Четвёртого ноября 1919 года, в восемь тридцать утра, в арке четырёхэтажного дома № 3/142 на Малой площади (Malé náměstí) с вывеской «Detektivní kancelář «1777»[2], появился человек с бритым лицом, в шляпе и тёмном пальто. Выкидывая вперёд трость, он дошёл до ближайшего киоска и купил несколько газет.

Не обращая внимания на прохожих, на осеннее солнце, играющее слабыми лучами в витринах пражских магазинов, господин с уже заметно тронутыми сединой висками вынул из кармана коробочку монпансье, положил под язык леденец, уселся на лавочку и развернул в газету. Утреннюю прессу он читал ежедневно.

Уже перешагнувший почти два года назад пятидесятилетний рубеж, бывший чиновник по особым поручениям Министерства иностранных дел, присяжный поверенный Ставропольского Окружного суда, коллежский, а потом и статский советник, начальник Бюро контрразведки МИДа России Клим Пантелеевич Ардашев покинул Россию ещё в прошлом году. Ему предстояло выполнить задание начальника штаба Добровольческой армии — восстановить агентурную сеть, созданную им как раз перед большевистским переворотом 25 октября (7 ноября) 1917 года. Прибыв из Новороссийска в Константинополь вместе с супругой, Климу Пантелеевичу пришлось обосноваться в Праге, ставшей столицей Чехословацкой республики и провозгласившей независимость совсем недавно, — 14-го октября 1918 года.

Если бы летавшие над Малой площадью голуби, были бы обучены грамоте, то они бы увидели, что сей господин интересуется новостями из России — далёкой и малопонятной для многих страны, горящей в пламени гражданской войны. Вести оттуда, и впрямь, вызывали беспокойство.

Ещё с конца апреля Восточный фронт стал проседать, и 1 ноября большевики заняли Омск.

На севере английский экспедиционный корпус под командованием Аронсайда эвакуировался в конце сентября, оставив генерала Миллера сражаться с красными один на один. Но, несмотря на это, ему удалось перейти в наступление на Вологду, достичь успехов в долине Онеги и закрепиться на линии Северной железной дороги, в районе станции Плесецкой.

Северо-западная армия генерала Юденича, после недавнего наступления, выдохлась и к первому ноября откатилась до реки Наровы (Нарвы).

На южном фронте Добровольческая армия оставила Орёл и Ливны. В результате упорных боёв, неся большие потери, войска отступили на линию Конотоп — Глухов — Дмитриев — Косторная.

На Донском фронте части Добровольческой армии отошли за Дон и Хопёр, удерживаясь на линии Лиски — Урюпино.

К концу октября на западном направлении войска генерала Драгомирова оставили Чернигов.

Да и в тылу у Белой Армии обстановка складывалась не лучшим образом. Многотысячная повстанческая армия Махно, пройдя на конных повозках за одиннадцать дней шестьсот верст, овладела территорией между Нижним Днепром и Азовским морем. Мелитополь, Бердянск и Мариуполь были заняты повстанцами.

Далее в новостях рассказывалось о частном визите недавнего премьер-министра Чехословацкой республики Карела Крамаржа в Россию. Уйдя в отставку, председатель правительства и глава национал-демократической партии Чехословакии решил предпринять частный визит в ставку генерала Деникина. «Вместе с русским послом во Франции Маклаковым и в составе французской военной миссии генерала Манжена, через Париж, Марсель и Тулон, ему удалось добраться до Константинополя на борту крейсера «Прованс». И уже оттуда, на военном корабле «Вольтер» — до Керчи. Затем, — как сообщала газета, — пересев на маломерное судно “Ла-Скарн”, бывший чехословацкий премьер прибыл в Таганрог, где и встретился с Главнокомандующим. После чего Крамарж посетил Новочеркасск, Екатеринодар и Крым. На всех приёмах и собраниях он выступал от имени всего чехословацкого народа с яркими антибольшевистскими речами. По возвращении на родину Карел Крамарж пообещал оказать финансовую помощь всем силам, ведущим борьбу с коммунистическим террором».

«Вот и прекрасно. Всё идёт по плану», — подумал Клим Пантелеевич и отложил газету. По его лицу пробежала едва заметная улыбка. На редкость тёплое солнце, и доносящийся откуда-то женский смех, и мерный стук экипажей, спешащих по старым пражским улицам, — всё настраивало на спокойное и благодушное восприятие окружающего мира.

Конечно же, Прагу Ардашев выбрал не случайно. Город, находящийся в центре Европы, позволял с лёгкостью организовывать встречи с агентурой.

Второй причиной было и то, что в Хебе, находящимся в трёх часах езды на поезде от Праги, открыли школу военных авиаторов, сформированную из пленных русских офицеров, оказавшихся на территории бывшей Австро-Венгрии. Отучившись, вчерашние курсанты должны будут отправиться в Россию сражаться с большевиками, и Клим Пантелеевич негласно обеспечивал безопасность лётной школы через штабс-капитана военной разведки Ветлугина. По вторникам он встречался с ним в вокзальном кафе.

Третьим немаловажным обстоятельством выбора Праги являлось личное знакомство Ардашева с упомянутым в газетах недавним премьер-министром республики Карелом Крамаржем (несмотря на отставку, он пользовался авторитетом как среди населения, так и правящей элиты). Именно его личное участие помогло Климу Пантелеевичу не только получить вид на жительство в Чехословакии, но и открыть сыскное агентство. Правда, для этого пришлось принять на работу помощника. Им стал только что вышедший в отставку тридцатипятилетний агент пражской полиции Вацлав Войта. Собственно, Войта и подавал прошение на открытие агентства, а бывший присяжный поверенный Ставропольского Окружного суда числился его подчинённым, хотя, на самом деле, всё было наоборот.

Новый соратник Ардашева не только души не чаял в своём начальнике, называя его «патроном» и «шефом», но и обладал целым рядом несомненных достоинств: был внимателен к деталям, прекрасно вёл слежку и умел артистично перевоплощаться. Жаль только, что Войта, как и многие полицейские, с трудом анализировал собранные доказательства, да и отбрасывать второстепенные, малозначимые версии не торопился. Именно из-за этого он зачастую и не мог предвидеть возможные шаги преступника, прекрасно идя по следу, но, то и дело, запаздывая. Устав от многочисленных выговоров и нареканий от начальства он решил покинуть сыскное отделение. Надо же было так случиться, что в день, когда Войта подал рапорт об отставке, в участок заглянул Ардашев. Климу Пантелеевичу отчего-то понравился этот вполне безобидный на вид чех, и он пригласил его на разговор. На счастье, оказалось, что рожденный от брака русской дворянки и чешского коммерсанта местный сыщик владел языком Пушкина, как родным. К тому же он был прост в общении, чем сразу же расположил к себе супругу Ардашева — Веронику Альбертовну. Внешности же господин Войта был самой обыкновенной: среднего роста, слегка полноватый, но подвижный, с заметной лысиной и густыми усами. В его глазах, часто бегающих, читалось простодушие и открытость. И потому окружающим он виделся этаким «рубахой-парнем». Войта умело использовал обманчивое впечатление и, в случае надобности, вызывал людей на откровенность. Некоторых, поверивших его чистому и открытому взгляду, она приводила к длинным срокам в Пльзенской тюрьме — самой суровой в Чехословакии.

Вторым новым и близким для четы Ардашевых человеком стала Мария Сергеевна Калашникова — горничная, русская эмигрантка тридцати двух лет, оставшаяся в Праге без средств после скоропостижной кончины её мужа, бывшего столичного чиновника. Высокая, стройная брюнетка была немногословна и отличалась аккуратностью. В её обязанности входило получение и отправление корреспонденции, встречи и проводы клиентов. Ей приходилось печатать на «Ундервуде» и отвечать на телефонные звонки. Ещё она прекрасно варила кофе по рецептам Ардашева. Вероника Альбертовна встретила Марию случайно в продуктовой лавке. Марии тогда не хватило денег, чтобы расплатится за хлебный батон, и Вероника Альбертовна, узнав, что она безработная, привела её к Климу Пантелеевичу, который в тот момент искал секретаря.

Бывший руководитель политической разведки России снял квартиру на втором этаже вышеупомянутого дома, как раз над только что открывшимся собственным сыскным агентством «1777». И потому, чтобы попасть на работу следовало просто спуститься вниз по лестнице. Кстати, цифра «1777» была выбрана Ардашевым не случайно. Она напоминала ему о России. 1777 год — дата основания Ставрополя — родины Клима Пантелеевича.

Детективное агентство служило не только прикрытием разведывательной деятельности, но и давало возможность зарабатывать. Получить лицензию адвоката человеку, имевшему лишь разрешение на жительство, в Чехословакии было невозможно.

Сам дом № 3/142, построенный в стиле неоренессанса, имел невероятно интересную историю. Её поведал Ардашеву всё тот же Вацлав Войта, считавший себя — и не без оснований — местным краеведом. «Не будь я сыщиком, я бы стал экскурсоводом. В Праге я знаю не только каждый переулок и проходной двор, но и, связанные с ними, истории, — говаривал недавний полицейский и, вздохнув, добавлял — большей частью криминальные». Здание, в котором располагалось детективное агентство, было известно жителям Праги, как дом «У Ротта». По словам Вацлава, на том самом месте уже в XIII веке стояло здание, построенное римлянами. Позже, именно в нём, и была напечатана первая библия на чешском языке. Изображение дома даже попало на старинные гравюры, повествующие о коронационном шествии Марии Терезии в далёком 1743 году. Как только это архитектурное сооружение не называли! И «Питликовский», и «У Волка», и «У Трех снопов»… Были и иные названия, но канули в лету. Потом, когда в доме поселились три сестры, на нём появился знак из трёх лилий.

Старая легенда гласила, что сёстры, несмотря на юный возраст, были девушками заносчивыми и своенравными. Друг с другом не ладили и потому жили на разных этажах, и, стараясь, лишний раз не видеться, пользовались отдельными лестницами. Объединяло их то, что каждая из них мечтала выйти замуж. И однажды повезло всем троим. Каждая встретила своего возлюбленного. Но все женихи оказались иностранцами. Сёстры бросили дом и уехали. Только вот незадача — за ними ухаживал один и тот же авантюрист-мошенник, который, пользуясь их отсутствием, завладел домом. Несчастные девушки остались прозябать на чужбине, а все их богатства достались ловкому пройдохе. Скептический склад ума Ардашева сразу же отметил несколько нестыковок в рассказе Войты, но Клим Пантелеевич терпеливо дослушал длинную историю до конца.

Позднее, уже в 1885 году, дом стал принадлежать Винсенту Иозефу Ротту и его супруге Марии, имевшим на первом этаже скобяную лавку. Торговля шла настолько успешно, что семья приобрела и соседнее строение. А потом оба дома объединили. Над внешним видом архитектурного ансамбля корпел известный в те времена зодчий Рехсцигель. Он-то и выполнил сооружение в три этажа. Сын Роттов — Ладислав — решил придать фасаду новый облик. По его желанию художники выполнили роспись, органично связанную со скобяными товарами. Между окнами возникли фигуры плотника, кузнеца, крестьянина, садовницы и жницы. Растительные мотивы представлены чертополохом и розами. Люнеты украшены разнообразными орудиями труда. Этажи разделила надпись «V. J. Rott» и молитва «Не дай погибнуть нам или нашим потомкам, святой Вацлав».

Надо сказать, что Прага пришлась Веронике Альбертовне по душе, но — удивительное дело! — она скучала по Ставрополю. А ведь ещё несколько лет назад, как она только не называла тихий купеческий город! Помнится, был он и «дырой», и «болотом», и «захудалой пыльной провинцией». А теперь, в снах, нет-нет, да и всплывали в памяти, точно кадры синематографа, родные и привычные места: пассаж братьев Меснянкиных, дорогие магазины Театральной и Александровской улиц, аптека доктора Байгера и Казанский Кафедральный Собор. Но более всего душу рвали воспоминания о доме под № 38, что стоял на главной артерии города — Николаевском проспекте. Как там сейчас? Цела ли беседка? Не вырублен ли сад?.. Душу щемила тоска по оставленным на попечение горничной домашним питомцам — Малышу и Лео. Живы ли они?

Примерно такие же мысли, но отягощённые чтением сводок с фронтов гражданской войны в России, и одолевали в данный момент Клима Пантелеевича Ардашева, дворянина, бывшего чиновника по особым поручениям МИДа России, бывшего присяжного поверенного Ставропольского Окружного суда, бывшего… Он отложил газету, задумался на мгновенье и щёлкнул крышкой золотого Мозера. До встречи со штабс-капитаном оставалось совсем немного времени и стоило поторопиться, чтобы попасть к назначенному часу на вокзал. Только спешить Ардашев не любил и потому, наверное, никогда не опаздывал.

Свободный фиакр стоял рядом, и одноконный экипаж неторопливо, но уверено побежал по старым улочкам древнего города.

Дорога до железнодорожной пристани Праги заняла ровно столько времени, сколько требовалось для того, чтобы во рту растаял французский леденец «берлинго». Любимые монпансье российской фабрики «Георга Ландрина» в Праге достать было не просто. Местные конфетки «гашлерки», названные так в честь известного чешского барда Карела Гашлера, Ардашеву не нравились. Они хоть и отличались самобытным освежающим вкусом, но из-за преобладания лакрицы напоминали известное с детства лекарство, ведь корень солодки издавна использовался для приготовления сиропа от кашля. Другое дело французские «берлинго». Эти маленькие прозрачные леденцы, разных цветов и форм, были нейтральными и неплохо заменяли привычный ландрин. Несколько раз бывшему присяжному поверенному повезло, и в «Русском магазине» Гладика на Вацлав «15» ему посчастливилось купить не только настоящий ландрин, но и его русского конкурента «Сан-Пьеро» в картонном цилиндре. Словом, в привычных коробочках «Георга Ландрина» Ардашев теперь держал не только настоящий ландрин, но и другие виды монпансье.

Пражский вокзал (Hlavní Nádraží) — грандиозное сооружение, вероятно, самое большое в Европе, находящееся рядом с Вацловской площадью, представлял собой целый комплекс зданий, соединённых в один ансамбль. В глаза бросалось арочное перекрытие над перроном. Оно казалось огромным, будто созданным для гигантских межпланетных поездов будущего.

Прямо перед входом остановился «Рено» с номером «КА-0067», и из него выбрался господин в котелке, чёрном пальто и с букетом цветов. Среднего роста, лет шестидесяти с небольшим, но заметным животом, круглолицый, с пышными усами.

В след за незнакомцем Клим Пантелеевич зашёл в здание вокзала, поражавшее своим величием. Наверное, если бы он оказался там впервые, или просто коротал бы свободное время, то наверняка бы любовался и величественным куполом, и потолочной лепниной, и причудливой росписью стен. Но любая красота становится не столь заметной, или, правильнее сказать, более обыденной, если она встречается ежедневно. Человек ко всему привыкает и постепенно перестаёт обращать внимание, что вокруг него высятся удивительные архитектурные сооружения, или живёт дивная, не тронутая цивилизацией природа, хотя писатели и поэты утверждают обратное. По их мнению, можно, например, каждый день ходить в море на рыбацкой шхуне и не уставать восхищаться волнами на рассвете. Возможно, они и правы. Только интересно, что думает об этом тот самый рыбак, уставший тянуть сети и едва размыкающий веки после штормовой бури на утлом судёнышке? До созерцания ли морских пейзажей ему? Вот и резидент, идущий на встречу с офицером военной разведки, в этот момент был совершенно безразличен к творениям архитектора Йозефа Фанты.

Широко выбрасывая вперёд трость, в свойственной ему манере, Клим Пантелеевич вышел на перрон. Встречающие нетерпеливо ожидали прибытие пражского экспресса.

Поезд «Прага — Оломоуц», точно боясь опоздать к конечной точке назначения, устало вкатился и, выбросив струю пара, остановился. Кондуктора, будто по команде, выпустили пассажиров.

Клим Пантелеевич дошагал до конца перрона и через небольшую калитку вновь вернулся на привокзальную площадь. Слежки не было. Впереди виднелась вывеска кафе под странным названием «U pošty» («У почты»). Там, за дальним столиком, его ждал Ветлугин. Встреча длилась не долго, и уже через четверть часа, Ардашев опять оказался на перроне у подземного перехода на вторую платформу. Прямо перед ним стояли две кареты скорой помощи. Рядом суетились санитары. С большой предосторожностью они пытались погрузить двое носилок, накрытых простынями. С первых свисала маленькая, уже начинающая синеть, женская рука, а по видневшимся подошвам туфель на вторых носилках нетрудно было догадаться, что они принадлежали мужчине.

Кондуктор нервно курил у вагона № 15. Затем из него показались люди в штатском и фотограф с треногой. Они что-то оживлённо обсуждали, пытаясь перекричать шум мчащегося на второй путь поезда «Брно — Прага», и направлялись к санитарной машине.

Было ясно, что именно из «пятнадцатого» вагона и выгрузили эти два трупа. Казалось, смерть парила над перроном, и только одинокая торговка цветами с довольным видом рассматривала в ведре букет с огромной хризантемой посередине.

Резидент Региструпра[3] РККА в Центральной Европе в Прагу прибыл всего четыре месяца назад. Осмотрелся и сразу же начал действовать. Надо сказать, что человека с выпавшими на его долю похождениями мало что могло испугать, удивить или расстроить. И потому новый виток авантюр и приключений, как хороший коньяк или крепкий кофе, лишь бередил душу и поднимал азарт вечного игрока на новый, ещё неизведанный уровень.

Михаил Моисеевич Гиттельсон — коренной одессит и крещённый еврей. В 1905 году ему уже исполнилось двадцать. Для кого-то этот возраст — время поиска настоящей любви, юношеских исканий, а для Михаила — начало политической карьеры, потому что новоиспечённый третьекурсник физико-математического факультета Новороссийского университета нашёл занятие поинтересней. Он переехал в Петербург, где не только возглавил боевую дружину рабочих Охтинского порохового завода, но и вошёл в состав Петербургского комитета партии эсеров, а затем и в Петербургский совет рабочих депутатов, возглавляемый в ту пору Львом Троцким. И это в двадцать лет! Разве можно было представить, что ещё совсем недавно он был простым гимназистом 2-й Одесской мужской гимназии? Конечно, за доверие товарищей надо было платить, и уже в следующем году Гиттельсон попытался организовать покушение на барона Александра Кульбарса — командующего войсками Одесского военного округа, но теракт сорвался. Исполнитель оказался трусом и предателем. Слава Богу, он не знал, что за всем этим стоял Михаил. Недавнего студента, как подозреваемого в соучастии в подготовке теракта, задержали и заключили под стражу. Один допрос сменялся другим, но Миша прикинулся «овечкой», а доказательств того, что к планируемым покушениям причастен именно он, у судебного следователя не было. Ничего не поделаешь, закон есть закон, и стены тюремного замка расступились. Пришла свобода, а с нею и злость на тех, кто держал его в сырых и холодных казематах. Он продолжил борьбу с ненавистным царским режимом в Москве и занялся печатанием прокламаций. В 1908 году вновь попался и, уже как закоренелый политический преступник, отправился на четыре года в ссылку — в Туруханский край. Не досидев пять месяцев, он бежит в Китай, а оттуда — в Италию. И — надо же! — по поддельным документам умудряется поступить на химический факультет Неаполитанского университета, который заканчивает с отличием в 1915 году и продолжает учиться в магистратуре по специализации «Взрывчатые и отравляющие вещества». Он прекрасно владеет итальянским, немецким, английским, французским и чешским языками, может собрать бомбу, практически, из ничего и приготовить яд даже из комнатных растений. А подделка документов? Выяснилось, что дипломированный магистр химии ещё и отличный художник. Свести печать или поставить новую — для него пара пустяков.

Своё тридцатидвухлетие Гиттельсон встретил в Петрограде. Шёл апрель 1917 года. И всего через полгода он попал в центральный аппарат партии эсеров. Казалось бы, живи и радуйся. Но нет. Михаил Моисеевич жаждет борьбы и власти. А главная помеха — большевики. Он развивает кипучую деятельность, надеясь, что партия левых социалистов-революционеров сумеет справиться с кровавым большевистским террором. И вот тут его арестовывают и бросают в Бутырку. Дважды выводят на расстрел и вновь возвращают в камеру. Забывают на месяц.

Однажды утром скрипнула дверь, и в застенок вошёл подтянутый офицер, по виду, из бывших, который и предложил порвать с эсерами и вступить в большевистскую партию. Он рисовал заманчивую перспективу новой интересной работы, к тому же высокооплачиваемой. Получалось, что идея борьбы оставалась почти та же, но за приверженность к ней платили неплохие деньги. Гиттельсон согласился. С этого самого времени он перешёл в подчинение к заместителю своего нового знакомца — Валентину Павловичу Полуянову — второму человеку в иерархии военной разведки РСФСР. «Что ж, — рассуждал Михаил Моисеевич сразу после вербовки, — возможно, и прав был этот бывший штабс-капитан Императорской армии, а теперь начальник военной разведки РККА Семён Арабов, когда сказал, что я создан для агентурной работы. Как ни крути, а большевики сегодня в трудном положении. Весь капиталистический мир ощетинился против них. Да, безусловно, они жестоки, но эта беспощадность оправдывается трудностями военного времени. Несомненно, что после победы в Гражданской войне мы вновь вернёмся к тем ценностям, которые исповедовала партия левых эсеров. А случись поражение? Эти деникины, колчаки и юденичи перевешают на фонарных столбах всех, кто хоть немого сочувствовал коммунистам. Им уже будет всё равно: левый ты эсер или правый, или анархист. Выходит, у меня другого пути нет. Да и нужен ли он? Большевик так большевик… Не могут же они потом пустить под нож своих бывших соратников? Вместе же сидели в тюрьмах, жили в ссылках».

Михаил Моисеевич закончил составлять шифровку. Обработал бумагу особым раствором, написал на обратной стороне несколько безобидных предложений, сложил вдвое и сунул в почтовый конверт. Заклеил. Адрес указывать не стал. По инструкции это нужно сделать в самый последний момент перед тем, как бросить в почтовый ящик. А ещё лучше зайти на почту и попросить кого-нибудь надписать конверт, притворяясь, что забыл очки, или ушиб руку. Можно, конечно, набить буквы и на пишущей машинке, но тогда это привлечёт внимание почтовых цензоров.

Сообщение в центр было безрадостным. Агент на встречу не явился. Странно. Он сам изъявил желание работать на молодую советскую республику. И пропал. Особенно ценным было его последнее сообщение. Ему удалось выяснить, что деникинский резидент ВСЮРа по Европе осел в Праге. Благодаря его донесениям, стало ясно, что белогвардейские эмиссары и бывший чехословацкий премьер Крамарж планируют широкую поддержку всему Белому движению. Наметилась, правда, одна тропинка — этому помогла недавняя полезная встреча, — но приведёт ли она к желаемой цели?

Перед Гиттельсоном Центр ставил слишком амбициозные задачи. Ему предстояло первым делом узнать, кто конкретно координирует действия агентов бывшего «Бюро для объединения деятельности различных органов Министерства иностранных дел по контрразведке России», где находится этот белогвардейский резидент, и каковы планы Чехословацкого правительства в отношении пленных русских солдат и офицеров.

Михаил вставил сигарету в янтарный мундштук, чиркнул спичкой и затянулся. «А всё-таки, хотел бы я знать, по какой причине Арабов придумал мне этот дурацкий псевдоним? Почему Паук? Почему не Скорпион?» — он усмехнулся и выпустил длинную струю дыма, разрезавшую полумрак комнаты на две части.

Прага уже зажгла вечерние огни. Казалось, и войны никакой не было. Бежали авто и торопились извозчики. В старых домах, смотрящих столетиями своими глазами-окнами на мощеные камнем улицы, появился свет, и шторы, словно веки, их тотчас же прикрыли.

Обычно ровно в девять, после непродолжительного завтрака, Клим Пантелеевич покидал квартиру и спускался по лестнице прямо в детективное агентство. Ардашев не изменял своим привычкам в одежде: тёмно-синий костюм, белоснежная сорочка с золотыми запонками и муаровым галстуком; туфли, начищенные до такой степени, что, как шутила его жена, в них отражались облака.

Помещение имело пять комнат. В первой, относительно небольшой, находился кабинет Ардашева. В ней был устроен камин. Небольшая дверь вела из кабинета в лабораторию — комнату с небольшим полукруглым окном почти под самым потолком. Вероятно, раньше она использовалась, как чулан. Микроскоп фирмы «Карл Цейс», спиртовка, колбы, химические стаканы, чашка Петри, аптечные весы и штатив с пробирками располагались на длинном столе, а короткий стол занимали: фотоувеличитель, фонарь, резак и прочие фотографические принадлежности. На полках размещались разного рода реактивы и баночки с непонятными порошкообразными составами всевозможных цветов. В третьей комнате работал помощник, а в четвёртой — приёмной — проходили встречи с посетителями. Иногда Ардашев принимал гостей и в кабинете. Всё зависело от его настроения. В пятой — сравнительно небольшой — варили кофе или чай. Этим заведовала Мария. Тут же стояла её печатная машинка и параллельный, соединённый с кабинетом Ардашева, телефон. В свободное время, она, как правило, сидела и читала книгу.

Вацлав Войта приходил в агентство к восьми утра. Вот и на этот раз он уже был на месте.

— Доброе утро, шеф! — сыщик поднялся из-за стола и протянул руку Ардашеву.

— Доброе утро, дорогой друг! Какие новости?

— В приёмной ожидает некий господин. Вот, — он протянул визитную карточку. — Как видите, торговец одеждой. Пан Плечка. У него магазин на Круцембурской улице.

— Это тот, что на Виноградах?

— Да.

— Что ему нужно?

— Какое-то важное дело и ему потребуется наша помощь. Я ждал вас, чтобы начать. Он скучает и пьёт кофе, приготовленное нашей несравненной Марией.

— Что ж, тогда начнём.

Войта вышел.

Ардашев, бесшумно открыл дверцу шкафа и проник в небольшое пространство, которое имело задрапированную материей смотровую щель, позволяющую не только видеть, что происходит в приёмной, но и слышать. Внутри стоял стул. На нём Клим Пантелеевич и расположился.

— Простите, что заставил вас ждать, но было надобно срочно сделать несколько телефонных звонков, — извинился Войта.

— Ничего страшного, сударь, я вас прекрасно понимаю. Моё одиночество скрасилось отменным кофе. Подобный я пробовал в Константинополе ещё до войны, когда ездил туда по торговым делам. В Праге кофеен хватает, но такой мне пить не доводилось. Неужто его готовит ваша очаровательная помощница? Кстати, как её зовут?

— Мария.

— Русская?

— Да.

— Теперь в Праге много эмигрантов из России. Что поделаешь? Гражданская война.

— Она освоила массу рецептов, кои ей поведал мой коллега — большой любитель этого напитка. Вот уж он точно знает уйму способов его приготовления! Но, думаю, пора перейти к вопросу, который, судя по вашему присутствию здесь, очень вас волнует. Итак, я внимательно слушаю.

— Дельце такое-с, матримониальное.

Мужчина вынул белоснежный платок, промокнул лоб, расправил густые усы, кашлянул в кулак и сказал:

— У меня пропала жена. И я хотел бы, чтобы вы помогли мне её отыскать.

— Простите, что значит «пропала»? Ушла из дома после ссоры? Или, быть может, вышла в магазин за покупками и не вернулась?

— Совсем нет. Видите ли, у нас имеется разница в возрасте. Мне в этом году будет шестьдесят два, а ей всего лишь двадцать семь. Дело в том, что я долго не мог найти настоящую спутницу жизни. На моём пути попадались не те, о ком я мечтал. Это мой третий брак. Божена — совсем другое дело. Она — райская птичка, нектар, глоток свежего воздуха… Но она часто болеет. Её здоровье всегда меня волновало, и я решил, что нам нужно вместе поехать в Брандис-над-Орлице отдохнуть в этом тихом месте и подлечить нервы. У меня, к несчастью, ещё и ревматизм, а там паровые ванны, водолечение. Оплатил на три недели двухместный нумер в отеле. Только человек предполагает, а Господь располагает. Словом, мне пришлось отказаться от поездки. Заболел мой приказчик. Оставить магазин было не на кого. Боженка не хотела ехать одна, но я настоял. Надеялся, что Ярослав выздоровеет, и я приеду к ней. Но куда там! Он провалялся три недели с «испанкой» и чуть не умер… Она писала мне письма… Я звонил ей. «Три недели пролетели», как поётся в песне. Вчера я отправился её встречать на вокзал. Цветы купил. Всё ждал. Она не приехала. Потом пришёл второй поезд из Брно. Я подумал, что она могла выйти на станции и пропустить отправление своего поезда, а потом сесть на другой, что идёт из Брно до Праги. Но и на второй платформе её тоже не было. С досады отдал букет цветочнице и решил телефонировать в отель. Мне сказали, что она освободила номер и выехала на станцию. Прошли сутки, а её всё нет. Я очень переживаю и потому пришёл к вам. Помогите, пожалуйста, отыскать Божену.

— Но почему бы вам не обратиться в полицию? Они бы сделали это бесплатно, а так вам придётся оплачивать наши расходы.

— Я не хочу в полицию. Боюсь, они будут мучить меня вопросами о наших взаимоотношениях, а потом скажут, что день-два — слишком малый срок, а вот если она не появится через неделю, то только тогда они и займутся её поисками. Знаете, — он тяжело вздохнул, — а вдруг окажется, что она сбежала к другому? Что тогда? Какой позор падёт на мою седую голову! Нет уж, увольте.

Пан Плечка вынул из внутреннего кармана бумажник, отсчитал пять банкнот по сто крон каждая, положил на стол перед Войтой и осведомился:

— Хватит на первое время?

— Пока — да. Будем считать это авансом. Но после того, как мы отыщем вашу супругу, вам придётся заплатить ещё столько же и возместить командировочные расходы, которые, без сомнения, нам предстоят. Если вас устраивают такие условия, мы возьмёмся за дело.

— Вполне.

— Хорошо. А фотокарточку, вы, случаем, не прихватили? — поинтересовался Войта.

— Да-да. Вот, — пан Плечка протянул фото.

— А какой конкретно гостинице в Брандис-над-Орлице она останавливалась?

— В «Саксонском дворе».

— Возможно, у нас возникнут новые вопросы, и тогда мы вас побеспокоим, — Войта поднялся, давая понять своему визави, что аудиенция закончена.

— Когда я смогу узнать о первых результатах? — вставая, поинтересовался торговец.

— Вероятно, в течение трёх дней у нас появятся первые сведения. Мы сразу же с вами свяжемся.

— Договорились.

— До свидания.

— Честь имею.

Проводив гостя и затворив за ним дверь, Войта вернулся к Ардашеву.

— Что скажете, шеф? Неплохо, да? Сумма-то приличная! — он выложил на стол пачку купюр. — И потом принесёт ещё столько же!

— Я весьма вами доволен. Вы провели беседу абсолютно верно. Вчера я видел этого Плечку на вокзале. Он действительно пришёл встречать жену. Даже цветы купил. И от досады, что она не приехала, отдал их торговке. Я заметил у неё тот же самый букет в розовой подарочной бумаге. Так что поезжайте в Брандис-над-Орлице.

— Когда?

— Прямо сейчас. Заодно отдохнёте и подышите свежим воздухом. Сутки-двое — вам хватит. Денег не жалейте. Возьмите столько, сколько сочтёте нужным. Выясните всю информацию об этой даме: как проводила время, с кем встречалась, куда ходила… А если выяснится, что у неё был воздыхатель — узнайте о нём, как можно больше.

— Что ж, — поднимаясь, сказал Вацлав, — не буду терять время.

— Послезавтра вечером жду вас с докладом. Удачной дороги!

— Благодарю.

Помощник удалился. Ардашев подошёл к окну. Мелькали автомобили и конные экипажи. Куда-то торопились люди. Ветер подобрал опавшие листья клёна и теперь забавлялся, гоняя их по тротуару.

Пятидесятилетний Милош Яновиц богатырём не был, но и карликом не выглядел. Среднего роста, с почти кайзеровскими усами (разве что не так сильно закрученными, как у Вильгельма II), в галстуке и костюме тройке со слегка наметившимся животом, котелке и плаще производил весьма приятное первое впечатление. Дальше всё зависело от обстоятельств. К примеру, слабая половина человечества ему всегда симпатизировала — особенно сорокалетние вдовы, а сильная — разные там Лукаши, Томаши и Зденеки — его побаивались. Кто же знает, куда может завести «дружба» с полицейским инспектором? Хорошо если не в Пльзенской тюремный острог, а в ближайшую пивную. Кстати, в «Трёх дикарях» — любимом своём заведении — он мог легко опрокинуть за вечер пять кварт пива и выкурить две трубки.

Но сегодня с самого утра господин Яновиц был в неважном расположении духа. Он ходил по кабинету, сосал погасшую трубку и размышлял о бренности человеческого бытия. А всё из-за этих двух трупов, что были обнаружены вчера в вагоне № 15 экспресса «Прага — Оломоуц», прибывшего на пражский вокзал. Сложность в расследовании заключалась в том, что трудно было предположить, что же на самом деле произошло в пятом купе. Отсутствовала очевидная картина происшествия. «Тот бедолага ничем не выделялся, — грустно размышлял инспектор. — Как все. Небольшие аккуратные усики. На вид ему не больше сорока. Рост сто семьдесят пять сантиметров. Глаза карие, волосы чёрные с лёгкой сединой на висках. Одет в тёмно-синий костюм, белую рубашку, тёмно-синий галстук. Чёрные туфли. В карманах лежала черепаховая расчёска с отломанным концом, билеты на поезд до Праги, коробка спичек, немецкие сигареты, носовой платок, конверт с неотправленным письмом короткого и вполне невинного содержания. Паспорт на некоего пана Йозефа Врабеца. Жил в Праге на съёмной квартире в доходном доме. Проверили — никаких зацепок. Как в дактилоскопической, так и в антропометрической картотеке на него тоже ничего не нашлось. На пальцах не имелось даже следа от обручального кольца, поэтому надеяться, что его будет искать супруга и заявит в полицию — пустое дело. Был у него на безымянном пальце правой руки только золотой перстень. Покойный служил коммивояжёром фабрики «Франтишека Прохазки», недавнего поставщика императорского двора, занимавшейся производством мыла, духов и другой парфюмерии. Такие донжуаны знают, как найти подход к любой красавице и вскружить ей голову… А дамочка тоже хороша! В прямом и переносном смысле. Очаровательна, хотя и труп. Блондинка. Голубые глаза. Двадцать семь лет. Божена Плечка. Такие сводят нашего брата с ума. Живёт в Праге. Замужем. Но кем она приходилась этому мёртвому хлыщу? Скорее всего — любовница. А, может, они просто попутчики?.. Ничего нельзя исключать. Самое неприятное впереди: придётся телефонировать этому пану Плечке и сообщить о смерти жены. А почему я? Почему не следователь Мейзлик?» — здраво рассудил Яновиц, и в этот момент раздался стук в дверь. Она приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась очкатая, почти безусая, слегка длинноносая физиономия этого самого Мейзлика.

— Господин инспектор, я договорился, нам дадут автомобиль. Не хотите ли составить мне компанию и навестить нашего прозектора? Только что звонил ему. Он ждёт. Я был бы вам очень признателен, если бы мы поехали вместе. Вы человек опытный…

— Да, дорогой Лукаш. Едем, — с удовольствием откликнулся на лесть сыщик.

Полицейский снял с вешалки серый плащ, накинул его на руку и поспешил вслед за следователем.

Уже через полчаса инспектор Яновиц и следователь Мейзлик стучали в дверь кабинета доктора Гольдберга, который находился по соседству с анатомическим отделением местной больницы.

— Входите! — откликнулся прозектор, убрал перо и поднялся из-за стола. — Быстро вы, панове. Слава Богу, успел провести вскрытие. Вывод простой: и дама, и её спутник отравлены цианидом. Вернее сказать, их просто напичкали ядом. Признаться, никогда такого не приходилось встречать. Полные желудки отравы. Сложилось ощущение, что они пили смертельный напиток коньячными рюмками.

— Вы думаете, что злоумышленник раздавал цианид ложками, точно, сахар? — усмехнулся инспектор. — То, что они отравлены, я понял сразу, когда увидел вокруг их губ засохшую пену. Но и тогда, и сейчас меня смущает одно обстоятельство: как они приняли яд? Ведь его прежде надо было куда-то подмешать?

— Совершенно верно. К тому же, цианид не действует моментально, — в свою очередь усомнился следователь.

— Вот именно, — кивнул инспектор, — почему никто из них не вышел из купе? Не попросил помощи?

— Всё зависит от дозы. Если доза большая, то жертва теряет сознание и минут через десять-пятнадцать умирает. А если это два самоубийства? Такой вариант вы не рассматривали? — доктор сощурил правый глаз, точно прицеливаясь из ружья.

— Это версия не стоит и ломанного геллера! — воскликнул инспектор. — Они оба молоды, красивы и вдруг — на тебе! — решили отплыть в царство мёртвых! Не кажется ли вам это странным?

Прозектор пожал плечами:

— В жизни всякое бывает.

— Это да, — глядя под ноги, сокрушённо выдохнул следователь. — Помнится, читал я как-то в «Пражских вестях» одну заметку…

Но судебный медик прервал воспоминания Мейзлика:

— Хочу заметить, что строить умозаключения, излагать версии и предъявлять обвинения — ваша работа. Тут уж без меня.

Прозектор открыл ящик стола, вытащил печать и шлёпнул ею в углу листа, на котором только что писал.

— Извольте получить заключение о вскрытии. Простите, у меня много дел. Не смею вас задерживать.

— И всё-таки, вам придётся ещё немного потерпеть наше общество, — заявил инспектор. — С вашего позволения, пан следователь воспользуется этим телефоном и проинформирует мужа погибшей о происшествии. Мы дождёмся его, чтобы провести опознание. Надеюсь, вы не возражаете?

— Звоните, конечно. Просто я оставлю вас в кабинете, а сам уйду на вскрытие. Меня ожидают ещё три «весёлых» трупа. Напились и устроили поножовщину в ресторане. Порезали друг дружку до смерти. А с виду порядочные люди.

Доктор покинул помещение. После его ухода воцарилась неловкая тишина, нарушаемая лишь скрипом петель открытой форточки, боровшейся с ветром.

— Простите, пан Яновиц, но я не знаю номера телефона мужа потерпевшей, — жалобно проскулил Мейзлик. — Может, лучше вы…

— Не беспокойтесь, дружище, вот, — сыщик протянул лист блокнота с цифрами. Это магазин женской и мужской одежды на Виноградах. Попросите пана Плечку. «А всё-таки, я молодец, — самодовольно подумал инспектор, — ловко заставил этого юнца выполнить столь неприятную миссию. Хотя, какой же он юнец? Ему уже лет двадцать пять».

Яновиц придвинул к себе заключение прозектора и принялся читать. Глаза бегали по строчкам, и невольно возник вопрос: «Как же так случилось, что в их желудке оказалось столько яда?».

Он раскурил трубку, вновь ушёл в свои мысли и уже не слышал ни дрожащего голоса следователя, ни скрипа форточки, ни клацанья телефонных рычагов после окончания разговора.

Никанор Евграфович Кисловский, высокий старик с седой окладистой бородой, в свои шестьдесят девять лет повидал многое. Ещё, будучи студентом физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета, он организовал революционный кружок, был арестован и три месяца провёл в тюрьме. В 1874 году эмигрировал в США.

В штате Канзас основал земледельческую коммуну, но через четыре года вернулся в Европу. В Лондоне вместе с соратниками открыл «Фонд вольной русской прессы» и отправлял в Россию нелегальную литературу. Вступил в партию эсеров и участвовал в неудачной доставке оружия на английском пароходе «John Grafton». Затем, колесил по Америке, собирая деньги для закупки оружия и дальнейшей отправки в Россию. Ухитрился познакомиться с Марком Твеном. Дошёл до того, что 1907 году отыскал в Соединённых Штатах некоего полковника Купера, участника гражданской войны в США, и вместе с ним пытался разжечь огонь партизанской войны против царя на Урале и в Пермской губернии. Но крестьяне смутьянов не только не поддержали, но и сдали полиции. Американцу удалось скрыться и нелегально переправиться обратно, а Кисловского арестовали при переходе границы. Этапом его отправили в столицу.

Сначала он содержался в Петропавловской крепости, а потом и в Санкт-Петербургской одиночной тюрьме. Усилиями американских друзей сиделец был освобождён под залог в умопомрачительную сумму — пятьдесят тысяч рублей. И, как бы трудно не было представить, но, благодаря лучшим российским присяжным поверенным, в 1910 году Санкт-Петербургская судебная палата Никанора Евграфовича Кисловского оправдала.

В 1914 году его приняли в масонскую ложу «Восходящая звезда», входившую в организацию «Великий Восток Народов России». После Февральской революции он стал депутатом Всероссийского Учредительного собрания от Трудовой народно-социалистической партии.

Большевистский переворот 25 октября 1917 года Кисловский встретил враждебно и, как член «Всероссийского Комитета спасения Родины и революции», принял участие в борьбе с незаконными троцкистско-ленинскими воинскими формированиями, позже именуемыми Красной Армией.

В начале 1919 года Кисловский был послан за границу для организации финансовой помощи Белому движению.

После окончания собрания Ордена вольных каменщиков русской ложи «Северное сияние» (сегодня в её состав был принят очередной новый «ученик») в трапезной, за чаем, решались самые насущные вопросы жизни эмигрантской среды. Распределялась материальная помощь наиболее нуждающимся соотечественникам, изыскивались средства для открытия новых газет, русских школ и бесплатных столовых для российских беженцев. Но главной целью чехословацкого отделения организации «Центр действия» был сбор средств для отправки в Россию, в штаб ВСЮР. Денег на фронте катастрофически не хватало, а помощь недавних союзников из широкой реки превратилась в почти пересохший ручеёк, потому и требовалось находить всё новые источники финансирования.

За длинным столом сидело одиннадцать человек. Посередине — Кисловский. По правую руку от него находился Владимир Трифонович Рапальский — официальный представитель правительства Колчака. Рядом — богатейший из русских эмигрантов, нефтепромышленник Абрам Осипович Кутасов; тут же — главный редактор чешско-русской газеты «Славянская заря» («Slovanska zora») Пётр Фёдорович Ефимов и бывший аптечный магнат из Самары Владимир Иванович Сухарев. Правый ряд замыкал бывший директор гимназии из Костромы Павел Емельянович Милосердов. По левую руку от председательствующего расположился член партии эсеров Изот Егорович Астраханский. Уныло разглядывал потолок писатель Аристарх Сергеевич Долинский; с ним соседствовал бывший помощник председателя правления «Русско-Балтийского судостроительного и механического акционерного общества» Владимир Константинович Агапов. Далее — бывший советник губернского правления Вятской губернии Антон Францевич Вельможко и, наконец, очень влиятельный в чешских правительственных кругах бывший Председатель Топливного комитета Временного правительства, профессор Алексей Степанович Лошаков.

Открывая заседание, господин Кисловский, сказал:

— Братья, слово предоставляется Владимиру Трифоновичу Рапальскому.

— Господа, — к присутствующим обратился человек лет тридцати пяти, с короткой стрижкой, в пенсне и усталым, точно стариковским взглядом, — в Чехословакии на сегодняшний день насчитывается около пятнадцати тысяч пленных русских солдат и офицеров. Мы делаем всё, чтобы не только облегчить их жизнь, но и привлечь к борьбе против большевиков. Пока это не особенно удаётся. Наши пленные соотечественники устали от войны и мечтают вернуться домой. Мы поясняем им, что возвращение без освобождения страны от большевистского ига приведёт к трагедии. Красные попытаются их мобилизовать. И занять, так называемую, нейтральную позицию в Гражданской войне невозможно. Большевики, рано или поздно, уничтожат всех, кто честно служил российской империи и не перешёл на их сторону. К сожалению, наши усилия пока не приносят желаемого результата. Сформирована всего одна учебная офицерская рота из ста офицеров и двадцати восьми добровольцев. Я надеюсь, что она станет костяком нового воинского соединения.

— Когда она отправится на фронт? — осведомился Вельможко.

— По окончании формирования.

— Какая планируется численность всего соединения? — поинтересовался писатель Долинский.

— Начнём с полка. Если повезёт — наберём два-три. Количество бойцов сейчас трудно предсказать.

— А как они попадут в Россию? — спросил эсер Астраханский.

— Через Трансильванию. Специальным эшелоном через Румынское Королевство в Констанцу. Затем уже морем в Одессу.

— А оружие им, где выдадут? — не унимался Астраханский.

— И обмундирование, и винтовки, а также сухой паёк на время следования получат в Праге. — Рапальский повернулся к Кутасову и добавил: — Благодаря Абраму Осиповичу.

Взгляды устремились на нефтепромышленника. Тот благосклонно кивнул, провёл ладонью по гладкой, как серебряное блюдо, голове, но не проронил ни слова.

Тишину нарушил председательствующий:

— Как вам известно, Александр Фёдорович Керенский ведёт переговоры с правительством Франции о большом кредите для нужд Белой Армии. Но Париж медлит. Поэтому нам приходится делать всё возможное для оказания помощи нашим обескровленным воинам, ведущим непримиримую борьбу с большевистским игом. Братья, я должен посвятить вас в архитайну.

Кисловский окинул присутствующих внимательным взглядом и сказал:

— На днях мною оформлен кредит в банке «Славия». Ради его обеспечения пришлось расстаться с исторической реликвией, достоянием России — золотым крестом Безбородко. Волею случая он находился у меня на ответственном хранении, а теперь в залоге у банка «Славия». Не секрет, что жизнь каждого из нас подвергается риску. Агенты Коминтерна и ВЧК наводнили Прагу. Потому прошу вас, если со мной что-то случится, не допустить попадания в руки большевиков кредитного договора с банком «Славия». Фактически, в нём указываются источники финансирования Белого движения в России и его поддержке за рубежом. Понимаю, что держать эти документы в моей съёмной квартире или здесь — верх безрассудства и потому они покоятся в тридцать третьей ячейке банка «Славия». Там же, в банке, хранится и названный крест, но в соседнем сейфе под номером тридцать четыре. Итак, скоро я ожидаю получение солидного транша. Это будет самая большая финансовая помощь из Праги Антону Ивановичу Деникину. На этом считаю наше собрание закрытым. Доброго всем здравия, любезные братья!

Утром пан Плечка вновь пришёл в детективное агентство. К тому моменту Войта ещё не вернулся из Брандис-над-Орлице.

Торговец сидел перед Климом Пантелеевичем, потел от волнения и рассказывал о своём посещении морга. Бывший адвокат слушал его внимательно и не перебивал. Дождавшись, когда визитёр закончит монолог, Ардашев сказал:

— Я понимаю, через что вам пришлось пройти. Потеря близкого человека — трагедия. И выдержать её достойно, не каждому по силам. Простите меня, за мой чешский, я его ещё не до конца освоил…

— Вы говорите почти без акцента.

— Пытаюсь учиться.

— Ещё до войны, я знал одного русского. Он женился на чешке. Так вот первое время он не мог понять, почему рубрика на последней странице в «Пражских вестях» называлась: «Pozor, policie varuje!». Я объяснил, что это переводится, как «Осторожно, полиция предупреждает!». Но на русском языке эта фраза звучит совсем иначе.

— Правильно ли понимаю, что вы хотите забрать деньги?

— Как вы догадались?

— Я прочёл в газетах, что ваша жена найдена мёртвой в купе поезда «Прага — Оломоуц». Отсюда не трудно понять причину вашего визита.

— Да. Божена нашлась, но лучше бы и не находилась. Тогда у меня хотя бы оставалась надежда на её возвращение.

— Примите мои искренние соболезнования.

— Вы очень любезны. Знаете, я понятия не имею, кто этот господин, который ехал с ней в купе…

— В газетах написали — это некто Йозеф Врабец. Родственников просили откликнуться для проведения опознания.

— Одного понять не могу, почему они оба отравлены? Полиция пока ничего толком не может сказать, кроме того, что яд находился во фляжке с ликёром «Амаретто». Кое-что осталось на самом дне. Говорят, они и кофе пили. Мне сообщили, что, скорее всего, хотели отравить её попутчика, подсыпали яд, а выпили вместе.

— Фляжка могла принадлежать вашей жене? — осведомился Ардашев.

— Да, это её. Серебряная. Мой подарок. Инспектор мне её таки не отдал. Сказал, что её вернёт суд, только после приговора убийце. А где этот убийца? Когда его отыщут?

— Скажите, а какие алкогольные напитки предпочитала ваша супруга?

Коммерсант пожал плечами, задумался на мгновенье и ответил:

— Сухое вино, шампанское.

— А «Амаретто»?

— Нет, при мне никогда не пила.

Негоциант замолчал на секунду, вздохнул и продолжил:

— Странно всё это и неприятно. Сегодня в газете я прочёл грязные намёки, мол, замужняя дама веселилась в купе с незнакомцем. Откуда им знать, веселилась она или нет? «Пражский телеграф» уже вышел с моей фотографией. Эти репортёры, проныры, сумели меня сфотографировать во время посещения полицейского участка. Я уже ходил к адвокату, и он готов подать на них в суд.

— О да. Они такие.

— Я ведь заранее выкупил всё купе туда и обратно. Возвращаться она должна была одна. Откуда взялся этот Врабец? — вздохнул Плечка.

— А больше вас в полиции ни о чём не спрашивали?

— Как же… Демонстрировали мне какой-то носовой платок тёмного цвета… Да ну их!

— А что с платком?

— Так ведь он мужской был. Причём здесь Божена? Ох, и пахло от него, простите…

— Пахло?

— Да запах непонятный какой-то… аптекарский. Я ещё подумал, что мертвец этот, наверное, провизором был или доктором.

Клим Пантелеевич едва слышно вымолвил:

— Провизором, говорите? Странно.

— Странностей хватает, — Плечка потёр в задумчивости нос и добавил: — Попутчик моей жены, как какой-то нищеброд, таскал в кармане поломанную расчёску, представляете?

— А откуда вам это известно?

— Так инспектор показывал. Судя по одежде и золотому перстню, не бедный был человек. Мог бы и новую купить. Видать, скряга.

— У него был перстень?

— Печатка. С чёрным агатом. Я обратил на него внимание, когда полицейский спрашивал, не знаком ли мне почерк, которым было написано письмо. Я сказал, что впервые вижу.

— Какое письмо?

— У этого господина нашли конверт. А в нём полулист почтовой бумаги. И там несколько строк. Только конверт был без марки и адреса. То, что без марки, ещё можно понять — купить не успел, а вот, что без адреса — неясно. Мы же обычно адрес сразу надписываем, а марку, чтобы не испортить, клеим в последнюю очередь. А тут ни марки, ни адреса.

— Интересные вещи вы рассказываете.

Плечка пожал плечами и проронил грустно:

— Да нет здесь ничего интересного. Горе одно.

— Искренне вам соболезную.

— Спасибо. Простите, но у меня мало времени… Похоронные заботы. Я бы хотел насчёт денег…

— Не беспокойтесь. Одну секунду.

Ардашев поднялся, вышел в другую комнату и вскоре вернулся с конвертом.

— Здесь пятьсот ваших крон. Можете пересчитать.

— В этом нет надобности. И ещё. Я принёс вашему коллеге фотографию Божены. Она мне очень дорога. Не могли бы вы мне её отдать?

— Видите ли, пан Войта в командировке. По возвращении он вернёт вам фото. Можете не сомневаться.

— Благодарю. Да, чуть не забыл. Я сказал полиции, что сначала обратился в ваше агентство. Надеюсь, вам это не навредит?

— Ни в коей мере.

— Что ж, тогда позвольте откланяться.

— Честь имею.

Клим Пантелеевич проводил гостя и воротился в кабинет. Он выбрал из коробочки синий леденец берлинго и положил его под язык.

Послушались шаги, и в дверях показался Войта.

— Ух! И устал же я! — произнёс на выдохе сыщик и упал в кресло.

— С приездом, мой друг! А разве вы были не на курорте?

— Издеваетесь, шеф? Откровенно говоря, набегался как гончая. Там народу — тьма тьмущая. И все гуляют, пьют… и не только микстуры. Опросил персонал отеля, кельнеров[4] пяти ресторанов, двух кафе и даже уличных торговцев. Показывал её фотографическую карточку. Похоже, эта Божена наставляла мужу рога. Оказывается, в отеле она познакомилась с каким-то Иозефом Врабецом. Красавец, говорят, лет около сорока. Везде ходили под ручку, как муж и жена. Можно сказать, я отыскал шерстяную нитку на прядильной фабрике. Видно с ним эта пташка и упорхнула. Только вопрос — куда?

Ардашев дважды нажал на кнопку электрического звонка, соединяющего его с кухней. Два звонка означало — две чашки кофе.

— Вы читаете мои мысли, — улыбнулся Войта.

— А не упоминал ли кто, что при ней была небольшая миниатюрная фляжка?

— Как же! Одна «столовая дева» жаловалась, что в ресторане она пила как раз из фляжки, вместо того, чтобы заказать спиртное. Это, как вы понимаете, не приветствуется. Ей сделали замечание. Она оскорбилась, и они покинули тот ресторан… Было там и ещё одно происшествие. В один из дней в фойе отеля Божену дожидался молодой человек с букетом. Он не знал, что она была со своим кавалером. И когда они вышли, он направился к ней. Этот Врабец парня осадил. Тот возмутился и швырнул цветы на пол. Получился скандал. Пани Плечка отвела юнца в сторону и строго отчитала. Портье сказал, что создалось впечатление, будто юный воздыхатель служит у пани Плечки, либо её родственник, а может, и зависит от неё, потому что он поднял букет, извинился перед Врабецом и отдал цветы Божене, а сам спешно удалился. А Божена, судя по всему, приличная стерва. Она хохотала вслед опозоренному Ромео… Кстати, я заметил, как из наших дверей выходил пан Плечка. Надеюсь, Божена не вернулась? И нам не придётся возвращать ему деньги?

— Она ехала в Прагу в одном купе с Йозефом Врабецем.

— Не хотела с ним расставаться?

— Похоже на то.

Войта бросил на кофейный столик фотографию Божены Плечки и сказал:

— Признаюсь, я ему завидую. Уж больно хороша чертовка!

— Зависть, мой друг, — плохое чувство. До добра не доводит. Эта парочка пила «Амаретто», есть такой напиток. Но, судя по всему, какой-то злодей подмешал во фляжку Божены лошадиную дозу цианида. Почувствовать эти кристаллы в миндалевом ликёре невозможно. Итог закономерный — два трупа, один — Божены, другой — Йозефа Врабеца. Об этом уже пронюхали газетчики и написали в утренних газетах. Я понимаю, что вы были в дороге и не могли их прочесть. Деньги пану Плечке я вернул.

Войта присвистнул:

— Ого! Вот уж чего не ожидал! Теперь понятно, зачем он к нам приходил, и откуда вам известно, что она с Врабецем ехала в одном купе. Шеф, надеюсь, вы учли накладные расходы?

— Вацлав, я не люблю мелочиться. К тому же, она погибла, и не хочется наживаться на человеческом горе.

— Но можно было вычесть хотя бы стоимость моих туфель. На этом курорте я их почти стоптал. Не мешало бы обновить обувь.

— Не волнуйтесь, старина, я куплю вам пару каблуков и две подмётки. Оплачу ремонт. Сходите к сапожнику. Он починит.

— Я никогда не сомневался в вашей истинно русской щедрости… Но перейдём к приятному. Насколько я помню, «Амаретто» переводится с итальянского, как «слегка горьковатый», что абсолютно верно выражает привкус этого ликёра. Пару раз доводилось его пробовать. Для дам вполне приличный напиток. Знаете, историю его создания?

— Италия, XVI век. Один из учеников Леонардо да Винчи, как-то приехал в город Саронно, расположенный на севере Италии. Находясь там, он встретил очень красивую вдову и уговорил её стать моделью для написания образа Мадонны для фрески в монастыре Милана. Та согласилась. Закрутился роман. А перед отъездом художника вдовушка решила выразить свою любовь созданием этого самого напитка. Она смешала бренди, абрикосовые косточки и какие-то специи. Получилось неплохо.

— Господи! Ну, нельзя же так! Дайте мне насладиться вашим незнанием хоть чего-нибудь!

Клим Пантелеевич улыбнулся и примолвил:

— А бутылку придумали стеклодувы острова Мурано, чтобы даже в темноте было понятно, что вы пьёте. Только вот в данном случае остатки ликёра обнаружили во фляжке.

— Понятно, что Божена купила «Амаретто» и периодически наполнила фляжку. Женские фляжки — грамм сто-сто пятьдесят, не больше.

— Пан Плечка не помнит, чтобы ей нравился этот ликёр. Скорее, кавалер купил, а она перелила во фляжку, — предположил Ардашев.

— Не исключено.

Открылась дверь. Мария поставила кофе и удалилась.

— Вацлав, я попрошу вас выяснить у ваших бывших коллег, какие вещи обнаружены у покойных. Меня интересуют предметы этого господина. И что конкретно было на столе. Вероятно, они сфотографировали купе.

Войта вдруг замер на секунду, а потом спросил:

— Послушайте, шеф, а зачем нам нужно дело, за которое не платят?

— Оно меня заинтересовало. Вы не переживайте. Ваши усилия будут мною оценены в полной мере.

— А может, я предложу пану Плечке оплатить нашу работу по поиску злодея? — неуверенно выговорил Войта.

— Он откажется. Ему незачем тратиться, если дело расследует полиция. К тому же у них больше возможностей.

— Как скажете, шеф. Завтра же я приглашу инспектора Яновица в «Три дикаря» на Ржетезовой улице. Это, если хотите знать, пивная с историей. Теперь на входе изображено только два дикаря, а раньше было три. Просто третьего стёрло время. А дело было ещё в XVIII столетии. Как-то в Праге появился чужестранец и привёз с собой из Америки трёх краснокожих дикарей. На голове у них были перья, одеты они были в кожаные юбки, тела разрисованы охрой. Они прыгали, кричали на непонятном языке и на глазах почтенной публики ели сырое мясо, которое им, точно хищникам, бросал их хозяин. Вся Прага ходила в этот дом взглянуть на диких людей, и чужестранец имел отличный гешефт. И вот как-то в Прагу приехал торговать один зажиточный крестьянин из Южной Чехии и, изрядно выкушав пива, пришёл поглазеть на представление. Денег не пожалел и получил место на первой лавке. Появились дикари. Стали плясать, улюлюкать и дразнить публику. И тут вдруг этот землепашец подскочил и как закричит на весь зал: «Зденек, Мирек! Иржи! Прекратите безобразничать!». Дикари остановились в нерешительности, но потом продолжили и дальше выкаблучиваться перед народом. К концу представления крестьянин опять не выдержал, влез на лавку и начал вещать: «Люди добрые! Это же мои батраки! Они получили аванс и сбежали! А теперь вас дурачат! Помогите вернуть беглецов!». А утром дикарей и след простыл. «Чужестранец» сбежал вместе с ними. Позже в доме открыли пивную и назвали «Три дикаря». Такая вот история. Но за меня, шеф, не переживайте. Я не сбегу. Мне, наоборот, искренне жаль, что я вас ввергаю в траты. Ладно, мы бы включили мои посиделки с инспектором в накладные расходы, и пан Плечка бы их оплатил. Это было бы правильно. Но теперь, когда мы работаем в убыток…

— Об этом, Вацлав, не волнуйтесь. Пожалуй, было бы лучше, если бы вы навестили своего старого сослуживца сегодня. Кофе, я вижу, вы уже допили.

— Эх, придётся подчиниться. Где бы я ещё нашёл такую контору? На курорт — за счёт шефа, в пивную опять за его счёт, — ухмыльнулся Войта.

— Вы только смотрите, мой друг, чтобы ваша печень не расторгла с вами контракт. Хорошо? И завтра ко мне со свежей головой! Договорились?

— Не волнуйтесь, Клим Пантелеевич. У меня старая полицейская закалка. Буду вовремя.

Войта уже подошёл к двери, когда Ардашев вдруг сказал:

— Сдаётся мне, что этот погибший господин непростой. Среди его вещей есть письмо с конвертом и носовой платок. Я не знаю, сколько вам нужно выпить с этим инспектором пива, водки или коньяка… но вы обязаны принести мне эти три предмета (платок, конверт и письмо) хотя бы на пару часов. Потом вернём. Не переживайте.

— А я и не переживаю. Мне только жаль, что вы всуе упомянули мою печень, которая, между прочим, у меня всего одна. И другой нет. Говорят, она восстанавливается, но для этого надо будет вновь полететь в Брандис-над-Орлице, — Войта взмахнул руками. — Ладно-ладно, шеф, не смотрите на меня так, как будто именно я поднёс факел к костру Яна Гуса[5]… Смею заметить, в те времена на земле меня ещё не было.

— Ступайте, пан Войта, ступайте!

— Вот опять, шеф, вы за своё! Всегда, когда злитесь, добавляете это словечко «господин». Смею заметить, такое обращение ранит мою и без того добрую, восприимчивую и прекрасную душу. И она, безутешная, обливается слезами.

— Никогда не думал, что работа в уголовной полиции так одухотворяет агентов.

— В данном случае, вы уж простите, как бы вам этого не хотелось, но я спорить не буду. Некогда. Предстоит важное и ответственное задание — пьянка с бывшим коллегой. Засим, откланиваюсь.

Войта ушёл.

Ардашев достал из коробочки «берлинго» красный леденец и положил под язык. «Итак, что мы имеем на сегодняшний день? Некто Йозеф Врабец, коммивояжёр, отравлен в поезде, прибывшим в Прагу, в вагоне № 15. В купе № 5 он оказался вместе с некой пани Боженой Плечкой — женой пражского коммерсанта, который держит магазин одежды на Круцембурской улице. Она тоже погибла. Они оба сели в поезд в Брандис-над-Орлице (станция Ческа-Тршебова) и ехали в Прагу. Пили «Амаретто» и, возможно, ещё что-то. Их отравили кристаллами цианида. Платок. Письмо. Конверт…».

Капитан Патрик Гампл работал в контрразведке Австро-Венгрии, а теперь Чехословакии, уже тринадцать лет. Немолодой, слегка полноватый, среднего роста, в длинном плаще, с усами и тонкой вертикальной ниточкой бороды он без особого труда вписался в новые политические события, кипевшие в его стране. Действительно, за последний год сменились приоритеты. Бывшие враги стали друзьями. Многие из его коллег не смогли с этим смириться и покинули службу. Но Гамплу было не до амбиций. Троих детей надо было кормить. «Что ж, всё в мире меняется, — рассуждал Гампл, сидя за рулём служебного «Laurin & klement». Вот некогда могущественная и непобедимая Россия и та перестала существовать. Эту страну не смогли победить внешние враги, а внутренние, точно древесная шашель, обрушили трон Государя в одночасье. Безусловно, если бы Императорская Россия ещё существовала, то она была бы новым другом Чехословакии, освободившейся, наконец, от австрийцев. Но эти сентенции в сослагательном наклонении сейчас вряд ли уместны. Русские воюют теперь уже между собой. И большевики, надо им отдать должное, всего за два года сумели наводнить Европу своими шпионами-коминтерновцами, а также, так называемыми «агентами-ходоками», коих пачками под видом беженцев посылал «Региступр» — военная разведка большевиков. Иногда трудно понять, кто есть кто из русских эмигрантов. Поди попробуй всех проверить, а коминтерновцев — и подавно. Они же закон вроде бы не нарушают. Тем более, все представители Коминтерна, съехавшиеся на первый Учредительный съезд в Москву в марте этого года известны. Их всего-то с полсотни на всю Европу. Сложнее с их помощниками. Вот и мерещатся всем коминтерновские шпионы. Иначе и не телефонировал бы мне полицейский инспектор, и не просил бы приехать».

Гампл остановил автомобиль у входа полицейское управление.

Дежурный офицер провёл его в кабинет инспектора. Сыщик сидел за столом и что-то писал. Увидев вошедшего, поднялся и шагнул навстречу.

— Вот вы и пожаловали, капитан. Милости прошу к нашему полицейскому шалашу, — пошутил Яновиц. — Похоже, покойничек по вашу душу. Шпион, по всему выходит.

— Вам бы только работу нам подбрасывать. А почему шпион? С чего это вы так решили?

Яновиц вытащил из ящика стола большой бумажный пакет и, высыпав на стол содержимое, сказал:

— А вот сами посмотрите: паспорт на Йозефа Врабеца, перстень, черепаховая расчёска с отломанным концом, билеты на поезд до Праги, коробка спичек, сигареты «Salem Gold», носовой платок и письмо в конверте.

— Я так понимаю, вас смутила расчёска?

— Не первый день на свете живу. Эта штуковина может быть паролем для встречи с агентом, у которого будет её вторая часть. Уж очень у неё линия облома необычная. Будто зигзаг выпиливали лобзиком. Не находите?

— Вы правы. А что в письме?

— Так, пустяки. Пришлось вскрыть. Мы его нагревали, на свет рассматривали и на фотографическую пластину сняли — ничего нет. Только текст, написанный обычными чернилами. Да вот, пожалуйста.

Капитан взял лист, развернул и прочёл:

— «Здравствуй, моя дорогая. У меня всё по-прежнему. Много работы. Совершенно нет времени на отдых. Погода отвратная. Прихожу поздно и заваливаюсь спать. Купил для тебя кой-какие подарки. С нетерпением жду нашей встречи. Скоро буду. Целую и люблю, твой Йозеф».

— Ни о чём, — пробормотал контрразведчик. — Письмо без адреса. И отправитель не указан. Говорите, было запечатано?

— Именно.

— И без марки.

— Странно.

— Вот и я говорю…

Гампл извлек из внутреннего кармана миниатюрное зеркальце и, засунув его внутрь конверта, стал что-то высматривать. Заметив, недоумённый взгляд полицейского, объяснил:

— Бывает, шпионы нагревают конверт над паром, и он раскрывается, а потом пишут что-либо на внутренней стороне и вновь склеивают. Затем, вкладывают письмецо, запечатывают и отсылают.

— Хитрецы — одно слово.

— Работа у них такая. Как вы понимаете, инспектор, в данном случае нет никаких оснований забирать в контрразведку дело об убийстве в поезде. Однако благодарю вас за службу.

— Простите за беспокойство, но я был обязан уведомить вас об этой странной расчёске.

— Нет-нет, не извиняйтесь. Вы поступили сугубо по инструкции. Я всенепременно отражу в рапорте руководству то, с каким тщанием вы относитесь к делу.

— Благодарю вас, — смутился Яновиц, — но это совсем необязательно.

— Не скромничайте, мой друг, не скромничайте. Мы столько лет знакомы! — капитан похлопал полицейского по плечу. — Ну, мне пора. Работайте. Не буду мешать.

— Честь имею.

Сыщик забил трубку табаком, раскурил двумя короткими затяжками и с наслаждением затянулся третьей длинной.

Скрипнула дверь и в проём просунулась лысина Войты.

— Позволите, патрон?

— Ого! Уже «патрон»? А раньше был «шеф»… Но шеф-то у тебя теперь этот бывший русский адвокат. Ардашев, кажется. А я, значит, вырос в звании: позапрошлый раз, когда мы сидели в «Трёх дикарях», ты величал меня «учителем», прошлый раз — месяца два тому назад — «ментором», что, в сущности, одно и тоже. А сейчас — «патрон». К твоему сведению, этим словом в Древнем Риме называли лицо, бравшее под своё покровительство малоимущих или неполноправных граждан. Стало быть, ты теперь недееспособный? Или нищий? Только по твоей лоснящейся физиономии и новому костюму с пижонскими штиблетами этого не скажешь. Променял протёртый полицейский дождевик на модный плащ. Стало быть, я нужен тебе для чего-то другого. А если быть совсем точным, то я понадобился твоему настоящему патрону — хитрому пану Ардашеву. Так? Ну, не стой, заходи и начинай врать, убеждая меня, что на самом деле, всё обстоит иначе, и ты притопал сюда, чтобы понюхать моего трубочного табака.

— Совсем нет, о «сахем», «каудильо» и «сенсей»! Зря вы грозитесь разбить меня в пух и прах, как русская артиллерия австрийцев под Краковым в пятнадцатом году! Нет у меня никаких секретов от вас. У меня есть одна маленькая просьба. Но лучше, если я расскажу о ней за кружкой-другой пива в «Трёх дикарях». А насчёт табака — он вынул пачку турецкого «Murad» — не хотите? Настоящий измирский! Ручная скрутка. Не курил. Всё ждал случая, чтобы угостить вас, — заходя в кабинет, разразился тирадой частный сыщик.

— Вот-вот! Об этом я и толкую. Продолжай врать. Сигареты положи мне на стол, а в «Три дикаря» возьмёшь ещё пачку. Говори, паршивец, ради чего пожаловал!

— Дело в том, что к нам обратился пан Плечка ещё до того, как его жену обнаружили мёртвой в купе поезда. Он просил отыскать её. Она должна была приехать раньше. Сегодня он опять был в агентстве и заикнулся о том, что хотел бы узнать, кто, на самом деле, тот кавалер в купе — Йозеф Врабец. То есть, кувыркался он с ней в постели или нет. Но для этого, шеф, как понимаете, надо взглянуть на предметы и фотографии с места происшествия.

— Кому надо? Тебе или пану Ардашеву? Только не ври, — инспектор грозно потряс кулаком. — А то утоплю в Доксанском пруду, как граф Гинек неверную жену в двенадцатом году!

— Ардашеву надо, не скрою, ну и мне не грех разобраться. Наше агентство в пяти минутах езды отсюда. Через три часа я всё верну. Клянусь усами Кайзера.

— Хорошо, что признался. Я тебя «на вшивость» проверял. Плечка уже поведал нам, что попервоначалу наведался в вашу детективную контору с этими четырьмя дурацкими цифрами «1777». Кстати, всё хотел у тебя спросить, а что они означают?

— Да, так. Ничего особенного. Это количество особо опасных международных душегубов, пойманных лично господином Ардашевым за пять последних лет.

— Это по одному в день? Издеваешься, паршивец?

— Так точно, ваше высокопревосходительство! С вами иначе нельзя! На самом деле — это год основания города Ставрополя в России. Он оттуда родом.

— Сразу бы так и сказал. Пошто врать-то?

— Невинная шутка-с…

— Прощаю. Знай: в изъятых вещах зацепиться не за что. Вон, на столе лежат. Можешь полюбопытствовать. Только после нашей доблестной военной контрразведки твоему Ардашеву делать нечего.

— А кто был? Гампл?

— Он самый.

— А вызывали зачем?

— Не твоего ума дело. Ладно, сложи в конверт.

Яновиц извлек из папки несколько фотографий и пояснил:

— Снято на месте происшествия.

— А фляжку позволите взять?

— Зачем она тебе? Мы сняли с неё отпечатки пальцев. Они принадлежат покойникам. Фото на столе. Пользуйся иждивенец.

— И всё-таки, я попрошу вас, дать возможность пану Ардашеву взглянуть на сей сосуд в виде женского сердца.

Инспектор нехотя поднялся, открыл шкаф и швырнул на стол, упакованный в серую бумагу свёрток.

— Бери, попрошайка. Но смотри, чтобы не было там ваших пальчиков, а то оба у меня загремите лет на пять. Понял? — потрясая кулаком, провещал полицейский.

— Благодетель! — Войта прижал руки к груди.

— Не паясничай! Вернёшь через час. Буду ждать. И посмей опоздать, хоть на минуту! Ответишь головой. Если что — знай: скажу, мол, бывший сыскной агент Войта, исходя из преступных намерений и прямого умысла, пользуясь прежним доверием, проник в кабинет, выкрал вещественные доказательства и, во время моего короткого отсутствия по причине расстройства желудка, бежал. Второпях турецкие сигареты вместе со своими отпечатками пальцев оставил на моём столе. Дежурный офицер это подтвердит. А дальше — суд, тюремный замок в Пльзене. Словом, «райская жизнь». Не соскучишься.

— Выходит, мой невинный и чистосердечный подарок — это улика против меня? Ай-яй-яй! Как же нехорошо!

— Чистосердечным, как тебе известно, бывает только признание. Оно облегчает душу, но увеличивает срок.

— А вас, господин египетский фараон, отправят в отставку. К гадалке не ходи.

— Будешь молоть языком — передумаю. Не дерзи!

— Виноват, ваша фельдмаршальская светлость, сгребая в конверт предметы и фотографии, пропел Войта. — Значит, через два часа я вернусь, и уже отсюда мы наведаемся в «Три дикаря»?

— Так и быть — через полтора. В шесть. И ни минутой позже. Смотри мне!

— Слушаюсь и повинуюсь, господин директор землетрясения!

— Долой с моих глаз, паяц!

— Я уже испарился, владыка! — послышалось за дверью.

Получив от Войты пакет из полицейского управления, Ардашев вынул письмо и внимательно осмотрел его на свет. Ничего интересного. Он обработал внутреннюю часть конверта порошком из толчённого карандашного грифеля, но отпечатков пальцев не обнаружил. Марки нет, какие-либо надписи внутри отсутствуют. Но вот платок… Он, действительно, как и упоминал Плечка, источал своеобразный запах. Было ясно, что его пропитали специальным составом. В таком случае, при погружении платка в небольшое количество воды, он может превратиться в невидимые чернила. Ардашев решил попробовать новейший способ исследования — чтение с помощью кварцевой лампы. Включив её в розетку, и поднеся под неё лист с текстом, Клим Пантелеевич убедился в правильности своего предположения: между написанных обычными чернилами строк чётко проступили аккуратные цифры. Это было зашифрованное сообщение.

После обработки специальным порошком серебряной фляжки, в которой содержался яд, Клим Пантелеевич обнаружил на ней те же отпечатки пальцев, что и на фотографических снимках, принесённых Войтой из полиции. Но у самого горлышка он нашёл ещё один вполне чёткий след с непонятным зигзагообразным, в точечках, будто исколотых иглой, рисунком. На нём полностью отсутствовали характерные для человека папиллярные узоры. Природа этого следа была непонятна и, видимо, по этой причине полицейский эксперт и не стал обращать на него внимания. Но Ардашев решил им не пренебрегать. Он навёл на след объектив фотоаппарата и сделал снимок. Затем снял остальные предметы, переданные инспектором. Не теряя времени, Клим Пантелеевич проявил в лаборатории плёнку, уложил все вещественные доказательства в пакет и отнёс в кабинет.

«К странному убийству в поезде к концу дня добавилось ещё две тайны: неизвестный шифр и «нечеловеческий» отпечаток пальца на фляжке. Какое отношение ко всему этому имеет Божена Плечка? В любом случае надо продолжать расследовать причины двойного убийства. Сколько уйдёт времени на разгадку шифра — неизвестно. Но другого выхода нет», — заключил резидент и стал переписывать цифры в ином, понятном только ему порядке. Закончив, он отложил карандаш, выбрал из металлической коробочки зелёную конфетку и положил под язык. Размышления прервал шум в передней. Явился Войта. По его походке и выражению лица было видно, что вечер, проведённый в компании инспектора Яновица в «Трёх дикарях», удался на славу.

За окном тарахтел таксомотор. Стараясь не смотреть Ардашеву в глаза и не произносить лишних слов, Войта взял пакет, зачем-то отдал честь, развернулся кругом и, слегка покачиваясь, пытаясь идти строевым шагом, покинул комнату.

Клим Пантелеевич улыбнулся, подошёл к окну и отодвинул портьеру. Вацлав с трудом забрался в автомобиль, и такси покатило вверх по улице.

«Хорошо бы сесть вот так в авто и унестись назад, в родной город, в те времена, когда мальчишкой торопился из гимназии домой, а на пороге тебя встречала мама. А потом с нетерпением ждать вечера, когда вернётся со службы отец. Господи, когда это было? Да и было ли? На следующей неделе мне исполнится пятьдесят два, а того сладкого предвкушения приближающегося праздника уже нет…», — с грустью подумал Ардашев и опять принялся разгадывать шифр.

Богумил Смутный в точности соответствовал своей фамилии. Невысокий господин, мазавший волосы бриллиантином, с бритым подбородком и короткими, почти кошачьими усиками-полосками, доходящими только до уголков губ, из своих тридцати восьми лет два последних года провёл за решёткой одной из самых страшных тюрем Австрии — в замке Граца. После побега он до сих пор числился в Австро-Венгерском розыске, но империя распалась и поиском беглеца в Чехословакии никто не занимался. Виртуозное владение долотом, «фомкой»[6], коловоротом, «гусиной лапкой»[7], «балериной»[8] и современным автогеном сделали Богумила рекордсменом по количеству взломанных сейфов от Вены до Праги. Правда, сейчас он «взял отпуск» и, будучи по паспорту Антоном Зайчиком, благочинно ужинал в ресторане «Олимпия» на проспекте Фоша. В тот самый момент, когда Смутный уже потянулся вилкой за куском нежнейшей утки, которая, очевидно, ещё совсем недавно плавала в Ольшанском пруду, к его столику приблизился господин коммивояжёрской внешности. Выдавив из себя, точно из лимона, кислую улыбку, он пропел:

— Да простит меня достопочтимый пан, что прерываю его обед, но я был бы исключительно признателен за несколько минут делового разговора.

Наливая в рюмку «Бехеровку», Богумил небрежно бросил:

— Меня не интересуют ваши предложения. Проваливайте, пока я не рассердился.

— Как вы думаете, вельможный пан, а что будет, если я сейчас позову полицию и скажу, что беглый вор Смутный на глазах всего честного народа преспокойно обедает в одном из самых фешенебельных и дорогих ресторанов Праги? — присаживаясь без разрешения на соседний стул, вымолвил человек в чёрном костюме.

— Вы меня с кем-то путаете. Меня зовут Антон Зайчик. Имею галантерейный магазин на Кршменцевой улице. А что касается полиции, то пусть они ловят грабителей и насильников, а не честных коммерсантов. Я, пожалуй, сейчас попрошу метрдотеля избавить меня от вашей навязчивости, — закусывая печёным яблоком, парировал специалист по банковским сейфам и повернулся в сторону кельнера.

— Тогда я зову полицию…

— Что вам от меня надо? Деньги?

— Наоборот.

— Что значит «наоборот»?

— Это значит, что именно я хочу вам предложить деньги.

— Ого! Случайная встреча становится чертовски занимательной! — промокая губы салфеткой, усмехнулся Смутный. — Валяйте.

— Я предлагаю вам ограбить банк «Славия» на Целетной улице.

Богумил рассмеялся, потёр нос и осведомился:

— А почему бы вам самому не заняться этим ремеслом?

— Это не по моей части. Я расскажу вам, как легко, быстро и безопасно проникнуть в банковское хранилище. Если вы воспользуетесь моим советом, то вам останется лишь вскрыть всего один металлический ящик, в котором некий клиент банка хранит интересующие меня документы. В другой ячейке, хранится старинный золотой крест. Повторяю, меня интересуют только документы из той самой ячейки. А крест — вам. Он и будет вашим вознаграждением.

— Предложение заманчивое, — вздохнул Смутный, — но оно не по мне. А что, если вы полицейский агент и меня сцапают с поличным?

— Во-первых, если бы я захотел, полиция вас бы уже арестовала; во-вторых, вы поймёте, что я не могу иметь отношения к полиции после того, как узнаете способ проникновения в банк, а в-третьих, вы ведь можете просто отказаться от моего предложения и продолжать наслаждаться обедом, разве не так?

— Доводы убедительные, — согласился вор, выпил ещё одну рюмку «Бехеровки», цокнул от удовольствия языком и спросил:

— Как же вам, сударь, удалось меня отыскать?

— В Праге хватает злачных мест, где добрые люди за сто крон посоветуют, как найти лучшего медвежатника империи, в особенности, если убедятся, что тот, кто им интересуется, сам из этого круга.

— Ха! И они вам поверили?

— Как видите. Сижу перед вами.

— Вы, случаем, в театре не служите?

— К счастью, нет. Актёр — существо подневольное. Он зависит от директора театра, режиссёра, антрепренёра… А я, как и вы, человек свободный. Пехотинец удачи, если хотите. Повезёт — хорошо, не повезёт — что ж, значит, сегодня не мой день.

— Давайте для начала опрокинем по стаканчику. Я велю принести вам вторую рюмку.

— Не стоит. Я не пью.

— Как вас величать?

— Зовите меня просто: пан Арбес.

— Случайно, не Якуб[9]?

— А вы остряк!

— В тюрьме без шутки помереть можно. За приятное знакомство! — поднял рюмку медвежатник и с наслаждением выпил.

— Итак, вы готовы выслушать детали моего предложения?

— Вы не оставили мне выбора, — пожал плечами Смутный.

— Приятно иметь дело с понимающим человеком. Это экономит время.

— Какой ящик вам нужен?

— Под нумером тридцать три.

— О! Магическое число масонов!

— Вам не откажешь в образованности.

— В тюрьме были образованные сокамерники, — вздохнул вор.

— Ещё раз повторяю: в этом сейфе будут документы. Они мои. А крест находится в соседней, тридцать четвёртой ячейке. Вам не составит большого труда их вскрыть. Насчёт остальных банковских ячеек ничего сказать не могу. Возможно, многие из них пустые, возможно, нет. Но не стоит сильно увлекаться. У вас не будет много времени. Но повторяю: крест — вам, документы мне. Ясно?

— Куда уж яснее. Крест, и в самом деле дорогой?

— Ему цены нет. Очень редкий. Продадите его и обеспечите себя на всю жизнь.

— Надеюсь, вы меня не обманываете. А что там за документы?

— Не ваше дело.

— Ладно. А как насчёт других ячеек?

— Они мне без надобности. Я понимаю, что соблазн велик, но не жадничайте. В соответствии с моим планом, у вас будет очень мало времени. Но несколько ячеек вскройте, две-три не больше, чтобы не сложилось впечатление, что вы пришли именно за тридцать третьим и тридцать четвёртым сейфом.

— Я согласен, — кивнул Смутный.

— Банк нужно будет брать в день рождения управляющего. В понедельник. А встретимся с вами здесь же, ровно в полдень следующего дня, во вторник. Идёт?

— Да.

— Тогда переходим к деталям…

Над Прагой скапливались тяжёлые тучи. В прорехах между ними вспыхивали серо-жёлтые молнии, грозящие поразить землю. Первые, крупные, но ещё редкие капли дождя упали, как раз в тот момент, когда Ардашев смотрел на Влтаву с Карлова моста. Чёрная тень вороньим крылом накрыла город. Статский советник невольно вспомнил легенду, рассказанную Войтой о сделке зодчего и дьявола. А дело было так. Утром 20 марта 1393 года король Германии и Чехии Вацлав IV приказал схватить пражского архиепископа Яна Непомуцкого, заточить в тюрьму и подвергнуть жестоким пыткам. Священник не выдержал издевательств и умер. Его тело, зашитое в мешок, палач сбросил в реку с Карлова моста. И в ту же ночь в этом самом месте рухнула арка. На следующий день каменщики её восстановили. Но ночью она вновь развалилась. И так продолжалось несколько дней подряд. Король негодовал. Зодчий, руководивший ремонтом, чуть было не сошёл с ума от безысходности. Однажды ночью к нему явился князь Тьмы и предложил помощь. Но поставил одно условие: он заберёт с собой душу того, кто первым перейдёт починенный мост. Архитектор согласился. Через несколько дней стало ясно, что дьявол своё слово сдержал. Но строитель решил его перехитрить, и, чтобы сберечь чью-то жизнь, накануне открытия моста спрятал петуха в Старомнестской мостовой башне, надеясь выпустить его на мост первым, и, тем самым, обмануть дьявола. Только человек слаб перед чёрной силой. Князь Тьмы принял обличье помощника зодчего, и, дождавшись, когда строитель выйдет из своего дома на Малой Стороне, явился к его беременной жене и сказал, что с её мужем на старомнестском берегу, стряслась беда. Она бросилась на помощь. Женщину хорошо знали в Малостранской башне и потому пустили на мост. Когда архитектор увидел с противоположного берега жену, бегущую к нему по мосту, он понял, что Злой дух его перехитрил. Утром следующего дня супружница скоропостижно скончалась вместе с ребёнком, которого носила под сердцем. Так дьявол наказал зодчего, возомнившего себя равным Князю Тьмы, забрав души двух самых дорогих ему людей. «Да, — усмехнулся Ардашев, — помнится, и я тогда отчаялся в поисках маньяка, убивавшего в Петрограде модисток. Думал, что тот душегубец[10] в сговоре с самим сатаной. Молился. Просил у Господа помощи. И она пришла. Всего четыре года минуло, а, кажется, то была другая жизнь, не моя. Неужто в России дьявол победит? Нет, не хочется в это верить. Однако надо вернуться к шифру Йозефа Врабеца. И тут полезно порассуждать. Итак, я пользовался шифром, где цифры заменяются буквами, предположив, что текст составлен на немецком языке. Исходя из того, что в немецком языке чаще всего встречается буква “е”, потом “n” и затем “I”, с учётом известной частоты других букв, я попытался заменить наиболее часто встречающимися цифры этими и другими буквами, постепенно заполняя пустые промежутки. Я начал с того, что отыскал все слова, состоящие из двух букв. Ясно, что одна из них всегда будет гласная. А если “е” стоит после другой гласной, то по общему правилу, за ней будет стоять «i». В длинных словах, если предпоследней буквой “e”, то последней — “n”, “r”, “t” или “s”. Буква “d” обычно находится в слоге “ung”… Но ничего не вышло. Примерно по такой же методике я пытался расшифровать сообщение, представив, что оно написано на английском языке. И снова неудача. Не повезло и с французским. Немецкий, английский, французский… Странно, почему я не попробовал вариант с русским?..».

Траурные лохмотья туч вместе с дождём унесло на север. Ветер разошелся не на шутку, грозя прохожим остаться без головных уборов. Ардашев поднял воротник плаща, и, придерживая шляпу, зашагал обратно, в контору. От Карлова моста до Малой площади не больше километра, пешком минут пятнадцать-двадцать.

Уже в кабинете он понял, что прогулка, как всегда, навела на верную мысль. Шифр, действительно, был ориентирован на русский язык. Текст состоял из пяти предложений и гласил:

«Ардашев Клим Пантелеевич — резидент агентурной сети ВСЮР в Европе. При Временном правительстве был назначен начальником «Бюро для объединения деятельности различных органов Министерства иностранных дел по контрразведке». Подчиняется непосредственно начальнику штаба ВСЮР генералу Романовскому. Ардашев работает под прикрытием детективного агентства. Располагается в доме № 3/142 на Малой площади (Malé náměstí) под вывеской «Detektivní kancelář «1777.» Павел».

«Не ожидал! — мысленно воскликнул статский советник и заходил по кабинету. — «Этот Павел слишком хорошо информирован. По всей видимости, это бывший агент российской военной разведки. Только среди агентов Генерального Штаба Йозеф Врабец не упоминался. Скорее всего, паспорт поддельный, если учесть, что шифровка составлена покойным».

Надо сказать, что фотографий агентов российского Генерального Штаба Ардашев не видел. Военная и политическая разведка Российской республики[11] — две разные структуры. Статскому советнику в руки попал только список агентуры Генерального Штаба по Европе и Америке с их местонахождением, паролями и явками, но без фотографий. Молодая политическая разведка под крылом министерства иностранных дел, созданная усилиями Ардашева в 1917 году, не могла тягаться с опытной военной разведкой, имеющей многолетнюю историю и насчитывающую десятки агентов по всему миру. Но в прошлом году, усилиями начальника штаба ВСЮР генерала Романовского, военная разведка перешла под непосредственное руководство Клима Ардашева. И, прибыв в Прагу, он пытался наладить связь с российской военной агентурой в Европе. Сделать это было непросто. Часть агентов, разочарованная действиями Временного правительства и поддерживавшая идею монархии, просто бездействовала и ждала, чем закончится Гражданская война. Другая часть, самая многочисленная, продолжала работу на благо России, накапливая информацию, связи и агентуру, надеясь на получение указаний от белогвардейского командования. Но нашлись и те, с кем не удалось установить связь. На начало ноября 1919 года таких «пропавших» агентов было всего двое: Густав Крампе — подполковник Генерального Штаба Александр Викторович Добровольский, бесследно исчезнувший в конце прошлого года, и Антонио Кабрал, капитан Генерального Штаба Алексей Иванович Никитин, пропавший в мае в Лиссабоне. Антонио Кабрал, как позже выяснилось, погиб в автокатастрофе, сорвавшись на автомобиле в пропасть на узком серпантине португальского побережья Прайа да Марина. А судьба Добровольского до сих пор была неизвестна. Фотографию трупа Иозефа Врабеца Ардашев, благодаря Войте, видел, и даже переснял, но как выглядел Добровольский он не знал.

Клим Пантелеевич, в который раз вчитывался в текст сообщения и не мог понять, что же в нём не так. Он проговаривал предложения вслух, всматривался в каждую букву, но ответа не находил. Беспокойное чувство не проходило. Неожиданно взгляд упал на английское издание романа «Братство» Джона Голсуорси. Новая книга, изданная в подлиннике, томилась на полке уже несколько месяцев, и ждала очереди на чтение перед сном. Ардашев взял роман, полистал и вдруг всё понял. Загадка была разгадана. «Только англичане и американцы при прямой речи ставят точку внутри кавычек. Русские же — всегда снаружи. В сообщении агент «Павел» поставил точку внутри кавычек. Отсюда напрашиваются следующие выводы, — мысленно рассуждал Ардашев. — Первый: «Павел» и покойный Йозеф Врабец — одно и то же лицо. Об этом говорят отпечатки пальцев Йозефа Врабеца на внутренней части письма. Второе: исходя из того, что шифровка составлена на русском языке (агент именует себя «Павлом»), предназначена русскоговорящему разведчику, противнику Ардашева, выходит, адресат — красный. Третье: учитывая наличие точки до кавычек, сообщение отправлено английским агентом. Четвёртое: Йозеф Врабец («Павел») — это разведчик, выдавший себя большевикам за агента российского Генерального Штаба, якобы согласившийся на вербовку Москвы, благодаря чему ему удалось проникнуть в нелегальную большевистскую шпионскую сеть в Европе. Пятое: Йозеф Врабец («Павел») — не имеет отношения к пропавшему Густаву Крампе (подполковнику Добровольскому)».

Клим Пантелеевич вернул книгу на полку, посмотрел в окно. Всё становилось на свои места: «Получается, что британцы, получив от меня ещё в прошлом году отказ на передачу Лондону нашей зарубежной агентурной сети, решили пожертвовать мною ради проникновения английского разведчика в большевистскую сеть. Вполне убедительный ход. Ничего не скажешь, хороши союзники. Слава богу, что сообщение чекисты так не получили, и Врабец отправился на небеса. А то ведь, сбросили бы они мой труп в реку, как некогда палач кинул бездыханное тело Яна Непомуцкого тихую Влтаву с Карлова моста. Слава богу, явился мой ангел хранитель… с цианидом. Теперь надо выяснить, кто он на самом деле».

На Малой площади зажглись фонари. За рассуждениями Клим Пантелеевич не заметил, как в кабинете стало совсем темно. Заканчивался ещё один беспокойный ноябрьский день.

Серая стена, грязный деревянный пол и закопчённый потолок, точно тисками сдавливали пространство узилища. Клацанье замков, скрип дверных петель, запах давленых клопов, человеческих испражнений и прокисшей арестантской похлебки казались дурным сном, который вот-вот должен исчезнуть с первыми лучами солнца. Но он не исчезал.

Ещё два дня назад приказчик магазина женской и мужской одежды на Виноградах был уверен, что в свои девятнадцать лет он точно знает, чего хочет и может планировать ближайшее будущее.

Всё изменилось вчера вечером, когда молодой человек вернулся домой после закрытия магазина. Он ещё не успел снять одежду, как в дверь его съёмной комнаты отворилась, и на пороге появился невысокий субъект в пальто, шляпе, с тараканьими усами и трубкой во рту. Под мышкой он держал видавший виды портфель. Позади него маячили двое полицейских в чёрных шлемах с жёлтыми кокардами.

— Ярослав Поспишил? — строго спросил незнакомец.

— Да, я…

— Инспектор Яновиц, криминальная полиция, — усаживаясь бесцеремонно на один из свободных стульев, пробубнил тараканище, щёлкая портфельными замками. — Вы подозреваетесь в смертоубийстве Божены Плечки и Йозефа Врабеца, в связи с чем, у вас будет проведён обыск, после чего вы будете заключены под арест на время предварительного следствия.

Он вытащил два листа бумаги с печатями, помахал ими под носом Ярослава и убрал назад.

— Тут постановления судебного следователя. Не сомневайтесь, они утверждены прокурором. — Сыщик пригладил усы, окинул взглядом убогое жилище и провещал: — Ну-с, извольте выдать все записные книжки, фотографические карточки, деньги и запрещённые к обороту предметы.

— Что? Я никого не убивал, — дрожащим голосом попытался оправдаться юноша.

— А яд, где покупали-с? — высверливая взглядом дырку во лбу подозреваемого, вымолвил Яновиц.

— О чём вы, пан инспектор?

— Что ж, тогда приступаем к обыску, — вздохнул сыщик, повернулся к полицейским и приказал: — Перевернуть всё верх дном!

Не прошло и получаса, как Ярослава заковали в наручники и увезли на автомобиле с решётками в Панкрац[17].

Машина въехала в тюремный двор, похожий на огромный колодец. От охранника разило чесноком и копеечным табаком (его обычно продают на рынке стаканами). Он вёл арестанта по коридорам, точно служебного пса, выкрикивая, то и дело, команды: «налево», «направо», «стоять!».

В небольшой комнате со свежевыкрашенными стенами, пахло колбасой и варёными яйцами. Высокий, похожий на гимназического учителя, господин с заметной лысиной и бритым лицом, копался в зубах заострённой спичкой. Он вздохнул и принялся снимать с вошедшего отпечатки пальцев. По окончании неприятной процедуры соблаговолил швырнуть юноше грязную тряпку, чтобы хоть немного оттереть с пальцев мастику. Тут же велел разуться. Он прикладывал к телу Ярослава какие-то диковинные инструменты: огромный кронциркуль и полуметровые линейки с бегунками. Измерял рост, размер головы, ширину и длину каждого уха, расстояние от изгиба левого локтя до кончика среднего пальца, ширину и длину каждой стопы. Отметил в специальной карточке наличие двух сросшихся родинок на правой стороне груди. Дал обуться, и завёл арестованного в соседнюю комнату.

В ней властвовал коротышка фотограф. Смешливо картавя, он приказал сесть на табурет. Этот тип жёг магний в жестяных воронках и, меняя пластины, щёлкал диковинным фотоаппаратом. По его хвастливым словам, чешская полиция использовала наисовременнейший фотографический метод Бертильона и снимала преступников в трёх видах: в профиль, en face в 1/7 натуральной величины и во весь рост в 1/20. Но и эта процедура закончилась.

И вновь Ярослав плелся подлинным коридорам со сводчатыми потолками, пока окрик конвоира не остановил его перед дверью с цифрой «сто три». Это была одиночная камера, в которой он сейчас и находился. От переживаний он ничего не ел, только пил воду, которую приносил тюремный разносчик еды в большом пятилитровом чайнике. Хоть чайник и был медный, но вода отдавала ржавчиной.

— В этом параллельном адском мире нормальным человеческим существам нет места, — отчего-то вслух выговорил молодой человек и тут же испугался собственного голоса, будто сказанного в трубу.

Послышались шаги. Глухо щёлкнул замок. На пороге возник охранник.

— Поспишил — на допрос! — гаркнул страж.

Оказалось, что камера судебного следователя располагалась совсем рядом, на первом этаже.

Следователь что-то сосредоточено писал, в тот момент, когда ввели арестанта. Он махнул рукой конвоиру, указывая на табурет. Усадив подозреваемого, стражник удалился.

На первый взгляд следователь выглядел намного приятнее, чем наглый и бесцеремонный инспектор Яновиц. По крайней мере, он казался почти ровесником. Вероятно, совсем недавно окончил университет. Лет на пять старше. У него и усы-то были редкие, да и жиденькая бородёнка, которой он пытался придать клиновидную форму, ещё не могла считаться полноценной бородой. Интеллигентного вида, в очках. К тому же, как и Ярослав, он был блондином. От этих мыслей приказчик расслабился и улыбнулся.

— Вы не в цирке, арестант, — процедил сквозь зубы Мейзлик. — Вину в убийстве Божены Плечки и Йозефа Врабеца признаёте? Раскаиваетесь? Готовы дать признательные показания? Или будете дальше дурачком прикидываться?

— Это какой-то бред. Я уже говорил инспектору, что никого не убивал.

— Как вы тогда объясните, что, уехав к родителям в Пардубице, вы позвонили пану Плечке и сказали, что заболели «испанкой», а на самом деле ничем не болели? Для чего врали? — насмешливо сощурился следователь.

— Я не хотел, чтобы он… — Ярослав конфузливо опустил глаза и потёр ладонью переносицу.

— Что же вы остановились? Продолжайте!

— Не хотел, чтобы пан Плечка поехал в Брандис-над-Орлице с пани… Плечкой, — пролепетал юноша.

— А почему не хотели?

— Не хотел и всё.

— Поставим вопрос иначе: какие отношения были между вами и мадам Плечкой?

— А какие могут быть отношения у приказчика и жены хозяина магазина? — Ярослав поднял глаза на следователя.

— Вот я и спрашиваю! Тут вопросы задаю я, а не вы! Понятно? — нервно дергая щекой, спросил Мейзлик.

Арестант кивнул.

— Во время обыска инспектор нашёл вот эти стихи. Вы, оказывается, ещё и поэт.

Он зло усмехнулся, взял в руки школьную тетрадь и принялся её листать.

— Тоже мне, Ян Неруда[18] нашёлся! Сейчас мы посмотрим, что вы тут накрапали, сударь.

— Вы не имеете права. Это личное!

— Ну да, как же! Ага, вот, — откинувшись на спинку стула, следователь закинул ногу за ногу и с кривой усмешкой начал декламировать:

Ардашев стоял у окна и видел, как к агентству подкатил серый «Laurin & klement». Из автомобиля вышел немолодой господин среднего роста в длинном плаще и широкополой шляпе. Дверь в кабинет открылась, и Мария почти по-военному доложила:

— Пан Гампл. Просит принять по срочному делу.

— Пригласите. Я пройду в приёмную.

В дверях возник господин лет около сорока. Он следил за своей внешностью. Об этом говорила тонкая вертикальная ниточка бороды и аккуратные усы.

— Позвольте представиться: Патрик Гампл, капитан контрразведки.

— Прошу, — Ардашев указал на кресло.

Усаживаясь напротив, с лёгкой улыбкой Клим Пантелеевич спросил:

— Чем частный сыщик может помочь такой всесильной организации?

— Вы преувеличиваете наши возможности, пан Ардашев.

— Разве?

— Действительно, ещё пару-тройку лет назад мы, и вправду, были сильны. А теперь — нет. Приходится начинать с нуля и формировать новую службу. Молодёжь совершенно неопытная. Настоящих профессионалов почти не осталось. Хоть иди в полицию и набирай кадры.

— Временное явление.

— Возможно.

Капитан тяжело вздохнул.

— Как вы понимаете, я навестил вас совсем не для того, чтобы жаловаться на жизнь.

Ардашев кивнул, улыбнувшись.

Капитан глянул внимательно и спросил:

— Чем вы занимаетесь?

— Странный вопрос и уст от человека, только что вошедшего в детективное агентство. — Коньяку не хотите?

— С удовольствием. А у вас хорошее чувство юмора. Надеюсь, мы поймём друга.

— Не сомневаюсь.

Ардашев достал из шкафа рюмки, наполнил их и поставил на журнальный столик.

— Прошу.

— Признаться, коньяк мой любимый напиток.

Гость, сделал два глотка и, глядя в глаза Ардашеву, сказал:

— Наслышан о вас ещё с двенадцатого года. Я тогда работал в русском отделе и участвовал в обмене австрийского резидента в России на бывшего российского консула в Кенигсберге — действительного статского советника Полятковского. Это ведь вы тогда раскрыли в Ялте полковника Генштаба Людвига фон Бокля?[19]

Ардашев пригубил рюмку, откинулся на спинку кресла и ответил:

— Ну что ж, откровенность на откровенность: я отыскал не только его, но и завербованного им агента.

— Именно, — кивнул Гампл. — Наше руководство тогда же заочно приговорило вас к смертной казни.

— Я знал об этом.

— В самом деле? — Гампл удивлённо поднял брови. — И вы не опасались мести?

— В то время, как вы, наверняка знаете, я вёл адвокатскую практику в небольшом губернском городе на Юге России. Там каждый человек на виду. Ни одна разведка не стала бы рисковать и посылать в эту глушь агента, чтобы прикончить провинциального защитника.

— Вы правы. Так и вышло. Временно отложили.

Ардашев вновь наполнил коньячные рюмки и спросил:

— А вот в Тегеране[20], в четырнадцатом году, вы могли это сделать довольно легко. Передумали?

— Мы надеялись на людей Магнуса Хольма, но вы их тогда переиграли. Снимаю шляпу.

— Благодарю. И всё-таки, что привело вас сюда, дорогой коллега? — Ардашев сощурился с простодушным лукавством.

— Хорошо, я объясню. Для нас не секрет, что ваша разведывательная деятельность продолжается и здесь, в Праге. Но, слава Богу, сегодня интересы нашей республики и Белого движения совпадают. Вчерашние враги стали союзниками. Я хоть и служил верой и правдой Австро-Венгрии, но в тайне всегда испытывал к России искренние симпатии. И рад, что Чехословакия помогает русским эмигрантам, как ни одна другая страна.

Ардашев благодарно кивнул.

— Поверьте, мы ценим это.

Капитан допил коньяк, облизал губы и продолжил:

— Неделю назад мои люди вышли на коминтерновского связного. Он находился на конспиративной квартире. Пытались его взять, но не смогли; погиб во время перестрелки. Нашли шифровку, которую он, как мы подозреваем, должен был отправить в центр. Нам удалось подобрать к ней ключ. В ней большевистский шпион запрашивает разрешение на ваше устранение. Связные, как известно, расходный материал. Убили одного, пришлют другого. Вам надо соблюдать осторожность, в противном случае посланец Москвы попытается с вами расправиться, конечно, если Центр даст на это добро.

— Примите моё искреннее почтение, господин Гампл. Чем я могу вас отблагодарить за такое предупреждение?

Капитан поднялся, подошёл к окну, засунул руки в карманы, качнулся с носков на пятки, потом повернулся и сказал:

— Если отыщите резидента Кремля раньше меня, вы позволите лично мне его арестовать?

— Безусловно!

— Тогда по рукам! — обрадовался гость.

— По такому случаю не грех опрокинуть ещё по рюмочке! Не возражаете?

— Ну что вы! От «Мартеля» отказываются либо больные, либо морально ущербные. Ни к тем, ни к другим, мы с вами, к счастью, не относимся.

— Za úspěch![21]

— Za úspěch!

Гампл вынул из кармана визитную карточку и протянул Ардашеву.

— Звоните, если что.

— Благодарю. Примите и мою, хотя вам прекрасно известен, как номер моего телефона, так и номер квартиры. Но будем считать это жестом вежливости.

— О, да! Пользуясь случаем, разрешите поздравить вас с наступающим днём рождения. Двадцатое ноября наступит завтра.

— Спасибо! Вы прекрасно осведомлены!

— Честь имею!

— Позвольте, капитан, я вас провожу.

Не успел Клим Пантелеевич вернуться в кабинет, как явился Войта.

— А что это контрразведка у нас делает? — недовольно сморщился помощник.

— Предупредили, чтобы мы не лезли на их территорию, — слукавил Ардашев.

— О! С ними лучше не связываться! — плюхаясь в кресло, согласился Войта. — Ничего святого. Жизни лишат и не перекрестятся. Циники и зазнайки. В полиции народ проще и добрее. Может, по кофе? Новостей-то много.

— Не возражаю, — пожал плечами Ардашев и дважды нажал на пуговицу электрического звонка. — Излагайте, Вацлав.

— Характер взлома сейфов банка «Славия» мне знаком. Так работал только Богумил Смутный. Но вот способ проникновения в помещение — точно не его. Во всяком случае, очень на него не похоже. Уж больно нагло. Да и опасно. Стоило переборщить со снотворным, и охранники могли не проснуться. Честно говоря, я был в растерянности…

В кабинет ворвался густой аромат свежесваренного кофе и нежных духов.

Мария поставила чашки на стол и удалилась. Войта закрыл глаза и, казалось, отключился.

— Вацлав! Вацла-ав! Очнитесь и продолжайте.

— Какое наслаждение вдыхать этот запах! — почти шёпотом проронил сыщик.

— Так сделайте предложение Марии, женитесь и дело с концом! — откровенно посоветовал Клим Пантелеевич и отпил кофе.

— Говорят, если каждый день вдыхать аромат самой изысканной розы, то уже через три дня она надоест. И потом, женщины — настоящие дьяволицы, — Войта огорчённо вздохнул и потянулся к чашке.

— Минуту назад вы говорили, что в полиции служат одни добряки. Да вы циничнее капитана Гампла и всех коминтерновских шпионов вместе взятых! — на губах Ардашева заиграла ироничная улыбка.

— Грешен, — улыбнулся Войта и продолжил: — Богумил Смутный — мой старый знакомый. Профессионал высшего класса. Он единственный, кто смог сбежать из этой страшной тюрьмы — замка Граца. Не побег, а фантастика. Мне о нём поведали бывшие сослуживцы. В тюремном коридоре последнего этажа, где находилась камера Смутного, было шесть дверей. И все замыкались разными ключами. Днём арестантам разрешалось выходить на прогулку во двор, а ночью они водворялись в камеры. Как потом выяснилось, арестант ухитрился сделать с помощью мыла слепки тех ключей, которые охранники по забывчивости оставляли днём в дверях. Форму некоторых заключённый воспроизвёл по памяти. Глаз у него был намётанный. Смутный незаметно оторвал две половых доски под нарами и заточенной ложкой вырезал копии ключей из дерева под каждый замок. Они оказались не хуже стальных. Ночью он открыл самодельным ключом камеру, и, минуя спящего нетрезвого охранника, отворил все шесть дверей. Потом пролез с чердака на крышу, а уже оттуда забросил верёвку с крюком на дуб, растущий за забором и, закрепив один конец, выбрался по верёвке на волю. Тюремную обувь вор заранее обработал смесью перца и табака. Собаки след не взяли. Такой умелец улизнул бы даже из Далиборской[22] башни.

— История занятная. Но вы узнали, где скрывается этот вор?

— Пока нет, но надежду не теряю. Знаю точно, что несколько дней назад он был здесь.

— Как вы поразительно догадливы!.. Вся Прага знает из газет, что в понедельник он тут ошивался, потому что банк «Славия» был обчищен именно в понедельник. Он в розыске. И по городу расклеены его фото, — недовольно поморщился Ардашев. — Ищите его. И чем раньше найдёте, тем лучше.

— Приму все меры, шеф. Не беспокойтесь.

— Что нового по делу отравления Божены Плечки и Йозефа Врабеца?

— А вот тут есть неожиданность! — Войта поднял вверх указательный палец. — Злоумышленник арестован. Содержится в Панкраце, в следственной тюрьме. И знаете кто? Это приказчик магазина пана Плечки — Ярослав Поспишил. Парню девятнадцать лет. Был влюблён в Божену, как я в Марию, только Божена, в отличие от Марии отвечала ему взаимностью. Он приехал в Брандис-над-Орлице и застал её с этим Врабецем. Поскандалил. Купил где-то яд. Дождался их отъезда. Незаметно сел в поезд вместе с ними и сумел подмешать яд во фляжку с «Амаретто». Мотив убийства — ревность.

— Допустим, мотив есть. А доказательства вины? Улики?

— В результате обыска у него обнаружили собственноручно написанные стихи, посвящённые Божене, её платок с инициалами, заколку и, самое главное — использованный билет на пражский экспресс от станции Ческа-Тршебова до Праги. Дата — четвёртое ноября.

— И что он? Сознался?

— Нет. Билет, говорит, не его.

— Он живёт в доходном доме?

— Не спросил, — признался Войта.

— Уточнили, в каком именно месте обнаружили билет?

— Шеф, вы меня обижаете. На подоконнике.

— Как комната отапливается?

— Не выяснил, простите.

— Ярослав курит?

— Не могу знать.

— На каком этаже находится комната?

— Не догадался уточнить.

— Плохо. Всё очень плохо, мой друг. Не ожидал от вас такого дилетантства. Узнайте точный адрес его проживания. Осмотрите комнату. Если она съёмная, поговорите с хозяином. Выясните, сколько имеется ключей…

Ардашев поморщился и сказал:

— Вацлав, не заставляйте меня учить вас азам сыскного ремесла.

Войта поднялся и так печально поник головой, что Ардашев пожалел о своём выговоре. Он спохватился и объявил:

— Завтра в пять пополудни жду вас в ресторане «У Донату». Там хорошая русская кухня. Всё-таки у меня день рождения. Кстати, Мария тоже приглашена.

— Благодарю, — грустно вымолвил помощник. — Фрак у меня найдётся. А вот какой калибр безболезненнее, не знаю.

— О чём вы? — напрягся Клим Пантелеевич.

— Только смерть на глазах любимого шефа искупит ошибки подчинённого! И прекрасная Мария уронит горячую слезу на моё уже остывшее чело, — печально потирая правый висок, проронил Войта.

В уголках рта Ардашева радостно запрыгали морщинки, он рассмеялся:

— Каков актёр! А!

Вацлав чинно поклонился, стукнул каблуками, точно шпорами, и скрылся за дверью.

Клим Пантелеевич был старомоден и, как и его любимый писатель — Антон Павлович Чехов, носил съёмные воротнички: отложные и фрачные. С ними, конечно, было сложнее, чем с простыми сорочками: хранились они в коробках, и не каждая прачечная принимала их в чистку, ведь гладить их можно было только специальными машинами, сохранявшими выгнутую форму. Трудно было представить появление Ардашева в агентстве без тугого накрахмаленного воротничка-стойки, плотно облегающего шею, без галстука и белоснежных манжет с золотыми запонками. Сегодня он выбрал любимые — серебряные, с позолотой и инициалами «К.А.». Их ему подарила Вероника Альбертовна на сорокалетие. Двенадцать лет назад. В Ставрополе. Заказала у тамошнего ювелира.

— Клим, ты готов? Мы едем?

— Да, дорогая, выходим.

На площади стоял пустой таксомотор. И через четверть часа чёрный «Форд» уже катил по Томашской улице, которая соединяла Малостранскую и Валленштейнскую площади и считалась одной из самых длинных в чехословацкой столице. Своё название она получила благодаря храму святого Томаша (Фомы), основанного монахами ордена святого Августина в 1285 году. Ресторан располагался на втором этаже дома № 15.

Столик был заказан на четверых. Мария и Войта уже были на месте. Все выбрали «русское» меню. Дамы предпочли сухое вино, мужчины водку. О дне рождении, кажется, забыли. Говорили о работе. В агентстве сегодня весь день властвовала Мария. Она поведала, что посетителей не было, но звонил один потенциальный клиент. Он убеждал, что у него важное и неотложное дело. Спрашивал, когда будет пан Ардашев. Мария ему ответила, что сегодня он вряд ли появится, но если дело срочное, то можно будет вечером, после пяти, протелефонировать в ресторан «У Донату». Помощник господина Ардашева там точно будет и сможет его выслушать. Затем отчитался Войта. Он выполнил поручение Клима Пантелеевича насчёт обследования комнаты арестованного приказчика пана Плечки. Вацлав сообщил, что помещение находилось на первом этаже. Печь одна на две комнаты. Топится от соседа. Уголь истопник берёт в сарае. По словам квартирной хозяйки, Ярослав вёл себя образцово. Не пьянствовал. Правда, курил в комнате, но все курят. Тут ничего не поделаешь. К нему частенько захаживала одна расфуфыренная дамочка. После неё в коридоре всегда витал шлейф дорогих французских духов. Лицо прикрывала вуалеткой. На ночь никогда не оставалась. Квартирант однажды назвал её Боженой. Ардашев внимательно выслушал помощника, одобрительно кивнул и предложил помянуть своих родителей. Выпили по русскому обычаю, не чокаясь. За столом стояла гнетущая тишина не свойственная дню рождения.

— Дорогой Вацлав, а расскажите-ка нам что-нибудь из истории Праги. Мне кажется, что наш ресторан тоже расположен в старом доме, которому ни одна сотня лет. Или я ошибаюсь?

Глаза у Войты сверкнули, он положил приборы, промокнул рот салфеткой и с удовольствием начал вещать:

— Вы совершенно правы. Давным-давно, на первом этаже этого дома жил один слесарь с красивой женой. Заказов у него было хоть отбавляй, и он взял на работу молодого подмастерья. Прошло всего две недели и жаворонки на петржинских склонах разнесли по округе, что жена мастера начала изменять мужу с новым помощником. А слесарь, точно слепой, ничего не замечал.

Тёплым летним вечером, после выполнения большой работы, слесарь изрядно выпил, пришёл домой и завалился спать. А рано утром жители соседних домов услышали душераздирающий крик: «Муж умер!». Горе. Поместили несчастного в гроб, оплакали, уложили вокруг белые хризантемы и через два дня похоронили. Скорбела жена, траур носила, как и положено, целый год. Но потом вышла замуж за бывшего помощника, ставшего теперь мастером. Оно и понятно — не стоять же мастерской без дела. Сложилась новая семья. Жили они дружно, с соседями были приветливы.

В те времена действовало правило, что через семь лет все старые могилы должны быть уничтожены. На их месте возникали новые захоронения. Могильщик задел киркой гроб, и ему открылся череп покойника, в который был забит ржавый гвоздь. При жизни у слесаря была густая шевелюра, и во время прощания с ним никто гвоздя не заметил. Могильщик рассказал обо всём, и стражники заточили бывшего слесаря и его жену в тюрьму. Они долго отказывались говорить правду, но пытка на дыбе развязала языки. Преступников обезглавили на площади при большом скоплении зевак. А дух убитого слесаря так и бродит по подвалам этого дома и оплакивает свою горькую долю. Говорят, если найдётся смельчак, который отважится вытащить злосчастный гвоздь из его черепа, то душа слесаря угомонится. Такой вод старочешский детектив, — развёл руками Войта.

— А вы, Вацлав, большой мастер веселить компанию «смешными рассказами», — вымолвила Мария. — После вашей истории так и хочется улыбаться, и радоваться жизни. Может, лучше бы тост произнесли?

Войта, поднял рюмку и выпалил:

— Желаю вам, дорогой шеф, дожить до ста лет, а в сто случайно найти под подушкой куль золотых царских червонцев и беспечно их прокутить с вашей пани!

— Вот это тост! — воскликнула Вероника Альбертовна. — Я согласна!

Ардашев рассмеялся по-доброму и сказал:

— Благодарю, Вацлав! Вижу, что подаренные мною два тома переписки Антона Павловича Чехова пошли вам на пользу.

— А куда деваться, шеф? В Чехии вообще не принято тосты произносить так часто, как привыкли в России. У нас либо «Na zdraví!»[23], либо «Za úspěch!».

— А мне кажется, что эта история неправдоподобна, — вздохнула Вероника Альбертовна.

— Вы правы, пани, это всего лишь легенда. Чехи любят придумывать небылицы, — согласился Войта и отправил в рот кусок телятины.

— Позвольте, Вацлав, я продолжу, — улыбаясь, выговорила Вероника Альбертовна. — Допустим, этот слесарь спал, но даже в этом случае невозможно забить в голову спящего человека гвоздь одним ударом молотка и убить его. Вы согласны?

— Конечно! — кивнула Мария.

— Никак невозможно! — подтвердил Войта.

Виновник торжества подлил дамам вина и наполнил водочные рюмки. Он никак не отреагировал на версию жены, и это не ускользнуло от её внимания. Она повернулась к мужу и спросила:

— Клим, ты со мной согласен?

— А так уж нужен мой ответ? — накладывая на тарелку солёные грузди, осведомился Клим Пантелеевич.

— Я хочу, чтобы ты подтвердил мою правоту, — настойчиво выговорила она. — Согласись, за эти годы я тоже научилась кое-что понимать в расследовании смертоубийств.

— Давай сначала выпьем за тебя. Терпеть меня столько лет — большое испытание!

— За вас, Вероника Альбертовна! — подняла бокал Мария.

— За вас, пане! — произнёс Войта.

— Спасибо, дорогие мои! — растрогалась Вероника Альбертовна.

Клим Пантелеевич выпил водку, промокнул губы салфеткой и сказал:

— Я, конечно, не доктор, и мои познания в медицине весьма скромны. Но, по крайней мере, мне известно, что самая тонкая черепная кость находится у виска. Поэтому самоубийцы чаще всего и стреляются в висок. Смерть, как вы понимаете, наступает не от того, что повреждён череп, а от того, что пуля разрушает мозг. Давайте представим, что слесарь заснул на боку. А жена, или её любовник, установили на виске гвоздь и, ударив по нему молотком, попытались его убить. Возможно ли это? Гвоздь должен был быть достаточно длинным, чтобы повредить стволовые структуры головного мозга, где и находятся жизненно важные центры. Если бы они выбрали этот способ убийства, и всё вокруг было бы залито кровью, гвоздь был бы виден и не думаю, что жена смогла утверждать, что муж умер во сне.

— Вот! А лобные кости ещё более прочные. И, если бы он спал на спине, они так же не смогли бы забить гвоздь в лоб спящему человеку одним ударом, — заключила супруга Ардашева.

— Минутку терпения, я уже заканчиваю. Затылочная кость состоит из четырёх частей. В месте соединения этих частей расположено большое затылочное отверстие (foramen magnum), соединяющее полость черепа с позвоночным каналом. Оно не защищено черепной костью. Именно через него спинной мозг переходит в головной. И в этом месте легко проникнуть внутрь черепа. Если бы преступники разбирались в анатомии, то, перевернув спящего слесаря на живот, они бы могли направить гвоздь в затылочное отверстие и ударить по нему молотком. Одного удара было бы достаточно, чтобы стальной стержень проник в стволовые структуры мозга, разрушил его и причинил мгновенную смерть. Если гвоздь не вынимать, то крови будет совсем немного, да и волосы покойника закроют его шляпку. Достаточно всего лишь обмыть место вокруг гвоздя и перевернуть покойника на спину, как он и должен лежать в гробу. И тогда никто ничего не заметит.

Клим Пантелеевич посмотрел на жену и сказал извинительным тоном:

— Прости дорогая, но эта легенда вполне могла бы быть явью.

Вероника Альбертовна собиралась ответить, но у столика возник кельнер. В руках он держал прямоугольный свёрток в цветной бумаге, размером с шахматную доску.

— Прислали подарок для пана Ардашева.

Клим Пантелеевич поднялся, взял в руки свёрток и замер, точно приговорённый. Он всё понял: тяжёлая посылка при небольших размерах не соответствовала геометрическому центру тяжести «подарка», а наличие маслянистых пятен на углах и едва уловимого, но специфического запаха, говорили о том, что у него в руках была самая настоящая бомба, готовая взорваться в любую минуту.

— Послушайте, любезный, у вас есть подвал? — ледяным спросил Ардашев.

— Да, мы храним там продукты.

— А колодец в подвале имеется?

— Есть. А что надо пану?

— Ведите меня туда скорее. Всё остальное объясню по дороге.

Войта встал из-за стола и шагнул к Ардашеву.

— Нет! — не оглядываясь, приказал Клим Пантелеевич. — Оставайтесь здесь!

Сыщик повиновался.

Мария вздрогнула и сжалась в комок.

Вероника Альбертовна вдруг всё поняла, она глядела на мужа неподвижными, широко раскрытыми глазами. Ардашев шёл к дверям, держа перед собой смертельную ношу. Рядом семенил кельнер с безумными от страха глазами.

— Вацлав, это бомба? — чуть слышно прошептала Вероника Альбертовна.

— Дорогая пани, Господь его спасёт.

Он налил в рюмку водки и выпил залпом.

Через некоторое время раздался глухой звук, будто откупорили деревянную бочку. Пол качнуло, и в бокалах заколыхалось вино. Публика шумно загалдела, но так ничего и не поняла.

Вероника Альбертовна вскочила на ноги и понеслась к выходу. За ней ринулся Войта, следом Мария…

Гости ресторана, поднимающиеся на второй этаж, останавливали взгляды на уже не молодой паре, застывшей в объятии на ступеньках лестницы. Дама тихо плакала на груди высокого господина, который гладил её волосы и что-то ласково нашёптывал.

В Праге установилась на удивление тихая и относительно тёплая погода. Вроде бы и Бабье лето прошло и на исходе осень, но солнце светило так ласково, что тянуло на улицу. Одному Богу было известно, сколько продлится этот, без сомнения, короткий райский период. Именно поэтому Ардашев и Войта возвращались из полицейского управления в контору пешком мимо витрин дорогих магазинов, обосновавшихся в старых домах.

Почти час Клим Пантелеевич отвечал инспектору Яновицу на вопросы, связанные со вчерашним происшествием в ресторане «У Донату». Слава Богу, никто не пострадал. Лишь колодец обрушился из-за сильного взрыва. Это был единственный вред, нанесённый злоумышленником. Сам начальник пражской полиции выразил благодарность пану Ардашеву за проявленное хладнокровие. Окажись на месте бывшего присяжного поверенного другой человек и неизвестно, сколько бы жертв было вокруг.

— Шеф, вы весьма доходчиво объяснили инспектору, признаки, по которым вы достаточно легко определили, что у вас в руках бомба. Но сдаётся мне, инспектор не понял, как признаюсь и я, природу возникновения маслянистых пятен и появление специфического запаха.

— Видите ли, мой друг, динамит имеет свойство «потеть». Он представляет собой абсорбирующий материал, вымоченный в нитроглицерине. Затем его оборачивают в лощеную бумагу. Со временем капли жидкого нитроглицерина выступают на его поверхности и тогда бруски динамита представляют собой некое жирное месиво со свойственным только ему запахом. Как раз оно и проявилось в виде мокрых, жирных пятен на подарочной упаковке.

— Одного понять не могу. Откуда у бывшего адвоката такие познания в теории взрывчатых веществ?

— Это длинная история, Вацлав, расскажу как-нибудь.

Ардашев остановился и, указывая на вывеску пивного заведения «У Козла», сказал:

— А не выпить ли нам по кружечке?

— С большим удовольствием!

— Тогда идём!

В зале со сводчатыми потолками за нарочито грубыми дубовыми столами сидело совсем немного людей. Ардашев и Войта расположились у окна с видом на проезжую часть. Кельнерша, симпатичная и смешливая брюнетка, принесла две кружки «Пильзнера», пожелала приятного отдыха и исчезла.

Войта отпил глоток и крякнул от удовольствия.

— Замечательно!

— Я бы сказал, божественно! Но послушайте, Вацлав, помните, в легенде об убийстве слесаря, упоминая похороны, вы сказали, что в гробу вокруг покойника уложили белые хризантемы?

— Да. А что?

— А почему именно белые хризантемы, а не другие цветы?

— В Чехии белая хризантема — цветок печали. Её никогда никому не дарят, а лишь приносят на похороны.

— Это точно?

— Патрон, вы меня обижаете.

— Тогда допиваем пиво, берём таксомотор и едем на Круцембурскую улицу.

— К Плечку?

— К нему.

— А зачем?

— Есть у меня пара вопросов.

— Допустим. А к чему такая спешка? Я собирался заказать колбасок и ещё пива. Посидели бы пару часов, а потом и отправились.

— Боюсь, не успеем.

— Что случилось? Вы можете пояснить?

— Допивайте, Вацлав, я жду вас на улице. Хватит рассуждать, — Ардашев резко поднялся и направился к двери.

В такси Войта надулся, как цеппелин, и обиженно пялился в окно, но Клима Пантелеевича это нисколько не волновало. Он уже достал коробочку берлинго и, положив под язык красный леденец, полностью погрузился в раздумья.

Круцембурская улица на Виноградах, короткая и поперечная, не имела ни трактиров, ни угольной лавки, ни прачечной. Таксомотор остановился напротив вывески «Женская и мужская одежда». На входной двери висела табличка «Zavřeno»[24]. Ардашев попросил водителя не уезжать.

Увидев нищего, он дал ему крону и спросил:

— Магазин давно закрыт?

— Уже два дня. Надо менять место. Совсем никто не подаёт.

Клим Пантелеевич повернулся к Войте:

— Домашний адрес Плечки помните?

— Некланова улица, дом № 17.

— Отлично. Едем!

Не прошло и три четверти часа, как они были на месте. И вновь таксисту велели ждать. Богатая парадная подчёркивала статус жильцов. Семнадцатая квартира была на третьем этаже. Ардашев покрутил деревянную ручку механического звонка. Никто не вышел. Он повернул ещё.

— Постойте, — попросил сыщик, приложив ухо к двери. — Там кошка орёт.

— Полагаю, что в квартире покойник.

Войта порылся в карманах и вынул комплект отмычек в виде перочинного ножа.

— Набор юного слесаря, — усмехнулся сыщик. — Остался ещё со службы. Таскаю с собой на всякий случай.

— Похоже, этот случай настал. Действуйте.

Сыщик раскрыл «инструменты» веером, осмотрел внимательно, выбрал одну плоскую отмычку и вставил в сердце английского замка. Медленно, слегка двигая вправо и влево, повернул. Замок щёлкнул и дверь отворилась. Прямо навстречу, в проём стрелой бросилась чёрная кошка и понеслась вниз по ступенькам.

Ардашев шагнул в коридор, следом Войта.

Окинув беглым взглядом обстановку комнаты, Клим Пантелеевич сказал:

— Всё ясно. Я пока поищу улики. Надеюсь, кое-что удастся обнаружить. О! Да тут раздолье для криминалиста!

Он указал подбородком в сторону пустого кресла и приставного столика, на котором стояла массивная пепельница из обсидиана и велел:

— Минут через пять-десять я выйду и захлопну дверь. А вы вызывайте инспектора. Протелефонируйте ему, что пан Плечка пропал и, возможно, убит. Пусть едет вскрывать квартиру. Встретимся внизу у парадного. Нам нужно дождаться полицейских.

— Признайтесь, так вы ещё в пивной предполагали, что он убит? — Войта подозрительно сощурился.

— Нет. Я понял это только на Круцембурской улице.

— А что же мне не сказали?

— Вы же знаете: я гипотезы не озвучиваю. Они могут быть ошибочны.

Инспектор Яновиц сидел в кресле и смотрел на пана Плечку, который, в свою очередь, смотрел на инспектора. Это было единственное, что их объединяло. Во всём остальном между двумя мужчинами имелось существенное различие.

— Вот так фокус! — задумчиво выговорил инспектор, барабаня пальцами по подлокотнику кресла.

— Вы о чём? — спросил полицейский фотограф, устанавливая рядом с ним треногу.

— Да всё о том же! Кому понадобилось привязывать этого Плечку к креслу, пытать его, отрезая одно ухо, затем другое, а потом и фаланги шести пальцев?

— Вопрос банален. Я тоже хотел бы это узнать.

— Доктор, он давно умер?

— Смерть наступила вчера вечером между восемью и двенадцатью часами от болевого шока. Сердце не выдержало пыток.

— Орудие пыток можете определить?

— Наверное, нож, — покусывая ус, ответил судебный медик.

— Простите доктор, — вмешался Ардашев. — Я осмотрел места поранений с помощью лупы, и, судя по характеру кожных повреждений, это опасная бритва. Она хорошо выправлена. Оставляет тонкий след разреза. Воспользуетесь? — Клим Пантелеевич протянул складную лупу.

— О да, благодарю.

Доктор склонился над трупом, исследуя раны. Наконец, он кивнул и сказал:

— Вы совершенно правы. Так есть.

— А кошка всё обглодала. Тварь. Пришла. Сидит в углу, как ни в чём не бывало. Людоедка чёртова. Фу, мерзость! — выругался криминалист, осматривая лупой отпечатки пальцев.

— Сдаётся мне, что это убийство не так-то просто будет раскрыть, — горько вздохнул следователь Мейзлик, составляя протокол осмотра места происшествия.

— Загадка! — согласился Войта.

— Не стоит расстраиваться, господа. Уверен, что это дело заберут от вас. Им займётся контрразведка. Советую вам поделиться соображениями с капитаном Гамплом относительно палача. И гора с ваших плеч упадёт. Это убийство придётся расследовать уже другому ведомству, — рассматривая небольшую серебряную статуэтку, убеждённо изрёк Ардашев.

— Извольте объяснить тогда, кто, по-вашему, этот изувер? — потребовал следователь.

— Дело в том, что покойный Йозеф Врабец, по моему мнению, был чьим-то агентом. И он погиб. Завербовавший его шпион пришёл к выводу, что его убийцей являлся пан Плечка. Вот он его и пытал.

— Да что вы говорите? — расхохотался Мейзлик. — Теперь после взрыва бомбы в подвале ресторана, вам везде будут мерещиться иностранные лазутчики.

Следователь поправил очки и спросил:

— А что же такого интересного он хотел вызнать у Плечки?

— Его беспокоил всего один вопрос: почему пан Плечка отравил его агента? Этот шпион понял, что именно Плечка и «командировал» на Небеса и Божену, и Йозефа. В итоге он убедился, что во всём виновата банальная ревность, — не обращая внимания на желчную реплику, ответил Клим Пантелеевич.

— Неужели мои подозрения насчёт поломанной расчёски были верны? — пробормотал под нос инспектор, но вопрос остался без ответа.

Тогда Яновиц обратился к Ардашеву:

— У вас есть доказательства ваших слов относительно шпионства?

— Нет, это всего лишь предположение.

— Но ведь оно на чём-то основывается? — не успокаивался полицейский.

— Интуиция, и не больше, — изрёк Клим Пантелеевич.

— Хм, позвольте, пан… простите, как вас? — запнулся следователь.

— Ардашев.

— Да, пан Ардашев. Йозеф Врабец и Божена Плечка были убиты приказчиком пана Плечки Ярославом Поспишилом. Этот факт нами уже установлен в ходе предварительного следствия.

— И пан Поспишил признал вину?

— Пока нет, но признает. Все улики против него.

— Позвольте узнать, а какие именно?

— Он влюбился в Божену Плечку и посвятил ей стихи. Они были любовниками. Поспишил отправился на курорт и застал её с этим Врабецем. Затеял скандал. Он сделал вид, что уехал, а сам остался. Раздобыл цианистый калий. Сел с ними в поезд. Тайно пробрался в купе и высыпал яд во фляжку с «Амаретто». Мотив — ревность. В довершение ко всему, приказчик возвращался в Прагу в том же поезде, но в другом вагоне, что Божена Плечка и Йозеф Врабец. При обыске у него мы обнаружили использованный железнодорожный билет на эту дату.

— Простите, а в каком месте квартиры Ярослава Поспишила вы нашли билет? — поинтересовался Ардашев.

— На подоконнике, — ответил инспектор Яновиц.

— Насколько мне известно, комната Поспишила находилась на первом этаже. Она топится извне. Ярослав курит. Всё говорит о том, что он открывал форточку, когда дымил, и, возможно, когда было жарко натоплено. Наверняка, она плохо закрывалась из-за того, что часто намокала от дождя и, как следствие, разбухла. Поэтому пану Плечке не составляло труда через неё подбросить свой использованный билет на поезд. Вот потому-то он и лежал на подоконнике. Ярослав, скорее всего, билета не видел либо по причине закрытой занавески, либо из-за того, что Плечка подкинул билет незадолго до его ареста.

— Это лишь гипотеза, — махнул рукой следователь. — А у вас есть серьёзные доказательства?

— Безусловно. Начнём со дня убийства, то есть с четвёртого ноября. В тот день я шёл на пражский вокзал и увидел, как из «Рено» выбрался господин в котелке, чёрном пальто и с букетом цветов, обёрнутых в подарочную бумагу. Он был среднего роста, круглолицый, с пышными усами. Я бы и не обратил на него внимания, если бы не огромный букет цветов и регистрационный номер таксомотора, на котором он прикатил — это «КА-0067». То есть «КА» — это «Клим Ардашев», а «67» — 1867, год моего рождения. Незнакомец направился на вокзал. Встречающие на платформе ожидали прибытия пражского экспресса «Прага — Оломоуц», а я покинул перрон, но через четверть часа вернулся и оказался у подземного перехода на вторую платформу. Прямо передо мной стояли две кареты скорой помощи. Санитары пытались погрузить два трупа на носилках. Позже я узнал, что это были Божена Плечка и Йозеф Врабец из «пятнадцатого» вагона. Как раз в этот самый момент на второй путь с шумом прибыл поезд «Брно — Прага». Неподалёку я заметил торговку цветами. В её ведре виднелся шикарный букет незнакомца в подарочной бумаге с белой хризантемой посередине.

На следующий день тот самый господин явился в наше сыскное агентство. Он представился, как пан Плечка и просил отыскать его жену, не вернувшуюся после отдыха в Брандис-над-Орлице. Плечка поведал историю про заболевшего «испанкой» приказчика и невозможность самому сопровождать супругу на курорт. Божена писала ему письма, а он телефонировал в отель «Саксонский двор».

— Это так, — подтвердил Яновиц. — Мои люди опросили портье в отеле. Он сказал, что кто-то телефонировал и попросил пригласить мадам Плечку, а бестолковый портье ответил, что пани Плечка и пан Плечка изволили покинуть номер. И звонивший повесил трубку.

— Благодарю, инспектор. Ваше замечание только подтверждает мои слова. Но я продолжу. Итак, Плечка мне заявил, что накануне он встречал жену на вокзале. Купил цветы, но она не приехала. А потом коммерсант упомянул, что пришёл второй поезд из Брно. И он подумал, что она могла выйти на какой-нибудь станции и случайно пропустить отправление своего поезда, и пересесть на другой, который идёт из Брно до Праги. Но и там, на второй платформе, он её не нашёл. Из-за этого Плечка расстроился и отдал букет цветочнице. Потом телефонировал в отель. Портье ответил, что уже пани освободила номер и выехала из гостиницы. Прошли сутки, а её всё нет. Уходя, Плечка сказал мне, что он сообщил полиции о том, что обращался к нам. Как вы понимаете, визит к нам был сделан лишь для того, чтобы полиция не подозревала его в убийстве жены. Но пан Плечка сделал две ошибки: первая заключалась в том, что он не удержался и вставил в середину букета белую хризантему — цветок печали, а вторая — это упоминание о том, что он отправился на второй путь, чтобы проверить, не приехала ли Божена на поезде «Брно — Прага». Дело в том, что именно в тот момент, когда прибывал этот поезд, и выносили трупы из «пятнадцатого» вагона экспресса «Прага — Оломоуц». И он видел это, потому что санитарные кареты стояли у подземного перехода на второй путь и миновать их, опускаясь в переход, было невозможно. Представьте ситуацию: муж встречает жену, прибывающую на поезде (он сам выкупил купе туда и обратно, а, согласно обратному билету, купе находится именно в «пятнадцатом» вагоне), но её нет. И тут из «пятнадцатого» вагона прямо выносят два трупа. Плечка проходит мимо и даже не интересуется у полиции, кто эти покойники. И только на следующий день он заявляется в наше детективное агентство, чтобы отыскать жену. Не кажется ли вам это странным?

— Но это ещё не доказательства его вины, это ваши предположения, — с сомнением покачал головой следователь. — У вас есть конкретные улики?

— Безусловно. Но прежде я хотел бы задать вопрос криминалисту. Скажите, исследуя серебряную фляжку, якобы принадлежащую Божене Плечке, вы обнаружили какой-нибудь непонятный отпечаток, не схожий с человеческим?

— О да! Был один. Непонятный, в точечках, с зигзагообразным рисунком.

— Мне почему-то кажется, что это был отпечаток одного из «пальцев» вот этих перчаток, — Клим Пантелеевич протянул пару перчаток. — Я их обнаружил в прихожей. Проверьте. Думаю, один из них совпадёт, ведь «пальцы» перчатки, как человеческие пальцы, отличаются уникальными особенностями. Это будет прямая улика.

— У меня такое ощущение, что вы раньше уже осматривали фляжку Божены Плечки, — следователь покосился на инспектора.

— А с чего вы взяли, сударь, что фляжка, которая была найдена в купе, принадлежала Божене? — спросил Ардашев.

Мейзлик пожал плечами:

— Так сказал пан Плечка.

— Он умышленно ввёл вас в заблуждение. Плечка купил такую же фляжку, и, зная, что жена заливает туда «Амаретто», сделал то же самое, не забыв добавить цианид. А потом, когда они вышли из купе, он сумел подменить её. Согласитесь, проще и быстрее заменить фляжку, чем пытаться засыпать в узкое горлышко кристаллы цианида.

— А где же тогда фляжка жены? — робко осведомился инспектор.

— Вот она, — Клим Пантелеевич взял в руки необычную серебряную фигурку высотой не более семи сантиметров. Это была обезглавленная дама в длинном в плаще. В руках она держала свою же голову. — Статуэтка лежала в коробке, и тут же находился счёт из ювелирной мастерской Густава Сандера. Юнгманнова улица, № 752. В нём указано: «Отлив статуэтки Лауры из серебряной фляжки п. Плечки».

— Да, эта страшная легенда, — вздохнул Войта. — На Кармелитской улице стоял когда-то костёл Святой Марии Магдалины. Был там и монастырь, но ещё в восемнадцатом веке его закрыли, и он превратился в своего рода ночлежный дом. Кто только в нём не останавливался! Но чаще других там квартировали артисты. Среди них пребывала и замужняя красавица Лаура. Вести о её красоте разлетались по округе, и многие мужчины толпой валили на театральные представления, а по окончании караулили актрису у входа, чтобы преподнести ей какой-нибудь подарок, букет цветов или хотя бы раз взглянуть на неё. Естественно, такое внимание посторонних ухажёров сводило мужа с ума и ревность затуманивала рассудок. И чем чаще он устраивал ей скандальные сцены, тем меньше оставалось в её сердце любви к нему.

И вот однажды прекрасную Лауру увидел молодой граф. Он одарил её золотыми кольцами и браслетами. И актриса не устояла. Она согласилась тайно с ним встретиться. Но муж, узнав об этом, закрылся с женой в комнате. А утром граф получил посылку — в ящике была голова Лауры, завёрнутая в сорванную занавеску. Обезглавленное туловище обнаружили в той же комнате, когда выломали дверь. Муж сбежал.

С тех пор и бродит по коридорам бывшего монастыря призрак обезглавленной Лауры с собственной головой в руках.

— У пана Плечки ненависти было не меньше, чем у актёра из легенды. Наверняка, он догадывался, что жена изменяла ему с молодым приказчиком, а после телефонного разговора с портье отеля «Саксонский двор» совсем обезумел. И даже после смертоубийства жены он продолжал наслаждаться местью, глядя на статуэтку обезглавленной Лауры, — покачал головой инспектор Яновиц.

— Это своего рода символ наказания за супружескую измену, — согласился Ардашев. — Итак, господа, ещё раз напомню: я назвал вам несколько доказательств того, что пан Плечка отравил свою жену и пана Врабеца, а именно: во-первых, белая хризантема в центре букета. Но это лишь моё наблюдение, а не улика. Я думаю, он специально отдал букет цветочнице на перроне пражского вокзала, чтобы она, в случае необходимости опознала его и, тем самым, подтвердила, что он встречал экспресс. Во-вторых, явное присутствие во время выноса трупов из «пятнадцатого» вагона, которое он хотел скрыть (это косвенное доказательство, и на этот счёт я могу дать свидетельские показания). В-третьих, отпечаток перчатки на подменённой фляжке (я уверен, что он совпадёт). В-четвёртых, серебряная статуэтка Лауры и квитанция ювелирной мастерской. В-пятых, если вы опросите проводника «пятнадцатого» вагона и покажите фотографию пана Плечки, то я не исключаю, что он его опознает, как и водитель таксомотора, привёзший пана Плечку на Пражский вокзал. Поезд «Прага — Оломоуц» — экспресс. Он делает всего три остановки. Последняя, самая длительная, на станции «Кутна — Гора». Плечка на ней сошёл, вероятно, купил букет, сел в «Рено» и помчался в Прагу. Расстояние в шестьдесят километров автомобиль преодолел быстро. Шоссе на этом участке прямое и широкое. Пожалуй, на этом всё. У нас с господином Войтой дела. Честь имею!

Уже на улице Вацлав изрёк:

— Шеф, вы были неподражаемы! Признайтесь, а в России, когда у вас было своё сыскное агентство, вы так же глумились над полицией?

— Нет, Войта, в России до большевистского переворота частный сыск был запрещён. Только в прошлом году, благодаря ещё указам Керенского, в столице открылось товарищество на паях «Первое частное бюро имущественной охраны и розыска в Петрограде». Затем ещё одно. Но большевики их закрыли, а некоторых сыщиков, как они выражаются, «пустили в расход».

— Вот ещё хотел спросить: вы успели, что-нибудь найти в квартире Плечки до прихода полиции? Или злодей не наследил?

— Преступник всегда оставляет следы, если он не привидение. Я собрал в пепельнице почти сгоревшую спичку, окурок папиросы «Memphis» и её пепел.

— Ого! Вам повезло!

— Не будем обольщаться, посмотрим.

— А сейчас куда, в агентство?

— Нет. Предлагаю продолжить наше прерванное удовольствие. Вы, как я заметил, несколько часов назад разобиделись на меня, из-за того, что я не дал вам опрокинуть ещё несколько кружек «Пильзнера».

— Шеф, я посыпаю голову пеплом и чистосердечно раскаиваюсь! — Войта картинно вскинул руки к небу и сверху упало несколько капель дождя.

— То-то же! — улыбнулся Клим Пантелеевич и поднял голову.

По небосводу плыл караван серых туч. Они лениво брели друг за другом куда-то на север — туда, откуда совсем скоро в Прагу придёт зима. Ноябрь заканчивался.

«Со временем следы преступления бледнеют, а потом и вовсе исчезают», — мысленно рассуждал Ардашев, рассматривая в микроскопе волос, изъятый с места убийства Кутасова.

Скрипнула дверь. В лаборатории возник Войта. Не произнеся ни слова, он тихо примостился на стуле.

Клим Пантелеевич оторвался от окуляра, повернулся к помощнику и сказал:

— Доброе утро, друг мой.

— Простите, что помешал.

— Ничего страшного. Я уже закончил.

— А что изучали?

— Волосы, изъятые с Иеронимова «15». Полагаю, они принадлежат убийце.

— Вы в этом уверены?

— Почти. Но относиться к Кутасову они явно не могут, так как он брил голову наголо. Можно, конечно, допустить, что это волосы от посетителя, сидевшего в кресле задолго до убийства, но это маловероятно. Я говорил с горничной. Она сказала, что хозяин не переносил пыль. И она чистила мягкую мебель и ковры вакуумным пылесосом всякий раз, как он покидал особняк. И уж точно наводила порядок в комнате, где произошёл взрыв за день до убийства.

— И каков результат?

— Сердцевина волос, пигментные клетки, края, корни и эпительный слой прекрасно просматриваются.

— Отлично.

— Не будем обольщаться. Как говорят в России: поживём — увидим. А какие у вас успехи? Удалось ли выйти на Смутного?

— Общался с ним. Он, оказывается, выведал у кого-то, что я не служу в полиции и потому согласился на встречу. Документы и крест у него. Но расставаться с бумагами не торопится. Видимо, понял их важность. Говорит, что готов продать их Кисловскому вместе с фальшивым крестом, а если тот откажется, то продаст бумаги заказчику, а крест — газетчикам. И отпишет им письмецо. Уж тогда репортёры не оставят камня на камне не только на Кисловском, но и на всех русских эмигрантах. Молва пройдёт, что все русские — мошенники. Я посоветовал ему не торопиться. Сказал, что, возможно, мы заплатим ему и за крест, и за документы, но не так много, как он хочет. Зато у него не будет никаких неприятных неожиданностей. Дал ему понять, что заказчик может с ним расправиться. Мы разговаривали не более двух минут. Он всё по сторонам озирался. Трясся, как заяц. Я оставил ему визитную карточку нашего сыскного агентства. Смутный обещал протелефонировать, если заказчик назначит ему встречу. А потом, ни с того, ни с сего, он сорвался, как ошпаренный, и запрыгнул в коляску к проезжающему мимо извозчику. Ловкий чёрт.

— Заказчика описал?

— Лет тридцать пять-сорок, с усами, чёрная шевелюра с лёгкой проседью, небольшая залысина, смотрит с хитрецой.

— Так это каждый второй чех из названной вами возрастной категории.

Войта пожал плечами.

— Он же не художник и не сыщик. Как смог, так и обрисовал.

— Хотя… — задумчиво вымолвил Ардашев и вновь приник к микроскопу.

Раздался стук в дверь, и послышался голос Марии:

— Прошу прощения, Клим Пантелеевич, позволите?

— Входите.

— К вам господин Кисловский с каким-то господином. Говорит, что у него «архиважные сведения», — с долей иронии выговорила секретарь.

— Ведите в кабинет, — кивнул Ардашев.

— Я, пожалуй, пойду? — спросил Войта.

— Ни в коем случае. Оставайтесь со мной.

Кисловский был встревожен. За ним следовал светловолосый человек среднего роста с рыжими усами, в костюме-тройке и с чёрным, в белый горох, галстуком.

— Добрый день, Клим Пантелеевич, добрый день, пан Войта. Подозреваю, что на всех членов нашего братства начата охота. Абрам Осипович Кутасов — первая жертва. Никому неизвестно, кто станет второй, поэтому мы решили, по возможности, передвигаться парами. Прошу любить и жаловать — мой соратник по борьбе с большевиками — Антон Францевич Вельможко.

Гость протянул руку почему-то сначала Войте и только потом Ардашеву, и добавил прокуренным голосом:

— Бывший советник губернского правления Вятской губернии.

— Вацлав Войта.

— Рад!

— Ардашев, частный детектив, — ответил на рукопожатие хозяин кабинета.

— Наслышан! Ещё до октябрьского переворота о вас писали газеты, что вы расследовали целую серию убийств на Кавказских Минеральных Водах[28]. Но, насколько я знаю, вы не служили судебным следователем, а, напротив, входили в сословие присяжных поверенных, не так ли?

— Совершенно верно.

— А откуда у вас, простите за любопытство, такие глубокие познания в расследовании преступлений?

— Видите ли, начиная с 1907 года, я брался за защиту только тех клиентов, в чьей невиновности был абсолютно уверен. И метод их оправдания в суде присяжных был прост: я находил настоящего злоумышленника ещё до вынесения вердикта. Набрался опыта, поэтому уголовный сыск для меня весьма привычное занятие.

— Благодарю вас, сударь, за столь подробное пояснение.

Ардашев указал гостям на свободные кресла и спросил:

— Итак, Никанор Евграфович, что случилось?

— Очередное послание. Подбросили, — Кисловский протянул лист, вырванный из блокнота с дешёвой бумагой.

— «Убийство Кутасова — первое предупреждение. Даю ещё три дня. Если денег не будет, получите второй труп», — вслух прочитал текст Клим Пантелеевич.

Он достал из ящика стола первую записку и положил рядом.

— Похоже, одна рука. Но толком не разберёшь. Буквы печатные, но также пляшут, как и в первом письме, — заключил Кисловский.

— И ошибки имеются, — заметил Войта.

— Даже не знаю, что делать, — озабоченно вымолвил старик.

— А, по-моему, всё ясно. Мы должны сегодня же отнести посылку, набитую бумагой, на Главпочтамт и посмотреть, кто её получит, — вмешался в разговор Вельможко. — Там его и сцапаем.

— А что это даст? — засомневался Кисловский. — Как мы сможем доказать, что человек, получивший посылку, и есть убийца Кутасова? Преступник может подослать на почту кого угодно, всучив ему, упомянутую купюру в двадцать крон. К тому же, по понятным причинам, я не рассказывал полиции об этих угрозах.

— Вымогатель отвёл нам три дня. Что ж, и на том спасибо. Время ещё есть. Идея Антона Францевича не так уж плоха. Вы отправите посылку, но только не сегодня, а послезавтра утром. К вечеру она придёт на Йиндрижскую 909/14[29]. Залу мы возьмём на себя и проследим, кто её получит и куда доставят, — Ардашев бросил взгляд на Войту, и тот понимающе кивнул. — Господа, поймите: я не ясновидящий, не оракул и не общаюсь с потусторонними духами, чтобы при зажжённой свече услышать послание господина Кутасова с того света и узреть душегубца в старом зеркале. Предстоит проанализировать сложившуюся ситуацию и только потом действовать.

— Но пока мы будем размышлять, он ещё кого-нибудь порешит, — засомневался Никанор Евграфович.

— К сожалению, от этого никто не застрахован. Но и злоумышленнику теперь не так-то просто застать врасплох членов «Центра действия».

— Вы правы. Без оружия у нас никто не ходит, — Вельможко демонстративно отодвинул полу пиджака, из-за ремня показалась рукоять «Зауэра».

— Верное решение, — согласился Ардашев.

— Клим Пантелеевич, скоро я получу долгожданный кредит в один миллион английских фунтов. Эта сумма будет направлена на поддержку вооружённых сил Юга России.

— Каким образом вы хотите отправить деньги?

— После заседания «Центра действия», мы пошлём одного из наших членов с деньгами в Хеб. Там находится школа русских авиаторов. В Россию вылетает бомбовоз «Голиаф» с будущими лётчиками на борту. Это самый надёжный способ. Ведь банковские переводы с Россией приостановлены. Главное — получить кредит до вылета бомбовоза.

— Ваш представитель тоже полетит в Россию?

— Безусловно. Он будет отвечать за сохранность всей суммы.

— Вы уже решили, кто это будет?

— Пока ещё нет. Дело это чрезвычайно опасное. Выбираю достойную кандидатуру.

— Я могу присутствовать на вашем заседании?

Кисловский поднялся. Встал и Ардашев. Старик взял хозяина кабинета под руку, отвёл в сторону так, чтобы не слышал Вельможко и спросил полушёпотом:

— А как я вас представлю?

— Как частного детектива. Объясните, что по вашей просьбе расследую кражу из сейфов банка «Славия» и теперь ещё и убийство господина Кутасова.

— Хорошо. Только… — Кисловский замялся.

— Вас что-то смущает?

— Видите ли, я собирался обсудить с братьями вопросы, о которых не говорят в присутствии посторонних. Они не поймут, если это произойдёт при вас.

— Не волнуйтесь. После окончания собрания я уйду, чтобы никого не смущать.

— Но у меня нет от вас секретов. Давайте сделаем так: я проведу вас в соседнюю комнату. И там, благодаря специальной вставке из фиолетового стекла и слуховому окну, вы сможете не только видеть, что происходит, но и слышать.

— Отлично.

— Признаться, у меня складывается ощущение, что вы не доверяете членам «Центра действия». Верно?

— Тогда я отвечу вопросом на вопрос: кто кроме служащих банка и вас лично знал о том, в каких конкретно ячейках хранится кредитный договор и сам крест?

— Только братья. Они же, как вы понимаете, являются и членами «Центра действия».

— В том-то и дело, — тяжело вздохнул Ардашев. — У меня есть подозрение, что вор был осведомлён о точном местонахождении креста и документов.

— Вы полагаете, его наняли?

— Да.

— Думаете, кто-то из наших?

— Не могу этого исключать. Но, как бы там ни было, я буду у вас. Приду раньше и, вероятно, не один.

— С паном Войтой?

— И не только.

— А кто ещё?

— Простите, но пока не могу сказать. Но вы не переживайте. Это очень надёжные люди, которые умеют хранить тайну.

— Хорошо. Пусть будут. Я согласен.

— Только сообщите мне заранее дату и время собрания. Протелефонируйте.

— Обязательно.

— Премного вам благодарен.

— Нет, Клим Пантелеевич, это мы должны благодарить вас за бескорыстную помощь. Что ж, не будем отрывать вас от дел.

Кисловский и повернулся к спутнику.

— Нам пора.

Вельможко поднялся.

— Всего доброго, господа. Прошу вас быть очень осмотрительными.

Гости направились к выходу вместе с Ардашевым.

Когда входная дверь за визитёрами закрылась, навстречу Климу Пантелеевичу уже шагал облачённый в пальто Войта.

— Оружие не забыли?

— Обижаете, — натягивая перчатки, ответил помощник.

— Вацлав, отыщите его. Что это за игры? И будьте осторожны. Удачи!

— Спасибо, шеф! — на выходе бросил сыщик и растворился в морозном воздухе улицы.

Ардашев вернулся в лабораторию и вновь принялся изучать содержимое одного из бумажных конвертов, принесённых из квартиры покойного пана Плечки.

Войта, точно полицейская ищейка, рискуя собой, гонялся за Смутным по притонам и воровским малинам двое суток, но так и не сумел его отыскать. Дважды он почти нападал на его след, но шнифер[30], предчувствуя недоброе, уходил из-под самого носа. По всему выходило, что потрошитель сейфов понял, что опасность идёт по пятам и сменил не одну, и даже не две, а три квартиры за неделю. Правда, один старый капорник[31], польстившись на сто крон, обещал раскопать новую «нору» медвежатника и сразу же протелефонировать в агентство «1777». Но когда это случится, не знал никто. Вчерашнюю ночь сыщик провёл наконец-то дома, а утро нового дня началось для Войты на Йиндрижской № 909/14.

Сегодня могла состояться выдача посылки для владельца купюры в 20 крон с означенной вымогателем серией. Вацлав, ещё служа в сыскной полиции, простил начальника сегодняшней почтовой смены за его грехи, связанные контрабандой. И потому сегодня пан Костелецкий дал указание всем служащим на выдаче внимательно отслеживать получателя купюры с серией P030, Č. 386515, а в случае появления такового немедленно доложить «глубокоуважаемому пану полицейскому», который «нёс службу» в соседней комнате. Сидя в мягком кресле, Вацлав лакомился пирожными, пил кофе с коньяком и курил сигары, любезно предоставленные хозяином кабинета.

От долго сидения затекли ноги и Войта решил прогуляться по просторному холлу, который ранее был внутренним двором почты. Именно сюда приходили кареты с корреспонденцией. В 1898 году двор накрыли стеклянной крышей, а стены расписал художник Карел Машек в стиле ар нуво. Изображённые на стенах телеграфисты с серьёзными лицами, милые барышни, разглядывающие почтовые открытки, почтальоны с сумками через плечо — все они, точно жили в соседнем, но неведомом людям потустороннем мире.

«Эх, жаль, нет рядом шефа, — прохаживаясь по зале, с горечью подумал сыщик, — я бы поведал ему, что ещё в четырнадцатом веке личный врач Карла IV заложил на месте теперешнего почтамта ботанический сад. И в нём гулял и сочинял сонеты великий Франческо Петрарка».

Заскучав, бывший полицейский вернулся в кабинет начальника смены. Полрюмки коньяка и ароматная манила разогнали скуку.

— А я вижу, дорогой друг, вы неплохо устроились.

В дверном проёме, как в картинной раме, нарисовался Ардашев.

Войта подскочил с кресла и воскликнул:

— Шеф? Что стряслось?

— Протелефонировал ваш агент. Он указал точное местонахождение Смутного. Едем.

— А как же получатель посылки? — с недоумением вопросил Вацлав.

— Иногда, дорогой друг, вы меня удивляете. Неужели вам непонятно, что ко второму письму вор никого отношения не имеет?

— Вы хотите сказать, что неизвестный злоумышленник пытается выдать взрыв в доме Кутасова за проделки Смутного?

— Вероятнее всего.

— Какого шута тогда я за ним гонялся двое суток?

— Чтобы в этом убедиться.

— А здесь зачем я околачиваюсь? Ясно же, что никто не придёт за посылкой.

— Бывают и непредвиденные события. Злодей мог затеять с нами игру, чтобы отвлечь внимание от главного события. Но этого не произошло. Видимо, я переоценил его умственные способности… Едем. Таксомотор ждёт.

Чёрный «Форд» обогнал трамвай под № 7. Он шёл через всю Прагу: из Бржевнова, через Малую Страну и Новое Место на Жижков.

Наконец, автомобиль добрался до Водичковой № 13. Ардашев расплатился с шофёром, и, показывая Войте на окна второго этажа, велел:

— Шестая квартира. Оставайтесь здесь. Возможно, он попытается уйти через балкон и угодит к вам. А я попытаюсь попасть внутрь. Другого выхода у нас нет.

— Понял.

Миновав два пролёта, Клим Пантелеевич остановился перед квартирой под номером «6». Он толкнул бронзовую ручку. Дверь оказалась незапертой. Ардашев взвёл браунинг и шагнул в тёмный коридор, который вёл в комнату.

Обстановка в помещении была скудной: стол, стул, кровать и шкаф. Несмотря на день, портьеры были задёрнуты.

На кровати лежал человек. Руки были заведены за спину и связаны полотенцем. На затылке лежала окровавленная подушка с отверстием посередине. Гусиный пух устилал пол. Клим Пантелеевич убрал пистолет, открыл на окне шторы и махнул Войте.

Не прошло и минуты, как появился сыщик.

— Это Смутный?

— Он, — подтвердил Войта.

Ардашев перевернул тело на бок и потрогал в двух местах.

— Мы опоздали, Вацлав, — с сожалением заметил он. — Трупное окоченение правой жевательной мышцы и локтя, говорит о том, что смерть наступила четыре-шесть часов тому назад.

— На этот раз следов пыток нет.

— Да, не видно.

Клим Пантелеевич вернул усопшего в исходное положение.

— Заказчик ограбления банка, несомненно, получил и кредитный договор, и бутафорский крест русского графа…

— Или узнал их точное местонахождение.

— Почему?

— В противном случае, он бы Смутного не убивал, — объяснил Ардашев. — Проверьте карманы. Меня интересует наличие купюры в 20 крон.

— У той, если я не ошибаюсь, номер заканчивался на 615?

— Нет, на 515: P030, Č. 386515.

— Ну и память у вас! Как вам удаётся держать в голове столько информации?

— Не знаю, Вацлав, это происходит помимо моей воли.

Войта приняла осматривать содержимое пиджака и брюк.

— Ну и что там?

— Нашёл. Только она и осталась. Остальное — мелочь.

— Странно. Я бы на месте убийцы продолжил с нами игру. Как-никак — лишний козырь. Можно было бы блефовать ещё какое-то время. Но он не захотел. Стало быть, и в самом деле, у него в руках содержимое тех двух ячеек из банка «Славия». В таком случае, вам надобно вызвать полицию.

— А может не стоит?

— Придётся. Соседи могли нас видеть, да и таксист вспомнит и вас, и меня. К тому же, вы слишком много болтали во время поездки. А водитель, как я заметил, прислушивался к разговору. Разглагольствовать в таксомоторе или коляске — плохая привычка. Вам не хуже меня известно, что извозчики, шофёры, официанты, портные и цирюльники — самые частые осведомители полиции и жандармов. Верить можно только дантистам (у них пациенты не болтают) и детективам из агентства «1777», — Ардашев расхохотался.

— Люблю видеть вас патрон в хорошем расположении духа. Заметил, что всегда, когда мы обнаруживаем труп, вы острите и шутите. Иногда мне кажется, что в прошлом вы не раз лишали людей жизни. И я допускаю, что делали это с улыбкой. Нет?

— Давайте обойдёмся без рассуждений о былом. Не забудьте уведомить вашего бывшего коллегу о случившемся. Дождитесь приезда полиции, а я вернусь в контору. Если обо мне не спросят, то и упоминать не стоит. Мне предстоит связаться с господином Кисловским. В конце концов, всё становится на свои места.

— Как скажете, шеф.

— Жду вас завтра в агентстве.

— До встречи!

Прага зажигала огни. Город неспешно принаряжался. Витрины магазинов напоминали о приближении Рождества.

Пошёл снег. Ардашев поднял воротник пальто и направился к стоянке таксомоторов.

Вечером, после ужина, Клим Пантелеевич не прошёл в залу и не стал, как обычно, просматривать вечерние газеты, а остался у окна.

Вероника Альбертовна, убирая со стола, заметила перемену в настроении супруга и спросила:

— Что-то случилось?

— В некотором роде.

— Рассказывай.

Ардашев повернулся и усадил жену.

— Неподалёку от Праги, в Хебе, есть школа лётчиков-истребителей. Тамошние курсанты — это вчерашние военнопленные офицеры императорской армии. Инструкторы — боевые авиаторы, прибывшие с фронта. Первые выпускники скоро отправятся в Россию воевать с большевиками. Агенты Кремля пытаются сделать всё возможное, чтобы уничтожить школу. Я, как ты, понимаешь, веду с красными непримиримую борьбу. И не я один. Несколько дней назад, спасая сына и курсантов от бомбы, погиб капитан Алексей Иванович Ильин — начальник школы. Скончалась и его жена. Пятилетний ребёнок остался сиротой. Его зовут Павел. Пока он живёт среди офицеров, но долго так продолжаться не может. С малышом надобно что-то решать.

— Я слышала, что в Праге есть детский приют для эмигрантов. Хочешь, я велю Марии найти его адрес?

— Нет, я бы хотел взять его к нам.

— К нам?

— До определения в приют?

— Нет.

— Прости, дорогой, я не совсем тебя понимаю, — растеряно вымолвила жена.

Ардашев помолчал и спросил:

— Как ты посмотришь на то, если мы его усыновим?

— Усыновим?

— Да.

— Налей, пожалуйста, мне воды.

Вероника Альбертовна жадно осушила стакан.

— То есть у меня появится сын? Павлик? Я буду о нём заботиться? — с дрожью в голосе вымолвила супруга.

— Конечно, милая. А как же иначе?

— Знаешь, я думала, что Господь навсегда лишил меня счастья быть матерью, но нет, смилостивился, — она смахнула слезу.

— Ну что ты, дорогая, успокойся.

— Да. Только… — она озабоченно взглянула на мужа.

— Что?

— Мы уже не молоды. Успеем ли мы поднять его на ноги? Дать достойное образование?

— Будем стараться. Во всяком случае, он обретёт новую семью.

— А фамилия у него останется… — она вздохнула с сожалением, — прежняя?

— Безусловно. Он должен гордиться отцом и матерью. Алексей Иванович Ильин — русский асс, истребитель. По-другому и быть не может.

— У нас до сих пор нет чехословацкого гражданства. А что, если нам придётся покинуть Прагу? И поменять не одну страну? Тогда при пересечении границ могут возникнуть сложности, ведь фамилия нашего усыновлённого мальчика будет иной. А может, ради его же блага мы дадим ему нашу фамилию? А вырастет, пусть сам решает, поменять на Ильина или нет.

— Он приёмный сын и пусть всё останется, как есть. Я привезу все документы и фотографии из Хеба. Скажем ему, что мы друзья его родителей и теперь он будет жить с нами.

— Получается, он не будет называть меня мамой, а тебя папой?

— Это зависит от нашего отношения. Если заслужим — будет. Не стоит торопить события. Всему своё время.

— Когда ты поедешь за ним?

— Во вторник, двадцать третьего. До этого времени мне надо закончить кой-какие дела.

— Буду ждать с нетерпением. Ты подарил мне надежду.

— Я рад, что ты согласилась.

Клим Пантелеевич повернулся к шкафу и достал бутылку Шато-д-Икем.

— Может, выпьем по бокалу?

— С удовольствием!

— Вот и прекрасно!

Остаток вечера Ардашевы провели за разговорами о Павле. Вероника Альбертовна говорила, что завтра же займётся покупкой мебели для ребёнка, предлагала отгородить ему часть комнаты и накупить игрушек, сводить на каток, чтобы он отошёл от потери родителей. Клим Пантелеевич соглашался, вздыхал и предлагал не торопиться, а дождаться того дня, когда он привезёт мальчика.

— Главное, Вероника, понять душу малыша, поговорить с ним, в глазёнки заглянуть. Кровать, игрушки и каток — не проблема. Всё решим. Надобно избавить Пашу от горя.

— Павлик, Пашенька, Павлуша… — задумчиво проронила супруга.

Огромный, похожий на взлетающего лебедя «Фарман Ф.60 Голиаф» долго бежал по взлётной, расчищенной от снега, полосе и, наконец, оторвался от земли. Плавно набирая высоту, бомбовоз уходил всё выше и выше.

Два человека, большой и маленький, держась за руки, провожали двухмоторную птицу глазами до того момента, пока она не исчезла в сером декабрьском небе.

— Ну что, Павлик, поедем домой?

— В Россию? Мама говорила, что только в России наш дом, — простодушно ответил малыш.

— Даст Бог, вернёмся и в Россию. А пока мы живём в Праге. Поедешь на поезде в Прагу?

— Да! Хочу на поезде!