Заключительным аккордом Второй Пунической войны стала Африканская кампания 204–202 гг. до н. э., завершившаяся грандиозной битвой при Заме, где встретились на поле боя лучший полководец Римской республики и военный гений Античности. Прологом к этим событиям послужила победа римлян над карфагенянами при Илипе в 206 г. до н. э., после которой пунийцы были окончательно выбиты с Иберийского полуострова.

Главными письменными источниками по изучению Африканской кампании являются «Всеобщая история» Полибия, «История Рима» Тита Ливия и «Римская история» Аппиана Александрийского. И если информация Полибия и Ливия во многом совпадает, поскольку римский историк при написании своего труда использовал «Всеобщую историю» греческого коллеги, то Аппиан показывает иную картину Второй Пунической войны. Другое дело, насколько она достоверна. Несмотря на это, многие факты, приводимые александрийским историком, существенно дополняют рассказы Полибия и Тита Ливия, поскольку как «Всеобщая история», так и «История Рима» не являются истиной в последней инстанции. Полибий явно симпатизировал Сципиону Африканскому и поэтому иногда грешил против истины, стараясь выставить своего героя в наиболее выгодном свете. Что касается Ливия, то его здоровый римский патриотизм частенько вынуждал историка сознательно искажать картину событий и заниматься откровенной подтасовкой фактов. Несмотря на эти недостатки, Полибий и Тит Ливий очень подробно описывают подготовку, ход и итоги Африканской кампании 204–202 гг. до н. э.

Главными действующими лицами финального акта трагедии под названием Вторая Пуническая война были военный и политический деятель Карфагена Гасдрубал, сын Гискона, нумидийские цари Сифакс и Масинисса, римский полководец Сципион Африканский. Ганнибал появился лишь под самый занавес спектакля. Причем появился тогда, когда изменить что-либо было практически невозможно.

Заключительный этап второй войны между Римом и Карфагеном неразрывно связан с именем Гасдрубала, сына Гискона. Этот человек командовал пунийской армией в Испании после того, как Гасдрубал Баркид увел свои войска в Италию. Но руководство Гасдрубала было настолько неудачным, что римляне в течение года сумели выбить карфагенян с Иберийского полуострова. Именно этот факт имел наибольшее значение для перенесения боевых действий в Африку, недаром Полибий писал, что уже на завершающем этапе Иберийской кампании Сципион планировал нанести удар непосредственно по Карфагену (XI.24а). Римский полководец понимал то, чего не желал или не мог понять Ганнибал: ключом к победе в этой войне является не Италия, а Испания. Возможно, это прозвучит парадоксально, но ситуацию грамотно оценивало и правительство в Карфагене, отправлявшее все резервы на Иберийский полуостров, а не в Италию, где после падения Капуи и Тарента боевые действия потеряли всякий смысл. Под командованием Гасдрубала, сына Гискона, карфагеняне сражались в Африке против римских легионов, именно он возглавлял армии Картхадашта[1]в самый критический момент противостояния. Другое дело, что и здесь Гасдрубал полностью провалил все военные операции и поставил Карфаген на грань гибели, чем окончательно скомпрометировал себя как военачальник. Таким образом, жизнь и смерть Гасдрубала, сына Гискона, совпали с расцветом и закатом могущества Карфагена.

Решающим фактором для победы в Африке стала борьба за союзников. Как римляне, так и карфагеняне старались привлечь на свою сторону могущественного царя Нумидии Сифакса, чья великолепная конница могла склонить чашу весов в пользу любого из противников. После того как Сифакс принял сторону Карфагена, Сципион стал поддерживать молодого нумидийского царевича Масиниссу. Поэтому одновременно с войной между римлянами и карфагенянами развернулась борьба за власть в Нумидии между Сифаксом и Масиниссой. Исход Второй Пунической войны зависел от того, кто будет царем Нумидии.

Во время Африканской кампании Публий Корнелий Сципион проявил себя как талантливый стратег и великолепный тактик. Действия римского военачальника отличались разнообразием и выдумкой, ради достижения победы он не гнушался никакими средствами, включая хитрость и коварство. Как полководца Сципиона характеризовали величайшая работоспособность и творческий подход к делу. Если к этому добавить просто фантастическое везение, становится понятным, почему именно этот человек оказался победителем непобедимого Ганнибала. В результате грамотных действий Публия Корнелия Африканская кампания 204–202 гг. до н. э. завершилась убедительной победой римлян. Карфаген потерпел военный и политический крах, второе противостояние с Римом закончилось для него грандиозной геополитической катастрофой.

Гасдрубал, сын Гискона, впервые упоминается в письменных источниках под 212 г. до н. э., в самый разгар Второй Пунической войны. Несмотря на то что именно этот человек сыграл одну из ведущих ролей в противостоянии Рима и Карфагена, информации о нем и его семье сохранилось очень мало. «Гасдрубал, сын Гискона, не уступающий никому из карфагенян» – так отзывается о карфагенском военачальнике Аппиан (Lib.10). По мнению Тита Ливия, «Гасдрубал, сын Гискона, полководец самый великий, самый прославленный (не считая потомков Барки)» (XXVIII.12). В дальнейшем римский историк уточнит, что «Гасдрубал, сын Гискона, был первым человеком в государстве по родовитости, по своей славе, по богатству» (XXIX.28). Но благодаря каким подвигам Гасдрубал прославился на поле боя, каких врагов победил до начала войны с Римом, нам неизвестно. Как покажет время, сын Гискона был слабым военачальником. У карфагенского военачальника была красавица дочь Софониба, которой суждено было сыграть одну из главных ролей в грядущей трагедии.

…Уже шестой год длилась вторая война между Римом и Картхадаштом. Карфагенский полководец Ганнибал, сын Гамилькара, перевел армию через Пиренейские горы, избежал столкновения с римскими легионами на реке Роне, перевалил через Альпы и прорвался в Северную Италию. В 218 г. до н. э. римляне потерпели поражения в сражениях при Тицине и Требии, в 217 г. до н. э. были побеждены при Тразименском озере, в 216 г. до н. э. разгромлены при Каннах. Однако Ганнибал не воспользовался плодами побед и отказался от похода на Рим, упустив единственный шанс быстро закончить войну. Карфагенский блицкриг провалился, противостояние приобрело затяжной характер, и на первый план выходила борьба за людские и материальные ресурсы. Ганнибал пытался в Италии перетянуть на свою сторону римских союзников, чтобы лишить противника возможности пополнять казну и набирать новые войска. Сенат ответил симметрично и перебросил в Испанию, где находились главные военные базы карфагенян, легионы под командованием Публия и Гнея Сципионов. Причины для этого были веские: «Сенат был сильно озабочен тем, как бы карфагеняне не завладели этою страною и, располагая тогда в изобилии продовольствием и людьми, не утвердились бы решительнее на море, не приняли бы участия в нападении на Италию отправкою Ганнибалу войск и денег» (Polyb. III. 97). Страх римлян перед новым вторжением карфагенян в Италию был очень велик, они не сомневались, что в этом случае республика окажется на краю гибели. Еще накануне войны с Карфагеном командующим испанскими легионами был назначен консул Публий Корнелий Сципион, в его распоряжении были 10 000 пехотинцев, 700 всадников и 60 боевых кораблей (App. VI. 14). Противостоял римлянам младший брат Ганнибала, Гасдрубал, командующий карфагенскими войсками в Испании. Под его командованием были значительные силы, насчитывающие 11 850 ливийских копейщиков, 300 лигурийцев, 500 балеарских пращников и 21 боевого слона. В состав конницы входили 1800 нумидийских и мавританских всадников, 450 конных ливофиникийцев и 300 испанских наездников из племени илергетов. Для защиты побережья у Гасдрубала было 50 квинквирем, 2 квадриремы и 5 трирем. При этом полностью укомплектованы экипажами были только триремы и 32 квинквиремы (Liv. XXI. 26).

До поры до времени боевые действия шли с переменным успехом, однако римским полководцам удалось переманить на свою сторону многие иберийские племена, что позволило за счет местного населения значительно увеличить численность армии. Начиная с весны 216 г. до н. э. Сципионы развернули в Испании масштабное наступление, вытесняя карфагенян с их позиций. Им удалось сорвать попытку Гасдрубала Баркида прорваться в Италию и уничтожить вражескую армию. После этого стратегическая ситуация на Иберийском полуострове резко изменилась в пользу римлян: «Если среди испанцев и были какие-то колебания, то победа соединила Испанию с Римом. Гасдрубалу нечего было и думать о походе в Италию; небезопасно было и оставаться в Испании. Когда это из писем Сципионов стало известно в Риме, то все обрадовались не столько победе, сколько тому, что Гасдрубал не сможет прийти в Италию» (Liv. XXIII. 29). Мало того, карфагенские владения в Испании оказались под угрозой.

В Картхадаште оценили размер опасности и прислали Гасдрубалу Баркиду значительные подкрепления: «Из Карфагена ему отправили в качестве пополнения 12 тысяч пехоты, 4 тысячи конницы и 20 слонов» (Eutrop. III. 11). Но даже этих мер правительству показалось недостаточно, поэтому на Иберийский полуостров была направлена еще одна карфагенская армия: «Магон, брат Ганнибала, собирался переправить в Италию двенадцать тысяч пехотинцев, полторы тысячи всадников, двадцать слонов и тысячу талантов[2]» (Liv. XXIII. 32). В сложившейся ситуации карфагенские власти действовали совершенно правильно, предпочтя Испанию Италии. Наступать на Рим Ганнибал не мог, свой шанс он упустил. Однако сил для давления на римлян в Италии и сдерживания вражеских армий от вторжения в Африку карфагенскому полководцу вполне хватало. В Иберии ситуация была другой, именно здесь решалась судьба войны. Отвоевав у пунийцев Испанию, римляне не только лишали их значительной части ресурсов для продолжения войны, но и получали возможность перенести боевые действия в Африку.

В 215 г. до н. э. против римлян в Испании воевали три карфагенские армии. Две из них были под командованием братьев Баркидов, Гасдрубала и Магона, третьей командовал Ганнибал, сына Бомилькара. К 214 г. до н. э. борьба приняла позиционный характер, пунийцы попытались вытеснить римлян из Дальней Испании. Братья Гасдрубал и Магон наголову разгромили союзных Риму испанцев, однако своевременное прибытие на театр военных действий Публия Сципиона спасло ситуацию. Карфагенские полководцы не рискнули вступить с противником в открытое сражение, перешли к тактике малой войны и нанесли римлянам большие потери. Когда Сципион лишился около 2000 воинов, то приказал немедленно отступать к горе Победы и закрепиться на новых позициях. Где находилась эта гора, сказать невозможно, не исключено, что где-то в районе Кастулона. Этот город перешел на сторону римлян, что можно связать с присутствием армии Публия Сципиона в его окрестностях.

В это время на помощь Баркидам пришел с армией Гасдрубал, сын Гискона (Liv. XXIV. 41). Свою армию он расположил напротив римского лагеря, противников разделяла река. Гасдрубал избрал пассивную тактику, дожидаясь ошибки противника. Его план увенчался успехом, поскольку Сципион утратил бдительность, пренебрег мерами предосторожности, покинул лагерь и отправился на рекогносцировку местности. Сопровождали командующего только легковооруженные воины. Гасдрубал внимательно наблюдал за действиями своего оппонента, выждал удобный момент и на открытой равнине атаковал отряд Сципиона. Римляне в панике бросились на близлежащий холм, где и были окружены карфагенянами. Казалось, что именно здесь закончатся жизнь и карьера Публия Сципиона, однако боги в этот день оказались милостивы к римлянину. Брат Гней привел легионы на помощь и отбросил пунийцев.

Дальнейшее повествование Тита Ливия является сплошным панегириком храбрости и доблести квиритов. Карфагеняне взяли в плотную осаду город Илитургис и решили уморить голодом римский гарнизон, но Гнею Сципиону удалось прорвать кольцо блокады. В завязавшемся сражении римляне нанесли противнику поражение, перебив 12 000 карфагенян и 1000 человек взяв в плен. Также было захвачено 36 штандартов (Liv. XXIV. 41). Пунийцы отступили от Илитургиса и попытались захватить союзную Риму Бигерру, но, узнав о приближении армии Гнея Сципиона, были вынуждены отвести войска к городу Мунде.

Здесь вновь разгорелись ожесточенные бои, в которых преимущество было на стороне римлян. По информации Тита Ливия, легионеры опять убили 12 000 врагов, захватили 3000 карфагенян, 57 знамен и истребили 39 слонов. Следующее сражение – и римляне уничтожают уже 6000 карфагенян. Магон Баркид приводит подкрепления, происходит новая битва, и вновь потери пунийцев за гранью разумного – 8000 воинов убиты, 1000 человек пленены, 58 штандартов досталось противнику. Погибли вожди галлов Мениапт и Висмар, восемь слонов захвачены, три убиты (Liv. XXIV. 41). Если сведения Тита Ливия безоговорочно принимать на веру, то у карфагенских военачальников не осталось ни солдат, ни знамен, чего не могло быть по определению.

Когда нумидийский царь Сифакс начал военные действия против пунийцев, карфагенское правительство решило перебросить из Испании в Северную Африку армию Гасдрубала Баркида, чего не могло быть по определению, если бы все обстояло так, как описывает Ливий. В этом случае Сципионам не составляло труда уничтожить остатки армий Магона и Гасдрубала, сына Гискона. И окончательно выбить карфагенян с Иберийского полуострова. Однако ничего подобного не произошло. Мало того, Тит Ливий пишет, что «в течение двух лет ничего достопамятного сделано не было, а война велась не столько оружием, сколько сговорами и переговорами» (XXV. 32). Что вряд ли было возможно, если бы дела пунийцев обстояли так плачевно, как это описал римский историк. Все было гораздо прозаичнее – римляне закреплялись на завоеванных территориях, Магон Баркид и Гасдрубал, сын Гискона, не могли им в этом помешать.

Но время работало против Сципионов. Карфагеняне приняли энергичные меры по восстановлению своих позиций в Испании, и уже в 212 г. до н. э. положение дел на Иберийском полуострове радикально изменилось не в пользу римлян. Смирив нумидийцев, карфагенское правительство все резервы отправило на испанский театр военных действий: «Заключив с Сифаксом мир, карфагеняне вновь посылают в Иберию Гасдрубала с более многочисленным войском и 30 слонами, а вместе с ним двух других полководцев, Магона и другого Гасдрубала, сына Гискона. С этого времени Сципионам война стала труднее, но и в этих условиях они побеждали» (App. Iber. 16). Римские историки часто выдавали желаемое за действительное, не стал исключением и данный пассаж Аппиана. Братьям Сципионам больше не удастся одержать ни одной победы, их легионы вскоре будут уничтожены, а сами они бесславно погибнут.

За несколько лет боевых действий в Иберии решительного преимущества не добилась ни одна из сторон. Гнею и Публию Сципионам пока удавалось противодействовать попыткам Гасдрубала Баркида прорваться из Испании в Италию на помощь Ганнибалу. Но они не могли очистить полуостров от пунийцев, их сил для этого было недостаточно. Карфагенские военачальники придерживались активной тактики, атакуя врага при первой возможности. Решающим фактором, который мог принести победу одной из сторон, стала поддержка местного населения: именно испанские воины пополняли как карфагенские армии, так и римские вспомогательные войска. Некоторые иберийские племена заняли выжидательную позицию, другие в зависимости от ситуации поддерживали то римлян, то карфагенян. Сципионы решили покончить с этой неопределенностью и нанести пунийцам окончательное поражение: «Если до сих пор только и делали, что сдерживали Гасдрубала, стремившегося в Италию, то теперь пришло время делать все, чтобы война в Испании была доведена до конца» (Liv. XXV. 32).

Летом 212 г. до н. э. объединенные римские армии начали решительное наступление на владения карфагенян в Испании. Легионам Сципионов противостояли три пунийские армии – братьев Баркидов и Гасдрубала, сына Гискона. Гасдрубал Баркид расположился лагерем около города Амторигса, где и поджидал противника. Сципионы решили этим воспользоваться и уничтожить вражескую армию до того, как все силы карфагенян соберутся в один кулак. Легионы устремились к Амторигсу. Узнав об этом Магон и Гасдрубал, сын Гискона, решили не искушать судьбу, объединили войска и поспешили на помощь соотечественнику и родственнику. В это время римская армия подошла к реке Бетис, на противоположном берегу которой находился лагерь Гасдрубала Баркида.

В сложившейся ситуации преимущество оказалось на стороне Сципионов. Появилась возможность бить противника по частям и атаковать армию Гасдрубала Баркида до прихода войск Магона и Гасдрубала, сына Гискона. Две римские армии против одной пунийской, а дальше как решат боги. Однако Гней и Публий поступили не только вопреки всем законам стратегии, но и вопреки здравому смыслу.

Вместо того чтобы разработать план по уничтожению войск Гасдрубала, они стали думать о том, что будет после разгрома его армии. И пришли к выводу, что в этом случае Магон и Гасдрубал, сын Гискона, отступят в горы, где найдут неприступную позицию и создадут базу для дальнейшего ведения войны. Оттуда будут совершать походы как на земли римских союзников, так и на принадлежащие квиритам территории. Римские военачальники явно занимались не делом, предпочтя синице в руках журавля в небе. Неверная оценка обстановки повлекла за собой другую ошибку, имевшую роковые последствия. Полководцы сделали то, чего нельзя было делать ни в коем случае: разделили войска, чтобы действовать на разных оперативных направлениях. Большую часть римской армии Публий Сципион повел против Магона и Гасдрубала, сына Гискона, Гней Сципион с кельтиберами и оставшимися легионерами должен был дать бой Гасдрубалу Баркиду.

Если исходить из действий римских полководцев, напрашивается вывод о том, что они были уверены в победе и рассчитывали без труда победить пунийцев. Иначе не наделали бы столько непростительных ошибок. Первым это осознал Публий Сципион. На марше его войска попали под удар нумидийской конницы, африканские наездники с утра до вечера кружились вокруг римской колонны и атаковали при первом удобном случае. Забросав легионеров дротиками, нумидийцы быстро отступали, затем возвращались назад и вновь нападали на марширующие колонны легионеров. Все попытки римской кавалерии отогнать неприятеля успехом не увенчались, войска Сципиона стали нести тяжелые потери, продвижение замедлилось. Публий решил не искушать судьбу, остановил движение легионов и приказал сооружать лагерь. Он надеялся за укреплениями переждать атаки нумидийцев, привести потрепанные части в порядок и составить план дальнейших действий с учетом изменившейся обстановки.

Нумидийской кавалерией командовал царевич Масинисса: выросший и воспитанный в Карфагене, «он был прекрасен по внешности и благороден характером» (App. Lib. 10). В дальнейшем Аппиан вновь подчеркнет этот принципиальный момент в жизни царевича (Lib. 37). Молодой человек воевал против римлян не за страх, а за совесть. Он не оставил Сципиону никаких шансов на благополучный исход предприятия. Африканские всадники нападали на римские сторожевые посты даже по ночам, не давая покоя измотанным до предела легионерам. Масинисса постепенно наращивал натиск, и однажды нумидийцы смяли римское сторожевое охранение и прорвались к лагерным воротам. Однако не это было самым страшным. Отдав противнику инициативу, Публий Сципион сам себя загнал в ловушку, поскольку стал испытывать проблемы со снабжением армии. Нумидийские всадники планомерно уничтожали римских фуражиров, лишив противника возможности добывать продовольствие в окрестностях лагеря. Положение создалось критическое, единственным разумным решением для Публия было отступление. Пока не подошли армии Магона и Гасдрубала, сына Гискона, римскому полководцу надо было покинуть ловушку, в которую превратился лагерь, и идти на соединение с войсками брата. Но боги помутили разум Сципиона. Когда ему доложили, что союзник карфагенян, вождь свессетанов Индибилис выступил против римлян и приближается к лагерю, Публий не придумал ничего умнее, как выступить ему навстречу. Складывается впечатление, что римский военачальник играл с противником в поддавки, преследуя одному ему ведомую цель.

Индибилис вел 7500 воинов (Liv. XXV. 34), и Сципион решил, что его сил вполне хватит, чтобы уничтожить противника. Удивительно, но римский командующий совершенно упустил из вида нумидийскую конницу, которая могла серьезно повлиять на исход сражения. Такая непредусмотрительность и безответственность еще больше усугубили ситуацию. Для охраны лагеря Сципион оставил легата Тита Фонтея с отрядом, сам же повел легионы против Индибилиса.

Несмотря на грубейшие тактические и стратегические ошибки, Тит Ливий уверен, что «Сципион был осторожным и предусмотрительным вождем» (XXV. 34). Однако действия римского командующего полностью опровергают это утверждение. К моменту столкновения с испанцами Публий не успел развернуть войска в боевой порядок и был вынужден вступить в бой в крайне невыгодных условиях. Несмотря на то что легионы численно и качественно превосходили отряды Индибилиса, в рукопашной схватке свессетаны потеснили римлян. Стояла страшная жара, легионеры страдали от усталости и жажды, но продолжали вести бой и держать строй. Исход сражения был неясен, когда на поле боя появилась нумидийская кавалерия. Масинисса с самого начала наблюдал за римскими передвижениями, но до поры до времени ничем не проявлял своего присутствия. И лишь когда легионы вступили в затяжной бой с испанцами, принял решение об атаке. Оно оказалось тем более своевременным, что к месту боя уже подходили армии Магона и Гасдрубала, сына Гискона. Когда в бой вступил карфагенский авангард, шансы Публия Сципиона на победу развеялись как дым.

Римляне отчаянно отбивались: даже когда сраженный вражеским копьем, пал Сципион, легионеры продолжали бой. Но к месту сражения подходили новые отряды карфагенян, римлян стеснили со всех сторон и вскоре обратили в бегство. Разбежавшихся легионеров вылавливали по окрестностям: спаслись лишь те, кто укрылся в лагере Тита Фонтея или нашел убежище за стенами Илитургиса. От армии Публия Сципиона осталось одно воспоминание.

В это время войска Гнея Сципиона по-прежнему удерживали старые позиции на берегу реки Бетис. Скорее всего, римский военачальник понимал, что сил для разгрома армии Гасдрубала Баркида у него недостаточно, и поэтому не переходил к активным действиям, ожидая возвращения брата. Большая часть войска Сципиона состояла из кельтиберов, что побуждало полководца к еще большей осторожности. Если в легионерах Гней был уверен, то относительно испанцев испытывал определенные сомнения.

Гасдрубал Баркид, долгое время провоевавший в Иберии, очень хорошо знал менталитет кельтиберов. Был высокого мнения об их храбрости и воинском умении. В то же время Гасдрубал был осведомлен о том, что вожди кельтиберов любят золото и дорогие подарки. На этом карфагенский военачальник и сыграл. Во вражеский лагерь отправились его доверенные люди из числа испанцев и сумели убедить кельтиберов оставить Гнея Сципиона. Римский полководец не смог этому помешать, поскольку числом легионеры уступали испанцам. В отличие от своего брата, Гней быстро сориентировался в обстановке, покинул лагерь и повел войска на север, к реке Ибер. Опасаясь вражеской конницы, Сципион вел войска по холмистой местности, что сильно замедляло движение.

Увидев, что враг отступает, Гасдрубал устремился в погоню. В пути к нему присоединились армии Магона и Гасдрубала, сына Гискона. Карфагеняне настигли римлян и стали готовиться к сражению. Сципион заметил, что лагерь пунийцев значительно увеличился, и пришел к выводу, что вражеские армии сумели соединиться. Из этого следовало, что его брат потерпел поражение. Осознав всю глубину катастрофы, Гней ночью вывел войска из лагеря и продолжил движение на север. Но было уже поздно. Карфагенские полководцы отправили Масиниссу в погоню за римлянами, а сами выступили следом с главными силами.

Ситуация повторилась как под копирку, с той разницей, что если армия Публия наступала, то войска Гнея уходили от противника. Нумидийская конница беспрерывно атаковала римлян, нанося им тяжелые удары, только наступившая ночь спасла измученных длительным маршем легионеров. Опасаясь вражеских всадников, Сципион приказал разбить лагерь на вершине холма. Место плохо подходило для обороны, поскольку твердая почва мешала выкопать рвы и насыпать валы. Тогда римский военачальник распорядился из мешков и тюков с поклажей соорудить импровизированные укрепления, за которыми легионеры и укрылись. На рассвете нумидийцы возобновили атаки и тревожили противника до тех пор, пока не подошли три карфагенские армии. Пунийские пехотинцы разрушили римские баррикады, прорвались на вершину холма и разгромили войско Сципиона. Легионеры разбежались, их командующий укрылся в каменной дозорной башне. Тогда карфагеняне обложили строение дровами и подожгли. Гней Сципион Кальв погиб через двадцать восемь дней после гибели брата. Уцелевшие легионеры лесами пробирались к Иберу, некоторым удалось добраться до лагеря Тиберия Фонтея. Согласно информации Аппиана, Публий погиб в окрестностях Кастулона (Iber. 16), по сведениям Плиния Старшего, Гней был убит недалеко от Илорикса (Nat. hist. III, 9).

Кампания 212 г. до н. э. закончилась сокрушительным поражением римлян. И напрасно Луций Анней Флор сетует по поводу гибели братьев Сципионов: «Испания была бы взята с ходу, если бы эти храбрейшие воины, победители на суше и на море, не пали от пунийского коварства в самый момент победы» (I, XXXIII. 6). Публий и Гней погибли не в результате «пунийского коварства», а потому, что переоценили свои силы и не сумели грамотно спланировать наступательную операцию. Остальное уже детали.

Гасдрубал, сын Гискона, решил зачистить от римлян территории к северу от реки Ибер. Именно туда бежали остатки разгромленных вражеских армий. Карфагенский военачальник полагал, что это будет несложно сделать, поскольку легионеры остались без полководцев и совершенно деморализованы. Помощи римлянам ждать было неоткуда, поскольку их испанские союзники, узнав о гибели Сципионов, один за другим стали переходить на сторону пунийцев. Однако Гасдрубал не хотел делиться славой освободителя Испании с братьями Баркидами и решил действовать самостоятельно. Ничего не сказав своим товарищам по оружию, военачальник покинул лагерь и повел свою армию на север.

Шансы Гасдрубала, сына Гискона, на окончательную победу над римлянами были очень высоки, однако все пошло не так, как планировал карфагенский полководец. Среди римлян нашелся человек, не побоявшийся взять на себя ответственность за судьбы соотечественников, оказавшихся на северном берегу Ибера, и судьбу римских владений в Испании. Это был Луций Марций, сын Септимия, из сословия всадников. Несмотря на молодость, Марций был бывалым солдатом и, как оказалось, неплохим военачальником. Он сумел сплотить оставшиеся без руководства войска, подтянуть дисциплину и вдохнуть в деморализованных легионеров веру в победу. Несмотря на то что согласно регламенту командование должен был принять легат Тиберий Фонтей, сумевший вывести за Ибер жалкие остатки армии Сципионов, во главе испанских легионов оказался Луций Марций. Именно с ним римляне связывали надежды на благополучный исход грядущих боев. На состоявшемся воинском собрании, которое шло вразрез с римскими традициями, молодой человек был провозглашен командующим армией (Liv. XXV. 37). По приказу Марция был построен укрепленный лагерь, заготовлены большие запасы продовольствия и воинского снаряжения. Когда стало известно, что карфагенская армия перешла Ибер, римляне были полностью готовы к битве.

Гасдрубал, сын Гискона, об этом ничего не знал. Карфагеняне разбили лагерь и отдохнули после длительного перехода, а на следующий день двинулись на римские позиции. Наступление велось не организованно, поскольку Гасдрубал пребывал в твердой уверенности, что противник совершенно деморализован и не окажет серьезного сопротивления. Карфагенский военачальник с пренебрежением отнесся к своим обязанностям и не только не отправил во вражеский лагерь шпионов, но даже не произвел разведку местности. Пунийцы надвигались на римский лагерь беспорядочной толпой, где пехота перемешалась с конницей, легковооруженные воины – с тяжеловооруженными бойцами. Возглавлял это скопление людей Гасдрубал, сын Гискона: карфагенский военачальник на коне возвышался среди солдат, следом за ним ехали всадники-телохранители.

В римском лагере началась паника, но Луций Марций быстро навел порядок. Часть войск командующий расположил у лагерных ворот, остальные развернул по периметру укреплений, в ожидании вражеской атаки. Чем ближе подходили карфагеняне, тем яснее становилось для Луция Марция, что противник совершенно не готов к бою. Пунийцы распевали победные песни и потрясали оружием, но так и не построились в боевой порядок. Римский военачальник понял, что у него появился отличный шанс на победу, и отдал приказ готовиться к вылазке.

Атака римлян стала полной неожиданностью для карфагенян. Колонна легионеров ударила в центр пунийского войска, развалила его на две части и начала оттеснять от лагеря. Организованного сопротивления не было, многие карфагеняне даже не успели вытащить из ножен мечи. Гасдрубал приказал трубить отступление, и пунийцы, с трудом отбиваясь от наседавшего врага, начали поспешно уходить к Иберу. Римляне их преследовали, однако Марций распорядился остановить легионеров, поскольку опасался, что Гасдрубал перестроит войска и перейдет в контратаку. Противники ушли каждый в свой лагерь. Для карфагенян этот день обернулся большими потерями. Что касается римлян, то для них это был серьезный тактический успех и моральный успех, поскольку Луций Марций вернул римлянам веру в себя и в будущую победу.

Римский военачальник не собирался останавливаться на достигнутом результате. Его разведчики внимательно отслеживали передвижения вражеских войск и обо всем докладывали командующему. Когда Марций узнал, что вражеский военачальник разделил свою армию на две части и расположил ее в двух лагерях, он вновь решил атаковать противника.

Гасдрубал, сын Гискона, так и не понял, что римляне оправились от разгрома, что легионы вновь обрели боеспособность. Карфагенский полководец выдавал желаемое за действительное, за что и поплатился самым жестоким образом. Не разобравшись в обстановке, Гасдрубал раскидал войска по разным лагерям, тем самым сделав свои позиции очень уязвимыми. Между лагерями на шесть миль протянулся густой лес (Liv. XXV. 37), и поэтому карфагенский полководец, находясь в одном месте, не мог видеть, что происходит в другом. Гасдрубал пребывал в твердой уверенности, что противник небоеспособен и не предпримет активных действий. Одна ошибка повлекла за собой другую, поскольку командующий даже не удосужился проверить, как обстоят дела с дисциплиной. Солдаты оказались предоставлены сами себе, многие воины разошлись по окрестностям собирать провиант и фураж, дозоры и караулы отсутствовали.

Луций Марций мастерски воспользовался промахами противника. Римляне хорошо отдохнули и перед рассветом выдвинулись на позиции. В лесу между двумя лагерями находилась ложбина, где римский военачальник расположил отряд всадников и легионеров. После этого Марций повел войска на лагерь Гасдрубала.

Карфагеняне не ожидали нападения. Римляне без боя проникли за линию лагерных укреплений, поскольку сторожевые посты отсутствовали, а караульная служба не неслась. По сигналу трубы легионеры бросились на врага и произвели жестокое избиение пунийцев. Воинов Гасдрубала охватила паника, они даже не попытались вступить в бой, побросали оружие и устремились прочь из расположения. Карфагеняне надеялись через лес добраться до второго лагеря. Однако находившиеся в засаде римляне перехватывали беглецов и убивали на месте. Гасдрубал скрылся в неизвестном направлении, его войско разбежалось, а лагерь был захвачен врагом.

Окрыленный успехом, римский командующий принял решение атаковать второй карфагенский лагерь. Под прикрытием темноты легионеры беспрепятственно подошли к вражеским укреплениям и с ходу атаковали пунийцев. Несмотря на то что здесь римлян также не ждали, в воротах завязалась ожесточенная схватка. Яростные бои закипели и на лагерных валах, однако сопротивление карфагенян было недолгим, легионеры сумели прорваться за частокол. После этого пунийцы поспешили покинуть лагерь. Собрав жалкие остатки своей некогда грозной армии, Гасдрубал ушел за Ибер.

В том, что карфагеняне не сумели окончательно выбить римлян из Испании, больше всех был виноват Гасдрубал, сын Гискона. Карфагенянин проявил преступное легкомыслие и безответственно отнесся к своим обязанностям военачальника. Почивая на лаврах после разгрома братьев Сципионов, Гасдрубал пренебрег элементарной осторожностью, нарушив все мыслимые и немыслимые требования по подготовке военной кампании. Не велась дальняя и ближняя разведка, дисциплина в войсках упала, чем занимался командующий армией, непонятно. Поэтому итоги сражения с римлянами были вполне закономерными. Но это – одна сторона медали.

Гасдрубал и Магон Баркиды также несут ответственность за то, что римляне удержались на северном берегу Ибера. Вместо того чтобы скоординировать свои действия против Марция, карфагенские полководцы занялись выяснением отношений друг с другом. Ни к чему хорошему это не привело: «трое карфагенских вождей рассорились почти до разрыва, раздробили свое войско и повели его в три разные стороны» (Liv. XXVI. 41). О причинах разрыва написал Полибий: «…Карфагенские военачальники одолели своих врагов, но не могли совладать сами с собою и, воображая, что война с римлянами кончена, начали распрю друг с другом» (IX.11). Слишком рано два Гасдрубала и Магон уверились в окончательной победе над врагом.

Тот же Гасдрубал, сын Гискона, после гибели Сципионов не придумал ничего умнее, как потребовать у вождя свессетанов Индибилиса (Андобал у Полибия), крупную сумму денег. Именно воины Индибилиса сыграли решающую роль в разгроме Публия Сципиона, но для Гасдрубала это не имело никакого значения. Военачальника одолела жадность, и когда Индибилис отказался выплатить деньги, Гасдрубал взял в заложницы его дочерей (Polyb. IX. 11). Именно неумение найти общий язык с испанцами после разгрома Сципионов стало главной бедой карфагенян. Полибий четко обозначил суть проблемы: «Гораздо больше найдется победоносных полководцев, чем таких вождей, которые умели бы пользоваться победой. Так случилось теперь и с карфагенянами. После победы над римскими войсками и по умерщвлении обоих римских полководцев, Публия и Гнея, они вообразили, что господство их над Иберией обеспечено нерушимо, и стали высокомерно обращаться с туземцами, благодаря чему приобрели в покоренных народах не друзей и союзников, но врагов. Иначе и быть не могло. Карфагеняне думали, что одни средства нужно употреблять для приобретения власти, другие – для сохранения ее за собою, и не понимали того, что завоеватели надежнее всего удерживают за собою власть в том случае, если остаются неизменно верными тем самым правилам поведения, коими они раньше приобрели власть. Между тем многочисленные случаи подтверждают очевидную для каждого истину, что люди достигают господства добрым обращением с другими и умением вселить в них надежду на лучшую долю, что, когда по достижении цели завоеватели изменяют поведение, начинают обижать и угнетать покоренный народ, чувства этого последнего тоже меняются. Так было и с карфагенянами» (X. 36). Пунийцы не сумели воспользоваться плодами своей победы, зато римляне сумели удержать свои позиции на Иберийском полуострове: «В Испании наступило длительное затишье: обе стороны после стольких побед и поражений медлили, не отваживаясь на решительные действия» (Liv. XXV. 39).

В отличие от карфагенян, римляне действовали быстро и решительно. Сенаторы в полной мере оценили размер опасности и приняли срочные меры для выправления ситуации на испанском фронте. В 211 г. до н. э. в Испанию прибыли с подкреплениями Марк Клавдий Марцелл и Гай Клавдий Нерон, под их командованием были 60 боевых кораблей, 1000 всадников и 10 000 пехотинцев (App. VI. 17). Тит Ливий называет другие данные – 12 000 пехоты и 1100 кавалеристов (XXVI. 17) – и ничего не пишет о Марцелле. Вся тяжесть борьбы за Испанию легла на плечи Нерона.

Новый командующий очень серьезно отнесся к своему назначению. Своей главной задачей он считал недопущение прорыва армии Гасдрубала Баркида в Италию и приложил максимум усилий, чтобы этому помешать. Наконец ему удалось загнать Гасдрубала в ущелье, где карфагенская армия оказалась полностью заблокированной. Помощи Баркиду ждать было неоткуда. Однако карфагенский военачальник не растерялся, вступил с Нероном в переговоры об условиях сдачи, а затем искусно затянул диалог. В течение нескольких дней, пока стороны согласовывали условия капитуляции пунийцев, Гасдрубал потайными тропами выводил войска из ловушки. А затем ушел сам вместе с отрядами прикрытия (Frontin. I. V. 19). Нерон потерпел полное фиаско, все приходилось начинать сначала.

Летом 210 г. до н. э. командование над испанскими легионами принял двадцатичетырехлетний Публий Корнелий Сципион. Он приходился сыном погибшему Публию Сципиону и племянником Гнею. Еще находясь в Риме, молодой человек внимательно изучил кампании отца и дяди в Иберии, после чего пришел к выводу о пагубности выбранной ими стратегии. По его мнению, карфагенян в Испании надо было не сдерживать, а изгнать с полуострова. Для этого надо было навязать противнику свою тактику, бить пунийцев на их территориях, захватывать вражеские военные базы и переманить на сторону римлян местное население. Поэтому главной целью своей первой кампании на испанском театре военных действий Сципион выбрал Новый Карфаген, оплот пунийского могущества на Иберийском полуострове.

В 209 г. до н. э. римская армия выступила в поход на Новый Карфаген. Под командованием Сципиона были 25 000 пехотинцев и 2500 всадников, 3000 легионеров и 300 кавалеристов под командованием пропретора Марка Юния Силана остались охранять римские земли к северу от Ибера (Liv. XXVI. 42). Наступлению предшествовала длительная и кропотливая подготовка, Публий Корнелий тщательно анализировал данные разведки, осторожно выстраивая планы на предстоящую кампанию. В данный момент ситуация для Сципиона складывалась благоприятная: «По прибытии в Иберию он настойчиво расспрашивал всех и каждого о положении неприятеля и узнал, что войска карфагенян разделены на три части, что одна из них с Магоном во главе находится по сю сторону Геракловых Столбов среди так называемых кониев, другая под начальством сына Гискона Гасдрубала у устья реки Тага в Луситании, что другой Гасдрубал занят осадою какого-то города в области карпетанов и что ни один из начальников не находится ближе к Новому городу, как на десять дней пути» (Polyb. X. 6). Если бы хоть одна из пунийских армий находилась в окрестностях Нового Карфагена, Сципион не рискнул бы нападать на город. Слишком велик был риск попасть в тиски между гарнизоном и полевой армией карфагенян. Однако в данный момент ситуация складывалась так, захват Нового Карфагена становился реальностью.

Главная проблема для римлян заключалась в том, чтобы успеть захватить город до того, как к нему на помощь прибудут карфагенские армии. Перед Публием Корнелием стояла архитрудная задача, поскольку Новый Карфаген обладал мощнейшими укреплениями, его осада могла надолго затянуться. В этом случае появление под городом пунийских армий становилось суровой реальностью. Риск был очень велик, однако грубейшие ошибки командира гарнизона Магона привели к тому, что Новый Карфаген был взят штурмом в течение одного дня.

Это был величайший успех Сципиона, радикально изменивший баланс сил на Иберийском полуострове в пользу римлян. Испанцы вновь покинули карфагенян и массово стали переходить на сторону их врагов, а пунийцы лишились своей главной базы на Иберийском полуострове. Недаром Сципион говорил легионерам: «Взяв этот город, вы завоюете всю Испанию» (Liv. XXVI. 43). Но что самое главное, произошло это тогда, когда «римский народ потерял было уже всякую надежду на успех в Иберии» (Polyb. X. 19). Наиболее показательной реакцией на случившееся стали действия карфагенских полководцев: они совершенно не знали, как реагировать на падение города. По свидетельству Тита Ливия, «карфагенские вожди старательно подавляли слухи о взятии Нового Карфагена, а когда стало ясно, что город взят и этого уже никак не скрыть, они постарались речами умалить значение случившегося» (XXVI. 51). Данная информация свидетельствует о полной растерянности, охватившей братьев Баркидов и Гасдрубала, сына Гискона.

Именно командующие полевыми карфагенскими армиями вместе с командиром гарнизона Нового Карфагена оказались главными виновниками столь быстрого падения города. Совершенно непонятно, зачем Магон и Гасдрубал, сын Гискона, увели свои армии к Атлантическому океану, оставив без прикрытия Новый Карфаген. Одна из армий просто обязана была остаться. Скорее всего, в очередной раз имела место несогласованность действий между карфагенскими полководцами: каждый из них преследовал свои личные интересы. Например, Гасдрубал Баркид готовился к новому прорыву в Италию.

Трудно сказать, насколько поход на помощь Ганнибалу был в данной ситуации актуален. С одной стороны, если бы рейд Гасдрубала увенчался успехом, положение римлян в Италии становилось критическим. Объединив армии, два брата могли создать непосредственную угрозу Риму и оттянуть на себя все резервы республики. Разрядив тем самым ситуацию на испанском театре боевых действий. Обратной стороной медали было то, что судьба войны уже решалась не в Италии, а на Иберийском полуострове. Как ни парадоксально, этого совершенно не понимали ни в Риме и не до конца – в Карфагене. Сенаторы не выделяли в распоряжение Сципиона достаточных сил, чтобы выбить пунийцев из Испании, а карфагенское правительство настаивало на походе Гасдрубала в Италию. При сложившихся обстоятельствах пунийским полководцам, действующим на Иберийском полуострове, следовало объединить свои армии и навязать Сципиону генеральное сражение. Пока подавляющий перевес был на их стороне, у братьев Баркидов и Гасдрубала, сына Гискона, были все шансы на успех. В случае победы они могли не только в очередной раз привести к покорности испанцев, но отвоевать у римлян Новый Карфаген. Однако события начали развиваться совсем по другому сценарию.

В Риме очень опасались похода Гасдрубала, поэтому Сципион получил недвусмысленный приказ сената: любой ценой не допустить прорыва новой карфагенской армии в Италию. Весной 208 г. до н. э. Публий Сципион покинул Таррагону и выступил к городу Бекуле, в окрестностях которого расположилась армия Гасдрубала Баркида.

К этому времени положение карфагенского полководца серьезно осложнилось, поскольку испанцы стали массово дезертировать из его армии. Испанские вожди Мандоний и Индибилис, возмущенные высокомерием карфагенских военачальников, покинули пунийский лагерь и увели своих людей к римлянам. Армия Гасдрубала таяла, как снежный ком на солнце, зато Сципион усиливал свои войска. Понимая, что в одиночку ему уже с римлянами не справиться, Баркид отправил гонцов с призывом о помощи к брату Магону и Гасдрубалу, сыну Гискона. Однако Сципион начал наступление раньше, чем к Бекуле подошли две карфагенские армии.

В завязавшемся сражении Гасдрубал Баркид проявил себя с самой лучшей стороны. Он сумел избежать разгрома и вывести армию из-под удара, сохранил боевых слонов и армейскую казну. Потери у карфагенян были минимальные, не те, которые указали Тит Ливий и Полибий. Если бы все было так, как рассказали греческий и римский историки, то идти в Италию под знаменем Гасдрубала Баркида было бы некому. Однако брат Ганнибала привел на Апеннинский полуостров огромную армию, что полностью опровергает измышления Ливия и Полибия. Греческий историк стремился любой ценой обелить Публия Сципиона, хотя не мог не понимать, к каким последствиям привела битва при Бекуле. Римский полководец потерпел грандиозную стратегическую неудачу, приказ сената выполнен не был, поскольку именно после этого сражения армия Гасдрубала Баркида начала поход в Италию.

Полибий пытается разъяснить читателям, почему Сципион отказался от преследования Гасдрубала: «Что касается Публия, то он не находил выгодным для себя гнаться тотчас за Гасдрубалом, ибо опасался нападения прочих карфагенских вождей, и отдал неприятельский лагерь солдатам на разграбление» (Polyb. X. 39). Схожую информацию приводит и Тит Ливий: «Стали совещаться, как вести войну дальше; некоторые советовали сразу же идти и преследовать Гасдрубала. Сципион считал, что тут есть некоторая опасность: как бы не объединились с этим Гасдрубалом Магон и другой Гасдрубал» (Liv. XXVII. 20). Вывод напрашивается простой: Гасдрубал Баркид не был разбит, и Сципион боялся трех объединенных карфагенских армий. Поэтому римский полководец предпочел отступить в Таррагону.

Впрочем, некоторые дивиденды от этого сражения Сципион получил, поскольку в плен к римлянам попал племянник командира нумидийской конницы Масиниссы, Массива. Сципион решил судьбу пленника быстро и оригинально – богато одарил и отпустил к дяде (Liv. XXVII. 19). Этот поступок молодого полководца имел далеко идущие последствия как для Рима, так и для Карфагена.

Пока римские легионы шли в Таррагану, Гасдрубал Баркид встретился с братом Магоном и Гасдрубалом, сыном Гискона. Состоялось судьбоносное совещание, определившее дальнейший ход Второй Пунической войны. Поскольку иберийские племена стали переходить на сторону римлян, Гасдрубал Баркид предложил увести испанские контингенты в Италию. Затем слово взял сын Гискона и заявил, что верность карфагенянам сохраняют лишь племена, проживающие на западе полуострова. Поэтому необходимо защитить этот регион от вторжения римлян. Было решено, что Магон передаст свою армию под командование Гасдрубала, сына Гискона, сам же отправится на Балеарские острова вербовать наемников. Гасдрубал Баркид должен собрать под свои знамена как можно больше испанцев, быстро перейти Пиренейские горы и двинуться в Италию. Гасдрубалу, сыну Гискона, поручалась защита Лузитании и западных районов Иберийского полуострова. В открытые сражения с римлянами вступать ему не обязательно, предпочтение следует отдать маневренной войне. Исходя из этого, одна из главных ролей отводилось командиру нумидийцев Масиниссе. Ему предписывалось пополнить количество всадников до 3000 человек, после чего совершить серию нападений на Восточную Испанию (Liv. XXVII. 20). Масинисса должен был атаковать земли союзников Сципиона, разорять их города и одновременно оказывать помощь сражающимся против римлян испанцам.

На этом совещание закончилось, полководцы отправились каждый к своим войскам. Начинался заключительный этап борьбы за Испанию между римлянами и карфагенянами.

Перед тем как приступить к разбору боевых действий на Иберийском полуострове в 207–206 гг. до н. э., обратим внимание на армию Гасдрубала, сына Гискона. Под его штандартами служили ливийцы, испанцы, нумидийцы, выходцы с Балеарских островов. Причем среди иберийцев были как наемники, так и воины, присланные вождями, чьи земли находились в зависимости от Картхадашта. Как заметил Плутарх, карфагеняне, «пользуясь обычно услугами наемников – ливийцев, испанцев и нумидийцев…расплачивались за свои поражения чужою бедой» (Tim. 28). Такой подход к делу имел как положительные, так и отрицательные стороны. Во-первых, у карфагенян сражались военные профессионалы, хорошо знавшие свое дело, для которых война была средством к существованию. Во-вторых, верность этих людей нанимателю была сомнительна, а боевой дух частенько оставлял желать лучшего. Как заметил Тит Ливий, «карфагенский простой народ, и городской, и сельский, не воинствен; войско у них наемное из африканцев, это люди неверные, они смотрят туда, куда ветер дует – где выгоднее» (Liv. XXIX. 36). Как следует из текста римского историка, прибегать к услугам наемников, карфагеняне были вынуждены из-за особенностей своего национального характера (XXIX. 36).

Полибий обратил внимание читателей, как на положительные, так и на отрицательные стороны столь массового использования наемников в Картхадаште: «Дело в том, что карфагеняне постоянно имели у себя на службе наемников различных стран и, составляя войско из многих народностей, добивались того, что наемники с трудом и не скоро столковывались между собою, повиновались начальникам и не были для них опасны; но карфагеняне попадали в гораздо большее затруднение, когда им приходилось увещевать, успокаивать и разубеждать наемников в случаях раздражения их, гнева и волнений. И в самом деле, раз этими войсками овладевают недовольство и смута, они ведут себя не как люди и под конец уподобляются диким зверям, впадают в бешенство… Войска состояли частью из иберов и кельтов, частью из лигистинов и балеарян, и лишь немного было полуэллинов, большею частью перебежчики и рабы; самую многолюдную долю наемников составляли ливияне» (I. 67). Полибию вторит Тит Ливий: «У них оплачиваемые наемники – африканцы и нумидийцы, верность их легковесна, мысли переменчивы» (XXVIII. 44).

О том, как были вооружены ливийские воины в карфагенской армии, конкретной информации нет. Можно допустить, что их снаряжение было похоже на доспехи и оружие греческих гоплитов, но это будет только предположение. Косвенно на это указывает свидетельство Плутарха: «У карфагенян же копьеметателей нет, и они привыкли биться короткою пикой, не выпуская ее из руки» (Marcell.12). Не двуручной македонской сариссой, а именно копьем. Из этого следует, что фаланга, в строю которой сражалась ливийская пехота, была дорийская, а не македонская.

Во время Итальянской кампании Ганнибал перевооружил ливийскую тяжеловооруженную пехоту трофейным римским оружием, которого у него оказалось в избытке: «Африканцев на вид можно было бы принять за римлян, потому что оружие у них было римское, подобранное у Требии и еще больше – у Тразименского озера» (Liv. XXII. 46). Об этом писал и Полибий: «Ливияне вооружены были по-римски; всех их снабдил Ганнибал тем вооружением, какое было выбрано из доспехов, взятых в предшествовавших битвах» (III. 114). В дальнейшем Полибий пояснит, почему полководец пошел на такой шаг: «Ганнибал осуждал вооружение, которое было у карфагенян в начале войны, и немедленно после победы в первом же сражении он снабдил собственные войска римским вооружением, которое и оставалось у них непрерывно в употреблении во все последующее время» (XVIII. 28). В отличие от Ганнибала, воевавшие в Испании карфагенские полководцы такой роскоши себе позволить не могли по причине отсутствия богатых трофеев. По крайней мере, в письменных источниках ни о чем подобном не упоминается. Поэтому приходится констатировать, что в Иберии ливийская пехота использовала традиционное вооружение.

Если африканские контингенты являлись костяком армии Гасдрубала, сына Гискона, то наиболее многочисленными были подразделения, состоявшие из испанцев. Иберийцы славились как храбрые и умелые воины: «Тело жителей Испании всегда готово к перенесению голода и лишений, дух – к смерти. Все они ведут образ жизни суровый и экономный. Войну они предпочитают миру; если нет врага иноземного, они ищут врага в своей стране» (Just. XLIV. 2). Рассмотрим вооружение и тактические приемы испанцев. Ценную информацию сообщает Страбон, когда рассказывает о племени лузитан, проживающих на юго-западе Иберийского полуострова: «Действительно, лузитаны, как говорят, искусно умеют устраивать засады, выслеживать врага; они проворны, ловки, отличаются прекрасной маневренностью в строю. Они носят вогнутый вперед небольшой щит 2 футов в поперечнике, висящий на ремнях (так как у него нет ни колец, ни ручек). Кроме этих щитов, они вооружены еще кинжалом или ножом. Большинство носят льняные панцири, только у немногих кольчуги и шлемы с тремя султанами, остальные же носят шлемы из сухожилий. Пешие воины носят также поножи; каждый воин имеет несколько дротиков; у иных есть копья с медными наконечниками» (III. III. 6). В дальнейшем географ добавит ряд существенных деталей: «Иберы были, собственно говоря, все пельтастами и носили в соответствии с разбойничьей жизнью легкое вооружение (как я говорил это о лузитанах), употребляя только дротики, пращи и кинжалы. С пехотными военными силами у них была смешана конница, так как их лошади были приучены ходить по горам и легко сгибать колени по команде, когда это было нужно» (Strab. III. IV. 15).

Не обошел вниманием военные традиции испанцев и Диодор Сицилийский: «Самыми доблестными из иберов являются лузитаны, которые носят в сражениях совсем небольшие щиты, оплетенные жилами и очень хорошо защищающие тело по причине своей прочности: легко двигая этим щитом в битве из стороны в сторону, [воин] умело отражает любую пущенную против него стрелу. Используют они также снабженные крючками дротики целиком из железа, а щиты и мечи у них почти такие, как у кельтиберов. Цель они поражают метко и с дальнего расстояния, а удары вообще переносят стойко. Легкие и подвижные, они проворны и в бегстве, и в преследовании, однако в сражении в строю значительно уступают выдержкой кельтиберам. В мирное время они упражняются, исполняя легкий танец, который требует значительной силы ног, а на войне шагают, выдерживая ритм, и устремляются на врага с пением пеана. У иберов и особенно у лузитан можно наблюдать также особое явление: достигнув цветущего возраста, юноши, живущие в особой бедности, но отличающиеся телесной силой и храбростью, уповая на собственную отвагу и оружие, собираются в труднодоступных горах и, составив большие отряды, совершают набеги в Иберии и, занимаясь грабежом, собирают богатства. Эти действия они совершают с полным презрением ко всему: поскольку они имеют легкое вооружение и очень подвижны и стремительны, справиться с ними чрезвычайно трудно» (V. 34). О ритуальных военных танцах испанцев упоминает и Тит Ливий: «Они вынеслись из лагеря, приплясывая по своему обычаю» (Liv. XXIII. 26).

Иберийцы вырастали прекрасно тренированными бойцами, воспитанными в местных традициях: «У них устраиваются состязания для легковооруженных, тяжеловооруженных воинов и всадников в кулачном бою, беге, перестрелке и в сражении отрядами» (Strab. III. III. 7). Испанцы были не только хорошими пехотинцами, но и великолепными наездниками, что позволяло им во время сражения сочетать оба способа ведения боя: «Следующий обычай не является особенностью одних иберов: они ездят вдвоем на лошади, хотя во время битвы один из всадников сражается пешим» (Strab. III. IV. 18). Об этом пишет и Полибий: «В ведении войны наблюдается у кельтиберов следующая особенность: когда они замечают, что пехоту их теснят, то спешиваются и оставляют лошадей спокойно стоящими в строю: к концам уздечек они привешивают маленькие колышки, крепко вколачивают их в землю и таким образом приучают своих лошадей покорно оставаться в строю, пока седоки не возвратятся и не выдернут колышков» (fr. 95). После смерти испанский воин удостаивается особых почестей: «У воинственного племени иберов вколачивают вокруг могилы умершего столько кольев, сколько он истребил врагов» (Arist.Pol. VII. II. 6).

Мастерство местных оружейников было высочайшим, они изготавливали продукцию отличного качества. Диодор Сицилийский восхищается оружием кельтиберов, поскольку оно «рассекает все, что встречается на пути, так что ни щит, ни шлем, ни кость не могут вынести удар из-за высокого качества железа» (V. 33). Испанцы использовали два вида мечей – иберийский меч с прямым двухлезвийным клинком, длиной около 75 см, и кривой меч фалькату (falcate) длиной 60 см. Изогнутый и прямой мечи различались балансом. Центр тяжести прямого меча располагался на уровне гарды или на несколько сантиметров выше, а кривой меч уравновешивался на середине клинка, поскольку предназначался для рубящих ударов. Полибий подразумевал именно прямой меч, когда писал, что «иберийским мечом одинаково удобно колоть и рубить» (III. 114). Тит Ливий отметил, что мечи «у испанцев, которые в бою больше колют, чем рубят, – короткие и острые» (XXII. 46). Именно прямой испанский меч будет взят на вооружение легионерами во время Второй Пунической войны: «Кельтиберы сильно разнятся от других народов строением своих мечей, именно: мечи их имеют хорошо колющее острие и пригодны для нанесения ударов обеими сторонами. Вот почему римляне со времени войны с Ганнибалом покинули старинные мечи и заменили их мечами иберийскими. Строение мечей они усвоили, но никак не могли перенять доброкачественности железа, ни обработки его вообще» (Polyb. fr. 96). Об испанских щитах Полибий пишет: «Щиты иберов и кельтов были сходны между собою по форме» (III. 114). Греческому историку вторит историк римский: «У галлов и у испанцев щиты были вида почти одинакового» (Liv. XXII. 46). Одевались иберийские воины в «короткие туземные льняные хитоны, отделанные пурпуром, что придавало воинам необычайный и внушительный вид» (Polyb. III. 114). На данный факт указывал и Ливий: «Испанцы в туниках ослепительной белизны, окаймленных пурпуром» (XXII. 46).

Среди легковооруженных воинов, служивших в испанских армиях Карфагена, наибольшей известностью пользовались жители Балеарских островов: «Они считаются лучшими пращниками. В этом искусстве они, как говорят, весьма усердно упражнялись с тех пор, как финикийцы овладели островами. И финикийцы, говорят, первые надели на них туники с широкой каймой, но в битву они шли обычно неопоясанными, только обернув руку козьей шкурой, или с дротиком, закаленным на огне, в другой руке, в редких случаях снабженным маленьким железным наконечником; вокруг головы они носят 3 пращи из тростника с черными кистями; это род тростника, из которого плетут канаты; и Филета говорит о нем в своей «Герменее»:

как будто речь идет об опоясанном веревкой из тростника. Или же они употребляют пращи волосяные или жильные; одна петля с длинными ремнями для метания на дальние расстояния, другая с короткими ремнями – на близкое расстояние, а средняя праща – для среднего расстояния. Они с детства упражнялись в метании из пращей, так что даже не давали детям хлеба, если те не попадут в него из пращи» (Strab. III. V. 1). В этом же духе высказался и Диодор Сицилийский: «Оружие островитян составляют три пращи, одну из которых они обматывают вокруг головы, другую – вокруг туловища, а третью держат в руках. Во время боевых действий они мечут камни, намного большие, чем другие [пращники], и притом с такой силой, что кажется, будто снаряды посылает катапульта. Поэтому при штурме крепостных стен они поражают [воинов], стоящих между зубцами, нанося им тяжелые раны, а в сражениях в поле пробивают щиты, шлемы и любой доспех. Стреляют они так метко, что почти никогда не бьют мимо цели. Причина того – постоянные упражнения с самого детства, поскольку матери заставляют маленьких детей [то и дело] стрелять из пращи, а целью является прикрепленный к шесту хлеб: обучающийся не получает еды, пока не попадет в хлеб, – только тогда мать позволяет ему взять и съесть [этот хлеб]» (V. 18). Аналогичную информацию приводит Тит Ливий «Праща и сейчас – главное метательное оружие балеарцев, а тогда они другого и не знали; зато в обращении с этим оружием они превосходят все другие народы» (XXVIII. 37). В состав мобильных подразделений карфагенской армии входили отряды африканцев, выполнявших функции метателей дротиков. Другое дело, были ли они задействованы в Испании.

Важнейшую роль в пунийской армии играла кавалерия, где особенно прославились нумидийские всадники: «Они стараются приукрасить свою внешность, заплетая волосы на голове и отращивая бороды, носят золотые украшения, начищают зубы и стригут ногти. Редко увидишь, что на прогулках они прикасаются друг к другу, так как они стараются сохранить нетронутой свою прическу. Всадники у них сражаются большей частью вооруженные дротиками, на лошадях, взнузданных веревочной уздой, и без седел; впрочем, у них есть и сабли. Пешие же воины прикрываются слоновьими шкурами, как щитами, и одеваются в львиные, леопардовые и медвежьи шкуры и спят на них. Как это племя, так и следующие за ними масесилии и вообще ливийцы в большинстве одеваются одинаково и похожи между собой и в других отношениях. Лошади у них маленькие, но быстрые и настолько послушные, что ими можно править прутиком. На лошадей надевают хлопчатобумажные или волосяные ошейники, на которых прикреплены поводья. Некоторые лошади следуют за хозяином, даже если их не тянут за поводья, как собаки. У них в ходу небольшие кожаные щиты, маленькие копья с широкими наконечниками; они носят с широкой каймой без пояса хитоны и, как я уже говорил, шкуры в виде плащей и панцирей» (Strab. XVII. III. 7). Нумидийские щиты упоминает Саллюстий: согласно его информации они были «из кож, более легкие и производящие меньше шума при ударе» (Jug. 94). Изготавливались эти щиты из слоновьей кожи.

Большой интерес представляет рассказ Павла Орозия о сражении римлян с нумидийцами во время Югуртинской войны: «В то время как внезапный дождь принес страдавшим от жары и мучимым жаждой римлянам прохладу и питье, у нумидийцев он сделал скользкими и непригодными древки копий, которые те обычно бросали без использования ремней; кроме того, легкие и надежные щиты, обтянутые загрубевшей слоновьей кожей, какие они использовали, – их особенность в том, что во время дождя они впитывают влагу, словно губка, и сразу же тяжелеют, – не могли их защитить, поскольку их трудно было перетаскивать с места на место» (V. 15. 16 17). Можно предположить, что речь здесь идет о нумидийских пехотинцах, поскольку всадникам не было никакой необходимости «перетаскивать с места на место» тяжелые щиты. Как следует из текста, они были достаточно большими.

Ярко и красочно рассказал о нумидийских наездниках Аппиан. Он пишет о них как о людях, «у которых и днем, и ночью было одно дело: действуя большим количеством дротиков, все время налетать и отступать и опять налетать. И вся битва у них состоит в бегстве и преследовании. Эти номады умеют и переносить голод, и зачастую питаться травой вместо хлеба; а пьют они вообще только воду. И конь у них совершенно не знает даже вкуса овса, всегда питаясь травой, пьет же с большими промежутками» (Lib. II. 11). Полибий обращает внимание на тактические приемы нумидийской конницы: «Нумидяне то быстро и врассыпную отступали, то возвращались назад, с самоуверенностью и отвагой переходя в наступление: таков свойственный нумидянам способ битвы» (III. 72). Тит Ливий пишет о ведении боя нумидийцами следующее: «Конники с двумя лошадьми как опытные наездники в пылу ожесточенной битвы привычно перепрыгивали в полном вооружении с усталой лошади на свежую: так ловки они сами и так выучены их лошади» (XXIII. 29). В научно-познавательных целях Ливий сравнил боевые качества африканских наездников и испанских кавалеристов: «Нумидийский конник уступал испанскому, а мавр, метавший копье, – воину с легким щитом, противники были одинаково быстры, но испанцы сильнее телом и духом» (Liv. XXIII. 26). Как следует из текста, у иберийских всадников были легкие щиты, недаром Полибий пишет про «вооруженную небольшими щитами конницу» (III. 43) в армии Карфагена. Тит Ливий так же сопоставил нумидийцев с римлянами: «В гуще боя римский всадник с копьем и мечом сильнее противника, но, когда перепуганный конь уносил его прочь, нумидийцы издали попадали в него без промаха» (XXX. 18).

Главной ударной силой пунийской армии были боевые слоны. В Северной Африке эти животные водились в достаточном количестве, и пополнение элефантерии до определенного момента не вызывало больших трудностей. Карфагенские военачальники отлавливали слонов в Нумидии, об этом сообщает Фронтин: «Гасдрубал вступил в пределы Нумидии для покорения страны; так как нумидийцы готовились к отпору, он заявил, что прибыл для охоты на слонов, которыми богата Нумидия. Когда потребовали платы за разрешение, он обещал. Отвлекши внимание нумидийцев этим притворством, он напал на них и подчинил их» (IV. VII. 18). Во время Второй Пунической войны больше всего боевых слонов было в африканской армии Гасдрубала, сына Гискона, – 140 (App. Lib. 13). Ганнибал повел в Италию тридцать семь животных, элефантерия его брата Гасдрубала в битве при Метавре насчитывала, по свидетельству Полибия, десять, по информации Аппиана – пятнадцать слонов. В испанской армии Гасдрубала, сына Гискона, было тридцать два боевых слона (Polyb. XI. 20).

Были на карфагенских слонах башни для воинов или нет? «Во время Второй Пунической войны, когда количество слонов в карфагенских армиях заметно уменьшилось, пунийские полководцы вынуждены были изменить и приемы использования элефантерии. В этих условиях весьма актуальной стала проблема увеличения боевой мощи каждого отдельного животного. Поэтому башни, особенно под занавес войны, стали появляться на спинах карфагенских слонов гораздо чаще, чем в предыдущий период»[3]. Косвенно на это указывает свидетельство Тита Ливия, относящееся к битве при Илипе в 206 году до н. э.: «Перед строем, прикрывая фланги, стояли слоны, издали казавшиеся укреплениями» (XXVIII. 14). Вполне возможно, что именно башни на спинах исполинских животных позволили разыграться воображению римских легионеров.

Гасдрубал, сын Гискона, раскатал на столе карту Иберии, придавил папирус тяжелым клинком и крепко задумался. После ухода армии Гасдрубала Баркида в Италию силы пунийцев в Испании значительно ослабли. Но в скором времени по решению карфагенского совета на полуостров прибыли войска под командованием Ганнона. Ганнону удалось объединить свою армию с наемниками Магона, перейти в земли кельтиберов и набрать там многочисленные отряды испанцев (Liv. XXVIII. 1). Баланс сил в Иберии между римлянами и карфагенянами восстановился.

Гасдрубал был очень удивлен, что Сципион не стал преследовать армию Гасдрубала Баркида, позволив ей беспрепятственно покинуть Иберийский полуостров. Главной целью римлян в Испании было предотвращение прорыва новых карфагенских армий на помощь Ганнибалу, этой стратегии придерживались Публий и Гней Сципионы. Их сын и племянник действовал иначе. Гасдрубал предполагал, что молодой римский полководец мыслил гораздо шире сенаторов и поэтому сознательно пренебрег их инструкциями, поскольку собирался решить проблему радикально и выбить карфагенян из Иберии. Именно этого Гасдрубал больше всего и опасался.

В настоящий момент его армия находилась около Гадеса и прикрывала юго-западные районы Испании. Армия Ганнона и Магона располагалась в Кельтиберии, в глубине Иберийского полуострова. Римляне удерживали средиземноморское побережье и восточные районы Испании. Подобная расстановка сил была очень опасна, поскольку позволяла Сципиону бить карфагенские армии порознь. Гасдрубал это понимал, но понимали ли Магон и Ганнон? Военачальник не мог увести своих людей им на помощь, поскольку в этом случае оставались без защиты карфагенские союзники на юго-западе Испании. Все зависело от того, примут ли Ганнон с Магоном правильное решение – отвести войска к Гадесу, на соединение с Гасдрубалом. Однако первым в ситуации сориентировался Сципион.

Римский командующий отправил против Магона и Ганнона пропретора Марка Юния Силана с 10 000 пехотинцев и 500 всадниками (Liv. XXVIII. 1). Сципион пошел на риск и разделил армию, поскольку не опасался наступления со стороны Гасдрубала, сына Гискона, охранявшего карфагенские владения на юго-западе Испании. Римский командующий надеялся, что Силан успеет разгромить войска Ганнона до того, как Гасдрубал придет к нему на помощь. Ошибка карфагенских полководцев, необдуманно задержавшихся в землях кельтиберов, могла им дорого обойтись.

Марк Юний очень ответственно подошел к выполнению возложенной на него задачи. Взяв опытных проводников из числа перебежчиков кельтиберов, пропретор повел войска через покрытые густым лесом ущелья и перевалы, соблюдая величайшую осторожность и делая длительные переходы. Ганнон и Магон проявили удивительную беспечность, поскольку не направили шпионов на римские территории и не провели дальнюю разведку. Допустили ошибку, свойственную всем карфагенским полководцам, за исключением Ганнибала. За что и поплатились. Как некогда Гасдрубал, сын Гискона, разделил свою армию накануне решающего сражения с Луцием Марцием, так и Магон с Ганноном расположили свои войска в двух лагерях. Под командованием Магона были 9000 кельтиберов и различных наемников, карфагеняне находились под началом Ганнона. Лагеря разделяла дорога. В расположении войск Ганнона царил образцовый порядок, дозорная и караульная служба были на должном уровне. Иная ситуация царила в лагере Магона, где совершенно отсутствовало боевое охранение, поскольку кельтиберы высокомерно полагали, что на своей земле им ничего не угрожает.

Об этом было хорошо известно Силану от отправленных вперед разведчиков, поэтому главный удар он решил нанести по лагерю Магона. Когда до него оставалось десять миль, пропретор решил обойти вражеское расположение, приказал легионерам свернуть налево и продолжить путь среди заросших густым кустарником холмов. Карфагенские дозорные не могли разглядеть передвижения легионеров, у кельтиберов это сделать было некому.

Римляне приблизились к вражескому лагерю на расстояние трех миль, однако кельтиберы по-прежнему не замечали их присутствия. Когда легионеры проходили через глубокую лощину, Силан остановил движение войск и приказал располагаться на отдых. Через некоторое время привал был окончен, всю поклажу римляне бросили в лощине, оставив при себе только оружие и доспехи (Liv. XXVIII. 2). Пропретор распорядился начинать наступление, и войска стали разворачиваться в боевой порядок. Когда до вражеского лагеря оставалась одна миля, кельтиберы наконец-то заметили римлян. Поднялась тревога. Магон в это время находился в лагере Ганнона, но как только услышал рев боевых труб кельтиберов, вскочил на коня и умчался в свое расположение. Ганнон приказал солдатам спешно готовиться к бою, чтобы успеть прийти на помощь союзникам.

В сложившейся ситуации Магон допустил грубейшую тактическую ошибку. Вместо того чтобы укрыться в лагере и отражать римские атаки до прибытия солдат Ганнона, он приказал тяжеловооруженной пехоте кельтиберов покинуть укрепления и вступить в бой с легионерами на открытой местности. Еще больше он усугубил ситуацию тем, что оставил за лагерными валами легковооруженную испанскую и наемную пехоту. Карфагенский командующий вводил войска в бой по частям, одна допущенная ошибка усугублялась другой. Свои главные силы – 4000 тяжеловооруженных кельтиберов и 200 всадников – Магон развернул перед лагерными укреплениями (Liv. XXVIII. 2). Однако этих сил было явно недостаточно, чтобы остановить 10 000 воинов Силана. Непонятно, на что рассчитывал Магон, когда принимал такое спорное решение.

Сражение началось атакой легионеров на ряды испанцев, римляне приблизились на расстояние броска и метнули во врагов пилумы. Одни кельтиберы искусно отбивали щитами вражеские копья, другие присели на землю и прикрылись щитами. Затем испанцы встали во весь рост и метнули в легионеров свои копья. Римляне подняли щиты, отразили атаку, затем рванули из ножен мечи и пошли вперед. Навстречу им, потрясая блестевшими на солнце клинками, устремились кельтиберы, битва перешла в рукопашную. Здесь и проявились последствия ошибки Магона, необдуманно выведшего свои лучшие войска за линию укреплений. Кельтиберы оказались лишены свободы маневра, поскольку были зажаты между легионерами и лагерным валом, усугубляла ситуацию и неровная местность.

Впрочем, с теми же проблемами столкнулись и римляне. Если легкие на ногу испанцы не могли свободно передвигаться по полю боя, то легионеры не имели возможности держать плотный строй. Сражение разбилось на сотни поединков, где противники бились один на один или парами. Здесь и сказался численный перевес римлян. Отборные отряды Магона были разгромлены еще до того, как в бой вступили войска Ганнона и подразделения легковооруженной пехоты. Увидев поражение кельтиберов, Магон поспешно покинул лагерь, уведя с собой всю кавалерию и 2000 пеших воинов.

В это время на поле боя появился Ганнон с карфагенянами. Разогретые битвой и воодушевленные победой, римляне всей массой легионеров обрушились на нового врага и смяли его боевые порядки. Все произошло так быстро, что пунийский полководец попал в плен, прежде чем сумел сориентироваться в обстановке. Большая часть карфагенян сложили оружие, остальные вместе с кельтиберами разбежались по окрестным лесам. Испанцы разошлись по домам, пунийцы же отправились на юго-запад, в сторону Гадеса. Через десять дней после сражения в лагерь Гасдрубала, сына Гискона, прибыл Магон с остатками своей армии и поведал коллеге об очередной неудаче карфагенян. Баланс сил на Иберийском полуострове вновь изменился в пользу римлян.

Как пишет Тит Ливий, «эта победа пришлась весьма кстати – она положила конец не столько войне, уже возгоревшейся, сколько той, что началась бы, если бы карфагенянам попустили, призвав кельтиберов, втянуть в войну и другие племена» (Liv. XXVIII. 2). Действительно, значение победы Марка Юния Силана переоценить трудно. Кельтиберов удалось замирить, ситуация в центральной части Иберийского полуострова стабилизировалась. Теперь обстановка благоприятствовала Сципиону отправится в поход против Гасдрубала, сына Гискона.

Карфагенский командующий ожидал вражеского наступления. Когда Магон рассказал ему о поражении от войск Силана, Гасдрубал понял, что теперь римляне перейдут к активным действиям. И разработал свой план кампании. Армия Гасдрубала стояла лагерем в долине реки Бетис, но как только стало известно о походе Сципиона, стала отступать к Гадесу. Отход осуществлялся согласно плану Гасдрубала – во всех укрепленных городах оставались крупные карфагенские гарнизоны. Идея пунийского военачальника была простой: «стены пусть защищают солдат, а солдаты оружием – стены» (Liv. XXVIII. 2). На первый взгляд может показаться, что Гасдрубал действовал опрометчиво, раскидав армейские контингенты по разным городам. Однако в этом был свой резон, поскольку Сципиону предстояло каждый город брать штурмом, что вело к невосполнимым потерям среди римлян. Сенат подкрепления не присылал, отряды испанских союзников были ненадежны. И когда римляне увязнут в многочисленных осадах испанских городов, пока легионеры будут гибнуть при штурме вражеских укреплений, Гасдрубал соберет новую армию. Римскому полководцу предстояло принять непростое решение: либо дробить свою армию на части и против каждого города высылать отдельный отряд, либо всеми силами штурмовать каждый отдельно взятый город. В первом случае возрастал риск потерпеть неудачу, во втором случае терялось драгоценное время. Как бы там ни было, положение римлян станет критическим, когда, с одной стороны, им будут противостоять многочисленные карфагенские гарнизоны, с другой стороны, начнет наступление новая армия Гасдрубала.

Публий Корнелий по достоинству оценил стратегический замысел противника, остановил движение легионов и повернул назад: «Гасдрубал, сын Гискона, во Второй Пунической войне, когда его войско было побеждено в Испании, а П. Сципион наседал, разделил войско по городам; в результате Сципион, чтобы не растратить свои силы на штурм многих городов, увел свои войска на зимние квартиры» (Front. Strat. I. III. 5). Желая сохранить лицо, Публий приказал своему брату Луцию овладеть городом Оронгий[4], откуда в свое время Гасдрубал делал набеги на земли римских союзников. Передав под командование брата 10 000 пехотинцев и 1000 всадников, Сципион продолжил отход из Дальней Испании.

Под Оронгием Луций Сципион действовал по всем правилам военного искусства – окружил город рвом и воздвиг по его периметру двойной вал. Понимая, что времени на длительную осаду нет, Луций решил взять город приступом. Чтобы штурм не прекращался ни на минуту и можно было легко заменить уставших легионеров, римский военачальник разделил свое войско на три части. Изготавливать осадную технику было некогда, поэтому при атаке на городские укрепления использовались только штурмовые лестницы.

Римляне устремились на стены Оронгия, но неожиданно натолкнулись на ожесточенное сопротивление. Защитники обрушили на легионеров град копий и дротиков, поражали стрелами, забрасывали камнями. Многие римляне были убиты и ранены, но остальные добежали до стен, приставили лестницы и стали карабкаться наверх. На гребне стены легионеров встретили испанцы. Они сталкивали вражеских воинов длинными вилами, цепляли железными крюками и сбрасывали вниз. У подножия стен выросли горы трупов, количество убитых и раненых римлян увеличивалось с катастрофической быстротой. Однако Сципион, не считаясь с потерями, упорно гнал легионеров на укрепления Оронгия. Упорный бой продолжался несколько часов, затем прозвучали боевые трубы римлян и легионеры отошли от стен.

Луций Корнелий произвел перегруппировку войск и отправил на штурм две трети войска, до этого находившиеся в резерве. Испанцы, утомленные длительным боем, не смогли устоять против натиска отдохнувших легионеров, были выбиты с позиций и отступили в центр города. Увидев, что горожане покидают свои места на стенах, воины карфагенского гарнизона решили, что город сдан, покинули укрепления и собрались на городской площади. Испанцев охватила паника: им казалось, что римляне вот-вот ворвутся в Оронгий и перебьют всех защитников. Поэтому было решено открыть городские ворота и сдаться на милость римлян. Иберийцы положили на землю мечи и копья, после чего всей толпой двинулись к воротам.

Римляне были удивлены, когда распахнулись тяжелые створы и из города начали выходить сотни людей, прикрывшихся щитами и поднявших правую руку вверх (Liv. XXVIII. 3). Испанцы показывали своим врагам, что у них нет оружия, но то ли римляне не поняли, что этот жест означает, то ли не захотели понимать. Легионеры ринулись вперед, врубились в ряды безоружных испанцев и прорвались в город. Следом за пехотой в Оронгий вступила конница, всадники устремились к городской площади, где столкнулись с воинами карфагенского гарнизона. Пунийцы решили в бой не вступать и сложили оружие. Одновременно легионеры усилили натиск на вторые городские ворота, деревянные створы рубили топорами и разбивали крестьянскими мотыгами. Сокрушив ворота, на улицы Оронгия вступил отряд триариев и направился в центр города. Тех испанцев, кто оказывал сопротивление, убивали на месте, остальных загоняли обратно в дома. Три сотни местных жителей, захваченных с оружием в руках, были взяты в плен, их отправили к находившимся под стражей карфагенянам. В этой ситуации Луций Сципион, как командующий, проявил себя с самой лучшей стороны, поскольку пресек грабежи и распорядился вернуть горожанам все отобранное имущество.

Сражение за Оронгий было крайне ожесточенным. При этом особых тактических изысков Сципион-младший не продемонстрировал: все решил банальный численный перевес римлян. Обыкновенный навал, проведенный в два этапа. Подобная тактика всегда приводила к большим потерям, поэтому заявление Тита Ливия, что «при взятии города погибли около двух тысяч врагов, римлян – не более девяноста» (Liv. XXVIII. 3), вызывает очень большие сомнения. Такого просто не могло быть, если исходить из описания сражения тем же Ливием.

Луций Корнелий Сципион вернулся в лагерь с богатой добычей и большим количеством пленных. Старший брат не скупился на похвалу в его адрес и, по свидетельству Тита Ливия, приравнял захват Оронгия к взятию Нового Карфагена (Liv. XXVIII. 3), что не соответствовало действительности. Просто Публий Сципион всячески поддерживал родственника и продвигал его по службе. В этом не было ничего удивительного, поскольку именно в легионах Сципиона процветали кумовство и клановость. Командующий сквозь пальцы смотрел на многочисленные преступления пользовавшихся его доверием командиров, чем отличался от других римских полководцев, на корню пресекавших беззакония подчиненных. Наглядным примером станет случай с легатом Племинием, командиром гарнизона в городе Локры (XXX. 8–9).

В отличие от взятия Нового Карфагена, никакой стратегической пользы от захвата Оронгия Сципион не извлек. Вот-вот должна была наступить зима, армия Гасдрубала по-прежнему контролировала юго-запад Иберийского полуострова. Тратить силы на осады многочисленных городов, защищенных сильными гарнизонами, у Публия не было ни времени, ни желания, поэтому он увел легионы в Ближнюю Испанию. Своего брата Сципион отправил с докладом в Рим; вместе с Луцием Корнелием отбыли и знатные пленники, включая карфагенского полководца Ганнона. Публий заботился о карьере брата и выставлял его перед Сенатом в выгодном свете. Покончив с этими делами, Сципион уехал в Таррагону, боевые действия затихли до весны.

Летом 207 г. до н. э. в грандиозной битве на реке Метавр, протекающей по территории Северной Италии, римлянами была разгромлена и уничтожена армия Гасдрубала Баркида. Гасдрубал погиб, его голову римляне отправили в лагерь старшего брата. Шансы Ганнибала на победу в Италии растаяли как дым, это теперь понимали как в Риме, так и в Карфагене. Лишь сам полководец продолжал пребывать в твердом убеждении, что исход противостояния между Римом и Карфагеном должен завершиться на итальянской земле. Но Ганнибал глубоко заблуждался: в этом плане гораздо более разумной представляется позиция карфагенского правительства, где объективно считали, что важнейшей целью является удержание Испании. Именно на Иберийский полуостров карфагенский совет вновь направил войска и денежные средства для продолжения кампании. Поэтому армия Ганнибала осталась без подкреплений и денег: «Из Карфагена не присылали ничего; там беспокоились об одном: как удержать Испанию. Словно в Италии все было гладко!» (Liv. XXVIII. 12). Проблема заключалась в том, что после битвы при Метавре пребывание Ганнибала в Италии вообще потеряло смысл. Судьба войны решалась в Испании.

Это понимал и Гасдрубал, сын Гискона. По его мнению, противостояние достигло высшей фазы, поэтому военачальник тщательно готовился к грядущим боевым действиям. В Лузитании и долине реки Бетис Гасдрубал собрал мощную армию, насчитывающую 50 000 пехотинцев и 4500 всадников (Liv. XXVIII. 12). При этом Тит Ливий делает примечательную оговорку: «Это число конницы указывают почти все авторы, но насчет пехоты некоторые пишут, что Гасдрубал привел к городу Сильпия семьдесят тысяч человек» (XXVIII. 12). Здесь римский историк, скорее всего, подразумевает Полибия, который приводит аналогичные данные относительно испанской армии Гасдрубала: «Пехоты у него было до семидесяти тысяч, конницы до четырех тысяч, слонов тридцать два» (XI. 20). Расхождение в цифрах у Тита Ливия и Полибия объясняется очень просто: римский ученый работал в государственных архивах, куда доступ бывшему начальнику конницы Ахейского союза в силу его статуса в Италии был закрыт. Зато Полибий мог пользоваться семейным архивом Сципионов, записывать рассказы родственников и соратников великого полководца, в том числе Гая Лелия и нумидийского царя Масиниссы, поскольку с этими историческими деятелями греческий историк встречался лично. Но в данной ситуации, на мой взгляд, достоверными являются цифры Ливия.

Силы, собранные Гасдрубалом, были велики. Кроме тяжеловооруженных африканских и иберийских пехотинцев, под его командованием находились нумидийская конница Масиниссы и наемники Магона Баркида. С этими войсками Гасдрубал выступил из Гадеса на север и расположился на обширной равнине около города Илипа (у Тита Ливия – Сильпия). Поскольку местность была очень удобной для действий боевых слонов и кавалерии, карфагенский военачальник решил именно здесь дать Сципиону генеральное сражение. У подножия гор Гасдрубал распорядился возвести укрепленный лагерь, где надеялся отсидеться, если что-то пойдет не так, как он запланировал.

К решительной битве готовился и Публий Корнелий. Узнав о том, какую мощную и многочисленную армию собрал Гасдрубал, римский военачальник понял, что имеющихся в наличии сил будет недостаточно для победы над врагом. Поэтому он отправил Марка Юния Силана к иберийскому вождю Колиханту, обещавшему помочь Сципиону войсками. Испанец сдержал слово и передал под командование пропретора 3000 пехотинцев и 500 всадников. Отряд был набран еще зимой, поэтому никаких задержек с отправкой подкреплений не возникло (Polyb. XI. 20). В это же время Публий Корнелий покинул Таррагону и выступил в направлении Кастулона, по пути присоединяя к легионам отряды испанских союзников. Легаты и трибуны постоянно напоминали Сципиону, что иберийцы не заслуживают доверия и в любой момент могут перейти на сторону карфагенян. В качестве примера приводили судьбу Гнея Сципиона Кальва, дяди Публия. Полководец был вынужден разъяснить подчиненным, что «обстоятельства вынудили его к решению употребить в дело иберов, но с тем чтобы вести сражение собственными легионами, а иберов выставить против неприятеля только для виду» (Polyb. XI. 20). После того как Сципион в Кастулоне встретил отряд Силана, римская армия стала насчитывать 45 000 и 3000 конницы (Polyb. XI. 20). Похожие данные приводит и Тит Ливий: «Сципион дошел до города Бекулы со всем войском – пешим и конным, из граждан и союзников: всего с сорока пятью тысячами человек» (XXVIII. 13). По свидетельству Аппиана, «войско врагов состояло из 70 тысяч пехоты, пяти тысяч всадников и тридцати слонов. У Сципиона не было даже третьей части этого количества» (Iber. 25). Не исключено, что александрийский историк при определении численности карфагенской армии пользовался данными Полибия.

Публий Корнелий привел легионы к Илипе и приказал разбивать лагерь на высоких холмах, напротив вражеского расположения. Теперь противники находились в пределах видимости друг друга. Карфагенские разведчики внимательно следили за всеми передвижениями противника и быстро докладывали о них командованию. Магон предложил немедленно атаковать вражеские позиции: римляне были заняты строительством лагеря, и появился шанс застать их врасплох. Идею поддержал Масинисса, и Гасдрубал дал согласие на атаку. Карфагенская пехота расположилась на линии лагерных укреплений, кавалерия выдвинулась на равнину.

Магон лично повел в бой иберийскую конницу, следом устремились нумидийские всадники Масиниссы. Волна карфагенской кавалерии накатывалась на римский лагерь, но в этот момент из-за ближайшего холма появилась римская конница и устремилась навстречу противнику. Сципион атаковал нумидийцев, Гай Лелий вступил в бой с испанцами. Римские кавалеристы врезались в неприятельские ряды, завязалась яростная рукопашная схватка.

Битва была кровопролитной и ожесточенной. В самый разгар сражения многие римские всадники спрыгнули с коней и продолжили сражаться в пешем строю, чем, по свидетельству Полибия (XI. 20), поставили своих противников в затруднительное положение. Однако данное утверждение греческого историка будет верным лишь отчасти. Мы помним, что подобный способ ведения боя практиковали и испанские всадники, служившие под командованием Магона, об этом писали Страбон (III. IV. 18) и Полибий (fr. 95). Поэтому вряд ли иберйцев можно было удивить римской тактикой. Другое дело нумидийцы: они всегда предпочитали вести сражение на дальней дистанции и по возможности избегали ближнего боя. Именно для них маневр римских всадников мог стать неприятной неожиданностью и доставить серьезные неудобства. К тому же Сципион применил против нумидийцев новую тактику, когда римская конница постоянно наседает на африканских наездников и лишает их свободы маневра. Нумидийцы не могли маневрировать по равнине и забрасывать противника дротиками, поэтому под натиском римлян были вынуждены отступить к лагерю и укрыться за рядами тяжеловооруженной пехоты. Вскоре иберийская конница дрогнула и начала отступать. Некоторое время испанцы отходили, соблюдая боевой порядок, затем резко развернули лошадей и устремились к своему лагерю. Бой закончился, противники вернулись на исходные позиции.

В течение нескольких дней на равнине происходили схватки между карфагенской и римской конницей, иногда в бой вступали легковооруженные воины. Но до решающего столкновения дело не доходило. Затем Гасдрубал решил, что пришло время генеральной битвы, вывел войска из лагеря и выстроил их в боевой порядок недалеко от предгорий. В центре построения Гасдрубал поставил свои лучшие части – ливийскую пехоту, на правом и левом крыле расположились испанцы и наемники Магона. Карфагенский военачальник понимал, что именно фланги являются уязвимым местом и усилил их боевыми слонами. Увидев, что враг изготовился к бою, Сципион не стал отсиживаться за лагерными укреплениями, вывел армию на равнину и приготовился к сражению. Центр римских позиций занимали легионы, на флангах расположились испанские союзники.

Противники долго стояли друг против друга, время шло, однако никто так и не рискнул первым начать атаку. Сгустились вечерние сумерки, Гасдрубал понял, что сражения не будет, и увел своих людей в лагерь. Вскоре его примеру последовал Публий Корнелий. Несколько дней подряд Гасдрубал и Сципион выводили свои войска на поле боя и после целого дня мирного противостояния уводили обратно в лагеря. Противники не метали друг в друга стрелы и копья, не оглашали окрестности боевым кличем, не оскорбляли вражеских бойцов, даже всадники не вызывали друг друга на поединки. Воины противоборствующих армий просто уставали от этого бестолкового топтания на месте. Первыми уходили в свой лагерь карфагеняне, за ними – римляне. И так – в течение нескольких дней.

Какие цели преследовал Гасдрубал этими странными маневрами, сказать трудно. Зато намерения Сципиона предельно ясны. Римский командующий внимательно приглядывался к действиям своего противника и делал правильные выводы. Публий наблюдал, анализировал обстановку и не спеша готовился к решающей битве. Когда час настал, полководец действовал быстро и решительно.

Вечером накануне генерального сражения Сципион собрал военный совет, где объявил командирам, что в предстоящем сражении привычная диспозиция войск будет изменена: легионеры встанут на флангах, центр боевых порядков займут испанцы. Полководец приказал поднять людей до рассвета, накормить, вооружить, подготовить конский состав и держать армию в полной боевой готовности. Солнце еще не взошло, а римляне и их союзники уже позавтракали, облачились в доспехи и покинули лагерь. Когда наступил рассвет, римская армия построилась в боевой порядок. Сципион еще раз разъяснил командирам диспозицию, после чего приказал всадником и легковооруженным воинами атаковать вражеское боевое охранение. Так началась битва при Илипе, на много веков вперед определившая судьбу Испании.

…Гасдрубал мирно спал в своей палатке, когда его разбудил телохранитель. Командующий сидел на ложе и тер спросонья глаза, пытаясь вникнуть в суть его речей, мысли путались, голова после сна была тяжелой. Телохранитель доложил, что передовые посты карфагенян вступили в бой с кавалерией и легковооруженными войсками противника, но не выдержали натиска и отступают к лагерю. Следом идут легионы Сципиона. Сон как рукой сняло, Гасдрубал приказал трубить тревогу и начал снаряжаться на битву, одновременно отдавая приказы вбегавшим в шатер гонцам и посыльным. Полководец быстро ополоснул лицо, затянул ремни доспехов, надел остроконечный шлем и вышел из шатра. По всему лагерю ревели боевые трубы и гремели барабаны пунийцев, солдаты выбегали из палаток и строились возле своих штандартов. Около шатра командующего армией в ожидании приказаний собрались военачальники. Гасдрубал распорядился выводить войска за линию лагерных укреплений и строить в боевой порядок: ливийцы – в центре, наемники, испанцы и боевые слоны на флангах. О том, что солдаты не позавтракали и остались голодными, он не подумал, все мысли Гасдрубала были о предстоящей битве. Карфагенский полководец вскочил на коня и помчался к лагерным воротам, из которых потоком выливалась на равнину пунийская армия.

Оказавшись за линией валов, Гасдрубал оценил обстановку и отправил в бой конницу, чтобы прикрыть отступающих пехотинцев из сторожевого охранения. Сам же начал объезжать строящиеся в боевую линию войска. В это время сошлись римская и карфагенская кавалерия, на равнине закипели отчаянные схватки. Как только одна из сторон начинала брать вверх, другая отступала к линии тяжеловооруженной пехоты и укрывалась за ее рядами. А затем снова шла в атаку.

Сражение затягивалось, поэтому Сципион решил форсировать события. По его приказу римская конница вновь сковала действия нумидийцев, лишив противника возможности свободно маневрировать по полю боя. Масинисса был вынужден отступить, и тогда Публий Корнелий двинул вперед легионы. Когда до карфагенских рядов оставалось пятьсот шагов, он приказал коннице и мобильным войскам отойти за боевые порядки тяжеловооруженной пехоты. Всадники и легковооруженные воины прошли в промежутки между манипулами на флангах и расположились за рядами легионеров: легкая пехота – впереди, конница – сзади.

Солнце поднялось высоко, когда битва вступила в решающую фазу. Сципион возглавил легионы на правом фланге, левое крыло повели в бой Марк Юний Силан и Луций Марций. По ходу движения Публий стал растягивать свой фланг вправо, чтобы охватить вражеский строй. Командующий отправил гонца на левый фланг с приказом осуществить аналогичный маневр и растянуть боевой порядок влево. Легионеры на флангах ускорили продвижение вперед, испанцы в центре построения замедлили шаг. Как только кавалерия Сципиона выдвинулась на фланги, римский строй стал напоминать полумесяц. Когда крылья армии Сципиона вступили в боевое соприкосновение с карфагенянами, центр его войск по-прежнему оставался далеко от места сражения.

Навстречу легионерам выбежали балеарские пращники. На римские ряды обрушился град метательных снарядов, упали первые убитые и раненые. Раздались команды центурионов, легионеры подняли над головой большие щиты и продолжили движение. Кода противники сблизились, балеарцы ушли за линию тяжеловооруженной пехоты, освободив место для решающего сражения. Карфагенские наемники выхватили из ножен мечи, сдвинули щиты и приготовились к бою. Легионеры метнули в противника копья, прокричали боевой клич и устремились в атаку. Одновременно по флангам армии Гасдрубала ударила римская кавалерия и легковооруженные воины. В бой вступили боевые слоны карфагенян, покачивая на спинах башнями со стрелками, они вломились в ряды легионеров и произвели там страшное опустошение.

В центре боевых порядков враждующих армий обстановка складывалась иначе. Ливийские копейщики по-прежнему оставались на месте, в то время как испанские союзники римлян приблизились лишь на расстояние броска дротика. Ливийцы ожидали вражеской атаки, но она все еще так и не началась, хотя на флангах бушевало сражение. Однако Гасдрубал не мог снять войска с центра и послать на помощь наемникам, поскольку в любой момент могло последовать наступление испанцев. Надо было срочно атаковать центр армии Сципиона, но карфагенский командующий почему-то медлил.

Солнце поднималось все выше и выше, ливийские копейщики изнывали от жары под его палящими лучами. Солдаты в тяжелых доспехах опирались на щиты и копья, обливаясь потом, их бронзовые шлемы раскалились на солнце. Воины мучились от голода и жажды, им надоело стоять на одном месте в ожидании вражеской атаки. И все это происходило в тот момент, когда наемники и балеарцы бились лицом к лицу с легионерами, одновременно подвергаясь с флангов атакам вражеской кавалерии и легковооруженных воинов.

Ситуация на флангах пунийцев ухудшалась с каждой минутой. Израненные слоны не выдержали длительного сражения, перестали слушаться погонщиков и стали давить всех подряд на своем пути. Многие животные, спасаясь от копий, стрел и дротиков, побежали в центр позиций. Гасдрубал увидел, что фронт его армии вот-вот рухнет, поэтому приказал войскам организованно отходить к линии холмов, расположенных у предгорий. Карфагеняне, уставшие одни – от жестокого боя, другие – от вынужденного безделья, соблюдая строй, стали отступать в сторону лагеря. Но Сципион не хотел упускать победу и приказал воинам нападать на противника со всех сторон. Командующий спрыгнул с коня, взял у оруженосца щит, выхватил из ножен меч и бросился в середину вражеского строя. Легионеры опомниться не успели, как их полководец врубился в неприятельские ряды и был окружен карфагенянами. Круглым кавалерийским щитом Публий Корнелий отражал дротики и стрелы, иберийским мечом отбивал вражеские клинки. «Помогайте, римляне, вашему Сципиону, находящемуся в опасности!» (App. Iber. 27), – крикнул Публий, изнемогая под градом сыпавшихся на него ударов. Римляне огласили окрестности боевым кличем, устремились на пунийцев и прорвались к своему полководцу.

Возглавляемые Сципионом, легионеры усилили натиск и сумели опрокинуть фланги карфагенской армии. Наемники обратились в бегство. Гасдрубал бросился в гущу беглецов и постарался их остановить, однако его попытка не имела успеха: командующего едва не затоптали собственные солдаты. Тогда он расставил у подножия холмов знаменосцев, приказал им созывать воинов в строй и вновь стал выстраивать войско в боевой порядок. Однако армия Сципиона наступала слишком быстро. Гасдрубал понял, что не успеет сформировать строй и отдал солдатам приказ уходить за линию лагерных укреплений.

Римляне бросились преследовать отступающего противника. Публий Корнелий рассчитывал с ходу ворваться во вражеский лагерь и там уничтожить армию Гасдрубала, однако природа внесла свои коррективы. Небо неожиданно затянуло тучами, заблистали молнии, грянул гром, и хлынул страшной силы ливень, сделавший продолжение сражения совершенно невозможным. Сципион приказал трубить отступление и стал поспешно уводить войска обратно в лагерь. Многие легионеры полагали, что раз сами боги вмешались в ход битвы и остановили сражение, то в этот день лучше ничего больше не предпринимать. Бой затих.

Карфагенские воины падали от усталости, но, вместо того чтобы предоставить солдатам отдых, Гасдрубал приказал укреплять лагерь. Он вполне справедливо полагал, что наутро Сципион продолжит сражение и атакует позиции пунийцев, поэтому карфагеняне всю ночь сооружали дополнительные укрепления и собирали на равнине камни, укладывая их на лагерный вал. У пунийцев было достаточно припасов, поэтому Гасдрубал надеялся отсидеться на холме, отразить все римские атаки и заставить противника уйти от Илипы.

Битва при Илипе (Аппиан называет ее битвой при Кармоне) подвела черту под длительным противостоянием римлян и карфагенян в Испании. В этом сражении наглядно проявились преимущества римской военной школы и недостатки военной организации Карфагена. Ахиллесовой пятой карфагенян всегда было командование сухопутными войсками. Карфагенская армия была хорошо сбалансированной военной организацией, где гармонично сочетались различные рода войск. Ливийская пехота отличалась высокой боеспособностью, наемники были военными профессионалами, нумидийская и испанская кавалерия пользовались заслуженной славой на полях сражений. Боевые слоны были главной ударной силой пунийцев. Однако все эти сильные стороны карфагенской армии в буквальном смысле слова уничтожались бездарным командованием. Прирожденные мореходы, пунийцы имели смутное представление о том, как надо воевать на суше. Эта проблема со всей отчетливостью проявилась еще во время Первой Пунической войны.

Наглядным примером стала битва при Баграде в 255 г. до н. э. Когда римская армия высадилась в Африке, карфагеняне потерпели ряд сокрушительных поражений, после чего Картхадашт оказался под угрозой осады. В этой исключительной ситуации карфагенское правительство пошло на экстраординарные меры. Представители местных олигархических кланов были отстранены от командования, во главе армии был поставлен военный-профессионал, спартанец Ксантипп. Наемник, хорошо знавший свое дело. Итог – уничтожение римской армии и пленение консула Марка Атилия Регула. Но стоило Ксантиппу сдать командование и уехать в Элладу, как пунийцы вновь стали терпеть одно поражение за другим. Войска были те же, только военачальниками были назначены другие люди. Карфагенские олигархи умели считать деньги, но не умели командовать армиями.

Гамилькар Барка и его сын Ганнибал были великие полководцы, неплохим военачальником был младший брат Ганнибала, Гасдрубал. Но они были исключением из общего правила, остальной высший командный состав был совершенно бездарен. Об этом свидетельствуют многочисленные и необязательные поражения карфагенян на полях сражений. Свою лепту в поражение Карфагена во Второй Пунической войне внес и Гасдрубал, сын Гискона. Поражение от Луция Марция не позволило выбить римлян из Испании, а разгром при Илипе положил конец господству карфагенян на Иберийском полуострове. При этом необходимо отметить, что Гасдрубал был прекрасным организатором и искусным политиком, сформировавшим несколько боеспособных армий в Испании и в Африке. Природа обделила его талантом военачальника, но это была не вина, а беда Гасдрубала. Тем не менее поражение при Илипе было целиком на его совести.

Античные авторы оставили подробное описание построения враждующих армий за несколько дней до решающего сражения: «Центр у Сципиона занимали римляне, на обоих флангах стояли испанцы; у Гасдрубала в центре – карфагеняне вперемешку с африканцами; перед строем, прикрывая фланги, стояли слоны, издали казавшиеся укреплениями» (Liv. XXVIII. 14). Аналогичную информацию приводит Полибий: «Гасдрубал обыкновенно выводил свои войска из лагеря в поздний час и ставил ливийцев в центре, а слонов – впереди обоих флангов. Сам Публий привык выходить из лагеря позднее Гасдрубала, римлян ставил в центре против ливиян, а иберов – на флангах» (XI. 22). Но Сципион сделал правильные выводы из бестолковых многодневных стояний, а Гасдрубал – нет.

Информацию для размышлений дало Сципиону и кавалерийское сражение, где он опробовал новый способ борьбы с нумидийской конницей: «Гасдрубал с пехотой расположился лагерем под прикрытием валов лагеря, а Масинисса и Магон, начальствовавшие у него над конницей, стали перед лагерем. При таком положении Сципион следующим образом разделил свою конницу: Лелия он направил против Магона, а сам обратился против Масиниссы. Некоторое время для Сципиона сражение было очень тяжелое, так как нумидийцы, обстреляв его, отступали, а затем опять налетали. Когда же Сципион дал приказ преследовать их без перерыва, после того как они пустят свои стрелы, то нумидийцы, не имея возможности повернуться, бежали в лагерь» (App. Iber. 25). В конечном итоге именно тактические изыскания Сципиона и принесут римлянам победу.

Римский командующий подошел творчески к решению сложной тактической задачи: «Публий в решительный день расположил свои войска в обратном порядке и тем много содействовал перевесу своих и ослаблению неприятеля» (Polyb. XI. 22). Об этом свидетельствует и Тит Ливий: «Вопреки ожиданиям – своим и врагов – римляне оказались на флангах, а в середине строя – союзники» (XXVIII. 14). На данный факт указывает Фронтин: «П. Корнелий Сципион, прозванный впоследствии Африканским, ведя военные действия против карфагенского полководца Гасдрубала в Испании, день за днем выводил войско, построенное таким образом, что центр был укомплектован сильнейшими солдатами. Неприятель также стал выступать постоянно, построившись таким же образом. И вот в тот день, когда Сципион задумал дать решительное сражение, он изменил боевой порядок, поместив сильнейших воинов (т. е. легионеров) на флангах, а легковооруженных – в центре, отодвинув их назад. Выстроив таким образом войско в виде полумесяца и обрушившись флангами, на которых имел превосходство, на слабейшую часть неприятеля, он его разбил наголову» (Strat. II. III. 4). Фронтин обратит внимание на еще один элемент тактики Публия Корнелия в битве при Илипе: «Сципион в Испании, обнаружив, что Гасдрубал, полководец пунийцев, вывел войско в бой утром натощак, задержал своих до седьмого часа, приказал им отдыхать и принимать пищу. А когда неприятель, уставший от голода, жажды и тяжести оружия, начал возвращаться в лагерь, он внезапно вывел войско и в завязавшемся сражении одержал победу» (Strat. II. I. 1). Сципион действует по принципу «удивить – победить» и достигает успеха на поле боя.

Совсем иначе ведет себя карфагенский командующий. Само его поведение перед битвой вызывает вопросы: «Гасдрубала разбудили крики конников; выскочив из палатки, он увидел своих солдат, в страхе мечущихся около лагеря, сверкающие знамена легионов вдали, неприятеля по всей равнине; он тотчас же бросил свою конницу на вражескую, а сам с отрядом пехотинцев выступил из лагеря, нисколько не изменив обычного строя» (Liv. XXVIII. 14). Картина получается любопытная. Гасдрубал спит, ему докладывают о римском наступлении, военачальник вскакивает, спросонья отдает приказы и выводит войска на поле боя. Он не производит разведку, не анализирует обстановку, не разрабатывает план сражения, не дает солдатам позавтракать. Действует наугад и вслепую. Гасдрубалу ничего не мешало засесть в укрепленном лагере и тщательно подготовиться к генеральной битве, однако он поступил иначе. Отдаленно, конечно, но битва при Илипе напоминает битву при Киноскефалах, когда македонский царь Филипп V необдуманно ввязался в сражение и был наголову разбит римлянами. Именно ошибки Гасдрубала перед битвой оказали решающее влияние на ее исход.

У римского полководца все было продумано до мелочей. Тит Ливий очень грамотно описывает маневры Сципиона: «Пришло время начинать сражение; он велел испанцам, составлявшим середину строя, идти на врага замедленным шагом, а сам с правого фланга, которым командовал, послал гонца к Силану и Марцию с приказанием растянуть их фланг влево, как сам он растягивает свой вправо, и ввести в бой легковооруженных пехотинцев и всадников раньше, чем произойдет столкновение в центре. Растянув таким образом фланги, их командиры быстро двинулись на врага – каждый во главе трех пехотных когорт, трех отрядов конницы и – вдобавок – копейщиков; остальное войско следовало за ними по косой. В середине строя образовался прогиб – там медленно продвигались отряды испанцев. На флангах уже бились, а цвет неприятельской армии – карфагенские ветераны и африканцы не подошли еще на перелет дротика и не решались кинуться на помощь тем, кто сражался на флангах, чтобы не открыть врагу, идущему прямо на них, путь через середину строя» (XXVIII. 14). Удивительно, но в этот раз повествование Полибия о битве более путаное, чем рассказ Ливия, хотя обычно было наоборот: «Сам он отделил от левого крыла, а Луций Марций и Марк Юний от правого три передовых турмы, перед ними поставил по обычаю римлян легковооруженных и три манипула, – каковой отряд пехоты именуется у римлян когортою, – со своим войском сделал оборот влево, а Луций и Марк – вправо, и колонна ускоренным шагом двинулась на неприятеля, по мере движения поворачивались и примыкали к ней следующие далее ряды. Когда римские войска были уже недалеко от неприятеля, а иберы, медленным шагом наступавшие в передовой линии, находились пока на значительном расстоянии, Публий согласно первоначальному плану повел римские войска колонною разом на оба крыла карфагенян. В последовавших за сим движениях задние ряды выстроились в одну прямую линию с передовыми и в одно время с ними вступили в бой с неприятелем, вместе с тем получилось расположение войска, обратное прежнему как вообще в отношении флангов друг к другу, так и, в частности, в отношении пехоты и конницы. Так, на правом фланге конница вместе с легковооруженными оборотом вправо соединилась с передовой линией и сделала попытку обойти противника с фланга, пехота, наоборот, продвигалась влево. Что касается левого фланга, то здесь пехота шла на соединение с передними рядами справа, а конница вместе с легковооруженными – слева. Благодаря такому движению один из двух флангов, состоящих из конницы и легковооруженных, правый, обратился в левый» (Polyb. XI. 23). Очень интересно замечание П. Коннолли по поводу описания греческим историком битвы при Илипе: «До сих пор версия Полибия возражений не вызывает, но, невзирая на заверения некоторых комментаторов, я никак не могу понять, какую цель преследовал последующий маневр пехоты: тех же самых результатов можно было достичь куда проще, наступая в боевом порядке. Более того, поскольку это маневр, типичный для греческого учебного плаца, с какой стати Полибий отрывается от основной нити повествования, чтобы о нем поведать?»[5] С этим мнением невозможно не согласиться. П. Коннолли продолжает развивать тему: «Это сражение ставит перед нами немало неразрешимых проблем. Где, например, находилась карфагенская конница, в то время как на флангах осуществлялся этот необычайный маневр? Здесь, как и в случае всех прочих битв при участии Сципиона, описанных Полибием, изрядное количество вопросов остается без ответа: неизбежный результат упрямого стремления историка совместить предания Сципионов и факты»[6]. Именно поэтому описание битвы Титом Ливием выглядит гораздо понятнее и логичнее, чем повествование Полибия.

Рассказ о действиях кавалерии в битве при Илипе сохранился у Аппиана: «Когда одновременно произошло и конное, и пешее сражение, римская конница одержала победу при помощи такого же приема, как и в прошлый раз, преследуя и не давая передышки нумидийцам, привыкшим то отступать, то нападать. Благодаря близкому расстоянию им были бесполезны их дротики» (Iber. 27). Можно предположить, что через некоторое время после начала сражения римским всадникам удалось прогнать нумидийцев с поля боя.

Как бы там ни было, замысел Сципиона с охватом флангов противника при сковывании лучших частей Гасдрубала в центре силами испанцев увенчался успехом. Карфагенский военачальник ничего не смог противопоставить римскому полководцу, поскольку перед битвой не выяснил обстановку и тем самым лишил себя возможности перестроить армию в соответствии с возникшими угрозами: «На флангах уже бились, а цвет неприятельской армии – карфагенские ветераны и африканцы – не подошли еще на перелет дротика и не решались кинуться на помощь тем, кто сражался на флангах, чтобы не открыть врагу, идущему прямо на них, путь через середину строя» (Liv. XXVIII. 14). Об этом же пишет и Полибий: «Тогда как на флангах карфагенская пехота была сильно теснима, находившиеся в центре и составлявшие главную силу ливияне пребывали в полном бездействии. Под натиском иберов они не могли ни покинуть занимаемое ими место для оказания помощи флангам, ни исполнить свой долг, оставаясь на месте, потому что противостоявший неприятель не вступал в битву» (XI. 24). Ситуация сложилась очень странная, поскольку лучшие карфагенские войска не принимали участия в сражении и не могли повлиять на ход битвы. Исход противостояния решался на флангах, где преимущество римлян было безоговорочным и подавляющим: «Флангам врага приходилось нелегко: всадники, легковооруженные и копейщики нападали с боков, когорты – лобовым ударом, чтобы отрезать фланги от остального войска» (Liv. XXVIII. 14). В отличие от Гасдрубала, римский полководец действовал творчески, совершенно запутав своего оппонента: «Сципион старательно замедлял ход сражения: пехота на флангах бросилась на врага только в седьмом часу» (Liv. XXVIII. 15). Боевые слоны, главная ударная сила пунийцев, существенной роли в сражении не сыграли: «В завязавшейся схватке жестоко терпели слоны, теснимые и обстреливаемые со всех сторон легковооруженными и конницей, и причиняли своим не меньший вред, как и чужим: слепо кидаясь из стороны в сторону, они давили всякого, кто попадался им под ноги, свой ли то был, или враг» (Polyb. XI. 24).

Не лучше складывалась для карфагенян и ситуация в центре: «День все длился – солдаты Гасдрубала начали уставать; утренний переполох не дал им собраться с силами: строиться пришлось не поевши, наспех» (Liv. XXVIII. 15). Вот когда начали сказываться последствия необдуманного решения Гасдрубала без подготовки вступить в битву с римлянами! Как оказалось, именно это решение карфагенского полководца привело к поражению пунийцев: «К полудню силы карфагенян стали падать, так как выход их из стоянки был вынужденный и преждевременный и они не успели приготовиться как следует к битве. Перевес был на стороне римлян как потому, что они были и сильнее, и бодрее противника, так больше всего потому, что их дальновидный военачальник поставил отборнейшие войска против слабейшей части неприятеля» (Polyb. XI. 24). Мы никогда не узнаем, почему Гасдрубал не сделал попытку прорвать в центре боевые порядки армии Сципиона.

Несколько иначе трактует ситуацию Аппиан. Он изображает Публия Корнелия не только талантливым военачальником, но и храбрым солдатом, в критический момент боя возглавившим атаку легионов. Согласно Аппиану, ситуация для римлян сложилась критическая: «Пехота вследствие численного превосходства карфагенян была в тяжелом положении, и в течение всего дня она терпела поражение. Хотя Сципион объезжал их и убеждал, дело не менялось до тех пор, пока он, передав своего коня сопровождавшему его рабу и взяв щит у кого-то из воинов, не бросился, как был, один, в середину между врагами с криком: «Помогайте, римляне, вашему Сципиону, находящемуся в опасности!» Тогда те, которые, стоя близко, увидали, какой опасности он подвергается, а стоявшие далеко услыхали об этом, все вместе под влиянием стыда и в страхе за своего вождя бросились на врагов с криком «ура» («алала») и великим напором, которого карфагеняне не выдержали и отступили, так как одновременно они стали уже терять и силы, не евши до самого вечера» (Iber. 27).

Поражение наемников на флангах обернулось поражением всей карфагенской армии. Однако в сложившейся ситуации по-другому просто быть не могло. На счастье карфагенян, погода испортилась и помешала римлянам ворваться во вражеский лагерь. У Гасдрубала появилось время, чтобы привести свои потрепанные войска в порядок и сделать правильные выводы из случившегося. Ни Ливий, ни Полибий не называют потери сторон, данная информация, присутствует только у Аппиана: «Римлян погибло 800 человек, а неприятелей 15 тысяч» (Iber. 27). В такое соотношение погибших не верится, ход битвы не подтверждает данные цифры.

Не все было так плохо для пунийцев, как могло быть, поскольку «цвет неприятельской армии – карфагенские ветераны и африканцы» – в битве уцелели и укрылись в укрепленном лагере. Основные потери понесли наемники и балеарцы, оказавшиеся на направлении главного удара римлян. Карфагенский полководец сохранил ядро армии, в сложившейся ситуации это имело важнейшее значение. Все зависело от того, как дальше будет действовать Гасдрубал.

Карфагенский полководец был уверен, что утром вновь придется сразиться с римлянами. Опираясь на лагерные укрепления, он хотел отразить все вражеские атаки и удержать позиции. Однако человек предполагает, а боги располагают, и все пошло не так, как планировал Гасдрубал. Несмотря на то что на следующий день Сципион не стал нападать на карфагенский лагерь, ситуация для пунийцев резко ухудшилась. Сначала, устрашенный победой римлян, на их сторону перебежал вождь турдетанов Аттен, уведя с собой большое количество испанцев. Затем карфагенский командующий получил весть о том, что на сторону Сципиона стали переходить испанские города в долине реки Бетис. Мятеж мог распространиться вплоть до Гадеса, поэтому Гасдрубал принял решение покинуть позиции у Илипы и отступить к городу. Под покровом ночи карфагенская армия вышла из лагеря и отправилась на юг.

На рассвете Сципиону донесли о том, что пунийцы ушли. Полководец немедленно поднял по тревоге легионы и устремился в погоню, надеясь перехватить противника до того, как карфагеняне переправятся через реку Бетис. Римляне шли форсированным маршем, не тратя время на отдых. Публий Корнелий понимал, что если Гасдрубал сумеет избежать сражения и сохранить армию, то война в Испании затянется на неопределенный срок. В это время к римскому полководцу пришли местные жители, служившие проводниками. Они рассказали, что к переправе через Бетис есть более короткий путь и в случае удачи можно будет перехватить карфагенскую армию во время форсирования реки. Сципион резко изменил маршрут и ускорил движение войск, в итоге легионы вышли к переправе раньше пунийцев. Узнав, что путь перекрыт, Гасдрубал продолжил движение на юг по правому берегу Бетиса, двигаясь по направлению к Кадисскому заливу. Карфагеняне спешили, их войска двигались в полном беспорядке, однако до поры до времени им удавалось избегать столкновений с римлянами. Чтобы задержать противника, Сципион отправил вперед конницу и мобильные войска.

Дальше начинаются удивительные дела. Римская кавалерия при поддержке легковооруженных воинов атакует карфагенские колонны на марше и приводит вражескую армию в окончательное расстройство. При этом совершенно непонятно, где в это время находилась конница Гасдрубала. Можно предположить, что после битвы при Илипе испанские всадники разъехались по домам, но где тогда были нумидийцы? Боевые действия приняли характер маневренной войны, в которой воины Масиниссы не имели себе равных. Они могли быстро пресечь атаки римской конницы на карфагенскую пехоту и тем самым расстроить замысел Публия. Однако этого не произошло. Можно предположить, что Масинисса уже в это время вел переговоры со Сципионом о переходе на сторону римлян (Liv. XXVIII. 35) и поэтому всячески избегал участия в боевых действиях.

Карфагеняне упорно шли на юг, подвергаясь беспрерывным атакам римской кавалерии и отбиваясь от легковооруженных воинов противника. Римляне нападали на растянувшиеся колонны с тыла и флангов, пытались преградить пунийцам дорогу и задержать вражескую армию до подхода главных сил. Эта тактика увенчалась успехом, Сципион успел привести к месту сражения легионы и мощной атакой опрокинуть карфагенян. Гасдрубал сумел вывести из боя только 6000 солдат (Liv. XXVIII. 15), отступил на соседний холм, где находилось небольшое укрепление, и закрепился на выгодной позиции. Пунийцам крупно повезло, поскольку здесь находились запасы воды и продовольствия. Это позволяло Гасдрубалу привести свои потрепанные войска в порядок, передохнуть от чудовищной гонки и составить дальнейший план действий. Поскольку до побережья было недалеко, военачальник отправил в Гадес гонцов с приказом привести корабли для эвакуации армии.

Когда Сципион увидел, что противник закрепился на хорошей позиции, то решил отказаться от лобовой атаки и перейти к планомерной осаде. Полководец не хотел терять своих воинов, справедливо полагая, что через определенное количество времени у противника все равно закончатся съестные припасы. Помощи ждать Гасдрубалу неоткуда, поэтому он будет вынужден сдаться. Исходя из этого, Сципион оставил осаждать пунийский лагерь Марка Юния Силана, выделив в его распоряжение 10 000 пехотинцев и 1000 всадников (Liv. XXVIII. 35). После чего Публий отправился замирять недавно захваченные территории и приводить к покорности местных вождей. Полководец разбирал различные тяжбы и конфликты между племенами, урегулировал статус нескольких городов, что отняло много времени. В Таррагону он прибыл лишь через семьдесят дней после того, как ушел из долины Бетиса.

Пока Публий Корнелий мирил иберийских вождей, продолжалась осада лагеря Гасдрубала римлянами. Именно в это время произошла судьбоносная встреча Масиниссы и Марка Юния Силана (Liv. XXVIII. 15). Встреча, имевшая роковые последствия для Картхадашта. Можно не сомневаться, что Силан был наделен Сципионом всеми необходимыми полномочиями для ведения переговоров с нумидийским царевичем. Обсудив с пропретором условия перехода на сторону римлян, Масинисса с несколькими военачальниками отплыл в Африку. Он хотел лично объявить народу об изменении внешнеполитического курса. Это был крупнейший успех Сципиона, который по последствиям можно сравнить с взятием Нового Карфагена.

Однако дальше все пошло не совсем так, как планировали Силан и Сципион. Информация об этих событиях скудна и противоречива – невольно складывается впечатление, что карфагеняне сумели прорвать кольцо осады и продолжили марш на юг. Возможно, Гасдрубал узнал, что половину армии Сципион увел в Таррагону, и поэтому решился на атаку. Пропретор попытался перехватить противника, бросив в бой конницу и мобильные войска, однако карфагеняне, несмотря на потери, вышли к побережью, прогрузились на корабли и уплыли в Гадес. Благодаря своему местоположению этот город был сильнейшей крепостью в регионе. Он был построен на острове и отделялся от материка узким проливом, что затрудняло ведение осады. Как следствие, Силан не рискнул штурмовать хорошо укрепленный город, где сосредоточились значительные силы карфагенян. Пропретор не стал искушать судьбу, свернул боевые действия и привел войска в Таррагону, где доложил Сципиону, что война в Испании закончена (Liv. XXVIII. 15). Как показали дальнейшие события, пропретор, мягко говоря, погорячился. Это понимал и Публий Корнелий. Несмотря на различные нюансы, полководец все равно отправил брата Луция в Рим с пленниками и докладом Сенату о новых успехах на Иберийском полуострове.

Как это ни удивительно, катастрофа постигла армию Гасдрубала не в битве при Илипе, а уже после того, как сражение закончилось. Карфагенский военачальник поступил очень грамотно, когда решил вывести армию из-под удара римлян. Другое дело, как он приводил план в жизнь. Судя по всему, во время марша на юг в пунийской армии дисциплина упала окончательно, недаром Ливий отметил, что «солдаты уже шли вразброд, как при бегстве» (Liv. XXVIII. 15), что в свою очередь привело к необратимым последствиям: «Римские конники и легковооруженные, нападая то сбоку, то с тыла, беспокоили и задерживали уходивших. Часто происходили стычки то с конницей, то со вспомогательными отрядами пехоты – тем временем подоспели легионы» (Liv. XXVIII. 15). Отсутствие конницы или же неумение ее использовать обернулось для Гасдрубала сокрушительным поражением. По большому счету, Сципион вел против карфагенян «малую войну», что было совершенно несвойственно римской военной школе. На это обратил внимание Аппиан: «После этого карфагеняне все время спешно отступали, а Сципион их преследовал, нанося им поражения и причиняя всякого рода неприятности всякий раз, как их настигал» (Iber. 28). Стремительные налеты конницы на вражеские войска, искусное использование мобильных войск, быстрые атаки и такие же быстрые отступления – весь этот арсенал средств был задействован римским командующим. Итог был вполне закономерен.

Чтобы спасти войска от уничтожения, Гасдрубал нашел «некое очень укрепленное местечко, где было много и воды, и продовольствия» (App. Iber. 28), разбил укрепленный лагерь и приготовился к обороне. Это решение представляется спорным, поскольку в сложившейся ситуации помощи карфагенянам ждать было неоткуда, а запасы продовольствия должны были рано или поздно закончиться. И тогда Гасдрубалу пришлось бы продолжить отступление. Соответственно, решение взять в осаду укрепленный лагерь карфагенян напрашивалось само собой. Противник был серьезно ослаблен и деморализован, поэтому Сципион ничем не рисковал, когда разделил свою армию и поручил ведение осады Марку Юнию Силану. Согласно Аппиану, карфагеняне вырвались из ловушки: «Осажденные Силаном карфагеняне вновь стали отступать по направлению к проливу, пока не прибыли к Гадейре[7]» (Iber. 28).

Несколько иначе изображает ситуацию Тит Ливий: «Карфагеняне укрепили лагерь, поспешно разбитый на очень высоком холме, и без труда отбили неприятеля, напрасно старавшегося подняться по крутому склону. Но нельзя было вынести больше нескольких дней в осаде на голом и пустом месте; воины стали перебегать к неприятелю. Наконец сам вождь, вызвавши корабли – море было поблизости, – ночью бежал в Гадес, бросив свое войско» (XXVIII, 15). Как следует из текста римского историка, вместе с Гасдрубалом бежал и Магон Баркид, что привело к необратимым последствиям: «остальное войско, брошенное своими вождями, частью перекинулось к неприятелю, частью рассеялось по ближайшим городам; отряда, заметного численностью или силами, нигде не составилось» (Liv. XXVIII, 15). Возникает вопрос: чья информация соответствует действительности – Аппиана или Тита Ливия?

На мой взгляд, предпочтение следует отдать свидетельству Аппиана. Дело в том, что если бы все обстояло так, как описал Ливий, у Силана были все шансы взять Гадес. Однако пропретор даже не сделал попытки напасть на город, что может свидетельствовать только об одном: в Гадесе находились значительные силы пунийцев. А взяться им там было неоткуда. Если только не предположить, что это были остатки армии Гасдрубала, сына Гискона. Солдаты, уцелевшие после битвы при Илипе и катастрофического отступления. Другое дело, кто привел их в Гадес и действительно ли Гасдрубал ночью бежал в город на корабле, бросив войска на произвол судьбы, как об этом пишет Ливий. Ни до, ни после этого разгрома карфагенский военачальник не был замечен в трусости и всегда находился среди своих солдат, поэтому утверждение римского историка представляется спорным. Мало того, в Гадесе оказалась нумидийская конница Масиниссы. Можно предположить, что нумидийцы отступили в город сразу после битвы при Илипе, бросив пехоту на произвол судьбы. С уверенностью можно говорить только об одном: Гасдрубал вскоре покинул Гадес и уехал в Карфаген, передав командование войсками Магону Баркиду. Вторжение римлян в Африку становилось реальностью, поэтому присутствие Гасдрубала требовалось в Картхадаште.

Здесь едва ли не решающее значение приобретала позиция нумидийских правителей. В этом плане очень показательны переговоры, которые провел Масинисса с Марком Юнием Силаном, поскольку Сципион не стал лично встречаться с нумидийцем, доверив столь деликатное дело пропретору. Полководец не хотел до поры до времени связывать себя какими-либо обязательствами – ему было важно понять, как будет действовать его предполагаемый союзник: «После его ухода Масинисса тайно свиделся с Силаном, после того он с несколькими соплеменниками отплыл в Африку: хотел, чтобы и народ согласился с новыми его планами. Причины этой внезапной перемены тогда не были ясны, но его неизменная до глубокой старости верность Риму свидетельствует о том, что действовал он очень обдуманно» (Liv. XXVIII. 15). С выводом римского историка невозможно не согласиться: именно Масинисса был одним из самых прагматичных политиков эпохи.

Тит Ливий подвел итоги деятельности римского полководца на Иберийском полуострове следующим образом: «Таким образом, под водительством и ауспициями Сципиона карфагеняне были изгнаны из Испании на четырнадцатом году после начала войны, на пятом – после того, как Сципион принял эту провинцию и войско» (Liv. XXVIII. 15). Не обошел эту тему вниманием и Луций Анней Флор. Он так прокомментировал успехи Публия Корнелия на посту командующего испанскими легионами: «Для отмщения за отца и дядю был послан с войском Сципион, которому фортуна предопределила великое имя Африканского. Воинственную, прославленную мужественными людьми и оружием Испанию, этот рассадник враждебности, школу Ганнибала, он – трудно поверить! – отвоевал всю целиком, от Пиренейских гор до Столпов Геркулеса и Океана, то ли в силу стремительности, то ли – удачи. Кто знает? Показатель быстроты – четыре года войны, легкости – пример одного города, взятого в тот же день, в какой он был осажден. Легкая победа над испанским Карфагеном оказалась предзнаменованием судьбы Африканского» (Flor. I. XXXII. 37–39). Примечательно, что Флор обращает внимание читателей не только на военные таланты Сципиона, но и на везение, которое сопутствовало полководцу на протяжении всей кампании.

После разгрома карфагенских армий в Испании Сципион стал задумываться о перенесении войны в Африку. По свидетельству Тита Ливия, римский полководец, «не удовлетворенный своей славой и своей деятельностью, считал покорение Испании делом ничтожным по сравнению с тем, на что надеялась его великая душа. Он уже созерцал славу, во всей полноте осенявшую его, покорителя Африки и великого Карфагена» (XXVIII. 15). Об этом же пишет и Полибий: «…Все приветствовали Публия с изгнанием карфагенян из Иберии и уговаривали его отдохнуть от трудов и пожить спокойно после благополучного завершения войны. Публий благодарил за добрые пожелания, но тут же прибавлял, что его больше всего занимает мысль о том, как бы начать войну против карфагенян. “До сих пор, – сказал он, – воевали карфагеняне против римлян, теперь судьба дозволяет римлянам идти войною на карфагенян”» (XI. 24а).

Но, как оказалось, Сципион стал планировать поход на Картхадашт слишком рано. Под властью карфагенян на Иберийском полуострове оставался город Гадес, где Магон Баркид собрал остатки карфагенских армий. Он не собирался сдаваться и хотел продолжать борьбу.

С 206 г. до н. э. политическое руководство Карфагена начинает уделять огромное внимание развитию добрососедских отношений с правителями Нумидии. Связано это было с тем, что на данном направлении резко активизировалась деятельность римских агентов влияния и дипломатов. На повестке дня стояло вторжение римлян в Африку, поэтому и каждая из противоборствующих сторон хотела заручиться поддержкой могущественного союзника.

Земли нумидийцев находились к западу от Карфагена: «С этими людьми произошло нечто странное: хотя они жили в благодатной стране, изобиловавшей только дикими зверями, однако ничего не предприняли для уничтожения зверей, чтобы можно было безопасно возделывать землю, но обратились друг против друга, а землю оставили диким зверям. Таким образом, им пришлось вести кочевую и бродячую жизнь подобно тем племенам, которые вследствие бедности, скудной почвы или плохого климата дошли до такой жизни; поэтому масесилии даже получили от этого особое название, ибо их называют “номадами”. Такие племена неизбежно должны быть невзыскательны к жизни: они питаются по большей части кореньями и мясом и употребляют в пищу молоко и сыр» (Strab. XVII. III. 15). На западе страны проживали племена масесилиев[8], на востоке – племена масилиев[9]. Каждый из этих племенных союзов управлялся царем.

Во время Второй Пунической войны правителем масесилиев был Сифакс. Страбон дает краткое описание земель, относящихся к Западной Нумидии:«Область масесилиев, начинающаяся от реки Молохаф и оканчивающаяся у мыса под названием Трет – границы страны масесилиев и масилиев. От Метагония до Трета 6000 стадиев, хотя некоторые утверждают, что меньше. На побережье есть несколько городов и рек и плодородная область; однако достаточно упомянуть только более известные. В тысяче стадиев от вышеупомянутых границ находится город Сига, царская резиденция Сифакса; теперь город в развалинах. После Сиги идут на расстоянии 600 стадиев Феон-Лимен и затем другие незначительные места. Области, лежащие в глубине страны, гористые и пустынные (иногда между ними попадаются обитаемые места, которые занимают гетулы), даже вплоть до Сиртов, но приморские местности представляют плодородные равнины со многими городами, реками и озерами» (Strab. XVII. III. 9). По информации Тита Ливия, масесилии проживали по соседству с маврами, напротив той части Испании, где находится Новый Карфаген (XXVIII. 17). Согласно свидетельству Аппиана, «у номадов же в Ливии было много царей, каждый над своей частью, выше же всех был Сифакс, имевший и у других племен исключительный почет» (Lib. 10).

Восточными нумидийцами правил Гала, отец Масиниссы: «После Трета простираются страна масилиев и схожая с ней область карфагенян. Кирта находится в центре страны; это – столица Масиниссы и его преемников; город весьма сильно укреплен и во всех отношениях благоустроен, в особенности Микипсой, который поселил в нем даже греков и настолько увеличил, что он мог выставлять 10 000 всадников и двойное число пехотинцев» (Strab. XVII. II. 13). Земли Галы граничили с владениями Картхадашта, поэтому нет ничего удивительного в том, что его сын долгое время жил и воспитывался в этом городе (App. Lib. 10). Карфагенское правительство в зависимости от политической ситуации заключало союз то с западными нумидийцами, то с восточными, искусно играя на противоречиях между двумя племенными союзами. Пунийская армия нуждалась в прекрасной нумидийской коннице, благодаря которой одерживала победы на полях сражений. Соответственно, взаимоотношения с восточными соседями носили для карфагенян стратегический характер. Особенно во время войн с Римом. Однако эту простую истину понимали и в Сенате, поэтому нет ничего удивительного в том, что «отцы отечества» заинтересовались событиями в Нумидии.

В 213 году до н. э. царь западных нумидийцев Сифакс решил открыто выступить на стороне римлян. О причинах, побудивших царя действовать именно так, а не иначе, информации нет, Тит Ливий лишь сообщает, что «внезапно он рассорился с карфагенянами» (XXIV. 48). Публий и Гней Сципионы воспользовались этим обстоятельством и направили к Сифаксу в качестве послов трех центурионов, что выглядит по меньшей мере странно. Учитывая значимость переговоров, посланец должен был быть в ранге не ниже легата или трибуна, ведь, по большому счету, речь шла об открытии в Африке нового фронта против пунийцев!

На встрече с Сифаксом римские уполномоченные предложили царю союз против Карфагена, намекнув нумидийцу, что «если он и впредь будет донимать карфагенян войной, то со временем Сенат и народ римский постараются хорошо отблагодарить его» (Liv. XXIV. 48). Сифакс согласился и пообещал начать против пунийцев боевые действия. В Испанию царь отправил нескольких послов, которые должны были убедить воевавших под карфагенскими знаменами нумидийцев перейти на сторону римлян. Будучи опытным политиком, Сифакс не собирался сражаться исключительно за римские интересы и таскать для союзников каштаны из огня: на первом месте у царя были собственные проблемы. И одну из них он собирался решить с помощью новых союзников. Дело в том, что Сифакс решил создать боеспособную пехоту, умеющую на равных противостоять карфагенским солдатам. Царь обратился к посланцам-центурионам с личной просьбой: «Воевать пешими нумидийцы не умеют, они хороши только в конном бою; предки их искони воевали, не сходя с лошадей. Потомки их так и приучены. У неприятеля по милости Марса-пехотинца пехота есть, и если он, Сифакс, желает сравняться силами с неприятелем, то и ему надо обзавестись пешим войском. Царство его густо заселено, но он не знает, как вооружить и обучить своих людей, эту случайно собравшуюся огромную беспорядочную толпу» (Liv. XXIV. 48). Центурионы посовещались и ответили согласием. Один из них, по имени Квинт Статорий, останется в Сиге и займется обучением воинов, остальные отправятся на Иберийский полуостров к Сципионам и доложат об итогах своей миссии. При этом была сделана существенная оговорка, что если командующие не одобрят действий Квинта Статория, то он вернется обратно в Испанию.

Судя по всему, братья Сципионы отнеслись благосклонно к инициативе своих подчиненных. Возможно, этому способствовала успешная миссия посланцев Сифакса в Испании, переманивших на сторону римлян многих соотечественников. Статорий же развил бурную деятельность, собрал большой отряд пехотинцев из нумидийской молодежи и приступил к активным тренировкам. Новобранцы освоили римские приемы ведения боя, научились соблюдать строй, маневрировать на поле сражения, вести работы по строительству укрепленного лагеря. Вскоре нумидийцы сумели нанести в открытом бою поражение карфагенянам, причем пехотинцы Сифакса проявили себя с самой лучшей стороны.

Происки римлян не остались в Карфагене незамеченными: там внимательно следили за развитием ситуации. Пунийское посольство отправилось в Цирту, где встретилось с царем Восточной Нумидии Галой и договорилось о совместном ведении войны против Сифакса. Гала не сомневался, что его сосед, укрепив армию с помощью римских инструкторов, начнет наступление на восток. Мало того, ситуация может резко ухудшиться, если римляне отправят на помощь союзнику войска. Об этом карфагенские послы прямо говорили царю: «Гале выгоднее присоединиться к карфагенянам поскорее, раньше, чем Сифакс переправится в Испанию или римляне – в Африку» (Liv. XXIV. 49). Поэтому в сложившейся ситуации царю было выгодно пойти на союз с пунийцами и вместе с ними выступить против общего врага. Нумидийские отряды под командованием Масиниссы присоединились к карфагенской армии, после чего объединенное войско выступило в поход против Сифакса. Царь «масесилиев был разгромлен наголову, потерял 30 000 воинов и бежал к Атлантическому океану» (Liv. XXIV. 49). Проживающие в этом регионе нумидийские племена маврусиев оказали Сифаксу поддержку, он вновь собрал значительные силы и переправился в Испанию на помощь римлянам. Следом за ним последовал со своими войсками Масинисса и вновь нанес Сифаксу ряд поражений.

На некоторое время в Африке воцарилась относительная стабильность, однако она была нарушена победами Публия Корнелия Сципиона на Иберийском полуострове. Масинисса, до этого времени воевавший на стороне карфагенян, стал задумываться о переходе на сторону римлян. В то же время пунийцы прилагали максимум усилий, чтобы наладить хорошие отношения с Сифаксом. Дело закончилось заключением союза между Сигой и Карфагеном, что не на шутку встревожило Сципиона. Война в Испании близилась к завершению, полководец уже думал о том, как перенести боевые действия в Африку. Заключив союз с Карфагеном, Сифакс нарушил планы Публия Корнелия, поэтому командующий решил разрушить договоренности между пунийцами и нумидийцами.

На встречу с Сифаксом отправился Гай Лелий, ближайший друг и соратник Сципиона, что свидетельствует о том, насколько большое значение придавал римский полководец предстоящим переговорам. В отличие от отца и дяди, отправивших в ставку Сифакса простых центурионов, Публий послал человека, способного лично урегулировать многие сложные вопросы. Главной задачей Лелия было выяснить, насколько крепок союз Сифакса с карфагенянами. Чтобы римские аргументы выглядели весомее, посланец вез для Сифакса богатые дары, что должно было польстить самолюбию царя. Впрочем, Сципион не сомневался, что, как только военное счастье изменит пунийцам, правитель Сиги пересмотрит свой договор с Картхадаштом. Об этом полководец прямо сказал Гаю Лелию: «у этого царя святость договоров не в большем почете, чем вообще у варваров, чья верность зависит от удачливости союзника» (XXVIII. 17). Публий Корнелий знал, о чем говорил: именно из-за измены кельтиберов погиб его дядя.

Сципион не ошибся в своих предположениях. Разгром армии Гасдрубала при Илипе произвел на царя должное впечатление, поэтому он заверил Лелия, что заключит союз с римлянами. Но сделает это только при личной встрече с командующим. Сифакс гарантировал безопасность римскому полководцу, однако Публий очень хорошо знал цену подобным заверениям: царь – хозяин своего слова, захотел – дал, захотел – взял обратно. Несмотря на это, Сципион согласился на встречу с Сифаксом. Ставки в предстоящей игре были высоки, как никогда, и римлянин не хотел упускать свой шанс. Приказав Луцию Марцию охранять Таррагону, а Марку Юнию Силану – Новый Карфаген, Публий Корнелий в сопровождении Гая Лелия поднялся на палубу квинквиремы и отплыл в неизвестность. Сопровождала корабль Сципиона еще одна квинквирема. Путешествие прошло без приключений, море было спокойным, ветер дул попутный. Гребцы налегали на весла, бронзовый таран квинквиремы разрезал лазурные волны Средиземного моря. И лишь когда впереди показалась гавань Сиги, случилось неприятное происшествие.

Гасдрубал, сын Гискона, прибыл Сигу в один день со Сципионом – семь карфагенских трирем вошли в городской порт раньше, чем на горизонте появились римские квинквиремы. Карфагенский военачальник возвращался из Гадеса в Картхадашт и по пути решил заглянуть в Сигу. Мы не знаем, дошли до Гасдрубала слухи о переговорах Сифакса со Сципионом или нет, в любом случае решение пунийца навестить царя было обдуманным и своевременным. Триремы бросили якоря в городской гавани, моряки стали приводить корабли в порядок. В это время были замечены две римские квинквиремы, на всех парусах приближающиеся к африканскому берегу. На карфагенских кораблях забили тревогу, гребцы бросились занимать свои места, воины спешно вооружались и надевали доспехи. Моряки стали готовить триремы к выходу в море, чтобы атаковать вражеские суда на подходе к гавани. Однако пока карфагеняне готовились к бою, римские корабли успели войти в порт. Атаковать в нейтральной гавани суда противника не имело смысла, поэтому Гасдрубал махнул на все рукой и отправился во дворец Сифакса. Вскоре на берег сошли Сципион с Лелием и тоже направились к царской резиденции.

Неожиданно для себя Сифакс оказался в центре международной политики: интересы двух сильнейших держав Западного Средиземноморья пересеклись в Сиге. Царю это очень льстило, он решил взять инициативу в свои руки и свести за столом переговоров двух злейших врагов, чтобы разрешить противоречия между Римом и Карфагеном. Однако Сципион искусно ушел от обсуждения этих вопросов, сославшись на то, что не может обсуждать такие важные дела без разрешения Сената. При этом любезно пояснил, что никакой личной ненависти к Гасдрубалу не испытывает (XXVIII. 18). Когда этого требовали обстоятельства, Публий Корнелий мог быть и приятным собеседником, и благодарным слушателем. Да и внешний вид полководца производил впечатление на окружающих: «величавость была у Сципиона прирожденной, отпущенные волосы ему шли; щегольства в нем не было – облик его был обликом мужа и воина» (Liv. XXVIII. 35). Недаром Клавдий Элиан назвал Сципиона «самым красивым и привлекательным» среди римлян[10] (Var. hist. XII. 14). Когда Сифакс пригласил Гасдрубала и Сципиона на обед, Публий Корнелий проявил себя с самой лучшей стороны, был любезен и обходителен с пунийцем. Непримиримые противники на поле боя теперь возлежали на одном ложе и вели непринужденную беседу. Мы не знаем, о чем они говорили, но встреча с римлянином произвела на Гасдрубала и Сифакса неизгладимое впечатление. На данный факт обратил внимание Полибий: «…В беседе с Сифаксом Публий обнаружил такую приветливость и ловкость, – к этому он имел большую способность от природы, – что несколько дней спустя Гасдрубал заметил Сифаксу, что Публий показался ему еще опаснее в дружеской беседе, чем на поле брани» (Polyb. XI. 24а). Сципион настолько расположил к себе Сифакса, что царь принял решение заключить союз с римлянами.

Гасдрубал прекрасно понимал, какую опасность таят договоренности Публия Корнелия с правителем Западной Нумидии. Римское вторжение в Африку становилось реальностью, поэтому все силы надо было бросать на защиту Карфагена. Не исключено, что до Гасдрубала дошли гневные слова Сципиона о том, что «он не воюет в Африке, как Ганнибал в Италии» (Liv. XXVIII. 18). Карфагенскому военачальнику было над чем подумать. В Восточной Нумидии после смерти царя Галы начиналась борьба за престол, поэтому рассчитывать на помощь масилиев в борьбе с Сифаксом, не приходилось. Выстоять же в противостоянии с римскими легионами и нумидийской конницей Сифакса у карфагенян не было никаких шансов. Ключ к решению этой задачи хранился в Сиге.

Гасдрубал не стал дожидаться, когда Сифакс объявит о союзе с римлянами, и покинул город. Перед отъездом царь неожиданно намекнул пунийскому военачальнику, что хотел бы жениться на его дочери, красавице Софонибе. Гасдрубал ничего не ответил, поднялся на корабль и приказал кормчим держать курс на Картхадашт. Сципион заключил союз с царем и отправился в Испанию, однако на обратном пути попал в бурю и только на четвертый день прибыл в Новый Карфаген. Своей цели полководец достиг, пришло время окончательно замирить Испанию и вплотную заняться подготовкой к вторжению в Африку. Однако Гасдрубал был полон решимости разрушить хитроумную комбинацию римского военачальника.

Утверждение Тита Ливия, что после разгрома армии Гасдрубала «Испанию больше не беспокоила Пуническая война» (XXVIII. 18), не совсем соответствует действительности. Поскольку главной проблемой для римлян стал не карфагенский гарнизон в Гадисе под командованием Магона, а сами испанцы. Как отметил Ливий, «жители некоторых городов, сознавая свою вину, сохраняли спокойствие скорее из страха, чем из верности» (XXVIII. 18). Не хватало искры, чтобы на Иберийском полуострове вновь запылало пламя войны. Это понимал Сципион, поэтому сразу по прибытию от Сифакса полководец стал приводить к покорности испанские города, где были сильны антиримские настроения. После яростных боев были взяты Илитургис, Кастулон и Астапа – остальные города, устрашенные римской жестокостью, предпочли открыть ворота завоевателям.

В это время к Публию Корнелию явились несколько человек из Гадеса и пообещали сдать город римлянам. По словам перебежчиков, в Гадесе находится Магон Баркид с остатками карфагенской армии и пунийский гарнизон под командованием Ганнона. В настоящий момент Магон набирает воинов в долине Бетиса и вербует солдат на африканском побережье, в городском порту собрано большое количество кораблей. Младший брат Ганнибала явно что-то затевает. Проанализировав ситуацию, Сципион принял решение начать операцию по захвату Гадеса. В регион были отправлены Луций Марций с мобильными войсками и Гай Лелий с семью триремами и одной квинквиремой (Liv. XXVIII. 23). Публий хотел пресечь карфагенские морские коммуникации в районе Гадеса, затруднить противнику вербовку испанских воинов в Бетике[11] и с помощью изменников овладеть городом.

Сципион планировал быстро захватить Гадес, однако человек предполагает, а боги располагают. Полководец опасно заболел, слухи об этом распространились по Испании, что привело к неожиданным и опасным последствиям, потому что многие договоренности с иберийскими вождями держались на личном авторитете Сципиона. Если бы с полководцем что случилось, то восстание в Испании против римлян было бы неизбежным, чем непременно воспользовались бы карфагеняне. Самые негативные прогнозы стали оправдываться, когда вожди илергетов братья Индибилис и Мандоний подняли на борьбу с римлянами лацетанов и возмутили кельтиберов. В довершение всех бед подняли мятеж испанские легионы, расквартированные в окрестностях города Сукрона.

Причины этого выступления Тит Ливий объяснил очень просто: «Длительное безделье, как водится, породило распущенность; солдатам, привыкшим во вражеской стране жить, не стесняя себя, жизнь без войны показалась скудной» (Liv. XXVIII. 24). Легионеры стали требовать выплаты жалованья и отправки в Италию, отказывались выполнять распоряжения командиров. Закончилось тем, что мятежники из своей среды выбрали себе двух предводителей, стали вымогать у испанских союзников деньги и совершать набеги на соседние города. В лагере со дня на день ожидали вести о смерти Сципиона.

Ситуация изменилась после того, как стало известно, что Публий жив и пошел на поправку. Индибилис и Мандоний сразу же отказались от выступления против римлян, пошел на убыль и мятеж среди легионеров. Сципион лично обратился к недовольным воинам и убедил их вернуться к исполнению своих обязанностей, зачинщики мятежа были казнены перед строем. Действуя жестоко и решительно, используя весь свой авторитет, Публий Корнелий сумел переломить настроения в легионах. Ситуация стабилизировалась.

В это время в окрестностях Гадеса велись боевые действия. Командир гарнизона Ганнон набрал в долине реки Бетис 4000 испанцев, вступил в бой с войсками Луция Марция, но потерпел поражение и был вынужден укрыться за стенами Гадеса. Однако вскоре пунийцам улыбнулась удача, поскольку им удалось разоблачить заговорщиков и предотвратить попытку передачи города римлянам. По приказу Магона предателей посадили на квинквирему и отправили в Карфаген. В этот же день у Геркулесовых Столпов[12] произошло морское сражение между кораблями Гая Лелия и отрядом трирем пунийского военачальника Адгербала. Силы противников были примерно равны (8 трирем у Агдербала, 7 трирем и квинквирема у Лелия), однако сила течения в проливе помешала карфагенским морякам проявить свои лучшие качества. Сражение было сумбурным, корабли разворачивало водоворотами, они сталкивались друг с другом, волны мешали кормчим направлять суда на цель. Потеряв две триремы, карфагеняне уплыли в сторону Африки, римляне взяли курс на город Картею, находившийся неподалеку (Liv. XXVIII. 30). Здесь Лелий узнал о том, римские сторонники в Гадесе разоблачены и схвачены. Понимая, что имеющимися в наличии силами город не взять, Луций Марций и Гай Лелий вернулись в Новый Карфаген.

Обстановка на Иберийском полуострове вновь накалилась, Индибилис и Мандоний все-таки выступили против римлян. Вожди призвали к оружию илергетов, объединились с кельтиберами и набрали до 20 000 пехотинцев и 2500 всадников (Liv. XXVIII. 31). Сципион среагировал быстро, перешел с легионами Ибер и на четвертый день вступил в битву с испанцами. Римская конница обошла позиции иберийцев, тяжеловооруженная пехота ударила с фронта. Разгром был полный, испанские войска разбежались, Индибилис и Мандоний сдались на милость Сципиона. Исходя из сложившейся ситуации, Публий Корнелий проявил гуманность и ограничился тем, что взял с илергетов крупную сумму денег для выплаты жалованья легионерам.

Все это время Сципион обдумывал будущее вторжение в Африку. Он решил еще больше укрепить свои позиции и ускорил переговоры с Масиниссой. Римлянин и нумидиец были заинтересованы друг в друге: Сципион надеялся на поддержку африканских всадников, а Масинисса хотел обрести могущественного союзника в борьбе за трон Восточной Нумидии. Понимал важность личной встречи и Сципион: он был извещен, что нумидийский царевич давно ищет с ним встречи, чтобы обсудить условия соглашения. Римские лазутчики сумели встретиться с Масиниссой и достигнуть предварительной договоренности. Возвращаясь из похода на илергетов, Публий Корнелий сделал небольшой крюк, чтобы приблизиться к Гадесу, откуда должен был прийти Масинисса.

Царевич до поры до времени не хотел раскрывать перед карфагенянами своих намерений, поэтому он обратился к Магону с просьбой совершить рейд на земли римских союзников, мотивируя это тем, что лошадям необходим корм, а воины устали от безделья. Командующий согласился с доводами Масиниссы и дал разрешение на вылазку. Как только царевич удалился от Гадеса на безопасное расстояние, он немедленно отправил к Сципиону трех военачальников. Двое остались в римском лагере, один вернулся к Масиниссе и рассказал о времени и месте встречи.

Высокий и стройный нумидиец произвел хорошее впечатление на римского полководца. Масинисса выразил Публию искреннюю благодарность за освобождение из плена племянника, оказавшегося в его руках после битвы при Бекуле. Затем заявил, что искренне желает служить Сципиону и помогать римлянам в войне против Карфагена. В Испании он бессилен повлиять на ситуацию, но как только Публий приведет легионы в Африку, Масинисса ему окажет всяческое содействие. К этому времени он надеется утвердиться на троне в Цирте, после чего масилии станут верными союзниками римлян. Так познакомились Сципион и Масинисса.

Публий Корнелий мог быть доволен исходом переговоров. С переходом Масиниссы на его сторону карфагенская армия лишалась великолепной нумидийской конницы, что давало легионам неоспоримое тактическое превосходство на поле боя. Если раньше пунийцы противопоставляли римской тяжеловооруженной пехоте нумидийскую кавалерию, то теперь они были лишены такой возможности. Поскольку Сифакс и Масинисса перешли на сторону Рима, Сципиона не смущало, что эти двое являются заклятыми врагами: для него было главным, что Карфаген оказался в полной изоляции. Общаясь с Масиниссой, Публий видел, что «что у юноши душа нараспашку» (Liv. XXVIII. 35), чем мастерски и воспользовался. Мы знаем, что командующий умел производить хорошее впечатление на собеседников; данный случай не стал исключением, и нумидиец был буквально очарован римским полководцем. Союз был заключен, и Сципион повел легионы в Таррагону. Чтобы не вызывать подозрений Магона, Масинисса с разрешения Публия Корнелия разорил близлежащие территории, взял богатую добычу и вернулся в Гадес.

Магон ничего не знал о предательстве командира нумидийской конницы. Он понимал, что дни карфагенского присутствия на Иберийском полуострове сочтены, и готовился переправить войска в Африку для защиты Картхадашта. Однако в разгар приготовлений получил приказ карфагенского правительства перебросить армию в Италию. Там Магону предписывалось нанять галлов и лигурийцев, после чего идти на соединение с Ганнибалом (Liv. XXVIII. 36). Решение в высшей степени странное, поскольку после завоевания римлянами Испании судьба войны решалась в Африке, но никак не в Италии, которая стала второстепенным стратегическим направлением. У Ганнибала не было сил угрожать непосредственно Риму, без этого его пребывание на вражеской территории теряло смысл. Правительству в Картхадаште надо было собирать все войска для защиты города, а не распылять их по разным фронтам. Совсем недавно Гасдрубал Баркид потерпел поражение при попытке прорваться на соединение с Ганнибалом, хотя его армия в несколько раз численно и качественно превосходила армию Магона. Власти Карфагена допустили серьезную ошибку, когда отдали приказ переправить гарнизон Гадеса в Италию.

У Магона не было выбора, и он начал готовиться к экспедиции в Италию. Несмотря на то что из Картхадашта ему прислали значительную сумму денег, военачальник посчитал, что их будет недостаточно для вербовки наемников. Поскольку Магон не собирался возвращаться в Гадес, то принял решение ограбить городскую казну, местные храмы и богатых горожан. После этого карфагеняне погрузились на корабли и навсегда покинули Гадес.

Трудно сказать, когда Магону пришла в голову идея захватить Новый Карфаген. Либо он обдумал ее во время пребывания в Гадесе, либо просто решил воспользоваться ситуацией. Как бы там ни было, пунийские корабли изменили курс и устремились к испанскому побережью. Магон надеялся застать римлян врасплох, однако все пошло не так, как рассчитывал карфагенский военачальник. И виноват в этом был он сам. Вместо того чтобы сразу высадить десант у Нового Карфагена и внезапно атаковать город, Магон отправил солдат грабить окрестные села. После этого вновь погрузил войска на корабли, подошел к Новому Карфагену и в течение дня держал флот в пределах видимости с городских стен. И только ночью приказал начинать штурм.

Атака на город началась со стороны лагуны, в том самом месте, где несколько лет назад воины Сципиона прорвались в город. К этому времени командир римского гарнизона был извещен о том, что пунийцы разоряют и грабят сельскую округу, а их корабли курсируют вдоль берега. Меры предосторожности были приняты, войска приведены в полную боевую готовность.

Очень часто действия карфагенских полководцев не поддаются логическому объяснению. Совершенно непонятно, зачем Магон потерял целые сутки и потратил время на разорение городских окрестностей, вместо того чтобы с ходу попытаться овладеть Новым Карфагеном. Пунийцы дали себя обнаружить и тем самым позволили римлянам подготовиться к обороне. Фактор внезапности, который в операциях подобного рода имеет решающее значение, был утерян, поэтому итог авантюры Магона был закономерен. Младший брат Ганнибала был опытным военачальником, воевал в Италии, сражался при Каннах, защищал от римлян Испанию. В отличие от карфагенских олигархов, Магон с молодых лет находился в армии, хорошо знал стратегию и тактику, поэтому непонятно, почему операция по захвату Нового Карфагена была так бездарно спланирована.

Рассказ Тита Ливия об атаке на Новый Карфаген изобилует фактическими ошибками (XXVIII. 36). Как следует из текста, пунийцы пошли на штурм со стороны лагуны: «Магон повел их к той стороне стены, овладев которой римляне в свое время взяли город». Ничего удивительного в этом нет, карфагенский военачальник просто пытается повторить успешные действия Сципиона. Вопросы вызывает дальнейший рассказ Ливия: «Когда вражеские солдаты вперемешку с матросами нестройной толпой подошли к стене, шумом возмещая нехватку сил, ворота внезапно раскрылись и оттуда с криком выбежали римляне». Во-первых, идти через лагуну нестройной толпой с шумом и криками невозможно по определению – достаточно вспомнить, с каким трудом через нее перебрались легионеры Сципиона. Во-вторых, с этой стороны в городской стене не было ворот. Получается, что дальнейшее повествование Ливия действительности не соответствует: «Враги дрогнули при первом же столкновении и от первых же дротиков побежали; их преследовали до самого берега, многих убили. Если бы стоявшие у берега корабли не приняли перетрусивших беглецов, никто бы не уцелел в сражении и бегстве». Римский историк громоздит одну нелепость на другую, совершенно не задумываясь о том, насколько правдоподобно это выглядит. Даже если римляне вышли из ворот, обошли городские укрепления и отбросили пунийцев от стен, то преследовать противника в лагуне, где местами вода доходила до плеч, они не могли чисто физически. Тем более – убивать при этом солдат противника сотнями. В этом плане утверждение Ливия, что «между стеной и берегом перебито было около восьмисот человек и найдено около двух тысяч щитов, мечей и другого оружия», выглядит более чем странным.

Здесь может быть только два ответа: либо карфагеняне произвели атаку на городские ворота со стороны суши, потерпели поражение и были отброшены к кораблям с большими потерями, либо наступали через лагуну и были отбиты находившимися на стене легионерами. В этом случае ни преследования, ни больших потерь не было. Каждый выбирает ту версию развития событий, которая ему больше нравится.

После провала операции по захвату Нового Карфагена пунийские корабли вновь изменили курс и поплыли в сторону Геркулесовых Столпов. Как это ни покажется парадоксальным, но Магон решил возвратиться в Гадес. Тит Ливий не объясняет, в чем была причина метаний пунийского военачальника, почему он решил проигнорировать приказ карфагенского правительства. Как бы там ни было, когда карфагеняне появились в окрестностях Гадеса, горожане закрыли перед ними ворота. На все вопросы Магона, почему так происходит, военачальнику отвечали, что население боится новых грабежей. Магон не имел сил для штурма города, но очень хотел покарать горожан за измену, поэтому он заманил на переговоры представителей правящей верхушки Гадеса, велел высечь их кнутами и приколотить к деревянным крестам. После чего погрузил войска на корабли и уплыл по старому маршруту. Как только карфагенские паруса исчезли за линией горизонта, горожане отправили к римлянам гонцов с вестью, что сдают Гадес. Так бесславно закончилось владычество пунийцев на Иберийском полуострове.

Магон приказал держать курс на Питиусский архипелаг, где находилась колония карфагенян. Римляне до этих мест еще не добрались, поэтому Магон сумел запастись продовольствием и навербовать новых солдат. После этого командующий распорядился отплывать к Балеарским островам. Когда карфагенские корабли попытались войти в гавань острова Мальорка, местные жители оказали пришельцам вооруженное сопротивление. Прославленные балеарские пращники обрушили на пунийские корабли град метательных снарядов и заставили кормчих развернуть суда, поэтому карфагеняне высадились на Минорке, вытащили корабли на берег, разбили лагерь, заняли город и приготовились к зимовке. Во время время нахождения на острове Магон нанял 2000 воинов и переправил их в Карфаген для защиты города.

Боевые действия в Западном Средиземноморье затихли. После сдачи Гадеса с карфагенским присутствием в Иберии было покончено, поэтому Сципион принял решение вернуться в Рим. Передав командование Луцию Лентулу и Луцию Манлию Ацидину, в конце 206 г. до н. э. военачальник на десяти кораблях прибыл в гавань Остии. Оттуда Публий Корнелий направился в Рим, где сделал в Сенате доклад о ходе и итогах Иберийской кампании. Несмотря на потрясающие успехи, полководцу было отказано в триумфе на том основании, что «до сего дня ни один человек, не занимавший еще должностей, триумфа не получал» (Liv. XXVIII. 38). Зато весной 205 г. до н. э. Сципион был избран консулом. Именно с его именем народ Рима связывал окончательную победу над Карфагеном.

В Риме бушевали страсти, по городу ходили слухи, что Сципиону без жеребьевки достанется Африка. Данный факт не мог не тревожить сенаторов, недоброжелательно настроенных к популярному в народе полководцу, подливал масла в огонь и сам Публий Корнелий. Он говорил о том, что как только переправит легионы в Африку, то Ганнибал покинет Италию для защиты Карфагена. И война вернется туда, откуда пришла. Однажды полководец заявил на Форуме, что «провозглашен консулом не для того, чтобы просто вести войну, но для того, чтобы ее закончить, а это возможно, только если он переправится с войском в Африку, и буде Сенат воспротивится тому, он обратится к народу» (Liv. XXVIII. 40). Это дерзкое заявление еще больше встревожило «отцов отечества». Поэтому на ближайшем заседании Сената против Сципиона и его амбициозных планов выступил Квинт Фабий Максим Кунктатор.

Лучшей кандидатуры, чтобы противостоять в Сенате Публию Корнелию, было не найти. Пятикратный консул, спаситель республики в страшные дни нашествия Ганнибала, завоеватель Тарента, прозванный соотечественниками «щит Рима», Фабий Максим стал легендой еще при жизни. О своих заслугах перед государством Кунктатор высказался кратко и емко: «Моя слава при мне: с нею мне и жить, с нею и умереть. Я не позволил Ганнибалу победить, чтобы смогли победить его вы, кто теперь полон сил» (Liv. XXVIII. 40). Старый вояка полагал, что пока в Италии находится армия Ганнибала, римлянам не следует отправлять легионы в Африку. Кунктатор хорошо знал, на что способен карфагенский полководец. Кроме того, он был негативно настроен по отношению к Сципиону, считая молодого человека безрассудным авантюристом, не способным до конца просчитывать последствия своих поступков.

В своей речи перед сенаторами Фабий Максим вкратце обрисовал сложившуюся ситуацию, указал на опасности, с которыми связаны заморские походы. Напомнил Публию о судьбе отца и дяди, погибших в Испании. После чего обратился к истории и рассказал о судьбе Марка Атилия Регула, командовавшего римской армией во время экспедиции в Африку в 256–255 гг. до н. э. В тот раз для римлян все закончилось сокрушительным разгромом, Карфаген устоял, взятый в плен Регул был замучен пунийцами. У Кунктатора был свой взгляд на дальнейшее ведение войны. Преимущества своей стратегии он попытался разъяснить Сципиону: «Если ты снаряжаешься на войну с Ганнибалом, зачем тебе такой кружной путь: переправляться в Африку, рассчитывать, что он последует туда за тобой? Почему тебе не идти напрямик: туда, где Ганнибал сейчас, если уж ты стремишься к великой славе завершителя войны с Карфагеном? Это естественно – сперва защитить свое, потом завоевывать чужое. Да будет мир в Италии раньше, чем война в Африке, и пусть страх сначала отпустит нас – потом пойдем устрашать других» (Liv. XXVIII. 41). На ситуацию Фабий Максим смотрел проще, чем Сципион. Тщательно проанализировав все минусы стратегии своего оппонента, заслуженный военачальник пришел к закономерному выводу о том, что она пагубна для Рима. Заканчивая свое выступление, Кунктатор отправил Сципиона в нокаут: «Ты собираешься не только Карфаген, но и всю Африку держать в осаде своим войском, а Гасдрубала ты упустил, и он перешел в Италию?» (Liv. XXVIII, 42).

Это был удар ниже пояса, на который Публию Корнелию нечего было ответить. Поэтому консул искусно обошел скользкую тему, сосредоточившись исключительно на стратегических и тактических вопросах грядущей войны в Африке. Суть своей стратегии Сципион охарактеризовал так: «Пусть наконец отдохнет измученная Италия, пусть огонь и меч опустошают теперь Африку; пусть лучше римский лагерь воздвигнется у врат Карфагена, а не мы вновь увидим с наших стен неприятельский вал; пусть теперь очагом войны станет Африка, пусть она увидит пораженных ужасом беженцев, опустошенные поля, отпавших союзников – все бедствия войны, которые четырнадцать лет обрушивались на нас» (Liv. XXVIII. 44). Консул вновь попытался объяснить сенаторам суть своей стратегии: «Ты, Фабий, назначил мне равного противника – Ганнибала; только скорее я повлеку его за собой, а не он здесь удержит меня. Я заставлю его сражаться в его стране, и наградой за победу будет Карфаген, а не полуразрушенные крепости бруттийцев» (Liv. XXVIII. 45). Сципион отметил существенное отличие новой кампании от экспедиции Регула, обратив внимание сенаторов на поддержку, которую ему окажут цари Сифакс и Масинисса. Лишившись нумидийской конницы, карфагенская армия будет сильно ослаблена, ее боевой потенциал снизится, поэтому на полях сражений легионы получат неоспоримое преимущество. Что касается Ганнибала, то его войска уже не представляют той угрозы, как в начале войны, поэтому второму консулу вполне по силам отразить вражеское наступление, если оно последует.

После этого началось обсуждение вопроса о провинциях. Публия Корнелия спросили, примет ли он решение Сената о провинциях? В ответ сенаторы услышали, что консул будет действовать так, «как потребует того благо государства» (Liv. XXVIII. 45). Началось бурное обсуждение, затянувшееся до самого вечера. На следующий день дебаты продолжились, после долгих препирательств стороны сумели выработать компромиссное решение. Сципиону досталась в качестве провинции Сицилия, его коллега Публий Лициний Красс Див получил Бруттий и вместе с ним войну с Ганнибалом, поскольку, как великий понтифик[13], не имел права покидать пределы Италии. Для Публия Корнелия ситуация сложилась очень непростая, поскольку ему выделили лишь 30 боевых кораблей и запретили провести набор в легионы. Однако консул не смутился и самоуверенно заявил, что призовет добровольцев, а корабли и все необходимое для флота получит от союзников.

Тит Ливий подробно перечисляет города и регионы, оказавшие содействие Сципиону при подготовке к экспедиции в Африку: «Первыми пообещали по своим возможностям помочь консулу города Этрурии: Цере – дать хлеб и всякое продовольствие для моряков; Популония – железо; Тарквиния – холст на паруса; Волатерры – корабельный лес и хлеб; Арретий – три тысячи щитов и столько же шлемов, копья, галльские дротики, длинные копья – всего пятьдесят тысяч предметов, каждого вида оружия поровну, а также топоры, заступы, косы, корзины, ручные мельницы, сколько этого нужно для сорока военных судов; сто двадцать тысяч модиев пшеницы и дорожных денег десятникам и гребцам. Перузия, Клузий и Рузеллы пообещали корабельный сосновый лес и много хлеба. Сосны брали из общественных лесов. Города Умбрии и, кроме того, Нурсия, Реата, Амитерн вся земля сабинская пообещали солдат; многие марсы, пелигны и марруцины пошли добровольцами во флот. Камерин, равноправный по договору с Римом, прислал когорту в шестьсот вооруженных» (Liv. XXVIII. 45). Сципион не хотел задерживаться в Италии, по его приказу за сорок пять дней были построены и спущены на воду 10 квадрирем и 20 квинквирем. На них консул погрузил 7000 добровольцев и отплыл в свою провинцию (Liv. XXVIII. 46).

Прибыв на Сицилию, Публий Корнелий расквартировал войска по всему острову, но неожиданно столкнулся с недовольством местного населения. Несмотря на то что боевые действия закончились несколько лет назад, эллины были недовольны римским господством и требовали вернуть назад свое имущество, захваченное легионерами во время войны. Несмотря на то что Сенат распорядился вернуть награбленное прежним хозяевам, исполнение данного указа игнорировалось. Сципион знал, что для успешного проведения экспедиции в Африку необходим надежный тыл: именно здесь крылся залог победы. Поэтому он очень серьезно отнесся к исполнению постановления Сената и в сжатые сроки вернул эллинам их имущество, не останавливаясь даже перед вынесением судебных решений. Свой цели полководец достиг: греки стали оказывать ему содействие в подготовке похода на Карфаген, начали поставлять в римский лагерь хлеб и продовольствие.

Интересен рассказ Тита Ливия о том, как полководец снарядил три сотни всадников-добровольцев из Италии. Эти воины прибыли на Сицилию без оружия и снаряжения, однако Сципион оригинально решил проблему. Отобрав среди сицилийцев три сотни представителей золотой молодежи, он приказал им явиться верхом и в полном вооружении на воинский смотр. Там консул объявил молодым эллинам, что те из них, кто не хочет отправляться в Африку, может отдать коней и оружие италийцам. Также сицилийцам вменялось в обязанность обучить италиков умело пользоваться новым снаряжением. Все триста молодых людей приняли условия Сципиона – по свидетельству Тита Ливия, «получился превосходный отряд конников, хорошо послуживший государству во многих сражениях» (Liv. XXIX. 1). Для римского полководца на первом месте всегда стояла не численность войск, а их подготовка. Недавно построенные корабли консул распорядился вытащить на сушу, старые приказал починить и под командованием Гая Лелия отправил в набег к африканскому побережью. Сципион хотел обладать точной информацией о том, что происходит на вражеской территории.

По свидетельству Тита Ливия, римские войска высадилась около города Гиппона Регия и начали разорять окрестные земли (Liv. XXIX. 3). Здесь хотелось бы обратить внимание на один принципиальный момент. Дело в том, что в Северной Африке было два города Гиппона – Гиппон Регий (Царский) и Гиппон Диаррит (Гиппакрит[14]). Ближе к Карфагену находился Гиппон Диаррит, именно здесь, исходя из поставленных перед ним задач, должен был Гай Лелий высаживать десант. Поэтому можно предположить, что Тит Ливий ошибся, назвав Гиппон Регий в качестве места высадки римских войск.

Набег римлян на африканское побережье оказался полной неожиданностью для карфагенского правительства. Население попавших под вражеский удар районов устремилось в Карфаген, сея на своем пути страх и смятение. По городу ходили слухи, что у Гиппона высадилась вся римская армия под командованием Сципиона, хотя никто не мог назвать точного количества вражеских кораблей. Как следствие опасность была преувеличена, в Карфагене началась паника.

Несмотря на это, власти действовали быстро и энергично. В городе и окрестностях был проведен набор воинов, вербовщики наняли большое количество ливийцев. В Картхадаште заготовили запасы продовольствия и оружия, на стенах установили метательные машины, в городской гавани спешно снаряжали флот, который должен был отправиться к Гиппону. В разгар приготовлений стало известно, что прибыл лишь небольшой римский отряд под командованием Гая Лелия, сам же Сципион с главными силами находится на Сицилии. Поскольку непосредственная опасность городу перестала угрожать, действия карфагенских властей приняли более спокойный и осмысленный характер.

Были направлены посольства к африканским царькам, чтобы закрепить старые союзы, карфагенские уполномоченные уехали в Македонию, надеясь побудить Филиппа V к высадке на Сицилии или в Италии. За это царю обещали 200 талантов серебра. К Магону в Лигурию отправили 25 военных кораблей, 6000 пехотинцев, 800 всадников, 7 боевых слонов и значительную сумму денег для вербовки наемников (Liv. XXIX. 4). Стратегическая задача для Магона оставалась прежней: собрать как можно больше воинов, вторгнуться в Италию и прорываться на соединение с Ганнибалом. Несмотря на нереальность этого плана, в Карфагене свято верили, что его можно осуществить.

В это время в лагерь Гая Лелия прибыл Масинисса. Римский военачальник занимался подсчетом захваченных трофеев, когда ему доложили о прибытии царевича. Лелий приказал провести его в свою походную палатку и распорядился собрать на совет командиров. Если он надеялся, что нумидиец прибыл в сопровождении большого кавалерийского отряда, то жестоко ошибся. Масиниссу сопровождали всего несколько всадников, а сам он, как, оказалось, был изгнан из царства отца. Прослышав о прибытии римского флота, Масинисса поспешил на побережье, однако вместо армии Сципиона застал Гая Лелия с небольшим количеством воинов. Изгнанник посетовал, что Публий Корнелий зря медлит с вторжением. Пока Сифакс воюет со своими соседями, но как только он их победит, сразу же изменит союзу с римлянами. В этом Масинисса уверен твердо. Пусть Лелий возвращается на Сицилию и убеждает Сципиона как можно скорее выступать в поход. К Гиппону уже движется карфагенский флот, поэтому римлянам лучше покинуть это место. Но как только консул ступит на африканскую землю, Масинисса приведет ему на помощь множество нумидийцев. Распрощавшись с римским командующим, царевич покинул лагерь.

На следующий день после ухода Масиниссы Гай Лелий приказал войскам грузиться на суда и покинул африканское побережье. Военачальник спешил, поскольку не хотел встречаться в море с карфагенскими боевыми кораблями. Прибыв на Сицилию, Лелий доложил Сципиону обстановку на будущем театре боевых действий и передал просьбу Масиниссы ускорить вторжение в Африку. Публий Корнелий и сам хотел как можно быстрее выступить в поход, однако в данный момент не мог покинуть Сицилию: на Бруттийском полуострове началась операция по взятию города Локры, присутствие консула было необходимо на этом участке фронта.

Неожиданно напомнил о себе Магон Баркид. И как напомнил! Во время зимовки на Балеарских островах он умудрился навербовать значительное количество наемников, собрал флот из 30 боевых кораблей и большого количества транспортных судов. Но, самое главное, эти приготовления пунийский военачальник умудрился сохранить в полной тайне. Как следствие, сенаторы о Магоне забыли и не дали никаких распоряжений римским военачальникам в Северной Италии. Неосведомленность высшего командования породила беспечность и безответственность среди командиров низшего звена. Лигурийское побережье флотом не охранялось, и когда карфагенская армада, подошла к берегам Лигурии, на берег высадились 12 000 пехотинцев и 2000 всадников (Liv. XXVIII. 46). Армия Магона с ходу захватила Геную, затем так же стремительно овладела Савоной[15]. Десять карфагенских боевых кораблей остались охранять гавань Савоны, остальные двадцать Магон отправил в Картхадашт, чтобы патрулировать африканское побережье. Сложив все трофеи в захваченном городе, полководец решил вмешаться междоусобную войну между лигурийскими племенами. Исходил из того, что победитель будет всем обязан карфагенянам и окажет им помощь в войне с римлянами. Магон действовал так, как некогда действовал его брат Ганнибал во время похода в Италию через Галлию. Затем карфагенский военачальник заключил союз с племенем ингавнов против жившего в горах племени эпантериев. Пунийское войско увеличивалось с каждым днем, лигурийцы толпами сходились под карфагенские штандарты. Лигурийцы были отличными бойцами, недаром Тит Ливий отметил, что «лигурийцы – племя, закаленное в войнах» (XXVII. 48). Как пишет Страбон, «в походах они плохие всадники, но зато прекрасные тяжеловооруженные воины и бойцы врукопашную. Оттого, что они употребляют бронзовые щиты, некоторые выводят заключение, что они – греки» (Strab. IV. VI. 2). Магон был горд своими успехами. Он собрал в регионе до восьмидесяти грузовых кораблей, погрузил на них захваченную добычу, пленных лигурийцев и отправил в Карфаген. Однако этот караван до пункта назначения не дошел и был перехвачен у Сардинии претором Гнеем Октавием (Liv. XXVIII. 46).

Узнав об успешных действиях Магона в Лигурии, сенаторы не на шутку переполошились: «Что ж было радоваться два года назад гибели Гасдрубала и его войска, если вновь надвигается такая же страшная война – не все ли равно, что военачальник другой!» (Liv. XXVIII. 46). «Отцы отечества» быстро разработали ответные меры, чтобы перекрыть ставшее опасным северо-западное стратегическое направление. Проконсулу Марку Ливию, одному из героев битвы при Метавре, было приказано перебросить в Цизальпинскую Галлию войска, состоявшие из рабов-добровольцев. Претору Гнею Сервилию Цепиону рекомендовалось отправить два легиона в Арретий.

В это время к Магону прибыло подкрепление из Картхадашта. Вместе с войсками явились посланцы карфагенского правительства и передали командующему приказ собрать как можно больше солдат для похода в Италию. Магон созвал военный совет, на который пригласил вождей лигурийцев и представителей галльских племен Северной Италии. Обращаясь к присутствующим, военачальник заявил, что галлы и лигурийцы с помощью своих карфагенских союзников могут сбросить римское ярмо и навсегда избавиться от позорной зависимости. Но для этого необходимо собрать большое войско, способное противостоять двум римским армиям в Северной Италии и Этрурии. Нет сомнения, что командующий легионами в Цизальпинской Галлии претор Спурий Лукреций объединит свои силы с войсками проконсула Марка Ливия и выступит против союзников.

Речь Магона была выслушана с одобрением. Однако посланцы галлов справедливо указали, что на их землях расположились римские легионы, другое вражеское войско находится в соседней Этрурии. Поэтому помогать карфагенянам они будут тайно, чтобы раньше времени не обнаружить свои намерения. В данный момент основная тяжесть по поддержке пунийцев ляжет на лигурийцев, которым придется собирать войско и выступить против римлян. Лигурийские вожди согласились с доводами галлов, но заметили, что для сбора войск потребуется два месяца (Liv. XXIX. 5).

После совещания Магон отправил в Трансальпинскую Галлию вербовщиков для набора наемников. Кельты Северной Италии сдержали слово, и из Цизальпинской Галлии стали поступать необходимые для карфагенской армии припасы. К этому времени войско из рабов-добровольцев под командованием Марка Ливия объединилось с легионами Спурия Лукреция. Военачальники решили придерживаться пассивной тактики и наблюдать за противником, но если карфагеняне выступят в поход на Италию, преградить им путь и вступить в сражение.

Пока Сципион готовил экспедицию в Африку, а Магон воевал в Лигурии, Гасдрубал, сын Гискона, развил бурную деятельность на дипломатическом поприще. Он прекрасно понимал, что именно поддержка Сифакса будет иметь решающее значение для римлян. Поэтому Гасдрубал решил приложить максимум усилий и разрушить этот союз. Всю зиму обстановка была очень тревожной, карфагенские дозорные со сторожевых вышек, расставленных по островам и на прибрежных скалах, внимательно вглядывались в морскую даль, ожидая появления римских кораблей. До карфагенян доходили смутные слухи о возвращении Сципиона из Рима и подготовке вражеского вторжения, поэтому обстановка в Картхадаште была накалена до предела. В это смутное время Гасдрубал отправился в столицу Западной Нумидии Сигу.

Карфагенского военачальника связывали с Сифаксом узы гостеприимства, он хорошо помнил о том, что царь изъявил желание с ним породниться. Сифакс несколько раз напоминал об этом Гасдрубалу через доверенных людей, но пуниец до поры до времени не реагировал на эти инициативы. Теперь, по его мнению, пришло время дать ответ царю. Произошла достопамятная встреча, во время которой Сифакс вновь подтвердил намерение взять в жены дочь Гасдрубала Софонибу. Карфагенян ответил согласием, но поставил одно условие – Сига должна заключить союз с Картхадаштом: пусть у них будут общие друзья и общие враги. Сифакс пошел навстречу пожеланиям Гасдрубала, и свадьба состоялась.

Почему царь Западной Нумидии предпочел союз с Карфагеном союзу с Римом? Тит Ливий упрощает ситуацию и сводит все к банальной страсти, охватившей Сифакса: «нумидийцы более других варваров преданы Венере» (XXIX. 23). По свидетельству римского историка, Софониба «была в расцвете юности, на редкость красива» (Liv. XXX. 12). На самом деле царем руководил точный расчет. Для него Карфаген не был злом, которое необходимо уничтожить: для Сифакса пунийцы были соседями, с которыми он то жил в мире и согласии, то вступал в военные конфликты. Царь знал, чего можно ожидать от пунийцев, с римлянами все было иначе. Сифакс был осведомлен о том, что происходит на Иберийском полуострове, его начинало пугать такое соседство. Если римляне уничтожат Карфаген, Нумидия будет зажата между иберийскими и африканскими владениями римлян, в этом случае ее судьбу будет несложно предсказать. Поэтому царь предпочел карфагенян квиритам.

Гасдрубал не обольщался по поводу намерений Сифакса. Он видел, с какой легкостью царь разорвал союз со Сципионом, поэтому не сомневался, что, если ситуация изменится, он так же легко порвет с Карфагеном. И здесь Сифакса не удержат даже родственные связи. Поэтому Гасдрубал действовал быстро и напористо. Пользуясь моментом, военачальник стал убеждать царя отправить послов к Сципиону на Сицилию и объявить, что в случае переправы римлян в Африку они не смогут рассчитывать на поддержку нумидийцев. И если Публий Корнелий поведет легионы на Картхадашт, Сифакс придет на помощь карфагенянам. Царь согласился с доводами тестя и отправил к Сципиону на Сицилию посольство. Так выглядела эта история в изложении Тита Ливия.

Аппиан иначе освещает ход событий. Согласно его версии, Софониба была изначально сосватана за Масиниссу, поскольку карфагенский военачальник симпатизировал молодому человеку и очень хорошо к нему относился. Когда Гасдрубал отправился воевать в Испанию, то в качестве начальника нумидийской конницы взял с собой Масиниссу. Как следует из текста Аппиана, во время отсутствия отца и жениха Сифакс неожиданно воспылал страстью к Софонибе. Не имея возможности получить ее в жены, он стал совершать нападения на земли Карфагена и перешел на сторону Рима. Устрашенные перспективой вести войну одновременно против римлян и западных нумидийцев, карфагенские власти выдали Софонибу замуж за Сифакса, не поставив об этом в известность Гасдрубала и Масиниссу. Узнав об этом, оскорбленный нумидийский царевич заключил союз со Сципионом. Гасдрубал оказался в очень сложном положении, поскольку был дружески расположен к Масиниссе и смотрел на него как на будущего родственника. Но, являясь в первую очередь политиком, военачальник на первое место поставил интересы государства. Поэтому Гасдрубал организовал на царевича покушение, которое закончилось неудачей: Масинисса сумел скрыться от убийц (App. Lib. 10).

Свою версию любовного треугольника Софониба – Масинисса – Сифакс излагает и Диодор Сицилийский. Она отличается от рассказов Тита Ливия и Аппиана. По свидетельству Диодора, красавица-карфагенянка изначально была супругой Масиниссы, затем стала женой Сифакса, но при каких обстоятельствах это произошло, историк не сообщает. Как пишет Диодор, Софониба была патриоткой своей страны, использовавшей женские чары для достижения конкретных политических целей (Diod. XXVII. 7). Клеопатра Карфагена, злейший враг Рима.

Возникает закономерный вопрос: кто из античных авторов прав? На мой взгляд, наиболее правдоподобна версия Тита Ливия, однако нельзя оставлять без внимания свидетельства Аппиана и Диодора Сицилийского. Скорее всего, Софониба и Масинисса действительно были помолвлены, но были вынуждены расстаться друг с другом из-за изменения внешнеполитического курса карфагенского правительства. Сифакс находился на пике могущества, в то время как Масинисса утратил царство отца, его перспективы вернуть трон в Цирте выглядели весьма туманно. Это понимал Гасдрубал, это понимала его дочь, это понимала правящая элита Картхадашта. Отсюда и расторжение помолвки. Нет ничего невероятного в том, что Софониба любила Карфаген и в меру своих сил содействовала победе соотечественников над ненавистным Римом. Судя по всему, она действительно имела большое влияние на Сифакса, об этом впоследствии говорил сам царь (Diod. XXVII. 7). Недаром Сципион считал ее очень опасным врагом и требовал смерти карфагенской красавицы. Что же касается Масиниссы, то в его патологической ненависти к Карфагену прослеживается что-то личное. Не исключено, что это было связано с историей неудачной женитьбы царевича на Софонибе. Но, оговорюсь сразу, это лишь мое предположение, не претендующее на истину в последней инстанции.

Можно предположить, что рассказ о событиях в Нумидии Тит Ливий полностью позаимствовал у Полибия. Если это действительно так, то информация римского историка содержит в себе воспоминания самого Масиниссы. Дело в том, что Полибий лично знал нумидийского царя, о чем упомянул в своем труде: «С большими еще подробностями я слышал это от Масиниссы, который много рассказывал мне…» (Polyb. IX. 25,). Поэтому нельзя исключать, что царь сам рассказал Полибию о многих фактах своей биографии, которые впоследствии вошли в сочинение Ливия.

Ситуация в Нумидии резко обострилась после смерти царя Галы в 206 г. до н. э. В это время Масинисса воевал в Испании и не принимал участия в разделе наследства отца. Власть в Цирте согласно обычаю нумидийцев взял младший брат умершего царя, Эзалк, женатый на племяннице полководца Ганнибала, что делало нового правителя приемлемой фигурой для Карфагена (Liv. XXIX. 29). Поэтому воцарение Эзалка обошлось без смут и мятежей. Но царь был уже глубоким стариком, поэтому его правление длилось недолгое время. Когда Эзалк умер, на трон уселся его старший сын Калусса, второй сын, Лакумаз, был еще очень мал. В связи с новым переделом власти в Цирте Масинисса не упоминается, он по-прежнему воевал в Иберии на стороне карфагенян. Тит Ливий подчеркивает, что в Цирте все произошло согласно законам нумидийцев, без применения силы (XXIX. 29), поэтому вновь никто не выразил недовольства. Можно предположить, что между Калуссой и Масиниссой была некая договоренность, согласно которой по возвращении в Африку сын Галы получал земли и власть.

До поры до времени было тихо, затем грянул гром. Дальний родственник Калуссы и Масиниссы, по имени Мазетул, решил побороться за верховную власть в стране. Как следует из текста Ливия, этот персонаж и его клан давно находились в оппозиции к царской семье, периодически вступая с ней в вооруженное противостояние. Мазетул поднял соплеменников и выступил в поход против Калуссы. Узнав об этом, царь собрал войско и отправился навстречу врагу. В завязавшемся сражении погибли Калусса и множество его приближенных, царское войско разбежалось, победитель вступил в Цирту. Однако Мазетул проявил политическую мудрость, поскольку не стал претендовать на трон, а усадил на него младшего сына Эзалка, царевича Лакумаза. Мало того, Мазетул женился на вдове Эзалка, тем самым укрепив связи с Карфагеном. К Сифаксу он отправил послов, чтобы восстановить старый союз, который теперь был направлен против Масиниссы. Таким образом, нумидийский царевич оказался лишней фигурой на шахматной доске, поскольку мешал всем – карфагенянам, Сифаксу, Мазетулу и Лакумазу. Поэтому естественным союзником Масиниссы становился римский полководец Сципион, стремившийся перенести войну в Африку.

Когда Масинисса узнал о гибели Калуссы, то решил вмешаться в борьбу за трон в Цирте. Однако он понимал, что сил для победы над Мазетулом у него нет, поэтому отправился не в Нумидию, а в Мавританию, к царю Багу. Баг наотрез отказался помогать Масиниссе в борьбе за Цирту, однако уступил просьбам царевича и выделил 4000 воинов для сопровождения до границ Мавритании (Liv. XXIX. 30). Находясь в дороге, Масинисса отправил посланцев к своим сторонникам в Восточной Нумидии. Он призывал их не подчиняться Лакумазу и Мазетулу, собрать войска и ждать его на границе страны. Но когда царевич встретился с этими людьми, оказалось, что его поддерживают всего 500 человек. Этих сил было явно недостаточно для победы в междоусобной войне, однако Масинисса решил действовать. Отпустив домой охрану из мавров, он вступил на территорию Нумидии. Здесь царевич узнал, что его двоюродный брат Лакумаз отправился с визитом к Сифаксу, и решил захватить родственника в плен. Около города Тапса воины Масиниссы напали на небольшой отряд царя, но Лакумаз сумел уйти от преследования и укрылся за городскими стенами. Масинисса приказал штурмовать город, и вскоре его люди ворвались в Тапс. На улицах города разыгралось настоящее сражение, однако Лакумаз вновь ускользнул со своими телохранителями и добрался до столицы Сифакса.

Масинисса очень грамотно воспользовался своей маленькой победой. Со всех сторон к нему стали сходиться ветераны, некогда служившие Гале и теперь пожелавшие сражаться за его сына. Узнав об этом, Мазетул собрал большое войско, в состав которого вошли не только его соплеменники, но и воины Калуссы, перешедшие на службу новому царю. Враг Масиниссы Сифакс оказал Лакумазу помощь войсками, после чего объединенные силы союзников стало насчитывать 15 000 пехоты и 10 000 всадников (Liv. XXIX. 30). Бойцов у Масиниссы было значительно меньше, однако он сделал ставку на их опыт и воинское мастерство. Этот расчет полностью себя оправдал, в решающей битве войска Мазетула и Лакумаза были разгромлены наголову. Сыграло свою роль и умелое командование Масиниссы, долгое время воевавшего в Испании против лучшей армии мира и получившего богатый боевой опыт. Спасаясь от преследования, Мазетул и Лакумаз бежали в Карфаген.

Масинисса захватил Цирту, но положение его оставалось шатким. Главным врагом нового царя оставался Сифакс, но начинать с ним войну было опасно, поскольку в любой момент мог последовать удар из Карфагена. Поэтому Масинисса решил сесть за стол переговоров и договариваться с Мазетулом и Лакумазом по-хорошему. Двоюродному брату он предложил почет и уважение, каким пользовался у Галы Эзалк, Мазетулу обещал прощение и возвращение всех земель. Карфагенские власти отнеслись к инициативе Масиниссы крайне негативно и постарались не допустить возвращения его родственников в Цирту. Пунийцам было выгодно поддерживать смуту в соседней стране, поэтому карфагенские политики прилагали массу усилий, чтобы раздуть в Нумидии пожар междоусобной войны. Однако Мазетул и Лакумаз предпочли синицу в руках журавлю в небе, помирились с Масиниссой и уехали в Цирту.

В это время Гасдрубал, сын Гискона, находился в Сиге. Тит Ливий пишет, что оказался он там случайно, возможно, военачальник приехал навестить дочь и зятя. Но ситуация была тревожной, и такой опытный политик, как Гасдрубал, обязан был знать, какие настроения царят в Сиге. Некоторую информацию он мог узнавать от дочери, но военачальник предпочитал лично общаться с Сифаксом, чтобы заставить родственника действовать в русле политики Картхадашта. В этот раз разговор шел о Масиниссе. Гасдрубал прямо заявил Сифаксу, что он «очень ошибается, думая, будто для него безразлично, Лакумазу ли принадлежит царство мезулиев или Масиниссе, и, полагая, что Масинисса удовлетворится тем же, чем его отец Гала или дядя Эзалк: нет, таких задатков, такого ума ни у кого в этом народе еще не было; в Испании часто и союзники, и враги были свидетелями редкого мужества Масиниссы. Если Сифакс и карфагеняне не загасят этот занявшийся огонь, то они вскоре сгорят в пожаре, который уже ничто не потушит. А пока он еще не окреп и залечивает трудно затягивающиеся раны своего государства» (Liv. XXIX. 31). Гасдрубал настаивал, чтобы Сифакс вторгся в земли масилиев и расположился лагерем на тех территориях, из-за которых некогда воевал с Галой. Если Масинисса нападет на воинов Сифакса, то начнется война, в которой все шансы на победу будут у масесилиев, поскольку масилии к большой войне не готовы. Масиниса еще не утвердился в Цирте достаточно крепко, поэтому поход в глубь вражеской страны может привести к необратимым последствиям для новой власти. Если все пойдет так, как задумано, то Сифакс сможет присоединить к своим владениям земли Восточной Нумидии.

Сифакс прислушался к мнению тестя и развязал войну с соседом. Прогнозы Гасдрубала полностью оправдались: войска Сифакса наголову разгромили отряды Масиниссы. Брошенный своими воинами, предводитель масилиев с несколькими телохранителями бежал на гору Белл, где были запасы воды и богатые пастбища для скота. Подданные Масиниссы перешли на сторону победителя, лишь немногие воины со своими семьями ушли на гору Белл. Выждав некоторое время, Масинисса стал совершать ночные набеги на земли сторонников Сифакса, затем перешел планомерным к вторжениям на территории, подвластные Карфагену. Были захвачены большая добыча и множество пленных, которых нумидийцы пригнали на побережье и продали заезжим купцам. Карфагенское правительство было возмущено таким положением дел и направило к Сифаксу послов, чтобы убедить царя раз и навсегда покончить с Масиниссой. Правитель Нумидии высокомерно ответил, что не царское дело гоняться за разбойником, который укрывается в горах (Liv. XXIX. 31). Но поскольку Масинисса досаждал ему лично, Сифакс вызвал военачальника Букара и приказал ему либо уничтожить, либо взять живым бывшего правителя Цирты. Букар возглавил отряд из 2000 всадников и 4000 пехотинцев, за успешное выполнение боевой задачи царь посулил ему большую награду (Liv. XXIX. 32).

Букар, храбрый воин и великолепный кавалерийский командир, по свидетельству Тита Ливия, был «человек горячий и неутомимый» (XXIX. 32). Он внимательно следил за действиями людей Масиниссы, выжидая удобного момента для атаки, а когда убедился, что противник потерял осторожность, действовал быстро и решительно. Масесилии налетели как ураган на разбредшихся по равнине масилиев, разогнали вооруженное охранение, захватили огромное количество пленных и домашнего скота. Масинисса чудом остался в живых и с пятью десятками воинов укрылся на вершине горы. Букар отослал в Сигу добычу и пленников, а заодно и большую часть своих воинов, поскольку считал, что война подходит к концу. Под его командованием осталось 200 всадников и 500 пехотинцев (Liv. XXIX. 32). С этими силами военачальник продолжил охоту на Масиниссу.

Сын Галы понимал, что ловушка вот-вот захлопнется. Со своим маленьким отрядом он осторожно спустился с горы, но наткнулся на вражеские дозоры, потерял много воинов и был вынужден укрыться в узкой лощине. Букар приказал перекрыть все выходы из лощины, но Масинисса хорошо знал местность и потайными тропами сумел вывести своих людей из западни. Букар ринулся в погоню и около города Клупея настиг беглецов. На широкой равнине произошел кавалерийский бой, в котором нумидийцы сражались с нумидийцами. Воины Букара взяли в кольцо всадников Масиниссы и забросали дротиками, отрезав все пути отступления. Лишь пятеро наездников сумели вырваться из окружения, одним из них был Масинисса. Букар приказал своим всадникам рассыпаться по равнине и гнать беглецов к широкой и бурной реке. Это не остановило Масиниссу и его людей, они с разгона бросились в бушующий поток. На глазах Букара двое масилиев пошли ко дну, на противоположный берег выбрались всего три человека. Был среди них Масиниса или нет, военачальник Сифакса не знал. Неизвестно, по какой причине Букар пришел к выводу, что царевич погиб, и прекратил преследование. Возможно, нумидиец просто не захотел переправляться через реку.

Это был один из ключевых моментов Второй Пунической войны. Если бы Букар продолжил погоню и прикончил Масиниссу, исход африканской экспедиции Сципиона был бы иным. И судьба Карфагена сложилась бы иначе. Но военачальник проявил преступную халатность, и Масинисса спасся от верной смерти. Тем не менее Букар вернулся в Сигу победителем и доложил Сифаксу о гибели его врага. Особую радость это известие вызвало в Карфагене: пунийцы не скрывали своего ликования. Но, как вскоре выяснилось, торжество оказалось преждевременным.

Масинисса был ранен, но не убит. Несколько дней он отлеживался в пещере, залечивая раны, в то время как двое его воинов добывали все необходимое разбоем и охотой. Как только Масинисса почувствовал себя лучше, он покинул убежище и отправился в Цирту. Сначала к нему примкнули лишь 40 наездников, но когда по Восточной Нумидии распространился слух, что сын Галы жив, его войско увеличилось до 4000 всадников и 6000 пехотинцев (Liv. XXIX. 32). В итоге Масинисса занял Цирту, после чего начал совершать набеги на земли масесилиев и владения карфагенян.

Узнав о том, что его противник жив и вернул царство отца, Сифакс впал в ярость. Не доверяя военачальникам, он собрал большое войско и лично выступил в поход. Узнав о вторжении, Масинисса занял позиции в гористой местности между Циртой и Гиппоном Регием, намереваясь здесь встретить вражескую армию. Согласно данным Аппиана, войско Масиниссы насчитывало до 20 000 человек (App. Lib. 11).

Сифакс был опытным военачальником. Накануне решающей битвы он составил план действий, предусматривающий не только разгром вражеских отрядов, но и пленение Масиниссы. Для этого царь разделил свое войско на две половины: одну возглавил сам, командование над другой передал сыну Вермине. Согласно замыслу Сифакса Вермина должен был обойти вражеские позиции и в разгар боя атаковать масилиев с тыла. Ночью царский сын со своим отрядом незаметно покинул лагерь, сам Сифакс выступил на рассвете. Он сознательно не скрывал своей армии, двигаясь по открытой местности и привлекая к себе внимание противника. Рассчитав время, когда Вермина должен обойти вражеское войско, Сифакс приказал трубить наступление и повел масесилиев в атаку.

Сражение носило ожесточенный характер, на стороне Сифакса было численное преимущество, на стороне Масиниссы – хорошая позиция. Масесилии медленно поднимались по склонам гор, но масилии отчаянно отбивались, поражая врагов копьями и стрелами, забрасывая камнями и дротиками. Бой продолжался с переменным успехом до тех пор, пока в тылу у воинов Масиниссы не появился отряд Вермины. Масесилии с двух сторон набросились на вражеское войско, перебили и взяли в плен множество масилиев. Увидев, что пути отступления отрезаны, Масинисса собрал вокруг себя 200 всадников, разделил их на три отряда, после чего приказал идти на прорыв по разным направлениям. Один из отрядов был окружен и сдался в плен, другой попал в засаду и был уничтожен, лишь Масинисса сумел вырваться из окружения: в очередной раз его спасло прекрасное знание местности. Вермина устремился в погоню за врагом, однако Масиниса мастерски уходил от преследования, путал следы и в итоге настолько утомил сына Сифакса, что тот был вынужден вернуться к отцу.

Аппиан разъяснил читателям, почему Масинисса оставался неуловимым для своих врагов: «Сифакс и карфагеняне намного превосходили его численностью, но отправились они в поход с повозками и тяжелым багажом для всякого рода роскошной жизни, Масинисса же для всех был примером перенесения трудностей, у него была только конница и не было ни вьючных животных, ни продовольствия» (App. Illyr. 12). Царевич хорошо знал географию свой страны, что в сочетании с высокой мобильностью помогало ему регулярно уходить от погони.

Масинисса остался жив, но потерпел сокрушительное поражение и вновь лишился царства. Сифакс вступил в Цирту и сделал ее своей столицей. Однако поражение не сломило Масиниссу: с шестью десятками наездников он появился на побережье Малого Сирта, горя желанием продолжить борьбу за отцовское наследство (Liv. XXIX. 33). Но ситуация складывалась так, что в данный момент он не располагал для этого достаточными ресурсами. Изгнаннику оставалось только ждать, когда в Африке высадятся римляне, чтобы с их помощью возобновить войну с Сифаксом. Человеком, который отнял у Масиниссы любимую женщину и царство отца.

По истечении консульских полномочий Сципиона в 204 г. до н. э. сенаторы продлили его командование над легионами, набранными для похода на Карфаген. При этом Африку никому из новоизбранных магистратов провинцией не назначили (Liv. XXIX. 13–14). Подготовка к экспедиции шла полным ходом, когда над головой полководца разразилась гроза, едва не стоившая ему карьеры.

Беда подкралась к Сципиону с той стороны, откуда он не ждал. И виноват в этом только Публий Корнелий, и больше никто другой. Дело в том, что Сципион смотрел на своих легионеров не как на солдат республики, а как на собственных воинов. Полководец проявлял большую расточительность и щедро раздавал деньги как рядовому, так и младшему командному составу легионов (Plut. Cat. Maior. 3). Соответственно и воины смотрели на своего командующего как на человека, от которого зависит их благосостояние. Все это видел квестор Марк Порций Катон, служивший под командованием Сципиона. Подобное поведение полководца сильно раздражало Катона, для которого непререкаемым авторитетом был Квинт Фабий Максим Кунктатор. Избрав Фабия объектом для подражания, Марк Порций и вел себя соответственно. Квестор стал открыто обличать Сципиона в том, что он «губит исконную римскую простоту, ибо воины, не зная нужды ни в чем, привыкают к удовольствиям и изнеженности» (Plut. Cat. Maior. 3). Примечательно, что Катон обвинял Сципиона не в нецелевом расходовании государственных средств, а в сознательном разложении армии. Дело стало принимать серьезный оборот.

Узнав о происках Катона, Сципион вызвал к себе поборника старинной добродетели и заявил, что, «на всех парусах идя навстречу войне, он отнюдь не нуждается в таком чрезмерно аккуратном квесторе – ведь не в деньгах, а в подвигах ему придется отчитываться перед римским народом» (Plut. Cat. Maior. 3). Марк Порций был вынужден замолчать, но, как только оказался в Риме, немедленно рассказал обо всем Кунктатору. Вдвоем они выступили против Сципиона, обвиняя полководца, «что он бросил на ветер огромные деньги и вел себя как мальчишка, пропадая в палестрах и театрах, точно не на войну, а на праздник приехал» (Plut. Cat. Maior. 3). Трудно сказать, как долго пришлось бы Катону и Фабию Максиму убеждать сенаторов в справедливости своих обвинений, если бы события в городе Локры не подтвердили их слова.

В 205 г. до н. э. римляне отбили у карфагенян город Локры на Бруттийском полуострове. Сципион специально прибыл с Сицилии на материк и лично руководил операцией по взятию Локр. После того как в город вошли римляне, Публий уехал обратно на остров, оставив в Локрах своего любимчика, легата Племиния. Это был редкостный негодяй, алчный и бесчестный человек. Он ограбил почитаемый локрами храм Персефоны, обложил жителей города поборами и занимался откровенным вымогательством. От командира не отставали подчиненные. По сравнению с римским господством владычество пунийцев показалось горожанам золотым веком: «римские гарнизонные солдаты настолько превзошли карфагенских преступностью и корыстолюбием, что казалось, будто соперничали они не в умении воевать, а в порочности. И начальник, и солдаты вытворяли все, на что толкает бедняка ненависть к богачу: сами горожане, их дети и жены претерпевали неописуемые надругательства» (Liv. XXIX. 9). Ситуация ухудшалась с каждым днем.

Кроме отряда Племиния, в Локрах находились легионеры военных трибунов Сергия и Матиена. Когда легионеры трибунов заступились за одного из горожан, между римлянами произошло жуткое побоище, воинов Племиния жестоко избили и прогнали в казарму. Взбешенный легат вызвал трибунов к себе и приказал их высечь. В разгар экзекуции появились легионеры трибунов, отбили своих командиров, избили ликторов Племиния и схватили легата. Взбешенные творившейся несправедливостью, они пытали Племиния, отрезали ему нос и уши, после чего бросили истекающего кровью военачальника. Придя в себя, Племиний отправил гонца на Сицилию, и через несколько дней Публий Корнелий появился в Локрах. Полководец не стал разбираться в тонкостях дела, для него главным было, что пострадал лично преданный ему человек. Обвинив во всем трибунов, Сципион распорядился взять их под стражу и отправить в Рим для судебного разбирательства. После чего вернулся на Сицилию.

Стоило полководцу покинуть Локры, как Племиний стал действовать по своему усмотрению, посчитав наказание, наложенное на трибунов, слишком легким. Сергия и Матиена замучили до смерти, их тела были брошены непогребенными, аналогичная участь постигла горожан, которые ездили к Сципиону жаловаться на легата. Тит Ливий искренне возмущен поведением римского командира: «Племиний, развратник и корыстолюбец, обижал союзников, но теперь, раздраженный, он разошелся вовсю, бесславя и делая ненавистным не только себя, но и полководца» (XXIX. 29). Ливий верно подметил, что именно Публий Корнелий нес полную ответственность за действия своего подчиненного. По мнению историка, позор Племиния был и позором Сципиона.

Иногда можно встретить мнение, что Публий Корнелий Сципион был порядочным и благородным человеком. Однако данное утверждение будет совершенно неправильным, потому что Сципион и благородство – понятия несовместимые. Публий был лицемерным, жестоким, циничным, коварным и беспринципным человеком, для которого на первом месте всегда было собственное Я. Ради достижения своей цели он мог пожертвовать чем и кем угодно, не считался с постановлениями Сената, действовал так, как считал нужным, что частенько приводило к очень негативным последствиям. Это хорошо понимали многие сенаторы, в том числе и Фабий Максим, искренне ненавидевший Сципиона (Plut. Cat. Maior. 3).

Ситуация взорвалась, когда в Рим прибыла делегация из Локр с жалобой на Племиния. Десять посланцев в траурных одеждах упали ниц перед консулами и рассказали обо всем, что творилось в Локрах. Сенаторы были необычайно возмущены, причем многие стали обвинять в этих преступлениях не Племиния, а его непосредственного начальника. Очень жестко выступил Фабий Максим, открыто заявивший, что «Сципион рожден погубить порядок и повиновение в войске; ведь в Испании больше солдат погибли в мятеже, чем на войне; по обычаю чужеземных царей, он и снисходителен к распущенности солдат, и свирепствует над ними» (Liv. XXIX. 16). Закончил свое выступление Кунктатор требованием применить к нарушителям закона жесткие меры и восстановить попранную справедливость. Сказал, как мечом рубанул: «Легата Племиния доставить в Рим скованным; пусть защищается в цепях; если жалобы локрийцев справедливы, казнить его в тюрьме, а имущество конфисковать; Публия Сципиона, оставившего провинцию без повеления Сената, вызвать в Рим; обсудить дело с народными трибунами и предложить народу лишить его командования; локрийцам перед лицом Сената ответить: ни Сенат, ни римский народ не виноваты в их бедствиях; провозгласить их честными людьми, союзниками и друзьями, вернуть им похищенных детей, жен и все прочее, разыскать деньги, украденные из сокровищницы Прозерпины (ей соответствует греческая богиня Персефона. – Примеч. ред.), и вложить туда вдвое больше; принести искупительную жертву, но сначала справиться у понтификов: так как священную сокровищницу потревожили, открыли и ограбили, то каким богам и какие искупительные жертвы следует принести; всех солдат, бывших в Локрах, перевезти в Сицилию; в Локрах поставить четыре когорты латинских союзников» (Liv. XXIX. 16). Однако в этот день никакого решения принято не было, прения затянулись до самого вечера, поскольку не все сенаторы поддержали Фабия Максима, некоторые выступили на стороне Сципиона.

На следующее утро дебаты возобновились. Кунктатор спросил посланцев, обращались ли они непосредственно к Сципиону с жалобами на произвол Племиния? Локры ответили утвердительно, но при этом пояснили, что римский командующий благоволит своему легату и сквозь пальцы смотрит на его преступления. Суд Публия Корнелия был пристрастен, поскольку вместо того чтобы наказать Племиния, главного виновника совершенных в Локрах преступлений, он обвинил во всем военных трибунов. Вновь все сошлось на Сципионе. Благодаря Марку Катону Фабий Максим был хорошо осведомлен о том, что происходит на Сицилии и как идет подготовка к вторжению в Африку. Взяв слово, он вновь подверг критике действия Публия Корнелия. Старый воин заявил: «Сципион ведет себя не по-римски и даже не по-военному: разгуливает в греческом плаще и сандалиях по гимнасию, занимается упражнениями и книжонками, и весь его штаб, такой же изнеженный и ленивый, наслаждается прелестями Сиракуз; Карфаген и Ганнибал выпали из их памяти; все войско испорчено своеволием – таким оно было в Сукроне в Испании, таково оно сейчас в Локрах – оно страшней для союзников, чем для союзников, чем для врага» (Liv. XXIX. 16).

После долгих препирательств сенаторы пришли к следующему решению. Поскольку Сицилия в качестве провинции досталась претору Марку Помпонию Матону, он должен покинуть Рим и в течение трех дней прибыть в Сиракузы. Вместе с ним отправится комиссия из десяти сенаторов, двух народных трибунов и одного эдила[16]. Совместно с Помпонием эти люди должны расследовать все обстоятельства дела Племиния и выяснить, действовал легат по собственной инициативе или выполнял приказы Сципиона. Если вина Публия Корнелия подтвердится, то он должен будет покинуть Сицилию, если же к этому времени полководец будет находиться в Африке, отправить за ним трибунов с эдилом и двумя легатами. Трибуны и эдил вернут Сципиона в Италию, легаты будут командовать армией до прибытия нового военачальника. В случае если Публий Корнелий откажется подчиняться распоряжениям претора, трибуны должны приказать эдилу арестовать полководца. Но если комиссия установит непричастность Публия Корнелия к преступлениям Племиния, оставить Сципиона на посту командующего (Liv. XXIX, 20). Комиссия покинула Рим и отправилась в Локры, откуда переправилась на Сицилию.

Тит Ливий приводит несколько версий дальнейшего развития событий. Согласно одной из них, Сципион отправил в Локры легата с тридцатью всадниками арестовать Племиния, по другой версии, легат уехал в Неаполь, где случайно наткнулся на одного из членов комиссии и был взят под стражу. В любом случае, Племиний оказался в тюрьме города Регий.

В Локрах посланцы Сената действовали быстро и решительно. Сначала у всех легионеров и командиров были изъяты украденные из храма Персефоны деньги и сокровища. После этого весь личный состав проштрафившегося легиона выгнали в поле, а горожанам разрешили ходить по домам и забирать свои вещи. Так же локрам вернули их жен и детей, которых подчиненные Племиния забрали в рабство. Затем Марк Помпоний собрал жителей города и объявил, что те из горожан, кто хочет выступить с обвинениями против Племиния, должны отправиться в Рим. Если кто желает обвинить Сципиона в сговоре с легатом, должен приехать в Мессану, где Помпоний вместе с членами комиссии рассмотрит дело. Локры проявили мудрость и сказали, что отправят доверенных лиц в Рим, что же касается Сципиона, то «это такой человек, какого они предпочли бы иметь другом, а не врагом; и они твердо знают, что столько бесчинств творилось не по его приказу и не с его согласия; то ли он чересчур доверял Племинию, а им не верил, то ли иные люди по природе своей таковы, что сами грешить не хотят, а наказывать других за преступления у них не хватит духу» (Liv. XXIX. 21). Отказ локров от обвинений в адрес Сципиона Марк Помпоний и члены комиссии восприняли очень позитивно. Отпала необходимость проводить расследование в отношении действий командующего: это разбирательство было крайне нежелательно накануне высадки легионов в Африке. По приказу Марка Помпония Племиния с сообщниками заковали в цепи и отправили в Рим, сам же претор вместе с сенатской комиссией отправился на Сицилию, чтобы посмотреть, насколько соответствуют действительности слухи о разложении в армии Сципиона. В Риме бывшего легата посадили в тюрьму, где он и умер. Впрочем, Тит Ливий, ссылаясь на римского историка Клодия Лицина, пишет, что Племиний подкупил стражу и хотел бежать из заточения. А чтобы его побег не был замечен, планировал устроить большой пожар. Однако эти планы потерпели неудачу, и Племиния перевели в Мамертинскую тюрьму, где он и сгинул (Liv. XXIX. 22).

Что касается Сципиона, он проявил себя перед сенатской комиссией с самой лучшей стороны. В Сиракузах командующий подготовил достойную встречу Марку Помпонию и сопровождающим его лицам. Публий привел легионы в боевую готовность, стянул к Сиракузам боевые корабли и на следующий день после прибытия комиссии устроил показательные маневры на суше и на море. После этого организовал экскурсию по складам и арсеналам, показывая огромные запасы оружия и воинского снаряжения. Члены комиссии были в восторге от выучки легионеров и моряков, поэтому пришли к выводу, что Сципион – именно тот человек, который может успешно завершить войну с Карфагеном. О чем и доложили в Сенат. В итоге командование осталось за Публием Корнелием, вопрос о вторжении в Африку снова встал на повестку дня. Однако неожиданный переход Сифакса на сторону карфагенян поставил эти планы под угрозу.

Сципион не ожидал, что Сифакс так быстро забудет о своих обещаниях. Римский полководец был очень удивлен, когда в Сиракузы прибыли нумидийские послы и объявили волю своего царя. По большому счету это был ультиматум: «Пусть римляне воюют с карфагенянами вдали от Африки, как воевали прежде; Сифакс не хочет быть втянут в их спор, не хочет, присоединившись к одной из сторон, нарушить договор с другой. Если Сципион станет упорствовать и подступит с войском к Карфагену, Сифакс будет вынужден сражаться за Африку, за землю, где он родился, за отчизну своей жены, за ее отца и ее дом» (Liv. XXIX. 23). Попытка Публия Корнелия лишить пунийцев союзников потерпела крах, план африканской кампании рушился на глазах. Причем полководец никак не мог повлиять на ситуацию.

Сципион в спешке пишет Сифаксу письмо, в котором уговаривает царя не разрывать союзнических отношений и не оскорблять законы гостеприимства. Понимая, что надежды на сохранение союза чрезвычайно малы, командующий попытался скрыть это от своих легионеров. Нумидийских послов с письмом Сципиона быстро отправили обратно в Африку, однако слухи о цели их визита уже распространились среди личного состава. С момента своего пребывания в Сиракузах нумидийцы спокойно передвигались по городу, посещали различные заведения и мероприятия. Цель своей миссии посланцы не скрывали, и вскоре о ней узнали горожане, от которых новость дошла до легионов, где породила тревожные слухи. Легионеры очень боялись, что придется одновременно сражаться против объединенных сил карфагенян и нумидийцев. Они вспоминали о печальной участи Регула и его легионов, проводили грустные параллели между днями минувшими и современностью. Чтобы пресечь эти разговоры, Сципион был вынужден напрямую обратиться к войскам.

Перед строем легионов командующий откровенно лгал, говоря о том, что Сифакс прислал посольство с просьбой ускорить прибытие римлян в Африку (Liv. XXIX. 24). В действительности об этом говорил Масинисса на встрече с Гаем Лелием. Однако полководец упорно гнул свою линию и заявил, что поскольку нумидийские цари настаивают на скорейшей переправе в Ливию, то Сципион принял решение вызвать в Лилибей флот и дожидаться хорошей погоды. Как только она установится, легионы погрузятся на суда, после чего корабли возьмут курс на юг. Пока же воинам остается только ждать и готовиться к предстоящим боям.

Об этой хитрости Публия Корнелия рассказал и Фронтин: «Сципиону послы Сифака сообщили от имени своего царя, чтобы он не переправлялся из Сицилии в Африку в расчете на союз с ним. Опасаясь, что гибель надежды на союз с иноземцами подорвет дух войска, Сципион спешно отпустил послов и распространил слух, будто Сифакс сам вызывает его на союз» (II. VII. 4). Полководца совершенно не интересовало, что, переправившись в Африку, легионеры узнают правду. Потому что когда они окажутся на вражеской территории, то им придется сражаться уже за собственную жизнь, а не за интересы Рима. Поэтому воевать легионеры будут хорошо.

После своего выступления Сципион развил бурную деятельность. Со всей Сицилии в Лилибей стягивались войска, римские командиры забирали у местных купцов и торговцев грузовые корабли, чтобы увеличить количество транспортных судов для перевозки легионеров. В Лилибей приехал претор Марк Помпоний Матон, чтобы помочь командующему организовать переправу легионов в Африку. Город был в буквальном смысле слова набит войсками, военные и транспортные корабли не умещались в гавани Лилибея. Главной ударной силой римской армии были пятый и шестой легионы, участвовавшие в битве при Каннах. В свое время сенаторы не смогли признать виновниками страшного поражения командующих римской армией консулов Эмилия Павла и Теренция Варрона. Всю вину за чудовищный разгром они свалили на простых легионеров, обвинив их в трусости. Легионы были сосланы на Сицилию, где под командованием Марка Клавдия Марцелла принимали участие в осаде Сиракуз. Несмотря на проявленную воинами храбрость, им было запрещено возвращаться в Италию. Теперь же у легионеров появлялась возможность исправить несправедливость и реабилитироваться в глазах сенаторов: «остававшиеся в живых участники Каннской битвы считали, что, честно послужив государству под командой именно Сципиона, они положат конец своему позорному положению в армии» (Liv. XXIX. 24). Поэтому боевой дух в легионах был необычайно высок, воины рвались в бой и с нетерпением ждали того момента, когда ступят на вражескую землю.

Римский полководец с уважением относился к этим ветеранам. Как участник битвы при Каннах, он хорошо знал, что сражение было проиграно из-за бездарного командования, а не по вине рядового состава армии. Сципион рассчитывал на этих воинов, имевших богатый опыт не только полевых сражений, но и осад хорошо укрепленных городов. Сиракузы были одной из мощнейших крепостей в Ойкумене, однако пали под натиском легионеров Марцелла. Публий Корнелий лично встречался и разговаривал с этими незаслуженно обиженными ветеранами, поскольку хотел быть уверенным в своих воинах. Тех из легионеров, кто в силу каких-либо причин был не годен к походу, консул заменил воинами из других подразделений. Теперь в каждом легионе насчитывалось 6200 пехотинцев и 300 всадников. Что касается латинских союзников, то Сципион и здесь сделал выбор в пользу тех, кто участвовал в сражении при Каннах (Liv. XXIX. 24).

Вызывает вопросы численность римской армии. Уже Тит Ливий не мог назвать точную цифру: «О числе солдат, перевезенных в Африку, писатели очень спорят: у одних я нахожу, что посажены были на суда десять тысяч пехотинцев, две тысячи двести всадников; у других – шестнадцать тысяч пехотинцев и тысяча шестьсот всадников; у третьих – больше чем вдвое: тридцать пять тысяч пехотинцев и всадников. Некоторые числа не называют, и я вместе с ними предпочитаю остаться в сомнении. Целий, не давая точного числа, изображает римское войско неизмеримо огромным; по его словам, от крика солдат птицы падали на землю, а на суда взошли столько людей, что, казалось, ни в Сицилии, ни в Италии никого не осталось» (Liv. XXIX. 25). Согласно Аппиану, Сципион «вел войско в количестве шестнадцати тысяч пеших и тысячи шестисот всадников. Вез он с собой метательное и оборонительное оружие, разнообразные машины и много продовольствия» (Lib. 13). Гай Лелий, командующий флотом, заранее рассадил гребцов по кораблям, благодаря чему погрузка на суда прошла быстро и без происшествий. Согласно свидетельству Ливия, претор Марк Помпоний заготовил продовольствия на сорок пять дней (XXIX. 25). Римский флот насчитывал 40 боевых кораблей и 400 грузовых судов для перевозки войск (Liv. XXIX. 26).

Перед самым отплытием Сципион собрал на флагмане командиров судов, кормчих и легионеров, по два человека с корабля. Выслушав доклады подчиненных, консул приказал легионерам соблюдать во время плавания строжайшую дисциплину и беспрекословно подчиняться кормчим. После этого объявил порядок движения флота: «Грузовые суда на правом фланге будут под охраной двадцати военных кораблей, которыми командуют он и Луций Сципион, на левом – стольких же военных кораблей под командой Гая Лелия, префекта флота, и Марка Порция Катона, тогда квестора. На каждом военном корабле по одному фонарю, на грузовых – по два, на корабле командующего ночью горят три – как отличительный знак» (Liv. XXIX. 25). Кормчим было приказано держать курс на Эмпории – плодородную область на берегу Малого Сирта[17]. По мнению Сципиона, именно здесь было удобнее всего осуществить высадку, чтобы в случае необходимости пополнить запасы воды и продовольствия. Затем полководец объявил собравшимся, что если на следующий день сохранится хорошая погода, то флот отплывает в Африку. После чего распустил военный совет.

На рассвете все было готово к отплытию. Сципион поднялся на борт корабля, поднял руки к небу и в наступившей тишине громко произнес: «Боги и богини, населяющие море и сушу, к вам обращаюсь с молитвой: да будет все, что под моим командованием совершено, свершается и свершится, ко благу моему, римского народа и плебса, союзников и латинов, которые на земле, на море, на реках властью и ауспициями народа римского и моими, будьте им благими помощниками, возвеличьте добрым успехом, верните домой здравыми и невредимыми, победителями, победившими злых врагов, украшенными трофеями, нагруженными добычей и справляющими со мною триумф, дайте возможность отомстить недругам и неприятелям; даруйте мне и народу римскому показать нашу силу на карфагенском народе, который замышляет против государства нашего» (Liv. XXIX. 27). После этого Публий взял окровавленные внутренности принесенного в жертву животного, подошел к борту корабля и бросил их в море. Порывы ветра развевали длинные волосы полководца, трепали пурпурный плащ за его плечами. Сципион поднял измазанную кровью руку, трубач протрубил сигнал, после чего корабли начали медленно отходить от берега, где собралась огромная толпа народа. Тысячи людей пришли посмотреть на римские легионы, отплывающие под стены великого Карфагена. На битву, которая решит судьбу Ойкумены[18].

Попутный ветер надувал паруса, флот Сципиона стремительно двигался к африканскому берегу. Плавание проходило на удивление благополучно, боги хранили от бурь и ураганов римскую армаду. Несмотря на то что после полудня над морем опустился туман и ветер стих, корабли продолжили движение, искусно избегая столкновений друг с другом. К рассвету туман рассеялся, ветер усилился, на горизонте появилась земля. К Публию подошел кормчий и объяснил, что это мыс Меркурий, где можно осуществить высадку. Однако командующий приказал править в сторону залива. К ночи вновь появился туман, ветер пропал и Сципион, опасаясь, что корабли могут сесть на мель, приказал стать на якорь. Наутро налетевший ветер развеял в клочья серую пелену, и перед взором полководца открылся африканский берег. Узнав, что это место называется Прекрасный мыс[19], Сципион произнес: «Доброе предзнаменование; правьте к нему» (Liv. XXIX. 27). Римские легионы начали высаживаться на берег.

Публий Корнелий осмотрел местность и распорядился разбивать лагерь на близлежащих холмах. Пока легионеры разгружали суда, копали рвы, насыпали валы, паника подобно пожару распространялась по окрестным селениям. Тысячи людей покидали свои жилища, грузили на повозки домашний скарб, выгоняли из загонов скот, толпы беженцев запрудили дороги, надеясь укрыться за крепостными стенами ближайших городов. Картхадашт вновь охватило смятение, горожане попрятались по домам, поскольку сельское население запрудило улицы и площади города. Карфагенский совет заседал день и ночь, решая, как поступить в критической ситуации. В том, что на побережье высадилась римская армия во главе со Сципионом, никто не сомневался. Последний раз подобное произошло в 256 г. до н. э., когда легионы Регула появились в окрестностях Карфагена. Однако теперь ситуация была гораздо опаснее. Находившиеся в городе войска были малочисленны и плохо обучены. Как полководец Сципион был на несколько порядков выше Регула, его армия в два раза превосходила численностью легионы незадачливого коллеги. И, что самое страшное, в данный момент в Карфагене не было военачальника, равного спартанцу Ксантиппу, который много лет назад сумел уничтожить армию захватчиков. Что касается Гасдрубала, сына Гискона, то относительно его кандидатуры на пост командующего армией у соотечественников были серьезные сомнения. Карфагеняне хорошо помнили, сколько раз Гасдрубал был бит римлянами в Иберии: «Карфагенского вождя нельзя было и сравнить с римским, так же как его наспех набранное войско с войском римлян» (Liv. XXIX. 28). Вывод вполне обоснованный.

Как пишет Тит Ливий, все закончилось тем, что в Картхадаште прозвучал призыв: «К оружию!» (Liv. XXIX. 28). Городские ворота были закрыты, на стенах расставили усиленные караулы, по улицам маршировали многочисленные патрули. Утром 500 карфагенских всадников под командованием молодого военачальника Ганнона покинули город и направились на рекогносцировку в сторону побережья.

К этому времени Сципион отправил корабли к Утике, чтобы заблокировать город со стороны моря. На холмах, которые находились недалеко от римского лагеря, Публий Корнелий расположил мобильные войска, часть всадников укрыл между возвышенностями, остальных воинов распустил собирать в полях фураж. Когда приблизилась конница пунийцев, римская кавалерия нанесла удар из засады, опрокинула вражеских всадников и погнала их в сторону Карфагена. В этой скоротечной схватке погиб командир карфагенян Ганнон.

Внезапной атакой римляне овладели одним из прибрежных городов, где захватили богатую добычу, одних пленных было взято до 8000 человек. В это же время в лагерь Сципиона прибыл с Масинисса. Тит Ливий приводит разные данные относительно численности его отряда: «По словам некоторых писателей, всего с двумя сотнями всадников, а по мнению большинства, с двухтысячной конницей» (Liv. XXIX. 29). Однако у римского историка свой взгляд на проблему: «Прибыл он к Сципиону с конным отрядом скорее немногочисленным: большой отряд подобает царю, малый – изгнаннику» (XXIX. 33). Несмотря на то что нумидиец привел малое количество воинов, консул обрадовался появлению Масиниссы. Для Публия Корнелия было очень важно, что царевич пришел воевать под римскими штандартами.

Карфаген спешно готовился к обороне. Правительство заседало день и ночь, вырабатывая эффективные меры для противодействия римскому вторжению. Был сформирован новый кавалерийский отряд, во главе которого встал некий Ганнон, сын Гамилькара. К Сифаксу было отправлено посольство, пунийцы заклинали нумидийского царя прийти им на помощь. Судя по всему, в это время в Цирте находился и тесть Сифакса. По свидетельству Аппиана, «карфагеняне послали Гасдрубала, сына Гискона, на охоту за слонами» (Lib. 9), поэтому нет ничего удивительного в том, что пунийский военачальник охотился во владениях родственника. Гасдрубалу было приказано срочно вернуться в Картхадашт, где он должен был заняться сбором и подготовкой войск. Ситуация осложнялась тем, что Сципион осадил Утику, римляне хотели любой ценой захватить этот город и создать в Африке надежный плацдарм. Противостояние вступало в решающую фазу.

Ганнон, сын Гамилькара, должен был вести против захватчиков малую войну, тревожить противника набегами и всячески препятствовать воинам Сципиона собирать продовольствие в окрестностях Утики. Но Ганнон полагал, что для решения этой задачи сил у него было недостаточно. Несмотря на то что кавалерийский отряд состоял в основном из нумидийцев, карфагенский военачальник сильно сомневался в его боеспособности и продолжал набирать новых воинов. Когда набралось до 4000 всадников, Ганнон неожиданно напал на город Салека и выбил оттуда римлян (Liv. XXIX. 34). Этот город находился в пятнадцати милях от лагеря Сципиона, что представляло серьезную опасность для римских фуражиров. Но последующие ошибки Ганнона свели на нет этот успех.

Карфагенянин разместил своих людей в городе и, вместо того чтобы начать охоту на вражеских воинов, собирающих по окрестностям продовольствие, предался праздности и различным нехорошим излишествам. Бравые кавалеристы целыми днями либо пьянствовали, либо отсыпались после попоек, поэтому дисциплина совершенно упала. Когда об этом узнал Публий Корнелий, то со смехом воскликнул: «Конники летом в домах! Да сколько б их ни было, только бы вождь был такой!» (Liv. XXIX. 34). После чего вызвал к себе Масиниссу и изложил свои соображения относительно дальнейших действий. Царевич должен был подойти к Салеке, спровоцировать Ганнона на сражение, заманить врага подальше от города и подвести под удар укрывающейся в засаде римской кавалерии.

События развивались согласно плану Сципиона. Нумидийский царевич повел своих всадников к Салеке, развернул отряд в боевой порядок у городских ворот и стал вызывать Ганнона на бой. В это же время за грядой холмов готовилась к бою римская кавалерия. Но карфагенский военачальник об этом не знал, у него перед глазами разъезжали нумидийцы Масиниссы и всячески оскорбляли пунийцев. Ганнон быстро поднял по тревоге своих людей, однако заспанные и полупьяные воины с трудом понимали приказания начальников. Столпившись у ворот, они хмуро поглядывали на командующего, призывающего солдат храбро сражаться против римлян. Заскрипели тяжелые створки, карфагеняне сели на коней и стали выезжать на равнину перед городом. Увидев, что враг начал выдвигаться за линию укреплений, Масинисса приказал своим людям быстро отступить, а затем вернуться и вновь атаковать противника. Пока пунийцы медленно выстраивались в боевые порядки, нумидийцы развернули коней, забросали карфагенян дротиками и бросились в рукопашную. Но когда из ворот вновь хлынули сотни всадников Ганнона, Масинисса приказал своим наездникам покинуть поле боя. Отбиваясь, они быстро отступили от городских стен, перестроились и приготовились к новой схватке.

Ганнон ничего не заподозрил и продолжил вывод войск из города. Пунийцы, не соблюдая боевого порядка, нестройными толпами устремились вперед, намереваясь мощным натиском смять малочисленного противника. Масинисса вновь искусно вывел нумидийцев из-под удара и быстро отступил к возвышенностям, где скрывалась в засаде римская кавалерия. Карфагеняне продолжили преследование отступающего противника, всадники Масиниссы были вынуждены вступать с врагом в скоротечные рукопашные схватки, после чего вновь обращались в притворное бегство. Когда Ганнон уверился в окончательной победе, из-за гряды холмов вылетела римская кавалерия и атаковала пунийцев. Одновременно нумидийцы Масиниссы развернули коней и бросились на врага. Карфагенский авангард из 1000 кавалеристов во главе с командующим был окружен и уничтожен, после чего пунийцы обратились в паническое бегство, но, истомленные боем и длительным преследованием, далеко не ушли, римляне легко их нагнали и нанесли большой урон. Были убиты и попали в плен до 2000 человек, среди них 200 знатных карфагенян (Liv. XXIX. 34).

Одержав победу, Сципион ввел в Салеку гарнизон, вывел войска из лагеря и в течение недели безнаказанно разорял вражескую территорию. После непродолжительной осады был захвачен город Лоха, где легионеры устроили кровавую бойню. Как оказалось, история с Племинием пошла Публию Корнелию впрок. Командующий в качестве наказания лишил легионы добычи, а трех центурионов, виноватых в игнорировании его приказаний, распорядился казнить перед строем (App. Lib. 15). Отягченное богатыми трофеями римское войско вернулось в лагерь, откуда вся добыча была отправлена в Италию.

Сципион понимал, что времени в его распоряжение осталось немного, он знал, что Гасдрубал вернулся в Карфаген и собирает армию. В любой момент мог подойти с войсками Сифакс, и тогда римляне будут зажаты между Утикой и вражескими армиями. Поэтому полководец все силы бросил на штурм города. По приказу командующего римляне скрепили две пентеры, поставили на них осадную башню, подошли к Утике со стороны моря и начали обстрел крепостных стен. К городским укреплениям легионеры подвели большие насыпи, на которых установили метательные машины и тараны. Длинными косами римляне умело срезали большие шкуры, которые защитники Утики на веревках спускали вниз, чтобы ослабить удары камней и таранов. Римские военные инженеры сооружали новые осадные машины, которые немедленно вводились в бой. Сципион прилагал максимум усилий, чтобы захватить этот стратегически важный пункт.

Горожане отчаянно защищались. Они вели под насыпи подкопы и рушили земляные сооружения римлян, делали вылазки, поджигали вражескую осадную технику и метательные машины. Ломали тараны, сбрасывая сверху тяжелые бревна, веревочными петлями захватывали железные косы и отводили их в сторону (App. Lib. 16). Яростное сражение продолжалось сорок дней, город римляне взять так и не смогли, Сципион был вынужден отвести легионы обратно в лагерь. Как с огорчением написал Тит Ливий, «он ушел, ничего не добившись» (XXIX. 35). Ходили слухи, что на помощь осажденному городу с огромной армией выступили Гасдрубал и Сифакс. Публий Корнелий осаду снял, но жители Утики хорошо понимали, насколько шаткой была их победа, поэтому все свои надежды возлагали на армию Гасдрубала.

И Гасдрубал не обманул чаяний защитников. В кратчайшие сроки он сумел собрать, подготовить и вооружить 30 000 пехотинцев и 3000 всадников (Liv. XXIX. 35), в очередной раз, подтвердив свой талант организатора. Аналогичные данные о численности пунийской армии приводит Полибий (XIV.1). Аппиан называет другие цифры: согласно его свидетельству, у Гасдрубала было 20 000 пехоты, 7000 конницы и 140 боевых слонов (Lib. 13). Карфагенский командующий ожидал лишь прибытия Сифакса с войском, чтобы совместными усилиями покончить со Сципионом. Ставки в предстоящей битве были велики как никогда, поэтому Гасдрубал хотел исключить малейшие элементы риска. По большому счету, речь шла о самом существовании Картхадашта. Вскоре в окрестности Карфагена прибыл нумидийский царь, с ним были 50 000 пехотинцев и 10 000 наездников (Liv. XXIX. 35). Тесть и зять выступили на помощь осажденной Утике.

Наступление было настолько стремительным, что Сифаксу удалось захватить город Толунт, где Сципион сосредоточил большие запасы продовольствия и воинского снаряжения. Часть римлян были перебиты, остальных царь отпустил. Подойдя к Утике, Гасдрубал и Сифакс разбили лагеря недалеко от расположения римлян. У пунийцев был свой лагерь, у нумидийцев свой, однако расстояние между ними было небольшим, чтобы в случае опасности союзники успели прийти на помощь друг другу.

Наступила зима. Публий Корнелий отказался от активных боевых действий и закрепился на небольшом полуострове, далеко выступающем в море. Окружив лагерь рвом и валом, полководец чувствовал себя уверено на этой сильной позиции. Римляне вытащили корабли на сушу, поскольку Сципион не видел необходимости задействовать флот в зимнее время, когда плавание по морю становилось опасным. Несмотря на захват Толунта, запасов продовольствия у римлян было достаточно, большую помощь в снабжении армии оказывал и наместник Сицилии Гней Октавий. Претор собрал в своей провинции большие запасы зерна, но этого ему показалось мало, поэтому он затребовал хлеб из Сардинии и Италии. Также в действующую армию Октавий отправил 12 000 туник и 200 тог (Liv. XXIX. 36). Ситуация сложилась патовая, поскольку Сципион боялся нападать на численно превосходящего противника, а Гасдрубал и Сифакс не хотели терять своих людей в лобовых атаках на римские укрепления.

До поры до времени боевые действия затихли. Римляне исправно получали все необходимое морем из Сицилии, армии союзников снабжались из Карфагена. Пунийцы решили перерезать коммуникации римлян, снарядили большой флот и ждали только подходящей погоды, чтобы выйти в море. Магон закрепился на лигурийском побережье, но некоторое время активных действий не предпринимал, пополнял армию за счет местного населения и готовился к грядущим боям. Его агенты наводнили Этрурию и подбивали жителей к выступлению против Рима. Агитация имела полный успех, многие знатные этруски были готовы оказать карфагенянам полную поддержку. Контролирующий эту область консул Марк Корнелий Цетег оказался в затруднительном положении, поскольку не мог открыто обрушить репрессии на заговорщиков, опасаясь народного возмущения. И тогда консул пошел другим путем. Узнав, кто из этрусков является сторонником пунийцев, Цетег стал возбуждать против этих людей судебные дела. Причем следствие старался вести открыто и беспристрастно, стремясь показать народу римскую справедливость. После того как многие заговорщики были осуждены, оставшиеся на свободе предпочли удалиться в изгнание и покинули Этрурию, бросив все нажитое имущество (Liv. XXIX. 36). Благодаря своей выдумке Цетег ухитрился сохранить для римлян контроль над стратегически важным регионом.

В Риме прошли консульские выборы и перераспределение провинций. Согласно информации Тита Ливия, «Публию Сципиону власть продлили не на определенный срок, но до окончания войны в Африке» (XXX. 1). Этот год должен был стать решающим в противостоянии Рима и Карфагена.

Рассказывая о кавалерийском сражении под стенами Салеки, Тит Ливий сделал любопытное замечание: «Не все писатели сообщают, что два карфагенских вождя, носившие одно и то же имя, были убиты в двух конных сражениях, боясь, думаю, как бы ненароком дважды не рассказать об одном и том же; Целий и Валерий говорят даже, что Ганнон был взят в плен» (XXIX. 35). Не исключено, что аналогичной информацией пользовался и Аппиан, поскольку приводимые им сведения радикально отличаются от данных Тита Ливия. Согласно свидетельству Аппиана, когда Сципион высадился в Африке, он ничего не знал об измене Сифакса, а Масинисса со своими всадниками все еще воевал под знаменем Карфагена. Хотя уже и замыслил измену. Ночью Масинисса тайно пробрался в лагерь Сципиона, рассказал ему о планах пунийцев и посоветовал устроить засаду в окрестностях Утики, пообещав заманить туда большой отряд карфагенской конницы. На следующий день Масинисса уговорил Гасдрубала отправить на рекогносцировку начальника конницы Ганнона. Военачальник во главе 1000 отборных всадников выступил к Утике, и когда его путь проходил мимо так называемой башни Агафокла, угодил в ловушку. С одной стороны на пунийцев напала римская кавалерия, с другой стороны – всадники Масиниссы. Около 600 карфагенян были убиты, 400 человек вместе с Ганноном попали в плен к римлянам. В дальнейшем Масинисса обменял командира конницы на свою мать, захваченную Гасдрубалом. После этого Сципион и Масинисса стали разорять земли карфагенян и освободили из рабства множество римлян, захваченных в Испании и Италии. Чтобы пресечь грабежи и опустошение территорий, Гасдрубал выступил против врага. В сражении с армией Сципиона карфагенский командующий повел часть войск в обход неприятельских позиций, в то время как новый командир конницы Магон атаковал римлян с фронта. Тогда Публий Корнелий разделил армию, передал командование над половиной войск Масиниссе и успешно отразил вражескую атаку с двух направлений. Карфагеняне потеряли 5000 воинов убитыми и 1800 пленными (App. Lib. 13–15). После этой победы римляне осадили Утику.

Как видим, подход к освещению одних и тех же событий одной военной операции у Тита Ливия и Аппиана совершенно разный. Судя по всему, александрийский историк отдавал предпочтение трудам римских анналистов, Ливий же пользовался документами римских архивов и «Всеобщей историей» Полибия. Как уже упоминалось, греческий ученый лично встречался с Масиниссой и Гаем Лелием, поэтому знал о событиях в Африке от их непосредственных участников. Соответственно информация Тита Ливия представляется более достоверной. Да и сам ход событий в его изложении выглядит гораздо логичней, поскольку Аппиан не упоминает ни о войне масесилиев с масилиями, ни о послах Сифакса к Сципиону на Сицилию с объявлением о расторжении союза. Дальнейшее изложение хода боевых действий на территории Северной Африки в 203–202 гг. до н. э. у Аппиана вновь будет существенно отличаться от свидетельств Полибия и Тита Ливия.

В отличие от повествования Аппиана, рассказ Ливия более информативен и отличается подробностями, которые выдумать невозможно: наглядным примером является описание лагеря Сципиона в окрестностях Утики. Аппиан данный вопрос обошел стороной, зато Тит Ливий уделил ему внимание. По свидетельству Ливия, Публий Корнелий «расположил зимний лагерь на мысу, который узкой горной цепью соединен с материком и далеко выдается в море. Лагерь и стоянка для флота были укреплены и обведены одним валом; лагерь легионов находился посередине перешейка; на северной стороне находились вытащенные на сушу суда и стоянка моряков; в южной долине, спускающейся к другому берегу, стояла конница» (XXIX. 35). Данная информация подтверждается Гаем Юлием Цезарем. Рассказывая о действиях легата Куриона в Северной Африке, диктатор отметит, что он «пошел с конницей, чтобы отыскать “Корнелиев лагерь”, который считался очень удобным местом для лагеря. Это отвесный горный хребет, вдающийся в море, с обеих сторон очень крутой и труднодоступный, но со стороны Утики более или менее покатый. По прямому расстоянию от него до Утики не более трех миль; но на этом пути есть источник, через который море довольно глубоко врезывается в сушу, вследствие чего эта местность на широком пространстве болотиста. Чтобы избежать на пути к городу этого места, надо сделать крюк в шесть миль» (B.C.24). Цезарь очень подробно описал местность, где некогда стояла лагерем армия Сципиона, и его свидетельство полностью совпадает с данными Ливия. Поэтому при описании кампании 203 г. до н. э. я буду следовать рассказу Полибия и Тита Ливия, по возможности дополняя его данными Аппиана. Но только там, где это не противоречит ходу событий.

Зимой активные боевые действия не велись. Гасдрубал и Сифакс держали войска в лагерях и внимательно следили за римлянами, Сципион также не выводил войска за линию укреплений. Публий Корнелий по-прежнему опасался встречи с противником, имеющим подавляющее численное преимущество. Мало того, к Сифаксу регулярно подходили подкрепления, войско нумидийского царя неуклонно росло, что еще больше усложняло стоявшую перед Сципионом задачу. Гасдрубал и Сифакс были уверены в своих силах и с нетерпением ожидали весны, чтобы выступить против римлян. При этом подготовкой войск не занимались, разведку на местности не вели, о планах противника не имели ни малейшего представления. В отличие от своих оппонентов, римский полководец усиленно готовился к весенней кампании. Сципион разработал дерзкий план действий, который настойчиво проводил в жизнь.

Публий Корнелий очень хорошо знал, насколько Сифакс ненадежен как союзник, и поэтому не оставлял надежду вновь переманить царя на сторону римлян. Он исходил из того, что Сифакс уже охладел к дочери Гасдрубала, избавился от влияния тестя и теперь проводит самостоятельную внешнюю политику. Поэтому посланцы римского полководца регулярно посещали нумидийский лагерь, пытаясь склонить Сифакса к новому союзу со Сципионом. Ответ царя был недвусмысленным: «пусть римляне уйдут из Африки, пунийцы из Италии; а если война продолжится, то нечего и надеяться, что он, Сифакс, оставит карфагенян» (Liv. XXX. 3). Римский командующий не имел полномочий заключать подобное соглашение, но даже если бы у него была такая возможность, он никогда бы ею не воспользовался. Сципион знал, что рано или поздно Ганнибал покинет Италию и вернется в Африку, поэтому не видел необходимости заключать мир на таких условиях. Сифакс и Гасдрубал были для Публия Корнелия лишь досадной помехой на пути к решающей битве с Ганнибалом, поэтому он собирался эту помеху устранить. Причем с минимальными для себя потерями.

План Сципиона был прост, изящен и коварен. Полководец ухватился за эти бессмысленные переговоры с Сифаксом только потому, что благодаря им его люди получали возможность беспрепятственно проникнуть во вражеский лагерь и на месте изучить расположение войск противника. Исходя из этого, главой посольства Сципион назначил Гая Лелия, опытного военачальника, лично преданного полководцу. Вместе с посольством Публий Корнелий под видом рабов стал отправлять во вражеское расположение центурионов и трибунов (Front.Strat. I. II. 1). Эти опытные воины переодевались в грязные обноски, вместе с посланцами проходили в нумидийский лагерь, где делали вид, что занимаются различными повседневными делами, обслуживая своих господ. Благодаря этому они беспрепятственно слонялись по вражескому расположению, изучали его устройство, запоминали, где выставлена линия сторожевых постов, куда выгоняют на выпас лошадей, где стоит царский шатер, прикидывали расстояние до лагеря карфагенян. Узнали, где находятся входы и выходы из лагеря, как несется дозорная служба и каков уровень дисциплины среди личного состава армии Сифакса. Для этого разведчики шли на различные хитрости, однажды они выпустили на волю коня и, пока его ловили в течение длительного времени, сумели изучить систему лагерных укреплений (Front. Strat. I. II. 1).

Среди разведчиков-центурионов был некий Статорий, человек, хорошо знавший военное дело. Можно осторожно предположить, что это был не кто иной, как Квинт Статорий, некогда обучавший римским приемам ведения боя пехоту Сифакса. В любом другом случае трудно понять, как и почему его смогли узнать нумидидийцы. Кроме того, Тит Ливий конкретно пишет о том, что Статорий был в звании центуриона (XXIV. 48). Тогда получается, что Фронтин просто неверно назвал имя разведчика, которого на самом деле звали Квинт. Когда центурион был опознан, Лелий приказал демонстративно избить его палками, тем самым показывая нумидийцам, что они ошиблись и перед ними действительно простой раб (Front. Strat. I. I. 3).

Иногда разведчики задерживались в нумидийском лагере на несколько дней, поскольку посланцы Сципиона сознательно затягивали переговоры. Римский полководец искусно подыгрывал Сифаксу, внушая ему надежду на благополучный исход переговоров и осторожно давая понять, что мирные инициативы могут быть приняты. В итоге нумидийский царь настолько вжился в роль миротворца, что совершенно утратил бдительность, свято уверовав в искренность намерений Публия Корнелия. Чем римский командующий блестяще воспользовался. Он стал периодически менять центурионов-разведчиков в составе посольства, чтобы как можно больше людей ознакомились с вражеским лагерем. Вернувшись в римское расположение, эти люди сразу же шли в палатку командующего и докладывали обстановку. О том, что происходит в расположении нумидийцев, Сципион знал не хуже самого Сифакса.

Как следовало из рассказов центурионов, нумидийский лагерь был более доступен для атаки, чем лагерь Гасдрубала. Внутри укреплений находилось лишь небольшое количество поставленных в беспорядке палаток и шалашей, большая их часть были сооружены за пределами рва и вала, на открытой местности. Свои палатки нумидийцы возводили из тростника и соломы, покрыв сверху циновками; множество воинов, пришедших в лагерь позже, укрывались в шалашах из листьев. Что касается карфагенян, то о них было известно значительно меньше, чем о нумидийцах. Тем не менее Сципион знал, что палатки пунийцев выстроены из сухого дерева, которое было собрано в ближайших окрестностях. Внимательно проанализировав доклады центурионов, Сципион решился атаковать вражеские лагеря. Операция была тщательно спланирована и продумана до мелочей. По замыслу полководца, главный удар наносился по лагерю Сифакса, для этого имелись два веских основания. Во-первых, дисциплина в нумидийском войске была значительно ниже, чем в карфагенской армии, во-вторых, их лагерь было легче поджечь. Последний пункт имел решающее значение.

К началу весны у римлян все было готово к нападению. Несмотря на то что переговоры с Сифаксом продолжались, Сципион распорядился спустить корабли на воду и установить на них метательные машины. Две тысячи легионеров полководец отправил занять господствующие над Утикой высоты. Причем сделал это так, что все передвижения и маневры были хорошо видны вражеским разведчикам. Сципион сознательно вводил в заблуждение Сифакса и Гасдрубала, стараясь внушить им мысль о том, что римская армия полностью сосредоточена на осаде Утики. На самом деле сделано это было для того, чтобы заблокировать в городе гарнизон и тем самым лишить его возможности принять участие в грядущем сражении. Чтобы не вызвать излишних подозрений, посланцы Сципиона пояснили Сифаксу, что римляне просто возобновляют осаду города, но не прекращают мирных переговоров. И чтобы подтвердить серьезность своих намерений, Публий Корнелий отправил к Сифаксу еще одну группу доверенных лиц, которые спросили царя, будут ли карфагеняне участниками мирного договора, если римляне примут условия царя. Или же надо отправлять посольство к Гасдрубалу и отдельно с ним договариваться. В любом случае посланцы не могут вернуться обратно в лагерь без ответа Сифакса.

Говорить о том, что карфагенский командующий не знал о переговорах зятя со Сципионом, не приходится. Как союзник и родственник, царь не мог не сообщить тестю о контактах с римлянами: просто пунийский военачальник до поры до времени не вмешивался в процесс. Когда время пришло, Гасдрубал стал обсуждать с Сифаксом мирные инициативы Сципиона. При этом нумидийский царь проявлял редкую беспечность, праздно проводя время в кампании приближенных, нисколько не заботясь о делах военных. Подкрепления продолжали прибывать, однако Сифакс махнул на все рукой и приказал воинам разбивать палатки за линией лагерных укреплений, чем еще больше увеличил беспорядок в расположении войск. Но пока Гасдрубал и Сифакс тешили себя надеждами на благополучный исход переговоров, Публий Корнелий выбирал удобный момент для атаки.

События развивались стремительно. Гасдрубал сказал Сифаксу, что согласен заключить мир с римлянами, после чего царь объявил об этом посланцам Сципиона. Послы вернулась к Публию Корнелию и доложили о решении вражеских военачальников. Чем в немалой степени озадачили полководца, потому что одно дело – внезапное нападение на вражеские войска в военное время, и совсем другое – сделать то же самое во время мирных переговоров. Самому Сципиону до всех этих тонкостей не было никакого дела, ему была нужна победа любой ценой, однако он не знал, как к такому повороту событий отнесутся в Риме. Публий не сомневался, что тот же Фабий Максим немедленно выдвинет против него обвинения в вероломстве, подлости и коварстве. Затем распропагандирует сенаторов и начнет кампанию по отстранению Сципиона от командования африканскими легионами. Поэтому полководец был вынужден скорректировать свои действия в связи с этими обстоятельствами.

Римский командующий приказал послам вернуться в нумидийский лагерь. Он просил передать царю, что Публий Корнелий Сципион желает мира и готов принять условия Сифакса. Однако члены военного совета высказались за продолжение боевых действий, и поэтому он вынужден прекратить дальнейшие переговоры. Судьба войны решится на поле боя, поскольку заключение мирного договора теперь невозможно в принципе, разве только нумидийский царь оставит карфагенян и перейдет на сторону римлян. После этого Сципион решил, что все обязательства перед Гасдрубалом и Сифаксом он выполнил.

Для нумидийского царя ответ римского полководца оказался полной неожиданностью. Сифакс был настолько уверен в благополучном завершении переговоров, что когда узнал о том, что они закончились безрезультатно, совершенно растерялся. Он поспешил в лагерь тестя и изложил ему положение дел. Сложилась ситуация, к которой не были готовы ни карфагеняне, ни нумидийцы, поэтому родственникам было над чем подумать. Однако думали они не о том, о чем надо было. Вместо того чтобы немедленно привести войска в боевую готовность, навести порядок в лагерях и приготовиться к отражению возможной вражеской атаки, Сифакс и Гасдрубал решали, как выманить римлян из укрепленного лагеря на равнину и навязать им открытое сражение.

Совсем иная атмосфера царила в лагере Сципиона. По его приказу вдоль побережья курсировали боевые корабли, а занимавшие высоты легионеры создавали видимость подготовки штурма Утики. Заметив активность на вражеских позициях, воины гарнизона спешно занимали позиции на стенах и башнях, готовясь встретить вражескую атаку. К полудню в палатку командующего прибыли трибуны и легаты. Сципион объявил, что сегодня ночью состоится нападение на вражеские лагеря, поставил боевую задачу и назначил время выступления из лагеря – сразу после ужина, по сигналу труб (Polyb. XIV. 3). Согласно регламенту в это время у палатки консула всегда трубили в трубы, поэтому карфагенские военачальники могли не обратить на сигналы внимания. В присутствии Масиниссы, неплохо знавшего здешние места, Сципион в очередной раз опросил всех центурионов, посетивших вражеский лагерь, уточнил местонахождение ворот и расположение войск противника. С наступлением вечера полководец приказал войскам выходить за линию укреплений. В лагере остался сильный отряд прикрытия, поскольку Публий Корнелий хотел исключить различные неприятные неожиданности.

От римского расположения до вражеских лагерей было около 60 стадиев[20]. Под покровом ночи легионы стали скрытно выдвигаться на позиции для атаки и к полуночи закончили сосредоточение на исходных рубежах. Половину армии Сципион передал под командование Гая Лелия и Масиниссы, приказав им атаковать лагерь Сифакса, с остальными войсками полководец выступил против Гасдрубала. По его мнению, главную опасность представляли именно карфагеняне; исходя из этого, Публий Корнелий лично возглавил операцию на этом участке противостояния. Согласно замыслу полководца, атака на лагерь пунийцев должна была начаться после того, как воины Масиниссы и Лелия подожгут палатки и шалаши нумидийцев. В темноте огонь будет виден очень хорошо, его увидят как легионеры Сципиона, так и солдаты Гасдрубала. В расположении противника начнется суматохи и неразбериха, чем римский командующий хотел воспользоваться. Отдав Лелию и Масиниссе последние распоряжения и предупредив о соблюдении предельной осторожности в ночном бою, Сципион повел легионеров к карфагенскому лагерю. Пока его войска маршировали по равнине, Гай Лелий и Масинисса разделили свой отряд. Лелий оставил легионеров в резерве, в то время как нумидийский царевич расставил своих воинов напротив лагерных ворот.

Скрываясь в темноте, люди Масиниссы начали осторожно приближаться к стану масесилиев. Их задача была значительно облегчена тем, что многие воины Сифакса крепко спали после обильных возлияний, другие же продолжали безмятежно пировать при свете звезд. Караульные либо пребывали в объятиях Морфея, либо пьянствовали вместе с товарищами. В течение некоторого времени Масинисса вглядывался в сидевших у костров вражеских воинов, затем повернулся к своим людям, приказал зажечь факелы и подал сигнал к атаке. Масилии бросились вперед, стали бросать огонь на шалаши масесилиев, выхватывали из костров пылающие головни и швыряли их внутрь палаток. Тех, кто пытался оказать сопротивление, перебили, остальные нумидийцы нестройными толпами устремились внутрь лагеря, сея на своем пути смятение и панику.

Сифакс мирно подремывал на своем ложе после сытного ужина, когда вбежавший телохранитель разбудил повелителя и доложил, что в лагере начался пожар. Царь выбежал из шатра и увидел, что треть боевого стана объята пламенем, а огонь продолжает стремительно распространяться среди построек. Тысячи людей в дымящейся одежде бегали между палаток, многие из них спросонья не могли понять, что же происходит в действительности. Полупьяные воины сталкивались друг с другом и падали на землю, чем еще больше увеличивали царившую неразбериху. Но царю даже в голову не пришло, что это может быть вражеское нападение, он решил, что лагерь загорелся случайно. Проклиная своих подчиненных за безответственность, Сифакс приказал срочно потушить пожар.

Однако царю гораздо легче было приказать, чем его подданным – это повеление исполнить. Часть воинов вступили в борьбу с огнем, остальные же, насмерть перепуганные, бросились прочь из лагеря. В воротах произошла чудовищная давка, множество людей были раздавлены и затоптаны насмерть. Те из масесилиев, кому посчастливилось выбраться из огненной ловушки, сотнями гибли под ударами воинов Масиниссы, поджидавших врагов на выходе из лагеря. Увидев, что атака развивается успешно и противник полностью деморализован, Гай Лелий приказал вступить в бой своему отряду. Легионеры положили копья, выхватили из ножен мечи и устремились к месту побоища. Произошла жуткая бойня, тысячи нумидийцев были хладнокровно вырезаны в течение короткого промежутка времени. Еще больше масесилиев погибли в огне и задохнулись в дыму, поскольку теперь пламенем был объят весь лагерь. Шатры и палатки ярко полыхали в ночи, озаряя окрестности багровым светом, отчаянные крики сгорающих заживо людей были слышны на много стадиев вокруг. Мечи легионеров по самую рукоять окрасились кровью, окрестности лагеря были завалены изрубленными телами нумидийцев.

Увидев огромное зарево, поднявшееся над лагерем Сифакса, карфагенские караульные спешно вызвали Гасдрубала. Командующий выбежал из своей палатки и поспешил к валу, на бегу поправляя перевязь с мечом. Поднявшись на насыпь, Гасдрубал замер, пораженный зрелищем чудовищного пожара. Пока военачальник пытался понять, что к чему, многие карфагенские солдаты вышли за линию укреплений. Некоторые воины поспешили на помощь нумидийцам, остальные столпились перед лагерными воротами и с тревогой ожидали дальнейшего развития событий. Сципион, внимательно наблюдавший за обстановкой во вражеском лагере, понял, что наступил подходящий момент для атаки. Над равниной прокатился рев римских боевых труб, зазвучали команды центурионов, раздались лязг железа и топот тысяч ног. Множество огней полыхнуло в ночи, когда легионеры с факелами и обнаженными мечами пошли на карфагенский лагерь.

Первыми под удар легионов попали те карфагеняне, которые поспешили на помощь нумидийцам. Вместо оружия солдаты несли ведра с водой и снаряжение для тушения огня, поэтому ни о каком сопротивлении даже речи не было. В панике пунийцы побежали обратно в лагерь, за ними устремились римляне. Волна беглецов захлестнула столпившихся у вала карфагенян и повлекла их обратно в ворота, где столкнулись два человеческих потока: одни пытались покинуть лагерь, другие – в него вернуться. Легионеры смели карфагенское сторожевое охранение, перешли через вал и стали бросать факелы на вражеские шатры и палатки. Пламя мгновенно охватило значительную часть лагеря, огонь стал стремительно распространяться по деревянным постройкам. Карфагеняне попытались оказать врагу сопротивление, однако из этого ничего не вышло, поскольку Гасдрубал пропал, а командования никто не подхватил. Люди просто не знали, что надо делать. Тысячи лошадей носились по лагерю, сметая все на своем пути, испуганные слоны оглашали воздух трубным ревом и втаптывали в землю мечущихся вокруг пунийцев. Вьючный скот разбежался по расположению и еще больше увеличил сумятицу. Теперь каждый думал только о своем спасении, бегство карфагенян стало повальным, чем и воспользовались римляне. Кто не погиб от огня и не был раздавлен в давке, тот нашел свою смерть от меча легионеров. Большая часть карфагенских солдат были без доспехов и оружия, поэтому об организованном сопротивлении даже речи не было, каждый был предоставлен сам себе.

Когда началось побоище и римляне стали карабкаться на лагерный вал, Гасдрубал понял, что шансов на победу нет, сражение проиграно и надо срочно спасать свою жизнь. Иначе будет поздно. Командующему стало ясно, что нападению подвергся и лагерь Сифакса, поэтому помощи ждать неоткуда. Быстро сбежав с вала, Гасдрубал поймал первого попавшегося коня, вскочил на него и помчался к дальнему выходу из лагеря. Путь был еще относительно свободен, военачальник сумел выскользнуть из западни в самый последний момент. После этого ловушка захлопнулась, началось планомерное уничтожение карфагенской армии. Гасдрубал погонял коня, за его спиной в полнеба полыхало огромное зарево, слышались крики умирающих от железа и погибающих в огне людей, рев сгоравших животных и победные возгласы римлян.

Торжество победителей было полным: в течение одной ночи Сципион не просто разгромил, а уничтожил две вражеские армии. В буквальном смысле слова стер их с лица земли. Полководец хорошо понимал значение своей великой победы и решил отблагодарить богов за ниспосланную удачу. Рано утром римляне отправились на места сражений собирать нумидийское и карфагенское оружие. На месте двух лагерей были огромные черные пепелища, валялись обгорелые трупы людей и животных, в воздухе стоял смрад паленого мяса.

…Груды вражеского оружия и доспехов были в беспорядке свалены на землю, обложены деревом и вязанками тростника, вокруг замерли построенные в каре легионы. Ярко светило солнце, налетевшие порывы ветра разносили по равнине пепел. Публий Корнелий громогласно вознес хвалу божественным покровителям Рима и торжественно посвятил захваченное у нумидийцев и карфагенян воинское снаряжение богу Вулкану. Когда полководец поджег костер, легионеры прокричали боевой клич и стали яростно бить мечами о щиты, словно хотели, чтобы этот страшный грохот услышали в Карфагене.

Гасдрубал вместе с пятью сотнями всадников укрылся в близлежащем городе Анда, стал собирать уцелевших солдат и от безысходности вооружил даже рабов (App. Lib. 24). Однако, опасаясь измены горожан и прихода римлян, командующий поспешил покинуть крепость и отправился в Карфаген, где надеялся собрать новую армию. Гасдрубал опасался, что после сокрушительного поражения правящая элита будет настаивать на заключении мира с римлянами, поэтому хотел предотвратить такое развитие событий. Едва за военачальником закрылись городские ворота Анды, как к ним подошли легионы Сципиона. Местные жители не стали сопротивляться и впустили римлян в город. Публий Корнелий оценил этот жест доброй воли, поэтому пощадил местное население и не позволял воинам учинить грабеж. Зато два других города были захвачены и полностью разорены, поскольку полководец считал необходимым вознаградить своих легионеров за победу. Вскоре объявился Сифакс. Царь чудом спасся во время ночной резни и теперь также держал путь к Картхадашту. Однако в город входить не стал, остановился в населенном пункте Абба и стал ждать, какое решение примет карфагенский совет.

В Карфагене царила паника, по городу ходили слухи, что Сципион прекратил осаду Утики и ведет легионы на столицу. Совет заседал дни и ночи напролет, рассматривались три предложения – капитуляция, отзыв Ганнибала из Италии и продолжение борьбы своими силами. Был принят последний вариант, его продавил Гасдрубал при поддержке партии Баркидов. Побежденный полководец убедил правительство, что сможет набрать новую армию и сумеет уговорить Сифакса продолжить войну с Римом (Liv. XXX. 7). Как оказалось, принятое решение было далеко не самым лучшим.

Полибий был человеком, хорошо разбирающимся в военном деле, поэтому представляет интерес его мнение относительно тактической задумки Публия Корнелия и воплощения ее в жизнь. Бывший начальник конницы Ахейского союза дал высочайшую оценку этой операции римского полководца: «В числе многих славных подвигов, совершенных Сципионом, этот, мне кажется, был самым блестящим и поразительным…» (XIV.5). Не битва при Илипе, не сражение при Заме, а именно ночное нападение на вражеские лагеря. С данным выводом невозможно не согласиться.

Иногда можно услышать мнение, что Публий Корнелий поступил подло в отношении Гасдрубала и Сифакса, поскольку воспользовался мирными переговорами для прикрытия своей военной операции. Но так ли это? Прежде всего необходимо уяснить простую вещь: когда полководец начинает на войне играть в благородство, то для его подчиненных это заканчивается большой кровью. Так всегда было, есть и будет. Победа должна быть достигнута с минимальными потерями, именно в этом и заключается искусство стратега. А хорошо или плохо он при этом поступил, обманув противника, не имеет никакого значения. Поэтому можно говорить о том, что Сципион действовал совершенно правильно, когда воспользовался выгодным моментом и практически без потерь уничтожил две вражеские армии. Жены, дети и матери легионеров были благодарны полководцу за то, что он сберег жизни их мужей, отцов и сыновей, им было глубоко безразлично, что Публий при этом нарушил некие этические нормы.

Обратимся к письменным источникам. Как это ни парадоксально, но Полибий и Тит Ливий по-разному изображают ход событий. Греческий ученый всегда симпатизировал Сципиону и старался оправдать его действия, римский историк иногда сознательно искажал общую картину в угоду патриотической направленности своего труда. По логике вещей, в этом вопросе между Полибием и Ливием расхождений быть не должно, но они присутствуют. И довольно серьезные.

Как следует из текста «Всеобщей истории», Сципион потребовал от Сифакса прямого ответа на вопрос, примут ли карфагеняне участие в заключение мирного договора. Согласно Полибию, «карфагеняне уведомили Софака о своем согласии на принятие мирных предложений. Преисполненный радостью, нумидиец сообщил об этом римским послам, которые немедленно отправились обратно в свою стоянку оповестить Публия о том, что сделано царем» (XIV. 2). Пунийцы согласились заключить мир, иного толкования здесь быть не может. Соответственно, Публий Корнелий оказывается в непростом положении, поскольку если начнет боевые действия, то проявит себя как подлый, лицемерный и вероломный человек. Как полководец, опозоривший римское оружие. Поэтому он поступает так, как описывает Полибий: «Сципион отправил послов во избежание нареканий в вероломстве, если бы неприязненные действия пришлось ему открыть во время переговоров о мире» (XIV. 2). Здесь без комментариев, все понятно и логично.

Тот же самый эпизод, но в изложении Тита Ливия: «Среди разговоров о мире обнадеженные нумидийцы и карфагеняне по обычной своей беспечности решили, что остерегаться им нечего. Пришел от них наконец и ответ. Так как римляне, казалось, очень хотели мира, то в нем предложены были кое-какие новые неприемлемые условия. Это было на руку Сципиону, который хотел сорвать перемирие» (XXX. 4). Здесь ситуация противоположная, историк прямо обвиняет карфагенян и нумидийцев в сознательном срыве мирных переговоров. Тем самым снимая с Публия Корнелия всякую ответственность за кровавое побоище. Суть пассажа Ливия заключается в том, что историку надо было не просто обелить римского полководца, а обвинить карфагенян. Хотя Сципион и хотел сорвать переговоры, но он этого не делал, его подтолкнули к нападению коварные пунийцы. Именно этим отличается рассказ Ливия от повествования Полибия, и если выбирать между двумя свидетельствами, я предпочту версию греческого историка.

Главными виновниками сокрушительного разгрома были Сифакс с Гасдрубалом, и более никто. Что они ОБЯЗАНЫ были сделать после того, как Сципион уведомил их о прекращении переговоров? Или после того, как направили Публию Корнелию неприемлемые условия для заключения мирного договора? Ответ прост: подтянуть дисциплину, навести порядок в лагерях, привести войска в полную боевую готовность. И внимательно следить за всеми передвижениями противника. В этом случае катастрофы можно было избежать. Но тесть и зять проявили удивительную безответственность: «Они вовсе не помышляли ни о самозащите, ни о возможности какой-либо беды; скорее они горели желанием начать наступательные действия и вызвать неприятеля на равнину» (Polyb. XIV. 3). Однако человек предполагает, а боги располагают, и все пошло не так, как планировали родственники.

Многие победы Сципиона складывались из двух факторов – невероятного трудолюбия полководца и его поистине фантастического везения, когда противник допускал не поддающиеся логическому объяснению ошибки. Или когда другие военачальники исправляли ошибки самого Сципиона. Так было при штурме Нового Карфагена, когда безграмотные действия командира пунийского гарнизона позволили быстро захватить город. Так было при прорыве армии Гасдрубала Баркида в Италию, когда Гай Клавдий Нерон и Марк Ливий Салинатор спасли репутацию Публия Корнелия, допустившего этот прорыв. Так было при Илипе, когда Гасдрубал, сын Гискона, совершил несколько необъяснимых и непростительных тактических ошибок. В этот раз Сципиону помогла самонадеянность Сифакса и Гасдрубала, не сумевших должным образом наладить воинскую дисциплину и безответственно относившихся к своим обязанностям командующих. Нумидиец обленился, погряз в роскоши и различных излишествах, превратившись из царя-воина в капризного владыку, живущего в мире собственных иллюзий. Он должен был воевать, а не заниматься ерундой, продвигая во время боевых действий мирные инициативы. У карфагенян и нумидийцев было колоссальное численное превосходство над врагом, преимущество, которым надо было просто грамотно распорядиться. В этом случае Сципиона ждала судьба Марка Атилия Регула. Однако Сифакс и Гасдрубал приложили максимум усилий, чтобы этого не произошло.

Когда у тебя есть возможность избавиться от злейшего врага, ее надо использовать и навсегда уничтожить недруга. Чтобы вспоминали о нем только в легендах и преданиях. Миролюбивое блеяние всегда оборачивается катастрофой для военачальника, который откладывает в сторону меч и начинает «выражать озабоченность», вместо того чтобы стереть вражескую армию с лица земли. Если охарактеризовать ситуацию современным термином, то Сифакс с Гасдрубалом устроили для римлян «гуманитарную паузу» и в одностороннем порядке прекратили боевые действия. За что и поплатились, щедро оросив равнину кровью своих воинов. В этом отношении Публий Корнелий Сципион достоин наивысшей похвалы, поскольку все пустые разговоры о заключении мира обернул на пользу делу и римской армии. Тщательная проведенная разведка и глубокий анализ обстановки стали тем самым фундаментом, на котором полководец воздвиг здание своей победы.

Операция по разгрому карфагенян и нумидийцев была проведена просто блестяще: «В Африке Сципион, подступив к зимнему лагерю пунийцев, а также [к лагерю] нумидийцев, которые располагались неподалеку от Утики, глубокой ночью предал их огню. Встревоженные пунийцы, решив, что пожар начался сам собой, безоружными бросились его тушить, а потому без труда были перебиты вооруженным [противником]» (Oros. IV. 18. 19). Римский полководец смог предусмотреть буквально все, даже возможные действия противника: «Сципион Африканский, имея против себя оба лагеря – Сифакса и карфагенян, – решил ночью напасть на лагерь Сифакса, где было много горючего материала, и поджечь его; он рассчитывал при этом перебить нумидийцев, когда они станут в страхе выбегать из лагеря, а пунийцев, которые наверно прибегут на помощь своим союзникам, захватить в засаду. Оба его плана удались; напав на прибежавших без оружия, как на случайный пожар, он их перебил» (Front. Strat. II. V. 29). Но если Публий Корнелий проявил завидную предусмотрительность и грамотно спланировал операцию, о его оппонентах этого сказать нельзя.

Особенно удивляет поведение Гасдрубала. Военачальник имел огромный опыт ведения боевых действий против римлян, не раз сталкивался со Сципионом на полях сражений и очень хорошо знал, чего от него можно ожидать. Можно говорить о том, что это Сифакс сбил с толку своего родственника, однако у Гасдрубала была своя голова на плечах, ведь именно он отвечал за карфагенскую армию. Тесть мог выслушать зятя, принять его информацию к сведению, но поступить так, как считал нужным. Ему ничего не мешало привести войска в боевую готовность, как только стало известно о пожаре в лагере Сифакса. Этого сделано не было, поэтому карфагенян постигла судьба нумидийцев. Очень любопытно замечание Тита Ливия о том, как римляне расправились с пунийцами, которые спешили на помощь своим соседям: «Их всех перебили – не только из ненависти к врагу, но чтобы не осталось никого, кто известил бы своих» (Liv. XXX. 6). Ничего личного, легионеры просто хорошо выполняют свою работу.

Можно предположить, что, рассказывая об этой чудовищной катастрофе, Полибий воспользовался воспоминаниями Масиниссы и Гая Лелия, принимавших участие в ночной атаке. Недаром описание побоища получилось у историка таким ярким, красочным и запоминающимся: «Десятки тысяч людей, лошадей, вьючного скота нашли в пожаре безвременный ужасный конец; некоторые же воины, спасшись от огня, гибли от рук врагов бесславною постыдною смертью не только безоружные, но и без одежды, совсем нагие. Вообще все пространство, занятое карфагенянами и нумидянами, полно было стонов, бессвязных криков, смятения, неистового шума; в то же время всюду свирепствовал огонь и носилось море пламени. Разом со всею неожиданностью обрушились многие бедствия, из коих каждое само по себе способно было бы преисполнить ужасом душу человека. Ни один смертный не мог бы и вообразить себе ничего подобного тому, что происходило в это время: до такой степени бедствие было ужаснее всех известных раньше» (Polyb. XIV. 5). Разгром был полный и безоговорочный. Аврелий Виктор охарактеризовал действия Сципиона кратко и емко: «В лагеря Гасдрубала и Сифакса он ворвался за одну ночь» (De vir. Ill. XLIX). Не менее образно высказался Аппиан: «Сципион овладел множеством оружия, золота, серебра и слоновой кости, конями, номадскими и другими, и поставил благодаря одной этой победе, оказавшейся столь блестящей, на колени все могущество карфагенян» (App. Lib. 23).

Как обычно, Аппиан излагает ситуацию иначе, чем Полибий и Тит Ливий. Согласно версии александрийского историка, никаких мирных переговоров не было, Сципион решился на ночную атаку только потому, что на следующий день Сифакс и Гасдрубал должны были перейти в наступление. Пунийцы готовились напасть на лагерь Сципиона, нумидийцы – на войска, осаждавшие Утику, карфагенский флот – на римские корабли. Обо всем этом Публий Корнелий узнал от Масиниссы. Согласно Аппиану, замысел Сципиона резко отличался от того плана, о котором рассказывали Ливий и Полибий: «Что касается времени, то надо действовать тотчас после этого совещания, пока еще ночь, когда и наше нападение будет для врагов страшнее, когда у них ничего не будет готово и когда никто из их союзников не сможет им помочь в темноте. Только так предупредим мы их планы, поскольку нам известно, что на следующий день они нападут на нас. У них три лагеря, корабли далеко, и нельзя ночью нападать на корабли, Гасдрубал же и Сифакс недалеко друг от друга. Из этих двоих Гасдрубал является главой войны, Сифакс же ночью не решится ни на какой труд, как варвар, изнеженный и полный страха. Итак, мы нападем на Гасдрубала со всем войском; этому вот Масиниссе поручим устроить засаду против Сифакса, если бы тот все же сверх ожидания вышел из лагеря. Мы, пехотинцы, направимся к валу Гасдрубала и, окружив его, нападем со всех сторон с доброй надеждой и со стремительной смелостью: настоящие обстоятельства требуют более всего этих двух качеств. Всадников (ведь, пока еще ночь, ими пользоваться нельзя) я пошлю вперед окружить лагерь врагов на более далеком расстоянии, чтобы, если мы уступим силе, они приняли и прикрыли нас и мы могли прибегнуть к их дружеской помощи, если же мы одолеем, преследовали бы их выбегающих и приканчивали их» (App. Lib. 20). Как видим, Сципион не разделяет свои войска, наоборот, он концентрирует все силы на направлении главного удара. Атакует лагерь Гасдрубала, поскольку считает, что именно здесь находятся лучшие отряды противника. Карфагенян застали врасплох и разгромили наголову, Сифакс в бою участия не принимал и только отправил на помощь тестю небольшой отряд всадников. Наутро, узнав о разгроме пунийцев, царь поспешно покинул лагерь, оставив в нем большие запасы продовольствия и воинского снаряжения (App. Lib. 18–22). Как уже отмечалось, в данном случае я отдаю предпочтение свидетельствам Полибия и Тита Ливия.

О потерях нумидийцев информация Полибия не сохранилась. Согласно его данным, в карфагенской армии «уцелели не менее пятисот человек конницы и тысячи две пехоты» (Polyb. XIV. 6). Соответственно, погибли 28 000 пеших воинов и 2500 всадников. Об этом пишет и Тит Ливий: «Два лагеря были уничтожены в одну ночь. Оба вождя, однако, и (из стольких тысяч!) только две тысячи пехотинцев и пятьсот всадников спаслись бегством, растеряв часть оружия, почти все и раненные и обожженные» (XXX. 6). Римский историк приводит и общие данные о потерях союзников: «Перебиты были и погибли в огне около сорока тысяч человек, пленены больше пяти тысяч, в том числе много знатных карфагенян, одиннадцать сенаторов; знамен было захвачено сто семьдесят четыре; нумидийских коней больше двух тысяч семисот, слонов шесть, а погибло и сгорело их восемь» (Liv. XXX. 6). Аналогичные цифры называет и Павел Орозий: «В обоих лагерях погибли от огня и мечей сорок тысяч человек, пять тысяч захвачено в плен; руководители войск, получив тяжелые ожоги, бросились жалким образом в бегство» (IV.18.19). Римские потери не называются, что свидетельствует только об одном – они были ничтожно малы. Это как раз тот случай, когда данный факт сомнений не вызывает. Аппиан приводит иные сведения о потерях сторон: «Римлян погибло около ста человек, а врагов – без малого тридцать тысяч; в плен были взяты две тысячи четыреста. Из всадников шестьсот сдались Сципиону, возвращающемуся после победы» (Lib. 23). Не все нумидийцы и карфагеняне попали в плен, многие воины просто разбежалась по равнине и впоследствии вернулись в свои дома. Но как бы там ни было, защищать Карфаген стало некому, армии Сифакса и Гасдрубала перестали существовать.

Луций Анней Флор написал об этой победе Сципиона в самых восторженных тонах: «Римский народ, обретший уверенность в победе благодаря множеству успехов, решил покончить со злейшим врагом в его собственной стране. Под командованием Сципиона он направил всю мощь своего удара на саму Африку и, используя. пример Ганнибала, начал мстить за поражения, полученные в Италии. Благие боги! Какие полчища Гасдрубала он рассеял, какую конницу нумидийского царя Сифакса разбил! Какие колоссальные лагеря того и другого уничтожил за одну ночь, забросав их факелами! И это было уже не у третьего милевого столба: Сципион сотрясал осадой сами ворота Карфагена» (I. XXII. 55–56). Здесь добавить нечего.

Карфаген готовился к новой битве с римлянами. В городе и окрестностях проводился очередной набор воинов, к Сифаксу в Аббу направилось представительное посольство. Члены делегации должны были убедить царя не оставлять Картхадашт один на один со страшным врагом и продолжить войну против Рима. На пути в ставку Сифакса послы встретили отряд из 4000 отборных воинов кельтиберов, нанятых карфагенскими вербовщиками в Испании. Посланцы, ободренные зрелищем марширующих по направлению к Карфагену бойцов, прибыли в Аббу в приподнятом настроении. Но Сифакс уже пришел к выводу о бесперспективности дальнейшей войны с римлянами и собирался вернуться в Нумидию, чтобы защищать свое царство от происков Масиниссы (Polyb. XIV. 7).

Несмотря на решение царя, миссия карфагенян увенчалась полным успехом, причем большую роль в этом сыграла Софониба, дочь Гасдрубала и жена Сифакса. Она убеждала мужа вновь прийти на помощь Картхадашту, поскольку, победив карфагенян, римляне непременно выступят против Нумидии. Недаром при Сципионе подвизается Масинисса. Сенаторам в Риме гораздо выгоднее иметь царем Нумидии человека преданного и всецело им обязанного, чем союзника пунийцев. Эти глубокомысленные рассуждения сопровождались слезами и причитаниями, оказавшими влияние на царя, в очередной раз сделавшего выбор в пользу карфагенян. Но был еще один момент, имевший для Сифакса принципиальное значение: царь считал, что Сципион победил его не в открытом бою, а с помощью подлости и коварства. Недаром при встрече с карфагенскими послами Сифакс сказал следующие слова: «Он знает, что не в бою разбит, а осилен пожаром; знает, что на войне побежден тот, кто побежден оружием» (Liv. XXX. 7). Поэтому нумидийский царь себя побежденным не считал и был готов встретиться со Сципионом на поле боя. По приказу Сифакса в Аббе начали собираться нумидийцы, их вооружали и снабжали лошадьми за счет царской казны. Появление кельтиберов придало Сифаксу еще большую уверенность в победе над римлянами.

Спешно собирал войска и Гасдрубал. Проблема заключалась в том, что командующему пришлось набирать воинов среди граждан Картхадашта и жителей окрестных городов. Гражданское ополчение Карфагена собиралось только в том случае, если опасность угрожала непосредственно самому городу. Как это было во время высадки римских легионов в Африке в 256–255 гг. до н. э. или во время восстания наемников в 240–238 гг. до н. э. В заморских походах эпохи Пунических войн карфагенское ополчение не участвовало.

Мы не знаем, как были вооружены пунийские резервисты во время второй войны с Римом, до нас дошло лишь описание Плутархом карфагенских ополченцев в битве на реке Кремиссе. Она произошла в 341 г. до н. э. на Сицилии и закончилась сокрушительным поражением армии Картхадашта. Обратим внимание на снаряжение карфагенян в этом достопамятном сражении: «тело у них было защищено железным панцирем, голова покрыта медным шлемом, и, выставляя вперед огромные щиты, они легко отбивали удары копий» (Plut. Tim. 28). Во время битвы тяжелое вооружение пунийской пехоты сыграло с ней злую шутку: «Карфагенянам, вооруженным, как уже говорилось, отнюдь не легко, но закованным в панцири, мешали и грязь, и насквозь промокшие хитоны, которые, отяжелев, стесняли движения бойцов; греки без труда сбивали их с ног, а, упав, они не в силах были снова подняться из грязи с таким грузом на плечах» (Plut. Tim. 28). Но так обстояло дело много лет назад, как выглядел пунийский ополченец в 203 г. до н. э., можно говорить только предположительно. При этом следует иметь в виду, что боевой дух и выучка карфагенской пехоты были невысоки, недаром Полибий заметил, что «карфагеняне никогда не были искусны в сухопутной войне» (XXXII. 2). Полибий и Тит Ливий упоминают тяжеловооруженную пунийскую конницу. Проблема заключается в том, что очень сложно определить, из кого она формировалась. Можно предположить, что этот кавалерийский отряд был непосредственно из Картхадашта, поскольку Полибий пишет про «городскую конницу» (I. 73) и «карфагенскую конницу» (XV. 11). Информация об этом подразделении присутствует и у Тита Ливия (XXX. 33).

Когда к Аббе подошла армия Гасдрубала, союзники объединили войска, теперь их общая численность доходила до 30 000 человек (Polyb. XIV. 7). Предстояло выработать план кампании. Гасдрубал склонялся к тому, что со дня на день следует ожидать наступления на Карфаген, Сифакс был уверен, что римляне выступят против Нумидии и попытаются захватить Цирту. В итоге стороны пришли к компромиссу и решили выдвинуть армию в долину реки Баграды[21], известную под названием Великие равнины. Эта позиция была удобна тем, что позволяла контролировать дорогу в Цирту и в случае необходимости своевременно перебросить войска в район Карфагена. На помощь Утике союзники не пошли, предоставив город собственной участи.

Как это ни парадоксально, но после разгрома Сифакса и Гасдрубала Сципион легионы на Карфаген ни повел. Сначала командующий занимался распределением трофеев среди легионеров, затем пустил в лагерь купцов и позволил воинам избавиться от добычи. Торговцы хорошо обогатились, поскольку римляне отдавали захваченное добро по очень низким ценам (Polyb. XIV. 7). Одновременно Сципион продолжал вести осаду Утики, совершенно не обращая внимания на Картхадашт. Трудно сказать, почему он принял такое решение: скорее всего, полководец пришел к выводу, что сил для штурма такого огромного и хорошо укрепленного города, как Карфаген, просто не хватит. Как некогда Регул не решился на осаду Картхадашта, так и Сципион не рискнул пойти на этот шаг. И если это действительно было так, получается, что Публий Корнелий по-прежнему хотел захватить плацдарм в Северной Африке и уже оттуда вести планомерное наступление на Карфаген. По приказу полководца к стенам Утики подвели осадную технику, но штурм не состоялся, поскольку пришла весть, что армии Сифакса и Гасдрубала разбили лагерь на Великих равнинах. Стратегическая ситуация в очередной раз резко изменилась.

Римский полководец мог только догадываться, какие цели преследуют его противники этим маневром. Сципион мог предположить, что Сифакс ждет подкрепление из Нумидии, в любом другом случае выход союзников на Великие равнины представлялся римскому полководцу бессмысленным. Поэтому Публий Корнелий не стал ждать, когда враг еще больше усилится, а решил нанести удар на опережение. Легионы выступили из лагеря налегке, без громоздкого обоза, взяв запас продовольствия на десять дней. Полководец не хотел затягивать кампанию, он хотел как можно быстрее покончить с армиями Гасдрубала и Сифакса, после чего вновь сосредоточить все усилия на осаде Утики. Под городом остались несколько римских подразделений, в задачу которых входило не допустить прорыва вражеских войск из города. Сципион надеялся, что защитники Утики не заметят ухода главных сил армии и будут думать, что осада продолжается. Римский флот по-прежнему блокировал город со стороны моря.

За пять дней легионы дошли до Великих равнин и разбили лагерь на небольшой возвышенности в 30 стадиях от вражеской армии. Весь остаток дня Сципион выслушивал донесения разведчиков, анализировал обстановку и разрабатывал план предстоящей операции. На рассвете следующего дня легионы покинули лагерь и выстроились на равнине на расстоянии 7 стадиев от войск противника (Polyb. XIV. 8). Сципион хотел вызвать Гасдрубала и Сифакса на битву, однако союзники по непонятным причинам в этот день решили уклониться от боя. Выждав некоторое время, Публий Корнелий увел войска в лагерь. Стоявшая перед ним задача усложнилась, противника требовалось разбить быстро, а вражеские полководцы избегали сражения. Сципиона тревожили ситуация под Утикой и наличие продовольствия в армии. Поэтому он решил спровоцировать противника на сражение. На следующий день Публий Корнелий отправил легковооруженных воинов и всадников атаковать вражеские сторожевые посты.

Около полудня римляне напали на боевое охранение карфагенян. Гасдрубал и Сифакс не стали отсиживаться за укреплениями, немедленно ввели в бой мобильные войска и конницу, чтобы оттеснить противника обратно к холму. Сципион стоял на лагерном валу и смотрел на яростные схватки, развернувшиеся на обширном пространстве между двумя лагерями. Сотни всадников, поднимая тучи пыли, проносились по равнине, легковооруженные воины забрасывали друг друга дротиками и метательными снарядами, то переходя в наступление, то отступая под защиту укреплений. Солнце палило нещадно, Публий прикрывал лицо рукой от ярких лучей и с тревогой вглядывался в сторону вражеского лагеря. Он ждал, когда Гасдрубал и Сифакс выведут на равнину тяжеловооруженную пехоту и вступят в полномасштабное сражение. Но ничего не происходило, бой на равнине то разгорался, то затухал, чтобы через некоторое время вспыхнуть с новой силой. Так продолжалось до самого вечера. Лишь когда багровое солнце покатилось за линию горизонта и сумерки опустились на землю, схватка на равнине затихла. Сципион давно уже ушел в свою палатку, поскольку понял, что в этот день карфагеняне и нумидийцы не вступят в генеральную битву. Однако полководец не собирался отступать от своих планов и на следующий день возобновил атаки. Но вновь потерпел неудачу: вражеские полководцы упорно отказывались вступать в сражение.

Все изменилось на четвертый день противостояния. После полудня Сципион получил весть о том, что вражеская армия покидает лагерь и строится в боевой порядок. В римском расположении запели трубы, раздались команды центурионов, легионеры выбегали из палаток и собирались под штандартами манипул. Настал час, которого так долго ждал Публий Корнелий. Колонны легионеров выходили из лагерных ворот, спускались с холма на равнину и разворачивались в боевую линию. Сципион не стал мудрить и выстроил войска в соответствии с традициями римской военной школы: впереди – линия гастатов, за ними – принципы, в резерве – триарии. На правом фланге – конница италийских союзников, на левом крыле – всадники Масиниссы.

Гасдрубал и Сифакс против италийцев выдвинули нумидийских всадников, против Масиниссы встала карфагенская кавалерия. В центре боевого порядка расположились кельтиберы, их фланги прикрывали пунийские ополченцы и нумидийская пехота. Гасдрубал был уверен, что испанские наемники выдержат натиск легионов, что этого времени хватит для разгрома вражеской конницы на флангах. Но все пошло не так, как запланировал карфагенский военачальник.

Битва началась атакой римской союзной конницы и всадников Масиниссы, навстречу им устремились масесилии и пунийская кавалерия. И здесь случилось то, чего не ожидали ни Сифакс, ни Гасдрубал: италийцы легко отразили наступление нумидийцев и перешли в контратаку, масилии под командованием Масиниссы слаженным ударом опрокинули карфагенян. Сифакс хотел остановить отступающие войска, однако масесилии не слушали команд, метнули в противника последние дротики, развернули коней и стали выходить из схватки. Подхваченный потоком беглецов, царь покинул поле битвы.

Карфагенские всадники попытались вступить в ближний бой с воинами Масиниссы, однако африканцы забросали их дротиками и искусно ушли от прямого столкновения. Затем вернулись и снова атаковали противника. Под градом метательных копий пунийцы повалились с коней, раненые лошади сбрасывали всадников, падали на землю и бились в пыли, мешая продвижению плотных рядов конницы. Строй карфагенян нарушился, их шеренги смешались и пришли в расстройство, чем немедленно воспользовался Масинисса. Царевич направил коня в гущу пунийцев, личным примером увлекая за собой остальных воинов. Карфагенские всадники, деморализованные предыдущими поражениями, не устояли против натиска масилиев. Масинисса неистовствовал, поражая врагов коротким мечом, вслед за своим бесстрашным предводителем прорубались сквозь вражеские ряды нумидийские наездники. Пунийский строй рассыпался, карфагеняне бросились прочь с места сражения. Масилии кинулись в погоню, тучи пыли скрыли от них ход сражения на противоположном фланге и в центре.

Увидев бегство своей кавалерии, дрогнула карфагенская и нумидийская пехота. Этим воспользовался Сципион и послал легионы в атаку. Рев римских труб был перекрыт боевым кличем кельтиберов, он прокатился по равнине и достиг вражеского лагеря, приведя в смятение обозников и прислугу. Легионеры наступали плотными шеренгами, земля гудела от мерной поступи тысяч ног, обутых в подбитые гвоздями тяжелые сандалии. Навстречу врагу двинулись кельтиберы. Когда противники сблизились на расстояние броска копья, гастаты метнули пилумы, в ответ полетели копья карфагенских наемников. После этого римляне и кельтиберы рванули из ножен мечи и сошлись в рукопашной.

Битва в центре позиций римской и карфагенской армий была жесточайшей. Наемники рубили римлян кривыми фалькатами, легионеры сбивали кельтиберов с ног ударами тяжелых щитов и кололи мечами. В самый разгар сражения пунийские ополченцы и нумидийские пехотинцы начали стремительно отступать, оголяя фланги кельтиберов. Сципион немедленно выдвинул на правое и левое крыло боевого построения принципов и триариев, одновременно отправив вестников к Гаю Лелию и Масиниссе с приказом прекратить погоню и вернуться к месту сражения. Принципы и триарии стали охватывать вражеский строй, но кельтиберы не отступили не на шаг, продолжая отчаянно сражаться с гастатами. Испанцы знали, что шансов на победу нет, однако решили погибнуть в битве и не показать врагу спину. Окруженные со всех сторон, наемники встали плечом к плечу и храбро отбивались от наседавших римлян. Прикрываясь большими щитами, легионеры все теснее сжимали кольцо, кельтиберы же сражались так, словно не ведали усталости. День клонился к вечеру, место боя было завалено изрубленными и исколотыми телами воинов, ноги бойцов скользили в лужах крови. Наемников становилось все меньше и меньше, однако они продолжали бой, предпочитая смерть позорному плену. На землю опустилась ночь, черное южное небо усыпали яркие звезды. Но на равнине по-прежнему звенело оружие, слышались крики раненых и умирающих, кельтиберы и римляне продолжали обмениваться яростными ударами. При тусклом свете луны римляне добивали последних наемников, подбирали и перевязывали раненых легионеров. Почти все кельтиберы погибли в бою, лишь немногие попали в плен.

Пользуясь тем, что римляне много времени потратили на сражение с наемниками, Гасдрубал увел с места сражения остатки карфагенского ополчения. Военачальник спешил в Картхадашт, чтобы успеть организовать оборону города до прихода римлян. Он был уверен, что после своей второй победы Сципион непременно выступит в поход на Карфаген. Гасдрубал надеялся, что Сифаксу удалось спастись и зять вновь окажет пунийцам помощь в борьбе с Римом.

Битва на Великих равнинах подвела черту под сопротивлением пунийцев. По большому счету ее могло и не быть, если бы Сифакс не решил в очередной раз поддержать карфагенян. По свидетельству Полибия, он «внял мольбам жены и поступил так, как она хотела» (Polyb. XIV. 7). Как показало время, это стало роковой ошибкой царя. Сифаксу надо было срочно возвращаться в Нумидию, разъяснить ситуацию подданным, собрать и тщательно обучить новое войско. И только после этого продолжать войну против римлян. Сципион не выступил бы против Сифакса, имея в тылу Карфаген и армию Гасдрубала, как не пошел бы и на Картхадашт, зная о том, что нумидийский царь готов вновь вступить борьбу. Римляне так бы и осаждали Утику, поэтому у карфагенян было достаточно времени, чтобы отозвать Ганнибала в Африку. Война в Италии стала пустой тратой времени и средств, судьба противостояния решалась в Ливии. Сифакс просто не успел за такой короткий срок мобилизовать все силы своего царства и в битве на Великих равнинах располагал немногочисленными отрядами. Нумидийский царь вводил свою армию в войну по частям, что в дальнейшем привело к крайне негативным последствиям.

Действия карфагенских властей после того, как Сципион сжег лагеря Гасдрубала и Сифакса, были авантюристичными и непродуманными. Вместо того чтобы собрать новую армию, подготовить город к осаде и срочно вызвать из Италии Ганнибала, правительство в Картхадаште решило продолжить боевые операции против легионов Сципиона. И это несмотря на то, что лучшие карфагенские и нумидийские войска уже были уничтожены противником. Второй набор воинов, который проводили Сифакс в Нумидии, а Гасдрубал – в Карфагене, по вполне понятным причинам не мог дать им хороших солдат. Моральное состояние пунийцев оставляло желать лучшего, поскольку «частые поражения в прежних битвах лишали их мужества» (Polyb. XIV. 7). Не лучше обстояли дела у Сифакса, поскольку нумидийцы, «в большинстве набранные по деревням, не смогли устоять перед римской конницей» (Liv. XXX. 8). Римская конница никогда не отличалась высокой боеспособностью, но в данной ситуации ветераны Сципиона были сильнее нумидийских новобранцев. Поэтому констатируем: обладая численным превосходством, армия союзников по боевой подготовке сильно уступала римским легионам. При таком раскладе стремиться к генеральной битве со стороны Гасдрубала и Сифакса было чистой воды самоубийством. Другое дело, если их к этому подталкивало карфагенское правительство. Как это ни парадоксально, но роковую роль в дальнейших событиях сыграло прибытие наемников-кельтиберов.

Именно их появление переломило панические настроения в Картхадаште: «Кельтиберы сильно оживили также и надежды карфагенян, ибо четыре тысячи их молва превратила в десять тысяч воинов, которых мужество и вооружение делали будто бы неодолимыми в битве. Эти слухи и народные толки воодушевляли карфагенян, которые теперь с удвоенною смелостью шли отбивать у римлян поле сражения» (Polyb. XIV. 7). Пунийцы выдавали желаемое за действительное, что в сложившейся обстановке было крайне опасно. Несмотря на это, Гасдрубал и Сифакс выдвинули войска на Великие равнины: «карфагеняне возвели вал подле так называемых Великих равнин и здесь расположились лагерем совместно с нумидянами и кельтиберами; всех их было не меньше тридцати тысяч человек» (Polyb. XIV. 7).

Информация о численности римской армии, принимавшей участие в битве, неизвестна, Полибий об этом ничего не сообщает. Ливий просто пишет, что Сципион «оставил под Утикой небольшие отряды солдат и моряков» (XXX. 8). Поскольку нам неизвестно точное количество воинов в армии Публия Корнелия (Liv. XXIX. 25), мы не можем назвать ее численность в битве на Великих равнинах. Можно только предположить, что римлян и их союзников было значительно меньше, чем карфагенян и нумидийцев. В этом случае получает объяснение решение Гасдрубала и Сифакса на четвертый день противостояния дать бой Сципиону.

Полибий и Тит Ливий уделили внимание действиям римского полководца перед решающим сражением: «Сначала он расположился на холме, отстоявшем мили на четыре от царского лагеря, а на другой день с конницей спустился к Великополью – так называют равнину у подножия этого холма. Он нападал на вражеские посты, тревожа врага мелкими схватками. Следующие два дня прошли в беспорядочных вылазках с обеих сторон: ничего, достойного упоминания, не произошло; на четвертый день началось настоящее сражение» (Liv. XXX. 8). Под Великопольем Тит Ливий подразумевает Великие равнины, где и произошла битва. Эти места упоминает Цицерон. Знаменитый оратор цитирует римского поэта Квинта Энния, автора «Анналов», где рассказывалось об этой судьбоносной битве: «Брось твоих недругов Рим… Зритель – Великая Степь…» (De Orat. III. 167). Место битвы попытался идентифицировать П. Коннолли: «Карфагеняне уже собирали новую армию на Великих равнинах, примерно в 120 километрах к западу. Это открытый участок земли в форме ромба примерно 30 километров в длину и 15 километров в ширину, запертый в кольце гор в верховьях реки Меджерда. Узнав о сосредоточении карфагенских сил, Сципион оставил часть войска на осаде Утики, а остальную армию повел вверх по долине Меджерды[22]». Судя по всему, сражение произошло на территории современного вилайета Беджа в Тунисе, в окрестностях одноименного города.

Ход сражения, подробно описанный Полибием и Титом Ливием, не оставляет места для каких-либо фантазий и странных гипотез: «При первом же столкновении и нумидийцы, и карфагеняне, стоявшие на обоих флангах, были отброшены: нумидийцы, в большинстве набранные по деревням, не смогли устоять перед римской конницей, а карфагенские солдаты, тоже новобранцы, – перед Масиниссой, всегда грозным, а сейчас еще разгоряченным недавней победой. Лишившиеся прикрытия с флангов кельтиберы держались стойко: на бегство в незнакомом месте рассчитывать им было нечего и нечего было надеяться на прощение от Сципиона: он столько сделал для них и для их племени, а они явились в Африку и нанялись против него воевать. Окруженные со всех сторон врагами, они падали один за другим, мужественно принимая смерть. Все были заняты ими, так что у Сифакса и Гасдрубала было время убежать. Ночь опустилась на победителей, уставших от резни, длившейся дольше, чем битва» (Liv. XXX. 8). Судя по всему, разгром карфагенского ополчения и нумидийцев произошел достаточно быстро, лишь кельтиберы сражались долго и упорно. Выучка и воинское умение легионеров, италийской конницы и всадников Масиниссы сыграли решающую роль в победе. Разгром был полным и безоговорочным. Не исключено, что Сифаксу надо было выставить всадников масесилиев против масилиев Масиниссы, поскольку они могли на равных противостоять вражеским наездникам. Вряд ли конница Масиниссы была настолько многочисленна и боеспособна, чтобы легко отразить атаку воинов, практикующих аналогичную тактику ведения боя. И совсем другое дело сражаться против деморализованной постоянными неудачами кавалерии пунийцев.

Информация о потерях в армии Гасдрубала и Сифакса отсутствует, известно только, что почти все кельтиберы пали на поле боя. Можно предположить, что количество погибших карфагенян и нумидийцев было невелико, такой вывод напрашивается из повествования Полибия. Рассказывая о последнем бое испанских наемников, греческий историк отметит, что «они задержали движение неприятеля, и Софак с конницей мог беспрепятственно укрыться в свою страну, а Гасдрубал с остатками войска в Карфаген» (Polyb. XIV. 8). Сифакс сумел увести кавалерию с места сражения, что при сложившемся положении дел было для царя большой удачей.

Аппиан о битве на Великих равнинах ничего не сообщает, но это не значит, что ее не было. Как уже отмечалось, у историка несколько иная трактовка событий в Северной Африке, чем у Полибия и Тита Ливия.

Сципион вновь удивил Гасдрубала. Вместо того чтобы идти походом на Карфаген, римский командующий разделил свою армию и отправил половину войск под командованием Гая Лелия и Масиниссы преследовать Сифакса. Им было приказано всячески беспокоить царя и не ему дать возможности собрать новую армию. В состав отряда вошли нумидийская конница и тяжеловооруженная пехота легионов (Polyb. XIV. 9). Публий Корнелий решил вывести Нумидию из войны и тем самым окончательно ослабить Карфаген. Он понимал, что в случае решающей победы над Сифаксом последней надеждой пунийцев останется Ганнибал, которого обязательно отзовут из Италии. С оставшейся частью армии Сципион стал захватывать города региона, где силой, где уговорами приводя их под власть Рима. Командующий обкладывал Картхадашт со всех сторон, как охотник – загнанного зверя. Нагруженные добычей, легионы двинулась в лагерь под Утикой. На пути к побережью римляне захватили стратегически важный город Тунет, который был оставлен карфагенским гарнизоном. Это был отличный плацдарм для атаки на Картхадашт. Ситуация на африканском театре военных действий окончательно изменилась в пользу Рима. Как только в Ливии узнали об очередном поражении пунийцев, в стране началось брожение: местное население, обозленное регулярными поборами, выжидало удобного момента, чтобы перейти на сторону римлян. Постепенно волнения охватывали все большие территории, вскоре ситуация стала критической и окончательно вышла из-под контроля карфагенских властей.

В Картхадаште вновь царили смятение и страх, «вера в свои силы была совершенно утрачена» (Polyb. XIV. 9). По городу распространялись слухи, что армия Сципиона вот-вот появится у стен Карфагена и начнет осаду. К воротам бесконечными вереницами тянулись телеги с припасами, сотни людей работали на починке городских укреплений. На заседании правительства кипели жаркие дебаты. Одни предлагали срочно послать гонцов к Ганнибалу и Магону с требованием вернуться для защиты Карфагена, другие настаивали на немедленной отправке военного флота к Утике. Поскольку римляне были совершенно не готовы к битве на море, то планировалось уничтожить их корабли, высадить на берег десант и разгромить немногочисленные войска, осаждающие Утику.

Была озвучена и иная точка зрения. Наиболее осторожные члены совета предлагали запастись всем необходимым, приготовиться к осаде и отправить посланцев к Сципиону, чтобы обсудить условия, на каких может быть заключен мир. Как заметил Полибий, «весьма продолжительные споры кончились тем, что приняты были все предложения» (XIV. 9). На следующий день карфагенский флот отплыл к Утике, посланцы совета отправились в Италию. Звать Ганнибала и Магона на защиту родины.

Сифакс бежал. Бежал, как заяц, преследуемый охотничьими собаками. Царь без устали погонял коня, а когда животное готово было упасть от усталости, пересаживался на другого скакуна и продолжал сумасшедшую гонку. Нумидийские воины, следовавшие за своим повелителем, не могли выдержать такого бешеного темпа скачки и постепенно отстали. Колонна всадников растянулась на множество стадий, усталые лошади еле плелись по дороге. Местом сбора была назначена Цирта, куда и спешил Сифакс. Въехав во двор царской резиденции, правитель Нумидии соскочил с коня, буквально взлетел по ступеням дворца и скрылся в покоях. Пока в главном зале собирались высшие сановники и военачальники, Сифакс принял ванну, переоделся в чистые одежды и вышел к собравшимся соратникам. Нумидийцы громко приветствовали своего владыку, после чего царь устало опустился на трон. Предстояло обсудить важнейший вопрос: что делать дальше?

Ситуация складывалась очень опасная, поскольку лучшие воины масесилиев погибли в огне пожаров или были вырезаны легионерами. С Великих равнин удалось увести значительную часть конницы, но ее боеспособность оставляла желать лучшего. При этом царская казна ломилась от золота, население страны было многочисленным и сохраняло верность своему владыке (Liv. XXX. 11). Масесилии без проблем могли выставить еще одно войско; другое дело, насколько хорошо оно будет вооружено и обучено. Здесь решающее значение имел фактор времени. Для Сифакса и его приближенных было очевидно, что масилии поддержат Масиниссу, своего законного правителя. Если в Цирте царило относительное спокойствие, то в сельской местности люди открыто переходили на сторону молодого царевича. Несмотря на определенные сложности, царь и присутствовавшие на совете военачальники пришли к выводу, что Нумидия обладает достаточными ресурсами для продолжения войны. О мирных переговорах речи не было, поскольку все понимали, что Масинисса на них не пойдет, поскольку ему нужно все царство отца. В том числе и Цирта. Но на это был уже не согласен Сифакс. Поэтому было принято решение поднять на войну с Масиниссой и Сципионом всех масесилиев, способных держать в руках оружие. Были открыты городские арсеналы, в окрестности Цирты пригнали царские табуны коней. С помощью воинов, некогда проходивших обучение под командованием центуриона Статория, царь организовал свою пехоту по манипулам и выступил навстречу вражеской армии.

Совершив пятнадцатидневный марш, войска Гая Лелия и Масиниссы прибыли в Нумидию. Масилии с радостью встретили сына Галы, признав его своим царем, население Восточной Нумидии с оружием в руках выступило против гарнизонов Сифакса. Со всех сторон к Масиниссе стекались воины, армия союзников увеличивалась с каждым днем. Когда подошли войска масесилиев, враждующие армии расположились напротив друг друга. Битва стала неизбежной.

Сифакс приказал окружить лагерь линией укреплений и выдвинул вперед боевое охранение. Всадники помчались к вражескому расположению, оглашая воздух воинственными криками. Когда с вала в них стали бросать дротики, нумидийцы было развернули коней, но затем вновь вернулись обратно. В этот момент распахнулись лагерные ворота, наездники Масиниссы устремились на равнину, и масесилии были вынуждены бежать к своему расположению. Увидев отступление своих воинов, Сифакс послал им на помощь несколько отрядов конницы. Припав к гривам коней, нумидийцы мчались на выручку соотечественникам, выкрикивая боевой клич и потрясая дротиками. Массы кавалерии столкнулись на большом пространстве, всадники метали друг в друга дротики, бились короткими клинками, отступали и снова устремлялись вперед. Как масесилии, так и масилии исповедовали одну и ту же тактику ведения боя, использовали одни и те же воинские приемы. Одолевал тот, к кому подходило подкрепление. Дело закончилось тем, что с той и другой стороны в бой вступила вся конница.

Сифакс лично возглавил атаку кавалерии масесилиев. Поскольку речь шла о дальнейшей судьбе Нумидии, царь сбросил роскошные одежды, облачился в доспехи, сел на коня и устремился в битву. Перед масесилиями предстал не изнеженный владыка, а грозный воин, каким Сифакс был раньше, пока, избалованный чередой непрерывных успехов, не обленился и не забросил ратные дела. Теперь все изменилось. Сифакс во главе нумидийской конницы шел в бой против римлян и Масиниссы, лавина африканских всадников волной накатывалась на вражеские ряды. Масесилии теснили неприятельскую кавалерию, восполняя недостаток опыта храбростью и волей к победе.

Гай Лелий, с высоты лагерного вала следивший за разворачивающейся битвой, увидел, как масилии дрогнули и начали отступать под натиском превосходящих сил противника. Понимая, что союзники долго не продержатся, Лелий приказал выводить из лагеря легионы. Масинисса храбро сражался в первых рядах и личным примером удерживал своих людей от беспорядочного бегства. Увидев, как из лагеря выходят колонны легионеров, царевич крикнул воинам, что помощь близка, что продержаться надо совсем немного. И пока римляне разворачивались в боевые порядки, масилии из последних сил сдерживали натиск конницы Сифакса. Когда же манипулы стали выдвигаться вперед, Масинисса приказал своим всадникам разомкнуться и пропустить сквозь свои ряды легионеров. Прикрываясь большими щитами, римляне приблизились к воинам Сифакса и метнули копья. Упали на землю сраженные всадники, забились в пыли раненые лошади. Маневр Лелия оказался для масесилиев полной неожиданностью, и теперь уже они начали отступать под натиском тяжеловооруженной пехоты. Этим воспользовался Масинисса и послал своих воинов в новую атаку. Легионеры и масилии стали теснить войска Сифакса, поражая врагов дротиками, мечами и копьями.

Чтобы вновь переломить ситуацию в свою пользу, царь решил ввести в битву пехоту, выехал перед своими войсками и стал призывать масесилиев прекратить отступление. Увлекая бойцов в атаку, Сифакс погнал коня вдоль строя пехотинцев, вскинул руку с копьем, поднял коня на дыбы и прокричал боевой клич. Нумидийцы приветствовали своего царя громкими криками, теснее сомкнули ряды и пошли вперед. Сифакс вновь устремился в битву, увлекая за собой масесилиев, но в этот момент метко брошенный пилум поразил царского коня. Животное упало на землю и придавило Сифаксу ногу. Никто опомниться не успел, как легионеры побежали вперед и, прежде чем нумидийцы успели прийти на помощь своему царю, вытащили Сифакса из-под коня, скрутили кожаными ремнями и потащили в тыл (Liv. XXX. 12). Масинисса преисполнился ликования, увидев своего злейшего врага захваченным в плен. Связанного царя доставили к Гаю Лелию и бросили в пыль у ног военачальника.

Внезапное пленение Сифакса резко переломило и изменило ход сражения. Пехота масесилиев в бой так и не вступила, после пленения командующего она начала быстро уходить с поля битвы по направлению к Цирте. Следом за ней вышла из боя конница, всадники так быстро погоняли коней, что вскоре обогнали пехотинцев. Битва закончилась так же внезапно, как и началась. Масинисса прибыл к Лелию и заявил, что сейчас самый удобный момент, чтобы захватить Цирту. Царевич был покрыт пылью и кровью, но по-прежнему рвался в бой. Согласно его плану, римляне останутся на месте сражения и немного отдохнут после боя, он же направится к городу вместе с конницей масилиев и пленным Сифаксом. Когда жители Цирты увидят закованного в цепи царя, то откроют перед Масиниссой ворота и впустят в столицу. Гай Лелий согласился, конница масилиев помчалась к Цирте.

К этому времени в городе собралось много воинов Сифакса, однако о судьбе царя ничего известно не было. Слухи ходили самые разные, поэтому когда к городской стене подъехал Масинисса и потребовал открыть ворота, то его не стали слушать. Царевич пригласил для переговоров представителей местной власти и, когда они поднялись на стену, вновь озвучил свое требование. И вновь получил отказ. Осознав, что препирательства ни к чему не приведут, Масинисса приказал привести Сифакса. Увидев своего царя в разорванной и окровавленной одежде, закованного в тяжелые цепи, нумидийцы пали духом. Ни о каком сопротивлении речи больше не было, воины покинули стены и башни, открыли ворота и впустили Масиниссу в Цирту. Победитель проехал по улицам захваченной столицы к царскому дворцу, приказал расставить у городских ворот стражу и хватать всех сторонников Сифакса. В окружении военачальников Масинисса прошествовал в большой дворцовый зал, где и столкнулся лицом к лицу Софонибой. Так в его судьбе произошел еще один крутой поворот.

Софониба упала перед Масиниссой на колени и быстро произнесла: «Боги, твоя доблесть и счастье даровали тебе полную власть над нами, но если пленница смеет умолять того, кто властен над ее жизнью и смертью, если я смею касаться твоих колен и твоей победившей десницы, то заклинаю тебя царским достоинством, которое еще недавно облекало нас, именем народа нумидийского, к которому принадлежите вы оба – и ты, и Сифакс, наконец, божествами этого царского дворца, пусть они тебя примут при знамениях более благоприятных, чем те, с какими они провожали отсюда Сифакса. Смилуйся над умоляющей: реши сам по своему усмотрению судьбу твоей пленницы, но не допусти ее оказаться во власти надменного и жестокого римлянина. Будь я только женою Сифакса, я и то предпочла бы положиться на честность нумидийца, своего земляка, а не чужака-иностранца. Чем страшны римляне карфагенянке, дочери Гасдрубала, ты знаешь. Если иначе нельзя, молю и заклинаю тебя: освободи меня смертью от власти римлян» (Liv. XXX. 12). В ответ Масинисса протянул красавице правую руку и дал слово, что с ней не случится ничего плохого.

Молодой человек был уверен, что Сципион обязательно отправит Софонибу в Рим, и собирался разрушить планы полководца. Решив сыграть на опережение, Масинисса отправился в покои Софонибы и объявил о том, что их свадьба состоится немедленно. Нумидиец хотел воспользоваться отсутствием Гая Лелия и быстро жениться на красавице, чтобы поставить римского военачальника перед свершившимся фактом. Потому что одно дело – требовать выдачи жены Сифакса, и совсем другое – отнять супругу у Масиниссы. Когда торжества закончились и молодые удались в спальню, в царском дворце объявился Лелий. Лазутчики уже известили его обо всем, что произошло в городе, в том числе и о свадьбе Масиниссы. Пылая праведным гневом, Гай устремился в царские покои, чтобы призвать союзника к порядку и отобрать у него Софонибу. Разбуженный дружным топотом десятка легионеров по мраморным плитам пола, Масинисса вышел из опочивальни и преградил путь римлянам. На требование Лелия выдать ему Софонибу для отправки в лагерь Сципиона Масинисса заявил, что теперь она ему жена и ее судьбу может решить только Публий Корнелий. И никто больше. После чего повернулся к Гаю спиной и скрылся в покоях. Лелий не рискнул силой вытаскивать Софонибу из брачной постели – город был набит нумидийскими воинами, которые в случае конфликта встали бы на сторону Масиниссы. Поэтому военачальник удовольствовался тем, что под усиленной охраной отправил Сифакса и других знатных пленников в лагерь Сципиона. На следующий день Масинисса, как ни в чем не бывало, предстал перед Лелием. Обсудив дальнейший план кампании, союзники выступили в поход, чтобы освободить города Восточной Нумидии от гарнизонов Сифакса.

В это время пленного царя привезли к Сципиону. Весь лагерь сбежался посмотреть на некогда могучего владыку, сокрушенного мощью Рима и теперь понуро бредущего под палящими лучами солнца. Царь с трудом передвигал сбитые в кровь ноги, скованные тяжелой цепью, железные кольца звенели при каждом его шаге. Руки Сифакса также были заключены в оковы, железный ошейник охватывал шею. Царь в буквальном смысле слова сгибался под тяжестью цепей, от усталости его словно пьяного шатало из стороны в сторону. На вершине холма у своей палатки стоял Сципион и с торжеством глядел на поверженного врага. Римлянин не забыл, как некогда его жизнь находилась в руках этого человека, и теперь испытывал чувство глубокого удовлетворения. В течение некоторого времени Публий Корнелий наслаждался зрелищем, после чего скрылся в палатке.

Вскоре туда привели царя. Между пленником и полководцем состоялся примечательный диалог: «Какой демон заставил тебя, бывшего мне другом и побуждавшего меня прийти в Ливию, обмануть богов, которыми ты клялся, обмануть вместе с богами римлян и предпочесть воевать в союзе с карфагенянами вместо союза с римлянами, которые недавно помогли тебе против карфагенян?» – спросил Сципион Сифакса. И получил неожиданный ответ: «Софониба, дочь Гасдрубала, которую я полюбил себе на гибель. Она сильно любит свое отечество и способна всякого склонить к тому, чего она хочет. Она меня из вашего друга сделала другом своего отечества и из такого счастья ввергла в это бедствие. Тебя же я предупреждаю, ибо нужно, чтобы, став вашим другом и избавившись от влияния Софонибы, я хранил бы теперь вам твердую верность: берегитесь Софонибы, чтобы она не увлекла Масиниссу к тому, чего она хочет. Нечего надеяться, что эта женщина перейдет когда-либо на сторону римлян: так сильно она любит свой город» (App. Lib. 27). На этом разговор закончился.

Слова пленника породили у Сципиона большую тревогу. Вызывало подозрение и поведение Масиниссы, при живом муже справившего свадьбу с Софонибой. Еще не успели остыть тела погибших на поле битвы, война не была закончена, а молодой нумидиец затеял свадебные торжества. И при этом проигнорировал не только мнение Гая Лелия, но и самого Сципиона! Командующий был в ярости, однако сдержал эмоции. Когда в лагерь прибыли Масиниса и Лелий, Публий Корнелий скрыл свой гнев, говорил с обоими приветливо и только после того как остался наедине с нумидийцем, высказал свое мнение. Сципион сразу расставил все по своим местам: «Я думаю, Масинисса, что еще в Испании, при первой встрече, ты увидел во мне что-то доброе и потому вошел со мною в дружбу; в Африке все свои надежды связал со мной; но среди всех моих хороших свойств, которые побудили тебя искать моего расположения, ни одним я так не горжусь, как умением владеть собой и не поддаваться страсти. Я бы хотел, Масинисса, чтобы ты к своим превосходным качествам добавил и это. В нашем возрасте, поверь мне, страсть к наслаждениям опаснее вооруженного врага. Тот, кто ее укротил, одержал большую победу и заслуживает большего уважения, чем мы, победившие Сифакса. Ты действовал в мое отсутствие энергично и мужественно – я с удовольствием об этом вспоминаю и хорошо помню. Об остальном ты подумай сам: я не хочу, чтобы ты краснел от моих слов. По милости богов, покровителей Рима, Сифакс побежден и взят в плен. Значит, он сам, его жена, его царство, земля, города, население его страны, все, что принадлежало Сифаксу, – добыча римского народа. И царя, и его жену, если бы даже не была она карфагенянкой, если бы даже не знали мы, что отец ее вражеский военачальник, следует отправить в Рим: пусть Сенат и народ римский решат, как будет угодно, судьбу той, о которой говорят, что она отвратила от нас царя-союзника и заставила его безрассудно взяться за оружие. Победи себя: смотри, сделав много хорошего, не погуби все одной оплошностью; не лиши себя заслуженной благодарности, провинившись по легкомыслию» (Liv. XXX. 14). Вот и все благородство Сципиона, о котором так любят порассуждать некоторые исследователи. Эта была неприкрытая угроза, именно так слова римлянина и понял Масинисса. Покинув палатку командующего, нумидиец удалился в свой шатер.

Молодой человек был потрясен злобной настойчивостью римлянина и просто не знал, что делать. На одной чаше весов был трон Нумидии, на другой – жизнь любимой женщины. Масиниссе предстояло сделать страшный выбор, который определит не только его судьбу, но и судьбы тысяч людей. Вспомнив слова супруги о том, что ей лучше умереть, чем попасть в плен к римлянам, Масинисса решился. Он налил в кубок вино, бросил яд, кликнул раба, которому доверял, и приказал отнести отравленный напиток Софонибе. Войдя в шатер царской жены, невольник передал ей слова мужа: «Масинисса рад бы исполнить первое обещание, которое дал ей как муж жене, но те, кто властен над ним, этого не позволят, и он исполняет второе свое обещание: она не попадет живой в руки римлян. Пусть сама примет решение, помня, что она – дочь карфагенского вождя и была женой двух царей». Ответ Софонибы был исполнен достоинства, величия и презрения к смерти. «Я с благодарностью, – сказала она, – приму этот свадебный подарок, если муж не смог дать жене ничего лучшего; но все же скажи ему, что легче было бы мне умирать, не выйди я замуж на краю гибели» (Liv. XXX. 14). После этого она твердой рукой взяла кубок и быстро его осушила.

Сципион пришел в ярость, когда узнал о поступке Масиниссы. Во-первых, он не привык к тому, чтобы ему перечили, во-вторых, понимал, к каким непредсказуемым последствиям эта выходка может привести. Поскольку Масинисса был человеком вспыльчивым и неуравновешенным, его действия трудно было предсказать. Он мог просто возненавидеть римского полководца со всеми вытекающими из этого последствиями. Между тем война была в самом разгаре, сын Сифакса Вермина не сложил оружия и был готов сражаться за царство отца. Поэтому Сципион вновь вызвал к себе Масиниссу и имел с ним продолжительную беседу. Сначала Публий Корнелий осыпал молодого человека упреками за безрассудный поступок, после чего смягчил риторику и в очередной раз постарался объяснить свои действия. Чтобы как-то исправить ситуацию, на следующее утро Публий Корнелий выстроил легионы и торжественно провозгласил Масиниссу царем. Полководец увенчал своего союзника золотым венком, подарил ему золотую чашу, курульное кресло, жезл из слоновой кости, расшитую тогу и тунику с узором из пальмовых ветвей. После чего сказал, что «нету в Риме отличия выше триумфа, ни один римский триумфатор не был облачен так роскошно, и римский народ из всех чужестранцев одного Масиниссу считает достойным такого убора» (Liv. XXX. 15). Сципион делал все, чтобы царь масилиев забыл о своем горе и сосредоточился на военных и политических делах. Не без труда, но римлянин достиг своей цели, «почести несколько рассеяли скорбь царя, и он воспрянул, надеясь вскорости овладеть всей Нумидией» (Liv. XXX. 15). Вместе с Масиниссой золотым венком увенчали Гая Лелия, были отмечены наградами и другие участники победоносной кампании. После торжественной церемонии Лелий отправился в Рим. Он должен был доставить в столицу Сифакса вместе с другими захваченными в плен знатными нумидийцами и доложить сенаторам об успехах Сципиона.

Точная дата битвы, решившей дальнейшую судьбу Нумидии, известна благодаря «Фастам» Овидия:

О смерти Гасдрубала, сына Гискона, будет рассказано в соответствующей главе, пока же рассмотрим последствия поражения Сифакса, обернувшиеся катастрофой для Карфагена. Разгром Сифакса имел для дальнейшего хода войны не меньшее значение, чем исход битвы на Великих равнинах, Картхадашт лишился единственного союзника, судьба города была предрешена. Кто был виноват в этой трагедии?

Царь Нумидии знал, на что шел, когда выступил против Рима, он преследовал вполне конкретные цели, и не надо все сводить к влиянию Софонибы на мужа. Захватив земли Масиниссы, Сифакс надеялся удержать их при поддержке Карфагена, в то время как его соперник обратился за помощью к римлянам. Масинисса перешел на сторону Сципиона еще в Испании, Сифакс захватил Цирту примерно в это же время. Поэтому Публию Корнелию рано или поздно пришлось бы выступить арбитром в споре между двумя союзниками. И не факт, что в этом случае Сифакс сохранил бы все свои новоприобретенные владения. Поэтому он и сделал ставку на Карфаген, брак же с Софонибой лишь дополнительно скрепил этот политический союз.

Шансы на успех у царя были неплохие, но он настолько бездарно вел войну, что потерпел сокрушительное поражение. Именно Сифакс был главным виновником уничтожения нумидийской и карфагенской армий римлянами во время ночной атаки. Вместо того чтобы уничтожить врага, Сифакс увлекся мирными инициативами и сбил с толку тестя. Вел себя не как полководец, за которым стоит могучая армия, а как трус, боящийся вступить в битву с врагом. Именно отсюда и начались все беды Сифакса, битва на Великих равнинах лишь усугубила его положение.

Мог ли царь отразить наступление Лелия и Масиниссы на Цирту? Скорее всего, нет. Но защитить свои наследственные земли ему было вполне по силам. Для этого надо было оставить в Цирте сильный гарнизон, отступить на запад, собрать и как следует обучить в Сиге новое войско. И только после этого продолжить боевые действия. Но царь вновь поступил вопреки здравому смыслу и проиграл. Причина поражения Сифакса в битве против Лелия и Масиниссы была одна: «Двинулся на врага с войском не меньшим, чем прежнее, хотя новонабранным и плохо обученным» (Liv. XXX. 11). Согласно данным Тита Ливия, римляне «в этой битве перебили меньше врагов, чем обычно бывает при таких победах, так как бой вела только конница. Убитых было не более пяти тысяч и вполовину меньше пленных, взятых в лагере, куда кинулись люди, потрясенные утратой царя» (XXX. 12). Иные цифры приводит Аппиан: «В этой битве со стороны Сифакса были убиты десять тысяч, со стороны римлян – семьдесят пять, а у Масиниссы – триста человек. И пленных из войска Сифакса оказались четыре тысячи. В их числе было две тысячи пятьсот массилиев, перешедших к Сифаксу от Масиниссы; их Масинисса по этой причине выпросил у Лелия и, получив, перерезал» (Lib. 26). История последнего противостояния Сифакса и Масиниссы на поле боя в изложении Аппиана отличается от рассказа Тита Ливия. За одним исключением – царь масесилиев попал в плен по вине раненой лошади: «В ту же зиму, когда Сифакс находился поблизости, Масинисса попросил у Сципиона, в дополнение к собственному войску, третью часть римского и, получив ее (римлянами предводительствовал Лелий), стал преследовать Сифакса. Тот все время ускользал от них, пока, наконец, замеченный около какой-то реки, не вынужден был построиться для битвы. Номады с обеих сторон, по своему обычаю, выпускали друг против друга великое множество стрел и копий, римляне же, выдвинув вперед щиты, наступали. Видя Масиниссу, Сифакс в гневе бросился на него; тот же в свою очередь радостно поскакал навстречу. Когда вокруг обоих загорелся сильный бой, люди Сифакса, обратившись в бегство, стали переплывать реку; тут кто-то ранил коня самого Сифакса, и он сбросил с себя своего господина; Масинисса, налетев, взял в плен самого Сифакса и одного из его сыновей и тотчас же отправил их к Сципиону» (App. Lib. 26). Аппиан любит сводить своих героев в поединках один на один: описывая битву при Заме, он расскажет о единоборстве Ганнибала и Сципиона.

На фоне многочисленных сражений и походов особенно трагической выглядит судьба Софонибы, ставшей заложницей большой политики. Вне всякого сомнения, она была патриоткой своего родного города, хотя могло быть и так, что ее роль в событиях была преувеличена античными авторами. И сделано это было для того, чтобы обелить Сципиона, который выглядит в этой истории как законченный подлец. Тит Ливий прямо пишет о том, что Сифакс сознательно очернил свою супругу в глазах римского полководца: «Слова эти были подсказаны не только ненавистью к врагу, но и ревностью любящего, который знает, что любимая у соперника. Сципиона они очень встревожили» (XXX. 14). Аппиан не столь категоричен в своих выводах относительно речей царя: «Так он говорил, или говоря правду, или из-за ревности и желая как можно больше повредить Масиниссе» (Lib. 28). Как бы там ни было, Сципион резко выступил против женитьбы Масиниссы на Софонибе. Именно Публий Корнелий был главным виновником трагической гибели молодой женщины. На данный факт прямо указывает Тит Ливий: «Масинисса, влюбившись в пленную Сифаксову жену Софонис, дочь Гасдрубала, и берет ее в жены; получив за это выговор от Сципиона, он посылает ей яд, и она, испив его, умирает» (Liv. Epit. 30). Если Сифакс целенаправленно настраивал Сципиона против своей жены, то своей цели он достиг. Что касается Масиниссы, он лишь выполнил то, о чем его просила Софониба накануне свадьбы (Liv. XXX. 12).

Дальнейшая судьба нумидийского царя сложилась трагически. Аппиан заблуждается, когда пишет о том, что «Сципион же привлекал Сифакса, казавшегося разумным и знающим страну, к обсуждению государственных вопросов и прислушивался к его мнениям и советам, подобно тому как и Кир пользовался советами Креза Лидийского» (App. Lib. 28). Тит Ливий изображает ситуацию иначе: «Лелий прибыл в Рим с Сифаксом и знатными пленными из нумидийцев; обо всем, что было им совершено в Африке, он рассказал по порядку сенаторам; велика была общая радость, велики были и надежды на будущее. Сенаторы, посовещавшись, решили отправить царя в Альбу» (Liv. XXX. 17). Как следует из текста, произошло это вскоре после падения Цирты. Соответственно, Сципион не мог обсуждать с Сифаксом государственные дела и выслушивать от пленника различные советы. Да и не тот человек был Публий Корнелий, чтобы делать бывшего врага первым советником.

Город Альба Фуцинская, куда отправили Сифакса, находился примерно в 100 километрах к востоку от Рима. О том, что случилось с царем дальше, мнения античных авторов расходятся. Согласно рассказу Аппиана, «когда Сифакс был привезен в Рим, то некоторые предлагали сохранить его жизнь, так как он был им другом и союзником, когда они воевали в Иберии, другие же предлагали его наказать, поскольку он поднял оружие против друзей. Но Сифакс, захворав от огорчения, умер» (App. Lib. 28). По свидетельству Тита Ливия, «Сифакса незадолго до Сципионова триумфа перевели из Альбы в Тибур, смерть избавила его от глазеющей толпы. Сама эта смерть, правда, не прошла незамеченной: его похоронили на государственный счет. Полибий, писатель, которым нельзя пренебречь, однако, пишет, что Сифакса вели в триумфальном шествии» (Liv. XXX. 45). О том, что знатный пленник был похоронен на средства, выделенные государственным казначейством, сообщает и Валерий Максим: «Отцы сенаторы постановили, чтобы Сифакс, один из самых могущественных нумидийских царей, который умер в заключении в тибурской тюрьме, был удостоен общественных похорон, то есть к дару жизни в данном случае добавилась честь погребения» (V. 1. 1).

Спорным является вопрос о том, проводили Сифакса в триумфе Сципиона по улицам Рима или нет. Полибий конкретно указывает, что «в триумфе через город среди пленников шел и царь масасилиев Софак, который немного спустя кончил дни в тюрьме» (Polyb. XVI. 23). О царе Нумидии Сифаксе, «которого победил Сципион Африканский и провел в триумфе», пишет Луций Ампелий (37.1). Валерий Максим, упомянув завоевателя Македонии Эмилия Павла и победителя Ганнибала Сципиона Африканского, напишет, что перед их триумфальными колесницами вели двух царей, Персея и Сифакса (VI,2.3). Поэтому приходится констатировать, что однозначного ответа на данный вопрос нет.

Исход битвы на Великих равнинах, окончательное поражение Сифакса и трагическая гибель Софонибы самым негативным образом сказались на судьбе Гасдрубала, сына Гискона. После поражения он решил продолжить борьбу, собрал остатки армии, но, поскольку сил было недостаточно, стал освобождать рабов и раздавать им оружие (App. Lib. 24). В разгар этих приготовлений полководец получил из Карфагена весть о том, что в столице его обвинили в плохом руководстве войсками и заочно вынесли смертный приговор. Новым командующим армией назначен Ганнон, сын Бомилькара, племянник легендарного Ганнибала.

В том, что Гасдрубала приговорили к смерти, ничего удивительного не было: казнь военачальников-неудачников была в Картхадаште обыкновенным явлением. Достаточно вспомнить Первую Пуническую войну. Другое дело, что сын Гискона слишком долго испытывал терпение своих сограждан, поскольку некоторых полководцев казнили за гораздо меньшие прегрешения. За плечами Гасдрубала были поражение при Илипе, катастрофа под Утикой и разгром на Великих равнинах. Не слишком ли много для одного человека? Как уже отмечалось, Гасдрубал был талантливым организатором и хорошим администратором, но совершенно бездарным полководцем. Однако это была ни вина его, а беда, не все рождаются Ганнибалами. Да и противостоял ему на поле боя один из лучших полководцев эпохи, Публий Корнелий Сципион, которому за многочисленные победы в Ливии сограждане дадут прозвище Африканский (Liv. XXX. 45). Если смотреть на вещи объективно, шансов в этом противостоянии у Гасдрубала не было.

Ситуация сложилась парадоксальная, поскольку против Гасдрубала ополчились и римляне, и соотечественники. Исходя из этих суровых реалий, опальный военачальник стал принимать в свое войско даже разбойников. Силы его росли, вскоре отряд Гасдрубала насчитывал 3000 всадников и 8000 пехотинцев (App. Lib. 24). Чтобы снабжать своих людей продовольствием, командир был вынужден грабить окрестные селения и проезжих купцов, но другого выхода у него просто не было. При этом он усиленно занимался обучением своих войск, справедливо полагая, что раз война еще не закончена, то в Карфагене о нем рано или поздно вспомнят. Но до поры до времени на Гасдрубала никто не обращал внимания, поскольку ни у римлян, ни у карфагенян не было свободных войск, чтобы покончить с отрядами мятежника.

В те же самые дни, когда решалась судьба Нумидии, около Утики произошло морское сражение между римлянами и карфагенянами. Командующий пунийским флотом Гамилькар воспользовался тем, что Сципион с главными силами армии находился далеко от побережья, и внезапно напал на римский флот.

Сотня боевых карфагенских кораблей появилась у Утики неожиданно для римлян. Лагерь жил размеренной повседневной жизнью, легионеры были задействованы на земляных работах, окружая город высокой насыпью. И в этот момент дозорные доложили, что в море видны пунийские корабли. По сигналу тревоги римляне побросали лопаты, вооружились и выстроились около лагеря. Но если легионеры быстро приготовились к сражению, то флот оказался совершенно не готов к бою. Большая часть трирем и квинквирем были задействованы для осады города со стороны моря, на них были установлены стенобитные орудия, баллисты и катапульты. Некоторые суда были связаны попарно и близко подведены к городским укреплениям, благодаря чему легионеры могли по штурмовым лестницам подниматься на стены и башни Утики. Если бы Гамилькар отдал приказ ускорить ход и немедленно атаковать вражеские корабли, для римлян все могло закончиться сокрушительным разгромом. Однако командующий этого не сделал, чем подарил противнику шанс на спасение. Карфагенские корабли весь день не спеша плыли вдоль берега и только к вечеру бросили якоря в гавани Рузукмона. Гамилькар решил здесь переночевать, чтобы утром напасть на вражеские суда. Какие цели преследовал карфагенский военачальник, совершенно непонятно. То ли хотел, чтобы воины и гребцы отдохнули перед решающим сражением, то ли был настолько уверен в победе, что не считал нужным торопиться. Но как бы там ни было, он лишний раз подтвердил, что большинство поражений карфагенян в войнах с Римом произошли из-за некомпетентности пунийских военачальников. Пока корабли Гамилькара стояли в Рузукмоне, а моряки и гребцы наслаждались отдыхом, в лагерь под Утикой прибыл Сципион.

Командующий быстро оценил размер опасности и принял необходимые меры. По его приказу у входа в гавань в четыре ряда встали на якорь грузовые корабли, связанные толстыми канатами, с одного судна на другое были перекинуты мачты, на которых сделали дощатые настилы. В этой импровизированной деревянной стене были оставлены проходы для небольших сторожевых кораблей, отличавшихся большой маневренностью. Возможно, это были те самые суда, которые Тит Ливий именует «пристами». Что касается боевых трирем и квинквирем, то они расположились в последней линии боевого построения. На грузовые суда поднялись 1000 отборных легионеров, палубы были завалены копьями, дротиками, стрелами и метательными снарядами. Сципион был уверен, что бой будет долгим, поэтому и приготовился так основательно.

С первыми лучами солнца карфагенский флот покинул гавань Рузукмоны, выдвинулся к Утике и построился в боевой порядок. Если Гамилькар рассчитывал, что римляне выйдут из гавани и вступят в открытый бой с его флотом, то он жестоко ошибся. Время шло, солнце поднималось все выше и выше, а римляне по-прежнему оставались на своих позициях. Постепенно до Гамилькара стало доходить, какую он допустил ошибку, промедлив с нападением на вражеский флот. Осознав, что римские корабли так и останутся в гавани, карфагенский флотоводец подал сигнал к атаке.

Римские грузовые суда возвышались над боевыми кораблями пунийцев. Легионеры и легковооруженные воины, расположившись на мостках и вдоль высоких бортов, поражали сверху карфагенян пилумами, стрелами и дротиками, обрубали мечами веревки с абордажными крючьями. Солдаты Гамилькара сразу же оказались в невыгодном положении, поскольку им приходилось не только бросать высоко вверх свои копья, но и укрываться за щитами от летевших с вражеских кораблей метательных снарядов. Пунийцы пытались вскарабкаться на римские суда, однако легионеры ударами щитов сбрасывали их в воду. Карфагеняне несли большие потери, но Гамилькар не собирался отступать и ввел в бой корабли из резерва. Он был уверен, что сопротивление римлян вскоре будет сломлено.

Увидев, что противник наращивает натиск, Сципион приказал сторожевым кораблям пройти под мостками и атаковать суда пунийцев. Однако из этой задумки ничего не вышло, поскольку тяжелые боевые суда карфагенян без труда разбивали и топили легкие корабли римлян. Гамилькар быстро сориентировался в ситуации и изменил тактику. Карфагенские моряки стали цеплять борта вражеских кораблей железными крючьями на цепях, прикрепленных к длинным шестам. Тщетно легионеры пытались отцепить крюки и разрубить звенья цепей: пунийские моряки быстро снимали цепи с шестов и крепили к своим кораблям. Карфагеняне налегли на весла, их суда устремились в открытое море и потащили за собой грузовые корабли римлян. Громко лопались канаты, с треском ломались мачты, разваливались мостки и настилы. Легионеры как горох посыпались в воду со своих разломанных и разбитых конструкций, многие моряки стали перепрыгивать на корабли, стоявшие во второй линии. Боевой порядок римского флота начал разваливаться, но Сципион вовремя заметил опасность и на место захваченных пунийцами кораблей выдвинул грузовые суда из двух последних рядов. Строй вновь восстановился, но Гамилькар уже прекратил атаку, удовольствовавшись захватом нескольких десятков транспортных судов. Карфагеняне возвращались в Картхадашт, оглашая воздух радостными криками. Эта была пусть и небольшая, но победа, первая после стольких катастрофических неудач.

Исход этого морского сражения мог оказать серьезное влияние на дальнейший ход войны. В случае победы карфагенян римская армия могла оказаться полностью отрезанной от своих баз на Сицилии и снабжаться исключительно за счет грабежа вражеской территории. Можно было бы надеяться на помощь Масиниссы, однако положение нового нумидийского царя было шатким, поскольку сын Сифакса Вермина продолжил борьбу за власть над страной. Поэтому римлянам была необходима только победа.

Тит Ливий пишет, что римские корабли, «обращенные к суше и участвующие в осаде, совершенно не готовы к морскому сражению» (Liv. XXX. 10). Пунийский флот был сильнее римского, на его стороне было не только качественное и численное преимущество, но и фактор внезапности, имеющий в сложившейся ситуации решающее значение. Гамилькар имел все шансы на безоговорочную победу, но бездарно упустил эту прекрасную возможность. Римский историк попытался объяснить, почему так произошло: «Карфагеняне, поторопись они, при общем беспорядке и замешательстве все бы разрушили первым же ударом. Но угнетенные поражениями на суше и теперь даже морю (где были сильнее) не доверявшие, они медленно плыли весь день и лишь под вечер пристали в гавани, которую африканцы называют Рузукмоной» (Liv. XXX. 10). В том, что касалось морального духа пунийцев, Ливий совершенно прав. Череда сокрушительных поражений лишила как командный состав карфагенской армии и флота, так и простых солдат и моряков веры в победу. Римлян стали бояться. Даже подавляющий численный перевес не дал Гамилькару уверенности в победе, командующий флотом впустую тратил драгоценное время. Итог был вполне закономерен: «римскому флоту пришел бы конец, если бы командиры карфагенских кораблей не промешкали и не поспел бы вовремя Сципион» (Liv. XXX. 10). В отличие от пунийских военачальников, Публий Корнелий никогда не прощал врагам их ошибок, о чем свидетельствуют многочисленные победы римского полководца.

Численность противоборствующих флотов называет Аппиан: «начальник карфагенского флота Гамилькар с сотней кораблей поспешно двинулся к корабельной стоянке Сципиона, надеясь предупредить его возвращение и бывшие там у римлян двадцать триер легко захватить своими ста кораблями» (App. Lib. 24). Историк не указывает количество транспортных судов римлян, сыгравших в этом сражении едва ли не решающую роль.

Волей случая и из-за безответственности Гамилькара Сципион успел появиться в лагере до начала битвы. Именно благодаря его полководческому таланту римский флот не был уничтожен пунийцами: «Он послал вперед людей загородить устье гавани грузовыми судами, поставленными на якорях, оставив некоторые промежутки, чтобы через них, как через ворота, выходили триеры, когда представится благоприятный случай; кроме того, он велел связать корабли мачтами и тесно соединить между собой в виде стены» (App. Lib. 25). В том, что касается подготовки римлян к морской битве, Тит Ливий приводит значительно больше подробностей, чем Аппиан: «Придя в Утику, Сципион поставил, против принятого в морских битвах обыкновения, боеспособные военные корабли у самой суши, в последнем ряду, а перед врагом выстроил, словно стену, четыре ряда грузовых; и чтобы во время сражения эти ряды не расстроились, он, перекидывая с корабля на корабль мачты с реями, связал все вместе крепкими канатами, а сверху устроил из досок настил, по которому можно было ходить вдоль всего ряда судов. Под этими мостиками оставлены были проходы для сторожевых судов; они могли и пройти к врагу, и скрыться в безопасное место. Все это было сделано наскоро – время не ждало, – на грузовых судах разместили с тысячу отборных солдат и приготовили огромный запас метательного оружия, чтобы его хватило на длительный бой» (XXX. 10). Как следует из текста Полибия, рейд карфагенского флота застал Сципиона врасплох: «он нашел, что его палубные суда, прекрасно приспособленные для подъема машин и прилаживания их к городским стенам, вообще для осады, совершенно не приспособлены для битвы на море, тогда как неприятельский флот всю зиму готовился к морскому сражению. Вследствие этого Публий отказался от мысли сразиться с неприятелем в морской битве, стянул к берегу палубные суда и окружил их в три-четыре ряда грузовыми судами, потом велел убрать с них мачты и райны и крепко связать суда одни с другими; при этом он велел оставить узкие промежутки между связанными судами, лишь бы служащим можно было свободно выходить за линию судов и проходить между ними» (XIV. 10). Чтобы предотвратить надвигающуюся катастрофу, Публию Корнелию пришлось заняться импровизацией.

Сципион решил дать сражение от обороны и навязать противнику свою тактику боя. Ему это блестяще удалось, о чем свидетельствует сам ход битвы: «Началось нечто совсем не похожее на морское сражение и скорее напоминавшее нападение кораблей на городские стены. Грузовые суда были несколько выше; карфагеняне с военных кораблей зря посылали вверх свои стрелы и дротики; более тяжелое оружие, с силой пущенное сверху, с грузовых судов, поражало вернее. Сторожевые корабли и другие легкие суда, проходившие под настилом, разбивались при первом же столкновении с большими военными кораблями» (Liv. XXX. 10). Все преимущество пунийцев развеялось, как дым, столкнувшись с тактическими изысканиями римского полководца.

Информация о потерях сторон противоречива. По информации Тита Ливия, успех сопутствовал пунийцам: «Почти шестьдесят грузовых судов, зацепленных за корму, доставили в Карфаген – удача не стоила ликования, ею вызванного, но была тем приятнее, что среди беспрерывных горьких поражений блеснула вдруг карфагенянам эта нечаянная радость» (XXX. 10). Захват римских грузовых судов не означал, что флот Сципиона уничтожен, это был не более чем частный успех. В изложении Аппиана, победа осталась за римлянами: «карфагеняне поражались и с кораблей, и с земли, и со стены, их корабли были повреждены; усталые, они вечером отплыли назад. Когда же они отходили, римские суда их преследовали, выезжая через промежутки и отступая, когда подвергались нападению. Один корабль, без, людей, они взяли на буксир и привели к Сципиону» (Lib. 25). Каждый может принять ту версию развития событий, которая ему больше нравится, но в том и в другом случае итоги сражения не имели решающего значения.

Развязка войны была близка. Несмотря на потрясающие успехи Сципиона в Африке, в Италии положение дел оставалась тревожным: с севера готовилась перейти в наступление армия Магона, на юге свирепствовал Ганнибал. Ситуация резко обострилась, когда Магон покинул Лигурию, вторгся в Цизальпинскую Галлию и привел войска в земли инсубров. Говорить о том, что он хотел идти на соединение с армией Ганнибала, не приходится: слишком велико было расстояние между двумя лагерями. Магон помнил, чем закончилась попытка Гасдрубала Баркида осуществить такой маневр, он не хотел повторять судьбу брата. Скорее всего, Магон задумал пополнить свою армию воинами-инсубрами и открыть новый фронт против Рима. На этот раз – на севере Италии.

Магон не случайно решил договориться с инсубрами. Именно это галльское племя занимало непримиримую позицию в отношении римлян и постоянно вступало с ними в вооруженные конфликты. Римляне в свою очередь демонизировали инсубров и придумывали про них разные страшилки: «Галлы-инсубры и их соседи в Альпах обладали душами диких зверей, а телами сверхчеловеческими» (Flor. I. XX. II. 4). Именно инсубры поддержали Ганнибала и массово вступили в ряды его поредевшей после перехода через Альпы армии. В битве при Тразименском озере инсубр Дукарий убил консула Гая Фламиния (Liv. XXII. 5). Но с тех пор прошло много времени, армия Ганнибала оказалась заблокирована на юге Италии, инсубры же были обескровлены беспрерывными войнами. Они Магона ждали, но оказать ему такую же серьезную помощь, как Ганнибалу, уже не могли. Несмотря на эти объективные трудности, карфагенская армия пополнилась галльскими добровольцами. У римлян в регионе тоже было достаточно сил, поскольку в Аримине находился претор Публий Квинктилий Вар с двумя легионами (Liv. XXX. 1), на территории Цизальпинской Галлии разбил лагерь проконсул Марк Корнелий Цетег. Несмотря на это, Магон решил рискнуть и перешел в наступление. Командующий был уверен в своих солдатах, которых успел хорошо обучить за время пребывания у лигурийцев.

Перед решающей битвой римская армия выстроилась в две линии. В первой линии стояли легионы Публия Квинктилия, в резерве расположились войска Цетега. Правое и левое крыло римлян прикрыла кавалерия. Магон в центре боевого порядка поставил ливийскую пехоту и лигурийцев, конница расположилась на флангах, боевые слоны и галлы были выделены в резерв.

Сражение началось атакой легионов Вара на центр карфагенских позиций, римляне устремились вперед, намереваясь сходу прорвать вражеский строй. Однако пехота Магона сумела выдержать этот удар. Мало того, легионеры увязли во фронтальном столкновении и начали нести большие потери. Бой был упорный, ливийцы и лигурийцы сражались умело, яростно отбиваясь от наседавших римлян. Противники сошлись врукопашную, поражая друг друга мечами и копьями. Все атаки легионеров были отбиты, битва стала развиваться по сценарию, не предусмотренному римскими военачальниками. Цетег, находившийся со своими легионами во второй линии боевого построения, решил посмотреть на битву с близкого расстояния и оценить обстановку. Направив коня в гущу сражающихся воинов, проконсул столкнулся с Варом, который срывающимся голосом призывал римлян идти вперед. Указав рукой на сгрудившихся у боевой линии карфагенян легионеров, Марк Корнелий произнес: «Ты видишь, сражение выдыхается, враг против ожидания держится – он уже не чувствует страха и вот-вот обнаглеет. Налететь бы на них всадникам, сбить их, смешать их ряды. Либо ты бейся на передовой, а я введу в бой конницу, либо я буду впереди, а ты устреми на врага конницу твоих четырех легионов» (Liv. XXX. 18). Поскольку Вар решил вести в атаку легионы, Цетег вместе с сыном Марком отправился в расположение кавалерии.

Всадники в сражении участия не принимали, они расположились на земле и вполголоса переговаривались друг с другом. Цетег приказал воинам садиться на коней, сформировать строй и приготовиться к атаке. Пропела труба, римская конница устремилась вперед. Навстречу всадникам Цетега выдвинулась нумидийская кавалерия. Нумидийцы забросали римлян дротиками, ловко ушли из-под удара и вновь атаковали противника. Пользуясь тем, что африканцы избегали рукопашной схватки, Цетег решил развернуть конницу и ударить во фланг карфагенской пехоте. Римская кавалерия пошла в новую атаку, однако Магон внимательно наблюдал за ходом боя и своевременно принял ответные меры. В бой пошла пунийская элефантерия, оглашая окрестности трубным ревом, боевые слоны бросились на римскую конницу. От топота огромных животных загудела земля, сидевшие в башнях стрелки метали во врагов стрелы и дротики. Перепуганные лошади взбесились, они поднимались на дыбы и сбрасывали на землю растерявшихся наездников. После того как передние ряды всадников были растоптаны, основная масса римской кавалерии обратилась в бегство. Следом за ними бросились нумидийцы, Магон же решил воспользоваться ситуацией и в свою очередь нанести удар с фланга по римской пехоте.

Элефантерия врезались в ряды двенадцатого легиона и начала крушить боевые порядки римлян. В центре строй легионеров дрогнул под мощным натиском карфагенской пехоты, римлян охватила паника, они стали медленно подаваться назад. Карфагеняне и лигурийцы яростно рубили легионеров мечами, боевые слоны неистовствовали в гуще вражеских воинов, топтали и давили оказавшихся под ногами римлян. Двенадцатый легион понес чудовищные потери; легионеры, зажатые между пунийской пехотой и элефантерией, держались из последних сил. Осознав, что фронт вот-вот рухнет, Вар быстро ввел в бой тринадцатый легион (Liv. XXX. 18). В ответ Магон отправил в битву отряды галлов; потрясая мечами, кельты с боевым кличем устремились в атаку. Воины тринадцатого легиона метнули в противника копья, выхватили из ножен мечи и пошли вперед. После короткого боя галлов отбросили, и Вар отправил в бой одиннадцатый легион. Легионеры поспешили на помощь своим товарищам, изнемогавшим под натиском элефантерии. Погонщики гнали слонов плотными рядами, серые исполины, как чудовищный каток, давили римские ряды. По команде центурионов легионеры одиннадцатого легиона забросали животных копьями: пилумы летели так густо, что четыре слона, оглашая диким ревом окрестности, сразу же повалились на землю. Наступление карфагенян замедлилось, элефантерия топталась на месте, поэтому Цетег воспользовался ситуацией и остановил отступающую конницу. Перестроив всадников, он вернул их в бой и отогнал нумидийцев. Увидев успех коллеги, Вар приказал трубить общее наступление.

Сражение достигло своего апогея, теперь любая случайность могла изменить его ход. Магон спрыгнул с коня, вытащил из ножен фалькату, протиснулся сквозь плотные шеренги карфагенских пехотинцев и встал в первом ряду боевого построения. Наступил решающий момент битвы – начиналась последняя римская атака, поэтому командующий хотел личным примером поднять боевой дух солдат.

Удар легионов был страшен: римляне наступали сомкнутыми рядами, сдвинув большие щиты и сжимая в руках мечи. Рукопашная схватка разлилась по всему фронту, щиты ударялись о щиты, клинки со звоном сталкивались с клинками. Легионеры наращивали натиск, но ливийцы и лигурийцы стояли крепко, успешно отбивая вражеские атаки. Магон стоял в первом ряду и бился как простой воин. Командующий рубил римлян кривой фалькатой, сбивал с ног ударами тяжелого щита, искусно отражал сыпавшиеся со всех сторон удары и громко подбадривал сражающихся рядом бойцов. Ведомые своим бесстрашным командиром, карфагеняне и лигурийцы держали строй, уверенно отбиваясь от наседавших легионеров. Рев боевых слонов, пение труб, лязг железа и грохот щитов были слышны далеко от места сражения. Обе стороны ввели в битву все свои резервы, теперь исход противостояния зависел от мужества и воинского умения простых воинов. Ставки в сражении были очень велики – господство над Северной Италией.

В разгар побоища Магон был тяжело ранен в бедро. Телохранители прикрыли командующего щитами, вынесли из рукопашной схватки и наскоро перевязали рану. Военачальник истекал кровью и уже не мог руководить сражением. Лишившись предводителя, карфагенская пехота стала быстро сдавать позиции и отступать с поля боя, следом за ней покинула место сражения нумидийская кавалерия. Римляне некоторое время преследовали отходящего врага, но затем прекратили погоню и вернулись на поле битвы. Несмотря на серьезные потери, армия Магона не разбежалась, сохранила дисциплину и отошла в лагерь.

На следующее утро римляне не рискнули атаковать пунийцев, поэтому день прошел спокойно. С наступлением ночи Магон отдал приказ о выступлении к лигурийскому побережью, где стоял карфагенский флот. Здесь уже находились посланцы из Картхадашта, передавшие командующему приказ срочно возвращаться в Африку: «положение карфагенян не таково, чтобы удерживать военной силой Галлию и Италию» (Liv. XXX). Узнав о том, что аналогичное посольство отправилось к Ганнибалу, Магон приказал войскам грузиться на корабли.

Точная численность противоборствующих армий неизвестна. Рассказывая о битве, Тит Ливий упоминает три легиона – одиннадцатый, двенадцатый и тринадцатый (XXX. 18). Можно конечно допустить, что у Цетега и Вара было по два легиона, но это будет не более чем предположением. То же самое можно сказать об армии Магона: мы только знаем, что, высадившись в Лигурии, она насчитывала 12 000 пехотинцев и 2000 всадников (Liv. XXVIII. 46). О том, сколько в ее рядах было лигурийцев и кельтов, информация отсутствует.

Битва закончилась победой римлян, но далась она им дорогой ценой. Тит Ливий приводит не только данные о потерях сторон, но и объясняет, почему Вар и Цетег вышли из этого противостояния победителями: «В этот день врагов убито было тысяч до пяти; взято двадцать два знамени. И для римлян победа не была бескровной: претор потерял из своего войска две тысячи триста человек; больше всего – из двенадцатого легиона, погибли и два военных трибуна этого легиона, Марк Косконий и Марк Мевий; в тринадцатом легионе, вступившем в битву уже под конец, пал военный трибун Гай Гельвидий, старавшийся восстановить бой; двадцать два знатных всадника вместе с несколькими центурионами растоптаны были слонами. Сражение продолжалось бы, если бы рана Магона не заставила врагов уступить победу римлянам» (XXX. 18). Именно тяжелое ранение карфагенского полководца изменило ситуацию на поле боя, недаром Ливий дважды подчеркнул этот момент. По мнению римского историка, «пока Магон стоял впереди строя, карфагеняне отступали медленно в боевом порядке, не переставая сражаться, но, когда он упал с пробитым бедром и его, истекающего кровью, вынесли из битвы, все сразу кинулись бежать» (Liv. XXX. 18). Исход сражения предопределила трагическая случайность, а не полководческие таланты римских военачальников.

После неудачной битвы Магон был вынужден эвакуировать армию из Италии. И дело здесь не только в приказе карфагенского правительства. Командующий был уверен, что, узнав о поражении пунийцев, лигурийцы начнут с римлянами мирные переговоры и тем самым сделают невозможным дальнейшее продолжение войны в Северной Италии. Карфагенская армия беспрепятственно погрузилась на корабли и благополучно достигла Африки, лишь несколько судов сбились с курса и около Сардинии были захвачены римлянами.

О том, как сложилась дальнейшая судьба Магона, существует несколько различных мнений. Наиболее правдоподобную информацию приводит Тит Ливий: «Надеясь, что ему будет легче перенести качку, чем тряску в дороге, и что на корабле лечить его будет удобнее, он посадил на суда свое войско и отплыл, но, едва обогнув Сардинию, умер от раны» (XXX. 19). В дальнейшем писатель вновь обратит внимание на данный факт: «Магон же, воевавший с римлянами в земле инсубров, был ранен и, вызванный гонцами в Африку, скончался от раны на обратном пути» (Liv. Epit. 30). Согласно Аппиану, после битвы при Заме Магон набирал наемников в Лигурии, где и получил приказ «вторгнуться в Италию, если он может, или переплыть с наемниками в Ливию» (Lib. 49). Это распоряжение было выполнено, что и засвидетельствовал александрийский историк: «Магон из области кельтов и лигуров ведет других многочисленных наемников» (Lib. 59). Данный пассаж совершенно не соответствует действительности.

Еще более фантастическую версию приводит Корнелий Непот. В биографии Ганнибала он пишет, что накануне войны между Римом и державой Селевкидов знаменитый полководец объявился в Кирене. Сюда Ганнибал вызвал младшего брата, проживавшего в Картхадаште. Магон откликнулся на призыв, но когда об этом узнали карфагенские власти, то объявили его изгнанником. Ганнибал вернулся обратно к царю Антиоху III, «о конце же Магона существует двоякий рассказ: одни писатели сообщают, что он погиб в кораблекрушении, другие – что его убили собственные рабы» (Nep. Han. 8).

Как полководец младший брат Ганнибала сделал все ради достижения победы. Но удача повернулась лицом к римлянам, карфагеняне потерпели поражение. Вины Магона здесь не было, он сражался как герой и умер на корабле, спеша на помощь родному городу. Если бы Гасдрубал, сын Гискона, воевал так же храбро и умело, как Магон, то карфагенскому правительству не потребовалось отзывать Ганнибала в Италию.

В Карфагене еще ничего не знали о событиях в Северной Италии. Ситуация в городе была тревожной, различные слухи будоражили население. Успех в морском бою у Утики не смог сгладить тягостного впечатления от разгрома и пленения Сифакса. По свидетельству Тита Ливия, в Картхадаште надеялись на нумидийского царя «больше, чем на Гасдрубала с его войском» (XXX. 16). И теперь эти надежды рухнули. Партия войны разом утратила свое влияние, в карфагенском правительстве возобладали мирные настроения. В римский лагерь под Тунетом отправился совет тридцати в полном составе, чтобы обсудить условия заключения мирного договора.

Во время встречи со Сципионом карфагенские послы пошли по пути наименьшего сопротивления и всю вину за развязывание войны с Римом свалили на Ганнибала. С одной стороны, это было подло, с другой стороны, это было мудро. Подло потому, что карфагенское правительство в равной степени несло ответственность с Ганнибалом за новую войну с римлянами. Мудрость же заключалось в том, что карфагенский полководец находился в Италии, поэтому его можно было обвинить в чем угодно, тем самым снимая вину с самих карфагенян. Сципион все это прекрасно понимал, но был вынужден сделать вид, что верит пунийским посланцам. У него были свои резоны как можно быстрее заключить мир с Карфагеном.

Дело в том, что положение Публия Корнелия было достаточно шатким. Для него было принципиально важно поставить в этой войне победную точку, однако уверенности в том, что так и будет, у него не было. После очередных консульских выборов полководцу могли прислать замену, и в этом случае лавры победителя достались бы другому человеку, несмотря на то что именно Сципион пленил Сифакса и победил Гасдрубала. Но у этой медали была и обратная сторона. Несмотря на то, что в Цирте закрепился Масинисса, а в Тунете стоял римский гарнизон, Утику Публий Корнелий так и не сумел взять. Город стоял крепко, шансов овладеть им в ближайшее время у римлян не было. До Сципиона доходили слухи, что карфагенское правительство отозвало из Италии армии Ганнибала и Магона, было неясно, какие действия предпримет Гасдрубал. Между тем находившиеся в палатке победоносного полководца посланцы изъявляли готовность повиноваться и принять любые условия Сципиона. Поэтому в данной ситуации Публию было выгодно заключить с пунийцами почетный мир и войти в историю как победитель могучего Карфагена. Исходя из совокупности этих факторов, римский полководец согласился на переговоры.

Для начала Сципион решил припугнуть членов делегации и заявил, что «пришел в Африку, надеясь – и счастливый исход войны укрепляет его в этой надежде, – что вернется домой с победой, а не с договором о мире; но, хотя победа почти у него в руках, от мира он не отказывается: пусть все народы знают: римляне и начинают войну, и оканчивают ее, руководствуясь правом» (Liv. XXX. 16). Карфагеняне согласно закивали головами, поскольку доля правды в этих словах была. С другой стороны, армии Магона и Ганнибала могли уже плыть в Африку, что делало заявление Сципиона излишне самонадеянным. Причем понимали это обе договаривающиеся стороны. Тем не менее диалог продолжался.

Публий Корнелий озвучил условия, на которых мог быть заключен мир: «вернуть пленных, перебежчиков и беглых рабов; вывести войска из Италии и Галлии; на Испанию не притязать; уйти со всех островов между Италией и Африкой; отдать военные корабли, оставив себе только двадцать, доставить пятьсот тысяч модиев пшеницы и триста тысяч модиев ячменя» (Liv. XXX. 16). По большому счету это были вполне приемлемые условия. Пожертвовать перебежчиками и рабами для карфагенян не составляло проблемы, так же как и отпустить на свободу всех пленных римлян. Пункт о выводе войск из Галлии и Италии вообще был вставлен для галочки, поскольку армии Ганнибала и Магона в скором времени должны были вернуться в Африку. Что касается островов между Африкой и Италией, то в сложившейся ситуации пунийцы не имели возможности их удержать. Единственным по-настоящему серьезным ударом для карфагенян было ограничение количества боевых кораблей. Что касается уплаты контрибуции, то конкретных данных Тит Ливий не привел: «О сумме денег, которую потребовал Сципион, я нашел различные сведения: одни писатели называют пять тысяч талантов, другие – пять тысяч фунтов серебра; третьи – жалованье для солдат в двойном размере» (XXX. 16). Огласив такие мягкие условия заключения мирного договора, Публий Корнелий проявил большую сдержанность, что свидетельствует только об одном: в окончательной победе он не был уверен. Карфагеняне внимательно выслушали полководца: «Дается вам три дня на размышление, – сказал Сципион, – согласны ли вы на такие условия? Если согласны, заключайте со мной перемирие и отправляйте в Рим послов к Сенату» (Liv. XXX. 16). На этом переговоры закончились, посланцы вернулись в Картхадашт.

Но все было не так просто, как казалось на первый взгляд. Относительно заключения мирного договора с римлянами в Карфагене существовали различные мнения. Страх перед Сципионом, возникший после поражений Сифакса и Гасдрубала, немного поутих, как только стало известно о скором прибытии армий Ганнибала и Магона. Было решено тянуть время до их появления в Африке, а чтобы римляне ничего не заподозрили, отправить на берега Тибра посольство. Взяв с собой для отвода глаз небольшое количество беглых рабов, перебежчиков и пленных легионеров, представительная делегация отправилась в Рим. Сопровождал ее легат Сципиона Квинт Фульвий Гиллон. Другое посольство отправилось к Публию Корнелию заключать перемирие, которое должно было продлиться до возвращения их посланцев из Рима с ответом сенаторов.

Ночь опустилась на землю, накрыв Ойкумену огромным черным плащом. С вершин Бруттийских гор[23] лагерь армии Ганнибала был виден как на ладони, тысячи огней озаряли окрестные холмы. У костров сидели воины самых разных национальностей. Испанцы в белых туниках с пурпурной полосой, галлы в шерстяных плащах, нумидийцы в львиных, леопардовых и медвежьих шкурах. Ливийцы сняли римские доспехи, составили в ряды большие щиты и теперь грелись у огня; рядом сидели балеарские пращники в туниках с широкой каймой. Над лагерем стоял гул, слышались ржание коней, лязг железа, выкрики командиров. И вся эта разноязыкая и многоплеменная толпа подчинялась железной воле одного человека – Ганнибала, сына Гамилькара, величайшего полководца Картхадашта.

Идущие через лагерь карфагенские послы видели, какая страшная сила сосредоточена в руках этого человека. Солдаты Ганнибала могли не только на равных сражаться с римскими воинами, но и побеждать в открытом бою грозные легионы. Поэтому только сын Гамилькара мог спасти Карфаген от нависшей над городом смертельной опасности. Посланцы приблизились к просторной палатке, стоявшей посредине лагеря, где у входа дежурили увешанные оружием рослые иберийцы. Командир телохранителей осветил факелом лица прибывших, узнал, кто и откуда прибыл, после чего скрылся в палатке. Через некоторое время он вновь появился, откинул полог и пропустил делегацию внутрь. Легендарный полководец примет ночных гостей. Послы было замешкались, но быстро справились с волнением и вошли в палатку. Разговор предстоял трудный…

После того как до Италии дошли вести о битве на Великих равнинах, Ганнибал был уверен, что к нему придут послы из Карфагена и позовут на защиту города. Об этом сохранилось конкретное свидетельство Тита Ливия: «Ганнибал все предвидел заранее и приготовил флот» (Liv. XXX. 20). Будучи опытным военачальником, он не мог не понимать, что война в Италии зашла в стратегический тупик, из которого не было выхода. Римляне не могли выбить карфагенян из области Бруттия, пунийцы не имели сил и возможностей угрожать Риму. После битвы при Метавре итальянский театр боевых действий стал второстепенным, судьба войны теперь решалась в Иберии и Африке. Однако Ганнибал упорно цеплялся за итальянскую землю.

Как пишет Тит Ливий, когда полководец выслушал посланцев карфагенского правительства, то разразился гневной речью: «Уже без хитростей, уже открыто отзывают меня те, кто давно уже силился меня отсюда убрать, отказывая в деньгах и солдатах. Победил Ганнибала не римский народ, столько раз мною битый и обращенный в бегство, а карфагенский сенат своей злобной завистью. Сципион не так будет превозносить себя и радоваться моему бесславному уходу, как Ганнон, который не смог ничего со мной сделать, кроме как погубив Карфаген, только бы погрести под его развалинами мой дом» (Liv. XXX. 20). Но насколько эта гневная сентенция соответствовала реальному положению дел?

После занятия римлянами Капуи в 211 г. до н. э. и взятия Тарента в 209 г. до н. э. шансы Ганнибала на успех в Италии стали минимальными. По большому счету ему уже тогда стоило задуматься о бесперспективности дальнейшей борьбы на вражеской территории и эвакуации армии в Африку для защиты Карфагена. Оттуда войска можно было перебросить на Иберийский полуостров, где они могли оказать решающее влияние на дальнейший ход кампании. Но Ганнибалу до Испании не было никакого дела, все его усилия были сосредоточены исключительно на Италии. В отличие от знаменитого полководца, в Карфагене оценивали общую стратегическую ситуацию правильно. Все резервы правительство отправляло в Иберию, поскольку именно там находился главный фронт Второй Пунической войны. После того как в битве при Метавре в 207 г. до н. э. была уничтожена армия Гасдрубала Баркида, пребывание карфагенской армии в Италии потеряло всякий смысл. Да и в Риме изменилось само восприятие этой войны: «бодрость духа и уверенность в себе поднялись так высоко, что никто и не думал о присутствии в Италии Ганнибала, которого перед тем так страшились» (XI. 3). Итальянский театр военных действий перестал быть для квиритов главным, теперь их усилия были сосредоточены на других участках грандиозного противостояния. К сожалению, Ганнибал этого так и не понял, продолжая упорствовать в своем заблуждении относительно ведения войны в Италии.

Поэтому в Карфагене на него просто махнули рукой и продолжили оказывать всяческую поддержку войскам, сражающимся в Испании. Что было совершенно правильно. Когда же легионы Сципиона высадились в Африке, Ганнибал совершил грубейшую стратегическую ошибку, продолжив бесполезное и бестолковое противостояние с римлянами на италийской земле. Будучи зажатым на Бруттийском полуострове, он никоим образом не мог повлиять на ход войны, в то время как его армия была крайне необходима в Африке. Информации о том, что до битвы на Великих равнинах карфагенское правительство призывало Ганнибала в Картхадашт, нет. Пунийцы надеялись на Сифакса и Гасдрубала и только после ряда катастрофических поражений обратились к полководцу с призывом о помощи. Поэтому здесь можно говорить о том, что размер опасности был недооценен властями Карфагена. Вывод же напрашивается простой: Ганнибал лукавил, когда во всех своих бедах обвинял соотечественников; главным виновником всех своих неудач был он сам. Хотя бы потому, что после победы при Каннах не предпринял попытку захватить Рим. Впрочем, это понимал и сам полководец. Как свидетельствует Тит Ливий, «редко изгнанник покидал родину в такой печали, в какой, как рассказывают, Ганнибал оставлял землю врагов; он часто оглядывался на берега Италии, обвиняя богов и людей, проклиная себя и собственную свою голову за то, что после победы при Каннах он не повел на Рим своих воинов, залитых кровью врага» (XXX. 20). По крайней мере, перед самим собой военачальник был честен. Догадался бы Ганнибал покинуть Италию или нет, если бы правительство официально не отозвало его в Картхадашт, неизвестно.

По свидетельству Плутарха, «Ганнибал, когда он находился в отчаянном положении и когда его уже почти вовсе вытеснили из Италии, лишь с большим трудом повиновался тем, кто призывал его для защиты родины» (Ages. 15). Аппиан пишет, что «Ганнибал против воли плыл в Карфаген, предвидя неверность народа к своим правителям и быструю переменчивость его настроений» (Lib. 33). Командующий хорошо знал, какая участь ожидает на родине полководцев-неудачников; другое дело, что он возвращался в Африку непобежденный. Сказки Тита Ливия о том, что на заключительном этапе войны заурядные римские военачальники регулярно наносили поражения легендарному полководцу, не стоит воспринимать всерьез. Как и басни о тысячах убитых карфагенян. Если бы все обстояло так, как пишет историк, то Ганнибал вернулся бы в Картхадашт в гордом одиночестве.

О том, что Ганнибал не был разбит римлянами в открытом бою, писал Корнелий Непот: «сколько он ни сражался с римлянами в Италии, всякий раз выходил из боя победителем» (Hann.1). Данный факт был отмечен Полибием: «В течение шестнадцати лет войны с римлянами в Италии Ганнибал ни разу не уводил своих войск с поля битвы» (XI. 19). Впрочем, подобной точки зрения придерживался не только греческий историк: «Как говорит Полибий и согласные с ним писатели, Марцелл ни разу не победил Ганнибала, который, кажется, до Сципиона оставался неодолимым» (Polyb. Fr. 23). Поэтому все выдумки Тита Ливия оставим на совести патриотично настроенного писателя.

Незадолго до отплытия Ганнибал решил пополнить армейскую казну и приказал своим солдатам разграбить города, находившиеся под его контролем (App. Hann. 58). Воины-италики, служившие в его армии и не желающие покидать свою страну, согласно свидетельству Аппиана (Hann. 59), были перебиты, по информации Тита Ливия – разосланы по городам Бруттия для несения гарнизонной службы или убиты в храме Юноны Лацинии (XXX. 20). Погрузив армию на корабли и дождавшись попутного ветра, Ганнибал покинул Италию.

Карфагенское посольство появилось на территории Италии в то самое время, когда Рим покинули Гай Лелий и посланцы Масиниссы. Сенаторы быстро призвали Гая обратно, чтобы военачальник лично присутствовал на переговорах. Когда карфагенская делегация прибыла к воротам Рима, ей было запрещено вступать в город. Пунийцев поселили в окрестностях столицы: было решено, что Сенат примет посланцев за пределами городских стен, на Марсовом поле в храме Беллоны.

Карфагеняне действовали по старой схеме – обвиняли во всем Ганнибала и всячески старались обелить правительство Картхадашта. Несколько раз подчеркнули, что именно Баркиды, а не народ Карфагена нарушили мирный договор с Римом. Закончили свое выступление пунийцы очень странным пожеланием – заключить мир на условиях, на которых он был заключен с консулом Гаем Лутацием Катулом в 241 г. до н. э. после битвы у Эгатских островов. Создается впечатление, что карфагеняне сами не понимали, о чем говорили, поскольку старый договор не соответствовал современным реалиям. Звучал он так: «На нижеследующих условиях, если они угодны будут и народу римскому, должна быть дружба между карфагенянами и римлянами: карфагеняне обязаны очистить всю Сицилию, не воевать с Гиероном, не ходить войною ни на сиракузян, ни на союзников их; карфагеняне обязаны выдать римлянам всех пленных без выкупа; карфагеняне обязаны уплатить римлянам в продолжение двадцати лет две тысячи двести эвбейских талантов серебра» (Polyb. I. 62). В дальнейшем сенаторы внесли в документ некоторые изменения: «срок уплаты они сократили наполовину, прибавили еще тысячу талантов и обязали карфагенян очистить все острова, лежащие между Италией и Сицилией» (Polyb. I. 63). Сицилия и Сиракузы были завоеваны римским оружием, поэтому упоминать их в новом договоре было глупо. Именно данный пункт насторожил сенаторов, они стали задавать посланцам провокационные вопросы по старому договору. Как на грех, члены делегации были людьми молодыми, не сильно разбирающимися в сути вопроса. О чем и заявили Сенату. В ответ услышали, что «послов выбрали с обычным пунийским лукавством: они просят мира на старых условиях – а на каких, сами не помнят» (Liv. XXX. 22). После этого послов вывели из храма Беллоны, и сенаторы приступили к обсуждению вопроса.

Мнения высказывались самые разнообразные. Марк Ливий Салинатор, герой битвы при Метавре, заявил, что надо вызвать на совещание консула и решать столь важный вопрос в его присутствии. Квинт Цецилий Метелл предложил оставить мирный договор с Карфагеном на усмотрение Сципиона, поскольку полководец находится в гуще событий и ему виднее, как надо поступить в столь непростой ситуации. Победило мнение Марка Валерия Левина, известного военачальника и политика, дважды занимавшего должность консула. Он открыто сказал, что из Карфагена прибыли не послы, а лазутчики, которых надо срочно отправить обратно на родину, Сципиону же надо приказать продолжать войну. Марка Валерия поддержал Гай Лелий, высказавший мнение своего командира: «Сципион считал, что на мирный договор можно надеяться в том только случае, если Ганнибала и Магона не будут отзывать из Италии; ведь в ожидании этих вождей с их войсками карфагеняне прикинутся кем угодно, чтобы потом, позабыв о богах, позабыв о только что заключенном договоре, вести войну» (Liv. XXX. 23). Мир с Карфагеном так и не заключили, послов отослали домой без конкретного ответа.

Полибий излагает ситуацию иначе: «народ римский утвердил условия мира» (XV.1). Согласно версии греческого историка, полководец узнал об этом не от карфагенских посланцев, а из письма Сената, после того как пунийцы этот самый мир нарушили: «Публий только что получил письменное уведомление об этом» (XV.1). Можно предположить, что, после того как карфагенская делегация покинула Италию, большинство сенаторов все-таки высказались в пользу заключения мирного договора, о чем и уведомили Сципиона. Согласно Евтропию, «Карфагенские послы просили Сципиона о мире и были отосланы им к Сенату в Рим. На сорок пять дней им дали перемирие, чтобы они смогли дойти до Рима и вернуться обратно; и было от них получено серебра тридцать тысяч фунтов. Сенат по воле Сципиона повелел заключить мир с карфагенянами. Сципион предложил им такие условия: иметь не более тридцати кораблей, выплатить пятьсот тысяч фунтов серебра и вернуть пленных и перебежчиков» (III. 21). Если принять версию Евторопия, то получается, что в Сенате прислушались к мнению Квинта Цецилия Метелла. Аппиан пишет о некоем компромиссе между сенаторами и Публием Корнелием, совместно вырабатывавшими условия мирного договора: «Сенат послал Сципиону советников, с которыми он мог бы обсудить и выполнить то, что он найдет полезным. Он согласился на мир с карфагенянами на следующих условиях: Магону немедленно отплыть из области лигуров и на остальное время карфагенянам не набирать наемников, иметь длинных кораблей не больше тридцати, не вмешиваться в чужие дела, ограничиваясь тем, что находится в пределах так называемых финикийских рвов, отдать римлянам скольких они имеют из них пленных и перебежчиков, внести им тысячу шестьсот талантов серебра в определенное время; Масиниссе – владеть массилиями и всем, чем может, из царства Сифакса. На этом они договорились друг с другом» (Lib. 32). Вариант Аппиана является наиболее жестким, поскольку здесь упоминается запрет на вербовку наемников и отказ от самостоятельной внешней политики.

В любом случае вопрос о том, был заключен мир в 203 г. до н. э. или нет, остается спорным. По большому счету это значения не имеет. Последующие действия карфагенян разрушили все договоренности и похоронили мирные инициативы, и не важно, шли в этот момент переговоры, было заключено перемирие или же договор уже был подписан. Война вспыхнула с новой силой, причем именно пунийцы в этот раз оказались инициаторами обострения отношений с Римом. В Африке вот-вот должны были высадиться армии Ганнибала и Магона, поэтому мир карфагенянам был не нужен в принципе.

Зато стали сбываться самые мрачные прогнозы Сципиона. Проблема заключалась в том, что консул Гней Сервилий Цепион неизвестно почему решил, что именно благодаря его усилиям Ганнибал покинул Италию. Исходя из этого, он вознамерился добить врага на его территории и отправился на Сицилию, чтобы оттуда переправиться в Африку. Цепион был полон энтузиазма и пребывал в твердой уверенности, что без труда справится с поставленной задачей. Но Сципиону неожиданно повезло. В Сенате были немало удивлены чрезмерной активностью консула и решили предостеречь Цепиона от необдуманных поступков. Было решено написать Гнею Сервилию письмо с требованием возвратиться в Италию, однако претор, которому было поручено составить послание, заявил, что вряд ли Цепион выполнит это повеление. Консул настолько увлечен собственными идеями, что проигнорирует послание Сената. Ситуация сложилась затруднительная, поскольку сенаторы опасались реакции Сципиона на действия Гнея Сервилия. Они не сомневались, что консул хочет украсть у полководца заслуженную победу и присвоить себе лавры победителя Карфагена. Конфликт между военачальниками представлял для дальнейшего хода войны большую опасность, поэтому меры были приняты экстраординарные. Публий Сульпиций Гальба Максим был срочно назначен диктатором и своей волей приказал зарвавшемуся консулу прибыть на территорию Италии (Liv. XXX. 24). Цепион был вынужден подчиниться и навсегда распрощаться со своими амбициями. В этот раз беда миновала Сципиона, но полководец лишний раз убедился в том, насколько шатко его положение.

Любопытные события произошли в Риме в самом начале 202 г. до н. э., когда вопрос о войне в Африке вновь встал на повестку дня. Сенат не стал назначать преемника Сципиону, зато наделил консула Тиберия Клавдия Нерона равными с ним полномочиями. Нерон, двоюродный брат героя битвы при Метавре, согласно жребию получил Африку, несмотря на то что народ вновь проголосовал за продление полномочий Сципиона. Сенаторы не рискнули идти против воли сограждан, но жизнь их любимцу постарались осложнить. И сделать это должен Тиберий Клавдий: «ему дали флот в пятьдесят судов (одни квинквиремы) – пусть переправляется в Африку и пользуется там такой же властью, как Сципион» (Liv. XXX. 27). Из курии завершение войны выглядело легко выполнимой задачей, поэтому желающих стяжать лавры победителя Карфагена было очень много.

Воспользовавшись перемирием, наместник Сардинии претор Публий Лентул собрал караван из ста грузовых судов, загрузил продовольствием и под охраной двадцати боевых кораблей отправил Сципиону в Африку. Операция удалась, легионы получили все необходимое. В это же время на Сицилии Гней Октавий снарядил караван из двух сотен транспортников, тридцати военных кораблей и также отплыл к африканскому побережью. Большая часть плавания прошла благополучно, но когда до пункта назначения оставалось совсем немного, налетел юго-западный ветер и на море началось сильное волнение. Самому Октавию повезло, поскольку он с кораблями охранения сумел доплыть до Аполлонова мыса и тем самым сохранил военный флот. Судьба транспортных судов сложилась иначе.

С крепостных стен и башен Карфагена было хорошо видно, как множество римских транспортных судов отнесло к местности под названием Горячие Воды, находившейся на восточном берегу залива, прямо напротив Картхадашта. Остальные грузовые суда Октавия сгрудились около острова Эгимур, на расстоянии 30 миль от города (Liv. XXX. 24). О чем и доложили прибывшие с побережья дозорные. Толпы народа запрудили городские улицы и площади, везде слышались призывы немедленно захватить римские корабли. Люди ломились в здание, где заседали члены карфагенского совета, крики горожан взрывали царившую в помещении тишину. Властям было страшно, поскольку выполнение требований народа грозило возобновлением войны с римлянами. Даже сторонники продолжения боевых действий опасались поддержать народ, поскольку перемирие еще не закончилось. Ратифицируют в Риме сенаторы мирный договор или нет, значения не имело, проблема заключалась в том, что Сципион получал повод возобновить боевые действия. Что представляло для Картхадашта смертельную опасность, поскольку армии Магона и Ганнибала еще не высадились в Африке. В распоряжении правительства были войска Ганнона, сына Бомилькара, однако их боеспособность и моральный дух после серии непрерывных поражений оставляли желать лучшего. На помощь отрядов Гасдрубала, сына Гискона, рассчитывать не приходилось, поскольку их командир был объявлен в Карфагене вне закона. Решение, которое предстояло принять членам совета, было воистину судьбоносным.

После долгих препирательств жадность восторжествовала над разумом, правительство обратилось к народу и объявило о своем решении отправить флот для захвата римских судов. Пятьдесят боевых кораблей вышли из городской гавани, взяли на буксир римские транспортники у острова Эгимур и потащили их в Картхадашт. Сопротивления пунийцам никто не оказал, поскольку моряки благоразумно покинули корабли и переправились на сушу, под защиту легионов. Аналогичная ситуация сложилась с римскими судами, застрявшими у Горячих Вод. Городская толпа ликовала в гавани Карфагена, когда туда входили пунийские корабли, тащившие на канатах транспортники Октавия.

Аппиан излагает ход событий иначе. Согласно его версии, командующий карфагенским флотом Гамилькар внезапно атаковал римские корабли, захватил одну триеру и шесть грузовых судов. Таким образом, речь идет не о том, что пунийцы воспользовались бурей и захватили брошенные римлянами корабли, а о заранее спланированном нападении. Причем не только на море, но и на суше, поскольку Аппиан пишет, что одновременно Ганнон напал на римлян, осаждающих Утику (Lib. 30). После чего Сципион снял осаду города и отступил к Гиппону Диариту, где его поджидала очередная неудача. Не сумев овладеть Гиппоном, Публий Корнелий приказал сжечь осадные машины и ушел от побережья. Данная версия Аппиана идет вразрез со свидетельствами Полибия и Тита Ливия.

Узнав о захвате грузовых судов пунийцами, Сципион преисполнился праведного негодования. Все его надежды заключить мир и вернуться в Рим в ореоле славы победителя Карфагена рухнули. Мало того, с появлением на африканском театре военных действий армий Ганнибала и Магона стратегическая ситуация для римлян резко осложнялась, это Публий хорошо понимал. Ему теперь предстояло «иметь дело не с Сифаком, необузданным варварским царем, чьи войска обучал полувоин-полуторгаш Статорий, не с Гасдрубалом, тестем царя, только и знавшим, что обращаться в бегство, не с войском из селян, наскоро набранным и кое-как вооруженным» (Liv. XXX. 28). Поэтому Сципион попытался еще раз призвать карфагенян выполнить свои обязательства. В Картхадашт отправились Луций Бебий, Луций Сергий и Луций Фабий.

Если бы пунийцы действительно хотели сохранить мир, то им не составляло труда вернуть захваченные корабли, возместить убытки, принести извинения и постараться замять дело. Однако ничего этого сделано не было, события приняли прямо противоположный оборот. Когда посланцы Сципиона поняли, что карфагенские власти все свои надежды возлагают на Ганнибала, ими были сказаны многозначительные слова: «Если же вас постигнет поражение, к каким богам вы будете взывать о помощи? В каких выражениях будете молить победителя об участии к вашей плачевной доле? Вероломством и безумием вы, как и подобало, отняли у себя всякое право на сострадание богов и людей» (Polyb. XV. 1). После чего покинули заседание совета.

На улицах города бушевала разъяренная толпа, сразу же набросившаяся на римлян. Члены делегации с трудом избежали расправы и обратились к карфагенским властям за помощью. Послов под охраной доставили на их квадрирему, и под защитой двух пунийских триер они спокойно плыли до устья реки Баграды. Отсюда был виден римский лагерь, поэтому корабли охранения вернулись в Картхадашт. Казалось, что все опасности позади, но, когда до берега оставалось совсем немного, командующий карфагенским флотом повел корабли в атаку на посольскую квинквирему.

Относительно нападения существует несколько прямо противоположных версий. По мнению Полибия, это было сделано сторонниками продолжения войны: «те же из должностных лиц, коим желательно было снова поднять войну во что бы то ни стало, собрались на совещание и придумали такую меру: необходимо, говорили они, позаботиться о благополучном возвращении послов в римскую стоянку, с каковою целью и были тотчас снаряжены два трехпалубных судна для сопровождения послов; между тем тут же послали начальнику флота Гасдрубалу сказать, чтобы невдалеке от римской стоянки он держал наготове суда, которые должны будут напасть на римских послов, как скоро они оставлены будут провожающими их кораблями, и потопить их в море» (XV. 2). О том, что к нападению на римских послов имела прямое отношение партия сторонников войны, писал и Аппиан: «они хотели схватить и послов его, чтобы держать их, пока не вернутся к ним из Рима их собственные послы. Но Ганнон Великий и Гасдрубал Козел вырвали их из рук толпы и отослали в сопровождении двух триер; но другие убедили начальника флота Гасдрубала, стоявшего у мыса Аполлона, как только уйдут сопровождающие триеры, напасть на послов Сципиона» (Lib. 34). Но уже Тит Ливий сомневался в достоверности подобной информации: «был ли на то тайный приказ из Карфагена, или Гасдрубал, командовавший флотом, самовольно осмелился на этот гнусный поступок и правительство было ни при чем, – но на римскую квинквирему, огибавшую мыс, внезапно напали с открытого моря» (XXX. 25). Поэтому утверждать что-либо наверняка возможным не представляется.

Римские моряки удачно маневрировали и успешно уходили от таранов карфагенских кораблей, морские пехотинцы вели бой до тех пор, пока у них не закончились метательные снаряды. Осознав, что дальнейшее сопротивление бесполезно, кормчий направил корабль к берегу. Квинквирема летела как стрела, весла гнулись в руках гребцов, однако карфагенские корабли не отставали и продолжали преследование. Привлеченные зрелищем погони, из римского лагеря на берег выбежали сотни легионеров, они громко кричали и подбадривали соотечественников. Когда квинквирема оказалась на мелководье, моряки попрыгали в воду и благополучно добрались до берега. Мокрые посланцы сразу же направились в палатку Сципиона. Выслушав доклады Бебия, Сергия и Фабия, Публий Корнелий заявил, что «карфагеняне нарушили не только перемирие, но и право народов, защищающее послов, он, однако, не сделает ничего недостойного римских обычаев и собственных его правил» (Liv. XXX. 25). После чего отпустил посланцев и приказал созвать на военный совет командиров, чтобы обсудить дальнейший план кампании.

Примерно в это же время у берегов Африки появились корабли, на которых плыла армия Ганнибала. Согласно рассказу Тита Ливия, сидевший на мачте моряк увидел, что судно движется прямо на разрушенную гробницу, и сообщил об этом начальству (XXX. 25). Ганнибал, смущенный таким зловещим знаком, решил не искушать судьбу и распорядился держать курс на Малый Лептис (Лептис Минор). Полководец решил именно там высадить войска, переждать зиму, накопить резервы и только после этого вступить в битву со Сципионом. Впервые за долгие годы командования армией Ганнибал не был уверен в благополучном исходе предстоящего сражения и хотел тщательнейшим образом к нему подготовиться.

…Гавань Малого Лептиса была забита боевыми и транспортными кораблями. Армия Ганнибала высаживалась на берег, сотни людей спускались по деревянным сходням на пристань, строились по отрядам и выдвигались за пределы города. Мощенные камнем улицы гудели от мерной поступи тысяч ног, звенело оружие, грозно топорщились копья, гордо реяли над марширующими колоннами штандарты Карфагена. В окрестностях города Ганнибал уже наметил место для лагеря, где собирался расположить армию на зимовку. По приказу полководца в окрестностях Малого Лептиса стали заготавливать большие запасы продовольствия и воинского снаряжения, поскольку со дня на день ожидалось прибытие армии Магона. Своей главной задачей на данном этапе противостояния с Римом командующий считал пополнение армии, но именно на этом пути его поджидали большие трудности. Но судьба улыбнулась Ганнибалу: в это тревожное время у него появился неожиданный союзник.

Македонский царь Филипп V стоял на плацу и наблюдал за марширующей колонной фалангитов. Тяжеловооруженные пехотинцы дружно выбивали пыль из утоптанной земли, громкие голоса урагов и протостатов заглушали мерные удары барабана, длинные пики как колосья колыхались над строем. Промаршировав вдоль казармы, солдаты развернулись в фалангу, взяли сариссы наперевес, прокричали «Ала-ла-ла-лай» и двинулись через плац в сторону царя. Сделав полсотни шагов, сариссофоры остановились и по сигналу трубы стали перестраиваться в двойную фалангу. Закончив построение, ударили сариссами о щиты и замерли в ожидании дальнейших команд Филиппа.

Но базилевсу было не до маневров. Он только что разговаривал со своим лазутчиком, прибывшим из Сицилии: полученные вести сильно встревожили царя. Вторая война Рима с Карфагеном близилась к развязке, решающая битва между Ганнибалом и Сципионом становилась неизбежной. Вопрос заключался в том, кто выйдет из нее победителем. Если бы в 215 г. до н. э. Филиппа спросили, за кем останется победа, он бы не сомневаясь, назвал имя Ганнибала. С тех пор все изменилось, утекло много воды и крови, некогда карфагеняне стояли у ворот Рима, теперь римляне стоят у ворот Карфагена. Ганнибал не смог завоевать Италию, зато Сципион захватил Испанию. У пунийцев нет союзников, римлянам оказывает поддержку нумидийский царь Масинисса. Карфагенское правительство располагает одной армией, Сенат может отправить в Африку еще десяток легионов. И теперь вопрос: что делать в сложившейся ситуации македонскому царю?

По большому счету Филиппу было выгодно, чтобы римляне и карфагеняне продолжали истреблять друг друга в этой войне, но обстоятельства складывались так, что все могло решиться одним сражением. В грядущей битве все преимущества были на стороне римлян. Но если раньше это превосходство можно было нивелировать гением Ганнибала, то теперь этого не было. Сципион был достойным противником, за которым тянулся шлейф непрерывных побед в Испании и Африке. При таком положении дел Филипп решил оказать поддержку Карфагену и содействовать победе пунийской армии в генеральном сражении. В случае успеха карфагенян война могла затянуться на неопределенно длительный срок, поскольку уверенности в том, что Сенат пошлет в Африку новую армию, не было. При таком раскладе дела в Иллирии и Балканской Греции, не говоря уже о Малой Азии, отошли бы для «отцов отечества» на задний план. Это и требовалось Филиппу. Однако действовать нужно было очень тонко, чтобы не нарушить хрупкий мир с римлянами. Базилевс уже знал, как это сделать.

Филипп поднял руку, подозвал гипасписта и приказал срочно найти хилиарха[24] Сопатра. Этот военачальник приходился царю дальним родственником, был смел, предан, честолюбив и как нельзя лучше подходил для выполнения ответственных поручений. Пока телохранитель искал Сопатра, Филипп обошел строй фалангитов. Царь остался доволен выправкой и выучкой солдат. Блестели на солнце медные щиты, сияли начищенные шлемы и панцири, порывы ветра трепали высокие султаны на гребнях. Похвалив сариссофоров за хорошее несение службы, Филипп распустил строй. Вскоре появились гипаспист и Сопатр. Военачальник приветствовал царя по-македонски и почтительно склонил голову в ожидании приказа.

Базилевс начал издалека. Вкратце обрисовал международную обстановку, рассказал о событиях в Африке, а затем словно между делом сказал, что встречался с карфагенскими вербовщиками по поводу найма солдат в Македонии. Пунийцы предлагали очень хорошие деньги, однако царь не может приказать своим людям идти сражаться за Карфаген. Это дело сугубо добровольное, каждый македонянин решает сам, хочет он заработать на этой войне или нет. Государство в этом участия принимать не будет. Человек, который возглавит отряд наемников, получит от македонского царя средства на доспехи и оружие для воинов. Численность корпуса не должна превышать 4000 человек, но это должны быть хорошо обученные солдаты. В конце своего монолога Филипп предложил Сопатру принять командование над наемниками.

Предложение, от которого невозможно было отказаться. Хилиарх понимал, что если что-то пойдет не так, то отвечать придется лично ему, поскольку македонский царь постарается дистанцироваться от любой проблемы. С другой стороны, Сопатр был потомственным военным, поэтому сражаться под знаменем великого полководца Ганнибала считал для себя великой честью. Был еще один момент. Будучи хилиархом, военачальник командовал отрядом из 1024 солдат, теперь он получал в свое распоряжение 4000 воинов и становился стратегом, минуя должность мерарха[25]. Сопатр не сомневался, что в случае успешного выполнения царского поручения его карьера в македонской армии обеспечена. Поэтому хилиарх заявил, что готов выполнить любой приказ базилевса. Царь благосклонно кивнул и пригласил Сопатра во дворец, чтобы подробно обсудить дальнейшие действия.

Все это время Гасдрубал, сын Гискона, занимался обучением войск, поддерживая армию в состоянии боевой готовности. Положение военачальника было странным, поскольку он одновременно находился в состоянии войны с Римом и был объявлен вне закона на родине. Под командованием Гасдрубала была небольшая армия, подчинявшаяся лично ему, а не правительству в Картхадаште. Это была серьезная сила, с которой были вынуждены считаться Сципион и карфагенские власти. Как показывает история противостояния Рима и Карфагена, сенаторы охотно принимали пунийских военачальников, решивших изменить своей стране. Если бы в сложившейся ситуации Гасдрубал перешел на сторону римлян, то ему простились бы все прошлые грехи. Но опальный полководец был ярым патриотом и даже не сделал попытки вступить в переговоры со Сципионом по поводу почетной капитуляции. Вместо этого он начал диалог с Ганноном, сыном Бомилькара, командующим карфагенской армией.

Рассказ об этих событиях сохранился в изложении Аппиана, однако оставляет больше вопросов, чем дает ответов. У Полибия и Тита Ливия подобная информация отсутствует, они ничего не сообщают о дальнейшей судьбе Гасдрубала, сына Гискона. Как следует из текста Аппиана, Гасдрубал обратился к Ганнону с предложением совместно напасть на лагерь Сципиона. При этом Гасдрубал хотел бить врага его же оружием и собирался устроить поджог во вражеском лагере. С его слов получалось, что в войсках Сципиона находятся множество испанцев, насильно призванных по римские знамена. Если этих людей удастся подкупить, то они устроят пожар в расположении противника. Испанцам можно обещать все, что угодно, лишь бы с их помощью одолеть страшного врага. Когда все будет готово, Гасдрубал приведет своих людей к римскому лагерю и, как только вспыхнет пожар, начнет атаку (App. Lib. 29). В случае успеха военачальник требовал для себя полной реабилитации и назначения командующим армией с такими же полномочиями, как у Ганнона.

Предложение Гасдрубала показалось Ганнону заманчивым, несмотря на то что шли мирные переговоры с римлянами. Расчет Ганнона был прост: если удастся поджечь неприятельский лагерь и уничтожить армию Сципиона, то никто его за это в Карфагене не осудит. Если же поджог не удастся совершить, то и атаки на вражеское расположение не будет. Причем в случае успеха Ганнон не собирался делиться властью и славой с Гасдрубалом. Сын Бомилькара решил воспользоваться удобным моментом и покончить со Сципионом, а затем расправиться с конкурентом. Вызвав к себе доверенного человека, Ганнон вручил ему крупную сумму денег, приказал проникнуть в римский лагерь и подкупить иберов. Через некоторое время карфагенский командующий получил известие, что вербовка испанцев прошла успешно. Лазутчик встречался с иберийскими воинами, раздавал золото и обещания, назначил день поджога и благополучно покинул вражеский лагерь. Получив необходимую информацию, Ганнон уведомил Гасдрубала о дне начала операции.

Дальше начинаются удивительные вещи. Вместо того чтобы разобраться в сути вопроса, Аппиан решил пойти по пути Тита Ливия и порадовать читателя различной мистической чепухой: «Когда Сципион приносил жертвы, они указывали ему опасность от пожара; поэтому он разослал людей по всему лагерю, чтобы каждый, кто видел какой-либо огонь, горевший очень сильно, прекращал его. И опять в продолжение многих дней он приносил жертвы. И, так как жертвы не переставали указывать на пожар, он беспокоился и подумывал о том, чтобы перенести лагерь» (Lib. 29). Рекомендацию Полибия, что «необходимо изобличать и осмеивать привнесение в историю сновидений и чудес» (XII. 12b), Аппиан явно проигнорировал. Вместо отчета о деятельности римской разведки, ведущей борьбу с карфагенскими лазутчиками внутри лагеря, мы получили невнятный рассказ о неблагоприятных жертвоприношениях. И глубокой религиозности Публия Корнелия Сципиона, благоговейно внимавшего гласу богов.

Как обстояло дело в действительности? Можно предположить, что римским агентам удалось узнать о подготовке диверсии, но кто и когда будет осуществлять поджог, осталось неизвестным. Поэтому и были приняты в лагере строжайшие меры предосторожности по обращению с огнем. Не исключено, что комедия с неблагоприятными жертвоприношениями была разыграна Сципионом специально, чтобы отвлечь внимание вражеских лазутчиков и прикрыть работу римских агентов. Публий Корнелий очень часто использовал религию для достижения своих целей, поэтому данный случай не был исключением.

Заговор был раскрыт после того, как некий ибериец сумел внедриться в ряды поджигателей, узнать их планы и доложить обо всем Сципиону. Все карфагенские агенты были схвачены и казнены, их трупы бросили в окрестностях римского лагеря. Армия Ганнона уже вышла на исходную позицию для атаки, когда командующему доложили о случившемся. Он понял, что коварный замысел потерпел неудачу, и быстро отдал приказ об отступлении. Ганнон не предупредил Гасдрубала о случившемся, и когда сын Гискона прибыл с войсками к римскому лагерю, то ничего там не обнаружил, кроме мертвых тел заговорщиков.

Не сумев уничтожить армию Сципиона, Ганнон решил расправиться с Гасдрубалом. Он стал клеветать на него и обвинять в измене, утверждая, что к вражескому лагерю Гасдрубал привел свою армию для того, чтобы сдаться Сципиону. Но по какой-то причине сделка не состоялась, и предатель увел своих людей обратно. Карфагеняне, относившиеся к Гасдрубалу с большим подозрением и недоверием, теперь окончательно его возненавидели. Попытка военачальника помириться с согражданами благодаря козням Ганнона закончилась крахом.

Как уже говорилось, главной проблемой для Ганнибала было пополнение армии: он считал, что имеющихся в его распоряжении сил недостаточно для успешного противостояния Сципиону. Поскольку карфагеняне наделили своего командующего неограниченными полномочиями для дальнейшего ведения войны, он этими правами и воспользовался. Полководец обратился к правительству Картхадашта и продавил решение о снятии с Гасдрубала, сына Гискона, всех обвинений. Ганнибалу были нужны его воины, хорошо обученные и обладающие опытом ведения боевых действий. В любом случае их боеспособность была выше, чем у гражданского ополчения Карфагена. Несмотря на то что Гасдрубал был реабилитирован, никакой должности в армии он не получил. Возможно, Ганнибал не доверял опальному военачальнику и ему были нужны войска, но не их командир. Не исключено, что командующий со временем подыскал бы для Гасдрубала какую-либо должность, однако в данный момент считал это неуместным и решил подождать, пока страсти улягутся. Как бы там ни было, Гасдрубал оказался в Карфагене, а не в действующей армии. Затворившись в своем доме, он не показывался в общественных местах и на улицах, ведя уединенную жизнь (App. Lib. 36).

Сципион видел, что Ганнибал не стремится к генеральному сражению, и решил спровоцировать противника на битву. Римские корабли устроили охоту на грузовые суда, везущие в Карфаген продовольствие, в городе возникли перебои с продуктами. Ситуация усугублялась тем, что из-за боевых действий в регионе поля в окрестностях Картхадашта остались невозделанными. Население стало выражать недовольство, чего и добивался Сципион. Он надеялся, что народ и правительство вынудят Ганнибала вступить в сражение. Однако карфагенский полководец по-прежнему проявлял осмотрительность, продолжал накапливать силы и готовить армию к предстоящим тяжелым боям. Чтобы обезопасить подвоз припасов к Карфагену, он разослал по стране небольшие мобильные отряды из всадников и легковооруженных воинов, которые стали вступать в боестолкновения с римлянами. Активизировался и карфагенский флот, отогнавший от города корабли Сципиона.

Тогда римский полководец изменил тактику и решил перехватывать обозы, идущие в лагерь Ганнибала. Как пишет Аппиан, трибун Ферм устроил на холмах засаду и неожиданной атакой захватил вражеский обоз с припасами. При этом погибли 4000 ливийских солдат, еще 4000 были взяты в плен (App. Lib. 36). Данное свидетельство вызывает определенные сомнения. Количество убитых и взятых в плен воинов Ганнибала представляется совершенно нереальным. Данные цифры подходят для большого сражения, а не частной операции местного значения.

Эта малая война была совершенно не нужна Ганнибалу, поэтому он решил возобновить перемирие со Сципионом. Полководец знал, какие именно причины толкают римского командующего к активизации боевых действий, представлял всю сложность предстоящих переговоров и поэтому сделал неожиданный ход – обратился к посредничеству Масиниссы. Вряд ли полководец был лично знаком с нумидийским царем, однако в его окружении были люди, хорошо знавшие Масиниссу. В Цирту отправились посолы Ганнибала, разъяснившие царю сложившуюся ситуацию. А она складывалась таким образом, что в случае победы карфагенского полководца над Сципионом все завоевания Масиниссы оказывались под угрозой. Для царя всегда на первом месте стояли собственные интересы, проблемы союзников его интересовали в меньшей степени. Благодаря римлянам он захватил власть в Нумидии, без их поддержки в данный момент удержаться в Цирте было проблематично. Сын Сифакса Вермина продолжал борьбу за земли отца и не собирался сдаваться без боя. Ганнибал стал легендой при жизни, его имя наводит ужас на римлян. И если военное счастье покинет Сципиона, то Масинисса оказывался сразу против двух врагов – Вермины и Карфагена. Исход такого противостояния был предсказуем, никаких иллюзий по этому поводу Масинисса не питал. При этом царь знал, что карфагенянам гораздо выгоднее иметь в Цирте и Сике двух враждебных друг другу правителей, чем одного могущественного властелина объединенной Нумидии. Поэтому он надеялся, что сохранит свою власть над Восточной Нумидией при любом раскладе. И если для этого требуется оказать небольшую услугу Ганнибалу, то Масинисса это сделает.

Мы не знаем, какие аргументы Масинисса привел Сципиону в пользу заключения очередного перемирия, но, судя по всему, они оказались весомыми. Римлянин не мог отказать царю по одной простой причине: ему была нужна нумидийская конница. А Масинисса имел возможность лишить Публия Корнелия этой поддержки, даже не вступая в конфликт с Римом. Царь мог сослаться на то, что идет война с Верминой и в данный момент он не может выделить в помощь римлянам значительное число всадников. Мог порассуждать о том, что в результате многолетних войн в Нумидии значительно сократилось число боеспособных мужчин. Масинисса мог придумать массу отговорок, чтобы не приводить своих людей к Сципиону. И римский полководец ничего не мог с этим сделать, потому что нумидийский царь был его единственным союзником в Африке. Доверять ему до конца не стоило, поскольку Публий Корнелий помнил, чем закончилась дружба с Сифаксом. Поэтому Сципион решил не обострять ситуацию, прислушался к мнению Масиниссы и согласился обсудить перемирие.

Как пишет Аппиан, Масинисса, «выросший и воспитанный в Карфагене, питая уважение к достоинству города и будучи другом еще многим из тех, кто там жил» (Lib. 37), сумел убедить римского полководца не просто приостановить боевые действия, а заключить полноценный мирный договор. Суть его была такова: «карфагеняне отдают корабли и людей, которых они взяли, когда те везли продовольствие римлянам, возвращают все разграбленное или же возмещают потерянное по цене, какую установит Сципион, и, как штраф за совершенную несправедливость, вносят тысячу талантов; таково было соглашение; было заключено перемирие, пока карфагеняне не узнают этих условий» (App. Lib. 37). Мы не знаем, насколько достоверна эта информация, поскольку ни Ливий, ни Полибий о втором договоре не упоминают. С другой стороны, об этом соглашении пишет Евтропий: «Ганнибал, побежденный в ряде сражений, запросил мира у Сципиона. Когда дело дошло до переговоров, мир был дан на тех же условиях, но из-за нового вероломства было [велено] добавить к пятистам тысячам серебра еще сто тысяч фунтов. Карфагеняне не приняли условий и приказали Ганнибалу сражаться» (III. 22). Свидетельства Аппиана и Евтропия не стоит как бездумно отвергать, так и безоговорочно принимать на веру. Поэтому можно предположить, что Ганнибал вел некие переговоры с Публием Корнелием, и возможно, что они были тайные. Если это действительно так, все, что случилось в дальнейшем, становится понятным и объяснимым.

…В Карфагене опять было неспокойно, улицы и площади были заполнены толпами народа, тысячи людей вновь собрались на площади перед зданием, где заседали члены совета. Слухи о том, что Ганнибал ведет со Сципионом тайные переговоры, взбудоражили карфагенян, они пришли потребовать от правительства ответ. Картхадашт вновь оказался расколот на два лагеря, поскольку многие знатные пунийцы были согласны с Ганнибалом и поддерживали его начинание. Набравшись храбрости, они вышли к народу и стали убеждать соотечественников в необходимости перемирия. Но их никто не захотел выслушать, люди были уверены, что городу угрожает серьезная опасность. Неожиданно вспомнили о Гасдрубале, сыне Гискона: «что теперь делает Ганнибал, незадолго до этого сделал, – говорили они, – и Гасдрубал, который, сдав ночью лагерь врагам, через небольшой промежуток времени захотел и самого себя отдать Сципиону, приблизившись для этого к его лагерю, а теперь скрывается в городе» (App. Lib. 38). Но Ганнибал был далеко, а Гасдрубал рядом. Теперь ему припомнили все – и сожжение лагерей, и разгром на Великих равнинах, и попытку сдаться Сципиону. Подстрекаемая недоброжелателями военачальника, разъяренная толпа бросилась к дому Гасдрубала, чтобы учинить самосуд.

Предупрежденный верными людьми о начавшихся волнениях, бывший командующий армией Карфагена вскочил на коня и попытался скрыться из города. Однако убийцы его заметили и бросились в погоню. Гасдрубал гнал коня по улицам Картхадашта, петлял среди домов, но враги не отставали, расстояние между беглецом и преследователями сокращалось. Городские ворота закрыли, стражники перекрывали улицы, стало ясно, что от погони не уйти. Тогда военачальник направил коня в другую сторону, туда, где находились гробницы его предков.

Около гробницы отца Гасдрубал спрыгнул с коня и вошел внутрь. Снял перевязь с мечом и положил на каменный саркофаг, развязал на панцире кожаные ремни и сбросил его на землю. Вытащил из ножен клинок, упер в стену и навалился на него всем телом. Когда в гробницу вбежали преследователи, Гасдрубал был уже мертв. Разъяренные пунийцы, не имея возможности выместить злобу на живом, надругались над мертвым. Ударом фалькаты военачальнику отсекли голову, надели на копье и целый день возили по улицам и площадям Карфагена. Так бесславно закончился жизненный путь Гасдрубала, сына Гискона.

Согласно Аппиану, причиной гибели Гасдрубала стали ходившие по Карфагену слухи о заговоре среди высших армейских командиров: «как это ей свойственно, чернь неразумно полагала, что карфагенские полководцы в своих интересах заключили с римлянами этот договор, чтобы с их помощью властвовать над отечеством» (Lib. 38). Попытка государственного переворота в это тревожное время настолько перепугала горожан, что они поддались на провокацию и решили расправиться с Гасдрубалом, несмотря на то что бывший командующий находился не у дел. Возможно, расправа была инициирована врагами полководца, тот же Ганнон мог попытаться окончательно добить своего личного врага. В любом случае Аппиан считал, что военачальник пострадал безвинно: «Так Гасдрубал и в первый раз был изгнан несправедливо, и вторично ложно был оклеветан Ганноном и тогда был присужден карфагенянами к смерти, и даже после смерти подвергся с их стороны таким оскорблениям» (Lib. 38).

Относительно смерти Гасдрубала существует две версии. Аппиан пишет, что полководец, «приняв яд, лишил себя жизни» (Lib. 38), версии об отравлении придерживается и Дион Кассий. Иное мнение высказал Овидий в «Фастах»:

Это интересное свидетельство объединяет два события – поражение Сифакса в битве с Масиниссой и самоубийство Гасдрубала. Но здесь присутствует некая нестыковка. Сифакс был разгромлен 23 июня 203 г. до н. э., однако карфагенский полководец в этом бою участия не принимал и погибнуть в тот день не мог. Гасдрубал пребывал в добром здравии, занимался обучением своей армии и думал о том, как вернуть доверие сограждан. Карфагенский военачальник погиб после того, как в Африке высадилась армия Ганнибала, об этом сохранилось недвусмысленное свидетельство Аппиана. Возникает закономерный вопрос: зачем Овидию потребовалось под одной датой совмещать поражение Сифакса и смерть Гасдрубала? Выскажу свое предположение, не претендуя при этом на истину в последней инстанции. Не исключено, что Гасдрубал погиб ровно год спустя после пленения зятя, в этот же день, 23 июня. Только не в 203 г. до н. э., а в 202 г. до н. э. То, что даты совпали, могло быть чистой случайностью. Овидий не стал разъяснять читателям, что к чему, а просто объединил два события под одним днем. Могло быть и так. Что касается смерти Гасдрубала, здесь каждый волен выбрать ту версию, которая ему больше нравится, – яд или меч.

Сципион очень удивился, когда узнал, что карфагеняне не утвердили условия перемирия. Судя по всему, Ганнибалу не удалось убедить сограждан в необходимости мирных инициатив и партия войны одержала вверх над сторонниками мира. Такая ситуация полностью устраивала Публия Корнелия. Во-первых, он оказал услугу Масиниссе, но получилось так, что римскому полководцу она ничего не стоила. Во-вторых, царь Нумидии лично убедился в бессмысленности мирных переговоров с пунийцами. В-третьих, Сципион получил из Рима известие о том, что умер его главный недруг Квинт Фабий Максим Кунктатор (Liv. XXX. 26). Старый воин пользовался в Сенате огромным уважением, современники считали его спасителем государства в страшные годы нашествия Ганнибала. В лице Фабия противники Сципиона лишились признанного лидера, руки у полководца были развязаны, и он решил активизировать свои действия.

Как это ни покажется странным, но информация Тита Ливия и Полибия о событиях, предшествовавших битве при Заме, радикально отличается. Согласно тексту Полибия, карфагеняне нарушили мирный договор с Римом сразу же после высадки в Африке армии Ганнибала (XV.15.1–2). На данный факт обратил внимание и Евтропий: «Между тем с прибытием Ганнибала в Африку мир был нарушен, и африканцы совершили много враждебных [действий]» (Eut. III. 22). Тит Ливий излагает ход событий иначе: в его изложении карфагеняне захватывают транспортные суда римлян ДО прибытия Ганнибала из Италии. При этом нарушается не мирный договор, а перемирие: «преступления, несомненно нарушавшие перемирие, следовали одно за другим» (Liv. XXX. 25). Ливий несколько раз подчеркнет, что было заключено именно перемирие, а не мир. Согласно Аппиану, нападение на транспорты произошло после высадки в Африке армии Ганнибала, во время переговоров в Риме карфагенской делегации с сенаторами о заключении мирного договора (App. Lib. 32–35). На мой взгляд, ближе к истине свидетельство Тита Ливия: он имел доступ в государственные архивы и мог ознакомиться с необходимыми документами. Мало того, в отличие от историка греческого, римский историк не был связан с домом Сципионов, ему не было нужды выставлять Публия Корнелия в лучшем свете, чем других полководцев республики. Как справедливо заметил И. Ш. Шифман, сенаторы, в отличие от Сципиона, раскусили хитрость карфагенян, вступивших в мирные переговоры с целью выиграть время и перебросить армию Ганнибала из Италии в Африку[26].

Боевые действия в первой половине 202 г. до н. э. освещены очень скупо. В этом плане интересно свидетельство Фронтина, который оставил краткий рассказ об одном из эпизодов африканской кампании 202 г. до н. э.: «Расчет диктовал Сципиону, после возвращения Ганнибала в Африку, необходимость покорить ряд городов, занятых сильными гарнизонами противной стороны. Он стал время от времени подсылать какой-нибудь отряд для нападения; напоследок он являлся сам, как бы для разграбления, но, притворившись, что испугался, отходил назад. Ганнибал решил, что Сципион на самом деле напуган. Стянув отовсюду гарнизоны, он пустился последовать его, как бы собираясь дать генеральное сражение. Сципион таким путем добился цели: города лишились защитников, и он через Масиниссу и нумидийцев захватил их» (Strat. III. VI. 1). Возможно, в своем рассказе Полибий подразумевал эти же события: «Публий позаботился оградить флот от всякой опасности, начальником и заместителем своим поставил Бебия, а сам пошел на города, причем не под защиту принимал их, как покоряющиеся добровольно, но брал силою и обращал жителей в рабство, дабы показать, насколько раздражен он против врагов после вероломства карфагенян» (XV.3). Несмотря на то что об этих событиях не упоминают ни Ливий, ни Аппиан, у нас нет оснований отвергать информацию Фронтина. Малая война шла с переменным успехом, инициатива быстро переходила от одной стороны к другой, но в итоге преимущество осталось за Сципионом. Принадлежавшие Карфагену земли подверглись страшному опустошению, что вызвало очередной взрыв недовольства в городе. Произошло то, чего так настойчиво добивался Публий Корнелий: «При виде разоренных городов карфагеняне послали просить Ганнибала не медлить более, идти навстречу неприятелю и кончить войну одним сражением» (Polyb. XV. 5). Время решительного столкновения неумолимо приближалось: «не только в Италии и Ливии, но даже в Иберии, Сицилии и Сардинии все было возбуждено и с напряжением ожидало событий» (Polyb. XV. 3). Ситуация накалилась до предела.

Неожиданно из Рима прибыл Гай Лелий, причем не один, а вместе с карфагенскими послами, которых сенаторы выставили из города. В итоге вся делегация в полном составе оказалась в руках Сципиона, однако командующий поступил не так, как ожидали легионеры, легаты и трибуны. Публий Корнелий любил делать на публике красивые жесты, данный случай тоже не стал исключением. Припомнив пунийцам их несправедливости, он заявил, что «карфагеняне нарушили не только перемирие, но и право народов, защищающее послов, он, однако, не сделает ничего недостойного римских обычаев и собственных его правил» (Liv. XXX. 25). Если бы посланцы представляли для Сципиона хоть какую-либо ценность, он бы никогда не выпустил их из лагеря. Но поскольку толку от них никакого не было, полководец отправил их в Карфаген, лишний раз продемонстрировав моральное преимущество римлян над противником.

Все это время полководцы враждующих армий занимались накоплением сил в преддверии генерального сражения. Перезимовав в окрестностях Малого Лептиса, карфагенский командующий перебросил армию в город Гадрумет, располагавшийся севернее. Как пишет Полибий, «Ганнибал, ощущая недостаток в коннице, обратился к некоему нумидийцу Тихею, другу Софака, конница которого почиталась наилучшею в Ливии, с просьбою о присылке ему вспомогательного войска и о содействии в столь трудных обстоятельствах. Тихей хорошо понимал, что в случае победы карфагенян власть может оставаться за ним по-прежнему; напротив, в случае торжества римлян властолюбие Масиниссы угрожает самой жизни его. Поэтому Тихей внял просьбе Ганнибала и явился к нему с двумя тысячами конницы» (Polyb. XV. 3). Свидетельство Аппиана противоречит как рассказу Полибия, так и информации Тита Ливия. По мнению александрийского историка, Ганнибал «привлек к дружбе царя номадов, называемых ареакидами. Четыре же тысячи всадников, которые явились к нему в качестве перебежчиков и которые, будучи подчинены некогда Сифаксу, оказались теперь под властью Масиниссы, он, заподозрив в предательстве, велел перебить, а коней роздал войску. Прибыл к нему и другой царек Месотил с тысячью всадников, и Вермина, второй сын Сифакса, правивший еще над большей частью отцовского царства» (App. Lib. 33). В данном сообщении все поставлено с ног на голову. Во-первых, не верится, что Ганнибал приказал перебить 4000 нумидийских наездников в тот момент, когда сильно нуждался в коннице, лишь на основании неких подозрений. То, что эти воины некогда служили Сифаксу, а затем оказались в подчинении Масиниссы, не значило ровным счетом ничего. Нумидия бурлила, как кипящий котел, в стране продолжалась борьба за власть, и многие из тех, кто после пленения Сифакса был вынужден склониться перед Масиниссой, теперь с оружием в руках выступали против римского ставленника. Другой вопрос заключается в том, кого Ганнибал посадил бы на нумидийских лошадей, оставшихся без всадников. Карфагенских ополченцев? Или лигурийцев из армии Магона? На мой взгляд, информация Аппиана действительности не соответствует.

Еще один интересный момент. Аппиан пишет, что сын Сифакса Вермина прибыл в лагерь Ганнибала вместе с отрядом всадников. Однако Тит Ливий свидетельствует, что Вермина не успел привести своих людей на помощь карфагенянам и был разбит уже после битвы при Заме. Историк называет даже точную дату этого события – «в первый день Сатурналий», т. е. 17 декабря (Liv. XXX. 36). Сообщение Ливия гораздо логичнее и лучше вписывается в общую картину событий. Поэтому я буду исходить из того, что в битве при Заме Ганнибал располагал 2000 отрядом конных нумидийцев под командованием Тихея. В конце 202 г. до н. э. в Рим прибыли послы от союзных греческих городов с жалобами на македонского царя. Они сообщили тревожную весть: «говорят, будто четыре тысячи солдат под командой Сопатра переправились в Африку на помощь карфагенянам; с ними отправлена и большая сумма денег» (Liv. XXX. 26). Ганнибал с каждым днем усиливался, ходили слухи, что ему на помощь с большим войском выступил Вермина.

Посмотрим, как обстояли дела с подкреплениями у римлян. Как это ни покажется парадоксальным, но в какой-то момент армия Сципиона оказалась ослаблена. Дело в том, что полководец не просто отпустил Масиниссу на войну с Верминой, а дал ему в подкрепление большой отряд из римской пехоты и конницы (Polyb. XV. 4). И теперь в преддверии генерального сражения Сципион отчаянно призвал своего союзника вернуться. Нумидийский царь не стал задерживаться, он не только вернул Публию Корнелию его войска, но и привел значительные подкрепления: «прибыл Масинисса с пехотой в шесть тысяч человек и конницей в четыре» (Liv. XXX. 29). После этого римский полководец почувствовал себя настолько уверенно, что был готов встретиться с противником на поле битвы.

Все это время Ганнибал регулярно выслушивал от соотечественников жалобы на разорение, которое им приносят боевые действия в окрестностях столицы. Правительство настаивало, чтобы полководец выступил против римлян и как можно быстрее закончил войну генеральным сражением. Ганнибал, раздраженный назойливыми советами, грубо заявил: «Пускай карфагеняне занимаются всеми делами, но не касаются этого, ибо момент для битвы он выберет сам» (Polyb. XV. 5). Несколько дней полководец выжидал, продолжая заниматься обучением войск, затем покинул Гадрумет и во главе армии выступил к городу Зама. Здесь произошло событие, наглядно продемонстрировавшее непоколебимую уверенность Сципиона в грядущей победе.

Желая узнать как можно больше сведений о противнике, Ганнибал отправил к неприятельскому лагерю трех лазутчиков. Однако римские дозорные оказались на высоте и сумели захватить шпионов в плен. Когда карфагенские разведчики, изрядно помятые легионерами, предстали перед римским полководцем, Сципион в очередной раз удивил свое окружение. Он приказал провести вражеских соглядатаев через римский лагерь и все им показать, ничего не утаивая. В сопровождении военного трибуна пунийцы отправились изучать римское расположение. И надо же было такому случиться, что именно в этот день в лагерь вернулся Масинисса (Liv. XXX. 29)! На глазах пораженных шпионов тысячи африканских всадников и пехотинцев выстроились перед лагерными укреплениями в ожидании прибытия римского командующего.

Трибун ответственно подошел к поручению Сципиона, провел пунийцев по всему лагерю, после чего привел их обратно в палатку полководца. Публий Корнелий был сама любезность, расспросил шпионов, все ли они увидели, что хотели, и не утаил ли от них проводник чего-либо. Поскольку карфагеняне выразили полное удовлетворение, Сципион распорядился дать им на дорогу денег, провожатых и отправить к Ганнибалу (Polyb. XV.5). Чтобы они поведали своему командиру о том, что здесь увидели.

Римский полководец знал, что делал, когда в очередной раз ярко сыграл на публику. Он был уверен, что когда Ганнибалу его горе-шпионы обо всем доложат, то противник почувствует неуверенность в своих силах. А именно этого Сципион и добивался. Пусть сын Гамилькара знает, что он его не только не боится, но и презирает. Пусть карфагенянин не рискует больше жизнями своих людей ради добычи сведений о противнике, Публию Корнелию незачем скрывать свою силу, он и так все покажет пунийцам. Римляне приглашают Ганнибала сразиться в открытом бою. Возможно, все это было блестящей импровизацией Сципиона, хотя не исключено, что он просто вспомнил рассказ Геродота о том, как поступил персидский царь Ксеркс, с греческими лазутчиками. Но, как бы там ни было, своей цели римский полководец достиг.

Реакция Ганнибала была именно такой, какой и ожидал Публий Корнелий: «больше всего его поразила самоуверенность врага, конечно, небезосновательная» (Liv. XXX. 29). В очередной раз, тщательно взвесив все шансы на успех, карфагенский полководец пришел к выводу, что не может быть уверен в безоговорочной победе над врагом. Эти сомнения привели Ганнибала к тому, что он решился встретиться со Сципионом и обсудить с ним условия заключения мирного соглашения. Карфагенский полководец исходил из того, что «непобежденный, прося о мире, может добиться лучших условий, чем побежденный» (Liv. XXX. 29). Все это свидетельствует только об одном – надежды Ганнибала на победу стремительно развеивались, как дым на ветру. Отправив в лагерь Сципиона гонца с предложением о личной встрече, полководец с нетерпением ждал ответа.

Публий Корнелий понимал всю сложность положения, в котором оказался Ганнибал, но от встречи отказываться не стал, ему было интересно лично встретиться с легендарным военачальником. При этом Сципион не исключал, что сумеет договориться с пунийским командующим и заключить выгодный для Рима мир. Все зависело от того, на какие условия готов согласиться Ганнибал. В любом случае римлянин ничего не терял. Поэтому он не стал отказываться от переговоров и лишь уведомил карфагенского полководца, что время и место встречи выберет сам. После этого Сципион отвел легионы к городу Нарагаре, где и расположился лагерем. Как пишет Полибий, здесь была очень выгодная позиция, достать воду можно было на расстоянии выстрела из лука от лагерных укреплений (XV. 5). Вскоре подошла армия Ганнибала и расположилась на холме в четырех милях от укреплений римлян (Liv. XXX. 29). Место было очень удобное, за одним исключением – солдатам было далеко ходить за водой.

На следующий день Ганнибал и Сципион в сопровождении небольших отрядов встретились на ровном и открытом месте между двумя лагерями. Оставив позади охрану и взяв с собой только переводчиков, они направили коней навстречу друг другу. Два лучших полководца эпохи встретились. Некоторое время они внимательно разглядывали друг друга, словно пытаясь понять, что замышляет противник. Молчание затягивалось, но поскольку именно Ганнибал просил о встрече, то ему пришлось заговорить первым. Пуниец был краток: «Условия мира предписывает не тот, кто просит о нем, а тот, кто его дает, но, может быть, мы достойны сами определить себе кару. Мы не возражаем, если земли, за которые мы воевали, будут вашими: Сицилия, Сардиния, Испания, острова, сколько их есть между Италией и Африкой. Африкой карфагеняне ограничатся, а вас, коль скоро воля богов такова, мы готовы видеть правителями державы, распространившейся далеко за пределы вашей земли. Не отрицаю: мы только что не вполне искренне просили о мире, не вполне честно ждали его, поэтому нет у вас веры в пунийскую честность. Знай, Сципион, что для честного соблюдения мирного договора вовсе не безразлично, через кого этот мир был испрошен. Ваши сенаторы, как я слышу, отказались говорить о мире с нашим посольством, сочтя послов людьми незначительными. Я, Ганнибал, прошу мира; я не просил бы его, если бы не считал полезным, и по этой же самой причине я буду его соблюдать. Взявшись вести войну, я, пока боги не позавидовали мне, вел ее так, что никто не был мной недоволен. И я постараюсь, чтобы никто не досадовал на мир, заключенный мною» (Liv. XXX. 30). Пока переводчик передавал слова карфагенянина, Ганнибал пристально смотрел на Сципиона.

Публий Корнелий не торопясь обдумывал ответ, похлопывая коня ладонью по крепкой шее. Затем произнес: «От меня, Ганнибал, не укрылось, что именно в расчете на твое прибытие карфагеняне не соблюли перемирие и погубили надежду на мир. И ты, конечно, отпираться не станешь: из прежних условий мира ты исключил все, кроме только того, что и так уже давно зависит только от нас. Ты, конечно, желаешь, чтобы твои сограждане ощутили, какое бремя ты снял с их плеч, но моя забота – иная: не допустить, чтобы вероломство было вознаграждено исключением из договора условий, уже было согласованных. И прежних условий вы не достойны, а хотите даже выгадать на недобросовестности!.. А теперь, когда я, несмотря на все твои уловки и увертки, чуть не силой вытащил тебя в Африку, меня ничто ни к чему не обязывает. И если к прежним условиям, на которых можно было, как тогда казалось, договориться о мире, теперь добавить какую-нибудь пеню за грузовые суда, захваченные во время перемирия, и за оскорбление послов, то у меня будет о чем доложить совету. Ну а если даже и те условия кажутся вам тяжелыми, готовьтесь к войне, ибо вы не в силах переносить мир» (Liv. XXX. 31). Ганнибал внимательно выслушал переводчика и отрицательно покачал головой. Сципион в ответ усмехнулся, развернул коня и направился в сторону римского лагеря. Время разговоров закончилось, теперь спор должны были решить мечи.

В изложении Аппиана встреча двух полководцев выглядела следующим образом: «Ганнибал решил еще раз сойтись для переговоров со Сципионом и, сойдясь, стал говорить, что карфагеняне вознегодовали на прежний мир из-за денег, и если это устранить, а римляне сочли бы достаточным владеть только Сицилией, Иберией и островами, над которыми они властвуют, то соглашение будет твердым. Сципион ему ответил: “Много выгоды будет у Ганнибала за бегство из Италии, если он получит от Сципиона согласие на это”. И. запретил еще раз посылать к нему послов. После взаимных угроз они отправились каждый в свой лагерь» (Lib. 39). Определенные отличия от текстов Тита Ливия и Полибия присутствуют, но суть рассказа от этого не меняется. Переговоры закончились полным провалом.

Согласно информации Полибия и Тита Ливия, во время личной встречи Ганнибал и Сципион произносят длинные речи, причем у римского историка они простроены по всем правилам ораторского искусства, что вряд ли имело место быть в действительности. Тем не менее, за многословной риторикой скрываются реальные предложения Ганнибала и жесткий ответ Публия Корнелия.

Подходы к описанию переговоров между двумя полководцами у римского и греческого историков совершенно разные. Если у Ливия Сципион настаивает на ужесточении условий старого договора, то в изложении Полибия он требует безоговорочной капитуляции: «Каково же заключение моей речи? Вам остается или отдать себя и отечество ваше на наше благоусмотрение, или победить нас на поле сражения» (Polyb. XV. 8). В данном случае я вновь отдам предпочтение информации Тита Ливия, поскольку Сципиону необходимо было как можно быстрее закончить войну. Пока ему на смену не прислали нового командующего африканскими легионами. Уже только поэтому Публий Корнелий не стал бы выдвигать для Ганнибала заранее неприемлемые условия, это совершенно не входило в планы римлянина. Если бы полководцам удалось прийти к соглашению, то Сципион оставался в истории Рима как человек, победоносно завершивший войну с Карфагеном. Он не мог не понимать, какие риски таит в себе битва с таким страшным противником, как Ганнибал. И как только представилась возможность избежать сражения и решить дело миром, Публий за нее ухватился. В изложении Полибия Сципион озабочен исключительно благом Рима, в рассказе Тита Ливия он действует как человек, ставивший превыше всего собственные интересы. Как оно и было в действительности. Но если со Сципионом все понятно, то позиция Ганнибала вызывает определенные вопросы.

Предположим, дела обстояли так, как описал Полибий. В этом случае отказ карфагенского полководца от переговоров вполне объясним. Потому что требование Сципиона «отдать себя и отечество ваше на наше благоусмотрение», подразумевало следующее: «У римлян было старинным правилом: народ, с которым не было ни скрепленного договором союза, ни дружбы на равных условиях, считать сдавшимся и замиренным, только когда он выдаст все божеское и человеческое, пришлет заложников, отдаст оружие и когда по его городам поставят римские гарнизоны» (Liv. XXVII. 34). При таком раскладе у Ганнибала просто не было других вариантов, кроме как попытать счастья в генеральном сражении.

Если же придерживаться версии Тита Ливия, то ситуация выглядит иначе. Сципион действительно предлагает весьма умеренные условия мира, добавляя к прежним договоренностям лишь денежную пеню за оскорбление послов и захваченные суда. Требование вполне справедливое, и Ганнибал не может этого не понимать. Он знает, насколько уверен в себе и силен противник, знает, насколько истощен войной Карфаген, тем не менее, поступает вопреки здравому смыслу и отказывается от переговоров. Почему?

На полководца оказывали давление правительство, олигархия и зажиточные слои карфагенян, сильно пострадавшие от длительной войны. Простой народ тоже был недоволен затянувшимися боевыми действиями. На данный факт указывал Полибий: «При виде разоренных городов карфагеняне послали просить Ганнибала не медлить более, идти навстречу неприятелю и кончить войну одним сражением» (Polyb. XV. 5). Об этом же писал и Аппиан: «Карфагеняне приказали Ганнибалу прервать перемирие, воевать со Сципионом и ввиду недостатка продовольствия возможно скорее решить войну сражением» (Lib. 39). Полководец находился под сильнейшим прессингом и, возможно, в какой-то момент просто был вынужден пойти на поводу у соотечественников.

Еще один момент. Ганнибал считал себя великим полководцем, с которым связывались последние надежды соотечественников. В надежде на прибытие его армии они разорвали перемирие с римлянами, решили продолжать войну, и поэтому военачальник просто не мог заключить мир, условия которого были бы тяжелее предыдущих договоренностей. Его амбиции были слишком велики, чтобы пойти на это. Могло быть и так.

Вернувшись с переговоров, Ганнибал собрал большой военный совет, на котором присутствовали все командиры высшего и среднего звена карфагенской армии. Был среди них и македонский военачальник Сопатр. Сначала полководец изложил свой план на предстоящую битву, после чего поинтересовался мнением подчиненных – есть ли у них какие-либо возражения. Большинство согласились с мнением командующего, лишь некоторые военачальники возражали против расположения элефантерии перед боевой линией карфагенской армии. Они резонно указывали, что слоны еще недостаточно обучены и плохо слушаются погонщиков, что гораздо лучше будет вывести животных в резерв или сосредоточить на одном из флангов для прикрытия кавалерии. Однако Ганнибал решительно отмел все замечания. Он заявил, что хочет слонами проломить вражеский строй и только после этого ввести в бой тяжеловооруженную пехоту. Другие командиры советовали в битву не вступать и дождаться Вермину, поскольку было достоверно известно, что нумидиец ведет на помощь Ганнибалу многочисленную конницу. Осознав, что полководца не переубедить, командиры сняли свои возражения. После чего Ганнибал объявил о закрытии совещания и распустил военачальников.

Грядущий день должен был решить не только судьбу Западного Средиземноморья, но и всей Ойкумены.

Тусклое зимнее солнце медленно поднялось над линией горизонта, низко нависшее небо затянула серая пелена. Из карфагенского лагеря выдвигались многотысячные колонны пехоты, слышались пение труб и бой барабанов, ржание коней и рев боевых слонов. Армия Ганнибала разворачивалась в боевой порядок, на противоположном конце равнины выстраивались легионы Сципиона. Карфагенский полководец остановил коня около лагерных ворот, чтобы поторопить замешкавшиеся на выходе войска. Мимо маршировала фалангархия[27] Сопатра. Македонский военачальник гарцевал на черном жеребце впереди колонны, несколько тысяч фалангитов дружно выбивали ногами серую дорожную пыль. Ганнибал высоко вскинул руку в приветствии, сариссофоры в ответ разразились восторженными криками.

Карфагенская армия выстраивалась в три линии. Впереди стояли воины из армии Магона – галлы, лигурийцы, балеарцы, усиленные отрядами мавров и наемников, их общая численность достигала 12 000 человек (Polyb. XV. 11). Во второй линии боевого построения стояли карфагеняне, ливийцы и македоняне. На этих людей Ганнибал возлагал особы надежды, он был уверен, что они сумеют остановить натиск легионов. Многие из карфагенян и ливийцев служили под командованием Гасдрубала, сына Гискона, поэтому были хорошо обучены и вооружены. В третьей линии стояли прибывшие из Италии ветераны армии Ганнибала, среди которых было немало воинов с Бруттийского полуострова. Облаченные в римские доспехи и обладавшие огромным военным опытом, эти люди хорошо знали только одно ремесло – искусство убивать. Их боевой дух был необычайно высок, храбрость безгранична. Никто не мог противостоять этим бойцам на поле боя: именно они, по замыслу Ганнибала, должны были переломить исход битвы в его пользу. На правом фланге боевых порядков полководец поставил карфагенскую конницу, на левом крыле – 2000 нумидийских всадников под командованием Тихея. Перед фронтом армии выстроилась элефантерия из 80 боевых слонов. После того как войска расположились на позициях, Ганнибал созвал командиров и приказал каждому из них обратиться к подчиненным на их родном языке.

Сам полководец отправился к ветеранам итальянской кампании. Осадив коня перед строем солдат, он стал перечислять все победы, которые они одержали на вражеской земле. Вспомнил Треббию, Тразименское озеро и Канны. Назвал имена погибших вражеских полководцев и количество убитых римлян. Чтобы достигнуть большего эффекта, Ганнибал указал рукой в сторону вражеской армии и сказал, что сегодня врагов гораздо меньше, чем было раньше. Что это либо потомки тех, кого его храбрые воины убили в Италии, либо те, кто бежал с поля боя и чудом спасся от ярости солдат Ганнибала. Но в этот день им не удастся избежать смерти: мечи ветеранов довершат в Африке то, что не успели доделать в Италии.

Пехотинцы, опираясь на копья и облокотившись на большие римские щиты, затаив дыхание слушали своего полководца, постепенно проникаясь уверенностью в окончательной победе над врагом. В это же время остальные военачальники похожими речами поднимали боевой дух своих воинов. Галлам напомнили обо всех бедах, что их племя претерпело от римлян, лигурийцам пообещали плодородные земли на севере Италии, которые в случае победы будут отвоеваны у сыновей волчицы. Нумидийцев и мавров припугнули Масиниссой: в случае захвата Нумидиии, он будет сводить счеты с теми, кто посмел поднять против него оружие. Наемникам за счет захваченной добычи пообещали значительно увеличить жалование (Liv. XXX. 33). Сопатр вспомнил об Александре Великом, под чьим командованием македоняне завоевали половину обитаемого мира. Пусть стоявшие сегодня в строю воины не посрамят славы своих дедов! Что касается карфагенян, то они знали, за что сражаются, – за свои дома, за жен, детей и матерей. За Картхадашт. Когда все слова были сказаны, командиры разошлись по своим подразделениям.

Расположил войска и Сципион. Перед строем легионеров встали легковооруженные воины, им надлежало встретить атаку элефантерии. Легионы выстроились в классическом римском боевом порядке, в три линии – гастаты, принципы, триарии. Единственное отличие заключалось в том, что, вместо расположения в шахматном порядке, манипулы стояли в затылок друг другу. Между рядами манипул были оставлены широкие проходы, куда следовало отступить легковооруженным воинам. Здесь они должны были отражать атаку слонов, затем укрыться в шеренгах тяжеловооруженной пехоты либо уйти в тыл, оставив проходы свободными. Как только в них войдет элефантерия, легионеры с двух сторон забросают ее копьями и обратят в бегство.

На правом фланге стояли нумидийцы Масиниссы, на левом – италийская кавалерия Гая Лелия. Закончив построение, Сципион обратился к воинам с краткой речью, всячески превознося собственные подвиги и принижая деяния врага. Объезжая строй, полководец произнес столь любезные сердцу простых солдат слова: «Конец войне и ее тяготам… близок; добыча карфагенская в их руках; вот-вот вернутся они домой – в отечество, к родителям, детям, женам, богам-пенатам!» (Liv. XXX. 32). Легионеры ответили громовым боевым кличем, слышным на противоположном конце равнины. После этого армии начали сближение.

Бой начали нумидийцы. Всадники Тихея вихрем налетели на конных воинов Масиниссы, забросали их дротиками, развернули лошадей и помчались назад. Масилии бросились следом, однако Тихей неожиданно остановил конницу и вновь повел своих людей в атаку. Воздух загудел от множества метательных копий, брошенных всадниками друг в друга. Заржали раненые лошади, упали на землю первые убитые и раненые воины. Несколько раз противники сходились и расходились в скоротечных схватках, после чего вернулись на исходные позиции. Бой затих, лишь несколько десятков лошадей, потерявших всадников, носились по равнине между двумя армиями.

Ганнибал приказал трубить атаку, в битву вступила элефантерия. Покачивая на спинах деревянными башнями со стрелками, боевые слоны двинулись на строй легионов. Лучники и метатели дротиков поражали римлян метательными снарядами, погонщики гнали животных прямо на плотные ряды легионеров. Чтобы поднять боевой дух своих людей, Сципион приказал трубить в трубы и рожки. Эффект от произведенного шума превзошел все ожидания. Несколько слонов испугались, перестали слушаться погонщиков и побежали на левый фланг карфагенской армии, где Тихей собирался повести конницу в новую атаку. Перепуганные животные с разбега врезались в ряды нумидийских всадников и привели их в полное расстройство. Несколько наездников вместе с лошадьми были затоптаны насмерть, остальные в панике подались назад и стали расступаться в разные стороны, пропуская серых исполинов сквозь боевые порядки.

Масинисса блестяще воспользовался возникшей неразберихой в рядах противника, вскинул руку с копьем, прокричал боевой клич и повел кавалерию на врага. Масилии с ходу опрокинули нумидийцев Тихея и погнали их с поля битвы, противник оказался полностью дезорганизован и не смог оказать серьезное сопротивление. Ганнибалу не было видно, что происходит на левом фланге его армии, поэтому он отправил одного из телохранителей разобраться в происходящем на этом участке битвы.

В это время элефантерия атаковала римских легковооруженных воинов. Разъяренные животные топтали велитов ногами, пронзали бивнями, множество римлян погибли от стрел и дротиков сидевших в башнях стрелков. Легковооруженные пехотинцы отчаянно защищались, метко бросали короткие копья в слонов и погонщиков, но не устояли перед натиском серых исполинов и были вынуждены отступить под прикрытие легионов. Слоны устремились за ними и оказались в проходах между манипулами. Раздались команды центурионов, град пилумов обрушился на элефантерию, рев раненых зверей и крики убиваемых погонщиков перекрыли грохот сражения. Истекающие кровью животные повернули назад и через проходы в боевых порядках римлян побежали прочь от легионеров. В этот раз слоны устремились на правый фланг армии Ганнибала и растоптали карфагенскую конницу. Тщетно полководец пытался перестроить своих всадников и вывести их из-под удара взбесившихся зверей, его команд уже никто не слушал. Увидев, что вражеская конница смята собственной элефантерией, Гай Лелий во главе союзной италийской кавалерии атаковал противника. Италики врубились в ряды карфагенян и наголову разгромили всадников Ганнибала. Пунийцы обратились в беспорядочное бегство, всадники Лелия устремились за ними в погоню. Сражение еще толком не началось, а Ганнибал уже лишился конницы на обоих флангах. Но и Сципион не мог воспользоваться своим преимуществом. Только густые клубы пыли отмечали путь италиков и нумидийцев Масиниссы, преследующих спасающегося бегством противника. Такого начала битвы не ожидали ни Ганнибал, ни Публий Корнелий. К тому моменту, когда кавалерия покинула поле сражения, в бой вступила тяжеловооруженная пехота.

Как только истекающие кровью слоны побежали на правый фланг пунийцев, вперед пошли две первые линии армии Ганнибала, лишь итальянские ветераны остались на месте, охраняя тыл карфагенян. Неизвестно, по какой причине вторая линия боевого построения остановилась, только солдаты армии Магона и мавры продолжили движение. Навстречу им с обнаженными мечами в руках пошли гастаты. Когда противники сблизились, легионеры громыхнули клинками о щиты и бросились вперед. Воины Магона бились храбро, множество римлян были ранены и убиты в рукопашной схватке. Галлы и лигурийцы искусно владели мечами, в схватках один на один они имели явное преимущество перед легионерами. Но гастаты наступали сплошной стеной, тесно прикрывшись большими щитами, задние ряды напирали на передние, и постепенно легионеры начали продавливать боевые порядки противника. Отбиваясь от наседавших врагов, не получая поддержки от второй линии, мавры, кельты, лигурийцы и балеарцы стали медленно отходить.

Военачальник Сопатр, стоявший со своими македонянами в одном строю с ливийцами и карфагенянами, внимательно наблюдал за сражением передовых частей и с минуты на минуту ждал сигнала выдвигаться на помощь наемникам. Однако команды идти вперед не было, и вскоре Сопатр перестал понимать, что происходит. Фалангиты, воткнув сариссы в землю, переминались с ноги на ногу, обсуждали ситуацию на поле боя и все чаще поглядывали на хилиарха. Сопатр, заложив руки за спину, медленно прохаживался вдоль строя, с тревогой всматриваясь в сторону битвы, которая неумолимо приближалась ко второй линии боевого порядка карфагенян. Уже были хорошо видны наступавшие римляне, грохот сражения накатывал гигантской волной и закладывал уши, а никакой команды от Ганнибала так и не поступало. Мимо Сопатра, пошатываясь, проходили израненные галлы и лигурийцы, мавры на скрещенных копьях тащили в тыл окровавленных товарищей. Балеарские пращники несколько раз метнули свинцовые шары в сторону атакующих легионеров, после чего поспешили покинуть место сражения, пройдя сквозь ряды карфагенян и ливийцев. Им никто не препятствовал, военачальникам второй линии до балеарцев дела не было. Затем Сопатр увидел бегущего командира ливийских копейщиков и поспешил к нему навстречу. Поскольку битва вот-вот грозила захлестнуть боевые порядки второй линии, было решено приготовиться к бою и отразить как солдат Магона, так и легионеров. Командиры разошлись по своим подразделениям, взревели боевые трубы африканцев и македонян, сариссофоры взяли пики наперевес, ливийцы и карфагеняне сдвинули щиты и ощетинились копьями. Вторая линия армии Ганнибала вступила в битву.

Наемники и солдаты из армии Магона оказались зажаты между боевыми порядками римлян и своих союзников. Пока одни из них били мечами по щитам легионеров и пытались хоть ненамного задержать продвижение противника, другие решили прорваться через позиции африканцев и уйти в тыл. Потому что пройти через плотный строй фалангархии возможным не представлялось. Однако ливийцы и карфагеняне отказались пропустить сквозь свои ряды товарищей по оружию, начали отталкивать их щитами, колоть копьями, после чего между союзниками вспыхнула рукопашная схватка. Карфагенские командиры боялись, что толпы отступающих наемников, галлов и лигурийцев нарушат их боевое построение и тем самым помогут римлянам прорвать ряды второй линии. Поэтому и приказали своим воинам не щадить союзников. Не желая бесславно погибать между римлянами и африканцами, наемники устремились на фланги, только там они надеялись найти спасение. Македоняне, ливийцы и карфагеняне столкнулись с гастатами.

«Ала-ла-ла-лай» – прокричали фалангиты и вонзили длинные пики в римские щиты. Легионеры пытались обрубить мечами наконечники сарисс, но македоняне кололи их в лица и плечи, заставив отступить перед плотными рядами фаланги. Ливийские копейщики и карфагеняне уверенно держали строй, успешно отражали римские атаки и нанесли противнику большие потери. Гастаты не выдержали накала битвы, дрогнули, их ряды пришли в полное расстройство, манипулы смешались и попятились назад. Отступая, гастаты привели в замешательство напирающих сзади принципов, чем еще больше усилили сумятицу. Увидев, что атака захлебнулось, Сципион звуками труб приказал легионам отступить.

Поле битвы было завалено тысячами мертвых тел, повсюду громоздились горы разбитого снаряжения и изломанного оружия, слышались крики раненых и умирающих. Под ногами воинов хлюпала кровь, своя и вражеская. Македоняне, ливийцы и карфагеняне переводили дух, оглядывая картину чудовищного побоища, когда неожиданно появился Ганнибал. Резко осадив коня перед строем, полководец поблагодарил солдат за храбрость и сказал, что победа близка, еще один натиск, и враг будет разбит. После чего умчался в тыл. Сопатр и командиры африканской пехоты вновь собрались вместе и договорились о дальнейших действиях. Они уже обратили внимание на римские позиции, где началось какое-то движение. Все понимали: новое сражение будет еще более жарким, недаром Ганнибал дал понять своим людям, что самый страшный бой впереди.

Осознав, что центр карфагенских позиций так просто прорвать не удастся, Сципион решил изменить тактику. Одни боги ведали, где в это время находились Гай Лелий и Масинисса со своей кавалерией, поэтому главную ставку полководцу пришлось делать на тяжеловооруженную пехоту. Гастаты перестроились и выравняли ряды, позиции на флангах заняли принципы и триарии. Сципион решил повторить свой маневр, некогда принесший успех в битве при Илипе, и охватить фланги противника. За счет ослабления глубины боевого порядка увеличить протяженность фронта. Ганнибал внимательно наблюдал за действиями вражеского полководца. Подъехав к своим ветеранам, он объявил, что пришло их время вступить в бой и добыть победу Карфагену. Подозвав к себе командира этих отборных пехотинцев, Ганнибал приказал разделить отряд на две части, развести по флангам и разгромить противника. В том, что его ветеранам такая задача по плечу, он не сомневался ни мгновения.

Карфагенский военачальник Ганнибал Мономах[28] прославился тем, что не обсуждал приказы своего командира, а беспрекословно их выполнял. О чудовищной жесткости и нечеловеческой храбрости командира пехоты ходили легенды, его искусство владения оружием вызывало зависть как у друзей, так и у врагов. Мономах сражался под командованием Ганнибала в Иберии и Италии, именно он предложил, чтобы при переходе через Альпы солдаты в целях экономии съестных припасов питались человечиной (Polyb. IX. 24). Вот и теперь, услышав приказ своего полководца, Мономах не рассуждал. Спрыгнув с коня, он громовым голосом прокричал команду, строй ветеранов как на параде четко разделился на два отряда, один из которых возглавил Мономах, во главе другого встал его заместитель. Элита карфагенской армии быстро заняла позиции на флангах боевого порядка, Ганнибал зеркально повторил маневр Сципиона. Наступил решающий момент битвы.

Противоборствующие армии вновь начали сближаться. Резкие порывы ветра гнали по небу обрывки туч и развевали высокие султаны на шлемах бойцов, от мерного топота десятков тысяч ног содрогалась земля. Гастаты в очередной раз атаковали македонян и африканцев, принципы и триарии щит в щит сошлись с ветеранами Ганнибала. Битва сразу перешла в рукопашную, легионеры давили по всему фронту, надеясь прорвать вражеский строй, однако у них ничего не получилось. Македоняне сражались выше всяких похвал, поражая римлян сариссами, ливийцы и карфагеняне раз за разом отбрасывали гастатов назад и снова смыкали ряды.

Особенно ожесточенным сражение было на флангах, поскольку доспехи и оружие у противников были одинаковые, а выучкой они не уступали друг другу. Принципы, триарии и ветераны кололи друг друга копьями, рубили мечами, сбивали с ног ударами тяжелых щитов. Ганнибал Мономах лично вел своих людей в атаку, его пехотинцы уверенно наступали, прорубаясь сквозь плотные вражеские шеренги. Римляне отчаянно отбивались, уступать не хотел никто, судьба битвы повисла на волоске. Но в этот день удача благоволила Сципиону.

Всадники Гая Лелия и Масиниссы налетели как ураган и с тыла врубились в ряды противника. Паника словно пожар быстро распространилась по всей боевой линии армии Ганнибала. Македоняне, ливийцы и карфагеняне падали, пораженные в спину, воины стали бросать оружие и разбегаться в разные стороны. Мономах попытался развернуть задние шеренги ветеранов и отразить вражескую атаку, однако времени уже не было, и попытка не увенчалась успехом. Нумидийцы забрасывали пехоту противника дротиками, италийские всадники натиском коней сбивали неприятельских солдат на землю и разбивали единый строй на отдельные группы сражающихся спина к спине людей. Увидев, что вражеский строй дрогнул, легионеры усилили натиск, после чего фронт пунийской армии начал стремительно истончаться и разваливаться буквально на глазах. Наконец боевые порядки карфагенян рухнули, армия Ганнибала обратилась в повальное бегство. Однако битва происходила на ровной и плоской местности, поэтому лишь немногие сумели покинуть место сражения. Нумидийцы как волки мчались по равнине, избивая беглецов и захватывая в плен изнемогающих от ран и усталости воинов Карфагена.

Ганнибал молча наблюдал за разворачивающейся катастрофой. Не имея резервов, чтобы изменить ситуацию, полководец только скрипел зубами от ярости, видя, как исчезают последние шансы на победу. Наконец, осознав, что все кончено, Ганнибал, сын Гамилькара, хлестнул коня и покинул поле в сопровождении нескольких всадников. За его спиной осталась гибнущая армия, но гул сражения постепенно затихал, и вскоре лишь топот копыт нарушал воцарившуюся зловещую тишину.

Битва при Заме поставила жирную точку не только во Второй Пунической войне и борьбе за господство в Западном Средиземноморье, она решила судьбу всей Ойкумены. Правда, в тот момент об этом никто не знал. Это уже потом Полибий философски заметит: «Победителю предстояло получить власть не над Ливией только и Европой, но и над всеми прочими досель известными нам странами мира. Так вскоре и случилось» (Polyb. XV. 5). Об этом писал и Тит Ливий: «Не Африка или Италия будет наградою победы, но целый мир. Столь же велика и опасность для тех, кому в битве не повезет. И римлянам нет прибежища в этой чужой, незнакомой стране, и Карфаген, исчерпав последние силы, сразу окажется на краю гибели» (Liv. XXX. 32). Битва при Заме четко разделила эпоху на два отрезка – до и после нее.

Точная дата битвы неизвестна. В тексте Тита Ливия содержится полезная информация, которая может помочь хотя бы приблизительно определить время сражения. Когда римская армия после победы при Заме шла к Тунету, было получено известие о появлении нумидийской армии во главе с Верминой, сыном Сифакса. Сципион отправил против нового врага всю кавалерию и большой отряд тяжеловооруженной пехоты, которые нанесли нумидийцам сокрушительное поражение. Случилось это «в первый день Сатурналий» (Liv. XXX. 36), т. е. 17 декабря. Поэтому можно говорить о том, что битва при Заме произошла в начале декабря.

Разберем некоторые аспекты судьбоносного сражения. Как это не покажется странным, но указать точное место битвы возможным не представляется. Полибий пишет, что «Ганнибал с войском покинул окрестности Гадрумета и расположился лагерем близ Замы, – город, лежащий дней на пять пути к западу от Карфагена» (Polyb. XV. 5). Об этом свидетельствует и Тит Ливий (XXX. 32). В дальнейшем город назывался Зама Регия (Царская), поскольку нумидийский царь Юба, прямой потомок Масиниссы, сделал его своей столицей. О Заме Саллюстий писал, что «город этот, расположенный на равнине, был защищен не столько природой, сколько человеческим искусством, ни в чем не испытывал нужды и был богат оружием и людьми» (Jug. 57). Возможно, Ганнибал рассчитывал, что в окрестностях города сумеет обеспечить свою армию всем необходимым.

Сципион объединил легионы с отрядами Масиниссы, «снялся со стоянки и, дошедши до города Нарагары, расположился лагерем» (Polyb. XV. 5). По мнению П. Коннолли ситуация выглядела следующим образом: «Сципион двинулся к городу под названием Маргарон, идентифицировать который не представляется возможным. Ливии называет это место “Нарагара” (совр. Сиди-Юсуф на границе с Алжиром). Возможно, у Полибия название приводится в искаженном виде, однако куда более вероятно, что Ливии подменил неизвестный ему топоним на другой, знакомый… Точное место сражения неизвестно. Кромайер и Скаллард высказываются в пользу участка в 12 километрах на юго-запад от Эль-Кефа, что вполне соотносится с топографией сражения»[29].

Узнав о передвижениях армии Сципиона, Ганнибал оставил лагерь у Замы и прибыл в окрестности Нарагарры: «Ганнибал снялся с места, подошел к неприятелю стадиев на тридцать и разбил лагерь на возвышенности, которая, казалось, была удобна для этого во всех отношениях, только отстояла немного далеко от воды, так что солдаты Ганнибала сильно терпели от жажды» (Polyb. XV. 6). Позиция Сципиона была лучше, чем у его карфагенского оппонента: «Занятая под лагерь местность, удобная во всех отношениях, дозволяла иметь воду на расстоянии выстрела из лука» (Polyb. XV. 5). Данную информацию продублировал и Тит Ливий (XXX. 29). На первый взгляд, наличие воды в окрестностях лагеря было сущей мелочью, но из таких мелочей и состоит победа. А Ганнибал, судя по его дальнейшим действиям, об этом забыл. Исходя из того, что в рассказе о решающем сражении Второй Пунической войны, Полибий и Тит Ливий упоминают два города, этот бой иногда называют битвой при Заме-Нарагарре.

Рассмотрим вопрос о численности противоборствующих армий. Полибий и Ливий об этом ничего не пишут, лишь Аппиан называет конкретные данные. Согласно его подсчетам, карфагенская армия насчитывала «до пятидесяти тысяч человек и восемьдесят слонов» (Lib. 40). В дальнейшем он уточнит, что у Ганнибала было 4000 всадников (App. Lib. 41). Относительно численности пунийской кавалерии вопросов не возникает. Полибий отмечал, что Тихей привел 2000 конных нумидийцев (XV. 3), соответственно карфагенских всадников также могло быть 2000 человек. Не исключено, что это были воины из армии Гасдрубала, сына Гискона, в свое время под его командованием было до 3000 кавалеристов. А Гасдрубал, как известно, передал свою армию Ганнибалу. Поэтому цифра Аппиана в 4000 всадников представляется вполне реальной, не доверять ей нет никаких оснований.

Тогда получается, что у Ганнибала было 46 000 пехотинцев. Посмотрим, насколько это соответствовало действительности. Полибий конкретно указывает, что в первой линии боевого порядка карфагенян стояли 12 000 бойцов – галлы, лигурийцы, балеарцы, мавры (Polyb. XV. 11). За исключением мавров, это были воины из армии Магона, которая некогда насчитывала те же 12 000 воинов. Во второй линии боевого построения находились 4000 македонян (Liv. XXX. 35), отряды карфагенян и ливийцев. Судя по всему, африканцы тоже были из армии Гасдрубала, сына Гискона, численность которой Аппиан определял в 10 000 человек – «около трех тысяч всадников и восьми тысяч пехотинцев» (Lib. 24). Таким образом, можно предположить, что вторая линия карфагенской армии в битве при Заме состояла из 12 000 человек. Итого имеем 24 000 бойцов. Ответить на вопрос, сколько солдат привел Ганнибал в Африку, возможным не представляется. С учетом того, что часть своей армии полководец оставил в Италии, под его командованием могли быть 15 000—20 000 ветеранов, не больше. Вероятнее всего, в битве при Заме общая численность карфагенской армии была от 39 000 до 44 000 человек. Но это лишь мое предположение.

Аппиан приводит данные и по римской армии: «У Сципиона же было около двадцати трех тысяч пехотинцев, а всадников из италийцев и римлян – тысяча пятьсот. Вместе с ним сражался и Масинисса со многими всадниками-номадами, и другой царек Дакама с шестьюстами всадников» (Lib. 41). Казалось, все ясно и понятно, но не тут-то было! То ли Аппиан забыл о том, что писал несколькими строчками раньше, то ли ему в руки попался другой источник, но александрийский историк сообщает читателям, что под командованием Сципиона было «две тысячи и триста италийцев, которых он сам вооружил в Сицилии» (App. Lib. 41). Возникает закономерный вопрос: какой информации относительно италийских кавалеристов верить? На мой субъективный взгляд, ближе к истине все-таки вторая цифра. Согласно тексту Полибия, Масинисса привел на помощь своему римскому союзнику 4000 всадников и 6000 пеших воинов (XV.5). Поэтому можно допустить, что армия Сципиона насчитывала 29 000 пехоты и 6900 конницы. Соответственно, у Ганнибала было значительное превосходство в пехоте, у Публия Корнелия – небольшое преимущество в кавалерии. Но в сложившейся ситуации это могло не иметь решающего значения, поскольку карфагеняне располагали большим количеством боевых слонов, которых у римлян не было. Поэтому можно говорить о том, что в предстоящей битве шансы противников были равны. Все зависело от того, насколько грамотно полководцы используют те силы, которые были в их распоряжении. И здесь мы вплотную подходим к вопросу о том, все ли сделал Ганнибал для достижения победы.

На первый взгляд, здесь все ясно, поскольку Полибий дает четкий и недвусмысленный ответ о действиях карфагенского полководца: «Во время битвы он сделал все так, как только может и обязан делать доблестный вождь, искушенный во многих битвах» (XV. 15). Греческому историку вторит историк римский: «И сам Сципион, и все знатоки военного дела воздали ему должное за исключительное умение, с каким он в тот день построил свое войско» (Liv. XXX. 35). Или: «Он покинул поле сражения лишь после того, как все возможное было испытано и до боя, и после боя» (Liv. XXX. 35). По мнению Павла Орозия, Ганнибал, «испробовал все и до сражения, и в ходе него» (IV. 19. 3). Луций Анней Флор ссылается на оценку действий противника самими полководцами: «Из признания обоих известно, что нельзя было лучше построить войско и невозможно было более жестоко сражаться. Это сказано Сципионом о Ганнибаловом войске, Ганнибалом – о Сципионовом» (I. XXII. 60). Впоследствии некоторые исследователи отказались от устоявшихся стереотипов. Внимательно изучив текст Полибия, П. Коннолли сделал весьма интересное наблюдение: «Стратегию Ганнибала автор никак не объясняет. Гениальный ум, обеспечивший победу при Каннах, в рассказе Полибия ничем себя не проявляет. Неужто битва протекала настолько просто и Ганнибал себя исчерпал?»[30] Еще более жестко высказался Ш. Ж. Пикар: «Из всех великих битв Ганнибала эта была самая бездарная»[31]. Я полностью согласен с мнением французского исследователя.

Обратим внимание, что ставшее притчей в языцех утверждение о том, что Ганнибал потерпел поражение из-за превосходства противника в коннице, не совсем соответствует действительности. Дело в том, что Вермина, сын Сифакса, вел на помощь карфагенянам сильное войско, как свидетельствует Тит Ливий, «конницы у него больше, чем пехоты» (XXX. 26). Что мешало Ганнибалу дождаться этой помощи? Ответов может быть только два: либо карфагенский полководец об этом не знал, но тогда грош ему цена как стратегу, либо знал, но не предпринял никаких усилий, чтобы объединить свою армию с войском Вермины. Ганнибал всегда славился искусством совершать неожиданные для врага маневры и обходы, но в этот раз он палец о палец не ударил, чтобы обойти армию Сципиона и уйти на соединение с отрядами союзника. Неужели был настолько уверен в своих силах, что решил обойтись без дополнительной поддержки нумидийской конницы? Или пошел на поводу у правительства и поспешил с генеральным сражением? Ответа нет, но все случившееся характеризует Ганнибала как полководца не с самой лучшей стороны.

Расположение войск. Разберем построение армии Ганнибала: «Впереди всего войска Ганнибал поставил слонов, числом больше восьмидесяти, за ними отвел место наемникам, коих насчитывалось до двенадцати тысяч: это были лигистины, кельты, балеаряне, мавры. За наемниками выстроены были туземцы ливияне и карфагеняне, а последними стояли войска, прибывшие вместе с Ганнибалом из Италии, на расстоянии стадия с лишним от передних рядов. Фланги Ганнибал обезопасил с помощью конницы, на левом крыле поставив союзных нумидян, а на правом – карфагенскую конницу» (Polyb. XV. 11).

Аналогичную информацию приводит Тит Ливий: «Ганнибал, рассчитывая внушить страх, впереди поставил слонов: было их восемьдесят – раньше он столько никогда не выводил в бой; за ними поставлены были вспомогательные отряды лигурийцев и галлов вместе с балеарцами и маврами; во втором ряду стояли карфагеняне, африканцы и легион македонян. Через небольшой промежуток выстроился резерв: солдаты-италийцы, преимущественно бруттии, которых Ганнибал, уходя из Италии, силой заставил следовать за ним. Фланги он усилил конницей: правый – карфагенской, левый – нумидийской» (XXX. 33).

Данный пассаж перекликается с рассказом Фронтина: «Против Сципиона в Африке Ганнибал имел войско из пунийцев и союзников, часть которых состояла не только из разнородных элементов, но и из италиков. И вот, позади 80 слонов, которые были поставлены в центре, чтобы расстроить ряды неприятелей, он поместил вспомогательные войска галлов, лигуров, балеарцев и мавров, чтобы они не могли убежать, поскольку за ними стояли пунийцы, но противостояли неприятелю, и если не нанесут ущерба, то во всяком случае изматывали бы его. Далее, на второй линии он поставил пунийцев и македонян, чтобы они со свежими силами схватились с уже уставшими римлянами; в арьергарде он поставил италиков, так как не полагался на их верность и опасался, что они будут действовать вяло: ведь он большинство из них вывел из Италии против их воли» (Strat. II. III. 16). Даже свидетельство Аппиана не противоречит приведенной выше информации: «Стараясь внушить наибольший страх, он поставил первыми слонов с промежутками по всему фронту. За ними находилась третья часть войска, кельты и лигуры; с ними всюду были перемешаны стрелки и пращники, маврусии и гимнесии. Позади них находилась вторая линия, карфагеняне и ливийцы. Третьими же были все, которые последовали за ним из Италии. На них он особенно полагался, так как им приходилось особенно бояться победы римлян. Конница стояла на флангах» (Lib. 40). Поэтому констатируем: пехота Ганнибала была выстроена в три линии, фланги были прикрыты конницей. Ничего новаторского здесь не было, карфагенский полководец просто скопировал римскую тактику. Единственным отличием служило наличие боевых слонов. Непонятным остается только одно: чего хотел добиться Ганнибал, выстроив тяжеловооруженную пехоту именно таким образом? На данный вопрос попытались ответить Полибий и Тит Ливий. Причем каждый по-своему.

По мнению греческого историка, в сражении против римлян «Ганнибал умел принять своевременно против всех их приспособлений рассчитанные меры с несравненною проницательностью. Так, с самого начала он запасся большим числом слонов и потом ставил их перед боевой линией с целью расстраивать и разрывать ряды неприятелей. За слонами он помещал прежде всего наемников, а дальше карфагенян, дабы истощить силы врага в предварительной борьбе и продолжительной сечей иступить его оружие, а также для того, чтобы принудить карфагенян нахождением в середине оставаться на местах во время сражения, как говорит Гомер:

Воинов отборнейших по мужеству и отваге он ставил в некотором расстоянии от прочего войска, дабы они издали наблюдали за ходом сражения и, в целости сохраняя свои силы и бодрость духа, могли в решительную минуту послужить своею доблестью. И если Ганнибал, до сего времени непобедимый, сражен был теперь, невзирая на то что сделал все возможное для достижения победы, то нельзя осуждать его строго. Иной раз судьба противодействует замыслам доблестных мужей, а иногда, как гласит пословица, “достойный встречает в другом достойнейшего”. Это, можно сказать, и случилось тогда с Ганнибалом» (Polyb. XV. 16).

Сравним информацию Полибия с рассуждениями Тита Ливия о тактических ухищрениях карфагенского полководца: «Впереди он поставил слонов, чтобы внезапное нападение этих неодолимо сильных животных расстроило боевой порядок римской армии, на который больше всего и рассчитывали римляне; вспомогательные отряды он поставил впереди карфагенян, чтобы этот разноплеменный сброд, эти наемники, не знающие верности, удерживаемые только корыстью, лишены были возможности бежать; они должны были принять на себя первый неистовый натиск римлян, утомить их и хотя бы притупить их оружие о свои тела; дальше поставлены были карфагеняне и африканцы – на них Ганнибал возлагал всю надежду: вступив со свежими силами в бой, они могли одержать верх над противником, равным по силе, но уже усталым и израненным; за ними на некотором расстоянии стояли италийцы, отодвинутые Ганнибалом как можно дальше – неизвестно было, друзья они или враги. Таков был последний образец воинского искусства Ганнибала» (Liv. XXX. 35).

Теперь подробно рассмотрим свидетельства греческого и римского историков. Прежде всего обратим внимание на элефантерию, главную ударную силу армии Ганнибала. На первый взгляд кажется, что 80 боевых слонов могли изменить ход сражения в пользу пунийской армии, однако был один тонкий момент, на который обратил внимание А. Банников: «Слоны, на которых возлагали надежды карфагеняне, не имели никакого боевого опыта»[32]. Получается, что отловленные людьми Гасдрубала накануне похода Сципиона в Африку молодые животные были плохо обучены. Ганнибал не мог об этом не знать, если он остался тем самым полководцем, который вникал в каждую мелочь накануне решающей битвы. Если же он просто не обратил на данный факт внимания, то перед нами очередное свидетельство того, что военный гений Ганнибала к концу войны заметно потускнел. В такой ситуации логичнее было оставить элефантерию в резерве и ввести в бой в решающий момент сражения, как это сделал царь Пирр в битвах при Гераклее и Аускуле. Или сосредоточить на флангах. Лобовая атака элефантерии на строй тяжеловооруженной римской пехоты являлась очень рискованным предприятием, которое могло закончиться чудовищной катастрофой. Наглядным примером является битва при Панорме в 251 г. до н. э. Ганнибал не мог об этом не знать, однако поступил вопреки здравому смыслу и выдвинул боевых слонов перед фронтом.

Тяжеловооруженную пехоту Ганнибал выстроил в три линии, скопировав тем самым римскую тактику ведения боя. Какие цели он преследовал? Об этом мы никогда не узнаем, поскольку с первых минут битва пошла не так, как планировал легендарный полководец, ему по ходу сражения пришлось приспосабливаться к тактике противника. Ливий объясняет, почему Ганнибал выстроил пехотинцев именно так, а не иначе, но рассуждения историка не кажутся убедительными. «Разноплеменный сброд», который упоминает Тит Ливий, – это воины армии Магона, хорошо зарекомендовавшие себя в боях с римлянами на севере Италии. Если бы не ранение командующего, вряд ли легионеры праздновали над ними победу. Именно этим людям Ганнибал доверил встретить первую атаку римлян, измотать и утомить воинов противника. Желая усилить отряды галлов и лигурийцев, он выделил им в помощь мавров и легковооруженных воинов: «с ними всюду были перемешаны стрелки и пращники, маврусии и гимнесии» (App. Lib. 40).

Во вторую линию боевого построения входили македоняне, ливийцы и карфагеняне, «на них Ганнибал возлагал всю надежду». Это были хорошо обученные и вооруженные воины, способные успешно противостоять натиску легионов. Скорее всего, во время битвы африканцы и македоняне должны были поддержать первую линию боевого построения. Косвенно на это указывает свидетельство Тита Ливия: «Вступив со свежими силами в бой, они могли одержать верх над противником, равным по силе, но уже усталым и израненным». Относительно участия в сражении македонян высказываются прямо противоположные мнения, я лично не вижу ничего удивительного в том, что они могли принять участие в битве при Заме. Филипп V очень хорошо понимал, к каким последствиям может привести победа римлян, и поэтому решил поддержать Карфаген. Но сделал так, что официально Македонское царство в этом предприятии не участвовало, поскольку отправившиеся в Африку воины были объявлены простыми наемниками. Об этом говорили македонские послы в Риме: «Требовали они вернуть им тех македонян (и предводителя их, Сопатра), которые служили у Ганнибала в наемниках, были взяты в плен и сидели в тюрьме…» (Liv. XXX. 35). О дальнейшей дискуссии между сенаторами и послами Филиппа Тит Ливий приводит следующую информацию: «Сопатр, человек высокопоставленный и родственник царя, совсем недавно был послан в Африку в помощь Ганнибалу и карфагенянам с четырехтысячным отрядом македонян и с деньгами. Македонян стали расспрашивать об этих делах, они запутались в объяснениях и получили ответ вполне недвусмысленный. Царь, сказали им, хочет войны и скоро ее получит, если будет вести себя по-прежнему. Двояко нарушил он договор: обижал союзников римского народа, беспокоя их своими набегами; помогал врагам Рима деньгами и солдатами. И Публий Сципион поступает правильно, сочтя врагами римского народа бившихся против него и заковав их и по взятии в плен» (Liv. XXX. 35). Вряд ли Ливий все это придумал. То, что Полибий не упомянул македонян среди участников битвы, еще ни о чем не говорит: причин, почему он так поступил, можно придумать массу. Поэтому я исходил из того, что македонская фалангархия под командованием Сопатра сражалась в битве при Заме.

У Полибия совершенно иной взгляд на ситуацию. По его мнению, именно вторая линия построения была самой ненадежной, и поэтому ее поставили между наемниками и ветеранами: «Чтобы принудить карфагенян нахождением в середине оставаться на местах во время сражения». Если следовать Ливию, именно на этих воинов Ганнибал возлагал основные надежды. Трактовки одних и тех же фактов у историков совершенно разные.

Любопытна версия Тита Ливия о том, почему Ганнибал поставил своих итальянских ветеранов в третьей линии боевого построения: «Неизвестно было, друзья они или враги». На данный факт обратил внимание и Фронтин: «в арьергарде он поставил италиков, так как не полагался на их верность и опасался, что они будут действовать вяло». Аппиан высказал прямо противоположное мнение: «Третьими же были все, которые последовали за ним из Италии. На них он особенно полагался, так как им приходилось особенно бояться победы римлян» (Lib. 40). В данном случае, предпочтение следует отдать рассказу Аппиана. В пользу его версии говорит тот факт, где именно Ганнибал поставил своих ветеранов. Если бы он действительно им не доверял или опасался, то разумнее всего было бы поставить их во вторую линию. В этом случае ветераны не могли уйти к римлянам по причине того, что впереди стояли солдаты Магона. Если бы италики рискнули напасть на первую линию, их бы уничтожили македоняне и африканцы, стоявшие в третьей линии. Будь ветераны «ненадежны», они могли беспрепятственно ударить в тыл македонянам, ливийцам и карфагенянам, тем самым быстро решив исход противостояния в пользу Сципиона. Но они этого не сделали. Да и Ганнибал никогда бы не совершил такую страшную глупость, как расположение в тылу ненадежных воинских контингентов. Ветераны были его последней надеждой, силой, которая должна была вступить в битву в решительный момент и переломить ее ход в пользу карфагенян. Им отводилась роль римских триариев. Именно это и подразумевал Полибий, рассказывая о замысле Ганнибала: «Воинов отборнейших по мужеству и отваге он ставил в некотором расстоянии от прочего войска, дабы они издали наблюдали за ходом сражения и, в целости сохраняя свои силы и бодрость духа, могли в решительную минуту послужить своею доблестью». В данной ситуации нет никакого смысла отдавать предпочтение Полибию или Ливию, надо просто совместить их свидетельства. И тогда действия Ганнибала станут понятны и объяснимы. В отношении конницы ничего гениального карфагенский полководец не продемонстрировал, он действовал строго по шаблону и просто расположил всадников на флангах строя тяжеловооруженной пехоты.

Пришло время обратить внимание на действия Сципиона как командующего армией: «Когорты он выстроил не в одну сплошную линию, но так, чтобы между манипулами оставались широкие промежутки, по которым неприятельские слоны могли бы пройти, не расстраивая боевого порядка: Лелия, своего бывшего легата, а в этом году квестора (по сенатскому постановлению даже без жеребьевки), он поместил с италийской конницей на левом фланге; на правом врагу противостояли Масинисса и нумидийцы. В проходах между манипулами он поставил копейщиков (тогдашних легковооруженных), приказав им при нападении слонов либо укрыться за выстроенными рядами солдат, либо разбежаться направо-налево, оставив слонам открытой дорогу, где они попадут под дротики с двух сторон» (Liv. XXX. 33). Аналогичную информацию приводит Фронтин: «Этому построению Сципион противопоставил в центре цвет легиона, построенный в три линии, – гастатов, принципов и триариев; при этом он поставил когорты не сплошь, а оставил интервалы между манипулами, с тем чтобы пущенных неприятелем слонов можно было легко пропустить, не расстраивая рядов. А интервалы он также занял легковооруженными, чтобы не было зияющих перерывов в строе, и приказал им при нападении слонов податься назад или в стороны. Наконец, конницу он распределил по флангам и поручил командование правым крылом римских всадников Лелию, левым крылом нумидийцев – Масиниссе. Такое продуманное построение войска, несомненно, было причиной победы» (Strat. II. III. 16). Разница в свидетельствах Тита Ливия и Секста Юлия Фронтина заключается в том, что Ливий помещает конницу Масиниссы на правый фланг, италийских всадников – на левое крыло, Фронтин же приводит прямо противоположные данные. Существенное уточнение делает Полибий, пояснив, что римские легковооруженные воины изначально расположились «на промежуточном пространстве между боевыми линиями» (XV.12). Таким образом, велиты первыми должны были встретить атаку элефантерии и только в случае опасности отступить под прикрытие пехоты легионов. Вне всякого сомнения, идея поставить манипулы не в шахматном порядке, а одну за другой была хороша и оказала большое влияние на ход сражения. Этим маневром Сципион усугубил ошибку Ганнибала, решившего прорвать римские боевые порядки таранным ударом элефантерии.

Кавалерия. На правом фланге Сципион поставил нумидийских всадников Масиниссы, на левом – конницу италийских союзников под командованием Гая Лелия. Свидетельство Аппиана, согласно которому на флангах встали нумидийцы, а союзная конница – в тылу легионов, чтобы атаковать через проходы между манипулами, выглядит, мягко говоря, странным. Такого просто не могло быть по определению. Интерес вызывает лишь замечание Аппиана о нумидийских всадниках, «привычных переносить вид и запах слонов» (App. Lib. 41). Также историк привел любопытную информацию о том, как италийская конница готовилась отразить атаку элефантерии: «У каждого из этих всадников был помощник, несший большое количество дротиков, которыми он собирался отражать зверей» (App. Lib. 41). Здесь Сципион применяет тактику Александра Великого в сражении на реке Яксарт. В битве со скифами македонский царь поставил кавалеристов вперемешку с легковооруженными воинами, благодаря чему сумел успешно отразить атаку вражеской конницы. И теперь Публий Корнелий решил воспользоваться его тактическими наработками. Выстраивая войска перед битвой, Сципион проявил гораздо больше изобретательности и смекалки, чем его карфагенский оппонент. Заканчивая разговор о построении армий, следует отметить, что Аппиан в очередной раз противоречит Полибию и Ливию, когда пишет о том, что на правом фланге у римлян командовал Гай Лелий, а на левом Гней Октавий (Lib. 41).

Ход сражения. Согласно Полибию, битва началась стычками нумидийских всадников Тихея и Масиниссы (XV.12). Казалось, здесь все ясно, поскольку численный перевес масилиев гарантировал им победу. Но не случайно греческий историк обмолвился, что конница Тихея «почиталась наилучшею в Ливии» (Polyb. XV. 3). Это был как раз тот случай, когда «лучше меньше, да лучше». Можно только гадать, как закончилось бы это противостояние, если бы не взбесились боевые слоны и не привели в расстройство кавалерию Тихея. И не помогло нумидийцам, что они могли «переносить вид и запах слонов». Масинисса воспользовался неразберихой в рядах противника, опрокинул вражескую конницу и погнал ее с поля боя.

Затем последовала атака элефантерии на центр римских позиций, завершившаяся полным провалом: «Слоны столкнулись с римскими легковооруженными на промежуточном пространстве между боевыми линиями, причем и сами сильно пострадали, и врагам причинили большой урон, наконец в страхе одни из них кинулись на римское войско, которое благодаря предусмотрительности вождя могло пропустить их через свободные промежутки без всякого урона для себя, другие перебежали на правое крыло и, обстреливаемые конницей, попали наконец за боевую линию» (Polyb. XV. 12). Сражение и так складывалась для карфагенян неудачно, теперь же ситуация усугубилась еще больше, поскольку часть разгромленной элефантерии была отброшена на правый фланг армии Ганнибала и смяла ряды карфагенской конницы. Гай Лелий не растерялся и повторил маневр, принесший успех Масиниссе. Италийская конница рассеяла расстроенные боевые порядки карфагенской кавалерии и бросилась в погоню за убегавшим противником.

Одновременно с этими событиями началось сближение тяжеловооруженной пехоты враждующих армий. Сражение между гастатами и первой линией карфагенской армии было жестоким и упорным: «Сначала, пока битва была только рукопашная и противники дрались один на один, пока сражающиеся действовали не копьями, а мечами, перевес был на стороне наемников, благодаря их ловкости и отваге, и многие римляне были ранены. Однако, полагаясь на превосходство своего военного строя и вооружения, римляне подвигались все дальше вперед» (Polyb. XV. 13). Тит Ливий обратил внимание на особенности римской тактики, благодаря которой легионеры сумели потеснить наемников: «К этому добавим еще некоторые, казалось бы, мелочи, незначительные для повествования, но очень важные на поле боя: у римлян крик единогласный и потому более громкий и страшный – у врагов разноголосые восклицания множества разноязычных племен; римляне в битве малоподвижны, они обрушиваются на врага всей тяжестью своего тела и своего оружия – их противник больше полагался на быстрые перебежки. С первого же натиска римляне сдвинули вражеский строй, затем, проталкиваясь плечом и щитом, наступая на теснимого ими противника, продвинулись далеко вперед, словно никто им и не сопротивлялся» (XXX. 34). Здесь решающую роль сыграли римская манера ведения боя и снаряжение легионеров: «Римляне в битве малоподвижны, они обрушиваются на врага всей тяжестью своего тела и своего оружия» (Liv. XXX. 34). Во время Третьей Пунической войны Полибий своими глазами видел действия легионеров в бою, хорошо знал их манеру ведения боя. По его авторитетному мнению, выдержать лобовую атаку легиона очень трудно: «Римский военный строй и римское войско трудно разорвать, солдаты, оставаясь в том же строю, имеют возможность вести сражение отдельными частями или всею массой по всем направлениям, ибо ближайшие к месту опасности манипулы каждый раз обращаются лицом, куда нужно. К этому следует добавить, что вооружение римлянина и обороняет его, и поднимает его дух, потому что щит его велик, а меч не портится в действии. Трудно поэтому бороться с римским солдатом и трудно одолеть его» (Polyb. XV. 15). Что и произошло во время битвы при Заме, когда после упорного боя первая линия карфагенской армии стала отступать. Наступил самый интересный момент в противостоянии Ганнибала и Сципиона.

Дадим слово Титу Ливию: «Африканцы и карфагеняне, занимавшие вторую линию, не помогали своим отступавшим союзникам, более того, и сами начали отходить, испугавшись, как бы римляне, перебив на передовой упорно сопротивлявшихся, не добрались до них. Тогда сражавшиеся на первой линии вдруг повернулись лицом к своим: одни пытались найти прибежище во второй линии, а другие, поняв, что их сначала оставили без помощи, а теперь отгоняют, стали избивать своих, не принимавших их к себе. Шли как бы два перемешанных между собой сражения: карфагенянам приходилось биться одновременно с неприятелем и со своими. Тем не менее они не пустили в свой строй людей перепуганных и разгневанных, но, сомкнув ряды, отбросили их на фланги и вообще подальше от битвы, чтобы солдаты растерявшиеся, раненые и бежавшие не привели в замешательство еще невредимый строй» (XXX. 34). Данный эпизод вызывает массу вопросов, главный из которых можно сформулировать так: где в это время был Ганнибал и как он мог допустить такое развитие событий?

Я никогда не поверю, что полководец с таким колоссальным военным опытом мог безучастно смотреть, как его первая линия боевого построения истекает кровью в борьбе с превосходящими силами противника, а затем начинает отступление. Самым логичным в этой ситуации было ввести в битву войска второго эшелона, поддержать солдат Магона и отбросить римлян на исходные позиции. Но Ганнибал этого не делает, он спокойно наблюдает за поражением первой линии, а затем отдает приказ о ее фактическом уничтожении: «Тех из наемников, которые искали спасения в бегстве, Ганнибал не допустил до соединения с его войсками, приказав задним воинам протянуть вперед свои копья и не допускать к себе бегущих» (Polyb. XV.13). Может ли командующий армией, находясь в здравом уме, так себя вести? Однозначно: нет, к тому же обстановка на поле битвы не требовала принятия таких, мягко говоря, странных решений. Поэтому ответов может быть только два: либо у Ганнибала, как у македонского царя Персея, во время битвы произошло помутнение рассудка и он не соображал, что делает, либо он не отдавал таких глупых приказов. Во второе верится больше.

Выскажу свое предположение, почему так произошло, не претендуя при этом на истину в последней инстанции. Обычно командующий армией находился на правом фланге, во главе кавалерии; не исключено, что в битве при Заме подобным образом поступил и Ганнибал. Из этого следует, что когда израненные боевые слоны врезалась в ряды карфагенской конницы, там мог находиться Ганнибал. Полководец мог попытаться перестроить всадников и отразить атаку конницы Лелия, однако ничего из этого не вышло. В итоге он был вынужден спасать свою жизнь и выбираться из образовавшейся свалки. На все это требовалось значительное время, и пока Ганнибал находился на правом фланге, в центре боевых порядков развернулись события, приведшие к поражению первой линии карфагенской армии. Командиры македонян, ливийцев и карфагенян не получили никаких указаний от вышестоящего начальства и поэтому действовали по собственному усмотрению. Именно отсутствие твердого руководства привело к той неразберихе, которая царила в боевых порядках карфагенской тяжеловооруженной пехоты. Но вновь оговорюсь: это лишь мое предположение, и не более того.

Я не сторонник различных фантасмагорических версий, в которых многие исследователи пытаются доказать, что Ганнибал сознательно приказал своей кавалерии покинуть поле битвы, чтобы увести за собой вражескую конницу. На мой взгляд, это не более чем гимнастика пытливого ума, занимающегося различными теоретическими изысканиями, не имеющими никакого отношения к реальности. В письменных источниках об этом нет ни слова, на самом деле все было гораздо проще. К концу войны Ганнибал уже не был тем полководцем, который совершал неожиданные для врага марш-броски, осуществлял обходные маневры и блестяще действовал при Каннах. В битве при Заме мы ничего подобного не видим. Перед нами лишь бледная тень военного гения, некогда поставившего Рим на грань катастрофы.

Завершающим аккордом битвы стало противостояние ветеранов Ганнибала с принципами и триариями: «Тут-то и началось совсем новое сражение: теперь бились между собой противники настоящие, равные друг другу и родом оружия, и военным опытом, и славой своих подвигов; их воодушевляли одинаковые надежды, им грозила одинаковая опасность» (Liv. XXX. 34). Об этом рассказывает и Полибий: «Воюющие были почти равносильны по численности и воодушевлению, равно по вооружению и храбрости, посему исход битвы долгое время оставался неизвестным, ибо сражавшиеся считали своим долгом держаться на своих местах до последнего издыхания» (XV. 14). Исход боя был неясен, когда на поле боя вернулись всадники Масиниссы и Лелия, нанесли удар по тылам вражеской армии и принесли Сципиону победу.

Каковы были потери сторон? Согласно Полибию, «потери римлян убитыми превышали тысячу пятьсот человек, карфагенян было убито больше десяти тысяч и немного меньше взято в плен» (XV.14). Иные данные приводит Тит Ливий: «В этот день были убиты больше двадцати тысяч карфагенян и их союзников, почти столько же взяты в плен; с ними захвачены сто тридцать два знамени и одиннадцать слонов. Победителей погибло около полутора тысяч» (XXX. 35). Как пишет Павел Орозий, «там были либо захвачены, либо убиты восемьдесят слонов, уничтожены двадцать тысяч пятьсот карфагенян» (IV. 19. 3). Согласно Аппиану, «погибли у римлян две тысячи пятьсот человек, у Масиниссы – еще больше, у неприятелей – двадцать пять тысяч. В плен были взяты восемь тысяч пятьсот. К Сципиону перебежали триста иберов, а к Масиниссе – восемьсот номадов» (Lib. 48). Попробуем разобраться, кто же из историков прав.

В том, что касается потерь карфагенян, ближе всего к истине цифры Полибия, Ливий, Аппиан и Орозий их явно завысили. Вопрос заключается в том, сколько воинов потерял в битве Сципион. В данном случае Полибий действует по излюбленной схеме: обозначив количество павших римлян, он совершенно не упоминает об их погибших союзниках – ни италийских, ни нумидийских. Но это не значит, что никто из них не был убит на поле боя. Подобным приемом греческий историк будет пользоваться и дальше, например, при подсчете потерь сторон в битве при Киноскефалах (Polyb. XVIII. 27). По такому же пути пошел и Аппиан: назвав количество убитых римлян, он умолчал об их италийских союзниках. Несмотря на это, александрийскому историку следует отдать должное, поскольку, в отличие от Полибия, он хотя бы между делом упомянул о погибших воинах Масиниссы. Соответственно, я отдам предпочтение информации Аппиана. В том, что касается потерь в армии Сципиона, его информация представляется наиболее достоверной. Другое дело, что потери пунийцев должны были быть больше, поскольку армия Ганнибала попала в окружение. Недаром после битвы карфагенское воинство растаяло, как дым. Согласно сведениям Евтропия, Ганнибал «бежал, сопровождаемый сначала множеством всадников, потом двадцатью и, наконец, четырьмя» (III. 23).

Таков был финал грандиозного противостояния при Заме. Как это не покажется странным и кощунственным, но причиной сокрушительного поражения карфагенян стало бездарное командование Ганнибала, совершившего ряд непростительных тактических промахов, недостойных полководца такого уровня. Впрочем, Сципион тоже не продемонстрировал ничего гениального. Его подчиненные проявили инициативу и воспользовались ошибками противника, сам же полководец лишь попытался повторить свой маневр в битве при Илипе и охватить фланги вражеской армии. Однако Ганнибал успешно парировал вражеский выпад, и сражение свелось к банальному лобовому столкновению тяжеловооруженной пехоты. Возвращение на поле боя конницы Сципиона очень быстро завершило это противостояние.

Рассказ Аппиана о битве при Заме настолько сумбурен, что оставляет больше вопросов, чем дает ответов. Он идет вразрез со всеми свидетельствами Полибия и Тита Ливия. Например, Аппиан с увлечением рассказывает о том, как Сципион первым из римлян ранил копьем вражеского слона (Lib. 43), сразился в поединке с Ганнибалом, а затем уже как Ганнибал бился один на один с Масиниссой. О схватке между второй и первой линиями боевых порядков карфагенской армии в тексте Аппиана информации нет. В его изложении карфагенский полководец лично выправляет сложившееся в центре критическое положение: «Ганнибал же, когда восстановил порядок на левом крыле, поскакал к лигурам и кельтам, ведя с собой вторую линию карфагенян и ливийцев» (Lib. 44). И только после поражения второго эшелона полководец вводит в бой ветеранов: «Ганнибал повел в бой тех, которые с ним прибыли из Италии и находились еще в резерве и не двигались с места» (Lib. 45). Особенно странным выглядит рассказ о том, как италийские всадники спрыгнули с коней и в пешем строю отразили атаку боевых слонов (Lib. 43). Поэтому при реконструкции битвы я пользовался в основном информацией Полибия и Тита Ливия, используя свидетельства Аппиана там, где они вписывались в общий контекст событий.

Почему античные авторы всячески превозносили Ганнибала за его действия в битве при Заме? Полибию это надо было, для того чтобы показать величие победы Сципиона над гениальным противником. Тит Ливий не испытывал подобного пиетета перед Публием Корнелием, ему важнее было подчеркнуть величие римского сената и народа. Ведь только сокрушив такого могучего противника, как Ганнибал, Рим стал ведущей мировой державой. Поэтому как мог победитель сражений при Тразименском озере и Каннах плохо сражаться при Заме? Он потерпел поражение только потому, что встретил равного противника в лице Сципиона, из-за слабости своей кавалерии и храбрости Масиниссы. Как справедливо заметил А. Банников, «Ганнибал не мог просто проиграть битву, он должен был проиграть ее “красиво”»[33]. Здесь добавить нечего.

Сципион в окружении легатов объезжал поле сражения. На обширной равнине вперемешку лежали тысячи мертвых тел римлян, италиков, нумидийцев, карфагенян, ливийцев и македонян, высились груды разбитых щитов и изломанного оружия. Под копытами коней хрустели древки стрел, слышались стоны раненых и умирающих, со всех сторон на разных языках доносились крики о помощи. Бродившие по полю в поисках трофеев легионеры подбирали своих раненых и уносили к палаткам медиков, чужаков добивали ударами мечей. Вражеский лагерь был захвачен и совершенно разграблен, победа была полной и безоговорочной. По приказу командующего Гай Лелий спешно отправился в Рим, чтобы поведать соотечественникам о полном разгроме непобедимого Ганнибала.

Карфагенский полководец бежал с поля боя в город Тон, где скопилось немало беглецов из его армии. Опасаясь предательства, Ганнибал ночью покинул город и через двое суток прибыл в Гадрумет. Об организации дальнейшего сопротивления римлянам даже речи не было, поскольку карфагенская армия перестала существовать. В сложившейся ситуации военачальник просто не знал, что делать дальше, но вскоре в Гадрумет прибыл гонец и передал Ганнибалу приказ правительства срочно прибыть в Картхадашт. Так полководец вернулся в родной город, который покинул еще ребенком. По свидетельству Тита Ливия, на заседании совета Ганнибал прямо заявил членам правительства, «что проиграл не сражение, а всю войну. Остается одно – добиваться мира, другой надежды на спасение нет» (XXX. 42). Присутствующие согласились с военачальником и стали готовить посольство к Сципиону. В его состав вошли тридцать человек (Liv. XXX. 36), возглавили представительную делегацию Ганнон Великий и Гасдрубал, по прозвищу Козел (App. Lib. 49). Злейшие враги Баркидов.

К этому времени Сципион покинул место битвы и повел армию обратно к Тунету. Ситуация складывалась так, что Карфаген в буквальном смысле слова оказался на краю гибели. Наместник Сардинии пропретор Публий Корнелий Лентул Кавдин прибыл к Утике с флотом из 50 боевых кораблей и сотней транспортных судов. Узнав об этом, Сципион оставил легионы под командованием Гнея Октавия, поспешил к своему флоту и привел его на соединение с кораблями Лентула, после чего стал угрожать Карфагену со стороны моря. Картхадашт обкладывали со всех сторон, как охотники обкладывают затравленного зверя. В это же время стало известно о разгроме войск Вермины. Нумидиец спешил на помощь Ганнибалу, но не успел. Согласно Титу Ливию, «часть римского войска со всею конницей в первый день Сатурналий без труда рассеяла нумидийцев» (XXX. 36). Как следует из текста, нумидийские войска попали в окружение, потеряли убитыми до 15 000 человек, 1500 воинов сдались в плен. Также римляне захватили 72 знамени и 1500 лошадей (Liv. XXX. 36). Армия Вермины была многочисленной, и не исключено, что если бы Ганнибал дождался союзника, то исход битвы при Заме был бы иным.

Сципион привел флот к Карфагену, но когда его корабли появились в прибрежных водах, из городской гавани вышло пунийское судно, украшенное оливковыми ветвями, и направилось к римскому флагману. Десять посланцев карфагенского совета обратились к Публию Корнелию с просьбой о мирных переговорах. По приказу полководца один из легатов ответил, что пусть послы приезжают в римский лагерь под Тунетом, где их примет командующий. После того как посольский корабль вернулся в Карфаген, римский флот некоторое время маневрировал перед городом, а затем уплыл в сторону Утики. Оттуда Сципион отправился в Тунет.

Публий Корнелий был занят осмотром лагеря, когда ему доложили о прибытии многочисленного посольства из Карфагена. Полководец сразу понял, зачем в римском расположении объявилась столь представительная делегация, поэтому сразу же отправился на встречу с пунийцами. Принял он их сидя на возвышении в окружении трибунов и легатов. Сципион улыбнулся, когда карфагеняне упали в пыль и распростерлись у его ног. Высокомерно поглядывая на лежачих людей сверху вниз, командующий долго пенял и выговаривал членам делегации за неверность их соотечественников, нарушивших перемирие. Грозил карфагенянам суровыми карами за обман. Но затем сменил гнев на милость и заявил, что хотя справедливость требует разрушения Картхадашта, он этого делать не будет. Условия мира послы узнают завтра. После чего Публий Корнелий дал понять карфагенянам, что встреча закончена, и взмахом руки приказал им удалиться.

Почему Сципион не разрушил Карфаген, как это сделал его дальний и недостойный родственник в 146 г. до н. э.? Вне всякого сомнения, в Риме многие одобрили бы такое завершение войны. Рассмотрим вопрос подробно. Версию о некоем «благородстве» римского полководца сразу же отбросим за ненадобностью, потому что не тот человек был Публий Корнелий, чтобы играть в такие глупые игры. Римский военачальник просчитывал каждый свой шаг и смотрел на окружающий мир с точки зрения практической пользы для себя лично, отодвигая на второй план интересы государства. Ситуация же складывалась так, что если Сципион в настоящий момент не завершит войну с пунийцами, точку в ней поставит другой человек. Несмотря на то что вооруженные силы Карфагена были разгромлены, осада огромного города представлялась делом очень трудным и длительным. И насколько она затянется, ведали одни лишь боги. Публий Корнелий не сомневался, что в этом случае его отзовут от армии и вся слава победителя Картхадашта достанется тому из римских полководцев, кто первым въедет в поверженный город. Тит Ливий прямо указывает, что именно личные амбиции заставили Сципиона быстрее закончить войну и не доводить дело до логического конца – разрушения ненавистного города. А римский полководец очень хотел это сделать (Liv. XXX. 44)!

Публий Корнелий срочно собрал армейских командиров, чтобы убедить их согласиться с его мнением: «на совете, хотя справедливый гнев побуждал всех требовать разрушения Карфагена, стали размышлять о том, как это будет трудно и насколько затянется осада такого укрепленного и сильного города. Да и сам Сципион с тревогой ожидал своего преемника: как бы не достались тому плоды чужого труда и слава завершения тяжелой войны. Так общее мнение склонилось к миру» (Liv. XXX. 36). О том, что Сципион собирал военный совет, свидетельствует и Аппиан (Lib. 53). Публий Корнелий все тщательно обдумал и сумел убедить военачальников в правильности выбранного решения.

Когда на следующий день карфагенские посланцы прибыли в римский лагерь, им озвучили условия заключения мирного договора. В изложении Полибия они выглядели следующим образом: «Из предложенных условий важнейшие были следующие: карфагенянам предоставляется владеть городами в Ливии, какие были во власти их и раньше, до объявления войны римлянам, владеть землею, искони им принадлежавшею, вместе со стадами, рабами и прочим достоянием. С того же дня карфагеняне освобождаются от неприязненных действий, будут жить по собственным законам и обычаям, не содержа у себя римского гарнизона. Таковы были выгоды; тягости же следующие: карфагеняне обязаны возместить римлянам все потери, причиненные во время перемирия, возвратить пленных и перебежчиков за все время войны, выдать римлянам все военные суда, за исключением десяти трехпалубников, равно как и всех слонов; не объявлять войны без соизволения римлян ни одному из народов ни за пределами Ливии, ни в самой Ливии, возвратить Масиниссе дома, землю, города и прочее имущество как самого царя, так и его предков в тех пределах, какие будут им указаны, в течение трех месяцев кормить римское войско и выдавать ему жалование, доколе из Рима не прибудет решение касательно этих условий. Карфагеняне обязуются уплатить десять тысяч талантов деньгами в продолжение пятидесяти лет, внося ежегодно по двести эвбейских талантов. В обеспечение договора карфагеняне обязаны дать сто заложников, каких укажет римский военачальник, возрастом не моложе четырнадцати лет и не старше тридцати» (XV. 18). Сципион подчеркнул, что до тех пор, пока пунийцы не вернут захваченные во время перемирия суда со всем грузом, договор заключен не будет (Liv. XXX. 37). После того как Сенат ратифицирует договор, римляне покинут Африку в течение ста пятидесяти дней (App. Lib. 54). Выслушав требования римского полководца, члены делегации поспешили в Карфаген.

В целом договор был не так уж и плох, за исключением двух пунктов. Причем оба они касались Масиниссы, зловещая тень нумидийского царя пала на Картхадашт. Во-первых, трудно было предсказать, до каких пределов дойдет наглость нумидийского царя, когда он будет требовать от карфагенян возвращения земель предков. Согласно договору, здесь все зависело от его слова, сказать же царь мог все, что взбредет ему в голову. Карфагеняне хорошо понимали, что при сложившихся обстоятельствах многие принадлежавшие им испокон веков земли достанутся Масиниссе. Тем более что, по свидетельству Тита Ливия, он был «правителем взбалмошным и необузданным» (XXX. 33). Во-вторых, запрещение вести войну без разрешения римлян в буквальном смысле слова ставило Картхадашт на край пропасти, поскольку город просто не мог себя защитить в случае опасности. Если бы во время нападения тех же нумидийцев карфагеняне взялись за оружие, римляне могли истолковать данный факт как нарушение договора со всеми вытекающими из этого последствиями. Сципион просто заложил под Карфаген мину замедленного действия, которая рано или поздно должна была уничтожить город.

При обсуждении мирного договора в карфагенском правительстве разгорелись нешуточные страсти, мнения членов совета разделились, и, как следствие, они крепко переругались друг с другом. Забыв о приличиях, почтенные мужи бранились, как бывалые наемники при дележе добычи. Ганнибал, прислонившись к колонне, внимательно наблюдал за этой вакханалией, но когда некто Гискон поднялся на трибуну и стал активно агитировать за продолжение войны, полководец не выдержал. Он знал, что Карфаген защищать нечем и некому, и в то же время видел, как большинство присутствующих начинает прислушиваться к оратору. Широкими шагами Ганнибал быстро пересек зал, рукой ухватил Гискона за полу плаща и резким рывком сдернул с трибуны. От неожиданности краснобай потерял равновесие, потешно замахал руками и под смех присутствующих чуть было не растянулся на мраморных плитах пола. Толпившейся перед зданием совета народ, узнав о поступке военачальника, стал громкими криками выражать свое неудовольствие, требуя от Ганнибала объяснить свое поведение. Полководец не смутился и вышел к согражданам. Остановившись на ступенях здания, он высоко вскинул руку, призывая к тишине, после чего произнес достопамятные слова: «Я ушел от вас девятилетним мальчиком и вернулся через тридцать шесть лет; военному делу сызмальства учила меня судьба – и моя собственная, и наша общая, и, кажется, выучила хорошо; гражданским порядкам, законам и обычаям должны научить меня вы» (Liv. XXX. 37). Громким голосом, способным перекрывать грохот сражений, Ганнибал разъяснил карфагенянам свою позицию относительно мирного договора. Сын Гамилькара был очень убедителен, поэтому народ согласился с его мнением.

Проблема заключалось в том, что захваченные во время перемирия римские корабли были разграблены, груз расхищен, поэтому возвратить его не представлялось возможным. Тогда в карфагенском правительстве решили вернуть всех захваченных в плен римских моряков, а Сципиона попросить оценить размеры нанесенного ущерба, чтобы впоследствии возместить эту сумму. Публий Корнелий согласился и выставил карфагенянам счет на 25 000 фунтов серебра (Liv. XXX. 38). После этого полководец утвердил трехмесячное перемирие с Карфагеном, но при этом сделал оговорку, что пунийцы имеют право отправлять послов только в Рим, и никуда больше. Если же в Картхадашт прибудут посланцы от некой третьей державы, то пунийцы были обязаны уведомить об этом Сципиона. По вполне понятным причинам возражений не последовало. После этого карфагеняне отправили на берега Тибра представительную делегацию, чтобы ратифицировать мирный договор.

Рим полнился самыми разными слухами. Когда пошли толки о том, что пунийцы в очередной раз нарушили перемирие и возобновили боевые действия, сенаторы приказали Тиберию Клавдию Нерону отправиться на Сицилию. Консулу предписывалось переправить в Африку еще одну армию и продолжить войну с Карфагеном. Но дело до этого не дошло, боги не хотели еще большего унижения некогда великой державы. Нерон прекрасно понимал, что лавры победителя Карфагена ему не достанутся по одной простой причине: сенаторы уполномочили подписать мирный договор Сципиона, а не одного из консулов. Полководец свой шанс не упустит и заключит мир до прибытия преемника. Поэтому Тиберий Клавдий не спеша готовил флот к отплытию, ожидая дальнейшего развития событий. Когда же корабли были готовы и консул повел флот к берегам Сицилии, его планы были нарушены буйством стихий. Сначала буря настигла римские корабли у побережья Этрурии, затем берегов Сардинии. Флот был разбросан на огромном пространстве, многие суда пострадали, поэтому Нерону пришлось сделать на острове вынужденную остановку. На Сардинии он оставался до следующих консульских выборов, после чего как частное лицо привел корабли обратно в Остию. Преемник Сципиона так и не появился в Африке.

В это же время в Риме появилась карфагенская делегация в сопровождении посланцев Сципиона, которые доложили сенаторам о разгроме Вермины и об окончании войны с Карфагеном. Казалось, что вот-вот мир будет заключен, однако возникли новые обстоятельства, в очередной раз связанные с командованием в Африке. Если у Тиберия Клавдия Нерона хватило ума не бороться со Сципионом за должность командующего африканскими легионами, то у нового консула Гнея Корнелия Лентула был иной взгляд на ситуацию.

По свидетельству Тита Ливия, Лентул буквально сгорал от желания сменить Сципиона на его должности. Мотивы Гнея Корнелия были самые что ни на есть корыстные: «Если продлится война, то победа будет легкой; если войне конец, то славен будет консул, при котором великая война завершилась» (Liv. XXX. 40). Впрочем, Лентул своих желаний не скрывал. Он в буквальном смысле слова требовал от сенаторов передать ему командование в Африке, надоедая «отцам отечества» пустыми и глупыми рассуждениями. Дошло до того, что коллега Гнея Корнелия по должности, Публий Элий Пет, «человек разумный и рассудительный» (Liv. XXX), обратился за помощью к народным трибунам. Вопрос о командовании был поднят на народном собрании, где граждане дружно проголосовали за Сципиона, указав зарвавшемуся консулу Лентулу его настоящее место. Желая хоть как-то сгладить ситуацию, сенаторы после долгих прений постановили, чтобы консулы бросили жребий о том, кто из них будет командовать флотом из 50 кораблей, который отплывает в Сицилию. Если война к этому времени закончится, то необходимо поставить в народном собрании вопрос, кто все-таки должен заключать мир – Публий Корнелий Сципион или консул. В том случае, если договор будет доверено подписать Сципиону, консул останется на Сицилии, а Публий Корнелий переправит легионы из Африки в Италию. Если же война продолжиться, то консул поведет флот к берегам Африки и продолжит войну на море, в то время как Сципион будет вести боевые действия на суше (Liv. XXX. 40). Публий Элий Пет благоразумно уклонился от сомнительной чести командования флотом, зато Лентул немедленно ухватился за эту возможность. Несмотря на то что Сципиону продлили командование африканскими легионами.

Понимая, что мирные инициативы карфагенян могут поставить крест на его возможной славе победителя Карфагена, Лентул стал вновь мутить воду в Сенате и агитировать за войну. Но консул уже настолько надоел сенаторам своими неумеренными амбициями, что «отцы отечества» вновь обратились к народным трибунам. Трибуны быстро поставили в народном собрании вопрос о том, угодно ли квиритам заключить мир с Карфагеном и кто должен этот мир заключить. И вновь Лентул был публично унижен, поскольку народ единогласно повелел, чтобы мир был заключен и сделал это Сципион. В результате Сенат принял постановление, что Публий Корнелий должен узнать мнение своих легатов и только после этого заключать мир с пунийцами, «на условиях, какие найдет нужными» (Liv. XXX. 43).

Узнав об этом, находившиеся в Риме карфагенские послы обратились в Сенат с просьбой выкупить находившихся в плену своих друзей и родственников. Всего около 200 человек. Сенаторы благосклонно отнеслись к мольбам недавних противников и приказали отправить пленников к Сципиону, чтобы в случае, если мир будет утвержден, их отпустили без выкупа. После этого карфагенское посольство покинуло Рим и вновь прибыло в лагерь Публия Корнелия. Сципион в очередной раз переговорил с легатами об условиях мирного договора, вызвал к себе карфагенских послов и приказал вновь отправляться в Рим, чтобы сенат и народ утвердили его предложения. К этому времени карфагеняне выдали всех захваченных в плен римлян, боевых слонов, перебежчиков, беглых рабов и военный флот. По приказу Сципиона пять сотен пунийских боевых кораблей вывели в открытое море и сожгли, латинским перебежчикам отрубили головы, а воевавших на стороне карфагенян квиритов приколотили к деревянным крестам (Liv. XXX. 43).

Так закончилась Вторая Пуническая война. Война, изменившая весь Средиземноморский регион. Как записал Тит Ливий, «предыдущий мир с карфагенянами был заключен за сорок лет до того при консулах Квинте Лутации и Авле Минуции. А война началась двадцать три года спустя при консулах Публии Корнелии и Тиберии Семпронии и окончилась на семнадцатом году при консулах Гнее Корнелии и Публии Элии Пете» (XXX. 44).

Мир был заключен, теперь разоренным длительной и неудачной войной пунийцам предстояло в качестве первого взноса контрибуции выплатить римлянам крупную сумму денег. Карфагенские олигархи, заседавшие в совете, едва не рыдали, подсчитывая убытки, когда Ганнибал, с презрением взирающий на эту омерзительную сцену, громко расхохотался. Гасдрубал Козел усмотрел в этом некое издевательство и громко завопил на весь зал, что полководец позволяет себе смеяться над общим горем. Хотя именно сын Гамилькара больше всех виноват в случившемся. «Если бы, – ответил Ганнибал, – взгляд, различающий выражение лица, мог проникнуть и в душу, то вам стало бы ясно, что этот смех, за который вы меня укоряете, идет от сердца не радостного, а почти обезумевшего от бед. Пусть он не ко времени, но все-таки лучше, чем ваши глупые и гнусные слезы. Плакать следовало, когда у нас отобрали оружие, сожгли корабли, запретили воевать с внешними врагами – тогда нас и ранили насмерть. Не думайте, что это о вашем спокойствии позаботились римляне. Долго пребывать в покое ни одно большое государство не может, и если нет внешнего врага, оно найдет внутреннего: так, очень сильным людям бояться, кажется, некого, но собственная сила их тяготит. А мы лишь в той мере чувствуем общее бедствие, в какой оно касается наших частных дел, и больнее всего нам денежные потери. Когда с побежденного Карфагена совлекали доспехи, когда вы увидели, что среди стольких африканских племен только он, единственный, безоружен и гол, никто не застонал, а теперь, когда каждому приходится из частных средств вносить свою долю в уплату наложенной на нас дани, вы рыдаете, как на всенародных похоронах. Боюсь, скоро и вы поймете, что сегодня плакали над самой малой из ваших бед!» (Liv. XXX. 44). После этих проникновенных и горьких слов в зале воцарилась гробовая тишина, словно все присутствующие заглянули в черную бездну. Ганнибал поднялся, закутался в плащ и покинул заседание совета.

Перед тем как уплыть из Африки, Сципион выступил перед легионерами и сделал весьма примечательное заявление. Полководец сказал, «что дарует Масиниссе вдобавок к его отцовскому царству город Цирту и прочие города и земли, принадлежавшие Сифаксу и перешедшие к римлянам» (Liv. XXX. 45). Подарок в высшей степени странный, поскольку некогда в Цирте правил отец Масиниссы и, захватив с помощью римлян этот город, царь просто вернул свое достояние. Но Публию Корнелию был важен очередной красивый жест, и он его сделал, не особенно задумываясь над смыслом происходящего. Ему удалось победоносного завершить войну, остальное полководца уже не интересовало.

Сципион приказал Гнею Октавию увести боевые корабли на Сицилию, после чего погрузил легионы на транспортные суда и отплыл в Лилибей. Большая часть легионеров добиралась до Рима по морю через Остию, что касается Публия Корнелия, то он не отказал себе в удовольствии проехать через всю Италию. Народ выходил встречать своего героя, толпы людей стояли вдоль дорог, чтобы взглянуть на победителя Ганнибала. Впереди был Рим, где Сципиона ждал невиданный ранее в стенах этого города триумф. Десятки тысяч римлян приветствовали победоносного полководца, получившего от соотечественников почетное прозвище Африканский. По этому поводу Тит Ливий сделал примечательную запись: «Мне осталось неясным, как Сципион получил прозвище Африканского: дано ли оно солдатами, к нему привязанными, народом, его любившим, или же льстецами из ближайшего окружения вроде тех, что на памяти наших отцов прозвали Суллу Счастливым, а Помпея – Великим. Достоверно известно, что Сципион первым полководцем получил свое прозвище, произведенное от имени покоренного им народа; потом, следуя этому образцу, люди, чьим победам далеко было до Сципионовых, оставили потомкам пышные надписи к своим изображениям и громкие прозвища» (XXX. 45). С этим умозаключением римского историка невозможно не согласиться.

По свидетельству Ливия, Публий Корнелий всю оставшуюся жизнь очень жалел, что ему не удалось разрушить Карфаген: «Как рассказывают, Сципион впоследствии часто говорил, что сначала Тиберий Клавдий, а потом Гней Корнелий в погоне за собственной славой помешали ему закончить войну разрушением Карфагена» (XXX. 44). Да, он победил величайшего полководца эпохи, но так и не сумел сровнять с землей город, внушавший римлянам панический ужас. Это сделает другой Сципион, Эмилиан. Род Сципионов станет настоящим проклятием Карфагена, именно его представителей можно с полным правом назвать могильщиками великого города. Недаром Вергилий упомянет «Сципионов, как молния грозных, // Призванных гибель нести Карфагену» (VI. 842–843). До полного разрушения Картхадашта оставалось всего 56 лет.

Рассказывая о начале второй войны между Римом и Карфагеном, Тит Ливий перечислил массу различных причин, почему она началась, всячески обвиняя карфагенян в развязывании боевых действий. Однако, увлекшись творческим процессом, неожиданно проговорился и назвал истинный повод конфликта: «Два могущественных города, отделенные друг от друга большими пространствами суши и моря, борются за власть и богатство» (Liv. XXVII. 39). Вот и все, никакой романтики. В этом плане интересно определение сути войны Цицероном: «Ни одна война не считается справедливой, если она не возвещена, не объявлена, не начата из-за неисполненного требования возместить нанесенный ущерб» (Cic. Rep. III. 35). Если исходить из данного утверждения, то мы придем к парадоксальному выводу: для Карфагена Вторая Пуническая война была «справедливой». Во-первых, она была официально объявлена, во-вторых, одним из поводов была аннексия Римом Сардинии. Воспользовавшись трудным положением карфагенян после Первой Пунической войны и восстания наемников, римляне не только незаконно захватили Сардинию, но наложили на Карфаген дополнительные денежные выплаты, не предусмотренные мирным договором. Выражаясь современным языком, это было «вопиющим нарушением норм международного права». Соответственно, одной из целей войны для карфагенян было «возместить нанесенный ущерб». Что касается римлян, то у них не было законного повода для войны, все их страхи были связаны только с одним фактором – усилением военной мощи Карфагена. Попытки правящей элиты Рима оправдать свою агрессию разрушением Сагунта Ганнибалом выглядят несостоятельно и надуманно.

Тем не менее Вторая Пуническая война закончилась сокрушительным поражением Картхадашта. Главная причина победы римлян была одна – необычайная жизнеспособность их государства, которую недооценил Ганнибал. Все остальное было уже вторично. Недаром Полибий в своей «Всеобщей истории» целую главу посвятил государственному устройству римлян. И дело здесь вовсе не в том, что историк преклонялся перед квиритами. Именно в политическом устройстве Римской республики Полибий видел залог ее побед и удивляющую современников выживаемость в трудные дни поражений. Поэтому постарался донести свою мысль до читателей и рассказал им об особенностях Римского государства: «Когда какая-либо угрожающая извне общая опасность побуждает их к единодушию и взаимопомощи, государство обыкновенно оказывается столь могущественным и деятельным, что никакие нужды не остаются без удовлетворения. Если что-нибудь случится, всегда все римляне соревнуются друг с другом в совместном обсуждении, исполнение принятого решения не запаздывает, каждый отдельно и все в совокупности содействуют осуществлению начинаний. Вот почему это государство благодаря своеобразности строя оказывается неодолимым и осуществляет все свои планы» (Polyb. VI. 18). История полностью подтвердила слова Полибия: несмотря на чудовищные поражения на первом этапе войны, римляне все-таки вышли из нее победителями. Как прозорливо заметил Тит Ливий: «Нам выпал особый жребий, чтобы во всех трудных войнах мы, оказываясь побеждены, побеждали» (XXVI. 41). Как говорится, не в бровь, а в глаз.

Рассуждая о причинах победы квиритов, Полибий сопоставил военное дело римлян и карфагенян, сделав несколько любопытных выводов: «Что касается частностей, прежде всего военного дела, то в морской войне искусство и средства к ней выше у карфагенян. Этого и следовало ожидать, ибо знание морского дела у карфагенян восходит к глубокой старине, и они занимаются мореплаванием больше всех народов. Зато у римлян гораздо лучше, нежели у карфагенян, военное дело сухопутное. Ибо римляне отдаются ему всей душой, тогда как карфагеняне совершенно пренебрегают пехотой и недостаточно заботятся о коннице. Причина этому кроется в том, что они пользуются иноземными наемными войсками, а римляне – туземными, состоящими из граждан. Таким образом, с этой стороны предпочтение должно быть отдано римскому государственному устройству перед карфагенским, ибо государство карфагенян каждый раз возлагает надежды свои на сохранение свободы на мужество наемников, а римское – на доблести собственных граждан и на помощь союзников. Поэтому если иногда римляне и терпят крушение вначале, зато в последующих битвах восстановляют свои силы вполне, а карфагеняне – наоборот…» (VI. 52). Все логично и объективно. Но было еще одно принципиальное отличие между военными школами Рима и Картхадашта, странно, что греческий историк не обратил на него внимания. Это касается подготовки высшего командного состава противоборствующих армий.

В основной своей массе римские полководцы не блистали военными талантами и были посредственными командирами. Однако по сравнению с карфагенскими военачальниками они выглядят военными гениями. За исключением испанских армий Баркидов, высший командный состав вооруженных сил Карфагена формировался из местных олигархов, умеющих хорошо считать деньги, но ничего не понимавших в стратегии и тактике. Наиболее показательной здесь была фигура Гасдрубала, сына Гискона. Прекрасный организатор и управленец, способный подготовить и обучить большую армию, он был совершенно беспомощен на поле боя. За что и был нещадно бит римлянами на полях сражений. Причем Гасдрубал был далеко не самым бездарным карфагенским военачальником за всю историю противостояния с Римом, многие его коллеги по должности просто поражали своей вопиющей безграмотностью в военном деле. Другое дело Ганнибал, его младшие братья и целая плеяда талантливых командиров, воспитанных Гамилькаром Баркой. Именно на их плечи легла основная тяжесть войны, именно они на полях сражений громили римские легионы. Но таких людей было немного, к концу войны многие из них погибли, что значительно ослабило боевой потенциал карфагенской армии.

За всю войну судьба лишь однажды подарила Ганнибалу шанс одержать победу над Римом, но полководец даже не попытался им воспользоваться – вместо того чтобы после победы при Каннах совершить марш бросок на Вечный город, он предпочел делить добычу и праздновать успех. А когда спохватился, то было уже поздно. После этого война приняла затяжной характер, победить в которой у карфагенян не было шансов. Людские ресурсы республики были поистине безграничны, Сенат мог выставить столько легионов, сколько было нужно для ведения боевых действий на нескольких фронтах одновременно. Достаточно вспомнить цифры, названные Полибием: «Общее число способных носить оружие как римлян, так и союзников превышало семьсот тысяч пехоты и до семидесяти тысяч конницы» (II. 24). Похожие данные, ссылаясь на Фабия Пиктора, приводят Евтропий (III. 5) и Павел Орозий: «в войске обоих консулов насчитывалось восемьсот тысяч воинов» (Oros. IV, 13. 6). По свидетельству Полибия, для отражения нашествия галлов в 225 г. до н. э. римляне выставили армию в 250 000 пехотинцев и 23 000 конницы (Lib. II. 24). Это колоссальные цифры, и не только для армий Античности. У Карфагена таких возможностей не было.

Изменить стратегическую ситуацию попытался брат Ганнибала, Гасдрубал, но его дерзкий рейд в Италию на соединение с армией брата закончился катастрофой при Метавре в 207 г. до н. э. Потеря карфагенянами Испании поставила Картхадашт на грань катастрофы и сделала вполне реальным римское вторжение в Африку. Но была ли у пунийцев возможность избежать такого негативного развития событий? Была, но для этого надо было своевременно прекратить бессмысленную кампанию в Италии и все силы сосредоточить на защите Иберии и Африки. Только в этом случае Карфаген получал шанс если не на победу, то на заключение мирного договора на приемлемых условиях. Римляне очень болезненно реагировали на поражения во время заморских экспедиций, и не факт, что они продолжили бы попытки закрепиться в Иберии и на африканском побережье. Но это только мое предположение.

Несмотря на то что Ганнибал не воспользовался своим шансом на победу и не пошел на Рим после Канн, до определенного момента в войне сохранялось некое равновесие. Оно нарушилось после того, как в римляне выставили военачальника, способного на равных противостоять непобедимому карфагенскому полководцу. В этом плане очень интересным представляется противостояние Ганнибала и Сципиона. Они встретились на поле боя в самом конце войны, когда римлянин выбил карфагенян из Иберии, а Ганнибал увидел крушение всех своих надежд в Италии. За одним тянулся шлейф блестящих недавних побед, другого украшал увядший венок былых триумфов. За спиной Сципиона были римские легионы, обладающие колоссальным боевым опытом, под знаменами Ганнибала – армия, состоявшая из неравноценных по своему качеству подразделений. Вне всякого сомнения, Публию Корнелию повезло, что он встретился с Ганнибалом в тот момент, когда звезда полководческого гения легендарного полководца потускнела, а его великие победы остались в далеком прошлом. В противном случае финал битвы при Заме был бы иным.

Огромное значение для победы римлян в Африканской кампании имела победа Масиниссы в борьбе за власть в Нумидии. По большому счету без его поддержки Сципион бы никогда не достиг таких потрясающих успехов в Африке. Так же как и Масинисса без помощи римлян не победил бы Сифакса. Поэтому можно говорить о том, что Ганнибал потерпел поражение не от Публия Корнелия Сципиона, а от союза Рима и Нумидии. Историки Античности очень хорошо понимали роль Масиниссы в окончательной победе квиритов: «Карфаген он оставил римлянам настолько ослабленным, что мог считаться виновником его разрушения» (App. Lib. 106). С учетом всех перечисленных выше факторов итоги Второй Пунической войны, были закономерны.

Вступив во вторую войну с Римом могущественной сверхдержавой, закончил ее Карфаген в ранге державы региональной, окруженной со всех сторон враждебными государствами. Окончательная гибель Картхадашта стала лишь вопросом времени.

1. Аврелий Виктор (Aur. Vict.)

1. О знаменитых людях (De vir. Ill.)

2. Аппиан (App.)

1. Иберийско-римские войны (Iber.)

2. Война с Ганнибалом (Hann.)

3. Пунические войны (Lib.)

3. Аристотель (Arist.)

1. Политика (Pol.)

4. Валерий Максим (Val. Max.)

5. Диодор Сицилийский (Diod.)

6. Дионисий Галикарнасский (Dion. Hal.)

7. Дион Кассий (Cass. Dio.)

8. Евтропий (Eutrop.)

9. Клавдий Элиан

1. Пестрые рассказы (Var. hist.)

10. Корнелий Непот (Nep.)

1. Ганнибал (Hann.)

11. Ливий Тит (Liv.)

1. Эпитомы (Epit.)

12. Павел Орозий (Oros.)

13. Плутарх (Plut.)

1. Марцелл (Marcell.)

2. Катон Старший (Cat. Maior.)

3. Тимолеонт (Tim.)

4. Фабий Максим (Fab. Max.)

14. Полибий (Polyb.)

1. Фрагменты (fr.)

15. Полиэн (Polyaen.)

16. Саллюстий

1. Югуртинская война (Jug.)

17. Страбон (Strab.)

18. Флор Луций Анней (Flor.)

19. Фронтин (Front.)

1. Стратегемы (Strat.)

20. Цицерон (Cic.)

1. Об ораторе (De Orat.)

2. О государстве (Rep.)

21. Цезарь (Caes.)

1. Записки о Галльской войне (B.C.)

22. Юстин (Justin.)

1. Авл Геллий. Аттические ночи. Т. I. Книги I–X. СПб., 2007.

2. Аврелий Марк. Наедине с собой. Размышления. Черкассы: РИЦ «Реал», 1993.

3. Аппиан. Римская история. М.: Рубежи XXI, 2006.

4. Арриан. Тактическое искусство. СПб.: Ф-т филологии и искусств СПбГУ, Нестор-История, 2010.

5. Афиней. Пир мудрецов. М.: Наука, 2003.

6. Валерий Максим. Достопамятные деяния и изречения. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2007.

7. Валерия Максима изречений и книг достопамятных девять. 1772.

8. Гай Саллюстий Крисп. Сочинения. М.: Наука, 1981.

9. Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. М.: Наука, 1964.

10. Гораций Флакк. Полное собрание сочинений. М.—Л.: Academia, 1936.

11. Греческие полиоркетики. Вегеций. СПб.: Алетейя, 1996.

12. Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. Кн. IV–VII. Греческая мифология. М.: Лабиринт, 2000.

13. Дионисий Галикарнасский. Римские древности. М.: Рубежи XXI, 2005.

14. Евтропий. Бревиарий от основания города. СПб.: Алетейя, 2001.

15. Ливий Тит. История Рима от основания города. Т. 2. М.: Наука, 1991.

16. Лукиан Самосатский. Сочинения. СПб.: Алетейя, 2001.

17. Малые римские историки. Веллей Патеркул. Луций Анней Флор. Луций Ампелий. М.: Ладомир, 1996.

18. Непот Корнелий. О знаменитых иноземных полководцах. М.: МГУ, 1992.

19. Овидий. Элегии и малые поэмы. М.: Художественная литература, 1973.

20. Орозий Павел. История против язычников. СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2009.

21. Павсаний. Описание Эллады. М.: Ладомир, 1994.

22. Плиний Старший. Книга III. Архив истории науки и техники. Вып. 4. М., 2010.

23. Плутарх. Застольные беседы. Л.: Наука, 1990.

24. Плутарх. Моралии. М.: Эксмо-Фолио, 1999.

25. Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Т. 1. М.: Наука, 1994.

26. Полибий. Всеобщая история. Т. 1–2. СПб. Наука-Ювента, 1995.

27. Полиэн. Стратегемы. Евразия, 2002.

28. Римские историки IV века. Евтропий, Секст Аврелий Виктор, Евнапий. М.: РОССПЭН, 1997.

29. Страбон. География. М.: Наука, 1964.

30. Фронтин Секст Юлий. Военные хитрости (Стратегемы) СПб.: Алетейя, 1996.

31. Цезарь Гай Юлий. Записки. М.: Ладомир-Наука, 1993.

32. Цицерон Марк Туллий. Диалоги. М.: Наука, 1966.

33. Цицерон Марк Туллий. Эстетика: Трактаты. Речи. Письма. М.: Искусство, 1994.

34. Элиан Клавдий. Пестрые рассказы. М.—Л., 1963.

35. Юстин Марк Юний. Эпитома сочинения Помпея Трога «Histоriae Philippicae». СПб., 2005.

1. Абакумов А. Боевые слоны в истории эллинистического мира. М.: Книга, 2012.

2. Аррибас А. Иберы. Великие оружейники железного века. М.: Центрполиграф, 2004.

3. Банников А. Эпоха боевых слонов (от Александра Великого до падения Персидского царства Сасанидов). СПб.: Евразия, 2012.

4. Беликов А. Рим и эллинизм. Основные проблемы политических, экономических и культурных контактов. Ставрополь, 2003.

5. Бенгтсон Г. Правители эпохи эллинизма. М.: Наука, 1982.

6. Бобровникова Т. Встреча двух миров. Эллада и Рим глазами великого современника. М.: АСТ-ПРЕСС, Книга, 2012.

7. Бобровникова Т. Сципион Африканский. М.: Молодая гвардия, 1998.

8. Бюттен А. Классическая Греция. М.: Вече, 2006.

9. Васильев А. Магистратская власть в Риме в республиканскую эпоху: традиции и инновации. СПб., 2014.

10. Волков А. Карфаген. «Белая» империя «черной» Африки. М.: Вече, 2004.

11. Вэрри Д. Войны Античности. От Греко-персидских войн до падения Рима. М.: Эксмо, 2009.

12. Габриэль Р. Ганнибал. М.: Центрполиграф, 2012.

13. Голдсуорти А. Во имя Рима. М.: АСТ, 2005.

14. Горьков С. Рим и Карфаген. Великая морская война. М.: Наследие, 2003.

15. Грант М. История Древнего Рима. М.: Терра-Книжный клуб, 2003.

16. Девриз К., Догерти М., Дикки Й. Великие сражения древнего мира 1285 год до н. э. – 451 год н. э. М.: Эксмо, 2008.

17. Дельбрюк Г. История военного искусства. Т. 1. СПб.: Наука, Ювента, 1994.

18. Денисон Д., Брикс Г. История конницы. М.: АСТ, 2001.

19. Дриди Э. Карфаген и Пунический мир. М.: Вече, 2008.

20. Егер О. Всемирная история. Древний мир. М.: АСТ, 2010.

21. История военного искусства древности. М.: Альтернатива, 2004.

22. История римской литературы. Т. 1. М.: Наука, 1959.

23. Кайли К. Иллюстрированная энциклопедия воинов Римского мира. VIII в. до н. э. – 1453 г. М.: Эксмо, 2014.

24. Кащеев В. Эллинистический мир и Рим. Война, мир и дипломатия в 220–146 годах до н. э. М.: Греко-латинский кабинет, 1993.

25. Ковалев С. История античного общества: Эллинизм. Рим. Л.: Соцэкгиз, 1936.

26. Ковалев С. История Рима. Изд-во Ленинградского Университета, 1986.

27. Коггинс Д. Оружие времен Античности. М.: Центрполиграф, 2009.

28. Козленко А. Военная история Античности: полководцы, битвы, оружие. Минск: Беларусь, 2001.

29. Коннолли П. Греция и Рим. Энциклопедия военной истории. М.: Эксмо-Пресс, 2001.

30. Кризи Э. Великие сражения античного мира. М.: Центрполиграф, 2009.

31. Кэмбелл Д. Искусство осады. Знаменитые штурмы и осады античности. М.: Эксмо, 2008.

32. Лансель С. Ганнибал. М.: Молодая гвардия, 2002.

33. Левицкий Г. Рим и Карфаген. Мир тесен для двоих. М.: Энас, 2009.

34. Ливий Тит. Война с Ганнибалом. М.: ТСОО Ниппур, 1993.

35. Лисовый И., Ревяко К. Античный мир в терминах, именах и названиях: Словарь-справочник по истории и культуре Древней Греции. Беларусь, 2001.

36. Лэмб Г. Ганнибал. М.: Центрполиграф, 2006.

37. Майлз Р. Карфаген должен быть разрушен. М.: АСТ, 2014.

38. Махлаюк А. Римские войны. Под знаком Марса. М.: Центрполиграф, 2010.

39. Машкин Н. История Древнего Рима. М., 1947.

40. Мирзаев С. Полибий. М.: Юридическая литература, 1986.

41. Мишулин А. Античная Испания. М.: Изд-во Академии Наук СССР, 1952.

42. Моммзен Т. История Рима. Т. 1. СПб.: Наука-Ювента, 1994.

43. Нич К. История Римской республики. М., 1908.

44. Остапенко П. Тайная война в Древнем мире. Минск: Харвест, 2004.

45. Пенроз Д. Рим и его враги. М.: Эксмо, 2008.

46. Пикар Ж., Пикар К. Карфаген. М.: Центрполиграф, 2017.

47. Пунические войны: история великого противостояния. Военные, дипломатические, идеологические аспекты борьбы между Римом и Карфагеном. СПб.: Гуманитарная академия, Ювента, 2017.

48. Разин Е. А. История военного искусства. Т. 1. М., 1994.

49. Ревяко К. А. Пунические войны. Минск, 1988.

50. Робер Жан-Ноэль. Рим. М.: Вече, 2006.

51. Родионов Е. Пунические войны. СПб., 2005.

52. Светлов Р. Великие сражения Античности. М.: Эксмо, 2008.

53. Светлов Р. В. Пирр и военная история его времени. СПб., 2006.

54. Словарь Античности. М.: Прогресс, 1989.

55. Снисаренко А. Властители античных морей. М.: Мысль, 1986.

56. Тарков П.Н. О взглядах М. Олло на международные отношения в Средиземноморье на рубеже III и II вв. до н. э. Вестник древней истории, 1946, № 3.

57. Терри Д., Эрейра А. Варвары против Рима. М.: Эксмо, 2010.

58. Тимахович Ю. Сципионы: знаменитые полководцы мира. Минск: Современное слово, 2005.

59. Токмаков В. Армия и государство в Риме: от эпохи царей до Пунических войн. М.: КДУ, 2007.

60. Торопцев А. Книга битв. IX век до нашей эры – VI век нашей эры. М.: РОСМЭН, 1994.

61. Трухина Н. Политика и политики «Золотого века» римской республики. СПб.: Наука, 2017.

62. Ур-Мьедан М. Карфаген. М.: Весь Мир, 2003.

63. Ферреро Г. Величие и падение Рима. Т. 1. СПб.: Наука, 1997.

64. Харт Л. Сципион Африканский. М.: Центрполиграф, 2003.

65. Хлевов А. Морские войны Рима. СПб., 2005.

66. Хрестоматия по истории Древнего мира. Т. III. Рим. М.: Учпедгиз, 1953.

67. Хрестоматия по истории Древнего мира: Эллинизм. Рим. М.: Греко-латинский кабинет, 1998.

68. Хрестоматия по истории Древнего Рима. М., 1962.

69. Хусс В. История карфагенян. СПб.: Нестор-История, 2015.

70. Хэнсон В. Творцы античной стратегии. М.: АСТ, 2014.

71. Циркин Ю. Античные и раннесредневековые источники по истории Испании. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского университета, 2006.

72. Циркин Ю. Древняя Испания. М.: РОССПЭН, 2000.

73. Циркин Ю. История древней Испании. СПб.: Филологический факультет – Нестор-История, 2011.

74. Циркин Ю. Карфаген и его культура. М.: Наука, 1986.

75. Циркин Ю. От Ханаана до Карфагена. М.: АСТ, 2001.

76. Шифман И. Карфаген. СПб., 2006.

77. Штенцель А. История войн на море. Т. 1. М.: Изографус, 2002.

78. Шустов В. Войны и сражения Древнего мира. Ростов-на-Дону: Феникс, 2006.

79. Эверт Э. Возвышение Рима. М.: АСТ, 2014.

80. Эдкок Ф. Военное искусство греков, римлян, македонцев. М.: Центрполиграф, 2012.

81. Эллинизм: восток и запад. М.: Наука, 1992.

82. Энглим С., Джестис Ф., Райс Р. и др. Войны и сражения Древнего мира. 3000 г. до н. э. – 500 г. н. э. М.: Эксмо, 2004.

Ганнибал, сын Гамилькара. Римский бюст

Вторая Пуническая война 218–201 гг. до н. э.

Публий Корнелий Сципион Африканский

Римский военный корабль. Рельеф II в. до н. э.

Римская монета эпохи Второй Пунической войны с изображением боевого корабля. 215–212 гг. до н. э.

Изображение римских легионеров на рельефе II в. до н. э.

Битва при Илипе. Положение армий перед началом сражения

Битва при Илипе. Положение армий после маневра Сципиона

Реконструкция облика пунического Карфагена

Руины пунического Карфагена

Гадрумет (современный Сусс). На заднем плане древний финикийский порт. Фото автора

Вид с холма Сиди-Бу-Саид на развалины Карфагена. Фото автора

Нумидийский царь Сифакс дает пир в честь Сципиона Африканского. Художник А. Аллори. 1578–1582 гг. Фрагмент

Битва на Великих равнинах. План сражения

SUPHAX NUMIDIAEREX – статуя Сифакса из Ватиканского музея

Встреча Масиниссы и Софонибы. Художник Дж. А. Фазоло. 1560-е гг.

Свадебный подарок Масиниссы Софонибе. Гравюра С. Ф. Равене. XVIII в.

Карфагенская монета с изображением бога Мелькарта и слона.

Ганнибал, пересекающий Альпы на слонах, Художник Н. Пуссен. 1626 г.

Царь Македонии Филипп V. Изображение на монете

Македонский сариссофор

Поход армии Сципиона Африканского в 204–203 гг. до н. э.

Встреча Ганнибала и Сципиона у Замы. Рисунок Ш. Йонг. 1880 г.

Битва при Заме. Расположение войск в начале битвы

Битва при Заме. Расположение войск на заключительном этапе битвы

Битва при Заме. Художник К. Корт. Конец XVI в.

Карфагенские боевые слоны атакуют римскую пехоту в битве при Заме. Художник А. П. Мотт. 1890 г.