На этой промозглой земле всему однажды приходит закономерный и бесславный конец — Амброзий уже с этим свыкся. Волей ли здешних косматых друидов или забытых римских божеств, но наконец закончилась даже их паршивая служба на западном побережье Регеда. Неделю назад их призвал к себе Флавий Клавдий, выдал грамоты, отпускавшие их с братом домой, а еще через пару дней люди самопровозглашенного командира отправились в Галлию, Иберию, на восток — кто куда, владычество римлян на бриттских землях закончилось. Без громких поражений и плача, протяжных песен и напыщенной скорби — они просто ушли. Флавий Клавдий не был ни императором, ни военачальником, ни префектом этой захудалой провинции — он был одним многих, разбросанных по побережью, кто однажды утром встал и объявил себя императором, когда надоело ждать денег из Рима, а олово даром посылать в никуда. Он был одним из многих — но ему повезло и его не убили. На двенадцатый год службы Амброзия с братом это устраивало. Был кров, товарищи и еда. Простые приказы по отражению враждебных набегов — они всегда знали, откуда их следует ждать. И оба никогда не бывали в Риме. А потом Флавий Клавдий ушел, весь его легион переправился через пролив, а Амброзий сказал Утеру1, что пока с него хватит войны.

Прошло ещё четыре дня, но они с Утером не двинулись с места. Брат предложил подкинуть монету — после окончания службы денег неожиданно оказалось в избытке. Ляжет одной стороной — они пойдут на север, к стене. Где-то там лежала земля, родом из которой была их давно позабытая мать. Ляжет другой — они покинут этот остров вслед за Флавием Клавдием, отправятся в Галлию и будут искать себе новый дом. Но Амброзий не хотел определять свою жизнь нелепой случайностью. Даром что он впервые получил шанс ею распоряжаться.

— Мы можем уехать в Повис, — предлагал он осторожно и будто бы невзначай. — Не к стене, не через пролив. Повис южнее, зимы там мягче, да и поля дают вдоволь пшеницы. В лесах полно дичи. Мы бы с легкостью раздобыли там и землю, и новых друзей. Жену тебе, жену мне.

— Бабские россказни, братец, — Утер оттирал песком застаревшую кровь на рукояти меча. Брат был ужасным солдатом. Если бы не Амброзий, его бы секли в два раза чаще обычного. — Россказни. «Жену тебе, жену мне». Пшеница, — он сплюнул. — А что потом, Амброзий? Загнуться от голода первой же холодной весной? Среди тупых землепашцев? Грызть кору и в ножки кланяться вонючим друидам в оплату за дождь? Не уходи, постой. Я ведь шучу, — Утер схватил брата за руку, когда тот встал с места. — Я не хочу с тобой ссориться.

На деле Амброзий хотел вернуться к тем немногим, оставшимся в лагере, и снова поторговаться с ними. Оружие и провизия будут кстати, когда они выйдут в Повис. Бывший центурион был уверен, что через пару дней Утер сдастся. Из них двоих Утер — сила, он — разум. Брату привычней повиноваться.

Амброзий снова сел рядом с ним.

— Я ведь знаю, почему ты надумал ехать в Повис, — лицо Утера помрачнело, но он продолжал делать вид, будто его ничто не заботит. Он криво улыбнулся своему отражению в начищенном лезвии — получилось весьма кровожадно, полезное качество для воина приграничья. — Хочешь отправиться с этим отребьем. С его отрядом.

Амброзий не стал отрицать.

— Он такое же отребье, как и Флавий Клавдий, ты будешь спорить?

Утер с видимым раздражением вложил в ножны отполированный меч. Этот спор начинался не в первый раз, а в четвертый. К пятому, думал Амброзий, его брат сломается и смирится. Вода точит камень.

— Флавий Клавдий, — жестко ответил Утер, — был римлянином до мозга костей и по крови в придачу. Так что да, Амброзий, я буду спорить.

— Он был таким же простым солдатом, как Вортигерн. Но два с лишним года исполнять приказы Флавия Клавдия тебе было не стыдно.

Лицо брата начало багроветь. Этим, обычно, все и заканчивалось — красным лицом и бесплодными криками, ничего другого Утер не предпринимал, а к вечеру ходил, как ни в чем не бывало.

— Он был римлянином, — повторил Утер, припечатывая каждое слово. — А если волей богов или благодаря собственной хитрости он взлетел так быстро и высоко… Такому не зазорно служить, он был моим командиром. А Вортигерн… Бриттская собака, я даже не уверен, что он из них. Может, им разродился кто и похуже. Он сам не знает, с каких он земель. Раб и сын рабов, помнит, что его трижды перекупали до того, как он попал в легион. Я не пойду за таким. И ты не пойдешь тоже, если мой брат.

— За Флавием Клавдием, помнится, ты тоже не рвался.

Вот и все. Раньше спор на этом заканчивался, это была та последняя черта оскорблений, за которую Амброзий не перешагивал, помня о братских узах и братской любви. Утер наградил его злым взглядом и не ответил.

— Насколько оба мы далеки от твоей бриттской собаки, — рассмеялся центурион. — если мать наша была из бриттов? Или крови отца в нас оказалось в два раза больше, коль скоро мы оба мужчины?

— Не вовремя ты это вспомнил.

Но Амброзию нравилось его жалить, дразнить, тормошить, словно в детстве — вроде бы в шутку, но с такой скрытой злостью, что он даже себе не признается. За все сразу. За то, что тот сильнее его. За то, что ниже званием и за двадцать лет приобрел себе прорву друзей. За то, что глуп и упрям, настолько глуп, что готов кичиться родом отца и умалчивать про бриттскую пленницу-мать. Среди обычных солдат. Да там каждый третий такой, же как он и Амброзий. Тот Рим, что засел в его голове — не золото, не позолота, а сплошная обманка-медь и похвальба. Потому-то он и не пошел за Флавием Клавдием захватывать Рим настоящий. В настоящем Риме ему объяснят очень быстро, что он оборванец из приграничья, а не бесценный воин империи. Утер — плохой солдат. А тот десяток, что был у него под началом, больше походит на шайку разбойников. И он вместе с ними. А ему, Амброзию, слишком надоело прикрывать непутевого брата.

— Нет ни малейшей разницы между Вортигерном и Флавием Клавдием, — повторил он бесстрастно и непреклонно. — Но один ушел в Рим на верную смерть, а второй остался здесь и не прочь нас принять. Подумай еще раз, Утер. Напиваться каждую ночь до бесчувствия ты сможешь и по дороге в Повис.

Когда его, Амброзия, таланты заметили и молодого воина начали продвигать, он умолял, чтобы Утера не оставляли под его началом, пока того стегали плетью за пьянство и драки. Если во время следующего дебоша разбираться придется ему, то он не посмотрит на то, что Утер — его кровный брат. И тогда цепь их семейных уз распадется на отдельные звенья. Обида и зависть забылись в сердце через пару недель, а отданный братом приказ о порке не забылся бы и через несколько лет.

— Ты можешь идти, куда хочешь, — сегодня Утер не собирался сдаваться так скоро. Последнее слово должно было остаться за ним. — А я тут подумываю уйти на север, к Адриановой стене2. Там ещё остался кто-то из наших, им помощь будет не лишней. Я, Амброзий, буду бить пиктов, а ты можешь катиться подальше. Доверяй Вортигерну, сколько придется. Ищи свои мягкие зимы, братайся с обовшивевшими бриттами. У тебя, брат, — он зло усмехнулся. — вообще какая-то нездоровая любовь к местным оборвышам. Вспомни хоть ту свою…

«Ту свою» Амброзий помнил отлично. Та своя осталась жить в Каэр-Венте и за утекшие десять лет могла как умереть, так и найти себе мужа. Но тогда Амброзий не мог ни жениться на ней, ни остаться на пару лет в той земле, ни даже сказать, что она ему дорога. Было знойное лето до первой жатвы, до их Лугнасада, а потом его и Утера отправили с остальными солдатами в Регед. До нищих бритток редко доходят весточки из римского легиона, даже до самых красивых. С левкоем и диким шалфеем в густых волосах.

Полузаброшенный лагерь стоял там же, где и всегда. Его ещё не свернули, солдаты бесцельно слонялись между палатками. Вортигерн говорил, что они тянут, ждут его с братом, но с началом промозглой осени выдвинутся в Повис, когда здесь затянут дожди и в Регеде станет уж слишком паршиво.

Ещё пара недель споров — и ему с Утером придется решать. Но лучше он сразу сдохнет в этой осенней грязи, чем отправится на север к стене.

— Где ваш командир? — спросил он солдат у груженной повозки.

Один из них повертел головой, неодобрительно посмотрел на чистые сапоги и доспехи Амброзия, потом куда-то кивнул. Император-солдат, талантливый узурпатор — Амброзий считал, что он прав — Вортигерн ничем не отличался от Флавия Клавдия. У того лишь люди опрятнее. Здесь на острове осталось сплошное отребье — ну, и он с Утером — воистину человек, сплотивший этот змеиный клубок в подобие послушного стада, заслуживает уважения. Лучше идти за умным и нищим, чем за знатным и безнадёжно тупым.

— Вортигерн?

Он негромко позвал, и сутулый человек с простоватым лицом обернулся. Природа сделала этому хитрецу прекрасный подарок — лицо открытое и радушное, как у ребенка. От такого не ждешь ни предательства, ни ума, ни смекалки. Амброзий ценил дружбу с этим выскочкой из низов. Поступок сомнительный даже для полу-бритта.

— А, мой друг! — Вортигерн одарил его широкой улыбкой. Так он и делал — бросался словами «брат», «друг», «великое будущее», «отвага», излучал такое радушие, словно собеседник был его побратимом. Эта превосходная тактика отлично действовала на других — солдаты в его отряде умом не блистали. — Как твой брат, как наш упрямец? Я дам вам чудесных коней — такие звери! — вчера прибились на пустошах, паслись там без седоков. Пойдем, покажу — эй там, приведите коня!

— Вортигерн, я…

— После, мой друг, после, — Вортигерн отмахнулся. В другое бы время за слово «друг» к таким, как Амброзий, ему бы прописали двадцать плетей. — Сначала конь. Прекрасное животное, и ума у него поболее будет, чем у твоего упрямого брата…

Амброзий возблагодарил Небеса, что Утера не было рядом. Иначе бы этот день закончился десятком смертей, и его, Амброзия, может быть тоже. Вортигерн это знал превосходно и широко улыбался. Из него не будет настоящего императора-узурпатора, как многие годы назад, но уже вышел талантливый вождь — опасный, умный и хитрый. Императоры в благовониях имеют вес в Риме, но точно не здесь.

К Вортигерну под уздцы подвели коня. Тот хлопнул его по широкому боку.

— Гляди! Зверь. Этот получше, отдам его тебе, если решишь ехать с нами. Твоему брату достанется пегая кобылка. Слегка походит на корову, признаюсь, но скорости ей не занимать, пускай не думает, что я его обижаю. Но этот — тебе.

Амброзий гладил пойманного коня по бархатистой и мягкой морде, а в голове его вертелось три мысли. Что конь воистину очень красив. Что его, Амброзия, явно хотят купить и этого ничуть не скрывают. И что очередная нить между ним и его братом порвется, если он примет себе этот дар, а брату достанется толстенькая кобылица.

— Зачем тебе отдавать мне белого?

— А что из того? — Вортигерн достал из вычесанной конской гривы пару пожухлых листьев. — В здешнем болоте он не долго будет таким.

Пока Вортигерн уважает его или хотя бы делает вид, а бывший центурион Амброзий ни разу не выказал неприязни, можно надеяться, что новый командир говорит ему правду.

— Белого коня обычно берет себе предводитель. Я на это место не претендую.

Солдат-узурпатор хмыкнул и поджал губы.

— Предводитель берет себе лучшего коня, друг Амброзий. Ему не обязательно быть самым ухоженным и красивым. Хоть сам вымажись белой краской — меня это не волнует. Ну так что, возьмешь себе этого?

Это было очередным отголоском того нового мира, к которому Амброзий еще не привык, а Вортигерн, так яро набивающийся ему в товарищи, был первый глашатай. Мир без правил, но с умением первым забирать, отбирать и доказывать свое превосходство на руинах, пустошах, пепелищах. В этом новом мире он и Вортигерн были равны.

Солдату было совершенно не нужно, чтобы люди видели в нем древнее, языческое божество. Ему было нужно, чтобы в нем видели силу.

Все это время, что они знали друг друга, Вортигерн вел себя на равных с Амброзием. С ним уже очень давно никто так не разговаривал, не смотрел спокойно и прямо в глаза, потому-то он и не гнал от себя этого выскочку, солдата-императора из странного нового мира. Этот хитрый и улыбчивый человек с мертвой хваткой, как у матёрого волка, был первый и единственный за все это время, кто дал забытому центуриону шанс оказаться кем-то ещё. Шанс оказаться не безымянным воином Рима, а просто Амброзием, равным. У ушедших штурмовать врата Рима вместе с Флавием Клавдием этой возможности не было.

— Я беру его, — Амброзий похлопал коня по сильной и теплой шее. Это хороший дар и красивое животное. Было бы глупо отказываться.

— Второго предложи брату сам. Если я прилюдно попрошу его принять в дар хоть флягу дрянного вина… — губы Вортигерна скривились. — Выйдет пренеприятная ссора. А я не хочу, чтобы смерть твоего брата омрачила дружбу между мной и тобой. Знаешь, я не желаю Утеру смерти, что бы он ни выдумывал. Мы с ним для этого слишком похожи. Мне куда выгодней и приятней видеть его в друзьях, чем во врагах. Тем скорее я рад, что ты по доброй воле мне друг.

— Я передам ему, — ответил Амброзий.

— Значит ли это, что ты отправишься со мною в Повис?

В Повисе мягкая теплая осень и одуряюще пахнет ковром из подгнивших яблок после дождя. Так было пять лет назад, легион пробыл там десять месяцев. Да, ему бы хотелось вернуться.

— Я поеду, — сказал он, сам не веря, что произнес это вслух.

Вортигерн широко усмехнулся. Вышло слегка кровожадно, но по виду тот правда был рад.

— А как же Утер? — спросил он.

— Утеру придется смириться. Это будет долгий разговор, но он мне по силам.

— Твоя уверенность обнадёживает.

Новый император похлопал его по плечу. Амброзий дернулся. «Я больше не центурион римского легиона», — повторил он несколько раз. — «Я не центурион, а он не отщепенец, а мой новый товарищ и командир». Повторяемое столько раз слово «друг» он не произнёс даже в мыслях.

От глаз Вортигерна это не ускользнуло, но тот промолчал:

— Я не хочу становиться между двух братьев, — просто сказал он, будто его это взаправду заботило. — Распри плохо сказываются на отряде. Постарайся, чтобы твой разговор прошел хорошо. А пока…

Он крикнул и махнул рукой кому-то в толпе. Ему подвели другого коня, крепкого и свирепого с виду. Вортигерн сам себя не обидит, с этим Амброзий теперь согласился. Такой конь мог и вынести из битвы, и убить одним ударом копыта.

— Нам надо проехаться, — сказал ему Вортигерн. — Ты объездишь коня, я расскажу тебе о новых товарищах. Нас пока немного, как видишь… Но со временем и моя крохотная империя станет великим царством.

— У тебя быстрое восхождение. Есть чему позавидовать.

Глаза узурпатора хитро сверкнули.

— Время удачное. И я не стесняюсь брать то, что само плывет в руки.

Мир мчался вперед, как заражённая бешенством старая лошадь. Весь в мыле, дорожной пыли и пене, он оставался на месте, перебирая копытами все ту же старую грязь. Прошло девять лет. Девять стремительных лет, несколько лун, и в волосах Амброзия появилось три седых волоса. Ушедшая юность его не волновала при Риме, остатки молодости не беспокоили во время междуцарствия и беспорядка. Когда приходит весна, думаешь лишь о размытых дорогах.

Девять лет.

Ровно столько они с Утером живут на стене Адриана, опять в приграничье, опять будто бы в позабытом Риме, который никуда не ушел — но это иллюзия. Несколько десятков солдат-оборванцев, разграбленная оружейная, пустые амбары — ради этого брат сюда рвался. У Амброзия же отныне выбора не было. Это было ново — по первости многое стало в новинку — и обрубленная рука, и то, что теперь ему приходится слушаться брата.

Амброзий поправил кожаный наруч на правой культе. Болото затянуло его безвозвратно, и не было ничего паршивей холодной весны.

Он как мог запахнул теплый плащ на меху. Левая рука за эти годы сослужила ему добрую службу, последние три года слово "калека" не звучало на улицах. Последние два — в его голове.

— Доложи моему брату, что по дороге видны три повозки.

Солдат лениво кивнул.

Форт Банна был единственным уцелевшим на старой стене, но и от него осталось немногое. Когда он и Утер впервые пришли сюда, здесь заправлял некто Авл Тиберий, оказавшийся на поверку Гахарисом-бриттом, прирезавшим своего господина и надевшим его дорогую броню. Бывшая армия форта разбрелась по окрестным селеньям, пара десятков осталась в казармах, но службой здесь и не пахло. Зернохранилище было разграблено и перестроено под медовый зал, в него же в холодные дни загоняли стоять пару-тройку тощих коров. В тот день даже Утер признал, что не знает, где смердит больше — в углу со скотом или в углу с беспробудными пьяницами. Лестью и ложью брат убедил бездарного бритта взять их с Амброзием на постой — он хороший воин, говорил Утер, и отработает проживание и еду. Месяц, скрывая презрение, он слушался нового командира, ждал пока слабость покинет тело Амброзия, рассылал шпионов по деревням за осколками бывшего легиона, а потом одним серым утром в форте не стало ни Гахариса, ни тех, кого тот приблизил к себе. Утер объявил себя главой Банна, а его, Амброзия, своим главным советником — бывший гарнизон, которого вновь допустили к кормушке был вовсе не против. Утер не был умным, но оказался хитрым, как зверь, и теперь Амброзий всецело зависел от брата. В крошечном осколке прежнего Рима Утер был владыкой и господином, ему же оставалось примерять на себя роль глашатая. Возможно, это шло на пользу земле. Возможно, эти четыре-пять небольших деревушек, разбросанных возле Стены, действительно вздохнули спокойней, когда бывшего командира сместили. Все может быть. Но Амброзий «Полу-бритт» ненавидел Адрианову стену.

— Господин велел открывать ворота! — запыхавшийся солдат возвратился назад.

— Тогда что вы не открываете, у вас есть приказ! — рявкнул Амброзий в ответ.

Солдат, прихрамывая, помчался назад. Центурион почувствовал мрачную радость — за последние четыре года его научились слушаться. Он потерял руку, надежды, самоуважение, молодость — но не это. «Я заправляю здесь всем, — говорил ему Утер. — Последнее слово за мной, но твоя работа — следить, чтобы все было гладко. Ты у нас умник, вот и потрудись умом, раз больше ничем не способен.» Наедине брат говорил без уверток и прямо. Амброзий не держал на него зла за эти слова. Даром, что хоть как-то научился держать оружие в левой руке. Паршиво, но научился.

Три крупные повозки въехали во внутренний двор. Амброзий поправил короткий меч — его теперь приходилось носить на правом боку — и поспешил к воротам. Поставка провизии запоздала на три недели, счастье, что она объявилась сейчас — утром Утер обмолвился, что надо будет послать в деревни отряд.

— Господин Амброзий.

Крупный бритт почтительно ему поклонился. Его спутники с опущенными головами держались поодаль. Повозки накрывала грязная ткань, под ней смутно угадывалось несколько бочек и коробов. Амброзий облегчённо вздохнул. Хоть что-то в Банне идёт по плану. Выпивка и еда.

— Ты задержался, Гилдас, — ответил он бритту. — Три недели. Вам повезло, что вы отвечаете не перед Утером, а передо мной. В следующий раз за каждую неделю просрочки ты будешь отдавать нам лишний мешок зерна.

— Мы все просим прощения у господина.

Бритт отводил глаза, на его щеке билась мелкая жилка.

— Пускай господин Амброзий прикажет отпереть двери амбара. Мы с людьми подъедем туда и разгрузим телеги.

Амброзий хотел уже кивнуть и отдать солдатам приказ, но отчего-то медлил. Что-то в этом запоздалом приезде казалось ему странным и подозрительным. Он подошёл к одной из телег. Резким рывком сорвал с нее грязное покрывало.

Под ним оказалось шесть бочек, две корзины и четыре объемных короба. Во второй и третьей телеге все было так же, как и условились.

— Тебя что-то смущает, господин?

Амброзий пристально смотрел на бочки и краем глаза видел, что даже его солдаты начали перешептываться.

— Мы открыли амбар! — выкрикнули из-за угла. — Пусть завозят!

Гилдас опять почтительно поклонился и потянул запряженного коня за узду. Амброзий выхватил поводья из руки бритта. Шепот стал еще громче, где-то вдали раздались смешки. Пусть смеются. У него нет правой руки — лучше, чем жизнь, уже никто не пошутит, лучше он будет причиной смеха для пары солдат, чем один раз не доглядит. А шутники… с ними поговорит его брат.

— Кажется, я не давал разрешения ехать, — крикнул он вслед. Спутники Гилдаса напряглись и расправили плечи.

— Успокойся, господин… — подал голос один из них. — Ты с братом избавил нас от прошлых бандитов, это верно. Но мы не заслужили обиды.

— Я сам решу, кто здесь и что заслужил.

Девять лет назад, возможно, он бы так не сказал. Но без руки характер может сильно испортиться. Лучше быть собакой, которая лает, но не кусает.

— Скажите спасибо, что отговорил брата посылать к вам войска.

Амброзий ударом здоровой руки сшиб крышку с ближайшей бочки. Затем со второй. Под первой оказался ячмень. Под другой — перемешанная с солью озерная рыба.

— Все, как договаривались, — Гилдас встал рядом с центурионом. — Долго ещё Рим будет нас оскорблять?

— Сколько придется.

Тот поджал губы и махнул своим людям.

— Ведите коней. Все в порядке.

Те вновь потянули за вожжи. Амброзий запустил руку в бочку с рыбой. Липкая и острая чешуя оцарапала кожу, в воздухе сразу запахло тиной и стоячей водой.

— Передайте своему командиру, — услышал он за спиной голос Гилдаса, — что его брат слегка тронулся головой.

«Вот оно!» Рука сжала что-то твердое и холодное, совсем неживое.

— Пусть я тронулся головой, бритт, — Амброзий достал из бочки с рыбой здоровенный булыжник и с силой швырнул его Гилдасу под ноги. Того окатило дворовой грязью. — А вот ты рискуешь свою потерять. Перевернуть бочки! — крикнул он людям.

Солдаты замешкались.

— Повторять я не стану!

Пара молодых воинов выволокли открытые бочки и опрокинули их на землю. Провизией была присыпана только верхушка. Все прочее оказалось камнями и мелким песком. Амброзий пнул камень навстречу бритту.

— Отменные сухари ты привез нам. Не хочешь погрызть?

Его спутники выхватили ножи. В то же мгновение раздался лязг десятка мечей, вынутых из ножен.

— Довольно! — крикнул Гилдас своим. — Довольно!

— Мудрое решение, — заметил центурион. — Уж всяко мудрее твоего желания накормить нас камнями. Этих двоих — под замок. Гилдаса — к Утеру. Командир сам решит, как с вами быть.

«Ты слишком мягок, — вечно говорил ему брат. — Ты мягок, тебе сядут на шею и прирежут во сне. Эти крестьяне опасны и лживы, твоей любви они не заслуживают».

Брат оказался прав. А над ним вновь потешались.

— Скажите Утеру, — со злостью добавил он. — Что вдобавок они опоздали на три недели. Быть может, намеренно. Надо проверить их связи с пиктами из-за Стены. Утер всегда рад новым лазутчикам.

— Нет! — крикнул Гилдас, когда его схватили две пары крепких тяжелых рук. — Нет, господин, постой, я все тебе расскажу!

«Все» он рассказал бы и Утеру. Ненавидя себя за слабость, Амброзий сделал знак солдатам, чтобы те отпустили его. Бритты были мрачнее тучи, но в драку больше не лезли.

— Ты хотел мне что-то сказать, — после короткого молчания напомнил центурион. — Для начала можешь мне объяснить, где и зачем ты спрятал провизию.

Гилдас опустил голову, затем сплюнул на землю. Этот бритт три года подряд подвозил им еду, и Амброзию не верилось, что Гилдас смог их так просто предать. Должно быть задешево. От этого было паршиво. Для всех это было так просто, а он все никак не привыкнет.

— Мы не прятали ее. Господин, — наконец сказал Гилдас. Амброзий молчал. — Ещё четыре… да, четыре недели назад у наших все было готово. Рыба, ячмень, пиво и мясо. Мешки сухарей. Как договаривались.

— А потом вы решили, что вам это вовсе не нужно, — продолжил Амброзий. — Вы оставили всю пищу себе или передали пиктам через границу? Они были довольны?

Гилдас посмотрел на Амброзия так, будто тот ударил его.

— Как будет угодно господину центуриону, но с пиктами мы не якшаемся, — выплюнул Гилдас. — Каждую весну их лазутчики пытаются жечь наши деревни, у Куна в прошлом году увели дочь и жену — ты думаешь, мы будем помогать этим вшивым собакам? Богатый воин в чистых доспехах, ты думаешь, у нас совсем чести нет.

Бритты любят говорить высокопарно и долго, у них, как оказалось, в почете певцы и поэты. Как это скучно.

— Расскажи, прибавилось ли твоей чести, когда ты решил привезти нам камней?

— У нас не было выбора! — крикнул тот, кого звали Куном. — Не было, чтоб вас волки сожрали!

Гилдас замялся.

— Кун прав, — мрачно ответил он и добавил: — Проклятые саксы.

На Амброзия навалилась усталость, и он с обречённостью понял, что беседы с братом не избежать. Обман бриттов, недовольства, разборки и распри, даже голод — это все привычно и мелко, он мог с этим справиться сам, отправить пару отрядов, всех рассудить, примирить, наказать. А вот набеги… За девять лет Амброзий слишком хорошо уяснил свое положение безрукого калеки, брата предводителя и господина. Ему дозволено все, если он остается вторым. Решение же о набегах разбойников с юга было делом Утера и только его.

— Два месяца назад они увели весь скот, — негромко продолжил Гилдас, видя, что собеседник в растерянности и не слышит его. — Не оставили даже старой телки, из которой только похлёбку варить. Говорили — дань. Говорили, что прикрывают нас от пиратов с зелёного острова, мол, мы им должны. Может, и были должны… По мне так и без врагов лучше, и без друзей — когда вернулись к нам в другой раз, они уже не говорили про дань, не звали старейшину, просто забрали, что захотели, и наказали собрать ещё больше. А мы, господин Амброзий, признаться, — Гилдас прицокнул языком. — Куда больше боимся саксов, чем вашего брата.

— Это можно быстро исправить.

«Они сядут тебе на шею, милый брат. И затянут удавку потуже».

— Неясно, что же вам помешало отправить гонца, когда к вам пришли первый раз? Явно не страх. Как же здорово, что добрый легион охраняет нас от пиктов задаром, не правда ли? — он махнул стражникам снова. — Отведите его к Утеру. Пусть повторит ему то, что сказал мне.

Амброзий подошёл совсем близко к Гилдасу, на его грязном лице не было ни почтения, ни намека на стыд, ни просьбы о помощи. На мгновение центурион вспомнил о Вортигерне и тут же прогнал эту мысль.

— Если бы ты прислал мне гонца, Гилдас. Сказал, что вас грабят. Я отпустил бы тебя, не задумываясь, твой обман был бы порывом отчаяния и это простительно. Но тебе хотелось усидеть на двух стульях сразу. Зря ты мне это сказал. Уведите его.

Солдаты крепко схватили пленного бритта и не церемонясь повели его к крутой лестнице. «Вашего брата» — здесь половина ребят с тех же земель, предательство родни им пришлось не по вкусу.

— Тебя будут держать здесь, пока ваши люди не пришлют нам новой провизии. И не говори мне больше о чести. Его спутников — в южный комнаты. Сообщники повинны меньше зачинщиков.

Двух оставшихся бриттов толкнули вперед. Тот, кого звали Куном, проходя мимо Амброзия, кивнул и сказал:

— Господин, мы обманули тебя. Девять лет ты был к нам добр, но ты чужак, мы не считали должным хранить тебе верность. Мысли мальчишек и трусов, но не достойных мужей.

— А ты, значит, не трус? — центурион посмотрел на него.

— Трус. И мне стыдно за это.

— Эй там, стыдливого отпустите. Видишь ли какое дело, здесь все выполняют свою работу. Гилдас встанет перед Утером и понесет наказание. Другой твой товарищ пока что наш пленник. А ты… А ты сейчас возвратишься обратно в селение. Ты передашь, что Амброзий Полу-бритт проявил к тебе милосердие, что не приказал отстегать тебя вожжами. Ты скажешь, что твои спутники остаются у нас, пока не пребудет треть от обещанного. А еще, — Амброзий поморщился. — пришлите ко мне кого-то поумнее вашего Гилдаса.

Прошло три дня с тех пор, как в форт на Стене приехал Гилдас с товарищами. Бритт был еще жив, это верно, Утер не любил убивать информаторов, да и беспорядки были бы лишними, если с юга прут саксы. Его выпороли два раза. Пока прилюдного унижения было достаточно — Гилдас еще был полезен. Утер же, на удивление, все дни казался довольным.

— Ты правильно поступил, что сразу отправил его ко мне, — в последнее время братья редко обсуждали что-то наедине. — Ты много времени проводишь с солдатами, но они должны видеть, кому следует подчиняться. Я знал, что ты будешь отличным помощником, — он положил руку ему на плечо, где не хватало отрубленной кисти. — Но каков же мерзавец… Ты ведь знаешь, что я скажу?

— Что доверие — удел баб и глупых детей.

— Верно. Но я чувствую наконец в тебе братскую кровь. Ты ведь все же раскрыл их обман.

Бритт, которого он отпустил, не подвел. Вчера тот вернулся сам вместе с главой четырех поселений. Тот уже знал, как следует себя вести в таких случаях, и бухнулся на колени прямо на каменный пол перед Утером и Амброзием. Он долго выл на все лады, потому как так было положено, рвал на себе волосы, а потом закончил так же быстро, как начал. Встал, поклонился, спокойно завел с Утером деловую беседу. Вой — это часть хорошего тона.

Хоть в чем-то Гилдас им не соврал — два набега действительно было. Один в середине зимы, второй — уже позже, ранней промозглой весной. Отряд саксов был небольшим, говорил им бриттский старейшина. Человек двадцать, не больше, конных среди них не приметили — разве только главарь. Этого оказалось довольно, чтобы обнести все селения, хороших воинов на местах оставалось немного, половина из них служит Утеру на границе, да и как сладить с бешеным саксом. Амброзий по молодости не редко слышал рев варвара.

— Кто их главарь? — спросил его тогда Утер.

Старейшина безразлично пожал худыми плечами.

— Какая тебе разница, господин. Двадцать человек в отряде, он просто мелкая сошка. И грабит он ради себя. Ищите того, кто ему позволяет.

— Помнишь, как он ответил нам, — говорил теперь Утер брату. — «Ищите того, кто ему позволяет.» Это моя земля! Здесь только я дозволяю и запрещаю!

Брат слишком давно не выходил за ворота, а все его мысли и воины слишком упрямо смотрят на север за Стену.

— А как он назвал тебя, помнишь, — Утер нехорошо усмехнулся. В его глазах мелькнул огонек обиды. — Когда благодарил, что ты не высек того, другого, и дал им отсрочку? «Аврелиан3» — чтоб тебя! Какие старику известны словечки! «Амброзий Аврелиан», какой слог! Не упустили бы вы с Вортигерном ту вашу шахту, может теперь бы и был золотым, и мы здесь не гнили.

Амброзий вздрогнул при упоминании Вортигерна. За девять лет о нем до стены Адриана доходили лишь смутные слухи. Солдат-император был далеко от них, на юго-востоке. Основал ли он свое королевство, смог ли построить свою империю без гроша за душой? Такой точно смог бы.

— Нам надо решить, скольких людей мы отправим в селенья, — центурион пропустил слова об Аврелиане мимо ушей. Так было безопаснее, дразнить Утера сегодня — плохая идея. — Старейшина бриттов говорил о двадцати пеших саксах.

Утер вновь помрачнел.

— Тебе бы только отправить моих людей защищать своих деревещин, отличный план, братец… По мне так пощипали бы их лишний раз, может прониклись бы к нам уважением. К нам — к тем, кто действительно их защищает.

— Вылазок пиктов не было последних три месяца. Наши люди не находили их следов в ближайших лесах. А не отправим людей сейчас — провизию не получим до лета. План был такой, Утер — они посылают на Стену людей и припасы, мы их защищаем от…

— …пиктов, — перебил его Утер. — Ты так уверен, что отряд бешеных саксов действительно существует?

— Тем больше причин отправить туда наших воинов. Пускай тоже двадцать. Что ты скажешь на это? Отряды налетчиков не привыкли сражаться насмерть, достаточно будет их просто спугнуть и взять в плен парочку самых болтливых. А если их нет — что ж, тогда мы успешно раскроем заговор бриттов.

Утер пожевал нижнюю губу. Он не любил ослаблять гарнизон, Амброзий сам за эти годы приучил брата держать все в порядке, но лучше разобраться сейчас, а не ждать войско в пять сотен воинов, которое ударит им в тыл.

— Ладно, — Утер кивнул. — Я дам тебе солдат, Амброзий. Двадцать штук, как условились. Сам едешь с ними. Разузнай, что хочешь, про эти налеты, но если твои бритты вас опять заманят в ловушку… — он красноречиво на него посмотрел, — Я буду очень долго жалеть, что ты мой брат и тебя снова нужно спасать.

На бывшем центурионе грузом висели девять лет долга. За такое можно простить брату почти любую обиду.

Наступившее утро было теплым и серым. Впервые за эту раннюю затянувшуюся весну с моря подул забытый за зиму ветер обещания и новизны. За столько лет Амброзий Аврелиан разучился верить ему. Он лежал на постели и бесцельно смотрел на высокие серые своды. Угли в камине почти что остыли. Это неплохо, думал Амброзий. Это очень даже неплохо, что сейчас он лежит на широкой постели, в ворохе мягких и теплых шкур, а не на жёсткой промозглой земле. Сакс не будит его пинком под ребра. И он как-никак все же жив.

Но он все еще пленник, преданный брат и обманутый друг. Все это выведено на его сердце, точно тавро на рабе или рисунок на коже у пиктов. Кто он сейчас? Это был до боли сложный вопрос, его жизнь снова оборвалась и перевернулась с ног на голову, как и тогда из-за проклятого олова.

«У нас много работы».

Если Вортигерн ждёт рабской службы, то лучше пусть сразу прирежет его. Центурион будто сквозь пелену вспоминал весь прошедший вчерашний вечер, объяснения хозяина замка, запоздавшие на столько лет, и понимал, что если он хочет выжить — если действительно хочет жить, одержать победу хоть ещё один раз, а не влачить существование отчаявшегося раба, ему надо сделать именно то, что советовал старый враг и заклятый несбывшийся друг. Надо встать с этой мягкой постели и прекратить жалеть себя самого. Она не жалела себя в Каэр-Венте. Уна не оплакивала свою судьбу в приграничье. Не может и он быть слабее женщины с острова.

Вортигерн прав, ему предстоит ещё много работы. Для начала узнать, что задумал император Повиса.

Он встал и поспешно оделся. Небрежный стук в тяжелую дверь заставил центуриона вздрогнуть, та почти сразу же отворилась, не успел он раскрыть рот. Незваный гость не стал дожидаться ответа.

— Господин уже встал? Господину велели принести таз с водой. И полотенце — для умывания.

На пороге стоял незнакомый юноша. Без тени смущения он прошагал через все покои и с громким стуком опустил таз на стол у окна. Крохотные льдинки выплеснулись за край.

— Господин в состоянии сам подержать полотенце?

Мальчишка очень отличался от того, что привык видеть Амброзий в подобных местах. Да, для начала слуги молчали. Они прятали взгляд, жались к углам и смотрели на мир сквозь отупляющую пелену. Словно есть их мир и есть мир господ — и никто не суется друг к другу. Но этот — этот казался здесь чужеродным, ошибочным, выпадающим из общей картины. Целиком — от дырявых тонких сапог до худого и серого, с сотней мелких шрамов лица, которое постоянно кривилось усмешкой. Все его манеры кричали о том, что ему никто здесь не ровня. А его, Амброзия Полу-бритта, Вортигерн лишил руки лишь за одно опрометчиво сказанное слово.

В другое время, в его собственном доме за подобную дерзость слуге грозила бы порка, но препираться с людьми Вортигерна сейчас не было времени.

— Держи полотенце, мальчик, — сухо бросил центурион. — И придержи-ка свой длинный язык, иначе тебе его кто-то отрежет.

Юноша поджал тонкие губы.

— Как же была длинна твоя рука, господин, если ты лишился ее.

Неожиданно ярость снова вспыхнула в нем. Насколько же низко он пал, что даже слуги тюремщика над ним насмехаются! Даже…

— Ты раб! — воскликнул он, заметив искривленное тавро на внутренней стороне руки.

Чтобы раб варваров осмелился поднять глаза выше пола?

— Да мне плевать.

Холодные глаза откровенно смеялись над ним.

— Господин будет уже умываться или мне унести?

Здоровой рукой Амброзий выхватил у него полотенце.

— Убирайся, — бросил он. — Можешь сказать, что я попросил себе другого слугу.

Юноша презрительно скривил губы, и Амброзий понял, что у того на уме. В этом доме, где над каждым дыханием простерлась властная длань Вортигерна, он ровня этому мальчишке-рабу. Какие тут новые слуги.

Дверь за ним хлопнула. Ему тоже со временем придётся научится нести на своей шее так легко ярмо пленника.

Лестничные ступени казались бесконечными, пока он спускался из своей башни во внутренний двор. Первый день плена, так что его может ждать здесь помимо мечей и секир? Вортигерн намекнул, что у него есть множество планов, что тот по-прежнему хочет видеть Амброзия в рядах друзей и союзников. Улица встретила его запахом земляной пыли и недружелюбными лицами саксонских наемников. Но лица воинов редко бывают приятными, ему ли не знать.

— Полу-бритт?

Амброзий обернулся на голос. В тени каменной арки, прислонившись к стене, стоял Вортигерн.

— Мягко ли спалось тебе?

— Мягче, чем с теми собаками, которых ты за мной посылал.

Вортигерн пожал плечами.

— Грязную работу всегда кто-то делает. Радуйся, что это не ты.

Амброзия Аврелиана радоваться не тянуло, но он пока оставался жив, и это было неплохо. Или же это весенний воздух снова водит его за нос. Вортигерн жадно откусил кусок от свежей хлебной горбушки, пропитанной маслом. Жирная капля потекла по его подбородку. Император островов не обязан следовать всем церемониям.

— Скажи, — осторожно начал Амброзий, стараясь не думать о голоде и горячей еде. — что будет, если ты просто отпустишь меня? Сегодня. Сейчас.

— Что будет? — переспросил с набитым ртом Вортигерн. — Я скажу тебе, что будет друг Полу-бритт. Скорее всего ты умрёшь. Нет, поверь мне, — он вытер друг об друга жирные пальцы. — Я понимаю, что ты выучился сражаться левой рукой, иначе бы ты не пережил ту ночь нападения… Но что тебе остаётся? Вернёшься на Стену? В гневе вызовешь Утера на поединок? Он убьет тебя и не поморщится. Возможно даже не своими руками, на севере сейчас слишком много этих интересных южан.

— Я могу уехать в Галлию.

Это прозвучало неубедительно даже для него самого. Калека без денег, один, в стране варваров. Он даже не знал, спокойно ли сейчас в старой провинции. Вортигерн отмахнулся.

— Все к тем же южанам. Пойми, Амброзий, саксы сейчас — сила, с которой надо считаться. К сожалению или к счастью, я заручился поддержкой некоторых из этих ребят, — он угрюмо кивнул на слоняющихся громил. Кто-то начищал топоры, кто-то громко бранился с замковым кузнецом. Хороша поддержка, подумалось центуриону.

— Их проще бы было отправить на виселицу.

— Разумеется, — Вортигерн с неприязнью смотрел на своих новых друзей. — Не думай, что мне не хочется этого. Они — шваль. Мелкая рыбешка. Несколько отрядов бандитов и оборванцев, которых я радушно позвал и принял. Я охочусь на дичь покрупнее и поблагородней, чего уж скрывать… — он запнулся. — Ты мне в этом поможешь, Амброзий.

— Я?

— Пойми, Полу-бритт, любое юное царство — как молодой новобранец. За его плечами нет подвигов, которыми можно похвастаться. Ты никогда не знаешь, не сгинет ли оно на следующий день. Те саксы, которые мне нужны. Они не пойдут ко мне только за оловом. Я для них никто, как был для Утера и для тебя. Но если от моего имени начнет говорить подобный тебе. Кто-то с отголоском величия властелинов былого — им придется принять мое предложение. В этом договоре между народами, Амброзий, ты будешь моим поручителем. Убеди их в том, что я им друг и сородич по владыческой крови.

Амброзий расхохотался. Все это походило на одну большую нелепую шутку.

— К чему это мне? И что ты сделаешь, если я откажусь. Убьешь меня? Я был готов к этому еще вчера вечером, можешь уже приступать и покончим.

Вортигерн наконец доел свою краюшку жирного хлеба.

— Сможешь постоять у истоков чего-то действительно стоящего, вряд ли тебе еще когда-то выпадет шанс. Ну и потом, Полу-бритт. Разве тебе есть из чего выбирать?

Он ненавидел Вортигерна за эту неприкрытую правду.

— У меня нет вражды с тобою Амброзий… Аврелиан, — негромко повторил император. — Да, об этом я тоже наслышан.

Ему действительно было не из чего выбирать.

— И любовь людей к тебе мне только на руку.

И родной брат ему точно теперь не союзник.

— Я помогу тебе, но лишь до той поры пока меня будет это устраивать. И я не твой пленник и раб.

— Называйся, как хочешь, но только я здесь хозяин.

— И вот еще что, — добавил Амброзий. — Пришли-ка мне другого слугу.

Вортигерн посмотрел на него с пониманием и громко расхохотался.

Великие вожди саксонских племен — братья-бретвальды Хенгист и Хорса — предстали в замке императора Вортигерна во всей силе и блеске варварского победившего мира. Утера хватил бы удар, подумал Амброзий, когда тот стоял подле властителя Повиса в главном зале его огромного замка. Гражданин Рима и сын претора с почтением и дружелюбием приветствует людей, несведущих ни в дипломатии, ни в науках, ни в философии, ни в политике, ни в единой крупице того, из чего состоял цивилизованный мир в представлении золотого орла. Амброзий как правая рука императора выступил вперед, чтобы поприветствовать саксов. Те были огромными и широкоплечими, выше его на полторы головы, хотя и сам центурион был отнюдь не хилым и низкорослым. Их косматые волосы были скручены в причудливые косы с узлами. В груди Амброзия взыграла какая-то нелепая мальчишеская злая весёлость. Безумная дерзость, как у того юноши Мерлина. Все происходящее так не вязалось с его прошлой жизнью, он представил на миг лицо Утера, если бы тот оказался рядом, смех задушил его, и он почтительно поклонился. Вортигерн будет доволен, он даже не просил его о таком.

— Я приветствую вас в Повисе, мужи достойные и храбрейшие, — начал Амброзий. — Будьте же желанными гостями в доме императора Вортигерна. Вы и ваши бесстрашные воины.

Этим было хорошо классическое образование римского гражданина. У него с юности был прекрасно подвешен язык.

На мгновение ему показалось, что саксы опешили от такого приема. От его слов, с которыми к бретвальдам вряд ли обращались их соплеменники, от главного медового зала, который мог вместить две сотни людей и был ярко освещен и жарко натоплен. Впрочем, именно этого от него и ждал его бывший враг. Символа преемственности. Что ж, он ее получит сверх меры.

— Благословят тебя боги, — проговорил из них тот, что был старше. — Ты назовешься?

— Амброзий, — ответил центурион и в нем вновь вспыхнуло то странное чувство. — Амброзий Аврелиан, посланник Рима на острове.

«Рим передает вам жаркий привет» хотелось добавить ему, но это уже было бы намеренным оскорблением, ненужным ни им, ни ему.

При упоминании Рима в глазах саксов мелькнул интерес. Все было так, как предсказывал Вортигерн, теперь это было не мелкое соседнее королевство на год, в котором было чем поживиться, теперь уже Повис начинал казаться союзником, с которым можно было считаться. Варвары Рим ненавидели, боялись и уважали. Последнего было несколько больше. Выгодные союзы были понятны даже таким, как они.

— Мы рады встрече с тобой и твоим господином, Амброзий из Рима, — ответил второй из вождей. — Дорога сюда была длинной, мы рады видеть, что нам подготовили пир.

Все шло по плану. И притворное величие Амброзия, и роскошные одежды императора Вортигерна, жирное мясо на вертеле, десять бочонков хмельного пива и даже вино, которого саксы отродясь не видали и очень быстро распробовали. Бывший центурион смотрел на правую часть зала, где расположились бретвальды со своими людьми и на левую, где сейчас мрачно пировала охрана Вортигерна из людей бывшего легиона вперемешку с теми южанами, которых первыми подкупил император. Им невдомек, понял тогда для себя Амброзий Аврелиан, что величие и сила Повиса сейчас призрачны и смутны, как дым. Вортигерн все продумал умело и очень талантливо, но один лишь шаг в сторону с этого лезвия, и все пойдет прахом. Уже сейчас сила его войска расколота надвое и вместе их держит лишь оловянная шахта. Зачем людям из легиона, пусть и не лучшим из многих, якшаться с разбойниками и отребьем? Зачем разбойничьим отрядам саксов из приграничья долго служить повелителю бриттов, которого можно ограбить и свергнуть? Амброзий смотрел на сакса по имени Лодегранс и понимал, что ничего хорошего никто из присутствующих от него не дождется. Ни он, ни Вортигерн, ни Хенгист и Хорса. Как сказал этот юноша Мерлин? «Здесь нет сторон, у каждого лишь своя собственная.» Во взгляде Лодегранса, обращенном на двух своих повелителей, не читалось ни преданности, ни почтения. Он приехал на эту землю разбогатеть и прославиться. С тем, кто встанет у него на пути, тот церемониться явно не будет. На мгновение, в голове Амброзия промелькнула наивная мысль: Вортигерн избил и унизил его на глазах у всех воинов, тот тоже должен быть начеку. Но царь Повиса — не император Рима с мыслями высоко в облаках. Он бывший раб и обычный солдат. Ему не нужно было предупрежденье.

Голос саксов выдернул центуриона из размышлений:

— Ну, так что же, посланник из Рима! — старший, Хенгист, казался захмелевшим и добродушным; лишь по взгляду Амброзий догадывался, что тот видит все трезво и ясно. — Ты человек из другого мира, но оказался на острове. Остался с человеком, которого подобные тебе не приняли бы…

«Гости перемолвились с императором лишь парой слов, — подумал Амброзий. — И все разговоры ведутся только со мной. Береги свою голову, «Аврелиан», здесь у каждого второго тщеславие — достойная причина убийства.» Но за всю свою жизнь он ни разу не бывал на подобных пирах. Эти великие варварские союзы — их правила для Амброзия были в новинку. Здесь все отражалось, как в кривом и причудливом зеркале.

— Как же так получилось, — продолжал добродушно Хенгист, пристально буравя Амброзия взглядом. — что знатный римлянин покинул своих и примкнул к нам, низменным варварам? Не придавило ли тебя, посланник из Рима, к земле стыдом и отчаянием?

В рядах его людей послышался хохот. Это был очень хороший вопрос, на который центурион не отвечал даже себе самому.

— По крови я такой же, как вы, — наконец ответил он Хенгисту, гостеприимно придвинув к нему ещё пива и мяса. — Почти что. Мать бриттка. В Риме я не был. Встреть ты меня на дороге, сакс, ты бы сказал, что я римлянин?

— Встреть я тебя на дороге, римлянин, я бы мечом потребовал меня пропустить.

— Видишь, как у нас много общего, сакс. Я сделал бы так же.

Лишь на мгновение смешки и гомон затихли — была ли это угроза со стороны людей из Повиса? — но затем почетный гость ударом ладони чуть не выбил из Амброзия дух.

— Да, ты прав, посланник из Рима, у нас много общего! За это стоит выпить, как думаешь? Будет здорово, если ваш император будет хоть на толику таким же, как ты! — он поднял свою огромную кружку, показывая каждому в зале, что он пьет за здоровье Вортигерна из Повиса, но подобное отношение беспокоило центуриона. Вортигерн громко смеялся вместе со всеми и мирно беседовал с Хорсой, будто не замечая ничего.

Еда на столе подходила к концу, оставалась лишь выпивка, долгая ночь, переговоры и смутные думы.

«Это правильно, — думал Амброзий. — что союзы заключаются на пирах, когда все сытые и захмелевшие. Двое голодных, трезвых и злых никогда не поладят друг с другом.»

Хенгист, сидевший рядом с ним, поднялся со своего места, точно скала в океане. Он пил уже шестую кружку и все ещё стоял на ногах. Это вызывало толику уважения к саксу.

— Я хочу, — громким голосом начал он. — поблагодарить гостеприимного хозяина этих земель! Императора Вортигерна, повелителя Повиса, Диведа и прочих бриттских владений. Человека, на осколках, создавшего новое царство. И пусть это царство ещё жалко лепечет, как дитя в колыбели, у него уже есть могущественные друзья и достойные воины! Вортигерн протянул нам руку дружбы и хочет увидеть нашу в ответ. Дадим ли мы ее? Ответь нам, Амброзий Аврелиан, посланник из Рима, посредник между двумя повелителями. Стоит ли нам протянуть руку помощи нашему младшему брату Повису? Будет ли достоен и верен он и его властелин?

Тут как раз все просто, думал Амброзий. Подобные речи были и у римлян, и у старых забытых Афин. Он тоже поднимется, скажет «да», все громко возрадуются и выпьют по новой. Сейчас это лишь красивая сцена, дань всех людей каким-то старым геройским традициям. Он встал и вытянул вперед искалеченную правую руку.

— Вождь саксов, видишь ли ты мою руку?

Хенгист посмотрел на него с удивлением и недоверием. Его можно было понять. Поздний вечер, он хотел ещё выпить и женщину, а не загадки.

— Я не вижу твоей ладони, Амброзий Аврелиан.

— Все верно, — ответил центурион. — Вортигерн отрубил ее мне.

В зале стало тише. В глазах Вортигерна мелькнуло что-то смутное и неясное — не гнев и не ярость, намек на досаду и удивление, будто предательство центуриона действительно могло его как-то задеть. Он молчал. Сегодня хвалебных песен он не дождется.

— Ты, вождь саксов, наверно подумаешь, что я лишился ее в бою или же за проступок. Или же Вортигерн отрубил ее мне в ссоре по праву сильнейшего. Он был мне другом и звал в свое королевство. Мы заключили союз, затем он предал меня и обманом лишил меня правой руки. Вот каков Вортигерн из Повиса, если тебе интересно.

Амброзий видел, как люди императора и саксы незаметно потянулись к ножам и мечам. В шумном и жарком зале стало до необычного тихо. Нет, мало кого удивляла жестокость к побеждённым врагам и предательства, но об этом было не принято говорить на пирах с возможным союзником. Даже у варваров. Центурион признавался себе самому, что это приятно.

— Но ты служишь ему, — Хенгист посмотрел на него с подозрением. — И ты не похож на раба.

— Да, служу, — Амброзий все ещё с трудом произносил вслух эти слова. — Удивительно, но даже по доброй воле, насильно меня здесь не держат, хоть насильно и привезли. Вортигерн предал меня — но не убил, хотя запросто мог это сделать. Он обманул меня, это так — но все равно предлагал защиту, кров, почет и новую жизнь. Ненавижу ли я его? Сейчас меньше, чем моего кровного брата. Брат предал меня из зависти и за обещанное богатство. Вортигерн же хотел ослабить меня, чтобы лишь его власть оставалась незыблема. Стоит ли заключать с ним союз? Я скажу стоит. Но только если сами не решите его нарушать. Посягнете на то, что его — с вами будет то же, что и со мной. У этой сутулой собаки, как оказалось, есть свои мысли о чести и правилах. Остерегитесь брать у пса то, что он считает своим.

Было тихо, но он не видел недовольства и ярости на лице Хенгиста. Его брат выжидающе смотрел на него, рука лежала возле рукояти меча, но была расслаблена и спокойна. К Вортигерну Амброзий не поворачивался. Пусть сочтут это слабостью. И все же он не предал его и даже не думал об этом. От него, римлянина, калеки и могущественного человека старого мира хотели заключения союза для юного уязвимого королевства. Он не добился бы этого пустой лестью и похвалой для неизвестного прежде царька. От него ожидали победы, и он смог ее принести. Он знал это.

— Значит так ты отвечаешь мне, римлянин, — проговорил Хенгист, не сводя с него взгляда. Амброзий не опустил глаза. Теперь оба бретвальды смотрели на императора.

«А он держится очень неплохо для раба и солдата, — на мгновение подумал Амброзий. — Возможно, из него действительно выйдет хороший властитель.»

— Достойный Вортигерн из Повиса, — начал Хенгист, но затем почти сразу сонно и лениво взглянул на дно кружки. — Нет, я не буду многословен, я уже достаточно здесь услышал. Я и мой младший брат Хорса заключаем союз с Повисом. Протяни же мне свою руку, Вортигерн. У тебя-то хоть она есть?

Он пьяно засмеялся над своей шуткой. Если Вортигерн и удивился, то не подал вида, но все присутствующие зашумели, как свора на псарне.

— Заткнуться всем! — рявкнул Хорса. — Когда говорит бретвальда, вы, собаки, молчите!

Старший вождь саксов и Вортигерн крепко пожали друг другу руки. Под тяжелым взглядом бретвальды Хорсы теперь уже раздались только довольные выкрики.

— Я бесконечно рад заключить союз со славными воинами саксов, — ответил Вортигерн, отпуская руку вождя. — Дружба между нашими племенами и землями укрепит нас обоих.

— Очень возможно, бритт, — к Хенгисту снова вернулось его благодушие. Напускное или правдивое — это уже было неважно. — И награди своего римлянина, он все же у вас голова. Да, налей мне еще, вот так. Если бы не он, мы бы попировали у тебя пару месяцев, чтобы объесть, а после поехали бы назад, — он громко расхохотался. — Все хотят союза с повелителем саксов. Мы с братом должны быть мудры. И осторожны. Мне могут расхваливать свинью целый день, но я же знаю, что свинья годна только на мясо. Я ценю честность, друг Вортигерн. Если я ненавижу врага и хочу отрубить ему голову — я скажу ему это в лицо. Если мы с людьми уходим в поход — я не говорю потом, что не я разграбил ту крепость. Если меня вызывают на бой за содеянное — я не подсылаю к противнику убийц и воров, потому что он имеет право на гнев и на месть. Сдается мне, твой римлянин сказал о тебе много правдивого, хитрый ты пес. Не по указке. И он все равно решил остаться с тобой, значит что-то в тебе есть такое, особое. Ты можешь рассчитывать на мои силы.

— И на мои, — добавил Хорса.

«Все удалось», — подумал Амброзий, и его затопило то же пьянящее чувство, как когда он одолел Лодегранса. Он победил. Он был еще на что-то способен.

— А что же Ровена, — вновь подал голос центурион. — Властелины саксов, вы укрепите этот союз сильнее всех прочих? Отдадите свою сестру императору в жены и юной царевне в добрые мачехи?

Лицо Хенгиста слегка помрачнело, тот уже думал, что все решено и можно отправляться в покои, однако брак сестры двух бретвальд — не то дело, которое решается впопыхах, здесь можно было три дня еще спорить о приданном и землях. Но Амброзий Аврелиан знал — если ему сегодня везет, надо выжать все из этого дня.

— Но…

— Да пускай уже забирает, — перебил брата Хорса. Сакс протянул руку Вортигерну. — Не век же ей в девках ходить, право слово.

Хенгист помялся, но после согласно закивал головой.

— Забирай. Лучше сейчас отдать ее за достойного мужа, чем через год она принесет в дом в подоле. Девица хорошая и недурна. Мы с Хорсой с радостью назовем тебя братом.

Вновь раздались выкрики людей со скамей, грохот сдвигаемых чаш и звенящая пульсирующая усталость в голове Амброзия Аврелиана, первого советника императора. Он не выпил почти ничего, но ноги его заплетались, а веки налились свинцом. Великий союз был заключен. Продлится он вечность или же день — ему уже все равно. Кое-как он добредет до своей каморки с камином и жесткими теплыми звериными шкурами. Он упадет на постель и уснет без единого сновидения. Потому как он заслужил.

— Мы должны позвать Утера со Стены.

Сначала Амброзий решил, что ослышался. С заключения союза между Вортигерном и саксами прошло восемь дней. С его плена у Вортигерна — двадцать четыре. Сегодня был ровно месяц, как родной брат предал его — и ровно месяц он не хотел слышать этого имени. До этого момента варварский совет проходил на удивление тихо. После дней празднеств и обещаний Амброзий Аврелиан выторговал для своего нового императора не только невесту, но и небольшой отряд воинов в придачу. Те переходили в его полное управление, подобно Лодегрансу и его своре. Взамен же саксонским бретвальдам на безвозмездной основе разрешалось десять лет забирать себе пятую часть всего касситерита, добываемого в Повисе. В тот день обсуждался последний важный вопрос — бретвальды хотели карту с расположением шахты. Вортигерн не долго ломался, и затем согласился. В шахте четыре десятка рабочих. И полторы сотни воинов охраны. Это не та тайна, которую стоит скрывать от союзников, всем языки он не вырежет. И тут это нелепое предложение:

— Нам надо позвать сюда Утера со Стены.

Казалось, Лодегранс смаковал каждое слово. Сакс лениво следил за Амброзием, как кошка за мышью, за каждым движением, стараясь угадать на его лице боль, страх или гнев. Он явно помнил, как бил пленного центуриона в дороге, и от этих мыслей ему становилось приятно. Мерлин был прав, подумал Амброзий, глядя на кривую ухмылку напротив себя. Лодегранс задумал его убить — сейчас или позже — его не остановит, что тот теперь второй человек после Вортигерна.

— За какой радостью? — спросил он, зная, что лицо его ни капли не изменилось. — Какое отношение имеют люди со стены Адриана к тому, что происходит в Повисе и к нашему союзу с южанами?

Говорить «нашему» было уже проще, чем раньше. Покровительство Вортигерна до сих пор оставалось неясным и смутным, но после пира Амброзий понял, что говорил саксам правду — в императоре что-то было, и с каждым днём он все меньше считал себя пленником. Вдобавок, Амброзий лишний раз намекал, что это он, Лодегранс, здесь чужак.

— За такой радостью, римлянин, что Утер с Адриановой стены уже девять лет, как наш преданный и верный союзник, — сакс благожелательно ему улыбнулся. — В отличии от тебя. А потому его слово повесомее будет, чем, скажем, твое. Нам давно пора навести порядок на этих землях. Всем вместе. Это будет великая веха в истории.

«Да что ты, ублюдок, понимаешь в вехах истории, — подумал Амброзий. — Вся твоя жалкая жизнь только про выпивку и грабежи.»

— Я не считаю, что Утер здесь нужен. Может, ещё позовём пиктов? Корсаров из Ибернии? Рабов из шахт с восточного берега? Насколько велика, по-твоему, эта веха в истории? Помнится, кто-то из людей Флавия Клавдия все ещё прячется в Галлии — позовём и их, объединим легион.

Лодегранс довольно оскалил зубы.

— Ты говоришь это как советник Вортигерна… Полу-бритт, или как обиженный братик?

Провокация была дешёвая, Лодегранс очень топорно хотел вызвать его на открытую ссору, но Амброзий знал, что тут надо действовать осторожно. Любой его ответ должен оскорблять непосредственно Лодегранса, а не всех «грязных саксов». Теперь с этим надо было считаться.

— Лодегранс?

— Да?

Хорса лениво выковыривал из зубов остатки обеда. Потом плюнул на пол:

— Либо тявкай погромче, либо заткнись. Тебя спросили, зачем здесь нужен повелитель Стены.

— Утер захочет узнать, не уменьшится ли его доля от шахты после союза бриттов с вами, бретвальды. Я знаю его. Он человек недоверчивый и у него много солдат.

— Значит поднимешь свою ленивую задницу и сам побежишь ему рассказать.

Лицо наемника перекосило, но тот пока промолчал. Этим и прекрасны союзы, подумал Амброзий, сразу видно, как по швам трещат все отношения. Хенгист и Хорса не испытывали к своему слуге теплых чувств, не испытывал и Лодегранс уважения к своим далёким вождям. Центурион вновь вспомнил слова Вортигерна о свободе и вседозволенности, царившей на острове — опасной и очень часто смертельной — бери, что хочешь, если достанет смелости, говорил ему солдат-император. Видимо, Лодегранс прислушался к этим словам.

— С Утером мы решили, — подытожил Амброзий и обернулся на Вортигерна. — Он остаётся на севере.

Достаточно было лишь незаметного, нетерпеливого кивка — пора было перейти к более насущным вопросам, но император мрачно смотрел в точку перед собой.

— Вортигерн?

Они с ним научились до странного ладить за последние дни. Не важно, что оба думали друг о друге: Вортигерн не неволил его ничем кроме приказа оставаться в Повисе, Амброзий же в свою очередь не поминал ему предательство и не пытался подрывать его власть. Он мог позвать старый легион за собою, если бы захотел. Не всю его часть, но изрядную, Вортигерн знал об этом, но теперь делал вид, что верит ему. По крайней мере утро за утром центурион просыпался живым, а его левая рука оставалась при нем.

— Мы пригласим Утера со стены Адриана в Повис, — мрачно проговорил император.

— Вот как?

На деле он хотел сказать много чего, но с губ сорвалось только это. Амброзий повернулся к нему. Он хотел сказать: «Ты в своем уме, Вортигерн? Звать сюда моего брата-предателя? Моего брата конченого ублюдка? Моего брата — хотя сейчас тебе служу я? Моего брата — который всего лишь обычный безмозглый наемник, ничем не лучше твоего Лодегранса? Он предаст и бросит тебя так же, как и меня.»

— Да, это будет разумно.

— Это будет безумно. Но хозяин здесь ты, — он оказался прав, держась на отдалении и не доверяя ему. — Утер ни во что не ставит тебя. За касситерит он продал меня — тебя продаст за что-нибудь посущественней. Я слышал, в Иберии нашли новые залежи серебра.

— Всю Иберию мы захватим за пару недель, если это потребуется, — перебил Лодегранс.

Центурион с нескрываемым презрением смотрел на него.

— Ты путаешь слова «Иберия» и «Иберния6», сакс. Это две разные земли.

Лодегранс оскалил желтые зубы.

— А что, у римлян на другое слово мозгов не хватило?

Но его ругань стала ленивой. На всем его лице отчетливо читалось удовлетворение и злорадство, император сказал свое слово. Амброзий понимал, что переубедить Вортигерна у него вряд ли получится, но где-то внутри центуриона еще теплилась надежда.

— Не думал, что тебе нужен Утер после союза с бретвальдами. Не ты ли мне говорил, что он глуп и от него мало толку?

— Он оказался полезным за эти годы. И прислал тебя мне. Друг Полу-бритт… Но ты прав в одном — Утер со стены Адриана не повелитель, как думает, а просто наемник. А наемника опасно оставлять без хозяина. Он в два счета найдет себе нового, а мне это нужно?

— Как же резко ты поменял о нем мнение.

— Я вздохну спокойно, когда он умрет, Полу-бритт, но сам не стану прикладывать к этому руку — если считаешь это благоволением, что ж, изволь. Для сравнения, твоя гибель не принесла бы мне буйной радости, так что закончим. Твой брат приедет в Повис. А будет надо, ты сделаешь вид, что до смерти рад его видеть.

— Вортигерн…

— Полу-бритт, ты споришь со своим командиром?

Взгляд императора был красноречивее слов. На этом их спор должен был завершиться, они увидели разлад саксов друг с другом. Тем же ни к чему видеть спор повелителя бриттов и его правой руки — какая глупая шутка. Центурион молча кивнул и поджал губы. Девять лет назад он лишился руки и за меньшее, когда Вортигерн решил, что тот имеет виды на царство.

— Как скажете, мой император.

— Я считаю, мы все обсудили, — Вортигерн обвел взглядом присутствующих. — Пускай Лодегранс отправляется к Утеру, они уже долго знают друг друга. Передай ему нашу просьбу, друг сакс. Я и бретвальды будем рады встретить его, — он наклонился к нему через стол. — Если же Утер узнает, что я считаю его просто наемником и неразумной скотиной, что ж, мой друг — тогда я тебя просто повешу, — Вортигерн ласково улыбнулся, а затем вопросительно посмотрел на бретвальд.

Хенгист пожал плечами.

— Он теперь служит тебе. За провинности отвечает перед тобой.

Все трое пришли к выводу, что это разумно, но взгляд Лодегранса был злобным и мрачным. Полученная победа казалась саксу явно казалась неполной, но Амброзия это мало заботило. Он потерпел поражение, его заклятый враг и по совместительству брат вскоре прибудет в Повис.

— Я думаю, мы закончили, — возвестил Вортигерн и поднялся со своего места. — Хенгист, Хорса, отрадно видеть, как наш союз крепчает день ото дня. Ваш человек, может статься, и прав. Вскоре под этими сводами соберутся все четыре властелина туманного острова. Четыре человека, у которых в руках действительно есть власть и могущество, не чета этим мелким князькам с восточного берега… Этот союз запомнится людям надолго.

«Как помнят мор чумы и проказы», — подумал Амброзий.

— Если мой господин больше ничего не желает.

Он встал и направился к выходу. Его язвила злость и обида, отчего его, центуриона римского легиона, беспокоила судьба какого-то жалкого варварского королевства — если Утер приедет в Повис, что ж, теперь это будет проблема их императора, раба и солдата, заигравшегося в политику.

— Ты так спешишь, Полу-бритт.

Оказалось, Вортигерн вышел из зала следом за ним.

— Мне нечего тебе больше сказать. Ты совершаешь ошибку.

В сумраке темного коридора центурион разглядел его кривую ухмылку.

— Я прошу тебя… Ты злишься на меня не за то, что я не прислушался к твоим мудрым советам. Ты говоришь со мной не как обделенный советник, а как… — он пожал плечами. — Я не знаю, как кто, Полу-бритт. Я сказал бы, как преданный друг, но ты ясно дал мне понять, что товарищем меня не считаешь — тогда что с того, что твой император позвал в гости твоего врага, а не своего? В чем же обида?

Вортигерн говорил вкрадчиво, но с насмешкой. Амброзий не ответил ни на одно его слово. Много чести.

— Уясни-ка вот что, друг мой Амброзий, — в голосе императора послышалась сталь. — Я протянул тебе руку дружбы, как только ты прибыл в Повис, и не отзывал ее пока что назад. Пока что. Ты не видел от меня обид за последние дни — так что это меня сейчас оскорбляет твое недоверие. Определись уже, кто ты. И если ты мне не друг — не жди тогда особого отношения. Если лелеешь свои обиды спустя девять лет, что ж, я тоже могу каждый день вспоминать, как ты хотел отнять мое царство, мою шахту и мой легион.

— Разница между нами лишь в том, — Амброзий понизил голос. — что ты уже предал меня. А я тебя — только в твоей голове.

— И в своей, — ответил Вортигерн. — Имей честь не отрицать это хотя бы сейчас. Ты даже не думал о том, чтобы признать меня первым.

Амброзий запнулся. Он прежде не думал, что в паутине оправдания Вортигерна может скрываться хоть толика правды. Хотел ли он быть вторым? Точно нет. Он собирался быть равным. Но это не значило бы, что он отнял его королевство.

— Я не буду отвечать на этот вопрос человеку, который лишил меня правой руки и сделал калекой.

— Как хочешь, — император пожал плечами. — Но я во второй раз предлагаю оставить наши разногласия, распри и ссоры. Забыто, Полу-бритт. Я не враг тебе. В отличии от твоего младшего брата. Знаешь, он даже вряд ли знает, что ты остался в живых, он-то посылал тебя на верную смерть, — тот с издёвкой похлопал его по плечу. Центурион напрягся и здоровой рукой потянулся к мечу. — Но не плачь, маленький мальчик Амброзий. Дядя Вортигерн не даст нашего малютку в обиду… А ударишь меня сейчас, я позову сюда стражу. Это будет мой ответ на твое недоверие.

Вортигерн раздражённо толкнул центуриона плечом, а после скрылся за поворотом. Гнев все ещё душил Амброзия.

— Неудачное утро, да, римлянин?

От стены в полумраке отделилась тень. Перед Амброзием мелькнула желтоватая кривая ухмылка, и Лодегранс, сделав ещё один шаг, вышел на свет.

— А я все, знаешь, не могу взять в толк, — сакс состроил недоуменную мину. — Вроде как Рим — это гордость, храбрость и честь, жесткость к врагам и обидчикам, но о тебя вытирают ноги, как о шелудивую псину… Полу-бритт, — он улыбнулся. — И кто вытирает? Бывший раб, который немного зазнался.

— Я помню, как он избил тебя, а ты лежал в пыли и скулил, — заметил Амброзий.

Сакс оскалился.

— Он заплатит за это. Со временем.

— Что ж, значит урок не пошел тебе впрок.

Он некстати вспомнил ту давнюю драку и отменно выверенный удар, направленный солдату-выскочке в челюсть. Ещё тогда, девять лет назад возле шахты. Что ж, это был прекрасный способ выпустить злость.

Удар пришелся по кости возле уха, но Амброзий задел его лишь слегка, сакс оказался проворнее Вортигерна. Лодегранс схватил его за рубашку, сжал в кулак и с остервенением дернул вниз.

— Ну что, римлянин, — услышал он злобный голос над своей головой. Шея отчаянно ныла, центурион пригибался все ниже и ниже, думая, что сакс свернёт ему шею. — Думал, я забыл наше с тобой маленькое путешествие от Стены до Повиса? Знаешь, как мне оно нравилось, ты думаешь, ты вновь разоделся здесь, почистил перышки — один раб дал другому обноски… Хенгист — размякший дурак, но даже он ничего не предпримет, ты слышишь? — ничего, если я сперва убью тебя, а затем Вортигерна… Здесь нет законов, наивный ублюдок.

Лодегранс держал его мертвой хваткой. Амброзий чувствовал чуть выше бока острое лезвие приставленного кинжала. Как-то некстати он вспомнил, что Лодегранс задумал его убить — неужели это случится так скоро? Амброзию казалось это неправильным, пока он ловил ртом воздух, стараясь не упасть с края арки. Сейчас не время ещё умирать, сперва он должен расквитаться с братом и Вортигерном, тот давно заслужил хорошую трепку.

— Скажи «прощай», Амброзий Аврелиан, — насмешливый голос у уха стал совсем громким. — Пора тебе переставать коптить небо.

— А тебе?

Амброзий не видел того, кто это сказал, собственные волосы застилали ему глаза. Голос был явно мальчишеский, такой вряд ли справится с бешеным саксом.

«Значит, все-таки смерть, — с каким-то безразличием подумал Амброзий. — Только вот не кстати этого парня прирежут вместе со мной. Зря он увидел нас здесь.»

Лодегранс на мгновение отпрянул и оглянулся. Если нагрянули неожиданные свидетели, надо знать их лицо.

— Ты!.. — прорычал сакс, а затем выругался. Краем глаза Амброзий разглядел того, кто точно не смог бы помочь — Мерлина-Мирддина, или как там его еще называли, наглый слуга, тощий юноша и просто глупый мальчишка — что он может против такого, как Лодегранс. Мальчишку убьют следом за ним, а он, Амброзий Аврелиан, так и не выяснит, его ли он сын или же это глупое наваждение, просто сон, а сам он умер годы назад еще там, у шахты. За спиной юноши он увидел краешек бледного личика и длинные черные кудри. Дочка Вортигерна тенью ходила за этим рабом. В восемь лет негоже видеть такую кровавую смерть.

— Проваливай, — рявкнул он Мерлину, и через мгновение сакс еще сильней сжал его шею сгибом руки.

— А он дело говорит, мальчишка, — вкрадчиво проговорил Лодегранс. Он опустил на мгновение свой кинжал. — Убирайся, раб, пока можешь. Это вовсе не твое дело. И не твоя забота.

Худое лицо Мерлина неприятно искривилось в улыбке, сухая бледная кожа натянулась, кое-где проглядывали плоские кости. Его давно уже следовало лучше кормить.

— А может я хочу, чтобы это стало моей заботой, слышишь, ты, сакс? — как-то пугающе прошелестел его голос. Амброзий вспомнил, как мальчишка рассказывал, что Лодегранс боится его. Пустое бахвальство, это было понятно, но его противник действительно на время замедлил и в нерешительности встал возле арки. Он мог выкинуть из нее центуриона на жесткую землю и камни уже десять раз.

— Повторяю, раб, лучше уйди! — рявкнул вновь Лодегранс, и Амброзий заметил, как задрожала его ладонь, сжимавшая рукоять. — Мне недосуг потом объясняться с Хенгистом, почему я искромсал тебя на кусочки.

— А ведь это тебя раскромсают и бросят тлеть на земле, Лодегранс, мы же знаем, — Мерлин заговорил доверительным шепотом и сделал шаг ближе. Видимо, когда мальчишка хотел, он мог выглядеть, как мертвец или же как жрецы из восточных болот. — На каменных плитах, на забытой земле, где не будет иных людей никогда. А потом твою могилу накроет вода — ты же любишь лежать в ледяном крошеве, сакс? Ты ведь знаешь, что плохая затея — злить такого, как я.

Внезапно Лодегранс с силой отбросил Амброзия в сторону. Затылок пронзила тупая боль, должно быть, он ударился о каменный выступ. Сквозь пелену черных точек в глазах он увидел, как сакс схватил крепкой хваткой мальчишку. На его лице ярость мешалась со страхом, а руки дрожали, как у завзятого пьяницы, и все же лезвие его кинжала уже пропороло ветхую ткань.

— Я разделаюсь с тобой, мальчишка… — Лодегранс шипел на него, Амброзий видел, как ходят ходуном его руки, как блестят бешеные на выкате глаза, как течет слюна с края рта. Он правда боялся этого юношу, но боялся, как дикий зверь, и как дикий же зверь разорвет его через мгновение. Голова центуриона ещё ходила ходуном после удара о камень, он пытался подняться, но рука и ноги не держали его. Мерлин оказался… кем-то. Друидом, жрецом, ясновидящим, кем-то из тех, кто вечно нагоняет страх на вояк и громил. Таких, как сакс Лодегранс.

— Отпусти его! — крикнул Амброзий, но Лодегранс не слышал его. Сакс убьет его, это верно. Мирддин сделал хорошую ставку на страх, но перегнул палку и не принял в расчет гордости варвара. Сдаться перед пленником, рабом и малолетней девчонкой? Кинжал выскальзывал из вспотевших рук Лодегранса, Амброзий знал, что ещё мгновение — и он ничего не сможет поделать. «Я потеряю сына? — зачем-то подумал Амброзий. — Я ведь даже не нашел его, чтобы терять. Мирддин не мой сын, он просто мальчишка, а я давно сумасшедший.» Мелькнуло острое лезвие. Лодегранс, размахнувшись, собирался рассечь Мерлину шею, но тот дернулся, и нож лишь слегка задел ухо.

— Нет! — раздался отчаянный крик.

Амброзий наконец смог подняться, опираясь здоровой рукой о шершавую стену.

— Нет! Нет!

Снова мелькнул вихрь спутанных черных кос. Дочь Вортигерна, точно хорек, протиснулась между Лодегрансом и юношей. Она прижалась к последнему, словно пыталась заслонить всего его своим крошечным телом и смотрела на сакса с яростью и безумием, которых Амброзий не помнил в глазах даже самых отчаянных воинов. Она кричала на него так зло и свирепо, какие-то слова срывались с ее бледных губ, но Амброзий плохо знал тот язык. Это была не бриттская речь. Похожая, но чужая и звонкая, так говорили на родине Мирддина и на ее родине тоже — но зачем дочке бриттского властелина говорить на нем с саксом? Лицо Лодегранса кривилось от злобы. Будь его воля — он бы разобрался с обоими, но смерть дочки его господина не сойдёт ему с рук. В любом случае останется ненужный свидетель — кто-то из трёх, и жизнь Лодегранса тогда не будет стоить гроша.

— Нет! — продолжала верещать Моргауза и вперемешку лепетать на кимрском. — Убирайся! Убирайся! Не тронь его!

Капля крови Мирддина, стекавшая из порезанного уха, попала на ее платье. Она задрожала, как лист — от страха или от ярости — и завопила так, что от этого вопля через мгновение сбежалась бы стража.

— Чтоб вы сдохли. Все, — плюнул Лодегранс, поспешно сунул испачканный клинок за пазуху и побежал вниз по лестнице. Там, во внутреннем дворе, он сумеет затеряться среди прочих воинов, и будет слово Амброзия против его — сакс всегда сможет сказать, что девочка увидела драку и испугалась. Малолетним царевнам ни к чему видеть мужские разборки. Центурион знал, что доказательств не будет ни у кого, а Вортигерн не так близок с дочерью, чтобы верить ей на слово.

— Отец подарит тебе новую куклу, юная госпожа, — сказал он всё ещё испуганной и дрожащей Моргаузе. Он ощупал свою шею и голову. Все было цело, но болело нещадно. — Тебе ничего не угрожает, не бойся.

Но Моргауза не отвечала ему. Она всё ещё льнула испуганным зверьком к Мерлину, цеплялась худыми пальцами за его рубаху и шептала вперемешку с языком Камбрии:

— Мирддин Эмрис Мирддин.

Амброзий вопросительно посмотрел на Мерлина. Тот все также кривил губы, стараясь унять струйку крови из уха. Будто это не он минуту назад вместе с глупым ребенком спас его от неминуемой смерти.

— Почему она зовёт тебя так? — спросил он. — Почему она вообще говорит… — «на языке слуг и бывших рабов», хотел сказать он, но не решился. — Я хочу сказать, она наследница бриттского королевства. Она дочь Вортигерна. А это чего-то да значит, не верится, что я говорю это. Почему она вообще…

— Защищает меня?

Амброзий не знал, что на это лучше ответить, а потому просто кивнул.

— Да, — не таясь сказал он. — Ты раб. Хоть и ее раб, но она вряд ли понимает ценность слуги. Вортигерн говорил, молодая царевна не слишком добра к своим мамкам и нянькам.

Он искоса смотрел на Моргаузу. Та до сих пор казалась напуганной и застывшей, она косилась на воина, но смотрела будто бы сквозь него. Вряд ли восьмилетнюю девочку заденут такие слова. Амброзий вспомнил, с какой дикой яростью она кричала на сакса.

— Служанки Моргаузы не больно-то любят свою госпожу.

Мерлин не старался отцепить от себя руки своей маленькой госпожи, а напротив, невесомо, почти не касаясь, проводил пальцами по кончикам ее черных волос, словно стараясь утешить. Амброзий вспомнил, как несколько дней назад, когда он впервые увидел дочь Вортигерна, та сидела бледная, точно из воска и мрамора, а Мерлин пел ей колыбельную для младенца. Эти двое, должно быть, одиноки и очень несчастны.

— Они ее одевают, кормят и шепчутся за спиной, — безразлично ответил Мерлин. — Вечерами, когда у них развязывается язык, говорят, что было бы лучше, если б она померла. Моргауза сама это слышала. Стоит ли сильно винить ее за то, что она изводит их поручениями? Ты ведь знаешь, Амброзий Аврелиан, достаточно малости, даже родимого пятна на лице, чтобы кто-то решил, что ты им не ровня и лучше бы тебя утопить, как котенка. Но этого котенка они не получат. Я-то об этом знаю не понаслышке, ну, знаешь, только меня не одевали и не кормили, — кожа вокруг рта юноши снова натянулась и показались кости.

Он наклонился к Моргаузе, осторожно погладил ее по лохматой макушке и что-то зашептал ей на ухо. Детские кулаки разжались, и она наконец отпустила его. Дочь Вортигерна вопросительно посмотрела на своего раба.

— Мирддин? — еле слышно спросила она.

— Все в порядке, — ответил слуга. — Иди, со мной ничего не случится. Наш новый друг мне поможет. Или, — он усмехнулся. — я ему помогу.

Нескладный ребенок в сером, богато убранном платье тенью двинулся по коридору. Голова Амброзия Аврелиана постепенно переставала гудеть.

— Спасибо, — наконец-то решился центурион. — Вы подоспели вовремя… Но не вздумай в следующий раз это делать.

Мерлин скривился и прижал грязный платок к порезу. Кровь еще текла из уха, но становилась темнее и гуще.

— Скоро перестанет, — ответил он. — И я же говорил, знатный господин. Лодегранс до дрожи боится меня.

— Так боится, что чуть тебя не убил. Не лезь на рожон. Тебе девятнадцать, но ты не похож на воина.

Мерлин молчал. Оба знали, что из человека, который боится, может вырасти враг куда подлей и опасней, чем обычный убийца.

— У тебя доброе сердце, если ты оберегаешь дочь Вортигерна.

— Мы с ней похожи.

— Она тоже друид?

Мерлин прищурил глаза.

— Я не друид, господин. Но иногда я знаю, что будет. Вижу, что у кого-то дурная судьба. Будущее не раскрытая книга. Оно прядется, как нитка у пряхи — из карканья ворона, запаха дыма, комьев влажной земли и жидкого меда. Можно походя дунуть на нитку — и она тут же порвется, ведь судьба — та еще гулящая девка, Аврелиан.

Эту мысль Амброзий горячо поддержал.

— Вортигерн знает об этом?

— Да. Хенгист с Хорсой рассказали ему, когда отдавали меня. К его чести, он ни разу не просил меня… погадать, — в его голосе центурион услышал намек на презрение. Должно быть, император Повиса знал, что его дочь не такая, как все. Рискованный ход — разрешить своей дочери дружбу с рабом.

— Почему она звала тебя так? Почему отгоняла сакса камбрийской речью?

Мерлин изобразил удивление.

— Я говорил тебе, господин. Мирддином назвала меня мать. Моргауза знает об этом, я обучил ее языку своей родины.

— Я не об этом.

Мерлин кивнул.

— Я знаю, господин. Я не воин, как ты заметил. Я немощен и во мне мало силы, ветер шатает меня на открытой дороге. Когда я был мал, я мог расстаться с жизнью каждую зиму, поэтому мать и звала меня так — «Эмрис», бессмертный. Думала, это прозвище защитит меня. Говорила, это придаст мне силы отца, она назвала меня его именем. Теперь Моргауза думает так же. Но откуда ты-то знаешь камбрийскую речь?

Утер и его войско торчали в Повисе уже пару недель — слонялись по крепости, затевали ссоры и пили. Пили страшно и беспробудно, погреб Вортигерна опустел, должно быть, на треть, а Амброзий видел, во что превращаются хорошие воины под властью Утера со Стены. Ветер пригнал тучи с ещё холодного, темного моря Ибернии, и они извергали из себя столько бесчестных ведер леденящей воды, что дорогу на подступах к форту Бана размыло, и разведчики доносили, что до конца месяца путь до нее будет отрезан. Вортигерн, к несчастью, оказался радушным хозяином.

Однако времени на печали и тяжкие думы у Амброзия не было. Открыто или негласно, император возложил на него слишком многое, на его плечах сейчас держался этот шаткий порядок и тот новорожденный мир, что они заключили. Он каждый день разъяснял своим людям — всем людям Вортигерна — что за любую ссору им светит порка, что ходить они должны будто по лезвию, что внезапная влюбленность Вортигерна и Ровены не спасет этот хлипкий союз, если воины трёх сторон перережут друг друга. Все было без толку. Чуть ли не каждый день его находил Килух и, запыхаясь, доносил, что нынче кто-то кого-то непременно убьет — либо бритт сакса, либо напротив — и дух раздора витал над крепостью. Порки и наказания, урезания жалованья стали ежедневной рутиной. Люди Утера не упрощали задачу. Однажды Амброзию донесли, что ссору затеял кто-то из них — словно Эрида, подбросившая злосчастное яблоко — один из людей в отряде Хорсы не досчитался трёх зубов, а его человек — пальца и уха. Обидчики ладили между собою до ссоры, они и теперь, когда боль и ярость утихли, стояли перед своим командиром будто нашкодившие дети. Причину никто не назвал. Амброзий прописал подстрекателю девять плетей, ругань и крики наказанного громко разносились над крепостью. Утер тогда вышел из замка и молча смотрел, как плеть опускается на спину солдата, но не сказал ничего. Тот взгляд Амброзий надолго запомнил, о, он говорил ему многое, между братьями не было теперь открытой вражды, но ненависть, крывшаяся в том молчании, была острой и жгучей. На словах же брат был безразличен и даже любезен.

— Слышал, ты наказываешь людей Утера, — Вортигерн вызвал его в тот день в свои комнаты, но на его лице не было гнева. — За такое даже я бы тебе спуску не дал. Они не твои. И не обязаны тебе подчиняться.

— Они на твоей земле и обязаны выполнять волю здешнего императора. Считай меня просто глашатаем. Ты бы сам велел высечь его, люди Утера…

Он замолчал, стараясь выстроить в неясном тумане очертания того, что беспокоит его.

— Что с ними? Этот свое получил, другие ведут себя смирно.

Амброзий не знал, что на это сказать императору, его беспокоили эти семена раздора, что щедрой рукой рассыпались и давали всходы в тот же день, словно сорняк.

— Мне кажется, люди Утера зачинают ссоры между нами и саксами, — сквозь зубы проговорил он, понимая, что его слова звучат нелепо, будто мать жалуется на чужого сынка.

Вортигерн ожидаемо хмыкнул.

— И у наших людей, и у саксов должна быть своя голова на плечах. Проследи за этим. И пообещай, что иначе они останутся без нее. Прилюдные расправы над призрачными предателями внесут гораздо больший раздор, ты это знаешь.

Конечно, он это знал. С недавнего времени он знал и ещё одну смешную вещицу.

— Вортигерн.

Император неохотно повернулся к нему.

— Когда Утер впервые пришел к тебе?

— В тот же день, к вечеру. Когда я раздробил тебе руку. Что-то ещё?

Амброзий покачал головой. Слова обоих сходились, Утер на днях рассказал ему то же, присовокупив сказки про Рим, всеобщее благо и покорение врага его же ресурсами. Амброзий слушал безумного брата в пол-уха. Если здесь он сказал ему правду, может статься, не врёт и по поводу всего остального.

— Я не найду на следующее утро в коридоре труп кого-то из вас?

— Нет. Утер заключил со мной перемирие.

Утер винил его в гибели собственных планов и презирал за слабоволие и медлительность. Он сам так сказал. Эти чувства были взаимными.

— Наши люди нашли отряд Маркуса?

— Ни следа. Они будто сгинули. Либо отправились с награбленным в Ибернию, либо…

Вортигерн нахмурился. Он знал, что значило второе либо. И это было куда накладнее просто смерти верных людей.

— Ни тела, ни косточки?

— Ничего. Даже обрывков плащей. Даже нет стаи стервятников.

— Продолжайте искать. И, Полу-бритт…

Амброзий вопросительно посмотрел на него.

— Никаких рассказов саксам, твоим новым друзьям. Не думай, это не секрет для меня.

Центурион кивнул и направился к выходу. Он не стал рассказывать Вортигерну, что Хенгист и Хорса не друзья ему. Он действительно проводил много времени и в их компании, и в лагере их людей, что расположились походными шатрами под стенами крепости. Братья поили его крепким медом, вспоминали истории о набегах и, к их чести, не пытались выпытать у него тайны Повиса и императора. Порой Мирддин прислуживал старым хозяевам, и бретвальды напоследок наливали ему полный рог меда. Такой мед мог свалить бы и крепкого воина, но Мерлин-Мирддин почти что не чувствовал хмеля. Те действительно были добры к нему. Хенгист спрашивал, как с ним обходится новый хозяин, и каждый раз оставался доволен услышанным — Вортигерн не скупился на нужды дочери и ее раба.

Амброзий понимал, что подробные расспросы могут вызывать подозрения и сомнения. Он не мог подойти к Мирддину и просто выложить молодому друиду и ясновидцу, что тот его сын. Не мог он говорить это Хенгисту, Хорсе, Килуху — об Утере речи не было вовсе. Он слишком хорошо знал своего кровного брата, тот бы сделал это знание опасным оружием. Что же до Вортигерна… Император перестал искать в нем товарищества, а собственных шагов Амброзий не делал. Он довольствовался лишь тем, что сын перестал его сторониться — после нападения Лодегранса Мирддин стал считать центуриона союзником, связанным с ним общим врагом. Амброзий узнал от него, что по прибытии сакс не оставил надежд поквитаться. Что среди своих отщепенцев грозиться наколоть его, Амброзия, голову на острую пику, а с мерзкого щенка-колдуна — содрать его паршивую шкуру. Ему не впервой было слышать угрозы, но восторга по этому поводу он не испытывал. Однажды он победил Лодегранса, но это было в пылу битвы, в водовороте темноты и отблесков факелов — к сожалению, никто из ныне живущих не защищен от удара из-за угла.

— Мне нечего опасаться, Аврелиан, — ответил ему Мерлин на вопрос о том, боится ли он. — Пока я стою в этой крепости, на земле императора Вортигерна и под ее стенами, пока мне благоволит царевна Моргауза — мне ничего не грозит. Здесь никто не рискнет обидеть меня. Даже Лодегранс на деле боится меня и ненавидит себя за свой страх. Просто так он не рискнет подойти ко мне. Другое же дело ты, Полу-бритт.

Мирддин был прав.

— Тебе нужны союзники, Полу-бритт. Ты не справишься в одиночку.

— Не высокого же ты мнения обо мне.

— Это не обида, Аврелиан. Это предупреждение. Моя мать говорила мне…

Амброзий невольно поежился.

— …говорила, что подлец всегда выйдет сухим из воды, у честного же связаны руки и мешок на голове. К сожалению, тебе нужны друзья, чтобы выжить.

— На нее это очень похоже.

— Что?

— Ничего. Я привык справляться один. Не у всех в друзьях водится дочь императора.

— Вортигерн, Хенгист, Хорса, — Мирддин загибал на руке пальцы. — Килух. И я. Эта поддержка будет на пользу. За себя я ручаюсь — я не буду плясать от радости, если ты погибнешь, Аврелиан.

То же самое говорил ему Вортигерн, и Амброзию стало смешно. Его сын недоуменно смотрел на хохочущего центуриона.

— Если моя поддержка кажется нелепой тебе…

— Нет, что ты, прости, — перебил Амброзий. — Я не о том. Я вовсе не о поддержке слуги. Ты хороший юноша, Мерлин, и ты не дурак.

— Тебе может помочь и золотая пташка Повиса, наша новая госпожа, — добавил Мерлин, но затем неловко замолк и споткнулся. — Но сдается мне… скоро ей самой нужна будет помощь.

Амброзий поежился, вспоминая их поездку с золотоволосой госпожой и Утером, приставания брата к жене императора и, что немало важно, их с Ровеной беседы на вересковой пустоши в дали от глаз посторонних. Вортигерн не знал ни о чем из этого, а такие игры с императором были подобны играм с огнем. Он честно выполнял данное Ровене обещание не говорить ее мужу, но с каждым днём это казалось центуриону опасной ошибкой. За сокрытие правды порой бьют больнее, чем за откровенную ложь.

— Что ты хочешь сказать, Мирддин? — отстраненно спросил Амброзий юношу. В крепости было неспокойно, и он чувствовал это. Что-то терзало его разум где-то на границе сознания, где-то там начиналась еле заметная лавина новой напасти, и центурион не был в восторге, что юноша-ясновидец чувствует то же.

— Ты знаешь, сейчас много распрей в крепости, Аврелиан. Не все они связаны с привычной похвальбой и пьяными дрязгами.

Он помолчал.

— Спроси Килуха, господин. Спроси меня. Мы скажем тебе, о чем ведутся разговоры по углам, стоит лишь навострить уши. Тебе не всегда говорят правду, а ты лишь наказываешь за драки.

— Не испытывай мое терпение, мальчик.

Амброзий видел беспокойство на лице Мирддина, но тот даже не представлял сколь более сильные опасения бушуют сейчас в нем самом. «На чаше весов твоя голова, Аврелиан, — подумал он. — Ее уже примеряют, влезет она или нет.»

— О госпоже Ровене по крепости ползет недобрая слава, — наконец сказал Мирддин. — Каждый третий недобро ухмыляется, говоря о ней, и поминает вашу поездку. А там, Аврелиан — и Утера, и тебя, и самих себя и всего, на что хватает фантазии. Такие разговоры приятны воинам, даже если нет в них и толики правды, но в вашем походе точно было что-то неладно. Иначе те стихли бы за пару дней. Вот тебе причина ссор, Полу-бритт. Имя жены Вортигерна много у кого на устах. Смотри, как бы эти слова не дошли до ушей императора.

Голова подходила под размер плахи.

— Я не приглядываю за чужими женами, — грубовато ответил Амброзий. — Ее честь теперь — забота императора. И тебе я не советую думать об этом.

Он знал, что лжет, но новые напасти были не к спеху.

— С какой радости такой как ты, беспокоится о госпоже? — спросил он сына. — Непохоже, чтобы она была другом Моргаузе. А тебе…

— …а тебе и вовсе на это рассчитывать незачем? — язвительно спросил Мирддин. Он развел руками, насмешливо указывая на свою серую выцветшую рубаху. — Все так. Мы с золотой госпожой перемолвились лишь парой слов, но… Я не хотел бы, чтоб с ней, Аврелиан, приключилось несчастье. И в этом нет ничего дурного, чтобы ты себе ни придумал.

— Я понимаю.

Он действительно знал, о чем говорит его сын, и это было приятно — хоть в чем-то они были схожи. Амброзий смотрел на шумный двор Повиса, на снующих детей прачек, на серую грязь, перемешанную дождями в кашу, на блеклые отблески мечей и доспехов воинов — своих, чужих, чьих угодно — холодный камень крепостных стен. Это было могучее новое царство, сильное, выросшее из-под земли трудом и потом сотен мужчин, достойное того, чтобы жить, но оно не стоило и гроша без того, о чем говорил его сын. Без золотой пташки, без любви Вортигерна к ней, без планов на благодатную теплую осень, без покоя императора Повиса.

— И в жизни раба, Аврелиан, бывает что-то, за что он хочет побиться. Даже и шутки ради.

— Я поговорю с госпожой Ровеной, — пообещал Амброзий. — Если и есть какие-то недомолвки и слухи… Ее муж должен узнать о том от нее, а не от кого-то другого.

Амброзий Аврелиан понимал, чем грозит открытая ссора влюбленных. Это будет не один из тех споров, которые разгораются бурно, как лесные пожары, и также бурно кончаются. Это будет не разлад между женой и мужем, а огромная трещина в хлипком мире между Повисом и саксами. Единственное, что вселяло бодрость в сердце бывшего центуриона, это что общие с сыном заботы зародили в Мирддине чуть больше доверия.

— Аврелиан!

Амброзий вздрогнул.

Послышались торопливые шаги. К нему и Мирддину, шлепая по серой глине, от ворот спешил Килух, он бряцал броней, топорами на поясе и обливался потом. Килух вырос на продуваемом всеми ветрами побережье Иберийского моря, посему даже здешнее дождливое лето казалось воину жаркой пустыней.

— Что за новая напасть… — процедил сквозь зубы центурион.

— Аврелиан! Вести с границы! Иберния…

— Ты дышишь так, будто сам бежал всю дорогу. Отдышись и говори по порядку.

Килух сложился пополам и задышал, будто гончая. Амброзий скривился, ожидая услышать дурное. Он понимал, что Килух, проведший детство на зелёном острове, быстрее прочих спешит рассказать тревожные вести, чтобы в нем мимоходом не углядели предателя.

— Улады?

Килух кивнул. Амброзий выругался.

— Как всегда вовремя. Когда они высадились?

— Полтора дня назад, господин. У западной бухты. Гонцы… и я спешили, как могли. Больно лакомые там деревни.

— Сколько?

— Пять кораблей, господин. И несколько небольших лодок.

Амброзий ошарашенно взглянул на него. Западное побережье Повиса давно не помнило таких дерзких набегов. Один-два корабля по весне, угнанный скот, украденное зерно, а через месяц все становилось по-прежнему до нового года.

— Это не малая сила, — отозвался центурион.

Килух снова кивнул. Его лицо вернуло привычный цвет.

— Они не уйдут за день, Аврелиан, они останутся погулять неделю, не меньше. А это значит…

— Это значит, собираться надо сейчас.

Амброзий поманил к себе Мерлина и положил руку на костлявое плечо юноши.

— Беги со всех ног, парень, подсоби Килуху. Сначала к моим двадцати. Пусть точат оружие, седлают коней, надо выступить в сторону моря как можно скорее. Затем к Хенгисту с Хорсой — они примут тебя. Скажи, что нам надо как можно больше людей, передай, что по тому тракту улады смогут дойти до олова, если им о нем стает известно. Пора отрабатывать этот их величайший мир. Что же до Вортигерна… — Амброзий на мгновенье помедлил. — Я поспешу к нему сам.

Теперь нельзя было терять ни минуты на разговоры и суету, каждый миг, что он не в седле или его ноги не месят жирный чернозем Повиса, пираты с зелёного острова убивают, грабят и жгут — чужую гибель не хотелось иметь на собственной совести.

— Амброзий! Господин!

Он обернулся. Запыхавшийся сын спешил за ним через весь двор императорской крепости.

— Как быть с Утером, господин?

Имя брата отдалось в черепе ударом молота. Центурион поморщился. Мальчишка был прав, опять прав, они не могут сейчас забывать об Утере, он — повелитель Стены, он, чтоб его, одна из сторон этого дрянного союза — его следовало поставить в известность. Амброзий вспомнил кривое лицо Лодегранса, обещавшего спустить с мальчишки три шкуры, слова Утера о склонении Мирддина на свою сторону — на что пошел бы его бывший брат, чтобы подчинить себе молодого друида, выцарапать из его разума все туманные образы былого и будущего? — ну уж нет, он не пустит сына в их лагерь.

— Утера я тоже беру на себя, — бросил он и почувствовал, как его затошнило. Он давно не общался с братом по собственной воле. — Беги к Хенгисту и остальным. А потом возвращайся к Моргаузе. И держись подальше от наших гостей.

В суматохе сборов очень просто сводить старые счеты, и если не досчитаются одного раба, о нем мало кто вспомнит. Мирддин презрительно скривил губы, но спорить не стал. Молодые редко понимают, что жизнь у них всего лишь одна.

Амброзий взбежал по крутым ступеням замка на самый верх башни Вортигерна, два раза он рисковал сверзиться вниз и свернуть себе шею — в его возрасте можно было быть воином, но не гонцом — лишь один стук в тяжёлую дверь, и он ворвался в комнаты императора.

Вортигерн стоял возле стола, склонившись над картой.

— Что? — рявкнул он. Хозяин Повиса бы мрачен и явно не в духе, что ж, от новостей Амброзия радости у него не прибавится. Карта была дорогая, прорисована изящно и точно, и принадлежала временам ещё более раннего Рима. Центурион краем глаза увидел на ней знак Максена Вледига — в ту пору ещё Магна Максима, тогда тот больше держался старой империи, нежели Камбрии. Он удивился тому, что Вортигерн умеет читать.

— Откуда у тебя эта редкость? — спросил он. Перед глазами всплыло воспоминание о монетах, найденных им и Вортигерном в прошлой жизни.

— Не твое дело, — отрубил император. Он свернул карту в свиток. — С чем явился?

— Набег пиратов Ибернии. Они привели пять больших кораблей. И ещё несколько лодок.

Вортигерн выругался.

— Как всегда вовремя, — проворчал он. Кривые шрамы отчётливо проступали на грубом лице. Сегодня тот ещё сильней походил на хищного падальщика. — А куда смотрел ты? И все остальные?

— Гонец добрался только сейчас, я спешил, как мог, по мне, что, не видно? — Амброзий огрызнулся. Сейчас он задыхался и обливался потом не хуже Килуха, он не до конца понимал, почему император говорит с ним в таком тоне. Между ними много недель царил мир, Вортигерн подшучивал над ним, отмахивался от его страхов, обсуждал тонкости игры в оловянное царство — но ни разу не выказывал ярости или злобы.

— Видно, да только толку нет, Полу-бритт, — процедил император. Он медлил, будто подбирая слова, но затем отмахнулся. — Послали к саксам?

Амброзий кивнул.

— К Утеру?

— Ещё нет.

— Так за какой же радостью ты тут стоишь, Полу-бритт?

Центурион не выдержал.

— А ты хочешь стоять после Утера? В собственном доме?

Император ничего не ответил, но Амброзий почувствовал, как вокруг него задрожал воздух от ярости.

— Как скоро мы можем выступить?

— Мои люди почти что готовы. Люди Хенгиста… Я думаю, в полдень мы двинемся в путь.

— Скажи Утеру, чтобы брал побольше людей. Я не раздаю олово даром. Эй, Полу-бритт!

Амброзий задержался у выхода. На мгновение он почувствовал себя Мирддином, собственным сыном, его глаза и слух, сердце будто бы стали зорче, острее, он явственно ощущал присутствие новой скрытой угрозы, и ему хотелось поспешить к другой, открытой и явной.

— У Утера командует войском теперь Лодегранс, — сказал император. — Ты предупредишь брата, все верно, но прежде скажи саксу, чтобы тот поднял всех людей. Так мы быстрее управимся.

Амброзий опешил. Он вспомнил, как расцвел этот сорняк в тени его брата, с какой самодовольной ухмылкой разъезжал Лодегранс в его свите, как поглядывал на Ровену и ее братьев-бретвальд, будто на равных — так, значит, вот до чего дошло дело? — он правая рука Утера, его брата-мерзавца.

— Лодегранс теперь командует людьми со стены Адриана? — выходит сакс занял его, Амброзия, бывшее место. — Я не слышал об этом.

— Я тоже о многом хотел бы не слышать, — перебил император. — Сейчас не время для этого, Полу-бритт. Ступай и сделай наконец-то хоть что-то, как должно.

Амброзий холодно кивнул, не став спрашивать, что творится в голове хозяина оловянного царства.

Отбывали спешно. Как и подумал Амброзий, Хенгист, услышав, что тракт к оловянной шахте проходит как раз рядом с войском уладов, тут же выделил целый отряд, остротой мечей превосходящий и Утера, и даже Вортигерна из Повиса. Долго говорить с Лодегрансом Амброзию не пришлось, чему он был крайне признателен. Когда он заявился в его провонявшую потом и брагой берлогу, сакс оскалился и взялся за меч, на его лице бродила хищная самодовольная улыбка, будто он говорил: «Ну вот, наконец-то. Наконец-то ты сам явился ко мне. Твоя смерть будет долгой и очень кстати». Но у Амброзия не было времени на эти игры. Он быстро повторил ему то, что рассказал Вортигерну — про уладов, про корабли — Лодегранс не сильно расстроился. Ухмылка слетела с его лица так же быстро, как появилась, сменившись выражением делового безразличия — ему было все равно, с кем сейчас драться, счеты он может свести и потом. Он кивнул, сказал, что передаст его слова Утеру, за что Амброзий был разбойнику очень признателен.

К полудню того же дня они, силами троих повелителей, выступили на запад.

Амброзий снова ехал возле Килуха, благоразумно предоставив участникам нового мира на острове, возглавлять их отряд. Им есть о чем поговорить. Об олове и уладах. О наживе и славе. Ему лучше держаться подальше, особенно если император не в духе.

Амброзий помнил, как они уезжали — поспешно и быстро — привычная походная суета свелась к минимуму, никто не хотел, чтобы пираты Ибернии прознали про залежи касситерита на острове, от них и так в последнее время не было никакого житья. Помнил Амброзий и прощание Вортигерна с хозяйкой Повиса — тот лишь во всеуслышание крикнул, что на время похода его жена остаётся за главную, что каждый обязан ее слушаться, как императора. Не провел грубой ладонью по ее теплой щеке, не щекотал на прощанье своей грубой щетиной ей шею при поцелуе, не пропустил пшеничные пряди сквозь пальцы — все это изрядно разнилось с их встречами после свадьбы, когда оба не стеснялись выказывать свою привязанность на людях. Ровена смотрела на мужа недоуменно, но та была дочерью и сестрой повелителей и вождей — она не задавала вопросов и лишь потупила взор. Когда ее муж вернётся, им будет о чем побеседовать.

Это было дурное прощание. Центурион угрюмо смотрел в спину своего императора и вспоминал, о чем беседовал с Мирддином-Мерлином — что царство не стоило ничего без покоя его императора и любви. Это было глупо и удивительно, но от этой судьбы Повис не мог ускользнуть, рыба всегда гнила с головы. А еще из мыслей не шли улады. Утер. Потеря отрядов Маркуса. Все же стоило махнуть в Галлию и начать там новую жизнь. По дороге его бы пятнадцать раз ограбили и убили, но когда-то же надо рискнуть.

— Ты мрачен, Аврелиан, хотя чему радоваться.

Амброзий обернулся на голос и вздрогнул, увидев сына. Раб Вортигерна ехал возле него на маленькой тощей кобылке. Это было жалкое и смешное создание, но грязь на размытых бриттских дорогах месило уверенно.

— Ты? Откуда ты здесь? — ошарашенно спросил он юношу и придержал своего коня.

— Хенгист часто брал меня раньше в походы. Он и сейчас настоял.

Амброзий недовольно пробормотал:

— Какая в бою корысть от раба?

Это прозвучало грубее, чем он рассчитывал, но что с того — Мирддин не знал, что он его сын и не ждал особого отношения. Хватало того, что он относился к нему добрее, чем к прочим рабам.

Губы юноши сложились в кривую ухмылку.

— Не в бою, Аврелиан. Хотя глупо считать меня таким уж беспомощным. Я не девица.

Амброзий вновь вспомнил Уну, которая управлялась с луком получше любого мужчины и промолчал.

— Нет, Хенгист берет меня с собой не для этого. Я хорошо чувствую местность, могу найти тропы через гнилые болота и знаю, где таится засада. Иногда знаю, чего хочет враг, как он дальше поступит — знаешь, когда чужое войско рассеяно по туманным лощинам, и стрела может прилететь ниоткуда. У меня чутье зверя, Аврелиан. А это дорогого стоит в походе.

Амброзию пришлось согласиться, но от утешения легче не стало.

— В самую гущу не лезь, — он огрызнулся. — В бою мне будет недосуг следить за тобой.

— Этого не потребуется.

Злая ухмылка у него была точно от матери.

Глубоко за полночь люди Хенгиста, Утера и императора встали лагерем возле мелкой речушки, протекавшей по каменистому дну. Четыре часа беспокойного сна сменились серой полоской рассвета — а где-то там, за покрытыми сонным туманом холмами притаились разбойные отряды уладов и разграбленные деревни. Амброзий надеялся, что те ограничатся лишь угоном скота и мешками зерна — на зеленом острове голод был частым гостем, а плененных рабов пришлось бы кормить. Надо было все делать быстро.

Амброзий с тоской вспомнил о пяти быстроходных, юрких, как мыши, кораблях ибернийцев, а затем о римских галерах, которых у императора-варвара конечно же не было. Надо посоветовать Вортигерну нанят корабелов, хоть бы даже у свеев.

— Они там, — негромко проронил Килух, когда они совсем близко подобрались к туманным холмам. — Расположились в лощине, но спят.

— Откуда тебе это известно? Родная кровь говорит?

Килух помотал головой.

— Нет, господин. Так сказал тот юноша. Мерлин. Наши люди ему доверяют.

— А ты?

Килух замялся.

— Наверное, да. Подумай сам, господин. Мы идём наощупь дальше в туман. В землях, где пропали отряды. Навстречу врагу, который застал нас врасплох — не самый лучший расклад. Людям нужна точность среди моря загадок. Я тебе так скажу — все саксы верят этому юноше на слово.

Немудрено. По словам Мирддина, они годами ходили вместе в походы.

— Аврелиан, может, парнишка и прав. Ночной разведчик сказал, что корабли с побережья до сих пор не отчалили. Я не вижу дыма от костров, а укрыться им больше негде. Они здесь и, наверное, спят. У нас есть все шансы напасть.

Амброзий сухо кивнул. Ему никогда не доставляло особой радости воевать с беспробудно спящим врагом.

— Сообщи это императору и остальным. Разделимся на три части, сомнем их спереди и прижмем ударом с двух флангов. Это будет несложно.

— Да, господин.

Он понял только сейчас, что говорит, как человек, который отдает приказы тройному войску сразу при личном отряде всего в два десятка людей. Понял это и ошеломлённый Килух.

— Мой господин?

Амброзий взглянул на него, зная, что у воина нет возможности спорить.

— Аврелиан, ты пойдешь в атаку вместе со всеми?

Он пойдет. Ему придется пойти, а после выслушивать нытье Утера и императора — те вряд ли будут довольны, что отряды поднял именно он. Он будет сражаться подле них, стараясь не получить копьё в спину, но для начала придется остаться в живых. Амброзий понимал, чем вызван вопрос Килуха. Хоть и с мечом в левой руке, он все равно оставался калекой. И они не знали, сколько там будет уладов.

— Я прикрою твою спину.

— Следи за своей. И вот ещё что. Не подпускай Мирддина ко всей заварушке. Прока от смерти мальчишки не будет, увидишь, что лезет — пригрози ему плетью.

— Да, господин.

Амброзий неуверенно коснулся рукояти клинка. За девять лет это был второй раз, когда он выступал против врага. И во второй же раз полагался лишь на удачу. Вдали, в самой сердцевине тумана послышалось лошадиное ржание. Потом его подхватили другие кони, зашумел ветер после рассвета, ему почудился запах первых костров и, что совсем невозможно, чужая речь и далёкий стук десятков сердец. На краткий миг ему подумалось, что это то, о чем говорил ему Мирддин, но видение кончилось и внутри осталось лишь привычное предчувствие воина. Тогда он и понял, что больше медлить нельзя.

Из соседней полусожженной деревни пригнали четыре телеги — грузить добычу и нескольких раненых. Угнанную и перепуганную скотину насилу угомонили, привязали друг к другу и отправили следом, но по словам Килуха, благодарности в глазах жителей не было. Амброзию Аврелиану повезло остаться в живых — снова, битва в тягучем, как сливки, тумане уравняла его шансы с уладами, и шальная стрела лишь оцарапала руку. Он чувствовал, как кровь пропитала ткань на плече, но до привала придется довольствоваться дрянной перевязкой. Это была внушительная победа. Им досталось и три корабля, оставшихся без команды, те поделили поровну между властителями, хотя за какой радостью Утеру был нужен корабль. Большую часть домов в деревне придется отстраивать заново, но люди не лишились еды и скота — а пережить зиму в грядущем году — это вовсе не мало. Амброзий не испытывал того пьянящего чувства победы и силы, как после первой борьбы с Лодегрансом, когда кровь стучала в ушах, но отзвук всеобщего ликования захватил и его. Он сделал рискованный шаг, но смог удержаться, сам поднял отряды трёх войск — Утер бы не смог такого добиться. Он ждал отповеди от Вортигерна, негодования, ярости, но знал — тот даст ему больше людей в подчинение. Тот видел, на что он способен.

Его люди подбирали с поверженного врага монетки и незамысловатые украшения. Он увидел Килуха и подозвал его ближе.

— Как Мирддин?

У Килуха была рассечена правая бровь, и он подволакивал ногу, но выглядел в целом здоровым.

— В порядке. Он не рвался в битву, но теперь все просится на перевал.

— За какой радостью?

— Не знаю, Аврелиан. Говорит, ему там чудится что-то неладное. Пёс его разберёт. Сегодня ему можно поверить.

— Как скажешь.

— Так отпустить его? — Килух кивнул на тощую фигурку вдали.

Амброзий посмотрел в сторону сына. Затем огляделся и пересекся взглядом с Утером и императором — те будут ждать объяснений, стоит ему подойти — Амброзий не рвался к этой беседе. Он уже заполучил себе мешочек с позолоченным торквесом и несколько мелких монет — приятного было немного, но мёртвым теперь точно без надобности. Прочие из его отряда все еще подбирали добычу. Люди Утера переусердствовали. Пара саксов насилу отыскала в лощине одного живого улада — раненного и без сознания, Вортигерн распорядился оставить его и расспросить, как очнётся.

— Пусть идёт, — он без колебаний ответил Килуху. У них было полдня, а затем люди двинутся обратно Повис.

— Одного отпускать?

— Нет. Я пойду с ним.

Килух кивнул.

— Проследи краем глаза за пленным. Он может многое рассказать.

Сын ждал его на склоне холма. С вершины, будто молочная речка, стекал белый туман, а выложенная камнем узкая тропка давно поросла пожухлой травой. Это была старая дорога через холмы, когда ещё не было тракта в обход, а о том, чтобы провести телегу, не было речи.

— Ты ранен, — сказал ему Мирддин. Это было утверждение, а не вопрос.

Амброзий отмахнулся.

— Пустое. Килух сказал, что ты хочешь что-то разведать.

Тот кивнул.

— За тем перевалом. Я чувствую, что там кто-то есть.

Центурион нахмурился. Левая рука устало потянулась к мечу.

— Если ты думаешь, что это засада, — промолвил он. — то надо брать больше людей.

— Не надо, если мы хотим, чтобы нас не заметили. Твой брат и Вортигерн, господин…

— Что «мой брат»?

Он огрызнулся. Упоминание Утера выводило его из себя, но Мирддин даже не вздрогнул.

— Они ответили, что так будет лучше. Разведать при свете дня, а не очнуться ночью с перерезанной шеей. При всем почтении, Аврелиан, лучше меня здесь нет лазутчика. Но ты хочешь помочь, и я тебе благодарен.

Хотел ли он, раненый после битвы, ползать наощупь по туманным холмам — точно нет. Хотел ли отпускать туда безоружного сына и терять среди мертвенного тумана и вереска — нет и подавно, но Амброзий смолчал. Он ничего не знал, о силах Мирддина. Да, мальчишка угадал, где скрывается враг, но повезло ли ему или то была военная хитрость — центурион никогда не верил в колдовство бриттов и ибернийцев, их обряды, порой кровавые и жестокие, казались глупостью дикарей — но его, Амброзия, сын не был похож на друида. Это вселяло надежду.

— Что ж, пойдем, — нехотя отозвался Амброзий. — Будем надеяться, что там укрылся заблудший пастух. У нас всего одна рука на троих, которая на что-то способна.

— Твой брат обещал послать людей, если мы не вернемся.

Амброзий выругался. Предусмотрительность Утера выводила его из себя.

— Пусть лучше держит своих шавок на привязи.

Он до сих пор не знал, как повели себя люди Утера, когда брат отдал его Лодегрансу и Вортигерну. Порой он пытался представить себе, как это случилось — вот он возвращается в крепость с отрядом, защитив Гилдаса, Уну и прочих, вот он спешит поведать брату и командиру о заговоре, разросшемся, как дикий сорняк, а на грядущее утро Аврелиана не находят в крепости Банна, а саксы-разбойники разгуливают, точно свои. Ни один за него не вступился. Ни один не предпочел его Утеру. Отвернется ли от него Килух и все остальные, если ветер снова задует иначе? Амброзий вспомнил жесткое и гневное лицо императора и решил, что надо быть начеку.

Он и Мирддин с трудом поднимались по крутому холму. Старые, вросшие в землю каменные плиты, наполовину поросли мхом и лишайником, стали скользкими от промокшей земли и глины, через какое-то время оба они перестали видеть свое войско внизу, а клубы седого тумана казались глубоким озером за спиной. Сквозь мутную дымку проглядывала точка белого солнца.

Грязь под ногами скользила и хлюпала, а царапина на плече начинала нещадно саднить.

— Ты уверен, что мы идем верной дорогой?

— Верной, — коротко отозвался Мирддин. — Я не могу ошибиться.

— Для юнца у тебя многовато спеси.

Он размотал серую грязную тряпку, которой стянул свою рану. К удивлению, та продолжала кровоточить и покраснела. Амброзий дотронулся пальцами до краев — от окровавленной кожи повеяло жаром.

— Наконечник стрелы намазали ядом.

Мирддин с любопытством лекаря рассматривал след от стрелы.

— Но я еще жив, значит, это неплохо?

— Да, но под вечер у тебя будет жар. Я скажу Килуху и остальным, какой отвар тебе пить. Пусть приглядят за тобой пару дней. Будет паршиво, но это пройдет.

— Не в первой. Спасибо тебе.

Он кое-как вернул повязку на место. В голове крутилась мрачная шутка, что руку-то можно и вовсе отрезать — кисти нет уже девять лет, плечо и вовсе отравлено ядом — возле костра такая бы шутка любому понравилась. Ему отчаянно хотелось сказать сыну правду, наконец-то вслух произнести имя его матери, которая жила в его мыслях все девятнадцать лет — «она», только «она», и никогда по имени, чтобы не тревожить память о напрочь убитой юности — затем вернуться в настоящее время, сказать: «Знаешь, ведь у тебя есть кровная тетка возле Стены, еще одна родная душа! Ты нашел не только родного отца, но и сестру своей матери, верил ли ты, когда тебя брали в плен, когда догорал погребальный костер моей давней возлюбленной, что когда-то все может наладиться?» Он мог сказать это сейчас, но слова его не послушались, и он вновь отложил этот разговор на туманное светлое будущее. Амброзий был благодарен судьбе и за то, что имел.

— Аврелиан! — сын окликнул его, и Амброзий поспешил следом за ним. Когда он поравнялся с Мирддином, юноша сделал знак рукой вести себя тихо, и указал на что-то возле кустов.

Центурион вгляделся в белесый туман.

— Ну, это труп, — спокойно поведал он сыну. — Он явно мертв, ты можешь не опасаться.

Сын выругался сквозь зубы, и Амброзий почувствовал себя нелепо и глупо. Мирддин-Мерлин явно ожидал не того.

— Ясное дело, он мертвый, — Мирддин понизил голос до свистящего шепота. Он сел на корточки и пригляделся.

— Это улад, — Амброзий склонился над телом, рассмотрел и рыжеватую бороду, и удар топора на ключице. Простая кольчуга была разрублена и запачкана кровью. Воин был крепким и мускулистым, но от такого удара не застрахован никто. Тот умер быстро. — Вряд ли стоит так удивляться. Сейчас была битва. Он пал. Вот и все.

Мирддин фыркнул. Он коснулся травы, попробовал перевернуть тело на бок. Сперва Амброзий подумал, что тот хочет разжиться добычей, найти кошель с монетами, но юноше это было без надобности.

— Мы можем спускаться вниз. Если то, что ты говоришь, действительно правда, то ты услышал лишь отголосок здешней борьбы. Идем, императору не терпится спустить с меня всех собак.

Он похлопал Мирддина по плечу. Тело ныло после стычки с налетчиками, его мутило от яда в плече, но он скорее сдохнет сейчас, на этом высохшем вереске, чем позволит своему недовольству разрушить шаткий мир и доверие с сыном.

Мирддин не шевелился, его взгляд становился мрачнее, он пристально вглядывался в тело улада, и Амброзию стало не по себе.

— Вроде как это ты двадцать лет служил в легионе, — негромко ответил юноша. — Так почему же я, а не ты, замечаю, что убили его явно не здесь. Что здесь нету крови. Какая корысть волочить сюда тело убитого недруга?..

Что-то мелькнуло в уголке глаза. Бесшумное и стремительное, точно сама смерть, что-то просвистело мимо уха, и острый нож вонзился в дерево возле Амброзия.

— Назад! — рявкнул он. Его рука потянулась и резко дернула Мирддина за край рубахи, юноша повалился на спину и откатился назад. В землю между трупом и местом, где тот стоял, вонзилось второе лезвие. Через мгновение из зарослей можжевельника выпрыгнул человек, он был крупнее центуриона в полтора раза, туман прекрасно скрыл его от посторонних глаз.

«Знакомо, слишком знакомо», — думал Амброзий, когда выхватывал меч, отталкивал сына назад и старался отбиться от града разящих ударов. В очередной раз лязгнул металл о металл, и он понял, что смущало его — на воине была броня пропавшего отряда Маркуса. Это была та самая потрёпанная римская броня, вперемешку с тем, что старый легион отвоевал или награбил, и которую носила добрая половина людей императора. Он признал ее так же ясно, как не признал лица, скрытого шлемом наполовину. Амброзий впервые видел этого воина. И он понимал, что людей Маркуса не осталось в живых.

— Аврелиан! — услышал он окрик юноши. — Осторожнее!

Его противник свободной рукой выхватил из-за пояса ещё один нож. Мгновение — и тот бы пропорол бок центуриона насквозь, но враг поскользнулся на мягкой грязи. Амброзий возблагодарил небеса, что даже с одной здоровой рукой он всё ещё лучший боец, чем изрядная доля местных разбойников. Он сделал выпад почти наугад — туман ли становился все гуще или в глазах поплыло из-за яда, на лбу Амброзия выступила испарина — раздался хриплый вскрик, и его меч вошёл в тело в противника. Тот рухнул. Блекло сверкнул римский доспех, не уберегший вора от кары, кровь быстро впитывалась в черную землю.

Амброзий опёрся на меч. Голова шла кругом, внезапно он ощутил жгучую боль в задетом стрелой плече, будто его прижигали кочергой кузнеца. Он пошатнулся. Яд со стрелы тек вместе с кровью по венам. Чернозем и спутанный вереск тянули его к себе, он почувствовал, что вот-вот упадет грудью в грязь и воздух от удара выйдет из легких — но он лишь грузно опустился на травы. Чьи-то руки пытались его удержать, но им удалось лишь замедлить падение.

— Аврелиан! — слышал он. Амброзий напрягся и усилием воли в вертящемся мире понял, что видит перед собой лицо Мирддина. — Аврелиан, ты слышишь меня?

Он кивнул, но вдруг чувствовал, что сознание его уплывает, и ему сложно угнаться за ним.

— Придется тебе, видно, помочь мне спуститься.

В голове вился пух, ноги были мягкими, точно у куклы. Когда-то очень давно, когда он был ещё младше сына, но уже служил в легионе, после раны у него был такой жар.

— Ты видишь меня?

Голос Мирддина был беспокойным и громким. Амброзий поморщился, попробовал вновь опереться на меч, но смог лишь слегка приподняться.

— Вижу, — огрызнулся он. — Иди за Килухом. Один ты меня не потянешь.

— Килух не потребуется, — ответил Мирддин.

Амброзий напряг зрение. Он заметил, как на холм, обливаясь потом и сжимая топоры и мечи, поднимаются Утер, Хенгист и ещё десяток бойцов.

— Только тебя не хватало…

— Они здесь! — бывший брат махнул рукой, подзывая собственных саксов, — И он, и мальчишка!

Амброзий почувствовал в груди липкую ярость. Было дурно, мерзко до тошноты — Утер вновь видел его таким, беспомощным жалким калекой, не победителем в битве.

— Ублюдки! Амброзий! Эй, Амброзий, чтоб ты сдох. Ты слышишь меня?

Утер грубо шлёпнул его по щеке.

— Эй, там! Поднимайте своего командира и волоките к палаткам! Знал бы, обкорнал тебе руку тогда целиком, глядишь, теперь бы не ранили.

Повелитель Стены подошёл к двум трупам, утопающим в вереске. Затем его губ коснулась кривая усмешка.

— Ну, что же, все ясно, — промолвил он. Потом поманил Хенгиста ближе.

Мирддин вновь оказался прав, и Амброзий, по счастью, не умер. Два дня он пролежал почти без сознания, затем ещё день, обливаясь потом и дрожа, как дворовый щенок, а на четвертый смог сесть на постели и проглотить полную миску премерзкой похлёбки. Он отплевывался, но ел, сравнивая Килуха с несушкой-наседкой. Ни иберниец, ни собственный сын не слушали его возражений. До конца луны его продержали в постели, а после центурион был здоров.

Когда он, побледневший, но отдохнувший, впервые вышел наружу из крепости, в Повис уже пришло лето, которого, казалось, не ждал ни Вортигерн, ни Мирддин, ни прачки, ни воины. Оно путалось в пшеничных волосах госпожи Ровены, обдувало теплым ветром, пылью и запахом моря из-за угла, выгоняло ночью под звёздное небо и заставляло думать о том, что жизнь можно прожить и как-то иначе. Где-то по теплым водам моря римлян, греков и финикийцев плыли лёгкие корабли, груженные вином и шелками, запах горячей соли и путешествий преследовал и манил, Амброзий чувствовал это движение крови, хотя юность его давно миновала. Лето безумцев, в полный рост оно встанет на Лугнасад, и сколько тогда новых детей родится грядущей весной.

Они решили устроить пир — Вортигерн, Хенгист и Утер. Воины трёх повелителей залечили раны после побоища, добыча была поделена, сердце требовало веселья и буйства, медовухи и эля, зажаренного до корочки мяса. Это была первая победа союза, это был успех, которого не ждали ни саксы, ни Повис, ни Стена, вдобавок они разжились ибернийскими кораблями, куда как приятно.

В этом водовороте тепла и расслабленной праздности бывшего центуриона тревожило только одно. Вортигерн и Ровена по-прежнему сторонились друг друга. За те десять дней, что он боролся с болезнью и ядом, император охладел к супруге сильнее, шептались, что завтракает тот на рассвете и в одиночестве, а после похода даже ни разу не зашёл в их общую спальню, предпочитая покои, что были у него до женитьбы. Те шепотки, о которых говорил ему Мирддин тише не стали. Видя, что император более не благоволит золотой госпоже, кто-то из шайки разбойника Лодегранса даже позволял себе посмеиваться над Ровеной, когда та пересекала двор крепости. Когда, конечно, не было саксов. Вортигерн же хранил глухое молчание и оживлялся, лишь когда рядом стоял Хенгист, Утер, Килух, кто угодно, кто говорил ему о насущных делах и прогонял тень у него в голове. А перед празднеством Килух преподнес и новые вести.

— Умер?

Амброзий с сомнением смотрел на товарища. Центуриона пошатывало после болезни, но он был уверен, что добротный кусок жирного мяса справится с этой проблемой.

Килух кивнул и скривился.

— Да, только представь. Шел на поправку, мальчишка сказал, что жар уже не вернётся, а два дня назад заходят — а у того глаза размером с мелкое яблоко и сердце не бьётся. Он многое мог рассказать…

Речь шла о пленном уладе, единственном, кто не попал под мечи и копья войск Утера. Так значит, он мертв. Амброзий нахмурился.

— Очень не кстати. Он мог рассказать, сколько в Коннахте теперь кораблей.

— Теперь, Аврелиан, придется считать по старинке. Галльские купцы расскажут нам, что их было «несметное полчище».

— Этого я и боялся.

Оставалось ещё кое-что.

— Что слышно в итоге о Маркусе?

Килух развел руками в ответ.

— То, что он мертв? Ты сам видел, Аврелиан. Когда тебя потащили к лагерю, Утер с Хенгистом осмотрели два трупа. Первый — мертвый улад. Второй — улад в старой броне легиона. Все было ясно, как день. Наш отряд вырезали подчистую, а трофеи отошли победителям. Не больно-то они их спасли, — Килух безразлично сплюнул на землю. — Отряда старого Маркуса больше нет. Приграничные деревеньки грабили ибернийцы в нашей броне. Хитрые твари. Вот и все, господин. Но поди, объясни это местным.

Килух был прав. На границе Повиса людей императора теперь не больно-то жаловали. Амброзий был почти что уверен, что от сборщиков податей в последнее время укрывают изрядную долю добра, но в дрязги вступать не спешил. Верные императору поселения важнее лишнего поросёнка для Вортигерна. А терпение землепашцев было на волоске. Он вспомнил ещё кое-что, что говорил тогда Мирддин.

— Возле первого тела не было крови. Он умер не там.

Килух отмахнулся.

— Товарищ притащил его туда умирать. Подальше от шума битвы. Почем я знаю.

Это было похоже на правду. Двое уладов — а потом они с Мирддином спугнули того, кто остался в живых.

— Не бери в голову, Аврелиан. Мы победили. Сегодня пир. Твой брат, кстати, спрашивал о тебе.

Амброзий скривился и почувствовал в груди холодок. Ничего хорошего эти новости не сулили.

— За какой радостью? Справиться не сдох ли я тут?

— Ты не поверишь, но нет. Когда ты лежал без сознания, он приходил по пять раз на дню проведать тебя. И велел выпороть бабу-сиделку, которая плохо приглядывала. Визгу-то было…

Предположение о том, что Утер может о нем беспокоиться, казалось нелепым и диким. Давно, когда братья ещё были молоды, когда между ними не было разногласий, а Вортигерн, оставался просто солдатом, ни Амброзий, ни Утер не считали родственные узы чем-то значительным. Они были братьями, служили в одном легионе — это значило, что они не воюют друг против друга и не дерутся из-за смазливой девчонки, не более. А теперь. Амброзий поморщился и напряг память. На ум так не кстати пришли сцены из прошлого — как Утер звал с собою брата на Стену и говорил, что им нельзя разлучаться. Как в тот злосчастный день, расколовший его жизнь на осколки — тогда, ещё до сговора с императором, Утер помчался следом за ним. Брат отрубил ему руку и перевязал его рану. Брат дал ему кров, еду, положение на долгие девять лет, хотя вряд ли в этих поступках было много родственных чувств. Центурион мрачно выругался, и Килух усмехнулся.

— Ты не понимаешь его, господин, так как я.

— Что ты хочешь сказать?

Иберниец пожал плечами.

— Ты, господин… Ты — Аврелиан, — его губы сложились в ухмылку. — Крестьяне встречают тебя с радостью и провожают с благословением, ты не убил Лодегранса во сне, ты не вызвал Вортигерна на поединок, ты — и даже сам император в недоумении — почти принял его руку дружбы, вы оба странные люди, ты не находишь? Ты почему-то порой прощаешь людей там, где надо бы им свернуть шею. Почему ты такой?

Это был внезапный вопрос, Амброзий недоуменно посмотрел на товарища. Никогда в жизни ему не приходило в голову самому зваться «Аврелианом» или считать себя — он задумался — милосердным и незлобивым? Это казалось нелепым, он солдат, он бывший центурион легиона, насилие было почти всей его жизнью, насилие текло в его жилах вместо крови, он злился и ненавидел, презирал и завидовал, но слова Килуха загнали его в тупик, и Амброзий не знал, что ответить.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что ты хороший человек, Аврелиан, — просто ответил Килух. — Это понял даже наш солдат-император, и, благодарение Небесам, ему хватает ума это ценить.

Амброзий знал, что в его душе больше нет злобы к Вортигерну. Она истаяла уже очень давно. Так нелепо и глупо, что он правда простил.

— А Утер?

— Не попадись дважды в одну и ту же ловушку. Ты зачем-то видишь в людях только хорошее. Дай тебе волю, ты и с Лодегрансом будешь брататься. Я не отрицаю, что в Утере взыграли вдруг братские чувства… Но я бы не спешил на твоём месте ему доверять.

— Я и не верю ему.

Утер оставался для старшего брата тревожной загадкой. Порой казалось, что под маской его лица существует два человека, которые сменяют друг друга, как луна и солнце на небе. Один — остается верен кровному долгу и знает, где пролегает граница бесчестья и чести. Другой же… Амброзий почувствовал отзвук старой тревоги. Другой же, не моргнув глазом, отдал брата за оловянную шахту, блеск Рима — тут уже не важно, за что. Килух зря беспокоится, конечно, он не будет полагаться на брата. Он не видит своего брата за тем множеством образов и поступков, что тот создал ради того, чтобы выжить на этих оставленных землях. Его больше нет. Есть Утер, повелитель Стены.

— Увидишь Мирддина — передай ему мою благодарность. Если б не он, я бы сейчас здесь не стоял.

Килух согласно кивнул.

— Мальчишка — прекрасный лекарь. Хотел бы я знать, какая его ждет судьба.

В своей жизни Амброзий Аврелиан мог припомнить пиров меньше, чем пальцев на оставшейся здоровой руке. Один-два, когда они с братом были детьми и жили еще в Галлии, в доме отца. Пир по случаю прибытия саксов. Свадьба Вортигерна. И вот, теперь победный пир их союза, венец содружества, могущества, славы — и хозяин пира был мрачен, словно на тризне.

Амброзий же был рад развеяться и нормально поесть. Сердце грело и то, что он смог выжить, что его спас собственный сын, что они с Мирддином наконец сумели поладить, а ибернийцы укрылись на зеленом острове до нового года. Они отомстили за Маркуса и остальных, Килух стал отличным поверенным и он, калека, командовал всеми войсками союза бриттов и саксов. Все в совокупности было поводом для триумфа и изрядной попойки — но он смог выпить только кувшинчик вина. Все было в порядке. Амброзий Аврелиан намеренно прятал глаза от своего императора и золотой пташки Повиса, дабы подольше убеждать себя в этом.

— Я смотрю, ты все же не сдох.

— Приятно, скажи ведь?

Из погреба выкатили огромные головки ароматного сыра. Амброзий сбивал с верхушки толстую соленую корку, а затем обмакивал желтые крошки в липовый мед.

— Пока не знаю. Но больших восторгов по поводу твоей возможной кончины я не испытывал.

Амброзий отломил для брата кусочек.

— Я слышу это фразу слишком от многих.

Тот проглотил сыр почти не жуя. Затем Утер ответил:

— Я рад, что эта победа досталась обоим. Знаешь. Как в старые времена. Когда мы служили еще в легионе и были братьями.

Амброзий по привычке хотел заметить, что они всегда будут братьями, но промолчал и ограничился согласным кивком.

— Мне этого не хватало.

— Мне тоже, — отозвался Амброзий, но вспомнил Килуха и решил отложить примирение на потом. Иберниец был прав. Раз за разом его ловят на его доверие, как рыбку на червяка.

— Мне сказали, твои нашли ещё нескольких в броне Маркуса. Хорошо, что мы отомстили.

Брат смотрел на него с мрачным лицом и сжатыми в полоску губами. Все, как всегда. Амброзий понятия не имел, о чем сейчас думает Утер, какие мысли роятся у него у в голове. С равной долей это могло быть и дурное, и доброе.

— По весне надо будет наладить верфь, — он ждал, что Утер уйдет пить к своим, устав от пустых разговоров. — Вортигерну будет нужен корабль, может и парочка, надо наладить путь от нашего побережья до западных фортов стены Адриана…

— Я хочу вернуть все, как прежде, — мрачно выпалил Утер. Он проглотил полную чашу прекрасного темного эля, который Ровена варила сама, с таким видом, словно это было ужасное пойло. — Мы — братья по крови и по оружию. Так должно оставаться. Должно было.

Амброзий чувствовал, как на лицо наползает кривая гримаса недоверия и насмешки, которую он так часто видел на лице Мирддина. Он не лгал себе самому. Предательство брата, его ложь, скрытность и недомолвки сделали из Утера в его глазах человека чужого и дикого, непредсказуемого. Он смотрел на этого черноволосого человека с жёстким лицом и не видел ничего знакомого в старых чертах. Перед ним был чужак. Для него Утер умер, прошлый образ брата рассыпался в пыль, и Амброзий считал, что уже справил тризну по прошлому.

— Мы всегда будем братьями по оружию, пока жив союз.

— Как скажешь.

Утер скривился. Амброзий понимал, что его ответ был услышан и что пришелся тот совсем не по вкусу.

— Утер…

Повелитель Стены жестом прервал его и вновь опрокинул в себя кружку эля. Если на мгновение Амброзию и почудился старый взгляд младшего брата — мрачного, самовлюблённого и недалекого, то это видение быстро исчезло.

— Только избавь от этого, слышишь, — Утер смотрел на него с неприкрытой насмешкой. — Кончено, значит, кончено. Но побиться вместе с тобой было очень неплохо, признаюсь.

Он закатал рукав и показал глубокий порез на руке.

— Ибернийцы свое получили. Надеюсь, расскажут пиктам, хотелось бы долго не видеть их рожи возле Стены.

Мимо братьев, пошатываясь от крепкого хмеля, прошла компания воинов Утера. Четверо юношей, которые оказались в битве рядом с Амброзием, совсем ещё неумелые, но злобные, словно стая щенят. Новобранцы, подумал Амброзий, центурион не помнил этих мальчишек, сильный выговор явно выдавал в них выходцев из дальних земель. Смех перебивался криком «Аврелиан! Аврелиан!», когда они проходили мимо него и дружно вздымали вверх свои кубки, расплескивая содержимое на каменный пол. Он принес им победу и, возможно, добычу. Они не имели понятия ни об отрезанной кисти, ни о дрязгах двух братьев, ни о том, что чествуют отнюдь не своего командира.

Амброзий догадывался, что думает по этому поводу Утер. На новобранцах тот ещё отыграется.

— До чего дурацкое тебе выбрали прозвище, — на лице Утера, словно в кипящем котле, боролось множество чувств. То одно, то другое, они всплывали наверх, но брат ещё не решил, какое хочет показывать. Наконец он продолжил:

— Ты никогда не мог обойтись без внимания черни. Тебе с детства не давали покоя лавры Тиберия Граха — «Аврелиан». Поскобли тебе немного затылок ножом — много ли в мозгах окажется золота?

Затем Утер примирительно хлопнул его по спине и рассмеялся, будто то была беззлобная шутка. Это сошло ему с рук.

— Все же не грех тебе помнить, что это я тебя спас, а не трусливые бритты. Хотя… Вот тот оказался не так уж и плох. Для сутулой собаки.

Амброзий собирался было уйти, но речь зашла, очевидно, об императоре Вортигерне.

— Ты говорил, что его ненавидишь, — язвительно промолвил Амброзий.

— Так я и назвал его псиной. Но он прикрыл мне спину в бою. Да и жена его… ничего.

Утер вновь ухмыльнулся, глядя в дальний край зала. Центурион вспомнил слова Мирддина, и решил, что такие разговоры надо пресечь.

— Я уже говорил тебе. Не вставай между Вортигерном и его женщиной. Он уничтожит тебя — и это предупреждение, а не угроза. Или я мало наказывал твоих воинов?

— Подумаешь, сказать про красивую девку, что она хороша — велико оскорбление, — Утер поморщился. — Но мне не интересна золотая птичка Повиса. И за невинные шутки не тебе, братец, меня осуждать.

Амброзий озадаченно бросил взгляд на место Вортигерна и Ровены. Хозяйка Повиса пустым взглядом взирала на пир, на собравшихся, всеобщая радость ее будто не трогала, равно как и то, что муж ее возвратился домой. Порой она бросала пристальный взгляд на Вортигерна из-под длинных ресниц — взгляд пронзительный, вопрошающий, резкий, совсем не свойственный тихим красавицам, но потом оцепенение снова накрывало ее.

«Какая кошка пробежала меж ними…», — с тревогой думал Амброзий и понимал, что разлад между супругами в скорости отразится на всех в этом царстве.

— На месте твоего императора, — усмехнулся Утер. — Я бы куда меньше следил за женой и прочими бабами. И куда больше — за собственной шахтой. Пока вы тут женихаетесь, улады осенью подберутся поближе. А я не привык терять то, что мое.

Брат вновь пребывал в благостном расположении духа.

— Крепость вокруг шахты можно взять только долгой осадой. Ты это знаешь.

Разговор с Утером начал его утомлять. О неприступности крепости вокруг залежей олова знали и Хенгист, и Хорса, и повелитель Стены. Трое вождей слышали об этом от Вортигерна, и солдат-император не сказать что бы их обманул — подступиться к касситериту с суши было почти невозможно, но было и то, о чем брат не знал. У Вортигерна были карты подземных туннелей под крепостью.

Амброзий видел те только единожды, в виде грязного свитка, Вортигерн хранил его так, будто это было что-то незначащее, в ворохе старых пергаментов легиона. Гостям Повиса об этом не говорили. Неприступных крепостей не бывает. Бывают очень надёжные тайны.

Тут Вортигерн встал и все лица обратились к нему. Кто-то застучал кубками по столу, воины одобрительно загудели — сегодня был их триумф, сегодня был праздничный пир. Ровена смотрела прямо перед собой, на ее лице не мелькнуло даже улыбки. Амброзий был почти что уверен — император ни разу не пришел к своей жене в спальню после похода. Он слышал сплетни служанок. Они ему были не по нутру.

— Друзья! — начал Вортигерн. Центурион удивился тому, как быстро преобразилось его лицо. Солдат-император был лицедеем похлеще многих бродячих актеров.

— Друзья, сегодня мы поднимем кубки за павших и выживших! Иберния надолго запомнит свое поражение, она, как раненая плешивая тварь, уползла в свою берлогу скуля — зализывать раны!

Послышался одобрительный смех.

— За нашу честь и отвагу!

Подобные речи Амброзий слышал много десятков раз — на пирах говорят кратко и просто, чтобы все поняли. Вортигерн не стал утруждаться и придумывать что-нибудь новое. Сегодня вечером он здесь хозяин и победитель — а захмелевшие воины и даже бретвальды не заметят, что с императором что-то не так, и голова его занята не союзом.

Амброзий пригубил свой кубок с золотом медовухи. Та была крепкой, и он знал, что не допьет до конца. На дне завалялись чешуйки пчелиного воска. Ощущение праздника в груди поутихло. Центурион поджал губы, и с тоской посмотрел на двери шумного зала, за которыми была пустошь вереска, звёздное небо и будоражащая свобода летних ночей. Ему хотелось уйти.

Люди говорят, что чуят приближенье беды, что у них бегут мурашки по коже, но потом они опускают голову и идут кто на поле, кто за водой, как ни в чем не бывало. На мгновение Амброзий ощутил это так ярко, будто тогда, перед битвой с уладами — дуновение ветра, на его волнах будто спешила стремительно сотня напастей, ему почудилось хлопанье крыльев летучих мышей, карканье ворона, запах падали и разложения. Оно дыхнуло на него из свежей молодой летней ночи — а затем вдруг исчезло.

Потом дубовая дверь заскрипела.

На мгновение центурион хотел возмутиться, окрикнуть стражников, велеть вытолкать взашей незваного гостя — но затем он поднял свой взгляд, подернутый хмелем, и понял, отчего люди на посту безропотно пропустили ее.

Да, она, это была незнакомка, от вида которой лицо Амброзия Аврелиана скривилось, а в сердце свернулось узлом подозрение. Он знал таких, как она. То была жрица Морриган, бриттская знахарка, кладбищенская ворона, от взгляда которой кровь стыла в жилах. Ее пропустили безропотно, таким, как она, бритты боялись вредить.

«Чего ради ты притащилась», — подумал Амброзий. Он оглядел женщину в черном рубище, с засохшей грязью на плаще и подоле и всклокоченными волосами, вымазанными глиной на кончиках прядей. На миг он вспомнил греческую Горгону и отвёл глаза в сторону. Амброзий не любил веру бриттов. Он сторонился ее, как чужой и неведомой. Для него, выходца из солнечной Галлии, выросшим на римских обычаях, кельтские боги казались образами из промозглых туманных кошмаров. Морриган и остальные — их жрецы вечно хотели крови и страха, денег и власти, почета, рабов. Он исподлобья взглянул на незваную гостью. Это про таких, как она, говорят «старая ведьма», даже если она молода. Таким отдают на десять лет в рабство невинных и находят потом только белые кости. Они нарочно выглядят, как вырытые тела из земли. С мертвецами не спорят.

Амброзий вспомнил и ещё кое-что. Когда он был молод, друиды часто шатались за легионом. Кто клянчил, кто проклинал, кто казался безумным. Безумных и попрошаек гнали в три шеи, иногда хлестали кнутом. Проклинающих — вешали на первом суку. За века римской власти удивительно, что они остались на острове.

— Пусти под свою кровлю странницу, Вортигерн из Повиса.

От этого голоса Амброзия пробрал холодок. Землистый, сухой и безжизненный, как почва на кладбище — такими ему казались слова. Краем глаза он увидел, как ухмыльнулся Килух рядом с ним, и подобие страха отпустило его.

— Приперлась ворона, — шепнул он центуриону. — Конец веселью, тетка моя таких привечала. Полон дом вонючих друидов, вымазанных конским навозом. По итогу сперли кувшин с медяками.

Амброзий видел, что лицо императора стало бледным и жёстким — тот не мог прогнать жрицу, не осквернив тем самым свой дом. «Он осквернится тем скорее, что она шагнула через порог», подумалось центуриону. Вортигерн поклонился загадочной гостье. Cлишком спешно и без должного уважения, он с удовольствием отправил бы ее восвояси. Император махнул рукой, к нему подбежал мальчик-служка, быстро кивнул и через мгновение унесся на кухню.

— Я надеюсь, благородная жрица не побрезгует разделить с нами трапезу.

"Зайди к нам под кров, раздели с нами пищу" — из века в век это был единый обычай для всех, выражающий мир и доверие, но жрица Морриган не двинулась с места. Она стояла, с ее плаща облетала лесная хвоя и пыль, на тяжелых мужских сапогах она нанесла в зал комья грязи и глины. Она моргала и смотрела на Вортигерна и Ровену, склонив голову на бок, будто ворона.

— Прогнали бы безумную в стойло к коням, — прошептал он Килуху. — Все бы остались довольны.

Жрица вздрогнула. Она медленно обернулась к нему, Утеру и Килуху, ее взгляд скользил по лицам собравшихся, будто кого-то выискивал. Центурион поджал губы. Он знал, что жрица не могла его слышать, но все же рука потянулась к мечу. "Только подойди ко мне, старая ведьма, — думал Амброзий. — Я мигом отрежу твою косматую голову по самые плечи."

Она двинулась по залу на удивление бесшумно и тихо, так могла бы скользить только юная девушка. Все ближе и ближе, Амброзий понял, что жрица шла прямо к хозяйке Повиса. К ней тянулись ее длинные руки, вымазанные сажей до тощих локтей. Он бегло взглянул на стражу возле стены. Воины Вортигерна пребывали в смущении, каждый чуял, что происходит что-то недоброе, но кто-то был бриттом, кто-то знал, что нельзя обнажать меч под кровлей хозяина, а кто-то, как и он — пребывал в замешательстве.

Ровена стояла смирно. Жрица Морриган остановилась возле нее, бесцеремонно пощупала светлый вышитый шелк на праздничном платье, оставила на нем жирные черные пятна, а затем ущипнула хозяйку Повиса за нежную щеку.

Та отпрянула. В зале послышались шепотки.

— Славная пташка, — прокаркала та. — Славная, теплая, золотистая, с южных земель — издалека прилетела. Ты знаешь, владыка Повиса, как поют пташки, — она обернулась к Вортигерну. — Вот так: фьють-фьють, фьють-фьють. Но только дурак поверит безмозглой синичке, а не ворону Морриган.

Она засмеялась, а в ее горле что-то мерзко забулькало. Послышалось недовольство со стола саксов. Их вера была иной, и грязная женщина в рубище не вызывала в них и крохи почтения.

— Что ты хочешь сказать, посвещённая? — с недоверием спросил ее Вортигерн.

Жрица расплылась в широкой улыбке. Она оказалась не так стара, как Амброзию думалось прежде. Грязь, сеть мелких морщинок, облик нищей безумной отлично скрывали ее истинный возраст.

— Негоже хозяину туманов привечать разбойников с юга. Золотой канарейке не место среди мудрых сов и орлов. Ей надо уйти.

— Была у меня ручная сова, — шепотом заметил Килух. — Тупая всё-таки птица, жрецы сами не знают, что говорят.

Амброзий ему не ответил.

— Ровена — моя жена перед всеми богами, жрица, она не уйдет. Но отдохни с дороги в моем доме. Ты, должно быть, устала.

— Спроси-ка меня, благословлен ли твой брак, — прошипела она в ответ. Ей отодвинули скамью и поставили дымящийся ужин, но она к нему не притронулась. — Не вижу счастья в доме твоём, не вижу надутого чрева жены. Камни твоего дома разваливаются, жёлтая канарейка на деле стервятник. Да, да, ты знаешь, о чем я говорю тебе, Вортигерн из Повиса, тебе обещали благородную лань. Но подсунули бесплодную потаскуху!

В толпе громко ахнули, кто-то из женщин закрыл рукой рот, по рядам стажи Вортигерна прокатилось недовольство и ропот. Люди неловко нашарили под плащами мечи, но Амброзий не услышал лязга железа — только рев саксов.

— Возьми свои слова назад, старая ведьма! — рявкнул Хорса. Он был пьян и свиреп, но не очень-то различал жрицу в копоти факелов и тумане от хмеля. — Она сестра саксонских вождей! Возьми назад, тварь! Или отправишься на корм моим псам.

Жрица хмыкнула, смерила взглядом бретвальд, но ничего не ответила.

— Взгляни на жену, повелитель туманов, — шептала она. — Я не вижу в ней цвета юности. Этот плод давно переспел, в ней снуют черви и похоть. Все, чего ты достиг, все это рухнет, после твоей смерти — из-за неё. Она под руку подведёт тебя к краю, отчего, думаешь, никто из ее племени не взял ее в жены? Она дурной плод. И изменница. Смеётся над тобой, привечая других, неужто не слышал? Или император Повиса останется глух к мольбам бриттов, друидов, лесов и лощин?..

После этих слов с Амброзия Аврелиана спало оцепенение, и он пристально взглянул на жрицу в лохмотьях. Да, быть может, она поклоняется Морриган. Но думает сейчас не о собственной госпоже, лишь прикрываясь ее плащом из теней для острастки глупцов. Морщины и грязь, вымазанные волосы, драное рубище, голос, как из могилы — да, это могло смутить его: после хмеля, после болезни, в чаду факелов и очага. Но эти слова — этот ход мыслей, ступени и ниточки рассуждений — ему захотелось смеяться. Он слышал подобное сотни раз, он, Амброзий из Рима — взять что-то невинное и обыденное, всем известное и доступное — затем вывернуть наизнанку, добавить таинственность и обман, злой умысел и намек на открытие. О, скольких сместили с их высот такими путями! От успешного торгаша — до императоров Рима и памяти после смерти. Он видел эту знакомую схему, старый рисунок. И страх перед смертью и неизвестным улетел в тот же миг.

— Не теряй ее из виду, — прошептал он Килуху. — Даже если она спокойной уйдет. Не теряй.

— Да, господин.

Может статься, саксы вступятся за свою госпожу и дело завершится быстрее.

— Всем молчать!

Амброзий вздрогнул от крика Вортигерна. Император встал со своего места и не смотрел на жену. Ровена чуть не дрожала со страху, но он даже не взял ее за руку.

«Вернись на место, — мысленно шептал Амброзий ему. — Ты пьян. Ты вернулся из битвы. Ты — такой, как ты, поверит наговору злой ведьмы? Будешь перед всеми плясать под бабскую дудку? Вортигерн, что я знаю, мог лишить всего и за призрак обиды. Прогони ее прочь. Позволь слугам Ровены отхлестать ее плетью.»

Но Вортигерн не сел обратно за стол. Он был пьян, это верно, но не так, чтобы грузно повалиться на землю и лишить эту ссору ядра. Ровена протянула к нему тонкую руку, но он сбросил ее.

— Молчать! — вновь повторил он.

— Ты не мой повелитель!

Это был Хорса. Сакс вышел вперёд, его старший брат согласно кивнул.

— Честь нашей сестры, бритт, оскорбляет эта грязная сумасшедшая, — начал он, положив руку на меч. — Я требую, чтобы ее отдали нам для расправы.

Кто-то из женщин в зале заплакал.

— Она больше не твоя сестра, сакс. А жена мне! И я распоряжаюсь ей — как захочу!

Через толпу, через потные перепуганные лица, руки и ноги, Амброзий пытался добраться до стола императора. Пару раз он хотел крикнуть вслух его имя, но голос центуриона потонул в общем гомоне. Зал налился ненавистью и обидой. Все мужчины оскалились, точно дикие псы.

— Я не позволю оскорблять меня, — ощетинился Хорса. — самозваному царьку из жалкой дыры!

Три или четыре недели Вортигерн сердцем влюбленного мужа слушал, как ядовитые слухи порочат его брак и смеются над ним. Каждый день его сомнений и подозрений высился один над другим, точно Вавилонская башня, и теперь, покачнувшись, та с диким грохотом, осыпалась вниз, и земля содрогнулась.

— Значит, проваливай! — рявкнул Вортигерн. — Вы, все — убирайтесь отсюда! Если саксы хотят указывать мне в моем доме, значит им здесь не место!

Тут встал и Хенгист. Он был спокойнее брата, но и его лицо исказилось обидой и гневом.

— Это твое последнее слово, хозяин Повиса?

По законам гостеприимства кровопролитие в доме грозило возмездием, но это мало кого волновало. Вот она, жрица Морриган, та, что печется о подобных законах и сыплет проклятиями — но она лишь молчит и хлопает вороньими зенками.

— Последнее, — отозвался Вортигерн. Его губы скривились. — Если первого тебе недостаточно. Убирайтесь отсюда! И знаете, что…

Жалость и смех приводили в ярость мужчин. Так всегда было. До кровавого тумана перед глазами.

— Прихватите свою сестрицу с собой! Никто не скажет, что Вортигерн из Повиса прибрал к рукам то, что не принадлежало ему.

По залу пронёсся глухой ропот. Затем отдельные голоса стали громче, и далеко не все из них принадлежали людям Хорсы и Хенгиста. Бритты любили свою госпожу, золотую пташку Повиса, она помогала им в крепости, слушала жалобы слуг, была внимательна и мудра — они не жаждали так быстро с ней распрощаться.

Амброзий взглянул на Ровену и тут же отвёл глаза в сторону. Сейчас, в этом шуме, он ничем не мог ей помочь.

— Муж мой, — она пыталась тронуть его за рукав.

Крича и грязно ругаясь, громко топая тяжёлыми сапогами, саксы покидали дом Вортигерна, и Амброзию все это казалось сном, диким и непонятным.

— Разрази меня гром… — пробормотал Килух и огляделся.

Зал поредел за считанные мгновения, оставшиеся бритты и люди Утера пребывали в смущенном молчании. Вечный союз жалко рассыпался.

Император обернулся к жене. Она выдержала его взгляд, Амброзий позавидовал этой выдержке. Она должна была сказать ему раньше, сразу после похода — о приставаниях Утера, обо всем. Между женой и мужем не должно быть секретов, за тайны бьют сильнее, чем за неприкрытую ложь. Нелепые слухи, которые она хотела прикрыть подолом своего длинного платья, выросли до размеров дракона.

— Ступай к себе вместе с женщинами.

На лице Ровены промелькнула надежда, но император продолжил.

— Я даю тебе сроку три дня, собрать вещи. После ты отправишься следом за братьями. Я не буду гнать тебя со двора, будто нашкодившего пса. Все кончено.

Он отвернулся от своей бывшей возлюбленной и госпожи. Тишина в зале становилась все тоньше и тоньше. Через ее прорехи вскоре стали прорываться разговоры о битве, об уладах, о саксах. Обо всем, что случилось. Вестница Морриган наконец села за лавку. От миски с ее жарким все еще поднимался пар, молоденькие девушки потянулись к ней разузнать о женихах и о будущем. Та ела. На утро она ушла так же внезапно и тихо, как появилась.

Vae

victis

8

С высокой крепостной башни Амброзий Аврелиан наблюдал, как с окрестных земель стремительно исчезают крохотные палатки, телеги ползут по нитям-дорогам, точно игрушечные повозки, а люди Хенгиста уходят один за другим — серое солнце поблескивало на их копьях и топорах, точно на чешуе фантастической рыбы. К полудню саксы ушли все до единого. Амброзий не чувствовал голода. Сейчас ему казалось немыслимым, что на крепостной кухне до сих пор пекут хлеб, натирают полы, солят свежую рыбу. То, что он чуял, вошло в Повис и в каждого в крепости, но ночь сменилась днём — и внешне всё оставалось по-прежнему. Хозяйку Повиса Амброзий больше не видел. Ровена заперлась в своих комнатах со служанками и, должно быть, рыдала. Пару раз она пыталась добраться до мужа, добегала по коридору до его спальни, но стража у входа не пускала ее и отправляла обратно. Вортигерн желал ее видеть больше всего на свете, и тем яростней отсылал ее прочь. Союз с саксами был расторгнут, Повис вновь оставался один.

— Господин?

Он знал, что за его спиной стоит Килух и неловко переминается с ноги на ногу.

— Что ещё приключилось?

— Ничего нового, господин, мы ее не нашли. Прости меня.

Жрица Морриган исчезла из виду ещё вчера ночью, в дыму и чаду, с десяток дур-служанок, что они опросили сегодня, не смогли сказать ничего дельного, только ревели, кланялись и хлопали глазками. Амброзий выругался. В поисках жрицы им не поможет никто, вряд ли найдётся бритт, не боящийся проклятий вороньей богини.

— Могу я спросить, господин?

— Да?

— Господин, — Килух замялся. — Не то, что бы я очень был против… Но зачем мы гоняемся за этой вороной? Ты или веришь ей, или нет, я понимаю твои переживания за золотую пташку Повиса, но…

Амброзий пристально посмотрел на него. Мысли центуриона путались, пожалуй, ещё не придумали языка, на котором можно было выразить столь туманные подозрения. Зачем он гоняется за жрицей-отшельницей? Почему сказал Килуху следить за ней? Килух добрый товарищ, он верит ему до последнего, но и у него теперь были вопросы.

— С чего мы вообще решили, что она жрица Морриган, — с яростью выпалил он. Он тут же пожалел об этих словах, с этого момента он вступал на болотистую почву кельтских друидов — те разорвут его в клочья, если он решится оспорить их старшинство.

— Она была обвешана драными вороньими перьями. Кому ещё она может служить.

— Нет, — Килух не понял его или сделал вид, что не понял, и Амброзий решил сказать все, как есть, рискуя прослыть глупцом или того хуже — врагом мстительных бриттских друидов. — С чего мы решили, что она вообще та, за кого себя выдает.

Он вспомнил, как прояснился его разум от хмеля и дыма, когда он услышал из уст этой женщины слова и мысли, столь привычные при дворах царей и властителей, даже в далёком забытом римском сенате — мысли не о Морриган и царстве загробном, а об очень живой и понятной политике.

К его удивлению, Килух не выказал изумления и недовольства.

— Да ни с чего, господин, — просто ответил он. — Да только зачем кому притворяться. Ради похлёбки? При дворе Вортигерна? После победы? Ей бы и так дали чем поживиться.

— Она явно не любит «золотую пташку Повиса», — пробормотал Амброзий себе под нос, и иберниец нахмурился.

— Господин?

Амброзий знал, что помощников в крепости он себе не найдет, разве что Мирддина, но какой прок от тощего нескладного юноши, вдобавок раба. Рабы не спасают царевен и жен императоров, сколько бы о том ни пели поэты. Ему был нужен Килух.

— Аврелиан.

Центурион наконец отвлекся от собственных мыслей.

— Я не знаю, зачем кому бы то ни было вредить госпоже… — Килух был с ним в походе, он хорошо слышал шепотки по углам о жене императора. — Но… Вчера я подумал: вот я надрался, даже чудятся знакомые лица.

Он замялся, будто сболтнул что-то лишнее. Амброзий понимал его чувства. Оба сейчас говорили загадками и поглядывали по сторонам. Их подозрения слишком смутные, а идеи неясные — за такое Вортигерн спасибо не скажет.

— Ты говоришь, — Амброзий осторожно подбирал слова. — Ты говоришь, что эта старая жрица тебе показалась знакомой?

Иберниец скривился.

— Скажешь тоже, Аврелиан. Не похожа она была на старуху.

Что ж, отлично. Значит, не он один об этом подумал.

— Отмыть с нее грязь, расчесать вшивые патлы, убрать драный плащ с головы… Она будет не старее тебя. Или ты предпочитаешь девиц помоложе?

Килух усмехнулся и попытался свести все к шуткам и присказкам. За холмом скрылась последняя группа саксов. Повис вновь оказался один без союзника. Утер не в счёт.

— Килух, почему жрица Морриган показалась тебе знакомой?

Тот наморщил лоб и задумался. Он был прав, в чаду пира и хмеля многое может привидеться. Этому свидетельству нельзя доверять, только строить догадки, домыслы, воздушные замки — хоть что-то, что поможет оставить Ровену подле своего господина. Амброзий вспомнил слова Мирддина о том, что он присмотрит за золотой госпожой. Он подвёл мальчишку, и стыд донимал его.

— Ну… — Килух вздыхал и мычал, будто тельная корова. — Аврелиан. Была у нас в лагере одна потаскуха.

Так могли начинаться любые истории возле костра — «была у нас в лагере одна потаскуха».

— И Вортигерн ее не признал?

— Раньше, Аврелиан. Много раньше. До олова, до Повиса… Да что там, ещё при Флавии Клавдии.

Воспоминания давностью в десять лет. Неужели это был все ещё он, Амброзий — ещё не Полу-бритт или Аврелиан. Прошлое на мгновение окутало его, как порыв холодного ветра.

— Так давно? Ты же был тогда мальчишкой, Килух. Сколько тебе было? Я не помню, когда ты попал в легион.

— Я был, как Мирддин. Девятнадцать, может быть, двадцать. Знал тогда и Утера, и тебя. Правда, издали. Ты однажды спросил меня, отчего мне не нравится Утер.

Амброзий вспомнил их поездку с Ровеной на встречу хозяину стены Адриана.

— Я много чего говорил тогда, и про девиц говорил, куда же без них. Так вот, та потаскушка, что больше всех прочих сохла по твоему брату, Амброзий. Что ещё вроде украла кошель у Максима Септима. Вот мне почудилось, что это она. Но это бред, — Килух помотал головой. — После стольких лет службы… все они на одно лицо.

— Да, это немыслимо, — ответил Амброзий. Он помнил тот случай. Помнил и черноглазую, черноволосую девку с бешеным взглядом.

— Ее выпороли, это точно. А за кражу… — он напряг память. — Сдается мне, ее просто повесили. Это было давно. Нет, Килух, это была не она. И Утер не вспомнил ее — хотя он вряд ли помнит всех своих женщин.

Иберниец пожал плечами и не ответил. Эти их разговоры — лишь бы не признавать, что они проиграли.

За серыми холодными стенами в своих богатых покоях, точно птичка в крохотной клетке, билась Ровена. Она больше не выбегала к мужу, и стража не ловила ее.

— Сегодня, затем ещё два дня, — Амброзий нахмурился. — Затем сестру саксов выгонят прочь, и я, Килух, не представляю, чем потом станет Вортигерн.

— Драконом? Чудовищем? Жалким безумцем, который забьется в угол и будет мрачно пускать на всех слюни? Ты что выбираешь?

Все знали, что Вортигерн — это чан с огнем хитрых греков. Он может взорваться пламенем от первой попавшейся искры.

— Три дня, Аврелиан, — с мрачной усмешкой добавил Килух. — За три дня всякое может случиться.

Во дворе крепости царили гам и безумие, лязг металла, запах гари и жара летел из кузницы и сшибал с ног, лай, крики и лязг кольчуг, грубая ругань бывших легионеров — Вортигерн втянул носом этот обезумевший воздух будто хотел наполниться им целиком. Против воли оскалились зубы. Он улыбался. Да, этот запах и шум. Только они убеждали его в том, что жизнь ещё не окончилась.

— Я ещё жив… — бормотал он и чувствовал, как его жилы наполняются яростью. Он всегда выходил сухим из воды, всегда удача и месть оставались на его стороне. Он им покажет. Он и Аврелиан Полу-бритт. Спустя столько лет им удалось все же сделаться братьями. Камулодун под властью римлянина станет грозным оружием.

С отрядом Амброзия он отправил ещё три десятка — щедрость дальновидного императора. Он надеялся, Аврелиан оценит ее.

Среди всей суматохи крохотную дорожную сумку набивал мальчишка-друид. Вортигерн усмехнулся. Что ж, он был горд, что рассказал ему все, но Аврелиан будет им недоволен. Бывший раб колебался. Тогда Вортигерн поведал ему все об отце.

— Да, — пробормотал сам себе император, вспоминая юность и легенды Максене Вледиге. — Любой пойдет за отцом. Мальчишке с ним будет лучше.

Тот был хорошим слугой.

Моргауза же не вышла с ним попрощаться.

— Эй! — крикнул Вортигерн, протискиваясь через толпу лошадей и людей. — Эй, Мерлин!

Тощий юноша вздрогнул.

— Передай Аврелиану мой добрый привет. Мы ненадолго с ним расстаёмся. И с тобой, впрочем, тоже.

Друид неловко ему поклонился. «Все правильно, парень, ты ещё не привык к тому, что ты больше не раб.» Это было знакомо.

— Благодарю, господин. И… — он замялся. — Берегите Моргаузу. Я не думаю, что она сможет простить меня.

Девчонке всего девять лет. Кого может она не простить.

Вортигерн вспомнил бледное прозрачное личико и глаза черные, вопрошающие, будто ночь. Вся в мать. Ровена была не похожа на них. Вот бы она родила ему сына. Дочь, молчаливая, как вечерние звёзды. И сын, светлый, как весеннее солнце.

И все же он победил.

— Не беспокойся о моей дочери, — ответил он Мирддину. — Ты со своим отцом, она со своим. Все будет правильно.

Мальчишка был рад, и он это видел. Вортигерн рассмеялся и хлопнул его по плечу.

— А у нас много общего, ты посмотри. Оба дворняги, оба были рабами, у меня отец — Максен Вледиг, у тебя — римский герой. Судьба — забавная шутка, ты не находишь?

На лице Мирддина промелькнула тень. Такой, как он, многое мог рассказать о судьбе. Мальчишка прислушался.

— Что ещё там?

Вортигерн не слышал ничего кроме шума железа и ржания, но он знал Мирддина слишком давно. Лицо императора потемнело.

— Что там такое, парень?

Но от ворот уже нёсся крик:

— Посланник!

Вортигерн заскрежетал зубами. В лихие времена любые посланники вряд ли несут хорошие вести.

— Открывайте! — он крикнул. — Да побыстрее! Люди Аврелиана уже должны уходить.

В ворота Повиса въехал неузнанный всадник. Из-под плаща торчали кончики грязных светлых волос да кривой рот.

Вортигерн растолкал толпу, пробираясь к названному гостю. «Если это опять мерзкий жрец бриттов, — подумал он про себя, — сегодня я его выгоню в шею».

— Я не жалую вестников, — начал он сразу. — И у меня мало времени, так что говори, от кого ты.

Из-под полы плаща показалась крепкая рука воина. Это был не просто гонец. Рука протянула свиток пергамента. Вортигерн грубо выхватил его и развернул.

— Что ещё за каракули…

Он плохо читал, но все же сумел сложить мелкие буквы друг с другом — его лицо стало багровым, как кровавый рассвет. Вортигерн разорвал крепкий пергамент на четыре куска.

— Это наглая ложь! — рявкнул он и потянулся за меч. — Покажись! Покажись, или я порублю и тебя, и коня!

Посланник откинул свой капюшон, и на его лице сияла торжествующая гримаса.

— Ты!

Кривое, изрезанное шрамами лицо сакса довольно смеялось.

— Да, это я, ты не ждал? — Лодегранс усмехался. — Говорю тебе сразу, император Повиса. Если я не вернусь в свою шахту или на Стену, Утер вырежет все приграничные земли. И засыплет их солью. Убери-ка свой меч.

Вортигерн смотрел на него с нескрываемой ненавистью.

— Я убью и Утера, и тебя, — пообещал он. — Пусть не сегодня… Я терпелив, я обагрю эти руки в твоей крови, я знаю, ты сам это сделал. Ты и рад замараться.

Мирддин подобрал с земли два разодранных кусочка пергамента.

— Не трогай! — прикрикнул на него император.

Лодегранс улыбнулся.

— Пускай все услышат. Я все же посланник. Слушайте все! Повелитель Стены Адриана Утер объявляет вражду Вортигерну из Повиса и всем его землям! Ему и коварным бретвальдам из Кантия! В гнусном сговоре они задумали убить кровного брата Утера, Амброзия Аврелиана! Вчера на главной площади Кантия в праздничный день все нашли его тело, — губы Лодегранса скривились. — с перерезанным горлом. Неслыханное злодеяние должно быть наказано! Кровь смоет кровь.

Вортигерн не оборачивался на Мирддина, но слышал его сбивчивое дыхание. У них стало ещё больше общего. Он тоже так и не встретил отца.

Лодегранс наклонился к нему с коня.

— Да, ты верно услышал. Весь люд верит, что это ты и бретвальды. В это очень просто поверить. А теперь пропусти, — он ударил коня по бокам. — На вот, держи. А то решишь, что я лгу.

Он бросил на землю фибулу с плаща Амброзия, вымазанную чем-то темным. Вортигерн ее не поднял.

— Мы ещё встретимся, — бросил сакс на прощание. — Утер набрал себе армию со всего острова. За Аврелиана… многие захотят отомстить. И это прекрасно.

Убийца Полу-бритта вышел из ворот Повиса так же просто, как и вошёл. Воспоминания бешеной молодости терзали императора-легионера, он хотел с диким ревом всадить Лодегрансу в спину топор, растоптать его, уничтожить, дать выход гневу и звериной тоске, охватившей его, но теперь у него были связаны руки. Новое царство превращалось в старое и знакомое.

Он стоял в воротах Повиса, до боли сжимая дубовую дверь. В ладонь вонзилась пара заноз.

Император Повиса заметил, что глаза его затянуло туманом, а губы беззвучно шепчут, слова спотыкаются друг об дружку.

— Что ты сказал, господин? — Мирддин стоял рядом с ним. Молодой друид не смотрел на него.

— Горе побежденным, — повторил император Повиса слова из чужого далекого прошлого. — Vae victis, парень. Горе побежденным.

Завтра он бросит свой меч на вторую чашу весов.