного из домов, и них уставилась баба. Умбри, быстро ударил её щитом, предотвращая крик.
Они ворвались в торговые ряды. Поднялся крик и суматоха. Беспощадно рубя всех встречных, нормандцы продвигались вперёд.
– Бегом! – проорал Бриан, перепрыгнув через лоток торговца.
Папско-нормандское войско, атаковало западную стену и ворота, а они вышли к восточным. Но и этот вход в город, обороняли около сотни городских ополченцев, усиленных десятком рыцарей, во главе с Октавианом, из рода графов Тускулумских.
– Вперёд! – проорал Бриан, и первым ринулся на врага.
Он уклонился от летевшего копья, подставил щит под удар меча, и сам, извернувшись, достал противника ударом в шею.
Сотне ополченцев, было не сравниться в искусстве убивать, с опытными нормандцами. Очень скоро, подход к воротам, был завален трупами. Только четверо рыцарей, и Октавиан Тускулумский, прижатые к стене, ещё сопротивлялись.
– Давай, Умбри, Танкред, Ги, подымайте ворота! – кричал Бриан, видя, приближающийся к ним по улицам города, ещё один отряд ополченцев и рыцарей.
И тут, он почувствовал укол в сердце, задохнулся от острой боли в груди, пошатнулся, и едва не упал.
К нему подскочил Умбри.
– Что с тобой, барон? Ранен?
Олаф потряс головой, и произнёс:
– Нет. Просто… Бьёрн, держись сынок, не умирай…
И едва не поплатился за мгновение своей слабости. Десяток арбалетных болтов и стрел, злобно свистя в полёте, впились в строй нормандцев. Получив болт в грудь, захлёбываясь кровью, упал Умбри. Бриану, один из болтов оцарапал щёку, а стрела больно впился в плечо.
Потемнело в глазах, держась, сцепив зубы, чтобы не потерять сознание, барон, заорал:
– Давайте, черти, шевелитесь! Открывайте эти грёбанные ворота! – и снова кинулся на врага. Он достал ударом меча одного, сунул клинок в ногу другому, и в дикой ярости, обрушил свой удар на голову Октавиана.
Ворота открылись, и в город, на бешеном галопе, ворвались нормандцы, во главе с князем Капуи Ричардом Дренго. Беспощадным тараном они снесли отряд ополченцев и рыцарей, втоптав их в грязь, и понеслись, убивая всех, по улицам.
Бриан закрыл от боли глаза, медленно сползая по стене, и не видел, как приотставший Вильгельм де Монтрей, злобно оскалившись, целит в него копьём. Промахнувшись, Монтрей выругался и поскакал за остальными.
Галерия была взята.
Антипапу Бенедикта X удалось захватить живым. И в Риме, торжествуя в папском дворце триумф, Бенедикта, несмотря на совет Ричарда – по тихому придушить, отправили на вечное заточение, в церковь-крепость Сант-Аньезе-фуори-ле-Мура (церковь в честь Святой Агнессы Римской), где он и умер, спустя пятнадцать-двадцать лет, в совершейнешем забвении.
А барон Олаф Бриан, получил за взятие Галерии от князя Капуанского Ричарда Дренго новые земли и владения, а от народа, прозвище Дерьмолаза.
Глава одиннадцатая
Судьба Бенедикта X, смелые действия папы Николая II и Гильдебранда, потрясла в Риме всех сторонников старой аристократии. Они не ожидали, что новый папа и Гильдебранд, приложат столько усилий, чтобы сместить их ставленника, и поняли, что подобная угроза нависла и над ними.
Партия реформаторов церкви, не думала останавливаться на половине пути, и в апреле 1059 года, папа Николай II, собрал в Латеранском дворце синод.
– Отныне, – заявил он, – устанавливается новая процедура выборов папы. Теперь, светская власть не может вмешиваться в дела церкви, и папа не подчиняется императору, а наоборот, император и все правители христианского мира, подчиняются папе, как главе христианской церкви и наместнику Бога на земле. Отныне, папу римского, будет избирать коллегия кардиналов. За императором, остаётся лишь право утверждения папы, избранного кардинальской коллегией.
Все 113 кардиналов и епископов, в полной тишине внимали папе, поражённые широтой его замыслов. (Эта процедура избрания папы на конклаве (Con clave с лат. с ключом, то есть в запертом зале), с одним или двумя позднейшими дополнениями, действует и по сей день).
Понятно, что партия реформаторов церкви, никогда бы не пошла на столь решительные действия, если бы не ослабление власти империи, и если бы она не опиралась на реальную воинскую силу нормандцев в Южной Италии.
Роберт Гвискар не мог оставаться в стороне, когда совсем рядом, у него под носом, заключается союз между папством и княжеством Капуя. Действуя как всегда решительно и быстро, он отправил своих эмиссаров в Рим и в Капую.
Ричард Дренго прислушался к словам Роберта, и если в Риме, и хотели сыграть на противоречиях между нормандцами, стравив между собой княжество Капуя и графство Апулия, то они просчитались. Нормандцы, как и в битве при Чивитате, явили образец единства и сплочённости, снова выступив одним, общим фронтом. И в июне 1059 года, папа Николай II, с внушительной свитой кардиналов, епископов и клириков, отправился с визитом в Мельфи.
В Монте-Кассино к кортежу папы присоединился настоятель монастыря Дезидерий, обязанный князю Капуанскому спокойствием и началом процветания своей общины.
Роберт де Отвиль и Ричард Дренго, ожидали папу у Беневенто, где Роберт, в торжественной обстановке, вручил Николаю II ключи от ворот, возвращая этот город под власть Святого Престола.
В Венозе, Николай II, освятил церковь Святой Троицы, заложенной Робертом, и где он, в семейной усыпальнице, собрал прах своих братьев – Вильгельма Железная Рука, Дрого и Хэмфри, оплакивая только, что здесь нет могилы его горячо любимого брата Можера, сгинувшего в море.
В конце августа папа прибыл в Мельфи, где его ожидала внушительная толпа, желающая поприветствовать столь высокого гостя. Все улицы, были украшены с все возможной роскошью и пышностью. Празднично одетая толпа горожан, рыцари, в своих лучших нарядах, паломники со всей Италии, спешившие пасть перед папой на колени и получить его благословение, всё это бурлило, переговаривалось, кричало и пело псалмы и молитвы.
Николай II, якобы являя свою милость, а на самом деле, поощряя и благодаря своих союзников, подтвердил права Ричарда Дренго на княжество Капуя, а затем признал Роберта владетелем Апулии, Калабрии, и что очень странно, Сицилии, даровав ему титул герцога всех этих земель.
В ответ, Роберт и Ричард принесли Святому Престолу вассальные клятвы верности.
– Я, Роберт, милостью Божией и святого Петра герцог Апулии и Калабрии и, если кто-то из них поможет мне, в будущем герцог Сицилии, буду с этого времени и впредь верен римской церкви и Вам, папа Николай, мой господин. Никогда я не приму участия в заговоре или другом начинании, в результате которого Вы можете лишиться жизни, или Вашему телу будет причинен вред, или Ваша свобода будет отнята у Вас. Я также не открою ни одному человеку секрета, который Вы поведаете мне, повелев его хранить, если только это не причинит Вам вреда. Везде и против всех врагов я останусь, насколько это будет в моих силах, союзником святой римской церкви, дабы она могла сохранять и приумножать владения святого Петра. Я предоставлю Вам любую помощь, какая потребуется, чтобы Вы могли занимать в почете и в безопасности папский престол в Риме. Что до владений святого Петра и княжества Беневенто, я не сделаю попыток вторгнуться в них или даже разорить их без Вашего дозволения или дозволения Ваших преемников, облеченных доверием блаженного Петра. Я буду честно выплачивать, каждый год, римской церкви условленную ренту за земли святого Петра, которыми я владею или буду владеть. Я отдам Вам церкви, которые ныне находятся в моих руках, со всем их имуществом, и сохраню их в подчинении святой римской церкви. Если Вы или кто-то из Ваших преемников расстанется с этой жизнью прежде меня, я буду, по совету главных кардиналов, а также духовенства и мирян Рима, трудиться для того, чтобы папа был избран и утвержден с почестями, достойными святого Петра. Я буду верно соблюдать в отношении римской церкви и Вас обязательства, которые я сейчас принял, и буду поступать подобным образом в отношении Ваших преемников, которые взойдут на престол во славу благословенного Петра и которые подтвердят права и титулы, которые даровали мне Вы. Да поможет мне Бог и Его святое Евангелие.
Папа Николай II вернулся в Рим со своей свитой и с большим отрядом нормандцев, теперь оберегавшим и защищавшим его, а римские аристократы, озлобленные и напуганные, вернулись в свои затхлые дворцы, лелея надежду, что когда-нибудь, придёт и их час.
Сложно сказать, кто выиграл и победил от этого нового союза.
Святой Престол даровал нормандцам земли, которые ему никогда не принадлежали – Капую, Апулию, Калабрию и Сицилию, а взамен получил вассалов, на военную мощь и силу которых он мог теперь надеяться и опираться, и партия церковных реформаторов могла проводить свою политику.
Нормандцы получили подтверждения своих владений, и своих новых титулов, из уст своего нового сеньора. Бессильная на данном этапе империя, могла только наблюдать, как из-под её власти, уходят столь обширные территории. Отныне, Роберт Гвискар и Ричард Дренго, становились независимыми от империи правителями, а их вассальная присяга Святому Престолу, была не более чем формальностью. Все понимали, что нормандцы, опять же, благодаря своей военной силе и мощи, могут диктовать папам римским свою волю и требования, и что папство, теперь, целиком и полностью зависит от них.
После победы при Чивитате, союз с папством стал следующим решающим шагом, утвердившим нормандцев в Южной Италии.
Глава двенадцатая
Бьёрн наслаждался жизнью.
Перед ним стоял стол, заставленный блюдами со всевозможными кушаньями, простыми и экзотическими, кувшинами с различными напитками, сам он возлежал на подушках, лениво протягивая руку, беря что-нибудь со стола. Для него танцевали почти нагие танцовщицы, слух услаждался размеренной музыкой, щебетанием птиц в саду, журчанием фонтана. Позади, стоял раб, опахалом нагоняя прохладу, а искусная, чёрная как смоль, молодая и красивая рабыня, массировала ему ноги.
И он, не за что не променял бы эту жизнь.
Он помнил, задымленные, продуваемые сквозняками, мрачные башни и замки, грязь городов, убожество и нищету сервов, грубость, дикость и невежество рыцарей, баронов и графов своей родины, и не хотел туда возвращаться.
Всё испортило появление вползшего под его взор раба-евнуха из иудеев.
– Всемилостивейший господин, к вам господин стратиг Михаил Рштуни, – звонким фальцетом, не подымая головы, проговорил тот.
Бьёрн было подумал встать, но пребывая в истоме и неге, расслабленный, из-за сладкого ароматического морока, восходившего из стоявших поблизости курильниц, оставил это тяжёлое намерение.
В полном воинском облачении, гремя бронёй, Михаил вошёл, и поймал взгляд затуманенных глаз Бьёрна.
– Собирайся, наш господин, хочет посетить крепость Такарарт и город Микнаса.
Бьёрн потряс головой, стараясь прогнать из неё дурман.
К 1059 году, объединив берберские кочевые племена и население городов под знаменем своей идеологии, альморавиды покорили практически всю Западную Сахару.
В 1052 году пала столица племени лемтунов город Аудагост (руины расположены на территории современной Мавритании), контролировавший важнейшие торговые пути. В 1054 году, захвачена Тегхаза. В 1056 году был покорён город Сиджильмаса (средневековый город в Магрибе, на юго-востоке современного Марокко), где подверглись жестким гонениям и казням все несогласные с учением Абдуллаха ибн Ясина, а затем город Тарудант (город в современном Марокко, на юге страны). Весь богатый водными ресурсами и плодородный регион Сус, перешёл под их контроль.
Абдуллаху ибн Ясину, удалось приобрести популярность среди простого народа тем, что он велел строго придерживаться божественного закона, преследовал разбогатевших имамов (имам – духовный глава мусульман) и берущих мзду кадиев (кади – судья), ограничил, в пределах установленных пророком Мухаммедом, сбор податей.
Бьёрн равнодушно глядел на разбросанные вдоль дороги кости людей и животных.
Молодой рыцарь Уильям, дёрнув повод своего коня, поравнялся с Бьёрном.
– Кому-то не повезло.
– Да, видать дело давнее. Похоже, что это был купеческий караван, – не хотя, ответил Бьёрн.
Их поход не предвещал неприятностей, и Абдуллах ибн Ясин, помимо своей многочисленной свиты, взял с собою всего полсотни своих телохранителей-христиан. А посему, появление на склонах гор, неизвестных наездников на верблюдах, вызвало тревогу у всех.
– Что за чёрт?
– Это ещё кто такие?
Михаил Рштуни, быстро перестроил своих воинов, поместив Абдуллаха ибн Ясина в середину строя.
Их атаковали, когда они вошли в теснину, сужавшую дорогу с двух сторон. Из-за валунов, и росших по склону кустарников, в них полетели стрелы, дротики, копья и камни, впервую очередь, калеча лошадей и верблюдов. Упали первые раненые и убитые воины, заревели верблюды, заржали раненные лошади, поднялся крик и суматоха.
Новый поток камней и стрел, а затем, на дорогу выскочили берберы.
– К бою! Держать строй! – отдавал распоряжение Михаил.
Бьёрн встретил налетевшего на него противника ударом щита, а потом, что есть силы, рубанул его по плечу. Ещё двое, пытавшиеся атаковать его, очень быстро, хрипя, упали, порубленные, на камни.
С тыла налетели наездники на верблюдах, но телохранителям Абдуллаха ибн Ясина, удалось отбить и этом натиск.
Противник отступил.
– Это берегваты (Берегваты – берберское племя. После принятия ислама в VIII веке основали собственное государство на атлантическом побережье Марокко. В 1058–1060 годах, оказали упорное сопротивление Альморавидам), – проговорил побелевшими и дрожавшими губами Абдуллах ибн Ясин.
– Ведь они… Ведь они… С нами в мире… Они, покорились нам…, – проблеял, сжавшийся у ног его верблюда, советник.
Абдуллах ничего не ответил на это, а Михаил Рштуни, зло сплюнул.
Их вновь начали обстреливать из луков, закидывать камнями и дротиками.
Камень, выпущенный из пращи, с громким стуком ударил в щит Бьёрна. Рядом, получив стрелу в ногу, упал с седла Уильям. Получив камнем в голову, жалобно и обиженно заржал его конь, и вырвав повод, ускакал.
– Вставай брат, вставай. Больше я ничего не могу для тебя сделать.
Уильям кивнул головой, морщась, обломил древко стрелы, и скрипя зубами от боли, бледный и мокрый от пота, встал на ноги.
Ещё один из телохранителей, получив стрелу в щёку, повалился навзничь, хрипя и дёргаясь.
– Какого дьявола мы стоим?! Михаил, надо выбираться отсюда на хрен, пока эти трахальщики верблюдов нас всех не перебили! – повернув своё злое лицо, прокричал Бьёрн.
– Да, – согласился с ним Михаил. – Будем прорываться в крепость Такарарт. До неё ближе.
Два десятка конных воинов, попробовали атаковать и отбросить берберов, но те, не подпуская их к себе, отскочили, продолжая засыпать их дротиками и стрелами.
Ругаясь и прихрамывая, Бьёрн, потерявший коня, вернулся в строй. Всадников у них практически не осталось, и теперь они вынуждены были идти и сражаться пешими.
Берегваты насели на них всерьёз. Видя, что добыча уходит, они усилили обстрел, и новая орда атакующих, пошла в наступление.
Бьёрн шёл впереди, прикрываясь щитом, и орудуя мечом, рубя атакующих. Какой-то бербер, налетел на него, стараясь сбить верблюдом, но Бьёрн уклонился, с диким криком вогнав клинок в живот врагу. И тут же прикрылся щитом, от рубящего удара другого бербера.
– Собачий выродок! – прокричал Бьёрн, и тяжёлым ударом по плечу, отрубил противнику руку.
Упал, получивший копьё в грудь, Уильям. Бьёрн обернулся, и взмахнув мечом, срубил береберу голову. Следующего врага, он рубанул по шлему так, что шлем разлетелся на куски, а меч, застрял в черепной кости.
Безоружный, он прикрывался щитом, от сыпавшихся со всех сторон ударов, пока, умирающий и хрипящий Уильям, не протянул ему свой меч. Бьёрн заревел словно медведь, и с новой силой набросился на врагов.
Берегваты отступили.
Озираясь диким взором, Бьёрн окинул глазами их поредевшее войско. В строю осталось едва ли три десятка телохранителей, всередине которых, бледный, шепча трясущимися губами суры из Корана и перебирая дрожащими руками чётки, на спине своего верблюда, сидел Абдуллах ибн Ясин. А позади них, вповалку лежали тела раненых и убитых, над которыми уже кружились птицы-падальщики.
Они вышли из теснины, и казалось, что берегваты оставили их в покое. Но вот, запылив, с гор, начали спускаться наездники на верблюдах.
– Твою мать! – прохрипел Бьёрн.
– Вперёд, не останавливаться! – прокричал пересушенным горлом Михаил Рштуни.
Берберы не стали атаковать их, а держась поодаль, вновь начали забрасывать их дротиками и засыпать стрелами.
То один, то другой из них, падал, получив стрелу или дротик. А они, преступая через тела павших, не останавливаясь, чтобы оказать помощь раненым, продолжали идти.
Старый, поседевший в походах грек Никифор, только крепче сжал зубы, когда рядом с ним, рухнул его сын.
– Вперёд! Только вперёд! После будем оплакивать мёртвых! – протиснувшись сквозь строй, Михаил Рштуни похлопал Никифора по плечу.
Бьёрна пока Бог миловал, хотя в его щит, уже воткнулось три стрелы и дротик. Он скрипел зубами и ругался от бессилия что-либо сделать. Проорав нечто не вразумительное, он выхватил у шедшего рядом воина копьё, и выскочив из строя, широким замахом послал его в сторону берберов. Все, даже Абдуллах ибн Ясин, гулом одобрения похвалили его, когда один из берегватов, получив копьё в грудь, свалился в пыль со своего верблюда.
– Сзади! – прокричал Тристан из Прованса.
Их нагонял новый отряд берберов.
«Ну, теперь всё. Нам не дадут дойти. Кто позаботится о душе моей, Один, Христос или Аллах?» – устало подумал Бьёрн.
Берегваты налетели на них двумя отрядами, и сумели разбить их строй.
Бьёрн, а с ним ещё с десяток воинов, став в круг, спина к спине, отбивались, от бешено наседавших со всех сторон берберов. Разрубленный почти напополам, упал Никифор, и Бьёрн, бросив в лицо берберу щит, подхватил секиру, и с двух рук, начал рубить врагов. Он видел, как Михаил, до последнего защищая своего господина, получил удар копьём в спину, и тут же, один из берберов, рубанув саблей, снёс ему полголовы. Он видел, как берегваты, окружив, стащили с верблюда Абдуллаха ибн Ясина, и через миг, ликуя, подняли вверх насаженное на копья его тело.
Он пропустил удар в плечо, кольца кольчуги треснув, разошлись, и Бьёрн почувствовал, как горячо обжигающая кровь побежала по телу. Их оставалось четверо, а поодаль, беснующиеся берегваты, добивали свиту Абдуллаха ибн Ясина.
От удара об щит, переломился меч. Бьёрн, уже не крича, молча, только страшно хрипя, продолжал сражаться. Оставшись один, он убил ещё троих, пока вонзившийся в ногу дротик не принудил его остановиться, а удар по голове, не отправил его на землю.
Падая, теряя сознание, орошая своей кровью пыльные камни Сахары, он не знал, да и не мог знать, что именно в это мгновение, его отец, барон Олаф Бриан, почувствовал боль в сердце и едва не погиб при штурме Галерии.
Глава тринадцатая
– Александр продолжал поход на восток под проливными дождями ещё в течении девяти недель, переправился через две реки, захватил после кровавого штурма город Сангала и остановился на берегу реки Гидасп. Здесь он узнал, что мир здесь не кончается, что на севере поднимаются горы выше чем кавказские, что дальше на востоке протекает река Инд, что она шире всех рек, через которые он переправлялся, что внешний океан находиться намного южнее и что, наконец, землями, лежащими за Гидаспом, управляет царь по имени Ксандрамес. И что у него армия из двухсот пятидесяти тысяч человек и несколько тысяч боевых слонов. Александр хотел немедленно переправиться через Гидасп и сразиться с Ксандрамесом, но тут, взбунтовалось его войско.
Таким образом Имоген развлекал нормандцев, рассказывая им о Риме и Римской империи, о Ганнибале и Юлии Цезаре, о державе Александра Македонского.
Все, в восхищении раскрыв рты, слушали его. Хищно раздувались ноздри Роберта Гвискара. Восторгом горели глаза его сына, пятилетнего Боэмунда. Весь подавшись вперёд, стараясь не пропустить ни слова, внимал Имогену Рожер. Даже старый Визигис, понимая, как блекло и не впечатляюще будут выглядеть саги о славных деяниях норманнов и викингов, по сравнению с этими достойными мужами древности, слушал внимательно.
В палатку, протиснувшись, влез Серло Отвиль.
– Западная башня, завтра падёт. Наши катапульты пробили хорошую брешь в стене, и башня наклонилась.
Рауль де Катандзаро подвинулся, освобождая место для двоюродного брата. Рожер дал племяннику кубок с вином и кивнул на остатки жареного быка на блюде, а Боэмунд, протянул дяде кусок хлеба.
– Отлично! Тогда, завтра, штурм! Рудольф Муллена, и ты Роберт, граф Лучеры, готовьте таран. Рожер, твоим пехотинцам идти первыми.
Осада Реджо затянулась. Зимой 1059–1060 годов Рожер снял осаду с города, оставив только небольшие конные отряды рыцарей, которые препятствовали проходу в город караванов с припасами, попутно грабя, разоряя и сжигая окрестности. Но византийские корабли, постоянно приходили в город, и измором столицу Калабрии было не взять. Надо было готовить войска к штурму.
Всю зиму Рожер укреплял свою армию, массово нанимая пехоту, лишая города Южной Италии их наиболее боеспособных и воинственных защитников. Теперь, население городов, лишённое своих гарнизонов, перешедших на службу к нормандцам, должно было дважды подумать, прежде чем бунтовать, против власти этих самых нормандцев.
Найденные и нанятые им инженеры, приступили к созданию осадных машин.
И вот, весной 1060 года, камнемётные орудия, уже две недели долбили мощные стены и башни Реджо. Облитые смолой и подожженные камни, перелетая через стену, вызывали в городе пожары и разрушения. Баллисты, своими большими стрелами, тревожили защитников.
Роберт, как только завершил свои дела в Апулии, прибыл к Реджо, и повелел немедленно, не дожидаясь пока катапульты разрушать стены, идти на штурм. Но защитники города, мужественно обороняясь, сожгли два тарана и разрушили одну осадную башню, нанеся большие потери атакующим.
Раздасованный Роберт признал своё поражение и принялся ждать.
За три часа до полудня, с громким грохотом, подняв клубы пыли, рухнула западная башня. Все осаждавшие, встретили это событие криками радости и восторга.
Огромный таран, по подложенным каткам, под прикрытием дощатого навеса, укрытого мокрыми шкурами, начал приближаться к воротам.
Сегодня Бог был на стороне нормандцев! Таран, несмотря на десятки горящих стрел, воткнувшихся в навес, всё ближе и ближе подходил к воротам. Защитники Реджо замешкались, и кипящее масло, должное опалить воинов толкавших таран, обрушилось на землю позади них, зацепив только пятерых.
Горящие стрелы вонзились в масло, запалив его, но таран был уже у ворот. И хотя воины, были отделены от своих бушующей стеной огня, вскоре раздался первый глухой удар медного лба тарана об окованные железом ворота.
Если бы защитники города, отважились на вылазку, то они могли бы перебить всех смельчаков у тарана. Предвидя эту возможность противника, Роберт двинул вперёд пехоту Рожера.
Укрывшись за большими щитами, лучники, как можно быстрее, стреляли в пролом в стене, пока воины Рожера, карабкались вверх по осыпи камней. Какой-то великан, громко крича и размахивая мечом, бросился прямо на Рожера. Отвиль встретил его ударом копья, которое достигло цели, и проткнув врага, Рожер поднатужившись, перебросил его тело через себя. После гибели великана, лучшего и грозного воина в их рядах, греки бросились бежать.
Огромный камень, сброшенный со стены, расплющил голову нормандскому рыцарю.
– Серло! Сбрось этих тварей со стены! Одо! Не дай им отойти в цитадель!
Одо Бриан кивнул, и повёл за собой воинов.
Рухнули, снесённые тараном ворота, и дико крича, в город ворвались воины Рудольфа Муллены и графа Лучеры.
Роберт, видя прорыв и близкую победу, тронув шпорами своего коня, погнал его вперёд.
Город пылал, а на улицах, как это всегда бывает в захваченном городе, шла дикая резня и грабёж.
В дыму, Роберт оторвался от своей свиты, и всего с дюжиной рыцарей, среди которых был его брат Вильгельм, летел по улицам. Вдали, он заметил крупный отряд, молча и сосредоточенно шедший по улице, и решив, что это свои, поскакал к ним.
– Греки! – истошно заорал Вильгельм, первым разглядевший воинов.
– Назад! – вслед за ним прокричал Гвискар.
Но было уже поздно.
Брошенное чьей-то твёрдой рукой копье, вонзилось в грудь его коня. Заржав, конь, встав на дыбы, начал валиться. Роберт успел соскочить с седла. Рядом, с перебитыми ногами, рухнул конь Вильгельма. Троих рыцарей, копьями и стрелами, вышибли из сёдел. Роберт, прикрывшись щитом, помог подняться брату. А противник бросился на них.
Немного отступив, и прижавшись спиной к стене одного из домов, нормандцы укрылись за своеобразной баррикадой из тел павших лошадей и убитых и раненных воинов.
– Держись, Ги! Не поддавайся! – кричал Роберт брату, рубя врага мечом. Высокий и сильный, он творил страшные опустошения в рядах греческих наёмников.
Вильгельм, закрывшись щитом, выверено и чётко действовал копьём.
Греки, видимо узнали Гвискара, и вместо того, чтобы спасаясь отступить, насели на них ещё яростнее.
Их осталось всего четверо, когда к ним подоспела помощь.
Десяток воинов, показавшись в другом конце улицы, натянули тетивы своих больших луков, и греков накрыл первый поток стрел. За ним, второй, третий, четвёртый. Лучники били необычайно метко, и практически каждая их стрела, попадала в цель.
Греки дрогнули и бросились наутёк. Лучники, преследовали их стрелами, стараясь не попасть в графа Апулии, который кинулся за отступавшим врагом, безжалостно рубя бегущих. Впереди Роберта бежал огромный чёрный пёс, своими мощными лапами бьющий бегущих византийцев в спину, кусающий их за ноги и рвущий упавшим горло.
Наконец остановившись, Роберт прислонился спиной к стене, снял рукавицу, сбросил с головы шлем, стянул кольчужный капюшон, и провёл рукой по лбу и мокрым волосам, стирая пот.
– Фу, устал. Давненько мне не приходилось так сражаться, за свою шкуру, – улыбаясь, сказал он подошедшему, прихрамывая брату.
Жестом руки он подозвал лучников.
– Вы, кто? Этот зверь, ваш?
– Да, господин герцог! Я, Гвилим Спайк, а это мои братья. Мы, валлийские лучники.
– Кому вы служите?
– Нас нанял Одо Бриан, для службы вашему брату Рожеру.
– Твою мать! Снова, ещё один Бриан, спасает меня! – и Роберт, громко и весело засмеялся.
Отсмеявшись, он окинул взглядом валлийских лучников и собаку, со смирным видом сидевшую у ног мальчишки, и стянув с шеи Вильгельма золотую цепь, отбросив, жестом руки, все попытки брата возмутиться или запротестовать, передал её Спайку.
– На вот, держи, за спасение наших жизней.
Спайк с благодарностью поклонился.
Реджо был взят. Остатки гарнизона, и успевшие убежать жители, укрылись в крепости Сцилла, стоявшей на скале у самого берега моря.
После того, как граф Апулии, в окружении своих родственников и свиты, проехал с триумфом вдоль длинного ряда дворцов и вил, ещё с античных времён составляющих гордость Реджо, он милостиво даровал всем, кто пожелает, тем, кто укрылся в замке Сцилла, и тем, кто уцелел при резне во время захвата города, жизнь и право свободно уехать.
Сгорбленные, опасливо посматривая на стоявших в порту нормандцев, греки, евреи, лангобарды, италийцы и прочие, грузились на византийские корабли, оставляя на берегу все свои вещи и богатства, которые намеревались взять с собой. Милостивый граф Апулии Роберт де Отвиль, даровал им жизнь, но не обещал сохранить их имущество. И чиновники в порту, быстро освобождали вынужденных переселенцев от их барахла, не забывая залезть пальцами в рот, за пазуху или за пояс, ища, может быть где-то утаённую монетку.
Роберт нашёл младшего брата на стене замка Сцилла, задумчиво глядевшего вдаль, в сторону моря.
– Что ты там видишь, Рожер?
– Сицилию, – медленно, нараспев, словно пробуя на вкус это слово, ответил Рожер.
– Сицилия. Да, Сицилия. Наша, Сицилия, – в тон ему, также задумчиво и мечтательно, вторил Роберт.
КНИГА ВТОРАЯ
– Сила Господня осенит нас, дабы мы, хоть и малы числом,
смогли одолеть многих неверных!
Пролог
Сицилия! Богатая, благодатная и несчастная земля.
На протяжении веков, она видела множество колонизаторов, переселенцев, захватчиков. Испытывала голод, и всё пожирающие эпидемии. Ощутила на себе кровопролитные войны и сражения, долгие осады, грабительские походы, набеги и пожары, за которыми, собирая обильную жатву, двигалась смерть. Была свидетельницей подлости, вероломства и предательства, а также, мужества, доблести и отваги.
Древние племена сицулов, элимов, сицанов, прибыли на остров на заре человечества, одни с Пиренейского полуострова, другие входили в состав народов моря, третьи относились к лигурам.
Финикийцы, отважные мореплаватели, основывали здесь свои богатые торговые колонии.
Греки, построив города, возвели на Сицилии Великую Грецию, более величественную, чем сама мать-метрополия.
Владели островом и потомки финикийцев, дерзкие и воинственные карфагеняне.
Затем римляне, отвоевавшие Сицилию у Карфагена, и которая стала их первой провинцией.
Потом пришли вандалы, остготы, и снова греки, или если кому угодно – римляне, теперь именуемые византийцами или ромеями.
В 652 году на Сицилию совершили свой первый набег арабы. Война за остров, между арабскими халифатами и Византийской империей, то затихая, то разгораясь вновь, шла более трёхсот лет, пока, в 965 году, не была взята арабами последняя византийская крепость на Сицилии – Рометта.
Арабы не ограничивали свои завоевания одной только Сицилией, и частенько совершали набеги на Южную Италию, доходя вплоть до Рима. Они пытались закрепиться на материке, захватывали и долго удерживали ряд городов, но христианам всё-таки удалось вытеснить обратно на Сицилию столь грозного врага.
На Сицилии арабы провели земельную реформу, улучшили систему ирригации, построив плотины, водохранилища, распределительные и водоотводные каналы. На некогда выжженные солнцем пустоши, возвышавшиеся водоподъёмные колёса подавали воду. И на прекрасно орошённых землях, земледельцы сеяли злаки и выращивали завезённый из Египта сахарный тростник, развели сады с апельсинами, лимонами, миндальём, фисташковыми деревьями.
Были улучшены, благоустроены и расширены города. Каждый, даже небольшой город, имел крытые базары, бани, акведуки и мощённые камнем улицы.
Завоёванное мусульманами население Сицилии, в основном было христианским и говорило на греческом языке. Было также существенное число евреев. В Сицилийском эмирате действовала свобода вероисповедания, но немусульмане рассматривались как зимми и были поражены в гражданских правах: им было запрещено носить оружие, ездить верхом на лошадях и надевать сёдла на мулов и ослов, строить дома выше, чем у мусульман, использовать арабские имена. Их дома должны были быть помечены специальными знаками, и они должны были носить одежду, отличавшую их от мусульман. Зимми должны были платить два вида специальных налогов, подушный (джизья) и поземельный (харадж). Дискриминации можно было избежать путём перехода в ислам, что и происходило в больших количествах, и к середине ХI века более половины населения острова уже исповедовало ислам.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Захватив Калабрию, Роберт поделил её, наделив всех особо отличившихся в боях вассалов щедрыми наделами. Львиную долю земель, получил от герцога его брат Рожер.
Теперь Рожеру, как графу Калабрии, стоило бы позаботиться об устройстве этих земель, но он, наделённый от природы кипучей и деятельной натурой, не мог долго усидеть на одном месте. Если другие представители семейства Отвилей, наслаждаясь жизнью, спокойно сидели в своих замках и поместьях, только иногда, при случае, отхватывая кусок от владений у зазевавшегося соседа, то беспокойному характеру Рожера, была не по душе такая жизнь. Ему было тесно в Калабрии! Его манил звук битв, захват новых, неведомых земель, просторы, опасности и неизвестность, желание прославиться, и вписать своё имя на страницы истории, как это сделали Александр Македонский, Ганнибал, Юлий Цезарь. В нём, как и в его старшем брате Роберте, сидел неугомонный дух древних викингов, которые по наитию, по желанию, по велению, по зову своей натуры, бросали свои дома и семьи, и отправлялись в дальние морские походы.
Он примчался в Лорителло, и насел на своего брата, наслаждавшегося жизнью, с расспросами:
– Готфрид, расскажи о Сицилии!
Готфрид, пожевав ртом, в котором осталось мало зубов, улыбаясь глазами, принялся рассказывать Рожеру о их давнем походе на остров во главе с Георгием Маниаком. Воодушевившись, чему способствовало большое количество выпитого им вина, он даже набросал план местности, обозначив города, горы, долины и реки, и наплевав на своё калецтво, всенепременно изъявил желание отправиться на Сицилию вместе с ним.
Вернувшись в Реджо, Рожер развил бурную деятельность, расспрашивая о Сицилии всех, кто хоть что-то знал – купцов и монахов, греков и сарацин, паломников к Святым местам, авантюристов и бродяг, попрошаек с улиц и странствующих трубадуров.
Под его руководством, учёные монахи, создали карту острова, подробно записав все рассказы – численность населения городов и их окрестностей, где находятся укрепления и замки, и каковы в них гарнизоны, количество торговых и боевых кораблей, имена и характеристики эмиров и военачальников, где какие реки, горные проходы, колодцы, где есть удобные места на побережье для высадки, что выращивают жители в долинах и на склонах гор, и можно ли там прокормить войско, и многое, многое другое.
– Некогда Сицилия, богатая хлебом, была житницей Рима! – вспомнив рассказы Имогена, увлечённо говорил Рожер своему окружению. – Щедрое солнце и плодородная почва, позволяют там снимать по два урожая в год! И захватив Сицилию, мы никогда не испытаем голода! А излишками хлебы, и всем остальным, на что так богата Сицилия, мы сможем торговать с Пизой, Генуэй, Амальфи и Венецией. Будем поставлять зерно в Рим, Флоренцию и Милан!
Рожер деятельно готовился к походу на Сицилию, пока отбрасывая проблему, которую не знал, как решить. Для переправы и высадки на остров, необходимы были корабли, но нормандцы, потомки древних викингов, предки которых бороздили моря и океаны, уже основательно забыли древнее искусство кораблестроения.
Это обстоятельство, сперва позабавило старого Визигиса, затем вызвало его гнев и оскорбительные насмешки, а после повергло в скорбь, уныние и печаль. Сокрушённо покачивая своей убелённой сединой головой, он шептал:
– Что стало с вами, о, потомки викингов? Как же это так?
Он удалился в одну из таверн Милета, и засел там, уничтожая запасы вина.
Через три дня, он пришёл в резиденцию Рожера, и дыша тяжёлым перегаром, вызвался сам построить корабль, и научить этому делу всех желающих, из числа молодых нормандцев.
Но среди нормандских рыцарей, не нашлось желающих учиться махать топором, строя корабли.
Это вызвало новый всплеск гнева Визигиса.
– И вы называете себя воинами? Тьфу! Вы, развращённое отродье, теперь больше не помышляете о славной битве, не заботитесь о том, чтобы убить как можно больше врагов, а погрязшие в роскоши, думаете только о собственных землях и богатстве! Тьфу! Вы, предпочитаете умирать дома, на соломе, чем под грохот волн или в шуме кровавого сражения! Нет ничего хуже для воина, чем мягкая постель, нежные шёлковые одежды, обильная еда и выпивка! Вы уже не желаете, чтобы скальды воспевали ваши подвиги и достойные деяния, а хотите, чтобы они, восхваляли только ваши богатства! Вы стали похожи на этих трахающихся в задницы греков! Перенимаете их обычаи и образ жизни! Тьфу!
Серло Отвиль встал со своего места, и подойдя к Визигису, положил руку ему на плечо.
– Мы все уважаем тебя, Визигис. Уважаем твою старость, ценим твою мудрость. Восхищаемся твоей славной жизнью. Но сейчас, ты несправедлив. Что для меня роскошь и богатство? Да ничего! Тьфу, на них! Я готов, бросив всё, хоть вплавь пересечь море, чтобы сразиться с достойным врагом! С драконами, великанами, чудовищами! С полчищами сарацин и язычников! Ощутить вкус битвы и радость победы! Или достойно пасть в битве! И все остальные наши рыцари, думают также.
Рыцари из ближайшего окружения Рожера, встретили слова Серло одобрительными воплями и возгласами поддержки.
Визигис покачнулся, то ли от выпитого вина, то ли от тяжёлой руки Серло на своём плече, долго, пытливым взглядом, смотрел в его горящие стальным огнём глаза, затем посмотрел на задумчивое лицо Рожера, и кивнув головой, шатаясь, пошёл в окрестные горы и леса, искать подходящее дерево для строительства корабля.
Проблема переправы через Мессинский пролив, так и осталась пока не решённой. Но за рыцарями, всегда стоят и следуют купцы, и вскоре один из них, Джефрой Сфондрати, пришёл к Рожеру.
– Мы готовы предоставить вам, господин граф, столь необходимые вам корабли.
Рожер, сидя в кресле, напрягся и подался вперёд. А его окружение, загудело переговариваясь.
– Скажем, за одну десятую долю добычи, – подождав, когда стихнет гул, продолжил Сфондрати.
Поднялся новый ропот, громче прежнего:
– За одну десятую долю добычи? А мошна не треснет?
– Ого! Ничего себе!
– Подавишься!
– А если мы тебя подвесим за ноги, вон к этой балке, и даром возьмём твои корабли?! А, купчишка?
– Или начнём жечь раскалённым железом?!
– Вышвырнуть его на хрен! Пускай полетает!
– Нет! В море его, в море! Пускай поплавает!
Рожер поднял руку, не сводя пытливого взора со стоящего спокойно купца, и подождав, когда возгласы прекратяться, сказал:
– Нам нужны большие корабли, на которых можно перевезти не только воинов, но и лошадей. А также, припасы на первое время.
Сфондрати немного подумав, кивнул головой.
– Мы готовы предоставит вам, господин граф, такие корабли. И даже снабдить ваше войско припасами. Сено для лошадей, упряжь и сёдла, зерно, мука, копчённое и вяленное мясо, солённая рыба, оружие и доспехи, всё это, мы готовы вам дать, за одну десятую долю добычи.
Рожер, не сводя глаз с купца, откинулся на спинку кресла, задумчиво почёсывая бороду.
– Думаю, что одной десятой доли, многовато.
Только после полудня жарких переговоров, они пришли к соглашению, что купцы предоставят всё оговоренное, за одну двадцатую часть.
Теперь всё было готово к походу на Сицилию, но тут вмешались другие непредвиденные обстоятельства.
Глава вторая
Имоген торжествовал!
Давно задуманная и подготовляемая империей военная экспедиция, увенчалась полным успехом!
Ещё немного, и варварам конец!
Осенью 1060 года, византийская армия под командованием нового катапана Евстафия, высадилась в Южной Италии, застав нормандцев врасплох. В короткий срок, при содействии агентов Имогена, ведь не зря он трудился все эти годы, византийцы взяли Тарент и Бриндизи, Орию и Отранто. Евстафий был опытным военачальником, и, не смотря на все умения и старания Роберта, византийцы оттесняли нормандцев вглубь Апулии.
Перед лицом угрозы, Роберт объявил большой сбор вассалов, и со всех сторон к нему потянулись всадники, пешие воины, повозки, гружённые припасами и оружием. Вильгельму он повелел оставаться на месте, и присмотреть за герцогством Салерно, чтобы эти псы, не вздумали поддержать византийцев. А Рожеру было приказано оборонять Калабрию, и не допустить высадки греков.
Рожер готов был взвыть от досады!
А Апулия запылала в пламени войны, подоженная с обеих сторон. Нормандцы, отступая, сжигали селения сервов и рыбаков, разрушали укрепления и замки, уничтожали запасы урожая, вытаптывали поля, вырубывали сады и виноградники, чтобы ничего не досталось византийцам. Греки тоже не особо чинились, и сотнями казнили тех, кто был заподозрен в сотрудничестве с нормандцами. Дороги украсились крестами, с распятыми на них людьми, гроздья повешенных усеивали деревья, калеки, побывавшие в руках византийских палачей, с выколотыми глазами, с отрезанными носами и ушами, без рук или без ног, толпами бродили по земле, ожидая смерти как милости.
В небольшом городе Моттола, византийцы согнали всех, на кого указали вынырнувшие неизвестно откуда их рьяные сторонники и союзники из числа местных жителей, заперли жителей в большом амбаре в центре города, и подожгли. Огонь быстро перекинулся на соседние здания, и в пожаре и дыму, опьянённые кровью византийцы, начали резню и грабёж города.
Готфрид, племянник Роберта Гвискара, сын его сестры Беатрисы, пока успешно оборонялся в башне на берегу моря, около города Монополи. Тогда византийцы, разозлённые его успехами, зная, что у большинства обороняющих башню есть родня в городе, выгнали из города множество жителей – женщин, мужчин, детей и стариков, и жестоко казнили их, на глазах у защитников укрепления.
В Венозе укрепился Ричард Отвиль, сын Дрого, и несмотря на все старания, византийцы не могли взять этот большой и богатый город.
В Катандзаро, прикрывая дорогу в Калабрию, оборонялся Рауль, сын Готфрида.
Но в январе 1061 года, византийцы осадили оплот нормандцев в Апулии, замок Мельфи.
Роберт, пока греки увязли под Мельфи, собирал в единый кулак свои силы, то переходя в наступление, атакуя и уничтожая отдельные отряды византийцев, то отходил, сберегая армию. Он вновь захватил у греков Мандурию и Ачеренцу, но к его злости и негодованию, некоторые вассалы, не откликнулись на призыв о сборе и заперлись в своих замках и городках.
– Суки! Уж, погодите! Доберусь я до вашего гнилого нутра! Кишки выпущу! Руки-ноги поотрубываю на хрен! Яйца отрежу! Вот только разобью греков.
Рожер в Милете извёлся от тоски и ничегонеделания, и рвался в Апулию, но Роберт пока велел ему сидеть в Калабрии.
Тогда Рожер, осуществил то, о чём мечтал – в конце февраля, помолившись, причастившись, выслушав напутственное слово епископа Джованни, взяв с собою 150 рыцарей и около трёх сотен пеших воинов, он отправился покорять Сицилию.
Глава третья
Если нормандцы и забыли искусство строительства кораблей, завещанное им предками, то опыт высадки на враждебный берег, передаваемый из поколения в поколение, помнился, был отшлифован, и прошёл отлично.
Под покровом ночи, в небольшом, стелившемся по воде тумане, корабли под командованием Готфрида Риделя подошли к берегу у мыса Фаро, к северу от Мессины, и начали высадку воинов.
Десяток отлично подготовленных, специально обученных и опытных нормандцев, быстро и без шума захватили сарацинский сторожевой пост на берегу, распологавшийся в высокой башне, служившей также и маяком, вырезав весь его гарнизон. Затем нанесли удар по домику таможни, чиновники которой боролись с контрабандой и взимали пошлины со всех кораблей, проходивших через Мессинский пролив. Таможенники успели забаррикадироваться в помещении склада, отчаянно отбиваясь от непонятно откуда свалившихся врагов, но нормандцы, подтащив бревно, высадили двери, и ворвались в помещение. С этим очагом сопротивления было покончено.
Другой отряд, стремительно атаковал большой загородный дом какого-то сарацинского вельможи, вырезав всех – сторожей, рабов, домочадцев, включая детей, пощадив только гарем вельможи и приглянувшихся им женщин. Под дружные возгласы воинов, сопровождаемые ухмылками, словами и шуточками, оценивающими их достоинства, провожаемые шлепками по ягодицам и похотливыми взглядами, женщины, как законная добыча, были отправлены на корабли. Последующая делёжка должна была определить, кому какая достанется.
И тут случилось непредвиденное!
Обычно дисциплинированные на войне нормандцы, поражённые размерами богатой добычи, захваченной передовыми отрядами на таможне и в домике вельможи, не слушаясь ни приказов Рожера, ни гневных криков Серло Отвиля, не обращая никакого внимания на своих командиров, кинулись небольшими отрядами и группами вглубь острова, желая только одного – жечь, убивать и грабить, надеясь на столь же богатую поживу.
Только к утру Рожер смог собрать вокруг себя всего полсотни рыцарей, и под командованием Серло бросил их на Мессину.
Но гарнизон и жители этого большого, третьего по величине города на Сицилии, уже предупреждённые начавшимся в округе пожарами, криками, лязгами железа, ржанием и топотом коней, потоком беженцев, устремившихся под защиту городских стен, сумели достойно встретить кинувшихся к воротам нормандцев. Теряя людей и лошадей, под яростным обстрелом, Серло вынужден был отвести своих воинов.
Взять Мессину с налёта не удалось. Тогда Рожер подозвал к себе Одо Бриана.
– Возьми всех, кого можешь найти. Всех! Больных, раненных, обожравшихся и упившихся, всех! Стяни их возле себя, и как хочешь, но ты должен построить здесь, на мысе, укрепление от моря до моря, из кольев, из завалов деревьев, ну и всего, что подвернётся под руку. Ты, понял?! Сделаешь все как надо, и я произведу тебя в рыцари! Скоро наши псы, нагруженные по самые уши добычей, потащать свои задницы сюда, а в Мессине, большой гарнизон сарацин, и они, видя наш разброд, обязательно ударят. Обязательно! Мы должны сдержать их.
А сам Рожер, взяв с собою десяток рыцарей, отправился наводить порядок среди своего войска, стараясь как можно быстрее вернуть воинов на мыс Фаро.
Три дня, кроваво-огненным смерчем, нормандцы разоряли окрестности Мессины, Рометты и Милаццо, забирая с собою всё, что им приглянулось. Вскоре на мыс Фаро потянулись тяжёло груженные добычей телеги, вереницы рабов, гнущихся под тяжестью наваленного им на плечи добра, пешие воины, побросавшие щиты и копья, но тащившие тюки с награбленным, рыцари, ведущие нагруженных коней в поводу. Тащили всё – зерно, вяленное и сушёное мясо, бочки с солёной рыбой и маслами, несли охапки убитой и живой птицы, корзины с яйцами и экзотическими фруктами, убранство мечетей и христианских церквей, богато украшенное оружие, доспехи, благовония и специи, тюки с дорогими тканями и одеждой, гнали скот – коров, быков, овец, коз и свиней.
И три дня понадобилось командующему гарнизона Мессины Хасану ибн Джафару, чтобы оценить силы противника и приготовиться к битве. Он вывел свои войска из города, и расположил их на склоне холма так, чтобы их не было видно из лагеря нормандцев. Эмир мудро решил напасть на врагов, когда большая их часть будет занята перевозкой и погрузкой захваченной добычи на коабли.
Одо Бриан подошёл к бросившим копать ров братьям Дилу и Биллу, и начавших горячо спорить о том, кому должно принадлежать богато расшитое серебром седло, из числа захваченной лучниками добычи. Выслушав братьев, ведь это именно он, Дил, свалил стрелой убегающего на превосходном скакуне араба, а Билл яростно возражал брату, что именно его стрела убила коня, а иначе это вот роскошное седло, ускакало бы в неизвестность, Одо принял поистине Соломоново решение, забрав седло себе, и приказав братьям продолжать копать.
Всё-таки, узнав от лазутчиков о собравшейся поблизости армии сарацин, Рожер понимая, что захват Мессины и Сицилии вылился всего лишь в грабительский набег, и сейчас его воины, нагруженные добычей, более думают о сохранении захваченного добра, чем о битве, приказал ускорить строительство лагеря, поторопиться с погрузкой добычи на корабли, и отправил отряд Серло Отвиля из полусотни рыцарей, в небольшой лесок, на вершине полого спускающегося к мысу холма.
Глава четвёртая
Видимо Аллах отвернулся от Хасана ибн Джафара и его мусульман, так как, когда они решили атаковать нормандцев, поднявшийся ветер и начавшийся шторм прекратили работы по погрузке добычи на корабли, и все воины находились в лагере, готовые к бою.
Отряд Одо Бриана в основном состоял из наспех набранных сервов и рыбаков из Апулии, пастухов и разбойников из Калабрии, вооружённых дубинами и ножами, без доспехов. Мало у кого имелась куртка из кожи, простые круглые щиты, тоже были едва ли у каждого десятого. Позади них стояли вооружённые более основательно, с копьями, топорами, и щитами, бывшие ополченцы лангобардских городов. Но и здесь кольчуги заменяли простые стёганые куртки, набитые шерстью. Оплотом и опорой отряда, были валлийские лучники, и два десятка нормандских рыцарей, бедных настолько, что не могли позволить себе приобрести коня, и поэтому вынужденные сражаться пешими.
И Одо, окинув свой отряд взором, видя в большинстве лиц страх, перед первым для них таким большим сражением, решил ободрить их речью:
– Эй! Вы же хотите снова увидеть своих жён и детей? Хотите вернуться домой? С богатой добычей? Хотите? Тогда, стойте твёрдо и сражайтесь отважно! Единственная возможность выжить и вернуться домой – это убивать! Убивать безжалостно!
– Клянусь сиськами Святой Агнессы, я буду убивать! – весело крикнул, сверкая глазами, молодой вор из Неаполя Джоццо. – Я буду убивать!
Поток стрел встретил сарацин, а когда они подошли поближе, увязнув в заграждении из заострённых кольев, на них обрушились копья и дротики. В это же самое время, отряд Серло, клином атаковал их с тыла, отрезая дорогу на Мессину, железным тараном смяв задние ряды, а Рожер бросил своих воинов в наступление.
Одо Бриан сражался в первых рядах, ловко и умело разя врагов мечом, оттесняя их щитом, и как все пешие воины, расчищал дорогу рыцарской коннице. Когда сарацины дрогнули, заметавшись, колья были отброшены, и Рожер Отвиль, опустив наносник шлема, потряс копьём, повёл сотню рыцарей на врага.
Одним из первых, пал с коня и был затоптан копытами эмир Мессины Хасан ибн Джафар, и сарацины кинулись в паническое бегство. Разгром был полным!
Бриан быстро сел в седло подведённого ему Тибо под узды коня, взял в руки копьё и щит, и погнал его, постепенно переводя в галоп, вслед удирающим сарацинам. Бегущие, искривляя в страхе лица, прижимая руки к головам, словно стараясь так их уберечь от рязящих мечей, падали под ударами копий, клинков и копыт. Упавших, тут же затаптывали несущиеся во весь опор кони.
Одо упёрся ягодицами в луку седла, вытянув ноги вперёд, до уровня конских лопаток, и нацелил копьё в бегущего сарацина, в ожидание удара изгибающего спину. Удар, рывок копья назад, и враг скрылся под копытами коня. Второго он настиг, когда тот остановился, чтобы перевести дух. Увидев налетающего на него рыцаря, сарацин отбросил своё копьё, что-то быстро и громко заорал на своём языке, а затем поняв, что смерть неумолима, закрыл лицо ладонями.
Рожер, упоённый победой, погнал своих рыцарей вперёд, полагая что теперь, когда Мессина осталась без защитников, он легко, на плечах отступающего врага, влетит в город и захватит его.
Но Мессина, видя разгром своего гарнизона, и не думала сдаваться!
На стены города вышли простые люди из числа жителей – женщины, старики, дети, ремесленники и торговцы, прачки и попрошайки с рынка, чиновники и моряки с кораблей, стоявших в гавани Мессины. Ворота захлопнулись перед носом нормандцев, а со стен начался сильный обстрел.
Напрасно Рожер звал своих рыцарей за собой, желая повести их штурм, маня их новыми богатствами, за стенами этого чёртового города.
– Вперёд мои храбрые воины! Вперёд! Ещё одно усилие, и город падёт! За стенами его, вас ждут сказочные, несметные богатства Востока!
Но нормандцы сейчас более думали о уже захваченной добыче, прикидывая как потратить её с толком, и не хотели лезть в новое сражение, испытывать судьбу, проливать кровь и погибать.
Когда удачно пущенная стрела, вонзилась Рожеру в ногу, и он побледнев, едва не свалился с коня, нормандские рыцари бросились прочь от стен Мессины.
Только в лагере, Рожеру и Серло Отвилям, Готфриду Риделю и Одо Бриану, удалось сдержать панический бег рыцарей. Да и отступать более было некуда. Перед ними клокотало бурное, штормящее море.
Глава пятая
Два дня простояли они на берегу, ожидая когда утихнет ветер, и отбивая постоянные и яростные атаки подошедшего войска эмира Энны
когда все выше и выше поднимающееся солнце зажигает свои радуги над пенящимися водопадами и отражается от ледяных равнин с ослепительным блеском, наполняя их хрустальные впадины прозрачным голубоватым сиянием. Именно там родились мы! Именно природа севера, наделила нас свирепостью и железной твёрдостью, яростью в бою и отвагой! И именно природа севера, сделала нас ужасом всех прибрежных морей и рек!
аббат Дезидерий, конечно же, по наущению Рима, пытается примирить Ричарда Капуанского с герцогством Гаэта? Ричард в бешенстве, ведь Гильдебранд обещал ему это герцогство! И я не удивлюсь, когда узнаю, что Рим, договаривается за нашей спиной, с Константинополем!
Воспользовавшись паузой в их разговоре, к ним подошёл элегантно одетый, высокий и худой человек.
– К Вашей милости, господин герцог. Меня зовут Ансальдо ди Патти, и я только вчера прибыл из Рима.
Роберт и Рожер, удивлённо глянули на этого молодого хлыща, мол, лёгок на помине представитель Рима, обряженного по последнему слову моды – в шапочку, обшитую мехом горностая, тунику, с узорами золотой нитью, шёлковые чулки-шоссы, сапожки, из нежной телячьей кожи, и, несмотря на довольно таки тёплую погоду, шерстяной плащ, тоже обшитый мехами, на его открытое и чистое лицо, опушенное небольшой, чёрной бородкой, и замерли, в ожидании продолжения.
– В Риме, – продолжил ди Патти, глядя своими тёмно-оливковыми глазами южанина, в голубо-серо-зелёные глаза северян, – есть люди, группа людей, которые заинтересованы в том, чтобы вы, овладели Сицилией. И я могу оказать вам в этом поддержку и содействие. Достаточно сказать, что в Мессине у меня есть люди, которые в нужный момент, могут открыть ворота города.
Это была ещё одна правда Рима. При расколе церкви, папа Римский, и поддерживающие его иерархи, лишился власти над половиной христианского мира, а церковь, значительных доходов. Инновация в выборе папы, введённая партией реформаторов, привела к тому, что церковные общины Германии, Франции, Англии, испанских королевств, и других, не могли разобраться, кто есть кто. Следует ли считать папой того, кто не утверждён императором Запада, или, отныне папа утверждает императоров? И они перестали пересылать в Рим церковные сборы. Но Рим, крайне остро нуждаясь в финансировании, решил способствовать нормандцам в завоевании Сицилии, чтобы распространить свою власть на этот остров. Также, легаты папы, явно и тайно, отправились туда, где западное христианство, сталкивалось с восточным – на Русь и на Балканы. Представителей папы видели при дворе Великого князя Киевского Изяслава I, у короля Хорватии Петара Крешимира IV, в окружении великого жупана Сербии Михайло Воиславлевича, среди правителей Венгрии, Польши, князей Болгарии, в Южной Италии, Греции, в Малой Азии.
Роберт, глядя на ди Патти, дождался, пока тот склонит голову в смиренном поклоне, отослал его прочь жестом руки. Затем, положа руку брату на плечо, и заметив, как тот поморщился из-за раны, убрав её, повёл Рожера далее по лагерю.
Он остановился, якобы заинтересованный тем, как Тибо прилаживает на Грума панцирные доспехи, желая уберечь своего пса от новых ран. Чуть далее, тренировались лучники, набранные в Апулии и Калабрии, под руководством Гвилима Спайка.
– Воистину, коварство Рима, превосходит в подлости греков, и наши маленькие хитрости.
А Рожер, решил брать быка за рога.
– Апулия, разорена войной! Здесь в городах, которые по несколько раз переходили из рук в руки, нечем поживиться! Население голодает! Скоро, нужду голода познаем и мы! А на Сицилии, нетронутой войной, есть обширные запасы хлеба и продовольствия! Там, есть богатая добыча, на которую мы можем вдоволь купить зерна и остальной жратвы! Захватив Сицилию, мы навеки прославим свои имена, приобретём богатые земли, и, к дьяволу Рим, мы захватим Сицилию для себя!
Роберт улыбнулся, видя и чувствуя в брате родственную душу.
– Я, именно это и собирался сделать, после того, как разобью греков. Идём, я тебя кое с кем познакомлю.
Глава девятая
Они прошли в самый конец лагеря, где у склона горы, в тени оливковой рощи, был разбит, огороженный частоколом, другой, небольшой лагерь, у ворот которого и на стенах, охрану несли сарацины.
Роберт и Рожер беспрепятственно прошли через охраняемые ворота, и остановились перед большой палаткой, откуда доносилась музыка, были слышны возбуждённые крики и повизгивания женщин, и стали ждать, пока об их прибытии доложит слуга.
Из палатки сначала выскочили пятеро, облачённых в доспехи и вооружённых воинов, затем высыпало с десяток слуг, и только после них, в окружении прислужников и рабов, благородно и чинно, вышел какой-то араб. Он окинул нормандцев взглядом, и слегка, кивком головы, поклонился им.
– Рожер, позволь тебе представить, эмира Катании и Сиракуз, достопочтенного Ибн ат-Тимнаха. А это мой брат, граф Калабрии, Рожер.
Ат-Тимнах, невысокий, коренастый, подняв свои глаза вверх, посмотрел на Рожера.
– Я слышал о тебе, – тихим, едва слышным голосом, сказал он. – Ты нагнал хорошего страха на Ибн аль-Хаваса, этого презренного пса, недостойного того, чтобы его носила земля. Жаль, что тебе не сопутствовала удача в твоих начинаниях.
Жестом руки Тимнах пригласил их присесть к уже вытащенному и уставленному фруктами и вином столу.
– Откуда здесь взялся этот араб? – успел Рожер шепнуть на ухо брату.
– Прибыл к моему двору в феврале, как раз перед твоим рейдом на Сицилию.
Несмотря на то, что был Великий пост, гости выпили по бокалу вина. Сам Тимнах, ограничился ключевой водой.
– Я, Ибн ат-Тимнах, сын…, наследник…, представитель…, правитель…
Рожер пропустил мимо ушей длинное перечисление предков Ибн ат-Тимнаха и их деяний. Он весь обратился в слух, только когда Тимнах перешёл к сути.
– Этот паршивый выблядок хромого и блохастого верблюда, трахнувшего запаршивевшую ослицу, Ибн аль-Хавас, чтоб он сдох в боли и мучениях, отдал мне в жёны свою сестру. Я то думал, что этот шакал, хочет жить со мною в мире и согласии… О-о-о, как же я заблуждался! Жаль, что я так поздно узнал обо всём! Эта блядливая сучка, сестра Хаваса, которая трахалась со своим братом и со всей своей роднёй, извела ядом моего брата и моего старшего сына! Натравливала на меня моих эмиров, плела интриги и заговоры! И хотела, убить и меня, чтобы этот гнус Хавас, завладел моими землями! Я поздно узнал обо всём, и эта тварь, предупреждённая кем-то, сумела сбежать под крылышко к своему братцу. Я пришёл под Энну с войском, требуя голову этой гнусной твари, погубившей моего брата и сына, но…
«Под Энной, Хавас разгромил тебя к чертям собачьим, и ты прибежал сюда» – додумал Рожер.
Между тем, Тимнах, переведя дух и отпив немного воды, продолжил:
– На Сицилии, у меня есть верные люди. Есть! Те, которые пойдут за мной! Есть золото и серебро! Я предоставлю вам всё, лошадей и провиант, повозки и тягловых животных, открою перед вами ворота крепостей, предоставлю вам власть над всей Сицилией, только если вы, подарите мне голову этого ничтожного Ибн аль-Хаваса и его падлюки сестры!
Это было сильное заявление, и Рожер даже слегка откинулся назад на табурете, искоса глядя на старшего брата, задумчиво поглаживающего бороду. Наверняка, он уже раннее слышал это слова Тимнаха, и сейчас привёл его сюда, чтобы и он послушал и оценил их. Можно ли доверять Тимнаху? Есть ли у него сила на Сицилии? Прислушаются ли к его словам, эмиры, засевшие в городах и крепостях? Сможет ли он предоставить всё то, что обещает?
С быстротою молнии Рожер обдумывал слова Тимнаха, вспоминая всё, что сам знал о Сицилии, анализируя и сопостовляя. Придя к выводу, он ещё некоторое время смотрел на араба, а затем, переведя взгляд на брата, утвердительно кивнул головой.
– Быть посему! – весело и задорно вскрикнул Роберт вставая, и так ударил ладонью по столу, что дребезжа посудой, стол подпрыгнул и перевернулся.
– Но сперва, мы нанесём удар по византийцам!
Глава десятая
Едва подёрнутое дымкой, озарённое лучами восходящего солнца, начиналось воскресенье. День, когда церковь, объявляет божественное перемирие, запрещает грешить и проливать кровь под страхом проклятия и отлучения, и призыает только молиться. К тому же, был Великий пост, пару недель оставалось до Пасхи, и в этот период, также как и в Рождественский пост, церковь запрещала все военные действия и согрешения.
Но Роберт торопился, и не собирался следовать канонам и правилам.
– Наш добрый друг, наместник Святого апостола Петра на земле, папа Римский Николай, замолить все наши прегрешения, вольные или невольные, так как он, ближе всех к Господу Богу нашему Иисусу Христу, чем все мы, скромные и добропорядочные христиане!
Окружённый большой свитой священников в полном облачении, вперёд войска вышел духовник герцога Апулии и Калабрии Маркус Бриан, держа в руке высоко поднятый большой серебряный крест:
– Но и мы, братья мои, вознесём мольбы свои Богу, о даровании победы! Ждёт нас, дело Божье! Дело, к коему следует приступать с чистым сердцем, помолившись! На колени, верные христиане! Помолимся!
Нормандское население в Южной Италии значительно увеличилось, авторитет Роберта был на высоте, и он собрал под Мельфи всех. Тех, кто отказывался, он смог силой и угрозами, принудить присоединиться к нему. Пришло даже войско из Капуи, под командованием барона Олафа Бриана. И сейчас, под его знамёнами, находилось более трёх тысяч рыцарей. Впереди, густыми рядами, стояло около пяти тысяч пехоты. Силы, практически равные византийской армии катапана Евстафия.
– Удивительно! Я слышал, что король Франции Генрих (Генрих I (1012–1060), король Франции в 1031–1060 гг., из династии Капетингов), со всех своих земель, едва ли набирал три-четыре сотни рыцарей, и две-три тысячи мечников, копейщиков, лучников и арбалетчиков! Его вассалы, не особо поддерживают короля. А здесь, мы видим поразительную мощь и силу! Я готов поспорить, что могущественнее герцога Роберта, нет более правителя в христианском мире! – громко и горячо восклицал своим людям Ансальдо ди Патти, стремясь, чтобы его слова достигли слуха герцога.
Роберт, гордый и довольный собою, тронув коня шпорами, поднялся на небольшую возвышенность, и сперва окинул взглядом своё войско. Поистине, сила, с которой должно и надобно считаться!
Помня урок, полученный при захвате Реджо, когда он, приняв врагов за своих воинов, едва не стал жертвой или добычей греков, Роберт повелел, всем своим вассалам, графам и баронам, иметь штандарты и знамёна, на которых были бы изображены их цвета и гербы. А простым рыцарям и воинам, велено было, иметь такие эмблемы на щитах и на доспехах. В окружении особого отряда, развевалось его собственное знамя, с изображённым на нём гербом Отвилей.
И теперь, открывшаяся перед ним картина, радовала взор! Сотни значков, штандартов и знамён, с изображёнными на них гербами графов и баронов, многотысячные, раскрашенные в цвета своих сеньоров, щиты рыцарей и пехотинцев, вся эта масса людей, воинов, готовых кинуться в бой по его сигналу, которая пойдёт за ним хоть на край света, пленила и радовала взор Роберта!
«Да с такой армией, я сокрушу весь мир!».
Прилетевший от византийцев большой камень с катапульты, упавший, взрыхлив землю слева от него, отбросил его радужные мечты, вернув Роберта к реальности.
Он перевёл взгляд на выстроившееся войско византийцев. На лучников с Крита, и пращников с Родосса, мечников и копейщиков с Ионии и Кападокии, на армянскую пехоту, и на стоявших густыми толпами болгар, на греческое ополчение, пытавшееся соорудить что-то вроде фаланги. На поблескивающих доспехами, стоявших позади, грозных, закованных в броню катафрактариев, и на крутящихся на флангах, на своих маленьких и косматых лошадках, конных лучников половцев, и жестом руки подозвал к себе Рожера.
– Твоей пехоте начинать. С Богом!
Пехота, отлично справилась со своей задачей, открыв проход в оборонительных сооружениях византийцев, и сотрясая землю копытами, в атаку, выстроившись клином, пошли три тысячи рыцарей.
Греческое войско, дрогнуло и побежало, едва заметив этот, ощетинившийся копьями, надвигающийся на них вал.
До самой тьмы ночной, упоённые кровью нормандские рыцари, преследовали и уничтожали, рубя, коля, топча копытами византийцев. Катапан Евстафий, был пленён. Части его войска, удалось отступить к Бари, а остальные, усеяли телами поля, долины и холмы окрест Мельфи.
Устало покачиваясь в седле своего измождённого, в клочьях пены коня, вытирая меч от крови о его гриву, Одо Бриан, произнёс:
– Ну, по крайней мере, те места, где мы навалили греков, не придётся удобрять в этом году. Дерьма, хватит.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Олаф Бриан, снова поймал себя на мысли, что в последнее время, он всё чаще и чаще, подумывает об уходе в монастырь.
Ему уже перевалило за семьдесят, он много чего повидал в жизни, но сына так и не нашёл, и пора бы уже, пора, в монастырь, покаяться и замаливать грехи. Уже, не вызывало у него восторга предстоящее сражение, вино и пиво не веселили душу, женщины не грели тело, накопление богатства, золота, серебра, титулы, замки и поместья, казались тщетной, напрасной суетой.
Все дни, после возвращения из-под Мельфи, он сидел во дворе своего хорошо укреплённого дома вблизи Капуи, невидящим взором глядя на снующих слуг и рабов, наслаждаясь далёким колокольным перезвоном церквей, монастырей, соборов, и предаваясь воспоминаниям.
Вот его отец, верный соратник герцога Нормандии Ричарда I Бесстрашного (герцог Нормандии с 942 по 996 гг.), привёз его, пятилетнего, в данный им феод Бриан. Олаф плохо помнил своего отца. Детские воспоминания сохранили только его высокую и могучую фигуру, крепкие руки, густо заросшее бородой лицо, и запахи кожи, железа, масла и пота. Отец погиб во время похода в Бретань, когда Олафу едва исполнилось семь лет. Спустя два года, огненная лихорадка забрала его мать. Так, в девять лет, он стал бароном Брианом, старшим в роду, на плечи которого взвалились все заботы о семье, о младшем брате Рейнольде и двух сёстрах. И на эту, как считали землю без хозяина, накинулись хищные соседи, и юному Олафу, приходилось практически постоянно, во главе своих рыцарей, защищать родные земли и дом. Туго приходилось ему. Очень туго. Только прибытие давнего отцовского побратима, славного воина Ольберта Датчанина, и заступничество герцога Нормандии Ричарда II Доброго (герцог Нормандии с 996 по 1026 гг.), позволили Олафу, его брату и сёстрам, выжить, и сохранить свои владения.
Вот он жениться, на прекрасной светловолосой Гедвиге, из знатного рода де Крепон. Короткие, пролетевшие словно миг, месяцы счастья, и вот он уже, в 1018 году, под предводительством Рожера де Тосни, отправляется в поход в Каталонию.
Они поступили на службу к графу Барселоны Беренгеру Рамону I, вернее, к его матери Эрмесинде, управляющей графством на правах регентши. Каталония, только недавно заявила о своей независимости, отказавшись подчиняться королю Франции, и теперь остро нуждалась в помощи опытных и искусных воинов, чтобы отразить лезущих со всех сторон врагов. Да, Олаф помнил эти удачные походы на Денийский эмират, на Кордову и на Серверу, первую богатую добычу, которую он захватил и первую серьёзную рану на берегу реки Гая.
Он сунул руку под рубаху, и почесал занывший старый шрам на правой стороне груди.
Потом была женитьба Рожера де Тосни на дочери Эрмесинды Аделаиде, ещё пару лет службы в Каталонии, и такое желанное возвращение домой.
Он вспомнил, может быть, самый прекрасный момент в своей жизни, когда вышедшая встречать его Гедвига, подвела к нему за руку его сына. Он помнил слёзы радости и крики восторга, когда соскочив с седла, он впервые поднял его на руки. Четырёхлетний ребёнок был плотен и здоров, и Олаф тут же нарёк его Бьёрном. Медвежёнок. Да, его сын, его первенец, его надежда и опора, его наследник.
Олаф украдкой вытер набежавшие на глаза слёзы.
Потом Гедвига нарожала ему ещё детей – сыновей Жоффруа и Маркуса, и трёх дочерей, но никого из них он не любил так, как любил Бьёрна.
Он помнил, как учил его сидеть в седле, как они вместе выезжали на охоту, как Бьёрн постигал эти навыки. Как они вместе объезжали свои владения, как он учил его владеть оружием, его первое падение с лошади, первая ранка при неосторожном обращении с оружием, и первая кровь врага, которую пролил его сын, защищая свой дом.
Войны и походы герцогов Нормандии, которым Олаф продолжал верно служить, шли из года в год. Также часто случались набеги, стычки, столконовения с соседями. Когда Бьёрн подрос, он стал брать его с собою. Там мальчик, затем юноша, быстро рос и мужал, постигая воинские умения, становясь опытным и умелым воином.
Когда герцог Нормандии Роберт II, прозванный друзьями Великолепным, а врагами Дьяволом, задумал паломничество в Святые земли, Олаф едва уговорил и удержал дома пятнадцатилетнего Бьёрна. Примером для Бьёрна стал его друг, всего на год старший, Роберт Отвиль, который не последовал вместе с братьями в паломничество по Святым местам, а решил остаться в Нормандии.
После смерти в Никее Роберта II, герцогом стал его незаконнорожденный, семилетний сын Вильгельм. Последовала новая череда междоусобных и внешних войн, дважды враги захватывали и сжигали Бриан, и каждый раз, Олаф отстраивался на старом месте. Снова походы, битвы, сражения, стычки. Вернувшись вместе с Бьёрном из одного такого похода, они узнали, что очень быстро, всего за неделю, умерла от кровавого поноса Гедвига. Любящая жена и мать.
Горю Олафа не было предела.
Он решил, что хватит для него этих бесконечных походов и битв, неизвестно за кого и против кого, и что он останеться навсегда в Бриане, чтобы защищать родные земли, глядеть, как растут и наливаются травы, цветут и плодоносят сады, тучнеет и множится скот. Он, всего себя, теперь посвятит, заботам и уходу за собственным феодом.
Это пришлось не по нутру рвущемуся в битвы Бьёрну, но послушный воле отца, он смирился.
В результате набегов, земля была разорена и оскудела. Севры голодали, терпели нужду и они, в замке. Из-за оскудения земли и голода, Олаф, вынужден был отдать своего младшего сына Маркуса, в дом Можера, архиепископа Руанского.
Олаф из кожи вон лез, чтобы обезопасить свои владения от воинственных соседей, чтобы вернуть на землю разбежавшихся севров, чтобы его земля плодородила и процветала, ещё более чем прежде. Подумывал он и о женитьбе Бьёрна, на дочери своего самого злейшего врага-соседа, и об укреплении силы семьи, путём замужества дочерей.
Год-два, и всё более-менее наладилось, всё начинало идти хорошо, пока в Бриан не приехал брат Олафа, Рейнольд.
Рейнольд всегда, с тех пор как только начал ходить, доставлял массу проблем и забот. Ему было тесно в Нормандии, и когда ему исполнилось восемнадцать лет, он, несмотря на все уговоры Олафа, поссорившись с ним, оставил родной дом и отправился странствовать по свету.
Где он только не побывал! Ходил к Шетландским и Оркнейским островам, служил королю Дании, Англии и Норвегии Кнуду Великому (Кнуд II Великий (994/995-1035), король Дании, Англии и Норвегии, владетель Шлезвига и Померании, из династии Кнютлингов), был в Германии, Бургундии, Аквитании, добирался до Новгорода, Киева и Константинополя, и вернувшись сейчас, красочно расписывал красоты и великолепие земель Южной Италии.
– Зачем нам чужая земля на краю света? – степенно говорил Олаф. – У нас есть наша, собственная, обширная и плодородная. За рекой Риль, есть великолепный луг. Трава там, в рост человека! Давай я выделю её тебе! Поставишь дом, женишься, заведёте детей, и будете жить поживать, в спокойствие и достатке. Скот, который будет пастись там, зажиреет и пойдёт в рост очень быстро. На лугу, много медоносных трав и цветов, поставь ульи, и вот тебе доход от мёда и воска. Обширную делянку на краю леса, можно использовать под пашню…
Олаф говорил, и видел, что его слова пролетают мимо ушей брата. Рейнольд только посмеивался в бороду, глядя на плашущее в очаге пламя. И ещё он видел, как отблески этого пламени, горят в глазах Бьёрна, заинтересованного рассказами дяди.
– А-а-а, оставь ты все это, Олаф. Я был женат, у меня есть сын Одо, и я уразумел, что сварливая жена, сопливые детишки, это всё не для меня. Верный конь, тяжёлое копьё в руке, новые, неизведанные страны, кровавые битвы, шумные попойки с побратимами, добыча и слава, вот, что должно заботить рыцаря! Вот чему он должен посвятить свою жизнь!
Они снова поссорились, и Рейнольд ушёл в ночь, с грохотом хлопнув дверью.
А потом был этот тяжёлый разговор с Бьёрном.
Олаф помассировал грудь, где кольнуло, от тягостных воспоминаний, сердце.
Он видел, как горят глаза его старшего сына, видел, как он рвётся вслед за дядей, слушал, что он говорил, приводя всяческие доводы, но Олаф не хотел этого видеть и слышать. Не такую судьбу своему приемнику и наследнику, лелеял он в своих мечтах! Бьёрну было уже двадцать три года, и он не вправе был его удерживать, но применив свою отцовскую власть, он накричал на сына, и даже замахнулся на него рукой, чего ранее никогда не делал.
Бьёрн вспыхнул, опасным гневным блеском сверкнули его глаза, но ничего не сказав, он отправился спать на сеновал.
Утром Олаф узнал, что Бьёрн ночью ушёл из дома. Опрос людей, сказал ему, что Бьёрн, вместе с Рейнольдом, отправился на юг, в Италию.
«Одумается. Вернётся» – твердил Олаф сам себе, обиженный чёрной неблагодарностью сына.
Первый укол тревоги он почувствовал, когда до него дошли вести о том, что Рейнольд утонул, при переправе через одну из горных рек в Альпах. А когда он узнал, что Бьёрн пропал в битве у Монтемаджоре, он, завершив все свои дела в Нормандии, оставив поместье на Жоффруа, заняв денег у епископа Можера и взяв с собою Маркуса, отправился на розыски сына.
«Пятнадцать лет бесплодных поисков. Пятнадцать лет, которые не принесли покоя моей душе и сердцу. Пятнадцать лет, в течении которых, надеясь что мой сын жив, я год за годом оплакиваю его, и ежедневно молю Бога о ниспослании ему здравия и удачи, тешу себя надеждой, что всё-таки, хоть перед самой кончиной, я увижу и обниму его».
Не добавляло Олафу уверенности и оптимизма, и полученное после взятия Галерии прозвище Дерьмолаза. В лицо, конечно же, никто не осмеливался так называть его, но шёпот и смешки за спиной, всё-таки больно задевали.
«Вот уж вляпался, на старости лет, старый дурень. По самые уши вляпался».
Подошедший слуга, позвал господина обедать, и Олаф, встав со скамьи, проследовал в дом. Помолившись перед большим распятием на стене, подождав, пока домашний священник прочтёт молитву, благословляя пищу, Олаф сел за стол, но не притронулся ни к еде, ни к вину.
«Видимо, я не достаточно усердно молюсь. Господь Бог наш, не слышит мои мольбы. Грешен я, грешен. Каюсь. Неоднократно нарушал я заповеди Господни… Ох, грехи наши тяжкие. Надо, надо идти в монастырь, чтобы постами и молитвами… Чтобы, хоть раз ещё, увидеть Бьёрна».
Олаф вновь смахнул набежавшую слезу, и прочёл молитву обращённую Деве Марии.
«Жоффруа, отлично справляется в Бриане, значительно расширив наш родовой феод. Надо же, у него уже своих четыре сына и две дочери… Если не Бьёрн, то Жоффруа продолжит наш род, не дав ему захереть. Маркус, набожный святоша, настоятель монастыря! Кто бы мог подумать!? Приближен и обласкан Робертом, один из его советников и доверенных лиц. А Одо, сын Рейнольда? Я видел его в сражении под Мельфи, и мне казалось, что я вижу себя в молодости. Тоже Бриан, плоть от плоти».
Так размышляя, старый барон Олаф Бриан, встал из-за стола, и проследовал в свои покои, где устало, кряхтя и охая, лёг на кровать.
Глава вторая
Бьёрн очнулся, когда маленькая ящерица, своими горячими лапками, пробежала по его лицу.
Он пошевелил головой, которая отозвалась звонкой и острой болью, дёрнул рукой, и с трудом разлепил слипшиеся от засохшей крови веки. Затекшее тело, от макушки до пяток, ныло и болело единым куском боли. Глядя на висевшую прямо над головой большущую луну, на усыпанное звёздами небо, он некоторое время собирался с силами, а потом попробовал сесть. С третьей попытки, прикусив губу чтобы не вскрикнуть и не застонать, ему это удалось. Подождав, пока радужные круги исчеснуть из глаз, не пройдёт слабость и тошнота, он, осторожно поваричивая голову, огляделся.
Вдали, под горой, озаряя небо отблесками больших костров, разбили лагерь берегваты. Оттуда доносились громкие крики, песни, стенания и плач. «Мертвяков своих хоронят». Всё пространство до лагеря, было усеяно телами павших. Обожравшиеся плоти птицы, усеяли ближайшие деревья, уступив своеобразное пиршество другим падальщикам – гиенам и шакалам. По краю поля битвы, светя в темноте зелёными глазами, бродила рысь, обнюхивая тела. С гор раздавалось рычание льва. А при свете факелов, обирая тела мертвецов, снимая с них доспехи и одежду, собирая монеты, драгоценности и оружие, добивая раненных, бродили двуногие хищники – женщины и дети берберов.
До жути, до боли хотелось пить. Во рту стоял стойкий привкус железа, признак большой кровопотери и обезвоживания организма. «Должна быть вода, должна». Он помнил, что бурдюки и меха, они наполнили утром, а после полудня на них напали берегваты. Он провёл рукой возле себя, и первое на что наткнулся, была рукоять длинного, с локоть, и тонкого кинжала. «Ха! Теперь, псы, живым вам меня не взять» – и Бьёрн злобно посмотрел в сторону пляшущих и расплывающихся в глазах факелов. И тут он только увидел, что ящерица, которая своими лапками, вырвала его из забытья, и не подумала никуда убегать и прятаться, а сидит, на валяющемся на земле шлеме, и смотрит на него своими маленькими глазками, иногда высовывая свой раздвоенный язычок. «Что, ждёшь, когда подохну? Хрен, тебе!» – и он взмахнул кинжалом, чтобы прогнать свидетеля своей слабости и беспомощности, желая, чтобы никто, своим присутствием, не омрачал последние мгновения его жизни. К его удивлению, ящерица не убежала, а отскочив в сторону, продолжала смотреть на него. «Что за… А ну, пошла прочь!» – и он вновь пуганул её кинжалом. Но, едва не вскрикнув от боли в раненном плече, от боли, терзавшей голову, едва не потеряв сознание, он, прикусив губу, вновь повалился на спину. Сколько он так лежал, собираясь с силами, Бьёрн не помнил. Звёзды плясали у него перед глазами, и он не мог по ним определить, сколько времени прошло.
Опираясь на загнанный в землю кинжал, он снова сел. «Твою мать!». Ящерица ни куда не делась, а продолжала сидеть рядом и смотреть на него. «Ну и сиди, ну и смотри. Хрен с тобою. Смотри, как умирает нормандец Бьёрн… Что за чёрт?!». Тут он только разглядел, что ящерица сидит на бурдюке. Превозмогая боль и головокружение, с отчаянным упорством, он пополз, стремясь достать этот бурдюк. «Есть там, хоть капля воды? Хоть, капля!» – как молот стучало у него в голове.
Когда он схватил бурдюк за горлышко, ящерица, быстро и юроко отскочила в сторону.
О, чудо! Слава, Богу! Бурдюк был почти полон! Трясущимися руками, Бьёрн вытащил пробку, и жадно припал к горлышку. Тёплая, прогорклая вода, показалась ему божественным нектаром. Он пил долго, и остановился только тогда, когда заметил краем глаза, что ящерица снова уселась на шлем возле него. Может ему показалось, но он увидел, как ящерица, запрещающее покачала головой. Бьёрн, едва не поперхнувшись, оторвался от питья, и теперь, чувствуя себя на много лучше, посмотрел на ящерицу. «Что за дьявольские проделки? Нет, наверное, это всё бред. А может я уже умер, и нахожусь на дороге…». Ящерица повернула голову, и Бьёрн, помимо воли, проследил за её взглядом.
Двуногие хищники, уже прошли половину, и приближались к нему. Бьёрн скрипнул зубами от гнева и бешенства. «Ну, твари, подходите! Ближе! Я, прежде чем умру, многих из вас отправлю на тот свет! Будете, как рабы сопровождать меня! Давайте!». Снова примара, вызванная большой кровопотерей, решил Бьёрн, когда увидел, что ящерица отрицательно покачала своей маленькой головкой. «Уходи. Уходи. Уходи» – застучало у него в голове.
Не отдавая себе отчёт в своих действиях, Бьёрн, глядя прямо в глаза ящерицы, кивнул головой. Стараясь не застонать и не вскрикнуть от боли, он с трудом, но стащил с себя изрубленную кольчугу, сцепив зубы, отломал древко дротика, засевшего в ноге, и опираясь на здоровую руку, вгоняя острие кинжала в землю, пополз прочь, не забыв закинуть за спину бурдюк.
Только когда он уже несколько прополз, он вспомнил кое-что, и повернул голову, чтобы поблагодарить спасительницу, но ящерица уже исчезла.
Глава третья
На рассвете, едва дыша, теряя сознание от боли и слабости, он забился в щель между камнями, предварительно, пошарив там кинжалом, и выгнав оттуда змею.
«До источника, полдня пути верхом… За сколько же я туда доберусь?… Хватит ли сил?..».
Прогнав, слипающий веки бред и слабость, он сел, и осмотрел свои раны.
Острие дротика в ноге засело глубоко, рана по краям опухла и была сизо-багрового цвета. «Артерия не задета, иначе я давно бы уже помер» – подумал Бьёрн, глядя на сочащююся из раны кровь. С плечом было ещё хуже. Плоть была разрублена широко, и из раны выглядывала обнажённая кость. Бьёрн не чувствовал и не мог пошевелить своей левой рукой, и совсем хреново было то, что рана на плече почернела. На голове, Бьёрн ощупал рубец, шедший от затылка к щеке, и лишивший его верхней части левого уха. «Совсем без уха остался… Хвала Богу, что я надел кольчужный капюшон. Иначе, этот удар, снёс бы мне полголовы. Плохо дело. С такими ранами, не выживают». Он откинулся спиной на прохладные камни, и устало прикрыл глаза. Но тут же, горя весь от гнева и бешенства, он открыл их, и злобно сказал:
– А я, выживу!
Он не помнил, сколько времени он шёл, падал, полз, терял сознание от боли и засыпал от слабости.
Он не заметил, как ночь сменила день, а затем снова забрезжил рассвет.
Он почувствовал отчаяние, когда опустел бурдюк с водой.
Когда на него, обнюхивая воздух, вышел горный лев, Бьёрн прижался спиной к дереву, и покрепче ухватил рукоять кинжала. Но хищник, ещё пару раз втянув ноздрями запахи, что-то неодобрительно прорычал, и скрылся среди нагромождения валунов и деревьев.
Лихорадка, трясущий до зубного стука ледяной озноб, затем жар, сжигающий всё тело, туча мошкары и гнуса, мухи, которые минуя его слабое сопротивление, терзали раны. Несмотря на всё это, Бьёрн, шёл, падал, полз.
В бреду, не отдавая себе отчёт в своих действиях, он странное дело, как будто точно знал, куда ему следует брести.
Он хотел выругаться и застонать, когда увидел, что в источнике, к верху брюхом, плавает дохлый ёж, а вода, кишмя кишит пожирающими падаль червями. Сил хватило только на то, чтобы издать слабый хрип.
Он знал, что вверх по склону, всего в двухстах шагах, есть ещё один, бъющий из-под камней родник, и надеялся, что вода в нём не отравлена. Двести шагов. Всего двести шагов, по достаточно крутой, петляющей среди камней и кустов тропинке. Двести шагов. Для здорового человека, не расстояние. Но для него, умирающего, едва дышащего и еле передвигающегося, измученного и обессиленного, это было расстояние длиною в жизнь.
Только упорство и дикая жажда жизни, заставили его тело двигаться. Он оскальзывался на камнях, задыхался, терял сознание от слабости и боли, но потихоньку, цепляясь рукой за кусты, помогая себе здоровой ногой, он полз. И эти двести шагов, он всё-таки преодолел, хотя на это у него ушла большая половина дня.
Он добрался к роднику, не веря, что всё ещё жив, и что он действительно видит перед собою воду. Как не велика была жажда, мучавшая его, но Бьёрн, сперва, смахнув с источника пыльную лужу, наполнил до краёв бурдюк, а лишь затем, погрузив лицо в воду, начал пить сам.
«Сколько мне осталось?» – устало подумал Бьёрн, когда заставил себя прекратить пить, и с усилием, привалил своё тело к нагретым за день камням. «Твою мать! Уж лучше бы лев пришёл, рысь, свирепый кабан или носорог… Хочу погибнуть в бою, а не подыхать здесь, как тот ёж…». «Господи! Господь Всемогущий! К тебе взываю! Позволь мне достойно погибнуть! Яви милость свою!». «Зачем я ушёл с поля битвы и как одержимый полз сюда? Чтобы подохнуть здесь в одиночестве, никому не известный, в вечном забвении?». «Почему я не остался там, где я мог принять достойную смерть в бою?». «Господи!..».
Мысли плясали и путались, Бьёрн, то впадал в забытье, то вскидывался, якобы слыша приближающююся поступь диких зверей или крадущиеся шаги берберов. В бредовом сумбуре возникали образы то фантастических чудовищ, то полчища врагов и кровавые битвы, то появлялись, милые глазу, душе и телу, обворажительные и чарующие женщины. То вот он, совсем ещё маленький, вскачь несётся по заливному лугу у реки Риль. Вдалеке, стоит отец, улыбается, и машет рукою, зовя его. Он, тоже смеётся в ответ, и мчится к отцу, но не ожиданно, соскальзывает с седла, и падает, летя в чёрную и зловещую пустоту, страшную своей неизвестностью.
– Бьёрн! Бьёрн! Бьёрн! – издалека долетает до него голос отца.
Собрав все свои силы и волю в кулак, Бьёрн вырвался из горяченного бреда, и едва слышно прохрипел из накрывающей его темноты:
– Отец!
Глава четвёртая
Аззиг, неожиданно проснулся и вскочил со своей циновки. Он слышал зов. Кто- то, не далеко отсюда, нуждался в помощи.
При свете масляной плошки, Аззиг быстро, в две сумки, собрал всё необходимое, и вышел из хижины, поёжившись от предрассветной прохлады. Он слышал зов, но абсолютно не знал, откуда он доносился и куда следует идти. Задумчиво выбирая направление, он вывел из загона ослика, и погрузив на него сумки, остановился, ожидая нового знака свыше.
Ослик неожиданно отпрянул в сторону, беспокойно заперебирав копытами, и Аззиг опустил голову, высматривая, что напугало животину. Возле его ног, на небольшом камне, сидела маленькая ящерица, и смотрела прямо на него. Вот она юркнула в траву, немного отбежала, и обернулась, снова посмотрев на него.
Аззиг понял, что это знак, и пошёл за ящерицей, по направлению к проступающим в утренней дымке горам.
Он нашёл его, когда солнце уже стояло в зените, и поначалу подумал, что опоздал. На этом грязном, окровавленном теле, лежавшем неподвижно, сновали толпы муравьёв, мошек и мух. Муравьи съели часть потрескавшихся и окровавленных губ, а большие зелёные мухи, радуясь, довольно жужжали и откладывали личинки в открытых ранах. Со всей округи слетались птицы, чтобы полакомиться свежей плотью. Недалеко, предвкушая поживу, бродил и завывал шакал.
Но тут Аззиг разглядел слабую, едва мерцающую печать Света на челе его, и мощную, защитную ауру.
– Кто-то, может молитвами, может любовью, оберегает тебя, – пробормотал он.
Аззиг рванулся к источнику, и смоченной в воде тряпкой, сев на колени, начал обтирать лицо раненого, по путно отгоняя мух, комаров и мошкару. Он смочил ему губы водой, и увидел, как по губам, слизивая живительную влагу, прошёлся распухший язык.
Но дела раненого были плохи. Аззиг чувствовал, как замедляется его сердцебиение, и искра жизни, с каждым мгновением, гаснет в его теле.
– Ты должен жить! Раз ты не пока ещё не умер, то ты должен жить! Ты должен выжить! Слышишь меня!
К Бьёрну, словно издалека, доносились слова склонившегося над ним отца, но странное дело, отец говорил с ним не на родном языке, а на неизвестном ему наречии.
Аззиг попытался разжать руку раненого и извлечь зажатый в кулаке кинжал, но пальцы были сведены жёстко, и ему не удалось этого сделать. Тогда он, извлёк из-за пояса небольшой нож, и с его помощью, расцепил крепко сжатые зубы раненого. Порывшись в сумке, он достал небольшой флакон, и вытащив зубами пробку, влил всё его содержимое в умирающего.
– Ты должен жить! Эта лечебная микстура, поможет тебе. Поддержит жизнь и придаст немного сил. Ты должен выжить!
Спустя немного времени, дыхание раненого нормализовалось, а сердце начало биться сильно и ровно.
– Вот так-то лучше! Теперь ты выдержишь дорогу.
Глава пятая
Две недели, Аззиг, поддерживая себя взбадривающими травяными настойками, не отходил от постели раненого, возвращая его к жизни.
Шепча заговоры останавливающие кровь и общеукрепляющие тело, он, первым делом, приложил к почерневшим, гноящимся и воняющим ранам, окровавленную баранью печень. А когда под ней появлялись небольшие нарывчики, прокалывал их иглой. Затем снова прикладывал свежий кусок окровавленной печени, и так раз за разом, пока раны не перестали гноиться.
Микстуры из белены и тополиной коры, знаменитое, описанное ещё древнеримским учёным Галеном алоэ, и многое, многое другое, из известных ему противовоспалительных средств, применял в эти дни Аззиг.
Он вскрыл и удалил застрявшее в ноге острие дротика, почистил рану, и умело вскрыл гнойный нарыв, образовавшийся на кости.
Только когда спал жар, и раненный задышал ровно и спокойно, Аззиг сшил раны, оставив дренажи для выхода гноя, и перевязав их, он, обессиленный до крайности, повалился прямо на пол, и уснул, прислушиваясь во сне к дыханию и малейшим стонам своего подопечного.
Когда он проснулся, то увидел, что лежавший на циновке человек, впервые пришёл в себя за много дней, и смотрит на него.
Радостно Аззиг вскочил на ноги, и прокричал:
– Ты будешь жить!
Бьёрн, удивлённо, сквозь туман в глазах, присматривался к этому странному человеку, прислушиваясь к его, казалось бы гулким, доносящимся словно из пустой бочки словам, произнесённым на незнакомом языке словам.
Аззиг, продолжая говорить, довольный собою до нельзя, энергично забегал по хижине, готовя еду себе и не жирный бульон раненному.
Ещё через пару дней, Бьёрн окреп настолько, что смог заговорить.
– Кто ты? – спросил он по-арабски.
Аззиг прислушался, и ответил ему на том же языке:
– Меня зовут Аззиг, но мой народ, зовёт меня Виммеден – Принадлежащий всем. Я хаким. Лекарь и знахарь. Лечу и помогаю людям и животным.
– Почему ты спас меня?
– Так было угодно Богу. Я слышал его глас и твой зов о помощи.
– Какому Богу? Христу, Аллаху или Одину?
Аззиг немного подумал, прикрыв глаза.
– Религий на свете много, но Бог един для всех.
Бьёрн подивился столь еретическим словам, но не стал вступать в религиозную полемику, в которой и был то не особенно силён. Он сказал:
– Мой левый глаз… Он почти ничего не видит.
Аззиг обеспокоенно присел над ним, быстро перебирая пальцами, ощупал рану на голове, потрогал мышцы на шее и провёл перед глазами Бьёрна рукой.
– Даже не знаю что и сказать… Скорее всего, это последствия удара по голове. А может, нервного истощения и физического напряжения. Не знаю. Тут я ничего не могу поделать. Будем надеяться, что зор вернётся к тебе.
Прошло почти полтора месяца, когда Бьёрн, встал на ноги, и держась за глинобитные стены, вышел из хижины Аззига. Он зажмурился от яркого солнечного света, и на столько, на сколько позволяли едва начавшиеся затягиваться раны, постарался вздохнуть свежий воздух, полной грудью.
Аззиг, скрывая беспокойство, улыбкой поддерживал его, смотря на Бьёрна так, как отец смотрит на первые шаги своего ребёнка.
Уставший и вспотевший Бьёрн, присел на бревно у дверей хижины.
– Расскажи мне о своём народе, Аззиг.
Глава шестая
– Разве ты никогда не слыхал о туарегах?
– Нет. Ты не похож ни на берберов, ни на арабов. Ты высок ростом, у тебя светлая кожа и голубые глаза. По-виду, ты сродни нам, северянам.
– У моего народа, турегов, большинство людей подобных мне. С белой кожей, со светлыми волосами и голубыми глазами. И мы заселяли эти земли, задолго до того, как на них пришли египтяне, ливийцы, пуны и чёрные племена из глубин Африки. И уж конечно-же, арабы. Могу предположить, что когда-то давным-давно, у наших, у твоего и моего народов, была единая родина и единый предок. Иначе как ещё объяснить нашу такую похожесть?
Когда-то давно, родиной моего народа был далёкий остров в Океане. Там, – и Аззиг показал рукой на закат, в сторону лежавшего за горами и пустыней Атлантического океана, – на этом благодатном острове, было множество рек, плодородные поля, превосходные луга и пастбища, где пасся наш скот. Армия наша не знала себе равных, флот был велик и могуществен, и мы жили в полном достатке и благополучии, процветая. Но затем начался Великий Потоп. Проснулись вулканы, затряслась земля, огромные волны ринулись на берег, смывая всё живое. Так погибла наша давняя родина. Спастись, на больших кораблях, удалось только высшей знати, богатым купцам, учённым и мудрецам, и людям, которые их сопровождали. В поисках пристанища, мои предки высадились на этой земле. Во главе их, встала великая царица Тин Хинан.
– Баба?
– Великая Царица! Мудрая, добродетельная и справедливая! И до сих пор, у нас, турегов, в память о Великой Тин Хинан, все племена ведут свою родословную от женщин. Женщины у нас пользуются почётом и уважением. С раннего возраста их обучают чтению и письму, а мужчине позволительно быть безграмотным. У нас женщины сами выбирают себе мужа, и муж приходит в семью жены, а не наоборот. И у нас, женщины владеют землями и семейными ценностями. Дом турегов называют по имени его хозяйки – главы рода. И в отличие от дикарей-арабов, только спустившихся с пальм, когда у нас уже была здесь процветающая цивилизация, у нас, мужчины, а не женщины, закрывают лица платком. Юноша, достигший зрелости, получает от отца два подарка – острый меч и покрывало для лица. И отныне, показаться ему без покрывала, верх неприличия! Его не снимают даже дома, во время еды и сна. Разве что опускают до подбородка. И увидеть турега с открытым лицом, к большому несчастью! Оскорбителя он должен убить! Если же нет, то покончить жизнь самоубийством.
– И что, получается? Я хотел сказать, что при бабск… женском правлении, ваши мужчины знают, с какой стороны держаться за меч?
– Не дай Бог тебе увидить туарега в бою! Лучше него, нет воина на этих землях!
Бьёрн скептически сморщился.
– Но ты то, не носишь платка на лице?
– Я совсем другое дело. Я не воин. Я лекарь. Хаким Виммеден – Принадлежащий всем.
– Как же вы сражаетесь? В чём сила воина-туарега?
– В воспитании. Во время обряда посвящения в воины, молодого турега наставляют духовный наставник – инеслам. Он учит, как воину впитывать в себя силу поверженных врагов. А также тому, как в момент гибели, не отдавать свою силу, а забирать её с собою на небо. На небе воин-туарег немного отдыхает, а затем снова возвращается, более окрепшим. И отсюда, боевые потери наших воинов, являются неиссякаемым источником нашей непобедимости. Из мужчин самого знатного рода, племенной совет выбирает себе военного вождя-аменокаля. Именно он ведёт турегов в битвы. Но большим почётом, позуется и мать аменокаля.
Бьёрн снова поморщился.
– А что было потом? Ну, ты говорил, твой народ добрался после потопа до этих мест, а потом?
– Мы жили здесь, полюбив эту землю как свою вторую родину. И сейчас живём. Но в битвах с всё приходящими и приходящими племенами – пунийцев, греков, римлян, арабов, мой народ вынужден был отходить всё дальше и дальше в пустыню.
– Значит, вы проигрываете?
Аззиг вскипел, и крепко сжав кулаки, тяжело дыша, переборол свой гнев.
– Мои предки, поклонялись кровавому Молоху карфагенян, чтили греческих и римских богов, с приходом христианства – приняли Христа. Арабы, придя, принесли с собою веру в Аллаха. Но мы, сохранили богатые культурные традиции своего народа. Сберегли свою письменность, верования в своих старых богов. И настанет день, когда туареги подымуться…
– Кто-то скачет, – сказал Бьёрн, показав на спускающееся с горы облако пыли. – Несколько всадников.
Глава седьмая
Бьёрн разругал себя за то, что выползая из хижины, не захватил свой кинжал.
Аззиг поймал его беспокойный взгляд и понял, о чём он думает.
– Тебе нечего бояться. Это Святое место. Обитель Богов. И я, хаким Виммеден, поселился здесь. Никто, на десятки дней пути в округе, не обидит и не нападёт на меня. Я оказываю помощь всем. Даже смертельным врагам из враждующих племён и родов. Разбойникам и изгоям. Всем кто нуждается. Здесь, в моём доме, ты в полной безопасности.
Когда всадники приблизились, один из них, спрыгнул с седла своего верблюда, степенно подошёл к Аззигу, что-то радостно говоря, на своём, не знакомом Бьёрну, языке. Видимо, за что-то благодарил, так как стянул со своего запястья большой серебряный браслет, вытащил из одеяния какой-то мешочек, и всё это, вручил Аззигу. А два его воина, ввели в загон для скота пятерых верблюдов и десяток баранов.
Пока они говорили, обмениваясь любезностями, Бьёрн, прищурив свой зрячий глаз, с любопытством осматривал этого, облачённого с ног до головы в синее покрывало туарега, его высокую фигуру, молодо поблескивающие глаза, взгляд которых, он, нет нет, но бросал на Бьёрна. Знающим взором Бьёрн осмотрел и оружие туарегов. Их узкие и прямые обоюдоострые мечи, кинжалы у каждого на поясе, копья, маленькие, круглые, обтянутые кожей щиты, связки метательных дротиков у сёдел, и небольшие луки, имеющиеся у двух воинов.
Аззиг пошёл в хижину, а туарег, присев на корточки, теперь уже не скрывая своего взгляда, смотрел на Бьёрна. И молчал.
Когда Аззиг вернулся, с кувшином наполненным верблюжьим молоком, и налив его в глиняную чашу, протянул гостью, а тот, отдавая дань традициям гостеприимства, немного отпил, Аззиг сказал:
– Это, Зири аг-Анаба, младший брат аменокаля племени Юллемиден. Я очень помог ему, вылечив его жену от тяжёлой женской хворобы, и она теперь ждёт ребёнка.
Зири аг-Анаба, жестом руки заставил замолчать Аззига, видимо не желая, чтобы тот, рассказывал незнакомцу о делах его семьи, продолжая изучающее-пристально смотреть на Бьёрна.
– Я слышал, – неожиданно, на арабском, начал говорить Зири, – что берегваты передали тело Абдуллаха ибн Ясина вождю лемтунов Абу Бакру. И тот, торжественно похоронил останки этого духовного отца в Анфе (современный город Касабланка в Марокко). Но перед этим, Абу Бакр, повелел уничтожить в Сиджильмасе всех телохранителей-христиан Абдуллаха ибн Ясина. Лемтуны, окружили дом, где они обитали, и расстреляли их из луков. Пощады никому не было. Раненных добили. А их головы, насадив на палки, выставили на базарной площади города. Вот мол, как будет со всеми, кто нарушит заповеди Аллаха и пророка Мухамеда, кто отступит от ислама, и доверит оберегать свою жизнь не воинам мусульманам, а ничтожным христианам. По приказу Абу Бакра, были убиты и многие сторонники Абдуллаха ибн Ясина, из числа его ближайшего окружения.
Зири аг-Анаба отпил молока, не опуская глаз, продолжая смотреть на Бьёрна.
Бьёрн, весь закипая от гнева, ничем не выдавал обуревавших его чувств, продолжая молчать.
Зири аг-Анаба продолжил:
– После гибели Абдуллаха ибн Ясина, берберы восстали против власти лемтунов и Альморавидов, и сейчас, Абу Бакр хватается за голову. Но во всём этом, виновен не Абу Бакр, а его жена Зейнаб. Дочь правителя Анфы. Именно она вершит все дела, как хочет вертя Абу Бакром. Поговаривают что она, хочет назначить военным вождём Альморавидов племянника Абу Бакра и своего любовника Юсуфа ибн Ташфина. А сама Зейнаб, находиться под сильным влиянием факихов (исламские богословы-законоведы, знатоки фикха – мусульманская доктрина о правилах поведения правоверных, комплекс общественных норм и мусульманского права).
Зири аг-Анаба поднялся, и не прощаясь, пошёл к своему верблюду и ожидавшим его воинам. Немного не дойдя, он остановился, о чём-то задумавшись. Затем, видимо приняв решение, отвязал притороченные к седлу копьё и щит, вытащил свой запасной меч, и всё это сложил на землю.
– Я оставлю это. Может пригодиться.
А затем, сев в седло, повёл своих воинов в пустыню.
Глава восьмая
Когда Аззиг снял повязки с его тела, Бьёрн обнаружил на своей груди, изображённую ящерицу.
– Что это?
– Твой оберег, твой тотем. В бреду, ты поминал какую-то ящерицу, то благодаря её, то проклиная. И именно ящерица, указала мне дорогу, где тебя искать. И я понял, что это дух, оберегающий тебя.
– Что-то не похожа она, на небесных агнелов-покровителей, оберегающих всех смертных.
– Тя зря смеёшься. Ящерица, один из самых сложных и загодочных образов во всей культуре Божьего мира. Она является как бы принадлежностью двух миров – верхнего и нижнего, светлого и тёмного, жизни и смерти, добра и зла. Когда-то давно, жили на земле огромные создания – могучие и сильные Ящеры. Почувствовав своё превосходство над другими существами, они стали утверждать – никто не может сравниться с нами по силе. Даже Бог. За это Бог наказал их, сделав маленькими и ничтожными. Но мудрые ящеры, почувствовав себя быстрыми и проворными, не стали роптать на Бога. За это Бог подарил им крепкую чешую и способность к самовосстановлению. Ведь ты же знаешь, что если оторвать у ящерицы хвост, то у неё вырастет новый. Это умение самовосстановления заметили ещё древние люди, наши предки, и трактовали его как символ Возрождения всего живого. Ящерицу почитали у древних греков, где она, часто изображалась на груди мудрой богини Афины, сопровождала ящерица в странствиях и бога торговли Меркурия. Древние египтяне ценили ящерицу за её молчание, считая это проявлением божественной мудрости. Ящерица спасла тебя. Ведь ты стоял за кромкой, на пороге смерти, или нижнего мира, а она тебя вытащила. И ты, как ящерица, выжил, несмотря на смертельные раны. Поверь мне, если бы не твоё искусство самовосстановления, то, не смотря на все мои знания и опыт, ты бы давно уже умер.
Крепко задумался Бьёрн, дивясь силе и мудрости слов Аззига.
Он не знал, как ему отблагодарить Аззига, и брался за любую работу. Выложил камнем колодец возле хижины. Рассчистил от сорняков к нему тропинку. Прокопал оросительную канаву к финиковым пальмам и апельсиновым деревьям. Поставил колесо, для подачи воды (такую штуку он видел в Византии). Заготовлял навоз и сушняк для отопления хижины.
И хоть и зазорно было рыцарю и воину ковыряться в земле и дерьме, но здесь чиниться было не перед кем. И Бьёрн, с удовольствием занимаясь подобной работой, впервые задумался о том, как приятно иметь собственный дом, заботиться о нём и благоустраивать его.
Но чаще всего, смастерив себе лук и стрелы, беря копьё и меч, подаренные вождём туарегов, он уходил в пустыню и горы, на охоту, и при удаче, случавшейся часто, возвращался с добычей.
И постоянно, он задавал себе один и тот же вопрос, на который искал и не находил ответа – «Почему я один выжил там, где другие погибли? Почему? Или может, для чего?».
Затратив целый месяц, он высек в горах из камня крест, и воздвигнув его, теперь подолгу пропадал здесь, шепча «Отче наш», единственную молитву которую знал, прося у Бога прощения за то, что служил у мусульман, и в пылу боя, призывал языческого Одина. Обращаясь к Богу, он искал ответ и на терзавший и мучавший его вопрос.
Теперь он приходил без добычи, задумчивый, погружённый в собственные мысли.
Аззиг сразу заметил перемены, произошедшие с Бьёрном, обратил внимание на маленький кипарисовый крест, который он теперь носил на груди, но ничего не говорил.
Глава девятая
Бьёрн остервенело копал сухую землю. Аззиг сказал, что здесь должна быть вода, и вот Бьёрн, уже выкопав яму больше человеческого роста, всё старался до неё добраться. Солнце стояло в зените, было необычайно жарко, и Бьёрн вылез из ямы, отирая с лица пот.
«Чёртово адское пекло! Жарко, как в аду, как у чертей на сковородке. А может я уже давно умер, и действительно нахожусь в аду?». Бьёрн протёр глаз и ущипнул себя за руку. «Нет, я чувствую боль, вон, муравей, тащит что-то себе домой. Поют и суетятся птицы, носится мошкара. Нет, на ад это не похоже. Но и на рай тоже. Хотя, как я могу судить об этом? Кто может? А каково оно, Царствие Небесное, Царствие Божие, Царствие Христово?».
Он услышал шаги подходящего Аззига, но не оборачиваясь, продолжал смотреть на колышащиеся под ветром деревья, на величественные горы вдалеке, на синее и ясное небо.
– О чём задумался?
Бьёрн нехотя вышел из задумчивости, и ответил:
– О Царствие Небесном. Где оно? Как достичь его, как добраться?
– Хм. В вашей Библии говориться: «Не придёт Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно, здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть». (Евангелие от Луки).
– Внутри меня? Ха, если Царствие Божие внутри меня, то почему тогда у меня нет покоя на душе? Почему нет в сердце умиротворения и благодати?
– И чего ты хочешь?
– Хочу всюду прославлять имя Господа Бога нашего Иисуса Христа! Хочу повсюду нести крест его! Во все земли! Всем племенам и народам!
– А как же мусульмане, иудеи, и остальные народы, поклоняющиеся другим Богам?
– Они покорятся нам и признают единого истинного Бога Иисуса Христа!
– Много крови прольётся ради этого! Ты хочешь, по лестнице из трупов, войти в Царствие Небесное?
– Да! Если это необходимо для славы Христа!
– Тогда, начинай! Вот он я, Аззиг, хаким Виммиден, не признаю Христа, и до конца своей жизни, сохраню верования в своих Богов! Верования, завещанные мне предками! Давай, бери меч, и начинай!
Бьёрн стоял потупившись, тяжело дыша.
– Я… не могу… Аззиг, я не знаю, что мне делать! Я должен уйти отсюда. К своему народу. Я постоянно слышу в голове звон колоколов, и голос отца, зовущий меня. Я хочу исповедоваться, принять причастие и послушать мессу. Я хочу…
– А я хочу есть. Идём, поедим, а после, я помогу тебе.
Вечером Аззиг разжёг сигнальный костёр, и не успела ещё подняться луна, как к его хижине примчался Зири аг-Анаба со своими воинами. Аззиг о чём-то долго говорил с ним, а затем подошёл к Бьёрну.
– Зири аг-Анаба поможет тебе. Утром ты отправишься с ними к оазису Трёх колодцев, где сейчас обитает народ Юллемиден, а оттуда, с купеческим караваном достопочтенного Саида-Сеифа, пойдёшь в город Тинги (современный Танжер на севере Марокко). Там сядешь на корабль, и через пролив Мелькарт (Гибралтар) попадёшь во владения арабов в Испании. За ними, на север, уже земли христиан.
Бьёрн, не подымая головы, кивнул, и долго молча стоял, не решаясь посмотреть в глаза Аззигу. Наконец он решился.
– Мне очень жаль… Я не знаю, как мне отблагодарить тебя… Прости меня… Прошу…
Ох и трудно дались гордому Бьёрну, смиренные слова о прощении. Ох и тяжело дались ему эти слова о покаянии.
Аззиг, тоже долго стоял и смотрел на склоненную голову Бьёрна, а затем поднял руку, и погладил его по голове.
– Я всё понимаю. Вот, тебе, на дорогу.
И Аззиг кивнул головой, на большой мешок лежавший у порга хижины, наполненный византийскими и арабскими серебряннми монетами.
– Зачем… Не надо…
– Надо. Тебе нужны эти деньги, а мне они без надобности. Люди, в благодарность за мою помощь, приносят их. Зачем? Они мне не нужны. У меня здесь, есть всё, что мне не обходимо, а лишнего мне не надо. Держи.
Бьёрн ещё ниже склонил свою голову.
– Благодарю тебя, Аззиг, хаким Виммиден. За всё благодарю.
– Я рад был повстречать тебя, северянин Бьёрн. И… прощай, сын мой.
Глава десятая
В арабской Испании, Бьёрн чувствовал себя, как рыба в воде. Долгое время, проведя среди этих самых арабов и берберов, он перенял их разговор, манеру поведения, привычки и обычаи. Он даже мог, ради пользы дела, в час намаза, расстелить коврик, обратиться лицом к Мекке, и молится Аллаху не хуже любого правоверного. «Потом искуплю грехи свои, – утешал и оправдовал себя Бьёрн, – постом и молитвой в истинной церкви или богоугодными делами». Загорелая до черноты кожа на лице, ничем не выдавала его нормандского происхождения. Под видом туарега, а с этими грозными воинами не желали связываться ни воинственные арабы, ни свирепые берберы, он, медленно, но верно, расспрашивая дорогу, продвигался на север, желая достичь земель христиан.
Некогда могучий Кордовский халифат, в 1031 году распался на множество мелких эмиратов, так называемых тайф. Власть в них захватили представители арабской и берберской знати, основавших собственные династии. Эти тайфы, то воевали между собою, то заключали союзы, а на севере, усиливались христиане, тоже часто воюющие друг с другом, но и начавшие наступление на земли занятые мусульманами.
Бывало и так, что какой-нибудь мусульманский правитель одной из тайф, заключал союз с христианским правителем, для борьбы с оппонентом. Или наоборот – христианские короли и графы, прибегали к помощи мавров, для войны с соседями-христианами.
Эта постоянная, непрекращающаяся война всех против всех, конечно же затрудняло перемещение Бьёрна на север. Но он прошёл Севилью, побывал в огромной и величественной Кордове, одних только жителей в которой насчитывалось более 400 тысяч (второй по величине, после Константинополя, город в Европе того времени). После этого отправился в Мурсию, а оттуда в Валенсию. Он держал свой путь в графство Барселона, о котором помнил по рассказам отца, рассчитывая на помощь, надеясь, что там, кто-то помнит барона Олафа Бриана, когда-то проливавшего свою кровь за эти земли.
Нанявшись телохранителем к богатому арабу, Бьёрн достиг тайфы Сарагоса, которая с трёх сторон граничила с христианскими землями. Ещё один рывок, и вот она, Барселона! Но тут, в Сарагосе, с Бьёрном случилось непредвиденное.
Он влюбился.
Глава одиннадцатая
Впервые он увидел её, когда проходил по узкой и грязной улочке города, направляясь к часовне Девы Марии. (Базилика-де-Нуэстра-Сеньора-дель-Пилар, посвящённая Деве Марии и названная в честь её предпологаемого появления здесь в 40 году. Считается первой в истории святыней в честь Богоматери. Первое христианское святилище появилось здесь во II веке. В XI веке, представляла собою небольшую часовню).
Не к лицу было свирепому туарегу поклоняться христианским святыням, но Бьёрн хотел, хоть издали, полюбоваться ею, вдохнуть запахи ладана и миры, надеясь, что на него снизойдёт Божья Благодать.
В первое время, завоевав эти земли, арабы довольно милостиво обходились со своими новыми подданными, щадя их религию, культуру и язык. Старая римская аристократия и вестготская знать, желая сохранить свои привилегии, массово переходила в ислам. А христианам и евреям, в основном из бедных слоёв населения, не желающих менять веру, было разрешено молиться своим Богам, в обмен на выплату ежегодного налога.
Так вот, он шёл, как вдруг застыл поражённый, очарованный звонким и нежным девичьим голоском. Она сидела на ступенях глинобитной лачуги, и пела о маленькой птичке, воспылавшей страстью к солнцу. И желая достичь предмета своего обожания, птичка полетела всё выше и выше к солнцу, пока не опалила крылья о его горящие лучи, и умерев, не упала на дно самого глубокого и тёмного ущелья.
Этот чарующе-волшебный голосок, словно опутал Бьёрна с ног до головы, заставив его сердце учащённо забиться. Своим единственным зрячим глазом, он глядел на юную певунью, любуясь её красотой, нежным и стройным девичьим станом, более не видя и не замечая ничего и никого вокруг.
Когда девушка окончила петь, Бьёрн ещё долго стоял, как громом поражённый, пока наконец, стряхнув оцепенение, не сделал пару шагов и не подошёл к ней.
– Кто ты, красавица?! Твой голос, подобен голосам ангелов небесных! Я никогда и нигде не слышал такого божественного пения! Спой ещё! – словно в забытии, говорил Бьёрн.
Девушка подняла свою голову, и посмотрела в его сторону, прислушиваясь к словам. И тут, Бьёрн заметил, что она слепа. Её большие, прекрасные, тёмно-карие глаза, опушенные длинными ресницами, смотрели на него, не видя.
Встревоженный, из лачуги, прихрамывая, вышел невысокий седой старик, и положа руку на голову девушке, загородил её своим телом.
– Кто ты? Зачем пристаёшь к моей дочери? Чего тебе надобно?
Хищный, привыкший брать всё и сразу, на этот раз Бьёрн решил проявить христианское смирение и добродетель. Посмотрев, хмурым взглядом, на отца девушки, на его рванную и старую рубаху-джалабию, на босые ноги, на платье девушки, залатанное в некоторых местах, он отошёл на пару шагов и сказал:
– Я очарован пением твоей дочери, уважаемый. Восхищён и очарован. Я много чего повидал в жизни, бывал в разных странах, знавал многих женщин, но никогда не встречал такой прекрасной красавицы, как твоя дочь.
Бьёрн порылся за пазухой, и достал кованный серебряный браслет, в виде змейки, с изумрудными глазками.
– На вот, держи, твоей дочери от меня, в знак благодарности и признательности.
Через силу он оторвал взор от самой красивейшей девушки, виденной им в жизни, и на тяжёлых, негнущихся ногах, пошёл прочь.
На перекрёстке он остановился перед лавкой торговца рыбой. Услужливый хозяин выскочил из-за прилавка, желая предложить свой товар, но оробел, увидя грозного туарега.
– Расскажи, кто та девушка, которая живёт в-о-о-н в том доме?
Торговец рыбой, проследил за рукой туарега, и с готовностью кивнул головой. Слова посыпались из него, как горох из дырявого мешка.
– Где? Это? Это дом бедняка, гончара Мусы. Живёт он, со своей дочерью Ламией. Этот нечестивый Муса – был зимми (иноверец), а стал мувалладом (муваллады или мосарабы (букв. ставшие арабами – христиане принявшие ислам). Никому не хочется платить джизью (джизья – подушный налог с иноверцев), и многие из них перенимают нашу веру, и якобы чтят Аллаха и поклоняются пророку Мухамеду. А сами, по ночам, тайно молятся своим призренным богам! Я сам видел, как в хижине этого неверного, этого Мусы, почти до рассвета горел свет! Зачем истинно правоверному, жечь свечу до рассвета? Вот! И я тоже говорю! Молится он тайно своему христианскому идолу! Этот Муса, вообще, тёмная лошадка! Отродью шайтана – христианам, запрещено жениться на наших правоверных женщинах. А этот Муса? Обольстил и соблазнил женщину из хорошего рода, не иначе как колдовством, и женился на ней! Конечно, он принял истинную веру, но я уверен, продолжает тайно поклоняться своему распятому богу. Жена его умерла при родах, дочери Ламии, две зимы тому, оспа выела глаза. Видать Аллах не простил им этой греховной связи и карает нечестивых…
Бьёрн, в бешенстве, схватил торговца рыбой за шею, и едва не свернув её, прорычав нечто свирепо-невразумительное, отшвырнул того прочь.
Глава двенадцатая
Возле развалин старинного римского театра он нашёл подходящий караван-сарай, где к услугам посетителей, были чистые и не пыльные ковры, без клопов и блох, чайхана для приёма пищи, и традиционная баня. Здесь он и поселился, и теперь каждый день, ходил к дому Мусы, любоваться и слушать божественное пение Ламии. А девушка, словно чувствуя его ежедневное посещение, пела ещё прекраснее, звонче и ярче. В один из дней, она подняла вверх свою тонкую ручку, и солнце блеснуло на подаренном Бьёрном браслете. А когда она улыбнулась, Бьёрн был вне себя от восторга! Он готов был скакать и прыгать прямо здесь, посреди улицы! Схватить Ламию, обнять, крепко прижать к груди, нести её хоть на край света, и целовать, целовать, целовать, её прекрасные уста, щёчки, глаза!
Он помнил слова своего дяди Рейнольда, и до поры, до времени, целиком и полностью, был с ними согласен и поддерживал их. Но видимо, в жизни каждого мужчины, наступает период, когда он задумывается о женщине, о женитьбе, о своей собственной семье, своём доме, о своём собственном очаге, о наследниках рода и продолжателях дела.
И для Бьёрна такой период настал.
Он, которому было уже более сорока лет, он, много чего переживший в жизни, повидавший горе, страдание и смерть, робел как прыщавый юнец, когда наконец-то решился наведаться в дом гончара Мусы и поговорить с ним.
Бьёрн долго не решался начать разговор, стоял и мялся, рассматривая нехитрый товар гончара, выставленный на прилавке у дома. Всё-таки, он нашёл в себе силы, и медленно, подбирая слова, начал трудный разговор:
– Уважаемый, вот уже много дней подряд, как ваша дочь, услаждает мой слух своим божественным пением, а её красота, пленяет мой взор. Я хотел бы… Хочу… Взять вашу дочь в жёны.
Муса с испугом, и в то же время с осторожным любопытством, смотрел на этого здоровяка-туарега, окидывая взглядом его высокую и могучую фигуру, широкие плечи, голубо-синее глаза, смотревшие прямо на него, богатую одежду, меч, в обшитых золотом ножнах, и сам, не знал, что и сказать.
– Мы живём не богато… – пролепетал он, жестом руки, по закону гостеприимства, приглашая гостя в дом.
– Я готов заплатить положенный махр! (Махр – у мусульман, имущество, которое во время свадебного сговора, муж выделяет жене).
– Вряд ли, такому знатному воину как вы…
– Я отдам всё, что у меня есть!
Муса жестом руки, отклонил предложение Бьёрна.
– Деньги меня не интересуют. Счастье дочери, вот что для меня важно.
– Я люблю её!
– А она? Любит вас?
Бьёрн застыл. Он как-то не думал об этом и опустив голову, тяжело вздохнул.
Ламия, всё это время, была в соседней комнате, огороженной холщовой занавеской, от той, где происходил разговор отца с добрым и нежным человеком, как она успела понять из их ежедневных свиданий, с трепетом в девичьем сердце, прислушиваясь к разговору.
– Я… не знаю…
– Я думаю, пусть сама Ламия скажет, пусть сама выберет свою судьбу.
Как утопающий хватается за соломинку, так и Бьёрн ухватился за это предложение Мусы, и поспешно кивнул головой.
Муса прошёл за занавеску, о чём-то долго и тихо говорил с дочерью, а затем вывел её за руку, и подвёл к Бьёрну.
Маленькая и стройная Ламия, подняла свои руки вверх, и чуть дрожащими пальцами, нежными и холодными, коснулась лица Бьёрна. Она ощупала его спутанные, длинные волосы, провела пальцами по лбу, по глазам, он не протестовал, когда она откинула покрывало с его лица, и провела руками по щекам, задержав свои пальчики и нахмурившись, на шраме на левой щеке. Нежно погладила его небольшую бороду, коснулась шеи, могучих и широких плеч, затем вновь подняла руки выше, продолжая исследовать и изучать его лицо.
Бьёрн, когда его касалась любимая Ламия, млел от восторга, едва удерживаясь, чтобы не начать осыпать поцелуями её нежными пальчики, желая, больше всего на свете, обнять её, и крепко, крепко, прижать к своей груди!
Ламия обернулась к отцу, улыбнулась и прижалась к груди Бьёрна. Тот, потеряв голову от восторга, сильно, но нежно, впервые обнял любимую, прижав её к себе.
«Я увезу тебя! Далеко, далеко! Сначала в Барселону, там мы поженимся по-настоящему, по нашим, христианским обрядам. В церкви! Ведь, что может быть более богоугодным делом, чем вернуть Христу, Господу Богу нашему, заблудшую душу, долго пребывающую во мраке язычества! А потом, мы поедем в Бриан, к моему отцу. Он полюбит тебя, как люблю тебя я. Ведь как тебя можно не любить! И там, мы будем жить, долго и счастливо!».
Но отъезд в Барселону, пришлось отложить. Сначала опасно заболел Муса, едва вырвавшийся из цепких лап смерти, а затем, из-за тяжело протекавшей беременности Ламии. Но когда она благополучно освободилась от бремени, родив Бьёрну сразу двойню – девочку и мальчика, он был вне себя от радости и восторга! Он крепко обнимал и нежно целовал, ещё слабую после родов любимую Ламию, прижимал к груди детей, носясь с ними по комнате, счасливо смеясь.
Он тут же засобирался с семьёй в Барселону, собирая припасы, купив повозку, лошадей, желая, всенепременно, как можно скорее, окрестить детей.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава первая
Сразу же после разгрома византийцев у Мельфи, нормандская армия уже стояла у Реджо, готовясь к завоеванию Сицилии.
Тысяча пехоты и тысяча кавалерии, весьма внушительная сила. Из них самих нормандцев, было чуть более восьми сотен. Джефрой Сфондрати и его купцы-компаньоны, помимо ещё большего числа кораблей (заранее обговорив ещё большую долю прибыли), предоставили Гвискару три сотни хорошо экипированных и вооружённых конных воинов, из числа охранников их караванов. Также много знатных лангобардов, сеньоров и баронов, со своими людьми, присоединились к войску герцога Апулии, Калабрии и Сицилии. И некоторую часть армии, представляли греки, из числа тех, что населяли Южную Италию.
Всю эту разноплеменную ораву, надо было кормить, что было проблематично, учитывая то, что земли Южной Италии были разорены долгой войной. И их надо было содержать, платя жалование, пока они не взбунтовались и не разбежались.
Разведка у арабов не дремала, и Ибн аль-Хавас, узнав о сосредоточении армии христиан у Реджо, усилил гарнизон Мессины восьмю сотнями воинов, и приказал им выйти к мысу Фаро, чтобы отразить возможное нападение врага. К тому же, напуганные февральской высадкой Рожера, арабы усилили наблюдение за берегом, выставили во множестве сторожевые посты, возвели дозорные башни, перекопали дороги, устроили засеки и укрепления, и завалили камнем все возможные места для высадки. А в самом Мессинском проливе, крейсировали их 27 боевых кораблей.
Роберт торопился.
Он, переговорив с Рожером, вызвал к себе Ансальдо ди Патти.
– Ты говорил, что в Мессине у тебя есть люди?
От обычной словоохотливости ди Патти не осталось и следа. Он стал необычайно сух и сдержан.
– Да, Ваша милость герцог.
– И что они могут, в нужный момент, открыть городские ворота.
– Да, Ваша милость.
– Кто они? Что это за люди?
– Надёжные люди. Воины.
Роберт несколько мгновений подумал. Воины. А он то надеялся на подкуп городской стражи. А тут, неизвестным ему людям, придётся с боем открывать ворота. Справятся ли они? Смогут ли? Как пройдёт то, что он задумал?
Он принял решение. И, с высоты своего роста, наклонился к ди Патти, и что-то долго шептал тому на ухо.
– Ты всё понял?
– Да, Ваша милость герцог.
– Учти, что об этом знаю я, мой брат, и ты. И если что-то пойдёт не так, я собственноручно изрублю тебя на куски. Ты будешь молить меня о смерти!
– Не сомневайтесь, Ваша милость, всё будет сделано в лучшем виде.
– Рожер, присматривай за ним.
Рожер кивнув, подозвал Одо Бриана, и приказал ему глаз не спускать с Ансальдо ди Патти.
Кликнув своего особо доверенного слугу, ди Патти, взяв у него письменные принадлежности, на маленьком клочке какой-то тряпки, начал что-то царапать.
Не знающий грамоты Роберт, но знающий, как выглядят буквы, заглянув ди Патти через плечо, увидел какие-то непонятные точки, линии, кружки.
– Это что ещё за хрень?
– Это тайнопись, Ваша милость. У моего человека там, по ту сторону пролива, есть ключ, к расшифровке этих знаков, и он поймёт то, о чём я написал.
– А как ты собираешься доставить это на Сицилию? Сам отправишься вплавь? На лодке? Как? У меня нет времени ждать так долго!
– Не волнуйтесь, Ваша милость. Завтра же, от моего человека с Сицилии, придёт ответ, что он принял сообщение и готов действовать.
– Завтра? Как?
– При помощи голубей, Ваша милость.
И ди Патти, вытащил из клетки, принесённой слугой, голубя, и привязав к его ноге тряпицу с тайнописью, отправил того в небо.
– Завтра, Ваша милость, этот голубь вернётся назад, и принесёт сообщение от моего человека.
Роберт подивился невиданным, хитроумным выдумкам, и покрутив головой, сказал только:
– Помни, если что пойдёт не так… То я тебя…
Глава вторая
17 мая 1061 года, отслужив литургию, прослушав проповедь и получив отпущение грехов, передовой отряд норманнов под командованием Рожера Отвиля, как только стемнело, отправился покорять Сицилию.
Благополучно обойдя корабли арабов в проливе, они вышли в Ионическое море. Готфрид Ридель и его капитаны, вели суда по им одним известным приметам, и ближе к полуночи повернули их к берегам Сицилии. Самые зоркие матросы, взобравшись на мачты и стоя на носу кораблей, вглыдываясь в чернеющий берег.
– Вон! Вон! Огни! Огни на берегу! – закричал один из вперёдсмотрящих.
Рожер и Ридель стали смотреть на берег.
– Три костра, и пять маленьких огоньков в виде креста. Мы прибыли точно.
В начинающем рассвете Ридель оглядел все свои корабли.
– Удивительно, что в этой темноте никто не потерялся и не отстал. Все на месте.
Серло Отвиль тронул Рожера за плечо.
– Разреши мне первым. Вдруг что-то пошло не так, и там засада.
Как не хотел Рожер первым вступить на землю Сицилии, он мгновение подумал, кивнул головой.
– Давай!
Когда днище корабля зашуршало по песчаной отмели, Серло и десяток его воинов, спрыгнули и по пояс в воде побрели к берегу. На кораблях все следили за ними, готовясь, в случае малейшей опасности, прикрыть их стрельбой из луков и из двух баллист.
Вот Серло вышел на берег. Тут же, с песчаного откоса, к нему спустился человек. Пока Серло разговаривал с ним, его воины обшарили берег.
– Вроде всё спокойно, – прошептал Рожер. И в потверждение его слов, Серло, повернувшись лицом к кораблям, поднял вверх, щит и копьё. Первый луч встающего солнца, блеснул в наконечнике копья Серло. Рожер посчитал это добрым знаком.
– Бог за нас, братья мои! Вперёд! – и пять сотен воинов, вслед за ним, начали прыгать в воду.
Несколько кораблей, подошли к указанному лазутчикам с берега месту, и сбросив сходни, начали выгружать лошадей.
К Рожеру подошёл человек, первым встретивший на берегу Серло. Ничем не примечательный, ни молодой, ни старый, обычное смуглое лицо, которых множество на Средиземноморье, ни каких особых примет, ни шрамов, одетый как пастух.
– Меня зовут Николо Камулио, сеньор граф, и я, к вашим услугам.
– Ансальдо ди Патти говорил, что ты можешь тайно провести нас к Мессине?
– Да сеньор граф, именно за этим я здесь. Мои люди здесь кругом, и будут следить, чтобы нас никто не заметил.
– Веди!
Лесными и горными тропами, одному ему ведомыми, Камулио повёл их к Мессине.
Они, ведя лошадей в поводу, спустились с каменистого кряжа, и один за одним, быстро, пересекли мощённую булыжником, построенную ещё римлянами, дорогу.
Лошадь Рожера, беспокойно заперебирала копытами и запрядала ушами. Тут Рожер и сам, среди пряных ароматов цветущего разнотравья, учуял острый запах свежей крови, и нахмурившись, направил копьё в спину Камулио.
Кусты колючего и непролазного терновника зашевелились, и на тропу перед ними выползло что-то косматое и лохматое.
– О, Боже!
Это чудовище, человек, дикий, весь заросший длинными волосами, обряженный в козьи шкуры, держа в руке огромный окровавленный кремниевый нож, подобострастно согнулось в поклоне, и приблизилось к ним.
– Двое, мужик и баба. Шли из Таормины в Мессину.
Рожер едва понял суть этих слов, сказанных на искажённом греческом языке.
– Больше никого? – спросил Камулио.
– Н-е-е-е, – косматое чудовище замотало головой, обнажив в усмешке, оскал гнилых зубов.
Камулио кивнул, и взмахнув рукой, повёл рыцарей дальше.
Рожер, из любопытства, раздвинул копьём кустарник, и увидел дёргающиеся в предсмертных судоргах ноги мужчины, мёртвое, с перерезанным горлом тело женщины, и насилующее её ещё тёплый труп, такое же косматое и страшное чудовище.
– Мои люди! – с гордостью сказал ему Николо Камулио. – Охраняют, чтобы никто нас не заметил.
Вскоре он вывел их к южным воротам Мессины.
В этом, как раз и состоял хитроумный план Роберта Отвиля. Узнав, что арабы сосредоточили все свои силы к северу от Мессины, он решил атаковать их с юга.
Рожер, Серло и Камулио, поднявшись на холм, скрываясь в роще, смотрели на возвышающиеся впереди стены Мессины и на южные ворота города.
– Сигнала нет!
– Не волнуйтесь сеньор граф, он будет.
– Когда? Время идёт! В любой миг нас могут обнаружить.
– Скоро, сеньор граф. Скоро. Вы просто не знаете этого человека…
– Рожер, смотри!
Серло показал рукой на приближающийся к городу большой караван.
Десятки навьюченных верблюдов и мулов, несколько тяжелогруженых повозок влекомых быками, пара сотен воинов, чьи начищенные доспехи, ярко сверкали на солнце, и богато разукрашенный большой паланкин, который несли два десятка рабов-нубийцев.
– Кто-то важный следует в город. Как не вовремя!
Серло поцокал языком.
– Богатая добыча!
– К дьяволу добычу! К дьяволу вашу жадность! Она погубила всё в прошлый раз! – Рожер застонал. – Этот караван, нам всё испортит. Дьявол!
– Может, атакуем? – неуверенно закинул Серло.
– Придётся. Сейчас они спустятся в ложбину, и их будет не видно с городских стен. Там. Только тихо.
– Смотрите сеньор граф, смотрите! Сигнал!
Рожер, с замершим сердцем, смотрел на южные ворота города, над которыми теперь, трепеща на ветру, возвышалось большое белое полотнище, с красным крестом на нём.
Их увидел мальчишка-пастушок, пасший на лужайке овец, и со всех ног бросился к городу.
Гвилим Спайк, спокойно и не торопясь, наложил на тетиву стрелу, и худенькое тело мальчишки, буквально взвилось в воздух, насквозь пронзённое мощной стрелой, а затем упало на землю, затихнув. Густая и высокая трава, скрыла его.
– Теперь нельзя терять времени! Серло, бери сотню воинов, и на тебе караван! А я, в Мессину!
Глава третья
Штурм Мессины окончился, даже толком не начавшись.
Когда Рожер, во главе своего отряда, по кварталам пригорода, мимо многочисленных домов и лачуг, пугая в панике разбегающихся жителей, подлетел к южным воротам города, они распахнулись, и в проёме его встретил рослый человек, с густой чёрной бородой, все доспехи которого были забрызганы кровью.
– Путь свободен, сеньор, прошу, – и приглащающим жестом окровавленным мечом, показал Рожеру на Мессину.
У ворот валялись тела их недавних защитников, и несколько трупов наёмников, захвативших эти самые ворота.
Рожер, пока его воины, шумной лавой, влетали на улицы города, придержал своего коня и обратился к командиру наёмников.
– Как тебе зовут?
Наёмник портяс головой, сгоняя с глаз пот и кровь.
– Не всё ли равно, сеньор. Дело сделано, ворота открыты. А кто я, как меня зовут, не важно.
Наёмник, увидя, что возвышающийся над ним норманн нахмурился, он не испугался, нет, его гнева. Он просто так устал, за эту бессонную и тяжёло-кровавую ночь, за наполненные тревогой и суетой предыдущие дни, что сейчас, он, ну никак не хотел ссориться и ввязываться в драку с этим норманном. Ему было щедро заплачено, именно за открытие ворот, и он, и его люди, сделали это. Теперь он был свободен и мог уходить, в будущем ожидая нового заказа. Но этот норманн, направив на него коня, перегородил ему дорогу. Глядя на норманна, он слышал, как неодобрительно загудели его люди. Как они, усталые, встают на ноги, и беря в руки оружие, подходят к ним. Но он так устал…
– Можете называть меня Жакопо Саккано, сеньор.
– Я Рожер Отвиль, граф Калабрии. Там, – и Рожер повёл рукой в сторону холмов, – мои люди потрошать какой-то богатый караван. Помоги им. И часть добычи твоя. И, – Рожер отцепил от пояса туго набитый византийскими монетами кошель-борсу, кинул в руки Саканно, – это вам, за труды.
Залитое кровью лицо Саканно расплылось в широченной улыбке. Он, подняв руку вверх, потряс кошельком, слыша теперь одобрительные возгласы своих людей.
– За плату, сеньор граф, мы завсегда готовы сделать всё. Вперёд, волки!
Полстотни воинов Рожера, пока остальные растеклись по улицам города, гася незначительные очаги сопротивления, перегораживали прилегающие к воротам улицы баррикадами, на случай возможной контратаки арабов. Они заходили в дома, попутно грабя их, и убивая не успевших сбежать жителей, особо не разбирая, где араб, где еврей, а где и христианин, и выбрасывали из окон и вытаскивали из дверей тяжёлую мебель, стаскивая её на баррикады.
К Рожеру, на прихрамывающей лошади, подъехал Серло. Лицо его, несмотря на рану, полученную им в бою, лучилось улыбкой.
– Это был кади (кади – у мусульман судья-чиновник, назначаемый правителем и вершащий суд). Доверенный человек Ибн аль-Хаваса. Он его отправил сюда, присмотреть за городом. И не поверишь, он вёз гарнизону Мессины деньги на плату! Много денег, Рожер!
Под натиском нормандцев, город пал. Более-менее значительного гаринзона, который мог бы оказать сопротивление, в городе не было. Он весь был выведен на север от города, ожидая возможной высадки норманнов. Так, по десятку воинов для охраны ворот, сотня для поддержания порядка, и сотня, охраняющая дом наместника. Жители в панике разбегались, кто в гавань, чтобы найти спасение на кораблях, кто через ворота, прочь и с города, а кто спрятался, дрожа от страха. Норманны, настигая беглецов, найдя спрятавшихся, рубили всех беспощадно.
Один молодой и знатный араб, влёк по улицам города свою красавицу сестру, стараясь спасти её от разъярённых врагов. Но увидя, что спасения нет, что они со всех сторон окружены, он не раздумывая, зарубил сестру, и один кинулся в битву против десятка нормандцев. Где и погиб, сразу же, упав на тело своей сестры.
Когда жажда крови была утолена, они стали сгонять захваченных женщин, детей и рабов, на главную площадь города, чтобы в дальнейшем продать их. Сюда же сносили и всю захваченную добычу. Богатую!
Мессина пала!
Войско Ибн аль-Хаваса, узнав от беглецов об этом, не стало даже и пытаться отбить город, и бежало вглубь острова. Флот арабов в гавани, поспешно рубя якоря и ставя паруса, ушёл в Палермо.
Рожер, принимал поздравления от своих воинов, окидывал взором богатейшую добычу, объезжал залитые кровью и заваленные трупами улицы этого огромного города. Он дивился его мощным укреплениям, которые не помогли арабам. Смотрел на невиданные строения, фонтаны, и многое другое. Тут же, он отправил Роберту, на самом быстроходном корабле, гонца, с известием о взятии Мессины и ключи от города.
Роберт, со своей армией, был уже в море. Получив весть о таком быстром и неожиданном успехе, он, со слезами благоговейного восторга, принёс Богу благодарность за победу брата и христианского оружия, столь малокровную, среди истинных ревнителей и хранителей веры Христовой.
Глава четвёртая
Роберт с триумфом ехал по городу.
Рожер постарался на славу, и по его приказу, были спешно убраны с улиц трупы, отмыты от крови стены домов, выбитые окна и двери закрыты коврами и тканями. В восстановленных и вновь освящённых церквях, шли благодарственные молебны, славящие Христа, его непобедимое христианское воиноство, освободившее эти земли от мусульман. Гремели трубы, буцины и литавры. Воины, и христианское население города, в большинстве своём ромеи, радостными криками приветствовали и славили нового повелителя этой земли, желая ему многие лета.
У ворот роскошного дворца, ранее принадлежавшего эмиру Мессины, Роберт слез с седла, такого же, под стать ему, высокого и могучего коня. Здесь, под пристальным взором охраны, к нему подошла делегация из лучших жителей города. Выслушав их слова благодарности, заверения верности и преданности, Роберт принял от них подарок – длинный плащ из красного шёлка, поверх которого лежала герцогская корона, сделанная из чистого золота.
Во дворце, всё поражало воображение. И драпировки из шёлка, бархата, атласа на стенах, и гобелены, изображавшие различные охотничьи сцены, и ковры, лежащие на полах, где утопала нога в их мягком и пушистом ворсе. Мрамор, слоновая кость, искусно сделанная мебель из дорогих и редких пород дерева, фонтаны, огромный сад, с экзотическими, благоухающими растениями.
Всё это, Роберт, окидывал широким взгдядом, ноздри его раздувались, он шёл, прямой, с высоко поднятой головой, гордый тем, что отныне, всё это принадлежит ЕМУ!
– А там что? – кивнул он головой на великолепное строение за садом.
Рожер приблизился и сказал:
– Женская половина. Гарем бывшего эмира Мессины. Он не успел забрать его с собой, и все женщины достались нам.
– Ха-ха-ха!
Роберт, хищно и плотоядно, облизал губы. Вдали от супруги, грозной Сигельшаиты, он мог позволить себе расслабиться.
Он прошёл в большой, светлый зал, и с удовольствием сел в кресло, с высокой спинкой, предназначенное только для него, как для герцога и повелителя этих мест. Полукругом, перед его герцогским троном, встали его наиболее верные, преданные вассалы и особо приближённые сторонники. Теперь, от развлечений и радости, требовалось переходить к делу.
– Ди Патти, я бы хотел познакомиться с человеком, открывшим нам ворота Мессины, – он посмотрел на Рожера, тот кивнул, – Жакопо Саккано, кажется, чтобы выразить ему свою признательность и благодарность.
Ансальдо ди Патти немного вышел вперёд и слегка поклонился.
– К сожалению, это не возможно, ваша милость герцог. Названный вами Жакопо Саккано, сделал своё дело, получил плату и покинул город.
– Хм. Мне нужны такие люди как он. Я, может быть, взял бы его к себе на службу.
– И это тоже не возможно, ваша милость. Жакопо Саккано никому не служит. Он поклоняется только одному повелителю, это – деньги.
– Ты так хорошо его знаешь?
– Имел пару раз дела с ним.
– А если он нам понадобится, ты сможешь отыскать его?
– Кто знает, ваша милость, кто знает.
– А второй, Николо Камулио?
– Он тоже покинул город.
Роберт, смотревший прямо в глаза ди Патти, увидел, как что-то сверкнуло в них, и понял, что тот лжёт. Ну, или не до конца откровенен с ним.
– И что, этих людей, Саккано и Камулио, может нанять любой, кто предложит лучшую плату? Византийцы, арабы, генуэзцы, римляне?
Ему показалось, или действительно что-то на лице ди Патти дёрнулось? Какае-то тень пробежала по нему?
Ансальдо ди Патти неопределённо пожал плечами, и повторил:
– Кто знает, ваша милость, кто знает.
А Роберт взял себе на заметку следующее: надо приблизить к себе этого хитреца ди Патти, чтобы держать его на виду и в узде, и что надо обязательно найти этих Саккано и Камулио. Таких опасных людей как они, надо или приманить службой себе, или, если они откажутся – убить.
– Если снова столкнёшься с ними, то передай им, что мне нужны такие люди как они. И что людям подобным им, я щедро плачу. Очень щедро!
Роберт, прихлопнув ладонью по трону, обернулся к остальным присутствующим.
– Итак, собратья мои, с Божьего благословения, с Его помощью, мы овладели Мессиной! Этот прекрасный город, наш!
Воссторженный рёв тех, к кому он обращался, вырвался из зала, и был подхвачен многосотенной толпой воинов, собравшихся у дворца.
Подождав пока утихнут крики, Роберт облокотился и подал всё своё тело вперёд.
– Мы должны сделать Мессину, нашим надёжным оплотом на этих землях! Крепостью, откуда мы будем вести дальнейшие завоевания! Возвращая НАШИ ЗЕМЛИ в лоно истинной христианской церкви!
Снова восторженный, многосотенный рёв.
– Рожер, все, кто поклоняется Аллаху, нет, не убивать. Всех мусульман изгнать из города! Когда мы пойдём дальше, мы должны быть спокойны за безопасность наших тылов.
Роберт откинулся на спинку трона.
– Мусульман изгнать, конечно же, избавив их от всякого имущества. Ха-ха-ха! Пусть отправляются к дьяволу в пекло налегке! Пусть объедают Ибн аль-Хаваса! Ха-ха-ха! Ты, Вильгельм де Мале, займёшься приведением в надлежайший вид укреплений города. Надо обновить стены и башни, насыпать осыпавшиеся валы, выкопать ров, укрепить ворота. Сгоняй на эти работы, всех жителей! Мужчин, женщин, детей, стариков! Всех! Да, и найди людей, сведующих в ведении огня из баллист и катапульт. Их много на стенах, а управлять ими некому. А-а-а, мой дорогой и верный друг Ридель! Ты тоже, Готфрид, не останешься без дела. Тебе и твоим морякам, я поручаю сооружение башни при входе в гавань города. Строй как следует, и должным образом укрепи её. Также на тебе и связь с нашими владениями в Италии. Не спускай глаз с арабского флота, смотри, чтобы они не заперели нас здесь, не забывай и об этих чёртовых византийцах. Имоген, подсчитай все запасы зерна и остального продовольствия, и прикинь, что можно оставить здесь, а что отправить в Италию. И учёт всех захваченных трофеев и добычи, тоже на тебе. И смотри, чтобы ничего не прилипло к твоим жадным рукам! Иначе, отрублю их по самые яйца! Ты меня знаешь! Каждый воин должен получить свою долю добычи! Джефрой Сфондрати, поможет тебе в этом. Маркус, тебе я поручаю приведение в надлежащий вид всех церквей города. Церковная утварь, священники, монахи, клир, это всё на тебе. Считай, что я тебя назначил епископом города. Наш добрый друг, папа римский Николай II, позже утвердить тебя. (Не странно ли, что партия церковных реформаторов, пришедшая к власти в Риме, яростно борющаяся за инвеституру (право назначать епископов и аббатов, за то, кто имеет на это право – светские правители – короли, герцоги, графы, или только папа римский), всячески поддерживала и поощряла Роберта Отвиля, не возмущаясь утверждала все его назначения на высшие церковные должности). Да, и найди место, где мы воздвигнем большой и величественный собор, в благодарность Господу Богу нашему! Ты, Серло, возьмёшь пару сотен рыцарей, и охраняй окрестности. Если сарацины задумают напасть, я должен как можно раньше знать об их приближении.
Вроде всё, на сегодня. А теперь, пришло время веселиться! Хорошо выпить и поесть, и воздать хвалу Господу, в честь такой славной победы!
Столы для знати накрыли во дворце, а для простых воинов, пир был устроен в саду. Те же, кому не повезло, кто должен был нести стражу на стенах и у ворот, с завистью поглядывали на зарево от множества факелов и смоляных бочек, прислушиваясь к доносившимся оттуда пьяным крикам, песням, смеху, повизгиванием женщин.
Глава пятая
Ибн ат-Тимнах подошёл к большой карте, лежащей на полу, искусно изображённой на большом куске бычьей кожи.
– Во владения призренного Ибн аль-Хаваса, ведёт вот эта дорога – на юг до Таормины, а оттуда, вглубь Сицилии, по долине Алькантары, вдоль северных склонов вулкана Этны.
Вперёд вышел Рожер.
– А дорога на запад, через Рометту? Нам надо укрепить, как следует, горные перевалы, ведущие к Мессине, а сделать это, без обладания Рометтой, невозможно. В Рометте по-прежнему, командиром гарнизона, твой брат?
Ибн ат-Тимнах прикусил от негодования губу. Удивительно, что эти варвары, были так прекрасно осведомлены о дорогах и положении дел в Сицилии.
Роберт, всей свой могучей фигурой, навис над Ибн ат-Тимнахом.
– Так что, в Рометте, по-прежнему командует твой брат?
Ибн ат-Тимнах судорожно сглотнул и попробовал отступить, хоть немного, но наткнулся спиной на Серло Отвиля.
– Да.
– Решено, мы идём на Рометту, в твои бывшие владения. Насколько нам известно, там, большинство населения, почитает Христа. И там мы можем рассчитывать на поддержку.
Через неделю после взятия Мессины, когда все основные работы, по привидению укреплений города в надлежащий вид были окончены, Роберт, оставив здесь сильный гарнизон – три сотни пехоты и две сотни рыцарей, – повёл остальное своё войско вглубь острова.
И никто из них, из тех, кто сейчас шёл вслед за Робертом, и предположить не мог, что борьба за обладание Сицилией, затянется на целых 30 лет, и что уже, их дети и внуки, будут продолжать и окончат её.
Прекрасно укреплённую самой природой, горную крепость Рометту, после того, как ей в 1038 году овладели византийцы Георгия Маниака, мусульмане ещё более укрепили, сделав практически неприступной.
Приблизившись к ней, Ибн ат-Тимнах послал гонца, и вскоре, ворота этой крепости распахнулись, и из них выехала небольшая кавалькада всадников.
– Это мой брат Махди, – гордо сказал Ибн ат-Тимнах.
Приблизившись, Махди соскочил с седла своего коня, и подойдя, низко поклонился Ибн ат-Тимнаху, поцеловав край его одежды.
– Повелитель, я знал, что ты вернёшься, и не поддался на уговоры врагов предать тебя. Рометта твоя! Весь гарнизон, предан тебе и хранит верность, о повелитель.
Ибн ат-Тимнах пожевал губами и поёрзал в седле.
– Махди, я больше не повелитель этих земель. Вот новый повелитель, герцог Роберт. Я поклялся служить ему, и жду, что ты поступишь также.
Махди, аж отшатнулся! Он то думал, что его брат, нанял этих варваров-франков, чтобы вернуть себе почёт, а семье уважение и силу. А тут…
Но делать было нечего. Он был предан своему брату, и раз тот, стал вассалом этого огромного франка, то и Махди, став на колени, на протянутом ему Коране, принёс вассальную присягу герцогу Апулии, Калабрии и Сицилии Роберту Отвилю.
Они шли прибрежной дорогой, держа море справа. Роберт, с рыцарями, как обычно вырывался далеко вперёд, а потом ругался, поджидая медленно топающую пехоту. Патрули Серло Отвиля, в стороны от дороги, вели разведку, попутно совершая набеги и грабежи, не делая особых различий между христианами или мусульманами.
И христианское население Сицилии, где восторженно и тепло, а где настороженно и враждебно, встречало нормандцев.
Глава шестая
– Наши песни и сказания, ещё хранят память о давних временах, которые были задолго до рождения Христа.
Тогда по земле ходил грозный воитель Сигурд, гордые Нибелунги ковали свои мечи, гномы, в глубине подземных чертогов, добывали руду и сокровища, а в зачарованных замках, среди священных дубрав, жили ясноглазые эльфы, владеющие волшебством. Тогда весь мир был другим.
Но могучий враг, враг самой жизни и всего живого, пришёл в тот давний мир. Злобные твари – злые тролли, драконы, гоблины, свирепые великаны – напали на мирные земли.
И великим было противостояние с тем врагом! Пали крепости эльфов, и последние из них покинули этот мир. В пламени огнедышащих драконов, погиб народ гномов. И только люди смогли устоять!
Но страшным для них было это противостояние! В ужасной и кровавой последней битве, сошлись люди и злобные твари! Шла эта битва долго, очень долго, и от горя, скрылось солнце, и на мир опустилась тьма. От грохота, стонали небеса, от пролитой крови дрожала земля, ветер, завывая, оплакивал погибших. Обе армии, и людей, и тварей, оказались разгромленными, и никто в той битве так и не победил.
После этого, на небе появилась луна, а на земле, начались моровые болезни, землетрясения, наводнения, и закончилось всё большим потопом.
Сумевшие выжить и уцелеть, люди и твари, перемешались между собой, и с тех пор, нет больше на земле, ни явного добра, ни явного зла. Всё смешалось, измельчала порода людей, умалилась человеческая жизнь, которая стала очень короткой…
– Чего рты разинули, слушая этого старого язычника! Богохульник! – подъехавший и услышавший рассказ Маркус Бриан, сидя в седле, кричал на молодых воинов, собравшихся возле телеги, на которой сидел Визигис. – Иисус Христос пришёл в этот мир, чтобы дать людям добро! Он, Великий Господь наш…
Разомлевшему от жары и тряской дороги Визигису, совсем не хотелось ссориться с епископом. Видать, всё-таки, прожитые годы брали своё, Он лениво, гоняя вшу, почесал подмышкой, провёл рукой по голой груди, видневшейся из распахнутой рубахи, и зевнув, непочтительно перебив Маркуса, вроде бы и не обращаясь ни к кому, сказал:
– Сколько времени прошло с прихода Христа? Двадцать, тридцать поколений? А что было на земле до него?
Задохнувшийся от гнева Маркус, двинув бока своего коня, направил его вперёд, расталкивая воинов.
– Еретик! – кричал, свирепея он. – Язычник! Падёт на тебя кара Господня, ибо слова твои есть грех!
Молодые воины расступались перед грозным епископом, и только один из них, ещё совсем мальчик, Уолтер Трани, бесстрашно встал перед конём, крепко держа в руке копьё.
Визигис слез с телеги, и как был – босой, без оружия и доспехов, с прищуром глядя на Маркуса, сказал:
– Может быть, я и говорю что-то не то, но я много чего повидал в жизни, Бриан, и знаю, что у епископов, как и у остальных людей, кровь красная.
Маркус, как это бывало с ним ни раз, почувствовал, как давний страх, холодной поступью пробирается в сердце. Как озноб пробегает по спине, как сводит живот, как начинают дрожать руки. Он оглянулся, но два рыцаря, приставленные к нему для охраны Робертом, отстали возле повозки, где смазливая гречанка, щедро раздавая воинам улыбки, торговала холодным вином. Надо было как-то самому выбираться. Но как? Как, чтобы не показать овладевшего им страха и не уронить собственного достоинства? Он не знал.
К его счастью, вдалеке раздался звонкий звук рога. За ним ещё один, и ещё. Всё войско встрепенулось, зашумело, загалдело и ускорило шаг.
Вскочил на ноги и Роберт, до этого сидевший под разбитым для него навесом, спасаясь от палящего солнца:
– Слава Богу! Это Серло! Звук его серебряного рога, я узнаю из сотен других!
На взмыленной, шатающейся от усталости лошади, в густом облаке пыли, к Роберту подскакал Серло, и не слезая с седла, покачиваясь, прокричал:
– Ибн аль-Хавас, собирает большое войско под Энной!
Глава седьмая
Роберт смотрел, как слуги, на щите, тащать какого-то рыцаря.
– Что с ним? – крикнул он.
– Свалился от жары, Ваша милость герцог.
«Ещё один. Дорвались до невиданных плодов, жрут их без меры, потом дрыщут кровавым поносом, а тут ещё эта чёртова жара. Так я скоро вообще останусь без войска».
Он досмотрел как слуги отнесли воина в тень, стащили с него раскалённую на солнце кольчугу, и начали брызгать в лицо и на грудь прохладной водой, а затем вернулся в палатку, чтобы продолжить прерванный разговор.
– Нас привела сюда рука Господа нашего! Чтобы прославлять имя Его и нести слово Его! Мы Его посланники, исполняющие волю Его! Мы пришли сюда, чтобы сражаться, во славу Его, а не бегать от врага, как трусливые зайцы! – войдя, сразу начал он.
Сидевший прямо на земле Серло, привалившись спиной к столбу, подпирающему свод палатки, почёсывая бороду, весёлыми глазами смотрел на дядю, покачивая головой, во всём соглашаясь с ним.
Рожер, до этого задумчиво ходивший по палатке, остановился, жадно ловя каждое слово брата.
Ибн ат-Тимнах, сидел опустив голову, выбивая по столу пальцами дробь.
Вильгельм де Мале, Руссель де Бейль, Рожер Криспин, Имоген, переглянулись между собой.
– Роберт, послушай, аль-Хавас, собрал чёртову уйму сарацин! Со всей Сицилии! Даже враждовавшие с ним ранее эмиры, прислали свои войска! – с жаром сказал Криспин.
– И никто не говорит о том, что мы должны бежать. Отступим, временно, в Мессину, и там дождёмся подкреплений из Италии, – более спокойно промолвил Вильгельм де Мале.
– Это самоубийство, с семью сотнями воинов, кидаться на тысячи сарацин! – поддержал их, не трус, но всегда осторожный, Руссель де Бейль.
Роберт, никогда не терпевший даже малейшего возражения, сейчас, спокойно выслушал своих сомневающихся, не верящих в успех и победу соратников.
– Моё самое страстное желание, заключается в том, чтобы избавить христианский мир от мусульман, и стать орудием возмездия Господа Бога нашего! В бою нас поддержит Святое Причастие и Святой Дух! Лучше верьте в Бога, чем в численность войск! Полагайтесь на Бога, который за праведные наши дела, вознаградит нас победой! Те же, кто падёт в борьбе за истинную веру, защищая и оберегая христианский мир, могут быть уверены в спасении своей души!
Маленький, семилетний Боэмунд, во все глаза смотрел на отца, восхищаясь им.
Когда все начали выходить из прохлады палатки под палящие лучи знойного солнца, Роберт задержал Рожера.
– Смотри, обычное полотно, спасает нас здесь от горячих лучей солнца. Видишь? Распорядись, чтобы все рыцари и воины, пошили себе накидки из белого полотна, и надевали их поверх доспехов. Это предохранит их от палящего солнца, и хоть немного избавит от жары.
Войско нормандцев спустилось с плато Маниака, названного так в честь победы двадцатилетней давности, этого прославленного византийского военачальника, перешло долину реки Симето, и углубилось во владения Ибн аль-Хаваса.
Здесь и произошла первая неудача.
Им не удалось с ходу взять, расположенную на скале, с высокими каменными стенами и глубокими рвами, крепость Чентурипе. После короткого штурма, Роберт, избегая потерь, отвёл свою армию, и пошёл на восток.
Стоя на скале, он смотрел на проходившее внизу войско. Да, многих он оставил в гарнизоне Мессины, Рометты, и других захваченных городах и замках. Некоторые погибли в стычках и битвах с сарацинами. Кого-то одолел кровавый понос, кто-то умер от болезней, а кто-то свалился от жары. И сейчас у него было едва ли семь сотен воинов. Из тех двух тысяч, с которыми он начал завоевание Сицилии. Своих воинов обещал привести Ибн ат-Тимнах, но разве его сарацины, сравняться в бою с нормандцами? Нет! Но Роберт не собирался отступать.
Сарацинский гарнизон бежал, и город Патерно сдался без боя. Дав здесь трёхдневный отдых людям и лошадям, Роберт повёл свою армию прямо к Энне, на битву с сарацинами Ибн аль-Хаваса.
Расположеная на высокой горе крепость Энна, к которой вела только одна единственная, крутая и извилистая дорога, была неприступной. Сами арабы, взяли Энну у византийцев в 859 году, после долгой и безуспешной осады, только лишь тогда, когда один перебежчик показал им заброшенную канализационную трубу.
Роберту, осаждать Энну не хотелось. Не хватало времени, людей и припасов, и после короткой, но кровопролитной схватки, его рыцари скинули сарацин с холмов, и подошли к водяным мельницам крепости.
Аль-Хавас не появлялся, и тогда, выманивая его на битву, нормандцы начали разорять и жечь окрестности города, и совершать набеги вглубь его территории.
Только на пятый день, звонкий сигнал рога дозорных, донёс весть, что войско сарацин выходит из города.
Глава восьмая
– Всё против нас! И большая численность чумазых сарацин, которые будут скатываться на нас с вершины горы, и то, что у нас нет запасов жратвы, ни людям, ни лошадям! Нет запасов мечей, копий, щитов, стрел! Нет за спиной крепости, куда мы могли бы отступить! У нас нет ничего! Ничего, кроме нашего мужества! Нашего мужества и Бога, который с небес, благосклонно взирает на нас! И с именем Божьим на устах, с Божьей благодатью в сердце, мы разгромим этих мусульманских собак! Сила Господня осенит нас, дабы мы, хоть и малы числом, смогли одолеть многих неверных! Идя в битву, помните – Господь мой – меч, опора, щит!
Семь сотен глоток христиан, после молитвы и причастия, встретили эти слова Роберта Гвискара, восторженным рёвом и стуком мечей, топоров, копий о щиты. Страшный шум и грохот поднялся над полем, которому вскоре предстояло стать полем битвы. Полем смерти, крови и страданий.
Несколько сотен мусульманских воинов, приведённых Ибн ат-Тимнахом, хотя он обещал Роберту тысячи копий, ещё на рассвете совершившие намаз и помолившиеся Аллаху, с удивлением смотрели на беснующихся франков.
На другой стороне поля, показались тысячи сарацин Ибн аль-Хаваса.
(Нет точных данных о численности войска Ибн аль-Хаваса. Хронист деяний нормандцев Готфрид Малатерра, очевидец этих событий, в своей «Сицилийской истории», оценивает войско врага в 15 тысяч. 15 тысяч, против 700 нормандцев. Если он даже и переоценивает численность войска Ибн аль-Хаваса, то всё равно, не стоит сомневаться – огромный перевес был на стороне сарацин).
Роберт вскочил в седло своего могучего коня, взял в руки копьё и щит, и покричав:
– Десница Божья, развеет как прах, всех мусульман! – повёл рыцарей в битву.
Едва ли две сотни рыцарей, бесстрашно атаковали 15 тысячное войско врага! Какой-то яростный, божественный восторг овладел ими, и они раскололи войско врагов! В прорыв ринулась пехота, и, один араб в бегстве падал на другого, всё смешалось у них в кучу, а нормандцы, избивая врага, покрывали их трупами землю.
Блестящая победа!
В битве было повержено 10 тысяч сарацин, число пленников было огромно, но Энну, с ходу, взять не удалось. Ибн аль-Хавас, отступил с остатками войска, в свою твердыню.
Трофеи были богатыми! Одних только лошадей, каждый рыцарь, получил по десятку. К этому добавлялся личный обоз Ибн аль-Хаваса, с драгоценной утварью, коврами и шелками, множество доспехов и оружия.
Потери нормандцев, составили всего одиннадцать убитых, и более двух десятков раненных.
Глава девятая
Одним из павших в этой битве, был старик Визигис. Он успел прикрыть щитом споткнувшегося и падающего Уолтера Трани, спасая его от смерти, но сам не уберёгся, и копьё, отчаянно защищающегося араба, проткнуло его насквозь.
Сейчас он лежал на груде шкур, плевался кровью, и улыбался, глядя на плачущего Уолтера Трани.
– Так и должно быть. Старики должны умирать, чтобы жили вы, молодые, и подвигами своими, продолжили наши деяния. Как там, в древней висе поётся:
– Мы стойко бились
Подошедший Одо Бриан, положил руку на плечо Уолтера, и ободряюще кивнул Визигису.
– Да старик, ты прав. От судьбы не уйдёшь. У каждого она своя. И когда наступает твой черёд, ничто не спасёт тебя от смерти.
Визигис попробовал улыбнуться Бриану, но содрогнулся в предсмертных конвульсиях.
– Я вижу её… Я помню тот день, когда я возжелал смерти… Тогда, в битве, пали три моих сына… Увидя их поверженные тела… лежавшие одно на другом… я кинулся в битву… искал смерти… но она… миновала меня… Все эти годы, я искал её…. И вот теперь… она пришла за мной…
И Визигис, прикрыв глаза, затянул строки из песни о Беовульфе:
– Морозным утром, в руках сжимая древки копейные, восстанут воины, но их разбудит не арфа в чертоге, а чёрный ворон…
Он так и умер, шепча слова песни, крепко сжимая руку на рукояти меча.
Осаждать Энну, по-прежнему не было никакой возможности, и Роберт отвёл своих воинов к озеру Пергуза. Имоген не замедлил вставить:
– Ведь именно на берегу этого озера, Аид похитил Прозерпину!
Нормандцы, не знающие древнегреческую мифологию, с удивлением посмотрели на кортконогого толстяка.
– Ридель! Отправишься в Мессину, с вестью о победе! Пусть радуются, пусть восхваляют и славят Господа, даровавшего нам эту победу! Рожер, Серло! Разоряйте, жгите, уничтожайте всё, во владениях Ибн аль-Хаваса! Этот сбежавший трус, должен запросить мира, и признать меня своим повелителем!
Весть о победе нормандцев, разлетелась широко и быстро, и в их лагерь, на поклон к Роберту, потянулись каиды, мелкие эмиры и владетели земель, всякая другая арабская знать. Низко кланяясь, прижимая к груди руки, не смея поднять глаз на высокую и могучую фигуру Роберта, они подходили к нему, с заверениями глубокой покорности. Щедрыми подношениями они покупали мирные договора и сдавали свои города, земли, замки, под власть нормандцев.
Даже эмир из далёкого Палермо, лежавшего на западной оконечности острова, прислал своих послов с богатыми дарами – великолепную, расшитую золотом, серебром и драгоценными камнями одежду из Андалусии (область в Испании), золотые и серебряные сосуды, мулов, с богатыми сёдлами и сбруей, и 80 000 золотых монет.
Роберт задумался.
– Маркус!
Епископ Бриан степенно и важно подошёл к герцогу.
– Мне жаль расставаться с тобой, но ты, более всего подходишь для одного дела. Ты образован, умеешь читать и писать, знаешь толк в хороших манерах, и именно ты, отправишься в Палермо, чтобы выразить тамошнему эмиру благодарность за дары. Заключишь с ним договор, и… Ещё одно…
Ансальдо ди Патти, ловко уловил суть мыслей Гвискара.
– Ваша милость герцог, у меня есть подходящий человек, для столь тонкого и деликатного дела. Он тоже священник, диакон, и зовут его Пётр. Его преподобие Маркус, будет так сказать, официальным лицом вашей милости, а Пётр, сделает всё остальное. Он разведает и укрепления Палермо, и численность гарнизона, и настроения жителей-христиан. Удобные подходы, места для осады и штурма, и всё остальное. Он сведущ в этом деле.
Роберт подивился уму ди Патти, то, как он сумел всё так точно понять, и потрепав его по плечу, сказал:
– Быть по сему. С тобой, Маркус, отправится диакон Пётр. Мы на войне, а на войне, побеждает тот, кто знает намерения врага. С Богом!
Простояв два месяца под Энной, в конец разорив все земли, всё ещё сопротивляющегося Ибн аль-Хаваса, собрав богатейшую добычу, с лихвой хватившую бы и на в десять раз большую армию, Роберт повёл своё войско на север острова.
Здесь в горах, прикрывая Мессину с запада от возможных атак сарацин, он заложил замок Святого Марка, поручив его оборону гарнизону под командованием Вильгельма де Мале.
Сан-Марко (ныне городок Сан-Марко д'Алунцио), стал первым нормандским замком на Сицилии.
Глава десятая
У ворот Мессины, Роберта встретил Готфрид Ридель.
– Прибыла твоя супруга, Сишельгаита.
Роберт скрипнул зубами с досады. Прощай славные пирушки и празднества с соратниками и побратимами, в объятьях женщин, из гарема бывшего эмира. Он вопросительно посмотрел на Риделя.
– Я успел вывезти всех шлюх за город, в свой замок.
Роберт с благодарностью посмотрел на друга.
– Ещё одно. Сишельгаита прибыла не одна, а с детьми.
Сразу после замужества, в положенный срок, Сишельгаита родила Роберту дочь, названную Матильдой. А вот сын, Рожер, родился, когда Роберт был в походе под Мельфи, потом последовал рейд на Сицилию, и вот, верная супруга, сама, в обнимку с детьми, поспешила на встречу к мужу.
Роберт, подумав о своём сыне и наследнике Рожере, которого сейчас увидит и прижмёт к груди, обернулся в седле, и как-то виновато посмотрел на своего первенца – Боэмунда, которому не светило никакое наследство, так как брак Роберта с Альберадой, был признан церковью незаконным и недействительным, а сам Боэмунд был объявлен незаконнорожденным.
И как-то померкла предстоящая радость от встречи с супругой и детьми, не радовали и не веселили празднично украшенные улицы Мессины, и толпы горожан, приветствовавшие победителей.
Сишельгаита привезла тревожные вести. 27 июля умер папа римский Николай II, и Гильдебранд, переговорив предворительно с князем Капуи Ричардом Дренго, выдвинул в новые папы епископа Лукки Ансельма I. Понятно было, что этот новый союз Рима и Капуи, может быть направлен, впервую очередь, против него – Роберта Отвиля, герцога Апулии, Калабрии и Сицилии. Было от чего призадуматься, и надо было торопиться к отъезду в Италию.
Не так как планировал, но всё-таки, Роберт устроил трёхдневные празднества в Мессине, в честь освобождения этих земель. Стараниями Джефроя Сфондрати, в городе была устроена ярмарка, куда купцы из Амальфи, Гаэты, Пизы, Генуи, Венеции, Неаполя, привезли много разнообразного товара. Были приглашены, входившие в моду, менестрели и трубадуры, артисты, выступающие с дрессированными животными, акробаты, пожиратели огня, фокусники, и знаменитые шуты из Ирландии. Горожане повеселели, приоделись в свои лучшие одежды, и радостно шумящая толпа, заполнила улицы города, толкаясь в торговых рядах на ярмарке, дивясь представлениям.
В самом дворце, был устроен пир, для ближайших соратников Роберта. Разнообразие блюд, редкие и дорогие вина, серебряная и золотая посуда, всё это радовало нормандцев, и веселило их душу. Взор их услаждали шуты, акробаты, дрессировщики, а слух, песни трубадуров и менестрелей. Правда, под строгим взором Сишельгаиты, пришлось отказаться от восточных танцев, которые мастерски, почти обнажёнными, танцевали женщины из захваченного гарема. Это вызвало уныние среди воинов, но щедрые подарки – земли и охотничьи угодья данные в лен, стада коз, овец, коров, редкое, прекрасно сделанное оружие, отличные, прочные доспехи, лошади, ковры и ткани, драгоценная утварь – которыми Роберт награждал своих особо отличившихся соратников и воинов, породило у них буйную радость, и долго не смолкали крики, прославляющие, столь достойного и справедливого герцога.
Помогал Роберту в роздаче подарков, Джефрой Сфондрати, который загодя составил на пергаменте списки особо отличившихся воинов, и приготовил дары. Каждому по заслугам.
Неожиданно для всех, этот, до этого скромный купчик, быстро пошёл в гору при герцоге, отодвинув в тень Имогена. К крайнему неудовольствию и злобе последнего. Джефрой Сфондрати, как только Роберт вернулся в Мессину, тут же предоставил ему список количества жителей города, рассказал, какими податями и налогами их можно обложить, назвал довольно приличную сумму, которую еврейская община, будет выплачивать за свою безопасность. Поведал, какие поля, сады, земли, есть в округе города, толково объяснил, сколько и куда можно поселить севров, какие доходы они будут приносить, и скольких воинов и горожан они прокормят. Наладив связи с купцами Италии, в будущем, он обещал Роберту, корабли купцов с товарами и из дальних земель – Прованса, Лангедока, Барселоны, и понизив голос, сказал, что через свои связи, он договорился с византийскими и арабскими купцами, которые тайно, контрабандой, будут доставлять в Мессину, всё, чем богаты их земли – шелка, ковры, прекрасных коней из Кападокии, превосходное оружие из Дамаска, пряности из Аравии и Египта, рабов, и многое, многое другое.
Раззинув рот, слушал Роберт, красочно описываемые купцом картины, то, как он заверял, что вскоре, Мессина, лежащая на пересечении торговых путей Востока и Запада, станет ещё более богатой. То, как в её гавани, будут толпиться корабли со всего Средиземного моря, а на рынке, не протолкнёшься от караванов приезжих купцов.
Не забыл упомянуть Сфондрати, и о таможенных пошлинах и сборах, которые будет оседать в казне герцога, сказочно обогащая его.
И теперь, на пиру, закончив с роздачей подарков, Джефрой Сфондрати восседал на почётном месте, по левую руку от Роберта, за столом избранных, куда допускались только Отвили, и их наиболее верные и преданные сторонники.
Глава одиннадцатая
На третий день пира, Роберт, по древнему обычаю предков, взяв в руки меч и насыпав немного муки и соли на его кончик, поднёс сыну, и тот, на руках у матери, губами и язычком коснулся его.
Тут же, молодой виночерпий из лангобардов Арнульф, под шумные, одобряющие, восхваляющие крики пирующих, понёс герцогу большую заздравную чашу, доверху наполненную дорогим кипрским вином.
Пресытившийся Грум, лежал у ног Тибо, уже не обращая внимания на объедки и кости, валяющиеся под столом. Но неожиданно он, когда Арнульф протянул чашу Роберту, огромной чёрной тенью метнулся через весь зал, и свалив Арнульфа на пол застланный тростником, положил свои мощные лапы ему на грудь, злобно зарычал, оскалив морду.
– Что за чёрт!
Воины, сидевшие рядом с Робертом, повскакивали с мест, обнажили мечи, и сгрудились вокруг него, с подозрением озираясь.
– Откуда взялось это чудовище?!
Шум и веселье постепенно стихло, когда даже до самых пьяных и буйных голов дошло, что произошло. Воины вскакивали со своих мест, тянули головы, подходили ближе, вынудив Отвилей теснее сплотиться вокруг Роберта и ощетиниться оружием.
Расталкивая толпу, вперёд протиснулся Одо Бриан.
– Ваша милость, это собака моего слуги Тибо. Не знаю, что на неё нашло, и чего она кинулась.
– Взбесилась?
– Убить бешеного пса!
– Убить!
Призыв к убийству был знаком и понятен, тут же он был подхвачен большинством находящихся в зале, и толпа, ещё более придвинулась.
Ансальдо ди Патти, осторожно ступая, с опаской поглядывая на оскаленного и ворчащего Грума, приблизился, опустил пальцы в винную лужу, понюхал их, лизнул, и изрёк:
– Судя по всему, вино отравлено, ваша милость герцог.
Напирание толпы сразу остановилось, и гомон утих. У всех, на языках и в головах, вертелся один вопрос: «Кто это сделал?».
Роберт покрутил головой, словно свободный воротник расшитой золотыми нитями рубахи стал его душить, скрипнул зубами и крепко сжал кулаки. Он вспомнил штурм Реджо, лучников, и огромную чёрную собаку, спасшую его там, и теперь снова, здесь в Мессине, сохранившую ему жизнь.
«Кто осмелился? Кто хочет убить меня?!» – он искал, и не находил ответа, настороженно оглядывая всех присутствующих. Под этим грозным взглядом, толпа подалась назад, опустив глаза и головы, словно чувствуя за собой вину.
– Уберите собаку! – крикнул Роберт. – Серло, ди Патти, этого гадёныша, – он кивнул на всё ещё лежащего Арнульфа, – в темницу. Допросите его. Я хочу знать, кто хочет меня убить.
Тибо оттащил упирающегося и ворчащего Грума, а Серло Отвиль, подойдя, легко поднял Арнульфа, хорошенько тряхнул его, и дав затрещину, повёл к выходу из зала.
– Я щедро награжу тебя Одо Бриан. Тебя, и твоего слугу.
– Мы ничего не сделали, ваша милость. Спасение вашей жизни, циликом заслуга Грума.
Роберт посмотрел на болшого чёрного пса, теперь спокойно лежавшего у ног Тибо, кивнул головой, взял на руки сына, и прикрывая собой Сишельгаиту, несшую двухлетнюю Матильду, пошёл в свои покои.
Рожер распорядился усилить охрану брата, но Роберт, никому не доверяя, отослал воинов прочь. Только семеро его телохранителей, старых, опытных и закалённых ветеранов, которые, если бы хотели, могли десятки раз убить его, и которым Роберт доверял целиком и полностью, остались возле дверей, ведших в его покои.
Всем оставшимся в зале, то же как-то расхотелось пировать и веселиться, и они, опустив головы, шёпотом переговариваясь, потянулись из дворца.
Глава двенадцатая
Распятый на кресте Арнульф, кричал и извивался под рукой палача. А Имоген смотрел на его мучения, широко раздувая ноздри, вдыхал запахи свежей крови, пота, страха, и чувствовал, как под туникой, наливается кровью и набухает его плоть.
За годы служения Пандульфу и Роберту, он заимел всё – власть, деньги, любовь хорошеньких мальчиков и прекрасных женщин. К его услугам было всё, чего бы он не пожелал. Он пресытился жизнью, и сейчас, только кровь, боль, страдание, мольбы о пощаде другого человека, возбуждали его.
Покрылся испариной лоб, и пот, горячей струйкой побежал по шее, вспотели ладони, задрожали колени, когда палач, особенно сильно ударил Арнульфа, а тот, дико и страшно закричал. Плоть восстала, и сейчас, подрагивая, приятно тёрлась об одежду. Имоген, едва сдерживал себя, чтобы не застонать от удовольствия.
Удар, ещё один, кровь, из свежей раны потекла по лицу на грудь, и Арнульф, уже не в силах кричать, бессильно повис на кресте. Новые запахи мочи и кала исходили от пытаемоего, Имоген прикрыл глаза, весь задрожал, и обжигающая жидкость, брызнула из плоти, орошая одежду и ноги.
Ансальдо ди Патти, стоя в тени, до конца досмотрел за изменениями на лице Имогена, всё понимания, что с ним происходит, ужасаясь виденному.
«Чудовищно! Это просто, чудовищно!».
И пока Имоген побежал переодеваться, Ансальдо заторопился к Роберту. Телохранители, убедившись, что у него нет никакого оружия, пропустили его.
– Ваша милость герцог, Арнульф, не долго запираясь, во всём сознался.
– Кто?
– Жирар Буональберго.
– Кто?!
– Жирар Буональберго. Он давно затаил на вас злобу и обиду, из-за развода с его сестрой.
– Твою мать! Я-то думал, что этот маленький, злобный карлик, давно уже сдох.
– Это не так, ваша милость герцог. Он поклялся вас убить, нанял Арнульфа и ещё двоих, их как раз уже схватили, снабдил несколькими ядами, и отправил ко двору вашей супруги. Они должны были, после того как убьют вас, убить и вашу жену и ваших детей от неё.
«Сука! Гнида! Гад! Ведь я, несмотря не на что, выполнил нашу часть договора! Ты, червь, сполна насытился кровью людской! Утолил свою жажду ненависти ко всем людям! Тварь! Слизняк! Мразь! Раздавлю!».
Запыхавшись, на своих толстеньких, коротких ножках, вкатился переодевшийся Имоген. Увидя ди Патти, он понял что опоздал, и бросил на соперника, взгляд полный злобы.
Роберт посмотрел на ди Патти и на Имогена. «Кому из них поручить? Старому, проверенному Имогену, или дерзкому и молодому ди Патти?». Оба они напряглись, в ожидании приказа герцога.
– Я ни хочу ничего более слышать о Жираре Буональберго. Никогда!
Имоген шумно задышал, а ди Патти вытянувшись, подал корпус тела вперёд.
– Ансальдо, сделай это. Только так, чтобы Альберада ничего не заподозрила.
Ди Патти не удержался, и кинул торжествующий взгляд на Имогена. Тот не остался в долгу, но злоба в его глазах, сменилась страшной ненавистью.
Глава тринадцатая
На следующие утро, на рассвете, дождавшись пока Роберт выйдет из церкви после мессы, и когда он останется один, особенно убедившись, что рядом нет Имогена, ещё спавшего в столь ранний час, ди Патти подошёл к герцогу и почтительно поклонился.
– Ваша милость герцог, у меня к вам дело.
– Какое? – Роберт остановился, выпрямившись во весь свой высокий рост, и нахмурясь, сложил руки на груди, ожидая, что Ансальдо снова заведёт неприятный для него разговор о Жираре Буональберго. Сзади него, положа руки на рукояти мечей, придвинулись телохранители, а за ними, настороженно озирали всех, выходивших из церкви, и толпу, снующую на площади, Рожер и Серло Отвили.
– Я бы хотел вам что-то показать, ваша милость герцог.
– Показывай.
– Не здесь. Для этого, нам надо совершить прогулку за город.
Роберт, ожидая нового покушения на свою жизнь, насторожился.
– Не берите много людей, ваша милость герцог, чтобы не привлекать внимание. Только нескольких, самых верных и преданных.
Роберт напрягся, но он не был трусом, и улыбка, тронула его губы.
– Хорошо. Старина, – обратился он к воину, старшему среди его телохранителей, – останешься здесь, побережёшь покой моей жены и детей. Рожер, Серло, поедете со мной. И вы, Рауль и Роберт, – обратился Гвискар, к своим двум племянникам, сыновьям старшего брата Готфрида.
У ди Патти уже всё было готово, и тайно, боковыми улочками, они прошли к городским воротам, где их ждали осёдланные лошади.
Ансальдо вёл их на север, молча сидя в седле. Отвили чутко озирались вокруг, ожидая возможной засады и нападения.
На берегу Мессинского пролива, ди Патти остановился возле высокого холма, густо укрытого деревьями и зарослями кустарника.
– Здесь.
– Что, здесь?
– Нам надо подняться на холм, ваша милость герцог. Придётся спешиться, лошади там не пройдут.
Роберт молодцевато спрыгнул с седла, как бы невзначай, ощупав рукоять меча. Брат и племянники, быстро образовали вокруг него кольцо.
Тропинки не было видно, но как только они обогнули большой валун, они увидели её, едва заметную, петляющую вверх в густой траве.
Также строем, держа Роберта в середине, Отвили начали подниматься на холм, вслед за ди Патти. Кругом царила тишина, только гомон птиц, в ветвях деревьев, нарушали её.
Поднявшись на вершину, Ансальдо раздвинул заросли, и сказал:
– Вот, ваша милость герцог, взгляните.
Все Отвили уставились на плоский деревянный щит, установленный на треноге, одна сторона которого, была покрыта, тонким слоем, ярко блестящего на солнце серебра.
Самый молодой, Рауль, граф Катандзаро, пренебрежительно хмыкнул.
– Ты привёл нас сюда, чтобы показать это серебро? Да его тут так мало, что не хватит даже обшить мой пояс.
Ди Патти проигнорировал пренебрежение Рауля, дожидаясь вопроса от Роберта. И он последовал.
– Что это за хрень? Зачем ты привёл нас сюда?
– Всё по-порядку, ваша милость герцог, потерпите немного. Вот, вот, смотрите! – воскликнул он, вытягивая руку в сторону моря, обращая на что-то внимание Отвилей. – Смотрите!
На той стороне пролива, на калабрийском берегу, сверкнул острый луч света. Сверкнул и погас. Потом снова, дважды сверкнул, и погас.
– Что это?
– Вчера ночью, мои люди, увидели, как кто-то вышел из дворца, и скрываясь в темноте, озираясь, пошёл в город. Возле скотного рынка, он встретился с ещё одним человеком, немного переговорил с ним, и что-то передал. Мои люди последовали за обоими, но в лабиринтах дворца, потеряли одного. Второй, выйдя из города через тайный ход, я обязательно покажу вам его, ваша милость герцог, отправился сюда. Мои люди были опытными и осторожными, но и тот был, не пальцем деланный. Он почуял слежку, и бросился бежать. К сожалению, взять его живым не удалось. Он уничтожил послание, полученное от человека из дворца, а потом перерезал себе горло.
– И зачем он сюда шёл?
– Что это за штука? Зачем она ему?
– Это, ваша милость герцог, гелиограф, или, солнечный телеграф. Во времена древнего Рима, такие вот гелиографы, широко использовали по всей Римской империи. Пользуются ими и византийцы.
– И как он действует?
– Посредством сигналов, отражающих свет солнца от такой вот, сверкающей поверхности. Я думаю, что гелиографы, тайно расположены по многим территориям ваших владений, ваша милость герцог, и знающие люди, пользуются ими.
– Зачем?
– Ну допустим, если знать шифр и сейчас ответить на сигнал из Калабрии, и передать, допустим, что вы ели сегодня с утра, то уже, ранее чем к полудню, эти сведения будут получены и прочтены в Константинополе.
– Твою мать!
– Вот именно.
– Да это же можно, вот так, передевать всё! И численность войска…
– И куда, кто, сколько направился!
– И многое другое.
– Надо разрушить все эти дьявольские штуки!
– Невозможно, ваша милость герцог. Их много, они все находятся в тайных местах, и обнаружить их все… Мы и эту то, нашли случайно.
Тонкое чутье Роберта уловило шпионов, кружащихся возле него, в его дворце, и почуяло прочную сеть заговора и предательства. Он крепко, двумя руками, схватил ди Патти за одежду, и притянув к себе, так, что ноги Ансальдо оторвались от земли, прохрипел ему в самое лицо:
– Найди мне их. Найди! И я тебя, озолочу!
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Глава первая
1 октября 1061 года, епископ Лукки Ансельмо I, взошёл на престол Святого Петра под именем Александра II.
Имоген не собирался так просто, без боя, сдавать свои позиции. Он осторожно приблизился к Роберту, сидевшему в кресле у жарко пылающего камина в своём замке Мельфи, и тихо прошептал:
– Надо обратиться к Гиберту из Пармы.
Роберт весь обратился в слух, сразу же уловив тонкую нить игры, задуманную Имогеном.
Гиберт из Пармы, был священником и имперским канцлером в Италии. А в империи, при дворе императрицы-регентши Агнессы, до сих пор не смирились, с пришедшей к власти в Риме партией церковных реформаторов и неодобрительно смотрели на то, что конклав епископов, выбирает пап, исключая императора от участия в этом процессе. И противопоставить империю, новому союзу Рима и Капуи, вот в чём была основная мысль Имогена.
Роберт быстро обдумал её со всех сторон, хитро прищурил глаза, и сказал:
– Нам надо торопиться. Только чтобы никто не узнал о нашем участии. Потом, когда папа Александр, запросит нашей помощи и поддержки, мы милостиво предоставим её, как верные слуги Святого Престола. И мы вновь на коне!
Не слышно ступая, в зал вошёл Ансальдо ди Патти, и поклонился герцогу.
– Ваша милость, тот, о ком вы не хотели больше слышать, на днях утонул в пруду своего поместья.
Роберт, сидя в кресле, напрягся.
– Что Альберада?
– Оплакивает смерть брата. Но, не сильно.
Роберт расслабился и откинулся на спинку.
Надёжный человек был послан к Гиберту, который, как канцлер империи, не возражал в 1059 году против избрания конклавом папы Николая II, но теперь, неожиданно для всех в Риме, воспротивился избранию Александра II. 28 октября, на соборе верных империи епископов в Базеле, с подачи Гиберта, был избран другой папа, епископ Пармы Пётр Кадалус, наречённый Гонорием II.
Так завертелась новая интрига с двумя папами.
Имоген торжествовал! Он вновь завоевал доверие Роберта! Но ненавидя его всеми фибрами души, страстно желая его погибели, он отправил гонца в Бари, с донесением о действиях Роберта. А уж оттуда, византийцы постараются, эта весть разлетится по всему свету, и против герцога Апулии, Калабрии и Сицилии, ополчатся все. Все! Рим, Капуя, маркграф Тосканы Готфрид Горбатый, часть вассалов самого Роберта! Учитывая не прекращающуюся войну с Византией, Гвискару не устоять. Его сомнут и раздавят!
Хорошо вооружённый и снаряжённый гонец Имогена, ехал по дороге, как вдруг, заметил сидевшего на придорожном камне, ничем не примечательного человека. То встал, загородил собою проезд, и улыбаясь, сказал:
– Доброго вам дня! Далеко ли держите путь?
– Прочь с дороги пёс! Кто ты такой, чтобы задавать вопросы? – гонец поудобнее уселся в седле, приготовив к бою копьё.
– Как же вы не вежливы! – рука ничем не примечательного человека метнулась к поясу, и маленький нож, свистнув в воздухе, вонзился в шею коня.
Тот от боли заржал, попятился, встал на дыбы, тряхнул крупом, и сбросив с себя седока, помчался по дороге.
Гонец барахтался на земле, шурша палыми листьями, а ничем не примечательный человек, стоя поодаль, с улыбкой наблюдал за этим.
Наконец гонец встал, подхватил копьё, щит, к сожалению, умчался вместе с конём, и наставив его на обидчика, крикнув:
– Ах ты, тварь! – бросился на него в атаку.
Ничем не примечательный человек, продолжая улыбаться, с диким проворством отскочил в сторону, приготовив к бою два небольших ножа.
Гонец был опытным и хорошим воином, и крутанув копьё, снова атаковал противника. Тот, отскочив, взмахнул рукой, и острая боль обожгла гонцу руку повыше локтя.
Сжав зубы, чувствуя, как побежала кровь из глубокого пореза, гонец вновь атаковал врага. Противник, ловко поднырнув под копьё, резанул его по ноге. И не давая опомниться, продолжая улыбаться, вторым ножом рубанул по груди, разрезав плотную кожаную куртку и задев тело.
Гонец отпрыгнул в сторону, но противник не отставал. Вновь засверкали в воздухи ножи, и вскрикнув, гонец выронил копьё, глядя на глубокие порезы на запястьях.
– Доставай свой меч! Доставай! Давай! Сражайся!
Но гонец уже понял, что проиграл, что у него нет никаких шансов, и покорно решил принять смерть.
– Ничтожество! – прокричал ничем не примечательный человек, и провёл двумя ножами по лицу противника.
– Давай сражайся! – окровавленные ножи мелькали, кромсая тело.
Зашуршали кусты, и на дорогу, держа в руке большую рогатину, вышел ещё один человек.
– Не можешь, без своих театральных трюков, а, Николо? Чего было его просто не убить, по-тихому? Вон, коня подранил и потерял.
– Тебе этого не понять, Жакопо Саккано. Не понять.
Николо Камулио убрав ножи, склонился над телом гонца, и порывшись у него за пазухой, достал послание Имогена.
– Цело? Письмо хоть не порезал?
– Целёхонько!
Жакопо Саккано, свистом призвал из чащи мальчишку, и передал ему послание.
– На вот, отнесёшь Ансальдо, и пусть поторопиться с выплатой.
Глава вторая
Осенью 1061 года, Рожер, так же как и Роберт, отправился в Италию, где его ждала, помолвленная с ним Юдит д'Эвре.
Девочке было 11 лет, и она приходилась Рожеру, которому уже исполнилось 30, двоюродной племянницей.
Этот брак мирил Отвилей с могущественным и влиятельным в Нормандии родом Жируа, укреплял там их позиции и давал им в приданное обширные земли Юдит. (Я не вижу других причин для столь странного мезальянса. Но если учесть, что уже в 1062 году, то есть в 12 лет, Юдит родила Рожеру двух дочерей, то тогда – любовь. Странно, что ни очевидцы этих событий – ни Готфрид Малатерра, ни Вильгельм из Апулии, ни Ордерик Виталий, не говорят о разницы в возрасте Юдит и Рожера. Может быть, в их время это было нормально и в порядке вещей. Но и последующие исследователи деяний норманнов – Альфред фон Шакк, Джон Норвич, Дэвид Ч.Дуглас, стыдливо умалчивают об этом).
Юдит рано осталась без родителей, и росла и воспитывалась, в доме своего единоутробного брата Роберта II де Грантмесниля, аббата монастыря Святого Эврула.
В 1059 году, над семейством Грантмесниль, начали сгущаться тучи. С подачи советника герцога Вильгельма, Рожера де Монтгомери, женатого на Мабель де Беллем, старший брат Роберта II де Грантмесниля, Гуго, был смещён с должности коменданта замка Нёф-Марше. Вновь разгорелась старая вражда между кланами Жируа и Беллемов, но теперь на стороне Беллемов выступал сам герцог Нормандии.
Под угрозой были не только владения Жируа, но и их жизни, и Грантмеснили, представители рода Жируа, отправились искать счастья в Южную Италию, надеясь на защиту, теперь уже могущественных Отвилей.
Брат Гуго и Роберта, Хэмфри де Грантмесниль, с сыном Робертом, бежал в Англию, где был принят при дворе короля Эдуарда Исповедника. (Эдуард Исповедник (ок. 1003–1066), король Англии с 1042 г.).
Юдит, волнуясь и терзаясь, ждала Роберта в маленьком городке Сан-Мартино. Её опекун, Роберт де Грантмесниль, утешал бедную девочку.
– Не волнуйся, дитя моё. Поверь мне, как только ты увидишь графа Рожера, ты полюбишь его.
– Ах! А какой он теперь стал? Я видела его так давно, что уже и не помню его лица.
«Ещё бы! Ведь тебе тогда было всего шесть-семь лет. Что ты можешь помнить?» – подумал аббат, а вслух сказал:
– Он… Он… Высок, хорош собой… Знаменитый и славный воин. Знатен, богат. В богатстве его превосходит только его брат Роберт. Владения его обширны…
– Ах! Да я не про то…
– Юдит, Юдит! Рожер полюбит тебя! Разве можно тебя не любить!
Роберт подошёл и погладил Юдит по светлым волосам, чувствуя, как глядя на неё, от этого прикосновения к ней, закипает кровь в его жилах и поднимается страстное желание, овладеть этой милой девочкой, которая скоро станет женой другого.
С усилием аббат оторвал руку и постарался подавить в себе эту страсть. «Нельзя. Нельзя! Нельзя портить девчёнку. Рожер расстроится… Ведь она, товар. Да, товар, на который мы выгодно выменяем себе, земли, владения, замки и города, здесь, в Италии. Получим, богатство и власть».
Девочка, тяжело и печально вздохнула.
– Рожер, будет нежен с тобой.
Нетерпеливый Рожер, как всегда загоняя коней, примчался в Сан-Мартино, и здесь, в маленькой церковке, обвенчался с Юдит д'Эвре.
После венчания, он увёз её в свою облюбованную столицу – Милето, где были устроены, шумные и пышные торжества, по случаю этого события.
Рожер, одетый в свою лучшую одежду, под громкую музыку и пение, под приветсвенные и заздравные крики, не сводя глаз со своей супруги, преподнёс ей богатые и роскошные дары, не забыв одарить и её родственников.
Но даже прелести юной жены, не могли долго удержать Рожера на одном месте. В декабре, взяв с собою две с половиной сотни рыцарей, он отправился на Сицилию.
Глава третья
Удача сопутствовала им, и со своей маленькой армией, пользуясь тем, что сарацины не оказывали никакого организованного сопротивления, они совершили опустошительный набег вплоть до южного побережья острова, остановившись возле старинного города, основанного ещё в VI веке до нашей эры, греками, выходцами с острова Родос.
Греки называли его Акрегас, и он был вторым по важности, количеству населения, мощи и силе греческим городом на Сицилии, после Сиракуз.
Римляне, переиначили его название на Агриентум.
Арабы, полностью разрушив город, убив и продав в рабство его жителей, называли его Керкент Гермент. Они же, оставив разрушенный город, построили на вершине холма, господствующего над долиной, своё укрепление, вокруг которого, вырос новый город.
На языке норманнов, название города звучало – Гиргенти. (Ныне, современный город Агридженто).
Возвращаясь, отягощённые богатой добычей, они соединились с войском Ибн ат-Тимнаха, прибывшего из Катании (основан греками в VIII до нашей эры и назван Катане), взяли город Петралью, а затем и мощно укреплённую крепость Тройну, стоящую на крутых скалах, у подножия вулкана Этна. В Тройне, где большинство населения составляли христиане, жители, изгнав арабский гарнизон, сами открыли ворота и тепло и радостно встретили нормандцев.
Таким образом, всего за месяц, значительно расширив владения нормандцев на Сицилии, оставив в захваченных городах сильные гарнизоны, Рожер вернулся в Италию.
Но не тоска по юной и прекрасной жене звала его, а то, что Рожер, должен был, раз и навсегда разрешить одну семейную проблему.
Он долго выбирал среди своих вассалов и друзей, кому-бы поручить столь важное и опасное дело, и в конце концов, остановил свой выбор на Одо Бриане, прекрасно понимая, что бросает его в пасть льва.
Рожер долго наставлял Бриана, а под конец, встав, положа правую руку на эфес меча, гордо подняв голову, сказал:
– А ежели мой брат, в течении сорока дней, не прислушается к голосу разума и не примет мои требования, то я пойду на него войной!
Глава четвёртая
В 1058 году, пообещав Рожеру, что разделит с ним Калабрию, даст ему земли, Роберт не спешил, да и не желал выполнять обещаное, только изредка выплачивая младшему брату золото, взамен полагающихся ему владений.
Рожер брал деньги, и не наседал на Роберта.
Теперь же, ситуация в корне изменилась.
Согласно древнему обычаю, он должен был щедро вознаградить родителей жены, а за неимением таковых, её родственников, отблагодарив их за её девственность. Такая традиция называлась утренней выплатой. (Сейчас эта традиция, обязующая родителей ревностно беречь девственность дочерей, в надежде на щедрые дары, безвозвратно утеряна).
Но у него не было ничего! И Рожер не мог позволить, чтобы такой прославленный и важный барон как он, не смог отблагодарить жену и её родственников, согласно их рангу и положению.
И он решил, в ультимативной форме требовать от Роберта того, что принадлежит ему по праву.
Казалось бы, спокойно выслушав, стоявшего перед ним, храбро и достойно, Одо Бриана, Роберт страшно так, по-волчьи оскалившись, улыбнулся.
– И это всё? Больше Рожер ничего не хочет?
Роберт подошёл к Бриану, нависнув над ним всей своей высокой и могучей фигурой.
Одо не испугался и не дрогнул, задрав голову, смотря прямо в серо-стальные глаза герцога.
– Это всё, ваша милость. Больше мне ничего не поручали.
Роберт гневно засопел и положил свою тяжёлую руку на плечо Бриана.
– Я захочу, и тебя затравят собаками, которые растерзают тебя! Сожрут, твои внутренности! Прикажу, и тебя изрубят на куски! Или привяжут за ноги к лошади, и в таком виде, вскачь, отправят обратно в Милето! Передашь привет моему братцу! Если выживешь! Гнусные, ублюдочные псы!
Одо ничем не выказывал паники или страха, только струйка холодного пота, побежала у него по спине, между лопатками.
– Война?! Рожер хочет войны?! Всё ему мало, недоноску? Хорошо, пусть будет война! И я порадуюсь, хорошо повеселюсь, когда он, приползёт ко мне на коленях, прося о милости и пощаде! Пусть будет война! Де Бейль, Криспин, собирайте воинов! Мы идём в Калабрию! А этого, – Роберт склонившись, обдал Бриана запахом вина и чеснока, в упор посмотрел на него, – в темницу. В самое мрачное подземелье. Пусть подумает. Умерит свой норов и гордыню. После, я решу, что с ним делать.
Роберт как всегда действовал стремительно, и уже ранней весной 1062 года осадил Милето.
Клан Отвилей раскололся. Одни поддержали Роберта, другие примкнули к Рожеру. Графы, бароны и простые рыцари, города и селения, заняли ту или иную сторону. И снова владения нормандцев в Южной Италии, погрузились в хаос междоусобной войны.
Глава пятая
Большой город Джераче, был важен тем, что стоял на высоком утесё, и через него, проходили все главные дороги Калабрии.
Роберт уже давно положил на него глаз, желая лишить город самоуправления и возвести там замок, поставить гарнизон и назначить своего наместника.
Чтобы сделать это быстро и безболезненно, он, пока его армия осаждала Милето, взяв с собою только оруженосца, отправился в Джераче.
Был у него в городе свой человек – член городского совета Василий, который оказывал ему свою преданнность и благосклонность. Жена Василия – Мелисса, была дочерью старейшины города, и благодаря своей женской красоте и безотказности, пользовалась большим влиянием среди остальной городской знати. Василий, закрыв глаза, смотрел на шалости жены, ведь иначе, без неё, ему, некогда простому каменотёсу, никогда бы не видать места в городском совете.
Как долго город будет сопротивляться город, решают не простые горожане, а настроения среди городской аристократии и высшего духовенства. И Роберт решил сыграть на этом, через Василия и Мелиссу, подкупить и привлечь на свою сторону, всех важных чинов города.
Выехав ночью, тайно, из лагеря и направившись к Джераче, Роберт не видел как из шатра Имогена вышло несколько людей, которые скрываясь в темноте, направились за ним.
Роберт уже зараннее списался с Василием, и подкупленный городской стражник, открыл перед ним ворота.
Василий ждал его, и к услугам Роберта, был накрыт стол, уставленный всевозможными явствами. Во время еды, Роберт, жадно пожирал глазами красавицу Мелиссу, которая на его взгляды, лукаво сверкала своими чёрными глазами, кокетливо порправляя то затейливую причёску, то улыбалась, сверкая белыми зубами, а то и, как бы невзначай, оглаживала свою высокую грудь и роскошные бёдра.
Василий, словно ничего не видя, монотонно излагал, сколько надо золота для подкупа того или иного члена городского совета.
Эту идиллию прервал неожиданный шум на улице.
Оруженосец Роберта, молодой Уолтер Трани, выглянул из окна.
– Там толпа. Горожане. С факелами и оружием.
Толпа всё пребывала и пребывала, и наиболее рьяные, начали бросать в дом Василий камни и комки грязи.
Особо активно, подогревая настроения толпы, действовали агенты Имогена. Дико бесновался, вызывая страх и восхищение, весь в коросте, босой и лохматый, божий человек. Он рвал своё тело ногтями, брызгал слюной и пускал пену изо рта. На другой стороне улицы наставлял толпу, огромный человек, весь заросший волосами, с кузнечным молотом в руках. Третий, по виду торговец, воинственно потрясая мечом, призывал толпу идти на штурм дома.
Быстро сломив сопротивление слуг, разъярённая толпа ворвалась в дом.
Василия, пытавшегося скрыться в дальних комнатах, попросту растерзали на куски. Красавицу Мелиссу, отчаянно сопротивляющуюся, вытащили на улицу, и посадили на приготовленный кол, и она дико крича, корча лицо от боли, оглядывала дикую толпу сверху.
– Шлюха! Ведьма! Блудница вавилонская! Паскудница! Сдохни, падла! – видя её мучения, ликовала толпа. Особенно страданиям Мелиссы радовались, обделённые красотой и лишённые мужского внимания, женщины.
Роберт, вытащив меч из ножен, опустив острие в землянной пол, и держа обе руки на его крестовине, высокий, могучий, гордый и прямой, казалось бы спокойно, встретил толпу, обратясь к ней своим громогласным голосом, нагоняющим страх и трепет даже на самые храбрые сердца:
– Стойте! Я ваш герцог и повелитель! Если только, хоть один волос упадёт с моей головы, сюда явяться мои воины, и жестоко отомстят за меня! Они уничтожат вас всех! Перережут, как бешенных собак! Зальют улицы города вашей кровью, а от самого города, не оставят и камня на камне!
И это подействовало! Обуренная запахом крови, озверевшая толпа, отступила перед одинокой фигурой Роберта.
Напрасно агенты Имогена, прячась в тени, за спинами остальных, отчаяно призывала горожан убить герцога. Перед его грозной фигурой, толпа отхлынула, начав в панике озираться вокруг, не зная, что теперь делать и как поступить.
И никто не заметил, как оруженосец Роберта, Уолтер Трани, выскользнул из дома, оседлал своего коня, и покинув город, помчался к лагерю нормандцев.
Глава шестая
Готфрид Ридель, весь кипя от бешенства и возмущения, выслушал рассказ Уолтера Трани.
– Надо идти туда, и перерезать всех этих зарвавшихся скотов! – вскочив со своего места, с жаром прокричал Руссель де Бейль.
– Смерть им! Смерть! – поддержали его остальные.
– Как только мы подойдём к городу, они убьют Роберта, – остудил горячие головы Вильгельм Отвиль.
Помимо воли, все обратили свой взор, на самого старшего в роду Отвилей – Готфрида.
Тот, поёрзав на лавке, почесав бороду, прошамкал беззубым ртом:
– Надо пошлать за Рошером… Он умный… Он што-нибудь, да придумает…
Ещё не дослушав гонца, Рожер вскочил в седло своего самого резвого коня, и полетел к Джераче. За ним потянулись две, доселе враждующих армии.
Страх перед нормандцами был настолько велик, что перед Рожером, с десятком воинов, беспрепятственно растворили главные городские ворота.
Рёвом трубы Рожер собрал перед кафедральным собором испуганных горожан. Подтянулись и лучшие люди города, во главе с членами городского совета.
– Где мой брат? – грозно и сурово покричал бесстрашный Рожер, оглядывая огромную толпу. Конь горячился по ним, грызя удила и беспокойно перебирая копытами.
– В тюрьме, ваша милость, – испуганно глядя на Рожера, и оглядывая толпу за спиной, ища в ней поддержки, пролепетал новый глава городского совета, быстро избранный взамен казнённого отца Мелиссы.
– Как вы посмели, вы, заключить в тюрьму владетеля этих земель?!
– Мы поддерживаем сторону вашей милости, господин граф, а ваш брат, ваш враг… И вот мы подумали… Мы решили… – облизывая враз пересохшие губы и отирая пот, мямлил глава совета.
– Кто вам дало на это право? Думать и решать? И с чего вы взяли, что герцог Роберт, мой враг? Он мой брат! Мой, горячо любимый брат! Немедленно приведите его сюда!
Агенты Имогена никуда не делись, и по-прежнему, прячась за спины, начали что-то нашептывать горожанам. Настроение толпы изменилось, и она начала постепенно, колышась и волнуясь, роптать.
Привели Роберта, под охраной четырёх городских стражников.
Рожер, как только увидел брата, соскочил с седла, и горячо заключил его в свои дружеские объятья.
Глава совета уловил настрой толпы, и понукаемый епископом Себастьяном, уже более твёрдым голосом проговорил:
– Ваши милости… Нам бы заверения… Обещания… Ну… Что город наш, сохранит свою независимость… Что в нём не будет, замка, гарнизона и воинов… Мы же, как прежде так и впредь, обязуемся исправно платить дань и вносить подати…
Роберт думал возмутиться, но Рожер дёрнул его за руку, и глазами показал – покорись. Роберт, гневно сжав кулаки и скрежеща, сквозь зубы, сказал:
– Я Роберт, Божье милостью герцог Апулии, Калабрии и Сицилии, перед лицом собравшихся, да будут все Святые Угодники тому свидетели, обещаю, что не буду возводить в городе Джераче замок, заводить здесь свой гарнизон и назначать наместника.
К неудовольствию и бешенству агентов Имогена, жители Джераче встретили эти слова Роберта восторженным рёвом. И братья, обнявшись, под приветственные возгласы толпы, выехали из города. Там, более мощными криками, заставившими горожан забиться по домам, их встретили оба войска.
Война прекратилась. Спустя какое-то время, Роберт и Рожер встретились на мосту через одну из речушек, и с глазу на глаз, обговорили все условия мирного соглашения.
Рожер получал часть Калабрии, но хитрый Гвискар, устроил всё так, что владения Рожера чередовались с владениями лично его, Роберта, и его вассалов, и Рожер не мог создать цельный домен. Но всё-таки теперь Рожер мог по достоинству наградить феодами родственников своей жены Юдиты.
Также, по требованию Рожера, опекун Юдит, Роберт де Грантмесниль, стал настоятелем специально основанного для него в Калабрии монастыря Святого Эуфремия.
Роберт, обязанный Рожеру спасением и жизнью, вынужден был послать послов в Нормандию, и его двоюродный племянник, герцог Нормандии Вильгельм, прислушался к словам дяди, и обуздал алчные аппетиты Беллемов и Монтгомери. Гуго де Грантмеснилю было позволенно вернуться в Нормандию, где он получил обратно свои владения и прежнюю должность коменданта замка Нёф-Марше.
Сын Гуго, Беренгер, стал аббатом монастыря Святой Троицы в Венозе.
Второй сын Гуго, Вильгельм, получал в Италии селение Скальфо.
И конечно же, был произведён обмен пленными.
В результате этого соглашения, особо сильно пострадал город Джераче. По разделу он достался Рожеру, и Рожер, не мешкая, тут же ввёл в город своих воинов, и согнал всех жителей на строительство замка.
На робкую попытку главы городского совета напомнить Рожеру об обещании Роберта, Рожер, подбоченясь, сказал:
– Что? Вам что-то обещали? А-а-а! Но ведь это обещал мой брат. А я, не несу никакой ответственности, за его слова и клятвы. Давай, жирная свинья, шевелись, неси камни на гору! – и с высоты седла, пнул того ногой в лицо.
Только Имоген, раздасованный тем, что ссора между братьями так быстро и благополучно разрешилась, прошептал:
– Древние греки, назвали бы это комедией.
Глава седьмая
Помимо войны между братьями, весна 1062 года принесла и другие тревоги.
Как только освободились от снега горные перевалы, Гонорий II, папа римский избранный в Базеле, во главе своей армии двинулся на Рим.
Папа Александр II пытался начать с Гонорием переговоры, но напрасно. В начале апреля армия Гонория подошла к Риму, и 14 числа разгромила войска Александра II.
Особенно досадным было то, что вместе с армией Александра II, были разбиты и нормандцы Ричарда Капуанского.
Рим запылал и по его улицам снова полилась кровь. Борьба шла между римским сенатом, поддерживающим Гонория, и между сторонниками Александра II.
Тут в борьбу вмешался маркграф Тосканы Готфрид II Горбатый, войска которого вошли в Рим. После короткой, но кровопролитной борьбы, Готфрид заставил обеих пап убраться в свои епархии – Парму и Луку, и отправил послов к императрице-регентше Агнессе де Пуатье, с просьбой, своей монаршьей волей, разрешить конфликт.
Роберт, сам заваривший эту кашу, теперь с нетерпением ожидал послов от Александра II (можно было конечно, поставить и на Гонория II, но это означало бы конфликт с Ричардом Капуанским, а этого, как раз и не хотелось).
Посланники Александра II и Гонория II, не заставили себя долго ждать, и почти одновременно прибыли в Мельфи.
Роберт выслушал и тех, и тех, более благосклонно и радушно приняв посланников Александра, и послы Гонория, почуяв это, злые и разобиженные, убыли в Парму.
Легат папы Александра II, был весьма красноречив. Он обещал герцогу Апулии всяческую поддержку Святого престола (хотя сейчас, сам Святой престол, шатавшийся под задницей Александра II, нуждался в опоре и поддержке), благословлял его на дальнейшие действия во славу Христа, и торжественно передал в руки Роберту, хоругвь, освящённую самим папой.
– Отныне, ваша борьба, которую вы ведёте с еретиками и язычниками, во славу нашей матери церкви Христовый, объявляется Его Святейшейством папой римским – Священной. И пока вы ведёте войну от имени Святой Церкви, с именем Божьим на устах и в сердцах, Иисус Христос будет отпускать вам все грехи ваши. Те же, кто падёт в войне ради освобождения христианского мира, будет даровано вечное блаженство на небесах.
Иметь под боком, в Риме, «ручного» папу Александра, было конечно же выгоднее, чем ставленника империи Гонория, тут ещё, Готфрид Горбатый, который, того и гляди, вновь выдвинет в папы кого-нибудь из своих родственников, и Роберт, искренне пообещал Его Святейшеству папе Александру II, свою помощь и поддержку.
Выпровадив легата, он устало откинулся на спинку трона, и прикрыв глаза, тихо спросил:
– Что-то ещё?
Ансальдо ди Патти, отложил просмотр пергаментов, сказал:
– Кардинал-епископ Остии Пётр Дамиани, издал указ о запрете игры в шахматы среди духовенства. В своём письме папе Александру, он называет шахматы измышлением дьявола…
Роберт вскочил.
– Что?! Какие ещё шахматы? Что это вообще такое?
– Это такая игра, ваша милость герцог, котрую Дамиани назывет непристойной и неприемлимой.
Покачав сокрушённо головой, Роберт вновь сел на трон.
– Им бы только в игрушки играть.
Пришли тревожные вести и с Сицилии.
Там, их сторонник и союзник Ибн ат-Тимнах, на охоте попал в засаду, и был убит. Напуганные этим, нормандские гарнизоны Тройны и Петралии, оставили эти города и отступили к замку Святого Марка и к Мессине.
Узнав об этом, Рожер, взяв с собою беременную супругу, немедленно отправился на Сицилию.
Глава восьмая
Только одно появивление Рожера во главе армии под стенами Тройны, и этот город и неприступная крепость, распахнули перед ним ворота.
В начале осени Юдит благополучно родила Рожеру двух дочерей, крещённых Фландиной и Матильдой, и дождавшись этого, оставив в Тройне гарнизон и жену с детьми, Рожер пошёл вглубь владений Ибн аль-Хаваса, разоряя то, что ещё можно было разорить.
Тёмной, безлунной и промозглой ночью, четверо людей, стараясь не шуметь, шли по улице Тройны, замирая от каждого звука и шороха. Подойдя к дому кузнеца Георгия, они все облегчённо вздохнули, и едва слышным, условным сигналом, постучали в дверь.
Их ждали, так как дверь тотчас распахнулась, и они быстро вошли в тёмный дом, а затем, в полуподвальную комнатку, где при занавешенных окнах, при свете одного единственного огарка свечи, собралось около десятка мужчин.
Пришедшие последними, сдержано со всеми поздоровались, и стряхивая с себя капли дождя, сели на оставленные для них места.
Кузнец Георгий откашлялся, и тихо, почти шёпотом, сказал:
– Что ж, все собрались, давайте начнём.
Все замерли, никто не хотел начинать первым, и в комнате повисло тягостное молчание. Присутствующие, с настороженностью и недоверием, осматривали друг друга, пряча глаза, когда встречали чужой взгляд.
Странное общество собралось в этот ночной час, в доме кузнеца Георгия. Были здесь и лучшие люди города, зажиточные ремесленники и торговцы, во главе со старейшиной Плотином, и настоятель церкви Успения Божьей Матери отец Сильвестр. И один еврей, маленький и толстый, сидевший тише всех, только перебиравший сложенными на животе пальцами. И как не удивительно, сарацины, некогда жившие в Тройне, и некогда владевшие в городе имуществом и окрестными полями. Четверо последних пришедших, были, и все присутствующие это знали, представителями самого императора Византийской империи, и сейчас, многое, если не всё, зависело от них.
Постепенно, взгляды большинства собравшихся, остановились на скрытых в полумраке фигурах посланцев из Константинополя.
Надо было что-то говорить, и вот, один из посланцев императора, решился. Он встал, тут же упёршись головой в низкий потолок, и опустился обратно, решив говорить сидя.
– Друзья, мои… (Собравшиеся, с удивлиением переглянулись. Хороши друзья! «Вон тот, богатый и знатный араб Фахид, не далее как две весны тому, пригласил меня подковать лошадей и быков. А затем, жадная скотина, прогнал взашей, пригрозив, что убъёт, если я буду требовать оплаты», – кузнец Георгий, от давней обиды, гневно засопел. Сарацин Рамиз, с подозрением посмотрел на старейшину города – Плотина, который, шайтан и сын шайтана, пользуясь тем, что франки подходили к городу, скупил за бесценок все его доходные дома и баню. Торговец кожами Иосиф, злобно смотрел на молодого, гибкого и тонкого араба Мансура. «Ты, гад, приказал отрубить руку моему сыну, только за то, что он сорвал пару слив в твоём саду!»). Собратья… (Ещё лучше! Каким братом нам может быть этот проклятый еврей-ростовщик Иаков, дравший со всех такие проценты, что Боже мой). Мы все собрались здесь, чтобы решить одну проблему… Один, важный вопрос… Доколе, эти северные варвары, будут владеть нами, творя произвол? Доколе?
Тут, все собравшиеся, позабыв об осторожности, враз загалдели.
– Они прохода не дают нашим жёнам и дочерям!
– Любую понравившуюся бабу, сразу норовят облапать и залезть ей под юбку!
– А их богослужение? – отец Сильвестр встал и грозно затряс посохом, грозя задеть кого-либо из собравшихся. – Оно есть ересь! Варварское и грубое! То ли дело, благолепное богослужение по греческому обряду.
– Жадность норманнов не знает границ! Они всех, обложили такими налогами, что прям ложись и помирай!
– Да, скоро все мы по миру пойдём! Голые и босые! Прости меня, Господи.
– А если не заплатишь подать, то вваливаются в дом, и тащат всё, под чистую!
– Ещё и изобьют до крови! – кузнец Георгий, всхлипывая, разорвал на груди рубаху, и пытался показать всем огромный и багровый синяк.
Обид на новых хозяев было много, но шум постепенно стал стихать.
Дождавшись, когда все затихнут, сарацин Фахид, пряча в бороду усмешку, сказал:
– Что, разве вам плохо жилось, под управлением нашего благословенного и мудрого правителя Ибн аль-Хаваса?
Тут же, на него, с гневными словами и чуть ли не с кулаками, набросились все не мусульмане. Сарацины встали на защиту Фахида, загородив его, а тот, из-за их спин, продолжал:
– Молились в своих церквьях, как вам было угодно! Никто не трогал вашего Христа! Заплати справедливый налог, и живи себе спокойно…
Давная вражда, вот вот готова была перерости в кровопролитную битву, и тогда, решили вмешаться представители Константинополя. Один из них, тот, кто под видом торговца, призывал в Джераче убить Роберта и Рожера Отвилей, сейчас встал между противоборствующими сторонами.
– Тихо! Тихо! Сейчас, надо избавиться от норманнов, а потом уже будем решать и делить, кому достанется город, да и вся Сицилия.
В дверь постучали, и все сразу же затихли, замерев как мыши.
Кузнец Георгий, весь потный, бледный, дрожащий от страха, шепча молитву, приоткрыл дверь. В дом просуналась голова его старшего сына.
– На улице трое пьяных варваров, и проехал какой-то знатный воин на коне, а вы так кричите… Нельзя ли, ради Бога, потише?
Это враз сменило настроение в комнате, и все собравшиеся, быстро и деловито, принялись обсуждать задуманное, сразу объединившись против общего врага.
– Сейчас, когда этого шакала Рожера, нет в городе, надо захватить его сучку жену, с её выблядками! Тогда, мы с него верёвки вить будем! Он сделает, всё, что мы прикажем!
– Сколько в городе варваров?
– Меньше сотни. И большинство их них, хромые, больные, увечные. Всех лучших воинов, Рожер забрал с собой.
– А сколько нас?
– Весь город подымется! У всех, обид на норманнов, по горло!
– Мы готовы дать пять тысяч воинов! – встав, важно и торжественно, сказал Фахид.
Все присутствующие, прекрасно понимали, что обещанные Фахидом люди, не воины, а кое-как вооружённые мусульманские крестьяне и ремесленники из окрестностей Тройны.
Они склонили головы, чертя на полу план города и обсуждая свои действия.
– Я думаю, через седмицу…
– Да, самое время.
– Давно, пора.
Еврей Иаков решил вставить своё слово и задумчиво сказал:
– Надо как-то вдохновить людей, ну, это, поддержать их…
Все одновременно посмотрели на него, словно ожидая чуда. Ну, давай же, жадный еврей, раскошеливайся, потряси мошной, поддержи людей! Но чуда не произошло. Иаков сидел, ни на кого не глядя, опустив глаза в пол.
Один из Константинополя, чувствуя, что сейчас может начаться новая склока, тяжело вздохнул и сказал:
– Наш божественный император Константин (Константин Х Дука), да будет благословенно имя его, шлёт храбрым жителям Тройны, двадцать тысяч золотых безантов.
Собравшиеся, одобрительно зашумели, а еврей Иаков, жадно потёр руки.
И никто их них не знал, что изначально сумма, отправленная из Константинополя, была вдвое больше, но половина – 20 тысяч безантов, благополучно осели в казне Имогена.
Глава девятая
Одо проснулся от шума боевой схватки и криков на улице. Столкнув с груди черноволосую голову девчонки, с которой развлекался этой ночью, он откинул покрывало из овечьей шерсти, и как был, голый и босый, вскочил на ноги, сразу же нащупав рукоять меча. «Перепились они там что ли? Или… сарацины напали?».
Узкая и низкая дверь отлетела от удара, и в комнату одновременно попытались просунуться трое.
– Вот он! Здесь!
– Смерть ему!
– Убить! Смерть!
В маленькой комнатке, где едва вмещалась лежанка, было не размахнуться, и Одо, мечом в ножнах, ткнул прямо в эту орущую толпу.
Он попал кому-то в лицо, тот отшатнулся и закричал от боли. Кто-то, в темноте, ухватился за ножны, пытаясь вырвать у него меч. «Был бы меч обнажён, ты бы без рук остался, осёл». Одо потянул на себя рукоять, и меч выполз из ножен. И тут же Одо послал его вперёд, прямо в барахтающиеся в дверях силуэты. Он почувствовал, как острый клинок, разрывает одежду и плоть, в нос ударил острый запах свежей крови, а слух резанул истошный крик.
Девчонка, которую он ублажал этой ночью, вскочила на кровать, и замахнулась, пытаясь ударить его ножом в спину. Заметив это, Одо с сожалением (девчонка была хорошенькая), ударил её тяжелым мечом по голове.
Один из противников, таки пролез в дверь, и ткнул факелом Одо в лицо, опалив только начинающую расти бороду.
Одо узнал старшего сына кузнеца Георгия, с которым вчера вечером выпивал в таверне за углом. Извернувшись, ему удалось произвести замах и ударить, и сын кузнеца, тупо уставился за обрубок руки, из которого хлестала кровь.
Размахивая мечом, Одо отогнал нападавших, и не одеваясь, подхватив одежду и кольчугу подмышку, выскочил на улицу.
По всему городу раздавались крики, шум боя, где-то начинал возгораться пожар.
Чёрная тень метнулась к нему, и Одо едва удержал руку с мечом, в последний миг узнав Грума, который ткнулся холодным носом ему в бедро, не переставая злобно рычать. Прикрываясь щитом, с копьём в руке, к нему подошёл Тибо.
– Оденьтесь господин. Негоже в таком виде бегать по улицам.
– Что происходит? – спросил Одо, натягивая штаны и рубаху.
– Чёрт его знает? Все как будто взбесились. Я спал в хлеву, как вдруг, начался этот шум, и к дому прибежали с десяток вооружённых горожан. Я вышел спросить, что происходит, и тут, эти ублюдки, набросились на меня. Спасибо Груму, он спас меня.
По улице, вооруженные кто чем попало, прошли мужчины, женщины и дети, кричавшие:
– Смерть нормандцам!
– Убивайте всех!
– Смерть им! Смерть!
Одо всё понял.
– Город восстал! Где госпожа Юдит?
– В доме отца Сильвестра.
– Скорее туда!
Улицу, у церкви Успения Божьей Матери, отчаянно оборонял Вильгельм де Скальфо, а с ним два десятка воинов. Здесь было особенно жарко, так как здесь находилась Юдит с детьми, и основная толпа вооружённых горожан, ринулась именно сюда.
Жестокая, кровавая схватка, шла в ночной темноте, лишь кое-где озаряемая светом факелов, лязгая железом, с яростными криками сражающихся, стонами раненных, и хрипами умирающих, и над всем этим, частый и одинокий, возносился сигнал рога, сзывая нормандцев.
Глава десятая
Испокон веков, святая земля церквей, была надёжным прибежищем для всех, даже для закоренелых преступников – убийц, насильников, воров, государственных изменников. И пока они находились под её сводами, поручив себя Божьему заступничеству, никто, ни разгневанные родственники, ни рука правосудия, не имели права дотянуться до них там.
Но сейчас, восставшим жителям Тройны, было начхать на древние законы – божьи и человеческие. С озверелым упрямством, возбуждая себя криками, они раз за разом бросались на штурм церкви, сдерживаемые пока мечами и копьями нормандцев. За спинами штурмующих, понукая и призывая их, возвышалась аскетическая фигура отца Сильвестра.
Где прокладывая себе дорогу мечом, а где и прячась в тень, Одо и Тибо добрались до церкви. Злобно рыча, страшный своей окровавленной мордой, с топорощащейся шерстью на загривке, впереди них бежал Грум.
Одо выглянул из-за невысокого забора и оценил ситуацию.
– Надо прорываться. Давай, мальчик, ты знаешь, что надо делать.
Тибо кивнул головой, с печалью и грустью глядя на Одо, и вытащив из-за пазухи кувшин с маслом, смочил им оторванный от рубахи лоскут ткани.
В порыве нежности, ведь он так привязался за эти годы к Тибо, Одо, обнял его, желая подбодрить.
Они обнялись, и Тибо, оставив щит и копьё, вооружившись только длинным ножом, пригибаясь, побежал на другую сторону улицы.
Одо проводил своего верного оруженосца и его собаку взглядом, вздохнул, и прыжком преодолел забор.
– Кто здесь? – привлечённый шумом вскричал горожанин, с палкой в руке, и с засунутым за пояс мясницким ножом.
– Я, – прошептал Одо, и в тот же миг, срубил врагу голову.
– Что за хрень?! Никифор, ты где?
– Смотрите, варвар!
– Нормандец!
– Смерть ему!
Со всех сторон к Одо кинулось с дюжину противников. Одо был опытным воином, хорошо владел оружием, и успешно отбивался, шаг за шагом приближаясь к церкви.
На подмогу к нему, из-за баррикады из человеческих тел, кинулись нормандцы. В пылу боя, Одо не замечал сыпавшихся на него ударов палками, сцепил зубы, когда копьё врага пробило ему ногу, и страшно закричал, когда нож, резанул по щеке и шее.
Прихрамывая, зажимая рукой рану на ноге, он вошёл в церковь, озарённую светом множества свечей и лампад.
По церкви, бестолково металась, заламывая руки, тучная и невысокая, отбрасывая тень на стены, фигура Маркуса Бриана.
У алтаря, истово молился, прижимая к груди сумку, с записями из Палермо, диакон Пётр.
Юдит, прижимая к себе детей, сидела у статуи Божьей Матери, обращая к ней молитвы о спасении.
Её служанка и кормилица девочек, забилась в угол, со страхом поглядывая вокруг.
– Госпожа, надо уходить отсюда в замок – с трудом ворочая языком в пересохшем горле, прохрипел Одо.
– А если там уже эти ублюдки?
Держа дымящийся от крови меч перед собой, потирая ушибленную руку, вслед за Одо, в церковь вошёл Вильгельм де Скальфо.
– Нет. Там Гвилим Спайк. Вчера вечером, с добычей графа Рожера, я его отправил прямиком в замок. Он волк старый и опытный, и не допустит, чтобы эти недоноски захватили его врасплох.
– Как мы прорвёмся через толпы этих скотов?
Одо чувствовал, что слабеет от потери крови, и прислонился плечом к стене.
– Сейчас… Я послал своего… оруженосца… Он отвлечёт их…
За спинами осаждающих, ослепительно и ярко, вспыхнул столб огромного пламени.
– Пожар!
– Город горит!
– Да это же, общественный амбар!
– И конюшня!
– Там все наши припасы хлеба!
– О, Матерь Божья!
– Скорее туда!
– Бежим!
И толпа горожан, увлечённая общим порывом, кинулась тушить пожар. У церкви осталось только несколько десятков наёмников, нанятых Плотином, у которых не было в Тройне ничего, и которым нечего было беречь и спасать.
– Отлично! Вперёд, на прорыв! Юдит, пойдёшь в окружении воинов, они прикроют тебя щитами. Всё, давайте в атаку, пошли!
Вновь ничего не смогло устоять перед нормандской мощью и яростью, и они прорвались, завалив улицы трупами врагов, и начали подыматься по дороге в замок.
Одо шёл последним, прикрывая еле передвигающих ноги раненных, сам слабый, поддерживал падающих.
Подхватив рясу, сверкая в темноте голыми икрами, впереди всех бежа Маркус Бриан. Вильгельм де Скальфо, оберегал и защищал Юдит. А враги, словно свора злобных псов, наседала на них, и раненные, во главе с Одо, с трудом, но пока отбивались, теряя в этих схватках своих друзей и товарищей.
До ворот замка оставалось с полсотни шагов, со стен их уже прикрывали лучники, когда Одо упал. Опираясь на меч, он силился подняться, видя сквозь кровавую пелену в глазах, троих врагов, которые прикрываясь щитами от стрел, приближались к нему, чтобы добить. Одо захрипел и выдавил на губах улыбку. Конец был близок.
Он не видел, как из замка, выскочил высокий воин, с развевающимися на ветру динными, огненно-рыжими волосами, и размахивая топором лесорубов, встал над его телом, встретив врагов. Одо провалился в беспамятство.
Глава одиннадцатая
Наступил рассвет, прошло утро, солнце приближалось к полудню, а в Тройне всё непрекращалось сражение. Блокированные в разных частях города нормандцы, дорого продавали свои жизни, беря за каждую свою, несколько жизней врагов.
Восставшие, дважды кидались на штурм замка, но понеся большие потери, отступили. Тогда они перегородили все улицы ведущие к замку, баррикадами и завалами, выставили часовых, и разбили лагерь у подножия горы, на которой стоял замок.
Вечером, под восторженные крики, в город пришли пять тысяч арабов, ведомых Фахидом, Рамизом и Мансуром.
Предводители восстания, на совете, обсудили сложившееся положение, которое было незавидным – захватить Юдит и взять замок, им не удалось. И где-то, бродить армия Рожера, который, все были уверены в этом, как коршун кинется на Тройну, только узнает обо всём.
Собравшись с духом, они пошли к замку, на переговоры.
– Мы пришли с миром! – вещал отец Сильвестр.
– Отдайте нам жену графа Рожера, и можете уходить! – твёрдо, шалея от собственной дерзости, сказал Плотин.
– Мы не тронем вас, и даже, отпустим всех захваченных нами ваших соплеменников, – печальный от того, что его старший сын умер от потери крови, проговорил кузнец Георгий.
– Мы не причиним благородной даме, ни малейшего вреда. Мы просто, с её помощью, хотим договориться с графом Рожером, – прищурив глаза, тихо промолвил Фахид.
– Что-то ещё? – молодой но грозный Вильгельм де Скальфо, положа руку на рукоять меча, скрипя зубами от бешенства, сделал шаг вперёд. – А вшей вам не вычесать? Ноги не согреть? В задницу не поцеловать? А? Убирайтесь прочь, грязные твари! Прочь, пока я не приказал повесить вас, на стенах этого замка! Вам не долго осталось жить, продажные ублюдки, наслаждайтесь последними деньками! Как только придёт Рожер… О-о-о, тогда каждый из вас пожалеет, что вообще родился на свет! Он повесит вас, на ваших собственных кишках!
Посланники Тройны в испуге попятились, а еврей Иаков, отступая, кинул на Вильгельма, злобный, но в тоже время хитрый, с издевкой взгляд, тотчас опустив голову.
Разозлённые их несгибаемостью, восставшие жестоко казнили всех захваченных в плен нормандцев, на глазах осаждённых в замке.
Рожер разорял окрестности Никозии.
– Серло! Бери два десятка рыцарей, и двигай к Рометте. Мы должны, во чтобы-то не стало, удержать Мессину! А я, в Тройну! Дадим просраться этим голодранцам! За мной, воины!
В Тройне достойно приготовились к встрече Рожера, и клин рыцарей, увяз на баррикадах и завалах, перегородивших узкие улочки города. Стоило рыцарю замешкаться и остановиться, как к нему кидались десятки врагов, стаскивали с седла, и убивали, под восторженные крики. Под градом камней, стрел, копий и дротиков, потеряв много достойных воинов, всё же, нормандцы, прорвались к замку.
Весь покрытый кровью врагов, на шатающемся от усталости коне, Рожер въехал в замок. Воины, встретили его радостными, приветственными криками.
Соскочив с седла, Рожер первым делом, обнял жену и расцеловал детей.
– Эй, Вильгельм, распорядись напоить и накормить коней! Сегодня мы отдохнём, а завтра, сметём эту нечисть, с лица земли!
Глава двенадцатая
Соскучившись, Рожер прошёл в покои жены, и покрывал её лицо поцелуями, когда кто-то, робко постучал в дверь.
– Какого дьявола!
– Господин граф, беда! Беда! Лошади пали! Все!
Рожер опрометью бросился в конюшню, где на укрытом сеном полу, жалобно хрипя, с пеной на губах, умирали кони.
– Что за…
– Я думаю, что зерно отравлено.
Рожер схватил за грудки Юргена, управляющего замка.
– Что?! Зерно отравлено? Откуда оно?
– На днях доставили… от купца Иакова… Вы сами распорядились… закупить у него…
Рожер отшвырнул Юргена и схватился за голову, рвя на себе волосы.
Юрген встал, и отряхиваясь, смело продолжил:
– Осмелюсь доложить, господин граф, что и дрова, кожи и шкуры, которые подрядился поставить в замок купец Иосиф, не доставлены. И я подозреваю, что и то зерно, которое мы, по вашему указанию, закупили в Тройне, а также мясо и рыба, тоже отравлено. Эти ублюдочные твари, всё давно спланировали и подготовились.
Рожер стонал, чувствуя свою вину. Он сам поручил купцам из Тройны, обеспечить замок продовольствием и припасами, щедро заплатив им вперёд. «Твари! Скоты! Ублюдки! Отныне и впредь, я не допущу такой ошибки!».
Опустившись на колени, точным ударом кинжала, он избавил от мучений своего самого любимого коня, и плача, срезал с его ноги большой кусок мяса.
– На, зажарь и принеси мне. Я хочу знать, можно ли его есть.
– Господин граф, это опасно! Прикажите другому! Я, с радостью приму ради вас смерть! Не ешьте это мясо!
– Я сказал, принести мне! И только мне! Мне, первому!
Мясо отравленных животных, после обжарки, годилось для еды, и это радовало, так как давало возможнось гарнизону замка просуществовать. Остальные, заготовленные на зиму припасы, выбросили. Отведав их, сдохли все собаки в замке, коты, крысы и другая живность. Птицы, поклевав зерна, околевали прямо на месте. Голод, своей властной рукой, сжимал горло осаждённых в Тройне.
Понятное дело, что без коней, в пешем строю, им было не прорвать осаду. Они всё же попытались, но осыпаемые стрелами, камнями из пращей, отступили, потеряв более двух десятков воинов убитыми и раненными.
Тут ещё наступила, необычайно суровая для Сицилии, морозная зима. К мукам голода, добавилось и мучение от холода. Дров не было. И за первые две недели, в замке было сожжено всё, что могло гореть, и вскоре, люди начали замерзать. Тёплых вещей и шкур, тоже не запасли. У Рожера с Юдит, был один шерстяной плащ на двоих. В зале, где были дети, верные и преданные слуги, едва-едва поддерживали огонь в очаге, не давая девочкам замёрзнуть. И взоры многих воинов, их жён и детей, обращались к одной единственной оставшейся в живых козе, которую кормили остатками сена, и которая давала немного молока для детей графа.
Маркус Бриан, в надежде на подаяние, ходил среди защитников замка, проповедуя:
– Дьявол повсюду! Он желает заполучить ваши души! Молитесь братья! Только в вере в Господа Бога нашего Иисуса Христа, спасение! Молитесь и верьте в Бога, чтобы души ваши, не попали в недра ада!
В Тройне, прекрасно знали обо всем происходившим в замке, и обнаглевшие жители, вылазя на баррикады, размахивали насаженными на копья кусками мяса и караваями хлеба, громко призывая нормандцев, прийти и отведать угощения.
К трупу коня, упавшего на полпути между замком и баррикадами, почти каждую ночь отправлялись истощённые до безумия люди. Редко какому счастливчику удавалось вернуться с куском мяса, всё больше эти отчаянные погибали, истыканные стрелами.
Глава тринадцатая
Роберт, размашисто и быстро вышагивал по большому залу. Его шаги, гулким эхом отдавались под мрачными и высокими сводами.
О-о-о, как же он хотел сейчас, бросить всё, и кинуться на Сицилию! Вызволить брата, и придушить восставших. Ведь эти скоты, бросили вызов прямо в лицо, им всем, всем нормандцам!
– Я распну всех этих тварей! Живыми, в землю зарою! На куски изрублю!
Но к сожалению, в данный момент, ему нельзя было покидать Мельфи, так как в Германии произошёл государственный переворот.
Императрица-регентша Агнеса де Пуатье, была женщиной образованной и благочестивой. Но образования и скромности было мало для того, чтобы управлять такой сложной и громоздкой империей, постоянно лавируя между дворянством и высшим духовенством. Для этого нужен был хитрый ум и жёсткость, порой даже жестокость. Нужно было уметь лицемерить и идти на компромиссы.
Политика же Агнесы, привела к ослаблению центральной власти и правящей Саллической династии. Так, она, подарила герцогство Каринтия Конраду III Эццонену, представителю одного из влиятельных германских родов среднего течения Рейна и Лотарингии. Герцогство Швабия и право управлять Бургундией, получил граф Рейнфельденский Рудольф, ставший теперь именоваться Рудольфом Швабским. Саксонский граф Оттон Нортхеймский стал герцогом Баварии.
Разбазаривание имперских ленов, вызвало недовольство других, обделённых милостями Агнесы, аристократов.
Выдвижение Гонория II, схизма, война с папой Александром II, привело к протестам духовенства. Ведь не зря же, партия реформаторов церкви, во главе с Гильдебрандом, затевая свою политику, решило опираться в империи на монастыри, которых насчитывалось более 3 тысяч.
Желая обрести в борьбе за власть мужскую поддержку, Агнеса сделала этаким «субрегентом-соправителем» епископа Генриха Аугсбургского. Но тут, сразу же, поползли слухи о позорной любовной связи императрицы-регентши и епископа Генриха.
При таких обстоятельствах, некоторые из высших сановников империи, решили взять власть в свои руки.
Архиепископ Кёльна Анно II, пригласил Агнесу и её сына императора, погостить в городке Кайзерверт. Проявив максимум любезности и доброжелательности, Анно II, окружил столь высоких гостей, подобающим их рангу почётом. Особое восхищение одиннадцатилетнего Генриха, вызвал большой и роскошный корабль епископа, стоявший на Рейне. Обходительный до тошноты Анно II, пригласил императора осмотреть это величественное судно.
– Рассказывают, – как всегда изящный, богато и элегентно одетый Ансальдо ди Патии, крутил головой, смотря на вышагивающего из угла в угол Роберта, – что как только император ступил на это судно, гребцы налегли на вёсла, и вмиг корабль оказался на середине реки. Бедный мальчик испугался, подумал, что его хотят лишить короны и жизни, и не раздумывая, прыгнул прямо в реку.
– Отчаянный мальчишка! – восхищённый Роберт даже приостановился.
– Этот прыжок едва не стоил ему жизни. На помощь императору пришёл один из заговорщиков, граф Экберт Брауншвейгский. Он прыгнул вслед за ним, и спас его, уже тонущего.
– Молодец! Если Бог даст, хороший император вырастет из этого мальчишки, раз сейчас он уже понимает, что смерть, лучше бесчестия! Что дальше?
– Заговорщики – Анно II, граф Брауншвейгский, герцог Баварии Оттон Нортхеймский, между прочим, многим обязанный императрице-регентше, архиепископ Зигфрид Майнцский, архиепископ Бременский и Габсбургский Адальберт, увезли юного императора в Кёльн, и принудили Агнесу выдать им императорские инсигнии. (
– Козлы вонючие!
– Теперь император живёт и воспитыается в Кёльне, епископы Анно и Адальберт, запустив руки по локоть в государственную казну, обогощаются, а императрица-регентша Агнеса объявила о своём желании уйти в монастырь.
– Паскудники! Чёртовы ублюдочные скоты! И что теперь?
– Не знаю, ваша милость герцог, надо ждать.
«Я не могу ждать, не могу! Я должен быть на Сицилии!» – хотелось крикнуть Роберту, но он не стал кричать, внезапно ухватившись за блеснувшую в мозгу мысль, не слушая более бубнившего ди Патти о раскладах и прикидках теперешних взаимоотношений империи и папства.
– А где Имоген? – замерев, спросил Роберт.
Ансальдо замолчал, поджав губы.
– Убыл в Реджо, ваша милость герцог, на свидание с одним из своих людей.
– Что ж, обойдёмся без него. Я кажется, кое-что придумал.
Роберт даже и не догадывался, как кстати было сейчас, отсутствие Имогена.
– Джефрой! – неожиданно крикнул Роберт.
Почти задремавший у тёплого очага Джефрой Сфондрати, подпрыгнул от неожиданности. Роберт и ди Патти, громко засмеялись.
– Слушайте, что мне пришло в голову!
И все трое склонились над столом.
Глава четырнадцатая
Одо метался в горяченной лихорадке, когда все вокруг корчились от холода. В бреду он видел пришедшего к нему Грума, который тыкался мордой, силясь поднять его, а потом, поняв, что все его попытки безуспешны, отошёл и жалобно завыл. «Тибо, погиб. Он зовёт меня, к его телу» – ясно и отчётливо подумал Одо, и вновь потерял сознание.
Он так никогда и не узнал, что Грум ушёл из замка той же ночью, и среди осаждавших замок, несколько долгих дней, был шум и переполох. Слухи, об огромной, косматой и злобной твари, нападающей и убивающей людей, не иначе как посланной самим дьяволом, передавались из уст в уста. Не узнал он и том, что когда они отловили и убили огромного пса, то радостно крича, забросили куски его разрубленного тела, к замку.
В момент просветления, он видел, как к нему склонилось круглое, добродушное, сплошь усеянное веснушками лицо, с длинными, огненно-рыжими волосами.
– Вот выпей, это свежая кровь быка, которого граф велел заколоть, так как сегодня день Архистратига Михаила (21 ноября), покровителя всех воинов. Горячая! Пей, пей, не морщись! Это поставит тебя на ноги. Так, моя бабушка, Хельга Скайлотт, вернула к жизни моего отца, задранного на охоте медведем.
– Кто ты?
– Я, Таннер из Хольма, пришёл сюда, чтобы сражаться во славу Христа!
Странное дело, но действительно после того, как Одо выпил бычью кровь, он стал чувствовать себя с каждым днём всё лучше и лучше. Он перестал терять сознание, бредить, прошёл жар и лихорадка, раны, заботливо обработанные Таннером, перестал гноиться и теперь нормально затягивались. Конечно, он пока был ещё слишком слаб, чтобы передвигаться самостоятельно, и просто лежал на соломе, в одном из залов замка, где Рожер велел устроить приют для раненных и больных.
Но несмотря на улучшение состояния, Одо наверное так бы и помер в этом приюте, от голода, если бы не ежедневные визиты и поддержка Таннера из Хольма, соорудившим над ним навес, притащивший мешковину, в которую заботливо закутал его, приносившего еду и поившего отварами из ивовой и дубовой коры.
Одо приподнялся на локтях, и привалился спиной к холодной стене.
– Рад тебя видеть, дружище!
Осунувшийся, похудевший, с почерневшим лицом Таннер, присел рядом, протянув Одо глиняную плошку.
– Что это?
Таннер вздохнул.
– Хорошая телячья кожа с сапог одного рыцаря. Бедняга умер, и она ему ни к чему. А нам, в самый раз, подойдёт, чтобы пузо набить. Раньше мы кожу варили, но сейчас, не из чего костёр разжечь, и теперь, мы размачиваем её в вине. Вина вдоволь. Граф Рожер, распорядился открыть кладовые замка. Хорошее вино. Говорят, из самой Тосканы. Такое пьют только герцоги да графы. Когда ещё нам доведётся отведать такого?
Таннер вновь печально и тяжело вздохнул, глядя на свою скудную порцию в плошке.
– Мы ели траву, коренья разные… Кору с деревьев. А теперь нет ничего. Вот, кожа… Вся в ход пошла. Какая ни какая, а всё же, пища. Ешь.
А Одо, провожал глазами покойников, выносимых из приюта, подсчитывая, сколь мало их осталось.
Шёл четвёртый месяц осады Тройны.
Глава пятнадцатая
Когда Роберт окончил говорить, Сфондрати привалился к стене, и задумчиво потёр подбородок.
– Если всё правдоподобно и натурально обставить, то может и получиться…
Загоревшейся этой идеей ди Патти, которая была как раз в его духе, энегрично затряс в воздухе руками.
– Гениально! Получиться, обязательно выгорит! Я помогу своими людьми!
– Однако стоить это будет… – Джефрой поцокал языком и покачал головой.
– Трать сколько надо! Для такого дела, мне ничего не жалко! – с жаром сказал Роберт, с надеждой глядя на Сфондрати, понимая, что в этом деле, многое зависит от него.
Джефрой снова потёр подбородок, затем щёку, прикрыл глаза, о чём-то подумал, а затем, тихо сказал:
– У меня есть подходящий человек. В конец разорившийся купчик из Венозы, Лоренцо, прозванный Прыщавым. Думаю, он согласится, терять ему нечего. Но заплатить ему придётся, – Сфондрати снова зацокал языком, – товар, мулы, быки, телеги, одежда, нанять охрану, сопроводить, накинуть конечно-же за риск, то да сё, ай, ай, ай…
– Действуй! – Роберт стукнул ладонью по столу, завершая разговор.
Через пару недель, купеческий караван Лоренцо Прыщавого показался в окрестностях Тройны.
Сидевший на передней телеге пьяный оборванец, погоняя быков, напевал:
Привлечённые шумом, на дорогу вышел патруль жителей Тройны.
– Стоять! Кто такие и откуда? Что везёте?
Оборванец остановил быков, громко икнул, и осоловелым взглядом уставился на вооружённых людей.
Погоняя мула, в окружении охранников, вперёд подскокал Лоренцо Прыщавый.
– Мы купцы. Я, Лоренцо из Венозы. А направляемся мы, в Палермо.
– Что везёте?
Лоренцо напрягся, и забегал глазами.
– Так, кое-какой товар, ткани, железо, зерно.
– Да? А в бочках что?
– В бочках? – Лоренцо заёрзал в седле. – В бочках, масло и винный уксус.
– Да? Эк, я смотрю, с масла то, как развезло этого бедолагу.
Все взоры обратились на пьяного погонщика первой упряжки.
От Тройны, спустились и вожди восставших, во главе с Плотином.
– А ну ка, Никифор, посмотри, что там в бочках.
Никифор вытащил затычку в одной из бочек, и подставив ладони, нацедил немного жидкости.
– Вино! Вкусное! И, крепкое!
– Что вы делаете? – подбежавший Лоренцо, заткнул дырку в бочке своей шапкой. – Этот товар принадлежит эмиру Палермо! Мы везём его, лично ему! У вас будут большие неприятности!
– Да? – кузнец Георгий оттолкнул Лоренцо своим широким плечом. – Неприятности, говоришь? Мы готовы, к неприятностям. Давно. А ты? – и приставил нож к горлу купца.
Торговец кожами Иосиф, уже прикидывал прибыль от перепродажи этого свалившегося им прямо в руки богатого товара, когда вмешался Плотин.
– Вино нам пригодится. Нынче холодно, и ничто не согреет тело лучше, чем стаканчик хорошего вина. Повеселим, наших воинов!
– Но послушайте!.. – Лоренцо Прыщавый воздел руки к небу, силясь загородить дорогу.
Одним ударом, тяжёлой, окованной железом, с торчащими шипами дубины, кузнец Георгий снёс ему полголовы.
И под восторженные и одобрительные крики собравшейся огромной толпы, купеческий караван был тут же разграблен, стража перебита, а два десятка бочек, превосходного кипрского вина, торжественно доставили в лагерь осаждавших.
В суматохе, никто и не заметил, как пьяный оборванец с передней телеги, юркнул в кусты, затаившись там.
Глава шестнадцатая
Маркус Бриан, дрожа от холода, постарался поплотнее закутаться в свою, уже местами дырявую рясу, спасаясь от пронизивающего, ледяного ветра.
«Надо снова заснуть. Во сне, хоть жрать не хочется». Одна только мысль о еде, вызвала спазм в животе, и обильное выделение слюны во рту. Маркус закрыл глаза, и тут же, перед ним, появились куски хорошого прожаренного, сочащегося жиром мяса, пироги с рыбной начинкой, подрумяненные, с хрустящей корочкой, караваи хлеба. Он застонал, согнулся, прижав руки к животу.
«Ну зачем, зачем мы задержались в этой Тройне? Надо было из Палермо, двигать прямиком в Мессину. А оттуда, к Роберту. Там небось сейчас, пируют». От злости Маркус заскрипел зубами.
«Чёртов брат Пётр, натёр задницу о седло, и уговорил меня, падла, остановиться, на пару деньков, здесь. Собачий сын!». Ругая диакона Петра, Маркус уже и забыл о том, что он особо и не настаивал на продолжении поездки прямиком в Мессину, сам желая погулять при дворе Рожера, и взглянуть на его юную супругу.
Сожалел о содеянном и Гвилим Спайк. Его высохшая, скорбная фигура, сидела над телом умершего от голода Кэдока, а позади него, обнявшись и плача, стояли братья Дил и Билл. Это было всё, что осталось, от их, некогда славного десятка валлийских лучников. Гвилим качал головой, думая о том, ну почему, почему он не остался в Мессине? Ведь граф Рожер, предлагал ему открыть в этом городе школу лучников, и обучать молодых парней – норманнов, греков, арабов, стрельбе из лука. Да и торговка рыбой Джулия, была добра и благосклонна к нему. Спайк вспомнил своего давнего побратима, провансальца Луи, который женился на состоятельной вдовушке, осел под Капуей, и сейчас занимается тем, что переправляет лошадей из Германии и Венгрии в Южную Италию, разводит их на своих землях, а затем, с огромной выгодой продаёт. Гвилим Спайк тяжело вздохнул.
Он перевёл взор, и посмотрел, как во дворе замка, стоит над трупом жены молодой воин Бард, а рядом, вцепившись ему в ногу, была его трёхлетняя дочь, вся синюшная от голода и холода.
Одо Бриан, решил впервые за долгое время пройтись, и опираясь на копьё, поддерживаемый Таннером, осторожно ступал по двору замка.
Не спалось и Рожеру Отвилю, который вместе с Вильгельмом де Скальфо, обходил часовых.
Неподвижные фигуры воинов, закутанные кто во что горазд, стояли на стенах. Только клубы пара из носов и ртов, говорили о том, что это ещё живые люди.
Таннер из Хольма, оставив уставшего Одо сидеть на большом камне, подошёл и тронул скрючевшееся у стены тело. Уже застывшее тело диакона Петра, от несильного толчка Таннера, повалилось навзничь. Таннер, покачав головой, рванул прижатую умершим, обеими руками, к груди сумку, и порылся там. К его радости, он нашёл несколько пергаментных свитков, с нацарапанными какими-то закарлючками, и вцепившись крпкими и молодыми зубами в них, откусив большой кусок, принялся жевать.
Так погибли все данные, собранные диаконом Петром, об обороне, укреплениях, численности гарнизона Палермо.
Совершенно бесшумно, тёмная фигура, появилась за спиной Рожера.
– Господин граф, у меня сообщение от вашего брата.
Рожер от неожиданности вздрогнул, а Скальфо, смачно выругавшись, схватился за рукоять меча.
– Ты кто таков, твою мать?! Ещё бы миг, и я снёс бы тебе голову!
– Не успел бы, – тёмная фигура улыбнулась, блеснув в темноте сиянием белоснежных зубов, и поднеся к самому лицу Вильгельма кинжал, с искривлённым, матово блестевшим лезвием.
– Успел бы! – Гвилим Спайк, стоя в тридцати шагах от них, держал тёмную фигуру под прицелом своего лука.
Из осторожности, Рожер оступил немного, и спросил:
– Ты кто? Что здесь делаешь?
– Вы не узнаёте меня, господин граф? Я, Николо Камулио, и у меня, сообщение от вашего брата.
Глава семнадцатая
– Я сопровождал караван до Тройны, а потом, когда эти псы, начали его грабить, скрылся.
Рожер, при бледном свете луны, вглядывался в ничем не примечательное лицо Камулио.
– Даже мусульмане, которым Коран запрещает пить вино, не удержались, и теперь все эти скоты, спят пьяные, вповалку. Не поскупился ваш брат! Вино, действительно отменное, да и сонного зелья, влито в него изрядно.
– И что, все, прям так перепились, и сейчас спят?
– Да, господин граф! Я прошёлся по всему их лагерю и городу, скажу вам, ну, сонное царство и только! Да, ещё я наметил, где стоят их посты и караулы, там тоже все спят!
Глаза Николо Камулио полыхнули странным, каим-то дьявольским огнём.
– А бедолага Лоренцо Прыщавый, играл, играл и переиграл, – неожиданно тихим голосом сказал он.
Рожер принял решение мгновенно.
– Вильгельм, возьми с десяток воинов, и проверь всё, что он говорит.
Затянутая туманной дымкой луна приближалась к полуночи, когда в замок вернулся Вильгельм де Скальфо.
– Рожер! Рожер! Всё так и есть! Этих тварей, можно брать голыми руками!
– Слава тебе Господи! Воины, становись! Выходим! Отомстим этим падлам, за всё, что мы вытерпели здесь! Вино не пить! Без меры не жрать! Потом, когда сполна выплатим свои долги, поедим и попьём в волю! Вперёд!
Резня! Жуткая, ужасная резня, в ночной темноте! Нормандцы, в страшном порыве ярости, безжалостно резали одурманенных вином с маковым отваром восставших, не щадя никого. Покончив с убийствами в лагере, они спустились в город, и врываясь в дома, убивали всех, без разбора.
Только вставшее солнце, вроде бы остановило, эту жуткую пляску смерти.
Быстро выпытав всё, что хотели, норманны выгнали всех уцелевших жителей Тройны на городской выпас, и там, на их глазах, жестоко казнили предводителей мятежа. Еврея-ростовщика Иакова распяли вниз головой и заживо сожгли. С купца Иосифа содрали кожу. Отцы Сильвестра, сорвав с него церковное облачение, как с еретика и божьего отступника, забили палками и камнями. Плотина, предварительно отрубив ему руки и ноги, разорвали медленно бредущими в разные стороны быками. Тело убитого ночью кузнеца Георгия, водрузили на кол. Арабов – Рамиза и Мансура, повесили, ведь нет для мусульманина страшнее казни, чем повешенье. Двух пойманных посланцев из Константинополя, закопали по шею в землю и оставили так, на съедение червям, муравьям, мелким грызунам.
Мрачным, тяжёлым взглядом, Рожер окинул толпу жителей Тройны, решая их судьбу. Позади него, стояла, кутаясь в меховую куртку, стройная и худенькая Юдит, прижимавшая к груди детей.
И не было состродания, доброты и пощады в глазах Рожера! Если он поначалу, только хотел напугать их, внушить ужас жестокой казнью главарей, то сейчас, не видя в них смирения и покорности, а видя, один лишь животный страх, принял другое решение.
Толпа, под его суровым взглядом, в голос завыла, плотнее сбившись в кучу.
Отбросив руку Таннера, из строя воинов вышел Одо Бриан.
– Рожер, пощади этих заблудших тварей божьих, прояви милосердие!
Рожер в два прыжка подскочил к Одо, и толкнул в грудь так, что тот упал.
– Добрым хочешь быть? Милосердие, говоришь? Они не заслужили милосердия! Воины, убивайте всех!
И вновь кровавая песнь мечей, топоров и копий.
Рожер, от вида смерти, виданной им не раз, от запахов крови и испражнений, от криков и стонов, шептал побелевшими губами:
– Чтобы другим неповадно было!
Когда всё кончилось, уставшие от убийств воины, стыдливо опуская окровавленное оружие, пряча глаза, разошлись, матерясь, проклиная то дикое безумие, которое только что владело ими.
Набив припасами замок под завязку, Рожер объявил своим воинам, что отправиться в Калабрию.
– Много достойных и славных рыцарей потеряли мы. Вечная им память! С высот райских, их души смотрят на нас! Из Калабрии, я приведу лошадей и подкрепеление, чтобы мы, оставшиеся в живых, продожили то дело, ради которого, многие сложили свои головы.
Жутко было этим суровым воинам, только что пережившим страшную осаду, терпевшим муки голода и холода, оставаться в этом замке, с обезлюдившими окрестностями, где только тучи воронья, и спустившиеся с гор волки, привлечённые обилием падали, нарушали тишину.
Желая подбодрить и поддержать их, понимая, что так не далеко до бунта и бегства, Рожер, показывая, что он не бросает их и обязательно вернётся, оставил в замке Юдит с детьми.
И тринадцатилетняя Юдит, нормандка по крови и духу, командовала воинами, совершала обход укреплений по ночам, и своим примером, своим мужеством, вселяла надежду в уже готовые отчаяться сердца и души.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Глава первая
– Пусть волк загрызёт волка, дабы агнец Божий пребывал в мире! – вещали епископы, и христиане, исполняя свой священный долг, ревносто боролись с врагами веры Христовой.
Яростное и жестокое противостояние христиан с мусульманами, вот уже более 300 лет шло на Пиренейском полуострове, где Реконкиста набирала ход. Здесь, мусульманская держава всё более и более разлагалась и слабела, а христиане, напротив, начали переходить в наступление, значительно расширяя свои границы.
18 мая 1035 года, в городке Буреба, в возрасте пятидесяти лет, был убит король Нахеры (Наварры), граф Арагона и Кастилии Санчо III Гарсес Великий. (К сожалению, мне не удалось отыскать фактов, как, за что, кем, был он убит). Несомненно, при жизни, Санчо III был самым могущественным христианским монархом на полуострове, путём войн, династических браков, подлых и тайных убийств, создавший державу от Галисии на севере, до Барселоны на юге, и именовавший себя – Rex Dei gratia Hispaniarum – Милостью Божьей Король Испанцев. Как было принято в то время, незадолго до смерти, Санчо III разделил свои обширные владения между сыновьями.
Гарсия, становился королём Наварры, и волей отца, получал верховенство над братьями.
Фернандо, ещё в 1032 году, стал графом Кастилии.
Гонсало, получал во владения графства Собрарбе и Рибагорса.
Не был забыт и обделён старший, но незаконнорожденный сын Санчо III – Рамиро, получивший Арагон.
Спустя два года, в 1037 году, король Наварры Гарсия III, помог своему брату Фернандо I, в войне с королевством Леон. 1 сентября 1037 года, двадцатилетний король Леона Бермудо III, в битве при Тамароне, безрассудно кинулся в самую гущу сражающихся, желая сразить своим копьём графа Кастилии, и погиб. А Фернандо I, уже на следующий год, именовался королём Кастилии и Леона.
По другому смотрел на вещи король Арагона Рамиро I, который в 1043 году попытался отбить у Гарсии королевсво Наварру. Но будучи разбит в сражении при Тафальи, обратил свой взор в другую сторону, и в 1044 году захватил у Гонсало графства Собрарбе и Рибагорса.
Как говорили очевидцы, Гонсало Санчес, потеряв все свои владения, умер опечаленный 26 июня 1045 года.
После поражения у Тафальи и захвата графств у Гонсало, Рамиро, якобы, склонил свою буйную голову, и принёс вассальную присягу Гарсии III, признав верховенство короля Наварры. Но в результате его заговоров и интриг, подогревая недовольство брата тем, что король Кастилии и Леона Фернандо, ещё в 1039 году, объявил себя императором всей Испании, что он, покушается на их титулы и владения, Рамиро добился того, что Гарсия пошёл войной на Фернандо.
15 сентября 1054 года Рамиро сбежал с битвы, развернувшейся у города Атапуэрке, между ними и Фернандо, уведя всех своих воинов, и не горюя о том, что в этом сражении погиб король Наварры Гарсия III.
Потерпев поражения в войнах с братьями, Рамиро решил попытать счастья в войне с мусульманами. В начале 1063 года, он пошёл войной на тайфу Сарагоса, и осадил крепость Граус.
Побуждало Рамиро к этому то, что его брат, его враг, король Кастилии и Леона Фернандо I, в это время, вёл успешные войны с мусульманами. Войска Фернандо, перешли реку Дуэро (на севере современной Португалии), взяли крепости и города Ламегу, Виесу, Сан-Эстебан-де-Гормас, Берлангу. В 1060 году Фернандо заручился согласием вельмож на продолжение войны и отправил войско к Алькале. Напуганный эмир тайфы Толедо Яхья I аль-Мамун, прислал богатые дары и запросил мира. На следующий год Фернандо переправился через реку Тахо и подошёл к Севилье. Тут также эмир Аббад II аль-Мутадид, запросил мира, признал сюзеренитет короля Кастилии и Леона, и обязался платить дань, отдав Фернандо в знак доброй воли мощи святого Исидора и святого Винцента, которые были торжественно перезахоронены в специльно возведённой для этого церкви в Леоне. Подчинились непобедимому Фернандо и эмиры тайф Бадахоса и Сарагосы.
Эмир Сарагосы Ахмад I аль-Муктадир, платил дань Фернандо I, и осада Рамиро Арагонским крепости Граус, была воспринята королём Кастилии и Леона, императором Испании, как нападение на его собственные владения, и он, не мешкая, отправил на помощь Сарагосе армию, под командованием своего сына Санчо.
Глава вторая
Они пришли, когда его не было в Сарагосе…
Хлипкая дверь разлетелась от удара, и группа воинов ввалилась в дом. Один из них оступился на ступеньках, задел полку с горшками, и поминая шайтана, сбросил всё на пол.
– Что вам надо? – испуганно взвизгнул из-за гончарного круга Муса.
Ламия, настороженно прислушиваясь, прижала к себе захныкавших детей.
Десятник городской стражи Абдулла, подошёл, осматривая убранство, оценивая новую обстановку и появившийся достаток.
– Наш достославный эмир Ахмад аль-Муктадир, повелел собрать городское ополчение, собирайся, пойдёшь воевать во славу Аллаха.
– Но я исправно плачу все подати! Задолженности за мной нет! – попытался запротестовать Муса.
– Ничего не знаю! Мне велено набрать сотню ополченцев, ты нам подходишь, так что, давай, живее, собирай барахло!
– Абдулла, здесь какая-то ошибка! Я стар и хром, ну куда мне воевать?
– Ты, ничтожный муваллад, отказываешся пойти воевать во имя Аллаха?! Может, ты не достаточно чтишь его и не признаёшь Коран?! Может, ты всё ещё тайно поклоняешься распятому Христу?! А?!
– Нет, нет, что ты, Абдулла! Я ревностно признаю Аллаха, и почитаю учения пророка Мухаммеда! Но послушай, Абдулла, ты же родственник мне…
– Что? Ты, червь, – Абдулла прыжком приблизился к Мусе, и схватил его за ворот рубахи, – слизняк, презренный муваллад! Я, родственник тебе?! Да моя сучка-сестра, опозорила весь наш род, опозорила меня, моего отца, когда, паскудница, обуреваямая похотью, вышла за тебя замуж! Не смей называть меня родичем! Ненавижу!
И Абдулла ударом кулака, отшвырнул от себя Мусу, который отлетел к стене.
Когда-то давно, когда Абдулла был молод, когда он был только принят в городскую стражу Сарагосы, – большая честь для сына простого гуртовщика скота, – он, конечно-же, был против женитьбы своей сестры, на этом гончаре. Но сестра, наплевав на обычаи, опозорив всю свою семью, всё-таки вышла замуж за этого муваллада. Помнил Абдулла и тот день, когда он, хоть Аллах и запрещать правоверным азартные игры, поверженный этим тайным пороком, сильно проигравшись, пришёл, по-доброму, смирив гордыню, просить у Мусы денег в долг. И как, этот пёс, который сейчас валяется у его ног, размазывая по лицу кровь, отказал ему. И тогда Абдулла поклялся на Коране, отомстить!
Сейчас он прикидывал, за сколько можно продать эту лачугу, со всем, что есть в ней, а также…
– Эй, забирайте эту падаль, и тащите в казарму, а с тобой, мы поразвлечёмся. Ха-ха-ха!
Плотоядно улыбаясь, Абдулла подошёл к Ламии, продолжавшей сидеть на кровати, прижимая к себе детей.
– Ух ты, моя сладенькая, моя хорошенькая, какая гладенькая! А где твой бугай-муж? Клянусь мукаррабуном (или макрибун, с араб. – приближённый, в исламе: четыре ангела Джибриль (Гавриил), Микаил (Михаил), Азраил и Исрафил (Рафаил). Они были избраны Аллахом к качестве пророка ангелов) Джибрилем, он бы тоже подошёл нам, для войны с неверными.
– Только прикоснись ко мне, и он, убъёт тебя!
Дети, в голос, громко заплакали.
Абдулла, продолжая улыбаясь подходил к Ламии, и прокричал:
– Махмуд, забери этих свинячьих выблядков! Оставь меня с этой красоткой наедине! После, тоже развлечётесь!
И протянув руку, он разорвал на груди Ламии платье, наваливаясь своим грузным телом на неё.
…Бьёрн, ходил по опустевшему дому, глядя на толстый слой пыли, осколки изделий Мусы, разбросанные на полу, разорванное платье Ламии, валяющиеся игрушки – деревянную лошадку и тряпичную куклу, которые он сам сделал для своих детей.
На улице послышался шум и говор, и в лачугу, в сопровождении двух слуг, вошёл сосед, торговец рыбой.
– Что здесь произошло? – с трудом сдерживая себя, чтобы не закричать от боли, прохрипел Бьёрн.
Торговец рыбой вскрикнул, увидев эту огромную, раскачивающююся фигуру, стоявшую в тени, и попытался выбежать, но Бьёрн, рывком, быстро настиг его, и прижал к стене.
– Где Муса? Где Ламия? Где дети? Где они? Что здесь произошло?
Не замечая никого и ничего вокруг, Бьёрн тряс торговца рыбой, вколачивая того в стену, вымещая на этом первом встречном, всё бурлившее внутри непонимание, злобу, ненависть, как котят стряхнув повиснущих на руках слуг.
Громко кричавший от страха торговец рыбой, поняв, что по-другому от этого демона не отделаться, стал, сбиваясь, запинаясь и путаясь, рассказывать.
… – Мусу увели стражники, а его дочь с детьми, погрузили в крытую телегу, и увезли.
Бьёрн, слушая это, только скрипел зубами, всё сильнее и сильнее сжимая кулаки на плечах торговца рыбой, вдавливая его в земляной пол.
– А я, купил этот дом, у достопочтенного Абдуллы, – под конец, себе на беду, проблеял торговец рыбой, и в тот же миг, Бьёрн сломал ему шею.
Глава третья
В казарму городской стражи, так просто было не проникнуть, к тому же, его теперь разыскивали за убийство торговца рыбой, но Бьёрн, рискуя, семь дней кружил вокруг казармы, пока у подловленного стражника не выпытал, что все рекруты, ещё в начале месяца, были отправлены под стены крепости Граус. Ушёл с ними, и ставший теперь сотником, Абдулла.
Ночь Бьёрн провёл на коленях в часовне Девы Марии, моля Господа о ниспослании ему удачи, выпрашивая милости для Ламии и детей, и проклиная тот день, когда он, вместо того чтобы уехать в Барселону, соблазнился возможностью заработать, и отправился сопровождать семейство богатого араба в крепость Маджерит. (Маджерит – совр. Мадрид).
Потратив почти всё своё серебро, он достойно подготовился для военного похода, купив пару запасных лошадей с сёдлами и упряжью, вьючного мула, почти новую, добротную кольчугу до колен, шлем, закрывающий лицо, с прорезями для глаз, хорошее, прочное и длинное копьё, метательные дротики, и нанял пару слуг. Выехав за ворота Сарагосы, Бьёрн обернулся посмотреть на город, в котором был счастлив, и в котором познал самую в своей жизни горестную боль утраты. Двинув пятками в бока коня, он направился на север к крепости Граус.
Мусульманский лагерь бурлил. По повелению эмира Ахмада аль-Муктадира, надлежало громкой музыкой и восторженными криками приветствовать прибывшие им на подмогу кастильские войска инфанта Санчо Фернандеса. Арабы, берберы и прочие, вышли из своих палаток и шалашей, но приветственные крики получились какие-то вялые и неискренние, они больше бряцали оружием, с недоверием и злобой глядя на христиан. Кастильцы отвечали им полной взаимностью, подбоченясь, гарцуя в сёдлах, поправляя копья и мечи, глядя на мусульман с призрением и ненавистью, плотнее сбиваясь вокруг большого деревянного креста, влекомого священниками.
Благодаря своей силе, Бьёрн протиснулся в первые ряды, с любопытством глядя на роскошно облачённых кастильцев, рослых, одинаково вооружённых, в однотипных кольчугах и шлемах, сидевших в высоких сёдлах сытых гнедых коней. Расточая улыбки, но в тоже время гордо, ехал, в богато позалачённой кольчуге, инфант Санчо Фернандес. Рядом с ним, в точно такой же кольчуге, только покрытой серебром, находился его друг, двадцатидвухлетний Родриго Диас де Вивар.
Поглазев на кастильцев, Бьёрн отправился на розыски. Мусу он нашёл тяжело больным, лежавшим без сознания, в горячке и бреду, под навесом для раненых и занедуживших. Склонившись перед ним на коленях, Бьёрн, порвышись запазухой, извлёк мешочечек, данный ему ещё Аззигом, и высыпав часть содержимого в чашу, разведя водой, влил в пересохший рот Мусы.
Когда Муса пришёл в себя и его взгляд просветлел, он огляделся, и словно не веря виденному, тронул лежащего рядом Бьёрна, который тут же вскочил.
– Привет, Муса, как самочувствие? Что это ты болеть собрался? А может, надумал помирать? Хрен тебе! У нас с тобой, впереди, ещё много дел! Мы должны разыскать Ламию и детей, и выпустить кишки этому ослиному ублюдку Абдулле! Где он, знаешь?
Муса не слушая Бьёрна, горячо плакал.
Глава четвёртая
Инфант Санчо Фернандес не собирался ждать, теряя время, и повелел готовиться к битве с арагонцами.
Король Арагона Рамиро I собрал большое войско. К нему присоединилось много рыцарей из Наварры, Аквитании, Лангедока и Прованса, пожелавших сразиться во славу Христа с врагами веры – мусульманами.
8 мая 1063 года, эти две армии сошлись в битве у крепости Граус.
Бьёрн затылком почувствовал чей-то взгляд, и высокий, возвышаясь на целую голову над всеми, он сняв шлем, оглянулся, увидев сначала удивленное, затем злобное лицо Абдуллы, узнавшего его. В ответ Бьёрн улыбнулся смертельно опасным, волчьим оскалом, с удовлетворением заметив, как Абдулла вздрогнул и опустил голову.
Всей рыцарской мощью, арагонцы и их союзники, навалились на сарагосцев и кастильцев.
Горяча коня, носился инфант Санчо Фернандес, криками подбадривая пошатнувшихся и колеблющихся. Повёл в битву последний резерв Родриго Диас де Вивар. Эмир Ахмад аль-Муктадир, в окружении своей свиты, уже посматривал назад, в сторону Сарагосы, собираясь бежать.
Король Рамиро сражался на острие атаки, впереди своих рыцарей. Не отставали от него и граф Тулузы Гильом IV и его брат, молодой Раймунд де Сен-Жиль и престарелый граф Прованса Гильом V Бертран.
Отбив щитом, брошенный чьей-то твёрдой рукой топор, Бьёрн короткими, но точными ударами, отправил на тот свет двоих наседавших на него арагонцев, и разрубил головому третьему, который остервенело тыкал копьём в щит пятившегося в испуге Мусы.
– Держись, старик, держись! Не поддавайся!
Не спуская глаз с врага, Бьёрн наблюдал и за Абдуллой, и дождавшись момента, когда клин рыцарей расколол их боевые порядки, и ополчение Сарагосы начало в панике оступать, схватил Мусу за руку и потащил за собой через ряды сражающихся.
Абдулла увидел, будто сама смерть, в лике этого здоровяка приближается к нему, крикнув что-то грозно-подбадривающие, ринулся в бой.
Бьёрн подставил щит под мощные удары Абдуллы, и как не пытался, не смог отбить копьё, брошенное Махмудом, и пронзившее беднягу Мусу насквозь.
Послышался топот копыт, к ним приближались всадники, одинаково, как с той, так и с другой стороны, враждебные для Бьёрна, Махмуд, придя на помощь, Абдулле насел на него, и Бьёрн, вярости прокричав:
– Во славу Христа! – разрубил грудь Махмуда от плеча до бедра, и тут же, щитом, ударил Абдуллу в голову.
Две группы всадников остановились. Бьёрн, стоя над телом поверженного врага, поднял голову. Два рыцаря, одинаково молодые, чуть более двадцати лет, облачённые в богатые доспехи, в окружении своих оруженосцев, сдержав коней, стояли справа и слева от него, поражённые его словами.
– Вы, христианин? – недоверчиво спросил один из них.
Бьёрн молчал, приготовившись к бою.
– Отвечайте! Я граф де Сен-Жиль, и приказываю повиноваться мне!
Бьёрн потряс головой, и словно нехотя, хрипя, выговаривая слова на давно подзабытом лингва-франка, сказал:
– Я Бьёрн Бриан, из Нормандии, сын барона Олафа Бриана.
– Я Родриго Диас де Вивар, и требую от вас ответа, зачем вы убили этого мусульманина? – послав коня вперёд и приблизившись, спросил второй рыцарь.
– Надеюсь, что не убил… Эта падаль, нужна мне живой… Пока… Он… похитил мою жену и детей… И пока он не даст мне ответов, он будет жить.
И Бьёрн, уже не обращая внимания на рыцарей, склонился над телом Мусы, прошептал молитву, и взвалив грузное тело Абдуллы на плечо, пошёл к лесистому оврагу, где загодя оставил коней под присмотром слуг.
Два знатных рыцаря из противоборствующих лагерей – Раймунд де Сен-Жиль и Родриго Диас де Вивар, оба христиане, ещё не ведающие своей судьбы, только, только начавшие вписывать свои имена на страницы истории, долго, удивлённо смотрели ему вслед.
А битва под Граусом закончилась неожиданным образом. Арагонцы теснили врага, победа была близка, но тут, роковая стрела, сразила насмерть короля Арагона Рамиро I, и его войско дрогнуло, побежало, и было разгромлено кастильцами и сарагосцами.
Глава пятая
На Сицилии произошли большие перемены.
Династия Зиридов из Туниса, правившая островом до мятежа сицилийских эмиров, теперь, перед лицом нашествия христиан, вспомнила о своём былом владении, и эмир Тамим Абу Яхья ибн аль-Муизз отправил на Сицилию огромную армию под командованием своего сына Яхьи Абу Тахира ибн Тамима и внука Али ибн Яхьи. И две их армии, основу которых составляли берберы и чёрные племена из глубин Африки, одновременно высадившись в Агридженто и Палермо, ломая сопротивление тех сицилийских эмиров, кто не думал покориться, подчиняя их себе, вливая в своё войско тех, кто выказал покорность, начали продвигаться вглубь острова.
Рожер вернулся в Тройну в начале лета, приведя подкрепления, хорошо обученных рыцарских коней, вьючных животных, и с полсотни семейств, пожелавших жить в опустошённой Тройне. Ведь из Нормандии, вслед за рыцарями, в Южную Италию, потянулись и простые люди – беглые сервы, свободные вилланы, горожане и торговцы. Все с надеждой на лучшую жизнь, в этом благодатном краю. И кинув клич, Рожер сумел собрать эту пару сотен людей, пообещав им, что они не будут вносить дань в течение двух лет, красочно расписывая райские красоты Сицилии.
– Там такая земля, что просто только ткни палку, и тут же вырастет дерево! Кинь зерно, и соберёшь богатый урожай. Там вдоволь вкусных и невиданных фруктов и ягод! В реках, полным полно рыбы, а в лесах изобилие дичи! – вещали его глашатаи на улицах и рыночных площадях.
Помимо этого, арабы, греки, евреи и прочие люди без роду и племени, из разорённых войной местностей, стягивались к Тройне, селились в опустевших домах, надеясь под покровительством нормандцев найти покой и мир.
Разложившиеся трупы и кости прежних жителей этого города, которые нормандцы не велели хоронить, служили для новых поселенцев ярким уроком того, что бывает с теми, кто посмеет воспротивиться их железной воле.
Оценив обстановку, узнав о новой напасти всё, что смог, Рожер встревожился, но не выказывая страха, повёл своих воинов в новые набеги, вступая в мелкие стычки со стягивающимися сарацинами, захваченной добычей наполняя кладовые Тройны.
Они сошлись в начале июня 1063 года у городка Черами, в паре дней пути от Тройны.
Три дня оба войска стояли друг напротив друга, разъединённые небольшой и неглубокой речушкой. Арабы подтягивали обозы и отставшие отряды, а нормандцы, спешно, не покладая рук, и днём и ночью, возводили оборонительные сооружения.
Готфрид Малатерра пишет в своей «Истории», что сарацин было 30 тысяч, а войско Рожера распологало 136 рыцарями. (Добавим к этому оруженосцев и сержантов (сержантерия, от лат. Serviens – слуга, служащий – у нормандцев, одна из форм землевладения, при которой держатель земли (сержант) был обязан своему сеньору исполнением службы, и в социальном отношении занимал промежуточную роль между свободными крестьянами и рыцарями) и получим около 400 кавалеристов. Плюс, пропорциональное количество пехоты, примерно тысяча человек, и получится, что полутаротысячное войско Рожера противостояло 30 тысачям арабов. Если даже принять во внимание, что Малатерра немного преувеличивает численность войска сарацин, всё таки не стоит сомневаться, что как и в битве при Энне, войско нормандцев значительно уступало арабскому).
Помимо этого, как и любую армию, оба войска сопровождали торговцы, проститутки, кузнецы, оружейники, шорники.
Холодную и морозную зиму сменило жаркое, засушливое лето, и нормандцы, расположившись на холмах, в дрожащем, знойном мареве, со всё возрастающей тревогой следили, как в лагерь арабов, в густых облаках пыли, вздымающихся к небесам, всё подходят новые и новые отряды. Как гонят табуны лошадей. Как для прокорма такой оравы людей, пастухи приводят целые стада овец, баранов и коров. Как всё тянуться и тянуться телеги с запасами зерна, сухарей, овса, сена, гороха, чечевицы, круп. Как в окружении рабов и слуг, подходят повозки с имуществом какого-нибудь знатного араба. Как на том берегу реки Черами, становиться всё больше и больше шатров, палаток, шалашей. Дивились гарцующим в отдалении берберам, гордо сидящих на спинах верблюдов.
Неглубокая река, не могла напоить такое множество людей и животных, и враз обмелела, и люди начали испытывать муки жажды, заревела и непоеная скотина.
И заропотали неустрашимые доселе нормандцы, видя огромное войско врагов и оглядывая свои незначительные ряды! И всё чаще стали раздаваться голоса, что мол надо отойти, засесть в неприступной Тройне, и там переждать нашествие, надеясь, что сарацины обломают зубы, осаждая и штурмуя замок, а там подойдёт с подкреплением и Роберт Гвискар.
Но после зимы, проведённой в осаждённой Тройне, Рожер всячески хотел избежать новой осады, и чтобы подбодрить своих людей, обратился к ним с речью:
– Нас нельзя победить, так как мы – доблестные воины Христа! И сражаемся, во славу Его! Господь не оставит нас! С Его именем на устах и с верой в сердце, мы победим! Вспомните о библейском Гедеоне (Гедеон – библейский персонаж Ветхого Завета, живший в XI веке до н. э.), как он, с малым войском, неустрашённый полчищами врагов, которых было как саранчи и как песка на берегу моря, победил их и прогнал за реку Иордан! Его вёл Господь, и нас, ведёт Божья Воля! Помолимся братья, исповедуемся, и с чистой душой, пойдём на битву! Во славу Христа! Выполнять, Его Божью Волю!
Воодушевлённые пламенной речью Рожера, видя его носящимся перед ними на горячем коне, готовым, если понадобиться умереть, воины ответили ему одобрительным рёвом, и потянулись к священникам на исповедь. Те охотно причащали их, отпускали грехи, ободряли молитвами.
К четвёртому дню нормандцы были готовы к смертельной схватке.
Глава шестая
Рожер придумал план сражения, посвятил в него всех баронов и знатных рыцарей, и едва рассвет тронул край небосвода, он подъехал к Серло Отвилю, и подбадривающе положа руку ему на плечо, сказал:
– С Богом, начинай!
Серло кивнул головой, поудобнее умостился в седле, и повёл в атаку своих 36 рыцарей. Сначала шагом, постепенно переходя на рысь, они разогнали коней в галоп, и смертоносным клином, врезались в большой отряд арабской кавалерии.
Арабы, видя своё численное превосходство, приняли бой, и тут же были смяты, опрокинуты, втоптаны в пыль, рыцарями Серло.
Не сбавляя напора, нормандцы атаковали вражескую пехоту, и та, в страхе и панике, начала пятится.
Тогда, на рыцарей Серло, обрушилась вся мощь арабской кавалерии – берберы, трясясь на своих верблюдах, лёгкая конница ополчения и тяжёлые, окольчуженные конные отряды эмиров.
Рожер, стоя на стене Черами, вглядывался в клуб пыли, поднятый над местом боя, поглотившим маленький отряд Серло, и уловив критический момент, подал знак знаменосцу, а тот, наклонив немного знамя, сигнальщикам. И тот час, звуки десятка рогов, послали Серло разрешение на отход.
Арабы, опьянённые победой, погнались за нормандскими рыцарями, и наткнулись на укреплённые заострёнными кольями и плетнями позиции пехоты.
Пешие воины встретили врага ударами копий, стрелами, метали дротики и топоры.
Но две сотни пеших воинов не могли сдержать всё войско арабов, и по новому сигналу, поданному Рожером, они начали отступать к Черами.
Арабы и берберы громкими криками возвеличивали Аллаха. Видя перед собой распахнутые ворота города, они единым напором, толкаясь, сбивая друг друга, давя упавших копытами, устремились в город.
Но тут их ждал сюрприз!
Все узкие улочки Черами были перегорожены баррикадами и завалами, каждый дом укреплён и превращён в маленький замок, и оттуда, из-за завалов и из домов, на них обрушились удары мечей и копий.
Сотня лучников и сотня пращников, под командованием Гвилима Спайка, с большим запасом стрел и камней, стояла на городской стене. Все лестницы, ведущие к ним на стену, были перегорожены брёвнами, чтобы не поднялся к ним враг, и оттуда, они обрушили на врагов свои смертносные подарки.
И буквально в один миг, всё поле перед воротами, вся маленькая и узенькая улочка, оказалась завалена трупами арабов, берберов, лошадей и верблюдов.
В панике вражеская конница, бросилась прочь из города.
Нормандцы зашлись в восторженном крике, но ещё рано было ликовать. К городу, сотрясая землю громким топотом тысяч ног, приближалась арабская пехота.
Глава седьмая
Одо Бриан, не мог забыть, как его, раненного и обессиленного, Рожер толкнул в Тройне так, что он упал. И дал себе зарок, что как только окончательно затянутся его раны и он наберётся сил, уйти от Рожера, разорвав свою вассальную клятву. Будучи честным, он сказал об этом графу, и тот, словно не чувствуя за собой никакой вины, просто кивнул головой, соглашаясь.
Но при вторжении берберов из Африки, накануне большой битвы, Одо не мог покинуть войско Рожера, боясь, что потом, все встречные, будут упрекать его за трусость.
И сейчас, прислушиваясь к топоту приближающихся врагов, Одо вытирал с меча кровь, с беспокойством ощупывая зазубрину, появившуюся на клинке от удара об камень.
Он потерял своего коня в Тройне, нового приобрести у него не было средств, и стоя за завалом на улице Черами, Одо посмотрел на глупо улыбающееся лицо Таннера из Хольма.
– Чего лыбишься?
– Да, так… Гы, гы, гы. Славный сегодня денёк, чтобы умереть, сражаясь. Смотри, какое небо ясное… Голубое, голубое, и на нём, ни облачка, ни тучки. У нас на севере не бывает такого неба… Я ещё, никогда такого не видел…
Одо ничего не сказал на откровения друга, смотря, как Гвилим Спайк поднял руку, лучники и пращники приготовились к бою, и на врага обрушился первый удар стрел и камней.
Арабская пехота ускорила шаг, и Одо толкнул размечтавшегося Таннера.
– Вставай, они идут!
– Славно!
Первые отряды арабов, по трупам и лужам крови, вбежали в город. Их было так много, что пока одни атаковали, другие растаскивали тела павших людей и лошадей, третьи пытались разобрать баррикады, а остальные, в огромной массе своей, толпились перед воротами, погибая под стрелами и камнями воинов Гвилима Спайка.
Вражеские лучники, построившись, посылали стрелы на стены и в город, и ясное небо, затянуло от этих туч.
Арабы лезли. Получил удар в голову, вскрикнул и упал, Таннер из Хольма. Зашатался на стене Гвилим Спайк, которому вражеская стрела пробила грудь. Братья Дил и Билл было кинулись к нему, но старый лучник, жестом руки, отправил их обратно к бойницам. Одо, ударом в лицо, убил очереднего врага, наотмашь рубанул ещё двоих, и едва успел поднять щит, закрываясь от мощного удара. Он услышал, как затрещал деревянный щит, и почувствовал, как хрустнула кость в руке. Сжав зубы, чтобы не застонать от боли, он новыми ударами встретил противников.
Знамя Рожера, развивающееся на стене Черами, притягивало арабов. Всё больше и больше их собиралось под стенами, всё больше и больше они втягивались в город. И они не заметили, как два отряда нормандских рыцарей, под командованием самого Рожера и Серло, выйдя из города через восточные ворота, начали атаку, ударив по обеим флангам.
Удар был силён! Но чуда, как в сражении под Энной не произошло. Сарацины смешались, дрогнули, на миг поддались панике, но быстро оправившись, продолжали ожесточённо сражаться.
Под Рожером убили второго коня. Зашатался в седле раненный Руссель де Бейль. Упал и едва не погиб барон Агригосто дю Пушель. Был выбит из седла аббат Беренгер де Грантмесниль, и Вильгельм де Скальфо отважно встал над телом брата, защищая его.
Обессиленные, уставшие кони, не слушали всадников. Руки устали колоть и рубить. Воины обезумели от крови и смерти. А чаша весов не клонилась ни в одну из сторон.
И тут, стоявший на стене, под большим крестом, епископ Россано Роман, закричал:
– Смотрите! Смотрите! Я вижу! С нами в бой идёт Святой Георгий! Вон, видите, того прекрасного юношу, на белом коне?! Это, он! Господь, посылает нам подмогу!
Эта весть быстро передалась из уст в уста, и многие воины действительно увидели величественного всадника на белом коне, с маленьким белым знаменем с красным крестом на нём.
Одо забыл о боли в руке. Очнулся и схватил оружие Таннер из Хольма. С трудом, но встал на ноги Гвилим Спайк.
И все они, сколько их там осталось, с новым воодушевлением, ободрённые верой в то, что их ведёт и направляет сам Господь, бросились в битву, и сарацины начали отступать.
К концу дня, вся лощина перед Черами была усеяна изуродованными, мёртвыми и раненными телами людей и лошадей.
Глава восьмая
Усталые победители собрались возле вражеского лагеря, дивясь не виданной доселе добыче. Неисчислимые стада скота, тысячные табуны лошадей, роскошные шатры и палатки, груды золота, серебра и драгоценных камней, превосходная одежда, дорогие ткани и благовония, добротное оружие и доспехи, женщины, рабы и знатные пленники, за которых можно получить выкуп – всё это теперь принадлежало им.
Горячие головы, алчно потирая руки и облизываясь, требовали раздачи доли каждого немедля, сейчас же, при свете костров.
– Я троих язычников в ад отправил!
– А я проткнул копьём какого-то знатного и важного араба! Не иначе, как эмира!
– А мне, вот, смотрите, кисть отрубили… Даст мне граф Рожер, дополнительную плату за моё увечье?
Приковыляли, поддерживая друг друга, и Одо с Таннером. Одо привязал поломанную руку поясом к туловищу, а Таннер, обвязал голову тряпицей. Вообще-то, они искали Джакомо из Сиены, известного в войске, как доброго костоправа и лекаря, но видя, что дело идёт к раздаче добыче, поспешили занять свою очередь.
Раньше, Одо, как оруженосец Рожера Отвиля, мог рассчитывать на большую долю, но сейчас, он довольствовался четвёрткой коней, парой мулов, двумя отрезами дорого шёлка, тазом из тонкого чеканного серебра и монетами на вес – серебряными и золотыми, разного достоинства и чеканки.
Таннер, помимо коней и мулов, получил плотный войлочный гамбезон, крепкую куртку из кожи, обшитую железными пластинами, посеребрённый шлем, цепь – в пол марки золота и золотую же диадему, окрушенную драгоценными каменьями.
Предприимчивые торговцы, всегда сопровождающиеся любое войско, переговорив с доверенными людьми графа и уплатив мзду, уже гостеприимно приглашали воинов, громко зазывая, в свои в шатры и палатки, где к их услугам, были предоставлены женщины и вино.
На еле волочащем ноги коне, к Рожеру подъехал, весь покрытый потом, кровью и пылью, Руссель де Бейль.
– Не время считать добычу и наслаждаться победой! Не время пить вино и трахать баб! Много сарацин, этого дьявольского отродья, уходит! Надо гнать их! Надо, разгромить их полностью!
Рожер прислушался к совету опытного де Бейля и велел прекратить раздел добычи, свернуть торговлю, сменить коней, и сам повёл воинов преследовать отступающего врага.
Ночь и затем весь день, нормандские рыцари гнали и рубили отряды сарацин, и по свидетельству Малатерры, более 20 тысяч мусульман полегло под Черами.
Через две недели, жители Рима, с восторгом и восхищением глядели на невиданных верблюдов, присланных в дар графом Рожером папе Александру II.
Сам папа, со ступеней Латеранского дворца, произнёс короткую проповедь, прославляющюю христианское оружие, которую окончил такими словами:
– Всё во власти Божьей, и ничто не случается помимо Его воли!
Нормандцы уверовали в свою исключительность, в то, что их вдохновляет и поддерживает все их дела, сам Господь.
Десница Божья дала мне мужество
Десница Божья меня возвысила
Повелел начертать на своём щите Рожер, после победы при Черами.
Глава девятая
Роберт закис от безделия!
Душа его рвалась на Сицилию, в битву, но он не мог покинуть Италию, пока не уляжется поднятая им самим буча с двумя папами.
Как только Готфрид Горбытый покинул Рим, уйдя к себе во Флоренцию, Гонорий II снова пошёл войной на Александра II.
Александр II и сам времени зря не терял, и тоже поспешил к Риму.
И вновь на улицах этого древнего города, щедро полилась кровь. Гонорий II занял замок Святого Ангела, а Александр II укрепился в Латеранском дворце.
Только прибытие даров с Сицилии, от графа Рожера, замирило на короткий срок две противоборствующие стороны.
Но оба папы не унимались, служили мессы, издавали буллы и декреты и предавали друг друга анафеме.
– Вот послушайте, это любопытно, письмо епископа Петра Дамиани антипапе Гонорию, – Ансальдо ди Патти подошёл поближе к свету и развернул пергаментный свиток.
– Ты, извивающаяся гадюка, гнусный змей, кал человеческий, отхожее место преступлений, клоака пороков, ужас небес, разоритель церкви, нарушитель апостольского благочестия, стрела с лука сатаны, губитель непорочности, навоз века, пища ада. А Гонорий, в своих письмах, именует Александра II не иначе как азинусом, то есть – ослом. Также, на улицах Рима, распевают похабные куплеты высмеивающие папу Александра, сочинённые сторонниками Гонория.
Но видя, что герцогу это не интересно, ди Патти отошёл в сторону.
Вперёд тогда вышел Имоген.
– В Капуи, настоящая война! Ричард Дренго выдал свою дочь от одной из наложниц за своего друга Вильгельма де Монтрея, дал за неё ему в приданное титулы графа Марсии, Кампании и Аквино, наконец, дал ему в лен Гаэту, провозгласив Монтрея тамошним герцогом. Но этот неблагодарный, прогнал прочь свою жену, дочь князя Капуи, и решил жениться на дочери прежнего герцога Гаэты Атенульфа I – Марии, желая отныне быть независимым властителем, и не подчинятся князю Капуи. Конечно же Ричард Дренго не стерпел такого и пошёл войной на вероломного. Монтрей, потерпев поражение, бежал в Рим, где и пригрелся у папы Александра, который назначил его Гонфалоньером Церкви, то есть, главнокомандующим всеми папскими войсками.
Роберт поморщился, эта весть была не нова, за исключением только того, что Ричард Дренго одержал победу и Монтрей сбежал в Рим. Говорил это Имоген, больше для Сишельгаиты, впервые приглашённой на Большой Совет.
Встал, тяжело опираясь на посох, болеющий Джефрой Сфондрати.
– Когда нет примеров наказания зла, когда преступления остаются безнаказанными, поданные впадают в хаос и ересь. Вновь разбой под Венозой. Ограблен купеческий караван и разорено ряд селений.
Сфондрати испытывающе поглядел на Роберта, который снова поморщился. Он то знал, что на дорогах шалят его племянники, сыновья Дрого и Хэмфри – Ричард, Абеляр и Герман. Знал об этом и Сфондрати, знали и многие из присутствующих. И сейчас, графы, бароны и знатные рыцари, присутствующие на Совете, тоже иногда промышлявшие разбоем на дорогах, кто гневно смотрел на Сфондрати, кто виновато опустил взор. Партия торговцев и купцов, напротив, по примеру своего лидера, вопрошающе глядела на герцога.
Видя, что не добьётся ответа, Сфондрати сгорбился, тяжело вздохнул, но продолжил:
– Правители, выжимають податями все соки из поданных, чтобы защитить их в случае опасности. По вашему повелению, возводятся укрепленные башни и замки. Севры, пупы рвут на этих непосильных работах, бросая свои хозяйства, надеясь на защиту за их стенами, если нагрянет напасть. А что мы видим на самом деле? Помните, когда Руссель де Бейль, напал на владения Готфрида Риделя? Что сделал Ридель? Свёз в свой замок все припасы, оставив своих севров голодать, и даже не предоставил им защиту в замке!
Недовольные правдой, графы, бароны и рыцари, гневно загудели. Самые горячие, поддались вперёд, готовые тут же, придушить наглеца.
Сфондрати, не обращая на это внимания, говорил:
– Да, должно возводить башни и замки, укреплять города, чтобы оборонить наши земли, когда придёт враг. Я не против этого. И мы, в силу своих возможнестей, всегда помогаем в этом, выделяя нужные средства. Но дороги то, дороги, надо охранять от разбоя, потому что пошлины за проезд по ним, приносят большой доход. И это будет устраивать всех – и владетелей земель, и торговцев.
Всегда ищущий прибыли Роберт, кивнул головой.
Сфондрати, добившись таким образом согласия герцога, устало сел на лавку.
Глава десятая
Абдулла продержался на удивление долго, чем даже удивил видавшего виды Бьёрна.
Весь избитый, с переломанными костями, с оппаленными пятками, он, на каждый удар, на каждый порез ножом, только смеялся в лицо Бьёрну, иногда, выкрикивая страшные ругательства.
Бьёрн выколол Абдулле глаз, приговаривая:
– Оставлю тебе другой, чтобы ты, падаль, смотрел на меня, когда я буду тебя убивать!
Абдулла ответил на это хриплым, злобным смехом, изо всех сил стараясь не завыть от боли.
Только когда начался рассвет, продержавшись весь день и всю ночь, кусок мяса, который некогда звался Абдуллой и был сотником городской стражи эмира Сарагосы, сломался, обмочился и заплакал, моля Бьёрна убить его и избавить от дальнейших мучений.
– Убей меня… Убей… – шептали его окровавленные губы.
Бьёрн поднёс к лицу Абдуллы раскалённый докрасна на огне нож, и удовлетворённо увидел, как тот, в страхе дёрнулся, стараясь избежать новых пыток.
– Где Ламия и дети?
Абдулла снова испуганно дёрнулся, но постарался сделать вид, что не слышал вопроса.
Тогда Бьёрн прижал нож к щеке Абдуллы.
Тот дико закричал, извиваясь в путах.
– Я продал их… Продал девчёнку и её выбляд…,– удар в печень заставил его сказать по другому, – и её детей… Продал, купцу Захарии-бен-Абба-Аврааму… Это известный, купец-работорговец…
Бьёрн хотел спросить, где найти этого Захарию-бен-Аббу-Авраама, но Абдулла потерял сознание.
Подождав, когда он придёт в себя, Бьёрн, с новым ужесточением спросил снова, но Абдулла ответил то же самое. А на вопрос, где найти этого еврейского купца, Абдулла только помотал головой.
– Не знаю… Он иногда… наведывался…в Сарагосу… покупал товар… и… уезжал…
Новые пытки, не дали никакого результата, Абдулла говорил всё тоже, и видно было, что этот некогда человек, стоявший уже одною ногою за кромкой, одделявшую жизнь от смерти, не врёт.
– Убей меня… Убей… – только и шептали его губы.
Бьёрн кивнул головой, и взмахами ножа, избавил Абдуллу от пут, которыми тот, крестообразно, был привязан к деревьям.
Тело бывшего сотника свалилось на землю. Бьёрн подняв его, и сунул головой в муравейник. Он долго сидел рядом, наслаждаясь криками, жалобными возгласами, а затем и стонами Абдуллы, дожидаясь, пока муравьи не съедят его плоть и тот не затихнет.
Словно волк, рыскал Бьёрн в окрестностях Сарагосы, на диких землях пограничья, где сталкивались две культуры, две веры, два мировоззрения.
И постепенно, вокруг него, решительного и смелого до отчаяния, и к тому же удачливого, сформировался отряд из отшепенцев-ренегатов, как христиан, так и мусульман.
С этим отрядом Бьёрн потрошил на дорогах купеческие караваны, облагал податью окрестные селения землеробов, нанимал для сторожевой службы пастухов, и имел даже дерзость нападать на небольшие воинские отряды и слабо укреплённые замки и монастыри.
Но первой и единственной его мыслю, при новых нападениях, при захвате заложников и пленных, было вызнать, что-либо, о купце-работорговце Захарии-бен-Абба-Аврааме.
Удача улыбнулась ему при нападении на караван торговцев из Андалузии. Хозяин этого каравана, когда ему приставили копьё к груди, сказал, что знает Захарию-бен-Абба-Авраама, и что тот, с недавних пор, обосновался в городе Барбастро.
Глава одиннадцатая
Повод был более чем удачным!
Гибель христианского короля Рамиро I, поднявшего меч в бою за веру Христову и павшего от рук язычников-мусульман, что могло бы быть лучше?!
Папа Александр II и его советники, немедленно ухватились за это.
– Всем христианским правителям! Мы полагаем, что королевство Испания, с давних времён, законная собственность Святого Петра! И призываем всех верующих в Христа и в нашу Святую церковь, идти туда, чтобы освободить эти земли от язычников! Всем, кто пойдёт на это богоугодное дело, я дарую отпущение грехов, как уже совершённых, так и тех, что будут совершены, а тем же, кто сложит свои головы в этом святом походе, ожидает вечное райское блаженство и Царствие Небесное! – вещал папа в своём послании.
Война против мусульман, которую начал король Арагона Рамиро I, и продолжил его сын, Санчо I, была объявлена папой Священной.
Король Арагона, двадцатилетний Санчо I (для удобства, трёх правителей христианских государств в Испании, которые вскоре сойдутся в так называемой войне «Трёх Санчо», мы будем звать двойными именами – Санчо Фернандес (король Кастилии и Леона), Санчо Рамирес (король Арагона), и Санчо Гарсия (король Наварры), опирался на помощь графа Урхеля (графство, располагающееся на северо-востоке современной Испании, в Каталонии) Эрменгола III.
Поддержку папе оказал аббат знаменитого Клюнийского монастыря – Гуго Великий. Аббатство в Клюни пользовалось большим влиянием и авторитетом в обществе, и проповеди Гуго Великого, быстро разлетелись по свету, призывая под знамя Святого Престола тысячи христиан.
Любая война требует денег, и прихожане отдавали свои скудные сбережения, жертвовали своё имущество и состояние знатные и богатые. Также война требует и много крови, и вооружившись чем попало, на юг следовали толпы крестьян и горожан, садились в сёдла рыцари, собирали воинов бароны, графы и герцоги. И повсюду раздавалось:
– Пострадаем за веру Христову!
– С нами Бог!
– На всё воля Божья!
– Вперёд, во славу Христа!
– Если сгинем, то во имя Бога!
– Кто погибнет, попадёт прямиком в рай, ибо мы теперь, праведники Господни!
Из Бургундии, повёл войско паломников брат аббата Клюни – Тибо де Семюр.
Готовился к походу герцог Аквитании Гильом VIII.
Собрав новое войско, пошли в Арагон граф Тулузы Гильом IV и его брат Раймунд де Сен-Жиль.
Отликнулись на призыв папы десятки и сотни рыцарей из Шампани, Пуату, Прованса и других мест.
Отправил в Испанию своё войско, основу которого составляли нормандцы под командованием Вильгельма де Монтрея, и сам папа Александр II.
А тут инфант Санчо Фернандес, получил весть, что его сорокасемилетний отец, король Кастилии и Леона Фернандо I заболел и дела его плохи, и он, из Сарагосы, поспешил со своим войском в Бургос, столицу королевства Леон.
И тайфа Сарагоса, оказалась один на один, со Священной войной, объявленной папой римским.
Герцогу Аквитании Гильому VIII удалось объединить под свои командованием все разношёрстные отряды паломников, и в начале 1064 года, проведя войско через перевал Сомпорт, они в Жироне (Хероне), соединились с армией короля Арагона Санчо I.
Крепость Граус, до этого успешно противостоящая христианам, но пострадавшая во время прошлогодней осады, капитулировала сразу же. И войска христиан, торжественным маршем прошли через эту цитадель.
Они направились к большому и богатому городу Барбастро, контролирующему плодородную долину реки Синки.
Глава двенадцатая
Бьёрн славно погулял этот год по Сарагосе, Арагону, Наварре и Барселоне, и не хватало ещё встретить, обиженного им какого-нибудь торговца, рыцаря или монаха. И его конь, словно ему передались тревоги седока, осторожно ступал по многолюдному и шумному военному лагерю.
Он полюбовался на состязания лучников. Критически поглядел, как два молокососа, тренируясь, рубятся деревянными мечами. Улыбнулся призывно выставившей свои прелести проститутке. Жестом руки отказался от услуг кузнеца.
Уже более месяца христиане осаждали Барбастро, и судя по всему, по царившей в лагере суматохе и оживлению, скоро собирались идти на штурм, возвышающийся за рекой Веро, город. Через реку, был переброшен широченный, прикрытый щитами, обтянутыми кожей, мост. Готовы были лестницы. Командиры, собирали в кучу, разрозненные отряды паломников. Деловито сновали оруженосцы, готовя к бою снаряжение своих сеньоров. Точили мечи и проверяли копья, опытные воины.
– Симеон, мы должны первыми войти в Барбастро, и разыскать жилище этого чёртового еврея.
Симеон, обязанный Бьёрну жизнью и честью, готовый за него в огонь и в воду, кивнул головой.
– Я возьму с собой Мустафу и Педро.
Бьёрн заметил знакомое лицо, и поспешил отвернуться, но ему показалось, что молодой граф Раймунд де Сен-Жиль, узнал и удивлённо посмотрел на него.
– Дьявол! Скорее, на ту сторону лагеря! Затеряемся в толпе!
Они так спешили, что едва не сшибли вышедшего из палатки по нужде какого-то знатного и толстого рыцаря.
– Осторожней, черти бы вас взяли! Смотрите, куда прёте, собаки шелудивые!
Бьёрн вспыхнул, но ссора и поединикок не входили в его планы, не хотелось привлекать к себе внимание, и он заставил себя вежливо поклониться незнакомцу, обругавшему их.
Неподалёку, в огромном и роскошном шатре, герцог Аквитании Гильом VIII, взявший на себя командование всем христианским войском, собирал на военный совет военачальников. Надо было определиться со сроком начала штурма Барбастро. Вроде бы всё было готово и всё учтено, давненько они не собирали такое большое войско, для войны с язычниками. Порыв и воодушевление в войске был необычайными, на должном уровне, паломники просто рвались в бой, и готовы были умереть во славу Христа. Но как оно пойдёт дальше? Сумеют ли они взобраться на стены? Хватит ли у них этого запала?
И сорокалетний герцог Аквитании, вышагивал по шатру, грызя от нетерпения и неопределённости ногти.
Пригнувшись, вошли король Арагона Санчо I Рамирес и граф Урхеля Эрменгол III. Они оживлённо обсуждали предстоящую женитьбу Санчо на Изабелле, дочери Эрменгола.
– Значит, мой дорогой Санчо, я могу называть вас зятем?
– На всё воля Божья граф, сначала надо победить язычников.
– Ну да, ну да, конечно.
И оба сеньора, едва склонив голову, поздоровались с герцогом Аквитании.
Тяжело пыхтя, протиснулся старый, семидесятичетырёхлетний Тибо де Семюр, граф Шалона.
За ним, его сын, сорокадвухлетний Гуго.
Порывисто вбежал молодой граф Тулузы Гильом IV.
– Где ваш брат, граф? – спросил герцог Аквитании.
– Идёт. Раймунд встретил какого-то давнего знакомца, и немного задержался.
– А Монтрей?
– Ругается на чём свет стоит у своей палатки.
– Тогда начнём, сеньоры, без них. Во что я думаю по поводу штурма…
Глава тринадцатая
Но штурмовать Барбастро не потребовалось. Один перебежчик, рассказал, где идут трубы, снабжающие город водой, и по приказу герцога Аквитании, их тут же перекопали. Лишённый воды город, сдался.
Отцы города, выйдя из ворот, льстиво кланяясь, просили у герцога Аквитании милосердия. Они оговорили, что гарнизон и все кто пожелает, беспрепятственно выйдут из города, а в обмен, они оставляют милостивым христианам, всё своё имущество.
Гильом VIII, посоветовавшись с другими предводителями войска, согласился.
Но как только мусульмане вышли из города, христиане набросились на них. Резня продолжилась и на улицах города. И в короткий срок, было убито более 50 000 тысяч мусульман.
Радостные победители, хватали женщин, насилуя их прямо на месте. Тех, из жителей Барбастро, которым посчастливилось остаться в живых, продавали в рабство. Огромная добыча, сразу же сказочно обогатившая, в первую очередь, предводителей похода, свозилась на главную площадь города. Весёлые и пьяные паломники, беснуясь, шатались по улицам города, продолжая насиловать, убивать и грабить.
(Первым, в середине XIX века, тему взятия Барбастро в 1064 году, поднял голландский исследователь Рейнахарт Питер Энн Дози. Он опирался на труды современников этих событий – монаха-бенедиктинца Аматуса из Монте-Кассино и мусульманского историка из Кордовы Ибн Хайяна. Но почти сразу же, исследования Рейнхарта Дози, подверглись резкой критике официального Ватикана. Мол, папа Александр II, был в эти годы озабочен борьбой с антипапой Гонорием II, и ему не было дело до происходящего в Испании, и таким образом, святейший папа римский, да и вся католическая церковь, не причастна к ужасному кровопролитию и резне в Барбастро. Мне, в свою очередь, глядя на эти два противоречивых свидетельства, приходят на ум слова Стендаля: «Трепет охватывает при мысли, какого труда требуют поиски истины, даже самой малой её части»).
Бьёрн, опираясь на подставленные Симеоном руки, перемахнул через ограду, и тут же рубанул мечом кинувшегося на него с копьём раба-славянина, защищавшего хозяйское добро. (В тайфах Испании, в мусульманской Сицилии, в Северной Африке и на Востоке, широко использовались рабы из Восточной Европы – именуемые сакалиба. Среди них были как рабы, так и домашние слуги, наложницы, евнухи, наёмные солдаты, чиновники, визири. Их было так много, что в Испании, они даже сформировали свой этнос, не редко влияющий на политическую ситуацию, а некоторые из сакалиба, приняв ислам, даже стали правителями некоторых тайф).
На улицах раздавались крики, шум, мольбы о помощи и весёлый смех победителей, но здесь, в этом квартале, пока было тихо. И пригибаясь, Бьёрн, мимо иссохшего фонтана, мимо давно не поеных павлинов, помчался к дому. Выбив дверь, он стал бегать по комнатам, ища обитателей.
– Где ты, чёртово иудино племя? Где ты? – рычал он, холодея при мысли, что Захария-бен-Абба-Авраам, попытался выйти из города, и что сейчас, его истерзанный труп, валяется где-нибудь у ворот или на улице. Как же он тогда отыщет Ламию и детей?
Симеон словно тень, следовал за ним, держа оружие наготове и помогая в поисках. Мустафа, радостно улыбаясь, засовывал за пазуху резные фигурки из слоновой кости. Педро, упаковывал в содранный со стены гобелен, серебряные кубки и тарелки.
Снеся очередную дверь, Бьёрн остановился, хищно улыбаясь, видя склонившегося в молитве перед семисвечником, толстого еврея, и испуганно сжавшихся в углу его домочадцев.
– Где Ламия? – прорычал Бьёрн, хватая еврея за пейсы и отрывая от пола.
– Где дети?
Захария испуганно, в панике открыв рот, таращился на него.
Бьёрн захрипев, отшвырнул купца и выхватил нож.
– Где Ламия? Где дети? Где женщина, которую ты купил в Сарагосе у сотника Абдуллы?
Вошедший Педро, быстро забрал у дородной матроны, наверное жены купца, ларец с драгоценностями. На слабую её попытку воспротивиться, он ответил ударом колена в лицо.
Мустафа, плотоядно улыбаясь, оглядывал двух молоденьких девушек.
Симеон остановил попробавшего вмешаться сына купца, прижав его копьём к стене.
Захария-бен-Абба-Авраам, наконец уразумел, о чём его спрашивают, и быстро, быстро закивал головой.
– О-о-о, великодушный сеньор! Та, женщина?! Она, здесь! В моём доме! Клянусь, вам, я не делал ей ничего плохого! А наоборот, заботился о ней, кормил и одевал.
Бьёрн почувствовал, как оттаяла душа, как вдруг, ослабли ноги и задрожали руки, а из глаз, хлынули слёзы.
– Она… жива… Жива! ЖИВА! Она, здесь! Давай, жирный, чего встал, веди!
Купец жалостливо посмотрел на свою семью, а затем, перевёл полный мольбы взгляд на Бьёрна.
– Пожалуйста, сеньор, прошу…
Сейчас Бьёрн, в порыве великодушия, от осознания того, что Ламия жива и находиться рядом, готов был даже простить Иуду и всё его племя за предательство Христа, и облагодетельствовать всех страждующих и нуждающихся, обнять весь мир и кричать от радости.
– Ха! Симеон, попридержи волков. А ты, давай, давай, веди быстрее.
Бьёрн не слушал лепета работорговца, что тот не повинен в том, что произошло с этой женщиной, что он, позаботился о ней, когда она…
Глава четырнадцатая
Сорвав драпировку, Захария достал ключ и отпер скрытую за ней дверь.
Бьёрн сразу узнал её. Ламия, его Ламия, была здесь, сидела в углу, на брошенном на пол, набитом соломой тюфяке, прижимая к себе детей.
– Ламия, это я. Я пришёл за тобой, любимая.
Но услышав его, Ламия только ещё больше забилась в угол, и жалостливо, завыла.
А когда Бьёрн сделал несколько шагов вперёд, она в страхе закричала.
Бьёрн остановился.
– Не бойся, любовь моя, это я, я пришёл за тобой. Теперь, всё будет хорошо! Я заберу тебя, и мы уедем отсюда, далеко, далеко. В Нормандию. Помнишь, я тебе рассказывал, как там чудесно?
Ламия не слышала его, а только плакала и кричала, сильно прижимая к груди свёрток, где должны были быть дети.
В полумраке комнаты, Бьёрн наконец рассмотрел, что это не дети, что Ламия прижимает к груди замотанное в тряпки полено. Он отшатнулся, и наткнулся на замершего у двери, Захарию-бен-Абба-Авраама.
– Что с ней? Где дети?
Работорговец тяжело вздохнул, опустив глаза в земляной пол.
– Не гневайтесь, сеньор, когда я купил её и детей, она уже была не в себе. Не подпускала мужчин, плакала и кричала… А когда по-дороге дети умерли… Она…Она…
В панике и страхе Бьёрн посмотрел на Ламию. Вновь задрожали руки и ноги, а гнев отчаяния, заполнил душу.
– Ты… Ты… – шептал он побелевшими губами, наступая на пятившегося от него купца.
– Сеньор… Сеньор… Я ни в чём не виновен! Я заботился о ней, кормил, не выгнал на улицу…
– Ты… Ты… – Бьёрн, ударил купца ножом по лицу, рассёк вскинутую руку, а когда тот упал, обливаясь кровью и моля о пощаде, принялся топтать ногами.
За спиной, слыша шум и крики, улавливая запах крови, истошно, плакала и кричала Ламия.
Прибежал Симеон, и Бьёрн, перестав избивать мёртвое тело купца, устало привалился к стене.
– Останься здесь… Охраняй её… Я должен подумать… – и на негнущихся ногах, Бьёрн побрёл прочь из этого дома, где он, на короткий миг, вновь обрёл счастье и радужные мечты, и тут же, снова всё потерял.
Опустошённый, не зная, что делать и куда везти Ламию, Бьёрн сел на улице, в тени.
Глава пятнадцатая
– Бриан! Привет тебе, от Вильгельма де Монтрея!
Бьёрн поднял тяжёлую голову, наполненную горестными мыслями, и удивился ещё больше, когда понял, что этот окрик предназначался не ему.
По улице шёл молодой воин, таща на плече расшитый золотом и серебром большой гобелен, а в левой руке, кожаную сумку. В правой руке у него было короткое копьё. Дорогу, ему перегородили трое, один из которых, мальчишка лет четырнадцати, и кричал. А сзади, на улицу вышли ещё двое, отрезав воину пути к отступлению.
Молодой воин, быстро скинул с плеча гобелен и бросил сумку, в которой звякнула добыча, поудобнее перехватывая копьё. Он настороженно озирался, прикидывая свои шансы на успех, на этой узкой, тенистой улочке, против пятерых противников.
– А чего ж, эта падаль, сама не пришла? Помнит, небось, вошь ничтожная, как дядя ему нос и ногу сломал? Ссыт, падла!
– Я Эбль, граф де Руси, и я вызвался принести сеньору Монтрею, твою дурную башку! – звонким голосом сказал мальчишка.
– Смотри, щенок, чтобы твою голову, не пришлось доставлять папаше и мамаше!
Граф Эбль де Руси зашёлся от гнева, не находя слов.
Бьёрн, восхищённый отвагой молодого воина, дерзко отвечающего пятерым врагам, решил вмешаться, и тряхнув плечами, обхватив рукоять топора, встал, выйдя на солнечный свет. Его большая фигура, словно ниоткуда возникшая из тени, остановила нападавших.
– А ну, вонючки, проваливайте отсюда! Негоже пятерым, нападать на одного!
– Это что ещё за хрень? Откуда он взялся?
По улице, громко топая, размахивая мечом, бежал ещё один воин. Его длинные огненно-золотистые волосы, широко развевались за спиной.
Привлечённые шумом, из дома вышли Симеон, Мустафа и Педро, и встали рядом с Бьёрном, приготовив к бою оружие.
Эбль де Руси, видя, что теперь противников стало больше, и что они настроены решительно и серьёзно, основательно струхнул, и первым начал потихоньку отступать, а за ним попятились и его люди.
Молодой воин, насмешками провожал бегство врага, и весело прокричал подбежавшему рыжему:
– Таннер, ну где тебя вечно черти носят? Меня снова чуть не убили! О-о-о, простите сеньор, я забыл поблагодарить вас за оказанную помощь! Могу я узнать ваше имя, чтобы знать, за кого молиться Богу и поставить в церкви свечку.
– Я Бьёрн Бриан.
Молодой воин, аж присел от неожиданности и удивлённо, во все глаза, глядел на него!
– Бьёрн! Живой! Вот это, да! А мы то думали… Уже и нечаяли тебя увидеть… Только твой отец, всё твердил всем, что ты жив и обязательно вернёшся.
Бьёрн сильно схватил его за плечи, так, что напрягся Таннер, поднимая меч.
– Кто ты? Откуда знаешь отца?
Молодой воин, сильным рывком, освободил свои плечи.
– Я, Одо Бриан, сын Рейнольда Бриана.
– Одо? Сын Рейнольда? Давно ты из Нормандии? Как там отец?
– Чего это, из Нормандии? А-а-а, да ты ничего же не знаешь! Твой отец, сразу, как ты пропал, отправился на твои поиски в Италию! Искал! Долго искал! Затем, поступил на службу к Ричарду Дренго. Заслужил много земель! Ох, как много! Стал в княжестве Капуанском, одним из знатнейших сеньоров! И не переставал тебя искать. Теперь он при смерти, я слышал, ушёл в монастырь, грехи замаливать, а всё своё состояние, ну там, земли, замки, завещал церкви. А твой брат, Маркус, духовником у герцога Роберта Отвиля. Тоже, большой человек!
Поначалу, рассказ Одо об отце, словно сладостной песней отзывался в душе Бьёрна, залечивая её, но слова, что отец умирает, вновь заковали её в лёд. К тому, что стало с Ламией и детьми, добавилась ещё и эта горестная боль.
Надо было торопиться!
– Симеон, останься здесь, позаботься о Ламии… Но, не заходи к ней… Не хочу, чтобы она снова кричала… А мы, пойдём к графу де Сен-Жилю. Этот молодой вельможа, не откажет мне в помощи, я знаю.
И Бьёрн увлёк Одо и едва поспевающего за ними Таннера из Хольма, бегом по улице.
Глава шестнадцатая
Им повезло! Раймунд де Сен-Жиль, как раз находился у своей палатки, в окружении слуг, оруженосцев, знатных сеньоров и рыцарей, подсчитывая захваченную в Барбастро богатую добычу.
– Сеньор граф! Сеньор граф! – во всю мощь своей глотки, заорал Бьёрн. – Вы помните меня? Мы виделись, в прошлом году, у Грауса! Я Бьёрн Бриан, из Нормандии!
Удивлённый и заинтригованный граф де Сен-Жиль, вскинул голову, удовлетворённо подумав, что не ошибся, когда дней десять назад, увидел этого здоровяка в лагере. Изящным жестом руки, он пригласил Бьёрна подойти к себе.
– Да, конечно же, я помню вас. Ну как, удалось вам найти вашу жену?
Бьёрн тяжело вздохнул, опустив голову, и досадливо смахнул с плеча руку телохранителя графа.
– Да, именно за этим я и здесь. Прошу вашей помощи, господин граф, чтобы вы подсказали мне, какой-нибудь благопристойный женский монастырь, куда бы я мог поселить свою жену.
– Вот как? Не успели найти её и уже в монастырь?
Бьёрн дёрнулся словно от удара и сильно побледнел.
– На всё воля Божья, – прошептали его побелевшие губы.
А де Сен-Жиль увидел, что сейчас этому нормандцу не до шуток.
– Видит Бог, вы можете рассказать многое и удивительное. Прошу в мою палатку.
Наступил вечер, прошла ночь, начинался рассвет, когда Бьёрн закончил свой печальную историю. Всё это время, не выказывая ни лени, ни скуки, граф де Сен-Жиль, его брат, граф Тулузы Гильом IV, их сестра, Берта, графиня Руэрга, графиня Креси, маркиза Готии, её муж, граф Оверни Роберт II, их ближайшее окружение и слуги, внимательно слушали, этот увлекательный и захватывающий рассказ. Только женщины начали всхлипывать, когда Бьёрн заговорил о том, как и какой, он нашёл свою Ламию здесь, в Барбастро. Голос его дрожал, он сжимал кулаки и скрипел зубами, но говорил, говорил, говорил, чувствуя, как с каждым произнесённым им вслух словом, выплёскивается боль из груди, отпускает сердце и на душе, становится легче.
Когда Бьёрн закончил свой рассказ, молодой и порывистый граф Раймунд де Сен-Жиль, вскочил со своего места, и с жаром пожал руки Бьёрна.
– Конечно же, я помогу вам! Ведь вы столько перетерпели в жизни!
– Но не изменили вере Христовой, остались преданы Богу, хоть и служили язычникам, – просипел духовник графа Тулузы.
– Монастырь Святого Даниэля, в Жироне, вам подходит? – спросила графиня Руэрга. – Это славная обитель, там настоятельницей святая мать Бонафилла и она не откажет мне в любезности. Вашей бедняжечке жене, будет хорошо там.
Бьёрн сглотнул ставший ком в горле и прохрипел:
– Благодарю вас, сударыня… Даже не знаю, как, чем и когда смогу я вас отблагодарить…
– Поместить некрещеную, язычницу, в святую обитель?! Не позволю! – вновь вставил свой пятак старый, сухонький, едва живой, епископ Тулузы.
– Окрестим. Не велика беда, – сразу же отмела все возражения графиня Руэрга. – А насчёт благодарности… Все мы слуги Христовы, и помочь тем, кто нуждается в помощи, наша прямая обязанность и наш долг. Не так ли, святой отец?
Епископ закивал маленькой, седой головкой.
Импульсивный граф де Сен-Жиль, не выпуская рук Бьёрна, растроганный не меньше его всем происходящим, громко кричал:
– Я велю написать письмо, дам вам свою печать, и отсюда, до самого Прованса, к вашим услугам будут свежие, хорошие лошади! Ведь поспешить к родному отцу, ваш сыновний долг!
– Благодарю вас, – растроганный Бьёрн, пожал руки молодого графа.
Глава семнадцатая
Вечером, пока Бьёрн был в шатре графов Тулузских, Одо пошёл разрешить давнюю семейную проблему. В кольчуге и шлеме, с мечом и со щитом, он подошёл к палатке Вильгельма де Монтрея.
– Эй, ты, жирный боров, выйди-ка, на свет Божий! Я хочу посмотреть, так ли ты смел в бою, как говоришь! Или храбрости твоей, хватает только на то, чтобы подсылать подлых убийц! Давай скотина, я жду!
Привлечённые криками Одо, к палатке Монтрея подходили по одному и группами нормандцы, ожидая славного развлечения.
Разъярённый как бык, весь красный от гнева, с глазами налитыми кровью, Вильгельм де Монтрей, как был, в одной шёлковой рубахе, с вышивкой по подолу, перетянутой залочённым пояском, выскочил из палатки, правда, не забыв схватить грозный боевой топор.
– Щенок! Молокосос! Я убью тебя! Вобью по самые уши в землю! Я разорву тебя на куски и буду топтать каждый кусок, пока он не станет мокрым местом!
Одо сохраняя спокойствие, смотрел на всбесившегося Монтрея. Он помнил, как они с Таннером, уйдя от Рожера Отвиля, побывав в сказочном, вольном и весёлом Неаполе, оставив там, на гульбу и жизненные наслаждения, всё, что заработали под Черами, услышали весть, что папа Александр II, собирает воинов для отправки в Испанию. Одо не думал, что этот гнусный Монтрей, будет предводителем армии Святого Престола. Монтрей же, узнав, что он из рода Брианов, зашипел от гнева, и если бы не заступничество Рожера Криспина, тоже по ряду причин ушедшего от Роберта Отвиля, убил бы на месте. В пути, из Рима к Барбастро, Монтрей не оставил своих попыток избавиться от одного из Брианов, и дважды Одо, только благодаря заступничеству святых покровителей, избегал смерти. В Барбастро, была третья попытка Монтрея убить его. Пора было с этим кончать.
– Может хоть, наденешь доспехи? – спросил Одо, но Монтрей, рыча, с пеной у рта, размахнувшись топором, нанёс удар.
Одо отскочил.
– Ну что ж, падаль, ты сам выбрал свою судьбу. Все этому свидетели.
Монтрей не останавливаясь, размахивал топором, нанося удары, от которых Одо пока успешно уклонялся.
Поймав противника на очередном замахе, Бриан ударил его щитом в лицо, а вот от рубящего удара меча, Монтрей сумел отскочить.
Полившаяся из носа и из рассечённой губы кровь, отрезвляюще подействовала на Монтрея, и бешеная ярость, начала постепенно уступать холодному рассудку. Он отступал, продолжая махать топором, держа врага на расстоянии, и успевал подставить топор под удары Бриана. Но страх, противный и липкий, начал вползать ему в душу. Ну зачем, зачем, он поддался первому порыву, и выскочил из палатки, не надев кольчугу и шлем, и не взял щит? Бриан был моложе и резвее, и мощные удары, идущие со всех сторон, всё быстрее и быстрее окружали его. Монтрей готов был взвыть от досады!
Новый замах топором, уход в сторону, снова удар, и ему удалось срубить край щита Бриана!
Одо зашатался и отступил, слыша торжествующе-победный рык Монтрея, едва успел подставить меч под удар, шедший в голову, и упав на одно колено, крутанув мечом топор, вогнал клинок в живот врага.
Вильгельм де Монтрей замер, хрипя, больно чувствуя, как холодное железо разрывает ему внутренности.
Одо, тяжело дыша, вытащил обагрённый кровью врага меч, глядя на побледневшее, корчащаеся в судоргах лицо его, на кровь хлынувшую из раны.
Монтрей выронил топор, прижал руки к животу, и упал, продолжая хрипеть и сучить по земле ногами.
Собравшиеся вокруг нормандцы, затихли, глядя на произошедшее. А потом, сразу все разом, зашумели и закричали. Одни, одобряли Одо, восхваляя славный поединок, другие, из числа друзей Монтрея, гневно кричали, потрясая оружием.
Рассудил их, предотвращая готовую вот-вот вспыхнуть ссору, оказавшийся поблизости и всё видевший, священник Пьетро Орсини, библиотекарь папы Александра II, отправившийся в этот поход нести слово Божье. Подойдя к телу Монтрея, Орсини, в миролюбимов жесте, поднял вверх обе руки.
– Братья мои, мы все видели, что это был честный поединок, совершённый по всем правилам. Нет вины Бриана в том, что Монтрей вышел на бой не в доспехах. На всё воля Господа! Если суждено Вильгельму де Монтрею быть поверженным, значит, так хотел Бог! Может, есть такие среди вас, кто хочет усомниться в воле Господней?
Таких не нашлось, и особо ретивые, жаждущие отомстить за Монтрея и убить Бриана, быстро попрятали оружие и разошлись.
А Одо, устало пошатываясь, как должное принимал и одобрительный удар в плечо от Таннера, и крики, восхваляющие его, из уст тех, кто недолюбливал Монтрея за грубость и заносчивость.
Глава восемнадцатая
Слёзы градом катились по грубому и мужественному лицу Бьёрна, по шрамам и морщинам, застревая в усах и бороде. Больно было смотреть, как плачет этот сильный мужчина, оплакивая свою любовь. И Одо, Таннер, Симеон, Мустафа, Педро, отошли в сторону. А сердце Бьёрна разрывалось от горя и тоски. Он понимал, не хотел понимать, но понимал, что видит свою прекрасную, нежную, добрую, ласковую, любимую Ламию, в последний раз.
Вот она вышла из крытого возка, доверчиво прислушалась к голосу матери настоятильницы, протянула ей свою руку, и пошла вслед за ней под своды монастыря.
Вчера, когда Ламию окрестили в маленькой часовне при обители, улыбка, первая улыбка за последнее время, милая и лёгкая, озарила её лицо. Все сочли это добрым знаком.
Бьёрн, решил было подойти к ней, посчитав, что всё позади, что рассудок вернулся к его жене, что она узнает его, распахнёт объятия и поцелует, но графиня Руэрга остановила его.
– Не стоит. Теперь она принадлежит только Господу Богу. Только Ему, милосердному Всевеликому Творцу нашему. Он не оставил её в милости своей, принял её под свою защиту и покровительство и одарил её своей благодатью.
Ламия кивком головы, дала понять, что готова принять постриг, и мать настоятельница повелела её готовиться к обряду.
Неподалёку от Бьёрна, привалившись спиной к старому, замшелому камню, сидел нищий, ещё не старый, лет двадцатипяти-тридцати мужик, потирая грязные, всё в коросте, натруженные ноги, бормоча:
– Говорят, что Святой Даниэль был армянином… А мы? Кто есть мы такие? Святой Даниэль пришёл на эти земли проповедовать веру Христову, нести слово Божье, а мы, что мы сделали для славы Господа Бога нашего и его сына Иисуса Христа? И похоронен Святой Даниэль здесь. В-о-о-н в той церкви. А меня называют Готшалк, я пришёл сюда с берегов полноводного Рейна… И что? Был я в Регенсбурге, где молился у могил Святого Эммерама и Святого Гаубальда, прося Господа Бога нашего, укрепить меня в вере Христовой, направить мои стопы и деяния… Был и в аббатстве Корби, где просил о том же у могилы Святого Адальгарда. Там, братья-бенедиктинцы, хорошо привечают паломников, щедро, от пуза кормят, одаривают… Вот, крестик, из древа, что растёт во Святой Земле. А здесь? Какя-то старая карга, вынесла хлебную лепёшку, и то пополам с отрубями, и сунула две луковицы. Плохо, очень плохо. Ведь что есть такое, как культ мощей Святых нашей церкви Христовой? Здесь всё просто – в обители или в городе, покоятся мощи какого-нибудь Святого, а значит поклониться им и помолиться, очиститься от грехов, выпросить что-либо у Бога, идут большие толпы паломников, от них обитель получает большие пожертвованья, и понятное дело, становится от этого только богаче. А тут монашки жадные…
Бьёрн, только сейчас, сквозь слёзы, заметил, что этот паломник смотрит на него, протягиваю руку за подаянием. Превосходная латынь, правда, вперемешку с франкскими и германскими словами, построение фраз, обороты речи, говорили о хорошем образовании этого оборванца. Но Бьёрн всего этого по незнанию не оценил, и просто бросил тому горсть медяков.
– Спаси вас Христос! – и Готшалк, проворно встав на колени, быстро принялся подбирать в высокой траве монеты, воровато оглядываясь по сторонам.
А монастырю Святого Даниэля, Бьёрн дал в дар всё что имел, всё что награбил, разбойничая.
Зазвонил колокол, созывая прихожан на службу, в монастыре запели монахини, и Ламия, остановилась, прислушалась, и тоже принялась петь. Ту, свою давнюю песню, которую Бьёрн услышал, когда впервые встретил её.
Он упал на колени, и долго, истово и горячо молился, прося у Бога милости и благоденстввия не для себя, нет, а для той, которую любил всем сердцем.
Всё дорогу от монастыря он ехал впереди, погружённый в свои печальные думы. И только, вечером, на первом привале, Одо и Таннер (Симеон, Мустафа и Педро не захотели ехать в Италию), заметили, что Бьёрн полностью стал седым за этот день.
Глава девятнадцатая
Осенью 1063 года, умер старейший в семье – Готфрид Отвиль, граф Лорителло. Роберт распорядился похоронить старшего брата, с все возможной пышностью и почестями, в семейной усыпальнице Отвилей в Венозе.
А на Троицу 1064 года, наконец-то, свершилось!
На церковном соборе в Мантуе, посланник архиепископа Кёльнского Анно II, и отсюда, посланник Священной Римской империи, так как архиепископ Кёльнский сейчас управлял этой самой империей, Бурхард епископ Гальбештадский, поддержал папу римского Александра II.
Гонорий II, бывший ставленник империи, теперь преданный, был вынужден удалиться в свою епархию – Парму. Но до самой своей смерти, последовавшей в 1072 году, он, не признавая своего поражения, продолжал считать себя единственно законным папой римским.
Схизма, раскол, война между двумя папами Александром II и Гонорием II, каша, которую сам Роберт то и заварил, длившаяся два с половиной года, наконец-то закончилась!
Теперь, казалось бы, ничего не удерживало его в Италии, и Роберт спешно засобирался на Сицилию.
Зависть, злобным червём, грызла душу Роберта. Рожер, как и полагается верному вассалу, присылал ему, его долю с добычи с Сицилии. Но прикидывая, сколько же Рожер оставил себе, наиболее дорогих и ценных вещей, жадно ловя слухи о захваченной большой добыче в битве при Черами, Роберт грыз ногти и скрипел от досады зубами.
Прибыв в Тройну, которую Рожер избрал своей столицей, видя повсюду богатство и роскошь, узрев, что воины Рожера ходят в шелках, сверкая золотом и серебром, когда его люди, даже из ближайшего окружения изрядно поизносились, Роберт похвалил себя за то, что поторопился.
Тем не менее, Роберт, искренне и тепло обнял брата.
– Что пизанцы, больше не появлялись?
В прошлом году, сразу после победы при Черами, к Рожеру прибыла делегация из города Пиза, с предложением совершить совместный захват крупнейшего на Сицилии, да и на всём белом свете, города Палермо. Пизанцы обязывались на своих кораблях блокировать Палермо с моря, а Рожер должен был осадить город с суши. Также, пизанцы обещали ему тысячу воинов, чтобы он, при их помощи, захватил город. Всю захваченную добычу, было предложено разделить пополам.
Рожер, немного подумав, отклонил предложение пизанцев. Во-первых, он был не из тех, кто готов был, с кем-либо, делиться добычей. А во-вторых, Пиза, была в вассальной зависимости от Тосканы, маркграф которой, Готфрид II Горбатый, был если не во вражде, то в больших разногласиях и противоречиях с герцогом Апулии, Калабрии и Сицилии Робертом Отвилем.
Тогда пизанцы решили действовать самостоятельно, на свой страх и риск, и высадившись в окрестностях Палермо, долго грабили и разоряли их. Когда же запахло жаренным, поспешно погрузили добычу на корабли и быстро убрались.
– Нет, совершили набег, и всё. Больше их посланников не было.
– М-да, опередили они нас. Богатую добычу, которую они взяли у Палермо, пизанцы пустили на строительство кафедрального собора. Как мне говорили, это будет самый великолепнейший собор из всех существующих.
Рожер быстро прикинул, так примерно, сколько золота и серебра надо на возведение собора, и от досады, от того, что пизанцы утащили добычу у него из-под носа, сильно стукнул кулаком по столу.
– Ладно, хрен с ними. Палермо, большой и богатый город, и добычи там, хватит и нам с тобой. Конечно, если мы возьмём его.
– А ты сомневаешься? Возьмём, куда он денётся. Я привел с собой одних только рыцарей, более пяти сотен. Да и пехоты, тыщи две. Ха! Наш будет Палермо, всенепременно наш!
Дав своим воинам немного отдохнуть и подготовиться, собрав обозы с припасами, Роберт и Рожер повели своих воинов на Палермо.
Глава двадцатая
С самого начала всё незаладилось.
Разбив лагерь на горе Тарантино, одной из гор массивного хребта Конко-Доро, окружавшего Палермо с суши, они подверглись нападению. Но не сарацин, а другого, более злобного и беспощадного врага. Не знали они, что гора Тарантино, получила своё название из-за пауков-тарантулов, давно облюбовавших её, для своего обитания. Готфрид Малатерра писал: «Эта таранта, червь, имеющий вид паука, но обладающий жестоким и ядовитым жалом. Те, на кого он нападает, мгновенно наполняются ядовитыми газами. Их страдания продолжаются до тех пор, пока газы, которые они не могут более вмещать, не выходят шумно и не деликатно из их задов, так что, если не применить горячий компресс или более сильное согревающие средство сразу же, человек умирает».
Спасения, чтобы уберечся от укусов тарантулов не было никакого. Они по ночам заползали в палатки, жалили неосторожных среди дня. Прячась в высокой траве и среди камней, погибая во множестве, пауки беспощадно убивали людей, лошадей и скотину. В зловонном пердеже, за пару дней, было потеряно несколько сотен воинов, умерших в страшных мучениях. Нормандцы потерпели поражение, лагерь на горе Тарантино был быстро свернут, и они отступили в более спокойное место.
Укрепления Палермо, были самыми мощными из тех, что Роберт и Рожер видели за всю свою жизнь. Малейшее передвижение их воинов, тут же замечалось противников со стен города и с многочисленных сторожевых башен. Осада продолжалась вот уже почти три месяца, и Роберт, напрасно тряс Маркуса Бриана, чтобы тот вспомнил, что говорил, что писал, где бывал умерший в Тройне диакон Пётр. Маркус бестолково что-то мычал, морщил лоб, тыкал рукой туда-сюда, но так, ничего стоящего и не поведал. В отчаянной попытке, Роберт повёл своих воинов на штурм, но подойдя к самим стенам города, они не нашли ни одной лазейки, ни места, куда можно было приткнуть лестницы. Роберт приказал отступать.
Всё это время, пока продолжалась осада с суши, Палермо беспрепятственно получал припасы и всё необходимое по морю. Сарацинские корабли заходили в гавань, и жители и гарнизон города, не испытывали никаких недостатков в еде, военных припасах и воинах.
Роберт стоял на холме, и скрестя руки на груди, мрачным взором оглядывал неприступные укрепления Палермо.
– Пизанцы были правы, без кораблей город не взять.
Рожер, сидевший на поваленном дереве и стащивший сапог, чтобы вытряхнуть попавший туда камешек, посмотрел на брата. Выляющийся в тени Серло, приподнялся, опёршись на локоть.
– Нам надо строить свои корабли. Надо! Хватит нам зависить от торговцев Гаэты, Амальфи, Неаполя! Мы должны иметь свой флот! Рожер, займёшься этим. Покупай корабли, ищи сведующих мастеров-корабелов, нанимай охочих людей. Сегодня, мы уйдём отсюда… Отступим… Но в следующий раз, мы вернёмся более подготовленными! И тогда, Палермо будет наш!
Обескураженные нормандцы отступили от Палермо, на обратном пути захватив маленький городок Бугамо. Попытка взять штурмом Агридженто, потерпела неудачу.
КНИГА ТРЕТЬЯ
– Чему вы удивляетесь? Я обнял эту землю своими руками
и клянусь Божьим величием, что она будет ваша!
Пролог
Некогда могущественная Римская империя терпела поражение за поражением, оставляя свои территории. В начале V века прекратилось владычество Рима и в Британии. И сюда, на остров, спасаясь от натиска гуннов, хлынули германские племена англов, саксов, ютов и фризов. Воинственные германцы сломили сопротивление романизированных, более-менее цивилизованных кельтов и остатков римлян, и начали продвигаться вглубь острова.
К концу этого же V века, уничтожив почти всех кельтов, германцы основали на острове свои королевства – Сассекс, Уэссекс, Эссекс, Кент, Мерсию, Нортумбрию и прочие.
Свою независимость, с оружием в руках, отстояли только горные области на западе Британии – Уэльс и Корнуолл, и на севере – Шотландия, где продолжали существовать племенные кельтские объединения, вскоре превратившиеся в самостоятельные государства.
В 825 году, король Уэссекса Эгберт, объединил, очень часто враждующие между собой королевства в одно, которое стало именоваться Англией (Englaland, то есть – Земля англов).
Но ещё до этого, в 787 или 789 году, три корабля грозных северных воинов-мореходов, викингов, совершили набег на юго-запад Британии, в Дорсет, убив местного правителя – Беохтрика. 8 июня 793 года, викинги высадились на острове Линдисфарн, в Нортумбрии, опустошив и разрушив монастырь святого Кутберта.
В 865 году, корабль датского конунга Рагнара Лодброка, за двадцать лет до этого, осадившего Париж, и получившего от короля франков Карла Лысого огромный выкуп в 7 тысяч фунтов серебра, и ограбившего и опустошившего со своими воинами весь северо-запад франкского королевства, потерпел крушение у берегов Нортумбрии, на севере Англии. Тамошний король Элла II, захватил Лодброка, и приказал казнить, бросив в яму с ядовитыми змеями. Умирая мучительной смертью, Рагнар Лодброк прокричал:
– Как захрюкали бы мои родные поросята, знай бы они, каково сейчас мне, старому кабану!
Его родные поросята, его многочисленные сыновья – Бьёрн Железнобокий, Ивар Бескостный, Сигурд Змееглазый, Хальфдан, Убба и другие, услышали глас отца. И спустя два года, в 867 году, они, собрав огромную армию, названную англосаксонскими хронистами «Великой армией язычников», вторглись в Англию. Мстя за отца, они казнили короля Нортумбрии Эллу II, и положили начало датскому завоеванию острова.
К 880 году, покорив Нортумбрию, Восточную Англию, Мерсию, даны основали на захваченных землях свои королевства. Но предел их завоеваниям, положил король Уэссекса Альфред Великий, в 897 году вытеснив викингов с острова. Но часть их осталась в Англии, создав так называемую область датского права, которая в 919 году признала над собой верховную власть англосаксонских королей Уэссекса, при этом сохраняя, говоря современным языком, широкую автономию.
При этом набеги викингов из Дании и Норвегии не прекращались, и 13 ноября 1002 года, король Этельред II, прозванный Неразумным, приказал провести массовые погромы и убийства датчан в Англии.
В ответ на это, король Дании и Норвегии Свен I Вилобородый, из династии Кнютлингов, потомок Рагнара Лодброка, высадился со своей армией в 1003 году на острове, и к 1013 году полностью завоевал его, став, таким образом, королём Дании, Норвегии и Англии.
Этельред II Неразумный и его жена Эмма, дочь герцога Нормандии Ричарда I Бесстрашного, бежали под защиту брата Эммы герцога Нормандии Ричарда II Доброго, увезя с собой и детей.
Покорив Англию, Свен Вилобородый, неожиданно скончался на следующий год, и витенагемот (народное собрание в англосаксонской Англии, представлял интересы знати и высшего духовенства, обладал совещательными функциями при королях), вновь избрал Этельреда II королём.
А датчане, провозгласили своим королём – Кнуда, сына Свена Вилобородого.
Началась война.
Этельред Неразумный умер в 1016 году, в самый разгар этой войны, и в этом же году, Кнуд победил короля Эдмунда II Железнобокого, сына Этельреда от первого брака.
Кнуд стал Великим, расширившил владения, полученные от отца, стал королём Дании, Норвегии, Англии, на какой-то период, с 1028 года, королём Швеции, владетелем Шлезвига и Померании.
В 1017 году Кнуд взял в жёны Эмму, вдову Этельреда II, таким образом обезопасив себя от претензий детей Этельреда и Эммы – Эдуарда и Альфреда на английский престол.
У Кнуда Великого и Эммы родился только один сын – Хардекнуд, который учитывая то, что брак с Эммой был законным, совершённым по всем правилам и освящённый церковью, был провозглашён отцом наследником.
Кнуд II Великий умер 12 ноября 1035 года.
Хардекнуд находился в Дании.
В Норвегии, знать, недовольная правлением наместника Кнуда Великого – Свена Кнутссона, его старшего сына от Эльгифы Нортгемптонской, провозгласила королём Магнуса, сына короля Олафа II, погибшего в 1030 году в битве со сторонниками Кнуда Великого.
В Англии, эта же самая Эльгифа Нортгемптонская, дочь знатного эрла из Нортумбрии, сговорившись с англосаксонскими магнатами, выдвинула в регенты ещё одного своего сына от Кнуда Великого – Гарольда Заячью Лапу. Королева Эмма Нормандская, в результате достигнутого компромисса, сохраняла свой двор, свою гвардию хускаралов (хускарал, хускерл – представитель особого рода воинства у германских народов, где
Так продолжалось недолго, и уже в 1037 году, Гарольд Заячья Лапа атаковал резиденцию Эммы Нормандской в городе Винчестере. Эмма вновь вынуждена была бежать из Англии. И к концу этого года, все эрлы Англии, признали Гарольда I Заячью Лапу своим королём.
Да, тут следует сказать, что ещё в 1036 году, младший сын Этельреда II Неразумного и Эммы Нормандской – Альфред Этелинг, прибыл в Англию, желая навестить мать, и попутно разведать – а нельзя ли побороться за корону. Гарольд Заячья Лапа и его советники – мать Эльгифа Нортгемптонская и эрл Уэссекса Годвин, приказали схватить Альфреда и ослепить. Вскоре Альфред от полученных ран умер.
Эта смерть единоутробного брата, подвигла к действиям короля Дании Хардекунда. В 1039 году, заключив договор с королём Норвегии Магнусом, что если кто-нибудь из них умрёт, не оставив наследника, то второй унаследует его трон, Хардекунд, собрав большое войско и огромный флот, взяв во Фландрии на борт свою мать, отправился покорять Англию.
Но 17 марта 1040 года, Гарольд Заячья Лапа умер. И Хардекнуд сразу же был провоглашён на витенагемоте королём Англии.
Первым делом, Хардекнуд приказал извлечь тело Гарольда Заячьей Лапы из Вестминстерского аббатства и бросить в болото у берегов Темзы. Дальнейшая судьба Эльгифы Нортгемтонской покрыта мраком, но известно, что Хардекнуд повелел казнить всех участников надругательства над Альфредом Этелингом. А вот Годвин, эрл Уэссекса, откупился, отдав новому королю большой отряд хорошо вооружённых и экипированных хускаралов, и обязался обеспечить своё покаяние клятвами верности от всех знатных магнатов Англии. Что и исполнил.
Хардекнуд не был женат и не имел детей, и в 1041 году, он призвал к себе из Нормандии, другого своего единоутробного брата, старшего сына Этельреда II Неразумного и Эммы Нормандской – Эдуарда, провозгласив его своим соправителем и наследником.
8 июня 1042 года, Хардекнуд умер во время шумного пира, и с его смертью, закончилась эпоха датской династии, правившей Англией двадцатьдевять лет, с 1013 по 1042 года.
3 апреля 1043 года, в Винчестере, столице королевства, Эдуард был коронован королём Англии, возродив старую, англосаксонскую династию.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Не просто было Вильгельму не то что стать герцогом Нормандии, а даже элементарно выжить.
Единственный, но незаконнорожденный сын герцога Роберта Великолепного, или Дьявола, как кому угодно, Вильгельм рано остался без отца, и с малолетнего возраста, ощутил всю горечь, бремя, кровь и страх властителя.
Многие представители нормандской знати, не признали прав семилетнего Вильгельма на герцогскую корону. Однако и среди многочисленной нормандской династии не нашлось кандидатуры, которая устраивала бы абсолютно всех. Николас, сын Ричарда III (старший брат Роберта Великолепного), ещё ребёнком был определён для духовной карьеры и жил в монастыре Сен-Уан. Можер и Вильгельм де Талу, единокровные братья Роберта Великолепного, не обладали серьёзным влиянием и не могли заручиться поддержкой. Началась смута и война. Нормандия в эти годы, была слаба необычайно, но к её счастью, соседи, занятые своими собственными распрями, не обращали внимания на события в герцогстве.
Поддержку Вильгельму оказал только архиепископ Руана и граф Эврё Роберт, сын герцога Нормандии Ричарда I Бесстрашного. Воспользовавшись своей дружбой с королём Франции Генрихом I, Роберт д'Эврё повёз Вильгельма в Париж.
Сорокалетний король положил руку на плечо десятилетнего герцога.
– Священный долг каждого доблестного государя – защищать права своих вассалов!
И Генрих I признал и подтвердил права Вильгельма на титул герцога Нормандии. А Вильгельм, по давнему договору и сложившейся традиции, принёс вассальную присягу королю Франции.
Вроде бы всё более-менее нормализовалось, но в 1039 году умер архиепископ Руана и граф д'Эврё Роберт, и за влияние на одиннадцатилетнего герцога, началась жестокая борьба между герцогом Бретонским Аленом III, графом Гилбертом де Брион, и сенешалем (Сенешаль (или сенешалк, от лат.
1 октября 1040 года, в Вимутье, был отравлен Ален III Бретонский. В этом же году, убийца, посланный Раулем де Гасе (сын архиепископа Руана и графа д'Эврё Роберта), убил Гилберта графа де Брион. Был также убит и старый воспитатель герцога Вильгельма – Турольд.
Рауль де Гасе и его брат Ричард д'Эврё, воспользовались своим положением для личного обогащения, уничтожения своих врагов из рода Тосни и присвоения их владений.
В январе 1041 года, прямо в спальне герцога Вильгельма, на его глазах, Вильгельм де Монтгомери, брат могущественного вельможи Рожера де Монтгомери, с криком:
– Бей его! – набросился на сенешаля Осборна де Крепона и задушил его. А люди Монтгомери, устроили кровавую резню, убивая всех сторонников и соратников де Крепона.
Готье, дядя герцога Вильгельма, брат его матери Герлевы, схватил перепуганного мальчика, и скрылся, спасая его, в доме барона Губерта де Ри. И Готье, делал так не один раз, пряча малолетнего герцога в этом надёжном убежище, когда борьба за власть среди нормандской знати, достигала особого, кроваво- смертельного накала.
Усилились дяди Вильгельма – Можер стал архипископом Руана, а Вильгельм де Талу, графом Аркеза. Ги Бургунский, двоюродный брат герцога Вильгельма, и ещё один из предендентов на нормандскую корону (Ги был вторым сыном графа Бургундии Рено I и Адели (Юдит), дочери герцога Нормандии Ричарда II, благодаря чему имел права на Нормандию), получил ранее принадлежащие Гилберту де Брион замки Брион и Вернон, с титулом графа.
Хаос. Многие хозяйства были разорены, замки разрушены, поля вытоптаны, сады вырублены, а сервы и вилланы разбежались. Представители знати и простые рыцари, кто погиб, кто бежал. Казалось Нормандия, терзаемая внутренними распрями, междоусобицами, раздираемая на части, стояла на краю пропасти.
Но её соседи, слишком хорошо знали нормандскую ярость, и не спешили воспользоваться бедственным положением герцогства. Ричард д'Эврё сумел собрать войско, и проведя несколько успешных военных кампаний, осадил особо ретивых. Король Франции Генрих I, дважды во главе своей армии вторгался в Нормандию, но только ради поддержки Вильгельма, против набравших много власти нормандских вельмож, и чтобы устранить угрозу своим владениям со стороны постоянно воюющих нормандских феодалов.
Глава вторая
– Исповедую Тебе Господу Богу моему и Творцу, во Святой Троице Единому, славивому и поклоняемому Отцу, и Сыну, и Святому Духу, вся мои грехи, содеянные во все дни жизни моей, прости, Боже, прегрешения мои, вольные и невольные, в слове и деле…
Король Англии Эдуард, был очень набожен, и уделял много времени пропаганде христианских добродетелей и аскетизму. Просыпаясь задолго до рассвета, он молился, исповедуясь в грехах. В течение дня, он снова несколько раз молился. А вечером, перед сном, снова исповедовался Господу в содеяном.
Проведя более четверти века в изгнании, Эдуард совершенно не знал страну своих предков, где за это время, сформировалась новая, могущественная и влиятельная, англо-датская знать, среди которой, у Эдуарда, совершенно не было соратников или прочной опоры.
Первым в системе государственной власти, среди этой служилой англо-датской знати, был Годвин, эрл Уэссекса, тот, который в 1036 году, ослепил младшего брата нынешнего короля Англии. В 1045 году Годвин женил короля Эдуарда на своей дочери Эдите, обеспечил передачу своему сыну Свену графств Херефордшир, Оксфордшир, Глостершир, Герефордшир, Беркшир, Сомерсет, а второй сын Годвина, Гарольд, стал эрлом Восточной Англии, Эссекса и Бэкингемшира. В результате, владения семьи Годвина, охватывали почти половину территории страны.
Эдит, королева Англии, беснуясь, ходила по своим палатам, гневно выговаривая отцу и братьям:
– Этот слизняк, мой муж, не испытывает ко мне ничего! Я для него, словно не существую! Он только молиться и молиться, и никогда, вы слышите, никогда, не восходил на моё ложе! Ему уже более сорока лет, а он, девственник!
Годвин, и его сыновья – Свен, Гарольд, Тостиг, посмеивались, хотя, задумчивая морщинка и пробежала по лбу эрла Уэссекса. Все его планы, о том, чтобы продолжить править Англией, когда у Эдуарда и Эдит родиться сын, его внук, летели к чертя собачьим. И он подумал, а не обрюхатить ли ему самому свою дочь, истосковавшуюся без мужика? Или найти для этого кого-нибудь? Может своих сыновей? Ведь Леофрик, эрл Мерсии, и Сивард, эрл Нортумбрии, только спят и видят, как бы отодвинуть и уничтожить их семейство.
Свен сказал:
– Надо этого святошу, упечь в монастырь. Пусть там исповедуется и молиться. А то и по тихому… – и Свен провёл ладонью по горлу.
Гарольд поморщился.
– У Эдуарда значительная поддержка среди правителей на материке, ему благоволит сам папа римский, как раз благодаря его святости, религиозности, вере в добродетель и аскетизму.
А король Англии, в перерывах между молитвами и исповедью, пытался сопротивляться давлению магнатов, старался проводить собственную внутреннюю политику и создать себе социальную опору в стране. Для этого он активно привлекал к себе на королевскую службу выходцев из Нормандии и давал им должности, жаловал земли, а лицам духовного звания, аббатства и епископства.
Это вызвало крайнее недовольство англосаксонской знати, которая принялась кричать о нормандском засилии.
Пытался Эдуард, и опекашие его Годвин с сыновьями, проводить и внешнюю политику. Король Норвегии Магнус I, опираясь на давний договор с Хардекнудом, не оставлял своих претензий на престол Англии. И послы английского короля, отправились в Данию, ко двору короля Свена Эстридсена (сын Эстрид, сестры Кнуда Великого и ярла Ульфа. В 1039 году он был назначен наместником Дании, пока Хардекнуд правил в Англии. После смерти Хардекнуда, согласно договорённости, датская корона должна была достаться королю Норвегии Магнусу I. Но датская знать, рассудила по-другому, признав права Свена и провозгласила его королём Дании), где и заключили договор о совместной борьбе против Норвегии. Однако, в 1047 году, когда вероятность норвежского завоевания Дании стала реальной, Эдуард и Годвин отказались помочь своему союзнику военным флотом.
Но в следующем, 1048 году, флот англосаксов принял участие в войне императора Священной Римской империи Генриха III против графа Фландрии Болдуина V.
Глава третья
Он был сыном конунга Восточной Норвегии Сигурда Свиньи, и младшим единоутробным братом короля Норвегии Олафа II, погибшего при защите своих владений от Кнуда Великого. И он, когда ему было только 15 лет, участвовал в битве, в которой погиб его брат.
Спасаясь от мести приверженцев Кнуда Великого, он перебрался в Швецию, а оттуда, в далёкую Русь, поступив на службу к князю Ярославу, прозванному в дальнейшем Мудрым.
На службе у русского князя он повоевал с поляками, а в 1034 году, в возрасте 19 лет, отправился в ещё более далёкий, но сказочно-богатый город легенд и сказаний – Константинополь, где был принят в элитный отряд – Варяжскую гвардию – придворную стражу византийских императоров.
Но варяжская стража не только охраняла особу императоров, и ему довелось немало повоевать – ходил он в походы против пиратов к берегам Малой Азии, Сирии и Палестины, был в войске прославленного полководца Георгия Маниака на Сицилии, подавлял болгарское восстание Петра II Деляна, и лично убил болгарского царя, этого самого Петра Деляна, в битве. И после этого, в возрасте двадцати шести лет, стал командиром всей варяжской гвардии.
Власть византийских императоров была не прочна, и он, как командир варяжской гвардии, активно участвовал в трёх дворцовых переворотах, во время которых, пользуясь беспорядками и смутой, беспрепятственно обходил императорские дворцы, и забирал себе всё, что приглянется.
Все захваченные несметные сокровища, он тайно пересылал на хранение князю Ярославу Мудрому, ведь была там, на Руси, та, которая пленила его сердце – дочь князя Ярослава – прекрасная Елизавета (или Эллисив, в скандивских сагах). И ей, имея редкостный дар стихосложения, посвящал он свои висы, затем, подхваченные скальдами, широко распеваемые ими, по всему свету.
В 1043 году он вернулся на Русь, повоевал на стороне Руси с Византией, и тогда, могучий князь Ярослав, отдал за него свою дочь Елизавету.
Он был молод, богат, имел прекрасную жену, но родина – холодная, заснеженная, суровая, влекла его к себе.
– Лучше быть первым там, чем вторым здесь! – любил говорить он, и в 1045 году, взяв с собою жену, отправился покорять Норвегию, где брат его был королём, и где, как он думал, был уготован трон и для него.
Любовь, против этого не попрёшь, но именно Ярослав, Великий князь Киевский, настроил и поддержал его. Князю Киевскому, было лестно видеть свою дочь королевой Норвегии, а своего зятя, королём Норвегии и своим союзником, чем знать, что его дочь, жена, хоть и прославленного, но простого наёмника на его службе.
И он собрался в поход. А звали его Гаральд, а называли – Гаральд Смелый, Гаральд Суровый, Гаральд Грозный.
Глава четвёртая
В 1042 году, король Франции Генрих I, на правах сюзерена, посвятил герцога Нормандии Вильгельма II в рыцари. И уже с этого времени, в возрасте четырнадцати лет, Вильгельм начал бороться за возвращение себе всей полноты власти в герцогстве. Но его попытки, повсюду натыкались на сопротивление знати, которая в 1046 году подняла восстание. Возглавили мятеж граф Бриона и Вернона Ги Бургундский, виконт Котантена Нигель II де Сен-Совер и виконт Байё Райнульф I.
Вильгельм бежал из Нормандии, обратившись за помошью к королю Франции. Генрих I решил помочь своему вассалу. Свежи были ещё в памяти Генриха воспоминания, когда он, в своё время, потерпев поражение в борьбе за престол, был вынужден бежать в Нормандию. И где он, хоть и явился всего лишь с несколькими рыцарями, на шатающемся от усталости коне, голодный и без средств, был с почётом принят герцогом Робертом, отцом вот-этого вот мальчишки.
Король собрал свою немногочисленную армию, и соединившись с несколькими набранными Вильгельмом отрядами, в 1047 году вторгся в Нормандию.
Восставшие успели переправиться через реку Орн и оба войска сошлись в долине Дюн, к юго-востоку от Кана.
Старый Готье, воспитатель Вильгельма, проверяя, ладно ли сидит на молодом герцоге кольчуга, крепки ли завязки шлема, помогая сесть ему в седло, и дав в руки копьё и щит, говорил:
– Помни Гильом, больше всего на свете, наши нормандцы ценят отвагу и воинскую доблесть. Прояви себя сегодня, покажи себя, и тогда они пойдут за тобой хоть в адово пекло.
Вильгельм тронул пятками коня, и под удивлёнными взорами короля Франции и его свиты, выехал на поле, разделяющее оба войска.
– Я, волею Всевышнего, герцог Нормандии Вильгельм! И я вызываю на бой любого из вас! Найдётся ли среди вас тот, кто сможет противостоять мне? Мне, потомку Роллона?! Есть ли среди вас тот, кто примет мой вызов?
В войска восставших возникло замешательство. Никто из предводителей мятежа не принял вызов герцога, и тогда из их войска, выехал сильнейший боец, знаменитый во всей Нормандии и за её пределами, Хардес.
Сидя в седле могучего коня, под стать его огромной фигуры, Хардес, опытный в военном деле, направил копьё на герцога, и пошёл в бой.
– Роллон! – прокричал Вильгельм боевой клич своего рода, и понёсся на противника.
В густом клубе пыли оба всадника столкнулись, раздался лязг железа, чей-то вскрик, ржание коней, и вот, живой, целый и невридимый, герцог Вильгельм, победно потрясая копьём, показался перед воинами обеих армий. А позади него, лежал убитый, поверженный им, знаменитый силач и воин Хардес.
Этот поединок имел огромные последствия, и только улеглись волнения и обсуждения, как влиятельный барон Ральф II де Тосни, со своими людьми, держа копья вверх, перешёл на сторону герцога Нормандии.
Вильгельм и король Франции, пользуясь смятением противника, повели своих воинов в бой, и в короткое время армия мятежников была разбита, многие погибли при отступлении и были затоптаны конями, утонули в разлившейся реке Орн.
Победа в долине Дюн, стала поворотным пунктом для Вильгельма, в борьбе за утверждение своей власти в Нормандии.
Глава пятая
Король Англии Эдуард, прозванный за свою набожность и религиозность Исповедником, тоже решил побороться за всю полноту власти в стране. Момент был более чем благоприятным – эрл Мерсии Леофрик, и эрл Нортумбрии Сивард, были недовольны возвышением семейства Годвина, и высказали королю, свою полную поддержку и одобрение. Повод, не заставил себя долго ждать. В 1051 году, в Дувре, во владениях Годвина, были убиты несколько человек из свиты графа Булонского Евстахия II, мужа сестры короля Англии – Годгифы.
Эдуард послал эрлу Уэссекса гневное послание:
– Я, король Англии Эдуард, приказываю вам, Годвин, эрл Уэссекса, наказать жителей города Дувра, нарушивших обычаи гостеприимства, и посягнувших на жизнь, честь и достоинство наших друзей!
Евстахий II, являясь одним из ближайших родственником короля Англии, активно поддерживал его политику по привлечению в Англию людей с севера Франции, чтобы создать противовес набравшей много силы англо-датской аристократии. И люди, убитые в Дувре, были как раз из числа таких.
Понятное дело – Годвин отказался. Но в слух, в своём ответном послании королю Англии, он сказал другое:
– Эти люди, пострадавшие в вверенном мне городе Дувр, вели себя дерзко и вызывающе, обижали, оскорбляли и унижали жителей, словно захватчики, вошедшие в город. И месть жителей Дувра за все эти деяния, я считаю, полностью оправданной и обоснованной.
Тогда король Эдуард обвинил Годвина в государственной измене.
Началась война.
1 сентября 1051 года, Годвин с сыновьями, собрав войско, подошёл к городу Глостер, где в это время, со своей армией, значительно уступающей войску противника, находился король, и осадил его.
Но семейство Годвина, явно переоценило свои силы. На помощь королю пришли эрлы Мерсии и Нортумбрии. Годвин с семейством, был вынужден бежать из страны, а Эдит, дочь Годвина и жена короля Англии Эдуарда Исповедника, отправлена в монастырь.
Ни эрл Мерсии Леофрик, ни эрл Нортумбрии Сивард, после поражения Годвина, не смогли занять достойное место в системе управления Англией, не вошли в ближайшее окружение короля, не стали его советниками, так как Эдуард, в первую и основную очередь, доверял и опирался только на выходцев из Нормандии и севера Франции. Обширные владения семьи Годвина были распределены среди нормандских аристократов, они же заняли ведущие места при дворе.
А Годвин, не собирался сдаваться без боя. Используя колоссальные денежные средства, он смог собрать флот, нанять достаточное количество людей, и уже летом 1052 года высадился на южном побережье Англии, где его с энтузиазмом встретило население, недовольное правлением чужаков – нормандцев.
Наспех собранный Эдуардом флот попытался атаковать Годвина, но бывший эрл Уэссекса, слишком хорошо знал о положении дел в стране, и бесстрашно направившись на своём корабле вперёд, обратился к морякам королевского флота с пламенной речью:
– Я эрл Уэссекса Годвин! Вы все меня знаете! Я служил Эдмунду Железнобокому, Кнуду Великому, Хардекнуду, Гарольду Заячья Лапа, и неоднократно водил вас в бой, сражался рядом с вами, бок о бок! Вы помните это?! Помните?!
Нестройный гул голосов долетел до слуха Годвина.
– А помните ли вы, что когда я управлял королевством, вам регулярно платили жалованье, вам хватало денег на женщин и выпивку, а семьи женатых, не знали нужды? Помните?
Поднялся ещё более сильный ропот.
– А что теперь? Что теперь, я вас спрашиваю? Наш король, только и делает, что молится и исповедуется, и ему, нет дела до вас! По его воле, повюду, заносчивые нормандцы, которые ходят в золоте и парче, а вы, вы, когда ели досыта и пили допьяна?! Когда?
Годвин добился своего – в результате мятежа, немногочисленных нормандцев и их стронников убили и выкинули за борт, а королевский флот перешёл на его сторону.
Пришла к нему и подмога. Его сын Гарольд, привёл корабли, набранные им в Ирландии. И их соединённый флот, беспрепятственно вошёл в Темзу и подошёл к Лондону.
Эдуарду Исповеднику, не удалось собрать армию, так как эрлы Мерсии и Нортумбрии, на этот раз отказались участвовать в междоусобной войне. Понятно, почему.
На созванном витенагемоте Годвин был оправдан, получил обратно все свои владения и титул эрла, а нормандцы были изгнаны из Англии.
Глава шестая
Гаральд щедро платил, и в Киеве, Смоленске, Новгороде, Ладоге, нанял большую и хорошую дружину. Воины охотно шли к нему, передавая из уст в уста, что мол Гаральд сказочно богат, что у него есть золотой слиток, такой огромный и тяжёлый, что его с трудом поднимают двенадцать самых сильных мужей. И конечно-же, их привлекала удачливость Гаральда, его опытность в военном деле, ведь он уже, при жизни, был героем многих саг и сказаний, и слава его гремела.
Купив и снарядив корабли, Гаральд отправился покорять Норвегию.
Пройдя море, они разбили свой лагерь возле города Бирка (местоположение этого города до сих пор не выяснено, но он упоминается в житии Святого Ансгара и в сочинениях Адама Бременского), крупного торгового центра всей Скандинавии. Крупного, это по меркам местных жителей, но им-то, варягам-викингам из дружины Гаральда, видевшим Константинополь, Багдад, Александрию, Киев, Новгород, этот город казался просто большим, разросшимся свинарником.
Гаральд, не теряя времени, быстро разослал своих агентов, из числа уроженцев Швеции, Норвегии, Дании, для сбора сведений об обстановке и расстановке сил.
Не дремали и осведомители Свена Эстридсена. (Он только что, потерпел сокрушительное поражение от короля Норвегии Магнуса, который трижды разбил его в морских сражениях, лишился короны Дании, и сейчас, искал любую помощь и поддержку, нуждаясь в них).
Свен укрылся в Швеции, в облюбованном им городе Дальбю.
– Я с миром, Гаральд!
Сказать, что Гаральд удивился, увидив на границе своего лагеря бывшего короля Дании, значит не сказать ничего. Но он не подал вида, и со спокойным выражением лица встал от костра, когда его воины, в спешке и суматохе разбирали оружие, в панике оглядывая окружавший их лагерь лес, ожидая внезапного нападения.
– Чего ты хочешь? – стараясь, чтобы голос не дрогнул, спросил Гаральд.
– Я с миром, Гаральд, – повторил Свен. – Я пришёл один, и если ты меня убьёшь сейчас, то все будут говорить, что ты совершил подлое и коварное убийство.
Гаральд поморщился. Убийство из засады, неожиданное, коварное нападение, как раз было в духе всех викингов от Швеции до Гренландии. Главное убить врага, и тем прославиться, и про тебя будут говорить, и может быть, даже сложат вису. Но дикое любопытство разбирало Гаральда. Зачем, пришёл к нему Свен Эстридсен? Что хочет сказать? Что предложит? И Гаральд жестом руки, пригласил гостя к костру.
Свен присел, кивком головы поблагодарил за протянутый ему серебряный кубок с дорогим, редкостным в этих местах, греческим вином, и сказал:
– У нас общий враг, Гаральд. Давай заключим соглашение в борьбе против Магнуса. Окажим друг другу поддержку.
– Зачем ты мне? Ты изгой, изганник, что у тебя есть такого, чего нет у меня?
Свен помедлил с ответом, отпив немного вина.
– Меня разбили, да… Я вынужден был бежать, это так… Но Дания, никогда не пойдёт за Магнусом, она отрыгнёт его, вот так, – и Свен издал горлом звук отрыжки. – Слишком разные нурманы в Норвегии и даны в Дании… Ютландия и Зеландия за меня, я знаю это, и скоро они восстанут, и Магнусу, никогда не укрепиться в Дании.
– Это всё?
– Нет. Дания моя, а Норвегию, мы завоюем, с тобой вместе. Для тебя. И я, никогда не буду претендовать на твои владения. Будем жить в мире и согласии… В союзе и дружбе… И тогда, да пусть содрогнуться земли и народы, те, куда сумеет дотянуться наш меч!
Последние слова Свена вызвали одобрительный гул дружинников Гаральда.
А Гаральд размышлял. Один враг, лучше двоих. И может действительно, в союзе с Свеном, вернуться в родную Норвегию, стать королём, а там… А там… Взять за горло и задушить этого чёртового Свена!
И Гаральд заключил договор скреплённый кровью, со Свеном Эстридсеном, о совместной борьбе против короля Норвегии Магнуса I. (Напомним, что Магнус был сыном, а Гаральд, младшим, единоутробным братом короля Норвегии Олафа II, правившего с 1015 по 1028 гг.).
Глава седьмая
После победы в долине Дюн, Вильгельм осадил замок Брион, оплот графа Ги Бургундского. И всё время, пока шла долгая, трёхгодичная осада Бриона, Вильгельм распространял свою власть по Нижней Нормандии. В начале 1050 года Брион сдался, и с мятежом было покончено, Ги Бургундский лишался всех своих владений в Нормандии и вынужден был покинуть герцогство.
Но уже в 1052 году началось новое восстание баронов в Верхней Нормандии, которое возглавил его дядя Вильгельм де Талу, граф Аркеза. Своего брата Вильгельма де Талу, поддерживал Можер, архиепископ Руана. Вильгельм де Талу был женат на сестре графа Ангерана II де Понтье, что увеличивало его влияние в Верхней Нормандии, в свою очередь, граф де Понтье, был женат на сестре Вильгельма, герцога Нормандии, Аделаиде (дочь герцога Роберта II от неизвестной наложницы, таким образом, единокровная сестра Вильгельма).
Господи, как всё сложно и запутанно!
И, на стороне мятежников, выступил давний союзник Вильгельма, король Франции Генрих I.
Всю свою жизнь, будучи вроде бы королём, но обладая маленьким и скромным доменом, будучи намного беднее многих своих вассалов, чьи земли были богаты и обширны, Генрих I провёл в походах, боролся с непокорными вассалами, осаждал их замки, пытался расширить свой домен, но постепенно проигрывая борьбу крупной и средней феодальной знати.
Встревожило Генриха I то, что в 1051 году герцог Нормандии женился на Матильде, дочери графа Фландрии Болдуина V, создав, таким образом, союз двух княжеств, крайне опасный для Франции.
– Щенок вырос, начал показывать зубы, пора надрать ему холку!
Генрих заключил договор с могущественным графом Анжуйским Жоффруа II Мартелом и объявил войну герцогу Нормандии.
Но и Вильгельм, герцог Нормандии, был уже не одинок. Вокруг него, собрались представители обедневшего, мелкопоместного рыцарства, желающие подёргать за жирное вымя магнатов и старую нормандскую знать. И все эти Клеры, Жиффары, Варенны, Мортимеры, Ревьеры, Биго, были безраздельно верны и преданны ему.
Пока Готье Жиффар, используя богатый опыт осады Бриона, осаждал Аркез, Вильгельм де Варенн, 26 октября 1053 года, у селения Сент-Обин, с небольшим отрядом, рискнул атаковать объединённое войско короля Франции и графа де Понтье, шедших к Аркезу с огромным обозом с припасами и продовольствием.
Под мелким, моросящим, затянувшимся осенним дождём, Варенн вывел свой отряд из леса, и мрачно оглядел растянувшееся войско врага и обоз.
– Втопчем их в грязь, воины! С нами Бог, и победа будет за нами!
Нормандцы Варенна, в стремительной атаке, почти полностью уничтожили врага. Граф де Понтье Ангеран II, получил смертельную рану и был затоптан конями. Король Франции Генрих I, бежал, с остатками своего войска.
Аркез капитулировал в конце этого же года. Вильгельм де Талу был лишён всех своих владений и уехал в графство Булонь. Архиепископ Руана Можер, низложен, и сослан на остров Гернси.
И это было последнее крупное восстание знати в Нормандии во время правления герцога Вильгельма. Позже он избавился и от других своих врагов – был обвинён в мятеже и сослан Вильгельм Варлонг, граф де Мортен, изгнан из Нормандии Вильгельм де Бюсак, граф д'Э.
В итоге Вильгельм навёл порядок в собственном герцогстве. Опираясь на сильную собственную власть, он не позволял своим вассалам строить замки без его согласия, а те, что были возведены в период его несовершеннолетия, приказал снести. Были наведены порядки в церковных делах, при чём Вильгельм, целиком и полностью поддерживал партию реформаторов церкви, чем снискал себе поддержку Гильдебранда и римских пап. Были введены строжайшие наказания за нарушение мира. Была создана разветвлённая структура администрации на местах, подчиняющаяся непосредственно ему, герцогу Нормандии Вильгельму II.
Глава восьмая
Эдуард, король Англии, молился и исповедовался, исповедовался и молился, и для него, большее время своего правления проведшего в часовне у алтаря, и ни разу, так и не посетившего спальных покоев своей жены, теперь остро встал вопрос престолонаследования.
У Эдмунда Железнобокого (сын короля Этельреда II Неразумного от первого брака, единокровный брат Эдуарда Исповедника), остался сын Эдуард, прозванный Изгнанником. Когда он был ещё маленьким, преданные англосаксонской династии люди спасли его от Кнуда Великого, и увезли на Русь, в Ладогу, оттуда в Киев, под защиту Великого князя Ярослава Мудрого, а из Киева он отправился в Венгрию, где жил и служил при дворе короля Андраша I Святого.
И выбор Эдуарда Исповедника, пал на него, Эдуарда Изгнанника, который всю жизнь прожил вдали от родины, был воспитан за границей, по чужим обычаям, и не имел никакой опоры в Англии.
В 1054 году в Германию был отправлен Элдред, епископ Вустерский, для переговоров с императором Генрихом III о беспрепятственном пропуске принца, наследника английского престола.
Переговоры завершились удачно, и в 1056 году, взяв с собою свою семью – жену Агату Киевскую (Происхождение Агаты, одна из неразрешённых загадок средневековой истории и генеалогии. Из англосаксонской хроники известно только, что Эдуард, в 1038–1043 годах находясь в Киеве, женился на Агате. Чья она дочь, какого рода, неизвестно) и детей – Эдгара Этелинга (про него речь пойдёт ниже), Маргариту (в будующем, Маргарита Святая, жена короля Шотландии Малькольма III) и Кристину (со временем ставшей настоятельницей аббатства Ромси в Хемпшире), отправился в Англию.
Но едва высадившись на английском побережье, Эдуард Изгнанник неожиданно скончался в феврале 1057 года.
Король Англии Эдуард Исповедник, на коленях, в часовне, днями и ночами напролёт, оплакивал его смерть:
– О, бедный мой племянник… На погибель, на смерть позвал я тебя сюда…
А Гарольд Годвинсон, удовлетворённо потирал руки.
Его отец, эрл Уэссекса Годвин, недолго наслаждался своей победой над королём Англии, и умер 15 апреля 1053 года. Старший брат Свен, изнасиловавший аббатису Леоминстерского монастыря Эадгифу, и сожительствующий с ней в течение года, был за это осуждён и изгнан из страны. В этом случае, король Англии Эдуард Исповедник поступил мудро, вынеся обсуждение преступления Свена Годвинсона не на витенагемот, а на собрание английской армии, которая осудила Свена, назвав человеком без чести. Свен Годвинсон бежал в Данию, и раскаявшись в совершённых грехах, босой и пеший, отправился в паломничество в Иерусалим. Но по пути, умер.
Так Гарольд стал первым в семье, унаследовав все владения отца и брата, и первым лицом в государстве, продолжая манипулировать королём Эдуардом Исповедником.
У Эдуарда Изгнанника был сын Эдгар Этелинг, но ему не было ещё и пяти лет, и Эдуард Исповедник, не хотел больше рисковать жизнью членов своей семьи. Он решил действовать по-другому. Тайно, он послал доверенного человека к Роберту, аббату монастыря Жюмьеж в Верхней Нормандии.
Роберт Жюмьежский был хорошо известен Эдуарду Исповеднику, так как находясь в изгнании в Нормандии, Эдуард много времени провёл в этой обители. А став королём Англии, пригласил с собой и аббата, которого сделал епископом Лондона и архиепископом Кентерберийским, примасом (главой) церкви в Англии. Но после победы Годвина и его сыновей в 1052 году, Роберт был изгнан из Англии, и вновь поселился в Жюмьежском монастыре.
Выслушав гонца короля Англии, аббат Роберт отправился к герцогу Нормандии Вильгельму.
– Если ты согласен, герцог, то милостивый и достопочтенный король Англии Эдуард, предлагает тебе быть его наследником, и принять корону Англии после его кончины.
Вильгельм, ни мгновения не раздумывая, принял предложение короля Англии.
Глава девятая
Магнус I, сразу же ощутил угрозу, исходящюю от его дяди, и не успел осуществиться договор Гаральда со Свеном Эстридсеном, как он послал к Гаральду своего человека.
Тосди Хромой, правая рука и доверенное лицо Магнуса, был хорошо известен в Норвегии и за её пределами как хороший воин и мудрый человек. И его с почётом приняли в лагере Гаральда.
– Магнус предлагает тебе встречу, чтобы обсудить все недорозумения, возникшие между вами.
Гаральд согласился.
Они встретились на широкой, открытой поляне, где невозможно было скрытно разместить лучников или воинов, на противоположных берегах узкого, но мощного речного потока. «Реку не перепрыгнуть и так быстро, вброд не перейти, течение снесёт» – отметил про себя Гаральд.
Они подошли, одетые одинаково – без доспехов, только в штанах, рубахах и сапогах, без оружия.
Ближайшие помощники Магнуса и Гаральда – Тосди Хромой и Торд Высокий, удостоверившись, что всё выполнено как было договорено, отошли подалее. Но у Гаральда, ставшего искусным в интригах на службе в Визании, был в сапоге припрятан узкий клинок, в локоть длиной, из хорошей, дамасской стали. Но и Магнус был не пальцем деланный, он знал, с кем встречается, и у него под рубахой, к спине, был прикреплён меч, рукоять которого была скрыта его волосами.
Их одежда и вид говорили о многом. У Магнуса была рубаха простая, из белёного домотканого полотна, подвязана кожаным ремешком, у Гаральда, шёлковая, с золочённой вышивкой, перепоясанная серебряным поясом. На челе короля Норвегии был простенький серебряный обруч, а за огромный торквес, висевший на груди Гаральда на массивной золотой цепи, можно было купить половину Норвегии. Перстни на его пальцах, играли в ярких лучах солнца разноцветьем каменьев.
И то, что Магнус являлся просителем, попросив об этой встрече, тоже говорило о многом.
Гаральд молчал, цепко и настороженно оглядывая племянника и окрестности.
– Приветсвую тебя… дядя… – начал Магнус первым. – Давно не виделись… (Они встречались при дворе Великого князя Киевского Ярослава Мудрого, оба, в роли изгнанников из родной страны).
– Да, давненько… – решил Гаральд поддержать разговор.
Магнус помедлил, а затем видимо решил брать быка за рога.
– Что может дать тебе Свен, разбитый и уничтоженный мною? Ему просто нужно твоё имя, чтобы привлечь некоторых в Норвегии на свою сторону. Он использует тебя, а после, выждав момент, прикончит.
– Многие пытались убить меня, и где они сейчас? Горят в аду! Тоже будет и со Свеном!
Магнус, разгадав замыслы дяди, помедлил, опустив голову.
– Ладно, к чёрту Свена! Пусть катиться к дьяволу! Я предлагаю тебе Гаральд уговор! Разделим Норвегию, как было раньше, во времена, о которых поётся в былинах! Ты сядешь в стольном граде Нидаросе (современный город Тронхейм в Норвегии), и будешь управлять всеми нашими общими владениями. Я же, с войском, буду вести войны, расширяя эти самые наши владения! А когда меня сразят в битве, а это будет, ибо не намерен я прятаться в бою за спины других, ты станешь единым королём Норвегии! Как тебе, моё предложение?
Магнус говорил о разделении власти, существовавшей в давние времена, когда у народа было два вождя – один мирный, занимающийся внутренним устройством, другой военный, имеющий дружину и ведущий войны. И хотя не по духу было Гаральду-воину, считать коз и сколько собрали бонды (в скандинавских странах все свободные люди, имевшие своё хозяйство) урожая, но желанная Норвегия, стоит протянуть только руку, ВОТ ОНА. Это лучше, чем идти к ней, дальним путём, через союз с Данией. К тому же Гаральд, как говорили старые, седые викинги, обабился, и ему, желанно было, поселить свою жену, прекрасную Елизавету, будущую на сносях, в замке Нидароса, чем продолжать скитаться с нею, по воинским лагерям и дальним странам.
Гаральд всё это обдумал, и принял решение, с лёгкостью, присущей норманнам, меняя союзников на врагов, а врагов на союзников.
– Я согласен!
Не прошло и года после этого договора, как Магнус неожиданно умер 25 октября 1047 года, как говорили, свалившись с коня. Случайно, или приложил к этому руку Гаральд, поднаторевший в Византии в тайных убийствах, и привезший для этих целей немного яда или толковых исполнителей?
Перед смертью Магнус якобы утвердил, что назначает своими приемниками – в Дании – Свена Эстридсена, а в Норвегии – Гаральда.
Но Гаральд не согласился с таким разделом и начал войну с Данией, вернее, продолжил ту, которую вёл до него Магнус.
Глава десятая
Удача сама плыла в руки, в буквальном смысле этих слов.
Корабль Гарольда, эрла Уэсексса, попав в крепкую штормягу, потерпел крушение у берегов Нормандии.
Гарольд вёз дары герцогу Нормандии Вильгельму, как выкуп за своего брата Вульфнота.
Когда в 1052 году семейство Годвина победило, вернув себе все титулы, конфискованные земли и влияние на короля Англии, Эдуард Исповедник выговорил себе условия, что Годвины будут лояльны ему. Годвин, понимая, что хоть и не прямо, но за спиной короля стоят эрлы Нортумбрии и Мерсии, согласился, и в качестве надлежащего исполнения своих обязательств, был вынужден отдать королю в заложники своего сына, одиннадцатилетнего Вульфнота. Не имея возможности содержать заложника в Англии, боясь, что Годвинсоны отобьют его, Эдуард Исповедник отправил Вульфнота в Нормандию, так сказать на хранеие, герцогу Вильгельму.
И Гарольд, в 1064–1065 году, отправился в Нормандию, ради освобождения своего брата.
Но шторм… И его корабль разбило о скалы. Гарольд выжил, но по бытующему в то время праву – всё что попадает на землю, становиться собственностью владельца этих земель, – стал пленником Ги I, графа де Понтье.
Ги де Понтье унаследовал графство после гибели Ангерана II в битве у селения Сент-Обин (Некоторые хронисты говорят, что Ги, был младшим братом Ангерана II, другие, склоняются к мысли, что Ги, был его сыном), и по началу, поддерживал мятеж нормандских баронов против герцога Вильгельма. В 1054 году он присоединился к войску брата короля Франции Генриха I – Эда, но в одном из сражений, они были разбиты сторонником герцога Вильгельма – Рожером де Мортимером. Принц Эд и младший брат гафа де Поньте – Галеран, погибли, а сам Ги, стал пленником герцога Нормандии Вильгельма II.
Два года Ги был в плену, и за это время, признал сюзиринитет герцогов Нормандии и стал лояльным герцогу Вильгельму. И только после этого, Ги I граф де Понтье был освождён, и вернулся в свои владения.
Теперь могущественный Гарольд Годвинсон, эрл Уэсексса и фактический правитель Англии, стал пленником графа де Понтье, и Ги I, за огромный выкуп, передал своего пленника герцогу Нормандии.
Вильгельм, был на седьмом небе от счастья – удача, сама приплыла к нему в руки!
Он был любезным хозяином, и Гарольда повсюду окружали почёт и уважение приличиствующие его положению в обществе.
– Отведайте вот этого угощения, мой дорогой гость Гарольд! Прошу, выпейте вина, мне доставляют его из Италии! А как вам вот эта красотка? Если хотите, то вы можете взять её в свои покои. О-о-о, а как вам мои соколы из Исландии? Вот этих двоих, самых быстрых и юрких, я дарю вам! А завтра, мы отправимся на охоту, чтобы вы смогли оценить их в деле!
Но не только любезность скрывалась за показным добродушием Вильгельма. Он задумал план, который и намерен был осуществить.
Сколько Гарольд не писал домой, требяуя должный выкуп, чтобы освободить себя из плена, все его послания перехватывались герцогом Вильгельмом. Вильгельм готов был наплевать на крупную сумму денег, ради обретения желанного – короны Англии.
И он предолжил Гарольду сделку – принести клятву верности, ему, Вильгельму, герцогу Нормандии, в том, что Гарольд не будет припятствовать и поддержит его в обретении английской короны, когда умрёт нынешний король Англии Эдуард Исповедник.
– Когда-то, мы с Эдуардом жили под одной крышей, а ныне он предложил мне, стать его приемником и наследником.
Гарольд, скрепя сердце, согласился. «Кто знает, ведь этот Вильгельм, так не воздержан в еде и питье, ведёт активную политку за расширение своего герцогства, затевает бесконечные войны, а в битвах, не прячется за щитами других и всегда впереди. Ведь врагов у него, знатных и могущественных, более десятка, и может, Бог даст, он сгинет раньше Эдуарда Исповедника, и тогда эту клятву, я пошлю гореть в адское пекло! И к тому же, что значат простые слова? От них всегда можно отказаться» – вот такие мысли были у Гарольда, когда он принял решение.
Но он недооценил Вильгельма.
Вильгельм обставил всё это дело с все возможной пышностью, пригласив представителей всей нормандской знати и высшего духовенства. И клятву Гарольду надо было давать не просто на словах, а протянув руку над золотым ковчегом, где лежали собранные по всей Нормандии христианские святыни – перст Иоанна Крестителя, гвоздь, которым была пронзена на кресте рука Христа, волос из бороды Святого Петра. Все присутствующие понимали – страшная кара постигнет того, кто нарушит данную клятву.
Но Гарольд, ослеплённый гордыней своей, бестрепетно простёр руку, и произнёс слова клятвы.
И только после этого, без всякого выкупа, Гарольд был отпущен Вильгельмом домой.
А Вульфнот так и остался в плену, в заложниках у Вильгельма, как гарант верности Гарольда, и должен был быть освобождён, только после коронации Вильгельма королём Англии.
Глава одиннадцатая
Едва Гарольд вернулся в Англию, как тут же столкнулся с проблемами в Нортумбрии.
В 1056 году умер эрл Нортумбрии Сивард. Его сын Осберн, погиб в битве с шотландцами ещё в 1054 году. А младший сын Вальтеоф, был несовершеннолетним.
Воспользовавшись этим, Гарольд добился назначения витенагемотом эрлом Нортумбрии своего брата Тостига.
Но в Нортумбрии, северном графстве, которое было фактически полунезависимым, где в большинстве своём, осели гордые и воинственные датчане, породнившиеся со сводолюбивыми кельтами, издревле живущие по своим собственным законам, избегая, по мере сил, центрального руководства, Тостиг был и остался для всех, для местной знати и простого люда, южанином, чужаком, к тому же, представителем правящей Англией династии.
Тостиг, стараясь завоевать популярность в Нортумбрии, продолжил дело Сиварда, и провёл ряд успешных военных походов против Шотландии, участвовал со своим нортумбрийским войском в победоносной войне, которую вёл его брат Гарольд в Уэльсе, против валлийской державы Грифида ап Лливелина, заигрывал с нортумбрийской знатью, дав им ряд привелегий, устраивал в своём дворце пиры и турниры.
Но это ничего не дало. Попытка Тостига ввести в Нортумбрии административно-фискальную систему как в Уэссексе, рост налогов, ужесточение наказаний за преступления против общественного порядка и государственной власти, привели к восстанию Нортумбрии в октябре 1065 года.
Нортумбрийские тэны (слой военно-служилой знати в поздний англосаксонский период истории Британии(VIII-сер. XI вв). За свою службу тэны обеспечивались королём земельными владениями) захватили Йорк, убили наместника Тостига и объявили его лишённым титула эрла Нортумбрии. Себе в вожди, они избрали и пригласили эрла Моркара, младшего брата эрла Мерсии Эдвина (Эрл Мерсии Леофрик умер в 1057 году. Ему наследовал его сын Эльфгар. Но он недолго пробыл эрлом, умерев в 1062 году. И эрлом Мерсии стал старший сын Эльфгара – Эдвин).
Нортумбрия и Мерсия объединились!
У Гарольда ещё были силы, чтобы сразиться с восставшими и подавить мятеж, ведь за него был весь Уэссекс, его младшие братья – Гирт и Леофвин – были эрлами Восточной Англии и Кента, да и Тостиг имел ряд своих сторонников в Нортумбрии. Король Шотландии Малькольм III Великий Вождь, был его союзником, и мог бы поджечь Нортумбрию с севера. Но Гарольд, как никто другой стремившийся объединить страну и избежать гражданской войны, большого кровопролития, разорения, понятное дело, ослабивших бы Англию, пошёл мятежникам Нортумбрии навстречу.
28 октября 1065 года витенагемот принял решение о передаче Нортумбрии эрлу Моркару. Король Англии Эдуард Исповедник, уже давно отошедший от дел, утвердил это решение.
– Послушай брат мой, это вынужденная мера… Дай только срок, и мы согнём всех этих ублюдочных псов в бараний рог! Тостиг, брат мой, послушай…
Но Тостиг не хотел слушать Гарольда. Психанув, затаив обиду и злобу на старшего брата, он покинул страну.
И это привело, к роковым, непоправимым последствиям.
Глава двенадцатая
Теперь его называли Северной Молнией, Губителем датских островов.
Огнём, мечом и кровью насаждал свою власть Гаральд, не забывая и о распространении христианства в практически, всё ещё языческой Скандинавии.
Непокорных бондов, крупных ярлов (ярлы – владетели земли, первоначально – племенные вожди, позже наместники короля), всех, кто осмеливался сказать хоть слово против, безжалостно убивали. По всем его владениям, всюду, куда могла дотянуться его властная рука (Норвегия, часть современной Дании и Швеции), разлетались приказы Гаральда Сурового:
– Убить! Сжечь! Повесить! Сбростье этого упрямого пса со скалы! Вырезать всё его чёртового племя!
Датчане Свена Эстридсена терпели поражение за поражением. Почти каждый год, норвежские викинги, приплывая на своих драккарах, разоряли прибрежные области Дании, нередко заходя и вглубь страны.
В 1050 году, сам возглавив поход, Гаральд захватил и сжёг дотла, главный торговый город Дании – Хедебю.
В 1062 году, в крупном морском сражении, Гаральд разгромил флот Свена Эстридсена. Сам Свен, только чудом избежал гибели в этой битве.
Но семнадцать лет войн не дали никакого результата. Свен Эстридсен постоянно находил поддержку у датчан. Местная знать и бонды, стояли за него горой, и готовы были умирать за него. И в 1064 году Гаральд отказался от притензий на Данию и заключил мирный договор со Свеном. Они признавали друг друга законными правителями своих земель, и оставляли неизменными границы своих королевств.
В течение этих семнадцати лет, Гаральд вёл войны со Швецией, и жестоко подавлял восстания ярлов и бондов в самой Норвегии. В 1063 году, в сражении при Венерне (озеро в южной части Швеции), Гаральд разгромил объединённое войско шведского короля Стенкиля и союзных ему уппландцев из самой Норвегии.
В желании установить централизованную власть в своих владениях, такую, которую он видел в Византии и Киевской Руси, Гаральд, обеими руками опирался на поддержку церкви, которая, в свою очередь, всячески поддерживала его.
Все несогласные и непокорные ярлы и бонды, были либо убиты, либо изгнаны из страны, и теперь, христианство, окончательно закрепилось по всей Норвегии, и к началу 1066 года, пятидесятилетний Гаральд, стал действительно полновластным королём, создав централизованное государство. А от одного только его взгляда, впадали в трепет соседние страны.
Заботясь о процветании торговли, он в 1048 году, основал торговое поселение Викию (ныне Осло, столица Норвегии). Это поселения, находящееся на юге Норвегии, лежало на пересечении всех Балтийских торговых путей, и купцы из Польши, Венгрии, Германии, Дании, Византии, Руси и арабского Востока, стали здесь частыми гостями, приводя сюда свои корабли.
Что ещё нужно человеку для полного счастья? Прекрасная Елизавета Ярославовна, родила ему двух дочерей – Марию и Ингигерд. И хотя Елизавета была любима, и взял он её в жёны по-христианскому обряду, да и сам был ревностным христианином, не отказался Гаральд и от норманнского обычая, объявив своей второй женой Тору, дочь знатного норвежского ярла Торберга Арнасона. Тора родила Гаральду ещё двоих детей, мальчиков – Магнуса и Олафа.
Действительно, что ещё нужно человеку для полного счастья?
Глава тринадцатая
5 января 1066 года умер король Англии Эдуард Исповедник.
И крылья роковой мельницы, страшной и кровавой, завертелись быстрее, с каждым днём всё ускоряясь и ускоряясь.
Почти сразу после кончины Эдуарда Исповедника, англо-саксонско-датская знать, собравшись на витенгемоте, практически единогласно, провозгласила Гарольда Годвинсона королём Англии – Гарольдом II. И действительно, кому ещё передать кормило управления страны, как не ему, который до этого, целых двенадцать лет, стоял у руля и фактически правил Англией. И они и слышать ничего не хотели о клятве данной Гарольдом, о том, чтобы возвести на престол чужака-нормандца.
А сам Гарольд, вспоминал ли о своей клятве, когда возложил на главу корону Англии? Вряд ли. Сильно долго он был у власти, чтобы вот так, запросто, передать её в руки герцога Нормандии. Единодушный порыв всей знати Англии, в кои-то веки объеденившейся и выступившей единогласно, вдохнули в него надежду, что сообща они сумеют отразить вторжение нормандцев, если Вильгельм осмелиться напасть.
И он стал готовиться. По всей стране собирался флот, комплектовался командой, готовились снаряжения и припасы. Кузницы и мастерские оружейников, работали целыми днями напролёт, готовя оружие и доспехи. Были отданы приказы о подготовке крестьянского ополчения – фирда (фирд – армия, созываемая королём англосаксонской Британии из свободных землевладельцев, для защиты страны от внешнего нападения), собраны войска тэнов, воинственно потрясали оружием элитные отряды хускаралов. Сторожевые и дозорные посты, были выставлены по всему побережью.
Англия готовилась.
Готовился и герцог Нормандии, когда узнал о смерти Эдуарда Исповедника, и о вероломстве и клятвопреступлении Гарольда.
– Ах, он ничтожный! Ах, он предатель! Иуда! – сокрушался Вильгельм.
Нормандская знать и рыцари, возмущённые не менее герцога предательством Гарольда, как один высказались в его поддержку, и стали деятельно готовиться к военному походу. Сомневающихся, убедили на собрании нормандской аристократии в Лильбонне. Особенно пламенно выступал, призывая к походу на Англию, Вильям Фиц-Осберн, сын убитого в январе 1041 года Вильгельмом де Монтгомери Осберна де Крепона. Вот и сам глава клана Монтгомери, Рожер, сидит рядом, и тоже высказывается в поддержку прав герцога Вильгельма. Да и все остальные – Готье Жиффар, получивший от герцога, за верную службу сеньорию Лонгвиль, ходивший в паломничество в Сантьяго-де-Компостелу, и приведший оттуда герцогу Вильгельму великолепного коня, и Вильгельм де Варенн, и самый знатный, богатый и доблестный барон Нормандии Рожер де Бомон, и Ричард де Ревьер, и братья Ричард и Бодуэн Фиц-Гилберты, и Гуго де Грантмесниль, все поддерживают герцога и готовы идти за ним на Англию.
Оказала поддержку Вильгельму и высшее нормандское духовенство, и римская церковь, и сам папа Александр II.
Главной борьбой партии церковных реформаторов в Риме, была борьба за инвеституру, и с симонией (Выдача церковной должности светским лицом, например королём, за деньги или бесплатно. На синоде 1059–1060 гг. папа Николай II обозначил симонию как тройную ересь. Лицо, получившее церковную должность путём симонии, а не из Рима, из рук папы, следовало лишить сана), а Гарольд II, став королём Англии, самолично назначил архиепископом Кентерберийским, примасом церкви Англии, своего сторонника Стиганда, что означало разрыв со Святым Престолом.
Всё высшее церковное духовенство Нормандии – престарелый архиепископ Руана, прославленный своим аскетизмом – Маврилий, и ближайший советник, главный помощник герцога Вильгельма в церковных делах, широко известный, завоевавший значительный авторитет в вопросах богословия, ломбардец по национальности, а ныне аббат основанного недавно в Кане монастыря Святого Стефана – Ланфранк, и ещё один итальянец, молодой, но уже тоже знаменитый – Ансельм из Аосты, и чуть поодаль, брат герцога, Одо, епископ Байё (После отъезда герцога Роберта Великолепного в паломничество по Святым Землям, его наложница, мать Вильгельма, Герлева, вышла замуж за виконта Герлуина де Контевилля. И от этого брака, у Вильгельма были едноутробные братья – Роберт, ставший в 1055 году графом де Мортен, Одо – с 1049 года – епископ Байё, и три единоутробных сестры), и епископ Эврё – Бодуэн, и Жоффруа де Монбрей, епископ Кутанса, и рядом с герцогом – Роберт Жюмьежский, согласно кивало головами, во всём соглашаясь с говорившими.
Слово взял самый молодой, Ансельм из Аосты:
– Несчастья учат нас смирению, само Святое Евангелие учит нас смирению, проповедует мир, но, в нём также сказано – Не мир принёс я вам, но меч! Мы все видели, как Гарольд клялся на Святых Мощах и целовал крест! И как мы теперь должны поступить с ним, с ним, отступившим от клятвы, которую давал он именем самого Господа Бога нашего?!
Папа Александр II отлучил короля Гарольда от церкви, призвал герцога Нормандии идти в Англию, чтобы восстановить на её землях Божественную справедливость, и объявил этот поход Священной войной, передав в дар герцогу Нормандии освящённое в Риме знамя Святого Креста. (Тесные связи связывали нынешнего папу Александра II с Нормандией. В годы своей молодости он учился здесь в школе Бекского монастыря, и учителем его был знаменитый учённый-богослов Ланфранк).
Поддержка папы, репутация Вильгельма, как отличного воина и полководца, обеспечило приток в его армию и большого количества рыцарей из Франции, Фландрии, Лотарингии, и других государств.
По всей Нормандии, быстро и спешно готовились к войне, запасая припасы, готовя и подковывая лошадей, подгоняли доспехи, ковали и точили мечи, впрок запасались копьями и стрелами.
Уже девятнадцать лет Гаральд был королём Норвегии. Он был богат, у него были любящие и любимые им жёны. У него были дети-наследники, которым он мог оставить, завоёванный с таким трудом престол. Ему уже перевалило за пятьдесят, и казалось он, достигнув всего, чего желал, пресытился жизнью. Но появления в Нидаросе Тостига, всё изменило.
– Вспомни договор между Магнусом и Хардекнудом! Если кто из них, умрёт без наследников, то другой унаследует все его владения. И Магнус и Хардекнуд мертвы, наследников у них нет… А ведь Хардекнуд, сын Кнуда Великого, был королём Англии! И разве Англия по праву не твоя, Гаральд? Разве она не принадлежит тебе?
Речи Тостига воспламенили воинственную душу Гаральда.
– Власть моего брата слаба! По всей Англии, недовольство, бунты, мятежи и восстания! Им нужна твёрдая, суровая рука! Нортумбрия за меня, я знаю! Ведь я так много для них сделал! Свергнем Гарольда, и ты станешь королём Норвегии и Англии, а же, приму из твоих рук титул эрла Нортумбрии… Подумай Гаральд, мы навеки прославим свои имена, и о наших походах и деяниях, будут слагать саги и петь висы!
Гаральд вскочил с трона, уже приняв решение. Срочно, по всей Норвегии и подвластным ему местностям, был объявлен сбор воинов. Было приказано спешно подновить корабли и строить новые. И суровые норвежские викинги, потянулись со всей страны, откликнувшись на призыв своего короля.
В эти летние месяцы 1066 года, на небе появилась комета, и её красно-кровавый хвост, предрекал большие страдания, голод, войны и смерть. Как говорили провидцы – Трое сойдутся в битве за корону Англии, и только одному из них суждено выжить.
Кому?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Бьёрн всё больше молчал, ограничиваясь простыми вопросами и ответами. Одо и Таннер, наоборот, на каждом привале трещали без умолку, стараясь развеять его печальные думы, рассказывая о Нормандии и Дании, о войне в Калабрии и о взятии Реджо, о захвате Мессины и о битвы под Энной, об осаде в Тройне и сражении при Черами, но этим нагоняли на Бьёрна ещё большую тоску.
«Подумать только, Роберт, друг детства, товарищ детских игр, герцог Апулии… А сопливый Рожер, граф…». Бьёрну вспоминалось, как либо во время их поездок на полуостров Котантен в поместье Отвилей, или когда многочисленное семейство Отвилей заезжало к ним в Бриан, маленький, сопливый, голозадый Рожер, постоянно путался под ногами, увязываясь всюду за ними. «Я сражался рядом с Вильгельмом, Дрого, Хэмфри, Готфридом Отвилями, когда Роберта ещё и в помине не было в Италии… А теперь он герцог… А я? Что я? У меня нет ничего… Ни дома, ни жены, ни детей… Ничего…». От таких мыслей, от воспоминаний о былом счастье, о потерянных навсегда Ламии и детях, хотелось просто, в голос, завыть волком.
На одном из привалов, дождавшись пока Таннер уляжется спать, Одо долго копошился в своей сумке, как-будто что-то выискивая, а потом посмотрел на Бьёрна, сидевшего напротив, и тихо спросил:
– Бьёрн, расскажи как погиб мой отец.
Бьёрн долго сидел молча. Он снова увидел перед собой бурный, пенящийся бурлящей пеной и вихрастыми волнами поток разлившейся реки, кружащиеся на ней водовороты, вырванные с корнем деревья и глыбы земли, быстро несущиеся по течению. Он видел, как лошадь Рейнольда Бриана, оступилась на скользких и мокрых камнях, как Рейнольд, до последнего боролся, стараясь выбраться и выжить, справиться с бурным течением, и как большая волна накрыла его. Он умер, как и подобает воину, спокойно, без паники и криков. До них долетело только жалобное ржание его тонущего коня.
Когда Бьёрн окончил свой рассказ, Одо сидел, привалившись спиной к большому дубу, глядя в ночное небо. Только пламя костра, блеск мерцающих в вышине звёзд, и свет стыдливо прячущейся за тучами луны, блестели в его глазах, заполненных слезами.
– Я его совсем не знал… Он уехал, почти сразу же после моего рождения… Дождался только, когда меня окрестили, заявил перед всем нашим селением, что я его сын и наследник Одо Бриан, и уехал… Мать мне ничего о нём не рассказывала. Может злилась на него, что он нас бросил, а может сетовала на себя, что не смогла его удержать… Но мне кажется, что она до сих пор его любит… Замуж она так больше и не вышла, и я замечал, как она, нет нет, да и поглянет на дорогу… Не едет ли там её муж… Мой отец…
Одо замолчал, украдкой отерев скатившуюся по щеке слезу.
После этой душевной исповеди, Бьёрн как-то по-другому посмотрел на брата. С сердечной теплотой, любовью и дружеским расположением. Он помнил слова Рейнольда о сварливой жене и сопливых детишках, и ему стало жаль Одо.
Подозрительно заворочался на своём месте и тяжело вздохнул Таннер, и Бьёрн не стал ничего говорить, а просто протянул над племенем костра руку, и крепко пожал плечо Одо. Держись, мол, не унывай.
Глава вторая
Маленькая, тихая обитель Святого архангела Михаила, что в Капуе, была потревожена громким топотом Бьёрна. Он бегал по монастырю, разыскивая отца.
Перепуганные монахи, из своих келий и из всех помещений, настороженно глядели на него, а также на валяющегося у ворот брата-привратника, на то, как двое норманнов помоложе, своими мечами загнали стражу монастыря в привратницкую и заперли их там.
В одном из переходов аббатства Бьёрн натолкнулся на необычайно толстого монаха, видимо евнуха, несшего в скрипторий (скрипторий – мастерская по переписке рукописей, приимущественно в монастырях) большую охапку пергаментных свитков. Схватив его за горло, Бьёрн прижал толстяка к стене, топча ногами рассыпавшиеся свитки.
– Барон де Бриан, где он?!
Монах, выпучив от страха глаза, только что-то мычал и блеял.
– Ты что, падла, не слышишь меня? Барон Олаф де Бриан, где он?!
Бьёрн посильнее сжал руку на горле монаха, лицо того побагровело, и толстяк судорожно вцепился в железные пальцы, закивав головой, понял, понял. Бьёрн разжал хватку.
– Барон Олаф Бриан? – тяжело дыша, потирая горло, другой рукой размазывая по лицу слёзы и сопли, источая начавшееся расползаться от него зловоние, так как он очень перепугался, монах, немного помолчал. – Барон Олаф Бриан? А-а-а! Старый норманн! Брат Власий! Он там!
Оттолкнув толстого монаха, Бьёрн побежал в указанном направлении. Откинув полотняный полог, он, с криком:
– Отец! – влетел в маленькую, узкую, полутёмную келью.
Маркус, читавший при свете лучины отцу Евангелие, не узнал в этом одноглазом здоровяке, сплошь заросшем длинными, седыми волосами, своего старшего брата.
Но старый барон, или теперь уже монах брат Власий, встрепенулся на своём ложе, на звук этого такого родного голоса, и поднял голову.
– Бьёрн, мальчик мой… Я знал, я верил, я молился… Знал… Знал… Верил…
А Бьёрн упав на колени, припал губами к негогда сильной, а теперь высохшей и горячей руке отца, покрывая её поцелуями и орошая слезами.
Олаф, протянув дрожащую второую руку, гладил волосы любимого сына, тоже плача и что-то шепча.
Маркус ревностно прикусив губу, наблюдал за этой сценой.
– Я так долго тебя искал, сынок, так долго ждал… Но я знал… Знал, надеялся, верил и молился. И Пресвятая Дева Мария, услышала мои молитвы…
Глава третья
Недолго длилось и это счастье. И хотя старому барону, при встрече с Бьёрном стало получше, но годы, старая душевная боль истрепавшая сердце, брали своё, и через пять дней он умер.
– Я так счастлив, Бьёрн, что перед смертью, Господь сподобил меня увидеть твой лик. Господи Иисусе, сыне Божий, благодарю тебя! – были его последними словами.
Бьёрн, этот много чего повидавший, закалённый в семи огнях воин, горько оплакивал смерть отца, без еды и питья стоя в часовне у гроба, шепча молитвы, которые знал.
А Маркус нашептывал:
– Милосердный Господь наш, прощает даже самых закоренелых грешников, если они покаялись и отдали Святой Матери церкви нашей всё своё имущество и достояние.
Бьёрн вскинулся и гневом полыхнули глаза его.
– Отец не был грешником!
Маркус замолчал и отшатнулся, но про себя подумал: «Ну да, ну да. Но и праведником его нельзя назвать. Уж я-то, знаю». Он хорошо нажился, когда отец завещал всё, что имел, церкви. Маркус присвоил себе некоторые из его земель и владений, и сейчас мог себя считать вполне состоятельным и обеспеченным. Эх, больше всего на свете, ему хотелось бы поселиться где-нибудь в маленькой, тихой обители, вдали от мирской суеты. Где-нибудь, высоко в горах. Где только добрые пастухи и пастушки пасут коз и овец, где трава, буйным цветом идёт в рост, где цветут благоуханные сады, и журчит, навевая приятные думы, ручеёк с прохладной водицей. Где покладистые поселяне, без обмана, честно и ревносто, приносят в обитель оброк, где тишина и божья благодать. Эх… А неугомонный и непоседливый Роберт, повсюду таскает его за собой, и вот, отпустил только, к умирающему отцу. После мук голода, пережитых в Тройне, Маркус изменился. Теперь он, при каждой возможности, набивал под завязку брюхо, едя за троих, и очень потолстел, отрастив изрядный живот. Но этого было ему мало, и в своих домах, Маркус повелел полностью заполнить кладовые едой, и недоверяя ключи от них никому, сам, каждый вечер, спускался туда, проверяя всё ли на месте, в избытке ли копчённых и сушённых окороков, никто не отлил ли масла из кувшинов, не отломил ли кусок, от гроздьями свисающих с потолка колбас, в достатке ли на леднике рыбы и битой птицы, не покусились ли эти вороватые слуги на бочки с вином, в достатке ли пшеницы, круп, зерна, гороха и всего остального. И сейчас, он очень переживал, что ему пришлось оставить свои кладовые без надлежащего присмотра. А вдруг их разорят? А вдруг, ненароком, что-то испортиться или пропадёт? От этих терзаний, Маркус не находил себе места.
После шума учинённого Бьёрном, Одо и Таннером в монастыре Святого архангела Михаила, сюда наведалась стража князя Капуанского. Увидев, что всё более-менее в порядке, воины удались, но сам князь Капуанский, узнав, кто появился в его владениях, пришёл в монастырь.
– Бьёрн, скорблю вместе с тобой. Твой отец был славным воином, преданным и верным моим вассалом. Твоя утрата, это и моя утрата, твоя боль, это и моя боль.
Бальзамом на душу, были эти слова Ричарда Дренго, и Бьёрн, в благодарственном поклоне склонил голову.
Ричард поднял чашу и отпил монастырского мёда за помин души барона Олафа Бриана.
– Предлагаю тебе, Бьёрн де Бриан, занять место твоего отца подле меня. Я дам тебе земли, замки, титул. Ты станешь знатен и богат и…
– Нет, – твёрдо ответил Бьёрн, хотя казалось бы, вот она, сама удача, то, о чём он не имея сожалел, идёт к нему. Стоит только протянуть руку и схватить её за хвост.
Князь Капуи вздрогнул, словно от удара. Он редко в последнее время слышал отказы, тем более, на такое щедрое предложение. Он со стуком поставил чашу на стол, и встал, поправляя свой алый плащ.
– Я редко кому делаю предложение дважды, но для тебя Бьёрн де Бриан, в память о твоём отце, сделаю исключение. Подумай хорошенько, а надумаешь, приходи.
А Бьёрн думал – может он совершил глупость, отказавшись от предложения Ричарда Дренго?
На следующий день, к нему вошёл Маркус.
– Герцог Апулии Роберт Отвиль, хочет тебя видеть.
Бьёрн посомневался, ехать или нет, но потом принял решение. Он захотел повидать своего старого друга. Быстро собравшись, он, Маркус, Одо, Таннер, отправились в Мельфи.
Отъезд Бьёрна, то, что он отверг его предложение, и так живо откликнулся на позыв Отвиля, ведь Роберт просто поманил, и Бьёрн прямо-таки кинулся к нему, вызвало обиду у князя Капуанского Ричарда Дренго.
Глава четвёртая
– Эк, поистрепала тебя жизнь. Досталось видать тебе, – сказал Роберт, оглядев Бьёрна – его длинные, косматые и седые волосы до плеч, седую бороду и усы, покрытое морщинами и шрамами лицо, повязку, закрывающую затянувшийся бельмом левый глаз, распахнутую на груди кожаную куртку, облезлую волчью шкуру, переброшенную через плечо, а на поясе, простой меч.
Роберт встал с трона и протянул Бьёрну руки. А Бьёрн, попросту не знал как себя вести. Это раньше Роберт был просто другом, а теперь он герцог, вон, целая принаряженная свита стоит за ним, и пялится на него. И он осторожно пожал протянутые руки Роберта.
– А давай как раньше! – и Роберт, видя смущение старого друга, желая помочь ему, распахнул объятия.
Бьёрн усмехнулся, и тоже развёл руки, и они, оба высокие, сильные, два могучих гиганта, начали как в детстве, давить один другого, пока кто-то не застонет и не запросит пощады.
Их лица покраснели, потом побагровели, затем начали бледнеть, на лбах и на лицах выступил пот, губы были крепко сжаты, казалось, весь большой зал замка в Мельфи задрожал от колоссального напряжения, исходившего от них двоих.
Но Роберт теперь был герцогом, и Бьёрн помнил об этом. Он слегка ослабил хватку, позволив Роберту оторвать себя от усыпанного соломой пола.
– Старешь, – хрипя, словно кузнечные мехи, отирая пот, с трудом восстанавливая дыхание, стараясь непоморщиться от боли в сдавленных рёбрах, проговорил Роберт. – Раньше, ты, почти всегда, побеждал.
Бьёрн тоже тяжело дыша, лишь пожал плечами, слушая, как свита Роберта восхищенно переговаривается, дивясь силе своего сорокадевятилетнего герцога.
– Сколько же тебя не было? – спросил Роберт.
Если бы Бьёрн мог считать, он ответил бы – двадцать четыре года, а так он, просто неопределённо, пожал плечами.
Многое изменилось за эти двадцать четыре года в Южной Италии. Бьёрн видел, как разросся Мельфи, какая стала вокруг богатая обстановка, как сверкают достатком и роскошью все присутствующие в зале. Раньше здесь были одни воины, суровые нормандцы, а сейчас, возле Роберта – разряженные дамы, напомаженные и накудренные лангобарды, сверкающая доспехами нормандская знать. Особо выделялись женоподобные, со странными манерами, коротко подстриженые, с наголо выбритыми подбородками, одетые в короткие штанишки до колен, а на ногах, смешные ботинки с загнутыми носками – певцы-трубадуры. По всему залу резвились и дурачились шуты, и десятки слуг, готовы были исполнить любое желание герцога и его близких. Хотя, Бьёрн слышал, что не всё сейчас так ладно в герцогстве Апулийском.
Был пост, но Роберт не хотел потчевать старого друга постной похлёбкой, тушёной капустой и горохом, а взяв его под локоть, провёл в свои покои, где верный и расторопный слуга, быстро накрыл маленький стол, поставив несколько приготовленных в сметане зайцев с имбирным соусом, запечённую на углях рыбу, пару зажаренных каплунов, хлеб и кувшин с вином.
Жестом радушного хозяина Роберт пригласил Бьёрна к столу, отослал слугу, и сам налил в позолоченные бокалы вина.
– Давай за то, что ты вернулся.
Они выпили, поели, и Роберт, откинувшись на спинку деревянного кресла, сказал:
– Рассскажи, что с тобой приключилось за эти годы.
За последнее время часто пришлось Бьёрну рассказывать про свою жизнь, и он, ставший немногословным, старался быть краток, но всё равно, его рассказ, затянулся надолго.
Роберт, то удивлённо цокал языком, то в восхищении подавал свой корпус вперёд, то хлопал себя по коленке.
– М-да, поиграла судьба с тобой, поносило тебя по свету, многое тебе пришлось пережить и повидать, не каждому такое по плечу. Рад, что ты выбрался из всех передряг, и сейчас, живой, сидишь рядом со мной.
Роберт немного помедлил, отпил вина, а затем продолжил:
– Ты нужен мне Бьёрн. Нужен! Мне нужен человек, действительно верный и преданный… Друг! Настоящий друг, на которого я могу положиться и которому я могу доверять. Ты же наверняка наслышан, что сейчас у нас тут твориться…
И Роберт начал свой рассказ…
Глава пятая
Гнойник назревал давно, болел и сочился слизью, и прорвал, стоило только Роберту отправиться на Сицилию и увязнуть под Палермо – в Апулии и Калабрии восстали бароны.
Причин для мятежа было множество – то, что он запретил нормандцам грабить и брать поборы на дорогах, то, что после смерти Готфрида Отвиля, он отдал Лорителло сыну Готфрида – Роберту, хотя и обещал эти владения лишённому наследства сыну Хэмфри – Абеляру. Но главным было то, что паршивые греки, щедро снабжали восставших деньгами и оружием, возя всё это через Адриатику от Пэрена, герцога Диррахия.
Возглавили восстание его, Роберта, племянники – сыновья Хэмфри – Абеляр и Герман, и сыновья его сестры Беатрисы – Готфрид де Конверсано и Роберт де Монтескальозо. Примкнул к ним и барон Жоселин, властитель Мольфетты.
Не дремал и Имоген, ведь именно он сотворил этот мятеж, через своих агентов постоянно нашептывая недовольным в уши, что мол, Роберт, незаконно является герцогом Апулии, что корона по праву принадлежит сыновьям Хэмфри Отвиля, что все лакомые куски из завоёванных земель Роберт забирает себе, насаждает новые порядки, и не даёт никому жить по законам отцов.
Благодаря Имогену росло и недовольство среди ближайшего окружения Роберта. Особенно возмущался Руссель де Бейль.
– Я отличился под Черами! Именно мне, Рожер Отвиль, обязан полной победой над сарацинами! И что-же? Графом и владетелем Черами стал Серло Отвиль! Отвили, повсюду одни Отвили! Жизни от них не стало, они всё забирают себе!
И Рожер Криспин, Руссель де Бейль, повелись на посулы византийцев, и забрав с собою много нормандцев и воинов из Южной Италии, перешли на службу Византийской империи.
Князь Капуи Ричард Дренго, никогда не упускавший возможности по мелкому нагадить Отвилям, переманил к себе Готфрида Риделя, посулив ему титул герцога Гаэты, этой древней морской республики, оспаривающей звание хозяйки морей у Амальфи, Пизы и Генуи.
Пока Роберт был на Сицилии, восставшие ворвались в Мельфи, не захватив однако замка, только разграбив и разорив город. Они влетели в дом тяжело больного Джефроя Сфондрати, вытащили старика из постели, и босого, почти нагого, под крики и улюлюканье, провели по улицам, а затем, подвесив за ноги, сбросили с башни.
На Ансальдо ди Патти напали на дороге, и только благодаря тому, что у него был эскорт в две сотни воинов, ему удалось уйти.
Южная Италия снова запылала в пламени междоусобной войны. Тут ещё греки перешли в наступление и захватили Бриндизи, Таранто, и ряд других городов.
Роберт прибыв с Сицилии, сразу же круто взялся за дело, разбив мятежников в двух сражениях, отбил ряд своих, захваченных мятежной падалью, городов и замков, но восстание, благодаря поддержке Византии, не затухало. Мятежники засели в своих хорошо укреплённых замках, и мелкими набегами тревожили его владения.
– Теперь ты понимаешь, как нужен мне? Я дам тебе феод, дам титул, дам золото и воинов, и вместе, мы принудим этих сосунков хлебать дерьмо! Согнём их, в бараний рог!
Роберт разгорячившись, шарахнул кулаком по столу.
– Ублюдочные твари! Скоты!
Второй раз, за короткое время, фортуна выказывала Бьёрну своё расположение. Вот оно, то, чего он был лишён все годы своих скитаний, всё, чего хотел, когда более двадцати лет назад отправился в Южную Италию. Феод, замок, земли, титул, золото и воины… Чего ещё можно желать? Но Бьёрн очень изменился за эти годы.
– Нет, Роберт, я обещал отцу, что вернусь в Бриан… Понимаешь…
Роберт откинулся на спинку кресла, и прищурив глаза, посмотрел на Бьёрна.
– Я слышал, что ты ответил отказом Дренго, но не думал, что отклонишь и моё предложение. Что ж, ты мне не вассал, клятвой не связан, и вправе поступать так, как посчитаешь нужным. Прощай, Бьёрн.
Глава шестая
Сердце сжалось и затрепетало в груди, когда Бьёрн, выехав из леса, стал на вершине холма, смотря на раскинувшийся внизу Бриан. Он прикрыл глаза, словно яркое солнце, отражающееся от искрящегося снега, ослепило его, тайком смахнув набежавшие слёзы. А потом, гикнув, радостно крича, послал коня в галоп.
Одо и Таннер, радуясь весёлости Бьёрна, тоже крича и смеясь, помчались за ним.
Снег скрипел, комьями вылетая из-под копыт коней, в ясное, морозное небо подымались струйки дыма из очагов, далеко разносился перезвон из кузницы, а на поляне, мальчишка собирающий хворост, испуганно шмыганул в овраг, увидя несущихся всадников.
– Это моя земля! – сдерживая коня, радостно прокричал Бьёрн, глядя на разбегающееся бекающее стадо. – Моя! Моя! Скоро Рождество, которое мы отпразднуем здесь! Дома! Я обещаю вам, вдоволь жирной свинины, баранины и пива! Пива столько, что в нём можно утонуть как в море! Ха-ха-ха! Ютч-хей-саа-саа! Вперёд, за мной!
Сервы, испуганно выглядывая из своих хижин, осматривали троих всадников. А Бьёрн, с любопытством оглядывал свои владения, вспоминая то, что уже успел подзабыть, видя, как разрослось селение, что сервы не голодают, и живут в относительном достатке.
Одо, тронув плечо Бьёрна, показал на спешащего к замку всадника.
– Чему ты удивляешься? Мой брат Жоффруа, хороший хозяин. Смотри, как всё здесь ухоженно, видно, что он радеет и старается. И дозорная служба у него хорошо поставлена, надо же всё это защищать и оберегать от непрошенных гостей.
– А мы, прошенные гости? – спросил Одо, глядя на двоих воинов, стоящих возле кузницы, и настороженно их оглядывающих.
Бьёрн нахмурился и ничего на это не ответил.
Подъехав к замку, Бьёрн увидел, что Жоффруа не сидел без дела. Стена замка была новой, ещё выше прежней, из хорошо подогнанных дубовых бревён. Вокруг неё был выкопан глубокий и широкий ров. К воротам, над которыми нависали две башенки, вёл узкий подъёмный мост, а поверху стены была сооружена крытая галерея.
И вот, когда они подъехали к мосту, ворота раскрылись, и им на встречу вышли с десяток вооружённых и окольчуженных воинов. Двое бывших у кузницы, встали позади Бьёрна, Одо и Таннера, замкнув кольцо окружения.
– Кто вы и чего хотите? – спросил один из стоявших на мосту, такой же высокий как и Бьёрн, может, чуть поуже в плечах.
– Ха! Я владетель этих земель, барон Бьёрн де Бриан! А это ты, маленький Готфри? Мама всегда называла тебя на франкский манер – Жоффруа. Неужели ты не узнал меня? Ну, ещё бы, столько лет прошло.
Бьёрн спешился и вступил на мост.
– Ну, Готфри, иди сюда, давай обнимемся!
Жоффруа Отвиль, насуплено, с гневом и злобой, смотрел на приближающегося, непонятно откуда свалившегося старшего брата. Он то думал, что Бьёрн уже давно сгинул в дальних странах, отец осел в Италии, и Бриан принадлежит теперь только ему.
Стоявший рядом с ним Рольф Мурена, наполовину вытащил из ножен меч.
– Неужели ты позволишь ему, отобрать у тебя всё?!
– Он мой старший брат, – тихо промолвил Жоффруа.
Питер Фламандец шептал в другое ухо:
– Их всего трое, нападём, и сбросим их тела в прорубь, на корм рыбам.
За спиной Жоффруа было полтора десятка воинов, его вассалов, его армия, его отряд, который он кормил и содержал, и которые жили здесь же, в замке.
«Позволишь, отобрать всё? Их всего трое. Нападём… Убём… Позволишь, отобрать у тебя всё? Позволишь? Позволишь?» – звучало и крутилось в голове Жоффруа Отвиля.
– Нет. Не здесь и не сейчас, – ответил он своим воинам, и стараясь выдавить на своих губах улыбку, пошёл к брату.
Глава седьмая
Остроносая, костлявая, с тонкими и бледными губами жена Жоффруа, встала из-за стола, и прошла в угол, где села за прялку, надменно-призрительными, ледяными глазами глядя на пирующих вот уже третий день мужчин. Особо гневом и ненавистью сверкали её глаза, когда она смотрела на троих незваных чужаков. Она, именно она, надоумила своего простака мужа как от них избавиться. «Одноглазый чёрт, так и зыркает по сторонам, так и зыркает. Осматривается, думает, что это всё теперь его. Хрен, тебе! Сатана, исчадие ада, хрен тебе!».
Вслед за ней встали и две её младшие дочери, и хоть им жутко хотелось остаться среди мужчин, они, под строгим взором матери, покорно поднялись в свою спальню.
За столом осталась только старшая дочь Жоффруа, высокая, в отца, и такая же носатая и костлявая как мать. Одо диву давался, что нашёл в ней, в этой надменной, худющей гордячке, её муж, молодой, красивый рыцарь, с длинными белокурами волосами и ясно-голубыми глазами? То ли дело, резвая толстушка-хохутушка, жена Рольфа Мурены, которая под косым взглядом своего мужа, что-то шепчет Таннеру, потрясая перед ним своей обширной, выпирающей из платья грудью. Или вон та, поселянка, приглашённая прислуживать господам за столом, губатенькая, с румяными, словно персик щёчками, вся такая сбитая и хорошенькая. Одо уже пару раз порывался встать из-за стола и утащить её на сеновал, но, то новая здравица, то перемена блюд, то занимательный рассказ кого-нибудь из присутствующих, то его с Таннером рассказы о Сицилии, удерживали его на месте.
Сейчас как раз говорил Гуго из Орбека.
– А вы слышали, как прославился Рожер Биго? Я знаю его! Его отец, Роберт Ле-Биго, был обедневшим, безземельным рыцарем, и сам Рожер Биго, будучи очень беден, решил отправиться в Италию, к Отвилям. Но его отъезду воспротивился его сеньор, Вильгельм Варлонг, граф де Мортен. Рожер подчинился, и даже вступил в ряды заговорщиков, во главе которых стоял граф де Мортен, и которые замышляли недоброе, против нашего герцога Вильгельма. Но когда ему стало больше известно о заговоре, когда он узнал имена всех злоумышленников, он отправился к герцогу, и со спокойной душой и чистой совестью сдал их всех! Заговорщики были жестоко наказаны, граф де Мортен изгнан, а Рожер Биго, обласкан нашим герцогом, получил доступ к его двору, и теперь он, богатый, знатный и влиятельный сеньор! А, каково? Как вам этот плут, этот проныра, Рожер Биго?
Немногословный, скупой на слова Бьёрн, всё же произвёл на всех впечатление и вызвал восхищение, когда рассказывал об Африке, об обычаях и быте туарегов и берберов, о своей службе у Абдуллаха ибн Ясина, о сарацинской Испании.
Захмелевший Рольф Мурена, слушая Бьёрна, глядя на него, думал: «Жаль, если бы мы познакомились при других обстоятельствах, то стали бы друзьями. Нравятся мне такие люди! А так… Ничего не поделаешь…».
Сидели здесь же и четверо сыновей Жоффруа, высокие, как и все Брианы, старшему из которых, было уже более двадцати лет.
Мяса, пива и всего остального было вдоволь, на дворе мела пурга, завывая в трубе очага, и казалось, что нет на свете ничего лучше, как сидеть здесь, в тепле, пить и есть, смеятся и веселиться, рассказывать и слушать рассказы других. Но Одо, не терял бдительности. Он видел, как все дни пира, сидит, опустив голову, ничего почти не ест, а только пьёт, мрачный Жоффруа Бриан. Как Питер Фламандец, бросает на них свои злобные взгляды. Как рыцари Жоффруа, нет нет, да и положат руку на рукоять ножей и мечей, как они посматривают на стоявшие у стены копья. Одо ничего не говорил о своих подозрениях Бьёрну и Таннеру, но заметил, что вчера Таннер спал, положа свой топор под голову, и держа руку на рукояти. А Бьёрн, вообще не ложился, просидев всю ночь в углу, не выпуская из рук меч.
Скрипнув, отворилась дверь, и в сопровождении двух стражников, оставленных Жоффруа Брианом на стенах и у ворот, вошли трое, впустив в зал холодный ветер. Один из вошедших, старший, отряхивая с шапки и с плеч снег, снимая сосульки с усов и бороды, выйдя вперёд, поклонился всем присутствующим.
– Его милость герцог Нормандии Вильгельм, прослышал о возвращении барона Бьёрна Бриана из дальних стран, и хочет лицезреть его.
«Быстро, однако, весть о моём возвращении докатилась до герцога. Быстро…» – подумал Бьёрн, вставая из-за стола, и кланяясь в ответ посланнику герцога.
– Бог даст, завтра метель утихнет, и поедем. А теперь, прошу к столу.
Глава восьмая
Покрытые белым и пушистым снегом поля и леса Нормандии, ярко посверкивающие под лучами солнца, скованные льдом реки, мороз, щиплющий щёки, уши, руки, скрип снега, хороший, радующийся пути и простору, пофыркивающий конь, всё это было просто прекрасно. Бьёрн, сидя в седле и покачиваясь в такт движения коня, вспомнил жару в Африке, и усмехнулся. Трое посланников герцога ехали поодаль, поотстали и Одо с Таннером, и никто не мешал Бьёрну наслаждаться окружающей красотой природы, и хоть немного, но радоваться жизни.
– Бьёрн! – окликнул его Одо.
Бьёрн нехотя обернулся. Трое посланников герцога вообще остановились и спешились.
– Вы поезжайте, у Руди захромал конь, мы догоним! – прокричал старший.
Бьёрн кивнул головой, и тронул пятками своего коня.
Дорога проходила через лес, с обеих сторон стянутая его тесниной. На кустарнике, росшем у обочины, висела хорошая, подбитая беличьим мехом шапка. Но Бьёрн, Одо и Таннер, были опытными воинами и не клюнули на такую уловку. Когда засвистели первые стрелы, они уже соскочили с сёдел, и спрятались среди деревьев. Дико заржала, упала на землю и забилась лошадь, которой стрела угодила в шею.
Засада была устроена грамотно, среди зарослей колючего терновника, и прежде чем добраться до атакующих, надо было продраться через кусты.
Таннер заметил одного лучника, и метнул топор, с хряском вошедший противнику в голову.
Бьёрн успел укрыться за деревом, куда впилась очередная стрела, и тут же выскочив, разрубил одного лучника от плеча до пояса.
Выставив копья, прикрывшись щитами, на них галопом неслись псевдопосланники герцога Вильгельма. Одо присел, и выставил копьё, которое вошло в грудь лошади. Конь заржал, взвился на дыбы, и упал, подмяв под себя седока. Едва, едва Одо успел прикрыться щитом, от обрушившегося на него удара, который нанёс старший.
Атакуя мечом, на Бьёрна напал Питер Фламандец, слева, из-за деревьев, подходил Рольф Мурена.
– Вечно от вас одни неприятности. Чего вам было просто не остановиться и не взять шапку, получить по паре стрел и тихо отправиться в мир иной. Одни проблемы от вас, – хрипя, приноравливаясь для удара, ворчал Мурена.
Бьёрн, двумя могучими ударами разнёс в щепки щит Питера Фламандца, отбил его меч, и что есть силы, саданул своим щитом тому в голову.
– Псы! Иди сюда, посмотрим, так же ты владеешь мечом, как треплешь языком!
Таннер сошёлся в поединке с Гуго из Орбека, и с ещё одним молодым воином, имени которого он не запомнил.
Одо вертелся среди хрипящих, бьющих копытами коней, избегая ударов всадников, сам стараясь нанести удар. Вот ему удалось воткнуть копьё в бедро одному, и ударить щитом в морду коня другого. Пока противник пытался справиться с взбесившимся от боли конём, Одо пробил врагу живот, и закричав от натуги, поднял того с седла и бросил на землю.
Таннер разрубил голову молодому рыцарю, и сейчас они с Гуго из Орбека крутились вокруг его тела, по вязкому месиву, тающего от горячей крови снега.
Бьёрн отбил все атаки Мурены, и ударом под ноги, поверг противника на колени, приставив ему к горлу меч.
Таннер чуть не лишился головы, но отшатнувшись, смог произвести удар, отрубив Гуго из Орбека руку по локоть.
Они трое, тяжело дыша, взмокшие от пота, дико озирались, выискивая ещё, притаившихся врагов, но поле боя было пусто. Только трупы людей и лошадей, хрипы и стоны раненных, и густая, дымащаяся кровь, густо покрывшая, истоптанный ногами и копытами, такой до недавнего белый, искрящийся снег.
Завозился, приходя в себя, Питер Фламандец. Бьёрн, мечом поднял голову Рольфа Мурены, и спросил:
– Кто это? – указывая на старшего, выдававшего себя за посланника герцога Вильгельма, теперь лежащего на земле, зажимая страшную рану на бедре, откуда толчками выплёскивались тёмная артериальная кровь.
Мурена судорожно сглотнул ставший в горле ком.
– Роберт из Орбека, отец Гуго.
– Таннер, что там наш друг Гуго?
– Стонет, падла.
Таннер устало присел, привалившись спиной к дереву, а Одо трясло от осознания того, что только что, они чудом избежали смерти, и что ни один из них даже не ранен. Ведь против них были не поселяне, не умеющие держать меч, и не молодёжь, толком не обученная, а хорошие, матёрые, опытные воины.
– Одо, что там двое других?
Одо, стараясь не шататься и не трястись, пошёл посмотреть на своих недавних противников.
– Один готов, второй доходит. Уже беседует с Богом.
Тот, которого придавил конь, да так не удачно, что поломал ноги и раздавил грудь, действительно умирал, глаза его закатились, он был бледен и весь в поту, а изо рта его шла кровь.
– Тащите всех выживших скотов сюда. Таннер, захвати верёвку.
– Что ты собираешься сделать, Бьёрн де Бриан, – собрав всё своё мужество, спросил Рольф Мурена.
– Я? Я владелец этих мест, хозяин этих земель, и вправе казнить или миловать здесь любого. Герцогский суд и Божественная справедливость на моей стороне. Вы преступники, посягнувшие на жизнь барона Нормандии, владетеля и хозяина этих земель, как я должен поступить с вами?
Бьёрн быстро подобрал лежащий на земле меч Мурены и приставил его к животу, попытавшегося встать Питера Фламандца.
– Лежи гнида тихо, не испытывай судьбу раньше срока.
– Я воин, Бьёрн де Бриан, – тихо начал говорить Мурена, – рыцарь… Позволь умереть мне достойно…
– Достойно? Воин, говоришь, рыцарь?.. Мы преломили один хлеб, сидели за одним столом, ели от одного куска, а ты хотел меня подло убить из засады! Ладно, мой брат, подлец… Жадный, ублюдочный пёс… Ему воздастся, за все грехи и преступления его, но ты, ты, который просит достойной смерти, ещё смеешь называть себя рыцарем?! Червь!
Кровая пелена застилала глаза Бьёрна, а гнев и бешенство туманили разум.
– Ты прав… Я не буду вас убивать… Сегодня я добрый. Одо, Таннер, стащите с них сапоги.
И когда Одо и Таннер навалилившись на тела оставшихся в живых врагов, стащили с них сапоги, Бьёрн, быстрыми и ловками ударами перерезал всем сухожилия на ногах.
– Этой штуке я научился у византийцев. Теперь вы никогда не сможете ходить, а только ползать, как и положено червям. Уходим.
И они оставили их, стонущих, кричащих, плачущих от боли, забрав всё оружие и лошадей.
Глава девятая
– Может их действительно надо было просто убить? – ни к кому не обращаясь, проговорил Одо.
Таннер сидел в седле опустив голову, ни на кого не глядя.
А Бьёрн?.. Раскаивался ли он в содеянном?.. Сожалел ли, что так жестоко поступил с врагами? Не знаю. Жестокось не порождает ничего доброго, но такое было время, такие были люди, и может быть, не было у них жалости и сострадания в душе, не было у них привычки рвать на голове волосы, а просто принимать всё так – что сделано, то сделано.
Бьёрн, вновь погружённый в свои печальные думы, размышлял. «Что за проклятие лежит на мне? Почему я нигде не могу быть счастлив? Почему мотаюсь по свету, не находя приюта? Почему даже родной брат захотел меня убить? Чем провинился я перед тобой, Господи?!».
У Жоффруа осталось мало воинов, и двух дозорных из поселян, Бьёрн, несмотря на тишину предрассветных сумерек, скрип снега, кажущуюся свою грузность, снял быстро и бесшумно, просто слегка придушив.
Жоффруа Бриан прекрасно понимал, что слухи о возвращении Бьёрна, а затем и о его исчезновении (а в том, что Бьёрн будет убит и тело его исчезнет, Жоффруа не сомневался), разлетятся быстро и достигнут герцога Вильгельма. А посему, Жоффруа решил заручиться поддержкой сильных мира сего, и нагрузив две телеги припасами и дарами, оставив замок на своего сына, отправился в Кан, ко двору Вильгельма, где у него, среди окружения герцога, было много друзей и сторонников.
Надсадно скрипя, опустился подъёмный мост, отворились ворота, и из замка выехала кавалькада всадников.
Бьёрн, не ожидавший такой удачи, встал на стременах своего коня, и прокричал:
– Жоффруа! Иди сюда, подлец, поговорим!
Жоффруа вздрогнул от этого окрика, как-то сжался и присел в седле. Он было поворотил коня к замку, чтобы скрыться за его стенами, но на узком мосту, забитом всадниками и телегами, это сделать было невозможно. Тогда Жоффруа, дико, испугано закричал:
– Убейте его! Убейте!
А Бьёрн, хотел действительно, просто, поговорить с братом, и задать вопрос – Почему? хотя и знал на него ответ. Но крики Жоффруа, вызвали у него гнев, ненависть и досаду.
Налетевшего на него рыцаря, он, перебросив меч с правой руки в левую, рубанул по шлему и тот стал заваливаться назад. Второго, он сшиб на землю передними копытами коня. Хороший конь, подарок графов Тулузских, Бьёрн сам обучал его!
Одо метнул копьё, и пробил кого-то насквозь. Но атакующего его молодого и красивого нормандца, зятя Жоффруа, Одо пожалел, просто ударом сбросив с седла, и тот полетел в ров.
Таннер, своей огромной и грозной секирой развалил голову одному врагу, а второго встретил ударом по щиту.
В миг, между противоборствующими сторонами образовался завал из поверженных тел людей и лошадей. Но Бьёрну, послав коня в прыжок, удалось его преодолеть, и он добрался до брата.
– Жоффруа, подлец! – проорал он, и Жоффруа, в страхе и панике, ткнул Бьёрна копьём в лицо.
Бьёрн отшатнулся, и задыхаясь от гнева, который кровавой пеленой застилал глаза, ударил его мечом. Родная кровь младшего брата брызгнула ему в лицо.
Жоффруа вскрикнул, выронил копьё и щит, и припал к шее коня.
Бьёрн хотел выволочь его из седла, утащить подальше отсюда, и задать свой вопрос. Но на защиту отца кинулся один из его сыновей, и Бьёрн вздрогнул от удара по шлему. Кровь горячей струйкой побежала по лбу. И тогда он, ослепший от крови и оглохший от удара, рубанул своего племянника, отсёкши тому руку.
Жоффруа удалось поворотить коня, и расталкивая сгрудившихся на мосту людей, броситься к замку.
– Стой, Жоффруа, стой!
Но брат его, склонившись к шее коня, уже добрался до ворот.
Бьёрн дико и страшно закричал, и выхватив притороченный к седлу дротик, метнул в спину брата. Но не попал. Его дротик, проткнул тело жены Жоффруа, намертво прибив её к воротам.
Со стены начал бить лучник. Получил стрелу в ногу Таннер. Одо потерял коня, которому пробили грудь копьём. И Бьёрн, готовый взвыть от отчаяния, прокричал:
– Уходим! Уходим!
Одо, прикрывшись щитом, прикрывал отход, а Бьёрн поддерживал раненного Таннера.
Глава десятая
Уже давно рассвело, когда они остановились в одном из оврагов.
– Что ты собираешься делать? Чтобы захватить Бриан, надо нанимать людей. Я уверен, многие пойдут за тобой, да и герцог, когда обо всём узнает, будет на твоей стороне, – сказал Одо, обрабатывая и перевязывая рану Таннера.
Бьёрн закрыв глаза, ничком лежал на земле, и долго, очень долго, не отвечал Одо.
– Нет… Нет. Я не буду бороться за Бриан. Я ухожу, Одо.
– Куда?
– В монастырь.
– Нет, Бьёрн, нет, послушай!
– Страшный рок, какое-то ужасное проклятие, лежит на мне… Всюду где я не появлюсь, к чему не прикоснусь, всюду, кровь и смерть… Дети, Ламия… Не успел приехать к отцу, как он умер…
– Он был стар!
– А Жоффруа, его сын, его жена? А десятки людей, погибших в нашей войне с Жоффруа?! Я часто задаю себе вопрос – почему я не сдох тогда в пустыне? Почему не погиб раньше, в десятках сражений? Почему Господь, спас мою никчемную жизнь? Уберёг меня от смерти… Для чего?.. Почему?.. Зачем?.. А может это происки дьявола? Может он давно уже завладел моей душой, и теперь, проклятия, кровь и смерть обрушиваются на людей, которые рядом со мной? Я хочу умереть, Одо! Умереть! Но сначала я должен искупить свои грехи, ведь пролить кровь своего рода, самое страшное злодеяние… Искупить… Служением Богу…
– Они будут мстить тебе, – сквозь зубы, морщась от боли, когда Одо особенно сильно сжал края раны, сказал Таннер, возвращая своими словами Бьёрна от мыслей возвышенных, духовных, к простому земному бытию.
– Их право… Жоффруа хороший хозяин, вы сами видели, как он поднял и благоустроил Бриан. У него жена… Была… Есть дети. Ему есть, кому всё это оставить. А я? У меня нет ничего! Ни жены, ни наследников! К чёрту! Я ухожу!
Одо было подошёл, чтобы осмотреть рану Бьёрна на голове, но тот, отмахнулся от него.
– Я если ты убил Жоффруа? – спросил Таннер.
– Нет. Я ударил не сильно. Оставил ему метку на лбу.
– Как и его сын тебе, оставил метку, давай посмотрю.
– К чёрту! А мальчишку жаль… Я оставил его калекой на всю жизнь… Пролил родную кровь… И я должен уйти… По всему выходит, что моя жизнь уже прожита, и стоит забиться в какой-нибудь уголок, где я буду дожидаться смерти…
Одо смотрел, как Бьёрн, твёрдой походкой подошёл к коню, погладил его, поправил попону и седло, как он взял в руки копьё и щит, и подумал: «Какой на хрен из тебя монах? Ты воин! Хороший воин! И пока не совершил предначертанное тебе судьбой, будешь жить. Не за стенами монастыря, а в битвах, на поле ратной славы, твоя жизнь и твоё призвание». Одо сам удивился этим своим мыслям. Раньше, он не замечал за собой дара пророчества.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава первая
Три сотни кораблей, 10 тысяч воинов, шли вслед за драккаром короля Норвегии Гаральда Сурового. На носу драккара Гаральда возвышалась блестящая в лучах солнца, полностью отлитая из чистого серебра, голова морского дракона, а паруса – огромнейшие полотнища драгоценного шёлка.
Поначалу плохих знамений было слишком много. И кроваво-красная хвостатая звезда, висевшая на небосводе как раз на закатной стороне, куда им предстояло плыть. И огромный чёрный ворон, как-то севший на корму драккара Гаральда. И то, что перед самым отплытием, внезапно и неожиданно умер молодой ярл Ульм Тощий, сын Хакона Беззубого. И зловещие пророчества какой-то безумной старухи, живущей на скалистом острове посреди моря, и встретившей корабли мрачными песнями о смерти и гибели.
Но Гаральд плевал на знамения, он был весел и беспечен, словно к нему вернулась молодость.
– Красная звезда предвещает гибель землям, лежащим на закате! Она нам указывает путь, и, идя ей вслед, мы покорим Англию, и все земли лежащие за ней!
– Ворон, ха, экая невидаль! Мы все приняли веру Христову, это да, но вспомните, что ворон, это тотем древнего бога Одина, всегда покровительствовавшего нашему народу!
– Вы видели, как умер Ульм Тощий? С улыбкой! Словно от радости, в предчуствии того, что мы победим!
– Что для вас, воины, слова выжившей из ума старухи? Кто боится, может возвращаться домой, и дрожать от страха там, спрятавшись под юбкой жены!
И чтобы развеять сомнения самых недоверчивых, Гаральд взял с собою в плавание свою жену, королеву Норвегии Эллисив, обеих дочерей – Марию и Ингергерд, и младшего сына от Торы Торбергсдоттир – Олафа, оставив править Норвегией старшего сына Магнуса.
Все пророчества и знамения, постепенно забылись, когда они вышли в море. И бескрайние просторы, и шум волн, и ясные, солнечные дни, и крепкий, солённый, попутный ветер, всё это предвещало успех их делу, и викинги приободрились.
Гаральд стоял у мачты своего драккара, нежно прижимая к себе любимую жену, гордо глядел на свой флот, свою армию, шедшую за ним, вслушиваясь в песни, которые викинги затягивали то на одном, то на другом корабле, избавленные, при попутном ветре, от тяжёлого ворочания вёслами.
Глава вторая
Как и было уговорено с Тостигом они пришли к Оркнейским островам.
Эти острова, а также Шетландские, Гебридские, Фарерские острова, и север Шотландии – Кейтнесс и Сазерленд (все названия современные), ещё в 875 году были завоёваны и покорены конунгом Норвегии Харальдом Прекрасноволосым, и составляя графство Оркни, формально подчинялись королям Норвегии. Лет десять назад, сюда приходил с войском сын Гаральда, Магнус, и местное, коренное население – орки, и осевшие здесь викинги-норвежцы, подтвердили верность королю Норвегии. Ярлы Оркнейских островов – Паль и Эрленд Торфиннсоны, сыновья уже покойного, самого могущественного ярла, Торфинна Сигурдссона, тепло и радушно приняли Гаральда, его супругу и дочерей. Воинам Гаральда, по распоряжению ярлов, были предоставлены дома для жилья и вдоволь доставлено еды и пива.
Здесь к ним и присоединился Тостиг, приведя с собой несколько сотен шотландских воинов. Ярлы Паль и Эрленд, как и положено вассалам, тоже засобирались в поход на Англию, и спешно собирали своё войско.
– Не густо, – не громко сказал Торд Высокий, оглядев ряды пополнения.
А хёдвинг (племенной вождь у германских и скандинавских народов) Ойстен Орре, брат второй жены Гаральда Торы Торбергсдоттир, и нареченный жених его дочери Марии, отвернувшись, презрительно сплюнул, даже несмотря на то, что состоял в родстве с ярлами Оркнейских островов. Мать ярлов, Ингибьёрг Финнсдоттир, была его двоюродной сестрой, и соответственно ярлы, были его племянниками. А ещё их бабка, Бергьют Хальвдансдоттир, мать Ингибьёрг Финнсдоттир, приходилась племянницей Гаральду. Вот такой вот узкий семейный кружок.
Тостиг ощутил это презрительное отношение к себе, а он этого терпеть не мог, и гордо подбоченясь, сказал:
– Это ничего, в Нортумбрии, я подниму тысячи воинов! Весь север встанет за мной! Король Альбы (современная Шотландия) Малькольм (Малькольм III Великий Вождь, король Альбы (Шотландии) в 1058–1093 г.г.), поддержит нас, и приведёт своих воинов! Вот посмотришь, Гаральд!
– Посмотрим, – ответил Гаральд, подумав, а не пора ли избавиться от Тостига? Но решил, что тот ещё ему нужен, как человек, хорошо знающий север Англии, и имеющий там, хоть какую-нибудь, хоть незначительную, но поддержку и малое, но влияние.
Гаральд, вместе с женой и дочерьми, посетили прекрасный кафедральный собор, возведённый во времена Торфинна Сигурдссона, и являющийся резиденцией епископа, осмотрев его. Ярлы Паль и Эрленд, были горды тем, что в их столице – Биргисхераде, есть столь величественное сооружение. Но на Гаральда и Елизавету Ярославовну, видевших соборы Святой Софии в Константинополе, Киеве, Новгороде, а также множество других, поистине прекрасных храмов в Византии и на Руси, собор в Биргисхераде не произвёл впечатления. Они, конечно же, как и положено христианам, отслушали в соборе мессу, и пошли в отведённые им покои.
Елизавета, хоть на улицах было много народа, тесно и нежно прижималась к мужу, а король Норвегии Гаральд, прозванный Суровым и Грозным, ласково гладил её по голове.
Как не кичился Гаральд, как не был весел и беспечен, он всё же оставил жену и дочерей здесь, на постоянно продуваемых сильными ветрами Оркнейских островах.
– Элисив, любовь моя! Как только всё закончиться, я пришлю за тобой корабль… Нет! Сам приду за тобой, и привезу в Лондон! Я сделаю тебя, королевой Норвегии и Англии! Самой величественной и могущественной королевой на свете! Помнишь, радость моя, как я обещал это тебе и твоему отцу?!
Елизавета Ярославовна ничего на это не ответила, а только плача, гладила лицо любимого мужа. Ах, неужели ей нужны все эти короны и королевства? Для неё главное, что её любимый Гаральд, был всегда подле неё. Только это ей нужно. В этом и состоит её женское счастье.
Глава третья
Астрологи предсказывают беды и большую кровь… Гарольд, король Англии, усталый, так как сегодня ему пришлось целый день провести в зале совета, поднялся на дворцовую башню, и печальным взором глядел на страшную, кроваво-красную, хвостатую звезду. Он только начал править, у него есть пять сыновей – Годвин, Эдвин, Магнус, и близнецы – Гарольд и Ульф, ему есть кому оставить по наследству престол Англии. Так откуда взялась эта грусть и печаль в его душе? Он ещё не стар, ему всего сорок четыре года, за ним стоит вся Англия, в кои-то веки, объединившаяся перед лицом надвигающийся опасности. Армия собрана, флот курсирует в проливе, с целью уничтожить корабли герцога Нормандии. У них боевые корабли, а у Вильгельма, транспортные, предназначенные для перевозки людей, лошадей, припасов и снаряжения. Так неужели он не победит? Не разобьёт этого ничтожного герцога Нормандии, кинувшего ему вызов, позарившегося на корону Англии?
– Разобью! Уничтожу! Проведу, скованного цепью, по Лондону! По всей Англии! Чтобы все видели, что бывает с теми, кто осмеливается кидать мне вызов!
Так откуда ж взялась эта грусть и печаль?
Прошёл только месяц, как он вступил на престол, когда в Англии, среди бела дня, внезапно наступила кромешная тьма, продолжавшаяся почти полдня. Многие думали, что уже наступил конец всему человеческому роду. Потом, страшная буря, бушевавшая несколько дней, ужасный и сильный ветер, огромные валы волн, с оглушительным грохотом, бьющиеся о прибрежные скалы. Теперь вот, эта красная звезда, свет которой, с каждым вечером, становится всё более зловещим. Люди шептались, передавая слова одного столетнего старца, что её появление, её красный хвост – горе для тысяч матерей.
В этот год хлеба поспели рано, и призванные ещё зимой фирдманы, бросившие свои поля и отары овец, да и многие тэны, ворчали, что надо поторопиться с уборкой урожая, иначе, пойдут дожди и всё сгниёт, и тогда стране грозит голод.
Тут ещё было то обстоятельство, что призванные воины кормились за счёт местного населения, и это, не доставляло, ну никакой радости жителям тех областей, где расположилась армия.
Нельзя сказать, что и появление норвежского флота у берегов Англии, застало Гарольда врасплох. Ведь невозможно скрыть приготовление и сбор, такого огромного войска, хоть король Норвегии и повелел распространять слухи, что он мол, дескать, идёт к Оркнейским островам, так, просто, развеятся и проветриться.
– Ага, с десятью тысячами викингов на борту!
Через своих шпионов и купцов, Гарольд прекрасно знал, что является целью Гаральда.
Вроде бы всё было готово… Войско и флот собраны, припасы запасены, стратегия согласована, Англия готова к отражению вторжений, так откуда же всё-таки взялась эта грусть и печаль?
«Что теперь предпринять? Позволить Гаральду высадиться на севере, а самому здесь, на юге, ждать Вильгельма? Нет. Эрлы Мерсии и Нортумбрии, братья Эдвин и Моркар, не устоят одни, перед дикими викингами Гаральда. Да и хорош я буду как король, верховный правитель, если брошу северные области своей земли на растерзание врагу. Я договорился с Эдвином и Моркаром, что им надо дождаться подхода моего королевского войска, а потом, мы сообща, атакуем норвежцев, и сбросим их в море!»
– Вроде, всё так, всё понятно, мне надо идти на север, на соединение с войсками северян. Так чего же я сомневаюсь? И откуда взялись, эти грусть и печаль, терзающие душу и сдавившие сердце?
Глава четвёртая
Тостиг привёл их к удобному для высадки, и что самое главное, совершенно безлюдному месту в устье рек Трент и Уз. По отработанной веками привычке, норвежские викинги быстро высадились на берег, готовые встретить врага. Корабли были вытащены на сушу, и часть отрядов тут же принялась рубить лес, для сооружения небольшой крепости – для обороны, хранения припасов и защиты кораблей. Отсюда, всего в дне пути на север, лежал Йорк, столица Нортумбрии, вожделенная цель Тостига.
Оставив большой отряд под командованием своего сына Олафа в крепости, Гаральд повёл свою армию на Йорк. Он решил захватить этот большой город, укрепиться там, и уже оттуда, развивать наступление на юг, на Лондон.
Хоть и было договорено с Гарольдом, что эрлам севера надо дождаться войска короля, они решили действовать по-своему.
– Враг разоряет наши земли! Сжигает дома и убивает людей! Неужели мы будем сидеть, и ждать подхода войск Гарольда? Дадим бой норвежцам! Сомнём их! Пустим им кровь! Всех их положим на нашей земле!
И Моркар и Эдвин, с армией, практически равной войску Гаральда, расположились около Йорка, возле селения Гейт-Фулфорд, намереваясь тут дать им бой.
20 сентября 1066 года эта битва и произошла.
Хускаралы северных эрлов, активно и яростно набросились, атакуя, на передовые отряды Гаральда, убили многих, а остальных загнали в болота.
Гаральд услышал шум начавшейся битвы, и быстро сооринтировавшись, ввёл в бой новые отряды викингов, и в ходе кровопролитной контратаки, норвежцам удалось потеснить хускаралов к центру позиций англосаксов.
Гаральд был одним из лучших военачальников своего времени, мудрым и опытным, и быстро перестроил свои войска в одну линию от реки Уза до глубокого оврага, заполненного водой. И около реки, он находился сам, со своими норвежцами, а возле оврага, были отряды с Оркнейских островов и шотландцы Тостига.
Англосаксы, перейдя в новую атаку, начали теснить викингов у оврага, тогда Гаральд, улыбаясь, развернул строй своего войска, и прижал англосаксов к этому самому оврагу, отрезав им все пути к отступлению. Началось жестокое избиение отчаянно сопротивляющихся, англосаксов.
Павших было так много, что викинги переходили по их телам глубокий и широкий овраг, не замочив ног.
– И это всё? – когда битва стихла, спросил Гаральд, воткнув остриё своего огромного, двуручного меча в землю, и устало отирая с лица кровь.
Пошатываясь, всё ещё опьянённые битвой, к нему подошли Ойстен Орре, Торд Высокий, и другие ярлы и военачальники норвежцев.
– А Тостигу и оркнейским ярлам, удалось выжить, – отбросив чью-то руку и присаживаясь на залитую кровью траву, сказал Торд Высокий. – Вот они, бредут сюда.
Подошёл Тостиг, его соратник Копси, и Паль и Эрленд Торфиннсоны, в сопровождении своих приближённых и телохранителей.
– Мы победили, Гаральд! Север Англии, наш! – Тостиг едва не выкрикнул – Мой! но вовремя прикусил себе язык.
– Теперь надо идти дальше! На Йорк!
– Большой и богатый город! Там столько добычи!
И глаза обеих оркнейских ярлов загорелись от предвкушения её.
Но Гаральд и Тостиг одновременно поморщились. Они оба считали эти земли уже своими, и не хотели их разорения.
– Да, идём на Йорк! – и Гаральд простёр руку в сторону виднеющихся невдалеке стен Йорка.
– Жаль, что Моркар и Эдвин сумели уйти, придётся нам ещё повозиться, с этими эрлами.
И только Торд Высокий, печальным взором оглядывая место битвы, над которым уже кружилось воронье, сказал:
– Мы победили, это да, но и потеряли мы многих. А впереди, ещё много сражений и битв. И если англы, будут так дико сражаться повсюду, то к Лондону, прийдешь ты один, Гаральд.
Глава пятая
Осаждать и штурмовать Йорк не потребовалось, так как благодаря Тостигу, его сторонникам внутри города (всё-таки не обманул, пёс, и дейтвительно у него в Нортумбрии оказались люди, на которых он мог опереться), Йорк сдался, получив от Гаральда заверение, что не будет подвергнут грабежу и разорению. Горожане быстро и честно собрали между собой выкуп, выплатили его, и по условиям договора, обязаны были снабдить норвежцев едой, одеждой, другими припасами, сдать всё оружие, дать заложников, и впустить в город Тостига с его воинами.
Гаральд, давно собирающийся избавиться от Тостига, подивился тому провидению, которое не дало ему этого сделать, ещё раз убедившись, что его соратник, всё же, пока, может быть ему полезен.
Тостиг с триумфом, радостный и довольный, въехал в Йорк. Рядом с ним, со своими викингами, ехал и Гаральд, ловя настороженные взгляды горожан, и выискивая глазами тех, кто может быть, смеётся на ним. Гаральд был очень высок, и от этого, не любил ездить верхом, так как его ноги, низко болтались под брюхом коня. Но Тостигу, ублюдку, всенепременно нужно было появиться в городе верхом. И чтобы не получилось так, что Тостиг один въедет в город, и чтобы не плестись рядом с его конём, как какой-то вассал, ещё чего люди подумают, Гаральд был вынужден взгромоздиться в седло. Много родичей и знакомых жителей Йорка полегло под Фулфордом, но гнева, злобы и насмешек не было. Был один только страх.
Йорк действительно был большим городом, большим, чем любой другой в Норвегии. А Тостиг, улыбаясь, говорил:
– Это что, Гаральд! Ты ещё не видел Лондон! Он в несколько раз больше и богаче Йорка!
– Я видел – Константинополь, Новгород, Киев, Антиохию, Иерусалим, Мессину, и по сравнению с этими городами, ваши города, лишь бедные и убогие деревушки! – гордо сказал король Норвегии.
На что Тостиг, обидчиво поджал губы. «Ну и валил бы, отсюда, куда подальше. В Константинополь, Киев, куда там ещё? А-а-а! К чертям собачим! Убирайся, к дьяволу, в свою Норвегию!».
Йорк был основан в 71 году, когда римский IX легион покорил племя бригантов, и соорудил на их землях небольшую деревянную крепость, на плоской возвышенности над рекой Уза, назвав её Эборак. В 415 году Эборак был захвачен англами, переименовавшими его в Эофорвик, и сделавши столицей основанного ими королевства Нортумбрия. Но был он издавна известен и викингам, которые захватили его в 866 году, переименовав в Йорвик. (Так этот город, то Эофорвик, то Йорвик, именовался и в 1066 году. Йорк, это уже немного более позднее название). При викингах Йорвик стал важным торговым портом в их владениях, крупным пунктом их торговли в Северной Европе. Последним правителем независимого Йорвика и королём Нортумбрии был Эйрик Кровавая Секира, погибший в 954 году в ходе похода в Ирландию. И теперь, среди жителей Йорвика, было много потомков тех викингов, которые пришли на эти земли пару веков тому назад. Но они сейчас, ставши больше англами, чем данами и нурманами, с опаской поглядывали на викингов Гаральда и шотландцев Тостига.
Оставив Тостига устраиваться в замке правителей Нортумбрии, Гаральд прошёл в церковь, где встал под благословение дрожащей от страха руки архиепископа Йоркского Элдреда (того самого, который в 1054 году ездил ко двору императора Священной Римской империи Генриха III, договариваться о беспрепятственном проезде в Англию наследника английского престола Эдуарда Изганника). Гаральд подивился страху архиепископа, а ведь он слышал, что этот священник, сам водил войска в битвы в войне против Уэльса. «А может это от того, что этот брюхатый коротышка, руководил церемонией коронации Гарольда и сам, вот этой рукой, которой сейчас благословляет меня, помазал моего противника на царство? Ха, ничтожество».
Глава шестая
Прошло всего несколько дней, им даже не дали вдоволь насладиться победой, как разведчики принесли весть, что к Йорку приближается армия короля Англии Гарольда II.
Гарольд спешил, его армия шагала днём и ночью, делая лишь короткие привалы, но всё-же он остановился в основанном им монастыре в Уолтхэме, где горячо помолился у Чёрного Креста – одной из величайших святынь христианской Англии. Здесь же он и получил известие о разгроме северных эрлов у Фулфорда. Отчаянию Гарольда не было придела. Сидя в седле, он молотил кулаками по луке, пытался скрыть слёзы от своего окружения, приговаривая:
– Не дождались! Не смогли!
Одно утешало, то, что в часовне Уолтхэма, ему было видение, предсказывающее победу в предстоящей битве. И эта новость, быстро разлетелась среди всех его воинов.
Гаральд быстро собирал своих викингов, разбредшихся по окрестностям, расслабившихся, никак не ожидавших такого скорого нового похода и битвы.
Это было даже хорошо, что Гарольд сам пришёл сюда. Не надо будет гоняться за ним по всей Англии. И в норвежском войске ощущался духовный подъём и ликование.
– Разбили тех, разобъём и этих!
– Англы, они англы и есть, что на севере, что на юге!
– Перебьём их, и тогда вся Англия наша!
Но и Гарольд, и Гаральд, были осторожны. Они оба понимали, что тому, кто победит в предстоящем сражении, ещё предстоит схлестнуться с нормандцами Вильгельма. И сейчас надо полностью разгромить врага, и постараться избежать больших потерь. Поберечь воинов, сохранить их, для схватки с Вильгельмом.
Собрав свою армию, Гаральд повёл её на восток от Йорка, навстречу войскам Гарольда.
Они сошлись, 25 сентября 1066 года, у Стамфордского моста, перекинутого через реку Дервент.
Гаральд не стал занимать позиции у самого моста, давая возможность армии Гарольда перейти на свой берег. Он выжидал. Пойдёт ли Гарольд через мост, на битву, или не рискнёт, будет ждать? Если пойдёт, перейдёт реку, то тогда можно будеть прижать его к реке и уничтожить.
Королю Англии ждать было некогда, ведь со дня на день, может начаться вторжение в Англию нормандцев, и все его силы, и он сам, нужны там, на юге. Надо как можно скорее покончить с норвежцами Гаральда. Один оставшихся в живых враг, завсегда лучше, чем два. И он послал своих воинов через мост.
Гаральд многому научился за годы своей службы на Руси и в Византии, да и за годы своей жизни, почти всё время проведённой в походах и битвах, и поэтому, снача построил своих воинов в одну линию, затем оттянул оба фланга назад, и сомкнул, образовав таким образом кольцо или каре, с равной плотностью воинов повсюду. Воинам первого ряда он приказал упереть копья в землю н направить наконечники на уровень груди всадников, воинам второго ряда, нацелить копья в грудь лошадям. И это было вынужденная мера – сперва оборона, так как войска англосаксонского короля превосходило их в численности – у него было около 5 тысяч, у англосаксов 10 тысяч воинов, и у англов была кавалерия, с которой приходилось считаться. Сам Гаральд, не нашёл в Йорке нужного количества лошадей, чтобы посадить часть своих викингов на коней. Да и какой из викинга конный воин?
К Гаральду, стоявшему в середине строя, в окружении своих телохранителей и лучников, подошёл Торд Высокий.
– Я пойду, Гаральд, туда, к мосту. Надо показать этим скотам, как умеют сражаться норвежцы.
– Ты погибнешь!
– Мы все, когда-нибудь, рано или поздно умрём. Я, пойду.
Гаральд склонил голову, прощаясь с хорошим другом и верным соратником.
Бой одного-единственного норвежского воина, против всей армии короля Англии, зафиксирован в Англосаксонской хронике. Уже позже, спустя лет сто, последующие хронисты записали, что этот викинг, своим топором, убил 40 англосаксов, пока его не закололи копьём из-под моста.
Глава седьмая
Славная смерть Торда Высокого, сбила кураж с англосаксов и вдохновила викингов, на не менее славные подвиги.
Гарольд увидел Гаральда, высокая фигура которого, в блистящем серебром шлеме и длинном голубом плаще, возвышалась над всеми его воинами. И на миг, их взгляды встретились. Король Норвегии тоже поглядел на короля Англии, который перейдя через мост, поднялся на небольшой холм.
Досадно было Гарольду, что его родной брат, находится в стане врага. И он отправил к норвежскому войску два десятка эрлов и тэнов.
– Эрл Тостиг! Эрл Тостиг! – выкрикивали они, опасаясь в любой момент нарваться на стрелу.
Тостиг раздвинул строй воинов и вышел вперёд.
– Что вам надо?
Знатный саксонский воин с седой бородой, начал говорить:
– Твой брат король, повелел сказать, что обещает тебе, если ты оставишь вражеские ряды – полное прощение и треть королевства в совместном правлении.
Тостиг колебался. Не так это надо было делать, не так! Если он сейчас и согласиться на предложение брата, то как он покинет войско норвежцев, когда, вот он, рядом, стоит, призрительно улыбающийся Ойстен Орре, а за спиной, подкручивающий ус король Гаральд.
Тостиг принял решение, и проявил твёрдость духа и верность данному слову.
– А что мой брат обещает моему союзнику, королю Норвегии?
Седобородый тэн, немного помедлил с ответом.
– Могилу, в семь футов доброй английской земли.
– Или даже больше, ведь норвежский король, очень высокого роста! – прибавил со смехом молодой, белозубый рыцарь.
В воздухе мелькнул брошенный топор, попавший ему прямо в белые зубы, и молодой рыцарь, вскинув руки, свалился с седла. Нога его застряла в стремени, и испуганный жеребец потащил труп по полю.
– Скажите моему брату, что я Тостиг, сын Годвина, эрл Нортумбрии, не предам Гаральда, сына Сигурда, короля Норвегии!
– Тебе же хуже! – крикнул кто-то из английских рыцарей, и они поворотили коней, укрываясь за щитами от начавших лететь стрел.
Гаральд был прославленным поэтом. Его висы распевали на пирах в Киеве и в далёкой Сицилии. И он запел:
Одобрительным рёвом, встретило норвежское войско, песню своего конунга.
А у англосаксов, в ответ запела труба, и они пошли в атаку, и натолкнулись на стену щитов и копий. Неся огромные потери, они нигде не смогли проломить её, и вынуждены были отступить. Норвежцы, победными криками, провожали отходящего врага.
Король Англии быстро перестроил своё войско, и вновь бросил его в атаку. Лязг, стук, крики, стоны, хрипы, ржание коней, свист стрел, отчаянная мольба о помощи умирающего, и радостный возглас победителя, все эти звуки, высоко взлетели в небеса, над полем битвы у Стамфордского моста.
Был момент в битве, когда викинги, по приказу Гаральда, сделали только один шаг вперёд, чтобы отбросить уж сильно насевшего врага, и англосаксы, не выдержав их натиска, бросились бежать.
Но Гарольд изменил тактику, разделил своё войско на несколько отрядов, и если викинги впереди отбросили его воинов, то на флангах, два других отряда, медленно, но верно прогрызали стену врага. И тут же, видя бегство своих воинов, Гарольд бросил в бой резерв, который с новой силой атаковал немного продвинувшихся норвежцев.
А Гаральд ждал подкреплений. Ещё перед битвой он отправил гонца к сыну, чтобы тот, не мешкая, оставив в крепости для охраны кораблей только больных и раненых, шёл сюда со всем своим отрядом.
Глава восьмая
Битва не затихала ни на миг.
Солнце перевалило за полдень, воины изнывали от жажды и усталости, раненные не покидали поле боя, а тех кто упал, затаптывали ногами. Земля промокла от пропитавшей её крови.
Сила натолкнулась на силу, упорство на упорство, желание победить, на такое же стремление к победе. Гарольд с ужасом осознавал, что избежать больших потерь не удалось. Дикое, отчаянное и яростное упорство викингов, их воинские умения, и уже несколько тысяч трупов его англосаксов, устлали своими телами поле битвы.
Но редел и строй норвежцев. Их ощетинившийся копьями ёж, всё более и более сжимался под ударами англичан.
Когда же наступит перелом в битве? Или им всем, предстоит полечь, на этом месте? Король Англии с трудом удерживал себя, чтобы не кинуться в гущу сечи, со своим последним резервом.
И тут, в одном месте, англосаксам удалось пробить брешь в стене викингов, и Гаральд, со своим огромным и ужасным двуручным мечом, ринулся туда, нанося огромные опустошения в ряды англичан. Вдохновлённые его отвагой и поддержкой, викинги пошли вперёд и восстановили строй.
Но, в этот миг, одна единственная предательская стрела, вонзилась в горло прославленного конунга Норвегии Гаральда Сурового, и он упал, захлёбываясь собственной кровью. Над ним склонился Ойстен Орре, и услышал только хрип умирающего короля. Что он силился сказать? Что шептал? Имя любимой жены, или строки своей последней висы?
Отчаяние овладело викингами. Дикое, безумное отчаяние. Хоть и христиане, но больше язычники в душе, они теперь не помышляли о своей дальнейшей жизни, после гибели своего конунга. Как они вернутся домой, как будут смотреть в глаза другим, как они смогут жить после этого?
К месту битвы подошёл 3 тысячный отряд Эйстена Тетерева.
– Поздно! Поздно! Поздно! – закричал Ойстен Орре, закрывая умершему королю глаза и укрывая его тело плащом. – Поздно!
Воины Эйстена Тетерева, так быстро спешили от кораблей к месту битвы, бегом преодолев много миль, что были до предела вымотаны и едва ли способны к бою. Но узнав о гибели Гаральда, они с дикими, яростными и ужасными криками, набросились на врага. Желая уже не победить, нет, а погибнуть в этой битве, лечь на этом поле костьми, рядом со своим королём.
И всё остальное войско норвежцев, уже не думая о победе, а только о славной смерти, отбросили щиты и сняли кольчуги, с отчаянной яростью, голой грудью, кидаясь на топоры, мечи и копья англосаксов.
Одним из первых погиб Ойстен Орре. Пал Эйстен Тетерев. Тостига изрубили мечами на куски. Один за другим, славной смертью погибали все главные герои среди викингов, прославленные воины, участвовавшие до этого в десятках и сотнях битв и сражений, но сейчас желающие только умереть.
Тела их падали одно на другое, рядом с телом Гаральда, и они умирали с улыбкой на устах, крепко сжимая в руках оружие.
Англосаксы с ужасом глядели на обезумевших викингов, и дрожащими от страха и паники руками, убивали их.
Когда всё было кончено, Гарольд, на хрипящем от запахов крови и испражнений коне, медленно объезжал поле битвы, дивясь мужеству, упорству, призрению к смерти среди викингов. Ни одного пленного не подарила ему эта битва. Даже раненные викинги, просили товарища убить их, или сами кидались на мечи и копья.
Его усталые, обессиленные воины, валились тут же, на покрытую кровью землю и на тела павших, и засыпали.
Он слез с коня, когда ему криками дали знать, что найдено тело Тостига. Опустившись на колени, шепча молитвы, со слезами на глазах, король Англии склонился над страшно изрубленным телом брата.
Глава девятая
Только поздним утром следующего дня, с трудом подняв своё войско, Гарольд подошёл к крепости, где заперлись сын Гаральда – Олаф и ярлы с Оркнейских островов – Паль и Эрленд Торфиннсоны, со своими воинами.
Предстояла новая битва, и то, что эти несколько сотен викингов, будут яростно и отчаянно сопротивляться, не вызывала у Гарольда сомнений. И ещё около тысячи его воинов, ляжет здесь, штурмуя эту крепость. А ему сейчас дорог каждый из них. Гаральд разбит, но и потери среди его войска ужасающие, почти половина его армии погибла в битве у Стамфордского моста. А впереди ещё, схватка с герцогом Нормандии.
Но Олаф, сын Гаральда, полная противоположность своего отца, прозванный впоследствии Тихим, за то, что последующие после гибели отца 27 лет своего правления Норвегией, ни провёл ни одной войны, решил пойти на переговоры с королём Англии.
Он бесстрашно вышел из крепости и попросил провести его к Гарольду.
– Позволь нам только забрать тело отца, и мы уйдём, и обещаю тебе, даю свою клятву и слово, что более никогда, ни я, ни мой брат Магнус, ни наши дети, не посягнут на твои земли. В противном случае, мы будем обороняться, а после, когда последние из нас останутся в живых, сожжём всё – крепость, корабли, захваченную добычу!
– Мальчишка! – сорокачетырёхлетний Гарольд встал с золочённого стульчика, и с гневом подошёл к шестнадцатилетнему новому королю Норвегии. – Неужели ты думаешь, что мы страшимся какой-то жалкой кучки вшивых и больных викингов? Да мы, не успеет солнце дойти до полудня, сотрём вас с лица земли! Неужели ты думаешь, что мне нужна добыча, награбленная вами? Это вам, викигнам, вечно нужно золото, серебро, добыча, это за ней вы пришли на мою землю, чтобы грабить, жечь, убивать, а теперь валяетесь вон там! Славная пища для воронья и лесного зверя!
Говоря так, крича на Олафа, гордо стоящего перед ним не отводя взгляда, Гарольд кривил душой. Он не хотел рисковать жизнями своих воинов, корабли викингов, стали бы славным усилением для его флота, а добыча награбленная ими, пошла бы на плату наёмникам, тем же ирландцам, валлийцам и шотландцам, которых Гарольд подумывал нанять после страшных потерь в битвах при Фулфорде и у Стамфордского моста.
– Я всё сказал, Гарольд, король Англии. Решение за тобой, – ответил на этот выпад Олаф, и с вызовом сложил на груди руки.
– Убить, сосунка!
– Распять на берегу, чтобы далеко виден был. Чтобы другие псы из его рода-племени, помнили и чтобы навеки забыли дорогу к нам!
– На корм рыбам его, пусть плывёт в свою Норвегию!
Гневно выкрикивала свита Гарольда за его спиной.
Долго и испытывающее Гарольд глядел в лицо мальчишки, но не видел там ни тени страха, ни капли сомнения. Он готов был умереть, этот новоявленный король Норвегии, а викинги за его спиной, выполнят всё, что он обещал.
– Хорошо. Бери с собой десяток людей, и иди ищи тело своего отца. Он всё-таки был королём, отважным и славным воином, и достоин быть погребённым с честью. А потом, садитесь на корабли, сколько вас там влезет, остальные оставите, и убирайтесь.
– И помни, ты обещал и поклялся, – добавил Гарольд уже тише, в спину Олафа.
Тот обернулся, на миг, гневом сверкнули глаза его, но он склонил голову, подтверждая слова своей клятвы.
Глава десятая
С Гаральдом, к берегам Англии, пришло более чем 300 кораблей. Олаф, и остатки норвежского войска, загрузились только на 24, оставив остальные корбли англосаксаксам. Они, подняв паруса, взяли курс на север. На одном из кораблей, в полной воинском облачении, с мечом в руках и с короной на голове, лежало тело бывшего короля Норвегии. Его везли на Оркнейские острова, чтобы его любящая супруга Елизавета Ярославовна, могла оплакать своего мужа. Горестным был этот путь, для волею судьбы и случая, оставшихся в живых викингов.
А на Оркнейских островах, в тот же день, 25 сентября, в тот же час, когда погиб Гаральд, быстро и внезапно, скончалась его любимая двадцатилетняя дочь Мария.
Елизавета выплакала глаза, гладила волосы мужа, целовала его лицо, когда ей доставили его тело. Два гроба стояли рядом – мужа и дочери, что ещё может быть горестнее и печальнее для жены и матери?
Елизавета вспоминала, как она, маленькой, шестилетней девчонкой, впервые увидела этого высокого и красивого, старшего её на десять лет юношу, когда он пришёл наниматься на службу к её отцу. Вспоминала первые встречи, как он первый раз прикоснулся к её руке… Помнила она и те Висы Радости, все все, которые Гаральд посвящал ей, находясь на службе в Византии. Как Гарольд тепло целовал её и поднял на руки, когда у них родилась Мария. Помнила и то, как ей было больно, когда Гаральд взял вторую жену – Тору Торбергсдоттир. Как ей было больно и неприятно, но она смирилась, из-за любви к Гаральду. Вспоминала она год за годом, всю свою жизнь, прожитую рядом с Гаральдом. То как крепла и росла красавица Мария, как она и Гаральд любили её. Помнила она каждую морщинку на лице мужа, каждый его шрам и каждую родинку на теле. Всё помнила она, и сейчас, стоя у гроба, безутешно плакала…
Дальнейшая судьба Елизаветы Ярославовны неизвестна. Как и то, где и как был погребён Гаральд. Известно только, что Олаф Тихий перезимовал на Оркнейских островах, и весной 1067 года вернулся к родным берегам Норвегии. Магнус добровольно разделил с ним королевство, и Олаф стал конунгом Восточной Норвегии, а Магнус – Северной.
Вторая дочь Гаральда и Елизаветы – Ингигерда, в 1070 году была выдана замуж за Олафа Свенсона, сына короля Дании Свена II Эстридсена. В 1087 году Олаф Свенсон стал королём Дании Олафом I. А после его загадочной смерти 18 августа 1095 года (Некоторые историки предполагают, что Олаф сам убил себя или был принесён в жертву для искупления грехов Дании. Так как в годы его правления, неурожай и страшный голод терзали Данию, и он получил прозвище Олаф Голод. Место его захорения не известно. Предполагают, что его тело было разрублено на куски и развезено по разным частям страны), в 1096 году, вышла замуж за принца Швеции – Филиппа, ставшего в 1105 году королём Швеции. От второго брака детей у Ингигерды не было, а от первого, была дочь Ульфхильд, судьба которой тоже не известна.
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Глава первая
Лучшим даром для герцога Вильгельма стал хорошо оснащённый корабль. И графы, бароны, высшие прелаты церкви, наперегонки, стараясь перещеголять один другого, строили за свои средства корабли и преподносили их ему в дар. Так граф Ричард д'Эврё, слишком старый для того чтобы самому отправиться в поход, дал Вильгельму денег и снарядил 80 кораблей. Рожер де Бомон, тоже отказавшийся участвовать в походе из-за своих преклонных годов – 51 год всё-таки, подарил Вильгельму 60 кораблей и отправил в войско своего сына Роберта. Рожер де Мортемер дал 60 кораблей. Готье Жиффар – 30 кораблей и привёл отряд из 100 рыцарей. Брат Вильгельма Роберт де Мортен – 120 кораблей. Виконт Авранша Гуго – 60 кораблей. Даже супруга Вильгельма Матильда, подарила ему отличный корабль, построенный на её родине во Фландрии и названный «Мора». На его носу возвышалась позолоченная фигура отрока, трубящего в рог из слоновой кости, а на мачте был подвешан большой фонарь, защищённый от ветра дорогими венецианскими стёклами. Его-то Вильгельм и сделал флагманом своего флота. (Не странно ли то, что нормандцы на юге, в Италии, забыли искусство строительства кораблей, а на севере о нём прекрасно помнили? Но так говорят хронисты о деяниях норманнов, будем и мы, в дальнейшем, осторожно, прислушиваться к ним).
К концу лета всё было готово. Корабли построены, воины собраны, припасы запасены, и казалось, все помыслы Вильгельма должны были быть сосредоточены на предстоящем вторжении в Англию. Но это было не так.
Вильгельм, только с маленькой группой особо доверенных лиц, покинул лагерь, и углубившись в раскинувшийся на побережье сосновый лес, остановился на одной из дорог, явно кого-то поджидая.
Вскоре раздался стук копыт, и на дороге показались пять рыцарей, ехавших на в край замученных, усталых конях. Один из них, Рожер де Биго, покрытый дорожной пылью, с пятнами крови на кольчуге и плаще, спешился и опустился перед герцогом на одно колено.
– Горестные вести, господин, мы разбиты…
– Дьявол! – выкрикнул Вильгельм. – Он становится всё более опасным! Расскажи, как всё произошло.
Ещё в 1051–1063 годах, выдержав тяжёлую войну с целой коалицией, куда входили король Франции Генрих I, граф Блуа Тибо III, герцог Аквитании Гильом VII, граф Пентьевра Эон I, граф Анжуйский Жоффруа II Мартел, и победив в ней, вернее, смерть в 1060 году короля Франции Генриха I и графа Анжу Жоффруа II, позволила ему победить, Вильгельм присоединил к своим владениям графство Мэн. Особенно памятна, для всех, была Алансонская резня 1051 года, когда нормандцы Вильгельма, захватили и подожгли город, а всем жителям, оказавшим сопротивление, по приказу герцога Нормандии, отрубили руки и ноги.
Сейчас, при малолетнем короле Франции Филиппе I, регентом был тесть Вильгельма, его добрый друг и союзник, граф Фландрии Болдуин V, и отсюда подлянки и нападения не ожидалось. В графстве Анжу шли междоусобицы между племянниками бездетного Жоффруа II Мартела. И Вильгельм задумал, при таких благоприятных обстоятельствах, присоединить к своим владениям герцогство Бретань.
Тамошний герцог, Конан II, всё более усиливался, присоединил к своему домену графство Нант, и вот на днях, разгромил мятежников – Риваллона I, архиепископа Доля Жуэля и сеньора де Комбор, которых он, герцог Нормандии Вильгельм, тайно поддерживал, снабжая деньгами, людьми и оружием.
Рожер Биго подробно рассказывал герцогу Нормандии о разгроме войск мятежников, а Вильгельм задумался о том, что с герцогом Бретани, надо бороться по-другому. (Забегая вперёд, скажем, что в декабре 1066 года, герцог Бретани Конан II, будет отравлен людьми герцога Нормандии, и умрёт 11 декабря этого же года).
Тут ещё жёстко терзала его проблема, а на кого оставить Нормандию, кому доверить блюсти герцогство, кто сможет удержать в узде, остающихся здесь графов, баронов и рыцарей? У кого, поистине железные руки и непререкаемый авторитет? На кого можно положиться? Кто не обманет и не предаст?
Вильгельм склонялся к мысли, что главой регентского совета следует оставить знатного и богатого Рожера де Бомона, и дать ему в помощь, хитрого и ловкого Рожера де Монтгомери, а также верного и преданного Гуго д'Авранша. «И, сейчас же, немедленно, надо добиться от баронов, чтобы они признали моего старшего сына Роберта моим наследником, и чтобы они все, принесли ему клятву покорности и верности».
Вот такие мысли занимали герцога Нормандии, перед предстоящим вторжением в Англию.
Глава вторая
Тихая обитель Святого Эврула, с радостью приняла нового послушника, принесшего монастырю щедрый дар. (Когда Бьёрну понадобились деньги для поездки в Нормандию, он попросил их у Маркуса, а когда тот отказал, Бьёрн просто сломал замок дорогого резного ларца, и забрал себе три мешочка, туго набитых золотыми и серебряными монетами, а также жемчужное ожерелье и диадему, усыпанную драгоценными камнями). И один из этих мешочков, а также ожерелье и диадема, перекочевали в руки настоятеля монастыря.
– Гордыня обуяла тебя! Смирись и кайся в грехах своих, если хочешь обрести прощение Божие и Царствие Небесное! – сказал настоятель монастыря, выслушав долгую и чистосердечную исповедь Бьёрна.
И Бьёрн, усмиряя свою гордыню, брался за всякую тяжёлую работу в монастыре, будь-то чистка и мытьё посуды, очищение отхожих мест и помойных ям, заготовка и рубка дров на зиму, или же, безропотно подставлял свою спину под тяжёлый мешок, наполняя амбары монастыря зерном и другими припасами. А спустя какое-то время, он начал работать в мастерской кожевника, где делали хорошие кожаные доспехи, которые монастырь потом с успехом продавал. Обстановка в мастерской кожевника, эта вонь свежих шкур, их вычинка и выделка, жидкие собачьи экскременты, которые мастера используют для того, чтобы кожа была мягче, плотнее и лучше, и которые крестьяне бочками привозят в монастырь, может вызвать рвоту у неподготовленного человека. Но Бьёрн, с радостью работал тут, и своими сильными руками, мял кожу.
Вечерами он ходил в келью брата Августина, и слушал его речи и проповеди о деяниях Божьих, внимал, когда брат Августин читал «Жития Святых», особенно проникаясь душой, когда старый, аскетически сухой брат Августин, призывал всех, идти в паломничество во Святые Земли.
– Омыть руки в Иордане! Взойти на Голгофу! Помолиться там о спасении души! Искупить все прегрешения свои, дальним паломничеством! Что может быть благочестивее и лучше для истинного христианина?! Пойдём во Святые Места, в славный град Иерусалим, прикоснёмся к святыням, которых касалась рука Сына Божьего!
– А как далеко до Святого Града Иерусалима? – спросил из самого тёмного угла молодой и робкий монашек.
Никто, кроме Бьёрна, поневоле объехавшего весь свет, этого не знал. Им казалось, что стоит перейти через лес и перевалить через холмы, виднеющиеся со стен монастыря, и вот он, Святой и Обетованный Град Иерусалим!
А брат Августин, больше всего смотрел на Бьёрна. Его привлекала сила и опытность этого норманна. В дальнем пути, такой попутчик, весьма и весьма пригодиться.
И сам Бьёрн, всё более и более склонялся к мысли, последовать за братом Августином, в паломничество во Святые Земли, к Славному Граду Иерусалиму, где ему, может быть удасться, искупить все грехи свои, и с миром в душе, умереть.
Но старое вспомнилось, когда в монастыре остановился отряд воинов из Анжу, шедший в войско герцога Нормандии. Запахи походных костров, лошадиного пота, щедро смазанного маслом железа, их грубоватые шуточки, присущие всем воинам, вызвали в душе Бьёрна бурю чувств. А их речи о том, что папа Александр II, объявил поход герцога Вильгельма на Англию Священной Войной, и что каждый, кто присоединиться к нему, искупит все грехи свои, а если погибнет, то умрёт в бою за истинную веру, славным мучеником Христовым, развеяли все его сомнения.
И Бьёрн собрался идти в этот Святой поход, чтобы сражаться во славу Христа, и смертью в бою, искупить все свои грехи.
Глава третья
Его огромная фигура, шествующая босиком, в монашеской рясе, с накинутой на плечи старой, облезлой волчьей шкурой, седые, длиные волосы и борода, повязка, закрывающая глаз, огромный молот – простой кусок большого камня, прикрученный сыромятными ремешками к палке, который он нёс в руке, привлекали к себе взоры и внимание.
Уже несколько месяцев армия герцога Вильгельма маялась от безделия, на землях, любезно предоставленных графом де Понтье Ги I. И все эти месяцы вынужденного безделия, герцог Вильгельм исправно платил своим воинам жалованье и снабжал съестными припасами. Они ждали попутного ветра, которого всё не было.
К Бьёрну, присевшему отдохуть у большого камня, радостно улыбаясь, подошли Одо и Таннер.
– Тебя невозможно не заметить! Весь лагерь, буквально полон разговорами, о высоком и седом монахе! Пришли и мы, полюбоваться на тебя!
Бьёрн улыбаясь в ответ, сказал:
– Надеюсь, мне найдётся место на каком-нибудь корабле.
– Конечно! Герцог с радостью принимает всех воинов, особенно возьмёт, такого опытного и умелого как ты! Рад, тебя видеть, Бьёрн! Рад, что ты вернулся!
Бьёрн, продолжая улыбаться, с теплотой в душе, ответил на искреннее пожатие руки своего двоюродного брата.
– Я тоже рад вас видеть, живыми и здоровыми!
– А-а-а, что нам станется! Смотри, смотри, вон, вон, видишь, того высокого рыцаря?! Это племянник Роберта Гвискара, сын Готфрида Отвиля, Рауль де Катандзаро! Почти две сотни рыцарей привёл он с собой из Италии! А вон, шатёр Брайана Бретонского и его братьев Алана Чёрного и Алана Рыжего, сыновей графа Пентьевра Эда I. А вон, видишь вот того? Это граф Булонский Евстахий II!
– А вон, граф де Труа и Мо Эд III де Блуа, муж сестры герцога Вильгельма Аделаиды. А рядом с ним бретонский граф Корнуая Хоэль II- поддержал Одо и Таннер.
– Видишь, весь цвет рыцарства собрался здесь!
А Бьёрну почему-то вспомнились слова брата Августина.
– Рыцарь, перед тем как надеть доспехи, всю ночь молится и клянётся защищать вдов и сирот, а после, взяв в руку меч и отправившись на войну, сразу же начинает грабить, насиловать и жечь, своим мечом превращая сотни женщин во вдов, а детей в сирот.
Одо и Таннер, не ожидавшие таких слов от Бьёрна, всё-таки пришедшего сюда, не проповеди читать, а воевать и убивать, стушевались и замолчали.
– Такова сама жизнь, как по-другому? – только и нашёл, что буркнуть, Одо.
– Твой брат, с двумя сыновьями, тоже здесь, – немного погодя, потупившись, сказал Таннер.
– И если мы тебя узнали, то они и подавно, – повеселевший Одо поднял голову, – и они будут мстить тебе. Опасайся предательского удара!
– А мы, прикроем тебя со спины!
– Нет! Больше, от моей руки, не прольётся братней крови, крови моего рода… Но если Жоффруа захочет моей смерти, то на всё воля Божья! Я же, никогда не подниму оружие против своего брата и его семьи.
Глава четвёртая
Закат догорал на горизонте, плавно переходя на западе из алого в тёмно-бордовый и уходя на восток фиолетово-чёрным покрывалом. Багровое солнце медленно опускалось за верхушки деревьёв, и на востоке, небо уже было пробито первыми дырочками ранних звёзд, пока ещё тускло мерцающих.
Герцог Нормандии Вильгельм, ярясь и беснуясь, ходил по своему большому шатру, круша всё, что попадёт под руку.
– Ещё один день псу под хвост! Ещё один день, ушёл вникуда! Долго, мы ещё будет сидеть здесь, томясь от скуки, только жрать и гадить в блишайшие кусты? Кто мне на это даст ответ?
Тридцатилетний, единоутробный брат Вильгельма, Одо, епископ Байё, опустив голову, старательно рассматривал свои ногти на руках.
Другой брат герцога, Роберт, граф де Мортен, с таким же старанием, не поднимая головы, следил, чтобы на жаровне не пригорели свиные колбаски.
Все сейчас, все эти Жиффары, Варенны, д'Эврё, Монтгомери, Грантмеснили и другие, собравшиеся в этот час в шатре герцога, стояли опустив головы, стараясь не встречаться с ним взглядом.
Только пятнадцатилетний, старший сын Вильгельма, Роберт, прозванный за свой маленький рост Куртгёз – Короткие Штанишки, во всём поддерживая отца, ходил за ним следом, тоже выражая на лице гнев и ярость. Недавно, все нормандские бароны, признали его наследником герцогства Нормандского и принесли ему вассальную присягу. И от этого Роберт как-то вырос в своих собственных глазах, и с юношеской самоуверенностью, теперь считал себя ровней отцу.
– Вы знаете, во сколько мне обходиться, только один день содержания армии? Пшено, крупа, мясо, овёс для лошадей, сено и овощи для тягловой скотины! Вы знаете, сколько это всё стоит? А тому дай меч! А этому коня! Тем, доспехи! Где я всё это наберу!
– Не всё так плохо, сын мой. Не всё так плохо, – решил хоть что-то сказать Ланфранк, аббат монастыря Святого Стефана. – Ты покарал насильников и грабителей, и теперь, даже беззащитные женщины и безоружные путники могут спокойно ходить по дорогам, не опасаясь разнузданных воинов. Стада, мирно пасутся на зелёных лужайках, и никто не ворует их. Поселяне, мирно занимаются своим трудом…
Граф де Понтье Ги I, помимо воли, тяжело вздохнул. Уж он то знал, сколько стоит содержание армии, находящейся на его земле. Как вытаптываются луга и покосы, как вырубываются целые леса, как мелеют ручьи и реки, когда воинов и их коней одолевает жажда.
– К чёрту! К чёрту всё это! Я хочу знать, когда установится благоприятная погода? Когда мы сможем отплыть в Англию?
– Не поминай нечистого, герцог! Не богохольствуй! – дерзко сказал молодой Ансельм из Аосты. – Доверься Божьей Воли и положись на милость Его! Здесь неподалёку, в местечке Сан-Валери, есть рака с мощами святого Валерия. Это очень почитаемый святой, прикажи вынести мощи из аббатства, чтобы всё войско могло созерцать святыню и молится о ниспослании благоприятной погоды.
Делать было нечего, Вильгельм согласился, только для того лишь, чтобы отвлечь себя и своих воинов от этой неблагоприятной обстановки. 26 сентября 1066 года, рака с мощами святого Валерия, под торжественные песнопения, с крёстным ходом, была вынесена из аббатства и поставлена под открытым небом на широком ковре.
С благодатью в душе, всё войско молилось, и каждый, оставлял монастырю и Богу, свой посильный дар, и вскоре рака исчезла под холмиком из серебряных и медных монет.
И чудо произошло!
На следующий день, 27 сентября, ветер неожиданно переминился, и Вильгельм, не собираясь больше ждать, отдал приказ о немедленном отплытии.
Воины, истомившиеся от ожидания, толпами стекались на побережье, стараясь первыми взойти на свой корабль и занять лучшие места. Суета напоминала разворошенный муравейник. Одни несли связки копий и охапки стрел, другие тащили телегу со щитами, третьи, пытались взгромоздить на корабль походную кузницу. Кто-то ставил мачты или поднимал паруса, кто-то, впрягаясь в повозки, доставлявшие на корабли съестные припасы, бочонки с водой, вином и пивом. Конюхи, в суете и криках, загоняли на корабли волнующихся в ожидании морского путешествия коней. Всё это, тревожное конское ржание, громкие человеческие голоса, звуки дудок и рогов, наполняли воздух на огромное расстояние. Казалось, что их услышат в самой Англии.
Вечером 27 сентября, огромная медная труба, стоявшая на корме «Моры», своим мощным, громогласным рёвом, возвестила об отплытии.
Глава пятая
Тревожным выдалось туманное утро 28 сентября.
Несмотря на большой масляный светельник на мачте «Моры», который вёл за собой весь флот, служа ему путеводной звездой, корабли разбрелись по морю во мраке ночи.
Утром, проснувшись и оглядев горизонт, Вильгельм увидел… Да ничего он не увидел! Только безбрежное море, гладь пенящихся волн, чаек в небе, и ни одной мачты, ни одного паруса на горизонте. «Мора» шла одна!
Спокойно, без паники и волнения, понимая, что сейчас все взоры собравшихся на корабле обращены на него, он прошёл на корму, и велел одному из матросов, взобраться на мачту и оглядеть горизонт.
– Ничего! Только небо и море! – к ужасу всех, прокричал матрос с верхушки мачты.
Вильгельм, с улыбкой на лице, обернулся к своей свите и воинам, и сказал:
– Что ж, подождём. Такое прекрасное утро, не правда ли? Давайте будем завтракать.
Кусок не лез никому в горло, но все старались брать пример с герцога, который с завидным аппетитом, поглощал хлеб, жареное мясо, гусиный паштет, сыр и пироги с рыбой.
– Давайте, открывайте бочонок вина, и выпьем мы все, за победу, и за успех и за удачу!
Все с ещё большим удивлением посмотрели на герцога, который несмотря ни на что, не теряя самообладания, когда всё повисло на волоске, собрался пить и веселиться.
Но не успели они осушить и по-первой чаше, как вдали показались четыре корабля. За ними медленно и величаво, внушительно и грозно, двигался и весь флот. Все шесть сотен, больших и малых, парусных и гребных, судов.
«Мора» встретила появление флота, громогласными, восторженными криками, восхваляющими герцога Вильгельма.
А впереди, уже виднелся берег Англии. На нём не видно было никого, кто мог бы помешать высадке, но всё же воины на кораблях приготовились к бою. Лучники заняли свои позиции, воины облачились в доспехи, взяли оружие, и прикрылись щитами.
Корабли причаливали в строгом порядке, борт к борту, кидая в воду якоря, матросы принимались убирать мачты.
Первым вступил на землю Англии, герцог Нормандии Вильгельм, и тут, зацепившись за что-то, он подскользнулся и упал. И так и стоял, на четвереньках, опираясь руками в песок.
С кораблей раздался всеобщий крик ужаса. Воины, испугались дурного знака, и начали переглядываться, роптать и шептаться.
– Чему вы удивляетесь? – громко сказал Вильгельм, вставая и отряхиваясь. – Я обнял эту землю своими руками и клянусь Божьим величием, что она будет ваша!
Так в Англии, 28 сентября 1066 года, спустя всего три дня, после победы англосаксов у Стамфордского моста, высадились воины герцога Нормандии Вильгельма Роллона.
Глава шестая
В Йорке ещё ликовали и праздновали, по случаю одержанной над викингами победы, ещё плакали вдовы, потерявшие мужей, рыдали матери, лишившиеся сыновей, ещё воины справляли тризну, по сложившим свои головы друзьям-побратимам, когда усталый гонец, принёс королю Гарольду весть, о высадке нормандцев.
Гарольд спешно собрал военный совет. Время торопило, и совет король проводил быстро, с седла коня, попутно проверяя телеги с припасами, состояние лошадей и тяглового скота, пересчитывая запасы стрел, копий, мечей и щитов, прикидывая, откуда и какие отряды можно ещё взять для усиления своей армии.
Все знали, что нормандцы нападут, но прошло лето, наступила дождливая осень, и их вторжения, уже как-то перестали ждать, ожидая его, скорее всего, на следующий год. И не особо хотелось воинам, только недавно выжившим в тяжёлой и кровавой битве с норвежскими викингами, вновь кидаться в бой, рисковать жизнями, подставлять свои тела под удары врага. От этого уныние одолевало многих англосаксонских воинов. Только профессионалы, дружины тэнов и хускаралы, для которых война была самой жизнью, яростно потрясали оружием приветствуя короля, воинственными и грозными криками призывая немедля идти на нормандцев.
– Мы все, скорее умрём, чем признаем своим королём этого Бастарда!
– Веди нас, Гарольд, веди!
– К победе! Смерть нормандцам!
– Смерть!
Но остальные, составляющие большинство войска свободные поселяне-ополченцы из фирда, только горестно и тоскливо вздыхали.
– О-о-о, как хорошо, что вы пришли! – крикнул король Англии, заметив подошедших эрлов Мерсии и Нортумбрии. – Дадим просраться этим чёртовым нормандцам! Надерём им задницы!
Братья, эрлы Эдвин и Моркар, переглянулись между собой.
– Мы не пойдём с тобой, Гарольд…
– Мы многих потеряли при Фулфорде…
Гарольд скрипнул зубами с досады, и опустил глаза, чтобы скрыть в них опасный, гневный блеск. А по его-то расчётам, с северных графств, можно было ещё взять от 3 до 5 тысяч воинов. И он рассчитывал на них. Но отказ северных эрлов… Что делать? Не затевать же с ними войну сейчас… Сейчас, когда внешний враг вторгся на землю Англии. И он сделал вид, что смирился с отказом северных эрлов идти за ним, дав себе слово, что как только он разобьёт нормандцев, вернуться сюда, и сполна отплатить этим ублюдкам за их вероломство и коварство.
Быстро подготовившись, не мешкая, Гарольд двинул свою армию в новый поход, теперь уже в обратном направлении, на юг. И снова ускоренный марш, где шагом, где бегом, и снова они шли днями и ночами, делая лишь самые короткие остановки. Такой быстрый, ускоренный марш, был возможен только потому, что они шли по хорошей дороге – прямой, широкой, мощённой камнем, с дренажными канавами по бокам, с мостами через реки и овраги, построенной ещё во времена Римской империи.
Но снова, как не спешил, Гарольд сделал остановку в монастыре в Уолтхэме, где опять горячо молился у Чёрного Креста, и снова ему было видение. Но на этот раз другое. Видел Гарольд, что как-будто накренился огромный Чёрный Крест, и его тень, накрыла его распростёртую на полу в часовне фигуру. Не зная как трактовать это видение, размышляя о нём, он повёл свою армию дальше. (Чтобы было понятней, скажу, что расстояние в 320 км., многотысячная армия Гарольда, прошла всего за 5 дней. То есть, делая марши по 64 км. в день).
В Лондоне он только остановился, чтобы дать хоть немного, хоть один день, отдохнуть своим воинам, разослав во все строны лазутчиков, конные патрули и дозоры для сбора сведений о нормандцах. Здесь ему советовали укрепиться, дождаться подхода подкреплений, и здесь, у Лондона, дать бой нормандцам. Но Гарольд не мог ждать, не мог сидеть бездеятельно, когда враг, топчет его землю.
Глава седьмая
Оставив заболоченное место высадки у селения Певенси, нормандская армия Вильгельма перешла немного восточнее, где и остановилась, к северу от города Гастингс. Здесь, плотники и мастеровые, шедшие вместе с армией, быстро раскатали, срубленные ещё в Нормандии брёвна, и соорудили два замка, ставших опорной базой нормандского вторжения в Англию. А Вильгельм разослал по округе отряды, приказав им свозить все захваченные в окрестных местах припасы. И пожарами, грабежами, насилием, забирая у поселян всё, что можно было забрать, убивая непокорных и сопротивляющихся, нормандцы начали покорение Англии.
Всего один день дал Гарольд отдохнуть своим воинам, и 12 октября покинул Лондон. Хорошо зная местность, Гарольду удалось ночью, под прикрытием густого леса, скрытно провести свою армию и занять очень выгодную позицию на холме Сенлак, около Гастингса. Только с юго-востока, можно было подняться на этот холм, по достаточно крутому склону. С севера и юга, позиции его армии прикрывали леса и болота. Помимо этого, англосаксы ещё более укрепили свою позицию, огродив её заострёнными кольями и плетёнными из дерева щитами.
Вильгельм, узнав от разведчиков о нахождении армии неприятеля в такой близости, отдал приказ о наступлении.
Англия была больше Нормандии. Англия, была больше Норвегии. Англия обладала большими, чем они вместе взятые, людскими ресурсами. И в полном составе, армия Англии, была крупнейшей армией в Западной Европе. Да, так было… Ещё летом этого года, Гарольд мог похвастаться войском в более чем 30 тысяч мечей и копий… Но разгром под Фулфордом… Тяжёлая, унесшая тысячи жизней, победа у Стамфордского моста… И вот, на холме под Гастингсом, под его королевским штандартом, стоит едва ли 10 тысяч воинов. Да и то, большинство которых, ополченцы-фирдманы. Вильгельм же, привёл сюда, 7–8 тысяч, хорошо обученных, опытных воинов.
И исход предстоящей битвы, кому Господь Бог даст победу, не мог предсказать никто.
14 октября 1066 года, едва рассвело, брат герцога Нормандии Одо, епископ Байё, и Жоффруа де Монбрей, епископ Кутанса, отслужили благодарственную литургию о ниспослании победы, затем сам Вильгельм, обратился к своим воинам с речью:
– Сражайтесь храбро, бейте всех! Если победим, вы будете богаты! Если я покорю это государство, то для вас! Я хочу отомстить англосаксам за их вероломство, за их измену и за все причинённые мне обиды! За всё разом хочу отомстить, и с Божьей помощью надеюсь, что они не избегнут наказания!
И с криками:
– Бог нам помощь! Бог нам помощь! – нормандцы пошли на врага.
Вперёд всего войска выехал нормандский рыцарь Тайефер, который, весьма искусно, хорошим голосом, пропел куплет из боевой песни о Роланде, и вызвал из рядов англосаксов рыцаря на поединок.
Такой смельчак нашёлся и выехал из рядов воинов Гарольда.
Бешенный галоп коней, блеск нацеленных на врага наконечников копий, стук, грохот и лязг когда они столкнулись, и вот, Тайефер, победно потрясая копьём, спешился, и быстро, одним взмахом меча, отрубил поверженному противнику голову, и гордо поднял её вверх, к солнцу и небесам, под восторженный рёв всего нормандского войска.
Битва началась…
Глава восьмая
Вильгельм разделил свою армию на три отряда. Левый фланг возглавил его брат Одо, епископ Байё. Впереди этого отряда шли бретонцы Алана Рыжего. Правым флангом командовали Вильям Фиц-Осберн, Роберт де Бомон и граф Булонский Евстахий II. Здесь основу составляли фламандцы и воины из Мэна, Анжу, Аквитании, Пикардии, Артуа. А в центре, во главе нормандцев, шёл сам Вильгельм.
И каждый из отрядов, Вильгельм разбил на три линии. В первой – лучники и арбалетчики, в основном наёмники, которых не стоит жалеть, и чем меньше их останется, тем меньшей будет и плата им. Во второй линии шли окольчуженные пешие воины, вооружённые копьями, мечами и метательными дротиками. Третья линия состояла из отрядов тяжеловооружённых, грозных и мощных рыцарей.
Смерть обминала Бьёрна, хотя он шёл без щита, карабкаясь вверх по склону холма, а рядом с ним, падали поражённые стрелами воины. Одо и Таннер отстали где-то позади, а Бьёрн быстрым шагом шёл и шёл вперёд, стремясь первым достигнут рядов англосаксов, и своей гибелью во славу Христа, искупить все свои грехи.
Стреляли и их лучники и арбалетчики, и стрелы и болты, пролетая над головой, вонзались в палисад или в сцеплённые внахлёст щиты хускаралов, только редко, редко находя себе цель среди живой плоти.
Бретонцы Алана Рыжего, шли по менее отлогому склону холма, и из-за этого, нормандцы центра отстали. Англосаксы не опустили такой шанс, и с криками:
– Святой Крест! – атаковали правый, оголившийся фланг бретонцев, пытаясь окружить их.
Много достойных и славных воинов из Бретани, полегло на этом месте! Напрасно Алан Рыжий и его братья – Брайан Бретонский и Алан Чёрный, носясь среди воинов, пытались криками удержать их, наладить оборону, и дать отпор англичанам. Бретонцы начали отступать.
Бьёрн достиг ограждения из кольев, и ударами своего молота, выбил пару из них, расчистив себе путь к врагу.
Кто-то из хускаралов Гарольда попытался проткнуть его копьём, но Бьёрн, левой рукой ухватился за древко, сильно дёрнул на себе, вытаскивая бедолагу из строя, и обрушив зажатый в правой руке молот ему на затылок.
Вторым ударом он сокрушил чей-то щит, а третьим разнёс чью-то голову.
Подбежали Таннер и Одо. Таннер остервенело и яростно начал рубить своим топором щиты, древки копий, руки, ноги и головы, а Одо, примерившись, просунул остриё своего копья через стену щитов хускаралов, достал кого-то из них ударом в грудь.
Рядом с ними сражался небогатый рыцарь, то же, как и Бьёрн, с долины реки Риль, Генрих де Феррьер.
Достиг врага и небольшой отряд рыцаря Вильгельма д'Обиньи.
Бретонцы отступили, и англосаксы, ободрённые первой победой, стремительно атаковали, теперь открытый, левый фланг нормандцев. Туго пришлось нормандцам, зажатым с двух сторон! Многих и они потеряли…
Упал раненный Генрих де Феррьер.
Пятился под натиском противника Вильгельм д'Обиньи.
Таннер из Хольма страшно закричал, когда клинок врага проткнул ему живот. Таннер, с ужасом, болью и удивлением, смотрел на меч в своём животе, а оскалившийся улыбкой хускарал, провернул меч в ране, наматывая внутренности, а потом резким рывком влево, вообще разрезал Таннеру живот.
Не долго улыбался и радовался этот хускарал. Одо, ударом своего копья ему в лицо, убил его. И подхватив смертельно раненного друга на руки, виновато опуская глаза, от всё ещё сражающихся воинов, понёс его вниз.
Сильный удар щитом в грудь, столкнул Бьёрна с холма, и он покатился сломя голову по склону.
Увидев всё это, брат герцога Вильгельма, Одо, епископ Байё, послал в атаку отряды рыцарской кавалерии.
При прыжке через куст, у коня Гуго де Грантмесниля оборвалась уздечка, и неуправляемый конь, понёся прямо на позиции англосаксов. Гуго, трясясь в седле, стараясь справиться с конём, уже ожидал неминуемой смерти, но к его счастью, в этот миг, раздался оглушительный, боевой крик англосакасов, который испугал его коня, и он скачками, бросился обратно, спасая Гуго.
Глава девятая
Солнце стояло в зените, но битва, которая началась ещё ранним утром, не затихала не на миг. Уже тысячи воинов полегли с обеих сторон, уже холм у Гастингса пропитался кровью, уже слеталось на поживу вороньё, а она и не думала затихать.
Ужасные, датские топоры хускаралов, прорубали рыцаря и его коня одним ударом. Стоило хоть где-то нормандцам взобраться на холм, как англосаксы тут же атаковали, сбрасывая их вниз. Увяз, перед заострёнными кольями, правый фланг, топчясь на месте, под градом стрел, метательных дротиков и топоров, да и просто камней.
Вильгельм, видя, что его нормандцы начинают отступать, крепко выругавшись, затем прошептав молитву Пресвятой Богородице, тронув на шее ладанку со святыми мощами, послал своего коня (подарок Готье Жиффара, приведённый им из Сантьяго-де-Компостелы) в галоп, желая навести порядок в своём войске.
Вражеская стрела, прилетевшая издалека, поразила короля Англии Гарольда в глаз. Вскрикнув, Гарольд начал валиться с коня, но слуги вовремя успели подхватить его. Тяжело раненого, стонавшего сквозь зубы Гарольда, бережно положили на траву.
– Он жив! Жив! Король только ранен! – прокричал встревоженным воинам Эльвиг, аббат Винчестера, дядя Гарольда.
Годрик, шериф Файфелда, и Эльфрик, тэн из Хантингдоншира, быстро побежали по рядам, криками подбадривая воинов.
– Король жив! Гарольд, жив!
Леофрик, аббат Питерборо, и Брем, лекарь короля, склонились над телом Гарольда.
– Надо унести его, рана очень опасная.
– Я бы даже сказал, смертельная…
– Нет! – нашёл в себе силы прокричать Гарольд. – Нет! Ни какого отступления! К чёрту! Выдерните эту проклятую стрелу, и перевяжите рану. Быстрее!
Когда остальные держали короля, крепко прижав его тело к земле, Брем, морщясь и натужась, вытащил стрелу, а с ней и остатки его глаза. Гарольд дико закричал, и на миг, потерял сознание. Вода, вылитая ему на лоб и на грудь, привела его в чувство.
– Поднимите меня… Я хочу видеть всё… Всё… Своим одним глазом… – и печальная улыбка тронула губы Гарольд.
Трясясь от ужаса, от только что увиденного, к Гарольду подошёл его племянник Гаркон.
– Что? – спросил Гарольд, увидев его печальное и побледневшее от страха лицо.
– Ваш брат… Мой отец… Он погиб…
Гарольд пошатнулся, и застонал, теперь уже от душевной боли. Младший его брат, Леофвин, погиб ещё утром. Теперь вот, не стало и Гирта… А в битве у Стамфордского моста, от меча англосакса, пал Тостиг… Может действительно страшный рок, ужасное проклятие обрушилось на его род и семью, из-за того, что он нарушил клятву, данную Вильгельму? «Нет, к чёрту! К дьяволу в пекло, надо гнать подобные мысли! С Божьей помощью, мы победим! У меня ещё есть сыновья… Есть кому оставить трон Англии… А Вильгельма, в адское пекло! На дно морское!».
Появление Вильгельма в рядах сражающихся, подбодрило воинов. Он даже успел напоить свой меч кровью врагов, когда какой-то, особо ретивый англичанин, ударил его копьём в грудь. Кольчуга выдержала удар, Вильгельм лишь пошатнулся в седле, подняв коня на дыбы. Тогда этот же отчаянный англосакс, распорол грудь и брюхо его коня новым ударом своего копья. Конь рухнул, а вместе с ним упал и герцог.
По рядам воинов, с поразительной быстротой понёсся слух, что Вильгельм убит.
С трудом, но тут же, Вильгельм поднялся.
– Я жив, воины! Я жив! Ваш герцог, с вами!
И чтобы воины его скорее узнали, Вильгельм снял шлем.
– Я, жив!
Это услышали и англосаксы, и большой их отряд, ринулся в атаку.
Получил ранение граф Булонский Евстахий II. Был ранен и придавлен упавшив конём Готье де Жиффар. И Вильгельм, отбиваясь от наседавших врагов, сам, лично, помог встать Жиффару, и прикрыл его своим щитом. Только мужество и бесстрашие телохранителей Вильгельма – Готфрида де Мандевиля, барона Губерта де Ри и его сыновей – Ральфа, Губерта, Адама и Эдо, спасли Вильгельма, и его ближайшее окружение, от неминуемой гибели.
Так, в одночасье, в этой битве, смерть миновала двоих, короля и герцога, жестоко сцепившихся в кровавом противостоянии.
Глава десятая
Сама земля стонала и кричала, от стонов и криков тысяч людей, сошедшихся на этом холме и безжалостно убивающих один другого.
Никто не хотел уступать, никто не хотел быть побеждённым, военное счастье, не клонилось ни в одну из сторон, замерев на месте. А воины, уже устали. Уже подистощились их силы, боевой пыл и задор. Им хотелось просто упасть, на эту пропитанную кровью землю, упасть и отдохнуть. (По подсчётам современных историков, битва под Гастингсом шла более 10 часов. И это было очень много, по меркам раннего Средневековья).
Взгляд Вильгельма скользнул по Раулю де Катандзаро, потерявшему коня, зажимающему рану в боку, влекомому под руки двумя оруженосцами. И Вильгельм вспомнил… Вспомнил его рассказ, о славной победе Рожера Отвиля под Черами. Вспомнил, как Серло Отвиль…
Решение пришло мгновенно! Он схватил за плечи двух гонцов.
– Скачите! Скачите, что есть духу к Варенну, и вы все, скачите, к остальным, и передайте им мой приказ…
И Вильгельм поведал гонцам свою задумку.
А немного погодя, дав гонцам время добраться до предводителей войска, он обратился к трубачу, несшему на плечах огромный медный рог:
– Труби! Со всей силы, труби, отход! Отходим! Отходим! Отходим!
Вильгельм приподнялся в седле нового коня, и сопровождая сигнал удивлённого трубача, затряс своим мечом в воздухе, призывая своих воинов отходить.
К Гарольду, устало пошатываясь, все покрытые потом, пылью и кровью, подошли Эсегар, шериф Мидлсекса, и Туркиль из Беркшира.
– Воины изнемогают… Надо идти вперёд!
– Да! Надо идти вперёд! Сметём к дьяволу, этих ублюдочных нормандцев, вместе с их бастардом-герцогом!
Гарольд, поддерживаемый слугами, иногда теряющий сознание от боли и потери крови, страшный, с окровавленной тряпицей через лицо, встрепенулся:
– Нет! Нормандцы, искусные всадники. Единственная возможность сражаться с ними, стоять непоколебимо на месте. Стоять, и убивать их! Убивать безжалостно всех! Всех лезущих к нам! Всех! Если нормандцы одолеют нас, то это будет гибелью Англии!
Гарольд знал, и это радовало его, что к нему идёт отряд подкреплений из Кента. Пусть и небольшой, несколько дружин тэнов, и пара тысяч фирдманов, но который завтра, послезавтра, будут здесь. А Вильгельму, ждать подмоги и подкрепления неоткуда. Он всё бросил на свою чашу весов, всё, что у него было, и которая, ха, не клониться в его сторону.
Таннер из Хольма, пришедший из Дании в далёкую Сицилию, чтобы сражаться с язычниками во славу Христа, переживший осаду в Тройне, выживший в битве под Черами, ходивший в Испанию под Барбастро, умирал сейчас в Англии, у подножья холма Сенлак. Он умирал в страшной агонии, долго и мучительно, метаясь в бреду, зажимая руками вываливающиеся внутренности.
Одо сидел у его тела и плакал. Он не знал ни одной молитвы, и простыми словами, сквозь слёзы, обратив взор к небесам, обращался к Господу Богу, прося принять в рай душу воина Таннера из Хольма, ревностного христианина, немало пролившего языческой крови во имя веры Христовой. А потом, закончив молиться, сделал то единственное что мог, чтобы облегчить страдания друга. Ударом милосердия, он погрузил свой нож, в всё ещё бьющуюся жилку на шее Таннера.
Вытерев слезы, поцеловав друга в лоб, прикрыв его тело щитом, Одо, подобрав оружие, снова пошёл в бой.
Бьёрн слетев с холма, об что-то ударился головой и потерял сознание. Когда он очнулся, то на его тело, уже навалилось несколько других тел. Выбравшись из-под них, Бьёрн подобрал оружие. Его молот куда-то улетел, и он взял хороший, двуручный топор, с рукоятью, доходившей ему до середины груди, подобрал чей-то щит, и подвесил на пояс меч, в кожаных, с медными вставками ножнах. И принялся карабкаться вверх по склону холма, назад, в битву.
Идти пришлось прямо по телам тысяч павших, устлавших склон холма Сенлак. Где-то стонали раненные, хрипели умирающие, кто-то шептал молитву, кто-то звал маму. Раздавались просьбы дать попить, остановиться, и проводить павшего воина в последний путь. Где-то эта куча шевелилась, а где-то, тела лежали неподвижно, застыв навсегда. Бродили здесь и священники, исповедуя и отпуская грехи умирающим.
Бьёрн, шепча молитву, выученную в монастыре, осеняя себя крёстным знамением, не останавливаясь, старался скорее пройти это страшное место.
Странно, но в битве, когда в любой миг его могла поразить смерть, или настигнуть страшное увечье, ему казалось безопаснее, чем здесь, шагая среди этих тысяч тел.
И добравшись до врага, с криком:
– С нами Бог! – Бьёрн обрушил на них свои мощные удары.
Глава одиннадцатая
Опираясь на копьё, смертельно уставший, к Бьёрну подошёл Одо.
– Бьёрн! Бьёрн! Ты слышишь, сигнал к отходу! Все отходят! Надо уходить! Ты слышишь?!
Бьёрн только что свалил очередного врага, и упёрся ногой ему в грудь, чтобы вытащить застрявший в черепе топор. Он оглянулся, долгим и тяжёлым взглядом посмотрел на Одо, затем на скативающихся с холма оступающих нормандцев, и тряхнув головой, сказал:
– Нет! Я остаюсь!
Одо знал о желании Бьёрна умереть, и тоже посмотрев на брата, сказал:
– Тогда я остаюсь с тобой!
– Нет! Одо, нет! Уходи! Уходи! Ты должен жить!
– Да пошёл ты! – и Одо ударом копья встретил подбежавшего к ним англосакса.
– Дурак! Мальчишка! Уходи! Ты должен жить!
Но Одо, подставив свой щит прикрыл Бьёрна от удара врага, и толчком своего копья, поразил того в пах.
– Ха! – выдохнул он. – Будем веселиться вместе, Бьёрн!
Бьёрн, по мимо воли, улыбнулся, хотя ему хотелось закричать, завыть, заскрипеть зубами, скинуть Одо с холма, отправить в отступлении вслед за всеми, но он улыбнулся.
– Чёртов дурак! Ты должен жить! Ты ещё слишком молод, чтобы умирать! Давай, идём, отходим!
И перебросив щит за спину, он топором развалил набегавшего врага, а затем, ударом кулака, не убил, а просто оглушил, мальчишку-фирдмана.
– Куда прёшь, молокосос!?
Так они и отходили, только вдвоём, прикрывая друг друга, отбиваясь от наседавших англосаксов.
Напрасно король Гарольд ярился и бесновался. Напрасно, он отчаянно кричал, слишком слабый, чтобы сесть в седло и остановить их:
– Стойте! Стойте! Стойте на месте! Стоять!
Его воины, большую половину дня простоявшие в страшной битве, видя отступление врага, взбодрённые этим, ринулись вниз по склону. Гнать! Гнать, колоть, рубить, топтать, убивать отступающих нормандцев! Смерть им! Смерть!
Нормандские лучники и арбалетчики, переменив позиции, новым запасом стрел прикрыли отход своей пехоты, поразив многих, выскочивших из-за укрытий и укреплений англосаксов. Но ангосаксов это не могло остановить! В начинающем загораться закате, они в едином, бешенном порыве, летели вниз, окрылённые удачей и победой!
Вильгельм наблюдал за отходом своей армии, и за ринувшимися с холма англосаксами, которых появлялось всё больше и больше. Получилось! Ему удалось, ложным отступлением, выманить врага!
– Пора! – сказал он Вильгельму де Варенну, Гуго де Грантмеснилю, и остальным предводителям рыцарской конницы, когда бегущие и ликующие англосаксы покрыли весь склон холма.
Сначала шагом, потом рысью, постепенно переводя коней в галоп, в атаку пошла тяжёлая рыцарская кавалерия!
Её стремительное приближение заметили англосаксонские воины, и ликование сменилось страхом и ужасом, и они повернули назад, но было поздно! В миг, и в густой туче пыли, поднятой тысячами копыт, их ряды были смяты, раздавлены, уничтожены!
Не останавливая галопа своих коней, рыцари, преследую и настигая бегущих, ворвались в лагерь врага. Англосаксы в панике разбегались, и только хускаралы короля, его свита и ближайшее окружение, тесным кольцом встали вокруг Гарольда, стоявшего опустив голову, увидевшего разгром своего войска, знавшего теперь, что все его надежды, все его планы и стремления, всё, чего он хотел и о чём мечтал, рухнули сейчас, вот здесь, на холме Сенлак у Гастингса, под копытами рыцарской кавалерии ненавистного ему Вильгельма.
Гуго де Понтье, брат графа де Понтье Ги I, сумел ударом своего копья пронзить строй хускаралов и пробил щит Гарольда, поразив короля в грудь. Вальтер Жиффар, сын Готье Жиффара, сметя пару хускаралов, поразил короля ударом своего меча в бедро. Кто-то ещё из нормандских рыцарей, проткнул Гарольду живот, а четвёртый отрубил ему голову.
Так храбро сражался и погиб, последней англосаксонский король Англии Гарольд II Годвинсон.
Хускаралы Гарольда, до последнего остались верны своему господину, и по кодексу чести воина, не один из них не сбежал, и все они полегли тут же, возле тела своего короля.
С обеих сторон погибло более 10 тысяч человек. Ещё несколько тысяч было раненных и изувеченных. И не напрасно, даже сейчас, спустя 950 лет, поле давней битвы под Гастингсом называют – побоище…
Глава двенадцатая
Одна единственная битва под Гастингсом стала переломной. У англосаксов больше не было армии, король и оба брата его погибли, и Вильгельм решил сразу идти на Лондон, который был ключом ко всей Англии.
В самом Лондоне, празднества и ликование по случаю победы над норвежскими викингами, тревожное ожидание, когда на побережье высадились нормандцы, и когда король Гарольд пошёл им навстречу, сменилось паникой, ужасом, страхом, отчаянием, горем и бедствием для тысяч семей, потерявших под Гастингсом родных и близких. Но надо было что-то решать и делать, и витенагемот, суетно и спешно, в обход малолетних сыновей покойного Гарольда, провозгласил новым королём Англии пятнадцатилетнего Эдгара Этелинга (единственный сын Эдуарда Изгнанника), последнего представителя старой Уэссекской династии, надеясь, что его избрание, позволит собрать в единый кулак своенравную, англо-саксо-датскую знать для отпора нормандцам.
Но как? Армии не было. Попробовали было собрать ополчение в самом Лондоне, но все эти шерстобиты, торговцы, пекари, гончары, грузчики и портные, всегда само громко кричащие, сейчас не выказывали особой охоты идти в войско, и подставлять свои тела и головы под мечи и копья нормандцев.
А Вильгельм, потерявших много воинов под Гастингсом, с остатками своей армии, хитро, опытно и осторожно, словно волк, обкладывал Лондон со всех сторон, окружая.
19 октября, без сопротивления, были взяты Дувр и Кентербери. Затем старая столица Англии – Винчестер, где королева Эдита, вдова Эдуарда Исповедника и сестра Гарольда II, публично признала притязания Вильгельма на корону Англии. Был, за малейшее сопротивление, дотла сожжён Саутворк, разорёны Гемпшир и Беркшир. Форсировав Темзу у Уолингфорда, нормандцы взяли Беркамстед, обойдя Лондон с севера, и таким образом, замкнув кольцо окружения.
– Я заморю их голодом, если эти козлы вонючие, будут противиться мне! – громко, так чтобы его слова дошли до Лондона, говорил Вильгельм в кругу своих приближённых.
И пока в Лондоне, остатки сопротивления решали, что и как делать, крысы уже начали бежать с тонущего корабля. Уже в Уолингфорде к Вильгельму прибыл архиепископ Кентерберийский Стиганд, до этого, громко и ревностно, на словах, поддерживающий старые традиции англосаксонсого государства против нормандцев.
А в Беркамстед, с повинной головой, пришли архиепископ Элдред Йоркский, сам Эдгар Этелинг, и северные эрлы – Моркар и Эдвин, а за ними, потянулись и все главные люди Лондона.
И в торжественной обстановке, специално обставленной так, при огромном стечении народа, чтобы эта весть, как можно шире и быстрее разлеталась по всей Англии, архиепископы, Эдгар Этелинг, северные эрлы, и другие значительные люди среди англосаксов, принесли Вильгельму клятву верности и признали его королём.
Вильгельм и его нормандцы, без сопротивления, вошли в Лондон.
Из троих претендентов на корону Англии, бывших ещё в начале этого года, двое были мертвы. Остался один Вильгельм. И 25 декабря 1066 года, на Рождество, в Винчестерском аббатстве, Вильгельм был помазан на царство и коронован.
Глава тринадцатая
Нормандское завоевание Англии не закончилось битвой при Гастингсе и коронацией Вильгельма. Оно продолжалось ещё пять лет, до 1071 года.
Малая война и крупные восстания англосаксов против нормандских захватчиков, начались сразу же. И пусть знать склонила свои головы, признав, в надежде на сохранение своих прав и владений своим королём Вильгельма, пусть продалась ему, простой народ Англии – земледельцы и ремесленники, мелкие эрлы и тэны, епископы и аббаты, не собирались мириться, и повсюду брались за оружие. На зазевавшихся нормандских одиноких рыцарей и воинов, нападали и беспощадно убивали, громили обозы, казнили чиновников и священников.
Уже в 1067 году, Жоффруа, епископ Кутанса, возглавил армию, и повёл её на юго-запад Англии, где одновременно вспыхнули несколько восстаний англосаксов против нормандцев. И если мятежи в Девоне и Корнуолле были быстро подавлены – массовыми казнями, разорениями городов и сожжением селений, то восстания в Сомерсете и Дорсете потребовали привлечь нормандские отряды не только из юго-западных замков, но и подкрепления из Лондона. Но всё равно, даже несмотря на подкрепления, волнения здесь были подавлены только через два года, в 1069 году.
В сентябре 1067 года подлянку приподнёс до этого верный соратник и друг Вильгельма, Евстахий II, граф Булонский. В начале 1067 года, недовольный размером земель, дарованных ему Вильгельмом за участие в нормандском завоевании Англии, Евстахий психанув, вернулся во Фландрию, затаив зло и обиду. А поскольку он был женат на дочери англосаксонского короля Этельреда II Неразумного (помните ещё такого?), Евстахий, зная, что власть нормандцев не прочна, по всей стране ширятся восстания и мятежи, решил побороться с Вильгельмом за корону Англии. Часть англосаксонской знати Кента была за него, поддерживала его претензии, и в сентябре 1067 года Евстахий со своей армией высадился на юго-восточном побережье Англии, где к нему присоединились отряды непокорённых англосаксов.
– Трепещи, Вильгельм! Я, иду!
Сам Вильгельм, находился в Нормандии, куда убыл ещё весною 1067 года, взяв с собою Эдгара Этелинга, английских архиепископов, северных эрлов – Моркара и Эдвина, и других заложников из знатных англосаксонских семейств.
– Ах, ублюдок! Скотина, неблагодарная! Падаль ничтожная! – в гневе орал Вильгельм, узнав о вероломстве Евстахия.
Но тревожиться пока было рано. Все атаки армии Евстахия на Дуврский замок были отбиты, а наступление нормандского войска во главе с Одо, епископом Байё, ставшего уже и графом Кента, заставили Евстахия отступить и отплыть на родину. Все его владения в Англии были конфискованы по приказу Вильгельма.
Осенью 1067 года Вильгельм вернулся в Англию, и в это же время, сыновья Гарольда II, нашедшие приют в Ирландии, попытались высадиться в Бристоле. Успешными действиями флота и лихой атакой на суше, эта попытка была нормандцами отражена.
Тревожиться и опасаться пришлось в следующем, 1068 году, когда Эдгар Этелинг бежал из-под присмотра в Шотландию, а на севере Англии, началось восстание.
Глава четырнадцатая
На строптивый и непокорный Север Вильгельм сперва назначил своим наместником Копси, друга и соратника Тостига Годвинсона, пережившего с ним всё – и годы правления в Нортумбрии, и изгнание, Копси сражался рядом с Тостигом в битве под Фулфордом, и чудом выжил у Стамфордского моста. Он умел держать нос по ветру, и уже в конце 1066 года принёс Вильгельму вассальную присягу. Неизвестно, чем он приглянулся герцогу Нормандии и королю Англии, но именно его, в начале 1067 года, Вильгельм и провозгласил эрлом Нортумбрии. Радостный Копси убыл на север, но спустя всего пять недель после прибытия, он был убит 11 марта 1067 года в Ньюберне, Осульфом, главой древнего англосаксонского рода, самого влиятельного в северо-восточной Англии. Довольная таким оборотом дел нортумбрийская знать, провозгласила Осульфа эрлом Нортумбрии.
Но не долго длилось и правление Осульфа. Уже осенью этого же, 1067 года, он был убит членами другого знатного клана Нортумбрии, давно соперничающего с его родом за влияние на Севере.
Воистину, строптивый, непокорный, буйный и жаркий Север!
Двоюродный брат Осульфа, Госпатрик, поступил умнее. Он предложил королю Англии Вильгельму щедрую выплату, в обмен на титул эрла Нортумбрии.
Вильгельм, остро нуждающийся сейчас в деньгах для оплаты наёмникам и набора новых войск, закрыл глаза на нортумбрийские волнения и смуты, на убийство Копси, и согласился на сделку с Госпатриком, в обмен на вассальную присягу.
Но уже весной 1068 года Госпатрик возглавил антинормандское восстание в Нортумбрии, заключив союз с Эдгаром Этелингом.
– Псы! Никому нельзя доверять! Подлые, никчемные скоты! – зло выкрикнул Вильгельм, и назначил новым правителем Севера шотландца Роберта де Комина, род которого был изгнан из Британии ещё при англосаксонских королях и который нашёл себе приют в Нормандии. Роберт де Комин был одним из приближённых Вильгельма, участвовал в битве при Гастингсе, и именно его, как шотландца, как северянина, он и отправил в Нортумбрию, где по сути ещё не было власти нормандцев.
Вильгельм, сопровождая своего наместника, осенью 1068 года пошёл на Север. Напуганный приходом нормандцев, Север вроде-бы затих. Госпатрик бежал в Шотландию, Йорк сдался без сопротивления, а местная знать, принесла присягу на верность новому королю Англии. Укрепляя своё влияние, Вильгельм повелел воздвигнуть замки в Уорвике, Линкольне, Ноттингеме, Кембридже, Хантингдоне, которые позволяли контролировать дорогу на север, и где были оставлены крупные воинские гарнизоны.
Но прошло немного времени и…
С тревогой, озираясь, дрожа от страха, в свой дом, где и остановился Роберт де Комин, вбежал Этелвин, епископ Дарема.
– По всей Нортумбрии, недовольные вами, снова собирают воинов… Тэны, крестьяне, охотники, ремесленники, все, все, откликнулись на призыв, который кинул Эдгар Этелинг, – заикаясь от волнения, понимая, что если в городе узнают о его сговоре с нормандцами, то ему не жить, быстро говорил Этелвин.
– Ха! Только это ты и хочешь мне сказать? Я знаю про никчемный сброд, который сползается сюда со всей Англии. Тем, лучше! Не надо будет гонятся за ними по горам и лесам, выкуривая их из крысиных нор! Накроем всех разом, скопом! Мои рыцари, разнесут и растопчут этих мерзавцев! В пух и прах! Как под Гастингсом!
Роберт де Комин недооценил мятежников, которые 28 января 1069 года ворвались в Дарем, в жуткой и ужасной резне уничтожили 700 нормандских рыцарей и воинов, и подожгли епископский дворец, где укрылся Роберт де Комин со своими телохранителями.
Нормандский наместник на Севере сгорел живьем.
Пал Йорк, и восстание быстро ширилось, охватывая всё новые и новые районы, разрастаясь словно лесной пожар.
Но и Вильгельм действовал стремительно. Его отряды опытных воинов, относительно легко громили восставших, не имеющих общих целей, единого руководства и согласованности своих действий.
Но ситуация в корне изменилась, когда у побережья Англии появились 300 кораблей короля Дании Свена II Эстридсена, которые привели его сыновья. Старый договор между Магнусом и Хардекнудом не давал покоя Свену Эстридсену, и теперь он тоже заявил свои права на корону Англии.
Тут ещё восстание против нормандцев вспыхнуло в графстве Мэн, которое поддерживали граф Анжу Фульк IV и король Франции Филипп I.
Мало того, все противники нормандцев – граф Анжу, король Франции, король Дании, король Шотландии Малькольм III и Эдгар Этелинг, вступили в сношение друг с другом, сформировав тем самым коалицию.
Было от чего впасть в трепет и отчаяние!
Но Вильгельм и его нормандцы, были не из таких, кто паникует при трудностях!
Глава пятнадцатая
Бывший эрл Нортумбрии Моркар тоже сумел сбежать на север, где и примкнул к восстанию. Так в Нортумбрии, одновременно оказалось несколько эрлов, которые до хрипоты ссорились между собой, ругались, и частенько воевали. Так, чуть, чуть.
Эдвин, эрл Мерсии, старший брат Моркара, на все посулы восставших отвечал отказом, продолжая хранить верность присяге, данной королю Англии Вильгельму.
Весной 1069 года, восставшие, оставив грызню и смуту, сумели сколотить армию, которую возглавили Госпатрик, Моркар и Вальтеоф (тот самый, сын бывшего эрла Нортумбрии Сиварда, умершего в 1056 году, и в обход малолетнего Вальтеофа, Гарольд назначил правителем Севера своего брата Тостига). Теперь Вальтеоф вырос, и желал сразиться за отцовское наследство. Осенью, объединившись с датскими викингами, они вновь захватили Йорк, незадолго до этого отбитый нормандцами. В Йорке был полностью уничтожен нормандский гарнизон, и казнены все те из жителей, кто был заподозрен в поддержке, в склонности или сочувствии нормандским захватчикам. Гирлянды повешенных украсили городские стены, а тела обезглавленных и просто убитых, сотнями вывозили из города, скидывая в ров.
Элдред, архиепископ Йорский, несмотря на то, что сам, лично, своей рукой, помазал Вильгельма на царство, сам возложил на его главу корону Англии, а летом прошлого, 1068 года, короновал и его жену Матильду королевой Англии, оказал поддержку восставшим. И на севере, стали поговаривать, о необходимости коронации Эдгара Этелинга, здесь, в Йорке, не дожидаясь, когда они захватят Лондон.
– Короны захотели! Так придите и возьмите! – зло крикнул Вильгельм, когда до него дошли эти слухи.
Мятежи в юго-западной Мерсии, Сомерсете и Дорсете (юго-запад, юг Англии), вынудили его на время уйти с севера.
В целом, положение дел, местами радовало.
Брайан Бретонский и его брат Алан Чёрный, летом нанесли новое поражение сыновьям Гарольда II, Годвину и Эдмунду, заявившихся из Ирландии на 64 кораблях.
Позже, Брайан Бретонский, теперь уже с Вильямом Фиц-Осберном, были отправлены на помощь осаждённым мятежниками городам Шрусбери и Экзетеру (запад и юг Англии). К Шрусбери они не успели, его захватили восставшие, но зато под Экзетером, сполна насладились, полностью разгромив мятежный сброд.
Рожер Биго, совместно с Ральфом II (один из немногих англосаксонских аристократов хранивший верность Вильгельму, эрл Восточной Англии), отразили у Ипсвича попытку высадки датских викингов.
Роберт де Мортен, брат Вильгельма, со своим отрядом, успешно блокировал датчан у Йорка, не допуская их вглубь Йоркшира.
И тогда Вильгельм решил раз и насегда покончить с мятежами на севере. Сделать то, что не удавалось до этого никому. И поход его нормандцев, начавшийся поздней осенью 1069 года, вошёл в историю, как «Великое опустошение Севера».
Безжалостно убивалось всё – скот, люди, домашная птица. Дома сжигали. Окружив селения, их сжигали вместе с жителями, и выбегающих из пламени, копьями загоняли обратно. Разрушались мельницы, кузницы, рудники, шахты, плотины. Вытаптывались поля, уничтожались или вывозились все съестные припасы. Монахи изгонялись из монастырей, мощи святых осквернялись, гробницы их разрушались. Драгоценная церковная утварь вывозилась, обогащая монастыри и приходы Нормандии. Людей, всех, без разбора, резали, топили, жгли, вешали, казнили, сотнями и тысячами…
Жестокое, кровавое, озарённое пожарами, стонами, криками, плачем Опустошение севера. Десятки тысяч убитых, замученных, изувеченных, казнённых, умерших от голода и болезней. Трупы лежали не убраны, тела повешенных, болтались на деревьях вдоль каждой дороги.
Как писали хронисты того времени, следы запустения, выжженная, малонаселённая земля, разбросанные кости, ещё были видны и ощущались, спустя долгие десятилетия после нормандского разорения Севера.
Лидеры восстания, Госпатрик и Вальтеоф, с немногими своими людьми, уцелевшими под ударами нормандцев, отступили к границам Шотландии, в замок Бамборо. Но Вильгельм, не мешкая, сразу же осадил их там. И тогда Госпатрик и Вальтеоф, перед лицом голодной смерти, покорились Вильгельму. Госпатрик вновь был назначен эрлом, или теперь говоря на нормандский манер, графом Нортумбрии, Вальтеоф тоже получил титул графа и обратно все свои владения в Средней Англии.
И что для них, для этих графов, десятки тысяч убитых, казнённых, замученных, умерших от голода, холода и болезней людишек, которые поверили им и пошли за ними?!
Эдгар Этелинг, оставшись одни, бежал в Шотландию.
Вильгельм, твёрдо придерживаясь принципа не оставлять не покорённых врагов, пошёл за ним. Склоняясь перед нормандской мощью и силой, король Шотландии Малькольм III обязался прекратить поддержку англосаксов и изгнал из страны Эдгара Этелинга. (А ведь незадолго до этого, Малькольм III женился на сестре Этелинга – Маргарите, и обещал Этелингу свою помощь и поддержку на веки вечные, на все времена, до гробовой доски. Стоит ли, после этого, доверять словам и обещаниям властьимущих?).
Глава шестнадцатая
Последним очагом сопротивления оставалась хорошо укреплённая крепость Или, на острове, посреди реки Уз, вся местность вокруг которого была окружена лесами и болотами. Сюда стекались последние непокорённые, не желающие жить под нормандцами непримиримые повстанцы. Сюда ушёл и Моркар. Базировался здесь и датский флот, под командование самого короля Дании Свена II Эстридсена, прибывшего в ожидании короны Англии.
Но возглавил последних восставших ни Моркар, ни король Дании, а простой тэн Херевард. Народ, собравшийся здесь, уже не доверял знатным и богатым.
Весной 1071 года, все подступы к острову Или были окружены нормандцами. И узнав, что и устье реки Уз перекрыто нормандскими кораблями, король Дании Свен II Эстридсен (с чего бы это?) сказал:
– И на хрена мне эта корона Англии? Мне и в моей Дании живётся неплохо.
Заслав к Вильгельму своих эмиссаров, он с нетерпением стал ждать ответа, с паникой и тревогой наблюдая, как нормандцы, с каждым днём, всё туже и туже сжимают кольцо окружения.
Вильгельм заздраво рассудил, что воевать ему сейчас с Данией не резон, и с благорасположением принял послов Свена Эстридсена.
– Давайте, давайте, заключим мир, который послужит на благо нашим странам и народам!
Но наглость короля Дании не знала предела, и его послы заикнулись о дани, которую он, Вильгельм, герцог Нормандии и король Англии, обязан выплатить королю Дании.
Вильгельм вскипел, и с трудом удержался, чтобы не изрубить этих… «На куски! А самого Свена, повесить! Повесить, вниз ногами на мачте корабля, и в таком виде, отправить в Данию!».
Но трезвый расчёт взял своё.
– Хорошо, я слышал, что вы там на острове, среди болот, съели всё, что можно было съесть? А сейчас питаетесь древесной корой и листочками? А жаб болотных, как, пробовали? А змей? Говорят с голодухи и червей с жучками едят. Ладно, дам я вам дань. Съестных припасов на обратную дорогу… И кое-какие дары Свену, его детям, жене, приближённым. Но только как знак нашей дружбы в дальнейшем!
Когда датчане ушли, после ожесточённого сопротивления пал и последний очаг восстания – остров Или.
Хереварду удалось бежать. С небольшой группой сторонников он скрылся в непроходимом Брунесвальдском лесу, став разбойником, продолжая таким образом свою войну, нападая на нормандские отряды, грабя селения, путников на дорогах и вошёл в английский фольклор как защитник простого народа и предшественник Робин Гуда. А некоторые исследователи, склоняются к мысли, что Херевард, и есть Робин Гуд. О конце его жизни говорят разное. Кто, что его заманили в ловушку, и он погиб в битве с нормандскими или бретонскими наёмниками. Кто, что король Вильгельм, в конце концов, помиловал его, и потомками Хереварда считает себя английская дворянская семья Уэйков.
Моркар же был схвачен, жестоко пытаем, и замучен в одной из темниц.
Его брат Эдвин, эрл Мерсии, несмотря на свою лояльность Вильгельму, потерял его доверие, и опасаясь за свою жизнь, бежал в Шотландию. Но по пути был убит одним из своих приближённых, который преподнёс его голову, надеясь на милость и почести, королю Англии.
Истории не известно, как Вильгельм поступил с убийцей Эдвина. Но сам титул, сама должность эрла-графа Мерсии, были упразднены после смерти Эдвина.
Так закончилось нормандское завоевание Англии.
Глава семнадцатая
Что ещё?
Судьба сыновей Гарольда II, Годвина и Эдмунда, после разгрома, учинённого им Брайаном Бретонским и Аланом Чёрным, неизвестна. Как неизвестна и судьба их брата Магнуса, и сыновей-близнецов Гарольда от второго брака.
Самый младший брат Гарольда II, Вульфнот, переданный герцогу Вильгельму как заложник ещё в 1051 году, так и умер в заточении, в цепях, в 1094 году, в темнице замка Солсбери, в возрасте пятидеяти четырёх лет, сорок два из которых он провёл в заключении.
Дочь Гарольда, Гита, бежала во Фландрию, оттуда в Данию, а затем на Русь, где в 1074 году вышла замуж за князя Смоленского Владимира Мономаха. И от неё, в жилах русских князей Мономашичей, потомком Владимира Мономаха, есть капля крови английского короля Гарольда II.
Что ещё?
Как мы видели, датские викинги Свена Эстридсена в 1069–1071 годах ходили на Англию. В 1098–1103 годах, внук Гаральда Сурового, Магнус III Голоногий, ходил походами на Оркнейские и Гебридские острова, захватил остров Мэн, воевал в Ирландии, Шотландии, был в Уэльсе, где на стороне валлийцев сражался с нормандцами. Но в целом, 1066-м годом, битвами под Фулфордом, у Стамфордского моста, при Гастингсе, заканчивается в мировой истории, долгая эпоха викингов.
Что ещё?
Нормандцы широко расселись по Англии, на вновь обретённых землях, став родоначальниками многих семейств, широко известных в дальнейшем, принеся сюда свою культуру и обычаи.
Англосаксонская знать, в большинстве своём, была или уничтожена, или изгнана.
По всей стране нормандцы начали строить замки, первый из которых – Тауэр, Вильгельм начал возводить сразу же, в 1067 году, желая держать в подчинении и в страхе Лондон и окрестности. Все эти замки, которые следует сказать, строились только с разрешения и одобрения короля, стали надёжной опорой власти нормандцев, резиденциями новых графов, баронов, епископов и чиновников. Именно отсюда, они держали под контролем всю прилегающую территорию.
Вильям Фиц-Осберн получил во владение остров Уайт и стал графом Херефорда.
Виконт Гуго д'Авранш получил в Средней Англии крупные земельные наделы и стал графом Честера.
Уильям де Перси, много земли в Йоркшире, Линкольншире, Эссексе и Хэпшире.
Ричарду Фиц-Гилберту стало принадлежать в Англии 176 маноров (пытался разобраться, что такое манор, но так и не понял. Пусть кто хочет, сам старается). И от него пошла известная в Англии фамилия де Клер.
У Готье Жиффара – 107 маноров в 10 графствах. А его старший сын Вальтер, стал 1-м графом Бэкингем.
Семья де Бомон получила множество земельных владений и маноров по всей Англии. А в 1107 году Роберт де Бомон стал графом Лестера.
Генрих де Феррьер стал владеть 210 манорами в разных частях Английского королевства, а его потомки уже носили титул графов Дерби.
Эд III, граф де Блуа, получил от Вильгельма графство Омаль в Нормандии, и сеньорию Холдернес в Англии.
Граф Булони Евстахий II помирился с Вильгельмом, и получил обратно часть своих земель в Англии.
Вильгельм де Варенн стал графом Суррей и получил земельные наделы в 12 английских графствах. По некоторым современным оценкам, Вильгельм де Варен, был самым богатым человеком за всю историю Великобритании.
Вильгельм д'Обиньи получил ряд земельных наделов, прежде всего в Норфолке.
Сыновья барона Губерта де Ри, тоже не были обижены новым королём. Ральф Фиц-Губерт был назначен кастеляном Нотингемского замка. Губерт – констеблем города Норидж. Адам получил земли в Кенте. Эдо Дапифер – 25 маноров в Эссексе и ряде других графств Восточной Англии.
Готфрид де Мандевиль был назначен констеблем строящегося Тауэра, шерифом Лондона и Мидлсекса, помимо этого, получив 180 маноров в Эссексе, а также в десяти других графствах.
Рожер де Монтгомери был отблагодарён графством Шрусбери.
Ральф де Мортемер, сын Рожера де Мортемера, стал владеть 123 манорами. И в дальнейшем, нормандская фамилия Мортемер, перетолмачилась на английскую Мортимер.
По какой-то причине, непонятной для меня, был несправедливо обделён и обойдён Ричард де Ревьер. Ему досталась сеньория в Мостертоне, площадью всего в 6 гайд. (Одна гайда представляла собой величину обрабатываемого участка, достаточного для содержания одной семьи).
Брайан Бретонский получил крупные земельные наделы в Суффолке и Корнуолле. А его брат Алан Рыжий, много земли в Йоркшире, ранее принадлежавшей эрлу Эдвину.
Рожеру Биго стало принадлежать 6 маноров в Эссексе, 116 в Суффолке и 187 в Норфолке.
Роберт, граф де Мортен, брат Вильгельма, получил город-порт Певенси, и стал владеть ещё и 793 поместьями.
Гуго де Грантмесниль получил от Вильгельма обширные земельные владения в окрестностях города Лестер, а после захвата и сам город, став крупнейшим землевладельцем Лестершира и тамошним шерифом. Общее число его маноров по всей Англии переваливало за 100.
Рауль де Катандзаро стал владельцем земли в Уолтшире и родоначальником английской линии Отвилей.
В 1074 году с Вильгельмом примирился Эдгар Этелинг. Он признал Вильгелма королём, принёс ему присягу, и взамен получил почётное место при дворе, земельные владения в Англии и Нормандии, и на содержание ему давался 1 фунт в день. Жить можно!
Что ещё сказать?
О нормандском завоевании Англии написано очеь много. Каждый желающий, может открыть учебник истории, и прочесть о Вильгельме, получившем прозвище Завоеватель, о битве при Гастингсе и покорении Англии.
А вот об их собратьях, таких же нормандцах, которые в эти же годы, покоряли Южную Италию и Сицилию, о них, очень мало, или вообще нет никаких сведений. И поэтому, я ограничился только одной книгой о событиях на севере, сосредоточив главное внимание на происходившем на юге.
КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ
Жизнь, это война. Война, это жизнь.
Пролог
Страшная, грозовая туча шла с Востока. Вся в густых клубах пыли, всё пожирающая и поглощающая, в блеске молний летящих стрел, в громовом топоте сотен тысяч лошадей содрогающем землю, в боевых кличах и криках. Это надвигались на Запад турки-сельджуки.
135 тысяч воинов, 400 тысяч лошадей, 3 тысячи верблюдов, 1000 боевых слонов. Кто мог им противостоять?
Кто они? Откуда взялись? Легенд, мифов и сказаний об этом много, выберем одну из них…
В 964–969 годах князь Киевский Святослав Игоревич разгромил хазар. С ослабление власти хазарских каганов, ушло от них огузское племя кынык, до этого, верно служившие хазарам. Племя кынык откочевавало, во главе со своим вождём Токаком и его сыном Сельджуком, в родные для себя степи Турана (совр. Центральная Азия, район Аральского моря).
Прошло время, и племя кынык возглавил Сельджук. По легенде, ему не было и 20 лет, когда он получил должность сю-баши (главнокомандующего) у огузского ябгу (верховного правителя).
Коварная и злая жена ябгу, видя в Сельджуке опасного соперника, который только спит и видит, как бы самому стать верховным правителем, подговорила мужа убить его.
Узнав об этом, Сельджук сорвал своё племя с родных пастбищ, и увёл в Бухару, где они, приняв ислам, поступили на службу к тамошней династии Саманидов.
Но Саманиды потерпели поражение от наступавших с востока Караханидов. Сложная обстановка в Бухарском и Самаркандском оазисах, вынудила сельджуков (получили это имя от главного вождя своей орды) уйти в Хорезм, а затем в Хорасан (совр. Восточный Иран), во владения Газневидов.
Поначалу, все эти правители, использовали сельджуков как наёмников, в своих бесконечных, непрекращающихся войнах. Но к 1030 году, сельджуки, при внуках Сельджука – Тогрул-беке и Чагры-бек Дауде, окрепли настолько, что бросили вызов государству Газневидов, и в войнах 1035–1040 годов, нанесли Газневидам поражение, создав своё собственное государство. Усиливали войско сельджуков, постоянно переселяющиеся из Средней Азии, кочевые племена туркмен, огузов, кипчаков.
К 1055 году сельджуками были захвачены огромные территории – земли Хорезма, современных Ирана и Курдистана, Багдад и весь Ирак. Халиф аль-Каим, из Багдада, из династии Аббасидов, ведущих свой род от Аббаса ибн абд аль-Мутталиба, дяди порока Мухаммеда, был вынужден признать Тогрул-бека султаном Востока и Запада. Отныне, сельджукский султан считался наместником халифа, а сам халиф, сохранял за собой только номинальный суверенитет, под властью сельджуков, и духовный авторитет в делах веры.
Застой в делах веры на Востоке, терпимость по отношению ко всем другим религиям, теперь вытеснил небывалый религиозный фанатизм сельджуков.
Не останавливаясь на достигнутом, сельджуки продолжали, военными походами и завоеваниями, расширять границы своих владений. При султане Алп-Арслане (сын Чагры-бек Дауда и племянник Тогрул-бека) были завоёваны Грузия, Армения, Сирия, велись войны против Египта, где засела династия Фатимидов.
И появления сельджуков у её границ, вынудило Византийскую империю отказаться от своей западной политики, прекратить всю помощь и поддержку восставшим в Южной Италии, и бросить все свои силы на Восток.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
– Я знаю, кто всё это время, снюхивался с Византией, предавая тебя!
Роберт сидел холоднее глыбы льда, но ди Патти, испытывая его терпение, выдержал театральную паузу.
– Имоген!
Роберт молчал, тогда Ансальдо протянул ему холщовую сумку, где лежали захваченные у Имогена приказы, распоряжения, отчёты в Константинополь, донесения катапану в Бари, шифры, расписки в получении денег, и записи об их расходах.
Не умеющий ни читать, ни писать Роберт, сунул сумку Маркусу Бриану.
– Чти, что здесь нацарапано.
Сишельгаита, подойдя, заглядывала Маркусу через плечо, проверяя, верно ли он всё читает.
А Роберт, с каждым словом, произнесённым Маркусом, делался всё мрачнее и мрачнее.
– Он столько лет был подле меня! Пёс! Ты взял его под стражу?
Ансальдо ди Патти потёр скулу, где начинал наливаться багрянцем синяк – люди Имогена оказали отчаянное сопротивление, и если бы не внезапность и не его решительные действия, толстяку удалось бы сбежать.
Об измене и предательстве Имогена, ди Патти знал уже давно, но все эти годы, выжидал, прикидывал, ждал, искал выгоду, как оно будет лучше – союз с Имогеном и Византией против нормандцев, или дальнейшая поддержка нормандцев? Но пришедший из Рима приказ, развеял все его сомнения.
– Приведи его!
Толстый, коротконогий Имоген, с разбитым в кровь лицом, со связанными за спиной руками, в окружении воинов ди Патти, подталкивающих его копьями, старался ступать твёрдо, сохраняя собственное достоиноство, помня, что здесь, он представляет величие и мощь Византийской империи.
Роберт, прищурив глаза и сжав кулаки, тяжёлым взглядом глядел на предателя.
– Говори!
Имоген улыбнулся разбитыми губами и отвернулся, ловя глазами весёлые солнечные лучи, пробивающиеся через распахнутое оконце.
– Говори, пёс! – ди Патти подскочил к Имогену, и ударил его в лицо.
– Ты на кого руку поднял, падаль! – Имоген рассвирепел и рванулся в путах своих на ди Патти. – Наглый подонок! Ничтожество! – воины, ударами копий, остановили Имогена, но он, даже упав на колени, продолжал кричать. – Ты, выкормыш римской курии, думаешь, я не знаю, о твоих делишках с…
По знаку перепуганного ди Пати, его воины повалили Имогена и начали бить ногами.
– Ха, ха, ха! – сквозь боль и кровь, пытался, хрипя, смеятся Имоген. – Вы, ничтожества! Скоты! Вы все сдохнете, ваши кости растащат собаки, имена ваши забудуться, а великая Византия, империя, была веками, есть и будет!
Роберт жестом руки остановил избиение Имогена.
– Ты будешь умирать долго. Очень долго. И ещё будешь молить меня о пощаде, о быстрой и милосердной смерти.
Пять дней с Имогена, щипцами, сдирали кожу, прижигали раны раскалённым железом, поливали кипящим маслом, ломали кости. А после, отрубив руки и ноги, ещё живого, ещё дышащего, бросили посреди города, на базарной площади, на съедение крысам.
Боэмунду шёл уже одиннадцатый год. С младых лет, пребывая при войске отца, он насмотрелся на войны, на кровь, смерть и страдания людские. Но сейчас, ему до безумия и отчаяния, было жаль Имогена, вернее вот этот обрубок, некогда бывший человеком, валяющийся на базарной площади. Ему нравился Имоген, его ум, его рассказы о дальних странах, о минувших веках, о деяних славных воителей прошлого. И сейчас ему было жалостливо и тоскливо. Он отвернулся, а Роберт, почувствовав смятение сына, подошёл и положил руки ему на плечи.
– Вся жизнь это охота. Неустанная, безжалостная охота. Не будешь сам охотником, тут же на тебя станут охотиться другие. Затравят, загрызут. Так что лучше самому охотиться и травить, грызть, душить, убивать. Будь же всегда готов к охоте! Всегда будь сильным, всегда настороже, будь хищным и безжалостным. Никому не позволяй, вырвать у тебя победу! Иначе – смерть. А победа – это радость, упоение, счастье. Всегда побеждай, сынок!
Сишельгаита, ревностным взглядом проследила за общением Роберта с старшим сыном.
Глава вторая
Восстание мятежных баронов в Южной Италии, начавшееся ещё в 1064 году, то затухало, то разгоралось с новой силой.
Ди Патти, рассказывая о деяниях особо дерзкого и отчаянного Абеляра, сунулся к Роберту с предложением:
– А может…
Роберт рассвирепел, и схватил Ансальдо за грудки, грозя ударом своего могучего кулака снести ему голову.
– Он Отвиль! Я лучше отдам ему всё, и подставлю свою голову под его меч, чем позволю руке убийцы прикоснуться к нему!
Между тем, восставшим на подмогу, прибыл из Константинополя отряд варяжской гвардии. Теперь, после нормандского завоевания Англии, варяжская гвардия в основе своей, состояла из англосаксов и датчан, люто ненавидивших нормандцев, как северных, так и южных. Но всё-таки, им удалось договориться между собой, и они перешли в совместное наступление против Гвискара.
Роберт собрал всё, что мого собрать, ослабил гарнизоны замков и городов, вытянул большую половину рыцарей и воинов у Рожера с Сицилии, и с трудом, но сумел остановить это наступление, хотя и потерял город Касталланету.
Византийский военачальник Никифор Карантенос, получивший титул стратега Бриндизи, продолжал своими ударами тревожить владения Роберта.
В 1066 году, Готфрид, граф Трани (женат на дочери Дрого Отвиля), переплыл Адриатичнское море и попытался закрепиться на Балканах. Но после первоначального успеха, его войско и флот были наголову разгромлены Пэреном, герцогом Диррахия.
А Роберту в это время, силой удалось принудить к покорности и вассальной клятве Готфрида де Конверсано.
В одной из стычек, был схвачен и заточён в подземелье замка Мельфи Абеляр Отвиль.
Подался в бега Герман Отвиль.
Бежал в Диррахий Жоселин, барон Мольфетты.
Роберт де Монтескальозо остался один, но упрямый, как все Отвили, заперся в своём замке и пока и не думал складывать оружие и опускать знамя восстания, всё ещё на надеясь и ожидая помощи от Византии.
Но в Константинополе решили по-другому.
Роман Диоген, родом из Кападокии, красавец-армянин, как про него говорили… Когда его, уличив в заговоре, схватили и доставили во дворец кесарей, вдовствующая императрица Евдокия, жена, умершего 22 мая 1067 года императора Констанина X Дуки, и мать малолетних кесарей, сыновей Константина – Михаила, Андроника и Константина, увидела благородную осанку, мощную фигуру и красоту Романа Диогена. И её вдовье сердце, чувственно и трепетно забилось в груди.
Придворные, ревностно охраняя свои права и привилегии, ведь при малолетних кесарях, так удобно грабить казну и творить что хочется, уловив томные взгляды и вздохи императрицы, воспротивились её новому браку.
Но у Евдокии, помимо множества врагов, были и немногие сторонники, которые тайно, 31 декабря 1067 года, провели Романа Диогена во дворец.
1 января 1068 года, придворной партии пришлось смириться со свершившимся и признать Диогена кесарем Романом IV, но назначить ему в соправители сыновей покойного Константина X – Михаила и Константина.
Роман Диоген решил лично повести армию, против наседавших на империю с востока сельджуков. Но неуместная скупость и неспособность прежних кесарей, сократили численность армии империи и деморализовали оставшихся. При всех своих стараниях, тратя колоссальные суммы, Роману всё-таки удалось набрать массу туземных воинов и наёмников, диких, неорганизованных, не привыкших к совместным действиям. Но тем не менее, его походы 1068 и 1069 годов были удачными, и ему удалось сдержать натиск турок.
Гвискару же, только в июне 1068 года удалось подкупить одного из приближённых Роберта де Монтескальозо, и тот, тайно, открыл ворота. Рыцари ворвались в замок, и племяннику, застигнутому дядей врасплох, осталось только сдаться.
Роберт Гвискар торжествовал! Восстание было подавлено, его власть восстановлена!
Глава третья
– Покайся! Покайся, грешница! И Господь наш, в милости своей, может, снизойдёт на тебя своей благодатью! Очисти душу, покайся! Молитвой и исповедью искупи грехи свои!
Суровая, с неподвижным, словно из мрамора вытесанным лицом, с пухлыми руками, обхватившими ручки кресла, монахиня, знаменитая своим паломничеством в Иерусалим, почти святая, чёрными, пронзительными глазами глядела на распростёртую у её ног Альбераду, упиваясь своей властью над бывшей женой Роберта Отвиля.
Альберада робко подняла взор свой, пока не решаясь выворачивать свою душу наизнанку.
– Давай, рассказывай! Чистосердечной исповедью, избегни козней дьявола!
Монахиня перекрестилась, ограждая себя от происков нечистого.
Альберада истомилась за 10 лет, с тех пор, как Роберт оставил её. А ведь она ещё молода! Жива! Из плоти и крови! Ей хотелось любить, радоваться и наслаждаться жизнью! И истерзавшись в муках, не находя покоя, она отправилась к этой святой монахине, надеясь найти успокоение в служении Богу. Да, в последнее время, Альберада всё чаще подумывала об уходе в монастырь. Она тяжело вздохнула и принялась рассказывать. О безмятежном и счастливом детстве на родовой вилле Буональберго, которую все бедствия и войны обходили стороной. О своём взрослении, и первых девичьих грёзах. О том, как впервые увидела Роберта…
Монахиня, рождённая своей матерью в канаве, сполна хлебнувшая в жизни горя и нищеты, в лохмотьях ходившая по дорогам и городам Италии прося милостыню, потом ставшая проституткой в Риме, с завистью и злобой слушала рассказ Альберады. Но когда Альберада дошла до первой встречи с Робертом, монахиня почувствовала, как сладкая истома пробежала по её телу, как напряглись соски грудей, и приятно стали тереться о грубую ткань хитона. Она как-то видела герцога Апулии, правда издалека, но ей навсегда запало в сердце и душу его красота, высокий рост, мощ и сила, волнами исходившая от него. Не слушая более Альбераду, она представила, как не вот эту тварь, валяющуюся у её ног, а её, Розалию, обнимает Роберт своими крепкими руками, прижимает к себе и целует в уста. Дрожь пробежала по её телу, и от этих мечтаний, налилось кровью и увлажнилось лоно.
– Он силой взял тебя? Грубо? – с хрипом в голосе, а Альбераде показалось, что тихо, возмущённая её грешным падением, спросила монахиня.
– Стыд не позволяет мне говорить об этом…
– Отринь стыд! Ты на исповеди, перед всевидящим Господом нашим! Только чистосердечным раскаянием, ты искупишь грехи свои и вернешь себе милость Бога!
Альберада закрыла лицо руками, слёзы побежали по щекам её.
– Плачь! Плачь! – находясь чуть ли не в экстазе, говорила Розалия. – Слёзы очищают душу! Когда ты расскажешь мне, что сотворила, покаешься в грехах своих, то облегчишь душу свою! Ведь я желаю тебе только добра.
Альберада успокоившись и вытерев слёзы, продолжила свой рассказ.
А Розалия, пользуясь тем, что келья озарялась только масленым светильником, стоявшей у иконы Богоматери, и была погружена в полумрак, просунула руку в прорезь своего хитона, и пальцами коснулась сладкого бугорка. Она тяжёло задышала, вся подала своё тело вперёд, напрягшись, уже на грани упоительного наслаждения, когда в дверь тихонечко поскреблись, и в комнату просунулась голова её помощницы.
– Идёт! Идёт!
– Кто идёт? – в разочаровании и гневе, Розалия вытащила руку и привстала в кресле.
– Он, он, еретик, богохульник, богоотступник…
Наперсница Розалии взвизгнув, отскочила в сторону, и ударом снеся дверь, в келью протиснулась высокая фигура Ричарда Отвиля.
– Альберада! Вот ты где! А я повсюду тебя ищу!
Глава четвёртая
Ричарду Отвилю, сыну Дрого, было уже двадцать. Получив от Роберта во владении половину богатой Венозы, он все эти годы сидел смирно, не рыпался, ни бунтовал, выказывая дяде свою покорность и преданность. И хотя грызли его сомнения, и порывался он примкнуть к восстанию своих двоюродных братьев – Абеляра, Германа, Готфрида де Конверсано, Роберта де Монтескальозо, но…
Любовь…
Ричард безумно любил Альбераду. И эта любовь удерживала его в Венозе. Его не останавливало то, что Альберада была на 15 лет старше, что она когда-то была женой Роберта, что у неё уже двое взрослых детей. Он любил её, безумно, нежно, страстно, до беспамятства.
Он помнил, как когда-то, стоя в тени портика, увидел её… Альберада резвилась с подругами в парке, у фонтана с каменным львом. Они рвали виноград, весело хохотали, ели ягоды, плескались водой. Мокрая туника прилипла к телу Альберады, в ярких солнечных лучах просвечивая её прекрасное, стройное тело – длинные ноги, покатые бёдра, плоский живот, холмики грудей, с тёмными ореолами сосков. И вот наверное тогда, любовь, первая, пылкая, юношеская, опалила его сердце. И с тех пор Ричард начал по-другому смотреть на женщин, но не видел никого красивее и очаровательнее Альберады.
Он склонился над неё, плачущей, лежащей на полу, и ласково провёл рукой по волосам.
– Идём отсюда. Нечего тебе здесь делать.
Розалия сделала слабую попытку воспротивиться.
– Но исповедь… Грехи… Раскаяние…
Ричард так зыркнул на неё, что монахиня, испуганно опустилась обратно в кресло, вжавшись в спинку.
Бережно поддерживая Альбераду, Ричард вывел её на свет Божий, и, более не сомневаясь, подхватил на руки, прижал к груди, и посадил в седло впереди себя, вдыхая пьянящий аромат волос, тела, кожи любимой женщины.
– Люблю, люблю! Альберада, любовь моя, я тебя люблю! Люблю!
В упоении, сначала шептал, а затем принялся кричать Ричард!
– Люблю! Ты слышишь, меня! Я тебя люблю! Эй, люди, слушайте все! Я, люблю её!
Альберада, прижимаясь к груди Ричарда, застенчиво и робко улыбалась.
– Я люблю тебя! Завтра же, я отправлю гонца к Роберту, буду просить твоей руки! Ведь я, люблю тебя! А если он откажет, я украду тебя, увезу, хоть на край света! Я так, люблю тебя!
Женщина поплотнее прижалась к нему, и обняла его своей рукой.
Получив послание от Ричарда, Роберт призадумался. Ревность, всколыхнула в сердце его, давешнюю любовь. Но здравомысляще всё рассудив, он умерил свои страсти. Он знал, был уверен в том, что Альберада, до сих пор, любит его. И если бы он позвал, то она, не задумываясь, прибежала бы к нему… Это, так. Но брак с Сишельгаитой, был более выгоден, давая ему покорность лангобардов. Это тоже, так… А Альберада умна, и, по прежнему любя его, она удержит подле себя Ричарда Отвиля, не давая ему втянуться в заговоры и мятежи против него. Что ж, выгоды от брака Альберады с Ричардом очевидны, и Роберт дал своё согласие.
Не было счастливее человека на свете, когда Маркус Бриан, в древнем соборе священномученика Феликса, обвенчал Ричарда Отвиля с его любимой Альберадой. В приданное от невесты, ему досталась и вторая половина Венозы, и теперь он стал полновластным владетелем этого богатого города.
А Роберт, от щедрот своих, дал Ричарду в феод ещё и городок Моттолу. И отныне, Ричард Отвиль, граф Венозы Ричард ди Моттола, стал одним из самых преданейших и наивернейших его вассалов.
Глава пятая
Главной бедой нормандцев в Сицилии стало то, что их осталось очень мало. Роберт, подавляя мятеж, забрал почти всех, и у Рожера осталась едва ли сотня рыцарей. И после неудачного похода на Палермо, все эти четыре года, Рожер, перенеся свою ставку в Петралию, делал только короткие вылазки во владения арабов, с целью – держать врага в постоянном напряжении и страхе.
Но стоило только его воинам, войти в какое либо селение или городок, и провозгласить власть нормандцев, собрать припасы и налоги (в обычной для себя манере – тащи всё), и уйти, как тут же, вслед за ними, появлялись арабы, и провозглашали власть какого-нибудь эмира, и тоже, выгребали подчистую, припасы и налоги.
Небольшие стычки с арабами, на линии разграничения, происходили регулярно.
С большим удовлетворением Рожер узнал, что его враги перегрызлись между собой, воюют, и что в этой войне, был убит давний недруг Ибн аль-Хавас.
Потом пришли и тревоги – африканский эмир Яхья Абу Тахир ибн Тамим объявил себя наследником Ибн аль-Хаваса, принял титул главы всей мусульманской Сицилии, и был признан в Агридженто, Энне и Палермо. И он стал собирать войско, объявив, что намеревается вышвырнуть варваров с Сицилии.
Взяв жену и детей (Юдит уже подарила ему четырёх дочерей), Рожер наведался к Серло, в Черами.
Серло, в длинном халате, подбитом соболями, подпоясанный тоненьким серебряным пояском, с расчёсанными и завитыми волосами, с ухоженной и напомаженной бородой, пахнущий египетскими духами, обутый в лёгкие сапожки с загнутыми носками, тепло и радостно встретил своего дядю и его семью. Рожер, обнял своего племянника, который был старше его на год.
– Мыльня натоплена, вода горячая, приглашаю освежиться, с дороги.
Рожер кивком головы поблагодарил Серло.
После мыльни, чисто вымытый Рожер, прошёл в роскошный сад, где кружилась голова от запаха апельсинов, жасмина и лаванды. Слух услаждало пение птиц. Взор радовал богато накрытый стол.
По-восточному, они улеглись на низенькие диваны, перед накрытым столом.
– Угощайся!
Один араб наполнил кубок из слоновой кости вином, положил на блюдо седло барашка с розмарином и чесноком, и пододвинул Рожеру шафрановый соус.
– Знакомься, это Ибрагим. Он знатного рода, мой друг и названный брат.
Рожер скептически оглядел стройного и красивого Ибрагима, и склонившись к Серло, шепнул ему на ухо на нормандском наречеии:
– А ты не стал таким, как те изнеженные греки и сарацины, которые любят мальчиков?
Серло расхохотался во весь голос.
– Нет. Ибрагим мой друг. Просто друг. А чтобы развеять твои сомнения, я хочу сказать тебе, что намерен жениться.
– На ком?
– На Альтруде, дочери Рудольфа Муллены, графа Бояно.
– Достойный выбор.
Серло посерьёзнел лицом, и в свою очередь склонился к Рожеру.
– Слушай, что я давно хочу сказать тебе и Роберту. Если мы хотим покорить эту землю, сделать её своею, передать по наследству детям и внукам, то нам, надо заботиться об этой земле, холить и лелеять её. А для этого, не надо отвергать и изгонять византийцев и арабов. Пусть они молятся по-другому, своим богам, пусть взывают к нему, хоть стоя на головах, крестясь левой ногой, но они, нужны этой земле! Нужны нам! Посмотри, вот этот прекрасный сад, вот эти деревья, стол, так хорошо накрытый, мой внешний вид, который внушает почтение моим поданным, вызывает у них благоговение и трепет, это всё старания Ибрагима. Он учит меня, как должен выглядеть и вести себя правитель! А вот тот фонтан, каналы, несущие воду на поля и в селения, вот та дамба, новые укрепления Черами, всё это, возведенно благодаря искусству византийев. Но выехав за пределы города, мы увидим, что эта прекрасная земля, разорённая грабежами и войнами, лежит впусте. Сады и виноградники вырублены, посевы вытоптаны, селения и города, сожжены и разорены. Бывает, целый день скачешь и скачешь по этой пустыне, и не встретишь ни одного человека. Только следы разрухи и запустения, пепелища и могилы. И нам надо заселять эту землю, привлекать сюда людей, любых, неважно какому богу молящихся, арабов и византийцев, опираться и использовать их опыт, знания и умения.
– Но папа, Святая церковь, они призывают…
– К чёрту папу! Надо сделать так, чтобы в Риме, не посмели и слова против сказать, чтобы там делали только так, как скажем мы. Мы!
Рожер задумавшись, долго сидел, обдумывая слова племянника, соглашаясь с ними.
Глава шестая
Слухи слухами, но то, что арабы, после разгрома у Черами, избегавшие встречаться с главными силами нормандцев, теперь изменив тактику, перешли в наступление, и летом 1068 года встретили армию Рожера у местечка Мисилмери, в дне пути к юго-западу от Палермо, было удивительно.
Нет никаких данных о численности войска Рожера. Готфрид Малатерра пишет только, что сарацин было 30 тысяч, а нормандцы, значительно уступали арабам. Впрочем, как всегда.
В лёгкой туманной дымке раннего утра, Рожер скептически оглядел полчища врага и улыбнулся.
– Воины мои, враг тот же, которого мы били, бьём и будем бить! Ведь нас ведёт и охраняет сам Господь! Мы полагаемся на милость Его, и Он дарует нам победу! Отправим этих поганых сарацин на тот свет! За Спасителя нашего Иисуса Христа! За Святую матерь-церковь нашу! За веру! Вперёд!
Нормандцам уже давно не были нужны столь ободряющие слова. Воинские умения и тактика арабов, вызывала у них лишь призрение. И они давно уже уверовали в то, что они Божьи воины, выполняющие Его замысел.
Стремительная атака, и не успело солнце дойти до полудня, как всё было кончено. По свидетельству Малатерры, вряд ли хоть один сарацин из 30 тысяч остался в живых, чтобы принести в Палермо страшную весть о полном разгроме. Все они полегли, тела их, устилали поля, леса и реки в окрестностях Мисилмери.
Добыча как всегда была богатой и великолепной. Тысячи рабов, целые табуны лошадей, мулов, вьючных животных, сотни ревущих верблюдов, превосходное оружие и доспехи, редкостные ткани, золото, серебро и драгоценные камни, шатры и палатки, одежда и утварь знатных и богатых сарацин, всё это, и многое другое, досталось победителям.
Нормандцы отслужили благодарственный молебен, в честь одержанной победы, пропели молитвы, и выстроились в очередь, ожидая раздела захваченных сокровищ.
Гуго, прозванный Плащ Из Шерсти, ценимый Рожером за то, что получил хорошее образование в монастыре и умел читать и писать, подвёл его к телегам, где стояли клетки с голубями.
– Смотри!
– Голуби, и что?
– Как что?! Ведь голуби, выпусти их из клетки, возвращаются домой! Я читал одну давнюю сагу, как войско Хельги, княгини Руси, осадило один непокорный город, но не смогло его взять. Тогда Хельга объявила, что уходит от города, но пусть жители его, принесут ей небольшую дань – по одному голубю с каждого двора. Жители, подивившись тому, что Боги отняли разум у княгини, смеясь, выполнили её просьбу. А Хельга, то же радостная и весёлая, приказала своим воинам привязать к лапкам голубей смоченные в масле тряпки, пучки соломы, поджечь, и отпустить. И подожженные голуби, в неразумении своём, полетели домой, под родные крыши! И пламя объяло весь непокорный город! И жители его, в панике и страхе пытались выбраться из полыхающего огня, где их встречали воины княгини Хельги! Так, эта мудрая женщина, уничтожила весь непокорный город и его жителей!
Рожер и всё его окружение, подивились находчивости и удачливости княгини Руси.
– Славно!
– Хорошая сага!
А Рожер, ещё раз поглядел на клетки с голубями.
– Нет, мы не будем сжигать и уничтожать Палермо. Этот город, нужен нам целым и не повреждённым. А сделаем мы, вот что…
И его воины привязали к лапкам голубей окровавленные тряпки и отпустили домой, чтобы таким образом передать в Палермо весть о разгроме их воинства.
Малатерра пишет: «Воздух в Палермо огласился стенаниями женщин и плачем детей, и печаль царила среди них, когда нормандцы радовались победе».
Битва при Мисилмери стала переломной. С организованным сопротивлением сарацин на Сицилии было покончено. У них был хаос, их охватило глубокое отчаяние. Войско разгромлено, африканские принцы бежали в Тунис, и оставшиеся сицилийские эмиры и беи, в страхе заперлись по своим городам и крепостям, ожидая дальнейшего наступления нормандцев.
Глава седьмая
Роберт решил, раз и навсегда покончить с владениями византийцев в Италии.
– Пора уже, вышвырнуть к чертям собачьим, этих долбанных греков! Ведь это НАША земля! Так и освободим нашу землю от подлых и коварных византийцев!
Прошло пятьдесят лет, с года появления первых нормандцев на этих землях. И все эти годы, неприступный и грозный город-крепость Бари, был главным оплотом и опорой византийцев в Южной Италии. Именно отсюда, они плели свои интриги и заговоры, именно отсюда, византийское войско ходило в походы и набеги на владения нормандцев, и пока Бари был греческим, всё остальное население Южной Италии, казалось бы, выказавшее покорность нормандцам, нет, нет, да и поглядывало в сторону его высоченных стен. А ну как вернуться византийцы? А ну как, владычеству нормандцев на этих землях придёт конец? Что нам тогда скажут из Константинополя? Как к нам отнесутся? И отсюда следовало, что пока существуют в Италии владения византийцев, нормандцам нельзя спать спокойно и полагаться на верность и преданность своих поданных.
За эти годы, византийцы ещё более укрепили, и без того мощные, оборонительные сооружения Бари. Город стоял на узком мысу, далеко вдававшемся в море, а узкий перешеек, ведущий к нему, византийцы перегородили, возведя стену, выкопав ров, построив башни, устроив засеки. В гарнизоне города и в башнях, было полно лучников, стояли, управляемые искусными греческими инженерами камнемётные машины и баллисты, и самое страшное – трубки, изрыгающие греческий огонь (Греческий огонь – горючая смесь, применяющаяся византийцами в военных целях. Точный состав греческого огня неизвестен до сих пор. Предположительно, это была смесь серы, жира, масла, негашеной извести, сырой нефти, селитры, фосфида кальция. Его нельзя было затушить ничем, пока смесь, уничтожая всё, не выгорит сама. Горел он даже на воде, и посему широко применялся в византийском флоте).
Бари был неприступен, припасов было вдоволь, гарнизон силён, вооружилось и многочисленное городское ополчение, и зная обшеизвестную жадность Гвискара, веселясь, они прохаживаясь по крепостной стене, подбрасывали в воздух разные драгоценные вещи, серебряными и золотыми блюдами пускали в глаза нормандцам солнечных зайчиков.
– Эй, ты, Гвискар, иди, и возьми, что видишь! Попробуй, забери наши сокровища! Их у нас много!
Роберт не оставался в долгу, и гарцуя на коне у крепостной стены, покрикивал:
– Я благодарен вам за то, что вы так хорошо сберегаете то, что скоро будет принадлежать мне! Когда я прийду, я избавлю вас от этой обузы!
Веселье византийцев прекратилось, когда со строны моря появились паруса нормандских кораблей.
После неудачи под Палермо, Роберт стал повсюду собирать корабли и нанимать на службу мореходов. И теперь, корабли нормандцев, на виду притихших жителей Бари, выстроились в ряд, перегородив путь в гавань города. Крайние суда были намертво пришвартованы к хорошо укреплённым пирсам, а все остальные корабли, соеденины между собой специально выкованной для этого огромной цепью.
И напротив крепостной стены Бари, Роберт приказал возвести свою стену и заграждения, полностью перегородив весь мыс.
Так, 5 августа 1068 года, началась осада Бари.
Глава восьмая
Нуждаясь в людях, в любых союзниках, Роберт, забыв недавнюю вражду, призвал присоединиться к нему всех нормандцев и лангобардов Южной Италии. И недавние враги, вложив мечи в ножны, потянулись под знамёна герцога Апулии. Был выпущен из темницы Абеляр Отвиль. Пришёл с повинной головой его брат Герман. Прислал отряд своих воинов князь Капуи Ричард Дренго. Пришли отряды наёмников. Даже старый Гвилим Спайк, после ранения полученного в Черами ходивший скособоченным, прижимая руки к груди, а теперь владеющий школой лучников в Мессине, привел под Бари своих лучших учеников.
– Каждый из них, бьёт белку в глаз! – с гордостью сказал Гвилим Спайк.
И Роберт тепло поблагодарил старика за великолепных лучников.
Кроме Бари, надо было вышвырнуть греков и с «пятки Апулии», с захваченных ими городов Бриндизи, Таранто, Касталланета, и других. Это дело Роберт поручил своим недавно прощённым племянникам – Готфриду де Конверсано и Роберту де Монтескальозо.
Но главным был Бари…
Роберт, кусая от досады губы, видел, как его воины, качнулись сначала влево, затем вправо, спасаясь от обстрела. Огромный камень, выпущенный из катапульты, прочертив в небе дугу, бахнул прямо всередину, сразу же убив и покалечив с десяток людей. Стрела из баллисты, почти целое бревно, снесло кому-то голову, а затем убило ещё двоих.
– Усильте Вильгельма, – бросил он, и сыновья Готфрида – Роберт де Лорителло и Вильгельм ди Тироло, кинулись со своими воинами на помощь дяде Вильгельму.
Ярко вспыхнув, загорелась осадная башня, и объятые пламенем люди, страшно крича, прыгали вниз.
Отряд Роберта, графа Лучеры, подобрался вплотную к одной из башен, но её защитники, обрушили им на голову кипящую смолу.
На щите, воины пронесли тяжело раненного Ричарда ди Моттолу.
Крепко выругавшись, Роберт сам бросился в атаку. Ему удалось счастливо преодолеть простреливаемый участок, и укрыться под навесом тарана, застрявшего во рву. Защитники Бари, били по тарану горящими стрелами, и много их уже истыкало его крышу. Но пока, мокрые кожи и шкуры спасали от возгорания.
– Что, мои храбрые воины, так и будем здесь торчать, ожидая пока эта хрень загорится и чёртовы греки перестреляют нас как куропаток? А? Что засели здесь? Давайте, кто кишкой крепок, вперёд, за мной!
И прикрываясь щитом, он первым кинулся к обшитой железом дубовой двери башни, и остервенело принялся рубить её топором. Подбешавшие воины поддержали его, и навались на дверь, мечами, топорами, копьями, палицами, рубя и кромсая её.
Видимо у защитников башни закончился кипяток и горячая смола, и они ничего не вылили им на головы, швыряя только камни, копья и стреляя из луков.
Рядом с Робертом падали убитые и раненные, но он, не обращая на это внимания, продолжал рубить дверь. И она не выдержала.
Преодолев баррикаду у входа, они шаг за шагом, стали подыматься по узкой лестнице, преодолевая отчаянное сопротивление защитников.
Роберт шёл впереди, беспощадно рубя всех.
Пощады никто и не просил, милости не требовал. Гарнизон башни, состоявший из славян – болгар и сербов, до конца выполнил свой долг, и только когда пал последний защитник, башня была взята.
Первая башня, из десятка других, прикрывающих подступы к стене Бари.
Глава девятая
Наступила зима, а неприступный Бари не сдавался. Воины раздосованные долгой осадой, начинали ворчать. Надо было позаботиться о тёплых вещах для них, о пище, о дровах для костров и дереве, для строительства хижин, и о многом другом. И всегда жадный до денег Роберт, проявил невиданную щедрость, на свои средства закупая всё необходимое для нужд войска, давая щедрые подачки своим вассалам, только бы удержать их на месте, пригоняя целые стада скота и обозы с припасами, лишь бы воины были сыты, довольны и не мёрзли.
– Бари должен быть взят! Во что бы то ни стало! – постоянно твердил он.
Весной 1069 года в море показался византийский флот, шедший с подкреплениями и припасами для осаждённого города.
Не было рядом опытного в морском деле Готфрида Риделя, и Роберт, поколебавшись, доверил свой флот Готфриду, графу Трани и Рудольфу Муллене, графу Бояно.
– На вас вся надежда! Надо не пропустить сюда этих долбанных греков!
Первые попытки были неудачными, но всё же, графу Трани и графу Бояно удалось перехватить византийский флот и в сражении у Монополи потопить 12 судов.
Византийцы, плюнув на потери, оставив на поживу нормандцам тихоходные корабли, пошли вперёд, и части их судов удалось прорвать кордон и войти в гавань Бари.
В лагере нормандцев, с гневом и досадой слушали доносившиеся из города шумные звуки триумфа и ликования.
– Император не забыл нас! В Константинополе помнят о нас! Пусть эти варвары, хоть до скончания веков стоят под стенами, им не взять нашего города! Слава императору! Слава! Многие лета!
Вскоре гнев и досада в лагере нормандцев сменились унынием.
– Ведь если мы не можем обеспечить полную блокаду Бари, если греки и впредь будут доставлять в город подкрепления и припасы, то этот чёртовый город будет держаться годами! Нам не взять его! – сначала шёпотом, а затем и громко, открыто, твердили скептики.
Но Роберт был непреклонен и не думал отступать.
Осада продолжалась.
Закончился год 1069-й. Почти прошёл и 1070-й год. Бари не сдавался и был непоколебим в своей стойкости и мужестве, хотя в городе уже и ощущался недостаток в людях, и остро, в съестных припасах. Начались эпидемии и смерти от голода. В одной из вылазок, был убит катепан Бари Михаил Маврикий. Умер и следующий катепан – Авартутелис. Оборону города возглавил стойкий и опытный военачальник Стефан Патеранос.
Все эти годы, у стен неприступного Бари, терпели лишения и нормандцы. Вся местность вокруг города, была полностью разорена. Из-за большого скопления людей, лагерь нормандцев был загажен испражнениями людей и животных, и ежедневно, десятками и сотнями, здесь же хоронили умерших от ран, болезней, голода и холода, что ещё больше усиливало эпидемии. Все атаки нормандцев на стены и башни Бари, отбивались осаждёнными, с большим для них уроном. Воины роптали, дезертировали, дисциплина падала, вассалы, уставшие от войны, косо и враждебно смотрели на Роберта.
Штурмом взять Бари было невозможно, но и отступить было нельзя. Роберт, всё что у него было, кинул сейчас на кон – свою удачу, свою славу, свой талант полководца, и авторитет правителя, который если и ставит цели, то знает, как их добиться. Отступать было нельзя!
Роберт подозвал к себе Ансальдо ди Патти.
– Я знаю, у тебя есть в городе, есть свой человек. Сведения, которые ты мне поставляешь, не просто слухи от перебежчиков и пленных.
– Да, Ваша милость герцог. Его зовут Аргириццо. Весьма опытный и надёжный человек.
– Тогда, слушай. Пускай он, не жалея золота, беря сколько надо у евреев-ростовщиков, начинает снабжать городскую чернь хлебом. Пусть, раздаёт его бесплатно…
– Но, Ваша милость герцог, голод, наш надёжный союзник.
– Не перебивай! Голод… Мне надо город, полный жителями, которые будут прославлять моё имя, а не город, заваленный трупами. Пусть твой Аргириццо, раздавая хлеб, говорит, что герцог Апулии Роберт Отвиль, будет милостив ко всем, если город сдастся добровольно, что не будет в Бари грабежей и насилия, и что всем жителям, сохранят их жизни и имущество.
Ди Патти, выслушав приказ Роберта, кивнул головой.
Глава десятая
– Этот грек был беден, и не мог наскрести денег на приданное своим трём дочерям, и посему, решил извлечь доход из их красоты, – нараспев, речитативом, рассказывал историю о Святом Николае Чудотворце Маркус Бриан.
Роберт, хмыкнул, когда представил себе, как этот горе-папаша, отдаёт своих дочерей в проститутки, торгуя их красотой и телами.
– Но Николоай Угодник, узнав об этом, решил помочь девицам. Будучи скромным, он тайком, каждую ночь, подбрасывал всем троим, по кошелю с золотом. А когда он попался, когда его обнаружил отец дочерей, и не зная, как отблагодарить благодателя, распростёрся перед ним ниц, Святой Николай сказал, что не его надо благодарить, а Господа Бога, что всё что он делал, он делал по благости и милости Его. А ещё рассказывают о Святом Николае, как он спас…
Роберт наклонился, кормя свою любимую собаку с руки куском мяса, и тут же, над его головой, в бревенчатую стену вонзился брошенный кем-то в распахнутое окно, дротик.
Роберт, искушённый и опытный, упал на пол. Маркус Бриан, от неожиданности и испуга, едва не обмочил свою рясу. И только Ансальдо ди Патти, сидевший рядом и перебиравший бумаги, громко закричал:
– На помощь! Убивают! Спасайте герцога!
В комнату влетел молодой, двадцатилетний, Эбль де Руси.
– Не бойтесь! Я здесь!
А стражники уже волокли, пойманного и избитого убийцу-неудачника.
– Мне, боятся? Кого? – сказал Роберт, вставая, и отряхивая своё платье от соломы и пыли. – Вот этого, червяка?!
Роберт подошёл, и кулаком поднял голову того, кто пару мгновений до этого хотел его убить.
– Кто тебя послал? Молчишь… Ну, ну, молчи. Я найду способ, развязать тебе язык. Лично.
Роберт уже понял, что если покушение исходит от его близкого окружения, то здесь нельзя довериться никому. Надо самому, лично, провести допрос, и выпытать – кто хочет убить его?
Ди Патти, подошёл, и облачённой в перчатку рукой, с трудом вытащил засевший глубоко в стене дротик.
– Остриё отравлено, глядите, покрыто какой-то чёрной слизью. Любая, малейшая царапина, и… смерть…
Эбль де Руси сглотнул, ставший в горле комок (как бы к нему отнеслись другие предводители нормандцев, если бы в день его стражи, убили бы герцога?), а стражники, покрепче сжали руки покусителя и сильно встряхнули его.
– Во, до чего дошли, чёртовы ублюдки, стремящиеся убить меня. Хрен, вам! Хрен! Я уже пережил столько покушений на свою жизнь… Столько… Сколько, Маркус?
Бриан быстро подсчитал, и заикаясь от непроходящего испуга, выдавил:
– Двенадцать… Это, тринадцатое.
– Во! Тринадцать! Уже тринадцать раз, всякие падлы, вроде тебя, хотели убить меня! Травили, стреляли, подсылали убийц, устраивали покушения! А хрен вам! Я всё ещё жив! И буду жить долго, на страх и погибель, всех своих врагов! Вот вам, а не Роберт Гвискар! Скоты! Ублюдочные твари! Подлые убийцы! Хрен, вам!
Допрос с пристрастием показал, что убийцу подослал катепан Бари Стефан Патеранос. Были выявлены в нормандском лагере и люди, помогавшие ему (к счастью, никого из близкого окружения Роберта). Всех их, Роберт приказал посадить на кол, и выставить возле городской стены, чтобы Патеранос видел, что покушение провалилось, и что ему не на что надеяться.
Ди Патти, тихонько ступая, приблизился к герцогу, который мрачным взором оглядывал стены неприступного Бари.
– Есть сведения, Ваша милость герцог, что Патеранос, послал корабль в Константинополь, просить у императора помощь. И, говорят, что она идёт сюда. Два десятка кораблей, с воинами и припасами.
Роберт склонил голову, размышляя.
– Пошли за Рожером… Пусть мчится сюда, пусть оставит все дела на Сицилии, пусть берёт воинов, всех, кого можно, пусть берёт все корабли, которые ему удалось собрать, и пусть он, не мешкая, идёт сюда. Маркус, – подозвал Роберт Бриана, – в ведь это Николай Чудотворец, спас меня… Тогда в Козенце меня спас, Святой Матфей, а теперь вот, Святой Николай… Его рука… Божья длань… Божья воля, хранит меня. Есть ли мощи Святого Николая Угодника? Где они?
– В городке Мира. Там…
– Мы перезахороним мощи этого великого Святого, спасшего мою жизнь. Его Чудотворные мощи будут храниться здесь, в Бари.
– Византийцы, не отдадут…
– К чёрту, византийцев! Моглила Николая Чудотворца, его мощи, будут здесь, в Бари! Я сказал!
Глава одиннадцатая
Византийский военачальник Никифор Карантенос, возглавлявший оборону Бриндизия, обманом, якобы сдавая город, притворно отступил, и когда опьянённые радостной победой нормандцы ворвались за его стены, неожиданно напал на них.
– Назад! Назад! – потрясая мечами, кричали Готфрид де Конверсано и Роберт де Монтескальозо, и им хоть и с трудом, но удалось вывести остатки своих воинов из западни.
По приказу Никифора Карантеноса, сотни бородатых голов нормандцев, убитых в бою и казнённых по его приказу, были выставлены на кольях на стенах Бриндизия. Головы наиболее знатных нормандцев, Карантенос, велев забальзамировать, отправил в дар императору Роману IV Диогену.
Разозлённые таким коварством нормандцы, получив подкрепления от Роберта Гвискара, пошли на штурм Бриндизия. И несмотря на большие потери, город был взят! Мстя за обман, за пережитый здесь ужас и позор поражения, они устроили в Бриндизи страшную резню, нещадя никого, ни старого, ни малого. Только Никифору Карантеносу, его телохранителям и свите, удалось прорваться в гавань и уйти на кораблях в Грецию.
Рожер, с флотом, прибыл к Бари, ранней весной 1071 года. К этому времени нормандцы покончили с владычеством Византийской империи в Италии, повсюду, кроме Бари.
– Увяз ты тут крепко, Роберт, твои враги, этому рады.
– Я заставлю их не радоваться, а рыдать от горя!
– Земля слухами полнится, будто Дренго, кругами ходит около Салерно, облизываясь, словно кот на сметану.
– Знаю, слышал, – скрипнул с досады зубами Роберт. – Но он не посмеет.
Рожер вздохнул.
– Эх, для иных целей я собирал этот флот и людей. Я думал идти на Палермо.
– Пойдём, Рожер, пойдём! Всенепременно пойдём, брат мой! Вместе пойдём! Ведь цели и враги у нас, общие!
– Да, конечно, возьмём Бари, и двинемся на Палермо…
– Обещаю!
– А что в мире делается?
– Хм, король Хорватии Петер Крешимир заключил мирный договор с греками, по которому побережье Адриатики отходит ему, а греки отступают. Теперь у нас, на том берегу моря, новый, не то враг, не то союзник. Я приказал ди Патти послать ко двору короля Хорватии людей, и держать меня в курсе. Пропасть, между папой и императором, растёт. Папа Александр II отклонил ходатайство императора Генриха IV, о разводе с Бертой Савойской…
– Какого? Я слышал о Берте, говорят, что она молода и прекрасна, и любит Генриха.
– Ему этого мало. Генрих имеет несколько любовниц, и если слышит, что где-то есть молодая и красивая женщина, требует доставить её себе, даже путём насилия. Епископ Пётр Дамиани обвинил императора в безнравственности, и от имени папы, отклонил его просьбу о разводе.
– А слухи о том, что Генрих якобы изнасиловал свою сестру Адельгейду, аббатису Квендлинбурга?
– Оставим это на совести Генриха. Не это главное. Папство, круто забирает власть в империи, повсюду насаждая своих епископов и аббатов, и это Генриху не по нутру, и он ищет малейший повод, идёт на обострении конфликта, чтобы сбросить оковы папства, чтобы, если он император, самому править в своей Империи. В прошлом году, он попробовал поставить архиепископом Милана своего человека, некоего Готфрида Кастильоне, а папа, выдвинул своего – Аттоне.
– А мы? Что мы?
– Мы? Мы, преданные и верные вассалы Его Святейшества папы римского.
– И что, нам, под знаменем папы, предстоит война с империей?
– Не знаю… Как Бог даст…
Глава двенадцатая
– Лучше жить под нормандцами, чем подыхать от голода! Чем нам кормить своих детей, Патеранос? Где хлеб? Где обещанная помощь от императора? Вот уже более двух лет, мы, день за днём, рискуем своими жизнями, терпим нужду, лишения, голод и холод. Хватит! Настрадались! Довольно! Давай хлеба, или открывай ворота!
Мрачным взором оглядывал катепан толпу, собравшуюся на базарной площади города. Дать бы им! Разогнать бы этих изменников! Стоптать конями! Поднять на копья! Казнить! Утыкать их головами улицы города, чтобы другим падлам, неповадно была сама мысь о предательстве! Он оглядел два десятка своих, оставшихся в строю кавалеристов, и с полсотни пеших воинов, на которых он мог ещё положиться и которым мог ещё доверять. И увидел, такие же, как и у горожан, измождённые и усталые лицами своих воинов, увидел, как их шатает от голода, и откинул эти мысли.
– Сдавай город! Сдавай город! Сдавай город! – кричала у ног его коня обезумевшая старуха, чьи длинные, косматые и седые волосы, её лохмотья, развевал холодный ветер.
Тронув шпорами бока коня, Стефан Патеранос столкнул старуху прямо в грязь, едва не стоптав копытами.
– Побойся Бога, Патеранос! Ведь это вдова Михаила Маврикия! Её муж геройски погиб, защищая наш город, а на днях, от голода, умерли дети!
– Пресвятая Богородица, накажет тебя за такое кощунство!
Патеранос обернулся в седле, и действительно узнал, в копошащейся в грязи, жалобно подвывающей старухе, Анну, былую красавицу Бари, жену катепана Михаила Маврикия.
– Да что там с ним разговаривать! Бей его!
– Бей!
В Патераноса полетели комья грязи, камни и нечистоты.
Прикрывшись щитами, огродившись копьями, катепану и его воинам удалось пройти сквозь беснующуюся толпу, укрывшись в одной из городских башен.
Аргириццо, стоя в стороне, до конца досмотрел, всё это, и улыбнулся. Недавно он получил новый приказ от Ансальдо ди Патти – чтобы совсем покорить жителей Бари, и склонить их на свою сторону, Роберт Отвиль повелел, бесплатно выдавать, вместе с мукой и по щепотке дорогой соли. Аргириццо, давно, ещё в самом начале осады, столковавшись с купцами-евреями, скупил львиную долю продовольственных запасов Бари. И сейчас, щедро раздавал хлеб и соль на площадях и улицах города, не помногу, а так, чтобы жители, не протянули ноги от голода.
Ищейки Патераноса, рыскали по городу, стараясь поймать его, но Аргириццо, уже купивший с потрохами, за солидный куш, нескольких людей из окружения катепана, заранее был извещён о готовящихся облавах, и каждый раз, благополучно ускользал из расставленных сетей.
Раздав продукты паре сотен дюдей, Аргириццо говорил, что завтра привезёт больше, что хлеб получат другие, но в постоянной толкотне, давке, криках и драках, пропитание себе добывали наиболее сильные и дерзкие. Те же, кто был слаб, умирали от голода. И каждый раз, Аргириццо, не забывал напомнить жителям Бари, что во всех их бедах повинен катепан и император, бросивший их на произвол судьбы, и что им, надо молиться на доброту герцога Апулии, заботящегося о бедных и заблудших жителях Бари.
В марте 1071 года, безумной радостью зажглись глаза барийцев, когда они увидели в море паруса кораблей. И какое-же было их разочарование и отчаяние, когда они поняли, что это корабли нормандцев. Флот Рожера Отвиля подошёл к Бари.
Глава тринадцатая
– Надо ждать их здесь!
– Византийцы уже прорвали раз твою оборону, и пройдут снова! У них есть дромоны, плюющиеся огнём! Надо встретить их в море, подальше от Бари, и разгромить там! Я, готов!
Роберт боялся в этом признаться самому себе, но он не хотел рисковать жизнью брата, единого с ним по духу и мышлению, и посылать его в бой. «Он такой же как я. Другие мои братья, не такие. Рожер, он…». Тоской заволокло глаза Роберта, и сжалось сердце.
– С Богом, брат мой! Да прибудет с тобой крестная сила! Я буду молиться за тебя!
– Мы все будем молиться, о ниспослании вам победы! – уловив момент, громко сказал Маркус Бриан, и поймал одобрение во взоре Роберта.
И нормандцы, и жители Бари, вышли на берег моря и на городские стены, наблюдая, кто с тревогой, кто с надеждой, как два флота – нормандский и византийский, сближаются, готовясь к битве.
Византийский флот вёл злейший враг Роберта – Жоселин из Мольфетты, пригревшийся в империи и даже получивший титул герцога Коринфа. Его два десятка кораблей, тяжело груженных припасами, с тысячным отрядом воинов на бортах, впереди, огромные и грозные дромоны, мерно взбивая морские волны вёслами, приближались к Бари, неся жителям избавление от бед и несчастий.
Нормандцам, измученным долгой осадой, во что бы то нестало требовалось не допустить врага в город, и от желающих отправиться в это рискованное дело, испытать свою судьбу и удачу на море, не было отбоя. И Рожер отбирал только испытанных, проверенных в боях, славных воинов, ветеранов множества битв.
Византийцы, издалека начали обстреливать нормандские корабли из метательных орудий, стоявших в башнях на дромонах. Камни, вызывая фонтаны воды, начали падать в море. Небо заполнили сотни летящих стрел.
– Не подходите ближе! Берегись греческого огня! – кричал Рожер, стоя на носу своего корабля, прикрывшись от обстрела щитом. – Окружай их! Обходи!
Роберт, кусая губы, волнуясь за Рожера, мрачной тучей ходил по берегу, глядя на идущую дадеко в море битву. Даже сюда долетали её звуки – лязг железа и крики.
– Ох, ты! – выдохнули все, когда один из нормандских кораблей, попал под удар греческого огня, и враз вспыхнул, от носа до кормы. Второй, на котором 150 тяжеловооружённых воинов собрались у одного борта, перевернулся, и море, поглотило всех. Третий, с пробоиной в борту тонул, и наиболее зоркие, плача от горя, видели руки и головы, барахтающихся в воде и тонущих своих братьев и побратимов. Роберт упал на колени, и обратив взор к небесам, начал горячо молиться, о сохранении жизни его брату. Некстати вспомнилось, что море уже забрало у него одного брата, Можера, и… «Неужели снова? Господи, не допусти! Спаси и сохрани жизнь раба твоего Рожера, на зыбких водах! Николай Угодник, защитник и покровитель моряков, к тебе взываю!».
Рожер был живой, целый и невридимый. Собрав группу кораблей, он повёл их на флагманский дромон Жоселина из Мольфетты, который легко было различить по двум фонарям на мачтах.
Гребцы налегли на вёсла, и под обстрелом, под огнём, им удалось подобраться к бортам корабля Жоселина.
Безумная, отчаянная, дикая и страшная рубка на тесной палубе, и вот, Жоселин из Мольфетты повержен. Встав на одно колено и склонив голову, он протянул Рожеру Отвилю свой меч, сдаваясь.
– Смотрите! Смотрите!
Все собравшиеся на берегу, с тревожным ожиданием стали смотреть на приближающийся к берегу корабль, с обгорелыми бортами, со срубленной мачтой, на палубе которого, вповалку лежали убитые и раненные. Роберт узнал корабль брата, и прикрыл глаза, ожидая самого худшего.
– Победа! Победа! Победа! Роберт, победа! – встав на носу корабля, радостно кричал Рожер, размахивая шлемом.
– Победа! Победа! Победа! – подхватили на берегу крик Рожера.
– Смотри, какого гостя, я тебе привёл! – и Рожер, спрыгнув на берег, горячо и тепло обнял старшего брата, кинувшегося ему на грудь. А позади него, воины, скинули на берег Жоселина из Мольфетты. – Во, полюбуйся, какой подарок.
Выплёвывая набившийся в рот песок, Жоселин из Мольфетты жалобно-просящим взором смотрел на братьев Отвилей.
Дорого обошлась эта победа нормандцам. Много славных воинов, пало в битве, сгинув в пучине морской. Но и византийцы потерпели сокрушительное поражение. Десять их кораблей было захвачено или потоплено, остальные ушли, и не один, так и не сумел пробиться в гавань Бари.
Ещё пару недель, в отчаянии, доходившем до безумия, держался Бари. Люди сотнями умирали от голода. Толпы, осаждали дворец катепана, а огромная масса людская, двинулась к дому Аргириццо, требуя хлеба.
Тогда Аргириццо, со своими сторонниками, захватил одну из главных городских башен, и оттуда послал сигнал герцогу Апулии.
Отчаянный отряд молодых нормандцев, бесстрашно взобравшихся по высоченной стене, возглавил Ричард ди Мотолла. А уже 16 апреля 1071 года, Роберт, совместно с Рожером, торжественно проехал по улицам покорённого Бари.
Так, после двух лет и десяти месяцев осады, пал последний оплот Византийской империи в Италии, город-крепость Бари. В этот день, накануне Вербного воскресенья, её знамёна, развевались здесь в последний раз.
Роберт сдержал своё слово, и с жителями покорённого Бари обошлись милосердно, сохранив им жизни и имущество. В милости своей, Роберт даже вернул им часть земель в окрестностях города, где уже начали обживаться нормандцы и лангобарды.
И именно Бари, Роберт сделал новой столицей своего герцогства, поселив здесь Сишельгаиту с детьми, разместив тут свой двор.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Огромный, роскошный и величественный Константинополь поражал взор и будил воображение. Всё здесь вызывало восторг и восхищение, и нормандцы, только и успевали вертеть головами, дивясь тесноте судов в гавани, бесчисленным купеческим караванам у ворот, разнообразию товаров со всего света на многочисленных рынках, толпам разноплеменного и многоязыкого люда на улицах, смотрели на прекрасные дворцы, многоэтажные дома, осеняли себя крёстным знамением у церквей, стоявших чуть ли не каждом углу. С ранних лет, от своих дедов и отцов, они слышали об этом городе, об истинной столице Великой Империи, равного которому, нет другого города в мире. С молоком матерей впитывали они сказания о его богатстве и роскоши. Раскрыв рты, слушали они саги, о походах героев и воинов прошлого, к Миклагарду-Константинополю. И вот они здесь…
– Бога-а-атый, город, – протянул Бертран Жиру, окинув своим единственным глазом убранство лавки торговца ювелирными изделиями и украшениями.
– Вот бы мне такую! – аж присев от восхищения, шептал Гуго из Ории, разглядывая украшенную драгоценными каменьями саблю из Дамаска.
Его младший брат Синибальд, якобы прицениваясь, застрял в лавке торговца одеждой, примеряя на себе шитые золотом и серебром платья, накидывая плащи, отороченные мехом, вертясь перед до блеска начищенным листом бронзы, любуясь собою.
– Всё это, будет наше! Наше! Если поведём себя с умом! – неожиданно зло выкрикнул их десятник Роберт Изиньи. – Все эти богатства, будут наши! Дайте только срок!
Да, столица, укрытая за тремя рядами высоких и мощных стен, процветала и богатела. Хотя и здесь частенько бывали жестокие дворцовые перевороты, кровавые уличные восстания городской бедноты, на смерть грызлись за власть различные придворные группировки и фамилии знати, но всё-таки, Константинополь процветал. А вот окраины империи, стояли обезлюдившие и разорённые, постоянно подвергаясь нападениям врагов.
Развращённые и изнеженные ромеи не желали воевать, защищать свою империю, свои дома, свои семьи, свои богатства и земли. Погрязнув в неге и роскоши, они готовы были платить любые деньги для закупа наёмников, целиком и полностью полагаясь на них, на их воинские умения, совершенно не задумываясь о последствиях, и к чему это может их привести.
– А чего я пойду воевать? Мне что, делать более нечего? Зачем мне подставлять свою голову и рисковать жизнью? У меня дом, семья, э-вон, жена с детишками, какая-никакая, а есть торговлишка. Доход приносит, и то ладно. Сосед вон, конюшни чистит на ипподроме, завсегда на виду у знати, которая приходит полюбоваться на лошадок. Отсюда и прибыль неплохую имеет. А братец мой, страшно подумать, писцом-секретарём у самого Михаила Пселла! И с чего это ради мы пойдём на войну? Это уж без нас. Что мы там забыли и не видели? Пусть другие воюют! А я, исправно внёс особый налог на наёмников, вот они пусть и идут, обороняют меня. Или там чернь, и всякая голь, у которой нет ни черта, идёт воевать.
И наёмники отовсюду стекались под знамёна Византийской империи, но только служили и воевали они, не ради её чести и славы, а только за щедрую плату.
Рожер Криспин, Руссель де Бейль, а с ними и почти две сотни нормандцев, были тепло и радушно встречены в Константинополе. Правда они не попали на приём (как им обещали в Италии) к тяжело больному, находящемуся при смерти императору Константину X Дуке, но были прям таки со всех сторон, обласканы его ближайшими сановниками. На жильё им определили хороший дом, с большим садом и фонтанами, а к услугам их, было предоставлено всё, чего бы они не пожелали – изысканная еда, вино, пиво и столетние меды, искусные в любви женщины, богатые одежды, добротные доспехи и хорошее оружие. Плата не заставила себя ждать, и золото и серебро рекой потекло к ним.
Радостные нормандцы, гордясь своей удачей, жили в достатке, устраивали пиры, бродили по Константинополю, восхищаясь его красотами, задирались с городской стражей, или устраивали стычки с другими отрядами наёмников.
Но за всё надо платить, в данном случае жизнью и кровью, и дав нормандцам немного насладиться жизнью, их позвали послужить империи на её дальних рубежах.
Глава вторая
– Я дам тебе три сотни лёгкой конницы, отряд лучников-русинов, половецких конных лучников, и отряды скутатов (тяжёлая пехота). Ты должен пройти в верховья Ефрата, и разведать, нет ли там сельджуков.
Рожер Криспин оттёр с усталого лица пот и грязь, и посмотрел на своих изнурённых воинов, изнывающих от жары. Три дня, не слезая с сёдел, под палящими лучами солнца, терпя жару и жажду, они добирались сюда из Сирии, в лагерь императора, надеясь на заслуженный отдых, а тут, снова в поход.
Сам Роман Диоген, сидел в тени разбитого навеса, обнажённый по пояс, а сведующий в таких делах раб, массировал его плечи, разминая мышцы императора. Другой слуга, в небольшой ванночке, готовил благовония для умащивания его тела.
Воин по натуре и в душе, волею судьбы и случая ставший императором, Роман Диоген был далёк от чопорного, веками установленного церемониала, которым окружали себя императоры до него, и частенько принимал своих подданных, вот так вот, запросто.
Криспин посмотрел в сытое, довольное лицо императора, стараясь поймать его взгляд, но увидел только закрытые от удовольствия глаза и блуждающую по губам улыбку.
А в это время, испытанный и верный товарищ Криспина, его старый боевой конь, уставший и изнурённый не менее своего хозяина, помотал низко опущенной головой, хвостом отгоняя жалящих слепней, тихо заржал, и пал, сначала на передние ноги, а потом повалился на бок. Он хотел подняться, подымал голову, жалобно ржал, зовя хозяина и друга, но не в силах это сделать, снова и снова валился на землю.
Отвернувшись, Криспин плакал, глядя на мучительную агонию своего коня.
Шум, поднявшийся среди нормандцев, извлёк императора из сладкой истомы.
– Что там?
– Мой конь пал…
– А-а-а, я дам тебе другого, и ты должен немедля отправиться к верховьям Ефрата. Если повстречаешь сельджуков, шли мне гонца, и атакуй, слышишь, атакуй, этих паршивых псов!
Извратила, пока недолгая императорская власть Романа Диогена. Раннее он, как воин воину, посочувствовал бы собрату, потерявшему боевого коня, а сейчас, сразу же и позабыл об этом, вновь погрузившись в удовольствие от массажа.
Криспин нахмурился, и вышел из-под навеса к своим нормандцам.
– На конь, воины! Едем к чёрту на рога, бить сельджуков! Поторапливайся! Давай живей! Эй, ты, чего разлёгся?! Быстрее сади свой тощий зад в седло! За мной, пошли!
Когда они достаточно далеко отъехали от лагеря императора, к Криспину приблизился Руссель де Бейль.
– И что, так и будем мы, до скончания века, по горам мотаться?
Криспин помрачнел ещё больше.
– А что ты предлагаешь?
За де Бейлья ответил Роберт Изиньи, ехавший следом.
– Император задолжал нам! Вот уже скоро год, как мы не получали жалованье!
– Поизносились все, исхудали! – закричал молодой Синибальд.
Его старший брат Гуго из Ории, кричал тоже:
– Лошади овса не видели, да и мы, забыли, когда ели и пили досыта!
– А император обещал нам, снабжать припасами и не задерживать выплату серебра! – гарцуя на коне, распялив рот, гневно кричал одноглазый Бертран Жиру.
Криспин покасился на предводителя половецкой конницы, спокойно, словно не слыша криков, закрыв глаза, покачивающегося в седле.
– Они пойдут за нами, им тоже осточертела служба императору! Да и комит скутатов, я с ним разговаривал, поддержит нас! – наклонившись к Криспину, в самое ему ухо, кричал де Бейль.
– А русы?
Рассыпавшись влево и вправо от горной дороги, бодро вышагивал отряд лучников-русов.
– Э-э-э, эти не знаю… Их командир Свитовид, баран бараном. Ничего не говорит, а только улыбается, олух.
– Да разве они могут нам помешать? Их всего меньше сотни. Нападём внезапно, да и стопчем конями к чертям собачьим! – как всегда злой, сказал Роберт Изиньи.
Но Криспин пока колебался поднимать бунт против империи и императора. За него всё решил случай.
Глава третья
Навстречу, в густом облаке пыли, шёл небольшой караван.
– Это ещё кого черти несут? – бросил Изиньи, и крепко выругался.
Криспин, де Бейль, а за ними и все остальные, пришпорили коней.
Три десятка воинов, окружив две повозки, изготовились к бою, встав за щитами. Позади них, стояли с десяток лучников.
– Хвала небесам! Я вижу знамя императора!
И невысокий, маленький и тучный всадник, смешно сидя в седле, потрусил к нормандцам. В приветствии, он поднял вверх правую руку.
– Слава Иисусу Христу!
– Во веки веков! – ответил подъезжая ближе заинтересованный Рожер Криспин.
– Я логофет (высший чиновник императорской или патриаршей канцелярии в Византии) Григорий Гаврас, следую к императору из Ардзн-Рума (соврм. г. Эрзурум в Турции). Там турки! Они захватили город, и убили 140 тысяч его жителей!
Предводитель половцев, зацокал языком и покачал головой, увидя у одной из повозок великолепного белого скакуна, с густой шёлковой гривой, с мощной грудью и длинными, стройными ногами.
– Ох! Ох! Ох! – заохал он. – Какой хороший конь! Ох, ох, ох!
А молодой Синибальд, узрел в одной из повозок, мелькнувшее девичье личико.
– Ого! – присвистнул он, и пригладив усы, улыбаясь, попробовал подъехать ближе.
Между тем, логофет Григорий Гаврас, продолжал говорить Криспину:
– Я требую, чтобы вы дали мне людей. Я должен, как можно быстрее, добраться до императора. Тут неспокойно, бунтуют армяне, турки шныряют повсюду, и ради моего благополучия…
– Та ты что! Он требует! Глядите, на этого жирного и важного индюка! Он требует! – закричал в самое лицо логофету Роберт Изиньи.
Гаврас замолчал на полуслове и отшатнулся.
Воины попрежнему окружали повозки, и остановили Синибальда.
– Стой! Нельзя! Назад!
– Да ты что, отойди, я только взгляну на эту прелестницу! – и он попытался пролезть сквозь ряды охранников.
Тогда один из них, попытался остановить его, ткнув копьём в грудь.
– Ах ты, твою мать, брата моего бить?! – и Гуго из Ории обрушил на голову стражника свой топор.
– Бей их! Убивай! – закричал Роберт Изиньи, и с плеча рубанул логофета.
Свитовид, командир лучников-русов, было кинулся вперёд, чтобы попытаться вразумить и остановить мятежников, но увидя, что всё зашло слишком далеко, что нормандцы и половцы, начали избивать воинов логофета, отошёл к своим лучникам.
– Это измена! А мы, присягали императору, давали клятву на мече, верой и правдой служить ему! Честь, други мои, дороже жизни! Бей мятежников!
И разящие стрелы обрушился на изменников.
Рухнул, пронзённый стрелами, конь под Рожером Криспином. Две стрелы попали в щит, а третья оцарапала шею Русселю де Бейлью. Заверещал, предводитель половцев, пытавшийся отвязать от повозки белого скакуна, когда ему в спину вонзились три стрелы. У самой повозки, захлёбываясь кровью, плакал Синибальд, царапая пробившую грудь стрелу. Над ним, держа его за руку, склонился его брат Гуго.
Центурии скутатов стояли поодаль, не принимая участия в схватке.
– Воины! За мной! – закричал Роберт Изиньи, и повёл нормандских рыцарей на лучников-русов.
Погибая под копытами коней, под ударами копий и мечей, русы сражались храбро, дорого продавая свои жизни, и много нормандцев и половцев полегло от их руки. Они все погибли, но не один из них, не побежал, не встал на колени, вымаливая пощаду. Уже раненный неоднократно, последним пал Свитовид, когда Бертран Жиру, обойдя сзади, снёс ударом меча его голову.
В повозках нашли два сундука, доверху набитых золотой и серебряной монетой, и драгоценной церковной утварью. Были здесь сложены и дорогие ткани, персидские ковры с пышным ворсом, шлем с насечкой из серебра, меч, с эфесом, усыпанным драгоценными камнями, и многое другое. Большой ворох пергаментных свитков, выбросили в пыль и лужи крови, за ненадобностью. Участь трёх женщин – видимо жены и двух дочерей покойного логофета – решил брошенный жребий.
К Рожеру Криспину и Русселю де Бейлью, твёрдо ступая, с десятком своих воинов, подошёл комит скутариев.
– Здесь, выше в горах, есть Белая крепость. Гарнизон небольшой, и мы можем обосноваться там.
Роберт Изиньи, услышав этот разговор, посмотрел на стоявших в тесном ряду скутариев, и закричав, в сердцах разрубил мечом рулон шёлка, поняв, что добычей придётся делиться и с ними, с не участвовавшими в схватке.
Глава четвёртая
– Кто-то, распространяет в Константинополе слухи, что ты задумал убить свою супругу Евдокию и её сыновей, своих соправителей – Михаила и Константина, – поставив на стол пустой кубок, сказал Никифор Вриенний.
Император Роман Диоген, поморщился.
– Это всё Иоанн Дука, мой враг. Весь его род, ненавидит меня. (Тут, по моему мнению, необходим краткий эскурс в историю Византии. В 1057 году, Исаак Комнин был провозглашён войсками императором. После победы при Никеи, он вынудил отречься от престола императора Михаила VI Стратиотика, и став единственным правителем империи, энергично принялся искоренять, упрочившиеся за предыдущие 30 лет, злоупотребления, видя перед собою только одну цель – вернуть империи величие, которое она имела полвека назад. Он взялся за полномасштабную военную реформу, и добился увеличения армии и её полного финансирования за счёт земельных конфискаций у различных фаворитов и приспособленцев прошлых царствований. Их обширные земельные наделы были отобраны в пользу государства, без всяких выплат денежных компенсаций. Были сокращены и выплаты обширнейшей армии всеразличных чиновников-бюрократов. Покусился он и на церковную собственность, выдержав жестокую борьбу с патриархом Михаилом Керуларием. Но не любимый ни народом, ни церковью, ни аристократией, только одна армия боготворила его, тяжело больной Исаак Комнин, под давлением партии придворной аристократии, во главе которой стоял Михаил Пселл, удалился в монастырь, назначив своим приемником Константина X Дуку. Высшая придворная и земельная аристократия возликовала, и при слабом Константине X, вновь радостно и быстро принялась за старое, опустошая казну и раздирая империю на части. Возвышение Романа Диогена, избрание его императором вызвало недовольство могущественного и знатного семейства Дука. Особенно ярился младший брат покойного Константина X – Иоанн, настраивая против Диогена и своих племянников, сыновей Константина X и соправителей Романа Диогена – Михаила и Константина).
– Тут ещё мятеж франков, этого Криспина, – другой Никифор, Вотаниат, устало потёр глаза.
У Романа Диогена было мало сторонников, и ещё меньше единомышленников и друзей, но вот эти два Никифора – Вриенний и Вотаниат, были одними из них. Им он доверял целиком и полностью, и всегда надеялся, что на них он может положиться и довериться им.
– Подавим… Франков не так много… А Дуки… Мне нужна победа! Победа над турками! Чтобы я вернулся в Константинополь триумфатором! И тогда, я заткну рты всем! Заставлю замолчать всех недовольных, а Дуков, отправлю в ссылку! Подальше от Константинополя.
Захватив Белую крепость, нормандцы и скутарии (половцы, оставшись без предводителя, ушли выбирать нового) ограбили окорестности, обложили данью немногочисленных армянских поселян и пастухов, и совершали рейды вглубь территории, свозя сюда всю захваченную добычу.
– Вот это жизнь! – довольный Бертран Жиру отправил в рот большой кусок овечьего сыра, следом за ним кусок свиной колбасы, и запил всё это молодым вином. – И никаких над тобой начальников, которые командуют и приказывают не знамо что! Живи, и радуйся! – с набитым ртом говорил он.
Напротив него, улыбаясь, сидел Роберт Изиньи, держа за талию, маленькую и хрупкую тринадцатилетнюю армянскую девочку, намедни захваченную в одном из селений.
– Давай сыграем, Роберт, – прожевав, сказал Жиру. – Ставлю вот этот перстень с рубином, против этой молоденькой сучки.
Улыбка сошла с лица Изиньи, и он потрогал рукой золотую цепь, висевшую у него на шее, коснулся пальцами рукояти меча, усыпанного драгоценными камнями.
– А-а-а, на что мне твои цацки! Ставь девку! Будет ублажать меня и греть ночами! – хохотнув, пророкотал Жиру, оглядывая накрытый стол и выбирая, чтобы ещё ухватить.
Золота, серебра, драгоценных камней, дорогих тканей и роскошной одежды у них было много, а вот женщин… Возвращаясь в замок, с перекинутой через седло пленницей, Изиньи видел жадные, плотоядные взгляды воинов, устремлённые на неё. В тени стены, у коновязи, сидели трое скутариев, о чём-то совещавшихся, не сводивших глаз с девочки.
Ох, как не хотелось Роберту расставаться с нею, ставя на кон! Прищурив свой единственный глаз, Бертран смотрел на него, и заметил, как тот, как бы невзначай, коснулся рукояти стоявшего у стола большого топора.
Влетевший в крепость дозорный, заверещал:
– Пропали! Пропали, мы! Всё войско императора, сам император, идёт сюда! Спасайся, кто может!
Ломанувшихся из замка мятежников, остановили два залпа стрел. Единственная дорога, ведущая из замка на равнину, уже была перекрыта византийскими лучниками.
Повинную голову меч не сечёт, и скутарии, во главе со своим комитом, открыли ворота замка.
Хмурые, потупив головы, стояли полторы сотни нормандцев, не глядя на въезжающего в замок императора.
– Что повелеваешь, василевс, казнить этих изменников?! – и Никифор Вотаниат уже готов был дать сигнал своим армянским телохранителям.
– Нет. Если я велю казнить этих, то где я возьму других? Разве после этого, придут ко мне другие франки?
Роберт Изиньи, с пеной у рта, кричал и ругался. Его с трудом удерживали четверо рослых византийских воинов.
– Ну, хотя бы прикажи распять вот этого, бесноватого.
– Нет, его злость и ярость, пригодятся мне в предстоящем сражении с сельджуками.
Все мятежники были помилованы. Только Рожер Криспин был сослан в Абидос (древнегреческий город в Мизии, на берегу пролива Дарданеллы), и франков-наёмников на службе империи возглавил Руссель де Бейль.
Глава пятая
Султан сельджуков Алп-Арслан, носил настолько длинные усы, что их приходилось завязывать ему за спиной. Он вытянул ногу, и слуга, кряхтя, стащил с него сапог. Султан с удовольствием пошевелил запревшими пальцами. Старая рана повыше ступни, болела и начала гнить, и Алп-Арслан велел позвать к себе знаменитого багдадского лекаря, и пока тот обрабатывал его рану, султан размышлял.
Он молод, как подсчитали астрологи из Самарканда, ему всего сорок лет. Мощь его велика, количество воинов – неисчислимо, и казалось, что вся Вселенная должна лежать у его ног. Должна, но этого не было. В Сирии, Аравии, Египте, в Северной Африке и на Сицилии, осели Фатимиды, шииты, которые представляли угрозу всему мусульманскому миру. (
И у суннитов, идея халифата, объединения в руках одного лица духовной и светской власти над всем исламским миром, появилась сразу после раскола. Но пока, не осуществилась.
Военная знать кочевников Алп-Арслана, стремилась к походам и покорениям новых земель, а аристократия в Багдаде, была заинтересована в существовании сильной центральной власти халифа, которая как раз и опиралась на военную мощь турок, огузов, туркмен.
Султан поморщился, когда лекарь прижал пальцами гнойник на ноге.
– Надо сделать прокол, и откачать гной, о, повелитель.
Алп-Арслан ничего не ответил, продолжая думать. Он вытеснил византийцев из Армении, разбил войско их полководца Мануила Комнина, и сейчас, просто необходимо бросить все войска против Фатимидов, разгромить и покорить их, чтобы установить единство во всём исламском мире. А потом… Потом, придёт черёд, когда истинная вера в Аллаха, распространится по всему миру! Когда под копытами его всадников, сгинут все христиане, иудеи, зороастрийцы, и прочие! Потом они покорят обширные страны за горами, где веруют в Будду, придёт конец и язычникам на севере, и весь мир, вся Вселенная, будут исповедовать истинную веру!
Султан аж задохнулся от столь грандиозных планов, возникших в его воображении. Он покосился в сторону своего шестнадцатилетнего сына Мелика, поедающего виноград, и слушающего, что ему говорит визирь Низам аль-Мульк.
Позади Мелика, казалось безучастный ко всему, сидел Баграм, верный телохранитель Алп-Арслана, чутко ловящий сквозь полуприкрытые веки, каждое движение всех находящихся в шатре.
В шатёр вполз его придворный, ответственный за почтовую связь и разведку. На коленях, не поднимая головы, он прополз поближе к султану.
Вот за что Алп-Арслан любил этих кичливых представителей багдадской знати, так это за знание этикета, за то, что они знают, как подходить к Повелителю Вселенной. Не то что его туркмены, практически никогда не слезающие с седла, пропахшие лошадиным потом, дымом костров и жиром, всегда кричащие и размахивающие нагайками. А этот, несмотря на то, что безмерно богат, является представителем древнейшего рода, вполз, как подобает.
– Говори, – велел султан.
Придворный приподнял голову.
– О, Величайший, не вели казнить! Прахоподный император ромеев, собрал огромную армию, и вторгся в Армению!
Пинком ноги, Алп-Арслан, отшвырнул лекаря.
Глава шестая
70 тысячная армия была у императора Романа Диогена, когда он, летом 1071 года, двинулся в Армению, чтобы отвоевать её у сельджуков. Продвижение по горным кряжам Малой Азии было трудным. Воины роптали, большой обоз замедлял движение, а местное население подвергалось нападениям разноплеменных наёмников из состава византийского войска.
Алп-Арслан мог противопоставить ему только 30–40 тысяч воинов. Ему пришлось прекратить так удачно начавшийся поход против Фатимидов, оставить для захвата Сирии и Палестины только небольшое войско, и все свои основные силы двинуть против Византии.
Практически не встречая сопротивления, византийцы дошли до озера Ван, к высоченным вершинам Кавказских гор. Без боя сдалась, недавно захваченная сельджуками, важнейшая крепость Манцикерта.
Прихрамывая, к императору приблизился Алексей Комнин, юноша, пятнадцати лет от роду, сын Иоанна Комнина, племянник бывшего императора Исаака Комнина.
– О, Величайший, я хочу сражаться с неверными, и для меня, большое горе услышать твой приказ отсылающий меня домой!
– С чего ты хромаешь, представитель столь славного рода?
– Конь озверел и понёс, пришлось убить его, и я упал.
Оба Никифора, Вриенний и Вотаниат, не смогли сдержать улыбок. Алексей сдержал гнев, только щёки его покраснели. А император, положил руку юноше на плечо.
– Возвращайся домой. Предстоит большая битва с нашими врагами, и я не хочу рисковать жизнью представителя столь славного рода. Поезжай к матери (мать Алексея Комнина – Анна Далассина, происходила из знатного таласского рода, возможно, армянского происхождения), утешь её, ведь она, ещё не оплакала смерть своего сына, твоего брата, Мануила.
– Но, император…
Но Роман Диоген уже не слушал его, отойдя, о чём-то беседуя, со своими военачальниками.
– Иосифа Тарханиота, с большей частью армии, отправим к Ахлату (город на северном побережье озера Ван), а сами мы, будем ждать врагов здесь. Когда они навалятся на нас, Тарханиот обойдёт вон те горы, и нападёт на них с тыла. Франксих наёмников де Бейлья, мы укроем в этом ущелье, и в нужный момент… Мы разгромим турок! Отправим их в преисподнюю! Навечно избавим нашу империю, от их угрозы!
А воображение, уже рисовала радужные перспективы триумфального возвращения в Константинополь. Вот он, в пыльных, покрытых кровью врагов доспехах, входит во Влахернский дворец, и вся эта заносчивая и кичливая знать, стелится перед ним ниц, заискивается, ищет его взгляда и милости. Слуги подносят ему императорский пурпур и регалии, и он идёт… Величественно и гордо, сверху вниз, с правом победителя, глядя на заискивающиеся морды всех этих Дук, Комнинов, Палеологов и прочих. Вот он выходит на балкон, с восточной стороны дворца, и константинопольская чернь, восторженными криками, приветствует его, Его! императора Романа Диогена, разгромившего сельджуков и избавившего империю от мусульманской опасности! Он поднимает руку, и чернь, криками приветсвует его, кричит, шумит и восхваляет! Потом замолкает, и с восторгом ловит каждое его слово, готовая, по малейшему его знаку, повсюду следовать за ним. И он ведёт, ВЕДЁТ их, против зажравшихся аристократов! Пылают их дворцы! Сами они, на коленях, просят у него пощады и милости, а он велит, самых своих заклятых врагов, казнить, ослепить, сослать в монастырь!
Сторожевые разъезды принесли весть, что сельджуки, сам султан Алп-Арслан, движутся к Манцикерту.
– Этого-то нам и надобно! – радостно потирая руки, воскликнул император.
Всё в войске пришло в движение. Весь остаток дня и всю ночь, воины готовили оружие, в последний раз перед боем подгоняли доспехи, чистили и кормили коней. Кто хотел исповедоваться и причаститься, валом валили в походные церковки, где припадали к возимым за войском мощам святых. Проститутки были благосклонны ко всем желающим, торговцы, щедро отпускали вино в долг, все в надежде на завтряшнюю славную добычу.
В эту ночь не спалось только Русселю де Бейлью. Он увёл своих ворчащих воинов, из шумного лагеря, и расположился в предназначенном ему ущелье. Думы одолевали нормандца… Огромное войско, четыре тысячи пехоты и три тысячи кавалерии, собралось под его началом. Нормандцы, и воины из Франции, Германии, Фландрии, Италии. Много было венгров, хорват и сербов. За эти годы, благодаря своему уму и отваге, он выдвинулся в лидеры наёмников, и все они, беспрекословно стали подчиняться ему. Он умел, при всей скудости имперской казны, выбить у казначеев императора, хоть и малую, но долю, им на оплату. Благодаря ему, все эти годы, наёмники практически не знали нужды и лишений. Они были сыты, одеты, обуты. Оружие и доспехи у них были лучшие, а кони, самые великолепные. Де Бейль давал щедрую долю с захваченной добычи, что приводило к нему всё новых и новых наёмников. Он собрал свою армию, она стали реальной силой, с которой предстояло считаться, но завтра предстоит большое сражение, где прольётся много крови, и много душ его воинов, отправяться к предкам на небеса.
Загасив маленький костерок, Руссель встал, расправил плечи, и задумчиво глядел в усеянное крупными звёздами небо.
Неслышно ступая к нему подошёл Роберт Изиньи.
– Прибыл Андроник Дука.
Глава седьмая
– Повелитель, прибыли послы от султана Алп-Арслана.
Император, готовившийся к битве, осматривающий выбранного на этот день боевоего коня, замер от неожиданности.
– Зачем?
Сановник ответственный за иностранные дела, лишь неопределённо пожал плечами. Диоген в раздражении отбросил седло.
Трон его, стоял на сооружённом из бревён и земли возвышении, и к нему вели двенадцать ступеней, а в самом низу, низко кланаясь, стояли послы султана сельджуков. Не дикие воины-туркмены, а образованные и обученные персы из Багдада. Эти знали, как себя вести с императором, и после долгих поклонов, словоизлияний о ниспослании ему благоденствия, здоровья, долгих и счастливых лет царствования, и прочая, прочая, перешли к делу.
Роман Диоген, в этот раз чинный и божественный, как и подобает императору, восседал на троне в полных императорских регалиях, с диадемой, усыпанной жемчугом и драгоценными камнями на голове, и с тяжёлым, золотым скипетром в руке. Глазам было больно смотреть на него, из-за исходящего яркого блеска пурпура, золота и драгоценностей.
Вокруг него, на возвышении и окружив трон полукругом, стояла его не менее пышно и богато одетая свита.
– Наш господин, да продлит Аллах его дни, шлёт тебе свой нижайший поклон и привет.
– Привет и ему, – буркнул Роман.
– В знак уважения он шлёт тебе вот эти дары, – и последовало долгое перечисление списка даров, – и, – посол выдержал эффектную паузу, – предлагает тебе, свою дружбу и союз.
Роман Диоген откинулся на спинку трона, а по рядам его свиты, побежал шёпот удивления, который невозможно сдержать никакими, веками отработанными церемониалами.
Посол подождал, пока шум стихнет, и продолжил:
– Разногласия, которые возникли между нашими двумя державами, незначительны, и их легко уладить…
– Ого! Незначительны? Да вы забрали у нас Армению! – одновременно, наклонившись в сторону послов, а затем, склонившись к императору, воскликнули оба Никифора, Вриенний и Вотаниат.
– Да, вы захватили у нас Армению, издревле входившую в нашу державу! – поддержал своих полководцев император.
– Что Армения? Чем сейчас плох мир, между двумя соседями? Неужели, война лучше?
Посол продолжал говорить, а Роман Диоген внимательно слушать, откинувшись на спинку трона и подперев подбородок рукой.
«Заманчиво. Очень заманчиво. Алп-Арслан предлагает нам мир, союз, и совместный поход в Палестину и Египет, против Фатимидов. Очень, заманчиво! Но когда это будет? Дай Бог, чтобы мы к зиме добрались до Палестины… Можно ли доверять сельджукам? Не предадут? Не обманут? А какие земли получим мы? Палестину? Египет? Вернёт ли Алп-Арслан нам Армению? Молчишь… Но всё равно, предложение очень заманчивое. Очень. Ослабить войной сельджуков и арабов в Египте… Самому выждать… Потом… Напасть! И вот он, триумф! Почести и восхваление! Память потомков! Вечный почёт и слава в веках! Да, всё это заманчиво. Но… После… Не сейчас… Сейчас мне нельзя особо далеко удаляться от Константинополя. Нельзя давать шанс и повод моим врагам. Нельзя ставить свою судьбу на кон, где она будет зависеть лишь от прихотей фортуны. Лучше синица в руке, чем журавль в небе. Лучше разгромить сельджуков здесь и сейчас, со славой вернуться в Константинополь, низвергнуть всех своих врагов, укрепить власть, а потом уж, придёт черёд и Фатимидов. Да и всего остального мира».
Жестом руки император остановил речь посла.
– Мы выслушали тебя. Теперь, запомни и передай Алп-Арслану, наш ответ. Мы выбираем войну! Лучше война, чем мир и союз с еретиком, отвергающим истинного Бога и Его сына Иисуса Христа! На это, мы никогда не пойдём! Война!
Глава восьмая
25 августа 1071 года византийцы начали атаку. Сельджуки, не принимая боя, отходили. Серьёзное беспокойство доставляли их отряды конных лучников, осыпающие стрелами медленно шествовавшую византийскую армию. Потери росли. Даже сам командующий левым флангом Никифор Вриенний получил три ранения, но остался в строю. Отряды половецких лучников вступали с вражескими стрелками в перестрелки, тяжёлая византийская кавалерия пыталась атаковать, но конные лучники врага, на своих маленьких, лохматых лошадках, легко уходили от преследования, а затем продолжали обстреливать византийское войско. Всё-таки, кое-где, врага удавалось догнать, и там вертелись ожесточённые схватки.
Император остановил своего коня, снял шлем, и оттёр с лица пот и пыль. Сумрачным взором оглядел он поле боя. Повсюду было одно и тоже – его войска теснили отходящего врага, но до полной победы было ещё далеко. «Сейчас бы ударить на них с тыла и окружить. Момент подходящий».
– Где же Тарханиот? Прибыл?
– Нет, повелитель. Не видать его.
– Почему отстал правый фланг? Пошлите гонца к Феодору Алиату, пусть подтянется. И пошлите приказ выступать де Бейлью.
И гонцы помчались на правый фланг, к командующему им Феодору Алиату и в дальнее ущелье, к Русселю де Бейлью.
Неподалёку от императора, какой-то священник, размахивал хоругвью, с изображением лика святого Георгия Победоносца.
– Святой Георгий, страх сарацин! Он поражает их зрение всякий раз, когда они видят его! Бей их, христиане! Постоим за веру нашу и за матерь-церковь!
Руссель де Бейль, поднявшись на скалистый утёс, внимательно наблюдал за битвой. Роберта Изиньи он отрядил встречать гонцов императора. Внешне, де Бейль, сложив руки на рукояти упёртого в землю меча, казался спокойным, но червяк сомнения, не видимый окружающим, терзал его душу.
– Самое время нам ударить по неверным! – подав своё тело вперёд, громко прокричал фламандский граф Гизильберт фон Горн. – Чего мы медлим, де Бейль?
Руссель поморщился.
– Ждём гонцов императора.
– Зачем нам гонцы? Ты что, не видишь, что момент более чем благоприятный?! Если мы ударим сейчас, то мы сомнём неверных! Давай, не медли, веди нас в бой!
– У меня приказ императора – ждать. И только по его сигналу…
– А-а-а, чтоб тебя! Я сам отправлюсь к императору, и укажу ему на его ошибку! И я, привезу тебе его приказ о наступлении!
Де Бейль обернулся, и прищурив глаза, сказал:
– Давай, поезжай. Я буду ждать.
Граф фон Горн принялся спускаться в ущелье, и не видел, как де Бейль кивнул стоявшему поодаль одноглазому Бертрану Жиру.
– Проведи графа.
На выезде из ущелья Гизильберт фон Горн увидел перегородивший его отряд Роберта Изиньи. Самого Роберта не было видно, и до слуха Гизильберта долетел чей-то вскрик, мольба о пощаде, и звуки борьбы.
– Что здесь у вас происходит? – спросил граф, направив коня за груду камней. То, что он там увидел, заставило его пошатнуться в седле. Обнажив в оскале зубы, с окровавленным ножом в руке, на него смотрел Роберт Изиньи. Рядом с ним, дёргая ногами в предсмертных судоргах, булькая кровью из перерезанного горла, лежало чьё-то тело. А дальше, уже застывшие, тела ещё двоих. По доспехам, по штандарту на валяющемся на земле копье, по стиснутому в руке пергаментному свитку с печатью, де Горн понял, что это гонцы императора.
– Какого чёрта?! – успел воскликнуть граф до того, как Бертран Жиру, подойдя сзади, ударил его мечом.
– Бей их! – и наёмники набросились на рыцарей и оруженосцев уже свалившегося с седла графа, и быстро их перебили.
– Где-то, так – ухмыляясь, промолвил Роберт Изиньи, пряча нож за голенище сапога.
Глава девятая
Не знал император, выступая из Манцикерта навстречу врагу, что среди его военачальников зреет заговор. И нити этого заговора, широко опутав многих, тянуться вплоть до Константинополя и до Вифинии, где пребывал в ссылке Иоанн Дука.
Не знал император, что Иосиф Тарханиот, отправленный в обход с большей частью войска, едва столкнувшись с передовыми разъездами сельджуков, повернул свою армию назад, подальше от Манцикерта и битвы.
Не знал, что подкупленный Андроннком Дукой Руссель де Бейль, не собирается выступать, а вскоре и вовсе увёл своих наёмников из ущелья.
Не знал, что несмотря на всё это, главные его беды и горести, ещё впереди.
Но, как-бы то ни было, к вечеру 25 августа, ведомое им войско оттеснило сельджуков, и даже заняло их лагерь. Усталые от жары и жажды, от крови и смертей, от постоянного ощущения опасности воины, без сил валились прямо тут, на окровавленные, разогретые на солнце камни, на скудную, вытоптанную ногами и копытами траву, и засыпали. Завтра предстоит новый тяжёлый день, завтра снова в бой, завтра снова кровь и смерть.
Роман Диоген, не снимая доспехов, повалился на расстеленную для него в шатре широкую кровать, пачкая и рвя железом, тончайшие шёлковые простыни.
– Где Тарханиот? Где де Бейль?
– Неизвестно, повелитель. Гонцы, посланные к ним, не возвращались.
– Пошлите ещё! Посылайте, посылайте гонцов, одного за другим! Как Вриенний?
– Раны его не опасны, повелитель, хотя он и потерял много крови.
Император закрыл болевшие от напряжения, от солнца и пыли глаза. Но едва он уснул, как к нему в шатёр вбежал Никифор Вотаниат.
– Измена, повелитель! Измена!
– Что? Турки? Что случилось?
– Измена! Все наши огузы и половцы, перешли на сторону к единоплеменным с ними сельджукам. Все! Мы практически остались без лёгкой конницы и потеряли всех своих конных лучников.
Диоген застонал, и повалился на кровать.
«Измена… Измена… Неужели это всё… Неужели, конец?».
На рассвете 26 августа, осыпая византийцев градом стрел, в атаку перешли сельджуки.
Весь день византийцы, держась стойко, отбивали натиск врага, иногда переходя в контратаки. Но турки, постепенно, тесня понесшие наибольший урон фланги византийского войска, всё более охватывали центр, где сражался сам император.
В резерве у Диогена ещё была лучшая часть византийского войска – тяжело вооружённые и оснащённые катафракты, набранные в Константинополе из представителей младших отпрысков высшей родовитой знати. Выказывая доверие, император поручил командование ими Андронику Дуке, сыну своего злейшего врага Иоанна Дуки. Им то, катафрактам, казалось, сам Бог велел, не щадить своих жизней, и костьми лечь во славу империи, защищая свои дома, громить врага, отстаивая всё то, что им дорого.
– Сейчас ударят катафракты, и мы сомнём сельджуков! Стойте твёрдо, воины! С нами Бог и Святая София!
Но Андроник Дука, получив приказ Диогена об атаке, вскричал:
– Император погиб! Всё кончено! Отходим! Надо спасти хоть часть войска! Оно ещё пригодиться нашей империи!
Почти все катафракты повернули своих коней, и последовали за Андроником Дукой, увлекая за собою немногих сомневающихся и рвавшихся в битву. Оборачиваясь в сёдлах, большинство из них, кидали злобные, ехидные усмешки туда, где в клубах пыли, в шуме, грохоте и криках сражения, ещё сражался, с остатками своей армии, император Роман Диоген.
Опытный стратег, хороший полководец и бесстрашный воин, он долго глядел вслед удаляющимся катафрактам.
– Всё кончено… Всё… Осталось только умереть. С Богом в душе, умирать легко. За мной, воины! За мной, кому честь дорога! Умрём во славу Святой Софии! С нами Бог! Бей их!
Долго ещё император, сплотив вокруг себя призирающую смерть и бесстрашную варяжскую гвардию, тех воинов, которые честь и достоинство, ставили выше позора и бегства, сопротивлялся окружившим их со всех сторон врагам. Никифор Вриенний, собрав остатки своего разгромленного левого фланга, пытался пробиться к нему.
Несмотря на безнадёжное положение, битва не затихала. Под императором пал пронзённый стрелами конь. Вражеский удар расколол шлем, и кровь залила лицо. Копьё пробило ему руку, и он уже не мог держать меч.
Вот как описывает битву очевидец Михаил Атталиат: «Это было как землетрясение: крик, волнение, страх, тучи пыли и орды турок вокруг нас. Это было трагическое зрелище, более скорбную картину трудно даже измыслить. Можно ли представить себе более несчастные обстоятельства, нежели обращение в бегство огромной имперской армии, совершенно беззащитное состояние императора… и осознание того, что сама империя находится на грани распада?».
К исходу дня 26 августа, когда пал последний воин Византии, битва затихла.
Глава десятая
– Клянусь именем Аллаха – это император ромеев! – туркменский сотник Сазак, представил султану едва стоящего на ногах, грязного и окровавленного связанного византийца, в доспехах простого воина. Сазак сражался против него, видел, с каким почтением все относились к этому греку, защищая и прикрывая его, и едва битва стихла, извлёк его из-под груды тел, к превеликой радости убедившись, что тот жив.
– И это император ромеев? – сын султана Малик, призрительно усмехнулся.
Алп-Арслан, ничего не говоря, смотрел на пленника, поглаживая свои длинные, спускающиеся до пояса усы.
– Пригласите дженаба (вежливый титул наподобие «превосходительства») Ардашира. Пусть взглянет на этого ромея, – промолвил султан сельджуков.
Перс, который был главой посольства к императору Византии, низко и учтиво кланяясь, вошёл в шатёр султана. Услышав, что от него требуют, Ардашир долго вглядывался в это бледное, измождённое лицо, пытаясь узреть в нём величественные черты великого императора ромеев.
– Да, повелитель, я узнаю его, это император Византии.
Но султану и этого было мало, и он велел привести пленённых византийских военачальников.
Горем и скорбью зашлись их сердца, когда они увидели божественного императора Византии, в таком жалком положении. Им не надо было и ничего говорить. По их реакции, Алп-Арслан понял, что перед ним, действительно Роман Диоген, император Византии.
Алп-Арслан отошёл. Теперь, по обычаю, император Византии, как побеждённый, должен был поцеловать землю перед его туфлями. И Роману Диогену, пришлось испить эту горестную чашу унижения до дна. Плохо понимающий, что происходит вокруг, с кружащейся от потери крови и голода головой, подталкиваемый сановниками султана, от склонился, и коснулся губами земли. А султан, как победитель, поставил ему на шею свою ногу.
После, он улыбнулся, помог Диогену подняться и широко раскинул руки.
– Забудем, что было! Будь моим гостем!
Сановники бережно усадили императора на ковёр перед султаном, и протянули ему кубок, доверху наполненный ледяной водой, который Роман Диоген с жадностью выпил. Его увели в другой шатёр, где слуги осторожно раздели его, обмыли тело и перевязали раны. Потом его положили отдыхать. А когда он проснулся, вежливо пригласили к султану на ужин.
Алп-Арслан был само дружелюбие и учтивость.
– Я не хотел воевать с тобой. И, забудем, что произошло. Ты помнишь, что говорили тебе мои послы? Так вот, моё предложение всё ещё в силе! Давай заключим союз и станем друзьями! Вместе, мы сокрушим и низвергнем наших врагов! Вместе, мы сила! Вместе, мы заставим весь мир бояться нас!
Теперь, когда у Византии не было армии, он мог выдвинуть и более жёсткие условия мира. Неделю провёл Роман Диоген в «гостях» у Алп-Арслана, пока они, за «дружеским» столом, не выработали его условия.
Султан был милостив и искренен, он действительно не хотел воевать с Византией, и желал жить с нею в союзе и дружбе. Империя должна была уступить сельджукам Армению, Антиохию, Эдессу и Иераполь Сирийский. А в качестве выкупа, Алп-Арслан запросил 10 миллионов золотых монет.
Диоген усмехнулся.
– При всём моём желании, я не могу собрать такую сумму. Ты забрал у меня весь обоз, всю мою воинскую казну, а в Константинополе, в сундуках, только одни мыши. Казна империи пуста.
Алп-Арслан погладил свои роскошные усы и склонившись, посоветовался с сановниками из Багдада.
– Хорошо. Тогда полтора миллиона золотых монет, и по 360 тысяч ежегодно.
Роман Диоген был вынужден согласиться на эту сумму, и на все остальные условия Алп-Арслана.
– Тебе надо быстрее воротиться домой, пока кто-нибудь, в Константинополе, не отобрал у тебя трон, – склонившись к Диогену, тихо промолвил султан.
Диоген нахмурился, гневно сжал кулаки, видя перед глазами лица своих врагов из семейства Дука.
– Я помогу тебе в этом.
Дружелюбный Алп-Арслан сам прводил императора Византии первую часть пути, а потом, в сопровождение, дал ему в эскорт двух эмиров и сотню своих луших туркменских воинов.
Глава одиннадцатая
В Константинополе, весть о разгроме под Манцикертой, вызвала шок. В апреле, нормандцы Роберта Гвискара захватили Бари, что положило конец пятисотлетнему существованию владений Византии в Италии, и вот теперь… По городу усиленно распускались слухи, что император убит, всё войско уничтожено, и что сельджуки, идут сюда. Тут ещё венгры короля Шаламона и его двоюродного брата Гезы, князя Нитранского, взяли Белград, и угрожали империи с севера. Шок в Константинополе, сменился паникой.
Во Влахернском дворце, деятельно суетился, всем распоряжаясь, примчавшийся из ссылки Иоанн Дука. Прибыл со своими катафрактами и его сын Андроник. И тогда Иоанн, разделив войско сына надвое, послал одну его часть во главе с Андроником арестовать императрицу Евдокию, а вторая, по наущению самого Иоанна, в соборе Святой Софии, провозгласила императором его племянника Михаила, старшего сына Константина X.
Михаил, под именем Михаила VII, взошёл на трон Византийской империи, и позволил своему дяде Иоанну, постричь и сослать в монастырь свою мать Евдокию.
Но не успело семейство Дука, получше умаститься на троне, как пришла тревожная весть – возвращается Роман Диоген!
Спешно был вызван в Константинополь Рожер Криспин, и Михаил VII, поручил ему, формировать новую армию из франкских наёмников. Щедрыми подачками удалось умилостивить Никифора Вриенния, и дав ему пост дукса Болгарии, отправить туда, против венгров и для подавления восстаний на местах.
Роман Диоген, собрав всех, кого мог собрать, шёл на Константинополь, желая не императорской короны, нет, хватит, а только лишь отомстить подлому семейству Дуков, за их предательство и вероломство. Огнём горели его глаза, когда он, в своём воображении, видел их распятыми, униженными и уничтоженными.
– Да свершиться воля твоя, Господи! Дай мне силы, свершить задуманное! Дай мне отомстить, за те тысячи воинов, которых они предали и которые полегли под Манцикертой!
Но видимо воинская удача целиком и полностью отвернулась от Романа Диогена. Потерпев несколько поражений, он заперся в киликийской (Киликия – юго-восточная часть Малой Азии) крепости Адане, где его, в апреле 1072 года, осадил Андроник Дука.
Император Михаил VII, отправил Андронику письмо, написанное под диктовку Иоанна Дуки.
«Передай Диогену, что если он отречётся от престола, откажется от всех притязаний на власть и пострижётся в монахи, я прощаю его и обещаю ему жизнь». Слово императора, подтвердили, скрепя письмо своими печатями и три митрополита.
Сломленный и обессиленный Роман Диоген, оставленный практически всеми кому доверял, поверил врагам и сдался, в надежде на их милость.
По началу, в пути до Константинополя, с ним обращались хорошо. Правда стража не спускала с него глаз, и даже по нужде, бывший император Византии, был вынужден ходить под конвоем. Но одной тёмной ночью, когда слуги и немногочисленные сторонники Диогена, были отвлечены или чем-то заняты, дождавшись, когда он останется один, его схватили, повалили на пол, и придавив щитом, начали ослеплять, выкалывая глаза. За неимением палача и инструментов, казнь проводил особо доверенный человек семейства Дука, добела раскалив на огне железный шест от палатки.
Физически сильный Роман Диоген катался по полу, пытаясь скинуть схвативших его людей, ужом вползая под придавивший его щит, пряча голову.
Но силы были не равны, и четыре раза, раскалённое железо, погружалось ему в глазницы. И напрасно, корчась от дикой боли, он кричал своим мучителям:
– Всё! Всё! Хватит! Глаза мои вытекли! Нет у меня больше глаз!
На следующие утро, по приказу Андроника Дуки, под скорбный плач слуг Диогена, и под торжествующие усмешки и крики его врагов, бывшего императора водрузили на полудохлого осла, и в таком виде, страшного, окровавленного, с гноящимися ранами вместо глаз, голого, со связанными за спиной руками, повезли дальше. Лицо Диогена, искажённое от боли, страданий и ран ужасно распухло, в пустых глазницах копошились мухи и гнус, и он не мог их даже согнать. И только крича, плача, он мотал головой, пытаясь избавиться от мучений.
Андроник Дука, велев остановить кортеж, приблизившись к Диогену настолько, чтобы избегнуть исходившего от его тела зловония, улыбаясь, сказал:
– Эй, ты, червь, письмо тебе, от Михаила Пселла. Держи, прочтёшь. А-а-а, да ты не можешь! А что стало с твоими глазами? Ты их потерял, ай, ай, ай, какая жалость! Ну, так и быть, я сам прочту тебе его. Слушай: «Поздравляю тебя, Роман Диоген, ведь потеря глаз, явный знак того, что Всевышний избрал тебя достойным горнего зрения».
Собрав в кулак остатки своей гордости и достоинства, нахмурившись, выслушав Диоген ехидное письмо от своего давнего врага.
– Не я, так Всевышний, отомстит всем вам, моим мучителям! Я прощаю своих врагов, но проклинаю изменников, клятвопреступников, своих палачей и мучитилей! Горе падёт на ваши головы! Кара небесная повергнет вас, за все мои страдания и мучения! Да свершится воля твоя, Господи!
Роман Диоген продолжал кричать даже тогда, когда воины Андроника скинули его на землю, и принялись избивать древками копий, щитами и ногами.
Он кричал, потом хрипел, после замолк. Его снова водрузили на осла, и так как он не мог сидеть, привязали к хребту животины, и повлекли дальше.
Не выдержав мучений, бывший император Византийской империи Роман Диоген умер 4 августа 1072 года.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава первая
Роберт умел заряжать всех собственной энергией и энтузиазмом. И не успели ещё воины остыть, насладиться вкусом победы от падения неприступного Бари, как он тут же велел готовиться к новому походу, на Палермо.
– На Палермо!
– Дадим просраться сарацинам!
– Город богатый! Трофеев вдоволь!
– Всё будет наше!
– Вперёд, на Палермо!
В конце июля – начале августа 1071 года, нормандское войско, из гавани Отранто, на 58, полностью снаряжённых кораблях, отправилось к берегам Сицилии.
Рожер поджидал Роберта в Мессине, где он быстро заготавливал всё необходимое, для тяжёлого похода. А то, что он будет не лёгок, братья не сомневались. Они, семь лет назад, уже обожглись под стенами Палермо, и не хотели повторять прошлых ошибок. За эти годы, многочисленные агенты и лазутчики, разведали всё, что можно было о Палермо, о составе и численности гарнизона, об удобных местах для высадки десанта и лагерей, для размещения воинов. Все эти сведения стекались к Рожеру, который обладал цепкой памятью, намертво запоминая всё.
– Ты слашал о Катании? – ошеломил Рожер вопросом старшего брата, не имеющего иных побуждений окромя взятия Палермо.
– Город, некогда бывший во владении Ибн ат-Тимнаха?
– Да.
– Зачем он тебе?
– Нужен! Вся Сицилия должна быть нашей, Роберт! Вся! Независимо от того, кто владеет землёй и городами, наши враги или наши союзники. Мы можем по-доброму относиться к арабам, не запрещать им поклоняться их богу, можем давать им землю, и пусть они живут, как захотят, но только в качестве наших вассалов. И никак иначе! А Катания, крупный мусульманский город, который вроде бы является нашим союзником, но правители которого, никому неподвластны, и ведут собственную политику. А этого, чтобы у нас под боком, был независимый мусульманский город, допустить нельзя. Никак нельзя!
Роберт, сидел задумавшись, дивясь мудрости младшего брата.
Польщённый Рожер зарделся словно красна девица, скромно опустив глаза, сказал:
– Это всё Серло, его слова. Есть у него один друг, сарацин Ибрагим, и вот Серло, пользуется его умом.
Роберт тряхнул головой:
– Быть посему! Идём на Катанию!
И он рывком встал, уже сразу же готовый вскочить в седло, и отправиться покорять новые земли.
– Погоди, Роберт, есть у меня одна мыслишка, как взять город быстро и без долгой осады. Слушай…
Глава вторая
Из Мессины, корабли нормандцев спустились к югу, и минуя находящуюся под властью арабов Таормину, подошли к Катании.
Древняя Катания, основанная ещё в 729 году до нашей эры греками, выходцами из эвбейского города Халкида, повидала многое. Дважды, в V веке до нашей эры, Катанию захватывали тираны из ближайших Сиракуз, а её жителей, всех, изгоняли или продавали в рабство. В 263 году до нашей эры, в ходе первой Пунической войны, Катания была захвачена римлянами, и вплоть до V века, находилась под властью Рима. Побывали в его стенах остготы, потом городом завладела Византия, а после неё, пришли арабы. И вот уже более двухсот лет Катания находилась под властью мусульманских эмиров.
Вечерело, когда три нормандских корабля подошли к гавани Катании. От одного из них отделилась лодка, и вскоре Рожер Отвиль, и с ним только два рыцаря, стояли на берегу.
Во дворце эмира быстро собрался городской совет, чтобы обсудить нежданное появление нормандцев.
Солнце клонилось уже к закату, когда к всё ещё ожидающему на берегу Рожеру, подошла делегация из лучших людей города и наиболее значительных сановников эмира.
– Что угодно вашей милости? – раболепно кланаясь, опустив голову, спросил советник и писец эмира.
– Это флот моего брата, герцога Апулии Роберта Отвиля…
Делегация Катании отвесила поклон, услышав имя могущественного герцога.
– Мы шли на Мальту, но шторм немного потрепал нас, и теперь мы просим разрешения зайти в гавань вашего города, чтобы починить корабли, пополнить запасы пресной воды и еды.
Среди катанцев начались горячие споры и обсуждения. Послали гонца с вестью и к эмиру.
Рожер терпеливо ждал, лениво прохаживаясь по бережку, бряцая железом доспехов.
Советник и писец эмира, всё также кланяясь, подошёл к Рожеру.
– Его милость эмир Катании, милостиво разрешает кораблям доблестного герцога Роберта, войти в гавань. Но никто из ваших воинов, не должен ступать на берег. Всё, что вам необходимо, мы пришлём сами.
Рожеру только того и надо было, и он поблагодарив дружелюбных союзников-катанцев, сел в лодку, и отправился на корабль.
Уже поздней ночью, в гавань города, втянулись все три нормандских корабля.
Рожер, снова отправился на берег, но уже в сопровождении десятка воинов.
– Мой брат, шлёт дары эмиру Катании, нашему доброму союзнику, и вот серебро, за продукты питания, воду, и лес, для ремонта кораблей.
Делегация катанцев, расположившаяся в доме начальника порта, алчно взирала на дары и мешки с серебром. Плата, с лихвой покрывала их затраты. И они, повозмущавшись и поворчав, всё-таки закрыли глаза на то, как от кораблей отошли ещё две лодки, с плотниками, для выбора леса. И уже почти не протестовали, когда на берегу появился большой отряд нормандцев, якобы больных, истощённых в плаванье. Им разрешили разбить лагерь на берегу и попастистись на травке.
Когда катанцы опомнились, было уже поздно.
Отряд, раннее, тайно, проникнувший в город, атаковал дворец эмира.
Нормандцы на берегу, быстро сбили городскую стражу и захватили гавань. Десяток лодок, с сотнями воинов, устремились от кораблей к берегу. У городских стен появилась остальная армия и пошла на штурм.
Катанцы сражались доблестно. Четыре дня и ночи, не затихая, на узких улочках города шли ожесточённые бои. Схлестнувшись, недавние союзники, беспощадно резали друг друга. Начались пожары, город был завален трупами. Но на исходе пятого дня, Катания сдалась.
Рожер был доволен, и теперь ничто не отвлекало Роберта от главного – взятия Палермо. Укрепив Катанию, оставив в городе сильный гарнизон, Роберт, возглавил флот и повёл его к Палермо, а Рожер, с остальным войском, пошёл по суше, через всю Сицилию, с востока на запад.
Глава третья
Во второй половине августа 1071 года нормандская армия подошла к Палермо.
Город являлся одним из крупнейших торговых и культурных центров всего мусульманского мира. Каир превосходил его размерами, Кордова затмевала его величием, но по красоте окружающего его ландшафта, приятности климата и разнообразию всевозможных удовольствий, составляющих идеал арабской «сладкой жизни», с Палермо не мог сравниваться ни один другой город. Разнообразие товаров со всего света на бессчётных рынках, лавки менял, улицы искусных мастеров и ремесленников, одна из первых в Европе фабрик по производству бумаги, три сотни великолепных мечетей, сады и фонтаны, парки с бегущими ручьями, роскошные дворцы знати и богатых горожан, 250 тысяч жителей, заполняющих его площади и улицы, всё это, можно было найти и увидеть только в Палермо.
– Вот мы и пришли, – сказал Рожер и с ходу повёл воинов на штурм небольшого замка Яхья, стоявшего в устье реки Орето и прикрывающего Палермо с востока. В считанные мгновенья нормандцы взобрались на стены, и гарнизон замка, потеряв 15 человек убитыми, капитулировал.
Переименовав замок Яхья в крепость святого Иоанна, Рожер повелел разбить лагерь в его окрестностях. В этих местах распологались богатые дворцы и увеселительные заведения, здесь, среди тенистых апельсиновых рощ, в неге и уюте, знать Палермо предпочитала отдыхать, после жары и шума столицы, и всё это, так разительно отличалось, от того холма, кишащего тарантулами, на котором они распологались семь лет назад, что нормандцы, раскрыв от восхищения рты, взирали на это великолепие.
По укоренившейся привычке, они быстро поделили всё, отдав дворцы и фруктовые сады самым знатным, но даже простые рыцари и воины, от множества захваченной добычи, были одарены по-королевски.
Флот Роберта вошёл в устье Орето, и отсюда, высылая дозорные суда, они зорко следили за гаванью города, препятствуя всяческим сообщениям с внешним миром. А армия, по огромной дуге охватывая город, начала окружать его с суши.
Сарацины в Палермо долго ждали этой решительной схватки, и отлично подготовились, укрепив оборону своего города, вдоволь запаслись продуктами питания и были полны мужества и решительного отчаяния.
– Нет надежды на победу…
– Это так, но от нашего мужества, зависит всё будущее ислама в Сицилии!
– Аллах не оставит нас!
– Да! Мы будем сражаться даже не за Палермо, не за свои дома, ни за своих жён и детей, а во славу пророка! Будем сражаться, не щадя своих жизней!
– И когда мы падём, неужели Аллах не вознаградит нас пребыванием в раю, где прекрасные гурии…
– Во славу Аллаха!
– Смерть неверным собакам!
– Смерть!
– Смерть!
Они сражались мужественно, постоянно, открывая ворота, совершали вылазки, и когда набегали нормандцы, вступали с ними в ближний бой, а лучники со стен, расстреливали врагов.
После одной из таких схваток, Роберт устало покачивался в седле, опустив вниз руку с окровавленным по самый эфес мечом, когда к нему подошёл Ансальдо ди Патти.
– Ваша милость герцог, флот из Туниса идёт в Палермо, и из самого города, готовы выйти корабли, чтобы встретить их.
Роберт поморщился.
– Позови Рожера, и собери всех, в моём дворце.
– Будет исполнено, ваша милость герцог.
Глава четвёртая
Недавно сюда прибыла Сишельгаита с детьми, и коварная по натуре, шептала мужу:
– Рожер стал очень опасен. Он забрал много власти. Все здесь, на Сицилии, говорят только о нём, и никогда не упоминают твоего имени. Он горд, и хочет заполучить все твои владения. Избавься от него! Пока он, не убил тебя!
Роберт отмахивался.
– Глупости. Мой брат, верен и предан мне, прошлое забыто, и никогда, слышишь, никогда, не поднимет он свой меч на меня.
– Глупец! Подумай о детях! Если даже ты и прав, и Рожер никогда не пойдёт войной против тебя, то, наши дети… Как только тебя не станет, этот ужасный Рожер, убьёт их! О, горе мне, горе! Несчастья свалились на мою голову! О, мои бедные детки! О, бедная я! Бедная!
После победы у Бари, все увидели, что Рожер разбирается в тактике морских сражений, и флот следует доверить ему, но Роберт, подумав немного, сказал:
– Вместе поведём корабли в сражение!
– О, нет! – Вильгельм Отвиль вскочил со своего места. – Если, вдруг, случиться несчастье, и вас обоих не станет, кто же тогда, поведёт наших воинов на Палермо? Кто, возглавит их? Кто продолжит все наши начинания?
– Ты!
– Я? – от удивления, Вильгельм сел обратно, переваривая услышанное.
Все собравшиеся на берегу и на кораблях, истово помолились, приняли Святое Причастие, и флот, под напутственные крики, отправился навстречу врагу.
– Вот они!
Арабский флот из Туниса, прекрасный в своей мощи, расцвеченный ярким солнцем, прижимаясь к берегу, шёл к Палермо.
– Вперёд!
Нормандские корабли, дробя воду быстрыми ударами вёсел, устремились в атаку.
– Лучники! – и тучи стрел, с обеих сторон, обрушились на корабли.
Африканские корабли были лучше защищены от стрел и копий, благодаря натянутым полотнищам из красного войлока.
Роберт едва успел поднять щит, в который тут же впилось несколько стрел. На палубе захрипели и застонали раненные. Толкнув Роберта в спину, упал Райнольд из Симулы, которому стрела вонзилась в плечо. Его брат Кустинобард, склонился над телом.
– Хвала небесам, ты жив, Райнольд!
– Помоги мне, брат… Вытащи эту чёртову стрелу!
– Ты истечёшь кровью. После… Я извлеку её, на берегу.
– Но я хочу сражаться! – выкрикнул Райнольд, силясь подняться, но со стоном валясь на палубу.
Роберт крепко выругался. У него было несколько захваченных у Бари громоздких дромонов, но не было мастеров, могущих запускать греческий огонь. Все пленные греки, предпочли смерть, не выдав тайны.
– Огонь! Огонь! Разводи огонь! Обматывай стрелы паклей!
Но это было долгое дело. А из гавани Палермо, к месту битвы, уже летели корабли сарацин.
– Ах ты, в господа бога, душу, мать! Разворачивай! Повертай корабли!
Глава пятая
Несколько кораблей Рожера, удачным манёвром уйдя от смертельного обстрела, навалились на концевые корабли тунисцев. Великолепным таранным ударом, был пробит борт самого большого из них. На палубы остальных, страшно крича и завывая, ринулись нормандцы.
Роберту удалось развернуть свои корабли навстречу палермианцам, и раскинув руки, он дал сигнал растянуться судам в линию, и атаковать врага.
– С нами Бог! Отправим этих псов, на корм рыбам!
Зажжённые стрелы, обрушились на корабли палермианцев. Первый удар, когда в туче брызг, со страшным грохотом и разноглосыми криками, суда столкнулись, был страшен. Высоко к небесам, взлетел шум битвы, стоны раненных, последние мольбы умирающих. Истошно, поднимая вверх руки, кричали тонущие. Священник, воздев над головой крест, громко читал молитвы. С именем Аллаха на устах, кидались в кровавую сечу мусульмане.
А Рожер продолжал теснить, сбившиеся в кучу, корабли африканцев. Яростная, смертельная схватка… Палубы судов пропитались кровью, и были завалены телами павших. Сотни тел, плавали в море. Рожер, перепрыгнул на палубу вражеского судна, и двумя ударами топора, убил кинувшегося на него сарацина.
– За мной! Бей их!
На корабль Роберта, сжав его бортами, навалились два вражеских корабля, и на палубу, полезли сарацины. Райнольд из Симулы, прижатый братом к мачте, одной рукой, как мог, отбивался от врага. Лучники из школы Гвилима Спайка, собравшись на корме, без промаха посылали в цель стрелу за стрелой. С десяток воинов, прикрывали их щитами. Роберт, с копьём в левой руке и с мечом в правой, огромными скачками носился по палубе, своими могучими и страшными ударами сея панику среди неприятеля. Телохранители, едва поспевали за ним, отбивая летящие со всех сторон удары.
– Руби их! Круши! Ютч-хей-саа-саа! – выкрикивал Роберт старинный боевой клич викингов.
И от этого крика, от одного только вида этого, залитого кровью великана, стыла кровь в жилах у мужественных палермианцев, и они предпочитали отступать перед ним.
Под натиском Рожера, тунисцы отступали, правя к берегу, натыкаясь на подводные скалы, садясь на мели, выбрасывась, кому повезло, на сушу.
Рожер, утирая с лица кровь и пот, оглядел место битвы. Четыре корабля тонули, из них два, его. Три африканских корабля, разбило о скалы. Ещё два, чернели на мелях. И два, приткнувшись к берегу, спешно покидались своими командами. Только одному тунисскому кораблю, посчастливилось вырваться, и быстро мелькая вёслами, он уходил в море.
Рожер приказал сигналом трубы остановить кинувшуюся за ним погоню, и переступив через тело убитого норманна (вглядываясь в его лицо он не мог узнать кто это), он крикнул:
– Тела убитых, за борт! Идём на помощь Роберту!
Только начавшаяся ночь разъединила враждующие флоты, под покровом которой, палермианцы, со всей скоростью, на которую были способны уставшие до смерти гребцы, кинулись обратно в родимую гавань.
Рожер приказал подгрести поближе к кораблю Гвискара.
– Этого мало, Роберт! Надо полностью уничтожить их флот! Идём за ними!
Роберт жутко устал. «Ведь уже не мальчик, подумать, так мне уже пятьдесят пять лет», но он, ни за что, даже самому себе, никогда бы не признался, что в чём-то уступает сорокалетнему Рожеру.
– Давай, брат! Дадим им жару! – с мальчишеским азартом воскликнул Роберт.
Палермианцы, взамен цепи захваченной семь лет назад пизанцами, перегородили вход в гавань новой, но сейчас она была опущена, пропуская свои корабли.
Нормандцы возпользовались этим, и не успели палермианцы поднять её, как их корабли, под обстрелом из двух строжевых башен, ворвались в гавань. В темноте, виднелись приткнувшиеся к причалам корабли.
– Пошли! – и лодки с самыми отчаянными смельчаками, ринулись вперёд.
Суматоха, крики, паника, но им удалось добраться до цели, и тёмную ночь, озарили вспыхнувшие корабли палермианцев. Огонь перекинулся на гавань, пожирая портовые постройки, склады с товарами и амбары с продуктами, грозя хлынуть в город.
Воспользовавшись сумятицей, нормандцам, громко празднуя победу, полный разгром и уничтожение флота Палермо, удалось выйти из гавани, и на рассвете придти в устье реки Орето.
Глава шестая
Жаркое сицилийское лето, затем тёплая, благодатная осень, сменились зимними холодами, колючими, проинизывающими ветрами с моря, туманами и дождями.
Мелкий, надоедливый, моросящий дождь, шёл вот уже две недели. Мрачные, серые и тяжёлые тучи, день и ночь висели над землёй, скрыв солнце, луну и звёзды.
Роберт спрыгнул с седла, в расползающуюся под ногами жидкую грязь.
Гуго Фалок, сидел на корневище дерева со сломанной верхушкой, и накрывшись с головой овчиной, оселком точил меч. Мрачным взором он посмотрел на герцога. Его младший брат Герберт, склонившись под навесом, пытался раздуть угли затухающего костра. Поодаль, у оврага, под развесистым кустом, приткнулись Райнольд из Симулы и его брат Кустинобард.
– Что нам, снова торчать тут годами, как под Бари? А жить то, когда? Одна только война…
Гуго Фалоку повезло. В Катании он набрёл на богатый дом, и захватил там всё, что мог унести, а брат подгонял добытый там гарем, с очаровательными красавицами. И сейчас он хотел, не гнить здесь под дождём, а наслаждаться жизнью где-нибудь в Мессине, пить, гулять и веселиться, в объятих прекрасных женщин.
– Жизнь, это война. Война, это жизнь, – жёстко и мрачно отрезал Роберт, так как был не в духе. Тревожные вести пришли из Апулии. Роберту надолго, нельзя было покидать свои владения, ослабляя железную хватку, в которой он держал всех своих вассалов. Стоило ему только уйти на Сицилию, как в Апулии, медленно разгораясь, вновь начинался мятеж. И снова всё те же встали во главе его – Герман и Абеляр, Готфрид де Конверсано и Роберт де Монтескальозо, примкнувший к ним Пётр, граф Трани, со своим многочисленным семейством. Были сведения, что восставших тайно поддерживают Ричард Капуанский и Гизульф, князь Салерно.
– Паскудники! Р-р-р-раздалю, как клопов! – зло выкрикнул Роберт, когда узнал об этом. – Что твой братец, совсем ума лишился, крови захотел? – обрушился он на Сишельгаиту. – Падаль! Змея подколодная! Будет ему кровь! Захлебнётся он ею!
Надо было решать, срочно – вернуться в Италию, и вновь выпустить Палермо из своих рук, или же остаться здесь, рискуя своими владениями в Апулии и Калабрии.
Всё это время нормандцы не сидели без дела, одно за одним беря укрепления Палермо, медленно, но верно, приближаясь к стенам города. Уже были готовы две осадные башни, несколько таранов и длинные лестниц, ждали только мороза, который сковал бы землю, чтобы пойти на штурм.
Прибыл из Тройны, где прикрывал тылы армии под Палермо, встревоженный Серло Отвиль. С беспокойством переглядывались Вильгельм и Рожер Отвили. Ансальдо ди Патти, заламывая руки, что-то шепча, ходил из угла в угол. В углу, в тени, незаметный для всех, стоял Арисгот Поццуольский (г. Поццуоли, неподалёку от Неаполя. Во времна Др. Рима назывался Путеоли), один из лучших на Сицилии полководцев Рожера. Опустив головы, стояли сыновья покойного Готфрида – Роберт де Лорителло и Вильгельм ди Тироло.
Все они, ожидали решения Роберта. Как не крути, а последнее слово за ним. Как он скажет, так и будет. Уйдёт, и напрасны будут все их лишения и страдания, неотмщённой останется кровь сотен воинов, павших здесь, у стен Палермо, прахом пойдут все их желания и надежды. И захват Палермо, да и всей Сицилии, затянется ещё на долгие и долгие годы. Да и удасться ли им, без Роберта, сломать хребет мусульманам на острове? Что-то до этого, вот уже десять лет как, не получалось.
Громко топая, размашистыми шагами, в зал вошёл Роберт.
– Я, остаюсь! Серло, возвращайся в Тройну, ты нужен нам там. Вильгельм, тебе ехать домой, в Принчипато. Оттуда, прижми Гизульфа так, чтобы с этого ублюдка, дерьмо брызгнуло! Покажи ему, кто хозяин в Италии! Ди Патти, отправив гонцов с дарами в Капую, пусть скажут, что я хочу увидеться с Дренго. Многое нам с ним надо обсудить. Рожер, когда земля подмёрзнеть, ждать не будем, пойдём на штурм. Чтобы всё было готово. И как бы там не было, хоть все костьми здесь ляжем, но мы должны захватить Палермо! Должны!
На следующий день, гонец доставил новое тревожное известие – папа Александр II отправил своих послов в Константинополь.
– Для чего, с какой целью? Что, он хочет за моей спиной договориться с Византией? Зажать нас? – Роберт не верил, что посольство отправлено только для примирения разногласий в догмах христианской церкви, не верил, что папа просто выражает империи сочувствие, после разгрома при Манцикерте и предлагает Византии помощь всего западного христианского мира в борьбе против мусульман. Роберт подозревал своего сюзерена в коварстве. «Рим, Византия, Капуя и Салерно, сарацины в Палермо, ополчились на нас!». Было тревожно и угнетала неопределённость. «Надо срочно предпринять решительные шаги, чтобы разрушить козни врагов!».
Глава седьмая
Сразу после полуночи, ещё затемно, 5 января 1072 года, нормандцы пошли на штурм Палермо. Шёпот и тихий говор, кашель из охрипших глоток, лязг железа, шорох и топот тысяч ног, наполнили собой ночную темень.
Лучники и пращники шли первыми, и подойдя к стене, выстроившись, начали обстрел.
К сожалению, история не сохранила имени мужественного руководителя обороны Палермо, известно только, что гарнизон и жители города, были готовы к отражению штурма, нормандцам не удалось застать их врасплох, и начавшее розоветь в рассветной заре небо, озарили вспышки, и прочертили огненные дуги, метательных снарядов со стен города.
Под этим обоюдным обстрелом, и на землю, и на камни городской стены, пролилась первая кровь этого дня.
Греческие мастера подкатили поближе фрондиболы, катапульты, баллисты, и укрываясь за большими щитами, усилили обстрел города.
Надсадно дыша, пыхтя от натуги, упираясь, сотни воинов тянули, толкали, волокли к стенам, тараны и осадные башни.
Палермианцы, не стали ожидать, когда враг осмелиться атаковать стены, распахнули все девять ворот Аль-Касра (с араб. Крепость, между нынешними Палаццо Норманни и площадью Пьяцца Вильена), и ринулись вперёд. Их дружный, неожиданный натиск, смял ряды норманнов. Восторженный возглас вознёсся над полем боя, когда им удалось захватить одну из осадных башен, и столкнуть её в ров. Кровавая и отчаянная схватка завертелась возле большого, окованного бронзой тарана, где Рожеру удалось собрать вокруг себя несколько сотен воинов.
– Держаться! Не отступать! Бей их! Навались! Руби! Все, ко мне! – громогласный зов Рожера перкрикивал шум битвы, и нормандцы, оправившись от первого натиска врага, начали оказывать всё более возрастающее сопротивление.
Роберт, сидя в седле гнедого, белоногого скакуна, щуря глаза от бьющего солнца, глядел на битву у стен Палермо. Сарацинам удалось окружить отряд Рожера… Вот покачнувшись, упал его стяг… Но нет, спустя мгновение, он снова воспрянул, подбадривая воинов, зовя их на битву. Арисгот Поццуольский, собрав своих греков и лангобардов, пошёл на врага, силясь пробиться к Рожеру. Из ворот Палермо, прямо в гущу битвы, влетел ещё один отряд сарацин, и те совсем прижали отряд Рожера. Лучники и пращники, посылали свои смертоносные залпы, в этот кипящий страстями и инстинктами людской водоворот. Безжалостная смерть, не разбирала, кто перед ней, молодой или старый, опытный ветеран или впервые взявший в руки копьё новобранец, мусульманин или христианин, и убитые валились сотнями, устилая землю своими телами. Стонали, плакали, кричали, молили о помощи, бились в агонии раненные и изувеченные. И над всем этим, далеко оглашая окрестности, возносясь до небес, летели крики: – Христос! – Аллах акбар! (с араб. Аллах-величайший), – всё ещё сражающихся.
Разлетелась разрубленная голова Гуго де Бланфора. Сунулся ничком в траву Генрих де Пуа. Роберт Орбек, получив две стрелы в грудь, повалился навзничь. Копьё, вылетевшее из схватки, вонзилось в землю возле ног Рожера. Аббат Беренгер де Грантмесниль, в полном воинском облачении, прикрываясь иссечённым щитом, отбивался от троих, насевших на него сарацин. Позади него стоял, дрожащий от страха юный монашек, державший большое распятие, на котором развевалось Священное знамя святого Петра.
Нечеловеческими усилиями, на люти и ярости, идя по телам, по колено в крови, Рожеру удалось вырваться из окружения, и соединиться с Арисготом Поццуольским.
– Ты ранен, – иссушенными жаждой губами, весь потный, несмотря на мороз, сказал Арисгот.
Рожер оттёр с щеки кровь.
– Эта кровь, пролитая мною во славу Христа, зачтётся мне на небесах. Воины! Слушайте меня! Все наши деяния, наша пролитая кровь, наши смерти во славу истинной веры, зачтутся нам на небесах, в Царствии Небесном!
Глава восьмая
Вперёд, на врага, ринулась нормандская рыцарская кавалерия, ведомая Робертом! Сарацины бросились бежать, отступая к воротам, но командующий обороной Палермо, здраво оценив ситуацию, приказал закрыть все ворота Аль-Касры.
Началось избиение столпившихся у стен сарацин. Со стен города, мусульманские стрелки усилили обстрел, и в этой схватке, пало много достойных нормандских воинов.
Ободрённые победой, нормандцы потянули к одним из ворот таран, и расвномерными ударами, начали крушить их.
Дружными усилиями, с восторженными возгласами, поволокли к стене и оставшуюся осадную башню.
Но защитники города, продолжали оказывать мужественное сопротивление.
На таран, и на столпившихся возле него воинов, обружился град стрел, камней, горшков с кипящим маслом и горящей смолой. И один за одним, падали поражаемые стрелами те, кто тащил башню.
Роберт передал копьё с треснувшим древком оруженосцу, и снял с разгорячённой головы шлем.
Надо было что-то менять. На плечах разгромленного противника ворваться в крепость не удалось. Нереальными казались и попытки отсюда, забраться на стены Палермо. Он подозвал Ричарда ди Мотоллу.
– Передай Рожеру, пусть не ослабляет здесь натиск. А мы, зайдём с другой стороны. Скажи ему, что я верю в него… И что Палермо, будет нашим!
Обходным манёвром, прикрываясь холмами, Роберт привёл своё войско к стенам квартала Аль-Халеса (в совр. Палермо между площадью Пьяцца Вильена и морем). Защитники города, сосредоточив все свои усилия в Аль-Касре, оставили Аль-Халесу практически без воинов.
– Город сей, Бога враг, не ведает о почитании Господа, и правят им демоны! Воины! Враг надломлен, и если мы, будем действовать также храбро, мы возьмём его! Это будет трудно, но милостью Христа, мы сделаем это! Вперёд, на врага!
И его воины, под обстрелом, принялись тащить к кварталам Аль-Халесы семь огромных лестниц. Роберт сам, подставил своё могучее плечо, под одну из них.
Маркус Бриан, трясясь от страха, не дай Бог, Роберт потащит его за собой, но, показывая свою нужность и полезность, собрав вокруг себя всех монахов и священников, пел молитвы, благословляя идущих на штурм воинов.
Первый взобрался на стену Архифред, хороший воин из греков.
– Слава Христу! – успел прокричать он, отбиваясь от врагов, и тут же полетел вниз, пронзённый пятью копьями.
Но остальных это не остановило. Ругаясь, шепча молитвы Христу и Богородице, падая под ударами, они лезли вверх, шаг за шагом отвоёвывая покрытую кровью стену Палермо.
Когда стена Аль-Халесы была взята, усталые, но торжествующие нормандцы, начали бои в самом городе. Особенно отличились братья Гуго Фаллок и Герберт, Райнольд из Симулы и Кустинобард. Им удалось не заблудиться в узких и извилистых улочках незнакомого города, и выйти к воротам. И пока одни воины отбивались от врагов, другие разобрали завал, и открыли их (возле нынешней церкви Санта-Мария-дель-Спазимо).
С громкими криками: – С нами Христос! – нормандцы устремились в город.
До глубокой ночи продолжались ужасные бои на улицах Палермо, до тех пор, пока его последние защитники, и те из жителей кто успел, не заперлись в всё ещё неприступной Аль-Касре.
Новый город был взят, на утро предстоял штурм Старого города. Усталые нормандцы, валились на землю, и засыпали, прямо тут, посреди улочек Палермо.
А Роберт, Рожер, и остальные предводители нормандцев, всю ночь не сомкнули глаз, проверяя сторожевые посты и караулы, выставленные у стен цитадели Аль-Каср.
Глава девятая
Среди большинства мусульман, были здесь и христиане, в основном греки, присутствовали торговцы из Генуи и Пизы, и послы эмира Валенсии.
– Во имя Аллаха, мы должны продолжать борьбу с неверными!
– Аллах оставил нас, мы не можем больше сражаться.
– Убью, за такие слова!
– Мы можем откупиться, – прошептал на ухо Матео Джианоццо Доменику Годомару.
Тот, согласно кивнул головой.
– Завтра нормандцы ворвуться сюда, и не пощадят никого! Ни женщин, ни детей!
– Они разграбят всё наше имущество!
– Пока не поздно, надо договориться с ними.
– Палермо обречён… Я не вижу больше возможностей сопротивляться.
– Убью!
Тот, кто все эти пять месяцев, руководил обороной Палермо, вдохновляя её, кинулся вперёд, и вцепился в горло говорившего. Поднялась суматоха и паника. Она улеглась, только когда Матео Джианоццо убил его, ткнув за ухо, тонким, остроотточенным стилетом.
Слуга и телохранитель Доменика Годомара, бил и бил кинжалом в грудь, ещё одного противника сдачи города.
Сам Доменик Годомар, брезгливо поморщился от неприятных запахов и вида смерти, и поджал ноги, убирая их, от растекающейся по полу крови.
Богатый торговец Асим аль-Джерат, военачальник Бахир, ещё ряд знатных жителей города, встали со своих мест, и согласно промолвили:
– Решено, мы сдаём Палермо.
Ранним утром 6 января 1062 года ворота Аль-Касра распахнулись, и к нормандцам отправилась делегация палермианцев. По-восточному обычаю, они встали на колени и распростёрлись ниц. Полежав так, Асим аль-Джерат поднял голову.
– Милости просим, о, великий господин. Уповаем, на ваше милосердие.
Всё замерло, и нисколько мгновений, царила необычайная тишина. Казалось, что море прекратило свой бег, замер ветер, утихли в небесах птицы. А потом…
– Они сдаются!
– Слава Иисусу Христу!
– Палермо наш!
– Мы победили!
– Победа! Город наш!
Этот восторженный, тысячеголосый рёв, быстро разлетелся среди готовившихся к штурму, к крови и смерти нормандцев, достиг и лагеря за городскими стенами, где его подхватили раненые, обозники, проститутки и торговцы.
– Победа! Палермо наш! Господь дал нам победу!
И вся эта толпа, ломанулась в город, грабить, насиловать и убивать, в надежде на знатную добычу.
Роберт, улыбаясь, стоял, дожидаясь, когда смолкнут, эти восторженные вопли. Он помнил слова, которые ему говорили Рожер и Серло, и здесь, в Палермо, также как и раннее в Бари, проявил несвойственное ни ему, ни эпохе, в которой он жил, редкостное великодушие.
– Я принимаю ключи от Палермо, и объявляю этот город своей собственностью! Отныне, я беру его, под свою защиту и покровительство! Грабежей не будет! Без страха и боязни трудитесь, торгуйте, рыбачьте, растите виноградники, выращивайте пшеницу, лён, овёс, пасите скот, молитесь какому угодно богу, никто вас окрещивать не будет и не станет нарушать ваши законы и обычаи! Я сказал! Надеюсь, что отныне, мы будем жить с вами в дружбе. Взамен, я требую от Палермо, посильной, ежегодной дани. Какой, то мы после обсудим.
От недоверия раззявив рот, слушал Роберта Асим аль-Джерат, и все, кто был с ним. Недоумённо застыла толпа, рвавшаяся грабить город. Ворчали воины, которых лишали добычи и увесилений. Особенно расстроились работорговцы из Неаполя, надеявшиеся хорошо подзаработать в многолюдном Палермо. Культурные и образованные рабы из этого огромного города, на рынках стоили дорого. Они вложили большие деньги в предприятия Роберта, всю долгую осаду Бари снабжали его припасами, дали свои товары и корабли для похода на Палермо, и что получили? Какая тут прибыль? Дай Бог, чтобы Роберт хотя бы выплатил им то, что задолжал.
«Тьфу, чтоб тебе провалиться, на этом самом месте, зараза!», – сплюнул с досады работорговец Лука Пуёль. «Тогда, когда мы пришли сюда с пизанцами, всего две сотни рабов, дали мне такую прибыль, что… А тут… Чтоб тебе пропасть! А я-то думал, я надеялся, продать рабов, и прикупить себе тот хорошенький домик, на берегу озерца. Ах ты, чтоб тебя громом убило! Чтоб тебя разорвало!».
Ни Роберт, ни ликующий Рожер, ни мусульмане из Палермо, наверное не догадывались о всей важности заключённого только что соглашения. Для арабов Палермо, оно означало потерю независимости, но также эру порядка и мира, при твёрдом, но гуманном и благосклонном правлении нормандцев, которое они сами никогда бы не создали. В эту спокойную эру, торговые, культурные и научные дарования Палермо поощрялись и процветали, как никогда прежде. А для самих нормандцев, это соглашение стало краеугольным камнем в их новой политической философии, в скором времени, позволившим им построить государство, здесь, в Южной Италии и Сицилии. И которое, уже в следующем, XII веке, даст всему миру пример высокой культуры и просвещения, мудрости и широты взглядов, явит во всей красе свою мощь и силу, на зависть всей остальной Европы.
Глава десятая
Под седлом Роберта, великолепный, белый иноходец, горячий и возбуждённый, рвущий удила, дугой выгибающий свою прекрасную шею, потряхивая красивой головой. Мышцы играли под его шелковистой шкурой, ноздри раздувались, а в агатовых глазах блестел огонь.
Но повинуясь твёрдой руке седока, он покорно шёл вперёд, под звуки музыки и восторженные крики, лишь иногда прижимая уши и всхрапывая, когда возгласы раздавались особенно близко.
Рядом с Робертом, на таком же великолепном коне, убранном цветочными гирляндами, вся сбруя которого – из чистого золота, в белом платье из тончайшего атласа, сверкающего в скудных лучах январского солнца, его жена Сишельгаита.
Позади них, в развевающемся красном плаще за спиной, весело улыбающийся, с восторгом оглядывающийся кругом, Рожер Отвиль.
За ним, остальная нормандская знать.
Так, в январе 1072 года, проходила официальная и торжественная церемония вступления герцога Апулии, Калабрии и Сицилии Роберта Отвиля в его новые владения – город Палермо.
Прибыл сюда, когда Вильгельм Отвиль поприжал его, и брат Сишельгаиты, Гизульф, князь Салерно. Но Роберт не удостоил его ни словом, ни взглядом, и удручённый Гизульф, плёлся где-то в конце процессии.
Они проехали через весь город, и повсюду их встречали радостные крики принарядившихся горожан, благодарных за спасение своих жизней и за сохранение имущества. Любопытные, они вышли поглазеть на того, кого не остановили ни высокие стены их города, ни их численное превосходство, ни мужество защитников, на того, кто сумел совершить, казалось бы невероятное – покорить их. Горячо обсуждалась мусульманскими мужчинами высокая фигура Сишельгаиты, её мощная грудь, выпирающая из корсажа, расплетённые, длинные, белокурые волосы, её широкие бёдра, угадывающиеся в складках платья, и тонкие руки, затянутые в кожаные перчатки, держащие поводья.
Не в обычаях мусульман было так выставляться напоказ женщине, и жаркие споры не затихали.
– Тьфу! Он обещал чтить наши законы!
– Да, да, он нарушил наши обычаи!
– Ах, какова она, вы посмотрите!
– Да, хороша!
Асим аль-Джерат в восхищении поцокал языком, глаз не сводя с лица Сишельгаиты. «Как она прекрасна! Эта женщина, стала бы украшением моего гарема!».
С восторгом их встречала и немногочисленная община христиан. Ведь буквально вчера, христианский епископ (это был Маркус Бриан), освятил главную в городе Пятничную мечеть, превратив её в церковь в честь Успения Богородицы. Наиболее образованные, говорили остальным:
– Да, да, Пятничная мечеть, была раньше, нашей, христианской церковью!
– А мусульмане, осквернили её, и много веков, глумились над нашей верой, проводя в ней свои непотребства!
– Слава Иисусу Христу!
– Пресвятая Богородица, Матерь Божья, помилуй нас!
– Многие лета!
– Слався сей день, как наипрекраснейший день в моей жизни!
– Во славу Христа!
Только евреи Палермо, улыбаясь, прятали под этими улыбками настороженность, ожидая новых налогов и поборов.
У бывшей Пятничной мечети, а ныне церкви Успения Богородицы, процессия остановилась. Роберт, Сишельгаита, Рожер, их свиты и приближённые, проследовали вовнутрь, на торжественную мессу.
Откуда-то вытащили древнего и ветхого христианского архиепископа Палермо Никодима, который и отслужил здесь, первую за 240 сорок лет, литургию.
После службы, растроганный, прослезившийся Роберт, подошёл к Никодиму, принял от него Святое Причастие, поцеловал распятие и руку архиепископа.
Маркус Бриан прикусил губу. Рухнули его надежды, что он будет архиепископом Палермо.
После мессы, все направились в бывший дворец эмира, где уже были накрыты столы для торжественного пира.
Первую чашу пили во славу Христа. Вторую, за дарованную Господней волей победу. Третью, молча, за помин души павших воинов, погребённых под высоким курганом. Четвёртую, с велеречивыми здравицами, за Роберта. Пятую, за его прекрасную супругу Сишельгаиту и за его детей, желая им здоровья и долгих лет жизни.
Торжественный пир превратился в шумную и весёлую пьянку, когда говорили и кричали сразу все, не слушая собеседников. Где-то, на дальних столах, затянули старинную песню. Несколько воинов, на заплетающихся ногах бодали пол, пытаясь плясать. А два старых, седоусых норманна, раскрасневшиеся, до хрипоты спорили, чей конь лучше.
Роберт встал, высоко поднял в руке кубок, и терпеливо подождал, пока стихнет шум.
– Друзья, мои! Воины! Я поднимаю эту чашу, за моего брата Рожера! Не будь его, не было-бы и этой победы, и не сидели бы мы сейчас за этими столами, ликуя и празднуя! И я, герцог Апулии, Калабрии и Сицилии Роберт Отвиль, находясь в здравом уме, отныне даю тебе Рожер, титул Великого графа Сицилии. И отныне, весь этот остров, все его земли, как покорёнными нами, так и те, которые ещё предстоит завоевать, твои!
Сишельгаита, зашлась от ярости, побледнела, и едва не потеряла сознание от душившей её злобы.
Долго молчали поражённые норманны, переваривая услышанное. Когда же до них дошло, что теперь, вся Сицилия, передана в феод Рожеру, тут поднялось такое…
Сам Рожер, сидел скромно, опустив голову, и только ноздри его хищно раздувались, выдавая бушующее в его груди волнение.
Сторонники Роберта, но враги Рожера, пытались протестовать, и осеклись под суровым взором герцога.
Друзья Рожера, ломая скамьи и опрокидывая столы, лезли через весь зал, со словами поздравлений. Все желали первыми поклониться, теперь уже Великому графу Рожеру.
Шум, крики, сумятица, свалка… Казалось от этой толкотни, от этих воплей, рухнут своды древнего дворца. Ещё миг, и пьяная, возбуждённая толпа, сметёт всех и вся.
С трудом, младшим дружинникам Роберта и Рожера, удалось навести в зале порядок, и рассадить всех по своим местам.
– Себе я оставлю только Палермо, половину Мессины, и земли в долине Валь-Демон, – тихо, чтобы слышал один только Рожер, прошептал Роберт.
Рожер встал на одно колено, низко поклонился брату, и протянул ему обе руки, в знак благодарности за столь щедрый дар, в знак принесения новой вассальной присяги.
Роберт пожал руки Рожера.
– Встань Рожер, встань брат мой, встань Великий граф Сицилии!
И под новые, громогласные, торжественные крики, братья обнялись.
КНИГА ПЯТАЯ
– Мы сделаем Рим – владыкой, судьёй, защитником и
учителем всех народов! Да восторжествут Римский мир!
– Не папа, я главный человек в мире!
Пролог
Папа Александр II умер 21 апреля 1073 года.
Траурный кортеж, окружённый кардиналами и высшими сановниками римской церкви, при большом скоплении народа, медленно влачился по улицам Рима. После похорон, предстояли выборы нового папы, а значит, не исключена новая череда мятежей и смут. Удасться ли, конклаву, единогласно, без лишней крови, избрать кандидата, который устраивал бы всех? Всё образуется или надо готовиться к боям, прятать в подвалы жён и детей, тащить в укромные катакомбы ценные вещи, заколачивать окна и двери домов? Эти мысли, тревожили умы римлян, наблюдавших за пышной, роскошной и благоленпной процессией, бредущей за дрогами, на которой покоился гроб с телом Александра II.
Процессия приближалась к Латеранскому собору, когда кто-то из толпы, неожиданно крикнул:
– Хотим папой, Гильдебранда! Да! Даёшь, Гильдебранда! Гильдебранда! Гильдебранд, наш новый папа! Блаженный Пётр избрал его! – поддержали другие, и вскоре вся многочисленная толпа, заполнившая улицы Рима, орала во все горло:
– Гильдебранд!
– Гильдебранд!
– Гильдебранд!
Коллегия кардиналов в растерянности остановилась. Ведь это противоречит всяческим канонам! Впервые, не император назначает папу, не они, собравшись в своём тесном кругу, а римская толпа, уличная чернь, решает, кому быть наместником Святого Престола на земле!
Было это спланировано и инсценировано самим Гильдебрандом и его сторонниками, осталось не выясненным. Он было выразил протест и отклонил свою кандидатуру:
– Есть более достойные…
Но толпа не хотела ничего слушать, и забыв о похоронах Александра II, окружила Гильдебранда и конклав, проводила их в церковь святого Петра в Винколи, где коллегия кардиналов, уже на следующий день, 22 апреля, повинуясь воле окружавшей церковь и не думавшей расходиться толпы, избрала Гильдебранда новым папой римским.
– Мы выбираем, нашего архидиакона Гильдебранда папой и приемником апостола Петра, – выйдя из церкви, обратились напуганные кардиналы к римлянам.
Казалось, что это был разумный выбор. Гильдебранд, уже давно, был фактическим главой всей римской церкви, он обладал силой и волей, и думалось, что его понтификат, обещает стабильность, спокойствие и благополучие. Знали бы римляне, как они ошибаются!
Гильдебранд, взявший имя – Григорий VII, сразу же круто взялся за дело, поставив себе целью – заменить императорскую власть властью папы, сделать всех королей и правителей своими вассалами, чтобы они повиновались ему и платили дань, подчинить Риму весь мир, взнуздать духовенство, подставив его под неограниченную папскую власть.
Император Генрих IV и короли, считавшие светскую власть главенствующей и не желающие мириться с притязаниями Рима на могущество в мирских делах, стали непримиримыми врагами папы. Но угроза отлучения от церкви, заставила короля Франции Филиппа I склонить голову и подавить антипапское движение. Герцог Нормандии и король Англии Вильгельм, подумав немного, стал платить вассальную лепту папскому престолу. Королю Венгрии Гейзе I папа писал: «Королевство венгерское, целиком и полностью принадлежит святому престолу!», и Гейзе I смирился с этим, признав власть папы. Григорий VII раскинул власть Рима и на Испанию, объявив её вотчиной святого Петра, благословил тамошних рыцарей на отвоевание земель у мавров, но только при условии, что они признают верховную власть Рима над всеми отвоёванными территориями. Император Генрих IV был занят подавлением восстания в Саксонии, и пока не выказывал открыто своего неодобрения.
– Пусть тешится! – только говорил он в кругу своего ближайшего окружения. – Я единственный повелитель Римской империи, который вернёт ей все земли от Вавилона до Испании!
Григорий VII собрал в Риме церковный собор, на котором были строжайше запрещены симония (торговля церковными должностями) и инвеститура (право светских государей посвящать епископов в сан), и ведён целибат, запрещавший брачную жизнь священников. Священники, купившие свою должность или живущие с женщиной, уличённые в прелюбодиянии или мужеложестве, обязаны были покинуть службу. Верующим, было запрещено принимать причастие от корыстолюбивых или женатых священников.
Подобные декреты не раз издавались и предыдущими папами, каждый раз вызывая бурю негодования, и тут же, забывались и игнорировались. Но зная крутой нрав Григория VII, его энергичность и настойчивость, все теперь поняли, что отныне, к нарушителям церковных канонов, будут действительно приняты суровые меры.
Но сильно было негодование священников Северной Италии и епископов Германии. Они даже приводили слова святого Петра:
– Лучше жениться, чем быть сожжённым!
На своём соборе, епископы Германии постановили, что скорее откажутся от сана, чем от своих жён. Примас Германии Зигфрид Майнцский дал им полгода на раздумье, но те остались непоколибимы. К требованиям Зигфрида Майнцского и папских легатов, германские епископы отнеслись с безразличием.
Возмутились и священнослужители во Франции. На соборе, созванном в Париже, были осуждены и преданы анафеме римские постановления, а жизнь сторонников папы была под угрозой.
Это не остановило рвение Григория VII и он продолжал посылать своих легатов во все страны Европы с правом низлагать безнравственных клириков, требуя повиноваться легатам так, как бы повиновались ему самому.
– Духовная власть, ничем не отличается от светской. Божья благодать, есть собственность только папы! Человеческий род, разделяется на немногих, призванных властвовать и обладающих благодатью, и на очень многих, уделом которых является повиновение, так как они не обладают благодатью! Если вы хотите сделать святого Петра своим должником, жертвуйте в пользу церкви, защищайте её от врагов и служите ей верой и правдой! – говорил Григорий VII.
В 1075 году, подавив восстание в Саксонии, Генрих IV решил начать борьбу с папой.
Удивительно, но политологи, социологи, теологи и прочие, до сих пор спорят, какая власть лучше и предпочтительней – светская или духовная? Имеет ли церковь право вмешиваться в дела государства, а государство, в дела церкви?
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Жарким и душным летом 1072 года граф Черами, Серраты и Джерачи Серло Отвиль, изнывая от безделия, решил устроить в своём замке состязания лучников. И со всей Сицилии, в его замок в Черами, потянулись лучшие стрелки, желающие получить объявленный графом приз – золотое кольцо с изумрудом, и два отреза дорогой ткани.
Серло сидел под навесом, внимательно наблюдая за состязанием. Рядом с ним, сидела его молодая супруга Альтруда, дочь графа Бояно, а за ней, куда частенько Серло поглядывал с нежностью и любовью, на руках у кормилицы, его двое малолетних детей.
К Серло подошёл Ибрагим, и склонился в почтительном поклоне.
– Привет и тебе, мой названный брат! – и Серло привстав, потрепал друга по плечу.
– Повелитель, мне стало известно, что скоро из Энны выедет небольшой караван одного богатого и знатного арабского вельможи.
– Славно!
– Ещё более славно то, что в охране и сопровождении этого каравана, будет всего семь воинов!
– Отличная новость!
– Семь воинов, но воинов знаменитых на весь арабский мир своим мужеством.
– Я, и мои рыцари, не уступим в отваге сарацинам!
И Серло, рыцарь, для нападения на караван, взял с собою тоже только семь воинов.
– Сразимся с язычниками на равных! Посмотрим, чья возьмёт! С нами Бог! За мной!
Неподалёку от Никозии, у слияния рек Мерами и Сальсо, Ибрагим первым заметил караван и указал на него Серло.
– Ага, вижу! Ну что, рыцарство, готовы ли вы пролить вражью кровь во славу Христа? Тогда, в атаку!
В караване заметили их, и не принимая боя, нахлёстывая коней, подгоняя мулов и верблюдов, принялись отступать.
– Ха! Эти славные своим мужеством сарацины, струсили и бежат! Сомнём их!
Сарацины отступали в ущелье, и когда Серло, и его рыцари вошли туда, они от неожиданности остановили своих коней. Всё ущелье было перегорожено большим отрядом сарацин. В глазах зарябило от множества злобно оскаленных лиц, блеска копий, мечей и доспехов.
– Засада!
– Ловушка!
– Где Ибрагим?
Но так называемый друг и брат Серло Отвиля, нещадно стегая коня, уже мчался навстречу другому отряду сарацин, заходившему справа. Слева, за горой, тоже поднимались столбы пыли, и не стоило сомневаться, что сарацины заходят и оттуда.
– Измена!
– Мы окружены!
– Ибрагим пёс, если Господь, в милости своей, позволит мне выбраться отсюда, я разрежу тебя на множество кусков, и разбросаю их по всей Сицилии! К бою, воины! Все, рано или поздно умирают, и не важно когда, важно как! Деяния наши, во славу веры христианской, зачтутся нам на небесах, и ждёт нас, Царствие Небесное! Об этой битве, будут петь песни, даже когда дожди смоют нашу кровь с этих камней! Этот день, станет легендой в веках! За мной!
И бесстрашно, семь нормандских рыцарей, во главе с восьмым – Серло Отвилем, ринулись в атаку на три тысячи сарацин.
Серло и его сподвижники, дорого продавали свои жизни, уложив немало мусульман. Но силы были не равные, и они, с молитвой Христу на устах, поражённые, падали один за другим. Серло остался один, и взобравшись на одиноко стоявший высокий камень, яростно и мужественно, смеясь в лицо врагам, отбивался от них, лезущих со всех сторон.
– Ну, что вы, потроха свинячьи, остановились? Давайте, вот он я, ещё живой! Смелее, трусы!
– Не стрелять! Живым взять!
За шумом битвы Серло узнал голос Ибрагима.
– А-а-а, ты здесь, гнусный предатель, называвшийся моим братом?! Высунь голову, не будь трусливой овцой, и клянусь Христом, я быстро убью тебя, отправив к Аллаху!
Серло Отвиль сопротивлялся долго, своей отвагой поразив врагов, но всё-таки пал, весь изрубленный на куски.
Подойдя, над его телом, сокрушённо качая головой, стоял Ибрагим. Эмир Туниса Тамим Абу Яхья ибн аль-Муизз, обещал много золота за привезённого в железной клетке, живого Отвиля. Но взять Серло живым, не удалось…
Ибрагим приказал отрезать голову Серло, и завернув её в плащ, бережно прижал к груди. «Думаю, эмир, отвалит золота, и за голову Серло Отвиля». А знатные сарацинские воины, вырвали из груди Серло сердце, и съели его, надеясь, что таким образом, к ним перейдёт его доблесть.
Глава вторая
Рожер, который знал своего племянника лучше всех, неоднократно сражался с ним рядом, был неутешен в горе своём.
Роберт, с трудом сдерживал слёзы.
– Женщинам позволено плакать, мы же, возьмём оружие для мести.
Он пил мало, и редко когда позволял себе напиваться, но сейчас, был пьян необычайно. Голова его клонилась на грудь, и он тряс ею, прогоняя хмель, кулаки в гневе сжимались, а губы шептали то проклятия погубителям Серло, то молитвы, о его душе. Он крепко обнял Ансальдо ди Патти, да так, что у того затрещали кости, прижал к груди.
– Принеси мне его голову… Принеси мне голову, этого ублюдка Ибрагима… – склонившись к самому уху ди Патти, шептал Роберт.
…Корабль мерно покачивался на волнах, и Ибрагим, отправив своих слуг к эмиру Туниса, валялся на кровати, ожидая ответа – когда достопочтенный эмир соблаговолит принять его. Рядом с ним, на невысоком столике, в позолоченном ларце, находилось самое ценное, что он имел – забальзамированная голова Серло Отвиля. И Ибрагим, бережно поглаживал рукою ларец, не сводя с него глаз.
Дверь скрипнула, и в каюту протиснулся здоровенный телохранитель Ибрагима.
– Всё спокойно, Максуд?
– Да, господин.
– Слава Аллаху! Помоги мне раздеться, а то этот мальчишка Ахмед, снова куда-то запропастился.
Максуд склонившись, начал стягивать с господина сапоги.
«Уеду, как можно быстрее уеду отсюда, – между тем размышлял Ибрагим, – вот только полочу золото от эмира, и уеду. Подальше. Может быть в Каир, а может ещё дальше, в Багдад». Ибрагим боялся признаться себе самому, что хочет как можно дольше уехать от Сицилии, от нормандцев и Отвилей, туда, где никто его не знает.
– Максуд, ты запер дверь? – спросил Ибрагим, ложась в кровать, и готовясь спать.
– Да, господин.
– Хорошо. Не оставляй меня, Максуд, ложись рядом, у двери, что-то тревожно мне.
– Да, господин.
И Максуд, скрючившись, лёг у двери каюты. Ибрагим вздохнул, прошептал суру из Корана, и закрыл глаза.
Сквозь сон, когда время уже перевалило за полночь, он услышал едва слышный скрип двери. Мгновенно проснувшись, со страхом Ибрагим вглядывался в темноту, видя в ней только колебание какой-то фигуры.
– Максуд! Это ты?
– Да, господин. Я быстро, я по-нужде.
– А-а-а…
Ибрагим откинулся на подушку, но спать уже не мог, не осознанно обхватив рукоять кинжала.
Дверь снова скрипнула, и в каюту кто-то вошёл.
– Максуд, это ты? – Ибрагим вглядывался в фигуру и прекрасно видел, что это не Максуд, что это фигура гораздо меньше.
– Нет, не Максуд, – прошептали из темноты, и Ибрагим похолодел от страха. – Привет тебе, изменник, от Роберта Отвиля.
Ибрагим закричал, призывая на помощь, и продолжая лежать на отнявшихся ногах, принялся размахивать кинжалом.
– Чего разорался, – прошипели из темноты, и фигура начала приближаться к кровати.
Дверь распахнулась, и в каюту вошёл кто-то ещё.
– Быстро, заткни его, Камулио, пока эта свинья, не перебудила весь Кайруан! (Кайруан – город в Тунисе, самый святой город для мусульман Северной Африки. В X–XII вв. столица халифата Зиридов).
Но Николо Камулио, приближаясь с излюбленными двумя ножами к Ибрагиму, напоролся на кинжал, и отскочил.
– А, чёрт! Эта гнида, порезала меня!
Тогда Жакопо Саккано, оттолкнув Николо Камулио плечом, хекнув, обрушил удар топора на Ибрагима. Тот захрипел и начал кататься по кровати.
– Держи его голову!
Камулио подскочив, схватил Ибрагима за волосы.
– Давай, бей!
И Саккано, в полной темноте, ориентируясь только по белеющему телу Ибрагима и его рубахе, двумя ударами срубил ему голову.
– Уходим, быстро!
Вырвав голову из рук Камулио, Саккано быстро выбежал на палубу, и стал спускаться по канату в ожидавшую их лодку.
На корабле поднимался шум, вызванный криками Ибрагима. Камулио, поспешил за Саккано, и в темноте натолкнулся на столик, где стоял ларец с головой Серло Отвиля. Ларец упал, и Николо, не зная что в нём, переступил через него. Он уже начал спускаться в лодку, когда отделившись от темноты, к борту подошла фигура Максуда.
– А где моё золото? Как договаривались?
В руках Максуд держал обнажённый меч.
– А-а-а, конечно. Прости, подзабыл. На вот, держи, – и Камулио, поудобнее схватившись за канат раненной рукой, здоровой быстро метнул кинжал, перебивший Максуду горло. Тот отшатнулся, и коленями упал на палубу.
– Как договаривались, – прошептал Камулио, спускаясь в лодку. – А золото, нам и самим пригодиться.
Роберт, получив голову Ибрагима, долго вглядывался в лицо изменника, а потом, ударом ноги, отшвырнул в угол.
– Аз, воздам, сказал Господь. Око за око, кровь за кровь, – шептал Маркус Бриан.
– Что прикажете с ней делать, ваша милость герцог?
Роберт немного подумал.
– Отнеси на место гибели Серло, и оставь там.
Ди Патти так и сделал, и водрузил голову Ибрагима, на вершину того камня, где погиб Серло Отвиля.
На вершине камня был вырезан большой крест. Его так и называли на Сицилии – Камень Серло. И он простоял многие века, пока в 60-х годах XX века, не был взорван, при проведении строительных работ по прокладке автомагистрали.
Глава третья
Одо Бриан, размахнувшись, перебросил верёвку через ветку столетнего дуба. Скинув рукавицы, поплевав на ладони, он ухватился за свисающий с ветки конец верёвки, и приседая, начал тянуть, подымая каменный крест так, чтобы тот сел в вырытую яму. Таким образом, расставляя кресты, Одо обозначал границы своего манора. Когда крест влез в ямку, Одо, весь мокрый от пота, устало сел прямо на снег. Чёртова болотная лихорадка, подхваченная у острова Или, давала о себе знать, и его часто тряс озноб, темнело в глазах, кружилась голова. Болела и порубленная в шотландском походе рука. А в одной из стычек с валлийцами, стрела пробила ему ногу, и нет-нет, время от времени, но Одо хромал, тяжко припадая на неё.
Он оттёр пот со лба, и порывшись в сумке, достал кусок вяленой оленины и промёрзшую на морозе краюху хлеба, принялся жевать.
Одо усмехнулся, вспомнив, как после взятия Лестера, Гуго де Грантмесниль, посвятил его в рыцари. Усмехнулся, но как-то криво. Ему больше 30 лет, и он рыцарь. Всю свою жизнь, он воевал, и воевал исправно. Вперёд не лез, но и за спинами других не прятался. Всю захваченную добычу, он копил, пользуясь услугами евреев-ростовщиков. Часть её, он регулярно посылал матери в Нормандию. Там его дед, на эти деньги, сумел выкупить себя и всю семью, приобрёл немного земли, поставил мельницу, и стал свободным и зажиточным вилланом, платя только своему сеньору положенную талью (оброк). А сам Одо, получил от своего сеньора манор в Англии, на этих разорённых, обезлюдевших пустошах севера, среди болот и лесов. Одо вздохнул. «Худо-бедно, но жить можно, если бы не два последних, неурожайных года. В прошлом году дождь побил весь урожай на корню, а в этом, ранние морозы погубили все посевы».
Где-то недалеко завыл волк, и Одо передёрнул плечами, оглядываясь, крепко ухватив рукоять топора.
«Эк, рассиделся. Пора собираться, чтобы до темноты добраться домой». С содроганием Одо вспомнил, как отчаянно сопротивлялись англосаксы, как они устраивали в лесах засеки и засады, как подкрадываясь ночами к шатрам и палаткам, беспощадно резали их, нормандцев. И как они, нормандцы, мстили, сжигая и разоряя всё в окрестности, убивая всех англосаксов десятками и сотнями.
«И тела их остались непогребёнными, и злобные души, бродят окрест». Одо перекрестился и быстро прочёл «Отче наш».
Он погрузил вязанку хвороста на сани, и так-как у него не было коня, сам взялся за оглобли и поволок их домой.
– Ха, рыцарь, – снова усмехнулся Одо.
Стемнело, когда он добрался до своего дома, всю дорогу ощущая спиной глаза голодной волчьей стаи. «А может это души убиенных англосаксов? Скольких я отправил на тот свет без покаяния и молитвы?».
Гуннар, старик норвежец, с давних времён поселившийся в Англии, а затем примкнувший к ним, отпер ворота, и Одо торопливо втащил во двор сани.
– Всё спокойно? – спросил он.
Гуннар, запирая ворота на прочный засов, кивнул головой.
– Да, господин.
Озябший на морозе Одо быстро вошёл в дом и сел поближе к очагу, ожидая пока жена Гуннара, старая Милдрет, накроет на стол.
В тёмном углу, качая колыбель, монотонно рассказывая сказку о короле Артуре и рыцарях Круглого стола, сидела Астрид. Она была женой оруженосца Одо, славного нормандца Гуго, но этой осенью, строя на реке запруду, Гуго свалился в воду, подхватил воспаление, пал в горячке, и через четыре дня умер. Астрид осталась одна, с двумя детьми. Вон, её старший сын, уже спит на лавке, а младшего, она укачивает.
Одо посмотрел на белеющее в темноте лицо Астрид, на её высокую грудь, полную молока, и вздохнул, почувствовав как в паху, плоть наливается кровью.
«Жениться надо. Жениться. Вон, у Аншетиля де Ро, две дочери на выданье». Одо вновь тяжело вздохнул. Де Ро был вассалом Одо, епископа Байё, графа Кента, и в прошлом году, Одо Бриан, гостил у него в Оксфордшире, в Грей Кот. И сейчас, всё чаще, Аншетиля называют Аншетилем де Грей. Одо прожил у него пару дней, и они славно попировали, вспоминая былые походы и битвы.
– Но попробуй подступиться к Аншетилю теперь, – тихо промолвил Одо сам себе. «У него уже есть и поместье Редрефилд, и поговаривают, что вскоре граф Кент, пожалует Аншетилю и Стендлейк». Одо помнил достаток и богатство Аншетиля, его многочисленную семью, домочадцев, толпы слуг и свиты, зажиточные селения сервов, тучные стада на лугах, леса, полные дичи.
– А тут… – Одо вздохнул, махнул рукой, и подбросил в огонь дров.
Особенно поразила Одо, мастерская по изготовлению кольчуг в замке Аншетиля. Как целыми днями трудятся сервы в кузнице, выковывая проволоку, как другие рубят её и гнут в кольца, как искусные мастера, плетут эти кольца, и вот, добротная и прочная кольчуга готова. Одо сам видел, своими глазами, как приехавший к Аншетилю Жильбер де Тессон, знаменосец герцога и короля Вильгельма, владелец замка Алник, отдал за превосходную кольчугу двух быков, бочёнок мёда, связку беличьих шкурок, и хорошего, боевого коня, с седлом и упряжью.
«Дорого стоят кольчуги, дорого. От того-то, Аншетиль и богатеет. Повезло, что удалось ему тогда захватить этих мастеров-англосаксов, умеющих изготовлять кольчуги, и не повесить их, не убить, а отправить в своё поместье».
Одо вздохнул, и посмотрел на свою старую кольчугу, висевшую на стене, местами проржавевшую, посечённую, с кое-где разошедшимися кольцами. «Тут ещё конь пал, скот весь подох от какой-то хворобы, неурожай этот… Сервы разбежались… Сколько их осталось то в селении? С десяток? Да и то, почти все, немощные старики и старухи…».
На сторожевой вышке тревожно застучал в било сын Гуннара – Хедрик.
Одо вскочил, кинулся к дверям, по пути не забыв подхватить меч и щит. Гуннар снял со стены большой топор.
– Что там? – крикнул Одо, выбежав во двор.
– Большой отряд, конные и пешие, с факелами, идут прямо на нас.
– Кого это черти несут? – нахмурясь проворчал Одо.
Он сам, Гуннар и Хедрик, вот и всё его войско для обороны замка.
– Хедрик, лук с тобой?
– Да, господин.
– Хорошо, если они полезут, бей без промаха! Гуннар, к воротам, я, на стену.
По лестнице Одо влез на стену, и из-за бревенчатого частокола, стал вглядываться в приближающийся отряд.
– Эй, в замке! – закричал один из них, остановив своего коня как раз на расстоянии полёта стрелы.
– Слушаю! – ответил Одо.
– Пустите обогреться и переночевать усталых путников!
– Кто вы и откуда?
– Паломники, идём во Святую землю, в славный град Иерусалим!
– Что-то вас сильно много для паломников! Шли бы вы дальше, у нас ничего нет, сами голодаем!
Всадник громко захохотал.
– А если мы атакуем и силой возьмём всё, что нам надо?!
– Попробуйте! Первый кто подойдёт к стене, получит стрелу, и многие из вас сдохнут, прежде чем взберутся на стену! Это я вам обещаю!
Всадник вновь громко захохотал.
– Узнаю, ох, узнаю, своего братца. Такой же, как всегда, бесстрашный, горячий и отчаянный. Ладно, Одо, не дури, это я, Бьёрн!
– Бьёрн?! – Одо пристально вглядывался в темноту, в приближающегося всадника. Только когда тот подъехал достаточно близко, и осветил своё лицо факелом, Одо радостно заорал:
– Бьёрн! Бьёрн! Гуннар, отпирай ворота! Это Бьёрн приехал! Мой брат!
Глава четвёртая
Ушёл Бьёрн, сразу после захвата острова Или. Снова в монастырь, грехи замаливать. Одо понимал, что все эти метания Бьёрна, с войны в монастырь, из монастыря в битву, затем снова в монастырь, были вызваны его душевной болью и терзаниями. Была бы жива Ламия и дети, он осел бы где-нибудь на одном месте, и всю свою оставшуюся жизнь посвятил бы заботе о них. А так… Одо тепло и радостно обнял брата, и едва не застонал в его крепких, медвежьих объятиях.
– Ишь ты, раздобрел как вепрь по осени! Крепок, брат, крепок! – отдышавшись, промолвил Одо, похлопав брата по плечу.
– Есть силушка, не жалуюсь. В монастыре-то, всё молился и постился, вроде исчахнуть и засохнуть должон, ан нет, силы в руках ещё более стало. Только вот, душе покоя нет, – помрачнев лицом, закончил Бьёрн. – Думал, в монастыре успокоение принять, окончить свои дни в молитвах, так нет, наш отец настоятель, преподобный Осберт, восплыл страстью паломничества в Святую землю. Но сам он, стар и немощен, ноги у него отнялись, и тогда он повелел всем желающим искупить грехи свои в Святом граде Иерусалиме, собираться в нашей обители. А меня, узнав от кого-то, что я старый воин, много чего повидавший и много где побывавший, попросил вести эту паству в Иерусалим. Я то поначалу отказался, отнекивался, но он пригрозил мне карою небесной, затем, так красиво всё расписал, что в паломничестве, я искуплю все грехи свои, найду покой в Иерусалиме, и что там, войдут в Царствие Небесное и души Ламии и детей моих. И я, в назначенный час, встречусь с ними у престола Всевышнего. Я, согласился. Преподобный дал мне припас, снаряжение, выделил воинов, и вот, я веду паломников в Иерусалим, но по пути, решил заехать к тебе. Ты как, Одо, отправишься со мной?
Одо задумался. Он глядел, как паломники развели большой костёр во дворе, как таскают сено в хлеву, устраивая себе ложе, как ведут двух старых и больных стариков, да и малых деток, в дом, поближе к очагу, как деловито, под командой десятника, распологаются по стенам воины Бьёрна.
– Давай после об этом поговорим. Идём к столу.
Угощать брата особо было нечем. Милдрет поставила на стол чугунный горшок с чечевичной похлёбкой, положила три головки чеснока, каравай хлеба, испечённого пополам с древесной корой и лебедой, да и мелко мелко нарезала остатки вяленной оленины. Одо нахмурясь, рукой пригласил брата к столу.
– Чем богаты…
Бьёрн хлопнул себя рукою по лбу.
– Ах ты, Господи, прости меня грешного, забыл! Эй, ты, как там тебя, Хедрик? А ну ка, быстро тащи с телег гусей, сухари, окорока свиные…
– Не надо, Бьёрн.
– Да, и бочонок вина не забудь, – кинул Бьёрн в спину изголодавшегося и глотающего слюну от одного только упоминания о таком изобилии Хедрику, словно не слыша брата. – Хорошее вино, из подвалов нашего отца настоятеля. Старое, крепкое и сладкое. Он же повелел мне, по пути, посетить епископов в Лондоне, передать от него поклон и дары, потом аббатство Клюни, что в Бургундии, Рим, да и все Святые места, что встретяться нам по дороге. И всем он приготовил дары и подарки, так что, телеги полны, и монахи с моими паломниками не изголодают. Идём, а они милостыньку просят, у всех встречных, да так жалобно. И воруют, падлы! Не успели войти в какое-то селение, как один тащит двух кур. «Что ж ты делаешь то, гад?» – спросил я у него. «Ведь ты украл этих кур, у такого же серва, каким вчера был сам!». А он мне в ответ, знаешь что: «Ничего мол, серв не обеднеет, а я, в Святой земле, искуплю грех воровства». Пришлось высечь стервеца. А кур, кур мы съели. Не пропадать же добру. Эй, старая, там на телеге, в клетке, возмьешь птицу, какая приглянется, и приготовишь нам на утро.
Милдрет, жуя беззубым ртом свиной окорок, только кивнула головой.
Один из паломников, подойдя к Астрид, что-то проговорил ей, а потом, запустив руку в корсаж, ухватил за грудь. Одо размахнувшись, швырнул свою глиняную чашку в голову наглеца.
– Охолони!
Бьёрн захохотал.
– Ловко! Пшёл прочь, отсель, ступай на двор, и не смей баловать. Узнаю, яйца оторву!
После обильной и сытной трапезы, когда Одо всё поведал Бьёрну о своём житье, далеко за полночь, они улеглись спать.
На рассвете Бьёрн проснулся первым, и выйдя во двор, поёживаясь от крепкого утреннего мороза, справил нужду. Паломники, тесно прижавшись друг к другу, вповалку спали у затухающего костра. Равномерный храп доносился и из хлева. Бьёрн обошёл двор, оглядывая высокий частокол, добротно возведённую из толстенных бревён башню, большой дом у её подножья, прочно построенные амбар и конюшню. Поднявшись на стену, он пнул ногой прикорнувшего воина.
– Проснись, разиня. Ворог подкрадётся, утащит, и пикнуть не успеешь.
Стражник торопливо вскочил, поправляя шлем и виновато глядя на Бьёрна.
Замок Одо построил грамотно, на холме, на большом мысу, глубоко вдававшемся в реку. Чтобы враг не подобрался внезапно, лёд у берега был сколот, а кругом частокола вырублены все деревья и кустарники.
«С башни, наверное, далеко видать. Да и осаду в ней можно пересидеть, пока подмога не подоспеет. Вот припасов бы только подзапасти, оружия всякого разного, да и людишек чуток поболе». Бьёрн на миг представил, что это его земля, и что он сам тут всем распоряжается. Свой-то манор в Англии, он отдал в дар монастырю, и снова, не имел ни кола, ни двора. Бьёрн прикрыл глаза, и почудилось ему, что по двору бегают его детишки, а у порога, сидит его любимая Ламия, и поёт свою чудесную песню. Бьёрн вздохнул, украдкой смахнув набежавшую на глаза слезинку.
Засуетилися, просыпаясь люд во дворе, вылазя из-под одеял. Милдрет и Астрид ощипывали птиц, Гуннар хмуро ходил по двору, глядя какой беспорядок принесли с собой паломники. Одо вышел во двор и поглядел на брата. Одет Бьёрн был богато, в сапоги из мягкой кожи, кафтан, расшитый узорами, на плечах тёплая овечья шуба, а на голове, шапка с бобровым мехом.
«Приодел настоятель-то его, приодел». Одо поймал себя на зависти, и быстро отвернулся.
После еды, разлив остатки вина, Бьёрн встал из-за стола.
– Вижу, Одо, что ты не собираешься в поход. Вижу, что ты решил остаться.
Одо сидел опустив глаза и не глядя на брата.
– Да, – сказал он. – Это моя земля, мой замок, мои люди, – он поглядел на Гуннара и Милдрет. – На кого я их оставлю?
– Право твоё, Одо, я не настиваю. Я даже рад, что ты принял такое решение, рад, что у тебя есть собственная земля, есть свой дом… Не то что у меня… Бог даст женишься, обзаведёшься семьёй, детишки будут по двору бегать. Будешь учить их держать щит и меч, копьём владеть, стрелять из лука, охотится, как делать и ставить силки, какие корни и растения съедобные, а какие нет, как ловить рыбу, как выслеживать дичь по следам. А жена будет ждать вас дома, радоваться вашему возвращению, петь песни. Завидуя я тебе Одо, завидую, так как всего этого, я лишён.
Одо уже не сидел безучастно, а вскочив, крепко прижался к груди брата, плача, слушая его слова, которые Бьёрн произносил тоже сквозь слёзы.
– И как старший в семье, одарю я тебя Одо, чтобы ты не знал горя, нужды и лишений.
Бьёрн, отстранившись от брата, отсегнул от пояса и бросил на стол кошель, полный серебряных монет, снял с руки широкое золотое обручье и протянул его Одо.
– И коня моего бери. Видел, гнедого? Хороший конь, резвый, отъевшийся на монастырхих харчах. Пусть в бою он будет тебе помощником и другом. Что ещё? Еды я тебе немного оставлю… И не противься! – прикрикнул Бьёрн, видя что Одо собирается возражать. – Ну, а теперь прощай, брате мой, даст Бог, свидимся.
Глава пятая
Действуя как всегда стремительно, Роберт громил мятежников в Италии. Прибыв в Мельфи, он пошёл на Трани, и после недолгой осады, город сдался. Вслед за ним, капитулировали крепости Бишелье и Джовинаццо. Роберт приступил к осаде замка Корато. Пётр Трани и его племянник Амико, у которых земля горела под ногами, решили бежать в Андрию, но Роберт предвидел это, и Андрия была захвачена его 40 рыцарями, во главе с Гвидо, братом Сишельгаиты. В результате внезапной вылазки из Андрии, отряд Петра Трани из 50 рыцарей, был разгромлен Гвидо, а сам Пётр, граф Трани, попал в плен.
– А-а-а, попался, гнусный червяк! Теперь посидишь в подземелье, остынешь, одумаешься, будешь руки мне целовать, ничтожество! – злорадно произнёс на это Роберт.
Настал черёд и маленькой крепости Чистернино. Но её гарнизон, мужество сопротивлялся, и потеряв многих воинов у её стен, Роберт приказал сплести из ветвей большой щит, и привязать к нему голого графа Петра Трани.
– Не губи, не позорь, пощади, – плакал и шептал распятый на щите граф Пётр, но Роберт был непреклонен и безучастно смотрел на него.
Воины Роберта, под прикрытием этого щита, двинулись к стенам Чистернино.
– Не стреляйте! Не стреляйте! Опустите луки! Это я, ваш граф Пётр! – панически кричал граф Трани, привязанный к самой вершине щита.
– Сдавайтесь! Ради всего святого, сдавайте замок!
Гарнизону Чистернино ой как не хотелось умирать, и выполняя такой вот приказ своего графа, они сложили оружие и открыли ворота.
Роберт проявил великодушие, и собственноручно накинул на плечи обнажённого графа Петра свой плащ, и громко заявил, что прощает его, возвращая ему все земли, кроме Трани.
Граф Пётр, униженно кланяясь, утирая с лица слёзы и сопли, от всего сердца благодарил герцога Роберта, и клялся ему в вечной дружбе и преданности.
После такого быстрого разгрома графа Трани, сложили оружие Роберт де Монтескальозо и Готфрид де Конверсано, явившись к дяде с покорной головой. Абеляр и Герман Отвили, бежали в Салерно.
Оставался ещё мятежный гарнизон в замке Канзу, где засели воины князя Капуи Ричарда Дренго.
…Они давно не виделись, и сейчас, оставив воинов, слуг и свиту у подножия холма, стояли друг напротив друга там, где они встретились впервые.
– А ты постарел, Ричард, вон как, округлился. Да и волосы уже все седые.
– Ты тоже не молодеешь, Роберт, годы, берут своё, – насупившись, сказал Ричард Дренго.
– Да, это так… А помнишь, как мы столкнулись здесь вот, впервые, оба молодые, злые, жадные, не имеющие за душой ни черта? А теперь… Теперь я герцог, ты князь…
– Но ты по-прежнему, такой же жадный, Роберт. Положил глаз на всю Италию, Сицилию, всё тебе мало, всё хочешь заграбастать себе!
– Нет, Ричард, нет! Я беру только то, что принадлежит мне по праву, только то, что даровано мне папой! И клянусь тебе, никогда, даже в помыслах своих, я не желал войны с тобой, с нашими братьями-нормандцами из Капуи!
Ричард Дренго опустил глаза, задумчиво кусая губы.
– Хорошо сказано, Роберт, но можно ли тебе верить?
Роберт нахмурился.
– Я стерплю твоё оскобление, Ричард, пропущу его мимо ушей, как-будто я его и не слышал. Видит Бог, я не хочу и не ищу ссоры с тобой, и желаю только дружбы и мира между нами! Ты что думаешь, раз мы стали такими могущественными, ты князем, я герцогом, у нас что, врагов убавилось? Нет! Их стало только больше! Намного больше! И нам, чтобы противостоять им, нужно держаться вместе, а не грызстя за клочки земли между собой! И тогда, когда мы будем вместе, весь мир, будет лежать у наших ног! Вот тебе моя рука, Ричард, в знак того, что я говорю искренне и честен с тобой.
Дренго колебался. А Гвискара, бесясь в душе от такого неуважения, продолжал держать её протянутой. Дренго был слишком силён, слишком коварен и слишком опасен. С ним следовало считаться.
– Помнишь, два года назад, когда у тебя в княжестве был мятеж вассалов, кто помог тебе? Я. Я послал тебе на подмогу своих рыцарей, хотя они мне и самому были нужны под Бари. А ты? Чем отплатил мне ты? Обещал дать для похода в Сицилию полторы сотни рыцарей, и не дал, а отправил их в Апулию, поддерживать моих племянников. Нехорошо Ричард, нехорошо.
Пристыженный Ричард, скрипнув зубами, пожал руку Гвискара.
– Мир Роберт, мир. Забудем былое.
И здесь же, на холме, они заключили тайное соглашение, по которому Салерно доставалось Роберту, а Ричард Дренго получал богатый, торговый Неаполь.
– И к чёрту папу и всех остальных! Когда мы вместе, кто сможет остановить нас?!
И хоть они были одни здесь, Роберт, наклонившись к Дренго, прошептал ему в ухо:
– И я буду способствовать в осуществлении твоей мечты, не ты, так сын твой, мой племянник, станет патрицием Рима!
Ричард вздрогнул, когда Роберт произнёс вслух, его самого сокровенное желание, то, которое он не осмеливался доверить никому. И только в своих мечтах, видел свой род среди римских патрициев. Как Гвискар узнал об этом? Откуда?
Вскоре, капуанский гарнизон в крепости Канзу капитулировал, и был отпущен домой.
Глава шестая
Многие паломники умерли в пути, не выдержав тяжести похода. Многие были казнены и брошены в тюрьмы за воровство, изнасилования, убийства, властями земель, через которые они проходили. Многие, оставив мечту о Святой земле, Иерусалиме и Царствии Небесном, растеклись, осев на новых землях. Но и много новых паломников, из Нормандии, Франции, Бургундии, Прованса, Северной Италии примкнули к ним, и в Барии, Бьёрн привёл их около тысячи. Его разноплеменная, разносоциальная паства, в которой были и мелкие, разорившиеся рыцари, и представители привелигированной знати, и богатые торговцы, оставившие всё своё состояние и отправившиеся в этот поход, и монахи, и священники, и горожане и сервы, старики и старухи, мужчины и женщины, и целая орава детей, была, когда буйной и беспокойной, когда смиренной и миролюбивой, и большого труда стоило довести их сюда, в Южную Италию. Велев разбить лагерь у городских стен, назначив старших, чтобы его паломники не чинили неприятностей и беспокойства местным поселянам, Бьёрн отправился в Бари, для того, чтобы договориться с городским советом о доставке пилигримам, шествующим в Святые земли и вершащих богоугодное дело, съестных припасов и кораблей, для переправы на ту сторону моря. И первым кого он увидел у городских ворот, был направляющийся куда-то, с небольшим отрядом воинов, Роберт Отвиль.
«Судьба», – подумал Бьёрн, и пряча улыбку, склонил свою голову в поклоне, приветствуя повелителя этих земель.
Но и Роберт обратил внимание на огромного здоровяка, уставшего, пропылённого, прокопченного дымами походных костров, но стоявшего твёрдо, с чувством собственного достоинства, лишь слегка опираясь на суковатый посох, который запросто можно превратить в грозное оружие. Уж очень приметным был могучий, одноглазый и одноухий Бьёрн Бриан, и Роберт заревел, соскакивая с седла.
– Б-ь-ё-р-н! Бьёрн, это ты?! Каким ветром тебя снова занесло к нам? Рад видеть тебя живым и здоровым!
Роберт, вовсю тискал, крутил и обнимал Бьёрна, не скрывая охвативший его радости.
– Вот удача, так удача! Ах, Бьёрн, Бьёрн, дружище! Всё такой же, крепкий и могучий! Как же я рад, видеть то тебя! Ты прибыл, как раз вовремя. Ты нужен мне, Бьёрн!
– Но Роберт, послушай…
– Ц-ц-ц, обо всём после. После о делах поговорим, а сначала, тебе надо отдохнуть, поесть, помыться с дороги. Идём, идём со мной. Эй, коня, моему другу барону Бьёрну де Бриану!
Чистый, вымытый, умащенный благовониями и пахнущий духами Бьёрн, в новых, прекрасных одеждах, сидел перед Робертом, и с завидным аппетитом поглощал выставленную на столе пищу, попутно рассказывая о своей поездке в Нормандию, о ссоре с братом, о походе в Англию, о битвах и сражениях произошедших там, о своей жизни в монастыре, о герцоге Вильгельме, об Одо Бриане, и о многом, многом другом.
– Я не узнаю тебя, Бьёрн! Ты вот так вот, просто, отдал брату своё? То, что принадлежит тебе по праву?
Бьёрн насупившись, неопределённо пожал плечами.
– Ну не убивать же мне его, из-за этого…
– Убивают и за меньшее. Ну да ладно, не нам судить деяния Господа и его волю. Всё, что не делается, к лучшему. Я благодарен Господу Богу, за то, что он снова привёл тебя ко мне. За то, что ты сидишь рядом со мной, и скажу тебе Бьёрн честно, не таясь, ты нужен мне. Нужен, как никогда прежде!
– Ты мне уже говорил это. И знаешь мой ответ.
Но Роберт как-будто и не слышал его. Торопливо встав с лавки, он подошёл к двери и открыл её, проверяя, нет ли там кого? Затем обошёл весь большой зал, внимательно вглядываясь в полутёмные углы и за портьеры, никто там не спрятался? Только после этого, удостоверившись что они одни, подошёл к Бьёрну, склонился к его уху, и шёпотом заговорил:
– Ты нужен даже не мне. Ты нужен, моему сыну Боэмунду. Мне надо человек рядом с ним, который заботился бы о нём и оберегал, и которому бы я доверял, и который, безраздельно был бы верен мне и моему старшему сыну.
Бьёрн удивился.
– Мне кажется, твой сын Боэмунд уже вышел из того возраста, когда ему нужен пестун.
– Да, это так. Ему уже почти двадцать лет. Он высок, могуч, храбр и дерзостен. Уже успел показать себя в сражениях, и отличиться в них. И потому то, теперь, я ещё больше боюсь за него. Боюсь, за его жизнь.
– Ты хочешь, чтобы я, оберегал его в битвах?
– Нет! Я боюсь за его жизнь… Я боюсь ЕЁ… Она, не перед чем не остановиться, чтобы уничтожить моего старшего сына…
– Кто она, Роберт?
– ОНА! В битвах Боэмунд и сам позаботиться о себе, Бог силой и воинскими умеяниями его наградил щедро. Но ОНА, не побрезгует прибегнуть к яду, к тайным, наёмным убийцам. Смерть из-за угла, случайная, нелепая смерть на охоте или за пиршественным столом, смерть в постели любовницы… Да мало ли к чему может прибегнуть она, чтобы погубить Боэмунда?
Бьёрн уже догадывался, о ком говорит, словно в горяченном бреду Роберт, но всё же, ещё раз спросил:
– Кто она, Роберт?
– Она… Вот послушай, что она измыслила, и что недавно произошло…
Глава седьмая
Ранней весной 1073 года, по всей Италии, и быстро выйдя за её пределы, разлетелась весть, что могущественный герцог Апулии Роберт Гвискар, заболел. Заболел серьёзно. Это известие, повергло в шок его сторонников, и вызвало необычайную радость среди его врагов.
– Как же так, Роберт? Ведь ты так могуч, и твоё тело, никогда не подавалось никаким недугам!
– Да, да, я не помню, чтобы наш Роберт хоть когда-нибудь болел.
– Ничего, он выкарабкается. Я верю в это! И буду ежедневно молить Господа Бога, о его исцелении!
– Ха, Роберт не молод, ему уже пятьдесят семь, а в таком возрасте, каждая болезнь опасна.
– Будем уповать на милость Господа.
– Надо думать, что делать, если он умрёт.
– Ай-ай-ай, большая смута начнётся с его смертью.
– Да, это так. Я свою семью отправлю в Милан, а всё добро, перевезу в Рим. Битва за власть, будет страшная.
Сишельгаита, которая не отходила от постели больного мужа, объявила:
– Здесь в Мельфи, плохой климат, и мы переезжаем в Бари. Там милость господня исцелит Роберта.
Но вести доходившие из дворца в Бари, просачивающиеся оттуда через слуг, были неутешительны.
– Состояние герцога, ухудшается с каждым днём.
– Он плох, и уже не встаёт с постели.
И вот, в самом конце апреля, весь город переполошила весть:
– Герцог при смерти! Он умирает!
Сишельгаита, выйдя к людям, с осунувшимся, опухшим от слёз лицом, с дрожащими руками (на это все обратили внимание), тихим голосом повелела:
– Пусть сюда, в Бари, соберутся все вассалы герцога Роберта, для избрания его приемника.
И заплакав, быстро удалилась.
Со всей Апулии, Калабрии и Сицилии, в Бари потянулись вассалы Роберта. И только самые наблюдательные, заметили, что в цитадели города, полным полно войск, и что все они, лангобарды и греки Сишельгаиты. Оставляя оружие и свою свиту у ворот замка, южно-италийская знать, потянулась к постели умирающего Роберта, желая, кто в последний раз взглянуть на него, шепча молитву, кто позлорадствовать, видя своего врага жалким, больным и умирающим.
Сишельгаита, всех принимала с равным почётом и уважением. Для всех у неё находилось тёплое или ласковое слово, а своих наипреданейших сторонников, она одаривала кивком головы.
Рядом с ней, стоял бледный, худой, тихий и смиренный, двенадцатилетний Рожер, старший сын её и Роберта.
И все обратили внимание, что нет среди присутствующих Боэмунда, которого попросту не пригласили в Бари, и что отсутствует Великий граф Сицилии Рожер. Правда Рожер прислал письмо, в котором выразил свою надежду на скорое исцеление брата, но в конце которого приписал, что в случае самого худшего, готов присягнуть приемнику Роберта, которого изберёт совет. А сам уже подумывал, как-бы так, после смерти Роберта, быстро и без лишней крови, прибрать к рукам все его владения на Сицилии, чтобы самому стать полновластным и единственным владетелем острова.
Когда все собрались, началось шумное избрание приемника Роберта. Кому быть герцогом Апулии? На чью главу возложить корону и передать все его обширные владения, а так же власть над всей Южной Италией?
Сторонники Сишельгаиты, подкупленные и обласканные ею, тут же принялись кричать:
– Рожера! Рожера! Хотим Рожера! – имея в виду сына Роберта.
Лицо Сишельгаиты зарделось румянцем, и пряча удовлетворённую улыбку, она опустила лицо.
Недавно примирившиеся с Робертом его племянники – Роберт де Монтескальозо и Готфрид де Конверсано, переглянулись и подмигнули друг другу. При малолетнем и слабом герцоге, они быстро добьются своего! Их мать, Беатриса Отвиль, сидевшая в кресле, пожала им руки, и получив её одобрение, они добавили свои голоса в поддержку Рожера.
Но не все были согласны с кандидатурой Рожера.
Некоторые посматривали на Вильгельма Отвиля, следующего в роду по старшинству после Гвискара. Вильгельм сидел молча, а рядом с ним, жался его двенадцатилетний сын Ричард, с любопытством оглядывая собравшихся, морщясь от шума, вслушиваясь в слова, вылетавшие из распяленных в криках ртов.
Жались в стороне хмурые сыновья уже умершего Готфрида Отвиля – Роберт ди Лорителло, Вильгельм ди Тиролло, и малолетний Танкред.
У окна, сложив руки на груди, молча стоял сын Дрого Отвиля Ричард ди Моттола. Рядом с ним, ухмыляясь, находился Готфрид де Трани, женатый на дочери Дрого.
Нашлись и те, кто не подумав буркнул, что мол корона Апулии, по праву принадлежит сыну Хэмфри Отвиля – Абеляру.
По знаку Сишельгаиты, дрогнула, пришла в движение, гремя железом, стража, окружившая башню, где собрался совет. Зашевелились, приготовившись к бою, и лучники на стенах цитадели.
И узрев это, как-то вдруг разом, притихли все противники избрания Рожера герцогом Апулии, в паники переглядываясь, и понимая, что они полностью беззащитны перед окружившим их войском, и что они попали в ловушку, расставленную Сишельгаитой.
А учённый грек Никифор, из её ближайшего окружения, сказал:
– Хэмфри Отвиль, упокой Господь его душу, был графом Апулии, а сейчас, идёт речь, об избрании герцога, ГЕРЦОГА, – выделил это Никифор, – Апулии, Калабрии и Сицилии!
И притихшие противники избрания Рожера, ничего на это не возразили.
Опережая события, выдавая желаемое за действительное, чем полностью разоблачил себя, прислал письмо, адресованное Сишельгаите, только что избранный папа Григорий VII. Это письмо Никифор зачитал перед собравшимися:
«Смерть герцога Роберта, дражайшего сына святой церкви Римской, оставила нас в глубокой и неисцелимой печали. Кардиналы и весь римский сенат горюют о его смерти… Но, дабы Ваша светлость знала о нашей доброй воле, о глубокой и чистой любви, которую мы питали к Вашему супругу, мы ныне желаем, чтобы Вы известили Вашего сына, что святая церковь с радостью предоставит ему всё то, что его отец получил от папы, нашего предшественника».
Молодой и набожный герцог Рожер, полностью устраивал Святой Престол. Более, чем его буйный и грозный отец. Но если кто и понял это, то ничего не сказал. Только Ричард ди Моттола прошептал:
– Роберт ещё жив. Он ещё наш герцог! – и побледнев лицом, в гневе сжал кулаки.
А сторонники Рожера и Сишельгаиты, в радости кричали:
– Папа поддерживает нас! Святая Церковь с нами! С нами Божье благословение! С нами Бог!
И все собравшиеся, теперь уже к не скрываемой радости Сишельгаиты, склонив колено, присягнули на верность её сыну Рожеру, целуя меч и крест.
Глава восьмая
– И я ничего, не мог поделать! – уже кричал Роберт. – Я полностью находился в её власти, под её влиянием! О Боже, помоги мне! Я, так же как и она, хочу счастья своему сыну Рожеру. Неужели она думает, что я замыслю против него что-то плохое? Но Боэмунд, мой Боэмунд… Он тоже мой сын, и видит Бог, я люблю его не меньше, чем остальных своих детей.
Роберт отпил вина из кубка.
– Боэмунд только фыркнул на все эти происки Сишельгаиты, но она то, она, всё тянется и тянется к его горлу, чтобы сжать покрепче. Я знаю.
Колокола зазвонили к вечерней молитве, но Роберт проигнорировал это.
– Через день после присяги Рожеру, мне пришлось «ожить», и объявить всем о своём чудесном исцелении. Многие поняли хитрость затеянную Сишельгаитой, и поддержанную мной… И как же теперь, я буду смотреть им в глаза?
Роберт в печали покачал головой, и гневаясь, осушил кубок до дна.
– Я как раз ехал к Боэмунду, чтобы образумить его, уговорить не творить глупостей… Хотел сказать ему, что дам феод, достаточный для него… Хотел, чтобы и он присягнул Рожеру… Но я знаю его нрав… Он весь в меня, и не удовольствуются малым, когда можно взять большее…
Роберт вымученно улыбнулся.
– Тепрь ты пониаешь, как ты нужен мне и Боэмунду? Как нужен, моему сыну? Не иначе как сам Господь Бог, послал тебя навстречу мне!
Весь длинный рассказ Роберта, Бьёрн, внимательно слушал, вжавшись в стену, спрятав своё лицо в тень, жалея своего старого друга, и в то же время, возмущаясь его деяниями.
– Роберт, – после долгого молчания сказал Бьёрн, – я дал обет, присягнул перед распятием, поклялся именем Бога нашего, что доведу паломником до Иерусалима. И я, не могу нарушить своё слово.
– Клятвы, обеты, присяги, что они значат, когда на кону, жизнь человеческая?!
– Для меня, они значат многое! Это моя честь, а честь, дороже жизни! – рассердившись, крикнул в лицо Роберту Бьёрн.
– Я освобожу тебя от клятвы! Твой брат Маркус, епископ, более могущественный церковник, чем какой-то там настоятель монастыря! Он, замолит твой грех! Если хочешь, то я обращусь к самому папе, чтобы он избавил тебя от обета и крестоцелования! Он не откажет мне! Мы вместе будем молиться Богу, и Господь, услышит наши молитвы! Ты нужен мне, Бьёрн! Нужен, моему сыну Боэмунду!
– Нет, Роберт! Нет! Я не могу пойти на это! Отведу паломников в Иерусалим, и вернусь к тебе. Тогда, буду верно служить тебе и Боэмунду.
– А за это время, Боэмунд умрёт…
И видя неподдельную скорбь и печаль друга, что-то дрогнуло в душе Бьёрна.
– Прости меня, Роберт… Я должен подумать, хоть пару дней. Надеюсь, за эти дни, ничего плохого с Боэмундом не случиться.
Роберт продолжал молча сидеть в кресле, когда Бьёрн вышел из башни, и попросил ожидавшего его слугу, провести к выходу из замка.
Следующим утром, ещё одна встреча на улицах Бари, предопределила решение Бьёрна.
Погружённый в свои думы, он шёл по городскому рынку, среди лавок оружейников, совсем не обращая внимание на выставленное на продажу превосходное оружие, когда кто-то окликнул его:
– Бриан? Бьёрн де Бриан?!
Бьёрн обернулся и внимательно посмотрел на окликнувшего его человека. Явно богатого, в дорогих и роскошных одеждах, явно знатного и влиятельного, в окружении целой маленькой армии слуг, оруженосцев и телохранителей. Высокий, молодой, с густыми волосами, ровно подстриженными в кружок, с чёрной повязкой пересекающий лицо, закрывающей правый глаз. Наконец Бьёрн узнал его.
– Граф Раймунд? – присев от удивления, промолвил он.
– Да, это я! Граф Раймунд де Сен-Жиль! А я сразу узнал тебя! Как видишь, теперь мы оба одноглазы! Ха-ха-ха!
– Да, только у меня нет левого, а Вас Господь лишил… – видя весёлость графа, всё же неуверенно проговорил Бьёрн.
– А, всё это пустяки! Главное руки-ноги на месте! А? Есть чем держать оружие и на коня садиться! Да?
– Да! На страх врагам!
– Вот это ты хорошо сказал – на страх врагам! Идём, выпьём, обмоем, так сказать нашу встречу так далеко от дома!
Глава девятая
За едой и вином, Бьёрн рассказал графу де Сен-Жилю, что благодаря его помощи и заботам, он успел к умирающему отцу, и тепло, низко кланяясь, поблагодарил его за это.
Выпили, помянув старого барона Олафа Бриана, и после этого, Бьёрн, сам удивляясь себе, рассказал молодому графу всё, что с ним приключилось за эти годы, словно ища у него совета.
– В Иерусалим, говоришь? – Сен-Жиль, напрягшись, долго смотрел на Бьёрна, о чём-то задумавшись. – Поздно. Да, друг мой, поздно. Поздно! Два года назад, Святой град Иерусалим, захвачен сельджуками.
Бьёрн отшатнулся, поражённый такой вестью.
– Давай по порядку. Помнишь, взятие Барбастро в 1064 году? Как мы ликовали, захватив его?
Бьёрн кивнул, хотя тогда ему было не веселья, он искал Ламию и детей.
– Так вот, недолго музыка играла, недолго мы наслаждались победой. На следующий год, правитель Сарагосы Ахмад аль-Муктадир, кинув кличь среди всех мусульман Испании, объявив, как они говорят «джихад», быстро собрал большое войско, и почти без сопротивления, внезапно напав, покарав нас за нашу беспечность, вновь занял Барбастро. Овладев городом, мусульмане вырезали и казнили всех христиан.
«В отместку за ту бойню, которую вы устроили, захватив Барбастро, уничтожив 50 тысяч мусульман» – мелкнуло в голове Бьёрна.
– После этого, – продолжал Раймунд, – повоевав с язычниками ещё немного, я вернулся домой. А оттуда, отправился в паломничество в Святую Землю.
– Вы были в Святой Земле?
– Да, был. И именно там, поспорив с армянскими богословами, именуемыми себя хачиками (от армян. слова хач – «крест»), о догматах истинной веры, в результате возникшей стычки, я и потерял свой глаз. Досадно… Эти хачики были злы как львы, а я не ожидал нападения. Меня, всего в кровище, вытащил из этой свалки мой верный оруженосец. Вон он сидит. За тебя, Ги.
И граф Сен-Жиль, а вслед за ним и Бьёрн, подняли свои чаши и осушили их за храброго оруженосца.
– Когда я лежал раненный, сельджуки подошли к городу. Ги спас меня, увезя оттуда. А христианским паломникам к Святым местам, теперь, для посещения Гроба Господнего, требуется купить разрешение у мусульманского правителя. И всё зависит от милости его, позволит он или нет, посетить пилигримам святой град Иерусалим. А на дорогах что твориться? Паломников грабят, убивают, а мусульманский правитель Иерусалима, ничего не делает для их защиты.
– Не может быть! – шептал Бьёрн, поражённый этим рассказом, и нечестивым делам, творимым язычниками в Святой земле.
Граф де Сен-Жиль сидел, глядя куда-то в пустоту, а потом громко закричал:
– Иерусалим теперь остриё нашей веры! Именно к нему должны быть направлены все наши помыслы и деяния! К освобождению его от неверных! Там, каждый камень, напоминает о Христе, и о тех библейских пророках, что жили на той земле и оставили там свой след! И у меня, сердце кровью обливается, когда подумаю, что Иерусалимом и всей Святой землёй, владеют нечестивые язычники-мусульмане! Что они, глумятся над Гробом Господним и над нашими святынями!
В таверне, поражённой криками столь знатного сеньора, воцарилось молчание, а потом, вся она, зашлась в оглушительных криках:
– На Иерусалим! – кричали купцы.
– Освободим Гроб Господен! – вторили им ремесленники.
– Веди нас! – подхватили воры и проститутки.
– С нами Крёстная сила! С нами Бог! – кричали все остальные.
Видя такое одобрение со стороны простого народа, граф Раймунд де Сен-Жиль расплылся в улыбке. Дождавшись, когда стихнут крики, он наклонился к Бьёрну.
– Именно об этом я и хочу просить папу римского, если он удостоит меня своим вниманием и соблаговолит принять и выслушать. О всеобщем, всенародном походе, для освобождения Святой земли! Во имя, Господа! Мы соберём огромную армию, все рыцари вооружаться и сядуть на коней, и тогда мы, воодушевлённые Господней волей и единым порывом, освободим от язычников Святую землю! Никакие язычники не устоят перед нами, будь их неисчислимые полчища, так как нас, будет вести рука Господа Бога нашего!
Бьёрн молчал, но глаза его блестали, таким же фанатичным огнём, который горел в глазах и у Сен-Жиля.
– Теперь ты знаешь о помыслах моих. Знаешь, чего я хочу и к чему стремлюсь. А тут… Брат мой, граф Тулузы Гильом, настаивает на том, чтобы я женился. До женитьбы ли мне теперь, когда Святая земля, стонет под ногами язычников?! Но он старший в роду, и я вынужден подчиняться. Он и невесту для меня присмотрел, и настаивает, чтобы я женился именно на ней…
– И кто же она?
– Одна из дочерей герцога Роберта Отвиля, Сибилла.
– Ого! – присвистнул Бьёрн.
Глава десятая
Папа римский Григорий VII думал, и никто не смел нарушить ход его мыслей.
Пьетро Орсини, недавно назначенный кардиналом-священником церкви святого Климента, опустив голову, украдкой, из-подо лба, глядел на маленькую, тучную, коротконогую фигуру Григория VII. «Во как сидит, даже ногами до пола не достаёт. Стульчик ему ставьте, чтоб удобней было. А говорит как? Невнятно, тихо… Надо прислушиваться, чтобы уловить, что он там вещает. О, Господи, грехи наши тяжкие». Орсини быстро перекрестился, на миг примерив папскую тиару, узрев её на своей главе, и тут же прочь отогнал эти мысли.
Беспокойство и тревогу Григория VII, вызвал заключённый союз между Робертом Гвискаром и Ричардом Дренго, о котором его своевременно известили. И что там всё остальное, когда тут, под боком, творится такое.
«Много силы они набрали, много. А это, опасно. Очень опасно. Как разрушить их союз? Что предпринять? Что сделать?» – папа размышлял, и пока не находил верного решения. На ум приходила только одна мыслишка, как на немного, хоть на чуть-чуть, но ослабить силы герцога Апулии и князя Капуи. Пять лет назад, король Арагона Санчо I, предпринял путешествие в Рим, где попросил помощи в борьбе с мусульманами. Папа Александр II, благосклонно принял короля Арагона, и пообещал ему поддержку Святого престола. В знак особой благодарности, Санчо I, признал себя вассалом римских пап.
«Вассалы, вассалы… Вассалы с вассалами или вассалы против вассалов. Кто- то сказал – разделяй и властвуй. Мудрые слова, последуем и мы этому совету».
И подняв руку, привлекая внимание, Григорий VII тихо сказал:
– Позовите ко мне молодого графа Эбля де Руси.
С недавнего времени, оставив службу у герцога Апулии, Эбль де Руси жил в Риме, желая найти новую службу при папском дворе и надеялся, уповая на Бога, что никто не догадывается о том, что таково тайное повеление Роберта Гвискара.
Польщённый приёмом у самого папы, Эбль смущенно стоял, во все глаза глядя на наместника Бога на земле, стараясь не упустить не единого его слова.
– Нам всем известна ваша беспримерная храбрость и отвага, граф де Руси.
Эбль покраснев, почтительно поклонился.
– И у меня для вас, есть одно важное поручение. Важное и опасное. Готовы ли вы исполнить его? Готовы ли вы выполнить волю Господа Бога нашего Иисуса Христа?
Эбль де Руси гордо вскинул голову.
– Да, Ваше Святейшество!
– Хорошо. Тогда, слушайте. Наш верный слуга, король Арагона Санчо I, просит помощи в борьбе с мусульманами. У него, словно кость в горле, торчит их крепость Барбастро…
– Я был под Барбастро, – не почтительно перебив папу, выкрикнул молодой и не опытный Эбль де Руси.
Но Григорий VII, только улыбнулся на это.
– Благодарю, что вы юноша, не пожалели своей жизни, исполняя Божью волю, и откликнулись тогда на призыв Господен. Теперь, снова Господь призывает вас на битву, вершить его волю. Готовы ли вы? Справитесь ли?
– Да, Ваше Святейшейство! Клянусь Вам в этом! Клянусь именем Христа и Пресвятой Девы Марии!
– Хорошо, тогда я повелеваю вам, возглавить этот поход. Уверен, что много славных нормандских рыцарей из Апулии и Капуи, присоединяться к вам, когда узнают, куда вы направляетесь.
– Да, Ваше Святейшество! Многие захотят проявить отвагу в бою, в битве с неверными! С врагами нашей веры и Святой матери церкви!
Удовлетворённый Григорий VII, повелев снабдить деньгами для набора войска графа де Руси, жестом руки отпустил его.
«Всё складывается как нельзя лучше. Отправив войско в Испанию, мы ослабим Апулию и Капую, хоть на немного, но ослабим. А там, как Бог даст. И удалим подальше отсюда, этого наивного соглядатая Гвискара. Выживет, отблагодарим, и пошлём в новое пекло. Погибнет, что ж, такова Господня воля. Подождём, когда они отправятся в Испанию, и тогда, будем решать дела с остальными нормандцами. Пора, пора, поставить их в стойло! Уж слишком они зарвались! А не подчинятся – уничтожить!».
Улыбаясь и потирая руки, донельзя довольный собой, Григорий VII прошествовал в свои покои, через толпу склонивших головы кардиналов.
Глава одиннадцатая
Незаметно подкралось время, когда они постарели, и вот теперь, приходиться женить своих детей.
Эбль де Руси, перед отъездом в Испанию, навестил Бари, и склонившись перед Робертом на одно колено, сказал:
– Ваша милость, прошу руки вашей дочери Сибиллы!
Роберт, удивлённый, уставился на молодого графа. Он уже знал, зачем пожаловал в Бари граф де Сен-Жиль, а тут ещё этот граф де Руси. Роберт ничего не говоря, крепко призадумался.
Его дочь от Альберады, Эмма, недавно вышла замуж за Одо Доброго (или как его ещё иначе называют – Одо Бонмарше. Бонмарше – в пер. с фр. низкий, дешёвый), из знатного североиталийского рода Алерамичи. И в прошлом году, уже подарила Роберту первого внука, названного Танкредом.
Старшая дочь от брака с Сишельгаитой, пятнадцатилетняя Матильда, тоже уже была замужем за Рамоном Беренгером II, графом Барселоны.
Вторая дочь от Сишельгаиты, Мабилла, ещё в малолетнем возрасте была просватана за сына Гуго де Грантмесниля, Вильгельма де Скальфо.
Для третьей дочери, Эрии, именно сейчас наклёвывался выгодный брак с Гуго д'Эсте, претендующим на корону графства Мэн. Породнившись с ним, Роберт мог бы противопоставить себя герцогу Вильгельму, в борьбе за владение Нормандией. (
Малолетней Сибилле было чуть более десяти лет (у Роберта и Сишельгаиты была ещё одна, самая младшая дочь – Олимпия, но о ней, рассказ в дальнейшем), и сватовство к ней дватцатитрёхлетнего Эбля де Руси, выглядело странно. (
«А что тогда ответить графу де Сен-Жилю, если я раздам всех своих дочерей, ведь Сибилла обещана ему?». Но и терять преданность Эбля де Руси не хотелось. Род де Руси, был знатен, могущественен и богат, и владел обширными владениями в Шампани и Лотарингии. «Да и этот мальчишка мне ещё нужен. М-да, весьма выгодный брак для моей дочери, весьма. Но что-же тогда сказать графу де Сен-Жилю?». Роберт задумчиво почесал бороду.
У Роберта вызывало недовольство то, что на щедрую плату и посулы Рима, много славных воинов из Апулии, Калабрии, Капуи и с Сицилии, выказали желание отправиться под знаменем графа де Руси в Испанию. «Может, и правда, оженить Эбля, и пусть убирается к себе в Шампань?». Но идти на такое явное обострение с Римом не хотелось. Да и Роберт догадывался, что Эбль де Руси не согласиться на это, и таки пойдёт в Испанию.
– Ладно, – тихо сказал Роберт, всё ещё размышляя, – вернёшся из Испании живым и здоровым, тогда и поговорим.
– Но я могу надеяться, что ваша дочь Сибилла, достанется мне?
Роберт тяжело вздохнул.
– Да, обещаю.
Графа де Сен-Жиль Роберт пригласил на охоту, и пока они стояли в засаде, ожидая загоняемого ловчими дикого вепря, он решил поговорить с ним. Он не любил оправдываться и чувствовать себя виноватым, но сейчас, перед молодым графом, испытывал именно это чувство. Роберту было неловко и он не знал с чего начать разговор. Неожиданно, сам граф де Се-Жиль, пришёл ему на помощь.
Тихим голосом, заходя издалека, Раймунд начал рассказывать Роберту о Святой Земле, о давней, жестокой войне, которую христианство ведёт с язычниками, о том, что мусульмане, представляют явную угрозу всему христианскому миру. Потом он, желая склонить могущественного герцога Апулии на свою сторону, поведал ему о своих стремлениях – об объединении всех христианских рыцарей в единую армию, ради освобождения Святой Земли и Гроба Господенего, и для того, чтобы оружием и Божьим словом, распространить святую христианскую веру на весь мир.
– А тут, вместо того, чтобы оказать мне всяческую помощь и поддержку, мой старший брат заставляет меня жениться. О-о-о, видит Бог, не этим сейчас заняты мои мысли, не этого я желаю!
Роберт тот час ухватился за спасительную ниточку, брошенную ему молодым графом.
– Я, как никто другой, понимаю вас, Раймунд! Вот уже более десяти лет, как я веду непрекращающуюся войну с мусульманами на Сицилии. И ценю и поддерживаю, ваши благородные и святые замыслы! Но в чём-то, прав и ваш брат – рано или поздно, но мужчине надо жениться. Хотя бы только для того, чтобы не пресёкся его род, чтобы жена, нарожала ему воинов, которые продолжат наше дело тогда, когда мы сложим свои головы в борьбе с неверными и когда Господь призовёт нас к себе. Эта война, которую мы, христиане, ведёт с язычникими, распространяя нашу святую веру по всему свету, не на один год, и не два. Она уже тянется веками, и один Господь ведает, сколько ей ещё продлиться.
Раймунд прислонил копьё к дереву и сняв шлем, потёр лоб.
– Хорошие слова, господин герцог. Я запомню их. Признаться, я об этом как-то и не думал.
– Вы ещё молоды Раймунд, горячи, и, для чего же ещё нужны старики, как не для того, чтобы наставлять молодых, делиться с ними своим опытом и знаниями? Так отец, передаёт свои умения своему сыну. У моего брата, Великого графа Сицилии Рожера, есть дочь Матильда, которая станет для вас превосходной женой. (Сестра-близнец Матильды – Фландина, уже была замужем за Гуго из Жерзы, присходившего из богатого и знатного рода в графстве Мэн). Мало того, породнившись с моим братом, вы сможете объединить свои усилия, и только подумайте, граф, что вам даст, чего вы достигнете, при союзе Тулузы и Сицилии!
Граф Раймунд де Сен-Жиль, опустив голову, покачивал ею, вообще не обратив внимания, что вместо дочери герцога Апулии, ему предлагаёт в жёны дочь графа Рожера. А какая разница, Сибилла или Матильда? Ведь жена, по теперешним помыслам графа Раймунда, нужна мужчине лишь для того, чтобы он смог продолжить свой род, сам же всецело занятый великими замыслами. (Раймунд де Сен-Жиль, ранее уже был женат на своей двоюродной сестре Эрменгарде Прованской, и от неё, у него был уже взрослый, пятнадцатилетний сын Бертран. Но по настоянию церковников, Раймунд развёлся с Эрменгардой из-за близкой степени родства, и Бертран был объявлен незаконнорожденным).
– Да, господин герцог, я согласен с вами. Передайте вашему брату, что я готов взять в жёны его дочь.
Роберт отвернулся, скрывая довольную улыбку, и едва не прозевал вылетевшего из кустов вепря. Он, взбешённый и напуганный, пёр прямо на безоружного графа де Сен-Жиля. Раймунд, поздно заметив опасность, потянулся за висевшим на бедре мечом, хаотично соображая, что он не успевает, что вот сейчас, вепрь пропорет его своими огромными клыками, стопчет, начнёт рвать и метать его тело. И прощай великие замыслы и стремления! Но Роберт, гикнув, выскочил из-за кустов, отвлёк внимание зверя на себя, и когда тот остановился, мастерски метнул копьё, пробившее вепрю сердце. Кабан вздрогнул, заревел, сделал ещё несколько шагов, и повалился на бок.
– Славная охота! – промолвил Роберт оттирая со лба испарину, и улыбнулся графу де Сен-Жиль.
Радость его ещё больше усилилась, когда у ворот Бари его встретил Бьёрн де Бриан.
– Роберт, я готов служить тебе и твоему сыну!
Глава двенадцатая
Вот уже несколько лет, как племянники Роберта Гвискара, Роберт де Лорителло и Вильгельм ди Тиролло (сыновья Готфрида Отвиля от 1-го брака), расширяя свои владения, захватывали всё новые и новые земли в Абруццо (обл. в центр. Италии на восток, северо-восток от Рима), далеко выходя за пределы Апулии. При жизни Александра II, Рим терпел, но Григорий VII, не собирался с этим мириться. Вызывал его тревогу и союз Гвискара (посредством брака его дочери Эммы) с североиталийским родом Алерамичи из Савоны и договор с Ричардом Капуанским.
– Окружают! Словно волка обкладывают со всех сторон! Но у волка, есть зубы! Я, покажу им, как умею кусаться и грызть! Папа Николай II, благоволил этим козлам, пошёл им на уступки и дал большие привелегии, но я не такой! Я заставлю весь мир, подчиняться Святой апостольской церкви! А кто не подчиниться – уничтожу!
Решил новый папа, обратить свой взор и на восток. Именно там, казалось ему, сейчас, после разгрома под Манцикертой, рухнувшая на колени Византийская империя, как никогда, нуждается в помощи и защите. И он направил в Константинополь своих легатов, с требованием подчинить греческую церковь Риму, в обмен на военную поддержку западного мира.
Горячо и неудобно было двадцатитрёхлетнему императору Михаилу VII на троне. Такой вожделенный императорский пурпур, жёг тело и казался тяжелее доспехов. Обученный риторике, богословию и писанию стихов, Михаил VII ничего не мог противопоставить сельджукам, захватывающим всё новые и новые территории в Малой Азии, в Сирии и Палестине. В Константинополе, и особенно на окраинах империи, власть императора ослабевала с каждым днём. Ворчали недовольные, поднимая знамя восстаний. Печенеги и мадьяры, терзали границы, и всего за два года, Византия потеряла значительные земли и на Балканах. Инфляция, рост цены на хлеб, вызывало буйство константинопольской черни, которая, со всё возрастающей ненавистью, поглядывая на Влахернский дворец императора и на роскошные дома знати.
Забегая вперёд, скажу, что всё же, Михаилу VII и его советникам, хватило ума отклонить предложение Григория VII. Да и обращение папы ко всем монархам христианского мира, срочно вооружаться, садиться на коней, и идти на восток, не нашло отклика в их сердцах. Григорий VII затаил обиду, и только прибытие в Рим графа Раймунда де Сен-Жиля, сладким бальзамом ободрило его душу. Папа, в лице этого тулузского графа, нашёл своего самого наипреданейшего единомышленника, все помыслы которого, были заняты войной против неверных.
Обратившись снова к италийским делам, лицимерный Григорий VII, решил сменить гнев на милость, и укрощая свою заносчивость, отправил легата к настоятелю монастыря Монте-Кассино Дезидерию, чтобы тот, пользуясь своими хорошими отношениями с нормандцами, договорился о встрече папы с герцогом Апулии.
А пока, Григорий VII, решил вбить клин между Гвискаром и Дренго, и развязать войну между своими вассалами.
– Ещё посмотрим, кто кого! На коленях приползёте! Будете ноги мне целовать, вымаливая прощения!
Роберт, подозревая подвох и засаду, отказался ехать на встречу с папой, назначенной на 10 мая 1073 года в Беневенто. Ведь по условиям выдвинутым Григорием VII, он должен был явиться в Беневенто, город, принадлежащий папе, один, без войска, лишь с незначительным количеством слуг.
Безрезультатно прождав Гвискара в Беневенто, Григорий VII отправился оттуда прямиком в Капую, где льстиво расточая ласковость, признал права Ричарда Дренго, принял от него вассальную присягу, и вскоре заключил военный союз против Гвискара.
Дренго, немного поколебавшись, всё же, во исполнение заключённого с Робертом соглашения, передал ему всё, о чём договорился с папой.
– Лис! Хитрый лис! Пусть ворон выклюет твою печень! – сердился Роберт по отношению к папе. А гонцу Дренго, он сказал:
– Передай своему князю, что вместе, мы сила! Вместе, мы представляем угрозу Риму, и папа Григорий, прекрасно понимает это! И поэтому, этот хитрый лис, решил стравить нас друг с другом. Передай Ричарду, что я верю ему, и уверен, что папа просчитался!
И началась странная война между Апулией и Капуей, без больших сражений и битв, без завоевательных походов, а так, иногда, мелкие пограничные стычки, между враждующими между собой нормандцами. Так, молодой сын Вильгельма Отвиля, графа Принчипато, Ричард, вызвал на поединок то же юного сына Готфрида Риделя, правителя Гаэты, Реджинальда. Реджинальд в схватке победил, Ричард чудом выжил, но только теперь на всю жизнь был отмечен шрамом, страшно изуродававшим его лицо.
А в марте 1074 года, Григорий VII отлучил Гвискара от церкви, и стал собирать армию, чтобы уничтожить своего непокорного вассала.
Как говорит Джон Норвич, в своей книге «Нормандцы в Сицилии», есть что-то загадочное во всё этом деле. В ссоре Григория VII с Робертом Гвискаром, чувствуется что-то более серьёзное, чем те мелкие недомолвки, о которых изложено выше. Но к сожалению, хронисты того времни – Готфрид Малатерра, Вильгельм Апулийский, Анна Комнин, Ордерик Виталий, молчат об истинных причиннах противостояния папы римского и герцога Апулии, и нам предстоит только догадываться о них.
Глава тринадцатая
Роберт не особо расстроился по поводу отлучения, и смог удержать в повиновении своих вассалов и южноиталийскую чернь. Маркус Бриан, трясясь от страха, ещё бы, его патрон попал под отлучение, и отныне, ему запрещено входить в церковь, исповедоваться, принимать причастие, всё-таки проводил над Робертом все положенные церковные обряды.
– Пусть там священники в церквях, проклинают меня, клянут, вещают об анафеме (Анафема, или великое отлучение – налагается высшей церковной инстанцией, применяется к отступникам и еретикам. Имеет неопределённый срок действия и запрещает любые связи отлучённого с церковью), но ты то, Маркус, остаёшься верен мне?
– Да… Хорошо, что Его Святейшество, не наложил на нас интердикт (Интердикт – представлял собой отлучение от церкви не отдельного прихожанина, а сразу большую группу – селения, города, области, целые государства. На территории, находящейся под интердиктом, закрывались храмы, не проводились церковные празднества, не отправлялись церковные обряды – венчания, отпевания, крещения и др.) – дрожащим голосом ответил Маркус, в маленькой часовне в одной из башен Бари, отпуская Роберту грехи.
А Григорий VII развил бурную деятельность. Из Рима, полетели его гонцы и легаты к Беатрисе де Бар и к её дочери, маркграфине Тосканы Матильде. К мужу Матильды, герцогу Лотарингии Готфриду Горбатому. К Альберто Аццо II графу Луниджаны и Милана, сеньору Ровиго и Эсте. К Роберту I, герцогу Бургундии. К тулузским графам. И к графу Савойи Пьеру I. По призыву папы, они должны были собраться, сплотившись вокруг знамени Святого Петра, пострадать за веру Христову, карая презренного язычника – герцога Апулии. Привёл папе свои войска и князь Салерно Гизульф II.
– Мы видим ещё одну благую цель, – говорил Григорий VII перед собравшимся огромным войском, – как только нормандцы будут покорены, мы отправимся в Константинополь, на помощь христианам, которые страдают от постоянных нападений сарацин и умоляют нас о помощи!
Роберт был встревожен, но не подавал вида.
«Можно ли положиться на Дренго? Придёт ли он? Тогда, при Чивитате, мы разгромили папу Льва IX, потому что, были все вместе, действовали разом и заодно. А теперь? Ах, Дренго, Дренго… Можно ли тебе доверять? Рожер, вот мой единственный оплот и надежда! Надо срочно послать к нему на Сицилию гонца, пусть собирает всех, кого можно, и направляется сюда. Ничего, мы ещё посражаемся!».
Неожиданно, с той стороны откуда он и не ждал, Роберту улыбнулась удача.
Богатая торговая республика Амальфи, изнемогающая в войне с князем Салерно Гизульфом II, занявшимся откровенным разбоем на море, передавала себя под защиту и покровительство герцога Апулии.
Много страшных историй ходило об ужасных пытках и жестоких казнях тех купцов, кто попал в плен к князю Салерно. Не имея сил захватить сам город, Гизульф II приказал своему флоту блокировать город с моря.
И купцы Амальфи, богатая городская знать, не видя другого выхода, отправила своих послов к Гвискару, оговорить размеры ежегодной дани и условия вассалитета.
Выслушав послов, Роберт сразу же послал в Амальфи большой отряд воинов, и распорядился начать строительство четырёх крепостей, для защиты города с суши и моря.
– Амальфи, город богатый, многолюдный! Нет места богаче серебром, чем он! Золото, ткани из самых разных областей! А моряки, какие там моряки! Искусны в морских путях, много дорогих вещей доставляют они из Александрии и Антиохии! Много они морей переплыли, знают арабов, ливийцев, сицилийцев и африканцев! – радостно потирая руки, говорил Роберт.
А в июне 1074 года, Григорий VII, как всегда повелительно, снова предложил Роберту встретиться в Беневенто.
«Я не хочу проливать христианскую кровь, и если ты, герцог Апулии Роберт, склонишь свою голову, признаешь все свои ошибки, смиришься и покаешься в грехах своих, то мы, простим тебя» – писал папа в своём послании.
– Моя совесть чиста. Я никогда не давал Его Святейшеству повод для обвинений или недоверия, и конечно же, я почту за честь где угодно и когда угодно предстать перед ним.
Отвечая так папскому легату, Роберт думал – а как там его посланник, отправленный им к императору Генриху IV? Как там продвигаются тайные переговоры, затеянные им?
Глава четырнадцатая
В оговоренный день, в сопровождении большого эскорта и двух сотен рыцарей, Роберт прибыл к Беневенто, и велел разбить лагерь в окрестностях города.
– Я по прежнему не доверяю папе, но если есть возможность решить дело миром, избежав кровопролития, прибегнем к ней, – сказал Роберт Боэмунду и своим племянникам Ричарду ди Мотолла, Роберту ди Лорителло, Вильгельму ди Тиролло.
Он прождал папу три дня, высылая постоянные разъезды, чтобы враги внезапно не окружили их, но Григорий VII на встречу так и не явился.
– Что-то случилось. Уж не прибрал ли Господь к себе нашего папу? – Роберт улыбался, скрывая за улыбкой тревогу. «Меня беспокоит, если я чего-то не знаю или не понимаю. Чего его нет? Что произошло? Твою мать! Может уже сейчас, пока я торчу здесь, войска папы шагают по Апулии?».
А произошло следующее…
В рядах армии Григория VII прозошёл раскол. Пизанцы, прибывшие с войсками Матильды Тосканской, узрев здесь, своего злейшего врага Гизульфа Салернского, взбунтовались.
– Пират! Разбойник! Грабитель! Сколько он наших кораблей захватил и потопил? А наши купцы, захваченные им, где они? Умерли под жестокими пытками и казнены! А-а-а, мы не пойдём в одном войске с собакой Гизульфом! Смерть ему! Смерть!
Действительно, в последние годы, Гизульф Салернский, суженный в своих владениях, ограниченных практически только одним Салерно, занялся грабежом и разбоем на морях. Его флот, рыская по волнам, не жалел и не щадил никого. И видать немало пострадали от него и мореплаватели Пизы.
Григорий VII быстро отправил Гизульфа в Рим, но было уже поздно, войско раскололось на сторонников Гизульфа, и на тех, кто поддерживал пизанцев. И теперь, о походе в Апулию, не могло быть и речи.
Тщетно Григорий VII пытался навести лад в своём войске. Напрасно обращался к воинам с призывами, поминая волю Господню. Не действовали на воинов и его угрозы, карающие отступников от Божьего замысла.
– Выдай нам Гизульфа!
– Смерть ему! Смерть!
– На Салерно! Идём, на Салерно! – кричали наиболее горячие.
Буквально за несколько дней, всё развалилось и пришло в смятение. И многие воины, начали уходить домой.
– Шутка ли, сражаться с нормандцами! Нет, мы лучше по домам, – говорили они, попутно разоряя и грабя папские земли, через которые проходили.
Так полетели в тартарары все планы Григория VII – покорение Южной Италии, крестовый поход против мусульман и возможность объединить обе церкви под его управлением. Он был вынужден распустить своё войско, и проглотив унижение, вернуть Гвискара в лоно церкви. Но на этом, беды Григория VII не закончились.
– Мы предлагаем вам корону императора, а взамен, просим вашей помощи.
Роберт, прищурив глаза, с любопытством смотрел на римского консула Ченчи Франджипане, прибывшего к нему, просить помощи в борьбе против папы Григория VII. «Заманчиво. Очень заманчиво. Я, император! Но император, чего? Они хотят втянуть меня в войну со всем светом. Все ополчаться против меня! А может, нет? Может, мне удасться удержать на своей голове императорскую корону?». Роберт перевёл взгляд на Сишельгаиту, весь вид которой, молил: «Подумай о детях! Твой сын, унаследует корону императора! Он будет императором!». Посмотрел он и на своего сына Рожера, сидевшего рядом, тихо и неприметно.
– Нет! – твёрдо ответил Роберт. – Я никогда, первым, не подниму руку против своего сюзерена! Я верен Его Святейшеству, и никогда не предам его!
Обескураженный консул удалился. И от взгляда Роберта, не ускользнуло, как он, уходя, перекинулся взглядами с Ансальдо ди Патти.
Громкие слова, почти всегда остаются громкими словами. Вечером этого же дня, в доверительной беседе с ди Патти, Роберт как-бы невзначай, сказал, что не собирается ставить Григория VII в известность о зреющем заговоре. Ди Патти услышал это, и немедля отправил гонца в Рим.
На Рождество нового, 1075 года, когда Григорий VII молился в подземной часовне Святой Марии, заговорщики напали на него, схватили и бросили в подземелье секретной тюрьмы.
На следующий день, когда папа не появился на торжественной мессе по случаю праздника, простые римляне пришли в неистовство.
– Где наш папа Григорий?
– Почему его нет?
– Куда вы его дели?
Кардиналы-заговорщики, во главе с консулом Ченчи Франджипане, стоя на ступенях церкви святого Петра, испуганные и бледные, не знали что ответить разбушевавшимся римлянам. Повсюду в городе поднялось недовольство, горожане брались за оружие, и заговорщики, поспешили, кто покинуть город, кто укрыться в замке Святого Ангела.
Вскоре папу Григория VII нашли, извлекли из темницы, и торжественно, на руках, принесли к церкви святого Петра.
– Григорий VII наш папа!
– Слава ему! Слава!
Григорий VII растроганно благодарил толпу горожан, благословляя их, а сам, кусал губы от гнева и бессилия. Отныне, весь мир увидел, сколь ненадёжно и шатко его положение.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
– Милан ключ ко всему! Милан, ключ ко всей Северной Италии! Кто владеет Миланом, тот контролирует Рим! Держит его за яйца! И мы должны поставить епископом Милана, своего человека! Я не потерплю там епископом слизняка, назначенного папой!
Король Германии Генрих IV импульсивно вышагивал по лесной поляне. Он выбрался сюда на соколиную охоту, но позабыв о томящихся в клетках соколах, о стаях диких уток, гнездившихся в окрестных болотах, всецело посвятил себя решению столь важной политической проблемы.
Он был молод, пылок, необычайно быстр в своих решениях, имел в себе много рыцарского и благородного, подавая надежды, что вскоре из него выйдет толковый государь и император. Но с годами, пылкость нрава перешла в раздражительность и мстительность, а от возвышенных чувств остались гордость и властолюбие.
Но сейчас ему было всего двадцатьчетыре года. И сколько он себя помнил, он всегда боролся за жизнь и за власть. Пару месяцев назад, в жестокой и упорной борьбе, терпя поражения и одерживая победы, он подавил Саксонское восстание, разгромив выступивших против него германских князей. И теперь, он был полон сил и решимости, бросить вызов самому папе.
– Я хочу видеть епископами своих друзей! Союзников и единомышленников! Которым, я могу доверять и на которых, смогу положиться! И мне не по душе, занудные клирики из Рима, ставленники папы, которые будут противоречить мне, плести заговоры и интриги, шпионить за мной, докладывая о каждом моём шаге! И я требую от папы, чтобы он лишил сана всех церковников, участвующих в восстании, осмелившихся поднять руку на меня, своего сюзерена!
По всей Европе, монастыри и церкви обладали влиянием на души людские, и владели завидными богатствами. И Генрих, да и другие властители, выгодно пополняли свою казну, продавая места в приходах, монастырях, аббатствах и епископствах церковным прелатам, или же, назначая на эти должности своих доверенных лиц.
В Риме, папы, уже долгие годы решительно боролись с этим, желая, чтобы все церковные назначения согласовывались с ними, или же, в противовес светским государям, назначали на должности прелатов своих ставленников.
Борьба шла и не думала затихать, а поводом к открытому противостоянию стало назначение миланского епископа.
Об оргиях Генриха IV слагали легенды. Приписывали ему и поклонение сатане, и занятия чёрной магией, и мужеложество со скотоложеством, и многое, многое другое. Папа Григорий VII, получив очередную жалобу на короля Германии, удовлетворённо хмыкнул.
– Много власти стал забирать этот щенок! Норов свой показывает! Пора пообломать ему рога!
В феврале 1075 года на соборе в Риме, Григорий VII подверг отлучению от церкви пятерых ближайших советников Генриха IV, и повелел самому королю в ближайший пост прибыть в Рим и оправдаться в преступлениях приписываемых ему.
– Если сможет, – Григорий VII широко улыбнулся.
Глава вторая
Генрих был в ярости!
– Да как он посмел! Кто дал ему такое право! Не папа, я главный человек в мире! И я, докажу ему это!
Папские легаты, с позором были высланы из резиденции короля в Госларе, и тотчас же, по всем направлениям, были разосланы королевские гонцы, с требованием всем епископам и аббатам, прибыть на церковный собор в город Вормс.
Церковники собрались в январе 1076 года, и сразу же, король Германии, получил мощную поддержку большинства германских и ломбардских прелатов, недовольных нововведениями из Рима – отменой симонии (продажа и покупка церковных должностей, духовного сана, продажа церковных таинств и священнодействий – причастие, исповедь, отпевание, продажа священных реликвий и мощей и т. д. В широком смысле симония – продажа благодати Святого Духа. Отсюда и борьба за инвеституру – церковная инвеститура состояла в назначении светскими правителями прелатов на церковные должности и введение в сан. Она сопровождалась двумя актами: светский правитель вручал прелату посох и кольцо, символизирующих духовную власть, и вручал скипетр, символ светской власти. Таким образом, церковные сановники становились крупными светскими феодалами и в этом качестве находились в вассальных отношениях со своим сюзереном) и требованием целибата (обязательный обет безбрачия для духовенства).
Сторонники папы отчаянно сопротивлялись, в кафедральной церкви святого Павла, от обоюдных обвинений и нелепой клеветы, стоял ужасный шум, крики рассходившихся высших прелатов церкви вылетали на улицу, достигая слуха толпившихся горожан.
Партия, поддерживающая Генриха, обвиняла папу Григория VII в том, что его избрание было незаконным, мол не по закону, установленному в 1059 году и гласившему, что только конклав может выбирать пап, а римским народом, разбушевавшейся чернью, которая и выдвинула Гильдебранда на должность понтифика.
– Наш король, как один из патрициев Рима, имел право назначать папу, или, по крайней мере, утверждать вновь избранного! Его лишили этого права! А отсюда, тот, кто называет себя папой Григорием VII, избран незаконно! Он, узурпатор!
– Кроме того, вы все помните, что Гильдебранд, давал клятву никогда не избираться в папы! Он нарушил её! Он – клятвопреступник!
– А мне, доподлинно известно, о его шлюхах и метрессах, которых он держит целый гарем в своём дворце! А от нас, он требует безбрачия?! Гнусный лжец он, а не папа!
– Лицемер и подлец!
– Побойся гнева Господнего! Папа, наместник Бога на земле!
– Подлая ехидна он, а не папа!
– Да гореть тебе в аду, за твоё богохульство!
– Только после тебя!
Генрих, спрятавшись за иконостасом, едва сдерживая смех и бьющую через край радость, глядел на беснующихся священников.
– Ещё немного, и они вцепятся друг другу в волосы и бороды! То-то будет потеха!
24 января было составлено письмо от короля Германии Генриха IV, тому, кто называет себя папой:
«Генрих, не по узурпации, но по священной воле Божьей король, – Гильдебранду, не папе, но вероломному монаху. Это приветствие ты заслужил, сеятель вражды, ты, кого проклинают, вместо того чтобы благословлять в каждой святой обители и церкви. Архиепископов, епископов и священников ты попираешь, словно рабов, лишённых воли. Христос призвал меня на трон империи, но не тебя на папский престол. Ты занял его хитростью и обманом, презрев свои монашеские обеты, ты с помощью золота приобрёл покровителей, с помощью покровителей – войско, и с помощью войска – престол мира, и заняв его, нарушил мир. Я, Генрих, милостью Божьей король, со всеми нашими епископами, взываю к тебе – Ступай вон!».
Посланника короля Германии, епископа Роланда Пармского, дерзнувшего доставить это послание в Рим, едва не растерзали сторонники папы. Только заступничество самого Григория VII, спасло ему жизнь.
В феврале 1076 года, на обычном великопостном соборе, папа Григорий VII нанёс ответный удар. В форме молитвы, обращённой к святому Петру, он отлучил Генриха IV от церкви, лишил его монаршей власти над Германией и Италией, и в силу дарованного Богом святому Петру полномочия «вязать и решать» снимал со всех христиан присягу на верность Генриху.
– Те же, кто откажут в послушании папе римскому как представителю Бога на земле и продолжат общение с отлучённым Генрихом, будут лишены моего апостольского благословления, Божьей благодати и всех властных полномочий!
Глава третья
Удар был силён! Он был необычайно смелым и раннее мир не видел ничего подобного!
Генрих, поначалу, по молодости и горячности, не придал отлучению никакого значения. Первые колокола тревоги забили только тогда, когда он повелел германским епископам снова собраться на Троицу 1076 года в Вормсе, чтобы торжественно и окончательно заявить о низложении с папского престола узурпатора Гильдебранда. Но к назначенному сроку в Вормс, съехалось так мало церковных прелатов, что не было никакой возможности начать собор. Генрих встревожился, и решил отложить собор до Петрова дня, перенеся его в Майнц. Теперь уже, он разослал церковникам приглашения, написанные в форме просьбы, а не приказа.
Папские легаты времени зря не теряли, без дела не сидели, и разъезжая по Германии, настраивали всех против Генриха. Почуяв откуда дует ветер, ободрённые таким оборотом дел, подняли головы и отказались подчиняться Генриху германские князья – Оттон Нортхеймский, герцог Баварии Вельф IV, герцог Каринтии и маркграф Вероны Бертольд Церингенский. Примкнули к ним и архиепископ Зальцбургский Гебхард I и епископ Вюрцбургский и Пассауский Адальберон. Вновь забурлила, казалось бы, покорённая Саксония. Тамошние жители взялись за косы, вилы, топоры, прогнали королевских сборщиков налогов, разорили имения друзей и сторонников Генриха, и захватили некоторые из королевских замков.
Буквально за пару месяцев всё изменилось, и Генрих с ужасом видел, как власть ускользает из его рук. Прошли те времена, когда его отец Генрих III, по своему разумению, смещал и назначал пап. Теперь папство окрепло и само перешло в наступление. Григорий VII, всегда был последователен и непреклонен в своих решениях. Однажды поставив цель, он шёл к ней до конца, чего бы это ему не стоило. Измена королю была освящена папой, вменена в обязанность и теперь, даже прежние сторонники и приверженцы покидали короля.
Но и Генрих, в своей борьбе с папством и Римом, не собирался уступать и складывать оружие.
– Ничего, мы ещё посражаемся! Посмотрим, чья возьмёт!
Генрих собрал, сколько смог рыцарей и солдат, и пошёл против саксонцев. Но те поднялись против него так единодушно, что он отступил аж в Богемию.
Между тем, в Северной Италии, верх одерживали сторонники короля Германии. Ставленника папы, епископа Ансельмо III де Ро, едва не убили в Милане, и он с позором бежал из города.
Отправил Генрих своих послов и в Апулию.
– Император обещает вам, имперское утверждение всех ваших владений, – гордо, с пафосом, сказал Григорий, епископ Верчелли.
Но на Роберта Гвискара, такая «милость» Генриха IV, не произвела впечатления. Все знали, для того чтобы именоваться императором, Генриху необходимо явиться в Рим, где папа коронует его и наречёт императором. Так повелось со времён Карла Великого. Но Генрих IV, в силу понятных причин, не мог прибыть в Рим. Не менее гордо Роберт ответил:
– Бог даровал мне мои владения, а не император! Я отобрал их у ромеев и сарацин и дорого заплатил за это нормандской кровью!
– Подумайте герцог, ведь император, может даровать вам титул короля, – теперь уже осторожно, промолвил Эберхард, главный советник Генриха IV по Италии.
Роберт задумался. Снова его манили короной. Снова предлагали титул, в обмен на союз. Воистину, влияние и сила нормандцев были столь велики, что многие сильные мира сего, искали с ними дружбы.
– За те небольшие мои владения, которые раннее принадлежали империи, я готов исполнить вассальный долг перед императором, но лишь соблюдая все обязанности по отношению к папе римскому.
Епископ Григорий и Эберхард переглянулись. Такой ответ Роберта, лишал всякого смысла его согласие на дружбу с империей, ведь он, не собирался разрывать свою вассальную присягу по отношению к Святому Престолу.
А в Германии, князья и епископы папской партии, собрались на съезде в Ульме, и решили, что сложившиеся обстоятельства требуют избрания нового короля.
– Щенки слепые! Сучье племя! Готовы ноги целовать папе! Козлы вонючие! Уж я доберусь до вас, всем потроха повыпущу! – ярился Генрих, узнав о собрании в Ульме.
Сторонники папской партии разослали приглашения всем остальным князьям и епископом Германии, и 16 октября, в Трибуре, «для восстановления мира и спокойствия в церкви и государстве», собралось большинство приглашённых, и авторитет этого съезда был значительно выше, чем все те, которые удавалось собирать Генриху.
Семь дней депутаты в Трибуре спорили, как и каким образом спасти Германию от гибели.
Генрих совсем оробел. Являя образец доброго христианина, он помирился со своей супругой Бертой Савойской, отказался от развлечений, попоек и оргий с друзьями, всюду показывая полное смирение и раскаяние. Но это не помогало. С ужасом Генрих видел, что его покидают даже те, кого он осыпал милостями, называл своими друзьями и считал своими верными приверженцами. Засев в Оппенгейме, на другом берегу Рейна от Трибура, он каждый день отправлял в Трибур своих посланников, которые говорили собранию, что король обещает исправиться. И тайно, Генрих собирал в Оппенгейме, войска и корабли.
– Сожгу! Всех вас твари, с дерьмом смешаю! Отправлю ваши тупые головы в Рим! Пусть Гильдебранд любуется!
Доподлинно неизвестно, что послужило причиной, но съезд в Трибуре так и не избрал нового короля. Скорее всего, среди собравшихся, не было согласия, и они попросту перегрызлись и перессорились между собой. Они решили только, что папа Григорий VII, должен лично приехать в феврале 1077 года в Аугсбург и разобрать дело Генриха. Если папа признает его виновным, если в течении года, с Генриха не будет снято церковное проклятие, они вновь соберутся, и немедленно приступят к выбору нового государя. Генрих тем временем, по решению съезда, должен жить частным лицом в Шпайере, без всяких почестей и полного удаления от государственных дел.
Генрих смирился и повиновался. Он сложил с себя все королевские регалии и поселелился в Шпайере. Однако опасаясь своих врагов, он решил тайно отправиться в Италию.
Глава четвёртая
– Сеньор граф! Сеньор граф! – маленький и старенький еврей-садовник Бельвенд, перепрыгивая через кусты роз, прихрамывая, бежал к нему через весь сад.
Рожер удивился тому, что этот презренный и ничтожный раб, осмелился обратиться и приблизится к нему.
– Чего тебе?
– Сеньор граф, – задыхаясь от быстрого бега и волнения, Бельвенд с трудом переводил дыхание, – я бы никогда не посмел позвать вас, но ваша честь, честь моего господина, для меня превыше всего.
– Что ты несёшь? Какая честь? Чья?
– Ваша, сеньор граф, ваша. Ваша честь, под угрозой.
– Ничего не понимаю! С чего это, моя честь, под угрозой?
Бельвенд опустил глаза и затеребил руками, в беспокойстве оглаживая ими то волосы, то свою бороду, то свой фартух, не находя им покоя.
– Дело в том, сеньор граф, что я стал свидетелем, невольным свидетелем, как ваша супруга… не верна вам.
Рожер напрягся, быстро огляделся, не видит ли и не слышит этого кто-нибудь посторнний, и удоствоверившись что они одни, схватил садовника за горло.
– Говори!
– Третьего дни, – напуганный и хрипящий Бельвенд говорил быстро, – я видел как ваша жена, ночью спустилась в сад. Чего это ей не спится, подумал я? Но тут я увидел, что за вот тем кустом жасмина, кто-то прячется. Поначалу я решил, что это вы, поджидаете свою супругу, но тут выглянула луна, и я увидел, что это не вы. Тогда я подумал, уж не грозит ли нашей графине, какая-нибудь опасность, от этого спрятавшегося… Прошу вас, сеньор граф, отпустите меня, а то вы меня задушите!
– Говори! – грозно прошептал Рожер, ослабляя хватку.
– Так вот, я и говорю, графиня подошла к этому самому кусту жасмина, спрятавшийся сеньор вышел ей навстречу, они о чём-то поговорили, засмеялись, потом сеньор обнял её, поцеловал, и повёл вон в ту беседку. И там они…
Рожер сильнее сжал горло садовника, так, что тот забился в конвульсиях. Но подумав, он разжал руку, и Бельвенд упал на траву, плача, кашляя и потирая горло.
– Кто это был? Ты узнал его? Кто был с моей женой?
Бельвенд постарался отползти от страшного графа, но Рожер остановил все его попытки, прижав ногой.
– Кто? Говори!
– Ваш зять, сеньор граф, ваш зять – Гуго из Жерзы.
Теперь настал черёд Рожера захрипеть и застонать. Обхватив руками голову, он поднял взор к небу, словно там искал ответа на вопрос – что делать и как поступить с изменниками?
15 лет он прожил в браке с Юдит. 15 лет! Сейчас ему было 45, Юдит – 26, и наверное, нет ничего удивительного в том, что она нашла себе кого-то моложе.
В последнее время, когда Юдит родила ему четырёх дочерей, но так и не одарила наследником мужского пола, Рожер несколько охладел к супруге. «Но разве это повод? Изменница! Шлюха! Тварь! Убью, паскудницу!», но тут же содрогнулся при мысли, что факт измены его жены, станет широко известным. «Рогоносец. Ты, Рожер, рогоносец. Жена изменила тебе, наставила рога. Так будут говорить и смеятся враги, так будут все говорить тебе в спину, пряча усмешки». И он решил действовать по другому.
Подняв, он приобнял Бельвенда, и так, чтобы их никто не увидел, быстро повёл за собой.
– Пойдём, ты расскажешь мне всё подробно, и за твою преданность, я отсыплю тебе столько золота! Больше, чем ты сможешь унести!
Бельвенд, всхлипывая, побрёл за ним.
Так никем и незамеченные, они поднялись на одну из башен.
– Ты точно уверен, что это была моя жена?
– Да, сеньор граф. Если хотите, можете удостовериться сами. Я услышал, часть их разговора, и новое свидание у них назначено как раз на эту ночь.
– Хорошо, я верю тебе, – сказал Рожер, и ударив Бельвенда в лицо, сбросил того с башни.
Объявив, что уезжает на охоту, Рожер на окраине города что-то вдруг якобы вспомнив, решил вернуться, отпустив свою свиту.
– Езжайте без меня, друзья мои. Я нагоню вас. Славной охоты!
А сам спрятался в одном из неприметных закутков замка.
За час до полуночи, он увидел вышедшую в сад Юдит, увидел поджидавшего её своего зятя Гуго, и сам, едва сдерживал себя, кусая губы от гнева, хватаясь за рукоять меча и кинжала, чтобы не выбежать из тайника, и тут же, на месте, прикончить изменников.
Дни Гуго из Жерзы были сочтены. Рожер услал его в Катанию, уже вынашивая планы жестокой мести, а Юдит, была заточена в одной из башен замка в Палермо.
Только один раз Рожер поднялся к ней, и ничего не говоря, несмотря на её мольбы и плач, долго глядел в глаза изменницы.
Глава пятая
– Злодеяния твоего брата, переполнили чашу моего терпения! Он хочет крови? Хочет войны? Он её получит! Мы идём на Салерно!
На днях флот Салерно напал на богатый торговый караван из Амальфи, шедший в Геную, разграбил его и сжёг все корабли. Амальфийских купцов, по приказу Гизульфа II, казнили, а знатных нормандцев, шедших с этим караваном, Гизульф, подвергая страшным мучения, велел бросить в темницу и потребовал за них у Роберта выкуп.
Сишельгаита, видя безумную ярость и решительность Роберта, не стала его уговаривать пощадить её брата.
И летом 1076 года, Гвискар осадил Салерно. Привёл сюда своих нормандцев и князь Капуи Ричард Дренго.
– Рад тебя видеть, Ричард! Вместе мы сила! Вместе, мы сокрушим всех наших врагов!
Флот Рожера с Сицилии, блокировал город с моря.
Гизульф, готовясь к войне с Гвискаром, потребовал от горожан запастись продовольствием на два года. Так, чтобы голод не грозил городу. И стражники, во исполнение приказа князя, ежедневно, жёстко и ревносто, изгоняли за стены всех нищих, бродяг, попрошаек, весь прочий малоимущий люд, вообщем, всех тех, кто не мог себе позволить запастись двухгодичным запасом продовольствия, избавляя город от лишних ртов.
Постоянно нападая, нормандцы принудили армию Салерно убраться за городские стены.
Абеляр и Герман, сыновья Хэмфри Отвиля, смогли выбраться из Салерно, со своими нормандцами беспрепятственно пройдя заслоны и сторожевые посты осаждающих.
– Куда теперь, Абеляр?
– Берард, граф Марси, предлагает укрыться в его замке Сан-Северино. Замок неприступен, и оттуда мы, собравшись с силами, вернём то, что по праву принадлежит нам! Смерть Гвискару!
Но Герман не одобрил план старшего брата.
– Н-е-е-т, Абеляр, Сан-Северино слишком близко от Салерно. Не успеем мы и добраться туда, как нас тут же, настигнуть. Я предлагаю укрыться у меня, в Каннах. Там у меня ещё есть верные и преданные люди, и вот оттуда…
– Нет! Гвискар здесь, и я должен быть постоянно рядом с ним! Может он завтра сдохнет, и тогда, я предъявлю свои законные права на Апулию!
– По мне, так пока Гвискар помирать не собирается. И ты забыл, что его сыну Рожеру, присягнули все графы и бароны?
– Ничего! У меня тоже есть сторонники, готовые поддержать меня и выступить со мной разом!
Так и не договорившись, братья расстались. Абеляр укрылся в крепости Сан-Северино, а Герман отправился в свои Канны.
Сразу же Роберт, затребовал от Рожера войска с Сицилии, которым велел осадить Сан-Северино. А сам, с частью войска, отправился на Канны.
Битвы особой не было, Роберту удалось быстро обратить в бегство небольшое войско Германа, а его самого, захватить в плен.
– Добегался? Что, помогли тебе твои греки? Помог тебе Гизульф?
Герман, дерзко и гордо, с низу вверх, посмотрел на сидящего в седле дядю.
– Вот значит как? Не хочешь покоя и мира? Тогда посидишь в подземелье, может, одумаешься!
И Роберт повелел заточить племянника в темницу замка в Милето, держать в цепях, на хлебе и воде.
Но Абеляр в Сан-Северино и не думал сдаваться. Толко когда тяготы осады стали особо невыносимыми, когда начался падёж лошадей, а его люди испытали первые муки голода, он, дерзкой атакой, прорвал ряды осаждающих, и укрылся в замке святой Агаты (совр. Сант-Агата-ди-Пулья, г. в 39 км. к юго-западу от Фоджи).
Слухи, усиленно распускаемые агентами Роберта, о том, что Герман Отвиль, в темнице Милето, подвергается страшным мучениям и издевательствам, достигали и слуха Абеляра. И он, не в силах терпеть унижения брата, пошёл на мирное соглашение с Гвискаром.
– Отпусти Германа, дядя. Богом тебя молю, отпусти моего брата!
– А-а-а, о Боге вспомнил! А ты, поминал его, когда нарушал свою присягу, данную мне? Ты, помнил о Боге, когда изменял своему слову, и заключал союз с моими врагами?
Абеляр, опустив голову, молчал. А Роберт, глядел на своего племянника, на его поседевшую в тридцать лет голову, на дрожащие руки и на его скорбный вид. «Так на Хэфри похож, словно я снова его вижу. Да. Но Хэмфри был не таков. Кремень, скала! Чувствовалась в нём сила! А этот… Дрожит и униженно просить. Всё норовит, вроде взрослой собаки гавкать, но через раз срывается на щенячий визг. Только, лицом, статью и упрямством пошёл в отца».
– Клянусь тебе, Роберт, герцог Апулии, Калабрии и Сицилии, что если ты отпустишь моего брата, то я не буду злоумышлять против тебя. Никогда… больше.
– Ха! Много ли веры твоей клятве? Сколько их уже было? Всё никак не угомонитесь, всё вам мало! Корону вам подавай. А ты, справишься с ней? Не раздавит она твою голову? Сможешь ли ты, противостоять всем нашим врагам? Сохранишь ли то, что через страдания, кровь и смерть, досталось нам? Мне, от моих братьев, тебе, от твоего отца. Удержишь ли ты, корону на голове? Или же просрёшь всё?
Абеляр продолжал молчать.
– Маркус! – рявкнул Роберт. И когда Бриан подошёл, он сказал своему племяннику:
– Целуй! Целуй Евангелие и крест, клянись именем Бога нашего Иисуса Христа, дай новую клятву вассала, и я, в память о своём брате и твоём отце, прощу тебе все твои прегрешения.
Когда Абеляр поцеловал Евангелие и крест, произнёс слова клятвы, тихим голосом он спросил:
– А когда я смогу увидеть и обнять своего брата? Когда ты отпустишь его?
Роберт усмехнулся.
– А я, не обещал тебе, что выпущу Германа.
Абеляр вздрогнул.
– Ладно, ладно, а то побледнел прям весь. Я распоряжусь, чтобы его перевели из темницы в башню. Одели там, кормили лучше. Пусть допустят к нему жену и детей, а если не захочет, то пусть раз в неделю ему приводят шлюх. Но надзор за ним будет стражайший! И если ты, снова нарушишь свою присягу и крестное целование, то, запомни это, я снова брошу его в подземелье! В ещё более сырое и глубокое!
Глава шестая
Рожер, вздрагивая от холода, вышагивал по большому и просторному дому в окрестностях Салерно, с нетерпением ожидая, когда слуги растопят очаг.
Роберт сидел у стола, на стуле с высокой спинкой, задумчиво глядя на разгорающееся пламя, отбивая дробь пальцами рук.
– А ты видал ту чудо рыбу, которую выловили в волнах Адриатики? – с жаром, подойдя к Гвискару, спросил Рожер. – Говорят, она была огромна, телом ужасна, и необычной формы. Вида невиданного никогда прежде! Будто бы весенний ветер понудил её приплыть в более тёплые воды! У нас на Сицилии, рыбаки говорят, что словили её в сеть, из прочных канатов сплетённую, и убив множеством копий с лодок, с трудом извлекли на берег! А потом, разрубили на части, и долго потом ею кормились. Говорят, вся Апулию её ела, и что куски её, продавались даже в Калабрии! А спинной хребет, этой чудо рыбы, оказался четыре ладони в обхвате!
Роберт улыбнулся.
– Видел я её, видел. Правду говорят, рыба была невиданная.
– А ел?
– Нет. Мне приносили какие-то куски, вроде бы от неё, но я побрезговал.
– А я бы не отказался, испробовать мяса этой чудо рыбы!
Роберт снова улыбнулся.
– Мне сейчас не до рыбы. Меня больше беспокоит то, что граф Амико Трани, в прошлом году, самовольно переплыл море, вторгся в Хорватию, и в битве у города Раб, пленил тамошнего короля Петра. (Пётар IV Крешимир, король Хорватии в 1059–1075 гг.).
– А разве граф Амико, не хозяин в своей земле? Разве он не может, решать и поступать самостоятельно?
Роберт поморщился от таких слов брата.
– Может то может, но хорваты предлагали за своего короля огромный выкуп, и эти деньги, усилили бы графов Трани, но король Пётр, взял и умер. Теперь в Хорватии смута, за престол борются несколько претендентов, и один из них, некий Дмитар Звонимир, запросил нашей помощи. Я отказал, но Трани и Дренго, готовы предоставить ему, нормандских рыцарей! А они нужны мне тут, под Салерно!
– Дела-а-а! – протянул Рожер и сел поближе к огню.
– А что Салерно, когда мы его возьмём?
Роберт снова забарабанил пальцами по столу.
– Как мне доносят, бестолковый Гизульф совершил ошибку. Он забрал в цитадель все запасы продовольствия собранные горожанами, и теперь продаёт их им же, по бешеным ценам. В городе, ропот, недовольство, и голод. Там уже едят кошек, собак, лошадей, крыс, ослиные трупы. Скоро Салерно будет наш!
– Дай то Бог!
– А как у тебя, на Сицилии? Слышал, твоя жена умерла, прискорбно.
Рожер, даже старшему брату, ни за что и никогда не поведал бы о том, что произошло в его семье. Юдит, не выдержав лишений, умерла летом этого года, а Гуго из Жерзы, предприняв из Катании поход против эмира Сиракуз, «случайно» погиб в одной из битв.
– Да, скорбь моя, не знает предела.
Роберт не заметил иронии в словах брата.
– Тебе надо снова жениться.
– Да, надо.
– Есть кто-то на примете?
– Мои люди, вернувшиеся из Нормандии, говорят о красоте Эрембурги де Мортен, дочери дочери Вильгельма Варлонга и Матильды де Монтгомери.
– Опасно, очень опасно, Рожер! Но женитьба на ней, даёт тебе право на графство Мортен, которым сейчас владеет брат герцога Нормандии и короля Англии, Роберт! Ну ладно, ради тебя, я поддержу тебя, Рожер, женись! А что ты думаешь, по поводу своей овдовевшей дочери Фландины?
– Я думаю женить её на Энрико дель Васто, и породниться со славным родом Алерамичи и маркграфами Савоны.
– Разумный выбор! Породнившись со знатными североиталийсками династиями, мы сможем сжать всю Италию в своём кулаке!
Глава седьмая
У него оставалось всего три месяца, чтобы совершить невозможное.
Взяв с собою только одного слугу, того, кто эти последние полгода остался верен ему, Генрих, с женой и двухлетним сыном Конрадом, отправился в Италию. Бежать пришлось в обход, через Бургундию, теряя драгоценные дни, так как его враги, прознав о его бегстве из Шпайера, перекрыли все окрестные дороги и горные перевалы.
– Ничего, мы дойдём, мы сильные, – уставший Генрих подбадривал свою жену и плачущего от холода сына.
Берта, с тёмными кругами под глазами, ответила ему измученным, но полным любви взором.
Только в Савойе, мать Берты и тёща Генриха Аделаида Туринская, дала им несколько человек провожатых и проводников через Альпы. Генрих отказался от большой свиты слуг и эскорта из савойских дворян, и так, небольшой группой, они пошли через заснеженные горы.
Стоял страшный холод, передвигаться по обледенелым горным дорогам и тропам было необычайно трудно и опасно. У горы Ценис пришлось нанимать местных поселян, которые завернув Берту и маленького Конрада в воловью шкуру, перетаскивали их таким образом с одной горной вершины на другую, счастливо минуя ущелья и провалы. Мужчинам приходилось ползти, замёрзшими руками, ободранными в кровь, цепляясь за камни.
Генриху повезло, он выжил и дошёл, а вот большая половина его спутников, погибла в горах.
И тут, восторг и триумф!
Почти вся Северная Италия, радостно встречала его!
– Император идёт на Рим, чтобы силой оружия обуздать несносного и заносчивого Григория!
– Слава императору!
– Генрих, мы с тобой!
– Веди нас!
Объеденившись с ними, опираясь на деньги, армии и ополчение североиталийских городов, можно было подумать и о возобновлении борьбы за власть в Германии и империи. Но Генрих решил избрать другой путь.
Папа, предупреждённый из Германии, напуганный появлениям Генриха в Италии, недоверяя Риму, бежал в грозную и неприступную, окружённую тремя рядами стен крепость Каноссу, к его ярой стороннице маркграфине Матильде Тосканской. (Некотрые поговаривали, что 30-летняя графиня Матильда Тосканская, была любовницей 55-летнего Григория VII).
Три долгих дня, не смыкая глаз, без еды, сна и отдыха, на морозе и пронизывающем ветру, стоял Генрих у ворот Каноссы, своим смирением вымаливая у папы прощения.
Маркграфиня Матильда Тосканская, Аделаида Туринская, крёстный отец Генриха аббат Клюнийского монастыря Гуго, все эти три дня упрашивали Григория VII простить и принять раскаившегося грешника.
– Генрих признаёт себя неправым.
– Он отказался от своей гордыни.
– Он смирился перед церковью и пришёл каяться, Ваше Святейшество.
Наконец, 28 января 1077 года, папа соизволил принять короля Германии. Генрих встал на колени и поцеловал расшитую крестами туфлю Григория VII.
– Прошу прощения у Вас, Ваше Святейшество, за все дела мои… Склоняюсь перед вами, и прошу Вашей милости.
Григорий VII, одержал крупнейшую победу! Но что-то, какой-то червяк тревоги, беспокойства, сомнений, шевелился у него в душе. Папа колебался, и только видя настойчивый взгляд Гуго из Клюни, простёр свою длань над головой Генриха. Губы его прошептали молитву, и отлучение и проклятие с короля Германии было снято.
В этот же вечер, Генрих исповедовался папе в соборе Святого Николая, и принял из его рук причастие.
Глава восьмая
В декабре 1076 года, изнурённые от голода жители Салерно восстали и проломив одну из стен города, впустили нормандцев. Напуганный Гизульф, со своей семьёй, братьями и немногочисленными сторонниками, бежал в цитадель. И Роберт, плечом к плечу с Ричардом Дренго, торжественно въехал в город.
Укреплённая природой и человеком цитадель Салерно, казалась самой неприступной крепостью в Италии. И Роберт, раздавая еду горожанам, тем самым, привлекая их на свою сторону, приступил к осаде цитадели Салерно.
– Вперёд, на штурм, мои храбрые воины! – вскричал Роберт, возглавив атаку, но тут один из камней, брошенных из машины со стен цитадели, ударил его в грудь. Роберт упал, и казалось всё замерло…
– Убит?! – воскликнула Сишельгаита, выискивая взором своего сына Рожера, и тех из своих людей, на которых можно положиться.
– Убит? – и граф Сицилии Рожер Отвиль увидел, как опустив голову, усмехнулся Ричард Дренго.
«Убит! Теперь ВСЁ принадлежит мне!» – усмехаясь, подумал Ричард Дренго.
«Убит? Неужели? Убит?» – к телу Роберта подбежали его сторонники. Нагрудник был погнут, и из многочисленных ран, лилась кровь от осколков камня.
– Убит! – удовлетворённо прошептали враги Роберта, когда его тело подняли на щит.
Но Роберт, на страх врагам своим, был жив! Он очнулся, и его тело, привыкшее к боли и мучениям, быстро набирало силу! Константин Африканский, лекарь, из знаменитой на весь мир Салернской школы медиков, выходил Гвискара. Он поил его травяными отварами и настойками, заботился о его покое, сам перевязывал, втирал в раны свои бальзамы и мази, и уже ранней весной, Роберт смог встать, а ещё через месяц, сесть в седло и взять в руки оружие!
– Я жив! – говорил всем его вид, вся его фигура, грозно потрясающая копьём.
Григорий VII пытался остановить натиск нормандцев, не желая терять последнего союзника в регионе, которого можно было противопоставить тем же нормандцам. Он молча проглотил предательство Дренго, то, что тот выступил заодно с Гвискаром, и теперь слал своих легатов, лично, в письмах, обращаясь к лидерам нормандцев, призывая решить дело миром, полюбовно договориться с Гизульфом и придти к согласию.
– Чада мои, наш Всемогущий Господь, моими устами, призывает вас – прекратите кровопролитие! Мира, мира, прошу я! Только мира, требует Господь! Обратите свой взор на Восток и на Сицилию, безжаости проливайте кровь язычников-сарацин, но между христианами должен воцариться мир!
На более крутые меры, Григорий VII пойти не решился. За спиной нормандцев маячила фигура могущественной торговой республики Пизы, давнего врага Гизульфа Салернского. Пизанцы, щедро субсидировали и снабжали нормандцев на войну с Салерно, желая им только победы.
Тут ещё остров Корсика, бывшее владение Пизы, население которого, восстав, скинуло гнёт своих угнетателей. Но после тяжёлой борьбы с пизанцами, народ Корсики передал весь свой остров во владения Святого Престола, признав папу римского своим главой и защитником. Григорий VII, радый приросту владений, неосмотрително принял остров Корсику под своё покровительство.
И вот теперь, зная о недовольстве в Пизе, он не смел идти против богатых и влиятельных пизанцев, имеющих большую партию влияния в Риме, и которые запросто могут заказать и исполнить его смещение, убийство, смерть от яда или в результате несчастного случая.
А Гвискар, в ответных посланиях, твёрдо обосновал все свои законные претензии к Гизульфу Салернскому.
– За все его преступления, ложь и измену пришли мы сюда, чтобы покарать его!
Гизульф остался один, без друзей и союзников, против осаждавших его нормандцев.
Наступил май 1077 года, когда он, исчерпав все возможности обороны, видя, что нормандцы готовы к решительному штурму цитадели, решил сдаться.
Глава девятая
Прищурив глаза, Роберт, уничтожающе глядел на жалкого, склонившего голову, брата своей жены.
– Сишельгаита просит, чтобы я пощадил тебя.
Гизульф задрожал, и начал громко и судорожно дышать.
– Я уважу её просьбу, и дарую тебе жизнь.
Радости Гизульфа не было предела! Он поднял своё потное, бледное лицо, к которому начала приливать кровь, и с благодарностью взглянул на Роберта, а потом на свою сестру Сишельгаиту.
– Но ты должен убраться из Салерно! Отныне, этот город мой! Мои, и все земли его!
Радость Гизульфа сменилась новым страхом и паникой. Он посмотрел на свою сестру, но та, равнодушно отвернулась от него.
– Куда же…я…пойду? – тихо, хрипя, спросил он.
– К чертям собачим! Мне без разницы! Ищи сам себе место под солнцем. Убирайся! И поживее, пока я не передумал, и не сменил милость на гнев. После убийства твоего отца, достославного Гвемара, мы даровали тебе трон, нам ты был обязан! А чем ты нам отплатил? Коварством, подлостью и изменой! Ты, гнусный предатель! Так что, убирайся!
Ричард Дренго, с усмешкой глядел, на жалкие потуги Гизульфа сохранить и сберечь своё достояние.
Растерянный Гизульф, как-то виновато посмотрел на своё семейство, и на негнущихся ногах, шаркающей походкой, пошёл прочь из дворца, который ещё недавно принадлежал ему.
– Стой! – рявкнул Роберт.
От страха Гизульф едва не упал. Сердце, часто, часто забилось у него в груди, дыхание перехватило. Он замер.
– Говорят, что у тебе в семействе, есть священная реликвия, святые мощи, зуб самого святого Матфея? Это так?
– Д…д…д… – а… – промямлил Гизульф.
– Я очень чту этого святого, однажды его заступничество, уже спасло мне жизнь.
Маркус Бриан стоял скромно, только щёки его заалели от гордости.
«Роберт, помнит!».
– И я хочу, чтобы у меня была ещё одна реликвия этого святого. Отдай мне её, и можешь убираться к дьяволу.
Несмотря на страх и панику, хитрым блеском блеснули глаза бывшего князя Салерно, когда он увидел, как можно отомстить Гвискару.
– Х-х-х-орошо. Я пошлю за неё, сейчас её принесут.
Через время, четверо священников, внесли на носилках искусно изукрашенный резьбой ларец из редчайшей породы дерева, богато покрытый золотом.
Гизульф из-за пазухи извлёк висящий на верёвочке маленький, серебряный ключик, и склонившись на колени, шепча молитву, благоговейно целуя ларец, отпер его.
Поклонившись, он с почтением передал Роберту завёрнутую в шёлк священную реликвию.
– Ха. Отлично! Но подлинный ли это зуб евангелиста Матфея?
– Да, клянусь. Он давно храниться в нашей семье, его привёз ещё мой далёкий предок из паломничества по Святым местам.
– Хорошо, если это так. Но у меня есть свой специалист, который может посмотреть и удостовериться – подлинный ли это зуб или нет.
– Почему ты не доверяешь мне, Роберт? Почему унижаешь? Неужели тебе мало того, что ты и так уже победил меня? Прими эту священную реликвию, просто как дар от меня. Да ниспошлёт она тебе удачу!
Роберт не слушая Гизульфа, сказал:
– Маркус, а ну-ка, взгляни на этот зуб.
Недовольный Гизульф, подчинился настойчивости Бриана, тянувшего его за рукав, и протянул священные мощи ему.
Маркус, с трепетом в руках, принялся разворачивать шёлк. Краем глаза, он увидел зловещую улыбку, мелькнувшую по губам Гизульфа, и почуял какое-то предостережение в его подобострастии. Развернув шёлк, он уставился на старый, пожелтевший и почерневший от времени зуб.
Гизульф тяжело и возбуждённо засопел. И Маркус всё понял.
– Это чей угодно зуб, но не святого евангелиста Матфея! – громко объявил он.
– Ах ты, червяк, змей подлый, гнус ничтожный, обманывать меня вздумал! – Роберт вскочил с трона, и в два прыжка приблизился к Гизульфу. Схватив его за одежду на груди, Роберт легко поднял бывшего князя Салерно вверх, оторвав от пола.
– Убью, тварь!
– Роберт! – вскрикнула Сишельгаита.
– Нет, не убью. Я буду выбивать тебе зубы, один за одним, до тех пор, пока ты, не отдашь мне зуб святого Матфея! Понял?
Гизульф закивал и подал знак своим слугам. Те, спасая зубы своего сеньора, быстро метнулись, и вскоре принесли подлинный зуб святого Матфея.
– Так-то лучше, – удовлетворённо сказал Гвискар, отпуская Гизульфа. – Убирайся к чёрту!
Так прекратило своё существование последнее государство лангобардов в Южной Италии.
А нам остаётся только надеяться, что Гизульф не обманул и во второй раз, что не обманули его предка, и что в соборе Салерно, и поныне хранится подлинный зуб святого Матфея. Надеяться и верить.
Глава десятая
Салерно стал жемчужиной во владениях Гвискара, и именно сюда, Роберт перенёс свою столицу, пёкся о росте и благосостояние города, и затеял строительство грандиозного собора святого Матфея.
– Этот собор, должен затмить собою все остальные соборы в Италии!
– Паломники потянутся сюда, чтобы поклониться мощам святого Матфея! – вторил ему Маркус Бриан.
– И глядя на этот величественный собор, будут дивиться и прославлять моё имя!
Но до окончания строительства собора, было ещё далеко. Византийские и арабские инженеры, только показывали Роберту планы будущего собора, начерченные на пергаменте. Каменщики свозили камень, ремесленники-гончары впрок заготавливали кирпичи из глины, из окрестных лесов везли годное дерево, простой рабочий люд рыл котлован.
С сожалением Роберт вынужден был оторваться от приятной суеты строительства и созидания. Надо было выполнять обещанное, и уже летом 1077 года, его нормандцы, и нормандцы Ричарда Дренго, осадили большой, богатый и торговый Неаполь. Флот из Гаэты и Амальфи, усиленный захваченными в Салерно кораблями, под командованием Готфрида Риделя, блокировал город с моря.
– Вот увидишь, Роберт, недолго им сопротивлятся! Эти купчики, более приучены торговать и считать барыши, чем воевать! – от возбуждения Ричард Дренго потирал руки, глаза его блестели, оглядывая с холма святого Мартина высокие стены Неаполя.
– Византийцы хорошо укрепили эти стены, трудно будет к ним подобраться, – с сомнением в голосе ответил Роберт.
– Ерунда! Возьмём! Возьмём на щит! Всё будет моё!
Роберт отвернулся, чтобы Дренго не увидел на его лице недовольство того, что этот большой город, станет владениями князя Капуи, и необычайно усилит его.
Выказывал недовольство и папа римский Григорий VII. Он не желал такого усиления своих вассалов, и после взятия Салерно, когда угроза захвата стала грозить Неаполю, развил бурную деятельность.
Неаполь, не завоёванный в своё время лангобардами, долгие века входивший в состав Византийской империи, был и оставался, более греческим городом, чем латинским. Но шпионы, легаты и посланники Рима, теперь, при начавшейся осаде, смогли убедить герцога Неаполя Сергия V просить заступничества и покровительства папы. Сергий V так и сделал, и Григорий VII, в гневных посланиях обрушился на нормандских вождей, приказывая им отойти от Неаполя.
– Вы, посягаете на владения Святого Престола! На то, что по праву принадлежит папе и Богу!
Так говорить, позволяло папе то, что пизанцы более не поддерживали нормандцев. Наоборот, недовольные тем, что те посягнули на торговый Неаполь, где у Пизы были свои интересы, пизанцы отправили своих послов в Рим, предлагая Григорию VII свою помощь.
Даже богатая Генуя, находившаяся в вечной войне с Пизой за торговые маршруты и рынки сбыта, была согласна оказывать папе поддержку в борьбе с нормандцами.
И, несмотря на продолжающиеся волнения между сторонниками и противниками папы в Северной Италии, Матильда Тосканская, и ряд других правителей, начали собирать войска, чтобы идти на юг, против нормандцев.
Перед Гвискаром и Дренго замаячила новая угроза войны с могущественной коалицией.
Тут ещё, племянник Гвискара, Роберт из Лорителло, и сын Дренго, Жордан, ещё дальше вторглись в папские владения в Абруццо, в пресущей им, и времени в котором они жили манере, разоряя, сжигая, грабя всё на своём пути.
А в феврале 1078 года, отряд Роберта Гвискара обстреляли лучники.
Заржав, упали кони, одна стрела скользнула по шлему Гвискара, и две вонзились в поднятый щит. Застонав, упал кто-то из рыцарей.
– Что за чёрт? Кто посмел? За ними! Стопчем их! Вперёд!
Лучники, не принимая боя, вскочили на ожидающих их коней и помчались прочь.
Рыцари Роберта долго преследовали их, и когда те скрылись за стенами принадлежащего папе Беневенто, не сдерживая бег своих усталых коней, не дав запереть ворота, с ходу вломились в город, завязав кровопролитный и ужасный бой на его узких улочках.
К вечеру подоспела пехота, и к утру следующего дня, Беневетно был захвачен.
Эта новая дерзость нормандцев, привела Григория VII в ярость!
Когда там соберётся антинормандская коалиция? Соберётся ли? Сможет ли выступить, или снова рассыпится, не дойдя до нормандских владений? А надо было спешить, надо было торопиться, надо остановить зарвавшихся нормандцев, и Григорий VII, прибегнул к помощи единственного оружия, которое у него оставалось – он отлучил Роберта Гвискара и Ричарда Дренго от церкви.
Гвискар с усмешкой принял весть о своём втором отлучении, а вот Ричард Дренго, тяжело переживал его. Он внезапно заболел, снял осаду с Неаполя, спешно отправился к себе в Капую, где и умер, в марте 1078 года, спустя пару дней после прибытия.
Смерть Ричарда Дренго, явилась большим ударом для Роберта. Они, в один год, прибыли в Италию. Судьба, то поворачивалась к ним задом, то жарко обнимала и нежно ласкала. Они, каждый порознь, добились многого, добились вершин власти, сделав из первых поселений нормандцев в Аверсе и Мельфи, те богатые и могущественный государства, с которыми приходилось считаться, союза и дружбы с которыми, теперь искали многие сильные мира сего.
Роберту шёл шестьдесят второй год, и для него, смерть Ричарда Дренго, означала закат целой эпохи. И может быть, впервые в своей жизни, он задумался и о своей смерти, о бренности бытия, и о тщетности всех наших усилий при жизни.
– Нет! – откинул Роберт эти мрачные мысли. – Нет! Наши дети, наследую нам, и продолжат деяния наши! Всё то, что мы свершили, не будут напрасными! Они ещё больше возвеличат наши подвиги!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава первая
После смерти Юдит, Рожер приблизил к себе своего единственного, правда, незаконнорожденного сына, Жордана.
Он рос далеко от отца и двора, так как Юдит, не желала его видеть. А он, как и все отверженные, уже с ранних лет проявил качества, достойные настоящего рыцаря. Умный и отважный, настоящий вождь, он сколотил ватагу мальшишек, из таких же отщепенцев как и сам, из младших сыновей знати, которым не светило никакое отцовское наследство, из отчаянных пацанов без роду и племени, особо не разбирая, кто тут норманн, кто грек, сарацин или еврей, и с ними, совершал дерзостные набеги на владения арабов.
Рожер гордился своим сыном, хотя при Юдит и остальных, не выказывал этого. Теперь же он, хоть и не объявил об этом, сделал Жордана своим фактическим наследником.
– Господь, от брака с моей супругой Юдит, не даровал мне сына, так пусть же Жордан, если сможет… Кто же продолжит мои деяния, как не сын мой?! – сокрушался Рожер, разговаривая сам с собой.
– Трудно ему будет. Выживет ли? Сможет ли? О, Господи, как ты скажешь, так и будет! На всё воля твоя, Господи! Но помоги, не оставь его, Боже! – молился он.
Вторая его супруга, Эрембурга де Мортен, забеременела сразу после первой брачной ночи, но через девять месяцев, к отчаянию Рожера, тоже разродилась девочкой, которую нарекли Фелицией.
В мае 1077 года, когда пал Салерно, Рожер поспешно вернулся на Сицилию – африканцы из Туниса высадились в Мацаре и осадили замок.
Глубокой ночью, не зажигая огней, в кромешной темноте, кораблям Рожера удалось незаметно войти в гавань Мацары. Быстро, он расставил своих людей:
– Жордан, атакуешь вдоль берега, отрезая их от моря и кораблей. Ни одна падла, не должна уйти, от нашего возмездия!
– Гуго, возглавишь флот, и нападёшь на них с моря. Жги и топи всех! Не думай о добыче! Не один из кораблей, не должен вернуться в Тунис!
– Я же, с главными силами, атакую этих скотов. Всё, по местам. С нами Бог!
Всё вышло так, как и спланировал Рожер. Никто из сарацин не спасся, и долго ещё в Тунисе гадали, что же стало с их армией, куда же подевались их воины?
– Жордан, ты молодец! – при всех своих рыцарях хвалил Рожер сына, который выдержал бешенный натиск сарацин, когда они, в панике и в бегстве спасаясь, навалились на него, отступая на корабли. И все нормандцы, видели отвагу и мужество Жордана Отвиля, восхваляли и благодарили его.
А Рожер, гордый за сына, думал: «Сумеет ли? Сможет ли? Хватит ли у него настойчивости и сил? Удержит ли, всё то, что я ему оставлю? А эти, крикливые, кичащиеся своими подвигами, признают ли его своим сюзереном, поддержать ли, пойдут за ним?».
Весной 1078 года, Жордану Отвилю представился новый шанс отличиться.
Нормандцы, уже долго осаждали Трапани, когда однажды ночью, Жордан Отвиль, со своим отрядом, основу которого по-прежнему составляли те же, кто примкнул к нему в юности, с моря высадился на полуострове, где горожане пасли все свои стада. На рассвете, перебив охрану, он захватил все эти многочисленные гурты скота.
Жители Трапани, за одно утро лишивших львиной доли своих запасов продовольствия, сдались Рожеру.
Уже без вмешательства Жордана, перед нормандцами пала и считавшаяся неприступной крепость Эриче (др. – греч. название – Эрикс). Тут победу нормандцам помогло одержать чудесное вмешательство святого Юлиана. И в связи с этим, вплоть до 1934 года, Эриче назывался Монте-Сан-Джулиано. (Город святого Юлиана).
В 1078 году, Рожер решил атаковать, также считавшуюся неприступной, крепость Таормину (Тавр, древнее название этого города). Она оставалась византийской дольше всех остальных городов Сицилии, сопротивляясь арабам 62 года, выдержав двухгодичную осаду, и пала в 902 году, в результате предательства.
Рожер решил не штурмовать высоченные и грозные стены Таормины, а велел возвести вокруг города 22 крепости, перекрывшие все дороги и тропы ведущие туда.
– Даже мышь не проскользнёт в Таормину!
– Рожер, арабский флот из Туниса идёт сюда.
– Ничего, этого стоило ожидать, встретим.
Глава вторая
Германия, затаившись, встречала своего короля, возвращающегося из Рима. Многие ожидали теперь от Генриха, покорности и смирения, и только самые прозорливые и умные, понимали, что в Каноссе Генрих победил. Да, победил! Победил, несмотря на то унижение, через которое ему пришлось пройти. Германское национальное чувство и гордость, были оскорблены всем тем, что Генриху пришлось испытать в пути и вытерпеть в Каноссе. Многие города, графы, бароны, рыцари и духовенство, желая взять реванш за это, перешли на его сторону. Генрих же, возвращённый в лоно церкви, получивший от Григория VII покаяние и отпущение грехов, вновь стал легитимным королём Германии, и стал требовать от своих поданных выполнения клятв и присяг, приказывал подчиняться ему в силу Божьего повеления.
На деньги, которыми щедро снабдила его Северная Италия, Генрих мог теперь собирать армию, покупать себе сторонников, строить новые замки, устраивать для народа празднества, привлекая его на свою строну. Он мог теперь, снова начать борьбу за власть!
Напуганные его возвращением, враги и противники Генриха, собравшись в марте 1077 года на съезде в Форхайме, обвинив Генриха в нарушении данного слова, таки избрали себе нового короля – Рудольфа Швабского, графа Рейнфельденского.
– Никакой инвеституры, никаких назначений! Только выборы! Выборы епископов, должны быть честными, прозрачными как родниковая вода и свободными!
– Никакой наследственной власти! Когда Рудольф умрёт, мы изберём себе нового короля и императора! Из наиболее достойных!
Таковы были главные условия, устраивавшие всех собравшихся в Форхайме, и приняв которые, Рудольф Швабский, был коронован 26 марта в Майнце.
Генрих на это ответил:
– Чёртов недоносок, с курячьими мозгами! Мерзкое отродье! Совсем из ума выжил, на старости лет! (Рудольфу Швабскому в 1077 году было около 52 лет, Генриху IV – 27 лет). Хороший воин, храбрый, силы необычайной, а вот мозгами, Господь его обделил! Обьявите по всем нашим владениям, и за их пределами, что этот Рудольф, который называет себя королём Германии, не является им! Король – это я! И, властью данной мне Богом, я объявляю этого Рудольфа-самозванца, лишённым чести и достоинства, всех его владений, как наследственных, так и дарованных, и отныне он, вне закона, и каждый может убить его, как бешеного пса!
Обе противоборствующие стороны начали войну, постепенно собирая силы для решительного удара.
За Рудольфом стояла часть высшего духовенства, а также знать – князья, герцоги, бароны магнаты, со своими хорошо обученными и снаряжёнными рыцарями, и на войну с Генрихом, они средств не жалели, массово вербуя наёмников, оснащая пехоту, приглашая иноземцев.
Генрих же, в основном, опирался на малоземельное рыцарство и на гильдии ремесленников и торговцев из имперских городов.
Майнц встретил Рудольфа Швабского враждебно, город Вормс отказался впустить его, и после нескольких сражений на верхнем Дунае и реке Неккар, потерпев поражения, Рудольф отступил из Южной Германии в Саксонию.
– Ага, враг бежит! За ним! – ликовал Генрих.
В Ульме, на сьезде князей, в точном согласии с древним аллеманским законом, Генрих заявил:
– Я объявляю во всеуслышанье, что лишаю графа Рейнфельденского (он же герцог Рудольф Швабский), герцога Каринтии Бертольда, герцога Баварии Вельфа IV, герцога Саксонии Магнуса, графа Зальма Генриха, его брата, графа Люксембурга Конрада, графа Нортхейма Оттона, графа Брауншвейг и Дерлингау, маркграфа Фрисландии Экберта (далее следовал список остальных имён мятежников), всех ленов, родовых имений, титулов!
И роздал все эти обширные земли, своим сторонникам. Так, представителю знатного рода храброму Фридриху Гогенштауфену он даровал титул герцога Швабии, и обручил с ним свою дочь Агнессу. Епископа Утрехта Конрада, он назначил маркграфом Фрисландии. Мейсен, получил князь Чехии Вратислав II.
Но после триумфа, последовало горькое поражение.
7 августа 1078 года, в битве под Мельхриштадтом, несмотря на то, что епископ Магдебурга Вернер фон Штойцлинген, получил в бою смертельную рану, Зигфрид, епископ Майнцский и епископ Вормский Адальберт Рейнфельденский (брат Рудольфа Швабского), герцог Саксонии Магнус, попали к нему в плен, Генрих, был вынужден отступить.
Германия погружалась в хаос. Страшная война, охватила всю страну, от Дании до Италии, и от Франции до Венгрии. Трупы, тысячами валялись без погребения, отданные на пищу хищникам. Горели города и селения, разрушались замки. Вытаптывались поля, рубились сады, некому было собирать урожай, толпы беженцев, рабов и пленных, отряды пехоты и идущей на рысях рыцарской конницы, заполнили дороги Германии.
А папа римский Григорий VII, занял в этой войне нейтралитет, может, с улыбкой наблюдая, как умирают его враги, как гибнет Германия в огне и крови.
Глава третья
Но посеять хаос в Южной Италии, ему не удалось.
Ансальдо ди Патти, на правах старого соратника, говорил:
– Ты обязал своих вассалов, принести подарки, в честь замужества твоих дочерей Сибиллы и Олимпии. (В 1077 году Сибилла стала женой графа Эбля II де Руси, а Олимпия, после долгих лет переговоров, была помолвлена с Константином Дукой, сыном императора Византии Михаила VII Дуки).
– Ну, да! Пускай в Шампани и Константинополе видят, что герцог Апулии богат, и может дать хорошее приданное за своих дочерей! Эти караваны мулов, лошадей, золото и парча, дорогая венецианская соль, церковная утварь, и многое, многое другое, поднимут мой престиж!
– То, что ты заставил своих вассалов преподнести подарки, вызвало их недовольство!
– Но так издревле поступали герцоги Нормандии, когда справляли свадьбы своих детей!
– Так то, в Нормандии! Там герцоги, правят по праву рождения и наследования, а тут, в Италии, многие помнят, как ты пришёл сюда, нагим и босым, не имея ни гроша за душой! И считают что ты, ну никак не превосходишь их не знатностью рода, ни воспитанием, и ропщут, в ответ на твоё высокомерие!
– Чёртово ублюдочное племя! Я герцог! Я завоевал этот титул своим мечом! Они избрали меня! Я дал им, земли и титулы! И я заставлю, этих неблагодарных скотов, уважать себя, как законного герцога и научу подчиняться моему сыну Рожеру! Всех в бараньий рог согну!
– Ах, Ваша милость герцог, неужели примера Капуи, вам недостаточно?
Гвискар помрачнел.
В княжестве Капуя, сразу после смерти Ричарда Дренго, собралась по старой традиции знать, чтобы выбрать себе нового вождя. И напрасно сын Ричарда, Жордан, пытался отстоять свои права, доказывая что он, единственный и прямой наследник, что корона князя Капуи, по праву принадлежит ему.
– Докажи, что ты действительно наследник Ричарда Дренго! Прояви и покажи себя! Завоюй уважение! И тогда, мы подумаем, выбирать тебе или нет, нашим предводителем! А пока, мы выбирем себе другого лидера, более достойного! – кричали Жордану в лицо.
Адская смесь, из крови Дренго и Отвилей, текла в жилах Жордана. Амбициозный, смелый, жадный, упрямый и хитрый, он был настроен решительно. Но напрасно Гвискар, когда выдавал замуж за Ричарда свою сестру Фрезенду, возлагал такие большие надежды на сына от этого брака. Жордан выбрал свою игру, и кинулся за помощью не к своему дяде, а в Рим. В Рим, на поклон к папе Григорию VII.
Жордан поклявшись разорвать всяческие отношения с герцогом Апулии, принёс папе вассальную присягу, и получил от Григория VII потверждения прав, на все владения, раннее принадлежавшие его отцу.
Вернувшись в Капую, Жордан, с помощью папской буллы, силы, подкупов и тайных убийств, стал князем Капуи Жорданом I.
– Папа получил союзника в Южной Италии. Мало того, союзника с армией.
Роберт помрачнел ещё больше. Назревала война с княжеством Капуя. Число его врагов росло.
– Лучший шпион Рима, Фабио Локкарт, был замечен в Трани. И это неспроста. Уверен, папа подговаривает твоих вассалов, к мятежу.
Чело Роберта нахмурилось, а кулаки гневно сжались.
– Маврелиан, обеспечь достаточными припасами все наши замки и города. Проследи, чтобы было запасено и оружие – щиты, копья, мечи, стрелы.
Грек Маврелиан, с недавних времён советник Роберта, занявший место Джефроя Сфондрати, молча поклонился.
– Вильгельм, брат мой!
Тучный Вильгельм Отвиль сделал шаг вперёд.
– Проверь состояние стен замков и городов, годны ли к использованию метательные машины, набирай воинов в гарнизоны, и прикажи всем нашим людям, быть наготове. Если эти ублюдки осмеляться напасть на нас или поднять мятеж, мы ударим первыми!
Глава четвёртая
Звезды ещё сверкали остро и холодно, но небо на востоке уже стало светлеть. Более дюжины славян (это не выдумка автора, у Готфрида Малатерры так и написано – славяне), прийдя сюда ещё глубокой ночью, затаились в снегу, среди камней и деревьев, и несмотря на холод и пробирающий озноб, терпеливо ждали. Их предводитель Любомир, старый, хороший и опытный воин, со стен Таормины, как-то заметил, по одной и той же тропе, каждое утро, с небольшой свитой, от замка к замку, проходит Великий граф Сицилии Рожер Отвиль. И он вызвался сделать вылазку, пообещав эмиру Таормины, принести голову Рожера.
Только в самый последний миг, оруженосец Рожера, бретонец Эвискард, услышал шорох, и лязг железа по камням. В прыжке назад, он распростёрвши своё тело, широко расставив руки, прикрыл господина. Вылетевшее из миртовых зарослей копьё, пробило его грудь. Эвискард содрогнулся телом своим, но продолжал стоять, прикрывая Рожера. Второе копьё вонзилось ему в горло. Но Эвискард стоял! Стоял то тех пор, пока не выскочивший из-за скалы враг, не разрубил его голову топором.
Отчаянное самопожертвование Эвискарда, спасло жизнь Рожеру, и дало ему возможность изготовиться к бою. И он встретил врагов, ударами своего меча.
Вильгельм де Скальфо, на копьё принял бросившегося на него со скалы врага. А затем, грозно раскручивая копьё, отгонял противника.
Арисгот Поццуольский, тяжело хекая, рубился с тремя противниками.
Любомир, ударом топора, расколол щит Рожера. Но Рожер устоял на ногах, и отбив второй удар, крутанув меч, поразил противника в шею.
– Получай!
Любомир упал, хрипя и катаясь по снегу, и с его гибелью, славяне бросились по обрыву скалистой горы, спасаясь бегством.
Рожер, переводя дух, подошёл к телу Эвискарда, и склонился перед ним на колени. Снег медленно мерцал, заплывая кровью, подтаивая, слегка дымясь у головы убитого. Он поцеловал верного слугу в лоб, благодаря за спасение, и закрыл ему глаза.
– Мы погребём тебя, со всеми почестями, воздающимся рыцарям! Спи спокойно, храбрый муж, твоё имя, и твой подвиг, будут вечно воспевать в веках!
Когда насыпали болшой курган над могилой Эвискарда, придворный поэт Рожера прочёл стихи:
А осада Таормины затягивалась, и несмотря на полный разгром флота из Туниса, произошедший на глазах жителей, на начавшиеся холода и голод, эта неприступная крепость не сдавалась. Напротив, эмир Таормины делал частые вылазки, стремясь пробить кольцо осады.
И во всех этих битвах и схватках, Рожер Отвиль первый бросался в бой, и последним покидал его, являя всем образцы мужества и доблести. Казалось бы, ты уже Великий граф Сицилии, у тебя есть обширные и богатые владения, ты знатен, и родства с тобой, ищут королевские дома Европы. Живи спокойно и в достатке, наблюдай с пригорочка за битвой, пусть за тебя сражаются и проливают кровь другие. Так нет же, Рожер постоянно лез на острие атаки, один бросался на десятки врагов, увлекая за собой остальных, и они за это, боготворили своего графа, готовы были носить его на руках, идти за ним в огонь и в воду, да хоть и в самое адское пекло!
Только накануне весны, когда войска эмиры Таормины, были оттеснены от большого и полноводного горного озера, он заговорил о сдаче своего города.
Рожер принял условия эмира Таормины – не устраивать резни и грабежей в городе, пощадить местное население, сохранить ему его веру, и отпустить самого эмира, со всем его многочисленным семейством, рабами, слугами и гаремом, в Египет. Но Рожер настоял на том, чтобы эмир увеличи сумму денежного выкупа.
– Иначе, штурм! Ну, и всё, что за ним последует! И тогда, за твою жизнь и голову, никто не даст и ломаного гроша!
Эмир согласился, изрядно растрясся свою казну, и обложив данью горожан.
И на следующий день, Рожер торжественно въехал на белом коне, в покорённую Таормину.
Глава пятая
27 января 1080 года последовал новый разгром в битве у селения Фларххайм.
Рудольф Швабский и Оттон Нортхеймский, построили свои войска за ручьём, на холме, в расчёте на то, что когда противник увязнет при переправе, они атакуют его. Но Генрих IV, учёл неудобство местности, и обошёл эту позицию.
Начавшееся сражение было очень упорным, и вечером, понеся большие потери, так и не добившись победы, Генрих приказал своим войскам отступать. Его противники, преследуя отступающих, ворвались в укреплённый лагерь короля, и только начавшийся там грабёж, позволил остаткам армии Генриха отойти.
– Ничего. Мы победим! Скоро эти козлы, зальются кровавыми слезами! – как мог, подбадривал своих усталых воинов и отчаявшихся сторонников Генрих.
Папа Григорий VII, более не колеблясь, теперь уже стал открыто поддерживать Рудольфа Швабского, прилюдно моля Господа о ниспослании ему победы.
Тут ещё Генрих перехватил письмо Григория VII Рудольфу Швабскому, в котором папа именовал того королём Германии, сулил корону императора, благословлял, поощряя на дальнейшие свершения и подвиги, всецело обещая свою поддержку.
Неосмотрительный промах со стороны Григория VII!
– Свинья жирная! Скотина! Вот вся суть его, в подлости и измене! Тут целует и поощряет, и тут же, другой рукой, вонзает в спину нож! – ярился Генрих, прочитав письмо папы.
Оскорбляясь на вероломство папы, сам Генрих, не особо то и чтил договор, заключённый между ними в Каноссе. Он отстранял епископов-мятежников, ставя на кафедры своих людей, не спрашивая на то согласия или разрешения Рима. Он посылал своих эмиссаров в Италию, поддерживая там антипапские движения. Он налаживал новые контакты с Робертом Гвискаром, призывая объединиться, и вместе идти на Рим.
И в марте этого же, 1080 года, папа Григорий VII, в угоду Рудольфу Швабскому, поддерживая его, вновь отлучил от церкви Генриха IV.
Но это второе отлучение, не вызвало такого большого резонанса как первое. Все видели слабость папы, как он, обрекая Генриха на вечные муки, потом простил ему все грехи в Каноссе.
Генрих узнал о новом отлучении в Бамберге, где решил отпраздновать Пасху. Он побледнел, но его сторонники, теснее сплотившись вокруг него, кричали:
– Мы с тобой, Генрих!
– Ты наш король!
– Мы не оставим тебя!
– Веди нас!
– На Рим!
– На Рим! На Рим! – подхватили этот возглас другие.
Генрих улыбнулся, поняв, что он не одинок. Что у него теперь есть люди, на которых он может положиться, и которые повсюду пойдут за ним. «Мы ещё посражаемся!».
– На Рим! – закричал он, вставая с трона.
Но сначала надо было расправиться с мятежниками в самой Германии.
А перед этим, Генрих собрал в Майнце собор германских епископов, из числа своих сторонников.
– Я отказываюсь признавать узурпатора Гильдебранда папой римской! – громогласно заявил он перед собравшимися прелатами.
И те, поддерживая короля, предали Гильдебранда анафеме, объявив его низложенным.
Вскоре к этому решению присоединился и собор ломбардских епископов, собравшийся в Бриксене.
На общем соборе германских и лангобардских епископов, они избрали себе нового папу, епископа Равенны Гиберта из Пармы.
Властолюбивый Гиберт, не сомневаясь в праведности и справедливости своего избрания, нарёкшись именем – Климент III, крепко посадил на свою голову тиару, и твёрдо взял в руку папский посох.
Ещё ничего не было окончено! Борьба только разгоралась!
Глава шестая
Мятежники выступили осенью 1078 года, враз и повсеместно, в Апулии и Калабрии, в Лукании и Абруццо. И снова всё те же, встали во главе – Готфрид де Конверсано и Роберт де Монтескальозо, сын Хэмфри – Абеляр. Их поддержали графы Трани – Пётр, Генрих и Амик, князь Капуи Жордан I, и главный инициатор – папа римский Григорий VII. Поговаривали, что и Боэмунд, старший сын Роберта, готов поднять против отца оружие.
Джон Норвич, в своей книге «Нормандцы в Сицилии», пишет: «Восстания являлись обычным делом в Южной Италии. Роберт никогда не был настолько могущественным, чтобы предотвратить их, и никогда не был настолько слаб, чтобы не суметь с ними справиться».
Мятежников было много, но Роберт, не давая им соединиться, бил их по частям. Он хорошо знал их паршивый, сволочной нрав – они, скорее перегрызутся между собой, чем придут к согласию, и выберут общего лидера, который возглавит восстание.
– Да и нет среди них такого! Так, одни козлы, возглавившие овечье стадо!
Он приказал бросить Германа Отвиля в самое мрачное, тёмное и сырое, подземелье, вновь давать ему раз в день только хлеб и воду, и постарался, чтобы эта весть, как можно быстрее достигла Абеляра Отвиля.
– Там только крысы и черви, кромешная темнота, а воздух такой, что никто в нём долго не выживет, – шептали Абеляру о мучениях Германа.
– О-о-о, мой бедный брат! Я сделаю всё, чтобы освободить тебя! Жди! Разгромив Гвискара, я приду к тебе победителем!
Граф Пётр, у которого ещё оставалось много верных людей в городе, сумел захватить Трани, отбранный у него Гвискаром в 1073 году.
Генрих и Амик Трани попытались захватить Джовинаццо, но благодаря заранее принятым мерам, город был готов к этому, и в ряде яростных битв, отбил все атаки. Тогда графы Трани осадили Джовинаццо с суши и моря, грозя жителям страшными бедствиями и смертями.
– Когда мы возьмём ваш городишко, все ваши дома разрушим!
– Сожжём всё! А вас, ваших жён, ваших детей, повесим на городских стенах!
Но жители Джовинаццо и не думали сдаваться, храня верность Роберту Гвискару.
Весной 1079 года, Вильгельм Фиц-Иво, появившись с небольшим отрядом у Джовинаццо, усиленно распускал слухи:
– Смерть мятежникам! Сам герцог Апулии, со всем своим рыцарством, идёт за мной! Смерть всем, кто выступил против своего законного государя!
И достигнув слуха воинов графов Трани, они оказали своё действие – армия графов Трани попросту разбежалась.
А Роберт, в знак благодарности жителям Джовинаццо за верность, избавил их на три года от всех налогов и податей.
Всю зиму, практически без сна и отдыха, не слазя с седла, 62-летний Роберт, подавлял мятеж. Одних он осаждал, других убеждал сложить оружие, заманивая сладкими посулами и речами. Пал мятежный город Асколи. До основания был разрушен замок Вико. Здесь в плен к Гвискару попал Градилион, муж его племянницы (Вильгельм Апулийский пишет, что Абеляр Отвиль, желая заручиться поддержкой этого Градилиона, отдал за него свою сестру). Роберт был суров, пощады от него не было, и в назидание другим, он приказал ослепить и кастрировать Градилиона.
– Нечего мне тут, плодить мятежный сброд. А свою племянницу, я выдам замуж за верного и достойного мужа.
Разгромив в Калабрии восставший город Козенцу, он пройдя стремительным маршем, уже вскоре был под стенами Трани. Здесь против него выступило войско мятежников, под командованием Абеляра Отвиля.
– Абеляр, лживый изменник и клятвопреступник, я отучу тебя давать пустые обещания!
Могучий воин, Абеляр Отвиль, бесстрашно повёл свои войска против дяди. Но в кровавой и жестокой битве, копьё пробило его грудь, и раненный Абеляр, весь залитый кровью, теряя силы, бежал, укрывшись за стенами Трани.
Роберт доверил осаду этого неприступного города своему сыну Рожеру, а вернее своей жене Сишельгаите, которая здесь всем распоряжалась и отдавала приказы, а сам, с частью войска, поспешил на юг, осаждать мятежный Таранто.
– Роберт, прибыл аббат монастыря Монте-Кассино, славный Дезидерий.
– Зачем?
– Я думаю, мирить тебя с Жорданом Капуанским.
– А-а-а, одумался, щенок.
И в начале лета 1079 года, благодаря посредничеству аббата Дезидерия, был заключён мир между герцогством Апулия и княжеством Капуя.
После недолгой осады капитулировал и Трани. Граф Пётр, явился перед взором Гвискара, в изодранных и окровавленных одеждах.
– Пощади, Роберт…
– Однажды, я уже милостиво простил тебя, сохранив жизнь и отдав владения. Ныне ты так легко не отделаешься.
Граф Пётр ещё ниже склонил свою покорную голову.
– Ты отдашь мне Трани и замок Касталланету, в вечное пользование.
Граф Трани судорожно дёрнулся, но тихо прошептал:
– Да… Согласен…
Вслед за графом Петром, капитулировали и другие представители его рода. Напуганные племянники Роберта – Готфрид де Конверсано и Роберт де Монтескальозо, сложили оружие, и Гвискар, как всегда, милостиво простил их. Только одного из мятежников он не желал пощадить, не желал его даже видеть, и Абеляр Отвиль, оставшийся один, лишённый всяческой поддержки, бежал в Византию.
А папа Григорий VII, с отчаянием наблюдал из Рима, как за такой короткий срок, разрушились все его надежды. Он, посвятивший всю жизнь служению Богу, провел семь лет своего понтификата в борьбе с окружившими его со всех сторон нечестивцами.
Глава девятая
Григория VII встревожили слухи, о планах германцев идти на Рим. Спешно, в суете, он формировал коалицию, среди своих стронников в Северной Италии, обратился за помощью к Жордану Капуанскому, и тот обещал свою поддержку. Но этого было мало! Чертовски мало! Григорий VII, нуждался в помощи и поддержке действительно великого человека, того, кто сможет, одним только своим словом, держать в узде плетущих заговоры патрициев и кардиналов Рима, того, кто не потерепел в битвах ни одного поражения, того, кто не побоится выступить против Генриха, того, кто бросит вызов всей имперской мощи. Ему нужен был, Роберт Гвискар! И смирив гордыню, Григорий VII решил обратиться к нему.
И снова Дезидерию, аббату монастыря Монте-Кассино, пришлось выступать в роли посредника, улаживая недомолвки и противоречия, миря Гвискара с папой, договариваться об их встрече. И она состоялась, 29 июня 1080 года, в городке Чепрано.
– Раз папа решил сменить гнев на милость, пойдём ему навстречу! – весело сказал Роберт своему близкому окружению, сядясь в седло.
Сперва, Григорий VII провёл обряд очищения, затем, положа руку на голову, склонившемуся на одно колено Роберту, нараспев прочтя молитву, вновь вернул его в лоно церкви. После, провёл в церковь, где отслужил литургию. Роберт исповедовался папе, и принял из его рук святое причастие. Отлучение было снято!
Видя самодовольный вид Роберта, ненавистью и гневом блеснули глаза Григория VII, и он поспешно опустил голову. «За всё надо платить полагающуюся цену. За всё… Этот улыбающийся кретин, единственная моя защита перед надвигающейся бурей. За что караешь меня, Господи? За какие грехи?» – Григорий VII, едва не застонал от отчаяния.
На следующий день, после заутренней молитвы, вновь склонившись на одно колено, Роберт произнёс перед Григорием VII, положенные слова вассальной присяги, за все земли, полученные им от пап Николая II и Александра II. Скрепя сердце, Григорий VII, был вынужден признать новые завоевания Роберта, рост его владений, особенно больно было папе за Салерно и Амальфи.
Со своей стороны, Роберт пообещал вернуть Святому Престолу Беневенто.
И только тогда, Григорий VII перешёл к главному:
– Нечестивец Генрих, отвергнутый Богом, слуга сатаны, угрожает всему христианскому миру! С приспешниками своими, слугами дьявола, он угрожает всему живущему на земле! Мор и глад, кровь и слёзы, отчаяние и смерть, растут и ширятся повсюду, где ступает нога этого еретика! И во имя господа, он должен быть уничтожен! Должно быть стёрто, из памяти людской, даже его, трижды проклятое имя!
Но Роберт, делая вид, что внимательно слушает ярившегося папу, пропускал слова его мимо ушей. Сейчас, совсем другие мысли владели его умом. Он вспоминал:
– На чём зиждется мощь Византии? На деньгах! А деньги у неё откуда? От торговли! Византия, словно паук своей паутиной, опутала все торговые пути между Востоком и Западом! С Руси туда идут меха, воск, рабы, с Аравии – благовонные масла и специи, из Персии – дорогие ткани, шёлк, оружие! На рынках Константинополя, торгуют товарами из Индии, Сирии, Палестины и Египта! Вводя пошлины на товары, Византия зарабатывает баснословные деньги! Не один товар с Востока, не придёт к нам, прежде не побывав в Константинополе! А отсюда, и страшная дороговизна всех восточных товаров у нас! – Маврелиан перевёл дух. Его высокая, сутулая, худая фигура, раскачивалась перед Робертом. Глаза горели возбуждённым огнём, крылья его большого носа, возмущённо сопели.
– Недавно наши купцы, – Маврелиан, словно театральный актёр, сделал широкий жест, в сторону стоявших поодаль, жавшихся в кучку, купцов из Таранто, – попробовали войти в Русское море (ныне, Чёрное море), чтобы выгодно торговать в богатом Херсонесе. И что же? Византийцы не пустили их туда! Они вынудили наших купцов, продать свои товары по дешёвке в Константинополе, и не отпускали их до тех пор, пока они не накупили на тамошних рынках других товаров, втридорога! (Сохранение внутри страны драгоценных металлов из которых чеканились деньги, было вящей обязанностью любого государства. Так, на Руси, в Московском царстве, при Иване III, Иване IV, Петре I, иностранных купцов, после того как они распродадут весь свой товар, обязывали покупать товары на Руси, чтобы золото и серебро не покидало пределов страны).
– И они, Великий герцог, пришли к тебе с жалобой, на бесправие Византии, на засилье её в торговых делах! Помоги им, ибо мощь купцов, благополучие их торговых сделок, есть основа процветания любого государства!
Ещё лет тридцать тому назад, Роберт бы ответил, что основой мощи государства, есть верные воины, их мечи, копья, их боевой дух, их стремление к победе. Но сейчас всё поменялось, сейчас, прожив уже достаточно, он понимал, что воины, лишь инструмент к достижению цели, а на самом деле, миром правят деньги. Только деньги, и лишь только деньги! Всё остальное – войны за веру, за территории, за благополучие своих поданных, есть ничто иное, как оборот денег. И войны ведутся лишь для того, чтобы завоевать рынки сбыта или рынки производства того, или иного товара, чтобы обеспечить процветание купечества на новых торговых путях, чтобы обеспечить их прибыли, а отсюда – и мощь государства. Купцы, их интересы, вершат судьбы народов и мира!
И ещё до встречи с папой римским, Роберт начал вынашивать планы новой войны с Византией, деятельно готовясь к этому предприятию.
Но оно бы не осуществилось, если бы не щедрая денежная поддержка и помощь, богатых торговых республик – Генуи и Пизы. Купцы этих государств, дали средства на найм воинов, на покупку снаряжения и припасов, обеспечили его кораблями.
Роберт, готовился! «Пусть папа и Генрих, сами разбираются между собой, пусть хоть прирежут друг друга, я же, буду заниматься другими делами. Я, пойду на Восток, на Константинополь!».
Он не ответил ни да, ни нет, на страстные призывы Григория VII, ограничившись лишь, пустыми обещаниями. И Григорий VII, с ужасом понял, какую ошибку он совершил, доверевшись Гвискару!
Вернувшись из Чепрано, Роберт узнал горестную весть. Его младший брат Вильгельм, умер.
Стоя у усыпальницы Отвилей в Венозе, Роберт размышлял: «Сколькими ещё смертями, мы обозначим покорение этих земель? Сколько ещё крестов появится на наших могилах? Вильгельм Железная Рука, Дрого, Хэмфри… Брат Можер, сгинул в пучине морской… Готфрид… Серло… Жена Рожера, Юдит… Вот теперь, Вильгельм. А ведь он, был моложе меня (на одиннадцать лет (прим. автора)». И Роберт с ужасом и страхом ощутил тяжесть своего возраста, все, проведённые в лишениях, боях и сражениях, нервном истощении годы, когда, недосыпая и недоедая, приходилось сутками не выпускать из рук оружие и не слазить с седла.
«Кто, следующий?».
Глава десятая
В Мессине их встречал старый соратник Гвискара, Вильгельм де Мале.
– О, Боэмунд, как ты вырос! Уже муж, славный и доблестный! Рад тебя видеть! Мой дом, полностью в твоём распоряжении, добро пожаловать!
А ведь у его отца, в принадлежавшей ему Мессине, есть свой дом. Но он был закрыт для бастарда Боэмунда, и предназначался только лишь для самого Роберта, его жены и их детей.
Привыкший к такому Бэмунд, молча перенёс оскорбление гордости, но отверг и предложение де Мале.
– Нет времени на празднества и развлечения. Я бы хотел осмотреть, знаменитую на весь свет, школу лучников Гвилима Спайка.
Гвилим Спайк, настороженно принял незваных, столь высоких гостей. Но кланяясь, отчего его скрюченная фигура согнулась ещё больше, радушно пригласил гостей в свой дом.
– Сейчас мои ученики отдыхают, а вас я прошу под свой кров, подкрепиться, чем Бог послал.
Боэмунд, с удивлением, оглядывал хлипкую, бедную лачугу Гвилима Спайка. «Или мало ему мой отец и дядя Рожер, платят за превосходных лучников, которых он тут обучает? Или мало платят ему знатные сеньоры и богатые купцы, за умения его учеников? Достаточно! Так откуда эта убогость и нищенство?».
Бьёрн, прочитав мысли Боэмунда, просипел ему в ухо:
– Лучше, хоть и бедная, убогая хижина, но принимают здесь, от всей души. От всего сердца. С чистым и искренним радушием. Это лучше, чем роскошные, золочённые дворцы, где не знаешь, откуда ждать удара, где яд в бокалах, где звучат, масляные, льстивые речи, усыпляющие твою бдительность.
А Гвилим Спайк, сказал:
– Я делаю из своих учеников воинов, и с ранних лет, заставляю их принимать как должное, нужду и лишения. Пекущее солнце, дождь, льющийся ночью на постель, холод, шум, всё это, у нас в порядке вещей, это позволяет им быть стойкими, когда они отправятся в поход или на войну. Пусть привыкают, и тем крепче, они станут.
После скудного угощения – хлеба, гороха и репы, Гвилим Спайк пригласил их на луг, где тренировались его ученики.
– У меня, есть для тебя подарок, Боэмунд, сын Роберта. Вот взгляни на того лучника, видишь? Это мой лучший ученик, Хакон Немой, сын Торвальда Клок Овечьей Шерсти. Они пришли сюда, в надежде на лучшую долю, но его отец, сгинул где-то на войне. А Хакон… Он норвежец, и от норвежца я не ожидал такого умения в стрельбе, какое присуще, только валлийцам. Но он превзошёл всех! Его стрелы летят без промаха. С закрытыми глазами, на слух, на малейший шорох и движение, он поражает мишени в цель. И в быстроте стрельбы, ему нет равных. Мы называем его Немым за его немногословность. Возьми его, и он, будет преданно и верно служить тебе, Боэмунд.
Боэмунд, прищурив глаза, глядел на молодого, ещё безусого лучника, но, с не по годам развитыми, широкими плечами.
А Бьёрн первым понял всю выгоду от этого норвежца, который не связан никакими родственными узами среди местных сеньоров, и который, будет действительно преданно и верно служить своему благодетелю. Он уже подобрал несколько телохранителей для Боэмунда, из числа таких же юношей, и присутствие опытного лучника, а словам Гвилима Спайка стоило верить, будет среди них, весьма кстати.
Бьёрн кивнул Боэмунду, и тот, произнёс:
– Благодарю. Раз вы его так хвалите, то я возьму его, на службу к себе.
Запыхавшийся гонец, влетел в ворота школы.
– Радуйтесь, люди! Благодарите и славьте Господа бога нашего! У Великого графа Рожера, родился сын!
По случаю рождения долгожданного наследника, названного Готфридом, в Мессину прибыл сам Великий граф Сицилии Рожер Отвиль, желая устроить для горожан, праздник и увеселение по этому поводу.
Но Боэмунд, сдержанно поздравив дядю, не особо разделяя его радость. Он больше сблизился с его незаконнорожденным сыном – Жорданом, и они, эти два бастарда, стали много времени, проводить вместе. Они выезжали на охоту, устраивали свои пиры и попойки, много говорили, делясь своими планами на будущее, и оба, с призрением, с плохо скрываемым гневом, негодованием и ненавистью, поглядывали на дворец Рожера, где шло шумное веселье.
Глава одиннадцатая
Рожер, опухший от многодневной пьянки, уставший от шума и духоты, мало спавший в дни пира, спешно собрал своих советников.
– Сукин сын Ингельмарий, восстал против меня! Он был простым моим рыцарем, я возвеличил его, отдал за него в жёны, вдову нашего горячо любимого племянника Серло, павшего смертью храбрых, в бою с неверными! Я дал ему, все феоды Серло, сделал его знатным и богатым, а этот паскудник, восстал против меня!
– Надо проучить мерзавца! – порывистый Жордан, положил руку на рукоять меча. – Прикажи, отец, и я, принесу тебе его голову! Повешу, гниду, в назидание всем остальным!
– Ты останешься здесь! – резко осудил порыв своего сына Рожер.
Жордан, покрасневший от обиды, опустил голову, стараясь ни с кем не встретиться взглядом. Он нутром чуял взоры всех остальных, устремлённые на него, зная, что на многих лицах, блуждает насмешливая улыбка. «Выскочка! Бастард! Ублюдок! Незаконнорожденный! А туда же, лезет, стремясь стать в один ряд, с достойными рыцарями! Поделом тебе, поделом, за твоё невежество!» – словно говорили эти взгляды, и Жордан побледнев, крепко, до боли, сжал кулаки.
Рожер, желая сгладить свою резкость по отношению, пусть и к незаконнорождённому, но всё-же сыну, уже более ласковым голосом сказал:
– Ты сам знаешь, Жордан, что сейчас, нет у нас на Сицилии более упорного и злейшего врага, чем эмир Сиракуз и Ното Бенарвет. (Именно так, Готфрид Малатерра, передаёт его имя. Возможно, его звали Ибн аль-Варди, но арабские источники не сообщают его оригинального имени. Говорили, что раннее от был христианином, потом принял ислам. И никогда не было на Сицилии, более злейшего врага христианской веры, чем ренегат Бенарвет). – Ты вернёшься в Катанию, и поможешь Элиасу Картоменсису в борьбе против Бенарвета. Роберт де Сурдеваль, на тебе, оборона Таормины.
Роберт де Сурдеваль молча поклонился.
– Арисгот, – Арисгот Поццуольский сделал шаг вперёд и поклонился, – собирай рыцарей, поведёшь передовой отряд.
– Боэмунд, тебе я предлагаю отправиться со мной, проучить скотину Ингельмария.
Боэмунд, остро воспринявший обиду, причинённую Жордану, поначалу захотел отказаться от предложения дяди, и отправиться вместе с другом в Катанию – сражаться с неверными, но потом рассудил, что ему надо побывать в Палермо, и ему, как раз по пути с Рожером.
А Рожер, помня о просьбе старшего брата – присмотреть за его сыном, и не собирался отпускать Боэмунда от себя.
Ингельмария поддерживали все жители Черами, и жестокие, кровопролитные бои, почти месяц шли у стен города.
Бьёрн заботливо мазал ожог на руке Боэмунда бараньим салом.
– Эти скоты, сожгли наш таран, но Бог свидетель, мы славно всыпали им сегодня! – в сумбуре и горячке кричал Боэмунд.
– Выпей вот это.
– Что это за хрень?
– Отвар из коры пинии. Он снимет боль, утихомирит лихорадку, и поможет тебе уснуть.
С нежностью Бьёрн гладил голову заснувшего Боэмунда, относясь к нему как к сыну, перенеся на него всю любовь своего сердца.
Только после яростного штурма, когда город был взят, а Ингельмарий укрылся в башне, его жена, Альтруда, дочь Рудольфа Муллены графа Бояно, вышла к Рожеру, прося о милости.
Рожер проявил снисходительность к вдове Серло Отвиля, и сохранил жизнь Ингельмарию.
– Убирайся! Убирайся к дьяволу! Клянусь, если ты задержишься хоть на день на Сицилии, если нога твоя, вновь ступит на эту землю, если ты появишься во владениях моего брата Роберта, то я повешу тебя! Пошёл прочь, тварь!
Альтруда решила последовать за своим мужем, добровольно выбрав изгнание, и Рожер, поступая жестоко, разлучил мать с детьми, оставив сына и дочь Серло Отвиля при себе. Юному сыну Серло, то же зовущемуся Серло, он дал все феоды его отца.
– Будь храбрым! Будь верным! Служи Господу Богу нашему и святой матери, христианской церкви! Всегда поступай по справедливости! – сказал Рожер, принимая вассальную присягу от молодого Серло Отвиля.
Глава двенадцатая
Восстали и города Ятина и Чинизи (в 23 км. к юго-западу и в 24 км. к западу от Палермо), отказавшись платить налоги, перебив всех нормандцев и их сторонников, и Рожер поспешил туда.
Многочисленные жители Ятины (по свидетельству Готфрида Малатерры в нём жило 13 тысяч семей), полагаясь на неприступность своего города, стоявшего на вершине высокой горы, куда вела одна единственная искусно вырубленная в скале дорога, ответили отказом на повеление Рожера сдаться.
После нескольких попыток штурма, Рожер, понесший большие потери, запер оба города в осаде.
– Ничего, один, два месяца, может полгода, и эти скоты, приползут на коленях, прося помиловать их! Мы, подождём!
Рожер, переходил от одного осаждённого города к другому, постоянно ободряя своих воинов, атакуя врага то тут, то там, устрашая их словесными угрозами и неожиданными нападениями, он ублажал своих рыцарей, щедро жалуя им многое, и ещё больше обещая, укреплял их в верности к себе и в ненависти к врагам.
Боэмунд решил развеятся, и посетив Палермо, осмотрев строящийся там, по повеления Роберта, и под присмотром Рожера, замок, решил поохотиться в окрестностях города.
Бьёрн, схватив за поводья, остановил коня Боэмунда.
– Смотри!
Боэмунд посмотрел в сторону указанную Бьёрном, и увидел возле берега корабли, и высаживающихся с них людей.
– Кто это?
– Ставлю свой второй глаз, что это пираты из Африки.
– Сарацины, – прошептал Боэмунд, перехватил копьё, уже готовый дать шпоры коню и послать его в бой.
Он и раньше видел мусульман, ведь Великий граф Сицилии Рожер, также как и его отец, проводили политику национальной и религиозной терпимости. Греческому населению, было разрешено справлять обряды по канонам своей церкви. Византийские чиновники, арабские эмиры и каиды, все те, кто покорился нормандцам, сохраняли свои посты и должности, получали феоды на материке и на острове. Роберт и Рожер, привлекали в свои армии мусульман, и они верно служили им. Но одно дело, видеть покорённых мусульман, и совсем другое, вооружённых врагов.
– Стой! – также шёпотом сказал Бьёрн. – Куда собрался? Их сотня, а нас всего восемь.
Скрытые густыми зарослями орешника, они были не видимы для высаживающихся на берег пиратов.
Боэмунд выпрямился в седле.
– Число или доблесть? Доблесть, превышает. Ты сам меня учил – не отступать перед врагами!
– Это когда тебя зажали, и у тебя нет другого выхода. А сейчас, можно просто отойти, послать за подкреплением…
Ноздри Боэмунда гневно затрепетали, взгляд полыхнул огнём, и Бьёрн, поняв, что удержать его не удасться, убрал руку с поводьев.
– Господь на нашей стороне! Вперёд, за мной!
– Счастье улыбается отважным, а не безрассудным, – прошептал Бьёрн, посылая своего коня вслед за Боэмундом.
Разгоняясь с каменистого обрыва, в густых клубах пыли, они понеслись на врагов.
Хакон Немой, спрыгнул с седла, и стал посылать стрелу за стрелой, в сгрудившихся, удивлённо глядящих на несущихся всадников, сарацин.
– Бей их! Круши!
И более двух десятков сарацин, были сметены первым ударом рыцарей, сбиты конями, раздавленны копытами, пали под ударами мечей и копий.
В страхе они стали отступать, кто к лодкам, а кто прямо вплавь, пытаясь добраться до кораблей.
– А-а-а, трусы! Они бегут! Бей их, без жалости!
Боэмунд, в боевом порыве, влетел в море, и там, вертясь в седле, бил и рубил разбегающихся сарацин.
С холма закричал Хакон Немой, и Бьёрн, обернувшись, увидел мчащихся на них всадников.
– Да их тут ждали! Боэмунд, Боэмунд, отходим!
Но было поздно. Отряд сицилийских разбойников, в который входили люди разных верований и национальностей, объединённые лишь единой жаждой поживы, не подчиняющиеся никому, и жившие только по своим законам и кодексам, ударил на них с тыла.
Вылетел из седла Роберт Готский. Зашатался раненный Гумфрид де Монтегю. Упал с разрубленной головой, храбрый воин Тристан.
Боэмунд, засмотревшись на новых врагов, потеряв бдительность, не заметил, как подкравшийся сарацин, ткнул копьём в брюхо его коня. Конь взвился на дыбы, и Боэмунд полетел в воду. Отплёвываясь, потеряв при падении меч, он шарил рукой по дну, ища его. И не видел, как сарацин, уже поднимает копьё, готовый пронзить его беззащитную спину.
Бьёрн, не спускавший глаз с Боэмунда, дико вскрикнул, послал своего коня прыжком в воду, с размаху обрушив на голову пирата удар топора.
Прикрыв Боэмунда щитом, он отразил ещё два удара, оправившихся от паники сарацин.
– К чёрту твой меч, Боэмунд! Вставай! Возьми копьё вот этого олуха! Вместе, мы всыпем им жару! Давай, разом, спина к спине, как я тебе учил.
И вдвоём, кружась, шаг за шагом выбираясь на берег, они отбивали удары врагов, иногда и сами переходя в контратаки.
На берегу к ним пробились два брата – Уильям и Райнульф. Но враги, со всех сторон окружали их, и казалось, что это уже конец. Что им никогда не выбраться отсюда.
Глава тринадцатая
Небольшой отряд, посланный Рожером вслед Боэмунду, для его же охраны, подоспел вовремя.
Хакон Немой, уже отбросив лук, мечом отбивался от атаковавших его врагов. На берегу, упал, получив удары в бедро и живот, Райнульф. Боэмунд зашатался, когда кинутый врагом камень, попал ему в голову. И погиб бы, не видя ничего из-за залившей глаза крови, если бы не Бьёрн, кинувшийся под удар врага.
Копьё распороло Бьёрну бок, и дико закричав, он ударил противника щитом в голову, а потом, сильным ударом, рассёк от плеча до пояса.
– Сдавайтесь! Вы проиграли! Заплатите выкуп, и ступайте с Богом! – гнусавым голосом кричал им предводитель разбойников. – Сдавай… – сразу две стрелы, выпущенные опытными лучниками, оборвали его крик.
Два десятка всадников показались на берегу, и опустив копья, помчались на врагов.
Когда битва закончилась, Бьёрн подхватил падающего Боэмунда, и осторожно уложил на окровавленный песок.
– Ничего, это ничего, – шептал он, кинувшись искать свою сумку, где лежали чистые холсты для перевязки, целебные мази, травы и коренья.
Не обращая внимания на свою рану, он промыл, помазал и перевязал рану на голове Боэмунда.
– Ничего, мой мальчик, ничего. Рана не опасная. Через пару дней, встанешь на ноги.
– Господин, что прикажете делать с этими? – командир отряда, почтительно поклонившись, обратился к Боэмунду.
Боэмунд, с помощью Бьёрна сел, и посмотрел на понуро стоявших под охраной пиратов и разбойников. Он избегал взгляда Бьёрна, который уже перевязывал неопасные раны Роберта Готского, старался не смотреть на стонущего рядом Гумфрида де Монтегю, прикрыл глаза, когда увидел тела убитых – Тристана и Райнульфа. «Если бы я послушался Бьёрна… Если бы я его послушался, то Тристан и Райнульф были бы живы. Не горевал бы над телом брата Уильям. Не стонал бы от ран Монтегю. Весельчак Роберт Готский, как всегда бы шутил и смеялся…Если бы я послушался Бьёрна…».
Боэмунд открыл глаза, и взглядом, полным леденящего холода, посмотрел на Бьёрна, а затем на командира отряда.
– Повесить! Всех повесить! Распять! Немедленно!
На следующий день, Рожер, распахнув объятья, тепло обнимал Боэмунда в своём шатре у стен Ятины.
– Боэмунд, мальчик мой, рад видеть тебя живым! А то мне наплели не весть что, будто бы ты, чуть не погиб в битве и был тяжело ранен.
– Да, я был ранен, но к счастью, рана оказалась лёгкой.
– Ты совершил великий подвиг Боэмунд, с горстью воинов, кинувшись на толпы врагов.
– Какой там к чёрту подвиг!
– Подвиг, подвиг, достойный воспевания в стихах и песнях! И не спорь со мной. Помнишь, как в битве у Энны, мы, семь сотен нормандских рыцарей, сражались с тысячами сарацин? И мы, победили! Что, скажешь, это не подвиг? Подвиг! А как в битве при Черами, мы разбили арабов? А при Мисилмери? Что, не наши это достойные деяния? Не наши подвиги? А как Серло, вечная ему память на небесах, с семью воинами кинулся на сотни врагов? Что, не подвиг? Подвиг! И ты, со своими рыцарями, совершил подобный подвиг, ещё более прославив наше имя!
Боэмунд был польщён, столь хвалебной речью своего дяди, но стоял, скромно опустив голову.
– Бьёрн де Бриан… В той битве, он дважды спас мою жизнь. Если бы не он, то я бы сейчас не стоял перед вами и с вами не разговаривал. Я хочу достойно наградить его.
Рожер решил не уступать в великодушии Боэмунду, и внезапно вспомнив Одо Бриана, то, как он с ним поступил, покраснев, сказал:
– Я сам награжу этого достойного и славного мужа! Награжу, соразмерно с его деяниями! Как Великий граф Сицилии, я дарую ему феод! Прямо на том месте, где он совершил свой подвиг, спасши твою жизнь! Можешь так и сказать ему! Пусть обустраивается на новом месте, возводит замок, и верно служит. Нам нужны, столь храбрые, преданные и верные рыцари!
– Феод, мне? Зачем? – удивлённо спросил Бьёрн, когда Боэмунд торжественно передал ему слова графа Рожера.
И действительно, зачем? Ведь у Бьёрна де Бриана, нет ни жены, ни детей. Для кого ему строить замок и дом? Кому передать его по наследству?
КНИГА ШЕСТАЯ
– Господь за нас – мы правы, враг не прав!
Пролог
Казалось, что наступили последние дни… Казалось, что подходит к концу, многовековая история Византийской империи… Раздираемая на части, терзаемая смутами и мятежами, она была на грани своего распада.
Сельджуки на востоке, не встречая сопротивления, продвигались вглубь Малой Азии.
Печенеги и половцы, переходя Дунай, опустошали земли империи на северо-западе.
В Болгарии, началось восстание за независимость, под предводительством Георгия Войтеха. Его поддержали король Хорватии Петар Крешимир IV и король Дукли (Дукля или Диоклетия – средневековое государство (княжество) на Балканах, в границах современной Черногории. Распологалась вокруг реки Зета, Скадарского озера и на берегу Которского залива) Михайло I, отправивший в Болгарию, по просьбе восставших, своего сына Константина Бодина. Осенью 1071 года, с небольшим войском, Константин Бодин прибыл в Болгарию, где его торжественно провозгласили королём Болгарии Петром III.
Только с большим трудом, страшно напрягая все силы, стараниями Михаила Саронита и Никифора Вриения, Византии удалось подавить это восстание в 1072 году.
Рожер Криспин, мечтавший стать великим полководцем империи, занять достойное место подле императора Михаила VII, переоценил свои силы. Не имея никаких, ни родственных, ни дружественных связей в Константинополе, полагающийся лишь на свою силу и дерзость, он был отравлен на пиру, прямо в Большом императорском дворце.
Почувствовав недомогание, он распахнул ставшую вдруг тяжёлой дверь, и вышел в ночной, благоухающий сад. Рывком, он разорвал теснившую дыхание рубаху, подставил грудь холодному ветерку, желая затушить бушующий в ней огонь. Всё плыло у него перед глазами, бешенным хороводом плясали звёзды, и лёжа ничком, он, плюясь пеной, хрипел:
– Играйте, музыканты! Пойте, скальды! Слагайте, свои висы, о Рожере Криспине!
– Достойный конец для подлеца и изменника, среди навоза и капустных листьев, – сказал Роберт Гвискар, когда узнал о смерти Криспина.
Руссель де Бейль, в 1073 году, во главе своей армии наёмников, пошёл в поход против сельджуков, совместно с малолетними византийскими военачальниками – 15-летним Алексеем Комниным и его братом Исааком. Но перед битвой, верный своей привычке, де Бейль поднял мятеж. Его наёмники ушли, сельджуки разгромили византийцев, пленив Исаака Комнина.
В 1074 году, император Михаил VII, отправил против де Бейлья своего дядю Иоанна Дуку и его сына Андроника.
У Анкиры (совр. Анкара, столица Турецкой Республики), на Сангарском мосту, де Бейль разбил армию Византии, захватив в плен, тяжело раненного, Андроника Дуку (Получив огромный выкуп, де Бейль отпустил Андроника Дуку, который вернувшись в Константинополь, почти ослепший после ранения, терзаемый страшными болями, постригся в монахи, и умер 14 октября 1077 года. Таким образом, Бог, или судьба, сторицей отплатили Андронику, за все мучения, причинённые им императору Роману Диогену).
Обосновавшись в феме Армениак, на ничейных, пограничных землях, где происходила постоянная война между сельджуками и Византией, воюя то с сельджуками против империи, то с империей против сельджуков, де Бейль создал здесь некий прообраз государства, наделяя своих воинов землёй, даруя им феоды, обложив население данью и налогами.
– Я, повелитель этих земель! И отныне здесь, моё герцогство! – в запале кричал Руссель де Бейль.
Только в 1075 году, Алексею Комнину, назначенному стратигом-автократором (стратиг-автократор – военачальник, обладающий всей полнотой власти, вплоть до права объявлять войну и заключать мир) договорившись с сельджуками, удалось одолеть де Бейлья.
Сам Руссель, выказал покорность императору, и явил желание вновь поступить на службу к нему.
Не успели оправиться, прийти в норму от этого восстания, как в октябре 1077 года, забунтовал, лишь недавно примирившийся, обласканный, назначенный командующим восточных войск, престарелый (в 1077 году, ему 75 лет) Никифор Вотаниат.
И почти одновременно с ним, поднял восстание командующий западных войск – Никифор Вриенний.
Эти два Никифора, опираясь на свои армии, объединив в провинциях всех, кто был недоволен жирным, сытым, развращённым Константинополем, каждый порознь, один с Востока, другой с Запада, пошли на столицу империи.
Конечно же, из провинций казалось, что в Константинополе манна небесная сыпется с небес, текут молочные реки с кисельными берегами, что все там живут в богатстве и достатке. Но постоянные войны, бунты, волнения, мятежи, ослабили империю, истощив её казну. И если знать, действительность нежилась в роскоши, то простому люду в столице империи, жилось ой как не сладко. Инфляция сжирала весь их заработок, росли цены за жильё и продукты питания.
Вотаниат увяз, осаждая Никею, и Вриенний первым подошёл к Константинополю, осадив его. Оборону города возглавили Алексей Комнин и Руссель де Бейль. (Это последнее упоминание о Русселе де Бейле в истории. Высказывают предположение, что вскоре он был отравлен).
С наступлением холодов, Вриеннию пришлось отступить в Адрианополь.
В марте 1078 года Никея раскрыла свои ворота перед Никифором Вотаниатом, и тот сразу же пошёл на Константинополь. Осаждать и штурмовать город не потребовалось. Вотаниат имел много сторонников среди столичной знати и высшего духовенства. И они, сообщили ему, что народное недовольство, в связи с ростом цен, само скоро свергнет с императорского престола семейство Дуков.
Так и произошло. Бунты вспыхивали буквально во всех кварталах города, много правительственных зданий и домов знати было разграблено и сожжено, и напуганный Михаил VII, добровольно сложил с себя императорскую корону, и постригся в монахи в Студийском монастыре.
24 марта Вотаниат с триумфом вступил в Константинополь, и буквально на следующий день, в соборе Святой Софии, знать провозгласила его императором. 3 апреля 1078 года он короновался.
Новый император, в благодарность за поддержку, обласкал Алексей Комнина, назначил командующим западных войск, и отправил против Вриенния.
Комнин разгромил Вриенния, пленённого доставил в Константинополь, где тот был ослеплён по приказу Вотаниата. (Поскольку Вриенний больше не представлял угрозы, Вотаниат не только возвратил ему поместья и собственность, но и дал новые титулы. Вероятно, Вриенний поселился в Адрианополе. Будучи слепым, он возглавил успешную оборону города от половцев в 1094–1095 гг., а также от войск самозванца называвшего себя Константином Диогеном, якобы сына Романа Диогена).
Успешный и удачливый Алексей Комнин, подавил и мятеж Никифора Василаки.
Но несмотря на это, бунты ширились и росли один за другим. По всей империи шла война между военачальниками, дравшимися за верховенство.
Константин Дука (брат свергнутого Михаила VII) подговорил и поднял бунт среди элитных отрядов бессмертных, призывая их идти на дворец и свергнуть узурпатора. На эту угрозу Вотаниат ответил просто – перекупил бессмертных с потрохами. Константин Дука был схвачен, пострижен в монахи и отправлен в ссылку.
В конце 1080 года поднял восстание аристократ из Никеи – Никифор Мелессин, состоявший в родстве с Комнинами.
И тут Вотаниат допустил ошибку, отправив против Мелессина своего лучшего военачальника, главного усмирителя восстаний, мятежей и бунтов – Алексея Комнина. Но тот не желая сражаться против своей родни, отказался. После этого, опасаясь за свою жизнь, Алексей, вместе с братом Исааком бежал из Константинополя. Но не просто бежал, а бежал во фракийский город Цурл, где его встретили сторонники – полководец Георгий Палеолог и Иоанн Дука с отрядом сельджуков.
В конце марта 1081 года армия Алексея Комнина подошла к Константинополю. Им удалось подкупить германских наёмников, оборонявших одни из ворот города, и тут… Лучше передать слово современнику, очевидцу тех событий, Анне Комнин, дочери Алексея Комнина: «Всё войско, состоявшее из чужеземцев и наших жителей и собравшееся как из наших, так и из соседних земель, знало, что город с давних пор изобилует всевозможными богатствами, которые постоянно поступают туда с суши и моря. Поэтому воины, быстро войдя через Харисийские ворота в город, рассеялись во все стороны по улицам, перекрёсткам, переулкам и, не щадя ни домов, ни церквей, ни заповедных святилищ, стали отовсюду выволакивать богатую добычу. Они воздерживались только от убийств, всё же остальное творили с бесстыдной дерзостью. Хуже всего было то, что сами коренные ромеи не устранились от грабежа; как бы забывшись изменив в худшую сторону свои нравы, они без краски делали то, что и варвары».
Никифор Вотаниат отрёкся от престола, был пострижен в монахи и сослан в удалённый монастырь.
А Алексей Комнин, 4 апреля 1081 года, был провозглашён императором.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Причины войны были ясны, скоро появился и повод для неё.
Ещё весной 1073 года, император Византии Михаил VII, изволил прислать герцогу Апулии письмо, написанное в изысканном, витиеватом стиле. Мол, другие правители, считают себя польщёнными, когда получают заверения императора Византии в его миролюбивых намерениях по отношению к ним. Что может быть лучше, чем мир и дружба между соседними народами, чем военный союз, скреплённый браком по любви? После этого, император предлагал Роберту, когда он придёт в себя, после испытанной радости прочтя письмо императора, чтобы он немедленно приступил к охране границ империи, покровительствовал её вассалам, и непрестанно боролся с её врагами. Взамен, одна из дочерей Гвискара, будет с почётом принята в Константинополе и будет отдана в жёны сыну самого императора – Константину.
Роберта позабавило это письмо, и занятый своими делами, он как-то «позабыл» ответить Михаилу VII.
Но император, находясь на грани краха, не оставил надежд заманить нормандцев в свои сети, заручиться их поддержкой, и направить их военную мощь против своих врагов. Михаил написал ещё одно письмо, Гвискар молчал. И только осенью 1074 года, когда Михаил VII, в своём следующем письме предлагал доверить герцогу Апулии 44 высших имперских титула, чтобы он распределил их среди своей семьи и друзей (а каждый из этих титулов, давал право, на получение из Константинополя, годового жалованья в двести фунтов золота), Роберт более не колебался.
– Да будет так!
Его дочь – императрица Византии! ежегодные взятки из Константинополя, почёт и уважение в столице империи, всё это было настолько заманчивым для него, что его дочь, прекрасная Олимпия, наречённая при православном крещении Еленой, отправилась в Константинополь, где была определена в школу, чтобы проходить курс обучения, подобающий будущей императрице.
Но Роберт, как-то упустил из виду заговоры и мятежи Никифора Вриенния и Никифора Вотаниата, не оказал Михаилу VII никакой помощи и поддержки в борьбе с мятежниками, и после отстранения Михаила VII от престола, его дочь была заключена в монастырь.
И теперь, перед готовящейся войной с Византией, по всем дорогам Апулии, Калабрии, Сицилии, Северной Италии, Прованса и Бургундии, шли странствующие рыцари, паломники и пилигримы, монахи и купцы, которые повсюду рассказывали, в каждом городе и селении, в каждой придорожной харчевне, на рынках и площадях, о томящейся в неволе прекрасной деве, льющей горькие слёзы, ждущей освобождения, о позоре и унижении, которые она терпит там, о её горе и лишениях.
– Прекрасная принцесса томится в самой высокой башне на свете, за морями, лесами и горами! И тот, кто победит ужасного дракона, стерегущего башню, пройдёт заклятия и заговоры двенадцати злых колдунов, кто одолеет сотню неусыпных стражников, и освободит прекрасную принцессу, получит её руку и сердце! А её отец, благородный герцог Апулии, подарует смельчаку, спасшего его дочь, десять мулов, нагруженных золотом, серебром и драгоценными каменьями! – вещали эти странники повсюду.
А Роберт, удовлетворённо потирал руки. Уж он то знал, что его дочь, хоть и находиться в монастыре, но пользуется в Константинополе должным почётом и уважением, и не терпит никаких лишений. Но эти слухи, умело запущенные им, привели к нему в войско, сотни поверивших – рыцарей, горожан и селян, просто авантюристов, желающих рискнуть, и наёмников, ожидавших большой добычи.
Тут ещё, при дворе Роберта, появился какой-то монах, назвавшийся сбежавшим из монастыря императором Михаилом VII (Анна Комнин пишет, что это был беглый монах по имени Ректор). И Роберт, с умом, окружил этого монаха должным церемониалом, почётом и уважением, приличиствующем императорам, тем самым, привлекая к себе новых воинов.
– Постоим за правое дело! Поможем, законному властителю империи Ромеев, вернуть трон, отнятый у него подлецами и преступниками!
И ещё сотни рыцарей и воинов, желая совершить благое дело, вернуть трон законному императору, потянулись под знамёна герцога Апулии.
Так, к весне 1081 года, благодаря щедрой денежной помощи купцов Генуи, Пизы, Амальфи и Гаэты, благодаря умело запущенным слухам, благодаря Лжемихаилу при его дворе, Роберт сумел собрать огромную по тем временам армию, в 30 тысяч пехоты и конницы. (О 30-тысячах нормандцев пишет Анна Комнин в своей «Алексиде». Готфрид Малатерра приводит другие данные – 13 тысяч воинов). Приведя в порядок флот, едва миновали зимние штормы, в апреле 1081 года, он начал вторжение в Византию.
Глава вторая
– Боэмунд, тебе начинать первым!
Серьёзный, двадцатишестилетний Боэмунд, высокий, широкоплечий, румяный лицом, с густыми светлыми волосами, впервые получил от своего отца столь ответственное поручение. Впервые, отец доверил ему командование армией.
– С нами Бог! – сказал он.
На 15 кораблях, во главе передового отряда, Боэмунд пересёк Адриатику. Древний город Валона (Авалона, ныне Влёра, город на юге Албании.), не выдержав стремительного штурма нормандцев, пал. Вслед за ним, сдались крепости Канина и Орикум. Но попытка взять остров Корфу (Корфу, название итальянское, по-гречески, остров именуется Керкира), окончилась неудачей. Более многочисленный гарнизон крепостей Корфу, оказал нормандцам стойкое и ожесточённое сопротивление. Боэмунд отступил в древний город Бутротум (Бутринто у византийцев, ныне Бутринти, археологический музей-заповедник на юге Албании).
Весной 1081 года, король Германии Генрих VI перешёл Альпы. Матильда Тосканская, опираясь на свои многочисленные крепости, встретила Генриха жёстким сопротивлением. Были города, где его встречали с восторженным триумфом, и были города, которые приходилось осаждать и брать штурмом. Но Генрих постепенно одерживал верх, приближаясь к Риму. И напрасно папа Григорий VII взывал к герцогу Апулии, Калабрии и Сицилии, прося его оказать помощь.
– Пусть разбираются сами, – был ответ Гвискара. – У меня есть дела и поважнее.
Тринадцать сотен рыцарей, табуны лошадей и мулов, разноплеменные отряды мечников, лучников, арбалетчиков и копейщиков, отряды лёгкой конницы, слуги и маркитаны, жёны и проститутки, огромные запасы продовольствия и снаряжения, были погружены на 150 кораблей и готовы к отплытию. Они ждали только своего герцога.
Роберт положил руки на плечи своему сыну Рожеру.
– Ты уже взрослый, мальчик мой, и тебе, я доверяю управлять всеми нашими владениями в Италии. Правь мудро, будь справедливым, будь честным, будь храбрым. Да поможет тебе Пресвятая Дева Мария! Пусть Матерь Божья, будет тебе заступницей и покровительницей!
Сишельгаита отправлялась с Робертом, и не находя слов, со слезами на щеках, едва сдерживая рыдания, просто крепко обняла своего старшего сына. (Мне непонятны причины, побудившие Сишельгаиту, отправиться вместе с мужем на Балканы. Зачем ей было надо, подвергать свою жизнь опасности, терпеть нужду и лишения воинского похода? Может она опасалась, что коварные греки охмурят Роберта, и предложат ему в жёны кого-то, из правящего дома империи? Или может желала, когда Роберт завоюет Константинополь, стоять рядом с ним, когда на его голову будут возлагать корону империи? Мечтала стать императрицей?).
Роберт доверял сыну, но всё же, назначил ему двух советников – опекунов, из числа своих самых надёжных и проверенных соратников – племянника Роберта де Лорителло (сын Готфрида Отвиля от 1-го брака) и своего наивернейшего друга – графа Жерара. Пожелав им удачи, перекрестясь на восток, Роберт ступил на палубу корабля.
«Византия, это моя Англия!», – завидуя герцогу Нормандии Вильгельму, – говорил он себе. «И она ждёт меня!». Роберт окинул взором широко раскинувшийся в море флот. Он видел сотни лиц, тысячи обращённых на него глаз. Один были спокойные, одухотворённые, кто-то шептал молитву, кто- то был полон дерзости и отваги. Но много было лиц, покрытых горестными слезами, терзаемых страхами и сомнениями. Много малодушных, дрожали, перед началом столь дерзостного предприятия, затеянного им. Ведь греки, не сдадуться без боя. Ведь до Константинополя, шагать и шагать, через бои и сражения, в зной и стужу, мокнуть под дождями, мёрзнуть от холода. Кто из них уцелеет? Кто выживет? Кому улыбнётся удача, и кто дойдёт? Какой воинской отвагой надо обладать, каким мужеством, чтобы со столь малочисленным войском, идти войной на многолюдную и огромную империю, на столь богатого императора, на тысячи врагов, в надежде их покорить?!
Роберт улыбнулся, радостным лицом укрепляя дух колеблющихся.
– О храбрейшие рыцари, достойные наследники доблести предков! О, отважные воины, славные мужи! К вам обращаюсь я! – громогласный голос Роберта, далеко разносился, достигая самых отдалённых кораблей. – Там, за морем, вас ждёт подобающее вам наследие! Там богатые города и плодородные земли, там, почёт и богатство! Но ради обретения их, надлежит сражаться! Сражаться, с оружием в руках! И пусть не страшит вас множество врагов, хоть и многочисленного, но бесславного и немощного народа, который мы с вами, не раз били! Пусть ободряет вас, вид и плодородие полей, которым надлежит быть вашим достоянием! Если вы будете храбро сражаться, то всё это богатство и изобилие, будет ваше! Вперёд, и да поможет нам Бог!
Глава третья
Прекрасно защищённая самой природой, закрытая гавань Валоны, была превосходна для стоянки кораблей. Тенистые фруктовые сады и оливковые рощи, прохлада горных ручьёв, бойкая торговля, развёрнутая прямо в бухте, манили воинов. Но Роберт, не дал им даже ступить на берег. Дождавшись подошедшего Боэмунда, он сразу повёл свой флот к острову Корфу.
Пожилой грек Никодим из Бари, ворочая тяжёлым веслом, жадным взором глядел на приближающийся остров, на его горные вершины и леса.
– Вот он, остров Керкира, воспетый великим Гомером! Именно здесь, Одиссей, в своих странствиях, встретил прекрасную Навсикаю, дочь царя феаков Алкиноя! Там вон, наверное, тот залив, где он увидел её впервые! Здесь на Керкире, скрывались и мужественные аргонавты Ясона, когда их преследовал флот Ээта, царя Колхиды!
Но напарник Никодима, грубый и невежественный варвар, окриком прервал его разглагольствования, прказав сильнее налечь на весло.
Свирепым штурмом был взят замок Касополи (ныне Кассиопи, город на северо-востоке острова Корфу). Пал и хорошо укреплённый город Корофон. К началу июня Корфу был захвачен, жители выдали нормандцам заложников, и выплатили тяжёлую дань.
– Отсюда, мы и начнём покорение Византии! – громогласно кричал Роберт своим воинам, собравшимся на главной площади Корофона.
Прямо с моря, дерзким налётом, выпрыгивая с кораблей в гавань и на улицы, был захвачен город Воница, уже на побережье Греции.
Во время его грабежа, грек Никодим бродил по улицам и бормотал, напрасно ищя слушателей.
– Здесь некогда, был древнегреческий полис Анакторион, а вон там, виднеется, мыс Акциум, где Октавиан, разгромил флот Марка Антония и египетской царицы Клеопатры.
Но никто его не слушал, никто не обращал на него внимания. Все были заняты захватом добычи и её дележом.
Покорив почти весь Эпир (Эпир – географический и исторический регион в юго-восточной Европе, сейчас поделённый между Грецией и Албанией), Роберт направил свой флот и армию, против крупнейшего города Византии на побережьи – Диррахия (сейчас, г. Дуррес в Албании, известен также как под славянск. назв. Драч и итальянск. Дураццо), основанном ещё в 627 году до н. э. греческими колонистами города Коринф и острова Керкира, под именем Эпидамн.
Они проходили как раз у мыса Акрокеравния (мыс в сев-запад. Эпире), с опасными для мореходов скалами. Неугомонный Никодим, сейчас свободный от весла, стоя на носу корабля, говорил, двум молодым воинам:
– Вот мыс Акрокеравния, откуда Зевс Громовержец, мечет свои молнии! Здесь моряки, издревле приносили жертву, чтобы умилостивить его. Там вон, руины храма, посвящённого ему, главному из Олимпийских богов. А когда-то давно…
Роберт, сидевший у мачты на расстеленном ковре, находясь в праздной неге и расслабленности, подрёмывая, с любопытством прислушивался к рассказу Никодима. Но прервать Никодима решил Маркус Бриан.
– Еретик! Какой ещё Зевс Громовержец? Что за ересь ты несёшь! Наш Бог Единый, и сын Его Иисус Христос…
И тут, словно ответом Маркусу, спустившаяся с гор небольшая туча, полыхнула молнией, ударившей в море прямо перед кораблём, и громыхнула оглушительным громовым раскатом. В миг потемнело солнце, поднялся сильный ветер, и море, забушевало в ужасном шторме.
– Убирайте парус! – закричал командир корабля, но было поздно. Порыв ветра, сорвал парус, мачта, под его напором, треснула и накренилась.
Вскочивший на ноги Роберт, со страхом глянул, как набежавшая волна, подняла на огромную высоту соседний корабль, а затем, перевернув, обрушила его прямо в пучину. Как два, уже неуправляемых корабля, с сорванными парусами и обломанными мачтами, несло прямо на скалы, и как они, разлетелись, напоровшись на них.
Холодный дождь и крупный град, обрушился с небес.
С тревогой Роберт глянул на корабль своего сына Боэмунда. Он ещё держался на плаву, и на нём, спешно рубили мачту.
Сишельгаита, в золочённых доспехах подаренных ей мужем, согнувшись под порывами ветра, истово молилась у кормового весла, и Роберт, при страшной качке, цепляясь руками за борта, подошёл к ней и обнял.
– Господь, не оставит нас в милости своей!
Сишельгаита, подняла на Роберта своё мокрое лицо, где дождь мешался со слезами, крепко прижалась к нему.
– Если нам и суждено погибнуть… То я хочу… испить эту чашу… вместе с тобой.
– Я тоже! Держись за меня крепче!
Внезапный ураган, который часто проносится по Восточному Средиземноморью в летние месяцы, утих так же неожиданно, как и начался. Но беды, причинённые им, были огромны. Более двух десятков кораблей было уничтожено, погибло около сотни рыцарей и тысячи воинов, потонули суда тяжело груженные хлебом и различными припасами, а остальные корабли, нуждались в ремонте.
И именно в таком, потрёпанном виде, с испуганными перед натиском стихии воинами, с взбесившимися лошадьми, флот Роберта появился перед стенами Диррахия.
– Не иначе, это Божья кара! Нам надо вернуться назад! Господь, отвернулся от нас! – шептали одни.
Но ничто не могло смутить и поколебать Робетра.
– Мы возьмём Диррахий, и отсюда, пойдём прямо на Константинополь! – отвечал он им.
Глава четвёртая
Обороной Диррахия руководил опытный византийский военачальник Георгий Палеолог. Хорошо подготовившись к осаде, он не ограничился только одной обороной. Его воины, делали смелые вылазки, повсюду атакуя нормандцев.
– Господь не оставит нас! Мы, победим!
Во время одной из вылазок, мужественный Георгий Палеолог, сражался целый день, несмотря на наконечник стрелы, застрявший в его голове. В другой атаке, они захватили осадную башню нормандцев, и сожгли её. Им удалось прорваться и до осадных машин, и они, сколько могли, уничтожили баллист, катапульт и таранов.
Осада затягивалась… Гнилой климат болот, окружавших Диррахий, начавшаяся в лагере нормандцев эпидемия кровавого поноса, постоянные схватки и стычки, выкашивали армию Роберта. К началу осени, из 1300 рыцарей, в строю едва осталось семь сотен. Потери простых воинов, исчислялись тысячами.
– Целое кладбище, оставили враги, под стенами нашего города! Ещё немного, и передохнут и все остальные! Держитесь, храбрые ромеи, сражайтесь мужественно, бейтесь храбро, без жалости, уничтожайте врагов, и мы, победим! – подбадривал защитников Диррахия Георгий Палеолог.
И тем более радостными и восторженными криками в лагере Роберта, были встречены корабли Республики Рагуза (сербохорват. – Дубровницкая Республика, лат. назв. Республика Рагуза), пришедшие вместе с нормандцами сражаться против Византии.
Но вслед за ними, к Диррахию подошёл и флот Венеции.
С незапамятных времён, Венеция была вассалом Византии. И хоть сейчас она, будучи полновластной хозяйкой Адриатического моря, пользовалась полной свободой и независимостью, но ещё долго сохраняла формальную политическую связь с Византийской империей. И император Алексей Комнин, ей первой направил призыв о помощи в борьбе против нормандцев. (Византийский флот находился в ещё более жалком состоянии, чем армия, и нет ничего удивительного в том, что Алексей Комнин обратился за помощью к Венеции).
Венецианская Республика, вернее купцы, управляющие ею, откликнулись на просьбу императора. Они хорошо понимали, что норманны, владея Южной Италией, захватив и Диррахий, могут полностью перекрыть Отрантский пролив, связывающий Адриатику, со всем остальным Средиземноморьем. И тогда их торговле, на которой и зиждется мощь республики, придёт полный конец. К тому же, Алексей Комнин, пообещал венецианцам особые привилегии для её купцов – отмену пошлин, всех торговых, портовых и других сборов, разрешение пользоваться собственными мерами длины и веса, разрешение на якорные стоянки и склады в Константинополе, ежегодные денежные субсидии всем церквям Венеции.
Дож Доменико Сельво (дож Венеции в 1071–1084 гг., женат на Феодоре, дочери императора Византии Константина X Дуки (имп. 1059–1067 гг.), лично возглавил флот республики.
– Боэмунд, – Роберт гневно ходил по поляне, в ярости пиная ногами, грибы и цветы, – отправишься к венецианцам. Заверишь их, в моём миролюбии, по отношению к ним. Пусть присоединяются ко мне, и вместе, мы разгромим Византию! Я открою для них, все рынки Востока! Я буду воевать, а они, торговать! Пусть подумают, выгода от моего предложения, очевидна!
(О посольстве Боэмунда к венецианцам, пишет только одна Анна Комнин. Готфрид Малатерра и Вильгельм Апулийский, ни слова о таком событии не говорят).
Взяв небольшой эскорт, на маленькой лодочке, Боэмунд отправился к большому, расцвеченному флагами и огнями, кораблю Доменико Сельво.
Венецианцы, не сбросили им даже верёвки, и подниматься на палубу, пришлось, цепляясь за вёсла и борта.
Бьёрн оттолкнул направленное в его грудь копьё, и прыгнул на палубу, став рядом с Боэмундом, грозно опираясь на рукоять обоюдоострого топора.
Гумфрид де Монтегю, с призрением глядя на ощетинившихся копьями венецианцев, уселся на высоком борту.
В лодке, с беспокойством прислушивались ко всему происходящему, Роберт Готский и Хакон Немой.
– Мой отец, герцог Апулии, Калабрии и Сицилии, шлёт свой привет славному дожу… – начал было Боэмунд.
Но ему не дали даже и договорить.
– Взгляните на его бороду! – и толпа венецианцев, начала потешаться над бородой Боэмунда.
– А рост то, рост! Гляньте, какой он огромный!
– Да, клянусь печёнкой Святого Марка, что если я заберусь ему на плечи, то увижу оттуда нашу родную Венецию!
– Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
– Уверен, птицы путают его с деревом, и гадят, прямо ему на голову!
– Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
Среди веселья венецианцев, только дож Доменико Сельво был серьёзен, глядя как покраснело, затем побледнело лицо Боэмунда. Как опасно сузились его глаза, заблестав гневом. Как рука его, потянулась к мечу.
Бьёрн, хорошо зная характер Боэмунда, поплотнее обхватил рукоять топора, приготовившись к смерти, желая, только, как можно дороже продать свою жизнь.
Гумфрид де Монтегю спрыгнул на палубу, но тут-же был сброшен венецианцами за борт.
Роберт Готский кинулся вытягивать его из воды, а Хакон Немой, натянул лук, готовый прикрыть отход своего господина.
Но на этот раз, Боэмунд проявил завидное благорозумие.
Вытащив меч, он обрушил удар его, на мачту корабля. Мачта задрожала, а клинок глубоко увяз в дереве.
– Есть желающие, вытащить его? Кто сможет это сделать, тому я и отдам свой меч!
Из толпы несколько притихших венецианцев, вышло несколько раззадоренных силачей. Все они подходили к мачте, но никто не смог вытащить меч Боэмунда.
– Вот так вот! – удовлетворённо сказал Боэмунд, легко вытащив меч. – Убирайтесь, слабаки, в свою Венецию, залезьте там свои бабам под юбку, и дрожите от страха! Те же из вас, кто останутся, к вечеру, будут мертвы!
Венецианцы зашумели, и грозно надвинулись на Боэмунда. Но он, не обращая на них внимания, легко раздвигая толпу своим могучими плечами, пошёл к лодке. Кто-то попытался ударить его в спину копьём, но напоровшись на решительный взгляд Бьёрна, отступил.
– Ты отпускаешь его, дож?! – к уху Доменико Сельво склонился маленький и невзрачный советник Византии в Венеции. – Его отец, заплатит за него крупный выкуп! Захватив этого норманна, ты можешь победить Гвискара даже без битвы!
– Он бастард, и его голова, ничего не стоит для его отца! – громко, так, чтобы услышал Боэмунд, крикнул Доменико Сельво.
Боэмунд, стерпел и это.
Глава пятая
Его корабли, первыми ринулись в атаку на венецианцев. Грохот сталкивающихся бортами судов, треск ломающихся весёл, отчаянные крики сражающихся, вопли тонущих и стоны умирающих, свист тысяч стрел и сотен метательных снарядов, шумное пламя горящих кораблей, разлетелись по морю.
Боэмунд направил свой корабль прямо на галеру Доменико Сельво.
Противник обрушил на них град стрел, им счастливо удалось избегнуть струи греческого огня, полыхнувшего с галеры, и вот они уже, дико крича, закидывают на её борта верёвки с крючьями и доски, и лезут, лезут по ним, страшно размахивая оружием.
– Де Сельво! Где ты, трус?! – орудуя двумя мечами, громко кричал Боэмунд.
Бьёрн с левой руки, а Гумфрид де Монтегю и Роберт Готский справа, не отставали от него, прикрывая от ударов врагов.
И толпа венецианцев на палубе, в панике отступала, от этой сеющей смерть и ужас, четвёрки воинов.
Позади них, прикрытый двумя опытными мечниками со щитами, метко бил врага Хакон Немой.
Палуба венецианской галеры загорелась, и стало друдно дышать от заклубившегося дыма, который к тому же жёг и разъедал глаза.
Венецианцы опомнились от первого удара нормандцев, паника и страх сменилась у них отчаянной решимостью, и сгрудившись на носу галеры, выставив копья, они оказывали всё более жёсткое сопротивление.
– Боэмунд, надо отходить! – Бьёрн тронул своего воспитанника за руку.
– Нет! – свирепо закричал тот. – Вот она, победа! Я, так просто, не откажусь от неё!
И в новом яростном порыве, он обрушился на врага.
Только когда набежавшая высокая волна, разъединила корабли, когда с криками полетели в воду лезущие на галеру нормандцы, Боэмунд остановился.
– Ладно, уходим.
Но сделать это теперь, стало не так-то просто. Их корабль, повинуясь волнам, далеко отбросило от галеры, и чтобы попасть на его палубу, надо было совершить прыжок. Почти смертельный.
– Доверимся милости Господа! Он не оставит нас! – и Боэмунд, сильно оттолкнувшись, прыгнул вниз. За ним прыгнул и Бьёрн, моля Бога лишь о том, чтобы тяжёлые доспехи не потянули Боэмунда на дно.
Но Боэмунд, счастливо, непокалечившись, упал на палубу своего корабля. Рядом с ним, тяжело плюхнулся Бьёрн. И едва успел оттащить его, как на это место упали Гумфрид де Монтегю и Роберт Готский.
– Где Хакон? – тяжело хрипя, ещё не остывший от боя и головоломного прыжка, спросил Боэмунд.
Хакон Немой, стоя на борту галеры, отбивался мечои и щитом от венецианцев.
– Хакон! Прыгай!
– Прыгай!
И все они, закричали от ужаса, когда Хакон получил удар в грудь, полетел в воду.
Не раздумывая, Боэмунд прыгнул, спасая его, и вскоре, к облегчению Бьёрна, вынырнув, передал ему на руки тело Хакона.
Венецианцы били по ним из луков, метали копья и камни, но Боэмунд, высокий, спокойный, несмотря на усталость и льющуюся с него потоками воду, прошёл и встал на носу корабля.
– Разбирайте вёсла, отходим. Но клянусь, что битва, ещё не окончена!
Удачным моментом воспользовался Георгий Палеолог, стремительно атаковав нормандцев на суше. Его коннице удалось ворваться в их лагерь, и немало славных воинов, полегло в этой битве. Только мужество племянников Гвискара – Ричарда ди Моттолы (сын Дрого Отвиля) и Ричарда де Принчипато (сын Вильгельма Отвиля, род. ок. 1060 года), спасло нормандцев от окончательно разгрома.
– Стойте! Стойте, воины! – появились они перед бежавшими, сумели сплотить их, повели за собой, а к вечеру, остановили и отбросили обратно за городские стены византийцев Палеолога.
И венецианцы, к вечеру, как пишет Готфрид Малатерра «исчерпав все силы», отошли в одну из бухт на побережье.
Дож Доменико Сельво, глядя как в пламени заката, на них идут корабли нормандцев, не собирающихся прекращать битву, а жаждующих лишь победы, полной и окончательной, устало стянул с головы помятый ударами врага шлем, и оттёр забрызганное кровью лицо.
– Шлите послов к Гвискару. Мы, сдаёмся.
Глава шестая
Роберт был милостив, и благосклонно заключил с венецианцами перемирие до завтрашнего утра. Утром венецианцы обещали, что прибудут к нему, для заключения союза по его воле.
Как, вроде бы опытные нормандцы, сам Гвискар, слывущий хитрецом, знающий не понаслышке о лжи и коварстве греков и венецианцев, поверил им?
Пока в лагере нормандцев, торжествовали по случаю одержанной победы, горевали, оплакивая мертвецов те, кто потерял за этой день друзей, родных и близких, где стонали, бьющиеся в горячке и агонии раненные, венецианцы с толком использовали выпавшую передышку.
Тоже, похоронив своих мертвецов, снеся раненных на три, особенно повреждённых корабля, они деятельно готовили остальные суда к бою. Они безжалостно выкинули за борт, множество лишних вещей, тем самым, значительно облегчив корабли, и подняв их борта высоко над водой. Зная о древней хитрости, используемой ещё полководцем Византии Велизарием в VI веке, они приладили к верхушке мачты каждого корабля небольшие сиденья для двух или трёх лучников, снабдив их в избытке стрелами, камнями и дротиками для метания.
Утром, обманутый лживыми обещаниями, беспечный Роберт Гвискар, отправил к венецианцам, наиболее знатных людей из своего войска.
– Приведите ко мне их дожа. Пусть здесь он, на палубе моего корабля, торжественно поклянётся о заключении союза с нами! Будьте ласковы, обращайтесь с ним милостиво, ведь отныне, он не враг наш, а друг.
Изнурённый вчерашней битвой, не спавший в эту бессонную ночь, дож Доменико Сельво, тем не менее, гордо встретил прибывших нормандцев.
– Передайте мой ответ герцогу Роберту – нет! Мы, отказываемся! И мы, атакуем вас, немедля!
Пока нормандские корабли вытягивались из бухты, строясь и готовясь к битве, венецианцы стремительно атаковали их. Полыхнуло огнём, и один из самых больших кораблей нормандцев, вспыхнул от носа до кормы. Лучники и пращники безжалостно разили с верхушек мачт. И прикрыться от их разящих снарядов, падающих с высоты, не было никакой возможности.
Роберт, поручив командование флотом Боэмунду, повёл свой корабль к берегу, и у высунувшегося из Диррахия Георгия Палеолога, не получилось повторить, вчерашнюю, разрушительную атаку. Византийские отряды попали в мудро организованную Робертом засаду, и были почти полностью уничтожены.
Криками восторга, восхваляя Бога и Небеса, разразились нормандцы, когда один из больших кораблей венецианцев, атакованный галерой Боэмунда, перевернулся и затонул.
– Убивайте, убивайте без жалости, этих лгунов и обманщиков! – кричал Боэмунд, и его воины, охотно добивали барахтающихся в воде врагов.
Солнце уже клонилось к закату, когда венецианцам удалось прорвать строй кораблей нормандцев. Они устремились к спасительной гавани Диррахия, но нормандцы, на едва держащихся на плаву кораблях, заваленных убитыми и раненными, с насмерть усталыми гребцами, не отставали, преследуя их.
Начали бить осадные орудия Диррахия, прикрывая отход венецианского флота, море закипело, от вспенивающих его снарядов, но нормандцы, мужественно и упорно, шли вперёд.
Битва шла и при бледном свете луны, и окончилась только тогда, когда луна, робко мигнув, скрылась за тучами.
Нормандцам не удалось сдержать прорыв венецианского флота в Диррахий, который доставил в город, продовольствие и припасы, в которых осаждённый город нуждался.
Усталость валила с ног, и нормандцы, уже без победных песен и триумфа, возвращались в свой лагерь. Они потерпели поражение. Поражение, в битве на море. Может быть, первое поражение за последние… Бог знает сколько лет.
Но Роберт был непреклонен и решителен, он и думать не хотел о том, чтобы сворачивать осаду Диррахия и уходить. Осада, продолжалась.
Глава седьмая
В палатку Боэмунда протиснулась взлохмаченная голова Гумфрида де Монтегю.
– Боэмунд, к тебе Ансальдо ди Патти. Один.
Ансальдо ди Патти, сам не будет убивать, все это знали, но всё-же Бьёрн, встал перед Боэмундом, прикрыв его своим телом.
– Отойди! – и Боэмунд рукой отодвинул Бьёрна.
В палатку, пригнувшись при низком входе, вошёл степенный и важный Ансальдо ди Патти.
– Рад видеть тебя в добром здравии, Боэмунд. Слышал, что в последней битве, ты несколько пострадал.
– Ерунда, стрела пробила бедро. Бьёрн говорит, что уже через пару дней, я буду в норме.
Ди Патти перевёл взгляд на Бриана.
– Хорошо обучил тебя лекарскому искусству, этот твой туарег.
– Его зовут Аззиг! Аззиг Виммеден! И он, не обучал меня искусству врачевания, а только показал, и научил пользоваться травами, делать из них настойки и мази.
– Да, да, я знаю. Вот, Боэмунд, твой отец, шлёт тебе свой дар.
Из небольшой сумки, висевшей у него на плече, Ансальдо извлёк что-то ярко заблестевшее, и развернул в руках.
– Это, тончайшая кольчуга знаменитых мастеров из далёкой Индии. Она тонкая, её можно носить незаметно для других, под рубахой, но она, необычайно прочная. И она поможет, при предательском ударе кинжала. Когда кто-то, захочет убить тебя, подлым ударом в спину.
Боэмунд и Бьёрн насторожились от намёков ди Патти.
– А вот это – безоар. Его изготовил для тебя, сам Константин Африканский, знаменитый лекарь Салернской школы медиков. Ты ведь знаешь, что такое безоар?
Боэмунд и Бьёрн одновременно кивнули. Ещё бы! Кто же не слышал легенды и рассказы о безоаре, самом совершенном противоядии от всех видов ядов, о камне, исцеляющем от всех болезней! И лишь самые искусные лекари, сведущие в алхимии и в других знаниях, могли приготовить действительно действенный безоар. Часто про них говорили, что они имеют дело с нечистой силой, называли их колдунами и магами.
Бьёрн взял в руку безоар, повертел среди пальцев, разглядывая, а после, с сомнением понюхал. Боэмунд, ответил таким же сомнением на лице. Но ди Патти, не обращая на них больше внимания, молча поклонился и ушёл.
…Они напали на них, прячась в темноте ночи, скрываясь, за льющимся с неба ливнем. Боэмунд и его друзья, хоронили в эту промозглую ночь, своего боевого товарища, славного рыцаря Людвига, младшего отпрыска одного знатного германского графа. Людвиг погиб не в бою, умер не от раны, а тихо и печально угас, от истощившего его силы кровавого поноса. И тем обидней и печальней была его смерть. Только в самый последний миг, Бьёрн, то ли увидел шевеление, за пеленой дождя, то ли услышал шум, и закричал:
– Берегись! – отталкивая Боэмунда и поднимая свой щит.
От луков и стрел, под таким дождём, толку не было, и в них бросили короткие метательные копья. Вскрикнул и упал с копьём в груди, Ролланд из Прованса. Зашатался, и рухнул прямо в незасыпанную могилу, Джжефри де Карпантра. Бьёрну, два копья попали в щит, а Боэмунд, отшатнулся, когда возле его головы, пронеслось третье.
По-прежнему, не произнеся и слова, противники бросились в атаку, охватывая их полукольцом.
Заревел весельчак и балагур Роберт Готский, мастерски отражая удары, и круша врагов своим мечом.
Более спокойный, но грозный в битве Гумфрид де Монтегю, одним ударом разрубил набешавшего на него врага.
Секира Бьёрна, описывая круги, поражала всех, кто осмеливался к нему приблизиться.
Боэмунд, со своим двуручным мечом, не отставал от него.
Раскисшая земля расползалась, ноги вязли в ней, дождь и холодный ветер били в лицо, слепив глаза, но противники, яростно сражались. Битва шла, не на жизнь, а на смерть.
Постепенно их оттеснили к самому краю могилы, ещё один шаг, полшага, если кто-то оступиться или подскользнётся на грязи, то полетит прямо вниз. Они отступили от предательской ямы, со дна которой так и веяло смертью, откуда казалась тянется костлявая рука, и встали, как учил Бьёрн, спина к спине, образовав круг.
Но более, на них никто не нападал. Их противники, забрав с собою своих раненных и убитых, ушли, так же неожиданно, как и появились. И не у кого было спросить – кто они? Откуда? Кто их послал? Были ли это византийцы из Диррахия, совершившие свою очередную, дерзкую вылазку? Или же, их послала, злейший враг Боэмунда – Сишельгаита? А может кто-то другой? Враг, о котором они ничего не знают? А может, их послали из Константинополя? Ведь на жизнь Роберта, во время осады Диррахия, уже было совершено два покушения. Да и самого Боэмунда, не так давно пытались отравить.
Когда Боэмунд, на весу держа раненную в схватке, окровавленную руку, вошёл в палатку Роберта, желая всё рассказать отцу, то застал там всех собравшихся военачальников.
– Ну, наконец-то? Где тебя черти носят? Сколько можно за тобой посылать? – встретил его появление Роберт. – Слышал новость? Сам император Византии, идёт сюда, с войском!
Глава восьмая
Алексей Комнин, собрал в своё войско всех, кого смог собрать, со всей своей обширной империи. Фракийцы и македонцы, императорская гвардия экскувитов, под командованием Константина Опоса, выходцы из Персии, которых возглавляли Ксант и Кулеон, фессалийская кавалерия – командир Александр Кавасил, отряды различных народов с Балканского полуострова, лучники из Армении, многочисленные отряды сельджуков, войско, теперь уже короля Дукли – Константина Бодина, отряды из северного и южного Причерноморья и со всей Малой Азии, варяжская гвардия, под командованием Намбита, и отряды франкских наёмников, которыми командовали Панукомит и Константин Гумбертопул.
Анна Комнин, оценивает армию своего отца в 20 тысяч человек. (Современные историки, колеблются, говоря о 20–25 тысячном войске Византии).
Узнав о приближении византийской армии, в нормандском лагере началась тревога, у костров, только и велись разговоры:
– Воины невиданные, о двух и трёх головах, несутся на нас, на конях, из пасти и ноздрей которых, вырывается огненное пламя!
– А впереди себя, они гонят чудища заморские, огромные, с рогами, и вот с такими клыками!
– И тьма их, неисчислимая! Реки они выпивают за раз, и могут шлемами своими, вычерпать море!
– И всё живое превращается в камень, будь-то птица, зверь или человек, когда увидят главного предводителя их войска!
– Глаза его пылают адским пламенем, росту он огромного, куда там, до него, нашим Роберту и Боэмунду, ручищи во какие, а от топота его ног, дрожит земля!
Алексей Комнин, вывел свою армию из Салоник, и 15 октября, расположил её лагерем возле Диррахия. В роскошном шатре императора, был собран военный совет.
– Наш передовой отряд под командованием Василия Месопотамита, выбил норманнов из Бутротума, Валоны и Главницы. Надо наступать, чтобы разгромить их окончательно! – Татикий, сын турка, захваченного некогда в плен, росший вместе с Алексеем и воспитывавшийся с ним, его друг с ранних лет, энергично расхаживал по шатру, рубя воздух рукой.
Говоря так, Татикий ещё не знал, что их передовой отряд уже разгромлен нормандцами, а сам Василий Месопотамит, попал к ним в плен.
Встал со своего места, и поклонился императору, осторожный Никифор Палеолог, отец Георгия, храброго защитника Диррахия.
– Наши шпионы докладывают, что армия норманнов истощена эпидемиями и постоянными стычками с войском моего сына. Потери их огромны! Близится зима! И неразумнее было бы подождать, когда они все передохнут от холода и болезней, а потом, легко разгромить их остатки?!
– Надо подождать!
– Время, на нашей стороне!
Никифора Палеолога поддержало большинство военачальников.
Но Алексею Комнину, лишь полгода назад ставшему императором, для упрочнения своей власти, нужна была громкая победа над врагами империи. Он поднял руку, и шум в его шатре затих.
– Мы не можем ждать! Мы будем атаковать, и разгромим врага, вторгшегося на наши земли!
Все военачальники вынуждены были согласиться с окончательным решением императора.
Теперь ему, молодому, предстояло сразиться со старым и опытным герцогом Апулии.
На следующий день, византийская армия покинула свой лагерь, и к вечеру, расположилась на находящихся рядом с Диррахием холмах. Готовясь к битве, Алексей Комнин разделил свою армию на три части – левым крылом командовал Севаст и Великий Доместик Запада (командующий всеми западными армиями империи) Григорий Бакуриани (Григорий Пакуриан), правым – родственник Алексея Комнина – Никифор Мелессин, центром – сам император.
– Георгий Палеолог, поддержит нас, напав на норманнов с тыла! – делился своими планами на атаку Алексей Комнин.
Но Роберт решил действовать по-другому.
Оставив свой лагерь под Диррахием, подарив, на потеху Георгию Палеологу, все свои осадные сооружения, башни, громоздкие метательные машины, Роберт увёл свою армию с полуострова, на котором стоит город, приказав разрушить за собой мост. Теперь он был прикрыт от удара с тыла.
Узнав от разведчиков о построении византийского войска, он тоже разбил свою армию на три части. Справа расположились лангобардские и греческие ополчены графа Амико Джовинаццо (из рода графов Трани), слева Боэмунд, а в центре, он сам.
Долгая осада, битвы и сражения, эпидемии и болезни, раны и увечья, подкосили армию Гвискара. Из 30 тысяч, с которыми он начинал этот поход, теперь, он едва мог выставить на поле боя 20 тысяч, из них, всего 500 рыцарей (из 1300 по началу), главной ударной мощи нормандцев.
Окончательно закончив все манёвры и приготовления, оба войска были готовы к сражению.
Глава девятая
18 октября 1081 года, выпросила себе честь первой атаковать нормандцев, варяжская гвардия, состоявшая из датчан и англосаксов, люто ненавидевших нормандцев за разгром 1066–1071 годов, когда нормандцы покорили Англию, лишив их родины.
«Это мой Гастингс!» – думал Роберт, глядя на надвигающееся, в густых клубах пыли, поднятых тысячами ног и копыт, войско Византии, видя, на одном из холмов, развевающийся штандарт императора. «Победа или смерть! Никакого поражения! Никакого отступления! Ни в том я возрасте, чтобы начинать всё заново!».
Лёгкая кавалерия сельджуков заходила с флангов, впереди варягов выдвинулись лучники, начав обстрел, сильно досаждавший нормандцам.
Роберт, на горячем, мощном вороном жеребце, подлетел к Амику Джовинаццо.
– Чего медлишь? Чего ждёшь? Атакуй!
Кавалерия и пехота правого фланга ринулась вперёд, но лучники быстро отступили, укрывшись за строем варягов.
«Скьяльдборг! Стена щитов!» – узнал Роберт излюбленное построение скандинавов.
Удар варяжского скьяльдборга был настолько силён, что в мгновение ока, отряды Амико Джовинаццо, были смяты, отброшены, и кинулись бежать. Не выдержал удара варягов и попятился, и центр нормандского войска.
В прорыв, дико крича, на бешенном галопе, вломилась византийская кавалерия, заходя в тыл нормандцам.
Многочисленные лучники и пелтасты (пелтасты – воины, вооруженные метательными копьями), подвергли нормандцев массированному обстрелу. Вильгельм Апулийский пишет, что норманнские воины, никогда ранее не видели такой тучи стрел.
И пока Роберт, вдохновляя своих дрогнувших воинов, ожесточённо рубился с врагами, перед бегущими, встала его жена – Сишельгаита.
На белом иноходце, рвущим удила, встающем на дыбы, в своих сверкающих на солнце доспехах, с распущенными длинными волосами, развевающимися за спиной, потрасая копьём, она была прекрасна в этом момент. И она звала, она кричала:
– Стойте воины! Куда вы? Неужели вы хотите, прослыть трусами? Хотите, чтобы люди плевались, услышав ваши имена? Нет! Лучше жить и умереть храбрецами, деяниями которых, будут восторгаться предки на небесах и потомки на земле! Вперёд, за мной, храбрые воины! К победе!
Пристыженные женщиной, глядя на её удаль и бесстрашие, нормандцы, греки и лангобарды Амико Джовинаццо, постепенно остановились, успокоились, и командиры вновь повели их на битву.
Анна Комнин, так описывает этот случай: «В этот момент, как рассказывают, бегущих увидела Гаита, жена Роберта, сопутствовавшая ему в военном походе, вторая Паллада, хотя и не Афина. Она сурово взглянула на них и оглушительным голосом, на своём языке произнесла что-то вроде гомеровских слов: «Будьте мужами, друзья, и возвысьтесь доблестным духом». Видя, что они продолжают бежать, Гаита, с длинным копьём в руке во весь опор устремилась на беглецов. Увидев это, они пришли в себя и вернулись в бой».
Благодаря этому удару, организованному Сишельгаитой (сама Сишельгаита была ранена стрелой в грудь), византийская кавалерия была отброшена, а варяжский скьяльдборг подвергся удару с тыла. Он был окружён с трёх сторон, и вскоре разгромлен.
Оставшиеся в живых варяги бросились бежать, и часть из них укрылась в церкви Святого Николая. Но нормандцы (нормандцы, это образное выражение, в армию Роберта входили как и сами нормандцы, так и лангобарды, греки, сарацины, отряды наёмников и рыцарей с Северной Италии, Прованса, Бургундии и других мест), не пощадили их и там, подпалив церковь.
Храбрый воин, должен уважать мужество и доблесть противника, так гласит кодекс воинской чести. Но нормандцы, опьянённые кровью, напуганные ужасами битвы, предали варягов ужасной смерти, спалив их живьём.
Глава десятая
Десять лет назад, под Манцикертой, погиб цвет византийской армии. И нынешнему разношерстному сборищу варварских наёмников, которых Алексей Комнин привел под Диррахий, не хватало ни силы, ни дисциплины, ни самоотверженности, чтобы противостоять слаженным действиям нормандцев.
Георгий Палеолог вышел из города, уничтожил и сжёг весь лагерь нормандцев, все их оборонительные сооружения, все осадные башни и метательные машины. Он попытался переправиться и через остатки разрушенного моста, чтобы ударить по нормандцам с тыла, но Ричард де Принчипато, выдвинул к мосту копейщиков и арбалетчиков, и отбил атаку Палеолога.
Боэмунд лишь слегка поднажал, смял армянских лучников, опрокинул болгарскую пехоту, и налетел на конницу сельджуков. Разгром! Около 7 тысяч сельджуков, в панике и страхе отступали, перед едва ли двумя сотнями рыцарей Боэмунда!
– Смотрите! Смотрите! – закричал кто-то за спиной императора. – Король Дукли! Константин Бодин! Он уходит!
– Измена!
– Проклятый Иуда!
– Он нас предал.
Да, Константин Бодин попросту ушёл, уведя своё войско, предав императора Византии, которому клялся, верно и честно служить.
Оба фланга императорского войска были разгромлены, оставался только центр. И на холме, вокруг императора, кто с ужасом, пряча пока зарождающуюся панику, кто со страхом, уже оглядываясь назад, кто с призрением, готовясь умереть, кто с отвагой, ещё веря в победу, глядели, как Роберт Гвискар, стягивает в единый таранный кулак всю свою рыцарскую кавалерию, готовясь атаковать их.
Лучники, непрерывно стреляя, пытались сдержать стремительную атаку, несущихся на них, в оглушительном топоте копыт рыцарей, видя нацеленные на них копья, распяленные в криках рты, но были уничтожены.
Не сбавляя темпа, рыцари врубились в строй византийской пехоты.
Погиб Никифор Палеолог. Рядом с ним, пробитый насквозь копьём, пал и его младший сын, Николай. Отлетела, срубленная голова Никифора Синадина. Был изрублен мечами Константин Дука. (Сын императора Византии в 1059–1067 гг. Константина X Дуки). Немало ещё знатных мужей Византии, полегло под ударами нормандцев.
Алексей Комнин, был мужественным воином, и храбро сражался. Даже полученная тяжёлая рана, не заставила его покинуть битву. И только увидев, что с флангов их обходит пехота врага, поняв, что это полное поражение, он приказал остаткам свой армии отступать, последний покидая поле битвы.
Боэмунд, страшный, окровавленный, обезумевший в битве, увидя, что император уходит, заревел, и пришпорил своего едва волочащего ноги коня.
– Стой Комнин! Стой! Сразись со мной! Остановись!
Он почти нагнал его! Двое телохранителей императора, попытались сдержать Боэмунда, но тот, даже казалось не видя их, так как не спускал глаз с Алексей Комнина, срубил их, одного за другим, и скачком послал своего коня вперёд, метя ударить императора в спину.
Пронзённый ударом копья, рухнул конь Боэмунда. Но он вскочил на ноги, и бросился бежать за отступающим императором.
– Стой, подлец! Стой! Сразись со мной! Не трусь!
Бьёрн помня, как он сам попал в плен в подобной ситуации, догнал Боэмунда.
– Стой, Боэмунд, стой! Ты не догонишь его!
– А-а-а! Дай мне своего коня! Дай! И я убью его!
Но император, в окружении своих телохранителей, удалялся всё далее и далее.
– А, чёртов трус! Не хочешь, биться со мной! Боишься?! Да из тебя воин, как из заячьего хвоста копьё!
И тут, в ответ на эти крики Боэмунда, Алексей Комнин сдержал бег своего коня, и обернулся, посмотрев на него. На залитом кровью лице, Боэмунд увидел, какие-то спокойные, смотревшие на него без гнева, без злобы, глаза императора.
Удивлённый Боэмунд, остановился, глядя в эти глаза, опустив руку с мечом. Но вдруг они полыхнули огненным блеском, опасно сузившись, и Боэмунд, улыбнулся.
– Ха, битва ещё не окончена… Бог даст, мы ещё сразимся с ним. Он сам этого хочет.
Глава одиннадцатая
Анна Комнин писала об армии Роберта Гвискара: «Не довольствуясь теми воинами, которые с давних пор воевали вместе с ним и знали военное дело, он формирует новое войско, призывая на службу людей всех возрастов. Со всех концов Ломбардии и Апулии собрал он старых и малых и призывал их к воинской службе. Можно было видеть, как мальчики, юноши и старики, которые и во сне не видели оружия, облекались тогда в доспехи, держали щиты, неумело и неуклюже натягивали тетиву лука, а когда следовало идти, валились ниц».
Если действительно это так, если действительно армия Роберта состояла из таких вот воинов, то тем страшнее позор Византии, разгромленной этим неопытным ополчением в битве при Диррахии. Если ополчение, устояло перед мощью империи, то грош цена такой империи.
Всем было очевидно, что былая слава империи позади, что сама империя, стремительно катиться в пропасть, и что надо принимать решительные и действенные меры, чтобы спасти её.
Алексей Комнин, нашёл и принял такие меры.
Отступив с остатками своей армии в город Охрид (ныне, в Республике Македония), с теми, кто не покинул его, кто до конца решил быть с ним, и разделить его судьбу, Комнин приказал конфисковать часть церковной утвари по всей империи.
– Переплавив её на звонкую монету, мы наймём новое войско!
– Церковники взвоют, да и чернь, поддержит их, – возразил императору Григорий Бакуриани, известный покровитель христианских церквей и монастырей.
– Плевать! Повоют, повоют, и перестанут. Вот если придут западные варвары и отберут у них всё, вот тогда они, взвоют по настоящему! Это и объясняй им!
Церковники поворчав, всё же смирились с волевым решением императора, и добровольно сдали драгоценную утварь.
Затем отойдя в Фессалоники, Алексей Комнин деятельно готовился к продолжению войны с нормандцами, собирая новое войско.
– Ничего, Цезарь тоже потерпел поражение при Диррахии, но через месяц, разбил Помпея в Фарсальском сражении. (Имеется в виду битва при Диррахии 10 июля 48 г. до н. э., в ходе Гражданском войны в Древнем Риме 49–45 гг. до н. э., когда Гай Юлий Цезарь, потерпел поражение от войск Гнея Помпея Магна).
Да, Гастингса не получилось. Алексей Комнин остался жив и ушёл. Да и вряд ли, даже смерть Алексея Комнина в битве, позволила бы Гвискару захватить империю. Византия, опираясь на свой многовековой опыт, на мощную бюрократию, на сильно выстроенные вертикали власти, была более мощным государством, чем Англия. Безусловно, в империи бы начался хаос, началась бы борьба за власть, но новый избранный император, опираясь на силу огромной империи, продолжил бы борьбу с нормандцами.
Быстро собрав деньги, затеял Алексей Комнин и ещё пару крупных политических игр, направив своих тайных агентов к королю Германии Генриху IV, и в Южную Италию – поднимать на борьбу против Гвискара, всех недовольных его правлением.
Порадовали вести с Востока. Победитель Византии при Манцикерте, Отважный Лев, султан сельджуков Алп-Арслан, ещё при жизни (он был убит в ноябре 1072-январе 1073 гг.), доверил управление западными провинциями своему племяннику Сулейману ибн Кутулмышу. Этот самый Сулейман, почти без сопротивления со стороны империи, постепенно, но постоянно продвигался на запад. В 1075 году он захватил византийские города Никею и Никомедию (вернее, Никею ему подарил Никифор Вотаниат, в обмен на поддержку, оказанную ему сельджуками при захвате власти), выйдя на берега Мраморного моря, в непосредственной близости от Константинополя. И по образному, но очень меткому выражению современника, император мог теперь смотреть на гарцующих у стен своей столицы сельджуков, прямо из окон своего дворца.
В 1077–1078 годах, присоеденив к своим владениям земли Лидии и Ионии, Сулейман нарёк себя султаном, и заявил о полной независимости своего султаната, оставаясь грозной силой у границ империи, у стен её столицы.
Так, сельджуки с востока, угрожали империи не менее, чем нормандцы с запада.
Но неожиданно, Сулейман ибн Кутулмыш, перенёс всё своё внимание на Сирию и Египет, оставив Византию в покое.
– Господь за нас! – с облегчением вздохнул Алексей Комнин, узнав эту радостную весть.
Глава двенадцатая
Расположившись в долине реки Девол (Дивалис), Роберт велел возвести замок, назвав его горой Гвискара, собираясь зимовать в нём. И каждый день, отсюда ходил с войском к стенам Диррахия, тревожа его защитников набегами и нападениями, постепенно подчиняя себе и все окрестные земли.
Георгий Палеолог, бежал из города, якобы за подкреплениями, доверив его защиту венецианцам.
Был в Диррахии некий венецианец Доменик, и о нём пишут различное.
Например, Готфрид Малатерра пишет, что Гвискар, как-то опасно приблизившись к городским стенам, затеял с этим Домеником пустой разговор, и в ходе этого разговора, распознал пустую душу этого венецианца. Хитрый Роберт, уговорил его, соблазнив на предательство, пообещав солидное вознаграждение и руку своей племянницы (дочь Вильгельма Отвиля, графа Принчипато), девушку прекрасную, красоты необычайной.
Вильгельм Апулийский же, пишет, что этот Доменик, был во вражде с сыном дожа, и был недоволен тем, что ему не позволяют заседать в Совете Венеции. И отправил он тогда, своего верного слугу, перебежчика из Бари, договориться о встрече с Робертом. Роберт был смел, и хотя он запросто мог влететь в засаду, доверившись коварному врагу, всё же пришёл, взяв с собою лишь малое сопровождение. И на встрече, Доменик пообещал Роберту сдать город. Роберт, со своей стороны, посулил венецианцу щедрое вознаграждение, и руку своей племянницы.
Как видим, в чём-то оба свидетельства расходятся, но в целом, суть их остаётся неизменной.
В одну из тёмных, зимних ночей, Роберт, отобрав людей из Козенцы, известных своей быстроногостью (так пишет Вильгельм Апулийский), усилив отряд своими лучшими рыцарями, отправил их к стенам Диррахия.
– Помолимся братья, и Господь не оставит нас! Он дарует нам победу!
А после молитвы, Роберт вручил этому отряду знамя, дарованное ему папой римским. И действительно, что там для простых воинов, та борьба, которую Роберт и Григорий VII вели между собой? Многие из них, о ней ничего и не знали. Для них было главным то, что рука святейшего папы, наместника Бога на земле, освятила это знамя.
Маркус Бриан, с благоговением держа раку с мощами святого Матфея, говорил:
– Его святейшество, благословил всех, отправляющихся в этот поход. И просит, чтобы мы все вели себя, как и подобает воинам Христа!
Не слышно ступая, отряд из Козенцы подошёл к тому участку стены, который был доверен Доменику. Оттуда уже было спущено несколько верёвочных лестниц, и крадучись, они стали подниматься вверх.
Доменик провёл их до входа в башню, которая не охранялась, и быстро поспешил назад. Он выполнил свою часть уговора, и сильно дорожа своей жизнью, торопился к Роберту за обещанным вознаграждением.
На рассвете, звуки труб и громогласные крики:
– Роберт! Роберт! Роберт! – возвестили всех, и осаждающих и осаждённых, что вход в город захвачен.
Готовый к этому Гвискар, приказал своей армии бежать к воротам, пока отряд из Козенцы, отбивал атаки защитников Диррахия.
Готфрид Малатерра пишет, что бои в городе шли три дня. И все эти три дня, коренные жители Диррахия, отчаянно сопротивляясь нормандцам, попутно убивали и венецианцев, обвинив их в предательстве.
Венецианцы, те, кому посчастливилось выжить, бежали к своим кораблям, и прорвав слабый заслон нормандских кораблей, ушли в Венецию. Дож Доменико Сельво сумел уйти, а вот его сын, попал к нормандцам в плен.
Так 21 февраля 1082 года был захвачен Диррахий, и теперь перед Робертом лежала прямая Эгнатиевая дорога, проложенная ещё римлянами во II веке до нашей эры, идущая на Фессалоники, а оттуда – на КОНСТАНТИНОПОЛЬ!
Глава тринадцатая
Оставив в Диррахии крупный гарнизон под командованием Фортимунда из Розаны, он спешным маршем, по прекрасной дороге, повёл свою армию вперёд.
– Только вперёд! На Константинополь! – постоянно, без устали твердил он.
По пути, он радушно принимал всех перебежчиков, с радостью отмечая, что большинство местного населения, не испытывает особой любви к Византии.
Перед ним встала мощная крепость Кастория, стоявшая на полуострове, вдающемся в озеро Орестиада, защищённая двумя рядами стен, с гарнизоном из трёхсот варягов.
Алексей Комнин, понимал, какое важное значение имеет Кастория, и именно сюда он отправил часть своего лучшего войска – варягов, тех, кому удалось выжить после разгрома у Диррахия. Он щедро платил им, он надеялся на них, он доверял им.
Роберт торопился, он, как всегда, был деятелен, своим энтузиазмом и оптимизмом, своей энергией, заряжая и подбадривая других. Неуспели варяги, как говорится и глазом моргнуть, как уже были готовы к действию метательные машины, осадные башни, длинные лестницы, и нормандцы, воинственно потрясая оружием, выкрикивая угрозы, собирались идти на штурм.
И тогда, предводитель варягов, со стены, громко закричал:
– Я хочу говорить с герцогом Робертом!
Роберт, в лучах раннего весеннего солнца, казался ещё более грозным и могущественным.
– Мы хотим заключить с тобою уговор, герцог. Если нам будет дарована жизнь, если нам позволят уйти, то тогда, мы сдадимся тебе.
Роберт усмехнулся.
– А зачем вам уходить? Присоединяйтесь ко мне! Хорошим воинам, я завсегда рад!
Предводитель варягов, посовещался со своими воинами.
– Может кто-то и захочет присоедениться к тебе, но обещай, что дашь уйти остальным.
– Даю слово! Можете уходить! Можете снова возвращаться к Комнину, уж он то, обрадуется вашему появлению! Для каждого из вас, он измыслит ужасные и изощрённые казни. А у меня на службе – слава, почёт, богатство!
Варяги сдали Касторию. И казалось Роберту, что если даже отборные войска империи боятся противостоять ему, то Константинополь, уже можно считать у него в руках. От этих мыслей, замирало сердце, а потом начинало биться всё чаще, всё быстрее, быстрее, быстрее.
Но тут в Кастории, в апреле 1082 года, Роберта настигла ужасная весть – против него восстала практически вся Южная Италия, сын его, осаждён мятежниками в городе Троя, и что войну ему, объявил князь Капуи Жордан Дренго. Надо было срочно возвращаться туда.
Роберт сумел выдержать этот удар.
– Словно когда ты, в отчаянной погоне, а под тобой, на всём скаку, рухнул конь, – только и сказал он. – Боэмунд, сын мой, своими деяниями, своею храбростью, мужеством и отвагой, ты заслужил моё уважение и признательность воинов. И именно тебе, я оставляю своё войско, наказываю продолжать наше общее дело, вести войну с ромееями, до полной победы! Я дарую тебе, все наши земли здесь – Диррахий, Валону, Корфу, Касторию и другие. Я уверен, ты справишься! А Бриан, поможет тебе.
Бьёрн, стоявший рядом с трясущимся от волнения Боэмундом, поклонился в ответ на доверие герцога.
Роберт игнорировал злобные взгляды и шипение Сишельгаиты.
– А вам воины, перед пресветлым образом Девы Марии, клянусь душой отца моего – Танкреда Отвиля, что не буду мыться, бриться и стричься до тех пор, пока не вернусь к вам! Клянусь! – Роберт, упав на колени, припал губами к иконе Божьей Матери.
Погоняя коней, он прилетел в Диррахий, и оттуда, погрузив свою немногочисленную свиту всего на два корабля, отправился давить мятежников в Италии.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
21 мая 1081 года войско Генриха IV подошло к Риму, и раскинуло свой стан на Нероновом поле. Угроза для Григория VII стала очевидна, и обращаясь к жителям, он призывал их постоять за дело Христово, защитить святую матерь церковь, костьми лечь за Собор святого Петра.
– Не жалейте своих жизней, о храбрые римляне! Не пускайте сатанинское отродье в благословенный Господом Богом город! Стойте твёрдо, сражайтесь храбро, и Господь дарует вам отпущение грехов, вечную и райскую жизнь на небесах! Аминь!
Но у Генриха, было мало сил, чтобы взять высокие стены Рима, или хотя бы, полностью окружить его, взять в осаду, по всем правилам военного искусства.
Летом, призванные Григорием VII, подошли к Риму нормандцы из Апулии и Капуи, и Генрих, не принимая боя, увёл свои войска обратно в Северную Италию, где принялся с ещё большим пылом и рвением опустошать владения Матильды Тосканской.
Даже то, что его противники в Германии – в основном – дворянство Саксонии и Швабии, избрали себе, 6 августа 1081 года, нового короля – Германа, графа фон Зальма, который был коронован 26 декабря в Госларе, архиепископом Майнца Зигфридом I, не вынудило Генриха покинуть Италию. Зиму он провёл в Равенне, а весной 1082 года, вновь подошёл к Риму. Теперь у него было большое войско, а поспособствовало этому – 360 тысяч золотых монет, полученных от императора Византии Алексея Комнина.
Политические интриги Алексея Комнина, давали первые всходы в Италии.
Генрих IV, разорвав все соглашения и договора с Робертом Гвискаром, заявил:
– Захватим Рим, а потом пойдём на Апулию! Надо вернуть эти земли, в лоно империи, завещанной мне предками!
Таким образом, мятеж, начавшийся в Апулии, Калабрии и Кампанье, война между нормандцами Жордана Капуанского и нормандцами Роберта Гвискара, была на руку обеим императорам – и императору Византии Алексею Комнину, и императору Священной Римской империи Генриху IV.
Роберт попал в жёсткие жернова – помимо внутреннего мятежа, ему надо было вести войну с обеими империями.
В конце 1081 года, под влиянием своего советника, аббата монастыря Монте-Кассино Дезидерия, князь Капуи Жордан, изменив своей вассальной присяге, предал папу Григория VII. Он прибыл к Генриху IV, и присягнув королю на верность, отдав в заложники своего сына Ричарда, получил от него потверждение всех своих титулов и владений.
Григорий VII, был на грани отчаяния! Жордан Капуанский предал его, Гвискар был далеко, да и отношения с герцогом Апулии, у него были не из лучших. Кто защитит его, кто поможет? Кому довериться, на кого положиться? Знал Григорий VII и о том, что и в самом Риме, против него, патрициями, сановниками и кардиналами, плетутся заговоры и интриги.
– У меня осталась последняя опора и надежда, и это – простой римский народ, римская чернь, которая не выдаст и не продаст.
Генриху IV, быстро взять Рим, не удалось. Несколько раз, до наступления зимы, его германцы и многочисленные отряды наёмников, шли на решительные штурмы Рима, но все их атаки были отбиты. И началась долгая, планомерная осада Вечного города.
Глава вторая
Анна Комнин, в своей «Алексиаде», открыто и прямо пишет, что мятеж, начавшийся весной 1082 года в Южной Италии, был спровацирован агентами Византии, и щедро снабжён деньгами, данными императором Алексеем Комниным.
Роберт высадился в Отранто, и узнав, что Готфрид де Конверсано осаждает Орию, собрав небольшую армию, поспешил туда.
У Готфрида де Конверсано было значительно больше сил, но его войско, как это бывало уже не раз, лишь только узнав о приближении грозного, непобедимого герцога, попросту разбежалось, а часть рыцарей, принеся извинения, поклявшись в покорности и верности, перешли на сторону Роберта.
Осаждены были Канны мятежного Германа Отвиля.
– Овца полоумная! Снова в темницу захотел?! Всё мало тебе, всё неймётся?! Уж, погоди, дождешься ты у меня! Сгною в подземелье! – выкрикивал Роберт угрозы по отношению к своему племяннику.
А в Трое, всё было как раз наоборот – Рожер, сын Роберта, был осаждён мятежниками в замке города, но к нему на выручку, подоспел некий его, и отца его союзник. (Так об этом неизвестном союзнике, пишет Вильгельм Апулийский, не называя его имени. Могу предположить, что это был кто-то из опекунов Рожера – или Роберт де Лорителло, или граф Жерар).
Освобождённый из осады Рожер, повелел:
– Казнить, в назидание остальным, весь этот мятежный сброд!
Те из мятежников, кто избег распятия на кресте, кого не повесили, кого не закопали живьём в землю, тоже подверглись наказанию. Кому отрубили кисть руки, кому отрезали нос, кому отрубили ногу, кого-то кастрировали, кого-то лишили глаз, ушей или зубов.
Так же жестоко, Рожер покарал и мятежный город Асколи.
Роберт, оставивший осаду Канн на одного из своих сторонников, прибыл в Асколи, и глядя на сотни повешенных, на груды тел казнённых, сдержанно поблагодарил сына за стойкость и мужество:
– Ты все сделал правильно, молодец.
А Сишельгаита, от радости, едва не задушила его в своих объятиях.
– Мальчик мой! Сынок! Как же я рада тебя видеть!
Рожер, которому шёл уже двадцать третий год, смущённо опускал голову, краснея от того, что мать обнимает и целует его, на глазах всего войска.
Роберт сурово прервал эти нежности:
– Рожер, бери своих воинов, и быстрым маршем иди на полуостров Гаргано, осади чёртового Генри (Генри, граф Монте-Сант-Анджело, сын Роберта, графа Лучеры, который в свою очередь, был племянником Райнульфа Дренго), захвати его замок, разрушь до основания! Именно от Генри, повелась вся эта смута! Именно через него, трусливо и подло, действовал император Византии! Именно ему, он слал золото! Уничтожь его Рожер, слышишь, уничтожь!
Роберт немного остыл, переведя дух.
– Только, пощади Аделизу, жену этого изменника. Не забывай, что она дочь моего брата и твоего дяди Рожера.
Сам Великий граф Сицилии Рожер, в это время успешно подавлял восстание в Калабрии, разумно, где надо, проявляя храбрость и жестокость, а где и переходя к посулам и уговорам.
Ансальдо ди Патти, осторожно намекнул Роберту:
– Надо идти к Риму, германцы, могут, вот-вот, захватить город! Надо идти на помощь!
Но Роберт не слушал его. Объединившись с армией своего брата Рожера, он вторгся во владения своего племянника Жордана, опустошая и разоряя его земли, осадил Капую и Аверсу.
– Конечно, мы поможем Риму и папе, покорав изменника, предавшего их, – как-то сказал он Ансальдо ди Патти.
Готфрид Малатерра пишет: «Жордан Капуанский был безупречным рыцарем и имел при себе таких же безупречных мужей, и с обеих сторон, в разных схватках, было совершенно немало рыцарских подвигов».
Всё шло хорошо до тех пор, пока однажды, встревоженный Роберт не подлетел к Рожеру.
– Беда, Рожер! Беда! На Сицилии восстание!
– Что, снова византийцы воду мутят?
– Нет… Восстание поднял твой сын Жордан.
Рожер прикрыл глаза, и едва сдержал, готовый вырваться из груди стон.
Глава третья
– Словно с высот горных, шлёпнулся мордой прямо в грязь! – говорил Жордан своим друзьям. И ему было отчего печалиться и горевать, таить ненависть и злобу. Приближенный и обласканный своим отцом, уже фактически его наследник и приемник, он снова был отодвинут на задний план, когда у Рожера родился законный сын Готфрид.
«Ублюдок! Бастард! Незаконнорожденный! Сын рабыни, не достойный того, чтобы править!» – постоянно звучало у него в мозгу. Он пытался потопить своё горе в вине, не помогало. От выпитого Жордан ещё более мрачнел, порой впадая в бешенство. Он искал забвения от горестных мыслей в объятиях женщин, но они давали успокоение лишь на короткий миг.
И тогда, в отчаянных схватках, бездумно кидаясь в различные авантюры, Жордан искал, почётной и достойной смерти.
Так, в 1081 году, он отбил у сарацин Катанию, захваченную эмиром Сиракуз Бенарветом.
Бентумен, мусульманин, назначенный Рожером наместником Катании, был подкуплен агентами Бенарвета, и как-то ночью, тайно, впустил в город эмира Сиракуз, с большим войском.
Жордан, спешно покинувший город, когда в него входили мусульмане, теперь, не прося помощи у отца, занятого подавлением мятежей под Палермо, заручившись лишь помощью Роберта де Сурдеваля и Элиаса Кастроменсиса (у Готфрида Малатерры – Элия Картомский, из сарацин, принявших христианство), решил отбить Катанию.
Бенарвет вывел свои войска из города – 20 тысяч пехоты, а сам, с отрядом кавалерии, встал позади, чуть слева.
У Жордана было всего 160 рыцарей. (как всегда, количество пехоты, авторы хроник не сообщают).
Но тем не менее:
– Бог нам в помощь! – вскричал он, и повёл своё войско на врага.
Трижды они атаковали пехоту, но так и не смогли её сокрушить.
Роберт де Сурдеваль, утирая с лица пот, грязь и кровь, подъехал к Жордану.
– Нам не пробиться! Они стоят насмерть!
Элиас Кастроменсис, меняя уставшего коня на свежего, поглядел на Жордана и Сурдеваля, а затем перевёл взгляд на плотно стоявшие ряды сарацин.
– Да, они готовы скорее погибнуть, чем отступить!
– Я тоже не собираюсь отступать! Я тоже готов погибнуть, но я, не отступлю!
– Жордан надо послать за твоим отцом.
– Рожер, он сможет…
– К чёрту! Вы со мной или нет?
Роберт де Сурдеваль и Элиас Кастроменсис перглянулись, и одновременно кивнули головами.
– Да!
– Тогда, вперёд! Оставим пехоту в покое, обойдём её вон по той лощине, и атакуем конницу Бенарвета! За мной!
Кавалерия Бенарвета, не выдержала удара рыцарей и кинулась отступать. Нормандцы, преследуя их, безжалостно коля и рубя задних, гнали их до городских ворот. А после пехота, дрогнувшая после бегства своего эмира, подверглась беспощадному разгрому.
Вечером, закончив преследование и уничтожение сарацин, нормандцы разбили лагерь у стен города.
Бенарвет не захотел сидеть в осаде в Катании, подвергая свою жизнь опасности, так как в городе ещё оставалось много сторонников и почитателей христиан, и также ночью, тайно, как и явился, покинул её.
Когда в Сиракузах, Бентумен потребовал свою награду, Бенарвет, вытащив меч, убил его.
– Вот тебе твоя награда! Получи, что заслужил! Чтобы ты не предал меня, как предал Рожера Отвиля!
Жордан торжественно вьехал в Катанию, Рожер поблагодарил его, прислав письмо, и на следующий год, отправляясь в Калабрию подавлять мятежи, назначил его своим наместником на Сицилии.
Глава четвёртая
– Ты достоин большего! – на одной из пирушек, шептал в ухо пьяному Жордану, один из его друзей.
– Вся Сицилия может принадлежать тебе! – в другое ухо наговаривал ещё один друг.
– Теперь, когда на Сицилии нет твоего отца, настал для этого самый удачный момент! – говорил, склоняясь к нему третий.
– К дьяволу, малолетнего Готфрида! Ты старший сын Рожера, и по праву должен наследовать ему! – распаляясь, громко кричал четвёртый.
– Да, так повелось от наших предков, которые не знали христианства, не ведали об обряде венчания, и каждый брал себе столько женщин, сколько хотел! – встав из-за стола, держа в руке кубок с вином, сказал пятый.
– Или столько, сколько он мог удовлетворить! – смеясь, выкрикнул шестой.
И друзья Жордана, на эту шутку, оглушительно засмеялись.
Были среди них и потомки знатных сицилийских баронов, и просто сорвиголовы без рода и племени, но всех их объединяло одно – они были молоды и дерзостны, и желали власти, богатства, славы и почестей.
Ранней весной 1083 года, Жордан решил действовать.
Он и его сторонники, обманом захватили замки Святого Марка и Мистретту, но в Тройне, где Рожер держал свою казну, старый Арисгот Поццуольский, не дал себя провести, встретив войско Жордана во всеоружии, приготовив замок к осаде и обороне.
– Эй, Арисгот, отец оставил меня своим наместником на Сицилии, и взял с вас клятву, что вы будете во всём повиноваться мне! Открывай ворота замка, немедленно!
– Иди к дьяволу, Жордан! Пусть Рожер явится, и сам объявит, что он передаёт тебе все свои владения, вот тогда, я и пущу тебя в Тройну!
Жордан, на горячем вороном жеребце, гарцевал под стенами замка, с ненавистью глядя, на стоявшего на стене, Арисгота Поццуольского.
– Раздавлю как козявку!
– Попробуй!
Рожер немедленно вернулся на Сицилию. «Надо действовать быстро, но осторожно, не дав смуте расползтись по острову. Не спугнуть бы Жордана, не дай Бог, он перебежит к сарацинам! Вот Бенарвет то, обрадуется».
Он подозвал Романа, епископа Россано и Беренгара, аббата монастыря в Венозе.
– Отправляйтесь к Жордану, и скажите ему, что я не собираюсь идти на него войной. Передайте ему, что я прощаю его! Это всё его молодость и горячность, а кто из нас в молодости, не совершал ошибок! Скажите ему, что я являю ему свою милость и прощаю его! Клянусь в этом на Евангелии и целую в том крест!
Жордан поверил отцу, и прибыл к нему в Мессину, которую Рожер справедливо считая ключом к Сицилии, спешно укреплял на случай войны с сыном.
– Жордан, мальчик мой! Рад тебя видеть! Забудем прошлое, забудем что было, и прошу, проходи, мы устроим весёлый пир, по случаю примирения!
Жордан всё же с тревогой и опаской вошёл в отцовский дворец.
На пиру его посадили между Вильгельмом де Скальфо и Рожером из Барневиля, людей, безраздельно преданных Рожеру. Он заволновался, но потом, выпив одну чашу, за ней другую, третью, как-то расслабился и успокоился. И изрядно пьяный Жордан, поздно заметил, как по знаку Рожера, схватили всех двенадцать его ближайших друзей и сторонников.
Жордан попытался вскочить, но Вильгельм де Скальфо, положив ему свою тяжёлую руку на плечо, усадил обратно. А Рожер из Барневиля, вытащил у него из ножен меч, и избавил от кинжала. Жордан пытался вырваться, в панике оглянулся, и за спиной своей, заметил мрачную фигуру Джавада, сарацина, вернейшего телохранителя отца.
Веселье смолкло. В пиршественную залу, держа уже готовые, добела раскаленные на огне железные колья, вошёл палач.
Жордан побледнел, посмотрел на отца, и наткнулся на его суровый, холодный взгляд.
– Пощады не будет! – увидел Жордан в глазах Рожера.
При страшных криках, хрипах и стонах, все двенадцать друзей Жордана, были повалены на пол, и один за другим ослеплены.
– То же, ждёт и тебя! – Жордан не сводил глаз с отца, и видел это в его глазах.
Жордан не сопротивлялся, когда Джавад подхватил его подмышки и подвёл к отцу.
– Бросте его пока в темницу, пусть раскается, помолится, приметь причастие- прохрипел Рожер иссушенным горлом.
– Милость и истина встретятся, правда и мир облобызаются, – сказал епископ Роман слова псалома.
Рожер услышал его, и ещё больше побледнев, устало опустился в кресло.
Он не хотел смерти своего сына, не хотел его казни, и как мудрый человек, желая преподать Жордану урок, обуздал его гонор таким вот образом.
А Жордан, провёл несколько страшных дней в темнице, в ожидании смерти, постоянно молясь, каждый миг прислушиваясь, не идёт ли за ним палач.
Когда он был выпущен на волю, то упав на колени, со слезами на глазах, он поцеловал ноги отца.
Глава пятая
2 июня 1083 года, миланцы и саксонцы Генриха IV, сумели взобраться на стены Рима и овладеть одной из башен.
Римляне не сдавались! В самом городе, на его улицах, началось ужасное сражение. Особенно ожесточённые схватки, шли вокруг и внутри собора Святого Петра.
Григорий VII тоже не собирался сдаваться. Подобрав рясу, маленький и тучный, быстро, быстро перебирая своими коротенькими ножками, он бежал из Латеранского дворца в неприступный замок Святого Ангела, где и приготовился к осаде.
– У меня ещё есть войска, есть сторонники… Посмотрим, чья возьмёт, – устало хрипя, Григорий VII повалился на приготовление для него ложе. А мозг его, не отпускала мысль – придёт ли на помощь ему Гвискар? Только на него, и оставалась вся надежда. На него и на Бога.
– На тебя Господи уповаю, не оставь раба Твоего, в милости Своей.
Бои в Риме постепенно затихли. Теперь Генрих, мог бы провести и коронацию, его папа Климент III, с радостью готов был провести обряд и возложить на его голову имперскую корону.
– Но…
В его руках был только Ватиканский холм и правый берег Тибра. Остальной Рим, продолжал хранить верность и поддерживать Григория VII. Если раньше, он только и называл Григория VII узурпатором и выскочкой, то теперь, он готов был признать его верховенство.
– Но только в делах духовных! Все остальные спорные вопросы, я готов передать на обсуждение церковного собора. Передайте ему, что я прошу только, чтобы он снял с меня отлучение и короновал императором, – говорил Генрих, отправляя своих послов к Григорию VII.
Он понимал, что коронация, проведённая Климентом III, не будет признана многими, пока Григорий VII жив и находится в Риме.
Многим сторонникам Григория VII, казалось, что это достойный выход из создавшегося положения.
– Это никак не уронит папского величия, Ваше Святейшество.
Но Григорий VII, был непреклонен.
– Нет! Мы будем уповать на милость Господа, и мы победим! Я не собираюсь идти на уступки, еретику и богохульнику Генриху!
Его сторонники, на коленях умоляли папу, принять предложения короля Германии.
– Нет! Если он хочет мира, то он должен убраться из Рима! Пусть сложит с себя королевский сан, которым недостойно владеет! А собор, соберётся в ноябре, и обсудит, все его нечестивые деяния и преступления!
Как и было намечено, церковный синод собрался в ноябре, в соборе Святого Петра. Генрих шёл на уступки, он поклялся, что не помешает ни одному из епископов, хранящих верность Григорию VII, прибыть в Рим.
Но со своей стороны, Григорий VII, рассылая из замка Святого Ангела грозные буллы и указы, приказал не допускать на синод никого из епископов, сторонников Генриха, которых он отлучил.
Таким образом, намечаемый синод превращался в фарс, на котором бы Генриха обвинили во всех смертных грехах, и где он, не имел бы возможности защищаться и оправдаться.
Генрих взбесился. Архиепископ Лиона Гуго де Ди (племянник герцога Эдда Бургундского), епископ Комо и епископ Лукки Ансельмо II (племянник папы Александра II), ярые сторонники Григория VII, не были допущены на синод. Папский легат из Остии Одо де Шатильон, был брошен в тюрьму.
Синод закончился, так и не начавшись. Те немногие епископы, которые прибыли на него, разъехались по своим резиденциям.
Наступила зима, а ситуация по-прежнему оставалась безисходной. И оба, и Григорий VII, и Генрих IV, задумывались – а прийдёт ли Гвискар?
Глава шестая
10 июня 1083 года, пала последняя мятежная крепость в Апулии – Канны.
Роберт, с призрением поглядел на униженного, связанного, избитого, своего племянника Германа Отвиля, и сказал:
– Бросьте эту падаль снова в темницу, к крысам. Пусть те полакомятся.
Замок в Каннах он приказал разрушить и срыть до основания.
Жордан Капуанский, прислал своих послов, прося о мире. Сложил оружие Готфрид де Конверсано, выдав Гвискару в заложники своих сыновей – Роберта и Александра. Генри, граф Монте-Сант-Анджело, за долгие месяцы осады, даже подружился с Рожером, сыном Роберта Гвискара, и поклялся поддерживать его во всём и следовать за ним повсюду.
Мятеж был подавлен. Чуть больше года, Роберт, который мог бы за это время захватить Константинополь и стать императором, потратил на усмирение собственных вассалов в Южной Италии и воюя с Жорданом Капуанским. Ему было уже 67, но он, всё ещё был полон сил и решимости.
– Ничего! Время ещё есть! Я наверстаю упущенное! Мы ещё, славно попируем в Константинополе!
Ансальдо ди Патти, с тревогой напомнил:
– Рим! Рим ждёт своего избавителя, от полчищ новых гуннов, осадивших его!
Но Роберт снова отмахнулся от него. Подавление мятежа в Южной Италии, потребовало много средств, как людских так и материальных. Давние спонсоры, Пиза и Генуя, поддержали Генриха IV, и после его разрыва отношений с Гвискаром, перестали снабжать Роберта деньгами на войну с Византией. Теперь требовалось выждать, чтобы собрать средства, и подготовить новую армию.
«Пойдёт ли Генрих в Апулию?» – мысль о возможной войне с империей, прочно засела в мозгу Роберта. «Надо ждать. Ждать, и готовиться!».
– Подождёт твой Рим! Пару месяцев неудобств в осаде, не принесут Григорию особого вреда. Замок Святого Ангела неприступен, и запасов там вдоволь, папе в нём, ничего не грозит. А мы, пока, подождём. Да, подождём. Соберём новое войско, и тогда двинемся спасать папу.
«Разбив Генриха, изгнав его из Рима и Италии, освободив и избавив от бедствий Григория, я поставлю им, свои условия! Вся Италия будет моей! Я создам собственную империю, от Альп, до Константинополя!».
Ди Патти был недоволен. Его направили на службу к Роберту, представители одного из древних, патрицианских родов Рима, и именно об их безопасности и благополучии, пёкся сейчас он. Ведь его хозяева, терпят убытки, от грабящих город и окрестности германцев, а жизни их, в любой момент могут оборваться.
А Роберт направил послание на Сицилию, в котором говорил, чтобы Рожер, готовился к большой войне.
Гвискар открыл свою богатую сокровищницу, ведь недаром он считался, чуть-ли не самым богатым правителем на свете, да и верный Маврелиан, словно из-под земли, как по мановению волшебной палочки, облагая народ новыми податями, изыскивал деньги, на которые и начали оснащать новую армию.
И по всей Апулии, Калабрии и Сицилии, зазвенели кузницы, сгонялись в табуны лошади, быков впрягали в изготовленные мастерами телеги, собирали припасы – сушили, вялили мясо и рыбу, просеивали зерно, наполняли мешки и бочки. Рыцари подгоняли доспехи, покупали новые, готовили оружие, выбирали коней, давали своим близким наставления, что делать, кому что достанется, если вдруг…
– Ну, на войне, оно всяко бывает… Вона, сосед наш, Ансельм, вернулся без руки, которую срубили ему напрочь, в битве при Диррахии.
– И ты возвернёшься! Хоть какой, хоть увечный… Но, воротись! Прошу! – навзрыд плакала жена.
– А братцу моему, Петру, выжгло глаза, дьявольским, греческим огнём. Чудом не утоп в море. Да. Так что ты смотри, Фландина, если что… То… И ты сынок мой старшенький, если я не вернусь, позаботься о матери, о братьях и сёстрах своих. На тебя у меня, вся надёжа.
– А мой дружок верный, Рудольф, так и сгинул где-то в безвестности. Где его косточки белеют, один Господь Бог ведает, – говорил ещё один подвыпивший рыцарь, в придорожной таверне у Салерно, случайному собеседнику.
– Отец твой, непутёвый, погиб под Палермо. Старший брат Гийом, сложил голову при осаде Бари. Генрих, странствует где-то по белу свету. Один ты у меня остался! Но смотри мне, служи честно и верно, что бы ни мне, ни предкам нашим, не пришлось стыда испить, – старая баронесса, перекрестила своего младшего сына, собирающегося в поход.
– Не жди милости от Господа, на меня не оглядывайся, подвернётся случай, хватай удачу за хвост, и держи её крепко, не отпускай! – говорил опытный рыцарь, своему молодому товарищу.
И шли, и шли, в войска герцога и графа, отряды наёмников, потоком валили вчерашние поселяне и горожане, пастухи и рыбаки, торговцы и воры, пожелавшие испытать свою удачу на войне.
Глава седьмая
В марте 1084 года, терпение Генриха иссякло! Он не смог сломить упорство Григория VII! Не смог он взять и замок Святого Ангела!
Его армия, нахапавшись в Риме добра и сокровищ, расползалась. Солдаты не слушались своих капитанов. Простые воины, плевали в сторону рыцарей. Кто-то уходил, нагруженный сверх всякой меры награбленным, кто-то приходил, чтобы поживиться тем, что осталось. Они больше не хотели воевать, а только жгли костры, пили, ели и грабили.
– Хватит! – сказал Генрих. – Довольно!
21 марта, он собрал всех своих сторонников, светских и духовных, в базилике святого Петра. После недолгого совещания, это собрание, единогласно объявило Григория VII низложенным и признало папой римским Климента III. А через десять дней, 31 марта, как раз в Светлое Христовое Воскресение, Генрих IV и его супруга Берта, были коронованы Климентом III имперской короной.
– Да здравствует и побеждает Генрих Август, Богом венчанный великий и миротворящий римский император! – торжественно объявил Климент III, по окончании обряда.
Не успели окончиться многодневные празднества по случаю коронации, как Генрих был взбудоражен вестью:
– Герцог Апулии идёт на Рим! И силы его, огромны!
Армия Роберта, действительно была велика. Он никогда ещё не вёл за собой, столь большое войско. 6 тысяч конницы, и 30 тысяч пехоты, подсчитал Вильгельм Апулийский.
Генрих не стал дожидаться герцога Апулии, да и такой большой армии, чтобы достойно встретить его, у него не было. И он, взяв с собою только вернейших рыцарей, повелев остальным храбро защищаться, бежал в Германию.
Роберт не торопился, и только 21 мая 1084 года, разбил лагерь у стен Рима.
Рожер, оставив нормандцев на Сицилии, привёл с собою много сарацин, и Роберт, смотрел на них, на недавних врагов, которых он неоднократно бил, на их отряды конницы, пехоты, лучников.
– Ты доверяешь им? Наши-то нормандцы, лучше!
Рожер, решил открыться перед братом, и высказать давно продуманное.
– Смотри, как формируется наше войско – мы отдаём приказ своим вассалам, и они обязаны, по первому нашему требованию явиться и выполнять наши приказы. Так?
– Ну да.
– А если вассал не явится? А если какой-нибудь могущественный, спесивый барон, откажется, бросит тебе вызов, поднимет восстание, что тогда?
– Раздавить, как вошь!
– Давим, а они всё равно бунтуют. А вот сарацины, полностю зависят он меня и верны мне. Почему, спросишь ты? Да потому, что я не запрещаю им, молиться их Аллаху, не разрушаю мечети, не лезу в их обычаи, навязывая свои. И они ценят это! Не будь меня, какой-нибудь религиозный фанатик, ну, вон, навроде твоего Маркуса Бриана, начнёт их насильно крестить, вторгаться в их жизнь, разрушать их традиции, запретит им веровать… Их попросту, кто не покориться, уничтожат! И понимая это, сарацины тянутся ко мне. Я же, уразумев, что сарацины зависят от меня, стал наделять их землёй, давать им в жёны наших женщин. За свой счёт, я даже содержу при себе, небольшое войско, состоящее только из сарацин, которое могу различно использовать – послать в атаку на Рим, подавить мятеж непокорного вассала. Даже если папа римский, отлучит меня от церкви, если мне откажутся подчиняться мои вассалы из религиозных принципов, у меня всегда есть мои сарацины, которых я могу послать, куда и на кого угодно!
А Роберт почувствовал тревогу. Теперь у Рожера есть армия, подвластная только ему, на которую он, герцог Апулии, Калабрии и Сицилии, не сможет никак воздействовать. Ни через родственные узы среди нормандцев, ни через вассальную клятву.
«Разве что, уничтожить!».
Глава восьмая
Они стояли у Латеранского дворца.
– Как ты собираешься действовать? – спросил Рожер.
Надо было решить, как переправиться на правый берег Тибра, как разбить войска, всё ещё осаждавшие замок Святого Ангела, надеющиеся захватить, хранящиеся в нём несметные богатства.
– Как всегда стремительно! – ответил Роберт.
24 мая, нормандцы пошли вперёд.
Несмотря на деморализующее разложение, бегство Генриха IV, отсутствие общего руководства, противник оказал ожесточённое сопротивление.
Весь квартал Марсового поля, на левом берегу Тибра, напротив замка Святого Ангела, был залит кровью и завален трупами.
Нормандцы прорвались, и под мерным топотом тысяч ног, задрожал старый Мульвиев мост, в северной оконечности Марсового поля.
От Бычьего форума, через мост Эмилия, атаковал ещё один отряд.
Рожер повёл своих сарацин через еврейский квартал, к мосту Фабриция. И самый древнейший из мостов Рима, едва не обрушился, от разгоревшейся на нём битвы.
Роберт, стоя на валу стены Аврелиана, у Фламиниевых ворот, внимательно следил за ходом боя, посылая подкрепления туда, где было особенно трудно.
– Жордан!
Князь Капуи Жордан, приблизился к герцогу.
– Немедля атакуй Адрианов мост!
Он вёл непосредственно к замку Святого Ангела, и германцы, а также многочисленные отряды наёмников, переправившиеся на левый берег Тибра, хорошо укрепили подходы к нему.
Преодолевая баррикады и завалы, штурмуя каждый дом, нормандцы из Капуи, пробивались к мосту Адриана.
Он послал отряды своих племянников, сыновей Готфрида Отвиля, Роберта де Лорителло и Вильгельма ди Тиролло, на помощь Рожеру.
Солнце перевалило за полдень, в городе начались пожары, а ожесточённая битва, и не думала затихать. Григорий VII, поднявшись на стену замка Святого Ангела, с беспокойством и тревогой следил за ней.
Сарацины Рожера, отряды Роберта ди Лорителло и Вельгельма ди Тиролло, пробились через мост Фабриция, в кровопролитном штурме захватили холм Яникул (назван в честь бога Януса) и начали атаку Ватиканского холма (назв. холма происходит от оракула лат. Vaticinium, бывшего здесь в древности).
Сумели пробиться через Мульвиев мост и отряды Ричарда ди Мотоллы, охватыая войска врага с севера.
Настал нужный момент, Роберт почувствовал его, и вскочил в седло.
– Гвискар!
– Гвискар!
– Гвискар!
Криками, полными радости и восторга, встречали его воины.
– Веди нас!
– К победе!
– Смерть врагу!
– Смерть!
Ведомые им полторытысячи рыцарей, опрокинули и смяли врага, пробившись к замку Святого Ангела.
И пока его войска преследовали противника, Роберт протянул свою руку, хоть и покрытую кровью, папе римскому Григорию VII, лично вызволяя его из осады.
– Хвала небесам, Вы спасены, Ваше Святейшейство! Живы и невредимы! Не иначе, сам Господь, спас и уберёг Вас! – сделав пафосно-серьёзное лицо, торжественно произнёс Роберт Григорию VII.
Папа мог бы припомнить Роберту, что тот шёл освобождать его, целых два года. Два года, он просидел в осаде, сначала в Риме, потом в замке Святого Ангела. Мог бы вспомнить и свои призывы, обращённые к нему, ещё три года назад, весной 1081 года, когда Генрих IV, только перевалив через Альпы, вторгся в Италию. Напомнить Роберту о его словах, сказанных им, в ответ на просьбу, помочь, в борьбе против короля Германии. Григорий VII, мог бы вспомнить многое, и он не собирался прощать этого, но сейчас, он благостно улыбаясь, протянул Роберту для поцелуя свою левую руку, правой, осеняя его крестным знамением, благодарил за спасение, вдохновляя на новые подвиги.
А Роберт вспоминал, далёкий 1053 год, когда они, нормандцы, в битве при Чивитате, отстаивали перед римской церковью, своё право оставаться в Италии. И вот теперь триумф! Он, герцог Апулии, Калабрии и Сицилии Роберт Отвиль, достиг вершины своего величия, славы и власти! Перед ним, бежали императоры Запада и Востока! Он освободил, наместника Бога на земле, папу римского! Казалось, весь мир, пал перед ним ниц!
Глава девятая
Соблазн был очень велик! Огромен! Колоссален!
Искушение, дьявольским огнём, жгло взор и нутро!
Ну разве можно было, устоять перед ним?!
Рим, хоть и запущенный, сейчас являясь лишь бледной тенью прежней, величественной и могущественной столицы империи, всё же оставался, одним из богатейших и густонаселённых городов в Европе.
И неудивительно, что воины Гвискара, видя всё его великолепие, древние здания и сооружение, богатые, ломящиеся от даров прихожан соборы и церкви, роскошь дворцов патрицианской знати, золото, серебро и драгоценные камни, которыми блистали многие жители Рима, не смогли удержаться от искушения и соблазна.
Только что, рискуя своими жизнями, они пережили ужасную, кровопролитную битву. И сейчас, опьянённые победой, тем, что выжили и остались целы, они, видя всю роскошь и богатство окружавшую их, принялись грабить город.
Стон и смятение жителей Рима, их крики о мольбе и помощи, взлетели до небес, когда воины Гвискара, врывались в их дома, убивая, грабя, насилуя.
Разорялись церкви, храмы и соборы Рима. Священники, вздумавшие оказать сопротивление, безжалостно убивались.
Воины, отягощённые добычей, с окровавленным оружием в руках, оскалясь в страшной улыбке, с безумными глазами, бродили по узким улочкам Рима, высматривая, что бы ещё взять себе.
Низвергались на землю древние статуи, горели старинные дома, где жители, отчаянно сражаясь, вздумали обороняться.
Повсюду валялись трупы. Плач, крики, шумы битв, заполнили город.
Горела церковь Святого Климента. На холме Целий, штурмом был взят монастырь Четырёх увенчанных мучеников (в совр. Риме, монастырь Санти-Куаттро-Коронати). Была разграблена и уничтожена церковь Святых Иоанна и Павла (в совр. Риме, церковь Санти-Джованни-э-Паоло).
Жителей Рима, захваченных в рабство, под плач и стоны гнали из города, на большое поле, где разбили свои загоны и палатки работорговцы из Калабрии, Неаполя, Сицилии.
Прочь из города, в окружении воинов, тянулись телеги с награбленным добром.
Те римляне, которые уцелели, в панике и страхе бежали к мостам через Тибр, в надежде укрыться на правом берегу реки, или же, за стенами неприступного замка Святого Ангела.
К началу третьего дня грабежа, всё левобережье Тибра, весь Рим, особенно кварталы на Авентинском, Палатинском, Целийском и Капитолийском холмах, практически обезлюдели, были разорены и горели.
Это было страшнейшее и ужаснейшее разорение Вечного города, после его грабежа готами и вандалами в V веке.
(Если быть достоверным и точным, то это было седьмое разграбление Рима. Первое произошло 21 июля 387 г. до н. э., когда Рим, захватили, разграбили и разрушили, галлы короля Бренна. Второе – 24–26 августа 410 года, вестготами короля Алариха. Третье, спустя 45 лет, в июне 455 года, когда Рим захватили, и грабили в течении двух недель, вандалы короля Гейзериха. Затем, 11 июля 472 года, полководец Западной Римской империи Рицимер, недовольный императором Прокопием Антемием, захватил Рим, и отдал его на разграбление своим войскам. После этого, Рим дважды захватывали и разоряли (17 декабря 546 года и 16 января 550 года), остготы короля Тотилы.
Гвискар был седьмой.
Но будет ещё восьмое разорение Рима, когда город, 6 мая 1527 года, захватят взбунтовавшиеся войска императора Священной Римской империи Карла V).
Глава десятая
Роберт не мешал своим воинам грабить и насиловать. Желая наказать и унизить строптивый Рим, он ничего не делал, чтобы сдержать их. Хорошо зная душу воина, он говорил Рожеру:
– Кто же пойдёт за нами, если мы запретим воинам, захватывать добычу?! Разве они пойдут за нами, если мы, после трудного похода и кровавой битвы, не дадим им выпить вина или расслабиться с женщинами?!
Верный Маврелиан, подсчитывал прибыль, от причитающихся лично Роберту богатств, захваченных в Риме.
В дом у Тускуланских ворот, где остановился Роберт, вбежал взбешённый Ансальдо ди Патти.
– Роберт! Ты должен немедля прекратить разгром города, и вывести свои войска прочь!
Роберт ожидал этого. Всё было предсказуемо и спланировано заранее. Ведь он, давно уже знал, кому на самом деле служить Ансальдо ди Патти.
– Я никому, ничего не должен! Особенно, твоим хозяевам!
За спиной у ди Патти встали Роберт ди Лорителло и Вильгельм ди Тиролло, а граф Жордан, получив одобрительный кивок Гвискара, воткнул ему в грудь кинжал.
– Передай привет семейству Орсини, когда увидишься с ними в аду! – выкрикнул Роберт, глядя в затухающие глаза Ансальдо.
На третий день грабежей, 27 мая 1084 года, видя, что они не прекращаются, жители Рима взялись за оружие.
Рустик, племянник папы Григория VII, повёл за собой жителей Палатинского и Целийского холмов. С острова Тиберина, в сторону Капитолийского холма, атаковали отряды из еврейского гетто под командованием Уго Пьерлеони.
Сарацины Рожера оказались отрезанными на Авентинском холме. Раззадорённые грабежами и насилием, пьяные от выпитого вина, от обилия женщин, от захваченной богатой добычи, они не помышляли о защите и обороне, и многие из них погибли, под праведными, гневными ударами римлян.
Если бы не самообладание и мужество графа Рожера, то его войско, в беспорядке и страхе мечущееся по улочкам Авентина, погибло бы полностью.
Собрав небольшой отряд, Рожер смог пробиться к Невиевым воротам (ворота в юж. части Рима, между Авентином и Целием), и удерживал их, беспрестанно приказывая трубить в рог, чтобы воины, шли на звук его.
Нормандцы из захватчиков, превратились в осаждённых. Роберт отступил с Капитолийского холма на Эсквилин, сдерживая лезущих со всех сторон восставших.
– Перегораживайте улицы! Сжигайте дома! Стойте твёрдо! – грозно отдавал приказы Роберт. А и-за его плеча, сидя в золочённых носилках, глядя на пылающий город, испуганно и жалко выглядывал Григорий VII.
Роберт не хотел оставлять Рим, но пришлось. Восставшие выбили отряды Роберта ди Лорителло и Вильгельма ди Тиролло с Квиринала и Виминала, и окружили Гвискара на Эсквилинском холме.
Спас их, его сын Рожер, уже прозванный Борса (Борса – «Кошелёк»), из-за привычки считать и пересчитывать монетки в своём кошельке. Он не входил в город, оставаясь за его стенами, и сейчас, с редкой для него решительностью, возглавив отряд в 1300 рыцарей, прорвался к осаждённому отцу.
– Всё, уходим. Рима нам не удержать. – Роберт поглядел на горящий город, и досадно сплюнул.
Вечером 27 мая, нормандцы ушли из Рима, оставив его заваленным трупами, в руинах, объятых пламенем.
Глава одиннадцатая
Ушёл с ними и папа римский Григорий VII. Ему было опасно оставаться в восставшем городе. Римская чернь, как раннее любила и превозносила его, теперь, так же неистово и яростно ненавидела, готовая растерзать его. Уж слишком много бед, принёс папа Григорий VII, на головы простых римлян.
Они не были безумцами или фанатиками, каждый из них хотел жить, хотел вернуться домой. И они, несколько лет подряд, бились с германцами во славу папы Григория VII, выдержали долгую осаду, впустили нормандцев в свой город…
И что получили взамен? Кровь, смерть, пожары и разорение! Теперь, Рим отторг и изгнал Григория VII.
Сначала он укрылся в монастыре Монте-Кассино, надеясь за заступничество мудрого аббата Дезидерия, что тот, сумеет договориться и утихомирить римлян.
После, недобившись успеха, горестно вздыхая, Григорий VII перебрался в свой город Беневенто.
Он всё ещё пытался держать руку на пульсе событий, всё ещё надеялся руководить расколотой надвое католической церковью, рассылал свои буллы и приказы, смещая одних епископов, назначая других, грозя отлучениями своим противникам, вёл оживлённую деловую переписку. Но уже почти никто, не слушал его и не принимал всерьёз.
Ещё в 1082 году, его сторонник Герман Зальмский, выбранный король Германии, пытался оказать папе поддержку. Собрав войско, он переправился через Дунай, намереваясь идти в Италию. Но после смерти, 11 января 1083 года, герцога Баварии Оттона Нортхеймского, главного инициатора и вдохновителя этого похода, армия Германа Зальмского распалась и отступила.
– Теперь, как мне говорят, проклятущий еретик Генрих, намеревается идти на бедного Германа Зальмского, – Григорий VII тяжело вздохнул. – О горе мне, горе.
Григорий VII, в бешенстве плевался, ругался, посылал хулы и проклятия, когда узнал, что призренный и ничтожный Гиберт из Пармы (антипапа Климент III), собирается ехать в Рим, и что римляне, готовы принять его.
– Да поглотит тьма, это нечестивый город! Да обрушиться на него мор, глад и смерть! Да поглотит, геена огненная, вероотступника и еретика Гиберта! Чтоб его черти взяли! Вечно, гореть в аду ему!
Он перебрался в Салерно, под защиту нормандцев герцога Апулии, надеясь уговорить его напасть, и теперь уж, полностью уничтожить мятежный город!
– Сожги его! Снеси до основания! Полностью сотри с лица земли! И тогда Господь, сторицей (сторицей – с избытком отплатить за доброе дело) воздаст тебе за твои благие деяния!
– Нет! – ответил Роберт. – У меня другие планы.
И в сентябре 1084 года, на 150 кораблях, он вновь отправился покорять Византийскую империю.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава первая
Потери в битве под Диррахием были большие, и Роберт, оставил Боэмунду, едва ли 10 тысяч пеших воинов и сотни четыре рыцарской кавалерии.
Эту небольшую, по восточным меркам, армию, Боэмунд, не теряя ни одного лишнего дня, повёл на юго-запад, к столице Эпира – Янине.
Здесь, в мае 1082 года, Алексей Комнин и попытался разгромить дерзкого, но сам был разбит.
Нормандцы Боэмунда, стойко выдержали обстрел лучников и пращников. Не помогли византийцам и колесницы, к бокам которых, были прикреплены по четыре бревна, чтобы расчленить плотный и сомкнутый строй рыцарской кавалерии.
Боэмунд разгадал замысел врага. Он разделил своё войско, обошёл колесницы, и обрушился на византийцев с флангов.
– Смелее воины, вперёд! Бейте ромеев! С нами Господь! – воодушевлял Боэмунд свои войска, отважно сражаясь в первых рядах.
Он видел императора, нерушимого стоявшего под градом стрел, пытался пробиться к нему, но бессмертные (бессмертные – элитное подразделение византийской армии), сомкнув щиты, выставив копья, плотными рядами окружили его.
– Комнин! Сразись со мной!
Но за шумом битвы император его не услышал, и тогда Боэмунд, сильно размахнувшись, метнул копьё.
Оно не долетело до императора шагов двадцать, воткнувшись в землю.
Алексей Комнин поднял голову, и увидел своего грозного врага. Желание сразиться с ним было велико, и он уже перехватил поудобнее копьё, поворотил коня, готовый ударить его шпорами и послать в бой, но взяла верх мысль, о том, что империя, Божье волей вверена ему, и что он, не имеет права рисковать своей жизнью, ввязываясь в битву с безумным нормандцем.
Император только отсалютовал Боэмунду копьём, и видя, что строй его войска прорван во многих местах, приказал отступать.
– Стой! Куда?! Сразись со мной! Трус!
Бессмертные падали под его ударами, поддавались и в страхе расступались, но слишком медленно. Император, в сопровождении катафрактов, удалялся всё дальше.
Отходя, Алексей Комнин, наткнулся на небольшой отряд, в полтора десятка нормандских рыцарей, и дав волю клокотавшему в груди гневу, душившей его ярости, что-то прокричав, погнал коня на врага.
Первый же рыцарь, вставший у него на пути, был пробит копьём насквозь. Второго, Алексей ударил щитом. Третьего, его хорошо обученный конь, поверг наземь копытами.
Сотня его катафрактов, стоптала остальных нормандцев.
Поражала способность и скорость, с какой Византийская империя, находила деньги на найм и набор новых войск. Тут сказывались веками налаженная система налогообложения и развитый чиновничьий аппарат.
Уже в августе 1082 года, собрав новую армию, Алексей Комнин задумал разбить нормандцев у Арты.
И на этот раз, не помогли византийцам, задуманные ими хитрости. Они рассыпали перед своим строем железные триболы (трибола – железный шарик с четырьмя острыми, конической формы шипами или просто четыре соединённых между собой шипа. Эти шипы были так расположены, что при любом положении триболы, три из них упирались в землю, а четвёртый торчал остриём вверх. Триболы широко применялись против конницы ещё в античную эпоху. На Руси назывались – чеснок), чтобы нормандская кавалерия наткнулась на них. Затем ударят копейщики, лучники будут обстреливать врага, а после, оба фланга, обрушаться на нормандцев с двух сторон.
Но Боэмунд, как-то, то ли от разведчиков, то ли от перебежчиков, узнал о замысле византийцев, и к удивлению их, не повёл, как это бывало не раз, свою рыцарскую конницу, сокрушительным напором вперёд, а приказал всем своим войскам стоять на месте, и ожидать подхода врага.
Сойдясь лицом к лицу, византийцы не выдержали нормадской ярости, и бежали.
И только тогда, Боэмунд повёл в бой своих рыцарей, сокрушая врага.
Наконец-то, ему удалось добраться до императора! От его удара, надвое раскололся, большой, окованный железом щит Алексея Комнина. Император зашатался в седле, и Боэмунд уже занёс руку для последнего, решающего удара, как между ними, отважно вклинились несколько катафрактов, оттеснив его от такой желанной цели.
– Н-е-е-т! – закричал Боэмунд. – Нет! Стой! Сразись со мной!
Но император, и остатки его армии, бежали.
Так, и в 1082 году, под ударами нормандцев, Византийская империя шаталась, кренилась, харкала кровью, но пока не падала.
Глава вторая
Перезимовав в Эпире, ранней весной 1083 года Боэмунд начал наступление. Но вместо того, чтобы развивая свой успех, идти прямо на Константинополь, он увяз, крепко увяз, на целых полгода, осаждая крепость Лариссу (Ларисса – ныне Лариса, город в Греции, пятый по величине город в стране) – столицу Фессалии.
Это позволило Алексею Комнину, собраться с силами и атаковать.
Для простого населения, были увеличены старые налоги и введены новые. Такого не бывало, но была обложена податями и знать. Их обязали внести в казну империи определенное количество золотой или серебряной монеты, если же её нет, то расплатиться утварью, которая тут же, на Монетном дворе, шла на переплавку. Подавая пример, семья императора сдала в казну все свои драгоценности, золотую и серебряную посуду. В церквях и соборах, не смотря на протесты церковников, грозящих Божьей карой и бунтом, обдирали оклады с икон. Отправились на переплавку и почти все украшения Константинополя, выполненные из драгоценных металлов.
Всё собранные деньги шли на наём новой армии.
А у Боэмунда поначалу всё шло хорошо.
Усилился поток перебежчиков к нему, византийских чиновников и знати, недовольных Алексеем Комниным. Города открывали ворота и встречали нормандцев колокольным звоном. Дошло до того, что византийские перебежчики, преподнесли Боэмунду пурпурные сандалии, символ императорской власти, и выказали желание признать его своим повелителем и императором.
Боэмунд, гордый, высокий, прямой, могучий, благосклонно позволил надеть сандалии на свои ноги.
Узнав об этом, Алексей Комнин сказал:
– Этот грубый, неотёсанный варвар Боэмунд, мой самый злейший враг!
Но потом дела пошли из рук вон плохо.
Разорённая войной и долгой осадой местность вокруг Лариссы, не могла прокормить тысячи воинов, лошадей и вьючных животных, и в лагере нормандцев начинался голод. Прекратился приток добровольцев из Италии. Поток денег из Пизы и Генуи иссяк. На покорённых, опустошённых, его и византийскими войсками землях, Боэмунд не смог наладить сбор налогов. Наёмники ворчали и бунтовали, требуя задерживаемую, вот уже четыре месяца, плату.
Тут ещё открылся заговор, во главе которого стояли знатные нормандские рыцари.
Глава заговора, Рауль Понтуас, успел сбежать к византийцам.
Рейнольда Муску, Боэмунд приказал схватить, связать, и в таком виде отправить на расправу к Гвискару.
А старого соратника Роберта, Вильгельма Фиц-Иво, Боэмунд вызвал на Божьий суд, так как часть войска поддерживала мятежником. И чтобы снять все недомолвки, Боэмунд сказал:
– Пусть Господь рассудит, кто из нас прав, а кто виновен.
Сотрясающим землю галопом, кони понеслись, рыцари, нацелив копья, были готовы к столкновению. Раздался гулкий удар, лязг железа о железо, и Вильгельм Фиц-Иво, вылетел из седла своего коня.
Боэмунд направил на него копьё.
– Господь даровал мне победу! Ты проиграл! Господь за нас – мы правы, враг не прав!
По приказу Боэмунда, Вильгельм Фиц-Иво был ослеплён.
А положение становилось катастрофическим! Крепость Ларисса, обороной которой командовал Лев Кефала, не сдавалась! В городе уже начался голод, он был на грани того, чтобы открыть нормандцам ворота, когда спеша на выручку ему, подошёл Алексей Комнин.
Глава третья
И снова император пошёл на хитрость.
Он обрядил брата своего Адриана в императорские доспехи, дал ему все свои отряды и императорские знамёна. Поставил он здесь и своих наиболее опытных военачальников – Никифора Мелессина и Василия Куртикия. А сам, с большей частью конницы, укрылся в глубокой лощине.
С восходом солнца, Боэмунд, с холма, оглядел неприятелское войско. Он видел императорские значки на копьях, императорские знамёна, усеянные серебряными гвоздями, коней, покрытых пурпуром, цветом императора.
– А-а-а! Комнин здесь! Снова пришёл! Ну берегись, трус, на этот раз, не уйдёшь! Бьёрн, я намерен разделить войско и атаковать двумя отрядами. Левую колонну поведёшь ты.
– Я должен быть рядом с тобой!
– Бриан! Ты может быть единственный из всех здесь собравшихся, которому я доверяю целиком и полностью, и потому, я и даю тебе, часть моего войска. Я назначаю тебя, своим коннентаблем! (Коннентабль – одна из высших придворных должностей в некоторых западных странах. В XI–XII вв., коннентабль часто – главнокомандующий войском и первое лицо в государстве после короля).
Бьёрн поклонился, скрывая недовольство. В случае опасности, кто защитит Боэмунда? Кто прикроет его?
Как ястреб на жаворонков, набросился Боэмунд на объятых страхом врагов и погнал их – пишет Вильгельм Апулийский.
Алексей Комнин, задумывал по-другому. Он предпологал, обстрелять нормандцев на подходе, и только уже сойдясь с врагом щит в щит и вступив в рукопашный бой, его войска должны были сделать вид, что отступают к селению Ликостомий. Тогда он, ударит по врагам с тыла, его основное войско развернётся, и они расплющат нормандцев!
– Мы уничтожим их полностю! Сотрём с лица земли! Уничтожим, даже память о них! – говорил император перед битвой.
Но его основное войско, только увидев летящих на них, с нацеленными копьями, нормандских рыцарей, не дожидаясь их приближения, кинулись не в притворное, а самое настоящее бегство!
Алексей Комнин, крепко намотав на руку поводья, красный от гнева и ярости, глядел, как гибнет под копытами нормандских коней, под их ударами, задние ряды его войска.
Всё произошло очень быстро, вот уже, преследуемые и преследователи скрылись за грядой холмов. Что делать? Догонять их? Попробовать остановить своё войско? Что же делать?!
Неподалёку был лагерь нормандцев, и Алексей Комнин, всё ещё колеблясь, повёл свой отряд туда.
С налёту они захватили лагерь, перебив многих его защитников. Остальные разбежались. И нежданно-негаданно, в руки Алексея попали все съестные запасы нормандского войска, и скудная казна Боэмунда.
А что делать дальше? Боэмунд вот-вот вернётся!
– Сжечь всё и отступать к Лариссе! – долетели до императора слова одного из его военачальников Георгия Пирра.
– Нет! Пирр, бери всю кавалерию сельджуков, печенегов, торков, всех конных лучников, и атакуй нормандцев! Не приближайся к ним! Отходи, уклоняйся от прямого боя! Издалека обстреливай их! Бей в коней! Тяжёлый рыцарь, потерявший коня, уже не воин! (Знатные западные воины (milites – по терминологии западных хронистов), воевавшие на коне, в XI и особенно в XII в. имели весьма тяжелое вооружение. Железная кольчуга спускалась до колен, ее рукава доходили до кистей рук. Массивный шлем защищал голову, специальная кольчужная юбка закрывала ноги. Большой щит, копьё, длинные шпоры, мешали передвижению. Естественно, что рыцарь в таком вооружении, оставшись без коня, становился беспомощным). Давай, вперёд, бей их!
Пирр нагнал и атаковал колонну Бриана.
Под ужасным обстрелом, нормандские рыцари смешались, утратив свой пыл. Они пытались атаковать конных лучников, но те уходили, не принимая боя и не прекращая обстрел. Рыцари смешались и закружились на месте, миг за мигом теряя всё больше коней и боевых товарищей.
Бьёрн кинулся к своим пехотинцам, спеша построить их, но было поздно! Около двух тысяч византийских катафрактов, под командованием самого императора, раскололи, смяли и уничтожили их.
Анна Комнин пишет: «От этого громадного круговорота поднялся до неба большой и плотный столб пыли, который можно сравнить лишь с павшей некогда на Египет кромешной тьмой. Густая пыль застилала глаза и не давала узнать, откуда летят стрелы и кто их посылает».
Бьёрн с остатками пехоты, отбиваясь от наседавших катафрактов, отступил к своим рыцарям.
– Эй вы, трое! Я смотрю, вы ещё сохранили коней?! Молодцы! Лететите к Боэмунду, и передайте ему, что мы… разбиты. Пусть поспешит на выручку. Скажите ему, что здесь император.
Сплотив своих воинов, выставив вперёд рыцарей с большими щитами, под непрекращающимся плотным обстрелом и беспрестанными атаками катафрактов, Бьёрн стал отводить остатки своего войска к холму на берегу реки Саламврии (р. Саламврия, в др. Пеней, на этой реке стоит г. Ларисса).
Глава четвёртая
Разгромив и прогнав, как он думал, войско императора, Боэмунд, с большим удовольствием ел виноград, в изобилии росший на берегу Саламврии.
Побледнев, он с гневом бросил гроздь винограда в реку, когда к нему примчались гонцы Бриана, и рассказали, что император перехитрил его.
Хорошо сказала об этом моменте Анна Комнин: «Когда Боэмунд выслушал сообщение послов Бриана, он, как и следовало ожидать огорчился, но не пал духом (таким был этот муж)».
– Рожер! – Боэмунд грозно глянул на своего единоутробного брата, сына Альберады Буональберго и Ричарда ди Мотоллы. – Бери своих рыцарей, и вон, видишь, вот тот холм, скачи туда! Займи его и удерживай! К нему отходит Бриан, и ты, удерживай его, пока я не подойду!
Византийские катафракты, заметили нормандских рыцарей, чей стяг, гордо развевался на холме.
– Атакуем их!
– Убьём!
– Смерть им! Смерть!
Алексей Комнин попытался удержать своих катафрактов, но те, представители родовитой Константинопольской знати, не послушав его, кинулись в атаку на холм.
Сотня воинов молодого Рожера, из них всего с деяток рыцарей, стояли твёрдо, убив более 500 врагов.
Император видел разгром своих катафрактов.
– Мигидин! Возьми всю конницу Георгия Пирра, и займи вон ту лощину, по берегу реки, задержи варвара Боэмунда!
А сам Алексей Комнин, принялся наводить порядок, среди остатков катафрактов.
Бьёрн Бриан, войско которого теперь никто не атаковал, поднялся на холм и укрепил отряд Рожера.
Боэмунд атаковал Мигидина и разбил его, а Роберт Готский, смял и погнал конницу Георгия Пирра.
Наступил вечер и битва затихла.
Ночью Боэмунд переправил всё своё войско через Саламврию, и занял поросшую лесом долину между двумя холмами, напротив Лариссы, готовясь к новой битве.
А к Алексею Комнину, подошла часть его основной армии, под командованием протостратора (протостратор – в XI–XII вв. одна из высших военных и придворных должностей в Византийской империи) Михаила Дуки (Михаил Дука – сын Андроника Дуки, брат жены Алексея Комнина Ирины Дуки).
– Ты не должен входить в это ущелье, занятое варварами. Запри их там, огороди отрядами, а сам, атакуй лучниками. Конными и пешими. Понял?
Михаил Дука кивнул головой, и повёл своё войско вперёд.
Боэмунд, видя подход врага, отвёл своих воинов глубже в лощину. И когда византийцы, втянулись в неё, атаковал!
Нормандцы преследовали, гнали, кололи и рубили византийцев вплоть до берега Саламврии. И тут… Один из печенегов, по имени Уза, подскочив, ударил копьём знаменосца Боэмунда. Выхватив из рук убитого знамя, Уза склонил его вниз.
Нормандцы, увидя что знамя упало, пришли в замешательство и остановились. А затем, в панике, принялись отступать.
Напрасно Боэмунд, и его военачальники, пытались удержать бегущих. Они остановились, только у селения Ликостомия.
Здесь они простояли ещё три дня, но съестных припасов не было, а воины, не хотели вновь идти в кровопролитную битву.
– Что там в Лариссе, что говорят лазутчики? Что горожане, уже давно съели всех лошадей, мулов и собак, а сейчас, поедают крыс и мышей! Что нам, Боэмунд, тоже предлагает, есть крыс и мышей? Мы не хотим!
– А те припасы, которые привёз император, они давно уже сожрали!
– Всё! Хватит! Не хотим!
– Где там та принцесса, которую мы шли освобождать из заточения? – раздался голос одного молодого и робкого рыцаря из Прованса.
И Боэмунд отдал приказ, отступать на север, к Кастории.
Глава пятая
С отходом армии Боэмунда от Лариссы, Алексей Комнин развил бурную деятельность. Он разослал своих лазутчиков, с посланиями, предлагая большое вознаграждением всем, кто перейдёт к нему.
Византийцы, которые с радостью бежали к Боэмунду, теперь первыми, с повинной головой, явились к императору, прося прощения. И Алексей Комнин, не желая отвращать остальных, милостиво принимал ренегатов, щедро одаривая.
За ними, потянулись на службу империи, и многочисленные отряды наёмников.
Да что там наёмники, или рыцари из Прованса, Бургундии, Германии, Венгрии, когда даже многие нормандские графы, прельщённые милостями, наградами и щедрыми обещаниями, стали переходить на службу к Алексею Комнину!
Вокруг Боэмунда, остались и сплотились, лишь наиболее верные и преданные.
Видя, как мало их осталось, Боэмунд всё же разделил своё войско.
– Граф Джовинаццо! – Амико Трани слегка поклонился, – Займёшь со своими отрядами, горные проходы, ведущие из Фессалии в Эпир. Мой коннентабль Бьёрн де Бриан, на тебе, оборона Кастории! Я же, отправлюсь в Валону, и клянусь, что привезу съестные припасы, новых воинов и деньги!
Но в Валоне Боэмунда ожидал новый удар!
Едва он слез с седла и ступил на землю, как к нему подскочил его одиннадцатилетний пемянник Танкред (Танкред – сын Эммы (дочь Роберта Гвискара и Альберады Буональберго) и Одо Доброго).
– Боэмунд, Боэмунд, ты слышал, венецианцы захватили Диррахий!
Да, осенью 1083 года, венецианский флот дожа Доменика Сельво, подошёл к Диррахию. Этот, некогда многолюдный, шумный, торговый город, после дологой осады и кровопролитного штурма, обезлюдел. Оставшиеся жители, в большинстве своём, покинули его, и разбрелись по окрестностям в поисках пропитания.
Венецианцы без большого труда овладели стенами городами, но наткнулись на стойкое сопротивление Фортимунда из Розаны и его воинов, засевших в цитадели.
В порту Валоны, в ожидании кораблей отплывающих в Италию, скопилось много раненных, покалеченных воинов.
– Господин граф! Явите милость! Помогите искалеченному рыцарю, потерявшему руку в бою под Касторией!
– Совсем оскудели, а перевозчики, ломят такую цену, что… Помогите, господин граф!
– А я сына потерял, под Диррахием! Сам весь изрублен, покалечен! Вон, стрела печенежская, засела межь рёбер, никак не вытащить!
Бродили здесь и разрозненные отряды наёмников. Толпы бродяг и нищих. Бедные рыцари, готовые продать свои мечи и копья, свои жизни, просто за кусок хлеба.
Боэмунд поднял своего гарцующего коня на задние ноги и закричал:
– У меня нет времени на уговоры и наставления! Я тороплюсь! Каждый из вас, кто последует за мной, получит по два золотых византийских безанта, и за каждую рану, я доплачу по серебряной монете! Становись, кто идёт за мной!
Когда число воинов уже значительно выросло, Боэмунд склонился с седла к своему племяннику.
– Танкред, где хочешь, хоть из-под земли или со дна морского, найди деньги им на оплату! Слышишь? Найди! – прошептал Боэмунд.
Венецианцы не приняли боя, и отступили перед разношёрстным войском Боэмунда, оставив Диррахий. Они, на своих кораблях, отошли в устье одной из рек. Построив над кораблями крыши, возведя на берегу укреплённый лагерь, венецианцы остались зимовать.
Боэмунд, с уступа высокой скалы, долго разглядывал корабли венецианцев.
– У меня нет лодок, что бы сейчас напасть на них. Подождём, когда встанет лёд, тогда и атакуем!
По возвращении в Валону, к нему прихрамывая, подошёл Бьёрн Бриан.
– Кастория пала, Боэмунд.
– Как?! Что?!
– Поверь, мы храбро бились… Византийцы обстреливали нас из камнёмётных орудий, атаковали при помощи больших, окованных железом башен… Они били и лезли день и ночь, не давая нам передыху… Мы отбивались, мы сражались, и много славных воинов, погибло достойной смертью в тех битвах… Стар я уже, что бы искать оправдания, но мы бы, ещё держались, если бы не измена. Греки, с лодок, высадили к нам в тыл, большой отряд Георгия Палеолога. И когда они, уже готовы были атаковать нам с двух сторон, многие из наших смалодушничали… Мы стояли на одном из холмов плотным строем, когда один из них, сказал мне: «Ты видишь, несчастия следуют одно за другим, и каждому из нас, отныне, следует заботиться о своём спасении: одним перейти к императору, другим вернуться на родину».
– И ты не убил труса, изменника и подлеца на месте?
– Нет. Большая часть войска, поддержала мятежников, и они перешли на службу к Византии. Я привёл к тебе, всего около сотни воинов.
Примчался и граф Джовинаццо, сбитый с горных перевалов.
– Боэмунд! Император ушёл в Салоники, но сюда идут войска Никифора Мелессина, Георгия Палеолога, и брата императора – Адриана!
– Идут значит… Как бы то ни было, но мы будем сражаться! Будем сражаться во славу Господню! Я, буду сражаться с ними даже один, если вы все, покинете меня! За нас Господь – мы правы, враг не прав!
Глава шестая
В сентябре 1084 года, когда флот герцога Апулии подошёл к Греции, Боэмунд, тяжело больной, едва держащийся на ногах, ещё удерживал узкую полоску побережья и несколько островов.
Прибытие Гвискара, с женой и сыновьями – Рожером, Робертом и Вильгельмом, во главе огромной армии, доставившего припасы, воодушевило жалкие остатки прежнего войска.
Роберта ничуть не пугало то, что ему практически предстоит начинать всё заново. Несмотря на свои 68 лет, он, с присущим ему пылом и задором, энергично взялся за дело. Передадим слово Анне Комнин: «Даже в этих тяжёлых обстоятельствах у Роберта не возникло никаких малодушных или недостойных мыслей. Напротив, он ещё сильнее возгорелся жаждой битв, и его охватили ещё большие заботы и волнения. Ведь этот муж, был полным хозяином своих намерений и планов и ни в коем случае добровольно не отступал от раз принятого решения. Коротко говоря, это был человек бесстрашный, считавший, что не существует ничего такого, чего он не смог бы добиться».
– Боэмунд! Нет твоей вины в поражении! Ты всё делал правильно, ты молодец! Но я вижу, что ты устал, болен, и тебе надо отдохнуть. Я разрешаю тебе, уехать в Италию. Поселись в Таранто, отдохни, наберись сил.
Это была почётная отставка, и двадцатидевятилетний Боэмунд, сцепя зубы, сжав сердце в кулак, чтобы не прорвались наружу клокотавшие в груди гнев, обида и боль, молча поклонился, приняв её.
Часть собранных средств, Алексей Комнин направил на приведение в должный порядок флота, и весной 1084 года византийские и венецианские корабли подошли к Корфу. Они захватили весь остров, только в ряде замков и крепостей, ещё оборонялись мужественные гарнизоны нормандцев.
И теперь Роберт говорил:
– Без овладения морем, не будет победы! Греки и венецианцы уже припятствуют нашим перевозкам и нам просто повезло, что они не напали на нас при переходе сюда. Значит, тогда мы пойдём, и разгромим их!
Сухопутную армию он доверил своему сыну Рожеру Борсе, который возглавив её, вновь занял Валону и Бутротум, и начал продвижение вглубь Греции.
Сам же повёл свой флот к Корфу.
Значительным и мощным выглядел объединённый византийско-венецианский флот, собравшийся в Кассопской гавани (Кассопская гавнь – на северном побережье о-ва Корфу). Многочисленные диеры и триеры, с башнями на носу и корме, десятки кораблей пиратов, нанятых императором на службу, метательные машины, греческий огонь, уйма солдат на их палубах, очень устрашали.
Но не таким был Роберт, чтобы отступать!
Он с ходу повёл свои корабли в атаку!
Их стремительное приближение, не дало византийско-венецианским кораблям изготовиться к бою и использовать своё преимущество. Корабли сошлись бортами, и завязался страшный, жестокий рукопашный бой, столь любимый нормандцами и выгодный им.
Только к вечеру короткого осеннего дня, византийцы и венецианцы сумели использовать своё численное превосходство, и Роберт, видя, что победы не достичь, приказал своим кораблям отходить.
Три дня противоборствующие флоты простояли напротив друг друга, залечивая раны и хороня мертвецов.
На четвёртый день, византийско-венецианский флот пошёл в атаку.
Глава седьмая
– Во, псы, как ровно идут. Словно волка окружают.
Опираясь на копьё, Роберт стоял на носу своего корабля, глядя как противник, вытягивается в дугу, стремясь обхватить его фланги.
– Воины, будем храбрыми! И если Богу угодно, если настал наш последний день жизни, то мы проведём его достойно! Мы встретим врага с честью, а смерть, с радостью! Вперёд, с нами Господь!
Целый день, в грохоте, шуме, в пламени горящих кораблей, в стонах и криках раненных, умирающих и тонущих, шла ужасная битва на море. Никто не хотел уступать, и она перешла, в жестокое, зверское, ожесточённое сражение. Воины, резали, кололи, рубили, душили противника, рвали его зубами, и даже падая в воду, продолжали сражаться.
Был захвачен корабль венецианского дожа Доменико Сельво. Сам дож, вовремя успел перебраться на другое судно. С пробоиной в борту, тонул корабль командующего византийским флотом Маврикия. Обьятый пламенем с кормы, горел корабль Роберта Гвискара.
– Стойте твёрдо, воины! Сражайтесь достойно! Умирайте с честью! С нами Бог! – страшный, высокий, могучий Роберт, с чёрным от дымной копоти лицом, забрызганный кровью врагов, воодушевлял своих воинов.
Рядом с ним, грозно размахивая окровавленным мечом, подбадривая робеющих, была и его жена Сишельгаита.
Но к полудню, всё больше его кораблей тонуло, горело, или было захвачено врагами. Его почти окружили, и тогда Роберт, решил идти на прорыв.
Собрав вокруг себя с десяток кораблей, он своим громовым голосом, перекрикивая шум битвы, кричал:
– На пробой, воины! На пробой! Ещё не всё потеряно! Мы ещё дадим просраться этим козлам! Вперёд, за мной!
Новое поражение, ещё страшнее предыдущего!
Византийцы и венецианцы уже праздновали победу, отправив с вестью о разгроме нормандцев быстроходные корабли в Константинополь и Венецию, когда увидали, что Роберт Гвискар, снова ведёт свои корабли в бой!
На протяжении его долгой жизни, люди часто недооценивали Роберта. И каждый раз, его враги, после встречи с ним, если им вообще везло остаться в живых, раскаивались в своих ошибках.
После предыдущей битвы, мало нормандских кораблей вообще могло держаться на плаву, воины и гребцы смертельно устали, на палубах грудами валялись тела погибших, жутко стонали раненные и умирающие, но они шли в атаку!
И они застали расслабившегося врага врасплох!
Жуткий грохот, шум, крики, и обезумевшие нормандцы, размахивая мечами, копьями и топорами, подбадриваемые шедшим первым Робертом, беря с него пример, стараясь не отстать он него, полезли на палубы вражеских кораблей.
Дож Доменико Сельво, первым понял, что всё кончено. Из девяти его больших галер, две были захвачены норманнами, а остальные семь, уже покоились на морском дне.
– Все на вёсла! Все на вёсла! Уходим!
Разгром был полным! Одни только венецианцы потеряли 13 тысяч человек убитыми, и более двух тыяч пленными. (Анна Комнин, стыдливо умалчивает о потерях византийского флота. Вильгельм Апулийский пишет, что нормандцы захватили у греков семь кораблей, и взяли около 500 пленных). Это поражение, стоило Доменико Сельво его должности, и прибыв в Венецию, он был смещён с поста дожа.
В духе своего времени, Роберт приказал казнить и изуродовать всех пленников. Кого ослепили, выколов глаза, кому отрезали нос, уши, кого кастрировали, кому отрубили руки или ноги, а кому и руки и ноги.
Только знатных византийцев и венецианцев не трогал он:
– Если ваши близкие, пожелают выкупить вас из плена, то передайте им, пусть приходят без страха и опаски. И передайте в Венецию, что я желаю только мира. Забудем, что было, и заключим договор о мире и торговле, на веки вечные!
Но послы нового дожа Венеции Витале Фальеро, ответили Гвискару отказом:
– Знай, герцог Роберт, что если бы мы даже видели, как смерть постигает наших жён и детей, то и тогда бы мы не отказались от договора с императором Алексеем, не перестали бы помогать ему и ревностно за него сражаться!
Глава восьмая
Наступила зима, и Роберт отвёл свои корабли в устье реки Гликис (р. Гликис, в эпирской обл. Феспротии, в др. назыв. Ахерон, «река скорби», река, ведущая в царство мёртвых), а сам, с рыцарской кавалерией, расположился в городе Воница, на месте древнего Анакториона.
Но эта зима выдалась необычайно суровой, и от холода и голода, армия Роберта потеряла больше чем в ином сражении. А весной, появился новый враг – жестокий, безжалостный и беспощадный, не щадивший никого – ни рыцаря, ни барона, ни графа, не разбирающий кто перед ним, простолюдин или благородный – в войске и окрестных землях разразилась страшная эпидемия. (Предположительно брюшной тиф). Вильгельм Апулийский, пишет о 5-10 тысячах умерших зимой и погибших от болезни.
Тем же, кто пережил холодную зиму, кто выжил после ужасной болезни, требовалось много дней, чтобы встать на ноги и набраться сил.
Несмотря на все удары судьбы, Роберт не терял бодрости и уверенности.
– Пока, чёртовы венецианцы, выбиты из войны. Им надо не меньше года, чтобы построить новые корабли и обучить команды. Рожер, сын мой, бери корабли, сади на них своих воинов и рыцарей, и иди к Кефалонии. Там укрепился этот ублюдочный евнух Маврикий, командующий византийским флотом, с остатком своих кораблей. Потопи их все, будь они прокляты! А мне, принеси голову этого Маврикия! Я пошлю её в дар Комнину!
Сам Роберт, собирался привести в порядок остальные свои корабли, подготовить к боям и походам сухопутную армию, а затем соедениться с войском своего сына у Кефалонии. После, он планировал подчинить и другие Ионические острова – Итаку и Лефкас.
Грек Никодим, мечтательно вздохнул и зацокал языком.
– Итака! Родина и царство, прославленного в веках, героя Одиссея! Завидую тем, кто увидит это знаменитое место!
Только вести пришедшие из Италии, вынудили Роберта задержаться в Вонице. 25 мая 1085 года умер папа римский Григорий VII.
Он жил в Салерно, в роскошном дворце, подобающем его сану и достоинству, любезно предоставленному ему Робертом. Он пытался руководить, лез в политику, точил зубы на вероломный Рим, проклинал короля Генриха IV и антипапу Климента III, но никто уже не принимал его в расчёт.
А Роберту было выгодно, иметь хоть такого, но всё-же папу римского под рукой, который находиться под твоей защитой. Или стражей. Как кому угодно.
Он умирал долго и мучительно. За три дня до смерти, папа простил всех своих врагов, снял все отлучения, за исключением двух – с короля Германии Генриха IV и с епископа Гиберта из Пармы. (Антипапа Климент III).
– Я любил справедливость и ненавидел неравенство, и посему, умираю в изгнании, – это были последние слова Григория VII.
«Лицемер» – ответил на это кардинал Пьетро Орсини, чудом удержавшийся при папе, сохранив свой пост и влияние.
Ещё два кардинала – Бернар де Мийо и его младший брат Ришар де Мийо, приблизились к постели умирающего папы, и склонились над ним.
– Ваше Святейшество, Вам, как преемнику апостола Петра, дана власть до пределов земли. Где бы Вы ни были, Вы у себя дома.
Но Григорий VII, уже не слышал этих ободряющих слов. Он, умер.
Теперь, предстояли выборы нового папы. Григорий VII, во время своего понтификата, нёс много тревог и волнений. Не утихли они и после его смерти. В Риме прочно засел Климент III, ставленник Генриха IV. Поддержать его, тем самым, заручиться дружбой императора? Но это усилит влияние Германии на Южную Италию. Или, может поставить своего кандидата? Например, архиепископа Салерно Альфано? Весьма подходящая кандидатура. А гонцы принесли весть, что князь Капуи Жордан I, пророчит в папы своего давнего друга и советника, аббата монастыря Монте-Кассино Дезидерия. Предстояла борьба, за выборы нового папы, и было от чего призадуматься.
Сам город, бунтовал. И мало было желающих, идти в эту клоаку, гордо именуемую папским Римом.
Так и не найдя решения в создавшейся ситуации, положившись на волю Господа Бога, в начале июля 1085 года, Роберт Гвискар двинул свой флот к Кефалонии.
– Разгромим Византию, упрочним свои позиции, а там, уже, и подумаем, о новом папе римском.
Глава девятая
Эпидемия не щадила никого. Даже самых сильных. Примерно 10 июля, ужасная болезнь поразила и Роберта.
Неожиданно, вдруг, он свалился в горяченной лихорадке. Его личный врач, знаменитый лекарь Салернской школы Константин Африканский, не отходил он него, потчуя Роберта своими отварами и снадобьями. Шесть дней, могучий организм 69-летнего Роберта, ранее никогда не подверженный никакой хвори, никогда не болевший, сопротивлялся проникшей вовнутрь заразе.
Он лежал у мачты, на постели из шкур, и то трясясь в ознобе, то пылая от жара, в бреду или в светлой памяти, ослабевшим своим голосом, твердил одно:
– Вперёд не останавливаться! Вперёд! Только, вперёд!
И корабли, подчинённые его воле, шли и шли к Кефалонии.
Но ничего не помогало, Роберт слабел с каждым днём, и 17 июля 1085 года, он велел остановить корабли у мыса Афтер. (Северная оконечность о-ва Кефалония. И поныне, бухта, где умер Роберт, носит имя Фискардо. В память о нём).
– Всё кончено… Это предел… – прошептал он, чувствуя приближение смерти.
Маркус Бриан, упав на колени, плача, шептал молитвы, исповедуя Роберта, отпуская ему все грехи, вольные и невольные. А свита и друзья герцога, стоя вокруг него, держали зажжённые свечи, прикрывая огоньки ладонями от сильного ветра. И эти мужественные, суровые воины, не стыдились своих слёз, катящихся по их изборождённых морщинами и шрамами лицам.
– Господи Исусе Христе, сыне Божий. Прости раба твоего Роберта, за грехи его, упомянутые и позабытые, вольные и невольные. Не попусти в наказание мучениями и не терзай душу его новыми испытаниями. Да будет воля твоя и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
Роберта трясла лихорадка, он то и дело терял сознание, и Маркусу пришлось силой разжать его челюсти, чтобы положить в рот ему освящённую облатку и влить немного вина.
Он хрипел и задыхался, метался в бреду. Маркус Бриан, склонившись к нему, поддерживая его голову, и принял последний вздох могущественного герцога Апулии, Калабрии и Сицилии Роберта Гвискара.
Сишельгаита, находившаяся с войском своего сына Рожера, едва узнав о случившимся, кинулась к мысу Афтер, но застала своего супруга уже мёртвым.
– О, ужас! Что же такого, несчастная женщина, сделала я, что ты покидаешь меня, в столь бедственном положении?! Греки, узнавши о смерти твоей, разве промедлят напасть на меня и нашего сына, и на людей, для которых ты был надеждой и славой и силой в едином лице?! Ты был защитой им, самим своим пребыванием с ними, даже когда безнадёжны уж были дела! Когда ты был с нами, никто из нас не боялся ни вражьих угроз, ни самой битвы. Твоё руководство хранило нас, и сражаться дерзали мы, даже с войском, немало нас превосходящим. При виде тебя, любой смертный, каждый твой враг, терял своё мужество. Ныне же, жена твоя с сыном твоим, остались в добычу волкам, спасения им без тебя, не найти никогда. Народ, потеряв твоё мужество, своё вместе с ним потеряет. Кто одолеет теперь, трусость этой толпы? Кто поведёт их за собою? О, нечестивая смерть, зачем ты забрала человека, чья смерть, может многих смертей стать причиной?! – кричала и рыдала Сишельгаита, упав на грудь уже окоченевшего Роберта.
Когда прошла первая боль и утихли стенания, Сишельгаита велела положить Роберта в гроб, засыпанный дорогой и драгоценной солью.
– Собор святого Матфея в Салерно, хорош. Роберт сам распоряжался его постройкой, а ныне покойный папа римский Григорий VII, освятил его. Но Роберт, всегда хотел лежать рядом с братьями своими, в соборе Святой Троицы, что в Венозе. И мы, отвезём его туда.
Забрав всю армию и флот, оставив на произвол судьбы гарнизоны в Диррахии и в других, более мелких городах, Рожер Борса и Сишельгаита, отправились якобы хоронить своего отца и мужа, а на самом деле, чтобы успеть захватить власть в Южной Италии.
От здания аббатства Святой Троицы что в Венозе, ныне осталась только стена и часть печальных, разрушенных колоннад. Церковь, которую Дрого Отвиль, в бытность свою графом Венозы, превратил из скромной лангобардской базилики в роскошный собор, достойный, чтобы стать усыпальницей Отвилей, всё ещё стоит. Сохранились стены и другой церкви, строительство которой начал Дрого, а продолжил Хэмфри и Роберт. Но обе эти церкви, были подвергнуты модернизации и реконструкции, и от их первоначального вида, ничего не осталось. Более менее сохранились могилы Альберады Буональберго и Сишельгаиты. А вот надгробия с могил братьев Отвилей, исчезли. В XVI веке, четырёх братьев Отвилей – Вильгельма, Дрого, Хэмфри и Роберта, перезахоронили в одной могиле, под одной плитой, которую можно видеть и сегодня. Но на ней нет надписи. И в памяти нашей, остаётся только строка Вильгельма Апулийского:
– Город Веноза озарён славой этих могил.
Эпилог
Нам, живущим спустя тысячу лет, очень сложно представить мировоззрение и образ мышления людей XI века. Их условия жизни и быта, социальную иерархию, обычаи, традиции, обряды, верования. Их жизненные принципы и нормы поведения. Правила и мораль, которыми они руководствовались.
Что послужило причиной, побудительным мотивом того, что нормандцы, оставляя свои земли и семьи, потоком, за жизнь одного поколения, хлынули в Южную Италию? Что подвигло их, именно там, основать своё государство?
Почему эта маленькая группа людей, за 50 лет, смогла значительно расширить свои владения, покорить Англию, Апулию, Калабрию и Сицилию, на равных бороться с обеими империями, бросать вызов самому папе римскому? Был ли этот всплеск могущества обусловлен качествами самих норманнов, или тем, что практически одновременно, в одной провинции, на одной земле, появились такие люди как – Вильгельм Завоеватель, Райнульф и Ричард Дренго, Вильгельм, Дрого, Хэмфри, Роберт и Рожер Отвили, Боэмунд?
Почему никто не мог противостоять им, дать отпор, оказать сопротивление?
Уже спустя сто лет после смерти Гвискара, в конце XII века, Отвили, проиграли борьбу за Южную Италию и Сицилию германским Гогенштауфенам, и сошли с политической и мировой арены, растворившись во тьме веков. Но как бы то ни было, династии сменяли династии, менялись правители, менялись державы, владеющие этими землями, но государство, основанное здесь первыми нормандцами – Райнульфом и Ричардом Дренго, братьями Отвилями – Вильгельмом, Дрого, Хэмфри, Робертом и Рожером, так или иначе, но просуществовало вплоть до второй половины XIX века, пока не было ликвидировано, в процессе объединения Италии.
Со смертью Роберта Гвискара, ещё не наступил предел нормандской экспансии в Средиземноморье.
Его брат, Великий граф Рожер, ещё подчинит себе всю Сицилию, захватит Мальту, и распространит власть норманнов, вплоть до побережья Северной Африки.
А сыну Гвискара, Боэмунду, предстоит стать одини из предводителей Первого крестового похода, во всём мире прославить своё имя, и стать князем Антиохии.
Но об этом, уже в следующей книге.
