Нью-Йорк, Манхэттен, 5 октября 1920 года, 13 часов 35 минут.

Начальник отдела по расследованию убийств в Западном округе лейтенант Фрэнк Нельсон уже заварил кофе на электрической кофеварке и собирался отведать сэндвич с ветчиной и солёным огурцом, как судорожно задрожал Bell Telephone. Он поднял трубку и приложил к уху.

– Еду, – рявкнул он в микрофон и, не дожидаясь выезда следственной группы, снял с вешалки кепку и плащ. Поправив галстук-бабочку, полицейский спустился к видавшему виды казённому «Форду-Т». Пришло известие о происшествии на Сорок второй улице.

За последние семнадцать лет службы тридцативосьмилетний Нельсон уяснил одно важное правило: на место происшествия следует приезжать первым. В этом случае есть надежда схватить удачу за хвост и раскрыть преступление по горячим следам. Главное – не дать зевакам уничтожить следы. И не стоит никого бояться, в особенности если у тебя в кобуре безотказный и верный друг полицейского – шестизарядный револьвер (Colt Police Positive) тридцать восьмого калибра, способный продырявить любой бронежилет.

Через полчаса, объехав уличные пробки, лейтенант уже осматривал труп. Судя по документам, в этот вторник крупно не повезло лидеру профсоюза докеров Бруклинского порта Мэтью Хиллу. Убийство первой степени. Злодею светит «танцплощадка»[2], только покойнику от этого не легче.

Нельсон уже успел опросить уличного торговца мороженым, когда во дворе показалась следственная группа. Фотограф принялся щёлкать камерой, а детектив Джеймс Райт, закурив «Лаки страйк», собирал гильзы.

– Что скажешь, Джим? – осведомился Фрэнк.

– Тут куча гильз от парабеллума. Но свидетели слышали пулемётную очередь, а не одиночные выстрелы.

– Это работа немецкого автоматического пистолета Шмайссера МП-18, – открывая новую жёлтую пачку «Кэмел», предположил лейтенант. – Им вооружались германские штурмовые отряды во время последней войны. Этого трофея наши герои навезли немало. Очень популярная штука на чёрном рынке оружия. Неплохо бы и нам иметь в отделе хотя бы парочку таких. Но пока полиции достаются только гильзы от него.

– А что лепечут свидетели?

– Проститутки, сам понимаешь, молчат. Но мне удалось разговорить продавца хот-догов. Он заметил, как, после того как раздалась стрельба, в припаркованный со стороны Пятой авеню Pierce-Arrow сел мужчина в кепке и куртке. Он очень торопился, и его железный конь тут же сорвался с места, чуть не сбив прохожих.

– Номер разглядел?

– Нет. Да и зачем он нужен? Не мне тебе объяснять, что машина, скорее всего, угнана. Но он заметил вмятину на левом заднем крыле.

– Это уже кое-что.

– Смотри-ка, – указывая кивком во двор, проговорил лейтенант. – Газетные писаки понаехали. Эти проныры и до свидетелей уже добрались. Пойду-ка я их разгоню, а то о помятом крыле сегодня вечером узнает весь Нью-Йорк.

– Давай, Фрэнки, поторопись. А мне больше тут делать нечего. Встретимся в отделе.

1920 год пришёл в Америку почти одновременно с законом Уолстеда, принятым во исполнение восемнадцатой поправки к Конституции США, установившей запрет на употребление алкоголя. Теперь на территории всех штатов действовал сухой закон, или prohibition[3]. Согласно новым порядкам производство, транспортировка и продажа алкогольных напитков считались незаконными, тогда как их покупка никак не наказывалась. Сам запрет начал действовать в одну минуту первого ночи 17 января 1920 года, а первое задокументированное его нарушение произошло ровно через пятьдесят девять минут. Американцам предложили довольствоваться безалкогольным пивом, четырёхградусным шампанским и фруктовыми коктейлями. Для преступных группировок наступило золотое время. Народ хотел пить, и кажется, ещё больше, чем до «прохибишена», а пить было нечего. Контрабандный алкоголь тёк в Штаты со всего света, а в городах почти повсеместно начали производить алкоголь совершенно разного качества.

Дон Винченцо Томмазини – Capofamiglia[4] – родом из Муссомели (небольшого городка в горной части Сицилии провинции Кальтаниссетта), ничего не имеющий общего со своим полным тёзкой итальянским композитором, успел, что называется, «во время стать в круг». Он наладил доставку в Нью-Йорк на грузовиках «Форда» и «Мака» сначала сотни, а потом и тысячи ящиков высококачественного виски, рома, джина и даже крепкого имбирного пива, производимого на винокурнях Детройта бандой Purple gang[5].

Морской терминал Южного Бруклина, судоходный, складской и производственный комплекс, расположенный вдоль Верхнего Нью-Йоркского залива, между Двадцать девятой и Тридцать девятой улицами, находился в руках дона Томмазини прежде всего благодаря тому, что профсоюзный босс докеров Мэтью Хилл был у него на коротком поводке. По желанию дона докеры в любой момент могли объявить забастовку и остановить работу порта. Бывали случаи, что при разгрузке или погрузке судов особенно строптивым и жадным представителям судоходных компаний приходилось не только тушить пожары на своём борту, но и мерить глубину дна.

Но сегодня какой-то мерзавец начинил жирную тушу Хилла одиннадцатью унциями свинца[6]. Об этом ему только что доложил его консильери[7] Альберто Риццо, бывший в миру биржевым маклером. Подтянутый и аккуратный, с правильными чертами лица, он стоял перед доном, слегка облокотившись на косяк двери.

Дон, невысокий, сухощавый человек пятидесяти восьми лет, с тонкой ниткой усов, утонув в кресле, отламывал кусочки галет, запивая их маленькими глотками кьянти. Наконец он поставил на столик бокал, откинулся на спинку кресла и, держась за подлокотники, проронил:

– Пятьдесят тысяч человек остались без профсоюзного начальства. Стадо может выбрать себе нового вожака самостоятельно. Этого нельзя допустить.

– Предлагаю поставить на его место Родригеса Райта. Он всегда держит нос по ветру, да и на скачках частенько поигрывает. Содержит любовницу.

– Хорошо, – согнав с носа невидимую муху, кивнул Томмазини. – С профсоюзным советом, думаю, проблем не будет?

– Они не посмеют отказать, если им дать понять, что он ваш назначенец. К тому же Райт и сам член совета.

– Поговори с ним и приставь к нему охрану. Пусть пока нигде не шляется, а сидит дома с женой. А то и его прихлопнут, как клопа.

– Всё сделаю.

Дон Томмазини пробарабанил пальцами по деревянному подлокотнику, нахмурился и спросил:

– У тебя есть соображения, кто его пришил?

– Скорее всего, люди Луиджи Моретти.

– Я так и думал. Эти чёртовы выходцы из Катании[8] спят и видят порт своим, – насупив брови, выговорил дон. – Надо их наказать, только вот каким способом? Ведь они не затронули членов нашей «семьи». Начинать войну раньше времени не стоит. Да и стволов у них теперь уже столько же, сколько и у нас.

– В пятом терминале порта на восьмом складе с января месяца на ответственном хранении находится арестованный груз из Шотландии – двести пятьдесят ящиков превосходного «Джонни Уокера». Пароход пришёл с опозданием. Трюмы разгрузили как раз в ночь наступления «прохибишена». Говорят, Луиджи Моретти пытается договориться с властями, чтобы прикарманить груз. В таможенной и складской конторе есть наши люди. Для начала мы помешаем ему провернуть эту махинацию, а потом попробуем забрать виски себе.

– Не тяните с этим.

Консильери кивнул.

– Займусь сегодня же.

– Только этого мало. Надо отправить к Господу на исповедь какого-нибудь подручного Моретти, не входящего в его «семью». Например, контролёра нелегальных забегаловок, в которых продают их отвратную сивуху. По-моему, он американец. Я забыл его имя…

– Френсис О’Нейл. Ирландец по происхождению.

– Тем более. Ненавижу этих Микки. – Дон пожевал губами и добавил: – Неплохо бы понаделать в нём столько же дырок, сколько они наставили в Мэтью Хилле.

– Сделаем, не сомневайтесь. Но есть ещё новость.

– Говори.

– На тот же восьмой склад из Европы поступил груз – одиннадцать с лишним тысяч фунтов чистейшего золота, или пять тонн.

– Кто получатель?

– Пока неясно.

– Интересно. Держи меня в курсе этого груза.

– Хорошо.

Из кухни доносился аромат баранины по-сицилийски – блюда, знакомого каждому жителю итальянского острова с самого детства.

– Хватит о делах. Пора обедать, – вставая, проронил дон Томмазини и вдруг, услышав шум, похожий на пулемётную очередь, замер. Но потом улыбнулся и сказал: – Это ветер. Он опять сорвал жёлуди с моего любимого дуба и рассыпал по крыше. Их надо подобрать и посадить вдоль дороги, ведущей к дому. Будет красиво. Распорядись.

– Хорошо.

Прихрамывая на левую ногу и опираясь на трость с серебряной ручкой, дон Томмазини направился в гостиную. Слегка ныла левая коленка с повреждённым мениском. Врач советовал сделать операцию, но он всё откладывал. Было много неотложных дел.

Налетевший на Лонг-Айленд ветер не успокаивался и срывал с деревьев листву, точно хотел видеть их обнажёнными. А где-то в Атлантике уже бушевала буря, подбрасывая на волнах огромный пароход, как щепку.

В Нью-йоркском порту, как всегда, было людно и шумно. Скрипели портовые краны-жирафы и ревели лебёдки. Пахло нефтью, морем и выхлопными газами грузовиков, то и дело проезжающих мимо. Ветер качал верхушки полуголых клёнов.

На автостоянке у таможенной конторы можно было увидеть все марки машин, бегавших по американским дорогам. Были тут американские «Форды», «Шевроле», «Виллисы», «Доджи», «Бьюики», «Оукленды», «Максвеллы», «Олдсмобили», французские «Ситроены» и «Бугатти», немецкий «Мерседес» и даже один английский «Роллс-Ройс» выпуска этого года. К паркингу подкатил старенький «Рено», но места ему не нашлось, и водитель отогнал автомобиль подальше, почти прислонив его правым боком к стене конторы – длинного одноэтажного здания, куда хозяин автомобиля и направился.

У окошка № 8 с надписью: «Приём документов на оформление груза» скопилась небольшая очередь. Наконец минут через двадцать хозяин «Рено» добрался до полукруглого стеклянного окошка и осведомился:

– Скажите, а пришёл ли пароход «Балтимор» из Стокгольма?

Чиновник посмотрел в журнал и ответил:

– Да, сэр. Он стоит у пятого причала на первой пристани. Разгрузку закончили ещё вчера.

– Я могу начать оформление товара?

– Да, сэр. Какой номер груза?

– 3390.

– Одну минуту, я проверю по накладным… Ага. Нашёл. Но тут резолюция начальника таможни. Написано: «Груз спорный. Не выдавать».

– Как это не выдавать? В чём причина?

– Вчера мы получили спецсообщение по беспроволочному телеграфу с борта парохода «Роттердам». Вот, пожалуйста, – он взял в руки лист бумаги с набранным на печатной машинке текстом и прочёл: – «Настоящим сообщаем, что карго № 3390, прибывающий в порт Нью-Йорка на судне „Балтимор“, следует задержать до решения вопроса о его принадлежности. Находящийся на пароходе „Роттердам“ мистер Джозеф Баркли утверждает, что именно он является собственником указанного груза. Прошу подтвердить получение сообщения. Капитан парохода „Роттердам“ Герман Ван Дейк. Атлантический океан, 6 октября 1920 года».

– Какая-то чушь! Это же обман! Я получатель груза. У меня и документы на него есть.

Служащий таможни пожал плечами.

– Я ничего не могу поделать. Вы же сами понимаете, что это указание начальства. Если хотите, можете оставить свой номер телефона, и, как только ситуация прояснится, мы вам обязательно сообщим. А что за груз?

Ответа не последовало. Мужчина зашагал прочь. Служащий таможенного управления видел в окно, как незнакомец сел в «Рено», развернулся почти под окнами конторы и скрылся за поворотом. «Странный какой-то тип, – подумал он. – Надо глянуть, что за груз указан в корабельных документах… Так-так… О, Святая Мария!.. Кто бы мог подумать! Золото!» Сердце учащённо забилось. Он вынул пачку «Меликринос» и задымил. Когда окурок обжёг пальцы, чиновник потянулся к телефону. Набрав нужный номер, сказал:

– Это я, Джим. Есть серьёзный разговор. Надо бы встретиться… да, сегодня в шесть. На том же месте. В Speakeasy. Окей.

Дон Луиджи Моретти восседал за рабочим столом своей конторы в Верхнем Ист-Сайде. Он был выходцем из Сицилии и боссом почти половины Манхэттена. Сорока восьми лет от роду, тучный, с толстыми губами и носом-картошкой, с зачёсанными назад и набриолиненными чёрными волосами, он сошёл бы за обычного вышибалу в ресторане или итальянского гангстера-стрелка, если бы не подобранная со вкусом дорогая одежда. Глава «семьи» из Катании всегда одевался по моде, но не крикливо: белая шёлковая сорочка, жилет с высокими пуговицами, с отворотами и тёмно-красный галстук с булавкой, украшенной брильянтом, укороченный двубортный тёмный пиджак и брюки, естественно, без всяких там заумных манжеток на пуговицах и расцветок с меловыми полосками или, не дай бог, клетками. Из обуви он предпочитал туфли броги, украшенные элементами из крокодильей либо страусиной кожи, или чёрные дерби фирмы Hurd Shoe Co. На мизинце левой руки дон носил золотой перстень с простым чёрным агатом – подарок матери на двадцатилетие.

Последние десять лет cosca[15] держала игорные притоны, лотерею и публичные дома. Но с вводом сухого закона он устроил в старых, заброшенных складах пять подпольных заводов по производству третьесортного алкоголя – «муншайна»,[16] названного так из-за того, что это пойло гнали тайно ночью. Самогон был дешёвый, и его было так много, что Моретти начал открывать подпольные питейные точки под названием Speakeasy («тихая беседа»), плодившиеся со скоростью диванных клопов и уже покрывших почти половину Манхэттена. Только половина – это не весь Манхэттен. А в мечтах он видел себя не только местным алкогольным королём, но и «капо ди тутти капо»[17] всего Нью-Йорка. Для осуществления этой мечты нужно было прикарманить морской терминал Южного Бруклина, но руководство портом находилось в руках его главного соперника и давнего врага – Винченцо Томмазини, возглавлявшего сицилийскую «семью» выходцев из провинции Кальтаниссетта. Надо заметить, что Моретти арендовал пакгаузы у дальней пристани и там начал потихоньку принимать контрабандный ром. Но это были кошкины слёзы по сравнению с требуемыми объёмами качественного алкоголя, потому что народ начинал постепенно отказываться от «муншайна». Поразмыслив, Моретти решил использовать уже опробованную тактику при создании сети подпольных баров. И если для открытия Speakeasy он отыскивал любые пустующие помещения на Манхэттене и тут же арендовал их, шагая от улицы к улице, то в порту он принялся устраивать своих людей на любые должности, от бригадира грузчиков, крановщиков до начальников таможенных смен. Многие, получая от «семьи» Моретти солидную добавку к жалованью, не подозревали, что их коллеги тоже служат выходцам из Катании верой и правдой за нелишние тридцать или пятьдесят дополнительных долларов в месяц. Единственное, что не удалось дону, – это подкуп лидера тред-юниона докеров Нью-Йоркского порта. Но Мэтью Хилл лежал в морге, а трое из пяти профсоюзных боссов уже «присягнули» Моретти, приняв тонкие, но ценные газетные свёртки с грэндами[18], пообещав проголосовать за кандидатуру Фрэнка Лесли на выборах председателя.

Раздался стук в дверь, и в комнату вошёл высокий итальянец с крючковатым носом, неестественно длинными, как у шимпанзе, руками и тяжёлым, почти немигающим взглядом. Худое, выбритое до синевы лицо сливалось с такого же цвета сорочкой. Тёмный галстук. Чёрные туфли. Иной мог принять ежедневное обличье Марио Эспозито – сотто капо (Sotto Capo)[19] – за траурный наряд. Но нет. Это был ежедневный образ второго человека в «семье», пришедшего на утренний доклад. Дону иногда казалось, что своим видом он призывал себе на помощь дьявола.

– Доброе утро, ваша милость.

– Послушай, Марио, я ведь просил не называть меня так. Ты же не какой-то там стрелок[20]. Ты – мой заместитель. Меня устраивает и американское «босс».

– Да, босс.

– Садись. Я не люблю, когда ты смотришь на меня сверху. Кстати, как там поживает наш новоявленный киллер?

– Спокоен, как бегемот, – умащиваясь на стул, хмыкнул Эспозито. – Рассказал об убийстве Хилла как о прогулке в булочную.

– Так ведь он два года в Европе только этим и занимался. Надо принять его в солдаты и заплатить премию. Дай ему триста долларов. Пусть парень погуляет. И жалованье на первых порах тоже триста. Не надо баловать, а то обленятся и забудут, что деньги зарабатываются главным образом кровью. Пусть ходит под началом Сумасшедшего Чарли. Он у нас самый авторитетный капо[21].

– Хорошо, босс.

Дон Моретти потёр лицо ладонями, откинулся на спинку кресла и спросил:

– Как идут дела с виски, арестованным властями ещё в январе? Когда наконец ты его спишешь на бой?

– Двести пятьдесят пять ящиков на бой никак не выйдет, босс, – вздохнул Эспозито. – Это невозможно.

– Хорошо. Тогда вывези виски, оставь несколько ящиков с пустыми бутылками и сожги склад. Я не могу допустить, чтобы Томмазини заработал двести пятьдесят тысяч кусков. А если он разбавит виски четырежды – а он так и сделает, – то получится приличный куш – галыш![22] Чуешь?

– Пока не удаётся выбить разрешение на «утилизацию» груза как товара ненадлежащего качества. Мешает один белый воротничок. Прикидывается честным.

– Кто таков?

– Алекс Фридман.

– Еврей?

– Да, эмигрант из России.

– И ты не знаешь, что с ним делать? Суньте ему проститутку, а потом пусть она заявит об изнасиловании, если он не согласится пойти нам навстречу.

– Я думал об этом, но не выйдет. Примерный семьянин. Женился на американке, завёл семью.

– Поговори с ним. Дайте ему тысячу. У него есть автомобиль?

– Да, в кредите. «Виллис», трёхлетка.

– Если не согласится, спалите машину. А потом снова предложите грэнд. Если не возьмёт, обрейте налысо жену и скажите, что в следующий раз с нею развлекутся негры в трущобах Гарлема. И только после этого мешок на голову, бетонные ботинки на ноги – и в Гудзон.

– Всё сделаем, босс. Не сомневайтесь. Мне позвонил наш человек из порта. Попросил о встрече. Он рассказал, что на транспортном судне «Балтимор» пришёл груз из Стокгольма. Его отправили на таможенный склад. А тут прилетело сообщение по беспроволочному телеграфу с парохода «Роттердам», который идёт к нам и со дня на день причалит, что карго этот спорный. Указали даже его номер. Вчера на таможне появился какой-то тип, судя по говору, из Сан-Франциско. У него были документы на предъявителя, подтверждающие права на этот товар. Но из-за этого сообщения ему груз не выдали. Так распорядилось начальство. И он исчез. Самое интересное, босс, – Марио сделал театральную паузу и закончил: – Этот товар – золото в слитках. Одиннадцать с лишним тысяч фунтов, или пять тонн.

Дон Моретти вынул из деревянной коробки любимую ямайскую сигару «Сифуэнтес», свёрнутую из трёх разных сортов табака: начинка – из листа «Пилото Кубано», выращенного в Доминиканской Республике, связывающий лист – из Джембера на Ямайке, а покровный – из табака сорта «Коннектикут Шаде». Он аккуратно отрезал гильотиной кончик и, чиркнув настольной зажигалкой, упрятанной в красно-коричневый сердолик, прикурил. По кабинету поплыл аромат дорогого табака. Насладившись двумя неглубокими затяжками, дон покачал головой и сказал:

– Одиннадцать тысяч фунтов спорного золота?

– Совершенно верно.

– То есть ничейного?

– Я принёс копию того сообщения из Атлантики. Посмотрите?

Пробежав глазами текст, дон Моретти заметил:

– А я уже слыхал что-то про этого Баркли. Он, по-моему, банкир. Это всё, что я о нём помню. Ты собери о нём информацию, и мы вместе покумекаем, как дальше быть.

– Сделаю, босс.

– А нет ли данных получателя груза?

– Он очень быстро смылся. Даже телефона не оставил. Но наш человек успел разглядеть и запомнить три последних цифры номера серого «Рено» – 638.

– Ищите, ищите его! Надо сказать всем капо, пусть дадут приказ своим людям заняться его поисками. Я не думаю, что машина в угоне. Он же не на убийство ехал. Ну и твой человек в порту должен быть готов к его новому появлению. Надо, чтобы кто-то из наших ребят там постоянно дежурил. Если удастся вновь встретить этого субъекта, пусть сопроводят его до дома или до работы. Узнают, кто он. А потом притащат к нам.

– Я понял, босс.

– Других новостей нет?

– Нет, босс.

– Тогда занимайся русским евреем и золотом. Ступай.

Марио Эспозито слегка поклонился в знак уважения и удалился.

Дон Моретти остался один. Он поднялся из-за стола и заходил по комнате нервными шагами. Потом вдруг остановился у окна и подумал: «Неплохое начало дня – одиннадцать тысяч фунтов ничейного золота! Такого не бывает. Золото всегда бывает чьё-то!»

Из широких труб парохода клубился густой чёрный дым. На голубом небе он обретал разнообразные формы, от спирали до облака. Господствовал штиль, и океан казался вылитым из стекла, настолько он был тих и безмятежен.

Прогулочная палуба пассажиров второго класса после завтрака обычно была уже прибрана матросами, которые всегда находили себе работу с самого раннего утра: подвязывали такелаж, убирали лишнюю оснастку, мешавшую прогулкам вояжёров (среди них преобладали коммерсанты средней руки) или представителей торговых компаний, ищущих новые рынки сбыта по обе стороны океана. Женщин было не так много, большей частью замужние дамы, путешествующие с семьёй.

Ровно в полдень штурман определял секстантом местоположение «Роттердама», после чего прикалывал маленький картонный пароходик в нужное место на огромной карте Атлантического океана, висевшей при входе в ресторан первого и второго классов. Обычно рядом с ней собирались мужчины, хваставшие друг перед другом своими познаниями в мореходном деле. Клерки и чиновники, так и не ставшие моряками, теперь щеголяли рассказами о морских катастрофах, таинственных островах и неизвестных человечеству чудовищах, обитавших на бездонной океанской глубине.

Надо отметить, что из-за работы паровой турбины пароход, даже в тихую погоду, хоть и шёл вперёд, рассекая острым носом волны, но всё равно слегка покачивался, что приводило к неуверенной походке тех, кто был склонен мерить шагами палубное пространство. Многие предпочитали, укутавшись в плед, проводить время в раскладном кресле с книгой или, любуясь океаном, дегустировать напитки, предлагаемые стюардами за дополнительную плату.

Самые жизнерадостные и выносливые путешественники, среди которых было и немало дам, развлекались играми. Одни бросали толстые верёвочные кольца на деревянные штыри, установленные на специальной доске, с написанными на них очками. Другие с помощью клюшек пускали по палубе деревянные шайбы в расчерченный мелом прямоугольник с цифрами так, чтобы выбить шайбу соперника за его пределы, а самому попасть в клетку с бóльшей цифрой.

Бывший статский советник сидел в кресле, подняв воротник пальто и надвинув на глаза шляпу. Со стороны могло показаться, что Клим Пантелеевич дремал, хотя на самом деле он наслаждался панорамой океана и очередной конфеткой фабрики «Георг Ландрин».

– Доброе утро, мистер Ардашев, – раздался знакомый голос.

Частный сыщик повернул голову и сказал:

– Я тоже надеюсь, что оно будет для нас добрым. Садитесь, мистер Баркли. Леденцы не предлагаю, зная, что вы их не терпите.

– Ваша правда, – пробасил американец и расположился в соседнем кресле, дав знак стюарду, чтобы ему принесли плед. – Не переношу ни леденцы, ни жевательную резинку. Я вновь принёс вам отвратную новость: Лилли Флетчер только мне сказала, что уволится сразу, как только мы прибудем в Нью-Йорк.

– То есть завтра?

– Выходит, так.

– Причину назвала?

– Говорит, что боится.

– Резонно. Она ведь единственная оставшаяся в живых ваша подчинённая, отправившаяся в Европу.

– Для женщины я ей неплохо плачу. Где ещё она найдёт такое высокое жалованье? Откровенно говоря, мне жаль с ней расставаться. Красавица, конечно, но передо мною строит из себя недотрогу. А что у неё в голове – одному Богу известно. Подобные дамы самые опасные в смысле женитьбы. Выкидывают такие коленца, что о-го-го! Я по своей Марго сужу.

– Все люди разные. Тут пол неважен.

– Не скажите, – закуривая «Упман», вымолвил банкир. – Чем баба красивее, тем она стервознее, потому что видит, как на неё наш брат заглядывается. У неё в мозгах одно: как бы не продешевить, как бы урвать ухажёра побогаче, да с хорошим приданым. Да и родители учат её этому с детства. – Он улыбнулся. – Нет, есть, конечно, дурёхи, которые гонятся за молодыми и красивыми голодранцами. Только, согласившись пойти с ними под венец, по происшествии нескольких лет они начинают этих молодцов поедом есть за их бедность. Мол, недотёпа, лентяй и неудачник. Зачем я, простодушная, с тобой только связалась?! Тут вам и драма, и самая настоящая трагедия. Разве я не прав?

– Наверное, большей частью правы. Только пройдёт несколько десятков лет, и всё изменится. И случится это, когда женщины обретут настоящие, а не декларативные права наравне с мужчинами. Дамская психология изменится, потому что все леди станут самодостаточными.

– Мы с вами почти ровесники и уж точно до этого времени не доживём, – покачал головой Баркли. – Лет сто должно пройти, не меньше.

– Скажите, а мисс Флетчер сама к вам пришла и заявила об увольнении?

– Нет. Это была моя инициатива с ней встретиться. После нашего вчерашнего разговора я решил попросить Лилли подготовить все данные фирмы господина Крафта в Стокгольме и брокера Берлинской биржи, проводившего сделку по покупке золота. Постучал к ней в каюту. Она вышла, выслушала меня, сказала, что волноваться не стоит: все адреса есть в стенографических отчётах и в черновых записях по сделке… А потом помолчала и выдала новость об увольнении. Я, признаться, оторопел… И сразу к вам. У вас дверь закрыта, вот я и поднялся на палубу.

– Уволиться она может, но совсем потерять с нами связь у неё не получится.

– Да? – удивлённо вскинул бровь Баркли и выпустил дым.

– Мисс Флетчер – важный свидетель по покушению на вас и Эдгара Сноу в Голландии, а также по убийству Алана Перкинса в Праге и Эдгара Сноу уже здесь, на пароходе. Да и в Берлине тоже. Помните судью из Кёльна, отца шестерых детей, отравленного из солонки?

– Да-да, вы правы. Я совсем забыл об этом несчастном прусаке.

– К тому же уход Лилли не обеспечит её безопасности, хотя бы потому, что Морлок может и не знать, что она уволилась. А если даже ему станет это известно, разве он не попытается сыграть на вашей жалости к ней?

– Безусловно, – согласился Баркли и набросил на плечи принесённый стюардом плед.

– Но давайте вернёмся к вашему допросу инспектором уголовной полиции в Роттердаме. Помните?

– О да! Припоминаю.

– О чём он вас спрашивал?

Наморщив лоб, американец произнёс:

– О восьмиугольной памятной золотой монете в пятьдесят долларов, выпущенной к всемирной выставке «Панама-Пасифик» пять лет тому назад. Её нашёл кондуктор в тамбуре, откуда вытолкнули Эдгара. Он спросил, не моя ли монета. Нет, не моя. Моя – дома, в письменном столе. Я уже говорил вам, что в 1915 году, в год проведения выставки, я купил банк и назвал его в честь себя San Francisco JBank, то есть банк JBank – Банк Джозефа Баркли (Joseph Barkley). Я приобрёл пять памятных монет и подарил их членам правления.

– Они и сейчас в него входят?

– Их осталось четверо. Пятый – мой компаньон и хороший друг Морган Локхид – исчез.

– Умер?

– Нет, пропал.

– Признан безвестно отсутствующим?

Американец покачал головой.

– Ещё не вышел срок, в течение которого его могут признать безвестно отсутствующим. К тому же этот период дважды прерывался. Первый раз я получил от него телеграмму из Лас-Вегаса – маленького городка в Неваде – о том, что он берёт отпуск на полгода в связи с продолжением путешествий. А вторую, ещё через полгода, он прислал жене из Мексики. Она мне её показывала. Текст состоял из трёх предложений. Я запомнил его наизусть: «Дорогая, я жив и здоров. Скоро вернусь. Не волнуйся».

– Странно.

– Более чем. Я уже думал, что он попал в мексиканскую тюрьму. Мой адвокат послал туда запрос. Оказалось, что и там его нет.

– А сколько ему принадлежало акций?

– Раньше он имел тридцать пять процентов.

– Прилично!

– Больше было только у меня – пятьдесят два.

– Дивиденды по ним выплачивались?

– Они перечислялись на его счёт до конца 1915 года. А в конце года на общем собрании акционеры приняли решение об увеличении уставного капитала в десять раз. Локхида на собрании по понятным причинам не было, хотя мы уведомили его по месту проживания. Но что толку? Жена Моргана правопреемницей не являлась, поскольку он не числился ни погибшим, ни пропавшим. Соответственно, его доля уменьшилась до трёх с половиной процентов. – Баркли пожал плечами. – А что было делать? Бизнес должен развиваться. Он не может зависеть от прихотей одного человека. Я не удивлюсь, если окажется, что Мо подался в какой-нибудь монастырь в Перу либо построил себе хижину на берегу Амазонки и наслаждается одиночеством. Он всегда был немного с придурью. И зря я тогда согласился отважиться вместе с ним на глупое путешествие через Мохаве.

– Что? – Частный детектив приподнялся в кресле. – Вы переходили пустыню?

– Да, представьте себе. Чёрт меня дёрнул на эту авантюру.

– И когда это случилось?

– В августе пятнадцатого, – вздохнул Баркли.

– Для неподготовленного человека это самоубийство.

– Я тоже так считал, но друг меня уговорил. Откровенно говоря, я пошёл у него на поводу лишь для того, чтобы хоть немного расстаться с лишним весом.

– Весом? – Ардашев рассмеялся. – Вы с жизнью могли расстаться. Сколько дней вы планировали находиться в пути?

– Десять. И по его расчётам, за это время мы должны были преодолеть сто десять миль. Морган был членом Американского географического общества и бесплатно получал журнал «Нэшнл географик». За год до этого он отправился в Альпы и провёл там целую неделю. Мо гордился тем, что, имея минимум снаряжения, при почти полном отсутствии продуктов сумел не только выжить зимой в горных условиях, но и преодолеть перевал. Тогда он тоже звал меня с собой, но я считал, что нельзя нам, самым крупным акционерам, надолго оставлять банк, ведь вся эта затея вместе с дорогой отняла бы по меньшей мере один месяц, а кроме того, могла плохо кончиться.

Баркли замолчал, и было слышно, как недовольные волны бьются о борт парохода. Затем он спросил:

– Вам это интересно?

– Да, с удовольствием послушаю ваш рассказ.

– Хорошо, – кивнул американец и, помолчав немного, продолжил: – Неподалёку от Голливуда, захватывая юго-восточную часть Калифорнии, северо-запад Аризоны и юг Невады, простирается пятая по величине пустыня мира – Мохаве. Она знаменита Долиной Смерти, песчаными дюнами, обширными областями такыров и едкими щелочными холмами. Шоссе из Лос-Анджелеса в Лас-Вегас пересекает её как раз через «содовые холмы» и такырники. Температура там доходит до +43 R°[33] и выше при свирепом горячем ветре. В округе Сан-Бернардино, примерно на одной трети пути из Лос-Анджелеса в Лас-Вегас, лежит небольшой городок Барстоу. За ним начинается пустыня, и оттуда мы должны были начать наш пеший переход. Мой компаньон проложил маршрут на северо-запад в направлении южных отрогов гор Сьерра-Невады к городку Йоханнесбург. Местные его называют Джо-бург. Это конечная станция железной дороги Рандсбург. Городишко маленький. Население – две сотни жителей.

Путь пролегал по самой засушливой части Мохаве. Никакой особенной экипировки у каждого из нас не было, кроме охотничьего ножа, увеличительного стекла, белого носового платка, армейской фляжки в суконном чехле с надетой сверху кружкой, двадцатифутовой[34] тонкой верёвки из конского волоса, куска брезента размером четыре на четыре фута и такого же размера отрезка белой ткани и двух компасов. Одеты мы были одинаково: летние белые рубашки с длинными рукавами, лёгкие светлые брюки, подпоясанные армейскими брезентовыми поясами, парусиновые туфли, носки из хлопка и соломенные шляпы с большими полями.

Пообедав в придорожном кафе двумя бифштексами, часа в три пополудни мы зашагали к песчаным дюнам. Стояла адская жара. Ни воды, ни еды мы с собой не брали, потому что надеялись всё необходимое найти на месте.

Мо сказал, что перво-наперво мы должны обеспечить себя водой. Он выбрал бархан, ориентированный на восток-запад, и на северном склоне, у его подошвы, отыскал довольно ровный участок размером пять на пять футов[35]. Сняв аккуратно слой песка в один фут, он отбросил его в сторону и сделал в центре приличную выемку, куда поставил кружку, а сверху накрыл всё брезентом, не забыв прижать края брезента песком и насыпать песка в его центр с тем, чтобы образовавшийся опрокинутый конус оказался над стоящей внизу кружкой. После этого он нашёл креозотовый куст, привязал сверху кусок белой материи так, чтобы тень закрывала только плечи и голову, и, сказав, что мы можем смело спать два-три часа, уснул. Я в точности повторил все его действия с брезентом и кружкой, после чего лёг отдыхать под своим куском материи у соседнего куста. В отличие от меня он заснул сразу. Я же истекал потом и не мог даже сомкнуть глаз. Я уже начинал проклинать себя, что согласился на это глупое путешествие, и сам не заметил, как провалился в сон. Проснулся я оттого, что Морган тряс меня за плечо. Оказалось, что за время нашего сна обе кружки наполнились абсолютно чистой водой. Оказывается, всё дело в том, что песок гигроскопичен и в нём содержится довольно много воды, но не везде. Нужен северный склон достаточно высокого бархана, ориентированного на восток-запад. Там скапливается больше всего влаги, которая испаряется и оседает на брезент в виде росы, а потом стекает в кружку. Я попробовал воду. Она была прохладной и вкусной, без солей и постороннего запаха. Я аккуратно перелил драгоценную жидкость в фляжку, и мы продолжили путь.

Наш сытный обед в Барстоу всё ещё не давал проявляться голоду, хотя, судя по солнечным часам, была четверть седьмого. Собрав брезент и следуя примеру своего друга, я засунул его за пояс. Мо уверил меня, что надо двигаться на северо-восток, и я зашагал с ним рядом, проверяя время от времени наш маршрут по компасу.

Идти на удивление было нетрудно. Песок слежался, стал плотным, и на нём легко читались следы тушканчиков, змей и койота.

По нашему плану мы должны были идти пять часов без остановки. Солнце быстро клонилось к горизонту. Вскоре угас и алый закат. Стемнело, и выплыла луна, напоминавшая осьмушку сыра. Она, точно фонарь, отлично освещала нам дорогу. Воздух был настолько чист, что, казалось, насыщен одним кислородом. Повеяло прохладой, и шагать стало немного легче. Позже я узнал, что мой друг выбрал самый худший период для похода, когда в Мохаве свирепствуют ветра и стоит нестерпимая жара. Лучшее время для такого рода авантюр – май, а не август. Но испытания, которые нас поджидали, были ещё впереди.

На пути встретились редкие по красоте деревья Джошуа-три высотой от тринадцати до семнадцати футов. В темноте они казались инопланетными великанами, спустившимися на Землю. Говорят, что такое название юкке коротколистной дали мормоны, потому что оно напоминало им Иисуса Христа, воздевшего руки к небу во время молитвы. Мо поведал мне, что семена и цветочные бутоны этого дерева съедобны.

Пустыня ночью оживала. Пели цикады. Кричала сова. Слышался шорох в зарослях жожоба[36]. Мимо нас пробежала карликовая лисица. А прямо из-под ног выскочила песчаная игуана. На камне ждал добычу скорпион. За барханом промелькнул испуганный хищником заяц.

Мой спутник остановился и сказал, что пора вновь добыть воду, а потом готовиться к ночлегу. После того как мы вновь установили кружки и брезент для сбора воды, я внимательно наблюдал за действиями своего опытного друга и старался повторять за ним всё точь-в-точь.

Взобравшись на высокий бархан с южной стороны, он вырыл неглубокую ямку по своему росту и вокруг неё нагрёб разогретый песок на высоту раскрытой ладони, затем лёг на спину и аккуратно засыпал себя по шею. Таким образом он убрал остывший песок и добрался до тёплого. Но ещё в самом начале мой компаньон снял с пояса верёвку из конского волоса и окружил ею место своего отдыха, отпугивая гремучих змей сайдвиндер (sidewinder), которые передвигаются не вдоль тела, а поперёк и не любят подобные верёвки, поскольку ощупывают всё языком. Мой друг заверил, что теперь можно почивать спокойно и не бояться, что какая-нибудь гадина пригреется рядом с головой и любое неосторожное движение приведёт к смертельному укусу.

Заснул я быстро, но под утро сквозь сон почувствовал, как у меня замёрзли не прикрытые песком уши, щёки и подбородок. Не спал и Морган. Мы почувствовали на себе, что ночью температура в пустыне опускается до четырёх градусов по Реомюру[37].

Уже светало, но спать не хотелось. Мы вновь наполнили водой наши фляжки и отправились в путь, пытаясь согреться быстрой ходьбой.

Мой спутник остановился у кустарника и отломал прямую ветку с небольшой рогатиной на конце. Тут же срезал ещё одну и, заточив ножом конец, сделал копьё. Позже и я соорудил себе подобное оружие. Примерно через час Мо увидел гремучую змею с ромбами на теле. Он придавил её голову рогатиной и, достав нож, отсёк её. Потом из молодой годичной кустарниковой ветки он вытащил из коры сердцевину, и получилась трубочка. Сделав вверху надрез на коже змеи, мой друг вставил в него трубочку и подул во всю силу своих лёгких. Змеиная кожа надулась, и снять её не представляло труда. Он вычистил её, нарезал длинными кусками и нанизал на веточки. С помощью увеличительного стекла разжёг костёр из сухого кустарника и пожарил мясо. Преодолев отвращение, я съел пару кусков, но меня тут же вырвало. Не сумел я насладиться и жареным тушканчиком, которого Мо убил копьём. Мне вновь стало плохо. Голова кружилась от голода и усталости. К тому же песок набился в туфли, и я натёр себе ноги. И вот тогда я твёрдо решил вернуться. У нас произошла размолвка, и Морган категорически отказался прекратить переход. Мне не оставалось ничего другого, как продолжить путь в одиночестве.

При невыносимой жаре в пустыне началась песчаная буря, и скорость ветра достигала пятидесяти миль в час[38]. Добывать воду прежним способом было немыслимо, и в песках меня спасало только белое кактусовое молоко и эхеверия, растущая на песке, листья которой я жевал. Я запомнил это название, потому что такой цветок есть у меня дома. Питался даже ящерицами с оранжевым окрасом и чёрными разводами на теле. Ел их сырыми. Тут уже выбора не было. В небе кружили стервятники, ожидая моей смерти, а по ночам выли койоты, шедшие за мной по пятам. Я потерял компас и сбился с пути, но через четыре дня наткнулся на реку Мохаве, где я не только вдоволь напился воды, но даже поплавал, а потом кое-как добрёл до Ред Рок Каньон (Каньон Красных Гор), выбрался на шоссе, и меня подобрала попутная машина. Вдали лежал городок Лас-Вегас и возвращение к цивилизации.

– А что же Морган?

– Он так и не появился, а только слал телеграммы. С тех пор о нём ни слуху ни духу.

– А похудеть-то вам удалось?

– Сбросил двадцать фунтов.

– Согласитесь, океан кажется таким же бескрайним, как и пустыня, – доставая зелёную конфетку ландрина, выговорил Клим Пантелеевич. – И он не менее опасен, чем пустыня.

– А вот вам доводилось бродить по раскалённому песку, да ещё и при адской жаре? – надменно осведомился миллионер.

– Да, – тихо вымолвил частный сыщик. – Мне даже знаком сирокко – песчаный буран в Сахаре.

– И долго вы шли?

– Двадцать три дня.

– Надеюсь, вы были не один?

– Сначала путешествовал с караваном, потом – с напарником, а затем – в одиночестве, – проговорил Ардашев, и воспоминания его вернули на двадцать девять лет назад, в ту пору, когда ему было всего двадцать четыре.

26 октября 1891 года, Каир, резиденция генерального консула Российской империи в Египте.

Частный детектив внимательно посмотрел на собеседника и заметил:

– А этот ваш Морган – отчаянный малый.

– Да уж, – вздохнул Баркли, – отчаянный, только кому от этого легче?

– А что, если он жив?

– Всё может быть, – пожал плечами миллионер. – Я же говорил, что он со странностями…

– А вдруг он и есть Морлок?

У Баркли отвисла челюсть, и пепел сигары упал на колено.

– Чёрт возьми! Этого не может быть! – воскликнул он и принялся стряхивать с брюк пепел.

– Ну почему же? – невозмутимо изрёк Клим Пантелеевич. – Morgan Lockheed. Если взять три первые буквы из его имени – Морган – и три первые из фамилии – Локхид, – как раз и выйдет Морлок.

– Господи! Отец святой! Творец всемогущий! – вскинул к небесам руки банкир. – Как же я раньше об этом не догадался?

– Правда, это может быть и простым совпадением.

– Нет уж, – покачал головой Баркли, – на этот раз, думаю, всё так и есть: Морлок – Морган Локхид. Вероятнее всего, он мстит мне, что уменьшилась его доля в уставном капитале банка до трёх с половиной процентов. Другого объяснения у меня нет.

– Если честно, я очень сомневаюсь, что ваш компаньон пошёл бы на столь тяжкие преступления. Ведь за любое из них – электрический стул. Убивать Алана Перкинса, Эдгара Сноу и многодетного судью из Кёльна – не столько жестоко, сколько глупо. Ни один адвокат уже не сможет помочь убедить присяжных в непричастности подсудимого к злодействам.

Баркли ничего не ответил.

Клим Пантелеевич помолчал с минуту, потом повернулся к банкиру и спросил:

– Скажите, Морган был способен на эти преступления?

– Да, – грустно выдохнул американец.

– Это меняет дело, – поднявшись, изрёк частный детектив и добавил: – Пойду его искать.

– В каком смысле?

– В прямом.

– Но мы же в Атлантике.

– Тем лучше. Никто не будет мешать, – бросил Клим Пантелеевич и зашагал к лестнице.

Баркли проводил собеседника непонимающим взглядом и глубже закутался в плед.

Неожиданно показались тучи, и от воды потянуло холодом. Волны роптали, набегали на неприступные для них борта «Роттердама» и тут же сдавались, но им на смену приходили другие, ещё более настойчивые. Их белая пена, разрезанная гребным винтом, безуспешно пыталась догнать пароход.

Ардашев стоял в той части юта, где находилась прогулочная палуба пассажиров второго класса, и смотрел на воду. В последний день плавания море совсем стихло и казалось умиротворённым. Оно точно просило прощения у людей за унесённые на дно человеческие жизни. Сколько их ушло в небытие за тысячелетия! Сотни тысяч? Миллионы?

Размахивая трёхметровыми крыльями, хриплой трещоткой прокричал альбатрос и умостился на линии беспроволочного телеграфа, протянутого между мачтами. Клим Пантелеевич взглянул на пернатого гостя и подумал: «Моряки говорят, если птица прилетела на корабль, значит, быть удаче. Ну и земля, стало быть, рядом».

Океан, покрытый сетью лазурных волн, уже не казался бескрайним – впереди завиднелось очертание суши, а потом показалась белая стрелка маяка. И вскоре пароход-великан гордо разрезал волны залива. Белые барашки волн бежали рядом с судном. А где-то внизу, почти у самой ватерлинии, сновали мешавшие друг другу судёнышки-пигмеи.

С правой стороны, между небом и землёй, в воздухе, нарисовалась сетка гигантского моста, соединявшего два берега. Семиэтажные высотки Бруклина и трубы заводов уступали ему в высоте. Слева высилась статуя Свободы. Она будто протягивала руку с факелом эмигрантам из Европы, отважившимся покинуть свои страны и приплыть в Новый Свет в поисках лучшей доли.

– Добро пожаловать в США, мистер Ардашев, – негромко произнёс знакомый женский голос.

Клим Пантелеевич обернулся.

– Доброе утро, Лилли! Рад вас видеть.

– Америка – великая страна, и вы сможете в этом убедиться, – улыбнулась мисс Флетчер.

– О! Я нисколько в этом не сомневаюсь.

– Желаю вам удачи в поисках Морлока.

– Вы очень любезны.

– Мне кажется, я буду по вам скучать, – вымолвила дама и подняла глаза.

– И я.

– Неужели? – хитро выговорила она.

– Вы были единственным цветком среди нашего мужского бурьяна. И мы все вами любовались.

– Даже так? – покачала головой Лилли. – Тогда я не понимаю, почему вы не остались в моей каюте. Я подарила вам шанс. Отказать женщине, которая просит близости, – самый мерзкий и циничный поступок мужчины по отношению к даме. Почему вы так поступили?

– Вы прекрасны, а я вдвое старше вас. И я побоялся в вас влюбиться. Дать вам какую-то надежду, а потом обмануть – не в моих правилах. Вот и всё.

– Господи, ко всему прочему, вы ещё и порядочный человек. Знаете, я приду в офис банка за расчётом и обязательно свожу вас на экскурсию по городу, – прошептала Лилли и прикоснулась губами к щеке Ардашева.

– Нет, Вацлав, посмотрите, – послышался голос банкира, – они опять целуются!

Войта и американец возникли из ниоткуда, будто привидения.

– А это вас не касается. Я у вас больше не работаю, – ледяным голосом выговорила Лилли и зашагала прочь.

– Вот так всегда, – растерянно развёл руками Баркли. – Кто-то с кем-то целуется, а я, старый пьяница, опять оказываюсь виноватым.

– А вы не придавайте этому слишком много значения, – улыбнулся Клим Пантелеевич.

– Пожалуй, – усмехнулся Баркли и спросил: – Вам удалось отыскать Моргана в песках Мохаве?

– Я почти напал на его след, но для полной уверенности надобно ещё немного времени.

– Окей, – кивнул американец. – Главное, чтобы за это время Морлок нас не прикончил.

Клим Пантелеевич ничего не ответил, он открыл коробочку ландрина и угостился конфеткой.

Тем временем пароход вошёл в Нью-Йоркскую гавань, и два морских буксира – крохотные букашки по сравнению «Роттердамом» – потащили его к месту стоянки, точно мёртвого кита. Один тянул корму с помощью перлиня[44], а другой толкал пароход с другой стороны своим носом, защищённым кранцами[45]. Наконец лайнер застыл у пристани. Позади остался бесконечный океан, дождь, ветер, небо и три тысячи сто пятьдесят девять морских миль…

Прямо с трапа пассажиры проследовали в большое помещение, на потолке которого было написано несколько букв английского алфавита. Ардашев занял очередь под буквами А, В, С, D, F. Когда настал его черёд, он предъявил паспорт и карточку, заполненную им ещё на борту «Роттердама» с перечнем ответов на вопросы. Полистав паспорт, рассмотрев американскую визу и карточку на въезд, иммигрантский чиновник проронил скороговоркой:

– Есть ли у вас шестьдесят долларов?

– Да, сэр, – ответил Клим Пантелеевич.

– Имеете ли вы судимость?

– Нет, сэр.

– Поклянитесь, что вы не предпримете никаких действий, направленных на подрыв демократической формы правления США?

– Клянусь.

– Можете ли вы поклясться, положив руку на сердце, перед Господом, что не верите в полигамию?

– Да, сэр, клянусь…

Закончив таможенные и пограничные формальности, Клим Пантелеевич выбрался из ангара вместе с носильщиком и, ожидая мистера Баркли и Войту, достал жёлтую конфетку ландрина и положил под язык.

Большая семья из России со множеством детей выстроилась у каменной стены таможни для фотографирования. Фотограф суетился и то и дело поглядывал на солнце. Гудела толпа, раздавались гудки пароходов, слышались крики носильщиков, и среди них щелкнул затвор фотоаппарата. «Секунда в жизни этих людей, миг в истории, – подумал частный сыщик. – Только именно эта секунда и сохранит память о них. И возможно, лет через сто кто-то, зайдя в букинистическую лавку, случайно наткнётся на старый альбом русских эмигрантов…»

От залива доносился рокот океана, и чудилось воображению Клима Пантелеевича, что он вновь стоит на палубе «Роттердама», а она пытается ускользнуть из-под его ног, как это было во время шторма.

Наконец появились Баркли, Лилли и Войта в сопровождении трёх носильщиков. Они вдруг застыли как вкопанные. Со стороны парохода мимо проследовали два санитара с больничной каталкой. По очертаниям брезента, закрывавшего тело, было понятно, что они катили труп.

Лилли расплакалась. И Войта принялся утешать даму, шепча что-то ей на ухо.

– Такова жизнь, леди и джентльмены. Никто не знает, где и когда его настигнет старуха с косой. Кто-то уйдёт раньше, кто-то позже, но, так или иначе, уйдут все. И старики, и очаровательные дамы, и даже несмышлёные дети, радующиеся солнцу и дождю. Время неумолимо. Мне иногда кажется, что оно и есть Бог, – философски изрёк банкир.

– А я думаю, что «время» выдумали люди, не зная, как объяснить смену дня и ночи. Возможно, на других планетах существует вечная жизнь и тамошним жителям оно неведомо.

– Никогда бы не подумал, мистер Ардашев, что вы романтик, – усмехнулся американец и добавил: – Пусть Вацлав останется с Лилли, а нам надо справиться о карго, пришедшем на «Балтиморе». Грузовой склад прямо по курсу.

Клим Пантелеевич и Баркли направились к деревянному зданию, похожему на огромный сарай.

Чиновник за фанерной перегородкой со стеклянным овальным окошечком внимательно выслушал Баркли и, покачав головой, ответил:

– Я не могу вам выдать груз, который пришёл на «Балтиморе».

– Это почему? – возмутился банкир.

– У вас недостаточно документов для его получения. Страховой полис – это хорошо, но его одного мало. К тому же на ваш груз претендует другой получатель.

– Этот негодяй украл у меня все бумаги, когда мы плыли в Нью-Йорк на «Роттердаме»! – раздражённо заметил миллионер.

– А что же вы его не арестовали ещё на судне? – недоумённо осведомился складской служащий.

– Он улетел на дирижабле, который приводнился рядом с пароходом.

Чиновник разинул от удивления рот, а потом проронил:

– Ну и дела! Прям как в кинематографе! Но отпустить вам эти ящики я не могу.

– Тогда я заявлю на него в полицию!

– Ваше право.

Баркли протянул визитную карточку и десять долларов.

– Не сочтите за труд, протелефонируйте мне, если придёт этот злоумышленник. Ладно?

– Договорились, – кивнул тот и, сунув в карман банкноту и визитку, выразительно посмотрел на следующего в очереди, давая понять, что разговор окончен.

Покидая склад, Клим Пантелеевич незаметно оглянулся. Чиновник, который только что с ними общался, куда-то телефонировал, прикрывая трубку амбушюра рукой и поглядывая в их сторону.

Выйдя на улицу, Баркли спросил Ардашева:

– И что же теперь делать?

– Как я и говорил, необходимо запросить по телеграфу копии документов на груз из Берлина и Стокгольма. Пусть вышлют скорой почтой.

Миллионер повернулся к мисс Флетчер и осведомился:

– Лилли, это надо сделать сегодня же.

– Хорошо, – кивнула дама. – А когда я смогу получить расчёт?

– И расчёт, и премию – всё выдам. Но дней пять поработаешь на меня. После убийства Эдгара ты единственная, кто в курсе всех моих европейских дел. – Банкир усмехнулся. – Понимаю, как я тебе надоел за эти недели, но сейчас мы поедим в офис, а потом, как отошлёшь все телеграммы, мой водитель отвезёт тебя домой. Согласна?

– Да, шеф.

– Вот и умница.

За воротами грузового терминала стоял роскошный автомобиль цвета морской волны. В глаза бросались прежде всего огромные электрические фары, напоминающие глаза гигантской стрекозы.

Водитель, выскочив из машины, стал принимать у носильщиков багаж и укладывать в авто.

– Карета подана, леди и джентльмены, – закуривая сигару, проронил Баркли. – Прошу.

Шофёр тотчас открыл перед миллионером дверцу.

– И как зовут этого мустанга? – усаживаясь, осведомился Войта.

– «Паккард», – выпустив дым, пояснил банкир. – На мой взгляд, лучший железный конь Америки. Вернее, это не один конь, а целых восемьдесят пять лошадиных сил.

Семиместный автомобиль с железным верхом понёсся по асфальтированной улице. Заморосил слабый дождь. Клим Пантелеевич и Войта с интересом смотрели по сторонам, разглядывали каменные высотные дома, закрывающие собой и без того неяркое солнце, спрятавшееся за серые осенние тучи вдоль Пятой авеню. На перекрёстке с Сорок второй улицей механических коней было так много, что иногда приходилось ползти со скоростью пешехода. Машины двигались в три ряда в обоих направлениях. Двухэтажные автобусы держались крайне правой стороны, как и казавшиеся анахронизмами фаэтоны. Бедные лошадки испуганно озирались по сторонам, глядя на непонятных железных монстров, извергающих зловонный дым. Пахло бензином и сырой резиной. Пешеходы, точно муравьи, сновали, где им вздумается, внося ещё большую неразбериху. С дорожным хаосом пытался бороться полицейский, забравшийся на двадцатитрёхфутовую деревянную вышку с навесом. Он вручную переключал три разноцветных горизонтально расположенных прожектора (красный, жёлтый, зелёный), регулируя таким образом движение транспорта с двух сторон: две минуты он давал тем, кто ехал по улице, и пять минут отводил тем, кто двигался по авеню. Кричащие вывески рекламы убеждали покупать электрические утюги только фирмы Westinghouse, а миксеры – фабрики Hobart. Над головами пешеходов и автомобилистов с грохотом проносились поезда надземки, или Elevated Railway, как её здесь называли. Построенная на гигантских мостах, похожих на древнеримские акведуки, рельсовая скоростная внеуличная дорога многим иностранцам сначала внушала страх своим шумом и размерами, хотя и выглядела весьма футуристично, добавляя городу неповторимый колорит.

– А нельзя ли попросить несравненную Лилли поведать нам о Нью-Йорке? – робко осведомился Войта.

– С удовольствием, – пролепетала стенографистка и принялась вещать: – Исторически Нью-Йорк возник на острове Манхэттен, в устье реки Гудзон, которая отделяет штат Нью-Йорк от штата Нью-Джерси. Дома, стоящие у Гудзона, – это часть Нью-Йорка, а здания, расположенные на другой стороне реки, принадлежат Джерси-сити. Длина острова – тринадцать миль, а ширина – две с лишним; основное ядро – южная часть, она ближе всего к океану. Изначально город строили голландцы, назвавшие его Новым Амстердамом. Шесть лет назад пролив, отделявший Марбл-Хилл (на севере Манхэттена) от материка, засыпали, и этот район слился с Бронксом. После провозглашения независимости Нью-Йорк стал столицей США и оставался ею до 1790 года. Главной артерией является Бродвей, пересекающий город по диагонали. Сейчас в Нью-Йорке проживает семь миллионов человек.

– А кто сейчас президент США? – не унимался любознательный Войта.

– Вудро Вильсон, демократ, шестьдесят четыре года.

– В прошлом году он был удостоен Нобелевской премии мира за его роль в основании Лиги Наций, – добавил Ардашев.

– О да! – подтвердил банкир. – Но, джентльмены, к сожалению, я вынужден прервать экскурсию. Мы добрались до вашего отеля. Это одна из лучших гостиниц Нью-Йорка. Вам предоставят два отдельных номера с телефонами. У меня тут открытый счёт, включая ресторан. Просто записывайте все расходы на меня. Прошу вас, не экономьте и не стесняйтесь. Отдохните, пообедайте, и в четыре часа я пришлю за вами машину. Мой водитель поможет вам с багажом, а Лилли – с размещением. А я, с вашего позволения, подожду их и докурю на свежем воздухе.

– Однако, мистер Баркли, будьте осторожны. Нас сопровождал чёрный «Кадиллак» с жёлтым номером 3С9174. В кабине двое субъектов. Автомобиль проехал вперёд и остановился в тридцати шагах. Вероятно, они проследуют за вами и дальше, – предупредил Ардашев.

– Что это ещё за слежка? У меня с законом никогда не было проблем. Но посмотрим, что это за артисты. Благодарю вас! – банкир пожал руку Климу Пантелеевичу и добавил: – Никогда не сомневался в вашем профессионализме.

Через час Войта и Ардашев сидели в пальмовой роще ресторана отеля «Галифакс» за обедом. Клим Пантелеевич посвятил своего помощника в историю с компаньоном Баркли. Поведал он о приключениях двух друзей в пустыне Мохаве, об их ссоре и о таинственном исчезновении Моргана Локхида.

– Теперь в действиях Морлока просматривается не только корыстный мотив, но и месть, – отрезая кусок говяжьей печёнки, проговорил Войта.

– Не знаю, – пожал плечами Клим Пантелеевич. – Допустим, Морган ненавидел Джозефа Баркли, но при чём здесь Алан Перкинс? Или Эдгар Сноу?

– Перкинс Морлоку был безразличен. Он появился незадолго перед отъездом Баркли в Европу, а Эдгар, судя по всему, был любимчиком Баркли. Именно за это и поплатился жизнью.

– По-вашему, злоумышленник выбрал путь медленной мести?

– А разве нет? Ведь он просто потешается над Баркли: сначала удавил любимого пса, а потом высветил адюльтер с горничной, опозорил его перед женой… Начал с малого, постепенно вошёл во вкус и принялся убивать его приближённых.

Ардашев сделал глоток пива и, поморщившись, изрёк:

– Пожалуй, лучше бы мы заказали лимонад или апельсиновый сок. Я решительно отказываюсь от этого слабоалкогольного пойла, именуемого пивом. Будь проклят сухой закон.

– Да, шеф, отвратное время.

– Думаю, ничего страшного. Кроме алкоголя, есть масса других, более приятных вещей. Ими просто нужно уметь наслаждаться.

– Например?

– Путешествия, литература, живопись, шахматы, бильярд… созерцание природы, наконец. Да много чего! К тому же здешний салат кобб очень неплох. Если я хоть немного смыслю в кулинарии, то в нём есть жареный бекон, варёные яйца, копчёная курица, томаты, разнообразная зелень, авокадо и сыр. Советую попробовать.

– Уговорили, – вымолвил Вацлав и придвинул к себе салатницу.

– Но давайте вернёмся к нашему обсуждению. Нельзя сбрасывать со счёта тот вариант, что преступник пытается пустить нас по ложному следу и убедить, что именно Морган Локхид и есть Морлок.

– А разве нет?

Разделавшись с куском жареной свинины, Ардашев промокнул губы белоснежной салфеткой и спросил:

– Помните квитанцию об оплате еды, заказанной из ресторана неизвестным постояльцем из США в номер Central-Hotél в Берлине, которую мне показал комиссар полиции Шульц?

– Да-да, конечно.

– Так вот там было написано: «М. Woo…» Вероятнее всего, отсутствовала последняя буква или несколько букв. А ведь тогда, по моим предположениям, в гостинице останавливался Морлок. Как видите, версия с Морганом Локхидом в данном случае не подходит.

– Но где гарантия, что злодей и тут не выдумал первую букву имени и начало фамилии?

– Да, – кивнул Клим Пантелеевич, – вполне возможно. Как видите, дорогой Вацлав, у нас нет какой-то одной определённой гипотезы, но, как бы там ни было, с каждым днём мы подбираемся к Морлоку всё ближе и ближе.

Войта кивнул, сделал несколько глотков пива и, отодвинув бокал, заметил:

– Клянусь, что больше никогда не прикоснусь к этой мерзкой жидкости.

– Не зарекайтесь, Вацлав, – усмехнулся Клим Пантелеевич. – Окажись вы в Нубийской пустыне, вы бы сочли здешнее слабоалкогольное пиво божьим нектаром.

– Возможно, шеф. Но пока я сижу в ресторане за белой скатертью, к этой дряни больше не прикоснусь.

– Ваша правда. Его вкус наносит оскорбление всем чешским пивоварам. – Ардашев щёлкнул крышкой золотого Мозера и сказал: – Нам пора. Уже без двух минут четыре. Баркли наверняка прислал водителя.

Но у входа в отель автомобиля не оказалось. Прождав четверть часа, Клим Пантелеевич взял на стойке администратора телефонный справочник «Жёлтые страницы» и, найдя нью-йоркский офис San Francisco JBanks, поднял трубку телефона и набрал 0. После того как там раздался щелчок, он проговорил телефонистке:

– FGH 4872.

Через несколько секунд соединение установилось, и Клим Пантелеевич произнёс по-английски:

– Это частный детектив Ардашев. Мы всё ещё в отеле. За нами пришлют машину или нам добираться на такси?

– Добрый день, сэр. Я секретарь мистера Баркли, – проговорил незнакомый голос. – К нам ввалились полицейские и устроили допрос. Даже не разрешили пригласить адвоката. Я растерялся и забыл послать за вами водителя. Прошу прощения. Если вам не трудно – закажите таксомотор. Мы оплатим все расходы. Так вы приедете быстрее.

– Хорошо.

Клим Пантелеевич положил трубку.

– Что у них стряслось? – поинтересовался Войта.

– Полиция нагрянула. Нам стоит поторопиться. Возьмём такси. Тут совсем недалеко.

Зелёный «Ситроен» стоял неподалёку и был свободен. Таксист оказался разговорчивым малым из Ирландии. Его акцент был настолько силён, что даже Ардашев понимал его с трудом, не говоря уже о Войте. Счётчик выбил три с половиной доллара, считая по пятьдесят центов за милю, что для среднего американца было довольно дорого[46]. Электрическая ночная реклама на здании San Francisco JBanks не работала, но всё равно впечатляла. Буквы в два человеческих роста закрывали собой всё пространство между вторым и третьим этажом.

Визитёров уже ждали. Стоило им войти внутрь, как услужливый работник банка, удостоверившись, что это гости из Праги, провёл их в кабинет с массивной дверью, на которой не было никакой таблички.

Картина Ардашеву открылась прелюбопытнейшая. На стуле, полуоборотом к Лилли Флетчер, сидевшей на другой стороне длинного стола рядом со своим чемоданом, развалился человек в костюме и галстуке-бабочке, его скрещённые ноги лежали на соседнем месте. Он постукивал тупой частью карандаша о полированную поверхность. А за вторым столом, расположенным перпендикулярно к первому, в кресле восседал другой незнакомец. Сбоку от него, как бедный родственник, умостился Баркли.

– А, мистер Ардашев! – вскакивая со стула, воскликнул банкир. – Слава богу, что вы наконец-то пришли. Нас тут допрашивают. Господа полицейские уже нашли Морлока. И знаете, кто он? Это наша прекрасная Лилли! Как вам, а? Вот так, без всяких доказательств, просто потому, что им так «кажется». Не сочтите за труд, объясните коллегам, что они глубоко заблуждаются.

– Вы уже сделали заявление о похищении ваших документов на груз, отправленный из Стокгольма, и о том, что Морлок уже пытался его получить как раз в то время, когда Лилли Флетчер, находилась на борту «Роттердама»? – осведомился Клим Пантелеевич.

– Ещё не успел…

Лейтенант Фрэнк Нельсон, недовольно посмотрев на Ардашева, изрёк:

– Сэр, представьтесь.

– Клим Ардашев. Частный сыщик из Праги. А это мой помощник – Вацлав Войта, – он протянул визитную карточку.

– Из Праги? Это что… страна в Европе? – недоумённо выговорил он, глядя на детектива Райта.

– Нет, Фрэнки, – усмехнулся тот. – Это столица Чехословакии. Есть такое государство. В нём живут чехи и словаки. Ещё недавно оно входило в Австро-Венгерскую империю, которая вместе с германцами воевала против нас.

– Ты хочешь сказать, что они немцы? – не понял лейтенант.

– Я не знаю, кто они по национальности. Хочешь – спроси у них сам.

– А мне всё равно, – повернув голову в сторону Ардашева и Войты, выговорил офицер и добавил: – Подождите за дверью. Я вызову вас на допрос позже.

– Для начала соблаговолите предъявить удостоверение личности и значок полицейского управления. А также я хотел бы знать, к какому участку вы приписаны, – выговорил Клим Пантелеевич, проткнув полицейского немигающим взглядом.

– Окей, – хмыкнул Нельсон и, не вставая, выложил перед Ардашевым, точно козырные карты в конце игры, значок и удостоверение.

– Но это мало что меняет, – ледяным голосом проронил частный детектив и, повернувшись в противоположную от полицейского сторону, сказал: – Мистер Баркли и мисс Флетчер, мне кажется, господа полицейские возомнили себя богами правосудия, которым позволено нарушать американскую Конституцию. А посему я призываю вас не произносить больше ни слова и тем более ничего не подписывать без присутствия адвоката. Однако, если эти джентльмены проявят благоразумие, я готов пояснить некоторые детали, связанные не только с убийствами Алана Перкинса, Эдгара Сноу и немецкого судьи, но и с попыткой присвоения злоумышленником одиннадцати тысяч фунтов золота, – глядя на полицейских сверху вниз, провещал Клим Пантелеевич.

Лейтенант присвистнул и спросил:

– Так, значит, ещё одного американца прихлопнули в Европе?

– Не в Европе, а на борту парохода «Роттердам». Труп сегодня доставили в Нью-Йорк, – пояснил Баркли.

– Час от часу не легче, – вздохнул Нельсон. – Чувствую, нам подсунут и это душегубство.

– Факт! – согласился Джеймс Райт.

– А немец тоже прибыл с вами в Европу?

– Нет.

– Слава Всевышнему, – съязвил лейтенант.

– Кстати, а о каком золоте речь? – осведомился детектив.

– О моём! – грустно выговорил Баркли. – Я его честно заработал. Оно находится в порту, на складе, и я не могу его забрать, так как документы на него похищены. И мы вынуждены ждать получения нотариально заверенных копий.

– Джентльмены, я предлагаю следующее, – произнёс Ардашев, не обращая внимания на реплики банкира, – завтра утром мы вручим вам заявление о преступлении, совершённом в отношении мистера Баркли на борту парохода «Роттердам». И, как частный детектив, ведущий расследование, я готов дать вам подробные устные пояснения по всем пунктам. После чего вы сможете спокойно допросить мистера Баркли и мисс Флетчер. Вам всё станет ясно и понятно, как в Рождество. Отпадёт даже необходимость устраивать слежку, – по-американски холодно улыбнулся частный сыщик.

– О чём вы? – недовольно дёрнул бровью лейтенант. – Никто за вами ещё не следил. Много чести.

– Вы хотите сказать, что чёрный «Кадиллак» с номером 3С9174 не имеет к вам никакого отношения?

– Абсолютно! В нашем распоряжении старенький «Форд-Т», – проговорил страж порядка и тут же записал в блокнот услышанный номер машины.

Ардашев понял, что собеседник сказал правду, потому что в следующем за ними автомобиле пассажир и водитель были в шляпах, а на столе перед Нельсоном лежала кепка.

– Фрэнки, мне кажется, предложение частного детектива из Праги не лишено смысла. Пусть явится к нам завтра в десять. Почитаем, а потом уже решим, кого и когда допрашивать. Тем более что тут, кроме нескольких убийств, высветилась ещё и кража документов с целью присвоения груза.

– Пусть так, но мисс Флетчер поедет с нами. Мы допросим её, а там посмотрим.

– А чемодан? Я могу его оставить здесь? – робко осведомилась Лилли.

– Не волнуйтесь. Я помогу вам донести его до нашей машины, – сказал полицейский.

– Но зачем вам нужен мой багаж? – не сдавалась мисс Флетчер.

– Давайте без вопросов, – буркнул лейтенант.

– Послушайте! – вздрогнув от негодования, воскликнул банкир. – У неё срочное дело. Она должна составлять телеграммы.

– Да мало ли кто что должен! – смерив Баркли ледяным взглядом, выговорил Нельсон. – Мне безразличны ваши проблемы. Её допрос вызван интересом расследования целого ряда убийств. А телеграммы пусть отписывает кто-нибудь другой.

– Ладно, – махнул рукой Баркли и повернулся к переводчице. – Лилли, дайте мистеру Ардашеву координаты берлинского брокера, а также местонахождение шведского отделения английской фирмы «Акрос», возглавляемого Крафтом, и его домашний адрес. Так будет надёжнее.

Банкир взглянул на Клима Пантелеевича и осведомился:

– Я могу попросить вас об этой услуге?

– Безусловно.

Лилли вырвала из блокнота лист и протянула частному детективу.

– Вот, возьмите. Вверху – два стокгольмских адреса Альберта Крафта, а ниже – данные брокера, оформлявшего сделку.

Лейтенант поднялся и сказал:

– Господа, не волнуйтесь. Часа через два ваша очаровательная сотрудница, скорее всего, будет свободна. Это всего лишь формальность, но очень важная, и потому мы допросим её без вашего присутствия. Просто нам надо развеять некоторые сомнения. – Он посмотрел на Ардашева и добавил: – Подходите к десяти.

– Хорошо, – кивнул частный сыщик. – Но кого спросить?

– Меня зовут Джеймс Райт, детектив.

– Лейтенант Фрэнк Нельсон, – отрекомендовался второй незваный гость.

Взяв чемодан мисс Флетчер, лейтенант зашагал на выход, за ним последовала Лилли вместе с детективом.

Когда они скрылись за дверью, частный детектив подвинул к себе лист бумаги и принялся набрасывать текст телеграмм.

Баркли закурил сигару и произнёс дрогнувшим голосом:

– Что скажете?

– В схватку с Морлоком ввязалась какая-то третья сторона.

– И кто же это?

– Не знаю… Я бы посоветовал вам нанять охрану для вашего сына. Морлок ведь угрожал ему в последнем письме.

– Сделаю это сегодня же.

– Неприятности накапливаются постепенно, а приключаются внезапно и скачкообразно. К ним лучше готовиться заранее. Поэтому нам с Войтой не помешало бы обзавестись оружием. Поможете?

Баркли вскинул глаза к потолку и, подумав немного, ответил:

– Пожалуй, да. Достану вам пару пистолетов. Вас какие устроят?

– Любые. Но желательно не времён покорения Дикого Запада.

– Не скажите! Револьвер кольт «Миротворец» сорок пятого калибра – отменное оружие, но простите, а что, если у вас его найдёт полиция?

– Не волнуйтесь, – встрял Войта. – Мы успеем избавиться от него раньше, чем они к нам приблизятся.

– Хорошо, я постараюсь… Но не буду мешать, – махнул рукой миллионер, – телеграммы для меня сейчас – единственная надежда на получение копий документов.

…В тот день Клим Ардашев отправил не две, а три телеграммы. Третью он послал после того, как вернулся в гостиницу и зашифровал. Она предназначалась господину Тамму, хозяину «Портретного ателье» в Таллине на Глиняной, 12. В безобидном на первый взгляд тексте резидент сообщал агенту Сильверу два адреса представителя шведского отделения английской фирмы «Акрос» в Стокгольме Альберта Крафта и приказывал его ликвидировать не ранее чем через неделю после получения шифровки. О выполнении задания Сильвер должен был сообщить условленным способом в ответной телеграмме, посланной на главпочтамт Нью-Йорка до востребования на имя Ардашева Клима Пантелеевича.

Утро нового дня началось для частных детективов из Праги с завтрака. В отеле «Галифакс» не подавали привычный для всех table d'hôte[51], а был открыт знакомый каждому русскому вояжёру buffet[52], когда на железнодорожных станциях пассажиры сами подходили к уже накрытым столам и брали то, что им нравится.

Войта как завороженный остановился перед странным аппаратом, судя по всему электрическим, на котором постояльцы отеля поджаривали кусочки хлеба. Решётка с двух сторон позволяла контролировать процесс приготовления, а с помощью специального рычага хлеб аккуратно извлекался. Подрумяненные и хрустящие ломтики нагоняли аппетит. Официант, видя недоумение гостя, объяснил:

– Сэр, это новое изобретение. Называется тостер. Вы хотите им воспользоваться?

– Пожалуй.

Ресторанный лакей вставил внутрь металлического аппарата два ровных куска хлеба и, нажав на кнопку, осведомился:

– Вы любите слегка подрумяненный тост или подогретый?

– Подрумяненный.

Не прошло и минуты, как под действием рычага выскочили два аппетитных куска хлеба. Войта положил их на тарелку и с довольным видом принялся заполнять её сыром, ветчиной, кусочком масла и свежими овощами. Клим Пантелеевич тоже не отказал себе в удовольствии положить яичницу и воспользоваться кухонной новинкой.

Уже за столом Вацлав проронил:

– Американцы меня удивляют всё больше и больше. Они стремятся экономить время на любых бытовых нуждах.

– Совершенно верно, – намазывая масло на горячий тост, проговорил Ардашев. – Это позволяет им большую часть дня посвящать бизнесу. Кстати, а вы видели, как они убирают номера в отеле?

– Нет, не обратил внимания.

– А разве вы не слышали рычащие звуки на этаже?

– Точно, что-то иногда шумит.

– Так работает вакуумный пылесос Vacuette с электроприводом. Его применяют вместо привычного нам веника или щётки. Мне кажется, сейчас в Штатах бум потребления. Народ после войны торопится жить.

Войта сделал глоток апельсинового сока, вздохнул и заметил:

– Но кое-что в здешнем образе жизни меня удручает. Мне кажется, что уже с раннего детства каждый американец озадачен лишь одной мыслью: каким образом можно заработать больше денег.

– Деньги – порождение дьявола, но на них можно купить всё.

– Звучит цинично.

– Не вижу в этом ничего предосудительного. Стремление к заработку неразрывно связано с уважительным отношением не только к своему времени, но и к чужому. Ценить время других людей – признак воспитанности и ума, – изрёк Клим Пантелеевич, переходя к яичнице.

– Но иногда мне кажется, что они чрезмерно рациональны.

– Возможно. Этот народ разумен во всём, даже в своём отношении к религии.

– То есть как?

– Вацлав, вы читали Библию, лежащую в вашем номере?

– Признаться, нет.

– А если бы вы её открыли, то наверняка увидели бы вложенный в неё небольшой лист бумаги от администрации отеля. Он содержит своеобразное содержание этой старой книги. Например, там указано, что при семейных неурядицах следует открыть страницу такую-то и прочесть, а в случае душевной тревоги помогут слова на странице с таким-то номером. Но самой популярной страницей, как я понял по её засаленности, является текст, предназначенный для успеха в делах.

– И что в этом хорошего? Не лучше ли читать Библию от начала до конца?

– А вы давно её открывали?

Войта смущённо опустил глаза и проронил:

– Ещё в гимназии.

– Вот! Думаете, вы один такой? Так, может быть, будет лучше, если постоялец отеля прочтёт хоть страницу самой умной книги, придуманной человечеством?

– С Библией я согласен. А сколько рекламного мусора в номере? Вы тоже предлагаете его читать?

Ардашев доел кусок сыра, вынул из кармана небольшой жёлтый листок и протянул помощнику.

– Вот, взгляните-ка, какую жемчужину я вчера отыскал в так называемом рекламном мусоре. На мой взгляд, это нам может здорово пригодиться.

– Что это? – недоверчиво спросил Войта, разглядывая кусок бумаги.

– Это реклама Агентства газетных вырезок. Как раз туда мы с вами и отправимся после завтрака.

– А зачем? – закурив «Лаки страйк», поинтересовался Войта.

Клим Пантелеевич допил кофе и пояснил:

– Помните, лейтенант Нельсон упомянул, что 5 октября, в день прибытия золота на «Балтиморе», в Нью-Йорке был застрелен лидер профсоюза докеров Бруклинского порта Мэтью Хилл?

– Конечно! Его продырявили из МП-18 Шмайссера.

– Верно. Надеюсь, вы не забыли, что за нами была слежка, когда мы направились в контору мистера Баркли?

– Ну да. Вы ещё сказали, что в дело вмешалась какая-то третья сторона.

– Вот-вот. И это, как вы понимаете, никак не полиция.

– Допустим. А зачем нам газетные вырезки?

– Скоро узнаете.

– Господи! Вы опять говорите загадками!

– Терпение, мой друг, терпение. Вижу, что вы уже закончили завтрак, и потому предлагаю прямо сейчас проехать по адресу, указанному в этом буклете. Судя по карте, дорога в даунтаун[53] не займёт много времени. На этот раз мы воспользуемся Нью-йоркским метрополитеном. Его тут называют subway[54].

– А что, если Баркли кинется нас искать?

– Это может случиться лишь после обеда, потому что вчера он явно перебрал спиртного, и ставлю сто против одного, что сейчас миллионер мучается головной болью и пьёт аспирин. К тому времени, как ему полегчает, мы уже вернёмся.

Затушив сигарету, Войта поднялся.

– Что ж, я готов.

– Тогда вперёд, друг мой, вперёд!

В Мидтауне[55] Войта невольно остановился перед музыкальной витриной «говорящей машины Грэма». Звучала популярная песенка «Моя маленькая Бимбо на бамбуковом острове». Мордочки собачек казались живыми и держали в зубах патефонные пластинки звукозаписывающей компании Victor Records с джазовыми хитами прошлого месяца: «Всегда о тебе я нежно мечтаю», «Сонный малыш» и «Мы провалились в бездну любви».

Войдя в метро через павильон, напоминающий элегантную беседку, детективы купили жетоны в специальном автомате и миновали турникеты. Стоимость проезда до любой станции составляла пять центов. Эскалатор помог добраться до платформы, где располагались разнообразные киоски. Ардашев, купив «Нью-Йорк дейли ньюс» и «Нью-Йорк таймс», принялся читать, но через несколько минуту раздался грохот, и в туннеле показался свет. Интервал между прибытиями поездов составлял десять минут.

Попав в вагон, Клим Пантелеевич обратил внимание на весьма симпатичную даму в форменной одежде с надписью: «Охрана метро». Её строгий внешний вид будто говорил: «Со мной лучше не связываться». Война только недавно закончилась, и ещё сотни тысяч женщин продолжали занимать профессии сильного пола. Людей было немного, и сам вагон отличался новизной и необыкновенной чистотой. Пахло лаком и свежим деревом. Во всю длину располагались удобные, мягкие, оббитые коричневой материей сиденья. Пол был устлан специальным покрытием, скрывающим шум обуви. Электрическое освещение создавало ощущение ясного дня.

Усевшись, Ардашев вновь развернул газету. Бульварная газетёнка «Нью-Йорк дейли ньюс» сообщала, что остров Слёз[56] у Нью-Йорка переполнен приезжими выходцами из других стран настолько, что представитель пароходных обществ вынужден был предупредить: на 1921 год все места пароходов абонированы, несмотря на то что, по данным иммиграционной службы, в США рвутся около трёх миллионов итальянцев и столько же поляков. На второй странице рассказывалось, что «сто пятьдесят любителей радиотелеграфа будут состязаться в перехвате сообщений из Британии. Они будут ловить слова, отправленные через Атлантический океан. Связь будет осуществляться на двухсотметровых волнах, которые будут передаваться с любительских станций в Саутгемптоне в восемь часов пополудни двадцатого октября. Проведение состязания пройдёт под покровительством нобелевского лауреата, изобретателя радио мистера Маркони, проживающего на борту собственной паровой яхты Elettra длиной двести двадцать футов[57] и стоящей сейчас на причале Саутгемптона. Это судно учёный купил на аукционе в прошлом году, модернизировал и переоборудовал в плавучую лабораторию. Она стала для него не только домом, но и местом работы… Патруль береговой охраны США застрелил четырёх контрабандистов и арестовал три паровых катера и два парусника с нелегальным грузом шотландского виски стоимостью почти в миллион долларов… Пикантное происшествие разыгралось на днях в одном из кинотеатров на Бродвее. Швейцар обратил внимание на одинокого господина, в отчаянии заламывающего руки у входа. Он задал вопрос: „Сэр, не могу ли я вам чем-нибудь помочь?“ Незнакомец попросил воды. Швейцар принёс. Осушив стакан, джентльмен честно признался, что по окончании сеанса собирается застрелить одну неверную парочку, находящуюся на просмотре фильмы, – свою жену и её любовника, – и тут же продемонстрировал заряженный барабан кольта сорок пятого калибра. Швейцар не стал дожидаться трагедии и сообщил директору синематографа о ревнивом муже. На минуту в зале зажгли свет, и управляющий сообщил зрителям о находящемся у входа Отелло. Он посоветовал желающим покинуть залу через чёрный ход сразу после того, как свет потушат. После демонстрации фильма выяснилось, что кинотеатр покинули двенадцать парочек…» «Нью-Йорк таймс» приводила речь Герберта Гувера в Конгрессе Соединённых Штатов, где он призывал оказать продовольственную помощь той части голодающей России, которая находилась под властью большевиков. Во многих губерниях голод уже начал свирепствовать. Он заявлял, что простые люди не должны умирать с голоду оттого, что над ними установлена кровавая диктатура коммунистов. А помочь народу России можно и нужно даже без официального признания советского правительства. «Продовольствие, которое мы хотим направить в Россию, является излишком в Соединённых Штатах. Мы сейчас скармливаем молоко свиньям, сжигаем кукурузу в топках. С экономической точки зрения посылка этого продовольствия для помощи России не является потерей для Америки».

Войта беспокойно ёрзал и покашливал, заглядывая Климу Пантелеевичу в газету. Когда его терпение иссякло, он наклонился и промолвил:

– Простите, что мешаю читать, шеф, но, мне кажется, я знаю, кто такой Морлок.

– Да? – удивился Клим Пантелеевич и повернулся к собеседнику. – И кто же?

– Я убеждён, что Морган Локхид, исчезнувший в пустыне Мохаве, и есть Морлок.

– Вполне возможно.

– Значит, это он упёк нашу красавицу в тюрьму, а потом, присутствуя на суде, написал девятое письмо, согласны?

– Этого нельзя исключать.

– Но ведь и Баркли тоже был в зале. И он не мог не узнать Моргана, так? И почерк его он тоже не признал. Отсюда вытекают три гипотезы: первая – девятое письмо написал не Морган Локхид, тогда Морлок и Морган Локхид – разные лица, вторая – письмо написал Морган Локхид, который и есть Морлок, но Баркли не хочет это признавать, и третья… – Войта наморщил лоб и выпалил: – Письмо изготовил Баркли, он и есть преступник, и никакого Морлока на самом деле не существует. Он – выдумка Баркли.

– Но тогда непонятно, с какой целью он всё это устраивает.

– А вы видели документы Баркли на получение золота?

– Нет.

– А что, если Морган Локхид и есть получатель золота. Это было известно Эдгару Сноу, Лилли Флетчер и, возможно, Алану Перкинсу. Но Баркли решил прикарманить золотишко и стал убивать тех, кто знал об истинной принадлежности золота. Правда, Лилли он не убил. Дал пожить немного до приведения в исполнение казни на электрическом стуле. Именно этим и объясняется чрезвычайно маленькая сумма залога на вчерашнем суде. Банкир не хотел, чтобы она вышла на свободу.

– Вы хотите сказать, что никто не крал у Баркли документов, они и сейчас находятся у него, но он не может их показать, потому что получатель золота другой человек?

– Совершенно верно!

– Но кто тогда приходил на грузовой склад Бруклинского порта за пятью тоннами золота?

– Морган Локхид. Но ему его не выдали, ведь мы отправили с борта парохода сообщение по беспроволочному телеграфу, что груз № 3390, прибывший в порт Нью-Йорка на судне «Балтимор», следует задержать до решения вопроса о его принадлежности.

– Что ж, получается, Баркли и собаку свою задушил, и сам жене про адюльтер поведал? А она из-за этого чуть горничную не зарезала? А потом в Праге насыпал себе сульфата морфия в виски, чтобы умереть? – с хитрым прищуром спросил Ардашев.

Войта расправил усы и с торжествующим видом спросил:

– А кто знает, что это случилось на самом деле? Да, может, у него и жены никакой нет, и собаки… Он всё это выдумал. А с морфием – да, слегка перестарался, но зато какой эффект! Он – потерпевший, жертва преступления. – Войта хитро подмигнул и добавил: – Я предвижу ваш вопрос насчёт того американца, жившего в берлинском отеле и оставившего квитанцию об оплате доставки еды в номер с сочетанием букв «M. Woo…», и, отвечая на него, скажу: да, это был американец, но не Морлок вовсе.

– А как вы объясните вырванный лист в книге регистрации посетителей этого отеля?

– И тут всё понятно: портье заселил какого-то гостя, а деньги присвоил. И чтобы скрыть это, вырвал лист с записями.

– Скажите, Вацлав, вы помните ту минуту, когда выбежали ко мне в тамбур вагона после исчезновения Эдгара?

– Конечно, как сейчас это вижу.

– Перед этим вы находились в купе с Баркли?

– Да.

– А теперь ответьте: Баркли покидал купе перед покушением на Эдгара или нет?

Войта опустил глаза, силясь вспомнить, но не смог. Он тёр виски и молчал.

– Этот момент выпал из моей памяти, – признался он. – Естественно, утром он выходил пару раз, но всякий раз возвращался. – Помощник поднял глаза на Ардашева и прошептал: – Неужели не понятно, что Баркли и потерял в тамбуре золотую восьмигранную монету с выставки в Сан-Франциско? Она выпала у него из кармана, когда он набросился на Эдгара. И Перкинса он отравил, после того как мы оставили его одного в ресторане «Беранёк» на Виноградах. Это и понятно. Ему стало скучно, поэтому он и поехал к Алану. Пил с ним, а потом всыпал ему в виски снотворного с примесью калифорнийской ядовитой смеси, предварительно отрезав кончик пакета маникюрными ножницами, чтобы в будущем обвинить Лилли. Разве нет? Мне кажется, загадка разгадана. И всё сходится!

– Сходится, да не совсем. Зачем тогда он обратился к нам за помощью?

– Ответ готов: чтобы у Алана, Эдгара и Лилли не было в отношении него никаких подозрений. Лилли, видимо, ещё на пароходе стала о чём-то догадываться и сообщила ему, что решила от него уйти. Она и ушла, – горько усмехнулся он, – но ненадолго.

– Вацлав, вы забыли главное: Баркли появился в нашем агентстве после рекомендации, полученной от управляющего «Легиа-банком» пана Шипа, который сказал ему, что мы лучшие не только во всей Чехословакии, но и в Европе. Зачем ему было так рисковать? В Праге хватает частных сыскных контор, сидящих без работы. Обратился бы к ним. И заплатил бы меньше, и шансов на обман детективов было бы больше, но он выбрал нас. Согласитесь, этот банкир не похож на идиота.

Войта вдруг стукнул себя ладонью по лбу и воскликнул:

– Я всё понял: Морган Локхид и Крафт в Стокгольме – одно и то же лицо! А Морлок – это совсем другой вымогатель, и Баркли тут ни при чём.

Клим Пантелеевич повернулся к уху помощника и прошептал:

– Я был бы вам крайне признателен, если бы вы не говорили так громко, да ещё на русском языке. Последние пять минут на нас с подозрением косится эта симпатичная мадам в форме охраны метро. Глядишь, ещё за большевиков нас примет и сдаст полиции. После сентябрьского взрыва на Уолл-стрит коммунистов тут не любят.

– Ой, простите, шеф, – прикрыв ладонью рот, прошептал помощник, – я и не заметил. Каюсь!

– Что касается документов на получателя золотого карго, то они скоро придут, и мы всё узнаем. Но, выдвигая разного рода гипотезы, вы неизбежно скатываетесь к тривиальному гаданию на кофейной гуще. А моё правило, как вам известно, иное…

– Никогда не торопиться с выводами и выкладывать мозаику совершенного преступления до тех пор, пока на место не станет последний кусочек, – со вздохом закончил фразу помощник.

– Вы абсолютно правы.

Ардашев поднялся.

– Вот и наша станция. Выходим, друг мой.

Выбравшись на свет божий, Клим Пантелеевич остановился и, указав на небоскрёб, украшенный рекламой The Procter & Gamble Company, сказал:

– Вот и добрались. Нам на самый верх, на двенадцатый этаж[58]. Пятьсот шестьдесят второй офис.

– Надеюсь, там есть лифт, – с опаской вымолвил Войта. – Хотя и они иногда падают.

– Не волнуйтесь, друг мой. Если бы они падали, то американские небоскрёбы никогда бы не появились. Мистер Отис придумал безопасный и надёжный тормоз, срабатывающий при обрыве тросов. Он был так уверен в своём изобретении, что пошёл на рекламный трюк: в одном из торговых залов Нью-Йорка он установил две опоры по тридцать девять футов[59]. Между ними двигалась подъёмная платформа с разными грузами. И посередине, среди бочек и ящиков, стоял облачённый во фрак и цилиндр изобретатель. На вершине сооружения находился его помощник с длинным и острым мечом. Паровая машина поднимала платформу на самый верх. Но стоило ей дойти до крайней точки высоты, как ассистент Отиса картинно рубил натянутый канатный трос. Толпа замирала от страха, платформа летела вниз, но через пару метров замирала. А сам Отис, сняв цилиндр, галантно раскланивался перед изумлённой публикой. Так что не переживайте, мистер Отис хоть и умер, но его безопасное изобретение нас надёжно оберегает.

– Спасибо, шеф, успокоили, – выдохнул бывший пражский полицейский и вслед за Климом Пантелеевичем поспешил в здание.

В лифт Вацлав шагнул точно на эшафот. Под правым глазом у него забилась жилка нервного тика. Подниматься пришлось в компании с ещё одним американцем, жевавшим жевательную резинку. Но первая остановка случилась на четвёртом этаже, когда к попутчикам присоединилась миловидная особа. Ардашев и Войта тут же сняли шляпы, выразив тем самым своё почтение, а ехавший с ними господин даже не шелохнулся. Симпатичная дама, слегка улыбнувшись, вышла на восьмом этаже. Когда кабина вновь поехала вверх, молчаливый господин заключил:

– Вижу издалека приехали, джентльмены.

– А что, заметно? – небрежным тоном бросил реплику Войта.

– Ещё бы! – усмехнулся тот. – У нас не принято раскланиваться перед каждой кралей в лифте, где находятся деловые конторы. Этот старый обычай сохранился разве что в отелях да частных особняках.

На десятом этаже незнакомец удалился. Только когда кабина с шумом и лязганьем шестерёнок закончила свой путь на двенадцатом этаже, Войта понял, что ничего страшного с ним не случилось. Уже в вестибюле, слегка повеселев, он сказал:

– Вы не подумайте, шеф, что я боюсь лифтов. Это не так. Нам ведь не раз с вами приходилось ими пользоваться. И в Праге, и в Берлине. Но одно дело – лифт в пятиэтажном здании, а другое – в небоскрёбе.

Не обращая внимания на оправдания помощника, Ардашев заметил:

– А со шляпами мы попали впросак. Не знал я здешних обычаев.

– Ничего страшного! – махнул рукой Войта. – Мы же не какие-нибудь там шпионы!

– Ваша правда, – выговорил Ардашев, и лёгкая улыбка пробежала по его лицу.

К бывшему пражскому полицейскому вернулось обычное расположение духа, и он уверенно зашагал первым. Увидев дверь под номером 562 и вывеску: «Сlipping agency»[60], Вацлав пропустил вперёд Ардашева.

Попав в небольшой коридор, Клим Пантелеевич остановился в нерешительности. Перед ним было три двери с разными надписями: «Clipping service»[61], «Clipping morgue»[62] и «Clipping bureau»[63]. Частный детектив, ненадолго почувствовав себя богатырём на распутье из русских народных сказок и остановившись перед последней, с табличкой: «Mr. Sam Ashley», стукнул для приличия в дверь и вошёл.

Вдоль стен небольшой комнаты тянулись каталожные шкафы, как в читальном зале библиотеки или полицейском управлении, с множеством выдвижных ящичков; на каждом из них были написаны какие-то буквы и цифры. А прямо перед детективами за американским кабинетным бюро сидел невзрачный человек неопределённого возраста с проплешиной и бритым лицом. Подняв левое плечо, он что-то вырезал из газеты. Служащий поднял голову и спросил:

– Что вам угодно, джентльмены?

– Я бы хотел заказать получение вырезок из газет, касающихся убийства лидера профсоюза докеров Бруклинского порта Мэтью Хилла, а также нам понадобится информация о любых событиях, произошедших на Сорок второй улице и Пятой авеню 5 октября этого года. И главное, я хочу знать, что пишут газеты о настоящих и номинальных хозяевах Бруклинского порта и непосредственно о семье дона Винченцо Томмазини. Да… и какая в тот день была погода, меня тоже интересует.

– Это большая работа, и она будет стоить двадцать с лишним долларов, – сухо выговорил клерк и, протянув левой рукой бланк, добавил: – Заполните, пожалуйста, и отнесите в кассу. С вас возьмут по прейскуранту. Если вы хотите получить заказ по почте, то это будет дешевле, нарочным – дороже. Не забудьте указать адрес. В коридоре есть стол и чернильница с пером. Там вам будет удобно. Знаете, – он слегка поморщился, – вы ошиблись дверью. Я занимаюсь отбором и анализом информации. С клиентами общаются в отделе обслуживания. Но раз уж вы попали ко мне, то я решил вам помочь.

– Благодарю вас, сэр, вы очень любезны.

– Всего доброго, джентльмены, – почти не двигая губами, произнёс человек в канцелярских сатиновых нарукавниках чёрного цвета.

Оказавшись в коридоре, Войта изрёк:

– Неприятный субъект. Глаза мутные, как у мёртвой рыбы.

– Да, вы правы. Точно кадавр – оживший труп из морга, – окуная перо в чернильницу, согласился Ардашев и принялся заполнять бланк.

Минут через десять частный детектив протянул кассиру – такому же малоприятному человеку, как и предыдущий собеседник, – озвученные им двадцать три доллара. Взамен была выдана квитанция и заверения, что заказ будет исполнен всего за один день.

– Быстро же они работают! – покачал головой Войта. – За сутки столько накопать! Вся полиция Праги, включая достопочтенного инспектора Яновица, за неделю бы столько сведений не накопала.

– Думаю, у них хороший архивный каталог новостей. И очень большой. Вы обратили внимание, что даже в комнате их внешне малоприятного аналитика повсюду стоят каталожные шкафы? Видимо, в самом помещении архива для них уже нет места.

– И кассир такой же отвратный тип, как и тот, что нас встретил, – пробурчал Войта, опускаясь в лифте. – Такое ощущение, что тут собрались одни ожившие мертвецы… Как их?

– Кадавры.

– Точно!

В этот момент Клим Пантелеевич уже не слышал помощника. Его мысли были заняты другим: он никак не мог понять, что его насторожило, когда он получал квитанцию… Частный детектив тут же вынул из кармана маленький бумажный прямоугольник с выведенными чернилами цифрами в двадцать три доллара, печатью фирмы и фамилией кассира. Внимательно разглядев платёжный документ ещё раз, он всё понял. Кассира звали М. Woolf.

Обратный путь до отеля Ардашев предложил проделать по воздушной железной дороге, чтобы рассмотреть Нью-Йорк с высоты пятиэтажного дома. Он не стал говорить Войте о своей догадке относительно мистера М. Вульфа – кассира Агентства газетных вырезок. К тому же это могло быть простым совпадением и к Морлоку не иметь ни малейшего отношения. «Вацлав со своими поспешными выводами может с лёгкостью завести расследование в тупик, – мысленно рассудил Клим Пантелеевич. – Вне всякого сомнения, он вполне успешный исполнитель, но первые роли – не для него. Слишком торопится с выводами, и ему иногда не хватает терпения».

Надземка в четыре параллельные линии пересекала город. Рельсы были установлены на особых помостах, поддерживаемых рядами чугунных колонн на весьма приличной высоте. В зависимости от рельефа она везде была разной, но в наивысших точках доходила до уровня шестиэтажного дома. Примерно через каждую милю на перекрёстках улиц были устроены станции для посадки и высадки пассажиров, вынужденных то спускаться вниз по высоким лестницам с многочисленными металлическими ступенями, то подниматься вверх, чтобы занять своё место в вагоне. Поезд, работавший теперь, как и метро, на электричестве, но тянувший всего четыре вагона, с грохотом мчался мимо отеля «Уолдорф-Астория», стоящего на Парк-авеню, вокзала «Гранд-Сентрал» и пересекал Бауэр-стрит – улицу, известную в прошлом веке дешёвыми мюзик-холлами, салунами, публичными домами и дансингами. Бродвей, затмивший её бурлеском разнообразных развлечений, превратил Бауэр-стрит в трущобы порока для бедняков. Америка – страна конкуренции. И кажется, что не только люди, но и дома соперничали друг с другом, споря, кто простоит дольше, а кого снесут ради сооружения нового каменного Гулливера.

На коротких остановках вагон оказывался так близко перед зданиями, что в больших окнах офисов можно было не только разглядеть служащих, но и помахать им рукой. Но и минусов у этого вида транспорта хватало: полное отсутствие мер безопасности в случае крушения поезда и падения пассажирских вагонов с высоты, сильное затемнение улиц, шум и приличное количество мусора, летящего вниз с высоких платформ.

Подойдя к отелю, детективы увидели Баркли, нервно жевавшего сигару у самого входа. Его лицо было помято, как утренняя постель. Рядом стоял тот же роскошный «Паккард». За рулём виднелась голова водителя.

– Где вас дьявол носит, господа сыщики?

– Занимались поиском Морлока, – окинув миллионера недобрым взглядом, ответил Войта.

– Ну и как успехи?

– Если бы мы его нашли, он бы уже предстал перед вами – живой или мёртвый, – проговорил Ардашев. – А если серьёзно, то мы практически идём по его следу. Не хватает кой-какой информации. И потому я собираюсь заглянуть в Публичную библиотеку Нью-Йорка. Надеюсь, добросите на своём автомобиле, или мне придётся добираться на метро?

Баркли усмехнулся и сказал:

– Конечно, подвезу, но с учётом пробок пешком быстрее. Библиотека в пятнадцати минутах ходьбы, на пересечении Пятой авеню и Сорок первой улицы. Но я приехал за вами совсем по другому поводу. Помнится, вы просили добыть для вас пару надёжных пистолетов, и мой секретарь нашёл одного ковбоя, который согласился мне их продать, но вот выбирать придётся вам самим. Я ни черта не смыслю в оружии. Продавец нас ждёт в Бруклине.

– Отлично. Едем, – бросил Ардашев, садясь в машину.

Вскоре «Паккард» сорвался с места и, насколько позволяло движение, понёсся по улице. Слава богу, в это время дня пробок уже не было.

– Мистер Баркли, – заговорил Войта, – всё забываю вас спросить, как обстоит дело с вашей женой? Суд уже был?

– Дело закончили миром. Пришлось заплатить Бетти пять тысяч долларов как компенсацию за причинённый ей физический и моральный вред. Но Марго теперь состоит под надзором полицейского инспектора. Откровенно говоря, джентльмены, – Баркли прокашлялся, – лучше бы её посадили. Эта бешеная кошка устроила мне вчера скандал лишь потому, что я назвал её Лилли. Во-первых, я здорово надрался и мало чего соображал, а во-вторых, мне до сих пор жалко нашу малышку Флетчер, заточённую в каменное узилище с решётками и конвоем. Я пытался это объяснить Марго, но куда там! Она кричала точно чайка, у которой разворошили гнездо. Но самый подлый свой поступок она сделала в моё отсутствие – наняла новую горничную. Ей пятьдесят пять. Она слегка хромает, бельмо на правом глазу, и у неё есть усы. Да! Вы не поверите – самые настоящие, как у старых индианок! И я даже подозреваю, что она их фабрит… Утром я поднялся, набросил халат и зашёл в гостиную выпить апельсинового соку. И тут я узрел это чудовище. Сначала я подумал, что пьяный бред продолжается и старая уродина в чепчике, белом фартуке и с черной щетиной под носом мне просто снится. Но нет! Это было наяву. И жена ни за что не хочет её рассчитать. Стерва. Теперь вместе со мной живут два чудовища – Марго и Милашка. Да, я так её и величаю – Сutie. Надеюсь, она не вытерпит сарказма и скоро уволится сама.

Баркли щёлкнул крышкой золотых швейцарских часов и дал команду остановиться. Водитель выключил двигатель, вынул из саквояжа небольшой раскладной столик, бутылку Jack Daniel's, три стакана и пачку солёных орешков.

– Угощайтесь, джентльмены, – предложил банкир, и шофёр молча разлил напиток.

Миллионер пояснил:

– Как вы помните, я стараюсь не употреблять алкоголь раньше полудня. Но уже одна минута первого, и можно смело поднять стаканы за скорое освобождение мисс Лилли Флетчер.

– За её свободу выпью с удовольствием, но только совсем немного. Ещё много дел, – выговорил Клим Пантелеевич и сделал глоток.

Войта выпил, закурил «Лаки страйк» и сказал:

– Простите, мистер Баркли, но я вас иногда не понимаю. Вы вроде бы переживаете за судьбу Лилли, а сами пожалели денег на внесение залога. Тысяча долларов, по словам адвоката, не могли спасти её от тюрьмы.

– Мистер Войта, вы не можете меня понять, потому что вы не бизнесмен. У нас с вами разный взгляд на происходящее. Я смотрю на события с точки зрения рациональности трат. Моральная составляющая финансовых операций при этом меня не интересует. Лилли грамотный секретарь, блестящая переводчица и отличная стенографистка. Но только и всего. За перечисленные достоинства она получала весьма солидное жалованье. Но она мне не родственница и даже не любовница, чтобы я платил ей больше, чем она того стоит. Да, с ней стряслась беда. И я для себя решил, что готов потратить на помощь ей пять тысяч долларов. Согласитесь, это приличные деньги. Они включают в себя и гонорар адвоката за участие в суде Нью-Йорка, и последующее обжалование в окружном суде, а также залог. Однако защитник за свои услуги запросил пять тысяч, я сбил цену до четырёх. Соответственно, на залог осталась лишь одна тысяча долларов. Да, вероятно, этого оказалось недостаточно, но разве я должен за всех расплачиваться? Государство взимает с меня сумасшедшие налоги. На эти средства содержится полиция и суд. Вот пусть они тоже разбираются с делом мисс Флетчер. К слову, мистер Пальмер – один из самых дорогих адвокатов Нью-Йорка. Несмотря на его витийство, я не уверен, что судья пошёл бы ему навстречу и с десятью или даже с двадцатью тысячами долларов залога. Всё-таки тут речь идёт о нескольких убийствах. Обычно обвиняемые по таким статьям, по словам защитника, проводят за решёткой не меньше года, – равнодушно проговорил банкир и кивнул водителю. Тот убрал в саквояж остатки застолья, завёл мотор, и «Паккард» продолжил путь.

Когда автомобиль зашуршал шинами по асфальту Бруклинского моста, Баркли гордо заметил:

– Пару слов о том сооружении, по которому мы сейчас едем. Мост соединяет Бруклин и Манхэттен, он переброшен через берега Ист-Ривер. Его строили тринадцать лет и закончили в 1883 году. Совокупный вес двух опорных башен, выполненных в готическом стиле, составляет умопомрачительную цифру – 396 832 071 фунт[64]; длина – 6 083 фута,[65] ширина – 86,6 фута[66], а максимальная высота над водами реки – 136 футов[67]. Дорожное полотно моста удерживают четыре троса диаметром 1,3 фута[68], причем каждый из них состоит из почти 5 500 стальных жил. Эти несущие тросы опираются на два построенных в готическом стиле пилона, возвышающихся над водой на 280 футов[69]. На них живут филины. Никто не помнит, когда точно они там поселились.

– У вас хорошая память на цифры, – похвалил банкира Ардашев.

– Они прочно засели в моей голове. Это профессиональный навык. Я ведь бывший строитель из Сан-Франциско, а мои земляки давно мечтают о постройке моста через пролив Золотые Ворота. Сейчас между Сан-Франциско и Саусалито ходит паром. Чтобы добраться с одного берега на другой, уходит почти полчаса. Я хотел выступить подрядчиком этого строительства и, естественно, изучал технологию сооружения Бруклинского моста. К сожалению, тамошние власти эту идею пока не поддержали. Их вполне устраивает паромная переправа[70].

– Простите, что перебил ваш рассказ, – извинился Клим Пантелеевич.

– Было бы интересно его дослушать, – попросил Войта.

– Продолжу с большим удовольствием, – улыбнулся банкир. – Иногда мне кажется, что из меня получился бы вполне сносный экскурсовод… Итак, можно смело сказать, что самый длинный мост в мире спроектирован и построен под руководством одной семьи – Рёблинг. Проектировал сооружение Джон Рёблинг, но он вскоре погиб в результате глупого несчастного случая, и в дело включился его сын Вашингтон, но и ему не повезло: опустившись на дно в кессоне (опоры строили по совершенно новой технологии с помощью кессонов[71]), он заболел кессонной болезнью и до сих пор прикован к постели, но это не помешало ему следить за строительством с помощью телескопа и давать советы своей жене Эмили, отвечавшей за проведение работ, длившихся тринадцать лет. Их стоимость составила пятнадцать с лишним миллионов долларов, хотя некоторые называют и бóльшую сумму. В день открытия по мосту проехало больше полутора тысяч карет, фаэтонов и прошагало более ста пятидесяти тысяч пешеходов. Но недолго жители Манхэттена и Бруклина радовались. Пронёсся слух, что это сооружение вот-вот рухнет. Как-то в один из дней у какой-то слишком ажитированной особы закружилась голова, и она крикнула, что мост рушится. И толпа побежала. Началась паника, а за ней и людская давка, унёсшая жизнь двенадцати человек. Словом, горожане вновь пригорюнились – новое сооружение казалось небезопасным. Тогда мэрия нашла способ развеять опасения: цирковому антрепренёру Барнуму предложили провести по мосту всех слонов и верблюдов его цирка. Естественно, он согласился. Какой же бизнесмен откажется от бесплатной рекламы? И 17 мая 1884 года по тому месту, где мы сейчас едем, проследовал караван из двадцать одного слона и семнадцати верблюдов. Причём один из слонов по кличке Джамбо был поистине гигантским. Его рост составлял 33 фута[72], а вес превышал 22 000 фунтов[73]. Кстати, Вашингтон Рёблинг ещё жив – ему восемьдесят три года, а вот его жена Эмили умерла семнадцать лет тому назад.

– Однако вы забыли упомянуть о том, что внук Джона Рёблинга, проектировавшего мост, погиб на «Титанике», – добавил Ардашев. – Его звали тоже Вашингтон Рёблинг.

– Откуда вам это известно? – изумлённо заморгав глазами, осведомился банкир.

– Я читал список пассажиров, погибших в той катастрофе.

Войта швырнул в открытое окно окурок, унесённый ветром в реку, и сказал:

– Подозреваю, что Бруклинский мост – популярное место среди самоубийц.

– К сожалению, да. Из-за них тут часто перекрывают дорогу. Наверное, это проблема для всех высоких мостов. В среднем не проходит и четырёх дней, чтобы какой-нибудь чудак не ринулся вниз. Некоторые умудряются забираться на самый верх опорных башен, пугая филинов. Но какой смысл туда карабкаться, если, для того чтобы сломать о воду конечности, достаточно всего лишь перемахнуть через перила и пролететь сто тридцать шесть футов. Недавно прочёл в газете, что врачам удалось спасти одну мисс, прыгнувшую с Бруклинского моста и сломавшую себе не только конечности, но и рёбра. Почти год она пролежала в гипсе. Наконец её выписали из больницы. Она тут же вызвала такси, и знаете, куда она первым делом поехала?

– На мост? – предположил бывший пражский полицейский. – Небось хотела вновь испытать те же самые чувства…

– Да, и она их получила сполна, вновь шагнув вниз. Но на этот раз Господь её не спас.

– Whom gods would destroy, they first make mad[74].

– Вы правы, мистер Ардашев. Сойти с ума – самая страшная участь, – проговорил Баркли и добавил: – А мы уже почти на месте.

«Паккард» колесил по улицам, полным сумрака из-за стоящих в плотном ряду зданий, закрывающих солнце. Тротуары и мостовые были завалены отбросами уличной торговли. Сделав два поворота, автомобиль замер перед семиэтажным зданием из красного кирпича, у дверей которого валялись кучи тлеющего мусора. Не обращая внимания на людей, в нём копошились крысы. Пахло гарью.

– Посигналь, – велел Баркли водителю.

После трёх звуков клаксона серые твари разбежались, и дверь отворилась. Показался худой и высокий, как жердь, человек со шрамом на правой щеке. Его левый глаз был прикрыт и впал в глазницу. По его лицу было понятно, что список его судимостей был длиннее, чем имена поминаемых на воскресной службе в православном храме. Незнакомец приблизился к машине, прокашлялся и голосом простуженной жабы спросил:

– Простите, сэр, вы, случаем, не мистер Баркли?

– Это я, – прохрипел банкир.

– Джентльмены тоже с вами?

– Да.

– Тогда прошу за мной, – выговорил он и не торопясь зашагал обратно.

В одном из подвалов, куда незнакомец привёл посетителей, находился целый склад стрелкового оружия, хранящегося в шкафу. Был тут автоматический пистолет МП-18, из которого был убит лидер профсоюза докеров Бруклинского порта, и автоматическая винтовка Браунинга с сошками, и американская магазинная винтовка Enfield, и французская автоматическая винтовка Рибероля. Неплохо были представлены револьверы: армейский «Арми спешиал», «Айвер Джонсон», бельгийский наган – и разнообразные самозарядные пистолеты, в том числе маузер, кольт, шестизарядный пистолет Шмайссера, австрийский OWA, «Кобра» и много чего ещё.

– Прошу, джентльмены, – предложил хозяин.

Клим Пантелеевич остановился на любимом оружии – самозарядном браунинге 1903 года, а Войте понравился небольшой карманный чешский пистолет CZ Fox.

– Хороший выбор, джентльмены, – кивнул продавец. – Возможно, вас заинтересуют кобуры для скрытого ношения?

– Нет, обойдёмся, – ответил Ардашев.

Баркли расплатился. Убрав оружие в пальто, Клим Пантелеевич и Войта вышли на улицу. Уже в машине, возвращаясь на Манхэттен, банкир осведомился:

– А чего же вы от кобур отказались?

– Хорошо бы мы выглядели, если бы, успев сбросить пистолеты, попались бы полиции с кобурами под мышкой, – хохотнул Войта.

– Ах да, вы правы. – Банкир повернулся к Климу Пантелеевичу и спросил: – Вы ещё не передумали посетить Публичную библиотеку?

– Надеюсь успеть провести там несколько часов.

– А вы, мистер Войта, тоже собираетесь дышать книжной пылью?

– Вацлав останется с вами, – ответил за помощника Клим Пантелеевич. – С сегодняшнего дня он будет сопровождать вас повсюду. Вечером, когда поедете домой, добросьте, пожалуйста, моего помощника до гостиницы. Утром вам придётся также терпеть его общество.

– С этим нет никаких проблем. И вы правы: так мне будет спокойнее. От Морлока всего можно ожидать. Может, стоит и за вами присылать автомобиль?

– Было бы неплохо, если бы я имел возможность воспользоваться машиной по звонку в банк.

– Окей. С завтрашнего дня закреплю за вами «Виллис-Найт». Это вполне сносный городской трудяга.

– Благодарю вас.

– Не за что.

Вскоре «Паккард» высадил Ардашева перед Публичной библиотекой, и частный детектив стал подниматься по многочисленным порожкам к зданию, построенному в середине прошлого века. Следуя указателям, Клим Пантелеевич вошёл в читальную залу Роуз. Она располагалась на верхнем этаже. Попасть сюда мог любой желающий независимо от гражданства или наличия паспорта. По росписи потолков, лепнине, величию и дороговизне убранства библиотека могла бы поспорить с Лувром. Через огромные овальные окна с двух сторон в помещение проникал солнечный свет. На столах стояли медные электрические лампы с зелёными абажурами и чернильницы с перьями на мраморных подставках.

Стеклянные книжные шкафы занимали всё пространство от пола до потолка. Ардашеву показалось, что он находится в огромном соборе, только здесь не слышалось ни проповеди священника, ни пения церковного хора и не пахло ладаном и горящим воском. Это был храм знаний – лучший из всех храмов на свете. Библиотекари были одинаково внимательны ко всем посетителям. Клим Пантелеевич заказал книги по геологии, рельефу, животному и растительному миру пустыни Мохаве. Через полчаса ему выкатили небольшую тележку, нагруженную почти тремя десятками книг. Бывший присяжный поверенный с головой ушёл в изучение природы Северной Америки. Занятие доставляло ему удовольствие, и он вновь, как в далёком 1887 году, почувствовал себя студентом факультета восточных языков Санкт-Петербургского Императорского университета.

Когда месяц выплыл из-за небоскрёба и отразился в окне читальной залы, детектив закрыл изрядно исписанный блокнот и покатил тележку к библиотечной стойке.

В гостиницу он возвращался пешком. Дул ветер, и накрапывал дождь. Сухие листья разлетались по городу, забиваясь под днища припаркованных к тротуарам автомобилей. Пахло бензином. По двум сторонам улицы сновали чёрно-жёлтые такси и гудели клаксонами двухэтажные автобусы. Иногда попадались и конные экипажи с поднятым кожаным верхом. Разноцветная электрическая реклама была настолько выразительной, что буквы и слова казались одушевлёнными и разумными существами. Переливаясь, как разноцветная ртуть, угасая и вспыхивая, они будто тихо посмеивались над уставшими за день прохожими, спешащими по домам.

За яркими, освещёнными жёлтым светом окнами прятались жители со своими страстями, радостями и пороками. Добрые и злые, невинные и грешники… Но всех их объединял Нью-Йорк – самый большой и самый современный город в мире.

Ардашев поправил шляпу и поднял воротник. Длинный, наполненный событиями день заканчивался, а вопросов, связанных с Морлоком, на которые частный сыщик не находил ответа, становилось всё больше.

Клим Пантелеевич невольно обратил внимание на витрину с огромным, величиною со стол, макетом печатной машинки фирмы The Hammond Typewriter Co. Она подсвечивалась снизу и вращалась вокруг своей оси. Тут же бежала живая электрическая строка с текстом: «Первая в мире печатная машинка с набором двухсот разных шрифтов на любых языках мира. Вы сможете сами выбрать расстояние между буквами, а не только регулировать интервалы между строк. Отделка вишней, дубом и красным деревом. И всего за $ 100. Покупайте!» Частный детектив открыл дверь и шагнул в магазин…

Клим Пантелеевич проснулся от стука в дверь. Он поднялся, накинул халат и открыл номер. На пороге стоял Войта.

– Доброе утро, шеф! Ждал вас на завтраке. Думал вы придёте как обычно. Смотрю, уже восемь, а вас всё нет. Пришлось насыщать утробу в одиночестве. Вам нездоровится?

– Доброе утро, старина. Проходите. Садитесь. Мне есть что вам рассказать.

Помощник упал в кресло, вынул пачку «Лаки страйк», но потом вдруг убрал.

– Курите, друг мой. Не стесняйтесь. Я подниму фрамугу.

– Так надымлю же? – спросил он опасливо.

– Ничего-ничего, проветрю. На завтрак я уже не успею, ограничусь кофе. Закажу в номер. Составите компанию?

– С удовольствием.

Клим Пантелеевич поднял трубку второго телефона и, услышав приветствие оператора гостиничного коммутатора, сказал:

– Доброе утро, сэр. Это номер пятьдесят шесть. Не откажите в любезности, принесите две чашки кофе. Благодарю.

– Дайте мне пять минут на принятие душа, дружище. Мне надобно прийти в себя. Я спал всего несколько часов. Пришлось вновь исследовать письма Морлока. И поверьте, я кое-что обнаружил.

– Не торопитесь. Я пока подымлю у окна.

Выкурив две сигареты, Вацлав успел заскучать, но тут раздался стук, и коридорный принёс кофе. Своим ароматом он быстро наполнил комнату, перебив запах табака.

Наконец появился хозяин номера. Быстро переодевшись, он занял место напротив Войты. Сделав глоток из чашки, Клим Пантелеевич сморщился и заметил:

– Американцы не умеют готовить кофе. Турки и абиссинцы сочли бы себя оскорблёнными, если бы им предложили это варево.

Войта с опаской взял чашку и громко отпил глоток. Потом пожал плечами и сказал:

– А по мне – вполне сносно.

Ардашев махнул рукой.

– Бог с ним. Как говорят англосаксы, better a small fish than an empty dish[75]. Давайте поговорим о деле. Как вы знаете, на сегодняшний день Морлок прислал Баркли девять писем. Первые шесть напечатаны на машинках. У каждого письма разный шрифт, и от этого нам казалось, что и интервал между буквами тоже разный (в некоторых различался и межстрочный интервал), следовательно, рассуждали мы с вами, все письма были напечатаны на разных машинках. Так?

– Именно.

– Но вчера вечером, идя в гостиницу, я обратил внимание на витрину магазина с рекламой печатной машинки американского изобретателя Джеймса Хаммонда. Он придумал очень остроумную вещь: если на обычной машинке каждая литера находится на отдельном рычажке, который при нажатии ударяется о ленту и оставляет отпечаток буквы на листе, то в конструкции Джеймса Хаммонда применяется единый литероноситель – своего рода литейное клише, где все символы расположены на одной полукруглой пластине. И стоит вам нажать на клавишу (здесь используются квадратные деревянные клавиши) с определённой буквой, как клише прокручивается по окружности и останавливается в нужной точке. А позади каретки находится молоточек на пружине, который при каждом нажатии на клавишу прижимается к оборотной стороне листа, в результате чего на бумаге появляется нужная вам буква. Эта конструкция позволяет не только чётко пропечатывать все литеры, но и менять клише, то есть цельную полукруглую пластину литейного типа с буквами на её поверхности. Другими словами, вы можете выбрать несколько разных шрифтов и, используя всего одну машинку, создавать впечатление, что тексты набираются на разных печатных устройствах. Надо сказать, что благодаря этому изобретению появилась возможность на одном аппарате печатать на разных языках мира, всего лишь меняя клише. Хочешь – пиши на фарси, хочешь – на шведском или португальском… Есть даже клише с математическими знаками, чтобы печатать формулы. В этом-то и заключалась идея Джеймса Хаммонда. А разные шрифты – всего лишь небольшой бонус для покупателя. – Ардашев вновь отхлебнул кофе и спросил: – Но как вы думаете, почему Морлок прибегнул к этому трюку?

– Наверное, чтобы мы подумали, что он бедолага, ищущий возможность то тут, то там набрать текст…

Ардашев покачал головой.

– Вацлав, не разочаровывайте меня.

– Шеф, простите, – Войта развёл руками, – больше ничего на ум не приходит.

– Он предпочёл печатную машинку Хаммонда, во-первых, чтобы ввести нас в заблуждение, а во-вторых, чтобы было невозможно идентифицировать литеры, если неизвестно, какая именно машинка использовалась. Ведь каждая литера на обычной рычажной машинке – это своего рода папиллярный узор. А вдруг мы бы нашли свидетелей, допустим машинисток, припомнивших его внешность? Хоть и призрачный, но шанс. – Частный детектив вздохнул и добавил: – Но нет, он лишил нас подобной возможности.

– Получается, что первые шесть писем он приготовил ещё до отплытия Баркли в Европу?

– Конечно. Он настолько детально спланировал каждый свой шаг в Европе, что с учётом своих поступков в будущем составил тексты шестого и седьмого письма. Седьмое, присланное по пневматической почте, он написал печатными буквами. Восьмое тоже печатными и карандашом. А знаете, почему он использовал карандаш?

– Нет, – честно признался Войта.

– По карандашным печатным записям невозможно провести точную графологическую экспертизу.

– Да и психолог он отменный. Сумел так запугать жертву, что Баркли не выдержал и послал ему две тысячи долларов.

Войта вдруг подскочил, схватился за голову руками и, глядя в пол, пробормотал:

– Он же был здесь…

Ардашев поднял на него глаза.

– Кто?

– Морлок!

– С чего вы взяли?

– У вас есть самое первое его письмо?

– Конечно.

– Дайте мне его.

Клим Пантелеевич вынул из чемодана папку с тесёмками и, развязав её, протянул помощнику лист бумаги:

– Пожалуйста.

Войта молча просмотрел текст, горько вздохнул и прочёл:

– «Сэр, у меня для Вас плохие новости!

Прейскурант жизни мистера Джозефа Баркли и его окружения на август месяц 1920 года:

1. Тридцать один день жизни мистера Баркли – $ 31 000.

2. Тридцать один день жизни горничной Бетти – $ 1 200.

3. Тридцать один день жизни любимого пекинеса миссис Баркли – $ 3 000. Итого: $ 35 200.

В случае полной оплаты – скидка 10 процентов. Чек на предъявителя должен быть доставлен в конверте с надписью: „От м-ра Баркли для м-ра Морлока“ в бар отеля „Галифакс“ (в Нью-Йорк)», – он окинул Ардашева взглядом и повторил: – «В бар отеля „Галифакс“, в Нью-Йорк…» А мы сейчас где? В «Галифаксе», в Нью-Йорке.

– Ай да Вацлав! Ай да… – воскликнул Клим Пантелеевич и осёкся.

– Продолжайте, шеф! Не стесняйтесь! – расхохотался Войта. – Я не обижусь. Любое сравнение вашего покорного слуги с великим русским поэтом – большая честь для сыщика из Праги![76]

Клим Пантелеевич вдруг поднялся и, приблизившись к открытому окну, стал молча рассматривать улицу. Войта, находясь у него за спиной, не разглядел бы выражение его лица, если бы не открытая дверца с зеркалом в шкафу.

– Вы не расстраивайтесь, шеф, – по-доброму вымолвил бывший полицейский. – Ну с кем не бывает? Я лишь только сейчас обратил на это внимание. Да и то благодаря вашим рассуждениям.

– Раньше со мной никогда такого не случалось, – грустно изрёк Ардашев. – А Баркли? Неужели он не понял, что поселил нас в тот самый отель, упомянутый в первом письме?

– Странно всё это.

Клим Пантелеевич помолчал немного и вдруг повернулся. В его глазах мелькнула искра. Так происходило всегда, когда у него возникала какая-то интересная идея.

– Дружище, возьмите пальто и шляпу. Жду вас в холле.

– Хорошо, шеф.

Не прошло и двух минут, как друзья встретились.

– Бар находится внизу. Идёмте, – сказал Ардашев, и Войта проследовал за ним.

Баром называлось довольно большое помещение. За столиками отдыхали посетители, и их на удивление было много. Судя по чайникам и бутылкам с разнообразными соками, они вели трезвый образ жизни. Но шум и сигаретный дым, висевший под потолком, наталкивали на мысль, что гости отеля находятся в некотором возбуждении. При ближайшем рассмотрении было ясно, что в чайниках – коньяк, а в бутылках – виски или вино. Сухой закон здесь не действовал. Догадку подтвердил и мужчина средних лет, явно находившийся под куражом и живо обсуждавший что-то с барменом. С густыми усами и долговязый, как колокольня, он говорил с невероятным французским акцентом, но жестикулировал как недовольный итальянец в мясной лавке.

Бармен с опаской посмотрел на приближавшихся к нему двух незнакомых джентльменов в шляпах и пальто и убрал под прилавок початую бутылку спиртного.

– Нам по рюмке «Мартеля», – сделал заказ Клим Пантелеевич.

– К сожалению, сэр, в стране сухой закон и мы не можем его нарушать.

– Что ты мелешь! – вмешался незнакомец. – Угости людей. Ты же мне только что наливал. Ты не видишь, что это иностранцы?

– Простите, джентльмены, – исправился бармен, – я думал, что вы копы. Только сейчас понял по вашему акценту, что вы русский.

– О! Русский? Большевик? Друг Ленина и Троцкого? На кой чёрт, красный, ты сюда припёрся? Собрался революцию устраивать? – с неприязненным прищуром выговорил нетрезвый француз, глядя на Клима Пантелеевича.

– Вообще-то, большевики взяли пример с любителей лягушачьих лапок, распевающих «Марсельезу» и «Интернационал», устроивших у себя кровавую бойню, названную ими Парижской коммуной, – сухо заметил Ардашев на французском и, глядя на собеседника немигающим взглядом, добавил: – У меня нет ни малейшего желания вести с вами дискуссию. Не будет ли с моей стороны самонадеянностью просить месье больше не открывать рот?

– Надо же, какое хамство! А с виду вполне приличный человек, – обиженно пробубнил соотечественник Людовика IV и, взяв стакан, потащился на другой конец барной стойки.

– Ого! Вы настоящий ковбой! – восхищённо заметил бармен, подавая две рюмки «Мартеля».

– А вы, я вижу, неплохо разбираетесь в французском.

– Двадцать лет тут работаю. Не хочешь, а всё равно научишься кудахтать на разных языках.

Выпив коньяк, Ардашев выудил из портмоне десять долларов, положил на стойку и придвинул к бармену.

– Мне нужна ваша помощь. Я ищу человека, который называет себя весьма странным именем – Морлок. Ещё летом в бар пришёл конверт для него. И он его забрал. Вы его передавали?

– Сэр, скажу честно. Мне дали десять долларов за передачу конверта и ещё десять за молчание. Поэтому я продолжу этот разговор, если получу вдвое больше.

Клим Пантелеевич добавил пятьдесят долларов. Убрав купюру с прилавка, бармен воззрился на гостя и маслянисто-вежливым голосом пропел:

– Я к вашим услугам, сэр.

– Как выглядел человек, получивший конверт?

– Да ничего особенного. Среднего роста, лупоглазый такой. Правую руку он держал в кармане. Расплачивался левой. Было видно, что ему это доставляло неудобство.

– У него были усы или борода?

– Нет. Типичный клерк, белый воротничок.

– Он говорил с сан-францисским диалектом?

– Я этого не заметил. Он был немногословен. Взял письмо. Дал десять долларов, потом сказал, чтобы я не болтал лишнего, и протянул ещё столько же. А перед этим, несколькими часами ранее, появился мальчишка, курьер. Он спросил, не было ли конверта для мистера Морлока. А мне как раз это письмецо и принесли. Я ответил, что пусть получатель сам и явится. Да и что это за манера слать письма не по домашнему адресу, а в бар? Я сразу почувствовал, что дело нечисто, но, как вы понимаете, денег много не бывает…

– Больше вы его не видели?

– Нет, сэр.

– Сколько с меня за коньяк?

– Нет-нет, вы за всё заплатили сполна.

– Благодарю, – кивнул Ардашев.

– И вам удачи, сэр, – проронил бармен, провожая посетителя уважительным взглядом.

Семеня к выходу за Ардашевым, Войта спросил:

– А что вы ответили на французском тому наглому типу?

– Я пожелал ему здоровья.

– По его лицу я бы этого не сказал, – с сомнением проронил бывший пражский полицейский, и на его лице промелькнула обида.

– Забудьте, – изрёк Ардашев. – Нам надо срочно протелефонировать Баркли, его жизнь в опасности.

– А что случилось?

– Объясню позже.

В холле отеля Клим Пантелеевич воспользовался телефоном. Когда его соединили с нью-йоркской конторой San Francisco JBank, частный детектив выговорил в трубку:

– Это Ардашев. Мистер Баркли в офисе?

– Будет через несколько минут.

– Вы получили сегодняшнюю почту?

– Только что принесли, сэр. Мы ещё не начинали её разбирать.

– Нет ли там письма из Стокгольма?

– Есть, сэр, но не письмо, а бандероль.

– Не трогайте её до моего приезда. Я уже выезжаю.

– Хорошо, сэр. Мы ждём вас.

Клим Пантелеевич повесил трубку и, повернувшись к Войте, сказал:

– Едем на Мэдисон-авеню.

– А что стряслось?

– Не торопитесь, друг мой. Скоро вы всё узнаете.

Таксист, дежуривший у отеля, домчал детективов до конторы банка за четверть часа.

Баркли уже был на месте. Увидев частных сыщиков, он поднялся с кресла и сказал радостно:

– Могу вас обрадовать. Пришли документы от Крафта. Правда, секретарь мелет какую-то чушь… Говорит, что вы запретили их распечатывать. Но там обратный адрес совершенно точный. Жаль, что из Берлина пока ничего нет.

– Где посылка?

– Да вот она, – он указал на письменный стол. – Я уже собирался её открыть, но пришли вы.

Ардашев взял в руку бандероль, обёрнутую серой почтовой бумагой и перетянутую шпагатом. На ней были наклеены марки и стояли почтовые штемпели. С правой стороны красной типографской краской было помечено: «Открывать здесь». Обратный адрес был указан химическим карандашом и печатными буквами.

– У меня только один вопрос: если бумаги отправлены из Швеции, то почему на бандероли приклеены американские марки? А штемпели? На них указаны даты прошлого года.

– Вот как! – воскликнул Баркли. – А я этого и не заметил.

– Мне нужна комната с самыми крепкими стенами. Лучше небольшая, и желательно без окон. Есть такая?

– Архив. Угловое помещение. Небольшое окошко под самым потолком. Но там не развернуться. Везде полки с отчётами, почтой и прочим делопроизводством. Там полно журналов моей жены. Марго не разрешает их выбрасывать, а дома хранить не хочет. У неё сенная лихорадка на книжную пыль. Вот я и вожу их в офис, как настоящий подкаблучник.

– Проведите меня туда.

– Хорошо, но зачем?

– Мне надо вскрыть бандероль. Я подозреваю, что внутри – бомба.

– Господи, помилуй! – пробормотал банкир. – Хорошо. Идёмте.

Архив и впрямь был совсем небольшой и располагался в другом конце коридора.

Клим Пантелеевич осмотрелся и, держа в руках бандероль, сказал:

– Я прошу всех покинуть соседние кабинеты. Эвакуируйте людей. Желательно без паники. Операционный зал может продолжать работать. Мистер Баркли, можете вернуться к себе. Прошу всех удалиться.

– Шеф, я с вами! – возразил Войта.

– Нет, Вацлав, уходите. И дверь прикройте плотнее.

Частный детектив опустил свёрток на стол. Он вынул перочинный нож и острым, как бритва, лезвием надрезал бумагу с противоположной стороны от надписи: «Открывать здесь». На всякий случай он старался не повредить бечёвку, перетягивающую почтовое отправление, поскольку она могла быть прикреплена к взрывателю. Части обёрточной бумаги детектив аккуратно удалял руками. Минут через пятнадцать бандероль была раздета, и её потроха открылись. Ардашев не ошибся. Это была бомба, помещённая в своеобразный деревянный пенал размером с книгу, начинённую двумя динамитными брусками. К ним прилегал капсюль с детонатором, прикреплённый к флакону с какой-то жидкостью и спиральной пружиной, находящейся в сжатом положении.

Оставив адскую машину на столе, Клим Пантелеевич вынул носовой платок и вытер пот со лба. Он сел на стул, перевёл дыхание и огляделся. Пахло пылью и мышами. На полках, как и говорил Баркли, хранились рабочие папки и разного рода журналы: American Woman, Woman's Home Companion, Ladies' Home Journal, Woman's World и National Geographic. Пожалуй, только последний мог заинтересовать представителей обоего пола. Все остальные – исключительно для женщин. Частный детектив принялся пересматривать журналы, издаваемые Национальным географическим обществом, и заметил, что один за них – № 9 за 1914 год – был самым зачитанным. Почти половина этого журнала была посвящена пустыне Мохаве. Некоторые фотографии были цветными, но большинство – чёрно-белыми. Кое-где на полях стояли галочки, сделанные карандашом, а в некоторых местах были подчёркнуты строчки. Вернув издание на место, Ардашев вышел в коридор. В дверном проёме, как в картинной раме, с неизменной сигарой во рту стоял Баркли. У него из-за спины выглядывал Войта.

– Слава богу, шеф, с вами всё в порядке, – проговорил помощник.

– Ну что там? – нервно осведомился банкир.

– У вас есть телефон лейтенанта Нельсона?

– Да, он оставил визитную карточку.

– Сообщите ему, что вам прислали бомбу в посылке. Пусть приедет вместе со специалистом и обезвредит её.

– Это опять Морлок? – свирепо выкатив глаза, прошипел миллионер.

– Угадали.

Баркли швырнул на пол остатки сигары и, растоптав её каблуком, с яростью воскликнул:

– Если он попадётся мне в руки, от него останется столько же, сколько от этого окурка.

– Не сомневаюсь. А не подскажете, где есть поблизости заведение, нарушающее prohibition. Я бы с удовольствием пропустил стаканчик-другой виски.

– Что вы! Дорогой мой! Вам совсем незачем ходить по всяким забегаловкам, где разливают самогон, чёрт знает из чего сделанный. Вы только что спасли мне жизнь. Давайте дождёмся полицейских, пусть они заберут эту адскую машину. После этого мы отправимся праздновать ваш подвиг по-настоящему, так сказать, с огоньком! Ведь вы рисковали жизнью ради меня. А пока раздевайтесь, и я угощу вас и мистера Войту отличным «Джеком Дэниэлсом». В моём баре этот нектар не переводится. Прошу!

Лейтенант Нельсон появился так быстро, словно расстояние от полицейского управления до офиса банка San Francisco JBank он преодолел на аэроплане и в районе Мэдисон-авеню выпрыгнул с парашютом.

В кабинет Баркли он вошёл не один, а в компании с другим копом и как раз в тот момент, когда банкир плеснул в стаканы вторую порцию виски.

– Ага! – рассмеялся лейтенант. – Пойманы с поличным!

– Пока, слава богу, за употребление алкоголя ещё не догадались ввести ответственность, – вымолвил миллионер. – Вам налить?

– «Джек Дэниэлс»? Ух! Я уже и забыл, как он пахнет. Пожалуй, мы не откажемся. Да, Джим? – Он посмотрел на напарника, и тот улыбнулся. – Но мы присоединимся чуть позже. Сначала покажите, где тут у вас бомба.

– Идёмте.

Баркли довёл полицейских до архива и, быстро вернувшись, плотно закрыл за собой дверь. Минут через пятнадцать показался Нельсон и специалист по взрывчатым веществам. Последний держал в руках посылку.

– Не беспокойтесь, джентльмены. Бомба обезврежена. Мой коллега – бывший минёр. Он вернулся с фронта – и сразу к нам, – успокоил присутствующих Нельсон, видя, как Баркли заёрзал на стуле. – Пусть пока эта безделица полежит в углу… А нам можно снять одежду?

– Да-да, вешайте в шкаф, – подсказал хозяин кабинета и, наполнив ещё два стакана виски, предложил: – Угощайтесь, джентльмены.

– С удовольствием, – кивнул лейтенант. – Положа руку на сердце, «прохибишен» – большая глупость. Хуже может быть только запрет на продажу огнестрельного оружия. Если его когда-нибудь введут, то чёрный рынок наводнит Америку ещё большим количеством пистолетов и винтовок, чем сейчас. Да и сегодня в Нью-Йорке есть подпольные магазины. Но мы с ними боремся. А покупателям, решившим преступить закон, светит тюремная решётка… Простите, разболтался. Выпьем за ваше спасение, мистер Баркли.

Когда стаканы опустели, Ардашев спросил:

– Я правильно понимаю, что небольшой флакончик с жидкостью – серная кислота. Рядом – три капсюля-детонатора, наполненных фульминатом ртути. Стоило распечатать бандероль в том месте, где было написано «Открывать здесь», как сработала бы спиральная пружина. Распрямившись, она позволила бы кислоте прожечь капсюли-детонаторы. В результате произошёл бы взрыв. Я прав?

– Абсолютно, – подтвердил полицейский взрывотехник. – Вы неплохо разбираетесь в этом ремесле.

– Мистер Ардашев, а как вы догадались, что в посылке бомба? – закурив «Кэмел», справился Нельсон.

– Если быть кратким, я пришёл к выводу, что преступник, называющий себя Морлоком, имеет проблемы с правой рукой. Во-первых, он её прячет или надевает на неё перчатку. А когда это невозможно, то ему приходится облачать в перчатки обе руки, даже находясь в помещении; во-вторых, о физическом увечье правой кисти говорит его почерк. С чем это может быть связано? Морлок – отличный химик, он разбирается в ядах. Но знание химии не могло не привести его к созданию взрывных устройств. От смешивания ядов до конструирования бомбы – один шаг. Я предположил, что, собирая бомбу, произошёл взрыв, оторвавший злоумышленнику несколько пальцев. И я полагаю, что пострадали три пальца: большой, указательный и безымянный. Тем и объясняется необычность его почерка. Но поскольку странный почерк уже сформировался, то можно предположить, что ранение случилось, по крайней мере, более года тому назад. Словом, навыки работы со взрывчаткой у него есть. Как вы знаете, три убийства, совершённые этим душегубом, заключались в отравлении. Украв документы мистера Баркли на груз, перевозимый на «Балтиморе», и прибыв в Нью-Йорк первым, Морлок надеялся получить его раньше законного владельца, но ему это не удалось. А с появлением мистера Баркли в Нью-Йорке надежды на быстрое получение золота рухнули окончательно. Какой выход для него из этой ситуации? Естественно, устранение законного владельца груза. Но каким образом? Нам известно, что все предыдущие преступления, за исключением сбрасывания с поезда Эдгара Сноу, совершались путём отравления жертв. Но в данный момент Морлок лишён доступа в офис мистера Баркли. Он не может никоим образом подсыпать яд в чашку или подложить в туалетную комнату отравленное мыло. Значит, остаётся единственный способ – взорвать жертву. Но как? Самый простой вариант – послать по почте взрывное устройство. И сделать это надо как можно скорее, потому что время уходит. Думаю, что если не сегодня, то завтра или послезавтра смертельная бандероль обязательно бы пришла.

– А с чего вы решили, что бомбу отправил Морлок? Это может быть кто угодно: мафия, конкуренты… – с сомнением в голосе изрёк Нельсон.

– На бандероли указан адрес отправителя. Это местонахождение офиса контрагента мистера Баркли, от которого мы ждём копии документов. Злоумышленник считал, что, увидев стокгольмский адрес, любой из нас с нетерпением распечатает посылку, – пояснил Клим Пантелеевич. – Он есть только в украденных бумагах на карго. Преступник понимает, что когда мы получим нотариально заверенные копии на груз, то нам золото выдадут. И он ничего с этим уже не сможет поделать, потому что наверняка понимает, что мистер Баркли уже обратился с заявлением в полицию и злодея ищут. Но как бы не так! Доблестная полиция Нью-Йорка, несмотря на два трупа, до сих пор не возбуждает уголовное дело.

– Уверен, что теперь, после неудачной попытки взрыва офиса мистера Баркли, прокуратура пойдёт нам навстречу. Я вам скажу больше: если появится хоть одна гипотеза о том, что Морлок иностранец или связан с ними, дело заберут федералы. Во всяком случае, мы будем обязаны уведомить Бюро расследований о сегодняшнем происшествии. После трагедии на Уолл-стрит всё, что связано со взрывными устройствами, обязательно проходит через них. – Нельсон поднял глаза на Ардашева. – Нельзя не позавидовать вашей внимательности и логике рассуждений.

– Благодарю, лейтенант.

– Мой шеф скромно умолчал, что в прошлом году ему уже присылали подобный «подарок» на день рождения. Принесли прямо в ресторан, к столику[77].

– Как же вам удалось избавиться от такого «презента»? – не удержался от вопроса бывший минёр.

Ардашев пожал плечами.

– Взорвал. Господь уберёг не только меня, но и окружающих… Однако, лейтенант, я прошу вас освободить мисс Лилли Флетчер. Любому теперь ясно, что она не может быть Морлоком.

– Мы подумаем над этим. Нам надо убедиться в том, что Морлок – это один человек, а не группа лиц… Что ж, спасибо за угощение, – поднимаясь, выговорил лейтенант. – Нам пора.

Уже у самых дверей, надевая пальто и кепку, полицейский шепнул Ардашеву:

– «Кадиллак», который следил за вами в день приезда, принадлежит итальянцу, головорезу из одной мафиозной семьи. Отпетые негодяи. Но пока я не могу их прижучить.

– Благодарю вас.

– Не за что. Будьте осторожны.

После ухода полицейских Баркли воскликнул:

– Джентльмены! Как пишут в модных журналах моей супруги, в этом году женские юбки подскочили на шесть дюймов выше щиколотки и мужчин сводят с ума короткие женские стрижки. А я знаю одно местечко на Кони-Айленде, где обворожительные дамы с короткими стрижками и совершенно без юбок подают замечательные коктейли! Поверьте, они прекрасны! И я не шучу. Приглашаю вкусить греха в «Пэлэ-Гарден»! А то ведь жизнь, как только что выяснилось, может закончиться в любую секунду.

– Возможно, это здорово, мистер Баркли, но слишком нервный выдался сегодня день. С вашего позволения, я отправлюсь в отель и хорошенько высплюсь, а компанию для поездки на Кони-Айленд вам составит Вацлав.

– Очень жаль, мистер Ардашев, – разведя руками, вымолвил банкир. – Не буду вас неволить. Я вас прекрасно понимаю.

– Шеф, а может, я вернусь в «Галифакс» вместе с вами? А? – умоляющим голосом просил Войта, будто его отправляли в ссылку.

– Поезжайте, Вацлав, но не теряйте голову. Оберегайте мистера Баркли. – Клим Пантелеевич направился к вешалке.

– Вот именно, мистер Войта, – улыбнувшись, погрозил пальцем банкир, – и бросьте привычку спорить со мной по любому поводу.

– Честь имею кланяться, джентльмены, – попрощался Клим Пантелеевич.

– Вас довезти?

– Благодарю вас, мистер Баркли, но я хочу пройтись.

– Тогда желаю вам хорошей прогулки.

Ардашев покинул офис и вышел на Мэдисон-авеню, названную в честь четвёртого президента США Джеймса Мэдисона. Она тянулась от Мэдисон-сквер, расположенного на Двадцать третьей улице, через Мидтаун, Верхний Восточный Манхэттен и Гарлем до Сто тридцать восьмой улицы на севере Манхэттена, где переходила в мост Мэдисон-авеню, соединяющий Манхэттен с Бронксом.

Движение здесь было одностороннее. Мимо проносились автомобили, шныряли продавцы газет, и торопились клерки. На лицах прохожих читалась усталость. Люди казались человеческими роботами, занятыми в непрерывном процессе зарабатывания денег.

Пяти-, семи- и двенадцатиэтажные дома напоминали собой крепости, надёжно охраняющие царство золотого тельца Америки. Они нависали над авеню, точно инопланетные завоеватели, опустившиеся на Землю. Витрины дорогих магазинов и рекламных агентств олицетворяли собой центр деловой активности Нью-Йорка, давно ставшего образцом мирового капитализма. Мэдисон-авеню мало чем отличалась от Пятой авеню – яркого символа Нью-Йорка. Да и пролегала она параллельно последней. Несмотря на всю эту роскошь, монументальность и дороговизну, пахло гарью и мусором, скопившимся во дворах, точно так же, как и в парадном Петербурге. «Не люблю большие и суетливые города, ставшие каменным лесом для жителей. Нью-Йорк или Санкт-Петербург, так и не ставший для меня Петроградом, – все они лишены осенней красоты, присущей провинциальным городкам. На проспектах Петербурга под ногами серая брусчатка, а не осенняя листва. От большого количества угольных печей над городом стоит смог. И только проплывая над Невой, он понемногу рассеивается. Вот и здесь, на запруженных автомобилями нью-йоркских улицах, не веет прохладной свежестью. В Нью-Йорке тесно всем – и людям, и автомобилям… Другое дело – в Ставрополе. Асфальтовый бульвар Николаевского проспекта усыпан коричневыми каштанами, а дубы, помнящие ещё генерала Ермолова, сейчас, наверное, сбрасывают жёлуди. В лучах осеннего солнца от багряной и жёлтой листвы город кажется золотым. А весной? В самом центре во дворах цветут яблони и абрикосы. С окрестных степей ветер доносит запах душистого разнотравья. И на улицах, широких и бескрайних, как площади, почти никого нет. Изредка пронесётся фиакр или прогремит гружённая товаром телега. А вечером в городском саду, сверкая начищенными трубами, заиграет духовой оркестр Самурского полка, и начнёт переливаться огнями театр Пахалова… В парковых кронах деревьев, точно в волшебном лесу, заухает филин и жалобно прокричит кукушка, отмерив кому-то последний год жизни. До самой полуночи будут гореть огни в Коммерческом клубе, а в Общественном собрании кто-то к утру проиграет всё состояние… Господи, вернётся ли назад спокойная и размеренная жизнь некогда богатого южного купеческого города? И ворочусь ли я в родные места?»[78].

От здания Флетайрон-билдинг, известного в народе как «утюг», до отеля «Галифакс» было рукой подать.

Едва частный детектив вошёл в холл гостиницы, как к нему направился портье. В руках он держал четыре пухлых жёлтых конверта.

– Сэр, корреспонденция для вас. Доставил курьер из Агентства газетных вырезок.

– Благодарю, – кивнул Ардашев.

На ужин в этот вечер Клим Пантелеевич так и не попал. Он был настолько занят просмотром газетных материалов, что вспомнил о еде лишь в полночь, когда опустела последняя коробочка ландрина.

Валентино Манчини – капо-габолотто[79] семьи Томмазини – поднял телефонную трубку:

– Слушаю.

– Здравствуйте, мистер Валентино, это Мейер Вульф из Агентства газетных вырезок, я вас не отвлекаю от дел?

– Что тебе нужно?

– Я хотел вам сообщить важную информацию.

– Говори.

– Вчера у меня были заказчики. Двое. По виду и произношению – иностранцы. Откуда-то из Европы. Они заплатили за сбор вырезок из газет обо всех номинальных и фактических собственниках Бруклинского порта. Отдельно справлялись о семье уважаемого дона Винченцо Томмазини. Мы, конечно, выполнили их пожелание и послали курьера, но я не мог не предупредить вас.

– Чем ещё эти двое интересовались?

– Сказали, что им понадобятся вырезки о любых событиях, произошедших на Сорок второй улице и Пятой авеню 5 октября этого года.

– Зачем им это?

– В этот день убили профсоюзного лидера докеров Бруклинского порта Мэтью Хилла. Их это убийство очень интересовало.

– А чего ещё они хотели узнать?

– Погоду…

– Не понял…

– Они хотели узнать, какая была погода 5 октября.

– Зачем им это?

– Я не знаю.

– А что ж не спросил у них?

– У нас это не принято.

– Что значит «не принято»? Спросить не мог, что ли? Вот бестолочь… Ну, ладно. Давай их адреса.

– Бланк заполнен только на одного клиента. Это мистер Ардашев, он остановился в отеле «Галифакс», комната номер пятьдесят шесть.

– Так, отлично, записал. Держи меня в курсе.

– Не сомневайтесь, мистер Манчини.

– Бывай.

Валентино Манчини почесал подбородок и взял со стола пачку в белой обёртке с золотой надписью: «Честерфилд». Закурив и выпустив в потолок струю дыма, он задался вопросом: «Под каким лучше соусом подать эту новость дону, чтобы он оценил мой ум и преданность? В этом вопросе торопиться не следует. Надо пораскинуть мозгами».

Был обычный воскресный день. В небольшом, затерявшемся в лесу домике перед окном стоял человек. Он смотрел на озеро, на листья, падавшие на воду, и размышлял. «Итак, я теперь Морлок, каннибал из подземелья, существо мерзкое и злое… Но ведь я не был таким раньше. Когда-то я был счастлив и беззаботен. В университет Нашвиля я поступил не сразу. Денег на учёбу не хватало, но потом всё изменилось к лучшему. После четырёх лет обучения я, как лучший курса, был награждён Founder's Medal[80]. Больше всего я любил проводить время в библиотеке и на четвёртом этаже учебного корпуса, где находилась химическая лаборатория. Я не участвовал в студенческих попойках и не ухлёстывал за сверстницами. Всё свободное время я посвящал книгам. Мне приходилось платить за лекции пятьдесят долларов в год и девять долларов в месяц за питание. И ещё я получал стипендию. На скромную жизнь мне вполне хватало. Но судьба уготовила мне новые испытания. Пришлось бросить учёбу и переехать в Нью-Йорк, где я перебивался случайными заработками. Наверное, если бы я был такой, как все, я бы опустился на дно человеческой жизни. Но ведь я – Морлок, а значит, я другой. Когда в очередной раз я потерял работу и скудное жалованье, я не спал всю ночь, понимая, что пора в корне изменить жизнь. Надо было выбрать путь, по которому мне предстоит идти в будущем. Я рассудил, что у меня есть всего две дороги. Первая могла сделать меня, как и всех неудачников, зависимым от обстоятельств и воли других людей. А вторая – наоборот: я сам мог бы стать тем, от кого зависит счастье, достаток окружающих, даже их бедность и неприятности. Я и пошёл по второй. Только мало сделать выбор, его надо было ещё и осуществить. И тогда я задумался о том, какое у меня, выражаясь языком бизнесменов, есть конкурентное преимущество перед толпой?.. Внешность у меня малопривлекательная. Дважды я играл убийцу в детективном спектакле, который ставила самодеятельная труппа университетского театра по детективным рассказам Гранта Аллена. Мне аплодировали стоя. Наверное, я бы смог играть негодяев в Голливуде, но я не хотел быть актёром, потому что мне претит вымученное кривлянье перед толпой. Возможно, кто-то считает искусством вызывать у зрителя смех или слёзы, но ведь каждый лицедей зависит от режиссёра, антрепренёра или продюсера. А значит, это не для меня. Для того чтобы открыть прибыльное дело, у меня не хватало средств. Стало быть, судьба предрекала мне оставаться вечным прислужником богатых и самодовольных джентльменов и вечно зависеть от их благосклонности. Я не хотел с этим мириться. И тогда я решил использовать свои успехи в учёбе. Здесь тоже было два пути. Первый – знания на благо общества. Но как известно, the road to Hell is paved with good intentions[81]. И тут я подумал: если уж у меня так здорово получается играть преступников, то почему бы мне не стать одним из них?.. Но я не собирался грабить простых людей в подворотне, отнимая у них сумочки и кошельки. Это удел бездарей. Мои жертвы – респектабельные и довольные собой жирные коты с толстыми кошельками. Вокруг них крутятся толпы частных детективов готовых броситься к ним на помощь по первому зову, не говоря уже о полиции. И тем интереснее обводить их вокруг пальца, внушать им страх и заставлять расплачиваться со мной за свои грехи. Старый жирный боров Баркли – первая жертва, но не последняя. Я стал его тенью, его кошмаром и страшным сном, послав ему прейскурант жизни. Я уничтожал его постепенно, по капле выдавливая из него душевное равновесие, покой и счастливую жизнь. Он дрогнул и послал мне две тысячи долларов. Естественно, я не мог довольствоваться этой подачкой и отправился в Европу вместе с ним. В Праге он вновь поверил в свою исключительность, обратившись к частному детективу. Что ж, правила игры изменились, и мне пришлось убивать его лакеев, а потом отправить за решётку и цыпочку Флетчер. Следуя по пятам за жертвой, я мог бы получить одиннадцать тысяч фунтов чистейшего золота. Завладев им, я бы, наверное, успокоился и зажил бы безбедно, не думая о будущем. Но вмешался частный детектив. Я попытался покончить с Баркли, но, судя по всему, бомба не сработала. Теперь нужно выработать новый план. Баркли наверняка заявил в полицию о пропаже документов из Стокгольма и Берлина. Мне больше нельзя появляться на таможне. Меня сразу же арестуют… Надо собраться с мыслями и перестать терзать себя унылыми раздумьями. Не зря говорят, что в жизни существует только два состояния, поистине важных для человека: здоровье и болезнь. Если ты здоров, тебе не о чем переживать, но, если ты болен, тебе нужно волноваться о двух вещах: либо ты будешь жить, либо ты умрёшь. Если ты будешь жить, то тревожиться не о чем, а если ты умрёшь, то есть только две вещи, о которых стоит беспокоиться: либо ты попадешь в рай, либо в ад. Вывод простой: любые переживания бессмысленны, а значит, ведут к проигрышу… Не стоит впадать в уныние, необходимо найти выход. А что, если отыскать доверенное лицо и по доверенности передать ему право на получение одиннадцати тысяч фунтов золота». Он хмыкнул. «Звучит глупо: „доверенность на получение одиннадцати тысяч фунтов золота“. И какой дурак потом его вернёт?» Он тяжело вздохнул и принялся перебирать в уме имена и фамилии старых друзей, кому бы он мог довериться. Но нет. Никто не подходил. «Глупец придумал пословицу, что друг познаётся в беде. Конечно, это не так. Прочность дружбы, как бы прискорбно это ни звучало, зависит от лежащей на чаше весов суммы. Думаю, каждый, если задумается, назовёт цену верности дружеским идеалам. Кто-то предаст и за тридцать сребреников, а кто-то продержится и до ста тысяч или даже до миллиона. А потом, если его устроит сумма, всё равно предаст. И ведь будет мысленно обелять обман, придумывая оправдания своей низости. Нет, правду говорят, что настоящая дружба бывает только у бедняков, солдат и монахов. Это так, потому что им нечего делить. На всех одна краюха хлеба, один окоп или одна келья. Тут уж не до мыслей о роскошной жизни. Тут бы выжить. А как выживешь без помощи друга на войне? А сколько людей мысленно переспали с жёнами своих друзей? Ладно, мысленно… Многие согрешили и в реальности. А тут – одиннадцать тысяч фунтов золота. Нет, никому нельзя доверять. Даже родственникам. Иметь с кем-то семейные узы – это не значит быть полностью лишённым зависти, злобы или корысти по отношению к сестре или брату. Я уж не говорю о других, более дальних родственниках…»

Мысли вновь воротили Морлока в прошлое. «Я увлёкся придумыванием убийств. И в этом достиг несравненных успехов. Потом перешёл к созданию взрывных устройств, и тут меня постигла неудача – я лишился трёх пальцев на правой руке во время неосторожного обращения с новым видом взрывчатки. Что поделаешь? Пришлось отрезáть на перчатке три пальца и просто их выбрасывать, а потом я заказал себе особую пару – всего с двумя пальцами на правой руке. Когда кожаная перчатка обтягивает обе кисти, мало кто обращает внимание на количество пальцев на правой. Особенно если её не выпячивать… Надеюсь, удача не покинет меня. Жаль только, что я обронил талисман – мою счастливую восьмиугольную золотую монету. Но ничего, надеюсь, она обернётся тысячами фунтов чистейшего золота».

Неожиданно скрипнула дверь. «Я вроде бы закрывал её», – припомнил Морлок. Он обеспокоенно повернулся. Перед ним стоял человек в кепке.

– Не ждал? – спросил он, усмехаясь, и вынул пистолет.

– Кто вы? Что вам нужно? – дрогнувшим голосом проронил хозяин дома.

– Это твой серый «Рено» с номером 2Н2638 стоит под окном?

– Да, это моя машина.

– Значит, ты мне, дружок, и нужен.

– Но я не превышал скорость!

Незнакомец захохотал в голос и спросил:

– Ты принял меня за копа?

– Простите, а кто вы тогда?

– Собирайся, пора ехать, – подняв воронёное дуло самого удачного изобретения Джона Браунинга – пистолет М1903 – заметил незваный гость.

– Куда?

– В Нью-Йорк.

– Зачем?

– С тобой хочет встретиться серьёзный человек – дон Луиджи Моретти, глава почтенной итальянской «семьи». И документы на золотишко заодно прихвати, чтобы потом за ними не возвращаться.

– Позвольте узнать, как можно к вам обращаться?

– Зови просто – Тони.

– Тони, не хотите ли пропустить стаканчик ржаного «Ред Топ»?[82] У меня тут и сигары есть, правда, «Роки Форд». Угощайтесь, – он протянул коробку.

– Ядрёна макарона! Давай!

– Тогда прошу, садитесь.

Гость убрал пистолет и плюхнулся в кресло. Он взял сигару, медленно прикурил от спички и сказал:

– Что ж ты так? У тебя одиннадцать тысяч фунтов золота, а сигары покупаешь по пять центов за штуку. Ладно – я. Мне простительно. Я недавно с фронта вернулся.

Хозяин пристально посмотрел на Тони и заметил:

– А я вас знаю. Ваше фото было в «Нью-Йорк таймс». Вы служили в войсковой разведке и взяли языка – немецкого генерала. Вот фамилию вашу запамятовал, – он наморщил лоб и вдруг изрёк обрадованно: – Кавалли! Точно! Энтони Кавалли! Я прав?

– А у тебя хорошая память, малыш. Смотри, чтобы она тебя как-нибудь не свела в могилу, – огрызнулся Тони.

Сделав вид, что не заметил грубости, хозяин протянул стакан левой рукой и сказал:

– Позвольте выпить с героем войны.

– Давай. Опрокинем и поедем. А то я смотрю, ты больно разболтался.

Тони осушил стакан, крякнул от удовольствия, слегка затянулся сигарой и спросил:

– Я, понятное дело, гнил в окопах, кормил вшей и воевал с кайзером. А вот ты? – Он указал на правую руку собеседника. – Инвалид, можно сказать. Понятное дело, в армию таких не берут, хоть ты и машиной приноровился управлять. Но как ты умудрился заработать столько деньжищ, чтобы купить одиннадцать тысяч фунтов золота? Расскажи мне. И налей ещё.

Морлок разместился напротив, вновь плеснул виски в стаканы, но себе налил на донышке.

– Так получилось. Можно сказать, случайно. Я играл на Нью-Йоркской бирже.

– На бирже, говоришь? – прищурившись, спросил Тони и одним махом выпил второй стакан.

– Только золото, о котором вы говорите, я не могу никак забрать с таможенного склада в Бруклине.

– Что значит «не могу»?

– Мой бывший компаньон пытается доказать, что оно его. И собирается подать на меня в суд.

– А парни судачили, что оно твоё. И документы, говорят, у тебя есть… Давай набулькай ещё скотча. Уж больно хорош.

– Угощайтесь. Наливайте сами сколько хотите. Я пью мало. Выпивку держу для гостей.

– Слово хозяина – закон, – хихикнул Тони и вновь уменьшил содержимое бутылки на три унции[83].

– Мне нужна помощь, Энтони, – глядя в глаза собеседника, выговорил Морлок. – И за эту помощь я готов хорошо заплатить своему визави.

– Вот об этом и покалякаешь с почтенным доном Моретти. И о визави ему поведаешь.

– Вы меня неправильно поняли, Энтони. Я готов отдать пять с половиной тысяч фунтов вам.

– Пять с половиной тысяч фунтов чего?

– Зо-ло-та, – по слогам выговорил последнее слово Морлок.

Подбородок гангстера чуть было не упал на грудь.

– Мне? – переспросил он.

– Вам! А кому же ещё!

– Это как? – Тони смерил Морлока недоверчивым взглядом, отставил стакан, и его рука невольно потянулась к браунингу.

– Не валяй дурака, Тони, – нагло заявил хозяин. – За твою помощь я расплачусь с тобой полутора миллионами долларов. По моим подсчётам, на таможенном складе в Бруклине золота на три миллиона триста двадцать две тысячи семьсот семьдесят девять долларов и пятьдесят девять центов. Я отдам тебе ровно половину. – Он поднял глаза к потолку и выпалил: – Один миллион шестьсот шестьдесят одну тысячу триста восемьдесят девять долларов и семьдесят девять центов.

Тони молчал. Потом тряхнул головой и спросил:

– Не пойму, ты меня дурачишь?

– Ни в коем случае. Я же не бесплатно отдам. Взамен попрошу оказать мне услугу.

– Ну-ну, и какую же? – склонив голову набок, ехидно осведомился гангстер.

– Нужно ограбить таможенный склад. Погрузить ящики в грузовик и привезти сюда. Через неделю – раньше вряд ли выйдет – ты получишь названную сумму. А если тебя устроит, можешь сразу забрать себе половину слитков.

– Хорошенькое дело – грабануть склад! – возмутился Тони. – Там же охрана! Ты предлагаешь их всех укокошить?

– Ну почему всех? Одного-двух. Остальные со страху разбегутся.

– Но я один не справлюсь. Одиннадцать тысяч фунтов! Шутка сказать! Да и ящики небось тяжеленные, – он швырнул остатки сигары в пепельницу.

– А одному и не надо. Найди в Гарлеме несколько отморозков. Скажи им, что в ящиках типографские наборы шрифтов. Мол, заказчику они зачем-то нужны, вот он и готов заплатить по пятьсот долларов на рыло, чтобы вывезти их с таможенного склада, его номер мне известен.

Энтони покачал головой:

– За пятьсот могут не согласиться. – Он почесал затылок и добавил: – Да и грузовик надо угнать. Только немецкий «Фомаг» подойдёт, он хоть и на десять тысяч фунтов рассчитан, но одиннадцать потянет. Видел такой на фронте. За руль я сам сяду. – Он поднял вверх указательный палец. – И заметь: денег за это с тебя не возьму. Но всё равно, меньше пяти грэндов никак не выйдет.

– У меня нет пяти тысяч долларов. И взять их негде, – кусая губы, пробормотал Морлок.

– А сколько есть?

– Две тысячи триста пятьдесят…

– Странный ты гусь, – подозрительно сощурил глаза Энтони и спросил: – Говоришь, на Уолл-стрит одиннадцать тысяч фунтов золотишка намыл? А? Что-то не верится…

– Твоё дело – верить или не верить.

– Ладно! – махнул рукой мафиози. – Давай сколько есть. В крайнем случае рассчитаемся с задержкой. Ничего, подождут.

Энтони поднялся и заходил по комнате.

– Значит, так – сказал он. – Ты никуда отсюда не высовывайся. По всему Нью-Йорку тебя пасут люди дона Моретти. – Он посмотрел на Морлока. – Я ведь случайно наткнулся на твой «Рено» на углу Пятидесятой улицы и Шестой авеню, когда ты отъезжал от тротуара. Полтора часа за тобой гнал по шоссе. И, как видишь, не зря…

– И давно меня ищут?

– Сразу после того, как ты припёрся на таможенный склад. О тебе тут же сообщили дону… Давай деньги и жди меня здесь. Я смотаюсь в порт. Выясню у наших людей, где твой груз и как он охраняется. Найду надёжных ребят. Присмотрю грузовик для угона. Надеюсь вернуться уже с добычей.

– Хорошо.

– Что хорошо?

– «Хорошо», в смысле договорились, – нервно сглотнув, пояснил хозяин.

– Я говорю – деньги давай, а ты мне – «хорошо»… Или уже передумал?

– Нет-нет, я сейчас… Только… – Морлок замялся, – ты не мог бы выйти и подождать меня на улице?

– Ладно, – слегка нахмурился Энтони, – выйду. Но смотри без фокусов, а то пристрелю, как куропатку.

Когда закрылась входная дверь, Морлок прошёл в другую комнату, залез под кровать и, вытащив из пола кусок доски, явил на свет металлическую коробку из-под детского печенья. Там хранились все его сбережения. «Ну что ж, – подумал он. – Вот я и нашёл выход из трудного положения, вернее это выход нашёл меня». Он улыбнулся собственному каламбуру, поднялся и направился к выходу, в неизвестность.

С самого утра лейтенант Нельсон торчал в нелегальной забегаловке Speakeasy, расположенной в Нижнем Ист-Сайде. Вдоль стен стояли три стародавних, запрещённых ещё в 1909 году «Либерти Белла»[84] и один «Джукбокс» («Музыкальная шкатулка»)[85]. Полицейский курил и смотрел, как детектив Райт отыскивал в разных углах сырого полуподвального помещения стреляные гильзы, в то время как судебный медик составлял протокол осмотра трупа, а фотограф продолжал щёлкать камерой «Кодак».

– Да брось ты, Джим, собирать их. Какая разница, сколько раз палили? Как ты привяжешь стреляную гильзу к оружию, если у нас никто не ведёт подобной систематизации? То же самое и с пулями. Мы их выковыриваем из стен лишь для того, чтобы сосчитать.

– Ты прав, Фрэнки. Зачем они выпустили в него столько очередей?

– А ты не догадываешься?

– Пока нет.

– Здесь тоже поработал известный тебе МП-18 Шмайссера.

– Это я сразу увидел. Но зачем расстреливать несколько раз уже мёртвое тело?

– Вероятно, отомстили за убийство Мэтью Хилла.

– Ты знаешь покойного?

– Да, числится в нашей картотеке как Френсис О’Нейл. Ирландец. Работал на дона Луиджи Моретти.

– Слышал я, что сицилийцы не особенно жалуют выходцев из Ирландии.

– Так и есть. Но этот парень не входил в «семью». Они держали его на самом опасном месте – сборщика выручки с питейных заведений. Он бы всё равно долго не протянул. Либо свои прикончили бы за воровство (соблазн-то велик каждый день класть в карман пару сотен долларов), либо конкуренты, либо просто местные отморозки. Райончик здесь – не мне тебе рассказывать.

– Кстати, ни доллара мы тут не нашли. И карманы у него пусты.

– Обчистили как пить дать. Поэтому вряд ли среди нападавших есть раненые. Ведь они обшарили тут все ящики стола и даже пол вскрыли в двух местах. Посетителей в это время уже не было.

– Охранника-итальянца нападавшие ударили по голове битой. Его отвезли в больницу. Как думаешь, почему его не пристрелили?

– Потому что он входит в «семью» Моретти. Убийство кого-то из «семьи» – смертный приговор для убийцы. А ирландца можно.

– Тогда это подтверждает твою мысль о том, что это месть людей Томмазини за убийство Мэтью Хилла. Мол, вы нашего человека застрелили, но не члена «семьи», а мы вашего на тот свет отправим и тоже не члена «семьи».

– Думаю, так и есть. Но нам нужны доказательства…

Нельсон подошёл к «однорукому бандиту» и крутнул рычаг. Раздался металлический звук вращающихся шестерёнок, и прозвенел колокольчик – джекпот. Выпали три бубна. Офицер тряхнул головой и, щёлкнув от удовольствия пальцами, спросил:

– Послушай, Джим, а есть ли смысл держать Лилли Флетчер за решёткой, после того как Баркли прислали бомбу в посылке? Может, изменим ей меру пресечения на домашний арест? Не думаю, что у неё хватило сил столкнуть Эдгара Сноу с поезда. Не каждая женщина на такое решится.

– Так ведь это ты настаивал на её аресте.

– Но события меняются очень быстро, и, к сожалению, не в лучшую сторону.

– Не торопись, Фрэнки. Она сидит-то всего несколько дней. Давай подождём немного. А то будем глупо выглядеть перед комиссаром и прокурором.

– Ты прав, Джим. Не будем спешить.

…Когда лейтенант Нельсон вернулся в участок, ему сообщили, что звонил мистер Ардашев. Полицейский тотчас протелефонировал в отель «Галифакс», но портье сообщил, что постоялец из пятьдесят шестого номера вышел из гостиницы час тому назад.

Частное сыскное агентство, созданное Аланом Пинкертоном, Клим Пантелеевич нашёл ещё в телефонном справочнике отеля. Расположенное на одной из самых дорогих улиц города, оно производило впечатление и величиной здания, и местоположением. Девиз We never sleep[86] в центре эмблемы, известной каждому американцу, висел над входом. Сама контора занимала несколько этажей. Приём клиентом вёлся на первом. Это была небольшая комната, напоминающая скорее допросную. Ардашева встретил улыбчивый молодой человек лет тридцати с гладко выбритым лицом. Предложив посетителю сесть и расположившись напротив, он достал вечное перо фирмы «Паркер», открыл блокнот и сказал:

– Национальное детективное агентство Пинкертона к вашим услугам, сэр. Я вас внимательно слушаю.

– Я бы хотел получить информацию обо всех зарегистрированных на территории США сделках мистера Моргана Локхида с недвижимостью, также с покупкой бизнеса, как это отражено в документах, поступивших в Налоговую службу США с 1910 года по настоящее время.

– Он жив?

– В августе 1915 года он предпринял переход через пустыню Мохаве, и с тех пор его никто не видел и местонахождение его неизвестно.

– Стало быть, он признан безвестно отсутствующим?

– Позже от него пришли две телеграммы: одна из Лас-Вегаса, а другая из Мексики, и потому срок его отсутствия прервался.

– Имеются ли наследники, вступившие в права его наследования, чьи права могут быть нарушены вашим запросом? Ведь в этом случае на нас могут подать в суд и лишить детективное агентство лицензии.

– Я же уже объяснил вам, что нет никаких наследников, поскольку никто не может вступить в права наследования Моргана Локхида, так как он не признан умершим и не является безвестно отсутствующим, – вымолвил Клим Пантелеевич, бросив на собеседника раздражённый взгляд.

– Хорошо, – агент протянул типографский бланк-опросник. – Будьте любезны, укажите любую известную вам информацию об интересующем вас лице. Это поможет нам выполнить ваш заказ быстрее. Но если вы не знаете ничего, кроме имени и фамилии, мы всё равно постараемся вам помочь.

– До сих пор мистер Морган Локхид является акционером банка San Francisco JBank.

– И всё?

– Пожалуй, да.

– Негусто. Запрос такого рода обойдётся вам в двадцать пять долларов и будет готов через две недели. Сейчас я выдам вам платёжный документ на эту сумму, и вы можете пройти в кассу и оплатить.

Ардашев выудил из бумажника сто долларов и, положив на стол, сказал:

– День-два. И без кассы. Договорились?

Сотрудник агентства возвёл очи горе, прикрыл правой дланью зелёную купюру и, точно фокусник, переместил её в карман.

– Возможно, успею. Зайдите через пару дней. Меня зовут Уильям Донован.

– Договорились.

Клим Пантелеевич, попрощался и вышел на воздух.

Часы на башне показывали семь пополудни. Солнце, уплывая за горизонт, медленно прощалось с городом. Лиловые сумерки торопливо зажигали свет в окнах небоскрёбов. Нью-Йорк готовился к отдыху.

Ардашев, Войта и Баркли прибыли в офис San Francisco JBanks в тот момент, когда секретарь принимал у почтальона корреспонденцию – толстый почтовый конверт из Стокгольма.

– Ну вот дождались! – радостно воскликнул банкир и потянулся к почте.

– Подождите, – остановил его Клим Пантелеевич.

– Почему? – удивлённо поднял брови Баркли. – Тут же всё в порядке. И марки, и штемпели, и почерк отправителя совсем другой.

– С первого взгляда именно так и кажется.

– Что же вас тогда смущает?

– Одному Богу известно, что там внутри. И хотя ещё не придумана взрывчатка, которая смогла бы нанести вред столь ничтожным весом, но пропитать бумаги отравляющим веществом – вполне возможно, поэтому во избежание всякого рода недоразумений я вскрою содержимое конверта в архивной комнате.

– Как скажете, – пожав плечами, согласился хозяин офиса. – Прошу.

Зайдя в архив, Клим Пантелеевич плотно закрыл за собой дверь. Судя по почтовым штемпелям, послание проделало длинный и в то же время самый быстрый путь из Стокгольма в Нью-Йорк: Копенгаген, Роттердам, Лондон, а затем воздушной почтой через Атлантику в США. Вскрыв конверт, Ардашев обнаружил то, что и надеялся найти, – собственноручное письмо Крафта. Оно гласило: «Уважаемый мистер Баркли, отправляю Вам копии всех документов, заверенных нотариусом, как Вы и просили. Хочу также сообщить, что имеется возможность покупки товара по более низкой цене. Кроме того, советское правительство готово взять на себя расходы по страхованию и доставке груза в США. Конечная стоимость товара будет зависеть от величины партии. Надеемся на долгосрочное и взаимовыгодное сотрудничество. С уважением, Альберт Крафт».

Картина складывалась для Ардашева вполне ясная. Большевики грабили русский народ, отбирая у церкви и так называемых деклассированных элементов любые ценности, которые потом переплавляли в слитки и пытались продать за границей. Советодержавию нужна была валюта с тем, чтобы покупать в Европе и Америке всё то, без чего не могла существовать их диктатура. И Крафт стал тем человеком, который организовал в Стокгольме канал по сбыту кровавого золота. Устранение Крафта, несомненно, приостановит поступление денежных средств в Советскую Россию, но надолго ли? «Однако это уже вопрос стратегический, – рассудил Клим Пантелеевич. – И он вне моей компетенции».

Частный детектив вложил послание в конверт и вышел из комнаты. Баркли и Войта ждали его в кабинете.

– Прошу, – Ардашев протянул корреспонденцию. – Ничего опасного я не обнаружил.

– Вот и хорошо!

Банкир перебрал бумаги, отыскал письмо, пробежал его глазами и присвистнул.

– Хорошие новости? – осторожно осведомился Войта.

– Лучше не придумаешь!.. Надо только поскорее избавиться от Морлока и получить груз на таможне.

– Мы сможем это сделать не раньше, чем получим письмо из Берлина, подтверждающее законность сделки, – пояснил Клим Пантелеевич.

Банкир тряхнул головой и вымолвил недовольно:

– Понять не могу, почему мы ещё его не получили. Не могли бы вы, мистер Ардашев, отправить им ещё одну телеграмму? Думаю, их надо поторопить.

– Хорошо. Я сделаю это сейчас же. Вацлав останется с вами, а я – на почту.

– Да-да, «Виллис-Найт», как всегда, в вашем распоряжении.

На главпочтамте после отправки сообщения в Берлин Клим Пантелеевич осведомился, нет ли для него корреспонденции до востребования. Служащий, уточнив его имя, начал рыться в небольшом ящичке, но никакой телеграммы для мистера Ардашева из Стокгольма так и не нашёл.

Уже на улице Клим Пантелеевич заметил за собой слежку. За ним следовал неброский «Форд-Т» чёрного цвета. Частный детектив велел водителю доставить его в гостиницу. Шофёр ждал недолго, и уже через несколько минут Ардашев вернулся с небольшим бюваром.

– В полицейское управление, – распорядился он.

Водитель кивнул, и автомобиль шинами зашуршал по асфальту. На этот раз повезло, и лейтенант Нельсон оказался на месте. Он встретил Ардашева на проходной.

– Мне говорили, что вы искали меня, но я был на выезде, – идя по коридору, вымолвил полицейский. – У вас что-то срочное?

– Можно сказать и так.

– Тогда прошу! – инспектор пропустил гостя в кабинет. – Садитесь.

– Благодарю.

Нельсон расположился напротив и закурил сигарету.

– Слушаю вас.

– Насколько я понимаю, следственные органы уже возбудили уголовное дело в отношении неустановленного лица, именуемого себя Морлоком?

– Это случилось сразу после обнаружения вами взрывного устройства в банке на Мэдисон-авеню.

– В таком случае я хотел бы передать вам для приобщения к материалам дела все письма Морлока, направленные мистеру Баркли. – Ардашев положил на стол небольшую папку. – Естественно, позже вы оформите получение бумаг непосредственно от потерпевшего, а не от меня.

– Безусловно.

– И это всё?

– Не совсем. Помните, находясь в этом кабинете перед судебным заседанием по избранию меры пресечения в отношении Лилли Флетчер, вы упомянули убийство Мэтью Хилла – лидера профсоюза докеров Бруклинского порта?

Полицейский кивнул и вновь затянулся «Кэмелом».

– Тогда у вас была гипотеза, что прибытие золота на «Балтиморе» и то злодейство могут быть связаны.

– Я и сейчас этого не исключаю.

Ардашев улыбнулся.

– Послушайте, лейтенант. Я провёл собственное расследование происшествия, случившегося 5 октября на углу Пятой авеню и Сорок второй улицы, и готов представить вам убийцу Мэтью Хилла со всеми доказательствами. Вы даже сможете объявить преступника в розыск, расклеив на каждом столбе его физиономию. Однако я помогу вам только с одним условием – вы освободите Лилли Флетчер. И мне всё равно, будет ли она выпущена под залог, либо её переведут под домашний арест – тут уж смотрите, как вам проще договориться с начальством, главное – вы должны вытащить её из следственной тюрьмы. Согласны?

– Я – да. Но этот вопрос находится в компетенции детектива Райта. – Нельсон поднялся. – Подождите, я приглашу его. Вместе и обсудим ваше предложение.

Джеймс Райт не заставил себя долго ждать. Предложение Клима Пантелеевича было принято. После сообщения Ардашева полицейские отправились на доклад к полицейскому комиссару. А вечером лейтенант Нельсон протелефонировал в отель «Галифакс» и сообщил, что час тому назад Лилли Флетчер была освобождена. Ей оставили лишь одно обязательство – являться по судебным вызовам.

В черноте дубовых, уже потерявших листья ветвей выделялось белое пятно особняка дона Винченцо Томмазини. Хозяин отдыхал в беседке, щурясь от лучей утреннего солнца. По небу тянулся караван туч, шедших с Атлантики. Они брели лениво, точно дромадеры по пустыне, отражаясь в зеркале луж, появившихся ночью после небольшого дождя. Со стороны ворот показалась фигура консильери – Альберто Риццо.

– Доброе утро, дон Винченцо.

– Как дела Альберто? – не предлагая сесть, недовольно вымолвил глава «семьи».

– Наш парень отправил ирландца – человека Луиджи Моретти – к праотцам. Его застрелили так же, как и Мэтью Хилла, из германского оружия, стреляющего со скоростью швейной машинки «Зингер».

– Дайте сто долларов нашему солдату. Пусть отдохнёт.

– Сделаем.

– Что с золотом на восьмом складе?

– После его разгрузки с борта парохода «Роттердам» пришла странная телеграмма, подписанная банкиром Джозефом Баркли. Он требовал не выдавать груз, так как он является его собственником, а документы у него похитили. Но на следующий день в порт приехал человек на сером «Рено», утверждавший, что именно он и есть получатель. Естественно, он убрался ни с чем. Потом прибыл и Баркли. Возмущался, кричал, но документов на груз не предоставил. Думаю, он занимается их восстановлением.

– Даже если он их соберёт, сделайте так, чтобы он не увидел золота. Скажите ему, что это спорный груз и есть ещё один претендент на него. Мол, пусть подаёт в суд. Потяните время.

– Понятно.

– Склад под надёжной охраной?

– Да.

– Хорошо бы отыскать и того парня, что приезжал на сером «Рено».

– Нашего человека я уже предупредил, чтобы в случае его появления он записал номер машины и сообщил нам.

– Это правильно. Что ещё?

– Валентино Манчини пришёл. Просит о встрече.

– Что ему надо?

– Говорит, у него важная информация. Он хочет лично с вами переговорить.

– Зови.

Консильери вышел на дорожку и махнул рукой. От ворот, где дежурила охрана, к беседке быстрым шагом направился рыжий кривоногий коротышка лет сорока, чья мать, судя по его совсем не итальянской внешности, когда-то согрешила с ирландцем или немцем. Отца своего он не помнил, да и мать его не помнила тоже. Приблизившись, он почтительно склонил голову и поздоровался:

– Здравствуйте, дон Томмазини.

– Давно не видел тебя, Валентино. Как жена? Как дети?

– Молятся о вашем здоровье.

– О моём не надо, – улыбнулся дон. – Пусть они твои грехи замаливают перед Господом. Сколько их у тебя?

– Чего? Грехов?

– Нет, – рассмеялся мафиози. – О грехах ты чертям расскажешь, а не мне. Я про детей спрашиваю.

– Шестеро.

– Так было же пятеро?

– Шестой родился три дня назад.

– Да? – удивился Томмазини и, бросив недовольный взгляд на консильери, спросил: – А почему я до сих пор об этом не знаю, Альберто?

– Я как раз сегодня и собирался вам сообщить.

– Собирался, но не сделал, – качая головой, произнёс глава «семьи».

– Я буду просить вас, дон Томмазини, стать крёстным отцом моего последнего ребёнка.

– Это большая честь для меня, Валентино. Хорошо. – Он покрутил в руке серебряную ручку трости и спросил: – Ты за этим и пришёл ко мне?

– Не только, дон Томмазини. Сегодня мне протелефонировал человек из Агентства газетных вырезок. Его зовут Мейер Вульф, тамошний бухгалтер. Он поведал, что к ним в контору явились два заказчика из Европы. Они интересовались информацией о хозяевах Бруклинского порта и конкретно вами. Кроме того, они просили собрать сведения об убийстве лидера профсоюза докеров Бруклинского порта Мэтью Хилла, а также им нужны были вырезки о любых событиях, произошедших на Сорок второй улице и Пятой авеню 5 октября этого года, то есть когда прикончили Мэтью.

– Имена, фамилии, адреса, где они живут, установлены?

– Квитанцию заполнили только на одного – это некий Ардашев. Он поселился в «Галифаксе». У него пятьдесят шестая комната. Прибыл из Чехословакии, но фамилия русская. С ним ещё кто-то. Но второго я не стал устанавливать, пока вы не распорядитесь.

– Ты поступил правильно, – одобрительно кивнул дон. – Этим пусть занимаются другие. Твоё дело – собирать дань. Что ещё им было надо?

– Они хотели узнать, какая была погода 5 октября.

– Погода?

– Да.

– Зачем им погода?

– Я не знаю.

– Хорошо. Ступай. Мы разберёмся.

– Всего доброго, дон Томмазини.

– До свидания, Валентино.

Когда посетитель удалился, дон Томмазини посмотрел на консильери и спросил:

– Тебе всё понятно?

– Я займусь ими и выясню, под кого они роют.

– Да. И вели принести мне чашку кофе.

Альберто Риццо кивнул и зашагал в дом.

Дон Винченцо Томмазини поднял к небу глаза, будто собираясь молиться. Но нет, его взор вновь привлекли облака. Теперь они уже не казались дромадерами, а были похожи на овечек. И брели гуртом. «Так и люди, – грустно подумал глава „семьи“, – стадо. И мы за ним смотрим. Но иногда для пользы всей отары приходится резать заблудших баранов. Тут уж ничего не поделаешь. Господь так решил».

Дон Винченцо Томмазини восседал в кресле за письменным столом, как император на троне. Ему только что протелефонировали из порта и рассказали о нападении на восьмой склад. Подробностей он не знал и потому вызвал своего консильери, который уже стоял перед ним. Сесть ему дон так и не предложил.

– Как так вышло, что склад охранял всего один человек? – глядя мутными рыбьими глазами сквозь собеседника, осведомился дон. – Разве не ты заверил меня, что с охраной восьмого склада всё в порядке?

– Там находилось трое. Вполне достаточно. Но потом кто-то из руководства порта распорядился усилить охрану шестого терминала, и двоих парней перевели туда. Мы предоставляем услуги по охране и вынуждены подчиняться чиновникам порта. Они могут в любой момент перебросить наших людей с одного склада на другой.

Дон Томмазини поморщился и сказал:

– Это всё отговорки, Альберто. Ты проморгал одиннадцать тысяч фунтов золота.

– Вы правы, дон Томмазини. Но теперь у нас появилась возможность забрать его у тех, кто его выкрал. Сделаю всё, чтобы его найти.

– Я посмотрю, как тебе это удастся. Думаешь, это Луиджи Моретти?

– Маловероятно. Он бы забрал и виски… Мы воспользовались ограблением восьмого склада и успели вывезти в надёжное место двести пятьдесят ящиков «Джонни Уокера» до приезда патрульной машины.

– Что ж, за это хвалю. Разбавьте виски и пустите в продажу, чтобы и запаха от него не осталось. – Дон Томмазини недовольно скривил губы и добавил: – Есть, правда, одна опасность: если копы нападут на наш след, они смогут повесить на нас не только кражу золота, но и убийство охранника. А с другой стороны, если они опередят тебя и отыщут золото у Моретти или у кого-то другого, то в убийстве охранника и краже виски обвинят их… И вот ещё что. Надо бы проверить, не связано ли исчезновение золота с появлением в Агентстве газетных вырезок русского, о котором говорил Валентино. Посмотрите, с кем он связан.

– Сделаем.

– Знаешь, о чём я подумал? А что, если золото выкрал тот второй, который приезжал в порт на сером «Рено»? Он ведь наверняка знал, что ценный груз находится на восьмом складе. Тогда он больше на таможне не появится.

– Или наоборот. Придёт как ни в чём не бывало.

– И так может быть. Но ладно. Ступай, Альберто. Я устал.

Консильери исчез бесшумно, точно фантом.

Томмазини потёр больную коленку. Сегодня ночью она ныла как никогда. Так было всегда перед непогодой. Опираясь на трость, он подошёл к окну. Крупные капли размером с вишню стекали вниз тонкой паутиной струек. Неожиданно раздался детский смех. Глава «семьи» улыбнулся. Это был голос Софи, его «маленького солнышка», как он её называл. Томмазини взял из вазы апельсин и, хромая, покинул кабинет, чтобы передать внучке очередной «гостинец от зайчика».

Лейтенант Нельсон и детектив Райт оказались на Тридцать восьмой улице только через час после перестрелки. Уличные пробки не давали возможности приехать раньше. Патрульные машины перегородили движение сразу после прибытия, и полицейские оцепили место происшествия. «Кадиллак», врезавшийся в витрину капотом, смотрелся так же уныло, как и его мёртвый водитель.

– По-моему, за рулём тот самый парень, о котором рассказывал Ардашев, – заключил лейтенант, закуривая сигарету. В левой руке Нельсон держал МП-18.

– Ты имеешь в виду убийцу Мэтью Хилла? – засунув руки в плащ, осведомился Джеймс Райт.

– Да. У него такой же шрам на левой щеке, как на газетной фотографии, переданной нам этим частным детективом. Теперь я узнал его. Он работал на Луиджи Моретти. Его зовут Энтони Кавалли. И я уверен, что именно из этого оружия он изрешетил профсоюзного босса. Надо лишь провести экспертизу: сравнить гильзы и пули, выпущенные 5 октября и сегодня.

– Если это так, то дело об убийстве Мэтью Хилла будет закрыто в связи со смертью обвиняемого.

– Хорошо бы.

– Знаешь, Джим, сдаётся мне, что это была не просто гангстерская разборка, – бродя вокруг афишной тумбы, проговорил Нельсон.

– А что же? – детектив уставился на собеседника вопросительным взглядом.

– Подозреваю, что второго участника перестрелки заказали. Энтони Кавалли – рядовой исполнитель.

– А почему нельзя мафиози заказать мафиози?

– Можно, конечно. Но дело в том, обычные бандиты вряд ли уложат три пули в середину лба противника из пистолета. А этот сумел. – Лейтенант поднял две гильзы с тротуара. – Вот смотри, что я нашёл.

– Похоже на браунинг.

– Никак не могу понять, из какого положения он вёл бой, – задумчиво проронил полицейский. – Афишная тумба фанерная. Её изрешетили и прошили насквозь выше фута от земли. Значит, тот, кто отстреливался из браунинга, не мог за ней прятаться стоя, так? Выходит, он лежал на земле рядом с тумбой и оттуда палил. Первые три пули прошили дверь «Кадиллака» и, возможно, только ранили Кавалли. Зато три последующих попали гангстеру точно в лоб. У покойника в нём одна большая дыра. Для того чтобы так стрелять, нужна специальная подготовка. Думаю, в Штатах таких профессионалов раз-два и обчёлся.

– Думаешь, он иностранец?

– Не знаю. Но чем больше я рассуждаю, тем сильнее мне хочется встретиться с Ардашевым и допросить его.

– А он-то тут при чём?

– Слишком много совпадений. 5 октября убили Мэтью Хилла, и в тот же день в Бруклинский порт приходит «Балтимор» с золотым карго. Ардашев работает на Баркли, но зачем-то подсказывает нам, что профсоюзного босса убил Энтони Кавалли.

– Это была сделка. Взамен мы освободили Лилли Флетчер.

– А что, если Энтони охотился за Ардашевым?

– Маловероятно. Они вряд ли знакомы.

– Тогда я выложу тебе третье совпадение: вчера, как ты знаешь, убили охранника таможенного склада и вывезли оттуда весь золотой груз Баркли вместе с партией шотландского виски, а сегодня застрелен Энтони Кавалли.

– И что?

– Думаешь, эти события тоже не связаны?

– Не знаю, Фрэнки, но мне кажется, ты фантазируешь.

– Возможно. Но я всё-таки допрошу Ардашева.

– Ну так поезжай к нему прямо сейчас. Тут уже всё равно делать нечего. Пока мы рассуждали, труп и машину увезли, проезжую часть освободили, и оцепление пора снимать… Все ждут нашей команды. Да и газетчики, как мухи на дерьмо, налетели. Всё щёлкают затворами фотоаппаратов. Когда только они насытятся мертвяками? Какую газету ни откроешь – первая страница кишит преступлениями, как навоз червями.

– Ты прав, Джим, репортёры – чёртово племя… А я всё-таки пообщаюсь с Ардашевым. Но сначала заеду домой, пообедаю, а потом и к нему. Встретимся в управлении.

Не успели стрелки на часах сойтись на цифре двенадцать, как в холле отеля «Галифакс» появился Клим Пантелеевич Ардашев. Его уже ждали. Мистер Баркли нервно жевал сигару, лейтенант Нельсон нетерпеливо расхаживал взад и вперёд, заложив руки за спину, точно заключённый, и только Войта, окидывая всех взглядом, полным превосходства, курил сигарету и наслаждался чашечкой кофе. На присутствующих он смотрел свысока. С загадочным выражением лица бывший пражский полицейский поглаживал усы и отвечал на многочисленные вопросы Баркли и Нельсона одними и теми же словами: «Всему своё время», «Скоро всё узнаете» и «Шеф просил ничего не сообщать раньше времени».

– Добрый день, господа! Едем.

– Далеко? – недовольным голосом осведомился полицейский.

– Семьдесят три мили[95]. Полтора часа пути. Грузовик раздобыли?

– Нет. Если всё сложится так, как вы вчера сказали, то я пришлю его позже. Но двое полицейских ждут нас в машине.

– Дело ваше, – пожав плечами, вымолвил Клим Пантелеевич.

– Вы со мной поедете? – осторожно осведомился Баркли.

– Нет, Вацлав составит вам компанию.

– Как скажете, – вздохнул миллионер, глядя на частного детектива глазами обиженной скаковой лошади.

Как ни пытался лейтенант разговорить Ардашева во время поездки, но это ему не удалось. Время от времени Клим Пантелеевич доставал дорожную карту и сверял по ней маршрут. Позади тащился дорогущий «Паккард» цвета морской волны. Его мощный двигатель обиженно урчал, не понимая, почему приходится тянуться так медленно, если в нём спрятан почти табун лошадей.

Машина бежала по шоссе мимо газолиновых станций с колонками разного цвета в зависимости от компании, к которой они принадлежали. Заправщики в униформе были готовы по первому зову заполнить бак клиента под завязку. Ардашева позабавила рекламная надпись у одной из автозаправок: «У нас весь бензин очищенный. Без посторонних примесей и воды. Добро пожаловать!».

Когда «Форд-Т» въехал в лес, частный детектив попросил полицейского уменьшить скорость, чтобы не пропустить нужную развилку. Деревья давно приготовились к спячке. После короткого ночного дождя дорога была мокрой и едва пригодной для езды. Одиноко каркала ворона, и стучал дятел, неизвестно почему ещё не улетевший на юг. Пахло прелой и мокрой листвой. Временами солнце ласкало стволы елей, но уже не так тепло, как ещё три месяца назад. Неожиданно между дубами мелькнула и тут же исчезла любопытная морда лося.

«Форд» подпрыгивал на кочках, покашливал мотором, но, выдавливая из себя все двадцать лошадиных сил, упрямо двигался в нужном направлении. С левой стороны неожиданно появился съезд, и показался небольшой аккуратный деревянный домик, построенный среди высоких сосен. Из трубы тонкой ниткой вился белый дым. Топили дровами. У ветхозаветной коновязи из брёвен, будто старый жеребец, одиноко скучал подержанный «Рено» мышиного цвета.

– Вот мы и на месте, – сообщил Ардашев, – глушите мотор. Джентльмены, будьте осторожны. Морлок очень опасен. Может швырнуть в нас бомбу.

– Разберёмся, – буркнул Нельсон.

Клим Пантелеевич открыл дверь «Рено». На переднем сиденье лежала пара кожаных перчаток коричневого цвета. Правая перчатка имела всего два пальца. Остальные три были зашиты.

Тем временем Нельсон взвёл курок револьвера, обошёл жилище вокруг и приказал:

– Парни, возьмите на себя окна.

Полицейский потянул на себя ручку входной двери. Она была заперта. Будто опытный вор, он достал набор отмычек и, подобрав нужную, аккуратно вставил в замочную скважину. Тихо щёлкнул замок. Лейтенант приподнял вверх ручку двери и бесшумно открыл её. Петли даже не скрипнули. Держа оружие наготове, он несколькими шагами достиг первой комнаты.

На кровати, у печи, сном праведника спал человек. Он лежал на спине с открытым ртом, укрывшись одеялом. Правая рука его свисала вниз, на ней было всего два пальца – мизинец и безымянный. Лейтенант заглянул в соседнее помещение. В нём покоились небольшие ящики, уложенные один к одному пятью кубами, чуть больше фута высотой каждый.

Нельсон махнул рукой в окно. В комнату ввалились двое полицейских. Один из них, ростом не меньше шести футов, скинул спящего на пол, перевернул на живот и защёлкнул за его спиной наручники. Затем он легко поднял тщедушное тело и усадил на кровать. Лейтенант убрал револьвер в кобуру и пригласил остальных.

В комнату вошли Ардашев, Войта и Баркли. Перед ними сидел жалкий человечишка небольшого роста, непонятного возраста, небритый и с взлохмаченной головой. Осоловевшими и испуганными глазами он пялился на толпу незнакомцев, двое из которых были в полицейской форме.

– Кто вы такие? – выдавил он из себя, но ответа так и не услышал.

– Это и есть Морлок? – удивлённо вскинув вверх брови, осведомился Баркли.

– Он самый, – кивнул Ардашев. Заглянув в соседнюю комнату, частный детектив добавил: – А вон и ваше золотишко, мистер Баркли. Как видите, одиннадцать тысяч фунтов этого металла занимает совсем немного места.

– А! – обрадованно воскликнул Войта, тыча указательным пальцем в сидящего на кровати. – Я узнал его! Это же плешивый кадавр из Агентства газетных вырезок!

Клим Пантелеевич улыбнулся.

– Вы правы, мой друг. И зовут его Сэм Эшли.

– Эшли, Эшли, Эшли… – наморщив лоб, пробормотал Баркли. – Где-то я уже слыхал это имя…

– Он младший брат Моргана Локхида, вашего бывшего компаньона, исчезнувшего в пустыне Мохаве пять лет тому назад, – пояснил Клим Пантелеевич.

– Но, шеф, если он брат Локхида, то почему у них разные фамилии? – недоверчиво осведомился Войта.

– Потому что он его сводный брат. Мать одна, а отцы разные.

– Да-да, я вспомнил, – закивал головой Баркли. – Морган оплачивал его обучение в университете Нашвиля… Послушайте, мистер Ардашев, – восторженно воскликнул банкир, – но это же, как говорят игроки в гольф, «попадание в лунку с первого удара»! Как вам удалось отыскать его?

– Первая, тогда ещё непонятная мне подсказка, попала в руки вместе с газетной вырезкой, посланной вам Морлоком в Прагу пятым письмом. На полях газеты остались две рукописные карандашные буквы с и b. Их значение мне тогда было неведомо, но позже, когда я сам получил статьи из газет с подобными отметками, мне стало понятно, что Морлок либо обращался в Агентство газетных вырезок, либо там работает. Понятное дело, что первую гипотезу я не мог отработать, зато разобраться со второй труда не составило. Идя по коридорам агентства, я увидел три двери с разными надписями: «Clipping service», «Clipping morgue» и «Clipping bureau». Как вы понимаете литеры c и b подходили только к двери с табличкой «Clipping bureau». Вот туда-то я и заглянул. Передо мною за столом сидел человек с едва заметной проплешиной. Его рук я не видел. Подняв левое плечо, он что-то делал с газетой. Поначалу я не придал значения положению его тела, хотя было ясно, что он вырезал из газеты какой-то материал. Потом я оплатил услуги агентства, и мне выдали квитанцию на оплату двадцати трёх долларов; фамилия кассира там значилась как М. Woolf. А в Берлине, как я уже неоднократно сообщал, полицейский инспектор Шульц показывал мне квитанцию об оплате еды, заказанной в номер Central-Hotél, таинственного американца с похожими инициалами – «М. Woo…». Последняя буква тогда была непонятна: то ли d, то ли l. Согласитесь, М. Woolf подходит идеально. Это натолкнуло меня на мысль, что злоумышленник назвался именем чужого человека, которого он хорошо знал. И если речь идёт о мистере Вульфе, тогда злодей, скорее всего, коллега кассира. Однако давайте вновь вернёмся назад, в Прагу, когда вы, мистер Баркли передали мне газетную статью с пасквилем на вас, на полях которой были уже не раз упомянутые мною буквы c и b. Меня тогда удивила одна деталь – края статьи по её периметру были слегка подогнуты, несмотря на то что вы достали вырезку из конверта, где находилось пятое письмо Морлока. Я бы и не вспомнил об этом, если бы несколько дней назад, получив заказанный мною материал из Агентства газетных вырезок, не заметил такие же края на вырезанной статье из «Ивнинг джорнэл» и «Нью-Йорк дейли ньюс». И вот тут в моей памяти всплыл человек из «Clipping bureau» c поднятым вверх левым плечом. Я задался вопросом: почему он сидел в такой позе? Ответ очевиден: ему так было удобнее, потому что он вырезал что-то из газеты левой рукой. Тогда получается, и статья из пятого письма, присланного Морлоком в Праге, и две статьи, полученные мною, вырезаны левшой.

– Простите, а при чём тут левша? – осведомился Нельсон.

– Левша, ставший таковым не от рождения, а в силу обстоятельств, вырезая ножницами, всегда мнёт краями лезвия бумагу. У правшей такого не бывает. Морлок, или мистер Эшли, как вы можете заметить, не имеет трёх пальцев на правой руке и потому физически не может ею вырезать, поэтому он это делал другой рукой, левой. Но он не левша от рождения. Ему было неудобно, и он приподнимал левое плечо. В этом и причина мятых краёв.

– Джентльмены, снимите наручники. И пожалуйста, прекратите этот балаган, – простонал человек на кровати.

– Как вас зовут? – стальным голосом осведомился лейтенант.

– Сэм Эшли. И да, я работаю в Агентстве газетных вырезок. И этих двух господ я тоже видел. И кассир у нас мистер Вульф. И у меня был сводный брат Морган, пропавший в 1915 году. Это легко проверить. Но я никакой не Морлок, не кадавр и не вампир. Перестаньте, пожалуйста, мучить и без того мои калеченные руки. Я не собираюсь скрываться. Я заинтересован в том, чтобы снять с меня эти нелепые подозрения.

– Ладно, – кивнул Нельсон полицейскому. – Сними с него оковы.

Подчинённый щёлкнул ключом и освободил руки задержанному.

Баркли подошёл вплотную к Эшли и прошептал:

– А вот сейчас я проверю твою речь, санфранцисканец… Ну-ка скажи «Сан-Франциско»! Или «don't you», «you are»… Ну! – Он замахнулся. – Быстро!

– Мистер Баркли, вы в своём уме? – несмело выговорил Эшли. – Вы же дружили с моим братом. И один раз даже видели нас вместе, помните? На выставке «Панама-Пасифик»… А что вы сейчас со мной творите? Как вам не стыдно? Вы прекрасно осведомлены о том, что я, как и вы, родом из Сан-Франциско. Зачем насмехаться над моим произношением?

– Вот же хитрая тварь! – потряс кулаками Баркли и, вытаращив глаза на Эшли, заорал во всё горло: – А откуда у тебя в комнате моё золото? Отвечай, скот! А не то я тебя придушу вот этими руками…

– Мистер Баркли, прошу вас успокоиться, – вмешался лейтенант.

– Я понятия не имею, чьё оно! – завопил в ответ Эшли. – Появился какой-то итальяшка со своей бандой. Выгрузили всё в мою комнату. И сказали, что прикончат меня, если я перешагну порог этого дома. А дорога здесь одна. Я испугался. Думаю, если поеду, обязательно наткнусь на этих разбойников. Убьют ведь!.. Слава богу, вы появились, освободили. – Он повертел головой, как скворец на ветке, улыбнулся и сказал: – Спасибо вам, что спасли меня от верной гибели. По здешним лесам много лихих людей шастает…

– Парни, обыщите всё вокруг, – приказал Нельсон подчинённым. – Мне кажется, что это ещё не все сюрпризы на сегодняшний день.

Полицейские кивнули и вышли из комнаты.

– Я ценю актёрское мастерство задержанного, – вымолвил Ардашев. – Но улик слишком много, чтобы мистер Эшли от них отвертелся. Вы же не будете отрицать, что следовали за мистером Баркли по Европе? Это легко установить.

– Ни за кем я не следовал. Действительно, недавно я вернулся из поездки, но разве это противозаконно?

– Лейтенант, – продолжал Ардашев. – На сиденье «Рено» лежат перчатки, правая не имеет трёх пальцев. Кожаные перчатки оставляют следы на предметах так же, как и отпечатки пальцев. По словам комиссара криминальной полиции Берлина Питера Шульца, судебный эксперт сделал фотографии отпечатков на солонке с ядом и салфетке, лежавшей на столе, где сидел неизвестный англоговорящий посетитель. Отпечатки больше обычных и, судя по рисунку, оставлены кожаными перчатками. Если они совпадут, это будет доказательством преступления, совершённого мистером Эшли в ресторане «Дрессель» в Германии, когда был отравлен немецкий судья. Для электрического стула вполне хватит одного этого доказательства. Стоит лишь получить эти фотографии из Берлина. Насколько я знаю, по действующим законам преступления граждан Америки, совершённые за границей, подпадают под юрисдикцию уголовного законодательства США.

– Вы правы, мистер Ардашев.

– Причастность мистера Эшли к шантажу и вымогательству мистера Баркли, а также к краже документов из его каюты на пароходе «Роттердам» доказывается проще простого. Во-первых, следует провести опознание подозреваемого барменом отеля «Галифакс», передавшим шантажисту конверт с чеком на две тысячи долларов. Во-вторых, Сэма Эшли опознает служащий таможни, куда мистер Эшли явился, надеясь получить золотой груз, прибывший на пароходе «Балтимор». В-третьих, графологическая экспертиза подтвердит идентичность весьма своеобразного почерка мистера Эшли и человека, написавшего собственноручное письмо мистеру Баркли после суда об избрании Лилли Флетчер меры пресечения. В-четвёртых, нет сомнения в том, что первые шесть писем с угрозами, отосланных мистеру Баркли, были напечатаны на пишущей машинке с заменяемыми клише конструкции Джеймса Хаммонда. Уверен, что таковая найдётся в Агентстве газетных вырезок. Наверняка эксперт обнаружит общие признаки (потёртости, сколы и выщерблены), позволяющие засвидетельствовать идентичность литероносителей в тексте писем и на разных клише, относящихся к конкретной пишущей машинке.

– А отравление Алана Перкинса, покушение на жизнь, а затем и убийство Эдгара Сноу, подтасовка обвинения Лилли Флетчер и попытка взорвать меня бомбой, присланной в посылке!.. – вскричал Баркли. – За это его будут судить?

– Какой наглый оговор! Я честный человек и дорожу своей репутацией, – спокойным тоном парировал Эшли. – Мистер Баркли, вы в своём уме?

– Откровенно говоря, уличить его в этих преступлениях будет сложно. А вот соучастие в разбойном нападении на таможенный склад в Бруклинском порту, убийство охранника, перевозка и хранение похищенного груза уже доказаны, поскольку золото найдено в доме подозреваемого, – резюмировал Клим Пантелеевич.

– Послушайте, мистер Ардашев. А как вы догадались, что моё золото здесь? – вопросил Баркли.

– Для этого мне пришлось обратиться в Национальное детективное агентство Пинкертона. Я запросил информацию обо всех зарегистрированных на территории США сделках мистера Моргана Локхида с недвижимостью, как это отражено в документах, поступивших в Налоговую службу США с 1910 года по настоящее время. Среди всего списка я обратил внимание на покупку лесного домика, который, как было указано, позже был подарен Сэму Эшли. И тут я вспомнил ту самую табличку на двери Агентства газетных вырезок с надписью: «Сэм Эшли». Местонахождение лесного домика в регистрационных документах и на плане было указано настолько точно, что с дорожной картой мне не составило труда привезти вас сюда.

Появились два полицейских. Старший из них сказал:

– Мы нашли в лесу три свежих трупа. Их сбросили в яму и забросали землёй, но бродячие собаки – их там целая свора – раскопали тела.

– Ах так? – прорычал Нельсон и велел: – Наденьте на эту тварь наручники!

Полицейский тотчас выполнил приказ.

– Хорошенькое дельце! В лесу нашли три трупа. А я-то здесь при чём! – возмутился Эшли.

– Сам расскажешь, кого ты прикончил? – прорычал Нельсон.

– Понятия не имею, о чём вы.

– Там в лесу глина, – пояснил полицейский. – И эта глина есть на ботинках хозяина дома у входа. Да и следов хватает. Наверняка и от его обуви тоже есть. А в сарае стоят две лопаты, они тоже в глине. Она даже высохнуть не успела.

– Это не я. Это гангстер Энтони. Он приехал со своими друзьями, они запугали меня, перенесли в дом ящики. Потом вдруг поругались. Энтони достал пистолет и застрелил всех. А меня заставил хоронить их. Сказал, что если я откажусь, то и меня пристрелит. А что мне было делать?

– Энтони? Энтони Кавалли, застреленный вчера на Тридцать восьмой улице? – догадался Нельсон. – Выходит, вы вместе решили провернуть дельце по ограблению восьмого склада?

Эшли молчал.

– И охранника в порту тоже Энтони застрелил? – не унимался лейтенант.

– Да откуда мне знать, откуда они приехали и кого ещё они убили. Меня там не было!

– Тогда почему они приехали именно сюда?

– Не знаю.

– А вот в этом мы как раз и разберёмся. Обыск проведём у тебя дома. Назначим экспертизы. И тогда станет ясно, пособник ли ты или организатор всех этих преступлений. Если повезёт, то ты сядешь на три-четыре пожизненных срока, а если нет – тоже сядешь, но уже на электрический стул, – заключил Нельсон.

– Как бывший полицейский замечу, что уже доказанных преступлений так много, что даже по законам Чехословакии мистеру Эшли не миновать виселицы, – высказался молчавший до поры Войта.

– Поздравляю вас, лейтенант, – улыбнувшись, проговорил Клим Пантелеевич. – Вы раскрыли несколько мокрых дел.

– Благодарю, – буркнул офицер.

Скованный наручниками Эшли поднялся и провещал:

– Джентльмены, я хочу сделать официальное заявление.

– Пожалуйста. Мы вас очень внимательно слушаем, – с наигранной вежливостью изрёк Нельсон.

– Будучи в абсолютно здравом уме и холодном рассудке, я заявляю представителям закона, что присутствующий здесь мистер Джозеф Баркли есть самый настоящий убийца моего сводного брата Моргана Локхида, потому что в пустыню они пошли вдвоём, а вернулся лишь один Баркли. Доказательством его преступления является и то, что после этого он присвоил долю моего брата в капитале San Francisco JBank. В связи с этим прошу возбудить уголовное дело в отношении мистера Джозефа Баркли по обвинению в убийстве первой степени Моргана Локхида, согласно законам штата Нью-Йорк.

– Ах, ка-кой же ты ша-кал! – по слогам и нараспев, качая головой, произнёс банкир. – Ты ещё и оболгать меня решил, да? Но тебя это не спасёт! Не надейся! Испекут тебя на электрическом стуле, как рождественского гуся в духовом шкафу, понял?

– Простите, мистер Баркли, – поморщился лейтенант, – про какую пустыню он болтает?

– А?.. Пустыня Мохаве. Я уже давал пояснения полиции Сан-Франциско под протокол. Только Морган Локхид никуда не исчез. Он скитается где-то, путешествует, а может, что для него не удивительно, подался в монастырь, – дрожащим голосом пролепетал Баркли.

– Ах вот оно что! Получается, Эшли взял для себя прозвище Морлок, исходя из первых букв «Морган Локхид»! – смекнул офицер. – Стало быть, задержанный мстил за брата?

Морлок молчал. В комнате стало так тихо, что было слышно, как бьётся между оконными стёклами ещё не уснувшая муха.

– Ладно, джентльмены, пора выбираться из этой глуши, – проговорил Нельсон и, обращаясь к полицейскому меньшего роста, добавил: – Чарли, ты останешься здесь и будешь ждать грузовик, полицейских и эксперта. Покажешь им, где схоронили три трупа. Их тоже надо увезти в той же машине, что и золото. Всё доставите в управление.

– Да, сэр.

– Лейтенант, вы не могли бы прихватить с собой и мистера Войту? – попросил Клим Пантелеевич. – А я составлю компанию мистеру Баркли.

– С удовольствием, – кивнул тот.

Эшли помогли одеться, вывели и усадили на заднее сиденье полицейской машины. Нельсон не забыл о перчатках, лежавших в «Рено», и забрал их с собой. Подойдя к Ардашеву, он промолвил:

– Хочу поблагодарить вас за оказанную помощь.

– Не стоит, лейтенант. Я обязан был это сделать.

Офицер окинул Ардашева внимательным взглядом, хитро улыбнулся и заметил:

– А пальто у вас совсем новое. И шляпа. Я не заметил этого вчера, когда осматривал ваш номер. От старой одежды вы успели избавиться? Куда дели, если не секрет?

– Подарил какому-то бродяге. Я ведь попал на пароход уже в Атлантике. Пересел на него из дирижабля. Когда карабкался на борт по штормтрапу, испачкал полы пальто, да и шляпа потеряла форму. А что?

Нельсон рассмеялся, махнул рукой и сел в машину. «Форд», рыча двигателем, покатил по лесной дороге.

Клим Пантелеевич открыл дверь «Паккарда» и, плюхнувшись на заднее сиденье рядом с Баркли, изрёк:

– У нас будет долгий разговор. Советую поднять стекло, отделяющее нас от водителя.

Баркли покрутил ручку, и прозрачная стена разделила кабину надвое. Автомобиль тронулся. Прокашлявшись, Баркли сказал:

– Благодарю вас, мистер Ардашев. Я готов выполнить условия нашего договора – выплатить вам десять процентов от биржевой стоимости золота. Документы, как вам известно, пришли, и я не вижу никаких проблем с получением груза после небольших формальностей в полиции. Сегодня же вам и мистеру Войте будут заказаны билеты первого класса на любой пароход, следующий в Европу. Вы поплывёте с комфортом. Разрешите принести вам свои глубочайшие извинения.

– Извинения принимаю. А что касается остального, то предлагаю вам сначала меня выслушать, а уж потом принять судьбоносное для вас решение.

– Я весь внимание.

– Почему вы не сказали мне, что у Моргана Локхида был сводный брат?

– Я забыл о нём.

Ардашев покачал головой.

– Слабо верится. Думаю, вы догадывались об этом с самого начала.

– Нет. Я видел-то его всего раз или два в пятнадцатом году. Даже забыл, как он выглядит. Я ведь угощал его виски в отеле, хотя так тогда набрался, что мог наливать даже платяному шкафу. Не скрою, у меня возникла мысль, что Морлок – один из родственников Моргана, когда в тамбуре вагона, из которого выбросили Эдгара Сноу, нашли восьмиугольную памятную монету выставки «Панама-Пасифик», но я так и не смог заподозрить Сэма Эшли. Повторяю, я забыл о нём.

– А почему вы скрыли от меня правду о том, что произошло в пустыне Мохаве в августе пятнадцатого года?

Баркли не ответил.

Глядя в окно на мелькавшие деревья, частный детектив продолжил:

– Начну с того, что в вашем повествовании о злоключениях в пустыне полным-полно разного рода несуразностей, нелепых ошибок и, попросту говоря, вранья. Вы убеждали меня, что в песках спаслись белым кактусовым молоком и эхеверией, чьи водянистые листья вы жевали. Но белое кактусовое молоко содержит большое количество алкалоидов и потому крайне ядовито. А эхеверия – растение семейства толстянковых – не растёт в песках. В пустыне Мохаве его можно встретить только на скалах. Вы поведали мне, что ели сырых ящериц с оранжевым окрасом и чёрными разводами на теле. Этого не могло быть, потому что упомянутая вами ящерица – аризонский ядозуб с очень ядовитой слюной. Это пресмыкающееся является одной из двух самых ядовитых ящериц, существующих на планете. И человечество пока не нашло от него противоядия. Если бы отведали хоть кусочек сырого мяса ядозуба, то вас бы мучила рвота, снизилось бы кровяное давление и вы бы погибли. Вы также уверяли меня, что потеряли компас и сбились с пути, но через несколько дней наткнулись на реку Мохаве, где не только вдоволь напились воды, но и поплавали. И опять солгали. Эта пустынная река длиною сто десять миль имеет постоянное течение только в горах и в нескольких ущельях, расположенных в её низовьях. Но там вас не было. А на остальных участках, особенно в августе, она уходит под землю, и русло остаётся сухим. Как я заметил, ваша архивная комната полна журналов National Geographic. Один из них – № 9 за 1914 год – был самым зачитанным. Половина того журнала посвящена пустыне Мохаве. Кое-где на полях вы поставили галочки, а в других местах подчеркнули строки. Полагаю, что легенду о злоключениях в пустыне вы построили, основываясь на знаниях, полученных из этого издания. Но для достоверности рассказа вам следовало бы обогатить себя материалами по зоологии и медицине. Если именно такие показания занесены в полицейский протокол при допросе в Сан-Франциско, то вас могут ждать большие неприятности. Они начнутся с обвинения вас в лжесвидетельстве и закончатся обвинением в убийстве Моргана Локхида.

Клим Ардашев достал из кармана коробочку леденцов и положил под язык красную конфетку.

– Теперь я понимаю, зачем вы посещали библиотеку на судне, а потом и в Нью-Йорке, – глухим голосом проронил Баркли. – Но я его не убивал. Морган случайно упал в небольшой каньон и сломал руку и ногу. Он попросил вытащить его, и я пошёл искать какую-нибудь ветку, чтобы вызволить его из каменного мешка, но ноги сами понесли меня прочь. – Банкир тяжело вздохнул. – Да, я всегда завидовал Моргану. Он был везунчик и любимец женщин. Они липли на него, как пчёлы на патоку. У него была умница и красавица жена, не то что моя дура Марго. Она, боготворившая этого сумасбродного ловеласа, прощала ему измены. А знаете, как он отвечал на дежурный вопрос «Как дела?». Он смотрел в лицо собеседнику, улыбался и говорил: «Прекрасно. Дай бог каждому». Меня это бесило. Морган шёл по жизни играючи, смеясь. Путешествовал. И деньги к нему липли, как жевательная резинка к подошве…

– Телеграммы из Лас-Вегаса и Мексики вы сами отправляли?

– Нет, послал одного безработного.

– И что вы ему пояснили?

– Сказал, что хочу разыграть приятеля.

Баркли достал «Упман» и задымил. Ардашев приоткрыл окно. Банкир сказал:

– Я так понимаю, что десять процентов вас уже не устраивают. Сколько вам нужно за ваше молчание?

– Один миллион долларов.

– Что? – нервно задышал миллионер. – Это с какой стати?

– Золото, купленное вами, настояно на человеческой крови, слезах и смерти. Оно изъято большевиками у населения. Я не говорю уже о разорённых храмах. Награбленное золото переплавили в слитки и доставили в Стокгольм. А вы его купили на Берлинской бирже по весьма бросовой цене, понимая, что Москва, отгороженная торговым эмбарго от остального мира, пойдёт на любые условия. Продав слитки на Нью-Йоркской бирже, вы неплохо заработаете, даже если учесть, что отдадите мне миллион.

– Я согласен. Но вы должны будете навсегда забыть о пустыне Мохаве и о Моргане Локхиде.

– Безусловно.

– И билеты до Саутгемптона вы теперь купите сами.

– Договорились, – усмехнулся Ардашев.

– Оплату произведу векселем своего банка.

– Нет. Расчёт либо наличными, либо чеком.

– Вы настоящая акула капиталистического мира, как пишут наши профсоюзные газеты, – осклабился банкир. – Чек на ваше имя?

– Нет, на предъявителя.

– Выпишу сегодня же по приезде в офис. У меня нет с собой чековой книжки. Я оставил её в конторе.

– Ничего, подожду. Ведь мы уже въехали в Нью-Йорк. Я выйду у отеля. Чек пришлите в номер. Я буду ждать.

– Хорошо.

Оставшееся время ехали молча. Когда «Паккард» подрулил к «Галифаксу» и остановился, Баркли изрёк:

– Я не виноват в том, что в стране, откуда вы родом, идёт Гражданская война. Я бизнесмен и живу по двум правилам: деньги не пахнут и те деньги лучше, которых больше. У меня такое ощущение, что вы опаснее Морлока. Во всяком случае, вы прижали меня к стенке, не оставив другого выхода, как принять ваши грабительские условия. К слову, мистер Войта, хоть и не настолько умён, как вы, но намного приятнее вас. Я не буду кривить душой и желать вам всего доброго. Чек вам доставят в течение часа. Надеюсь, мы больше никогда не увидимся.

– Я тоже на это надеюсь, – выбираясь из машины, сухо выговорил Ардашев.

Поднявшись на этаж, Клим Пантелеевич постучал в дверь Войты. Никто не ответил. Помощника ещё не было.

Уже в своём номере частный детектив поднял трубку телефона и, набрав 0, назвал оператору номер российского посольства.

Услышав голос на другом конце провода, он сказал:

– Не могли бы вы соединить меня с господином Бахметьевым? Мне необходимо встретиться с послом по одному очень важному делу.

– Уже поздно, и посла не будет. Я могу вам чем-то помочь?

– Моя фамилия Ардашев.

– Кто-кто? – послышался удивлённый мужской голос.

– Ардашев.

– Статский советник Ардашев? – спросили на русском языке.

– Простите, хотел бы знать, с кем имею честь…

– А вы не узнали меня, Клим Пантелеевич?

– Признаться, нет.

– Где вы находитесь?

– В отеле «Галифакс», комната пятьдесят шесть.

– Оставайтесь на месте. Я приеду через четверть часа.

– Да, но хотелось бы знать, с кем…

– Пусть для вас это будет сюрпризом. Ждите.

Ардашев спустился в холл гостиницы, чтобы разглядеть визитёра до того, когда он поднимется к нему в номер.

Через минуту появился Войта. Вид его был сосредоточен. Увидев Клима Пантелеевича, он просиял.

– Шеф, вы сегодня были в ударе и так здорово утёрли нос американской ищейке Нельсону, что он всю дорогу расспрашивал меня о вас, о вашей семье и нашем детективном агентстве. Он, как помешанный, то и дело бормотал себе под нос, что вы не тот, за кого себя выдаёте. Его будто контузило, после того как вы так грамотно разложили по полочкам вину Морлока. Им и доказывать теперь нечего. Всю работу сделали за них. В полицейское управление уже нагрянули репортёры, и лейтенант, красуясь перед фотографами, направо-налево раздаёт интервью… Предлагаю отметить победу над Морлоком в баре. Там ещё наливают. Вот только неплохо бы принять ванну… Но я быстро.

– Принимайте ванну не спеша. Отдохните. Поужинайте. А потом спуститесь в бар. Но без меня. Мне предстоит ещё одна важная встреча. Позже мы обо всё поговорим.

– Как жаль, шеф… А Баркли расплатился так, как вы хотели?

– Ещё нет, но обещал прислать чек.

– Чек? Не наличные?

– Чек.

– Жаль. С ним могут быть проблемы в Праге. Лучше его обналичить здесь. – Он почесал затылок и добавил: – Думаю, его смогут принять только в «Легиа-банке» пана Шипа. Он ведь сотрудничал с Баркли.

– Не переживайте, мой друг. Всё будет хорошо. Отдыхайте.

– И всё же я надеюсь, что мы с вами ещё пропустим вечером по рюмке.

– Возможно, но я не уверен. Если не успеем сегодня, то сделаем это завтра.

– Моя помощь не нужна?

– Нет-нет, спасибо, Вацлав.

– Удачи вам, шеф! – вымолвил Войта и, минуя лифт, стал подниматься по лестнице.

Секретарь Баркли вошёл в гостиницу с портфелем. Увидев Ардашева, он направился к нему и, достав конверт, протянул частному детективу.

– Здесь чек San Francisco JBanks. Извольте удостовериться и расписаться в получении. – Он протянул лист бумаги и вынул из кармана вечное перо.

Клим Пантелеевич проверил чек. В нём значилась сумма в один миллион долларов США. Частный детектив поставил подпись и убрал конверт в карман.

Слегка склонив голову в вежливом поклоне, посланник удалился. «Миллион долларов, – подумал Ардашев, – сумасшедшие деньги. С ними можно было бы сбежать с семьёй на какой-нибудь тихий и тёплый остров. И там, лёжа под пальмой и любуясь океаном, вернуться к любимому делу – писать книги. Ведь до четырнадцатого года меня неплохо издавали. И пьесы ставили в театрах. Всё-таки эти семь лет жизни в Ставрополе, с седьмого года по четырнадцатый, были самыми спокойными и счастливыми в моей жизни. На выступления присяжного поверенного Ардашева ходили в окружной суд, как в театр на любимого актёра. И билетов было не достать. Помнится, знакомые шутили, что адвокату Ардашеву пора бенефисы устраивать в суде… Как же хочется просто наслаждаться жизнью, забыть о Гражданской войне, агентурной работе, шифровках и расследованиях головоломных смертоубийств, погонях и перестрелках… И вернуться в родной город, в Ставрополь. Никакой остров в океане не сравнится с бескрайним раздольем степей, журчанием тихих лесных речушек и небом, бескрайним и чистым, облачным и дождливым, но таким родным, ставропольским. А присвоить миллион долларов – всё равно что породниться с Морлоком. И перестать себя уважать, а значит, презирать себя. Такие люди обычно кончают самоубийством…» Мысли прервались появлением в холле визитёра. Его Ардашев узнал сразу. В руках он держал большой бумажный свёрток. За эти годы он слегка располнел, но походка, манера держаться, жокейская бородка с мушкетёрскими усами (столь непривычные атрибуты внешности для американцев) остались прежними. Это был князь Мирский, бывший начальник статского советника Ардашева, возглавлявший отдел Ближнего Востока в Министерстве иностранных дел России. После того как кресло министра в коалиционном Временном правительстве занял крупный землевладелец и сахарозаводчик Терещенко, князь Мирский остался во главе отдела Ближнего Востока МИД, а статский советник Ардашев был назначен руководителем Бюро для объединения деятельности различных органов Министерства иностранных дел по контрразведке – так теперь называлась только что созданная, вышедшая из недр МИД внешняя разведка Российской республики[96], кратко именуемая Бюро. После большевистского переворота 25 октября 1917 года документы и агентурная картотека Бюро были Ардашевым уничтожены. Но уже в 1918 году восстановлены. С того времени и по настоящее время статский советник Клим Пантелеевич Ардашев и руководил внешней разведкой бывшего Бюро в Европе[97]. Основанное им в Праге детективное агентство «1777» явилось лишь прикрытием для разведывательной деятельности в интересах Вооружённых сил Юга России[98].

Ардашев поднялся и шагнул навстречу бывшему начальнику по службе[99].

– Рад вас видеть, Иннокентий Всеволодович!

– Дорогой мой Клим Пантелеевич! – обнимая старого друга, вымолвил князь.

– Приглашаю в ресторан.

– Там нечего делать. У них «прохибишен». А я принёс с собой ваш любимый «Мартель» (подарочный набор с двумя коньячными рюмками), фрукты, сыр, шоколад… Давайте лучше у вас в номере посидим. Да и наши разговоры не для чужих ушей.

– Что ж, с удовольствием принимаю ваше предложение.

Не прошло и пятнадцати минут, как старые друзья закончили импровизированную сервировку стола. Очень пригодился швейцарский складной нож, с которым Ардашев никогда не расставался. Князь откупорил бутылку, наполнил коньячные рюмки и произнёс:

– За встречу!

– За встречу!

Когда рюмки опустели, Мирский спросил:

– Вы так и не курите? Всё ландрином балуетесь?

– В Америке «Георг Ландрин» не продаётся. Но я раздобыл другое, весьма неплохое монпансье – McAviney Candy… А вы курите, я подниму вверх окно.

Мирский благодарно кивнул. Вынув серебряный портсигар с царским вензелем на крышке, вставил в мундштук сигарету и сладко затянулся.

– Хороших папирос я здесь не нашёл, – посетовал он, – пришлось перейти на сигареты. Но не нравится мне в них, что табак попадает в рот. Жена подарила янтарный мундштук… А как там Вероника Альбертовна?

– Ей теперь не до меня. Занята воспитанием Паши.

– Паши? – наморщив лоб, спросил Мирский.

– В прошлом году мы приняли в нашу семью пятилетнего Павла. Остался сиротой[100]. А как ваши? У вас же четверо.

– Всех пристроил. Учатся. А вы как?

– Получил чехословацкое гражданство. Живу в Праге. Открыл детективное агентство. Получил лицензию. Частный сыск – моя профессия.

Мирский лукаво улыбнулся, выпустил струю сигаретного дыма и сказал:

– Я понимаю, что мы не виделись три года и вы не знаете, доверять мне или нет, но будьте спокойны – я не работаю ни на какую разведку. И красные для меня по-прежнему враги. Но о том, что вы не только сохранили агентурную сеть Бюро в Европе, но и сделали её эффективным оружием в противоборстве с большевизмом, я знаю. Однако я, в отличие от вас, самоустранился от этой борьбы. Я хоть и нахожусь при российском посольстве, но, получив американское гражданство, занялся бизнесом и удачно вложился в спичечную фабрику. Если вы помните, я с самого начала говорил вам, что не буду бороться с большевиками, а просто уеду из России, потому что этой стране на долгие годы вынесен приговор – тирания. Знаете, я не верю в успех Белого движения, хотя всецело ему симпатизирую, потому что белые не пытаются заигрывать с народом, обещая мир солдатам, землю крестьянам и фабрики рабочим. Они выступают против стихийно возникающих независимых республик, которые раньше были губерниями, и не грозят включить их в состав новой России, плодя себе дополнительных врагов. Белые не маневрируют и не врут. Они честно заявляют о своих принципах и потому непопулярны у простого народа. Они не популисты, и в этом их стратегическая ошибка. Я не сомневаюсь, что если красные победят, то они лишат независимости любые территориальные образования, крестьян загонят в какие-нибудь большевистские артели и заставят работать на благо комиссаров с утра до ночи. То же будет и с рабочими, и с интеллигенцией, которая ещё не эмигрировала. Не исключаю постоянную борьбу за власть между теми или иными группировками внутри советодержавия. Белая армия закрыта в Крыму, и я не испытываю иллюзий в том, что Врангель освободит Россию без помощи других стран, которые занимают скорее эгоистичную, чем союзническую позицию в Гражданской войне. Бои в Северной Таврии идут не в нашу пользу, красные перебрасывают на Южный фронт войска с Польского фронта. Они не испытывают нехватки ни в снарядах, ни в продовольствии, ни в вооружениях. В их руках практически вся Россия с её заводами, хлебом и железными дорогами. Поэтому у меня складывается мнение, что большевики возьмут Перекопский перешеек. И тогда у Врангеля останется один выход – эвакуация. Но не думайте, что я превратился в скучающего зрителя. Нет, я пытаюсь помочь не абстрактной России, а миллионам наших с вами бывших сограждан, оставшихся на территории, оккупированной коммунистами. Мне, как и вам, удалось эмигрировать и удачно устроиться за границей. Но миллионы других-то остались. И на них наступает не менее страшный враг, чем красные, – голод. Пользуясь связями в Штатах, я создал фонд по спасению населения России от голода. Он так и называется – Фонд помощи голодающей России. Я закрою его, как только угроза голода минует. В данный момент мне всё равно, кто захватил территории, на которых умирают от голода мои недавние сограждане. Конечно, с белыми проще, с красными намного сложнее. Но буду договариваться даже с большевиками о приёме пароходов с продовольствием в Петрограде. Не проходит и дня, чтобы я не встречался с представителями американского бизнеса и не просил помощи. Слава богу, среди местной финансовой и политической элиты я обрёл единомышленника – это Герберт Гувер.

– Я читал в «Нью-Йорк таймс» его речь в Конгрессе Соединённых Штатов, где он призывал оказать продовольственную помощь той части голодающей России, которая находится под властью большевиков.

– Он прав, ведь за исключением Крыма, это вся Россия. И с этим приходится считаться.

Ардашев налил коньяку и предложил:

– За здоровье наших детей.

– С большим удовольствием!

Закусив сыром, Клим Пантелеевич заметил:

– Если Врангель уйдёт из Крыма, то нам придётся признать поражение. В таком случае большевистский режим если и рухнет когда-нибудь, то не от белых штыков из-за границы, а в результате всенародного восстания внутри России. Другой надежды у меня нет.

– А вот вы в случае победы красных перестанете бороться с большевиками? – вымолвил Мирский и воззрился на собеседника.

– Сложный вопрос. И пока у меня на него нет ответа… В данный момент я знаю одно: мне очень повезло, что я встретил вас. Я ведь и телефонировал послу для того, чтобы поговорить с ним об оказании помощи тем, кто сейчас голодает в России.

– Простите, я не совсем понял: вы лично хотите помочь голодающим?

– Совершенно верно, Иннокентий Всеволодович.

– И какой же суммой вы располагаете?

– Один миллион долларов.

Мирский тряхнул головой.

– Я не ослышался? Миллион долларов США?

– Именно так.

– И в каком, так сказать, виде вы готовы их пожертвовать?

– У меня имеется чек на предъявителя от San Francisco JBanks на эту сумму. – Ардашев вынул из внутреннего кармана пиджака конверт и вытащил чек. – Вот, смотрите, получил сегодня.

Мирский нервно потёр лоб рукой.

– Я прочёл в газете, – вымолвил он, – что в Стокгольме погиб некий Альберт Крафт – представитель шведского отделения английской фирмы «Акрос», фактически принадлежащей Москве. По словам вездесущих журналистов, он отвечал за транспортировку большевистского золота в США. Предполагают, что к ручке двери его автомобиля кто-то незаметно привязал пехотную гранату. Крафта разнесло на куски. А ещё краем уха я слыхал, что именно с помощью теперь уже покойного Крафта первую партию золота купил и отправил в США американский миллионер Джозеф Баркли, основатель San Francisco JBanks. И последнее, посол мне как-то проговорился, что в США должен появиться резидент ВСЮРа, от которого следует ожидать солидных ассигнований на помощь Белому движению… А вы не боитесь, Клим Пантелеевич, что по указанию свыше за самоуправство и невыполнение приказа вас могут ликвидировать?

– А я ведь вам ничего и не передавал. Это всё филантроп и банкир Джозеф Баркли. Направьте ему благодарственное письмо от вашего фонда, подписанное самим Гувером. Поверьте, Баркли будет на седьмом небе от счастья. Потом протелефонируйте ему и, если он согласится, напустите на него стаю газетчиков, очумевших от сенсации, что финансовый воротила капиталистического мира помогает Советской России ради спасения умирающих детей, стариков и женщин. Думаю, после этого Баркли сможет баллотироваться в Конгресс США… А что касается моей участи, то она полностью зависит от вас, дорогой Иннокентий Всеволодович. Один вы знаете, как у вас появился этот чек.

– Я всегда восхищался вашим умом, дружище, но чем я могу вас отблагодарить?

– Не могли бы вы занять мне долларов триста? Мне нужно купить два билета на пароход, так как я прибыл в Нью-Йорк с помощником. А нам ещё предстоит добираться до Праги. А у меня не так много осталось денег… Но я верну их вам, как только возвращусь домой. Только скажите, на какой адрес их прислать? Ваша фамилия не изменилась после получения американского гражданства?

– Господи, ну что вы за человек, а? – пробормотал князь и, суетясь, выложил на стол пять сотен. – Простите, но большую сумму я при себе не держу.

– А на такси оставили? – забеспокоился Ардашев.

– Я сам за рулём, и потому мне пора. Не хочется проблем с полицией, да и чек надобно доставить в целости и сохранности… А о возврате денег забудьте. Ещё чего выдумали… Целый миллион подарили!

– Благодарю вас, Иннокентий Всеволодович. – Частный детектив протянул визитную карточку и попросил: – Очень буду вам обязан, если найдёте время послать мне условную телеграмму об отправке пароходов с продовольствием в Россию. Я пойму. Тут указан мой адрес. Очень буду ждать.

– Не сомневайтесь. Тотчас же пришлю, но это будет не скоро. Ведь на закупку продовольствия у фермеров, транспортировку, фрахт судов, утряску дипломатических и таможенных формальностей между Советской Россией и США может уйти несколько месяцев. Чиновники медленнее черепах. Боюсь, и противники помощи Советам тоже будут вставлять палки в колёса.

– Я это прекрасно понимаю.

– Клянусь честью, что сделаю всё возможное, чтобы оправдать ваше доверие.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Тогда прощайте, Клим Пантелеевич.

– Свидимся ли?

Друзья обнялись.

Ардашев проводил гостя, убрал со стола и не забыл пригласить Войту посидеть пару часов в баре.

Океан шумел, и холодный ветер пытался срывать с пассажиров шляпы. Клим Пантелеевич и Войта поднимались по трапу океанского лайнера. Командировка в Америку закончилась. Их ждала Прага и долгая жизнь. Судьба ещё не раз будет испытывать двух друзей на прочность и, как шарик рулетки, выпадать то на «семь красное», то на «тринадцать чёрное».

1 сентября 1921 года, Нью-Йорк.

1 сентября 1921 года, Прага.