Племя уламров спасалось бегством в непроглядной темноте ужасной ночи. Обезумевшие от страданий люди не чувствовали боли, не замечали усталости. Огонь умер – и все меркло перед лицом этого страшного несчастья.

Со времен возникновения племени уламры хранили Огонь в трех ивовых плетенках, обмазанных глиной. Четыре женщины и два воина денно и нощно стерегли и кормили его.

В самые трудные и тяжелые для племени времена Огонь всегда получал пищу, которая поддерживала его жизнь. Надежно защищенный от ливней и ураганов, разливов и наводнений, он вместе с племенем перебирался через реки и болота, бледнея при свете дня и багровея с наступлением сумерек. Его могучая сила отгоняла от становища черного льва и желтого льва, пещерного медведя и серого медведя, тигра и леопарда и даже самого владыку саванны – мамонта. Его острые красные зубы защищали человека от огромного и враждебного мира.

А сколько радостей дарил Огонь людям! Он извлекал из мяса дразнящий запах, придавал крепость камня остриям деревянных копий и дротиков, раскалывал на куски обломки кремня. Близость его разливалась по телу сладостным теплом. Он согревал и ободрял сердца людей в холодные ветреные ночи, в чаще дремучего леса и в глубине сырых пещер, на нескончаемых просторах степей и саванн. Огонь был Отцом, хранителем, спасителем племени. И вместе с тем он был опаснее львов и мамонтов, когда, внезапно вырвавшись из плетенки, принимался пожирать степную траву или вековые деревья.

И вот Огонь уламров умер! Враги уничтожили две плетенки. В третьей во время стремительного бегства Огонь захирел и поблек. Он был так слаб, что не мог съесть даже крохотной сухой былинки; он трепетал и бился, словно раненный насмерть зверек. Потом он превратился в маленькую красную точку, которая с каждым порывом ветра делалась все меньше и меньше. А потом он исчез…

Осиротевшие уламры бежали сквозь осеннюю ночь. В черном небе не было ни одной звезды. Тяжелые тучи, казалось, задевали своими краями верхушки редких деревьев; болотные травы простирали к небу холодные, влажные стебли. Слышно было, как в темной воде шевелятся рептилии. Мужчины, женщины и дети, прислушиваясь к голосам вожаков, идущих впереди, пробирались в полной темноте через огромное болото по узкой полосе твердой земли. Тот, кто оступался, сразу уходил с головой в черную воду и исчезал в ней, не успев даже вскрикнуть. Три поколения уламров знали эту тропу, но, чтобы не сбиться с нее ночью, нужен был хотя бы свет звезд.

На рассвете беглецы достигли края болота и увидели перед собой саванну.

Холодный свет сочился сквозь тяжелые темные тучи на востоке. Ветер рябил ржавую поверхность болотных вод, жирных и вязких, как смола. Кое-где из воды, словно бородавки, торчали кочки. Меж стеблей кувшинок и стрелолиста копошились сонные гады. Цапля взмыла вверх и, покружившись над болотом, села на пепельно-серое в утреннем свете дерево.

Перед взорами уламров простиралась бесконечная саванна. Клубы рыжеватого тумана перекатывались по трепещущей от пронизывающего предрассветного ветерка траве. Последним усилием воли люди рванулись вперед и, с трудом продравшись сквозь густые камыши, очутились наконец на твердой земле, среди высоких трав.

Лихорадочное возбуждение, поддерживавшее уламров во время долгого ночного бегства, разом покинуло их. Большинство мужчин в изнеможении повалилось на землю и мгновенно погрузилось в глубокий сон. Женщины сопротивлялись усталости более стойко, чем мужчины; те, которые потеряли во время бегства детей, выли от горя, словно волчицы; те же, чьи дети чудом уцелели, судорожно прижимали их к себе или в порыве безотчетной благодарности поднимали к низкому хмурому небу. Все пали духом, вспоминая о постигшем племя ужасном бедствии и предчувствуя тяжелые, полные горя и лишений дни.

Вождь племени, Фаум, воспользовался первыми проблесками дневного света, чтобы пересчитать своих соплеменников. Он вел счет с помощью пальцев и древесных веток. Каждая ветка была равна количеству пальцев на обеих руках. Осталось только четыре ветки воинов, более шести веток женщин, около трех веток детей и меньше одной ветки стариков.

Старый Гоун, умевший считать лучше всех людей племени, сказал, что уцелели только один мужчина из пяти, одна женщина из трех и один ребенок из целой ветки…

Только теперь уламры ощутили всю тяжесть обрушившегося на них несчастья. Они поняли, что жизни племени угрожает смертельная опасность, что с потерей Огня они снова беззащитны перед лицом грозных сил природы и отныне обречены влачить лишь жалкое существование.

Отчаяние овладело даже мужественным сердцем Фаума. Он не доверял больше своей громадной физической силе, своим мощным рукам и могучим мускулам. На его широком, заросшем жесткой щетиной лице, в желтых, как у леопарда, глазах отражалась смертельная усталость. Он угрюмо разглядывал раны, нанесенные ему вражескими дротиками и копьями, слизывая по временам кровь, все еще сочившуюся из глубокой царапины на левом предплечье.

Подобно всем побежденным, Фаум не переставал вспоминать ту минуту, когда победа стала клониться в его сторону. Уламры яростно бросились в бой; огромная палица Фаума без устали крушила врагов. Еще миг, и уламры перебьют всех своих противников, захватят в плен женщин, растопчут вражеский Огонь и будут по-прежнему охотиться в своей родной саванне, в изобилующих дичью девственных лесах…

Какой злой ветер пронесся над полем битвы? Почему уламры, внезапно охваченные ужасом, обратились в паническое бегство и кости их захрустели под палицами врагов, в то время как копья и дротики безжалостно пронзали тела бегущих и раздирали их в клочья? Как случилось, что враги ворвались в родное становище и убили священный Огонь?

Мрачные мысли сверлили темный мозг Фаума, приводя его в исступление и бессильную ярость. Он не хотел, не мог примириться со своим поражением, чувствуя в себе столько энергии, отваги и ненависти!

Это происходило на заре следующего дня.

Высоко в небе ветер гнал облака, но над самой землей и над болотом воздух стоял неподвижно, горячий, напоенный ароматом душистых трав. Небо было подобно гигантскому синему озеру. Дрожа и переливаясь, растекалась по этому озеру алая пена утренней зари.

Пробудившиеся уламры, повернув свои лица к пылающему небесному костру, чувствовали, как в их сердцах растет благоговейный восторг перед величественным зрелищем рождающегося дня. Это же чувство, должно быть, наполняло и грудь певчих пташек, славивших звонкими голосами восходящее солнце.

Раненые воины протяжно стонали и бредили; их томили жар и жажда.

Один из раненых ночью умер. Его окоченевшее тело неподвижно простерлось на траве. Старый Гоун что-то тихо бормотал над ним.

Фаум приказал бросить труп умершего в воду.

Когда печальный обряд был закончен, внимание всего племени обратилось на охотников за Огнем – Агу и Нао, – готовых тронуться в далекий путь.

Косматые братья вооружились палицами, топорами, рогатинами и дротиками с кремнёвыми и нефритовыми наконечниками. Нао, рассчитывая больше на хитрость, чем на силу, выбрал себе в спутники двух быстроногих юношей, ловких, сообразительных и неутомимых в беге. Каждый взял с собой топор, копье и дротики. Сын Леопарда сверх того захватил свою палицу – толстый дубовый сук, конец которого был умело обожжен на огне костра. Вооруженный этой палицей, он не боялся вступить в бой с самым страшным хищником.

Фаум обратился сначала к сыновьям Зубра.

– Агу увидел свет раньше, чем сын Леопарда, – сказал он. – Пусть он первым выбирает свой путь. Если Агу пойдет на юг, в сторону Двуречья, сын Леопарда отправится к Болотам, в сторону заходящего солнца. Если же сын Зубра предпочтет путь к Болотам, Нао направит свои стопы к Двойной реке.

– Агу еще не знает, куда он пойдет! – буркнул в ответ Косматый. – Он будет искать Огонь и может утром направиться к реке, а вечером – к Болотам. Разве может знать охотник, преследующий кабана, где ему удастся настичь зверя?

– Агу должен сказать, в какую сторону он пойдет, – возразил старый Гоун, и одобрительный ропот толпы поддержал его слова. – Он не может одновременно идти и к Двойной реке, и в сторону заходящего солнца. Пусть выбирает свой путь!

В глубине своей мрачной души сын Зубра сознавал, что требование племени справедливо. Кроме того, он не хотел прежде времени возбудить подозрения у Нао. Бросив угрюмый взгляд в сторону уламров, он проворчал:

– Агу пойдет в сторону заходящего солнца!

И, сделав знак братьям, он резко повернулся и решительно зашагал по направлению к Болотам.

Нао не сразу последовал его примеру. Ему хотелось еще раз повидать на прощание Гаммлу. Она стояла под раскидистым ясенем, позади Фаума, Гоуна и других старейшин племени.

Нао медленно приблизился к ней. Девушка не тронулась с места. Лицо ее было обращено к саванне, глаза смотрели не отрываясь в бескрайнюю даль. Пышные волосы Гаммлы украшал голубоватый цветок водяной лилии. От всего существа ее словно исходило сияние утра и свежий запах речной воды и степных трав.

Сердце Нао бурно забилось. Он чувствовал, что задыхается от нежности и гнева. Все, кто разлучал его с Гаммлой, показались ему вдруг такими же ненавистными, как сыновья Мамонта или Пожиратели Людей.

Он поднял руку, вооруженную топором, и воскликнул:

– Слушай, дочь Болота! Нао никогда не вернется к своему племени, если не сумеет добыть Огонь! Он найдет смерть на дне пропасти, утонет в реке, станет добычей волков и гиен – или возвратится победителем. Он принесет Гаммле раковины, синие камни, зубы леопарда и рога зубра!

Девушка бросила на Нао взгляд, в котором светились робкая надежда и детская радость.

Но Фаум нетерпеливо оборвал речь Нао.

– Сыновья Зубра уже скрылись за тополями! – крикнул он. – Почему сын Леопарда медлит?

Нао круто повернулся, кликнул своих спутников и, не оглядываясь, направился к югу.

Весь день Нао, Нам и Гав шли по саванне. Трава на ней была еще зеленой, ветер перекатывал изумрудные волны, словно морские валы. Травы гнулись под ветром, солнце палило их, исторгая из растений бесчисленные ароматы, которыми был напоен горячий, сухой воздух. Однообразная на первый взгляд саванна таила в себе огромное разнообразие растений и животных. Плодородие ее было неистощимо. Среди необозримого моря злаков ютились островки дрока и вереска, виднелись кустики подорожника, зверобоя, шалфея, лютика, тысячелистника, кресса. Местами попадались участки каменистой бесплодной почвы, устоявшей против буйного натиска зеленых полчищ растений. За ними снова начинались заросли шиповника и мальв, красного клевера и васильков, осыпанные белыми цветами кусты боярышника.

Иногда монотонность равнины нарушали невысокий холм, ложбинка, пруд, кишащий насекомыми и пресмыкающимися. Одинокая скала высилась среди моря трав, словно мастодонт на пастбище. Стада антилоп и сайгаков проносились в отдалении, в траве прыгали длинноухие зайцы; порой из зарослей кустарников показывались небольшие стаи волков и диких собак. Над саванной кружили вороны, журавли и дикие голуби, взлетали грузные дрофы и стремительные куропатки. По необозримому простору равнины скакали табуны диких лошадей и лосей. Степенно ступая, шли по краю горизонта громадные зубры. А однажды на пути уламров попался серый медведь, более свирепый, чем тигр, и не уступающий в силе самому пещерному льву.

Вечером Нао, Нам и Гав остановились на ночлег у подножия одинокого холма. Они не прошли за день и десятой доли пути. Всюду, куда хватало взора, простиралось нескончаемое море степных трав, слегка колеблемое ветром. В сумеречном свете угасающего дня саванна выглядела печальной и однообразной. Последние лучи заходящего солнца зажгли в вечерних облаках багровые костры.

Глядя на это гигантское небесное пожарище, Нао думал о крохотном язычке Огня, который ему предстояло добыть. Казалось, стоило подняться на вершину холма и протянуть к небу смолистую сосновую ветку, чтобы искра небесного огня воспламенила ее…

Облака над головой Нао потемнели, но пурпурные отсветы еще долго мерцали на горизонте. Сверкающие точки звезд зажигались одна за другой в высоком небе. Прохладный ветер ночи, словно река, струился над засыпающей саванной.

Привыкнув к ярким кострам становища, светящаяся ограда которых надежно защищала людей от ночного мрака, полного невидимой опасности, Нао чувствовал себя в темноте слабым и беспомощным. Каждое мгновение из тьмы мог появиться серый медведь или леопард, тигр или лев, хотя крупные хищники обычно редко охотятся на открытом месте. Стадо зубров могло, пробегая, растоптать ногами хрупкую человеческую плоть. Даже стая волков представляла грозную опасность для беззащитных людей. Сила этих хищников – в их численности, а голод гонит вперед и придает дерзости.

Молодые воины поужинали сырым мясом антилопы. Это был печальный ужин: уламры давно отвыкли от подобной пищи. С тоской вспоминали они дразнящий запах жареного мяса. Затем Нао первым встал на стражу. Всем существом своим он внимал таинственной жизни ночи, обступившей его со всех сторон. Нао был великолепным образчиком человеческой породы, тончайшим инструментом, способным улавливать все, что происходит вокруг него. Глаза его различали неясное движение теней во мраке, видели тусклые зеленые огоньки в глазах хищников, вспыхивавшие то тут, то там; слух воспринимал шепот ветерка, шелест травы, полет ночных птиц и насекомых, шорох ползущих в траве ящериц и змей. Он слышал далекие вопли шакалов, вой волков, жуткий хохот гиены, крик орлана и стрекотание кузнечиков. Ноздри впитывали аромат ночных цветов, сочное дыхание трав, острые запахи хищников. Кожа ощущала в каждом дуновении ветерка волну влажной прохлады или веяние сухого жара.

Нао не знал иной жизни. С самого раннего детства он, подобно всем своим сородичам, всегда жил в атмосфере смертельной опасности и непрекращающейся тревоги. Мир, окружавший его, был полон угроз и ловушек. В неустанной борьбе с враждебными силами и с равнодушной природой мог выжить только самый хитроумный, самый бдительный и самый сильный.

И Нао настороженно ждал во мраке ночи появления когтистых лап, раздирающих тело, острых клыков, дробящих кости, горящих зеленым огнем глаз пожирателей живого мяса. Большинство мелких хищников, учуяв присутствие опасного двуногого противника – человека, – пробегало мимо холма не задерживаясь. Прошли близ стоянки уламров и гиены, челюсти которых по силе не уступают львиным. Но гиены осторожны и обычно избегают борьбы, довольствуясь падалью. Подкралась стая волков и остановилась в нерешительности. Волки знали, что сила их – в количестве, и смутно сознавали, что, действуя совместно, они почти так же сильны, как трое уламров. Но, поскольку голод не слишком терзал их, хищники сочли более благоразумным двинуться дальше, по свежему следу антилопы.

Вскоре после ухода волков к холму подбежала стая диких собак. Они долго лаяли и выли, бродя вокруг стоянки уламров. Отдельные собаки с угрожающим рычанием выскакивали вперед или пытались подкрасться так, чтобы Нао их не заметил. Однако ни одна из них не отваживалась напасть на двуногих зверей, зная их хитрость и силу.

Еще совсем недавно одна такая стая собак долго ходила за племенем уламров. Они питались отбросами человеческой пищи и принимали участие в охоте. Старому Гоуну удалось даже приручить двух собак, которых он кормил потрохами и костями. Но, к несчастью, обе погибли в схватке с кабаном, а приручить других не пришлось, потому что Фаум, став вождем, приказал убить всех следовавших за племенем собак.

Нао нравилась мысль о союзе с собаками. Он видел в нем источник новой силы, могущества и безопасности человека. Но здесь, в саванне, вдали от становища, когда людей было только трое, а собак – целая стая, о союзе с ними нечего было и помышлять.

Между тем собаки постепенно сжимали кольцо вокруг стоянки уламров. Они не лаяли больше; их учащенное дыхание слышалось все отчетливее.

Нао забеспокоился. Он поднял комок земли и швырнул в самую смелую собаку, крикнув:

– У нас есть копья, топоры и палицы, которыми мы убиваем медведя, зубра и даже льва!

Собака, которой засыпало землей глаза, шарахнулась в сторону и, напуганная звуком человеческого голоса, скрылась в темноте. Остальные отступили на несколько шагов и, казалось, совещались. Нао бросил в них камень.

– Вы слишком слабы, чтобы сражаться с уламрами! – крикнул он снова. – Убирайтесь, пока целы! Ищите добычу полегче – сайгу или антилопу. Собака, которая еще раз осмелится подойти ко мне, будет убита!

Разбуженные голосом Нао, Нам и Гав проворно вскочили на ноги. Появление двух новых вертикальных теней заставило собак обратиться в бегство.

Семь дней шли по саванне Нао, Нам и Гав, избегая подстерегавших их на пути опасностей и ловушек. Эти опасности увеличивались по мере того, как уламры приближались к Большому лесу. Хотя до опушки леса оставалось еще не менее пяти дней ходьбы, предвестники его – отдельные купы деревьев и крупные хищники – попадались теперь все чаще и чаще. Уламры уже видели совсем близко тигра и большую черную пантеру.

Особенно опасными были ночи. Еще задолго до наступления сумерек молодые воины начинали думать о ночлеге; они искали пещеру в скале, удобную площадку на вершине холма или, на худой конец, хотя бы чащу колючего кустарника. Ночевать под большими деревьями они избегали.

На восьмой и девятый день пути их начала мучить жажда. Нигде не было видно ни ручейка, ни болота. Под ногами шуршала жесткая сухая трава. На горячих камнях грелись змеи и ящерицы, в воздухе роились тучи мошек. Насекомые стремительно проносились над головами людей, больно жалили их разгоряченные тела.

Когда тени девятого дня удлинились, степь вдруг снова сделалась зеленой и прохладной. Воздух стал влажным, и ветерок донес из-за вздымавшейся на горизонте гряды холмов запах свежей воды.

Вскоре уламры увидели впереди себя большое стадо зубров, бредущее к югу. Обрадованный Нао сказал своим спутникам:

– Мы утолим жажду до захода солнца – зубры идут на водопой!

Нам, сын Тополя, и Гав, сын Сайги, с облегчением выпрямили усталые плечи.

Нао выбрал себе в спутники подвижных и быстроногих юношей, неспособных еще мгновенно принимать самостоятельные решения. Надо было воспитать в них смелость, решительность, выносливость и доверие. За доброе отношение к ним Нам и Гав готовы были платить безусловным повиновением, безграничной преданностью, способностью быстро забывать перенесенные лишения и страдания и снова радоваться жизни. Предоставленные самим себе, они терялись перед лицом враждебных стихий природы и поэтому всеми силами души тянулись к Нао, который видел в них продолжение своей воли и энергии. У обоих юношей были зоркие глаза, тонкий слух, ловкие руки и неутомимые в ходьбе и беге ноги. Всеми этими качествами мог легко управлять вождь, который сумел бы вызвать их восхищение своим великодушием, мужеством и находчивостью.

За дни совместного странствования по саванне Нам и Гав успели крепко привязаться к Нао. Он представлялся им образцом доблести и ума, растущей власти человека над силами природы, защитником и руководителем, по приказу которого они готовы были с беззаветной храбростью метать копья и наносить удары топором.

Порой, идя позади Нао в опьяняющей свежести осеннего утра, Нам и Гав невольно любовались его статной фигурой и широкими плечами, испытывая суровый восторг и почти нежность к этому могучему человеку, который притягивал к себе их сердца, как солнце – степные цветы и травы.

Нао платил юношам такой же искренней симпатией. Он чувствовал, что чем теснее будут связаны их сердца и судьбы, тем легче им будет совместно преодолевать препятствия, предупреждать опасности, бороться и побеждать.

Длинные тени легли у подножия деревьев. Солнце склонялось к западу, и огненный диск его, все увеличивавшийся по мере того, как опускался к горизонту, заливал красноватым светом равнину и медленно двигавшееся впереди стадо зубров.

Последние сомнения Нао рассеялись. За расщелиной между двумя холмами несомненно находилась вода. Так подсказывал ему инстинкт, а также то, что множество других животных украдкой пробиралось вслед за зубрами в том же направлении. Нам и Гав чувствовали то же: их раздувающиеся ноздри жадно втягивали влажный воздух, струившийся навстречу.

– Надо опередить зубров! – сказал Нао.

Он боялся, что место водопоя окажется узким и зубры преградят своими огромными телами доступ к воде.

Охотники ускорили шаг, чтобы миновать проход между холмами раньше зубров.

Стадо двигалось медленно. Зубров было много, молодые устали от долгого перехода, старые быки соблюдали привычную осторожность. Уламры быстро догнали стадо и обошли его стороной. Многие животные последовали их примеру; видимо, они тоже хотели достичь водопоя раньше зубров. Уламры видели, как, обгоняя их, стремительно несутся к проходу между холмами легконогие сайги, муфлоны, онагры. Наперерез им проскакал табун диких лошадей. Многим уже удалось добраться до прохода.

Нао и его спутники далеко опередили зубров. Значит, можно будет не спеша утолить терзавшую их мучительную жажду. Когда воины достигли прохода, расстояние между ними и зубрами составляло не менее тысячи локтей.

Нам и Гав ускорили свой бег; усиливавшаяся с каждой минутой жажда подгоняла их. Они обогнули холм и углубились в узкий проход. Вдали блеснула Вода – мать-создательница всего живого, более благодетельная, чем сам Огонь, и менее жестокая, чем он.

Это было небольшое озеро, тянувшееся у подножия скалистой гряды, изрезанное мысами и полуостровами. Справа в него впадала полноводная река. Слева озерные воды низвергались водопадом в глубокую пропасть. Подойти к озеру можно было только тремя путями: по реке, через проход между холмами, который только что миновали уламры, и через второй проход – между скалистой грядой и одним из холмов. В остальных местах всюду возвышались отвесные базальтовые скалы.

Воины приветствовали воду радостными возгласами. У водопоя в оранжевых лучах заходящего солнца уже столпились тонконогие сайги, низкорослые, коренастые лошади, онагры с точеными копытцами, бородатые муфлоны, робкие косули и старый лось, на голове которого возвышался целый лес рогов. Рядом с ними жадно припал к воде неуклюжий кабан, забияка и скандалист, – единственный, кто утолял жажду, не опасаясь нападения. Остальные, насторожив чуткие уши, все время косили глазами по сторонам, готовые при малейшей опасности немедленно обратиться в бегство и надеясь только на свои быстрые ноги – могучее оружие слабых в борьбе за жизнь.

Вдруг, словно по команде, все головы повернулись в одну сторону, уши встали торчком, прислушиваясь к чему-то. Еще мгновение – и все лошади, сайги, онагры и муфлоны беспорядочной массой понеслись к западному проходу, откуда лился багровый свет умирающего дня. Один кабан остался на месте, беспокойно вращая маленькими, налитыми кровью глазками.

В проходе появилась стая крупных лесных волков. Их большие лобастые головы с мощными челюстями были вытянуты вперед; желтые глаза высматривали добычу. Нао, Нам и Гав держали наготове копья и дротики, а кабан злобно оскалил свои загнутые кверху клыки и угрожающе засопел.

Волки оглядели противника своими умными глазами, признали его опасным и бросились в погоню за более легкой добычей, которая убегала вдали.

После ухода волков на водопое наступила тишина, и уламры, вволю напившись свежей, прохладной воды, стали держать совет.

Надвигались сумерки, солнце скрылось за скалистой грядой. Надо было подумать о ночлеге.

– Приближаются зубры! – сказал вдруг Нао.

Он повернул голову к западному проходу и стал напряженно прислушиваться. Нам и Гав последовали его примеру. Затем все трое легли на землю и приложили ухо к земле.

– Те, кто идет оттуда, – не зубры! – прошептал Гав.

– Это мамонты, – ответил Нао.

Воины поспешно осмотрели местность. Справа от них река впадала в озеро между базальтовым холмом и отвесным утесом из красного порфира. Узкий каменный выступ опоясывал утес и вел к его вершине. Он был достаточно широк для того, чтобы по нему мог пройти человек или крупный хищник. Уламры не раздумывая стали взбираться по этому выступу на утес.

На дне каменной расселины в вечном мраке текли воды реки. Деревья, сброшенные с высоты обвалами камней или вырванные ураганами, беспомощно распростерлись над пропастью. Другие тянулись из сырой глубины ущелья к свету – длинные, несоразмерно тонкие, с жалким пучком зеленых листьев на самой макушке. Стволы их обросли густым мхом и лишайниками, лианы оплели ветви, вечный холод и сырость подтачивали корни, но они упрямо продолжали бороться за жизнь, за место под солнцем.

Нао первым заметил пещеру близ вершины утеса. Она казалась низкой и небольшой, с неправильными очертаниями. Прежде чем войти в нее, уламры долго вглядывались в черную глубину. Затем Нао, пригнув голову и расширив ноздри, пополз в пещеру впереди своих спутников, сжимая в руке топор.

Пол пещеры был завален костями, клочьями шкур, оленьими и лосиными рогами, черепами различных животных. По-видимому, хозяином пещеры был какой-то крупный хищник. Нао вдохнул несколько раз запах, исходивший от всех этих останков, и уверенно сказал:

– Это логовище серого медведя. Оно пустует уже целую луну.

Нам и Гав не были еще знакомы с этим грозным хищником. Уламры кочевали обычно в местах, где встречались тигры, львы, зубры и даже мамонты, но серый медведь попадался редко. Нао же видел его много раз во время своих дальних охотничьих походов. Он знал свирепость этого хищника, подобную слепой ярости носорога, силу, почти равную силе пещерного льва, и лютую, неукротимую злобу.

Почему пустовала пещера, Нао не знал. Быть может, медведь покинул ее временно, перекочевав на лето в другое место, а быть может, с ним случилось какое-нибудь несчастье или он утонул при переправе через реку. Так или иначе, Нао надеялся, что ближайшей ночью медведь не вернется в пещеру, и решил занять ее для ночлега.

Не успел он объявить об этом своим спутникам, как внизу, у подножия утеса, послышался шум и топот ног: зубры пришли на водопой. Их могучий рев, грозный, как рычание льва, отраженный и усиленный базальтовыми скалами, загремел над озером, словно раскаты грома.

Нао не мог удержать невольную дрожь, слушая рев огромных животных. Человек в те времена редко отваживался охотиться на зубров и бизонов. Они были значительно крупнее и сильнее тех, которые живут теперь. Зубры хорошо сознавали свою силу и не боялись даже самых больших хищников, которые нападали только на больных и слабых или случайно отбившихся от стада животных.

Уламры выбрались из пещеры и взглянули вниз. Сердца их учащенно забились при виде величественного зрелища, которое представилось их глазам. С ужасом и восторгом созерцали они эту дикую и великолепную картину.

Но не успели молодые воины полюбоваться зубрами, как новая волна звуков ворвалась в шум, поднятый зубрами, подобно тому как топор врезается в тушу убитой козы. Этот низкий, вибрирующий звук был намного глуше и слабее рева зубров. А между тем он возвещал о приближении самых сильных существ, живших тогда на Земле.

В те времена мамонт был непобедимым и полновластным хозяином суши. Свирепые львы и кровожадные тигры старались держаться в почтительном отдалении от него; даже могучий серый медведь не решался вступить в единоборство с мамонтом. Человеку суждено было помериться с ним силами лишь спустя тысячелетия. Один только носорог, близорукий и тупой в своей ярости, отваживался преграждать ему дорогу. Мамонт был подвижным, быстрым, неутомимым, сообразительным и памятливым. Он легко преодолевал горные перевалы, переплывал широкие озера и полноводные реки. Хобот служил ему таким же универсальным орудием, как руки человеку; страшные бивни взрывали землю и сокрушали все, что попадалось на его пути. Он прекрасно сознавал свое превосходство над всеми живыми существами и спокойно наслаждался своим могуществом. Нет сомнения, что ум его был более ясным и острым, а чувства – более тонкими, чем у современных слонов, отупевших за время своего долгого рабства у человека.

Вожаки мамонтов и зубров подошли к водопою одновременно. Мамонты, привыкшие к тому, что все живое уступает им дорогу, пожелали пройти первыми. И зубры и бизоны в таких случаях обычно отступали. Но на этот раз зубры, возглавляемые вожаками, которые, по-видимому, плохо представляли себе силу мамонтов, и тоже привыкшие, что все травоядные отступают перед ними, неожиданно разъярились.

Восемь зубров-вожаков были огромными, могучими самцами. Самый крупный не уступал ростом носорогу. Жажда их была сильной, а терпение – коротким. Видя, что мамонты хотят первыми пройти к водопою, зубры угрожающе вскинули головы и издали протяжный боевой клич. Мамонты затрубили. Вожаками их были пять старых самцов с массивными головами, огромными холмоподобными телами и мощными ногами, напоминающими стволы вековых деревьев. Бивни длиной в десять локтей могли без труда снести дубовую рощу. Черные хоботы извивались в воздухе, словно гигантские питоны. Кожа была толще и прочней, чем кора на старых вязах.

Позади вожаков длинной вереницей тянулось стадо.

Спокойные и невозмутимые, внимательно глядя на зубров своими маленькими живыми глазками, мамонты стояли на берегу, преграждая доступ к водопою. Восемь горбатых зубров с налитыми кровью глазами яростно мотали косматыми головами и, потряхивая тяжелой, жирной гривой, грозно наклоняли к земле острые, торчащие в стороны рога. Инстинкт предупреждал их о страшной силе врага, но нетерпеливое мычание сгрудившегося позади стада возбуждало в вожаках воинственный пыл.

Внезапно самый рослый зубр, вожак всего стада, еще ниже пригнул к земле лобастую голову, увенчанную блестящими рогами, и с молниеносной быстротой ринулся на ближайшего мамонта. Страшный удар в плечо, хоть и парированный ответным ударом могучего хобота, был все же так силен, что мамонт зашатался и упал на колени. Торопясь использовать преимущество внезапного нападения, зубр стал наносить гиганту удар за ударом; поверженный на колени мамонт мог отбиваться от врага только хоботом.

В этой страшной схватке великанов зубр был воплощением слепого бешенства. Пена выступила на его губах, налитые кровью глаза сверкали. С неистовым упорством он бил противника своими острыми рогами, стремясь опрокинуть мамонта на бок, чтобы пропороть ему рогами брюхо, где кожа была не такой толстой. Если бы ему удалось это сделать, он вышел бы победителем из схватки.

Мамонт прекрасно понимал опасность. Но даже в эту ужасную минуту привычное хладнокровие не покинуло его. Он изо всех сил старался держаться прямо. Мамонту достаточно было одного рывка, чтобы встать на ноги, но для этого зубру следовало хоть на минуту прекратить свои атаки.

Неожиданное нападение зубра сперва озадачило остальных вожаков. Четыре мамонта и семь зубров застыли в грозном ожидании. Ни один не пытался вмешаться в схватку, чувствуя, что опасность угрожает ему самому.

Мамонты первыми проявили признаки нетерпения. Самый высокий с громким сопением шевельнул перепончатыми ушами, похожими на гигантских летучих мышей, и сделал шаг вперед. В то же мгновение мамонт, на которого напал зубр, со страшной силой ударил хоботом по ногам противника. Зубр пошатнулся. Мамонт воспользовался этой минутой и одним рывком очутился на ногах. Два огромных зверя снова стояли друг против друга. Ярость овладела мамонтом. Подняв кверху могучий хобот, он оглушительно взревел и кинулся на врага. Изогнутые бивни подхватили зубра, подбросили его в воздух, словно щепку, а затем швырнули на землю с такой силой, что у того затрещали кости. Не дав зубру опомниться, мамонт вонзил свои страшные бивни в брюхо противника и принялся топтать ногами окровавленное тело.

Рев побежденного потонул в поднявшемся крике. Семь зубров и пять мамонтов ринулись друг на друга в лютой жажде крови, ослепившей их и заставившей потерять рассудок. Воинственный пыл овладел и обоими стадами: низкое мычание зубров смешивалось с пронзительным трубным ревом мамонтов. Гнев привел в движение длинные ряды могучих тел, грозные бивни, острые рога и гибкие хоботы.

Вожаки сражались с самозабвенной яростью. Мощные тела сплелись в гигантский клубок, откуда доносился рев бешенства и боли, топот тяжелых ног, треск ломающихся костей…

В первые минуты численное превосходство зубров поставило мамонтов в невыгодное положение. Три зубра соединенными силами напали на одного мамонта и повалили его на землю; второй едва успевал обороняться от двух ожесточенно атакующих противников. Но остальные три мамонта набросились на оставшихся зубров и одержали молниеносную победу. Они пронзили их бивнями и долго топтали своими чудовищными ногами. Только заметив опасность, угрожавшую поверженному мамонту, они оставили свои жертвы и снова ринулись в бой. Три зубра, ожесточенно атаковавшие упавшего мамонта, были застигнуты врасплох. Двое погибли мгновенно, третьему удалось спастись бегством. За ним бросились бежать все сражавшиеся зубры. Панический страх, овладевший вожаками, мгновенно передался всему огромному стаду. Сначала это была лишь смутная тревога, минутное оцепенение, словно затишье перед грозой. Затем стадо дрогнуло, пришло в движение и вдруг, повернувшись, кинулось вспять. В слепом ужасе, толкая и давя друг друга, мчались зубры по узкому проходу между холмами. Сильные обгоняли слабых, валили с ног и безжалостно топтали. Хруст костей напоминал треск падающих под ураганным ветром деревьев.

Мамонты не сочли нужным преследовать убегающего противника. Показав свое могущество и меру своей силы, они еще раз доказали, что мамонт – властелин Земли и всех населяющих ее живых существ. Колонна рыжевато-бурых гигантов с длинной шерстью и жесткими гривами выстроилась вдоль берега озера и стала не спеша утолять жажду.

Множество животных, вспугнутых только что закончившейся ужасной битвой, сгрудилось на склонах холмов, почтительно взирая на пьющих колоссов.

Уламры также смотрели не отрывая глаз на властителей Земли. Нао невольно сравнивал худые руки, тонкие ноги и хрупкие торсы Нама и Гава с массивными, словно скалы, фигурами царственных животных и с горечью думал о слабости и ничтожности человека, влачащего жалкую кочевую жизнь в лесах и саваннах. Он думал также о всех львах, тиграх и серых медведях, которых им предстояло встретить во время их опасного путешествия, отчетливо сознавая, что человек в могучих лапах этих хищников так же бессилен, как дикий голубь в когтях орла.

Миновала уже треть ночи. Серебряная луна, похожая на раскрытый цветок белой водяной лилии, скользила вдоль края темного облака. Призрачный свет ее заливал реку, молчаливые черные утесы и берег озера у водопоя. Мамонты давно ушли. Лишь изредка к водопою подкрадывался неслышной походкой какой-нибудь хищник, а в воздухе бесшумно проносилась на своих мягких крыльях летучая мышь.

Гав стоял на страже у входа в пещеру. Молодой воин был очень утомлен; он все время задремывал, пробуждаясь лишь при резком порыве ветра, внезапном шуме или возникновении нового запаха. Странное оцепенение сковывало все его мысли и чувства; в сознании бодрствовал только страх перед возможной опасностью.

Стук копыт внезапно промчавшейся неподалеку сайги заставил Гава быстро поднять голову и тревожно оглядеться. На противоположном берегу реки по крутому гребню базальтового холма двигался, переваливаясь с ноги на ногу, какой-то большой зверь. Грузное и в то же время гибкое тело, большая голова с заостренной мордой и что-то человеческое в походке – все говорило о том, что перед Гавом огромный медведь.

Молодой воин был хорошо знаком с пещерным медведем. Этот миролюбивый гигант с выпуклым лбом обычно спокойно жил в своем логове и питался исключительно растительной пищей. Только голод мог заставить его охотиться и есть мясо.

Приближавшийся к пещере зверь принадлежал, по-видимому, к другой породе. Гав убедился в этом, когда медведь вышел на ярко освещенную луной вершину холма. У зверя был плоский лоб и массивное, покрытое короткой сероватой шерстью туловище; в тяжелой поступи чувствовалась уверенность в своей силе и скрытая угроза. Это был серый медведь, опасный соперник самых крупных хищников.

Гав вспомнил рассказы охотников, побывавших в гористых местностях, где обитает серый медведь. Они уверяли, что этот страшный хищник способен одним ударом могучей лапы свалить на землю зубра или бизона, задушить лося или дикую лошадь. Его острые когти без усилия вспарывают грудь человека; он не боится свирепого льва и кровожадного тигра. Старый Гоун говорил, что серый медведь уступает в силе только пещерному льву, носорогу и владыке Земли – мамонту.

Сын Сайги не почувствовал сразу того страха, который вызвало бы у него внезапное появление тигра или льва. Встречи с благодушным пещерным медведем приучили его не бояться животных этой породы. Однако в походке приближающегося зверя было что-то внушающее смутную тревогу, и молодой воин счел необходимым разбудить Нао.

Одного прикосновения к руке спящего сына Леопарда было достаточно, чтобы он мгновенно вскочил на ноги.

– Что хочет Гав? – спросил Нао, подойдя к выходу из пещеры.

Сын Сайги молча указал рукой на вершину базальтового холма.

Лицо Нао омрачилось.

– Серый медведь! – прошептал он.

Взгляд его тревожно скользнул по стенам пещеры.

С вечера уламры позаботились заготовить целую кучу хвороста и камней. Несколько крупных валунов лежало поблизости – ими можно было при необходимости прочно загородить вход в пещеру. Нао предпочел бы спастись бегством, но для отступления у них был один только путь: вниз, по каменному выступу к водопою, то есть прямо навстречу серому медведю. Если бы им даже удалось незаметно проскользнуть мимо него, серый медведь, быстроногий и проворный, несмотря на кажущуюся грузность и неуклюжесть, легко догонит на открытом месте беглецов.

Единственным выходом было бы вскарабкаться на дерево – серый медведь не умеет лазать по деревьям. Но, к несчастью, поблизости виднелись лишь низкорослые, тонкие деревца, и к тому же этот неутомимый и упрямый хищник способен бесконечно долго караулить свою жертву.

Минула одна луна. Нао и его спутники, все время двигавшиеся на юг, давно уже оставили позади саванну. Теперь они пробирались по густому лесу. Казалось, темной чаще не будет конца. Лишь изредка на пути уламров встречались поляны, поросшие высокой травой, болота и небольшие озера, но за ними снова начинались непроходимые дебри. Необозримый, словно море, лес то взбирался на холмы, то спускался в глубокие овраги.

Все виды растений и все породы животных водились в этом лесу.

Здесь можно было встретить тигра и желтого льва, леопарда и гиену, кабана и волка, лань и серну, носорога и оленя, муфлона и косулю. В этом лесу встречались даже пещерные львы – редчайшая порода хищников, начавшая вымирать сотни веков назад.

Кое-где в чаще попадались широкие просеки, заваленные обглоданными ветвями деревьев и вырванным с корнем подлеском, неоспоримо свидетельствовавшие о проходе мамонтов, стадо которых причиняет лесу больше ущерба, чем самые сильные бури и ураганы.

В этих опасных местах уламры находили обильную пищу, но и сами в любую минуту могли стать добычей какого-нибудь крупного хищника.

Нао, Нам и Гав подвигались вперед с величайшей осторожностью, построившись треугольником, чтобы одновременно наблюдать за большим пространством.

Днем острое зрение и тонкий слух заблаговременно предупреждали их об опасности. Впрочем, днем самые страшные хищники спали; они выходили на охоту только в сумерки. Днем их глаза были менее зоркими, чем глаза людей, а чутье нельзя было сравнить с чутьем волков. Волков трудно сбить со следа, но в этом обильном всякого рода добычей лесу они остерегались нападать на таких сильных и хитроумных противников, как люди. Страшный пещерный медведь охотился на животных только зимой, когда ему не хватало растительной пищи. В остальные времена года это огромное животное мирно утоляло свой голод плодами и съедобными корнями.

Но если дни проходили в непрерывной тревоге, то ночи были просто ужасны. Задолго до наступления сумерек уламры начинали искать безопасное убежище для ночлега. Иногда это была естественная пещера; в другой раз им приходилось сооружать убежище из камней; порой они находили приют в глубокой яме под корнями деревьев или в чаще колючего кустарника.

Но обычно они проводили ночи на деревьях, выбирая группу близко расположенных друг к другу стволов.

Больше всего страданий причиняло уламрам отсутствие Огня. В долгие безлунные ночи им казалось, что ночной мрак никогда больше не рассеется. Темнота угнетала их, наваливалась на них страшной тяжестью. Они тоскливо вглядывались в беспросветную тьму, ожидая, что вдруг где-нибудь вдали вспыхнет искра и веселые языки пламени начнут лизать сухие ветви…

Но во мраке ночи мерцали только искры далеких звезд да зеленые огоньки в глазах хищников.

В эти часы молодые воины мучительнее ощущали свою слабость и полное одиночество среди жестокого и враждебного мира. Со щемящей печалью вспоминали они о родном племени и думали, что самые тяжкие испытания угнетают человека меньше, если рядом с ним сородичи и соплеменники.

Утро застало пещерного льва и тигрицу на том же месте; они дремали рядом с останками убитой лани. Трое людей, скрывавшихся под каменными глыбами, не могли оторвать взгляд от своих страшных соседей.

Радостный свет утра разливался по саванне, по поверхности реки. Цапля вела своих птенцов на рыбную ловлю. Зимородок камнем упал в воду, и перламутровые круги всколыхнули зеркало реки. Проснувшиеся птицы, весело щебеча, порхали по ветвям; сойки красовались на солнце в своем великолепном голубом, серебристом и красноватом наряде; а насмешницы сороки трещали без умолку на развилках деревьев, покачивая длинными черно-белыми хвостами.

Вóроны, каркая, кружили над останками джигетая и тигра. Не найдя на них ни одного клочка мяса, ни одного нетронутого сухожилия, они разочарованно возвращались к туше лани. Но здесь дорогу им преграждали два больших пепельно-серых коршуна; не осмеливаясь покуситься на добычу льва, они то описывали в воздухе широкие круги, то садились на почтительном расстоянии от спящего царя зверей, чистили клювы, потом замирали, словно в глубоком раздумье, и, вздрогнув, снова взвивались в воздух, чтобы продолжать свое бесконечное кружение.

В саванне не было видно ни одного млекопитающего – запах опасных хищников удерживал их в надежных убежищах или в темной чаще леса. Только проворная рыжая белка на секунду высунула нос из листвы, но, завидев льва и тигрицу, тотчас же снова скрылась в густой зелени.

Нао подумал, что пещерный лев не снимает осады потому, что помнит о полученных ударах палицей. И он пожалел, что неосмотрительно раздразнил могучего хищника.

Уламр был убежден, что тигрица и лев сговорились между собой и будут по очереди сторожить убежище людей. Он вспомнил рассказы старых охотников о том, что хищники мстительны и злопамятны. Временами, в порыве бессильной злобы, молодой воин вскакивал на ноги и хватался за палицу или топор. Но благоразумие тотчас же брало верх: Нао вспоминал, что человек неизмеримо слабее крупных хищников, и хитрость, с помощью которой ему удалось убить медведя в полутьме пещеры, нельзя было использовать в битве с пещерным львом и тигрицей. Вместе с тем он был уверен, что борьбы не избежать. Уламрам оставалось либо умереть от голода и жажды под базальтовыми глыбами, либо воспользоваться моментом, когда тигрица будет стеречь их убежище одна. Мог ли сын Леопарда положиться на помощь Нама и Гава в этой страшной битве?

Нао вздрогнул, словно от холода, но, увидев, что взоры молодых воинов устремлены на него, почувствовал необходимость ободрить их.

– Нам и Гав спаслись от клыков серого медведя, – сказал он. – Они спасутся и от когтей пещерного льва!

Молодые уламры повернули головы и бросили взгляд на ужасную пару спящих хищников.

Нао ответил на их невысказанную мысль:

– Пещерный лев и тигрица не всегда будут вместе. Голод заставит их разлучиться. Когда лев уйдет на охоту в лес, мы нападем на тигрицу. Но Нам и Гав должны во всем слушаться меня.

Уверенная речь Нао вселила надежду в сердца обоих юношей. Рядом с могучим сыном Леопарда даже смерть не казалась им страшной.

Сын Тополя, более живой по натуре, воскликнул взволнованно:

– Нам будет повиноваться Нао до последнего дыхания!

Товарищ его, в свою очередь, воздел обе руки кверху и проговорил:

– Гав не боится ничего, когда Нао с ним!

Не находя слов для выражения теснившихся в их груди чувств, молодые воины издали воинственный клич, потрясая топорами. Нао смотрел на них с суровой нежностью.

При этом шуме лев и тигрица проснулись и вскочили на ноги.

Уламры с вызывающим видом закричали еще громче. Хищники ответили сердитым рычанием… Затем все успокоилось, и снова наступила тишина.

Поднявшееся над горизонтом солнце заливало своими щедрыми лучами лес и саванну. Мелкие зверьки, беспокойно оглядываясь на спящих хищников, сновали от леса к реке и обратно. Коршуны, осмелев, изредка урывали по куску мяса лани. Венчики бесчисленных степных цветов тянулись к солнцу. Жизнь ключом била в степи и в лесу.

Люди терпеливо ждали ухода льва. Время от времени Нам и Гав ненадолго засыпали. Нао напряженно размышлял о побеге, однако планы, возникавшие в его голове, были неясны и туманны.

У молодых воинов оставался еще небольшой запас мяса, но жажда уже начинала томить их.

Когда день стал меркнуть, пещерный лев проснулся. Метнув горящий взгляд на базальтовые глыбы, он удостоверился, что люди все еще находятся под ними.

Запах человека разбудил в хищнике злобу, напомнив о событиях вчерашнего дня. Лев зарычал и, вскочив на ноги, обошел кругом убежище уламров. Памятуя, однако, что пещера неприступна и что спрятавшиеся в ней люди больно кусаются, пещерный лев вернулся к туше лани. Тигрица уже принялась за еду. Вдвоем они быстро уничтожили остатки мяса.

Насытившись, лев повернулся к тигрице; во взгляде свирепого зверя светился призыв. Тигрица ответила ласковым мяуканьем. Длинное туловище ее извивалось в траве. Потеревшись мордой о спину тигрицы, пещерный лев облизал ее своим гибким шершавым языком. Тигрица принимала ласки с полузакрытыми глазами, в которых вспыхивали зеленые огоньки. Вдруг она отскочила назад и приняла почти угрожающую позу. Лев зарычал глухо и призывно, но тигрица не слушалась; она распластывалась на земле, как огромный уж, ползла на брюхе по высокой траве, потом прыгала вверх. В ярких лучах заходящего солнца шерсть ее отливала оранжевым цветом, и казалось, что в воздухе пляшет гигантский язык пламени.

Лев сначала неподвижно стоял и смотрел на ее игры: потом молча, без звука, бросился к ней. Тигрица отскочила и, часто оборачиваясь, скользнула в ясеневую рощу. Лев последовал за ней.

Видя, что хищники скрылись, Нам сказал:

– Они ушли… Надо переправиться через реку.

– Разве Нам потерял чутье и слух? – возразил Нао. – Или он умеет бегать быстрее пещерного льва?

Нам опустил голову. Из рощи доносилось хриплое дыхание льва, подтверждавшее справедливость слов Нао. Молодой воин понял, что опасность продолжала оставаться такой же грозной, как и в то время, когда хищники спали возле самого убежища.

И тем не менее в сердцах уламров зародилась надежда: брачный союз льва и тигрицы должен был заставить их искать логовище, ибо крупные хищники редко ночуют под открытым небом, особенно в период осенних дождей.

Но вот огненный шар солнца скрылся за лесом, и сердца троих людей стеснила тоска. Эту тоску испытывают и все травоядные с наступлением сумерек. Тяжелое чувство еще усилилось, когда из лесу снова вышли пещерный лев и тигрица. Поступь льва была размеренной и важной. Тигрица, наоборот, шаловливо резвилась вокруг него.

Сумерки окутали землю, и над саванной поднялся многоголосый рев голодных зверей. Хищники кружили вокруг убежища уламров, зеленые огоньки сверкали в их глазах. Наконец пещерный лев прилег на траву вблизи каменных глыб, а его подруга побежала к прибрежным камышам на поиски добычи.

Несколько крупных звезд загорелось на темном небе. Вслед за ними повсюду высыпали крохотные светящиеся точки, и в бархатной синеве отчетливо вырисовались заливы, острова и реки Млечного Пути.

Гава и Нама звезды интересовали мало. Но Нао смутно ощущал величие и красоту ночного неба. Ему казалось, что большинство звезд – это огненная пыль, вспыхивающая и тут же угасающая, как искры от костра. Однако он заметил, что есть звезды, которые каждую ночь сияют на одних и тех же местах.

Вынужденное бездействие, в котором его деятельная натура находилась со вчерашнего дня, заставляло Нао пристальнее вглядываться в темный небосвод с его бесчисленными огнями. И странное волнение овладевало молодым уламром, когда он думал, как далеки эти небесные огни от Земли, где он находился.

Луна всплыла над чащей деревьев, осветив пещерного льва, дремлющего в высокой траве, и тигрицу, рыскающую между лесом и рекой в поисках добычи.

Нао беспокойно следил за ней глазами.

Наконец тигрица надолго скрылась в непроходимой чаще, и Нао с тоской подумал, что, если бы силы Нама и Гава были равны его силе, они втроем попытались бы вызвать теперь на бой царя зверей.

Сына Леопарда мучила жажда. Нам страдал от нее еще сильнее. Хотя его очередь стоять на страже еще не наступила, сын Тополя никак не мог заснуть. Глаза молодого уламра горели лихорадочным блеском…

Нао почувствовал приступ грусти. Никогда еще расстояние, отделяющее его от родного становища, не казалось ему таким огромным, никогда еще он не чувствовал так глубоко своего одиночества…

Шесть дней прошло после битвы уламров с тигрицей. Раны Гава зарубцевались, но сила молодого воина еще не вернулась к нему: он потерял слишком много крови. Нам почти оправился, но двигался с большим трудом.

Нао не находил себе места от нетерпения и тревоги.

Пещерному льву приходилось теперь с каждым разом уходить все дальше и дальше от убежища уламров в поисках дичи; все окрестные животные уже знали о его присутствии. Прокормление беспомощной тигрицы было нелегкой задачей, и часто оба хищника голодали.

Тигрица тоже выздоравливала; она ползала уже по саванне, с трудом волоча перебитые лапы. Хищница не внушала теперь никакого страха уламрам. Нао нарочно не убивал ее, потому что забота о ее пропитании утомляла пещерного льва и заставляла его дольше рыскать по саванне, вдали от убежища уламров.

Человек и побежденный им зверь начинали привыкать друг к другу. Вначале при воспоминании о своем поражении тигрица рычала от злобы и страха. Слыша человеческий голос, столь не похожий на голоса других животных, которые умеют только рычать, визжать и выть, она поднимала голову и угрожающе раскрывала пасть, усаженную страшными клыками.

Нао взмахивал перед ней топором или палицей и насмешливо спрашивал:

– Чего стоят теперь когти тигрицы? Нао может раздробить ей череп палицей или проткнуть брюхо копьем. Тигрица так же слаба перед Нао, как лань или сайга.

Постепенно хищница привыкла к звукам человеческой речи, к виду оружия. И, хотя она помнила еще страшные удары, нанесенные этим странным существом, ходящим на задних лапах, она уже перестала бояться его.

В природе живых существ заложена способность верить в неизменность часто повторяющихся явлений. Нао так часто вращал палицей над головой тигрицы, не нанося удара, что в конце концов она привыкла к виду палицы и не думала об увечьях, которые та может нанести.

С другой стороны, тигрица оценила мощь человека и, уважая в нем опасного врага, перестала смотреть на него как на добычу. Она просто привыкла к его присутствию. Да и сам Нао с течением времени стал находить удовольствие в созерцании раненой тигрицы – это зрелище постоянно напоминало ему об одержанной победе.

Однажды, во время отсутствия пещерного льва, Гав поплелся вслед за Нао к реке. Утолив жажду, они отнесли Наму воду в пустой ореховой скорлупе.

Тигрица, также страдавшая от жажды, ползком добралась до берега. Но она не могла дотянуться до воды, потому что берег в этом месте круто обрывался в реку.

Нао и Гав расхохотались.

Сын Леопарда воскликнул:

– Даже гиена теперь сильнее тигрицы! Волк и тот может победить ее!

И, наполнив водой скорлупу, он со смехом подставил ее тигрице. Та тихо взвизгнула и быстро вылакала воду.

Это зрелище так понравилось уламрам, что Нао принес хищнице еще одну скорлупу.

Глядя, как она жадно лакает воду, сын Леопарда насмешливо сказал:

– Тигрица разучилась пить воду из реки!

Ему нравилась власть, приобретенная над страшным хищником.

Только на восьмой день Нам и Гав оправились настолько, что могли с прежней быстротой преодолевать пространство, и сын Леопарда назначил побег на ближайшую ночь.

Красноватый сумеречный свет долго мерцал в низко нависших над землей тяжелых тучах. Воздух был сырой и влажный. Густой туман окутывал деревья и камыши. Желтые листья падали на землю с легким шумом. Из чащи леса доносился тоскливый вой голодных зверей.

Все послеобеденное время пещерный лев проявлял признаки беспокойства. Он вздрагивал во сне, часто просыпался – его преследовало видение удобного логовища, подобного тому, в котором он жил до наводнения. Нао, пристально следивший за хищником, подумал, что этой ночью, отправляясь на охоту, лев будет искать себе логовище и, следовательно, долго пробудет в отсутствии. Воспользовавшись этим, уламры смогут спокойно переправиться на другой берег реки; мелкий моросящий дождик будет способствовать их бегству, смывая запах следов и скрывая их.

Вскоре после наступления сумерек хищник принялся рыскать по саванне. Сначала он обследовал ближайшие окрестности, но, убедившись, что здесь нет никакой дичи, углубился в лес.

Нао был в затруднении: запахи влажных растений поглощали запах хищника, а шум дождя заглушал звук его шагов, и сын Леопарда не мог определить, далеко ли ушел пещерный лев.

После долгих колебаний Нао наконец решился и подал сигнал к выступлению в поход.

Прежде всего нужно было переправиться на другой берег. Нао заранее подыскал брод, доходящий почти до середины реки. Оттуда нужно было проплыть несколько десятков локтей по направлению к невысокой скале, где снова начиналось мелкое место.

Прежде чем войти в реку, уламры спутали свои следы: они кружили по берегу, часто сворачивая в стороны, шли назад по своему же следу, подолгу топтались на одном месте. Они побоялись подойти прямо к броду и решили добраться до него вплавь.

На другом берегу они так же тщательно и долго путали свои следы, чтобы сбить с толку преследователя. Затем, нарвав травы, устлали ею землю и прошли несколько сот локтей, перекладывая по мере продвижения задние охапки вперед.

Эта хитрость была одним из доказательств превосходства человека над всеми остальными животными. Ни волк, ни олень не были способны придумать подобную уловку.

Приняв все эти меры предосторожности, уламры сочли себя наконец в безопасности и скорым шагом пошли по прямой. Некоторое время над саванной царила полная тишина. Но вскоре Нам и Гав замедлили шаг, прислушиваясь. Нао последовал их примеру. До слуха их трижды донеслось мощное рыкание, сопровождаемое жалобным мяуканьем тигрицы.

Нам сказал:

– Пещерный лев вернулся!

– Идем скорее! – прошептал Нао.

Они прошли еще сотню шагов в безмолвии. И вдруг снова послышалось громовое рыкание, на этот раз гораздо более отчетливое.

– Пещерный лев на берегу реки!

Уламры бесшумно побежали. Рев следовал за ними по пятам, отрывистый, злобный, полный ярости и нетерпения. Люди поняли, что хищник запутался в их следах. Сердца их колотились с неистовой силой, кровь стучала в висках, словно клюв дятла, долбящего кору сухого дуба. Они чувствовали себя слабыми и беспомощными под давящим покровом темноты. Однако эта темнота была их единственным спасением: она скрывала их от глаз ночных врагов. Пещерный лев мог идти за ними только по следам, и, если он даже переплывет реку, их хитрость собьет его с толку и он не будет знать, в какую сторону они ушли.

Страшный рев снова потряс воздух.

– Большой лев переплыл реку, – шепнул Гав.

– Идите вперед! – повелительно ответил Нао.

Он остановился и, опустившись на колени, припал ухом к земле. Рев повторился.

– Большой лев все еще на том берегу, – облегченно вздохнув, сказал Нао, поднимаясь на ноги.

Действительно, рыкание постепенно становилось тише. Хищник, видимо, отказался от преследования и удалялся к северу.

Трудно было предположить, что на этом берегу реки водятся другие львы или тигры. Серые медведи, редко встречающиеся даже в той местности, где Нао убил одного из них, никогда не заходили так далеко на юг. А втроем уламры не боялись ни леопарда, ни большой пантеры.

Они долго шли в молчании ночи. Хотя дождик прекратился, мрак оставался таким же густым и непроницаемым. Плотная завеса облаков скрывала звезды. Только болотные огоньки вспыхивали над водой и тотчас же угасали.

Изредка в темноте слышался храп какого-нибудь животного. Ослабленные расстоянием, откуда-то доносились лай, рычание и визг охотящихся хищников.

Уламры часто останавливались, прислушиваясь к отдаленным шумам и принюхиваясь к запахам, которые доносил до них ток ночного воздуха.

Наконец Нам и Гав начали уставать. У Нама заныла больная нога, раны Гава снова воспалились. Надо было срочно искать пристанища на ночь. Но Нао упорно продолжал идти вперед. Так они прошли еще около четырех тысяч локтей.

Воздух снова стал влажным, потянул свежий ветерок.

Уламры поняли, что где-то поблизости находится большая масса воды. Вскоре они убедились, что не ошиблись.

Кругом все казалось спокойным; тишину нарушали только редкие шорохи. Это убегали испуганные приближением людей мелкие зверьки.

Нао выбрал наконец для привала подножие огромного тополя. Это дерево, конечно, не могло служить защитой в случае нападения хищников, но в темноте нечего было и думать о поисках более надежного, не занятого никем убежища.

Мох под деревом был пропитан водой, словно губка; погода стояла сырая и холодная. Но первобытные люди, закаленные суровой жизнью, были так же мало чувствительны к переменам погоды, как и все другие обитатели саванн и лесов.

Нам и Гав растянулись у подножия тополя на мокром мху и тотчас же погрузились в глубокий сон. Нао бодрствовал, охраняя их. Сын Леопарда не чувствовал усталости – за дни сидения в осаде он как будто накопил сил для дальних походов, трудов и битв.

Он решил сторожить до утра без смены, чтобы дать хорошенько отдохнуть своим ослабевшим молодым спутникам.

Долгие часы провел Нао один со своими думами в непроглядной темноте ночи, не озаряемой ни одним небесным огоньком. Наконец на востоке забрезжил слабый свет. Он медленно разлился по пушистым, словно пена, облакам, окрашивая их в жемчужные тона.

Прямо перед собой Нао увидел огромное озеро, преграждавшее путь на юг. Поверхность его была подернута мелкой рябью; противоположный берег терялся в тумане и мраке.

Нао смотрел на расстилавшуюся у его ног водяную равнину и спрашивал себя, с какой стороны им лучше обойти ее: с востока, где берег озера окаймляла длинная гряда холмов, или с запада, где простиралась плоская равнина, поросшая редкими деревьями.

Над землей дул слабый ветерок, чуть морщивший воду, но высоко в небе мощный поток воздуха быстро гнал облака, разрывая их на клочья и рассеивая. Окутанная легкой дымкой испарений, показалась наконец луна в последней четверти. Узкий серп ее отразился в синеве озерных вод.

Напрягая зоркие глаза, Нао увидел в неверном свете луны, что на юг и на запад простирается беспредельная водная гладь, а на востоке равнина ограничена волнистой линией поросших лесом холмов. Следовательно, им нужно идти на восток; другого пути нет.

Кругом царила нерушимая тишина, простиравшаяся над спящими водами и, казалось, охватившая весь небосвод с его бесчисленными звездами и серебряным серпом месяца. Ветерок улегся, и только время от времени под его дыханием чуть слышно шелестела высокая трава.

Устав от неподвижности, Нао вышел из тени, отбрасываемой старым тополем, и зашагал по берегу озера. Неровная поверхность местности то скрывала от него горизонт, то расширяла его до необъятных пределов.

С вершины небольшого бугра Нао ясно разглядел извилистую линию восточного берега озера. Многочисленные следы на земле свидетельствовали, что это место часто посещается стадами травоядных и хищниками.

Вдруг Нао вздрогнул и замер на месте, широко раскрыв глаза. Сердце его забилось от тревоги и странного восторга. Воспоминания вспыхнули в мозгу молодого воина так ярко, что ему на мгновение показалось, будто он вновь видит перед собой родное становище уламров, пылающий костер и гибкую фигуру Гаммлы, освещенную красноватым пламенем…

Прямо перед ним в густой зеленой траве чернела плешь с полуобгорелыми ветвями и кучкой золы; ветер не успел еще развеять белого пепла.

Нао живо представил себе вечерний привал, яркое пламя костра, запах жареного мяса, красные языки Огня… Но тут же радужные видения рассеяла тревожная мысль о том, что у этого костра недавно грелись враги…

Взволнованный, Нао опустился на колени и стал внимательно изучать следы вокруг костра. Ему понадобилось совсем немного времени, чтобы распознать, что здесь побывало трижды столько людей, сколько у него было пальцев на обеих руках, и среди них не было ни стариков, ни женщин, ни детей. Вероятно, здесь останавливался один из тех охотничьих отрядов, какие племя посылает в дальние разведки. Множество обглоданных костей, разбросанных вокруг костра, подтверждало указания следов на траве.

Необходимо было узнать, откуда пришел отряд охотников и в каком направлении он удалился. Нао подозревал, что эти охотники принадлежали к племени пожирателей людей – кзамов, которые с незапамятных времен жили к югу от Большой реки. Это были огромные и свирепые люди, превосходившие силой не только уламров, но и все другие известные Нао человеческие племена. Единственные среди людей, они еще употребляли в пищу человеческое мясо, хотя нельзя сказать, что они предпочитали его мясу сохатого и оленя, косули и кабана, лани и джигетая.

Племя кзамов было немногочисленно: Уаг, сын Рыси, самый неутомимый и бесстрашный разведчик из всех уламров, во время своих дальних странствий видел всего три становища людоедов; все остальные встреченные им племена человеческого мяса не ели.

Эти воспоминания теснились в голове у Нао, в то время как он шел по следу, оставленному охотничьим отрядом. Идти было нетрудно, так как, уверенные в своей силе, кзамы не заботились о том, чтобы скрыть следы. Они обошли озеро с востока, видимо направляясь к берегам Большой реки.

Две возможности представлялись Нао: настигнуть охотничий отряд кзамов прежде, чем тот вернется в становище своего племени, и похитить Огонь хитростью или перегнать отряд, проникнуть в становище врагов и, пользуясь отсутствием лучших воинов, добыть Огонь силой.

Чтобы найти дорогу к становищу кзамов, надо было немедленно двинуться по следам отряда. Мысленно Нао видел этих охотников, уносящих с собой через степи, реки и холмы самое драгоценное достояние человека – Огонь. И видение это было таким отчетливым, таким ярким, что руки Нао уже тянулись к заветному пламени, угрожая тем, кто преградит к нему путь…

Сын Леопарда долго предавался этим волнующим думам, а тем временем свежий ветер, поднявшийся перед рассветом, постепенно ослабевал и утихал, словно растворяясь среди густой листвы деревьев и высоких прибрежных трав.

Три дня шли уламры по следам людоедов. Вначале они пробирались вдоль берега озера, у подножия холмов. Затем углубились в саванну, где небольшие рощи чередовались с широкими лугами. Следить за отрядом охотников было нетрудно: кзамы продвигались не спеша и не соблюдали никакой осторожности. Они разводили на привалах большие костры, чтобы поджарить убитую дичь и защититься от холода туманной ночи.

Сам Нао, напротив, прибегал ко всяческим хитростям, чтобы сбить со следа тех, кто захотел бы его преследовать. Он старался идти по каменистой почве или по упругим травам, сразу выпрямлявшим свои жесткие стебельки после прохода человека; пробирался там, где это представлялось возможным, по руслам ручейков; переходил вброд или переплывал по многу раз излучины озера и часто путал свои следы. Несмотря на эти меры предосторожности, замедлявшие продвижение вперед, уламры быстро настигали охотничий отряд кзамов.

К концу третьего дня они очутились так близко от людоедов, что надеялись догнать их за один ночной переход.

– Нам и Гав должны приготовить оружие, – сказал Нао своим спутникам. – Сегодня вечером они снова увидят Огонь.

Лица юношей просияли при мысли о близости Огня, но тотчас же вновь нахмурились, когда Нам и Гав вспомнили о силе отряда, который владел им.

– Прежде всего нам нужно отдохнуть, – продолжал сын Леопарда. – Мы подкрадемся к людоедам, когда они будут спать, и попытаемся обмануть бдительность сторожей Огня.

Нам и Гав содрогнулись, почувствовав приближение опасности более грозной, чем все встреченные ими до сих пор препятствия.

Каких только страшных рассказов не наслушались они с детства о свирепом племени пожирателей людей – кзамов! Старый Гоун утверждал, что кзамы превосходят все знакомые ему племена своей жестокостью, силой и отвагой. Несколько раз уламрам удавалось застичь врасплох и уничтожить малочисленные отряды их разведчиков. Но чаще случалось наоборот, и храбрейшие охотники племени погибали под ударами острых топоров и тяжелых дубовых палиц пожирателей людей.

По словам старого Гоуна, кзамы были потомками серого медведя. От него они унаследовали непомерной длины руки и густые волосы на всем теле, более густые, чем даже у Агу и его братьев. Но больше всего ужасало уламров и все остальные племена то, что кзамы пожирали трупы поверженных врагов…

Когда сын Леопарда кончил свою речь, Нам и Гав послушно склонили головы в знак согласия, хотя дрожь ужаса невольно пробирала их. Затем они улеглись на землю и до полуночи отдыхали.

Уламры поднялись на ноги перед восходом луны и двинулись в путь во мраке. Однако, когда месяц показался на небе, они убедились, что сбились с пути. К счастью, Нао быстро удалось разыскать потерянный след.

Уламры пробрались сквозь заросли кустарника, обогнули заболоченное место и переправились вброд через небольшую речку. Наконец, взобравшись на вершину холма, они увидели вдали Огонь.

Притаившись в высокой траве и еле переводя дыхание от охватившего их возбуждения, Нао, Нам и Гав смотрели не отрываясь на далекое пламя. После стольких ночей, проведенных в холоде, под дождем, в кромешной тьме, после мучений голода и жажды, после смертельных схваток с серым медведем, тигрицей и пещерным львом они видели наконец перед собой ослепительную цель, к которой так упорно стремились.

Костер раскинулся полукружием на равнине, вблизи небольшого озерка, берега которого заросли фисташковыми деревьями и сикоморами. Языки пламени медленно лизали головешки, искры летели во все стороны. Столбы дыма спирально поднимались в небо и здесь, подхваченные ветром, разрывались на клочки. Пламя извивалось, словно клубок змей, колыхалось, как волны, ежесекундно меняя очертания, как быстро бегущие облака…

Отряд спал у костра; охотники были укрыты оленьими и волчьими шкурами мехом к телу. Оружие их – топоры и рогатины, палицы и дротики – валялось возле них на земле. Двое воинов бодрствовали – это были стражи. Один сидел, опершись на палицу, на куче хвороста, заготовленного для костра. Красные отблески играли на его лице, заросшем до самых глаз рыжими волосами. На плечи была наброшена козья шкура. Все тело покрывали густые, как у муфлона, волосы; плоский нос с широкими ноздрями чуть выступал над огромными толстыми губами; длинные руки почти касались земли; ноги же, напротив, были короткие, кривые и толстые.

Второй страж шагал вокруг костра, изредка останавливаясь, чтобы прислушаться и втянуть ноздрями запахи, приносимые влажным ночным ветерком. Этот человек был такого же роста, как Нао, но с непомерно большой головой и острыми, словно у волка, ушами. Шафранно-желтое лицо его заросло густыми волосами. Ребра на груди конусообразно поднимались над впалым животом. Ступни ног казались бы маленькими, если бы не длинные пальцы. Неуклюжее, коротконогое существо должно было обладать чудовищной силой, но ясно было, что в состязании на скорость бега стройные, длинноногие уламры имели перед ним несомненное преимущество.

Внезапно страж остановился и повернул лицо к холму, на вершине которого притаились уламры. Должно быть, едва уловимый запах, доносившийся оттуда, встревожил его. Этот запах не был похож ни на запах хищного зверя, ни на запах людей его племени. Первый страж, обоняние которого не было, по-видимому, таким острым, продолжал спокойно дремать на куче хвороста.

– Мы подошли слишком близко к пожирателям людей, – тихо сказал Гав. – Ветер донес до часового шум наших шагов.

Нао покачал головой: он больше опасался тонкого чутья врагов, чем их зрения или слуха.

– Нужно обойти ветер, – предложил Нам.

– Ветер дует в сторону движения вражеского отряда, – ответил Нао. – Если мы обойдем ветер, они окажутся за нашей спиной.

Ему не пришлось объяснять спутникам свою мысль; опытные охотники, Нам и Гав знали, что, преследуя дичь, надо не опережать ее, а идти по ее следам, если не собираешься ставить ловушку.

Тем временем сторожевой кзам что-то сказал своему товарищу. Тот отрицательно покачал головой. Первый собрался было сесть рядом с ним, но вдруг спохватился и скорым шагом двинулся по направлению к холму.

– Надо отступить! – сказал Нао.

Он поискал глазами преграду, которая могла бы ослабить или заглушить исходящий от них запах. Густой кустарник рос близ вершины холма. Уламры забились в самую чащу. Теперь слабый ветерок уже не мог донести до врага никаких запахов. Кзам, сделав еще несколько шагов, остановился; шумно втянув несколько раз ноздрями воздух, он не обнаружил ничего подозрительного и, успокоенный, вернулся к костру.

Уламры долго оставались под прикрытием кустарника. Сын Леопарда не спускал глаз с догоравшего вдали костра. Тысячи замыслов, один фантастичнее другого, роились в его голове. Малейшая неровность почвы могла скрыть нападающих от самого острого зрения; можно было красться по степи так тихо, что самое чуткое ухо не услышало бы шороха. Но ничем нельзя было скрыть запах, распространяемый телом человека или животного, – только расстояние или встречный ветер могли рассеять его.

Лай шакала вывел Нао из раздумья. Сначала он молча слушал, потом вдруг негромко рассмеялся.

– Мы в стране шакалов, – сказал он. – Пусть Нам и Гав постараются убить одного из них…

Молодые воины удивленно посмотрели на сына Леопарда. Тот продолжал:

– Нао будет сторожить людоедов… Шакал так же хитер, как волк: он никогда не подпустит к себе человека. Но шакал всегда голоден… Нам и Гав положат на землю кусок мяса, а сами притаятся на небольшом расстоянии. Шакал скоро подбежит и будет кружить около мяса, то приближаясь, то удаляясь. Если Нам и Гав не пошевельнут ни головой, ни рукой, если они будут неподвижны, словно камни, шакал в конце концов не выдержит и бросится на мясо. Он схватит его и тотчас же отскочит. Дротики Нама и Гава должны быть быстрее, чем прыжок шакала!

Молодые уламры послушно отправились на поиски. Шакалов нетрудно выследить – лай всегда выдает их. Они не боятся хищников, так как знают, что ни одно животное не станет есть их мясо.

Четыре шакала жадно обгладывали в фисташковой роще кости какого-то зверя. Они не кинулись прочь при виде людей. Метнув на приближающихся уламров зоркий взгляд, шакалы тихонько заворчали, готовые бежать, если непрошеные пришельцы подойдут слишком близко.

Нам и Гав в точности выполнили указания Нао: они положили на землю кусок оленьего мяса и, отступив на десяток шагов, замерли на месте, соперничая в неподвижности со стволами фисташковых деревьев. Шакалы вначале отпрянули, но затем подошли ближе и стали кружить возле приманки. Запах мяса привлекал их, и страх перед двуногими существами постепенно улетучивался.

Шакалы и раньше встречали человека, но ни один из них не знал его охотничьих хитростей. Тем не менее, сознавая, что человек сильнее их, шакалы всегда держались на почтительном расстоянии от него. Шакалы – умные животные; они знают, что опасность подстерегает все живое и во тьме, и при ярком свете, и в сухую погоду, и во время дождей. Поэтому звери сперва долго рыскали вокруг неподвижных уламров, то прячась за фисташковыми деревьями, то выходя на открытое место. Серп месяца на востоке успел покраснеть, прежде чем кончились их сомнения и истощилось терпение.

Тогда они осмелели: стали подходить к приманке на двадцать локтей и подолгу с тихим ворчанием стояли на месте.

Наконец жадность одержала верх над страхом, и шакалы одновременно набросились на мясо, чтобы урвать по равной доле. Это произошло, как и предсказывал Нао, молниеносно. Но дротики молодых воинов оказались еще быстрей и глубоко вонзились в тела двух шакалов. Уламры добили топорами раненых зверей, в то время как оставшиеся в живых улепетывали с приманкой.

Когда Нам и Гав сбросили у ног Нао свою добычу, сын Леопарда сказал:

– Теперь мы сможем обмануть пожирателей людей – запах шакала поглотит наш запах!

Огонь оживился, получив новую порцию хвороста и зеленых ветвей. Дымные языки его поднялись высоко над равниной. При этом свете уламры подробнее разглядели лица спящих людоедов, запасы пищи, разбросанное по земле оружие. Прежних стражей сменили двое новых. Оба сидели у костра, свесив головы и не подозревая ни о какой опасности.

Пристально рассмотрев их, Нао сказал:

– Этих нетрудно будет застигнуть врасплох. Нам и Гав только что охотились на шакалов. Теперь настала очередь сына Леопарда идти на охоту.

Захватив с собой шкуру одного из убитых шакалов, Нао спустился с холма и исчез в кустах. Сначала он отошел в сторону от стоянки людоедов, чтобы его не обнаружили. Выйдя из кустарников, он пополз по высокой траве, обогнул пруд, заросший камышом, скользнул в липовую рощу и очутился наконец едва в четырех сотнях локтей от костра, под прикрытием густого кустарника.

Стражи не шелохнулись. Один из них учуял запах шакала, но этот запах не внушал кзаму никакой тревоги.

Нао мог теперь во всех подробностях рассмотреть стоянку врагов. Прежде всего он сосчитал их и на глаз определил силу каждого. Почти у всех были длинные руки, широченная грудь и короткие толстые ноги. Уламр с радостью убедился, что ни один из них не сможет обогнать его в беге.

Затем сын Леопарда внимательно осмотрел окрестности. Справа виднелся участок голой земли, примыкавший к невысокому кургану. Налево в густой траве росли отдельные группы деревьев. Стена трав тянулась до самого костра и только на расстоянии пяти-шести локтей от него была вытоптана кзамами.

Нао колебался недолго. Воспользовавшись тем, что стражи сидели к нему спиной, он пополз к кургану. Он полз медленно, распластываясь, как ящерица, и замирая при всяком движении дозорных. Лунный свет и отблески костра, озарявшие его распростертую на земле фигуру, он ощущал, как прикосновение чьих-то рук.

Наконец добравшись до высокой травы, он пополз быстрее, проскользнул между невысокими деревцами и вскоре очутился совсем близко от Огня.

Теперь Нао находился в самой середине круга спящих воинов; стоило им протянуть руку, и они коснулись бы его. При малейшем неосторожном движении стражи поднимут тревогу, и тогда он безвозвратно погиб! По счастью, ветер дул прямо на него и вместе с дымом от костра относил в сторону его запах и запах шакальей шкуры. Кроме того, стражи как будто задремали, опустив головы на грудь; лишь изредка они вскидывали головы и оглядывались по сторонам…

Одним громадным скачком Нао очутился у костра, протянул руку и схватил горящую головню. В тот же миг он отскочил обратно в траву. Но тут раздался страшный крик, и один из стражей бросился к нему, в то время как другой метнул дротик. Спящие кзамы мгновенно проснулись, и уже человек десять из них вскочили на ноги.

Опережая людоедов, Нао вырвался из круга и, издав воинственный клич, помчался прямо к холму, где его поджидали Нам и Гав. Кзамы, рыча, словно разъяренные волки, толпой бежали за ним. Короткие ноги не мешали им развивать большую скорость, недостаточную, однако, чтобы догнать сына Леопарда.

Уламр мчался как вихрь, размахивая горящей головней. Достигнув холма, он опередил своих преследователей почти на пятьсот локтей.

Нам и Гав стоя ожидали его там.

– Бегите! – крикнул Нао юношам, не останавливаясь.

Те молча побежали за ним, не отставая ни на шаг. Нао мысленно порадовался тому, что выбрал себе в спутники этих легких, быстроногих юношей вместо более крепких, но менее подвижных воинов зрелого возраста. С каждой минутой уламры все дальше и дальше уходили от кзамов.

Теперь сын Леопарда бежал позади Нама и Гава, временами останавливаясь, чтобы удостовериться, что Огонь по-прежнему теплится в головешке. Внимание его все время раздваивалось: он лихорадочно следил за тем, чтобы расстояние между ними и преследователями не уменьшалось, и в то же время, пожалуй, даже с большей тревогой наблюдал за тлевшей в сухом дереве искрой Огня, ради которого он претерпел столько страданий. Языки пламени уже давно угасли, и только красная точка на конце головни свидетельствовала о том, что Огонь еще жив.

Нао надеялся, что, опередив своих преследователей, он сумеет раздуть пламя и оживить Огонь, добытый с таким трудом и опасностями.

Луна не прошла еще и трети своего пути по небосводу, когда уламры добежали до болота. Местность была им знакома – совсем недавно они проходили здесь по следам кзамов. Узкая, извилистая каменистая тропа проходила среди болота. Не задумываясь, уламры ступили на эту тропу и, пройдя несколько сот локтей, остановились.

Тропинка была настолько узкой, что два человека не помещались на ней в ряд. Здесь кзамы не могли ни напасть на уламров всем отрядом, ни обойти их с тыла, так как болотистая топь вокруг была непроходимой. Поэтому Нао решил сделать здесь остановку, чтобы позаботиться об Огне.

Красная точка на головне побледнела и стала чуть заметной.

Нао, Нам и Гав поспешно стали искать сухую траву или сучья. Кругом в изобилии рос тростник, валялись обломанные ветки тополя, пожелтевшие стебли болотных трав. Но все они были влажные от болотных испарений и ночной росы и не могли служить пищей умирающему Огню. Пришлось собирать тончайшие веточки, листья, сухие былинки…

Чуть тлеющий огонек уже почти не оживлялся от дыхания Нао, пытавшегося раздуть угасающее пламя. Несколько раз поднесенные к Огню былинки начинали дымиться и, казалось, вот-вот вспыхнут. Но крохотная красная искорка, померцав минуту на кончике травинки, вдруг бледнела и гасла, убитая болотной сыростью.

Тогда Нао вспомнил о шкуре шакала. Быстро вырвав из нее несколько пучков шерсти, он осторожно приложил их к багровому глазку на головне. Шерстинки только тлели и гасли, одна за другой, каждый раз заставляя сердца уламров трепетать от надежды и страха.

А красный глазок на головне все тускнел и уменьшался. Сначала он был размером с осу, потом стал не больше мухи, затем – словно крошечная мошка, вроде тех, что мириадами толкутся в жаркий день над поверхностью болота…

Но вот он угас – и бесконечная грусть овладела молодыми уламрами, оледенив их чувства и мысли…

В этом маленьком, слабом огоньке было заключено столько радужных надежд! Он должен был вырасти и набрать силу, озаряя жаркими кострами их ночные стоянки, внушая ужас тигру, серому медведю и пещерному льву, побеждая холод и мрак, согревая озябшие тела, придавая мясу восхитительный вкус и сочность. Торжествуя и гордясь, они принесли бы свою лучезарную добычу родному племени, и благодарные уламры преклонились бы перед их хитроумием, ловкостью и отвагой.

И вот, едва завоеванный, Огонь умер…

А уламрам после тяжелой борьбы со стихиями природы и хищниками теперь предстояла борьба с самым коварным и опасным врагом – человеком.

Нао, Нам и Гав спасались бегством от кзамов. Вот уже восемь дней, как длилась упорная и непрерывная погоня. Людоеды стремились во что бы то ни стало истребить дерзких пришельцев – то ли потому, что приняли их за разведчиков враждебного племени, то ли по природной жестокости и ненависти ко всем чужеземцам.

Беглецы легко могли оставить своих преследователей далеко позади – каждый день они опережали их на пять-шесть тысяч локтей. В выносливости уламры не уступали кзамам, а в быстроте превосходили их. Но Нао ни на мгновение не забывал о цели своего похода – завоевании Огня – и по ночам, оставив Нама и Гава на безопасном расстоянии спящими, возвращался вспять и часами бродил вокруг стоянки кзамов. Он спал мало, но зато глубоко и крепко.

Стремясь сбить преследователей со следа, сын Леопарда незаметно для себя значительно уклонился к востоку, и на восьмой день погони уламры неожиданно очутились на вершине высокого холма у берега Большой реки. Ветры, дожди и наводнения обнажили каменную основу холма, прорыли в порфире ущелья, оторвали огромные каменные глыбы, но он уже много тысячелетий незыблемо стоял на месте, несмотря на непрерывную атаку стихий.

Полноводная река омывала подножие холма. Мощный поток собрал на своем пути воду из множества ключей и родников, ручейков и речек, текущих среди камней, травы и деревьев. Его питали ледники, сползающие с неприступных гор, и подземные воды, пробивающие себе путь в граните, песчанике и известняке, водопады, низвергающиеся со скал, и темные тучи, проливающиеся над ним дождем. Стремительный и пенистый, когда его стесняли каменные берега, яростный и страшный у порогов, поток становился ленивым и спокойным на равнинах. Он питал влагой болотные топи, разливался озерами и протоками, омывал со всех сторон бесчисленные острова и островки.

Полная жизни река сама рождала неиссякаемую жизнь. На всем протяжении ее течения, от холодных горных областей до жарких равнин, на жирной наносной земле и на бедных каменистых почвах вдоль берегов тянулись нескончаемые леса: фиговые, оливковые, сосновые и дубовые рощи чередовались со смоковницами и платанами, каштанами и кленами, ясенями и березами. Белые, черные и серебристые тополя сменялись осинами, ольхой и плакучими ивами.

Жизнь изобиловала и в воде, и на дне реки. В подводных известковых убежищах копошились целые армии моллюсков; важно ползали по дну бесчисленные ракообразные; проносились стаи быстрых, как молнии, мальков, неторопливо плыли у дна большие рыбы и скользили среди водорослей проворные рептилии.

Над рекой реяли птицы. Построившись треугольником, пролетали журавли, опускались на воду зеленые утки, гоготали жирные гуси, стаями вились ласточки, проносились неуклюжие цапли, чирки, зуйки, величественно и неторопливо плыли лебеди, стремительно падали в воду зимородки, задумчиво стояли на одной ноге черно-белые аисты.

Коршуны, ястребы и вороны высматривали себе добычу; орлы парили под облаками, соколы купались в прозрачном воздухе; филины и совы бесшумно рассекали крыльями ночную тьму.

В прозрачных речных струях покачивались широкие спины гиппопотамов, похожие на стволы старых кленов; среди камышей скользили гибкие выдры и большеголовые водяные крысы. По берегам толпились пришедшие на водопой пугливые олени и кроткие лани, грузные лоси и легконогие сайги, бородатые муфлоны и осторожные джигетаи, онагры с точеными копытцами и дикие лошади с расширенными от вечного страха глазами. Никого не опасаясь, шли к реке стада хозяев Земли – мамонтов, великолепных зубров и неустрашимых бизонов. Носорог с наслаждением погружал в прохладную воду свое неуклюжее тело, одетое в непроницаемую для самых острых когтей и зубов шкуру. Дикие кабаны обдирали своими загнутыми кверху клыками кору старых ив. Пещерный медведь, огромный и миролюбивый, спускался, переваливаясь, с крутого берега. Рысь и пантера, леопард и тигр, желтый лев и серый медведь подстерегали у водопоев добычу и жадно пожирали еще теплое мясо. Резкий, острый запах возвещал о приближении лисы, шакала и пожирательницы падали – гиены. Стаи волков и диких собак выслеживали больных, раненых и слабых травоядных.

Прибрежные заросли кишели мелкими зверьками – зайцами, кроликами, белками, сусликами; в высокой траве ползали ужи и ящерицы, прыгали лягушки и кузнечики; в воздухе носились шмели и осы, пчелы и шершни, мухи и бабочки, жуки и стрекозы.

Вниз по течению плыли стволы деревьев, опавшие листья, сломанные ветви, корни растений…

Нао любил реку.

Он подолгу мог любоваться величественным, нескончаемым движением ее мощных струй. Река с неутихающей яростью ревела на порогах, с грохотом низвергалась со скал, кипела и пенилась в стремнинах или неторопливо катила свои прозрачные волны по спокойному руслу.

Подобно Огню, Вода казалась Нао живым существом. Подобно Огню, она то слабеет и спадает, то растет и крепнет, возникая неизвестно откуда. Она пробегает огромные пространства, падает с неба дождем и бьет родниками из-под земли; утоляет жажду и безжалостно убивает людей и животных. Неутомимая и упорная, она точит скалы и влечет за собой горы песка, глины и камней. Она проникает туда, куда нет доступа мельчайшему из насекомых, забирается даже под землю. Она рождается в лесном роднике, растет в ручейке, а в реке становится сильнее мамонтов и грознее горной лавины. Ни одно животное и ни одно растение не может жить без воды, словно живое существо, она лепечет и поет, ревет и рычит, рыдает и хохочет. Она спит в болоте, отдыхает в озере, быстро бежит в реке, мчится в стремнинах и прыгает, как тигр, в водопадах.

Нам и Гав со страхом следили за Нао, в то время как тот подходил к мамонту. Они видели, как мал и слаб человек по сравнению с гигантским зверем.

Когда огромный хобот опустился на плечо Нао, Нам горестно прошептал:

– Ну вот! Мамонт сейчас раздавит Нао! Наму и Гаву придется одним обороняться от кзамов и хищных зверей.

Но, когда они увидели, что Нао гладит рукой хобот великана, сердца их забились от восхищения.

– Нао заключил союз с мамонтом! – воскликнул Гав. – Нао – сильнейший из людей!

Тут до их слуха донесся голос Нао:

– Пусть Нам и Гав в свою очередь подойдут к мамонту так же осторожно, как Нао… Они должны нарвать по охапке зеленой травы и поднести ее мамонту.

Полные веры в своего вождя, молодые уламры послушно двинулись по направлению к мамонту, останавливаясь на пути, чтобы вырвать из земли молодой куст или пучок сочной травы. Подойдя вплотную к громадному животному, они протянули ему свое приношение. Нао также поднес мамонту сорванную траву, и тот спокойно принял дары из рук людей.

Так уламры заключили союз с большим мамонтом.

Оба кзама, постепенно замедляя шаг, подходили все ближе и ближе. Более рослый взмахнул последним своим дротиком и метнул его в Нао почти в упор. Нао без труда отбил дротик обухом топора, и тонкая палка, переломившись, исчезла в пламени костра.

В ту же секунду три палицы со свистом рассекли воздух.

Нао отбил палицы кзамов с такой силой, что меньший из людоедов пошатнулся. Заметив это, Нао бросился к нему и страшным ударом проломил врагу голову. Но и сам он пострадал при этом: второй кзам ударил его в левое плечо. К счастью, Нао в последнюю секунду успел отскочить, не то палица, направленная умелой рукой, раздробила бы ему череп. Ошеломленный Нао откинулся назад, чтобы обрести устойчивость. Подняв кверху палицу, он ждал врага.

Хотя теперь перед Нао оставался только один противник, положение уламра было ужасное: он едва мог шевелить раненой левой рукой, тогда как кзам, вооруженный палицей и топором, не получил ни одной царапины. Это был великан с широкой грудью, мощным торсом и длинными руками – на целую треть длиннее, чем руки Нао. Короткие кривые ноги его, неспособные к быстрому бегу, были, однако, великолепными точками опоры и сообщали телу кзама устойчивость гранитной глыбы.

Перед решительной схваткой людоед исподлобья окинул взглядом своего противника. Решив, что он легче добьется победы, если будет наносить удары обеими руками, кзам отбросил в сторону топор, оставив в руках одну палицу. Затем он перешел в наступление.

Две палицы из твердого дуба, почти одинакового веса, столкнулись в воздухе. Удар, нанесенный кзамом, был сильнее удара уламра, который не мог пользоваться левой рукой. И все-таки ему удалось отбить нападение. Когда же кзам вторично опустил палицу, она рассекла воздух, не встретив ничего на своем пути: Нао ловко отклонился в сторону.

В третий раз палица Нао обрушилась на врага словно лавина. Она разбила бы вдребезги череп противника, если бы длинные жилистые руки кзама не сумели вовремя отвести удар.

Снова узловатые дубины с треском сшиблись в воздухе, и кзам был вынужден отступить. Однако он тут же пришел в себя и ринулся на уламра с таким бешенством, что чуть не выбил палицу из его руки. Прежде чем Нао собрался с силами, кзам снова взмахнул палицей. Уламр лишь несколько ослабил, но не мог отвести удар. Дубина обрушилась на его череп… У Нао подкосились ноги: деревья, земля, костер закружились перед его глазами… Чудовищным усилием воли он устоял на ногах и, прежде чем кзам сообразил, что происходит, швырнул в него свою палицу с такой силой, что тот, даже не вскрикнув, свалился мертвым…

Еще не веря в свою победу, Нао взглянул на костер, где плясали веселые красные языки пламени, и засмеялся отрывистым, хриплым смехом. Радость бушевала в его груди, словно поток, несущийся весною с гор.

Кругом было тихо. Над головой мирно сияли далекие звезды, приглушенно рокотала река, чуть шелестела трава под дыханием ночного ветерка, и только издали, с противоположного берега реки, доносились лай шакалов и рыканье вышедшего на охоту льва… Победитель закричал прерывающимся от волнения голосом:

– Нао хозяин Огня!

Он медленно обошел вокруг костра, протягивая над ним руки, подставляя благотворному теплу грудь, радуясь давно не испытанному блаженству.

– Нао – хозяин Огня! – повторял он, не помня себя от восторга. – Нао завоевал Огонь!

Но вскоре лихорадочное возбуждение улеглось. Он подумал, что кзамы могут неожиданно вернуться и что надо поскорей унести в безопасное место свою драгоценную добычу. Он достал плоские камни, которые постоянно держал при себе после первой неудачной попытки похитить Огонь. Нужно было оплести их прутьями, корой и стеблями ползучих растений. В поисках этих растений Нао неожиданно обнаружил неподалеку от костра готовую плетенку, в которой людоеды переносили Огонь. Он вскрикнул от радости.

Это было нечто вроде гнезда, искусно сплетенного из древесной коры и выложенного изнутри плоскими камнями. В нем еще теплился маленький огонек.

Хотя Нао, подобно всем мужчинам племени уламров, умел делать плетенки для хранения Огня, ему вряд ли удалось бы в столь короткий срок изготовить такую же прочную и удобную, как та, которую он нашел у людоедов. Для этого нужно было время.

Плетенка кзамов была сложена из трех тонких слоев сланца, с оболочкой из коры зеленого дуба, скрепленной гибкими прутьями. В стенках были оставлены отверстия для доступа воздуха.

Такие плетенки с Огнем требовали неусыпных забот. Нужно было защищать пламя от дождя и ветра; нужно было смотреть за тем, чтобы Огонь не хирел и не разгорался больше, чем следует; нужно было часто менять кору.

Нао знал все правила ухода за Огнем, выработанные тысячелетним опытом его предков. Он слегка раздул пламя, смочил водой кору оболочки, проверил вытяжные отверстия и состояние сланцевой прокладки. Затем он собрал разбросанные по земле копья и топоры и перед уходом окинул последним взглядом стоянку кзамов и окружающую ее равнину.

Двое из его врагов были мертвы; они лежали на спине, лицом к звездам. Двое других, несмотря на страшные страдания, старались сохранять полную неподвижность, чтобы Нао счел их мертвыми. Жестокий закон войны и осторожность требовали, чтобы Нао прикончил их. Он подошел к первому, раненному в бедро, и занес над ним копье.

И вдруг какое-то странное, непонятное ему самому отвращение овладело сыном Леопарда при мысли, что еще одна жизнь сейчас угаснет. Он не чувствовал никакой ненависти к поверженным врагам. К тому же куда важней было загасить костер.

Нао раскидал во все стороны пылающие угли и палицей, принадлежащей одному из убитых врагов, разбил их на мелкие куски, которые не могли сохранить Огонь до возвращения кзамов. Затем он связал раненым руки и ноги гибкими стеблями растений и крикнул, не в силах скрыть свое торжество:

– Кзамы не захотели дать сыну Леопарда даже одной головешки, а теперь у самих кзамов нет Огня! Они будут страдать от темноты и холода до тех пор, пока не вернутся к своему племени! Уламры теперь стали сильнее кзамов!

Для того чтобы отыскать следы Гава, Нао решил вернуться к становищу людоедов.

Он шел медленно. Раненое плечо горело под повязкой из листьев ивы, в голове шумело; на темени, в том месте, куда пришелся удар палицы, образовалась большая опухоль.

Грустные мысли терзали уламра. Даже теперь, после завоевания Огня, ему и его молодым спутникам продолжали угрожать бесчисленные опасности. Когда-то они вернутся к своему племени и удастся ли им вообще вернуться живыми?

Наконец он дошел до опушки ясеневой рощи, откуда несколько часов назад он и его юные товарищи впервые увидели стоянку кзамов. Но если тогда свет восходящей луны меркнул в ярком пламени костра, то теперь стоянка казалась покинутой; головни, которые Нао раскидал, уходя, давно угасли, и темная ночь нависла над неподвижными телами людей и разбросанными в беспорядке оружием и утварью.

Напрягая слух, зрение и обоняние, Нао попытался определить, вернулись ли назад преследователи. Но все было тихо в стане врагов, лишь изредка жалобно стонали раненые.

Тогда Нао решительно зашагал к становищу. Раненые мгновенно перестали стонать, и казалось, что у погасшего костра лежат одни трупы.

Но Нао не стал задерживаться здесь. Найдя место, откуда Гав пустился бежать, сын Леопарда легко разыскал его след. Вначале идти по нему было нетрудно: Гав бежал почти по прямой, и отпечатки его ног сопровождались многочисленными глубокими следами преследователей – кзамов. Но вскоре след Гава отклонился в сторону и принялся описывать среди холмов петли и замкнутые круги, проникая в заросли кустарника, и наконец уперся в болото. Нао с трудом снова разыскал его на берегу реки. Следы теперь были влажными, как будто Гав и его преследователи вышли из воды.

На опушке густой рощи из высоких стройных сикомор следы кзамов разошлись в разные стороны. Очевидно, людоеды разделились на несколько групп. Нао удалось все же разобраться в путанице следов и отыскать нужное направление.

Он прошел еще тысячи три-четыре локтей, но затем вынужден был остановиться: тяжелые тучи заволокли луну, а заря еще не занималась. Сын Леопарда сел у подножия смоковницы, видевшей на своем веку не менее десяти поколений людей, и стал ждать рассвета. Ночные хищники уже закончили охоту, дневные животные еще не проснулись в своих норах, в дуплах деревьев или в чаще густого кустарника, куда они забрались на ночь.

Нао отдыхал, нетерпеливо поглядывая на восток, где за линией холмов медленно занималась осенняя заря, тусклая, холодная и неприветливая. Мертвенный белесый свет, разливавшийся по вершинам деревьев, озарял поблекшие сухие листья и опустевшие птичьи гнезда. Предрассветный ветерок налетал порывами, и Нао казалось, что это вздыхают, пробуждаясь от сна, столетние смоковницы.

Он поднялся навстречу этому утреннему свету, еще бледному, словно пепел угасшего костра, съел кусок высушенного мяса и, пригнувшись к земле, снова двинулся по следу Гава.

Из рощи смоковниц след вывел Нао на песчаную равнину, поросшую редкой травой и низкорослым кустарником, затем свернул в тростниковую заросль на краю обширного болота, поднялся по косогору, долго кружил между пологими холмами и наконец оборвался на берегу небольшой реки, которую Гав, очевидно, перешел вброд.

Нао, в свою очередь, переправился на противоположный берег и там после долгих поисков обнаружил, что следы двух групп кзамов здесь сходятся, – видимо, они окружали Гава.

В продолжение нескольких минут сын Леопарда стоял в нерешительности, не зная, что предпринять. Он понимал, что целесообразнее было бы предоставить беглеца его судьбе и не рисковать ради него жизнью Нама и своей собственной. Но все его существо восставало против подобной жестокости. Увлеченный преследованием, он уже не мог остановиться, а смутная надежда, невзирая ни на что, продолжала жить в его сердце.

Теперь Нао должен был опасаться встречи не только с двумя группами преследователей Гава, но и с отрядом, который пустился в погоню за Намом и потерял его следы. Встреча с этим отрядом таила особую опасность. Кзамы, потерявшие след сына Тополя, имели достаточно времени для того, чтобы занять выгодную позицию, окружить Нао и отрезать ему путь к отступлению.

И все же, положившись на быстроту своих ног и присущую ему сообразительность, сын Леопарда, не колеблясь больше, пошел по следу Гава, лишь изредка останавливаясь, чтобы оглядеть окрестность.

Рыхлая почва равнины сменилась твердым гранитом, едва прикрытым тончайшим слоем чернозема. След огибал подножие холма с отвесными, крутыми склонами.

Нао решил взобраться на холм. Отпечатки следов на земле были совсем свежие, и он надеялся увидеть с вершины холма самого Гава или хотя бы одну из групп его преследователей.

Цепляясь за кусты, уламр стал карабкаться по крутому склону и вскоре достиг вершины. Бросив тревожный взгляд на открывшуюся перед ним равнину, он не смог удержаться от слабого восклицания. Нао увидел Гава; молодой воин бежал по участку красной глины, казавшемуся обагренным кровью бесчисленных стад.

За ним, на расстоянии тысячи локтей, бежали несколько широкоплечих, длинноруких, коротконогих кзамов. С севера, наперерез беглецу, приближалась другая группа людоедов. Однако, несмотря на то, что погоня длилась уже несколько часов, сын Сайги, по-видимому, сохранил еще достаточно сил, и в поступи его не было заметно усталости. Во всяком случае, кзамы были явно более утомлены, чем он.

В продолжение этой долгой осенней ночи Гав бережно расходовал свои силы, пускаясь бежать во всю силу, только чтобы избегнуть засады или подразнить своих преследователей. Но, к несчастью, в пылу бегства он потерял ориентировку и теперь не знал, в каком направлении находится холм, где Нао назначил ему свидание.

Осторожно высунув голову из густого кустарника, Нао с замирающим сердцем наблюдал за погоней. Гав бежал к сосновому лесу, темневшему на северо-востоке. Ближайшие к нему преследователи, рассыпавшись цепью длиной в тысячу локтей, преграждали отступление на юг. Группа, появившаяся с севера, разгадав замысел Гава, вдруг переменила направление. Очевидно, кзамы решили добраться до опушки леса одновременно с сыном Сайги.

Положение беглеца не было ни безнадежным, ни даже опасным при условии, если, попав под прикрытие леса, он сразу же свернет на северо-запад. Проворный сын Сайги мог без труда значительно опередить кзамов, и, если Нао к тому времени присоединится к нему, они вместе направятся к берегам Большой реки.

Оглядев окрестность, Нао увидел, что, скрываясь в высоком кустарнике, можно незаметно подобраться почти вплотную к опушке леса с западной стороны.

Нао собрался было спуститься на равнину, чтобы привести свой замысел в исполнение, как вдруг новое грозное обстоятельство заставило его остановиться: на северо-западе появился третий отряд кзамов. Гав мог теперь выбраться из окружения, только бросившись во всю прыть в западном направлении. Но он, по-видимому, не заметил новой опасности и не спеша бежал по прямой.

В груди Нао снова вспыхнули противоречивые чувства. Он понимал, что, пытаясь спасти Гава, подвергает опасности завоеванный им для племени Огонь, жизнь Нама и свою жизнь. И снова чувство привязанности к молодому воину одержало верх над осторожностью.

Бросив еще один пристальный взгляд на равнину и запечатлев в памяти ее особенности, сын Леопарда поспешно спустился с холма и под прикрытием кустарника побежал на запад.

Когда кустарник кончился, он скользнул в высокую траву и, согнувшись, понесся стрелой к опушке леса. Он бежал значительно быстрее, чем Гав и кзамы, которые берегли дыхание и силы, и первым очутился на опушке.

Теперь следовало известить беглеца о своем присутствии. Нао трижды крикнул, подражая крику оленя, – это был обычный охотничий сигнал уламров. Но расстояние было слишком большим, и Гав не расслышал, а быть может, озабоченный мыслью о преследователях, не обратил внимания на сигнал.

Тогда Нао решил показаться врагам. Он выскочил из высоких трав и издал громкий боевой клич уламров. Протяжный рев, подхваченный всеми отрядами кзамов, наступавшими с юга, севера и востока, был ему ответом.

Гав остановился как вкопанный, не веря себе от удивления и радости. Затем, убедившись, что слух и зрение не обманули его, со всех ног кинулся к сыну Леопарда.

Видя, что Гав заметил его, Нао побежал прямо на запад, уверенный, что сын Сайги последует за ним. Но вновь прибывший отряд кзамов, разгадав его замысел, тоже изменил направление и несся теперь наперерез беглецам, между тем как первые два отряда бежали со всей скоростью в направлении, почти параллельном Нао.

План людоедов был понятен: они преграждали беглецам дорогу на север, юг и восток, тесня их к западу, где вставала высокая каменная гряда, казавшаяся неприступной.

Увидев, что Нао и Гав все-таки бегут к этой гряде, кзамы испустили радостный вопль и еще теснее сжали кольцо вокруг уламров. Некоторые уже были в пятидесяти локтях и на ходу метнули в них копья, к счастью просвистевшие мимо. Но Нао, увлекая за собою Гава, неожиданно нырнул в кусты и скрылся в узком ущелье, которое он высмотрел с вершины холма.

Людоеды заревели от бешенства; часть их последовала за уламрами в ущелье, другие бросились в обход препятствия.

Нам хорошо заботился об Огне в отсутствие Нао. Огонь горел в плетенке чистым и ярким пламенем. И несмотря на то, что усталость была непомерной, что боль от раны терзала тело, словно острые волчьи клыки, а голова кружилась и пылала от жара, сын Леопарда почувствовал себя бесконечно счастливым. Мысль о близкой смерти не угнетала его больше, и сердце большого уламра снова было полно надежд. Не умея еще ни предвидеть будущее, ни даже думать о нем, он всем существом своим отдавался сладостному ощущению покоя и безопасности. В памяти вставали картины родных мест: он видел весеннее убранство болот, камыши, словно вонзившие в небо зеленые стрелы своих прямых стеблей, свежую листву ольхи, ив и тополей, стремительный полет чирков, цапель, диких голубей, звонкое щебетание синиц и зябликов и теплые струи весеннего дождя, который падает на проснувшуюся землю, словно сама жизнь. И в разливе весенних вод, и в буйном цветении степных трав, и в зеленой чаще деревьев ему мерещился образ гибкой и стройной Гаммлы… Вся радость жизни была сосредоточена для Нао в ее больших темных глазах, то задумчивых, то веселых, то лукавых, то ласковых…

Помечтав перед Огнем, Нао принялся собирать травы и съедобные корни растений, чтобы поднести их своему покровителю – вожаку мамонтов. Он понимал, что союз с властителями Земли будет прочным только в том случае, если возобновлять его каждый день.

После этого он выбрал наконец место для отдыха в самой середине громадного стада и растянулся там, приказав Наму стать на страже.

– Если мамонты покинут пастбище, – сказал Нам, – я разбужу сына Леопарда!

– Пастбище обширно, и мамонты не покинут его до вечера, – ответил Нао.

И, положив под голову руку, он заснул как убитый.

Когда Нао проснулся, солнце уже клонилось к закату. Розовые облака постепенно заволакивали пожелтевший диск, похожий на громадный цветок кувшинки.

Нао чувствовал себя разбитым – все суставы мучительно ныли, голова горела, озноб то и дело пробегал по спине. Но шум в ушах ослабел, и рана на плече начала затягиваться.

Он с трудом поднялся, бросил взгляд на плетенку с Огнем и только потом спросил сына Тополя:

– Кзамы вернулись?

– Они никуда не уходили… Враги стерегут нас на берегу реки, напротив того островка с высокими тополями.

– Пусть стерегут, – ответил с усмешкой сын Леопарда. – У них нет Огня, который мог бы согреть их в холодную осеннюю ночь. Скоро они потеряют терпение и вернутся к своему племени. А теперь пусть Нам, в свою очередь, ложится спать.

Нам послушно улегся на охапку сухих листьев и лишайника, а Нао подошел к Гаву, метавшемуся в беспокойном сне. Голова юноши пылала, дыхание со свистом вырывалось из груди, но рана больше не кровоточила, и Нао понял, что опасность не угрожает жизни его молодого спутника. Сыну Леопарда страстно хотелось развести большой костер, но он понимал, что это может не понравиться мамонтам. А ему во что бы то ни стало нужно было узнать, согласится ли вожак мамонтов, чтобы уламры провели ночь под защитой стада.

Нао стал искать глазами большого мамонта. По обыкновению, тот стоял один поодаль, чтобы лучше видеть окрестности и следить за стадом. Он срывал молодые побеги деревьев, чуть выступавшие на поверхность земли.

Сын Леопарда снова нарвал съедобных корней папоротника и травы, присоединил к ним болотные бобы и, держа на вытянутых руках свой дар, направился к большому мамонту.

При его приближении мамонт перестал обгладывать молодые побеги; он дружелюбно взмахнул мохнатым хоботом и сделал несколько шагов навстречу человеку. Увидев в руках Нао вкусную пищу, мамонт проявил признаки явного удовольствия. Он уже начинал чувствовать привязанность к этому странному двуногому существу.

Уламр протянул мамонту угощение и сказал:

– Вождь мамонтов! Кзамы еще не покинули берега Большой реки. Они стерегут уламров. Мы не боимся кзамов, но нас всего трое, а кзамов больше, чем у всех нас пальцев на руках и на ногах. Они убьют уламров, если те уйдут от мамонтов.

Мамонт не был голоден, так как пастбище изобиловало сочной травой. Он задумчиво жевал принесенные уламром коренья и бобы. Затем он не спеша оглядел окрестности, несколько мгновений смотрел на заходящее солнце, потом улегся на землю и обвил хоботом торс Нао.

Нао понял, что союз с сильнейшими существами на Земле стал еще более прочным и что сам он, Гав и Нам могут оставаться под защитой стада мамонтов до полного выздоровления. И быть может, им будет даже позволено зажечь вечером костер, чтобы вкусить наконец сладость жареного мяса, печеных каштанов и съедобных кореньев.

Солнце скатилось уже к самому горизонту, и диск его стал багровым, словно налился кровью. Облака вспыхнули, охваченные гигантским небесным пожаром: то красные, как цветы канны, то оранжевые, как поля цветущего лютика, то лиловые, как вересковые заросли весной. Огни их отражались в зеркальной глади речных вод и, казалось, пронизывали темную глубину.

Этот осенний вечер совсем не походил на пышное великолепие долгих летних закатов, но было в нем столько красоты и грусти, что суровая душа Нао невольно поддавалась его обаянию. И в который уже раз сын Леопарда с изумлением спрашивал себя: кто же зажигает по вечерам в небе эти величественные костры, что за живые существа обитают на высокой небесной горе, среди звезд и облаков?

Трое суток Нао, Гав и Нам жили среди мамонтов. Мстительные кзамы по-прежнему прятались в зарослях на берегу Большой реки, надеясь застигнуть врасплох ненавистных уламров и отомстить им за украденный Огонь и гибель своих соплеменников.

Нао не боялся больше людоедов; его союз с мамонтами крепнул изо дня в день. Он быстро поправлялся, набирая силу; шум в голове уже не мучил его, рана на плече затягивалась, жар прошел. Гав также выздоравливал.

Часто трое уламров, взобравшись на вершину холма, издевались над своими врагами.

Нао кричал им:

– Зачем кзамы бродят вокруг пастбища? Перед силой мамонтов вы все равно что шакалы перед серым медведем! Топоры и палицы кзамов не могут устоять перед топором и палицей Нао! Если кзамы не уберутся к своему племени, уламры заманят их в ловушку и перебьют всех до единого!

Нам и Гав издавали воинственные крики и потрясали копьями. Но кзамы не обращали никакого внимания на насмешки и продолжали бродить по саванне, среди камышей и кустарников. В роще сикомор, меж тополей, ясеней и кленов, уламры вдруг замечали косматый торс или всклокоченную голову притаившегося кзама, который подстерегал их. По вечерам неясные силуэты врагов внезапно возникали из темноты и снова скрывались. И хотя уламры не испытывали больше страха перед кзамами, эта упорная слежка раздражала и озлобляла их. Она мешала молодым воинам отдаляться от стада мамонтов, чтобы исследовать местность; она угрожала их будущему, потому что уламры скоро должны были покинуть своих могучих союзников и направиться на север, к становищу родного племени. Как сделать, чтобы враги оставили их след? Нао думал об этом в долгие часы вынужденного бездействия.

Трижды в день сын Леопарда приносил вожаку мамонтов стебли растений, сладкие корни и болотные бобы. Он часто и подолгу просиживал возле могучего зверя, стараясь понять его язык или научить мамонта понимать человеческий.

Мамонт охотно прислушивался к человеческой речи. Он шевелил перепончатыми ушами и, словно в раздумье, медленно покачивал большой головой; странный свет загорался иногда в глубине его маленьких коричневых глазок, веки прищуривались, и Нао казалось, что мамонт смеется.

В такие минуты Нао думал: «Большой мамонт понимает Нао… но Нао еще не понимает речи мамонта…»

Принося мамонту угощение, уламр кричал издалека:

– Вот! Нао принес мамонту пищу!

Мамонт привык к этому крику и тотчас же устремлялся навстречу Нао. Он разыскивал уламра даже тогда, когда тот нарочно прятался в кустарнике или за деревьями, и брал из рук человека вкусные корни, свежие, влажные стебли или спелые плоды.

Мало-помалу человек и мамонт научились звать друг друга без всякого повода. Мамонт, призывая Нао, тихонько трубил. Нао же внятным голосом произносил какое-нибудь короткое слово. Они любили бывать вместе.

Человек садился на землю, и мамонт бродил вокруг него, а иногда, играя, осторожно обхватывал его хоботом и поднимал над землей.

Для того чтобы закрепить этот союз, Нао приказал своим молодым спутникам приносить дары двум другим мамонтам, и те также привыкли к молодым уламрам, как их вожак к Нао. Затем Нао показал Наму и Гаву, как приучить животных к своему голосу, и на пятый день еще два мамонта стали приходить на зов юношей.

Однажды вечером, перед наступлением сумерек, Нао собрал большую кучу хвороста и опавших листьев и осмелился поджечь ее.

Воздух был сухой и холодный, ветерок едва колыхал ветви деревьев. И Огонь принялся расти, сперва черный от дыма, а затем яркий, гулкий и багровый, словно осенняя заря.

Мамонты со всех сторон сбежались к костру. Видно было, как тревожно шевелятся их перепончатые уши и волосатые хоботы, как испуганно блестят маленькие глазки. Некоторые нервно затрубили. О, они хорошо знали Огонь! Они встречались с ним в саванне и в лесу во время страшных пожаров, когда молния падала с неба и зажигала траву и деревья. Он гнался за ними по пятам, грозно воя и треща; его красные зубы разрывали их неуязвимую для всех зубов и когтей кожу, причиняя нестерпимую боль. Самые старые вспомнили товарищей, схваченных этим страшным чудовищем и не вернувшихся больше к стаду. И могучие звери боязливо и недоверчиво созерцали коварное пламя, вокруг которого сидели странные двуногие существа.

Чувствуя недовольство мамонтов, Нао подошел к вожаку и сказал:

– Огонь, зажженный уламрами, не может побежать. Он не начнет пожирать траву и деревья. Он не бросится на мамонтов и не причинит им вреда. Нао держит Огонь в своей власти и не дает ему возможности делать зло.

Огромный зверь, стоя в десяти шагах от Огня, с интересом смотрел на пламя, более любопытный, чем его сородичи, проникнутый смутным доверием к своим маленьким слабым друзьям, которые так спокойно сидели у костра, протягивая к нему руки. Постепенно большой мамонт перестал испытывать страх и успокоился. А так как поведение вожака в течение долгих лет служило образцом для всего стада, остальные мамонты тоже перестали тревожиться. Они с удивлением смотрели на неподвижный Огонь уламров и уже не боялись его, как того страшного красного зверя, который мчится, словно вихрь, по необозримой саванне, уничтожая все живое на своем пути.

Так Нао добился права разводить костер посреди стада мамонтов. И в этот вечер впервые за долгие месяцы уламры насладились жареным мясом, грибами и съедобными кореньями.

На шестой день осады упорство кзамов стало нестерпимым для Нао.

Он уже вполне оправился от ран, и бездействие томило его невыносимо. Большого уламра тянуло на север, к знакомым местам, к становищу родного племени.

Заметив как-то притаившихся среди платанов косматых людоедов, он крикнул им, охваченный внезапным гневом:

– Кзамам не удастся уничтожить уламров!

Затем он позвал своих спутников и сказал им:

– Пусть Нам и Гав кликнут мамонтов, с которыми они заключили союз, а Нао заставит следовать за собой вожака мамонтов. Тогда уламры смогут дать бой пожирателям людей.

Спрятав Огонь в надежное место, уламры нарвали достаточный запас вкусных трав и побегов и позвали своих покровителей. Те немедленно откликнулись на призыв и охотно пошли за ними. Приманивая мамонтов все новыми и новыми охапками любимого корма, уламры отвлекли их на большое расстояние от пастбища. Время от времени Нао говорил им что-нибудь тихим, ласковым голосом. Однако чем дальше, тем неохотней шли мамонты. Они часто останавливались и, оборачиваясь, глядели назад, – видимо, вожака тревожило сознание ответственности за покинутое стадо. Наконец мамонты окончательно остановились, и вожак, вместо того чтобы пойти вперед на призывный крик Нао, в свою очередь, позвал его.

Сын Леопарда вернулся вспять, подошел к большому мамонту и положил руку на хобот своего союзника.

– Кзамы спрятались вон в том кустарнике! – сказал он. – Если мамонты помогут нам сразиться с ними, кзамы не осмелятся больше бродить вокруг стада.

Огромный зверь задумчиво слушал слова человека, по-прежнему поглядывая назад, в сторону оставленного им стада, и не трогался с места. Но Нао, зная, что кзамы находятся поблизости, на расстоянии полета дротика, не мог отказаться от своего замысла. Приказав Наму и Гаву следовать за ним, он бросился в кусты. Засвистели пущенные врагами дротики; несколько кзамов поднялись во весь рост среди зарослей, чтобы вернее целиться в уламров. И тогда сын Леопарда испустил пронзительный призывный крик…

Вожак мамонтов, по-видимому, понял, чтó от него требовалось. Подняв кверху хобот, он оглушительно затрубил, приказывая стаду следовать за собой, и, сопровождаемый двумя другими мамонтами, ринулся на кзамов. Нао, Нам и Гав также бросились вперед, потрясая палицами, копьями и топорами. Кзамы, обезумев от страха, разбежались в разные стороны, пытаясь укрыться в зарослях. Но мамонтами внезапно овладел гнев, и они набросились на людоедов с такой яростью, словно встретились со своим давнишним врагом – носорогом. А с берега Большой реки к ним на подмогу мчалась серая лавина стада. Кустарники и деревья гибли под ногами огромных животных, и все звери, скрывавшиеся в зарослях, – волки и шакалы, косули и лани, сайги и кабаны – в ужасе бросились бежать, словно перед наводнением или степным пожаром.

Вожак первым настиг одного беглеца.

Вопя от страха, кзам распластался на земле. Но мускулистый хобот обвился вокруг дрожащего тела, поднял его в воздух и отшвырнул на десяток локтей. Не успел кзам упасть на землю, как на него опустилась огромная волосатая нога и раздавила, словно насекомое. Другого кзама пригвоздили к земле гигантские бивни, в то время как третий, еще молодой воин, поднятый высоко над землей, отчаянно кричал и корчился в смертельном объятии.

Стадо приближалось. Как горная лавина, обрушилось оно на заросли, все сметая на своем пути. Земля содрогнулась под его чудовищным натиском. Все кзамы прятавшиеся в кустах по берегам Большой реки и в ясеневой роще, были растоптаны, раздавлены, уничтожены.

Только тогда ярость мамонтов утихла.

Вожак, остановившийся у подножия холма, затрубил отбой, и мамонты послушно двинулись к нему. Глаза их еще сверкали от возбуждения, бока тяжело вздымались.

Избежавшие гибели людоеды без оглядки бежали на юг. Нао, Нам и Гав могли больше не бояться их – кзамы навсегда отказались от преследования уламров. Они несли своему племени удивительную весть о союзе людей севера с мамонтами. Сказания об этом необычайном союзе передавались из поколения в поколение еще много тысячелетий спустя…

Опустошив пастбище, мамонты отправились на поиски нового в низовья Большой реки. Десять дней кочевало стадо вдоль берега. Властители Земли не спешили. Жизнь их была спокойной и размеренной. Они находили корм повсюду: и в камышовых зарослях, и на черноземных просторах равнин, и в чаще старых лесов, и на влажной почве болот. Огромные, могучие животные были неприхотливы и заботились больше о количестве, чем о качестве пищи.

Ни одно живое существо не осмеливалось встать на их дороге. С незапамятных времен мамонты были владыками Земли, полновластными хозяевами своих странствий и своего отдыха. Когда-то давно предки их завоевали мир и потом в течение тысячелетий накапливали опыт и знания, установив строгую иерархию внутри стада и незыблемый распорядок жизни – от походного строя и тактики нападения до выбора пастбища и места для стоянки, заботясь о защите слабых и согласии между сильнейшими. Мамонты обладали высокоразвитым мозгом и совершенными чувствами: великолепным зрением, тонким обонянием, отличным слухом, хорошим осязанием.

Огромные и в то же время гибкие, тяжеловесные, но подвижные, мамонты свободно передвигались по воде и по суше. Их могучие и чувствительные хоботы, которые могли обвиваться подобно змее, душить не хуже медведя и работать, как человеческие руки, ощупывали и удаляли с пути все препятствия, определяли источники запахов, разыскивали и выкапывали из-под земли коренья, срывали траву и ветви деревьев. Гигантские ноги могли одним ударом раздавить льва. Не было на свете животных, которые не боялись бы их страшных бивней.

Казалось, ничто не могло остановить победное шествие мамонтов по Земле. Время и пространство принадлежали им. Кто осмелился бы нарушить покой царственных животных, помешать им существовать, размножаться, давая жизнь новым поколениям, таким же многочисленным и могучим, как и предыдущие?

Так думал Нао, следуя за гигантским стадом. Он с трепетом слушал, как гудела земля под ногами огромных животных, и с гордостью взирал на длинные ряды серых колоссов, мирно шествующих под ветвями вековых деревьев вдоль берегов Большой реки. Все живые существа спешили очистить им дорогу, а птицы, желая взглянуть на гигантов, стаями спускались с неба или взлетали из тростниковых зарослей.

Для усталых и измученных трудным походом уламров это были дни полного отдыха от всех опасностей и тревог. И, если бы не воспоминание о Гаммле, Нао, вероятно, не пожелал бы их завершения. Теперь он хорошо изучил характер мамонтов и убедился, что они совсем не так жестоки и коварны, как другие животные и даже люди. Их вожак был мало похож на Фаума, который внушал недоверие даже самым близким своим друзьям. Он управлял стадом спокойно и мудро, без угроз и вероломства. И не было в стаде ни одного мамонта, который обладал бы таким свирепым и злобным нравом, как Агу и его косматые братья.

Мамонты просыпались рано, когда лента реки чуть светлела в предрассветном сумраке и жизнь кругом еще не пробуждалась от сна. Они поднимались с сырой земли и, подняв кверху хоботы, оглушительно трубили, приветствуя рождение нового дня.

Огонь весело трещал, досыта накормленный ветками сосны или сикомора, тополя или липы. И в лесной чаще, и на утонувших в густом тумане берегах Большой реки просыпались звери и птицы, счастливые, что утро снова пришло к ним.

Когда же солнце поднималось над горизонтом, заливая яркими лучами бледное осеннее небо, мамонты принимались резвиться в саванне. Радуясь свежему дыханию утра, они, играя, гонялись друг за другом по берегам реки, затем собирались вместе и не спеша лакомились вырытыми из-под земли кореньями, свежесорванными молодыми побегами деревьев и травой.

Они искали грибы – моховики и грузди, лисички и трюфели, грызли каштаны и желуди. Потом все стадо спускалось к водопою.

Нао, взобравшись на вершину холма или на скалу, любил смотреть, как мамонты шагают к реке.

Бурые спины гигантов казались издали волнами морского прилива; массивные ноги оставляли в прибрежном иле глубокие впадины, огромные уши шевелились на ходу, словно гигантские летучие мыши, готовые улететь; гибкие, подвижные хоботы были похожи на толстые ветви деревьев; густая шерсть покрывала их, словно мох – вековые стволы, а загнутые кверху мощные бивни, гладкие, будто отполированные, грозно сверкали, как копья сотен воинов, идущих в атаку.

День проходил спокойно, неторопливо и размеренно. Солнце склонялось к западу, и вечер снова спускался на землю. С наступлением сумерек уламры разводили костер, и Огонь начинал расти. Он пожирал обильную пищу, предложенную ему людьми, жадно набрасывался на смолистые сосновые ветки и сухую траву, задыхался и бледнел, когда в костер подбрасывали зеленые ветви тополя, сырые стебли и листья. Разгораясь, он начинал ровно дышать, высушивал сырую землю, отгонял мрак на тысячу локтей и извлекал из сырого мяса, каштанов и кореньев скрытый в них пленительный аромат и вкус.

Вожак мамонтов скоро привык к Огню и каждый вечер приходил смотреть на него, видимо получая удовольствие от его тепла и света. Он задумчиво глядел на пламя и с интересом следил за движениями Нао, Нама и Гава, которые бросали охапки хвороста в багровую пасть чудовища. Быть может, он догадывался, что мамонты могли бы стать еще более могущественными, если бы научились пользоваться Огнем, как это делали люди.

Однажды вечером большой мамонт подошел к костру совсем близко и протянул к нему хобот, словно желая уловить дыхание этого странного существа с такими изменчивыми очертаниями. Неподвижный и огромный, как гора, он долго следил за пляшущими языками пламени, потом, схватив хоботом толстую ветвь, подержал ее над костром и бросил в Огонь.

Поднялся столб искр и густого дыма, огненные языки упали, но через несколько мгновений ветвь вспыхнула ярким пламенем. Тогда, покачав головой с довольным видом, мамонт приблизился к Нао и положил свой хобот ему на плечо. Нао, застыв от удивления, стоял неподвижно. Он решил, что мамонты, так же как и люди, умеют обращаться с Огнем, и с изумлением спрашивал себя, почему же они в таком случае проводят ночи в холоде и сырости?

После этого случая большой мамонт еще теснее сблизился с людьми. Он помогал уламрам собирать дрова и хворост для вечернего костра и сам подбрасывал их в Огонь, а потом долго стоял неподвижно, словно задумавшись, в багровых отблесках пламени. Он понимал теперь многие слова и жесты Нао и, в свою очередь, умел показать своим новым друзьям, чтó он от них хочет. Язык первобытных людей в те далекие времена не отличался сложностью; люди разговаривали друг с другом лишь о самых простых, повседневных вещах. Между тем знание мира и ум мамонтов достигли в ту эпоху наивысшего развития.

Если бы вожак мамонтов научился говорить с Нао на языке людей, он мог бы рассказать ему многое такое, чего не знал даже старый Гоун, самый мудрый и долголетний из уламров.

Но в то время как люди в течение тысячелетий непрерывно развивали и совершенствовали свою речь, а руки их учились делать все новые и новые вещи, мамонты по-прежнему общались между собой с помощью немногих звуков и жестов. И даже когда наиболее смышленым и сообразительным удавалось подметить что-то новое и обогатить свой опыт и знания, они были лишены возможности поделиться своим открытием с другими, обсудить его, обменяться мнениями, как это делали люди. Мудрость каждого мамонта была как бы замкнута в его мозгу и не передавалась остальным. Между тем продолжительность жизни у мамонтов была значительно больше, чем у людей, потому что люди каменного века обычно погибали задолго до наступления старости. А мамонты жили долго и умирали лишь естественной смертью.

Нао был уверен, что его могучий друг и союзник, сохранивший в старости всю остроту чувств и силу юности, во много раз мудрее старого Гоуна, ум и память которого хранили множество сведений, между тем как суставы уже сгибались с трудом, движения были медленны и неуверенны, глаза видели плохо, а обоняние и слух совсем ослабели.

Мамонты медленно, но неуклонно продолжали свое шествие вдоль берегов Большой реки, направляясь к ее низовьям. Путь их постепенно расходился с тем, который должен был привести уламров к становищу родного племени. Река, которая сначала текла прямо на север, здесь отклонялась к востоку, а дальше, сделав крутой поворот, устремлялась обратно, на юг.

Нао забеспокоился. Он понимал, что, если стадо не захочет покинуть богатые кормами берега реки, уламрам придется расстаться со своими могущественными союзниками.

Между тем и Нао, и Нам, и Гав уже привыкли к спокойному, беззаботному существованию под покровительством огромных животных, и опасности одинокого странствования среди враждебной природы страшили их.

Там, в лесах и равнинах севера, которые им предстояло пересечь в эту дождливую и мрачную осеннюю пору, путников на каждом шагу подстерегали хищники. Смерть караулила у каждой переправы…

Однажды утром Нао подошел к вожаку мамонтов и сказал ему:

– Сын Леопарда заключил союз с мамонтами. Сердце его радуется, когда он среди них. Он был бы готов следовать за мамонтами до конца своей жизни. Но он должен вернуться к своему племени, увидеть Гаммлу на берегах Большого болота. Его дорога лежит на север и на запад. Почему бы мамонтам не свернуть в эту сторону, покинув берега Большой реки?

Он оперся плечом на огромный бивень своего друга, и вожак, чувствуя его волнение и важность произносимых слов, прислушивался к ним не шевелясь.

Когда Нао кончил говорить, большой мамонт медленно покачал тяжелой головой. Потом тихо тронулся с места и повел за собой стадо вдоль берегов Большой реки.

Нао подумал, что это было ответом вожака на его вопрос.

Он сказал себе:

«Мамонтам нужны вода и корм. Если бы уламры были на их месте, они тоже предпочли бы не расставаться с рекой…»

Он тяжело вздохнул и позвал своих спутников. Они поднялись на вершину холма и долго смотрели вслед огромному стаду. Нао не сводил глаз с удаляющейся фигуры большого мамонта, который приютил их и спас от кзамов.

На сердце у него было тяжело; горе разлуки и страх перед грядущими опасностями, словно камни, давили на грудь. Бросив унылый взгляд на северо-запад, где расстилалась бескрайняя степь, покрытая пожелтевшей и увядшей травой, сын Леопарда остро почувствовал свою беззащитность и слабость и снова с тоскливой нежностью подумал о мамонтах, об их могуществе, спокойствии и силе.

Дожди лили не переставая. Нао, Нам и Гав, увязая в грязи, брели под оголенными ветвями деревьев, взбирались на холмы, покрытые бурой, увядшей травой, укрывались на ночь в дупле дерева, в углублении скалы или в расселине почвы.

Пора грибов была в разгаре. Однако молодые воины были очень осторожны в их выборе, помня, что грибы коварны и могут убить человека так же легко, как укус ядовитой змеи. Они ели только те грибы, которые старики научили их когда-то отличать по форме, по цвету и по запаху. Когда мяса не хватало, они собирали белые грибы, моховики, лисички и грузди. Они разыскивали их в сырой чаще, под мокрыми дубами и замшелыми вязами, среди липкой опавшей листвы, в лесных оврагах и под сенью скал.

Теперь, когда у молодых воинов был Огонь, они могли жарить грибы, нанизав их на вертела из прутьев или же разложив на плоских камнях. Они пекли на Огне каштаны, и желуди, и съедобные коренья, грызли плоды букового дерева и запивали пищу сладким кленовым соком.

Огонь был для уламров источником радости и неустанных забот. Сколько нужно было труда, изобретательности и терпения, чтобы защитить его от ураганов и ливней! Когда дожди лили непрерывно по нескольку часов подряд, они принимались искать убежище для Огня. Если поблизости не было естественного прикрытия – скалы или дупла дерева, – приходилось создавать искусственное – навес из ветвей или пещеру в земле. Это отнимало много времени.

Немало времени тратили уламры и на обход препятствий, на поиски брода в тех реках, которые они попросту переплыли бы, если бы не необходимость сберечь Огонь.

Иногда, отыскивая более короткий путь, уламры забредали в непроходимые топи и потом долго обходили их, чтобы выбраться на сухое место. Путь их все удлинялся, странствие затягивалось, но они только смутно догадывались об этом. День за днем они упорно шли на север, к стране уламров, руководимые почти звериным инстинктом, лишь изредка сверяя направление по солнцу и звездам.

Неожиданно они очутились на границе пустыни, где однообразие желтых песков изредка нарушалось нагромождениями базальтовых скал. Унылая и неприветливая пустыня преграждала дорогу на северо-запад. Кое-где из-под песка пробивалась редкая колючая трава, несколько чахлых сосен одиноко торчали на склонах дюн, бурые лишайники покрывали скалы.

Эту угрюмую местность обходили даже звери – редко-редко можно было увидеть здесь тощего зайца или невзрачную антилопу, да и те, едва показавшись, поспешно скрывались за дюнами.

Ливень перешел в мелкий, моросящий дождик, и сплошная пелена туч разорвалась на серые клочья, которые стремительно неслись к югу вместе с бесчисленными стаями журавлей, диких гусей и уток, улетавших в теплые края от близящейся зимы.

Нао остановился в нерешительности, боясь углубиться в эту безрадостную местность. День клонился к вечеру, сумерки надвигались на землю, и холодный ветер уныло завывал над голой равниной.

Трое уламров долго стояли в раздумье, глядя на расстилавшееся перед ними море песка и скал. Их страшило это мертвое пространство. Но у них был большой запас мяса и Огонь так весело горел в плетенках, что они в конце концов решились.

Пять дней шли молодые воины по пескам и голым дюнам, а конца пустыне все еще не было видно. Им мучительно хотелось есть – запасы мяса истощились, а дичи кругом не было. К страданиям от голода скоро присоединились муки жажды – дожди прекратились, и песок давно всосал всю влагу.

Не раз они опасались за судьбу Огня, который скоро нечем будет поддерживать…

На шестой день трава стала более густой и не такой жесткой; сосны сменились сикоморами, платанами и тополями. Лужи и болотца стали попадаться чаще, песок уступил место серой глине, небо затянулось тяжелыми, низкими тучами, и дождь снова полил, нескончаемый и унылый.

Уламры остановились на ночь под старой осиной. С большим трудом удалось разжечь костер из полусгнившего от сырости хвороста и опавших листьев. Костер трещал и шипел под струями дождя и, казалось, вот-вот захлебнется водой и угаснет.

Первым стал на стражу сын Леопарда; затем наступила очередь Нама. Нао улегся на влажный мох, а сын Тополя принялся хлопотать вокруг костра, мешая угли острым дубовым суком и подсушивая в дыму хворост, прежде чем бросить его в пасть Огню.

Тусклый красноватый свет едва пробивался сквозь дым и влажные испарения, ложился на мокрую глинистую почву, скользил по обнаженным ветвям ближних кустарников и деревьев. За ними плотной, непроницаемой стеной стоял мрак, загадочный и угрожающий.

Грея руки над костром, Нам напряженно прислушивался к звукам, рождавшимся в этом мраке. За черной завесой ночи притаилась незримая опасность. Возникнув внезапно из тьмы, она могла разодрать человека зубами и когтями, растоптать тысячью ног огромного стада, беззвучно ужалить смертельным жалом, раздробить топором череп или пронзить грудь острием копья…

Вдруг молодой воин вздрогнул и выпрямился; чувства его напряглись и обострились до предела. Всем своим существом он ощутил, что кто-то бродит в темноте вокруг костра, и тихонько толкнул спящего Нао.

Сын Леопарда бесшумно вскочил на ноги и в свою очередь стал прислушиваться, широко раздувая ноздри. Нет, Нам не ошибся! Какие-то живые существа притаились во мгле. Дым костра и терпкие испарения мокрых трав мешали распознать запахи, но Нао сразу определил, что это люди. Тремя сильными ударами копья он разворошил костер, и высокое яркое пламя столбом поднялось к небу, отбросив мрак далеко в стороны. Прямо перед ним в кустарнике притаились темные фигуры…

Нао разбудил Гава.

– Пришли люди! – прошептал он.

Стоя плечом к плечу, они долго вглядывались в густую темноту. Ничто не шевелилось, не слышно было ни звука – только однообразный шум падающего дождя. Ни одного подозрительного запаха не доносилось до их ноздрей. Но они чувствовали, что опасность существует, что она близко.

Кто скрывался в темноте: целое племя или несколько воинов? Как следовало поступить: бежать или сражаться?

– Стерегите Огонь! – приказал Нао юношам.

Он шагнул в сторону от костра, и тотчас же исчез из глаз Нама и Гава, словно растворился во мраке.

Обогнув кустарник, Нао пригнулся и двинулся к тому месту зарослей, где при вспышке пламени он увидел людей. Огонь помогал ему ориентироваться: слабый красноватый отблеск обрисовывал кусты и указывал верное направление; сам же Нао был невидим для врагов. Он продвигался медленно, зигзагами и часто останавливался, сжимая в руках палицу и топор; иногда он ложился, прикладывал ухо к влажной земле и слушал. Глинистая почва размякла от непрерывных дождей, и благодаря этому он крался совершенно бесшумно; даже самое чуткое ухо не смогло бы уловить звук его шагов. Не доходя до кустов, Нао остановился и долго стоял неподвижно. Время шло, но вокруг по-прежнему был слышен только дробный стук дождевых капель да шорох колеблемых ветром трав.

Тогда Нао обогнул кустарник, вышел с другой стороны и вернулся вспять по собственным следам, но нигде не обнаружил присутствия людей.

Нисколько не удивившись, так как инстинкт еще раньше оповестил его об этом, Нао выпрямился и, уже не скрываясь, направился к небольшому холму, который он заприметил еще до наступления сумерек. Добравшись до подножия холма, он стал взбираться на него, нащупывая руками дорогу, и вскоре достиг вершины, поросшей густым кустарником. Нао раздвинул ветки и увидел вдали, в небольшой лощине, слабое сияние, едва просвечивавшее сквозь частую сетку дождя.

Это был Огонь, зажженный людьми. Расстояние до него было так велико, что Нао мог только смутно разглядеть близ костра несколько неясных силуэтов. Но никакого сомнения не было: его охватило то же чувство, которое он испытал когда-то на берегу озера, наткнувшись на остатки костра кзамов. Однако опасность на этот раз была более грозной, потому что неведомые люди обнаружили присутствие уламров раньше, чем те заметили их самих.

Нао вернулся к своим спутникам. Он шел медленно и, только увидев Огонь, ускорил шаг.

– Там люди! – сказал он вполголоса, уверенно указав рукой на восток. И, помолчав немного, добавил: – Надо разжечь Огонь в плетенках!

Пока Нам и Гав выполняли его приказание, Нао соорудил вокруг костра высокую ограду из ветвей. Теперь издали виден был только отблеск Огня, но нельзя было рассмотреть, есть ли возле него люди.

Когда Огонь разгорелся в плетенках и запасы пищи были распределены между спутниками, Нао приказал выступить в путь.

Дождик постепенно стихал; влажный воздух был неподвижен. Если враги не обнаружат немедленно бегства уламров и не преградят дороги, они сначала осторожно окружат горящий в одиночестве костер и, думая, что Нао, Нам и Гав по-прежнему спят у Огня, нападут на него только после ряда уловок и предосторожностей. А Нао и его спутники тем временем уйдут далеко…

Перед рассветом дождь прекратился. Тусклый свет осенней зари пополз по низко нависшим над землей тяжелым тучам. Уже долгое время уламры поднимались по отлогому склону холма. Добравшись до вершины, они остановились, глядя на открывшуюся перед их глазами саванну. Сначала они увидели только унылые кустарники, большие участки голой земли и в отдалении – густой лес в багряно-желтом осеннем убранстве.

– Люди потеряли наш след, – сказал Нам.

– Люди преследуют нас, – ответил Нао.

И в самом деле, две человеческие фигуры показались вдали, у развилины какой-то реки; за ними шел отряд человек в тридцать. Несмотря на большое расстояние, Нао заметил, что эти люди странно приземисты и малорослы. Он не мог еще разглядеть как следует их вооружение.

Преследователи не видели уламров, притаившихся за стволами деревьев, они шли, часто останавливаясь, чтобы проверить след. Число их росло. Теперь Нао насчитал уже более пятидесяти врагов. Заметно было, что они подвигаются вперед значительно медленней уламров.

О возвращении назад нечего было и думать. Впереди лежала унылая, неприветливая равнина, поросшая жесткой травой. Вернее всего было идти прямо вперед со всей возможной скоростью в расчете на то, что противники скоро устанут и бросят преследование.

Нао и его спутники стали быстро спускаться по откосу. Вначале дорога была легкой, и, когда беглецы, оглянувшись, увидели преследователей, размахивавших руками на гребне холма, расстояние между ними составляло не менее пяти тысяч локтей.

Мало-помалу местность становилась неровной. За меловой равниной, размытой дождями, открылась поросшая колючками каменистая степь, вся в рытвинах и складках, где на каждом шагу можно было провалиться в трещину почвы или попасть в глубокую яму, наполненную водой.

Обходя бесчисленное множество препятствий, уламры вынуждены были продвигаться вперед крайне медленно. Наконец вдали показалась снова саванна, и беглецы обрадовались ей. Но радость их оказалась преждевременной: неожиданно слева от них показалась кучка людей, которых Нао сразу узнал по росту. Были ли это их утренние преследователи? Быть может, лучше зная местность, чем беглецы, они прошли более коротким путем? Или это был другой отряд того же племени? Теперь, на близком расстоянии, уламры увидели, что эти люди очень маленького роста – самый высокий из них едва достал бы макушкой до груди Нао. У них были большие головы, огненно-рыжие волосы, короткие шеи, почти треугольные лица и желтая, как шафран, кожа. Несмотря на малорослость и тщедушность, видно было, что это живой и подвижный народец.

Заметив уламров, рыжие карлики испустили крик, похожий на воронье карканье, и стали угрожающе размахивать копьями и дротиками.

Сын Леопарда с удивлением смотрел на новых врагов. Если бы не бороды, окаймлявшие их лица, и старообразный вид, он принял бы их за детей. Но у них была широкая грудь, и они держали в руках оружие. Нет, это были не дети…

Нао подумал, что рыжие карлики не осмелятся на открытое нападение. И действительно, они как будто колебались. Когда уламры подняли свои палицы и копья и боевой клич Нао раскатился по равнине, как рыканье льва, заглушая хриплые голоса врагов, они попятились назад. Но карлики, очевидно, были воинственным племенем; отступив, они снова угрожающе закричали и рассыпались полукругом по равнине. Нао понял, что они хотят окружить его. И, опасаясь больше их хитрости, чем силы, сын Леопарда дал сигнал к отступлению.

Нао, Нам и Гав без труда оставили далеко позади рыжих карликов, которые бегали даже хуже, чем людоеды. Ясно было, что, несмотря на тяжесть плетенок с Огнем, рыжие карлики не смогут настигнуть уламров, если только те не встретят впереди какое-нибудь неодолимое природное препятствие.

Наученный горьким опытом, Нао одинаково остерегался предательства стихийных сил природы и людей. Он приказал своим спутникам продолжать путь, а сам остановился и, поставив плетенку с Огнем на землю, стал наблюдать за противниками.

Увлеченные погоней, рыжие карлики бежали врассыпную. Трое или четверо наиболее проворных намного опередили остальной отряд.

Сын Леопарда подобрал с земли несколько камней и со всех ног кинулся навстречу рыжим карликам. Озадаченные его поведением и опасаясь какой-нибудь хитрости, они остановились. Один из них, по-видимому вождь, пронзительно закричал. Но Нао уже был перед ними. Стоя перед врагами, он крикнул громким голосом:

– Нао, сын Леопарда, не хочет причинять вред рыжим карликам! Он не тронет их, если они прекратят преследование уламров!

Карлики молча выслушали его. Лица их были непроницаемы. Видя, что уламр стоит на месте, не делая попыток приблизиться, они, словно по команде, снова побежали, охватывая его кольцом.

Тогда Нао, подняв над головой камень, гневно крикнул:

– Сын Леопарда поразит рыжих карликов!

Три или четыре дротика просвистели в воздухе в ответ на его угрожающий жест, но не долетели до уламра, так как расстояние было слишком велико для слабых рук врагов. Нао размахнулся и бросил камень. Карлик, в которого он целился, упал. Нао сейчас же бросил второй камень, но ни в кого не попал. Зато третий камень сбил с ног еще одного воина.

Четвертый камень он не бросил, а только показал противникам, одновременно погрозив им копьем.

Рыжие карлики понимали язык жестов лучше, чем людоеды и даже сами уламры. Они и между собой чаще объяснялись жестами, чем с помощью членораздельной речи. Карлики хорошо знали, что копье опаснее камней. Бежавшие впереди поспешно отступили и смешались с другими воинами отряда, а сын Леопарда медленно вернулся к ожидавшим его спутникам. Карлики следовали за ним на почтительном расстоянии. Нао часто оборачивался и, если замечал, что кто-либо из преследователей опередил других, останавливался и, сердито крича, потрясал копьем. После нескольких таких случаев рыжие карлики сообразили, что им безопасней держаться вместе, и Нао, достигнув своей цели, скоро догнал Нама и Гава.

Весь день уламры безостановочно бежали вперед. Когда они наконец остановились на отдых, рыжих карликов уже давно не было видно.

Прорвав завесу облаков, солнце ярко осветило угрюмую равнину. Почва, вначале твердая и каменистая, снова стала болотистой. Под зеленым травянистым покровом скрывалась бездонная топь; ноги увязали в ней, и надо было поскорей вытаскивать их, чтобы болото не засосало. Крупные пресмыкающиеся ползали по илистым кочкам; бурые водяные змеи извивались среди водорослей, лягушки прыгали под ногами, оглушительно квакая; в воздух с пронзительным криком поднимались тучи болотных птиц.

Уламры наспех подкрепились холодным мясом. Они стремились поскорее выбраться из этого гиблого места, где на каждом шагу их подстерегала опасность. Временами им казалось, что они уже близки к цели: почва становилась тверже, на ней росли смоковницы, платаны и тополя. Но затем снова возникали трясины, заросли камыша и болотных трав, бездонные топи, где продвижение вперед требует неимоверных усилий.

Надвигалась ночь. Кроваво-красный диск солнца скатился за горизонт, затянутый мрачными тучами, и словно утонул в болоте.

Зная, что им не на что надеяться, кроме собственного мужества и бдительности, уламры шли вперед до тех пор, пока ночной мрак не поглотил последние лучи света. Только тогда, достигнув края бесплодной песчаной равнины, они остановились. Позади лежало хаотическое пространство огромного болота, которое они с таким трудом преодолели.

Молодые воины быстро наломали веток, подкатили друг к другу несколько крупных валунов и, соорудив из них с помощью хвороста и лиан нечто вроде ограды, обезопасили себя от внезапного ночного нападения. Однако они остерегались разжигать большой костер и удовольствовались тем, что дали пищу маленьким огонькам, мерцавшим в плетенках, скрытых под валунами.

Затем, истомленные усталостью, они растянулись на земле и крепко заснули, выставив, как обычно, одного дозорного.

Ночь прошла спокойно. Ни Нао, ни Нам, ни Гав, по очереди сторожившие до рассвета, не заметили ни одной человеческой фигуры; ветер доносил до них только гнилые испарения болота и запахи ночных птиц и хищников.

Когда утренний свет разлился над землей серебряным туманом, перед глазами их предстала унылая плоская равнина, за которой снова поблескивало болото, усеянное многочисленными илистыми островками.

Удалиться от берегов болота значило наверняка встретить снова рыжих карликов. Безопаснее всего было, по-видимому, идти вдоль кромки болота, отыскивая выход из этой неприветливой местности. И так как ничто не указывало им правильного направления, уламры решили следовать тем путем, где они рассчитывали избежать по крайней мере засады или ловушки.

Сначала дорога оказалась как будто бы проходимой. Почва под ногами была достаточно твердой; лишь изредка попадались глубокие ямы с водой, поросшие по берегам густой травой.

К полудню на пути все чаще стали встречаться заросли кустарника и низкорослых деревьев; видимое пространство сузилось, и приходилось все время быть настороже. Однако Нао не думал, чтобы рыжие карлики были близко. Если они не отказались от погони и по-прежнему шли по следу уламров, они должны находиться далеко позади.

Обогнув костер, сын Леопарда положил спасенного им человека на подстилку из сухой травы и принялся разглядывать его со смесью любопытства и недоверия. Незнакомец разительно отличался от людей тех племен, которые были известны Нао. На узкой, заостренной кверху голове росли пучками редкие, тонкие волосы; глаза были мутные и грустные, с каким-то отсутствующим взглядом; щеки впалые, челюсти слабые, причем нижняя значительно короче верхней, которая выдавалась вперед и придавала рту сходство с крысиным. Но больше всего удивляло Нао цилиндрическое туловище с едва обозначенными плечами, отчего руки торчали в разные стороны, словно лапы у крокодила. Кожа, сухая и жесткая, будто покрытая чешуей, была собрана в глубокие складки. Весь облик незнакомца напоминал ужа или гигантскую ящерицу. С той минуты, как Нао положил его на подстилку, раненый не сделал ни одного движения. Только изредка он медленно поднимал веки и обводил уламров безжизненным взглядом. Дыхание с хрипом вырывалось из его груди и скорее напоминало стоны.

Наму и Гаву раненый внушал отвращение. Они охотно швырнули бы его обратно в болото. Но сыну Леопарда этот человек был не безразличен: во-первых, он спас его от гибели, рискуя собственной жизнью; во-вторых, он был любознательнее своих спутников и хотел выяснить, откуда взялся незнакомец, как он попал в болото, кто и где его ранил и, наконец, был ли он действительно человеком или только помесью человека и пресмыкающегося?

Нао пытался объясниться с раненым жестами и прежде всего дал ему понять, что не собирается его убивать. Затем он показал рукой на укрепление рыжих карликов, поясняя, что опасность может угрожать только с той стороны.

Раненый с трудом повернул к нему лицо и издал глухой, гортанный звук. Нао решил, что незнакомец понял его.

Молодой месяц коснулся края горизонта; голубой звезды рядом с ним уже не было видно. Раненый медленно приподнялся, опираясь на локоть, и стал прикладывать травы к своей ране. В его тусклом взгляде внезапно блеснул огонек.

Когда месяц закатился, звезды засияли ярче на потемневшем небе. С противоположного конца гранитной тропы доносился непрерывный шум шагов и шорох ветвей. Это рыжие карлики продвигали свое укрепление к стоянке уламров. Одни таскали все новые и новые охапки хвороста, другие складывали их.

Несколько раз Нао вскакивал на ноги, чтобы броситься на врагов и помешать их работе. Но всякий раз благоразумие одерживало верх: рыжие карлики были многочисленны и бдительны; они пристально следили за каждым движением уламров, и напасть на них врасплох не представлялось возможным.

Так прошла и эта ночь. Утром рыжие карлики метнули дротик, который упал всего в нескольких локтях от костра уламров. Враги огласили воздух торжествующими криками.

Очевидно, осада приближалась к концу. С наступлением ночи рыжие карлики еще ближе пододвинут свое укрепление и нападут на уламров сразу же после того, как месяц появится на небе.

Нао, Нам и Гав с тоской и гневом всматривались в зеленоватую спокойную воду. Лютый голод терзал их желудки.

При ярком утреннем свете раненый производил еще более странное впечатление. Его длинное, узкое туловище изгибалось с необычайной легкостью; глаза были зеленоватого цвета; сухие тонкие руки странно откинуты назад.

Неожиданно он схватил дротик и с размаху воткнул его в круглый лист кувшинки. Вода забурлила, в ней что-то сверкнуло, и, потянув к себе дротик, раненый вытащил из воды огромного карпа. Нам и Гав вскрикнули от радости. Рыба была так велика, что ее хватило бы на несколько обедов.

Молодые уламры больше не сожалели о том, что их вождь спас жизнь этому удивительному существу.

Изумление Нама и Гава скоро сменилось восхищением, когда незнакомец раз за разом выхватил из воды еще несколько рыбин. Он оказался необычайно искусным рыболовом.

Юноши приободрились. Теперь они не думали больше об угрожающей им смерти; надежда воскресла в их сердцах. Они снова верили, что Нао сумеет перехитрить рыжих карликов, выбраться из засады и спастись от гибели.

Но сын Леопарда не разделял радужных надежд своих молодых спутников. Планы бегства, которые он придумывал, чтобы тут же отвергнуть, утомили его воображение, и он ясно видел теперь, что не может найти спасительный выход. В конце концов он пришел к выводу, что может надеяться только на силу своих рук да на ту счастливую неожиданность, в которую страстно верит человек, попавший в смертельную беду.

Перед закатом небо на западе вдруг затянула темная туча, поминутно менявшая свои очертания. Приглядевшись, уламры поняли, что это не туча, а огромная стая перелетных птиц.

Воздух наполнился оглушительным карканьем, клекотом, писком, гоготаньем. Над болотом неслись громадные стаи черных воронов, серых журавлей с вытянутыми назад тонкими ногами, пестрых уток и грузных гусей, проворных скворцов, мчавшихся подобно выпущенному из пращи камню. За ними летели вперемежку сороки и цапли, дрозды и синицы, ржанки и козодои.

Очевидно, там, за пределами горизонта, произошла какая-то страшная катастрофа, напугавшая их и согнавшая с насиженных мест.

В сумерках за птицами последовали звери. По берегу болота с головокружительной быстротой мчались легконогие олени и дикие лошади, пугливые сайги и стройные джигетаи. За ними следовали стаи волков, шакалов и диких собак. Огромный желтый лев со своей львицей неслись гигантскими скачками.

Достигнув берега болота, многие беглецы остановились, чтобы утолить жажду.

Здесь извечная война между животными, забытая во время панического бегства, вспыхнула с новой силой. Леопард вскочил на круп лошади и перегрыз ей холку; волки накинулись на тонконогую сайгу и растерзали ее; орел унес за облака цаплю. Желтый лев, свирепо рыча, гонялся за разбегавшейся в страхе добычей. Вдруг откуда-то появился приземистый, коренастый зверь, ноги которого были массивными, как ноги мамонта, а кожа толстой и морщинистой, словно кора старого дуба. Вероятно, льву не приходилось прежде встречать этого зверя, потому что он испустил устрашающий рык, тряхнул тяжелой головой с взъерошенной густой гривой и оскалил грозные клыки. Этот громовой звук привел носорога в бешенство; задрав кверху тупую морду с огромным острым рогом, он ринулся на льва.

То, что произошло дальше, нельзя было даже назвать битвой.

Гибкое желтое тело взлетело в воздух, перекувырнулось и упало под ноги носорога, тут же растоптавшие его. Носорог продолжал бежать в слепой ярости, словно не заметив одержанной победы.

Нао с лихорадочным нетерпением ждал, что нашествие зверей заставит рыжих карликов снять осаду. Но его надежде не суждено было оправдаться. Лавина бегущих зверей пронеслась мимо становища врагов, не задев его даже краем.

С наступлением ночи огни костров разгорелись в начале гранитной тропы, и до уламров явственно донеслись свирепый смех и хриплые торжествующие крики рыжих карликов. Вскоре, однако, все умолкло во вражеском стане. Лишь кваканье лягушек да шорох ползущих в кустах ящериц нарушали тишину.

Неожиданно на поверхности воды мелькнули какие-то странные тени и бесшумно поплыли по направлению к соседнему со стоянкой уламров островку. Плывущие оставляли на поверхности длинный темный след; время от времени из воды появлялись их круглые головы, облепленные водорослями.

Нао и спасенный им человек-без-плеч, напряженно всматривавшиеся в темноту, различили пять, потом шесть теней. Они доплыли до островка, вылезли на гранитный уступ и, уже не скрываясь, насмешливо и злобно закричали. Нао с удивлением узнал голоса рыжих карликов. Если бы он даже сомневался в этом, радостный ответный крик, донесшийся из-за вражеского укрепления, быстро рассеял его сомнения.

Нао понял, что рыжие карлики обманули его, воспользовавшись тем, что внимание уламров было отвлечено бегством животных.

Но как они достигли островка? Как удалось им переплыть вязкое болото?

Сын Леопарда угрюмо размышлял об этом, когда человек-без-плеч вдруг протянул руку в направлении берега. Нао повернулся в ту сторону, но ничего не увидел. Между тем раненый настойчиво проводил пальцем в воздухе линию от берега болота к островку и затем указывал на гранитную тропу. Нао понял, что он хочет сказать: островок соединен с берегом болота подводной гранитной тропой. Но он узнал об этом слишком поздно; теперь островок был уже занят врагами, и уламрам надо было прятаться за гранитным выступом, чтобы избежать дротиков и камней, которыми рыжие карлики легко могли забросать осажденных.

Снова над болотом воцарилась тишина. Нао продолжал бодрствовать под мерцающими в ночном небе созвездиями.

Рыжие карлики медленно, но неуклонно продвигали по тропе свое укрепление из ветвей и хвороста. Еще до полуночи укрепление почти вплотную придвинется к костру уламров. Тогда враги нападут на них…

Атакующим предстоит трудная задача: пробиться сквозь пламя костра уламров, который горит во всю ширину гранитной тропы и тянется вглубь ее на несколько локтей.

В то время как Нао, напрягая все свои чувства, следил за продвижением врагов, в середину костра внезапно упал камень, брошенный с островка. Огонь зашипел, и в воздух поднялась тоненькая струйка пара. Затем второй камень упал рядом с первым. Нао сразу разгадал новый замысел врагов: они хотели загасить костер камнями, обернутыми влажной травой, или хотя бы ослабить пламя. Тогда нападающим из-за прикрытия не так трудно будет пробиваться через костер уламров.

Как помешать осуществлению этого гибельного для осажденных плана? Выйти из-под прикрытия и начать в свою очередь обстреливать рыжих карликов? Но они притаились в кустах и не видны, а освещенные пламенем костра уламры, наоборот, представляют отличную мишень для вражеских камней и дротиков.

Камни продолжали сыпаться один за другим, и струйки пара над шипящим костром все умножались. В бессильном бешенстве уламры смотрели то на этот губительный град камней, то на укрепление из ветвей, все ближе подбиравшееся к их лагерю.

Вскоре часть костра стала гаснуть.

– Готовы ли Нам и Гав? – спросил Нао.

И, не ожидая ответа, он издал свой боевой клич. Но в голосе сына Леопарда не было обычной уверенности; в нем звучали лишь тоска и ярость затравленного зверя.

Молодые воины покорно ждали сигнала к последнему бою. Но Нао как будто снова заколебался. Вдруг глаза его блеснули, радостная улыбка озарила лицо, и победный смех вырвался из груди. Протянув вперед руки, он крикнул торжествующим голосом:

– Вот уже четыре дня, как укрепление рыжих карликов сохнет на солнце!

И, выхватив головню из костра, он с силой швырнул ее в ветви движущегося укрепления. Нам, Гав и человек-без-плеч тотчас же поняли его замысел, и все четверо стали забрасывать сухой валежник пылающими головнями.

Изумленные странными действиями врагов, рыжие карлики метнули наугад несколько дротиков, но не попали в цель. Когда же они наконец догадались, что затеял Нао, было уже поздно: высокие языки пламени лизали сухую листву и ветви их укрепления. Еще минута, и все оно превратилось в гигантский пылающий костер.

Нао снова издал свой боевой клич; теперь он звучал гордо и уверенно, и эта уверенность наполнила надеждой сердца его юных спутников.

– Уламры победили людоедов! – кричал Нао. – Неужели они не справятся с жалкой кучкой рыжих шакалов?

Огонь продолжал пожирать укрепление, озаряя красным светом застывшую поверхность болота. Рыбы, пресмыкающиеся и насекомые стаями стремились к свету. В кустарнике зашевелились птицы и звери. Шелест крыльев потонул в поднявшемся вое волков, лае гиен и визге шакалов.

Вдруг человек-без-плеч выпрямился с хриплым криком. Мутные глаза его сверкнули фосфорическим блеском, протянутая рука указывала на запад.

Нао обернулся и увидел над дальними холмами красноватое зарево, похожее на свет восходящей луны.

Утром следующего дня рыжие карлики, взбешенные неудачей своей военной хитрости, часто показывались из зарослей. Они издали грозили уламрам копьями и дротиками. Глаза их сверкали яростью. Затем они собрали огромную кучу хвороста и, часто поливая ее водой, вновь стали двигать вдоль гранитной тропы.

Тридцать мужчин и десять женщин лежали распростертыми на земле. Многие были еще живы. Кровь текла ручьем из глубоких ран. Часть раненых должна была умереть до наступления ночи; другие могли прожить еще несколько дней, но большинству суждено было выздороветь. Однако раненым рыжим карликам предстояло стать жертвами сурового закона войны. Сам Нао, неоднократно нарушавший, по своему мягкосердечию, этот закон, на этот раз понимал, что к таким безжалостным врагам, как рыжие карлики, закон должен быть применен без всякой пощады. Он не препятствовал своим спутникам и людям-без-плеч добивать раненых врагов. Это отняло немного времени.

Затем над полем боя наступила угрюмая тишина. Люди-без-плеч занялись своими ранеными. В уходе за ранами они проявляли искусство и сноровку, неведомые уламрам.

Нао казалось, что люди-без-плеч вооружены более совершенными знаниями, чем все другие известные ему племена, но жизнь чуть теплится в их теле. Движения их были медленны и неуверенны; только вдвоем или втроем они могли поднять раненого товарища. Временами, охваченные каким-то странным оцепенением, они подолгу стояли или сидели совершенно неподвижно, вперив глаза в одну точку, с руками, бессильно повисшими вдоль тела, словно сломанные ветви.

Женщины были, пожалуй, более подвижными, чем мужчины. Они казались также более ловкими и находчивыми. Пробыв некоторое время среди людей-без-плеч, Нао заметил, что племенем управляет одна из женщин.

Но и у женщин были такие же грустные лица и такие же блуждающие мутные глаза, как у мужчин, и волосы на голове росли такими же редкими пучками.

Глядя на них, сын Леопарда невольно вспоминал о пышных волосах женщин своего племени, о густой копне блестящих волос, украшавшей голову Гаммлы.

Две женщины в сопровождении двух мужчин подошли к уламрам и осмотрели их раны. Они нежно прикасались к ним пальцами, не причиняя боли. Женщины обтерли кровь ароматическими листьями, прикрыли раны мятой травой и ловко привязали ее лианами.

Этот дружеский поступок свидетельствовал о том, что союз между уламрами и людьми-без-плеч заключен. Нао подумал, что новые союзники несравненно менее жестоки, чем его соплеменники, не говоря уже о кзамах и рыжих карликах. И он не ошибся в своем суждении, как не ошибся и в их слабости.

Предки людей-без-плеч начали обтесывать камни и обжигать концы своих копий раньше всех других людей. В продолжение тысячелетий племя людей-без-плеч, или ва, безраздельно властвовало над лесами и равнинами. Они были сильнейшими из людей. Их оружие наносило врагам смертельные раны, они умели пользоваться Огнем и при столкновении с другими племенами неизменно одерживали победу. В те времена ва были выше ростом, обладали несокрушимыми мускулами и не знали усталости. Язык их был самым совершенным из всех человеческих языков того времени. Племя ва плодилось, размножалось и процветало.

Так было много тысячелетий назад.

Но наступило время, когда без всяких внешних причин рост племени прекратился. Ва и не заметили этого, как не замечали затем своего медленного, но непрерывного вырождения. Каждое следующее поколение рождалось более слабым, чем предыдущее. Тела их становились все более хилыми, а движения медленными; язык перестал обогащаться новыми словами, а затем постепенно обеднел. То же самое произошло и с охотничьими приемами и военными хитростями: люди-без-плеч утратили способность придумывать новые и позабыли старые. Оружие их ухудшалось, и они почти разучились пользоваться им.

Но самым грозным признаком вырождения была все увеличивающаяся вялость мысли и движений. Ва быстро утомлялись теперь от всякого напряжения, много спали и мало ели. Случалось, что зимой они впадали в спячку подобно медведям.

Из поколения в поколение ослабевала способность ва к размножению. Женщины с трудом рожали одного или двух детей, и дети эти были хилыми и слабыми. Однако по сравнению с мужчинами женщины сохраняли большую подвижность и мускулы их были более крепкими. Мало-помалу стерлась грань между женским и мужским трудом; женщины охотились, ловили рыбу, изготовляли орудия и оружие наравне с мужчинами и вместе с мужчинами принимали участие в сражениях.

Постепенно другие, более крепкие, деятельные и жизнеспособные человеческие племена оттеснили ва на юго-запад. Множество ва было истреблено рыжими карликами. Кзамы перебили их без счета.

Ва бродили по земле, словно во сне; из всех былых достижений они сохранили только кое-какие орудия, более сложные и эффективные, чем те, которыми пользовались их противники, да несколько навыков, свидетельствовавших о присущей им когда-то высокой культуре ума.

В конце концов ва переселились в низменные, болотистые местности, изобиловавшие реками и озерами и ежегодно заливаемые паводковыми водами. Многие жили под землей, в обширных пещерах, промытых в толщах известняков подземными ручьями и соединенных между собой узкими извилистыми проходами, где они безошибочно находили дорогу в тесноте и мраке.

Хотя ва и не отдавали себе ясного отчета в своем вырождении, но, будучи слабыми и вялыми и быстро утомляясь от всякого усилия, они предпочитали избегать открытой борьбы со своими противниками.

Ва научились скрываться и ускользать от врагов с необычайной ловкостью, способной поставить в тупик даже волка или собаку с их непревзойденным чутьем, не говоря уже о людях, обоняние которых несравненно грубее и несовершеннее. Ни одно животное не умело так искусно запутывать или уничтожать свои следы.

Только в одном случае эти пугливые и вялые люди становились отважными и даже безрассудными. Они готовы были рискнуть всем, чтобы выручить соплеменника, схваченного, окруженного или попавшего в ловушку. Это чувство товарищества, которое некогда делало племя ва непобедимым, теперь грозило слабым и небоеспособным людям-без-плеч полным уничтожением.

Именно это чувство побудило ва броситься на помощь раненому, подобранному Нао. Несмотря на то что рыжие карлики были их исконными врагами, Ва не побоялись обнаружить себя, стремясь спасти раненого товарища. Если бы не вмешательство Нао, все их племя было бы перебито рыжими карликами; с другой же стороны, неожиданное появление людей-без-плеч спасло жизнь трем уламрам.

Ва и уламры шли через Страну воды. Вода была повсюду: в стоячих болотах, заросших белыми кувшинками, водяными лилиями, стрелолистом, вербейником, камышами и тростником; в торфяных ямах, представлявших собой опасные западни; в озерах, вытянувшихся бесконечной цепочкой и разделенных узкими перешейками из песка, камня или красной глины; в реках, ручьях и ручейках. Вода била из-под земли ключами и источниками, стекала со склонов холмов рокочущими потоками, низвергалась со скал гремящими водопадами или, просочившись сквозь трещины в почве, уходила под землю, теряясь в глубине темных пещер и бездонных пропастей.

Ва знали теперь, что уламры пробираются на северо-запад. Они провожали своих новых союзников до границ Страны воды, желая облегчить и сократить их путь в этом изобилующем опасностями крае. Местность они знали превосходно. Порой ва вели за собой уламров по таким потаенным тропам и проходам, о существовании которых те нипочем не догадались бы, если бы путешествовали здесь одни, без провожатых. Иногда ва строили плоты для переправы через озера, перебрасывали через пропасть ствол дерева или соединяли два берега реки висячим мостом из лиан. Они были искусными пловцами, хотя плавали довольно медленно и, кроме того, питали почти суеверный страх к некоторым болотным травам и водорослям, вероятно ядовитым.

Все действия людей-без-плеч носили отпечаток какой-то неуверенности, словно они только что очнулись от сна или, напротив, борются с непреодолимой сонливостью. Но ошибались они очень редко.

Местность изобиловала пищей. Ва знали множество видов съедобных растений и чрезвычайно ловко ловили рыбу. Они с одинаковой легкостью убивали рыб острогами, хватали руками, запутывали в сети, сплетенные из гибких трав, а по ночам приманивали факелами в мелкие заливчики, где им легко было отрезать выход в реку.

По вечерам, когда костер весело пылал на высоком мысу, посреди гранитного островка или на плоском песчаном берегу, ва собирались у огня и наслаждались каким-то тихим, молчаливым счастьем. Они любили сидеть группами, тесно прижавшись друг к другу; казалось, эти слабые существа обретали новую силу в глубоком чувстве родства со своим племенем. Нао невольно сравнивал их с уламрами, которые, напротив, всегда стремились уединиться, и больше всех – сам Нао, предпочитавший на долгое время оставаться в одиночестве.

Часто, сидя у костра, ва пели длинную, монотонную песню, в которой прославлялись героические деяния давным-давно умерших поколений их племени. Сына Леопарда эти песни ва почему-то повергали в тоску и уныние. Зато он с живейшим любопытством следил за их охотничьими приемами и ухватками, за тем, как они работают, как ориентируются на местности и в особенности за тем, как пользуются своими метательными снарядами и добывают из камней Огонь. Ва, исполненные благодарности к Нао, не скрывали от него ничего. Они позволяли ему трогать свое оружие и орудия, присутствовать при их починке, и, когда однажды один из ва потерял свой метательный снаряд, они тут же, в присутствии Нао, изготовили новый. Женщина-вождь подарила Нао такой снаряд, и скоро он научился владеть им с не меньшей ловкостью, чем сами ва, но с неизмеримо большей силой.

Но тайну добывания Огня из камней Нао постиг не скоро. Чудесное появление Огня долгое время казалось ему чем-то сверхъестественным и вызывало суеверный страх. Он только издали глядел, как вылетают из кремня золотые искры. Мысли, возникавшие при этом в его мозгу, были неясны и полны противоречий. Однако с каждым разом он все больше привыкал к чудесному зрелищу, и страх уступал место любопытству. Затем на помощь ему пришли членораздельная речь и выразительный язык жестов.

К тому времени Нао научился уже понимать десять-двенадцать слов языка ва и около тридцати свойственных этому племени жестов, заменявших слова. Он понял, что не ва прятали Огонь в камни, а Огонь от природы был заключен в них.

Огонь рождался при ударе и набрасывался на былинки сухой травы; но, так как при рождении он был очень слаб, ему не сразу удавалось схватить свою добычу.

Нао еще больше успокоился, видя, что ва высекают искры из самых обыкновенных, валявшихся под ногами камней. Убедившись, что в добывании Огня из камней нет ничего чудесного и дело здесь совсем не в волшебстве или особом могуществе ва, он совершенно перестал бояться. Расспросив ва, Нао узнал, что для получения Огня нужно иметь два разных камня: кремень и белый колчедан. Однажды он и сам попробовал высечь Огонь. Искры снопом сыпались из камней, сталкиваемых его быстрыми и сильными руками, но, сколько он ни старался, ему никак не удавалось зажечь даже тончайшую сухую былинку.

Долины расступались все шире. Уламры и ва пересекали страну, где осень была почти такой же теплой, как лето. Но вот перед ними выросла зеленая стена густого бора. Дремучая чаща была перевита лианами, преграждена колючим кустарником, сквозь который ва прорубали дорогу ножами из кремня и агата.

Женщина-вождь дала понять Нао, что ва покинут уламров, как только выведут их за пределы бора, потому что земли, лежащие дальше, незнакомы им. Они знали только, что за опушкой леса находится равнина, а за ней гора, разделенная надвое широким ущельем.

Женщина-вождь сказала также, что ни на равнине, ни на горе людей нет, но в лесу обитает несколько племен. Она объяснила, что это великаны с широкой грудью и мощными руками; они не разводят Огня и не владеют членораздельной речью, не занимаются охотой и не знают войны. Миролюбивые от природы, они приходят в ярость только тогда, когда на них нападают или кто-нибудь становится на их дороге.

Много времени прошло с того дня, когда уламры расстались с племенем ва на опушке леса, населенного голубыми людьми.

Миновав обширную равнину и ущелье между двумя горами, Нао, Нам и Гав очутились на высоком плоскогорье. Осень чувствовалась здесь сильней, чем внизу, в долинах. Тяжелые тучи бесконечной вереницей ползли по небу над самыми головами, ветер выл с утра до ночи, пригибая к земле чахлые травы и низкорослые кустарники. Насекомые мириадами гибли от холода под древесной корой, среди оголенных качающихся веток и засохших корней, в грудах гниющих на земле плодов, в трещинах камней и твердой красноватой глины.

Когда ветер разрывал порой плотную завесу облаков, холодные звезды озаряли своим ледяным сиянием непроглядный мрак. Всю ночь слышен был унылый вой волков и пронзительный визг диких собак. Временами раздавался предсмертный крик терзаемого хищниками оленя, сайги или дикой лошади, зловещее мяуканье тигра, грозное рыканье льва… За ярким кругом света, отбрасываемого Огнем, уламры замечали крадущиеся по земле гибкие тени или внезапно вспыхивающие во мраке огоньки глаз.

Жизнь становилась все суровее. С приближением зимы зеленый убор земли поредел, и травоядные с трудом добывали себе пропитание, съедая под корень найденные растения, обдирая с деревьев кору и обгладывая молодые побеги. Другие бродили под сенью ветвей в поисках упавших на землю плодов. Грызуны готовили к зиме свои подземные жилища. Хищники без устали подстерегали добычу на пастбищах и у водопоев, высматривали в сумраке лесных чащ, скрываясь в пещерах и углублениях скал.

Кроме животных, впадающих в зимнюю спячку, и тех, кто летом заготавливает запасы на зиму, всем остальным приходилось туго. С наступлением холодов потребность в пище возрастала, а еды становилось все меньше и меньше.

Нао, Нам и Гав почти не страдали от голода. Трудный поход и выпавшие на их долю тяжелые испытания развили и обострили их чувства и инстинкты. Они издалека чуяли присутствие врага или добычи; заранее предчувствовали приближение ветра, дождя, наводнения. Каждое их движение было рассчитано точно, с минимальной затратой энергии. Они научились с первого взгляда намечать безопасный путь к отступлению, отыскивать надежное убежище, выбирать удобную позицию для боя. Они находили дорогу в чужих местах с уверенностью перелетных птиц. Несмотря на то что на пути их встречались горы, леса, озера, реки и болота, которые приходилось обходить, несмотря на осенние паводки, изменявшие до неузнаваемости вид местности, они с каждым днем приближались к стране уламров. Лишь несколько дневных переходов отделяло их теперь от стоянки родного племени.

Обогнув вышедшее из берегов болото, они очутились в холмистой местности. Низкое желтое небо нависло над высокими, крутыми холмами. Тяжелые облака цвета охры, глины и увядших листьев громоздились друг на друга и, казалось, вот-вот закроют землю непроницаемой пеленой.

Среди множества путей к родному становищу Нао выбрал длинное, извилистое ущелье, которое он сразу узнал, потому что когда-то, в возрасте Гава, проходил по нему с отрядом охотников своего племени. Он хорошо запомнил это ущелье, то узкой лентой извивавшееся среди отвесных известняковых стен, то раздававшееся в стороны широкой долиной, и знал, что в конце ущелья находится спуск на равнину, усеянный каменными осыпями.

Уламры без всяких приключений прошли почти две трети каменного коридора. В полдень они устроили привал на полукруглой площадке, окруженной отвесно поднимающимися скалами.

Откуда-то из-под земли доносился глухой рокот потока, низвергавшегося в пропасть. Два темных отверстия зияли в каменной стене – то были входы в промытые подземными водами пещеры.

Покончив с едой, Нао направился к одной из пещер и долго осматривал ее. Он вспомнил, что Фаум когда-то показал охотникам проход в скалах, через который можно было кратчайшим путем выйти на равнину. Но многочисленному отряду охотников крутой откос, заваленный осыпавшимися со скал камнями, показался неудобным; для трех же легких на ногу людей эта дорога вполне подходила, и Нао решил разыскать ее.

Он прошел вглубь пещеры, нащупал узкий проход и углубился в него. Пройдя несколько сот локтей, сын Леопарда увидел вдали слабый свет: выход, очевидно, был близко. Удовлетворенный результатом разведки, Нао вернулся к своим спутникам. Навстречу ему торопливо шел Нам.

– В ущелье огромный медведь… – начал он.

Низкий гортанный рев прервал его слова. Нао кинулся к выходу из пещеры. Он увидел Гава, притаившегося за скалой в позе воина, подстерегающего врага. Нао бросил быстрый взгляд наружу и весь похолодел от ужаса.

К площадке, где уламры устроили привал, с противоположных сторон подходили два чудовищных зверя. Необычайно густая шерсть цвета дубовой коры покрывала их тело, делая животных нечувствительными к холоду, колючкам кустарников и острым выступам камней.

Один из них – самец – был громаден, словно зубр, с короткими мускулистыми и гибкими лапами и выпуклым лбом, напоминающим валун, обросший лишайником и мохом. В огромной пасти могла свободно поместиться голова человека, и мощным челюстям достаточно было сомкнуться, чтобы раздавить ее, словно скорлупу ореха.

У самки лоб был плоский, морда более короткая, походка вразвалку. В движениях и фигурах обоих зверей было нечто, отдаленно напоминавшее облик голубых людей.

– Да, – пробормотал Нао, – это пещерные медведи, медведи-великаны!

Он знал, что эти гиганты не боятся ни одного живого существа, но, в общем, ведут себя довольно миролюбиво. Они становятся опасными, только если что-нибудь разъярит их или же когда очень голодны, хотя обычно не едят мяса, довольствуясь растительной пищей.

Медведи подходили все ближе, грозно рыча. Самец раскрывал пасть и свирепо мотал головой.

– Он ранен! – прошептал Нао.

С густой шерсти огромного зверя стекала тоненькая струйка крови. Нао с ужасом подумал, что эту рану могла нанести человеческая рука… Тогда хищник захочет, конечно, выместить свою злобу на них. Нао знал, что пещерные медведи отличаются исключительной настойчивостью: раз начав преследовать добычу, они уже не отступятся от нее, пока не добьются своего. Толстой коже и густой шерсти пещерного медведя не страшны ни дротик, ни копье, ни даже палица. Он может вспороть человеку живот одним ударом когтистой лапы, может задушить его в своих объятиях, загрызть мощными челюстями…

– Откуда пришли медведи? – спросил Нао.

– Самец спустился со склона справа, а самка вышла из-за тех деревьев, – ответил Гав, указывая на несколько сосен, росших на скале слева от пещеры.

Случайно или по инстинкту охотников медведи загородили оба выхода с площадки в ущелье. По возбужденному ворчанию самца и беспокойному поведению самки, злобно глядевшей на уламров, ясно было, что звери разъярены и жаждут человеческой крови. Они не бросились еще на людей только потому, что соображали медленно и хотели сначала удостовериться, что добыче некуда ускользнуть. С шумом втягивая в ноздри воздух, они старались точнее определить расстояние, отделявшее их от уламров, скрытых среди камней.

Нао торопливым шепотом приказал Наму и Гаву отступить, и, когда медведи наконец бросились в атаку, все трое уламров были уже в глубине пещеры. Сын Леопарда, пропустив юношей вперед, прикрывал отступление. Молодые воины бежали со всей скоростью, какую позволял развивать усыпанный острыми камнями извилистый подземный ход.

Медведи, забравшись в пещеру и найдя ее пустой, замешкались, разыскивая след уламров; недоверчивые и осторожные, они медленно продвигались по подземному ходу и часто останавливались. Гиганты не боялись ни людей, ни животных, но долголетний опыт научил их опасаться всего непонятного и неизвестного. В их темной, но цепкой памяти прочно хранились воспоминания о громадных камнях, с грохотом скатывающихся со склонов гор, о внезапно разверзающихся под ногами трещинах и провалах, о глубоких пропастях, на дне которых царит вечный мрак, о лавинах, осыпях, обвалах, наводнениях. Ни мамонт, ни лев, ни тигр никогда не покушались на их жизнь, но стихийные силы природы не раз угрожали косматым исполинам. Медведи помнили, как они чуть не погибли однажды в снежной лавине, как их засыпало землей во время землетрясения, помнили ледоход, во время которого они едва не утонули, острые камни, падавшие на них с высоты и наносившие жестокие раны, несмотря на густую шерсть и толстую кожу.

В это утро впервые за всю их жизнь медведей атаковали живые существа. Они стояли во весь рост на вершине отвесной скалы, куда могли добраться разве только ящерицы или птицы. Увидев пещерных медведей, двуногие существа испустили громкий воинственный крик и метнули в зверей дротики. Один из них впился в плечо самца. Обезумев от боли и ярости, гигант ринулся к скале и попытался взобраться по отвесному склону. Но, быстро убедившись, что скала с этой стороны неприступна, он в сопровождении своей самки бросился в обход.

На бегу медведь выдернул из раны дротик и обнюхал его: запах вызвал в темном сознании зверя какие-то смутные воспоминания. До этих пор медведь редко встречал людей, и вид их вызывал у него не больше удивления и интереса, чем вид волков или гиен. Люди обычно уступали ему дорогу, и он ничего не знал ни об их хитрости, ни об их силе. Тем более поразило его утреннее нападение: привычный порядок существования нарушился, возникло что-то новое, неизвестное, а всякая неизвестность пугает зверя, даже такого могучего и уверенного в себе, как пещерный медведь.

В продолжение всего дня оба медведя рыскали по холмам, исследуя каждый откос, обнюхивая каждую тропинку, каждый камешек. К концу дня медведь изрядно устал от поисков, и, если бы горевшая огнем рана не напоминала о себе, он давно забыл бы об утренней встрече. Но острые приступы боли все время оживляли в его памяти воспоминание о трех странных существах, потрясавших дротиками, стоя на вершине скалы; тогда он останавливался, грозно рычал и лизал кровь, сочившуюся из раны.

Однако вскоре рана перестала беспокоить его, и медведь начал думать о пище, найти которую в это время года было не так-то легко.

И вдруг он снова учуял запах человека.

Медведь позвал свою самку, искавшую пищу поодаль, так как осенью два таких громадных и прожорливых зверя не могли прокормиться на одном участке. Обнаружив наконец своих дерзких врагов, они вместе бросились на них.

Уламры, молча бежавшие по подземному ходу, не слышали сначала ничего, кроме учащенного стука своих сердец. Но вскоре за их спиной раздался топот тяжелых ног и гулкое, мощное дыхание: медведи догоняли их. Непрестанно обнюхивая опущенным к самой земле носом темный проход, устойчивые на своих четырех лапах, звери бежали быстрее, чем уламры. А люди ежеминутно спотыкались о камни, стукались о выступы стен или попадали ногами в трещины и выбоины. Их движения стесняли оружие, запас провизии и плетенки с Огнем, с которыми Нао ни за что не хотел расстаться. Крохотные огоньки, мерцавшие в плетенках, почти не давали света; их слабый красноватый отблеск терялся в вышине и был еле заметен на стенах подземного хода. Но это тусклое мерцание все же выдавало беглецов преследующим их зверям.

– Скорее, скорее! – кричал Нао.

Нам и Гав и без того бежали со всей быстротой, на какую были способны, но звери настигали их…

С каждым шагом все явственнее слышалось шумное дыхание медведей. Ярость хищников разгоралась по мере того, как сокращалось расстояние, отделявшее их от людей. Время от времени то самец, то самка грозно рычали. Эхо многократно повторяло их рев, и Нао еще отчетливее представлял себе величину чудовищ, их железную хватку и сокрушительную силу страшных челюстей…

Вскоре медведи были уже в нескольких шагах от уламров. Земля колебалась под ногами Нао, и он чувствовал, что через мгновение страшная тяжесть обрушится на его спину…

Сын Леопарда предпочел встретить смерть лицом к лицу. Он резко повернулся и направил свет огонька прямо в глаза медведю. Огромный зверь замер как вкопанный. Неожиданность смутила его. Он уставился на маленький огонек, грузно покачиваясь на коротких лапах, затем глухо позвал свою самку. Но еще прежде, чем она подоспела, ярость проснулась в хищнике с удвоенной силой, и он ринулся на уламра… Нао отскочил назад и изо всех сил швырнул свою плетенку с Огнем в морду медведю. Удар пришелся по ноздре. Огонь вспыхнул и обжег медведю веко. Ошеломленный зверь заревел от боли и стал тереть лапой обожженную морду. Тем временем Нао успел выгадать несколько десятков шагов.

Впереди, в конце подземной галереи, уже показалась полоса тусклого света. Уламры видели теперь под ногами землю; они бежали быстрей и уверенней, не спотыкаясь. Но медведи возобновили преследование и тоже удвоили скорость…

Дневной свет становился все ярче, и Нао с тоской подумал, что на вольном воздухе опасность, угрожающая ему и его спутникам, не уменьшится, а, наоборот, возрастет.

Снова медведь был в нескольких шагах. Жгучая боль в глазу так разъярила его, что он забыл всякую осторожность. Ничто не могло теперь удержать его порыва. Нао чувствовал это по взволнованному дыханию зверя, по его отрывистому, глухому рычанию.

Нао хотел было снова повернуться и принять бой, как вдруг Нам, бежавший впереди, призывно крикнул. Нао поднял голову и увидел впереди высокий выступ, загораживавший подземный ход, оставляя только узенькую щель у стены. Нам уже миновал эту щель, Гав углубился в нее. Разверстая пасть медведя была всего в трех шагах от Нао, когда тот, в свою очередь, скользнул в узкий проход, втянув голову и сжав плечи…

Медведь с разбегу налетел на скалу, но отверстие было слишком узким для него, и только морда пролезла в щель. Зверь разинул пасть, обнажая страшные клыки, и яростно зарычал. Но Нао уже не боялся чудовища; он знал, что недосягаем для него. Огромная скала не сдвинулась бы с места, даже если бы ее толкали сто мамонтов. Она удерживала медведя так же верно, как смерть.

Сын Леопарда рассмеялся и насмешливо крикнул:

– Нао теперь сильнее пещерного медведя! У него есть палица, топор и дротики. Он может ударить медведя, и медведь не ответит на его удар!

И он поднял палицу.

Но медведь, наученный недавним опытом, успел втянуть морду обратно прежде, чем палица Нао опустилась, и попятился назад, под прикрытие скалы. Злоба по-прежнему кипела в нем. Ноздри раздувались, косматые бока ходили ходуном, кровь стучала в висках. Но зверь не поддался слепому бешенству. Он помнил урок, который дважды получил сегодня от двуногих существ: дважды они каким-то странным способом причинили ему боль. И, не будучи в силах отомстить немедленно, медведь затаил ненависть. Он знал теперь, что человек – опасный враг, и понял, что одной силы для победы над ним недостаточно, – нужны хитрость и осторожность.

Медведица по-прежнему грозно рычала сзади; она не извлекла для себя никакого урока из встречи с двуногими животными, потому что не пострадала от них, как ее самец. Но рев медведя призывал ее к осторожности, и она тоже попятилась назад, полагая, что впереди встретилась какая-то природная западня. Разве могла она предположить, что опасность исходит от жалких существ, скрывшихся за выступом гранитной скалы!

Держа наготове копье, Нао сторожил у прохода, не вернется ли медведь. Он жаждал отомстить свирепому зверю. Но медведь по-прежнему скрывался в темноте за скалой, а медведица даже не подходила близко, и ярость Нао постепенно утихла. Он вспомнил, что день на исходе, а до равнины еще далеко, и, подавив досаду, направился к выходу.

Подземный ход расширялся, с каждым шагом в нем становилось все светлее. Наконец уламры выбрались на вольный воздух и радостными криками приветствовали осенние тучи, плывшие по небу, крутой спуск с горы, усеянный камнями и рытвинами, и безграничный простор равнины.

Перед ними расстилались родные, хорошо знакомые места. С раннего детства они знали здесь каждое дерево в лесах, каждую травинку в степи, каждый уступ холмов; сколько раз переплывали и переходили они вброд эти реки, обходили болота, ночевали под прикрытием нависших скал! Еще два дня пути – и они достигнут Большого болота, на берегах которого обычно собирались уламры после своих боевых и охотничьих походов. Предания племени называли эти места родиной уламров.

Нам рассмеялся, как ребенок. Гав радостно протянул вперед руки.

Нао, взволнованный множеством воспоминаний, чуть слышно прошептал:

– Мы скоро увидим племя!

Молодые воины уже ощущали близость родного становища. Оно мерещилось им везде: и в пышном осеннем убранстве деревьев, и в спокойных водах реки, и в величаво плывущих по небу облаках. Весь облик местности казался им иным, не похожим на земли, оставшиеся там, позади, на негостеприимном юго-востоке. Пережитые страдания и лишения были мгновенно забыты, и радость близкого свидания занимала все мысли молодых уламров.

Нам и Гав, много раз испытавшие на себе суровость, а порой и жестокость старших соплеменников, не говоря уже о тяжелых кулаках скорого на расправу Фаума, теперь даже не вспоминали об этом и чувствовали себя бесконечно счастливыми. С гордостью глядели они на маленькие язычки пламени, которые им удалось сохранить, несмотря на все препятствия, страдания и усталость.

А Нао горько сожалел, что ему пришлось пожертвовать своей плетенкой в битве с пещерными медведями; какая-то суеверная тревога шевелилась в глубине его сердца. Правда, он принесет в дар уламрам чудесные камни, хранящие в себе Огонь, и научит соплеменников извлекать из них пламя по своему желанию, но все же он предпочел бы, подобно своим спутникам, сохранить живой частичку того Огня, который он с опасностью для жизни отвоевал у кзамов.

За несколько секунд Нао мысленно пережил снова страшную сцену, когда Агу и его Косматые братья предстали перед Фаумом, обещая завоевать Огонь для племени. Угроза светилась в их выкатившихся, налитых кровью глазах, дикая сила и неумолимая жестокость сквозили в каждом движении. Племя слушало их, содрогаясь от страха.

Каждый из косматых братьев мог с успехом противостоять в бою могучему Фауму. Хитрые, ловкие и бесстрашные, с волосатыми, словно у серого медведя, торсами и огромными руками, твердыми, как ветви старого дуба, спаянные нерушимым братским союзом и привыкшие сражаться всегда плечом к плечу, эти трое были опаснее десятка отборных воинов. Вспомнив всех, кого они убили или искалечили, Нао почувствовал, как безграничная ненависть закипает в его груди.

Как победить их? Он, сын Леопарда, по силе считал себя равным самому Агу; после всех одержанных им побед он был уверен в этом. Но Нам и Гав выглядели перед братьями Агу, как леопард перед пещерным львом…

Несмотря на вихрь мыслей, кружившихся в голове, Нао мгновенно принял решение. Он размышлял не дольше, чем застигнутый врасплох олень перед первым прыжком.

– Нам спустится первым! – приказал он. – За ним последует Гав. Они захватят с собою только копья и дротики, а палицы Нао сбросит им, когда они очутятся у подножия утеса. Нао один понесет плетенки с Огнем.

Да, несмотря на волшебные камни, полученные от людей племени ва, Нао не мог заставить себя расстаться с завоеванным у кзамов Огнем!

Понимая, что все спасение их в быстроте и надо во что бы то ни стало выиграть время у Агу и его братьев, Нам и Гав проворно собрали оружие и начали спускаться вниз. Нам полз первым; за ним, на расстоянии десятка локтей, следовал Гав.

Спуск оказался неизмеримо труднее подъема; колеблющиеся пятна света и тени то и дело обманывали зрение. Приходилось прижиматься всем телом к скале, нащупывая в пустоте невидимые выступы и трещины, за которые можно было уцепиться рукой или ногой.

Нам не успел еще коснуться ногой земли, как из зарослей тростника послышался резкий крик совы. Ему ответили с двух сторон протяжный голос оленя и низкий, мычащий голос выпи.

Нао, склонившийся над краем площадки, увидел, как из камышей выскочил Агу. Он мчался как вихрь. Секундой позже из темноты показались его братья – один с юга, другой с востока.

Нам уже спрыгнул на землю.

Мучительное сомнение овладело Нао: он не знал, следует ли сбросить Наму палицу или приказать юноше вернуться обратно. Нам был подвижнее сыновей Зубра, но дротик или копье, брошенные могучей рукой, могут настигнуть его на бегу…

Раздумье Нао было коротким.

Он крикнул:

– Я не сброшу палицу Наму… Она только помешает ему бежать! Пусть Нам бежит к племени! Пусть он скажет уламрам, что мы ждем их здесь, что мы завоевали Огонь!

Нам повиновался, весь дрожа от страха. Он сознавал, как ничтожны его силы перед грозной силой косматых братьев, которые мчались к нему с двух сторон. Пробежав несколько шагов, Нам вдруг оступился и упал, однако тут же вскочил на ноги и хотел бежать дальше. Но Нао, видя, что юноше грозит гибель, поспешно приказал ему вернуться.

Косматые братья были уже совсем близко. Нам только начал взбираться на скалу, когда один из них на ходу метнул дротик, вонзившийся в плечо юноши. Другой с яростным криком бросился на сына Тополя, чтобы поразить его. Но Нао был начеку: схватив большой камень, он со страшной силой швырнул его вниз. Камень описал во мраке дугу и ударил нападающего в бедро. Послышался хруст сломанной кости, и косматый упал. Однако, прежде чем сын Леопарда успел схватить второй камень, раненый, рыча от боли и ярости, исчез в густом кустарнике. Наступила тишина. Агу подошел к своему брату и стал осматривать его рану. А Гав тем временем помог Наму вскарабкаться на площадку утеса, где во весь рост стоял Нао. Освещенный двойным светом луны и костра, сын Леопарда держал над головой тяжелую глыбу гранита, готовый со всего размаха бросить ее в нападающих.

Голос его мощно зазвучал над равниной:

– Разве сыновья Зубра не принадлежат к тому же племени, что Нао, Нам и Гав? Почему они напали на нас, как на смертельных врагов?

Косматый Агу в свою очередь выступил из темноты. Издав боевой клич, он ответил:

– Агу будет считать вас своими друзьями, если вы уделите ему частицу вашего Огня. Если же Нао не отдаст Огня, Агу будет преследовать Нао, как лев оленя!

Хриплый смех вырвался из его груди, такой широкой, что на ней могла свободно улечься пантера.

Сын Леопарда возмущенно закричал:

– Нао в тяжелой борьбе завоевал Огонь у людоедов! Он подарит Агу Огонь только после того, как соединится с племенем!

– Сыновьям Зубра Огонь нужен сейчас, – возразил Агу. – Тогда Агу получит Гаммлу, а сыну Леопарда будет принадлежать двойная часть охотничьей добычи…

Нао задрожал от бешенства:

– Почему Агу хочет получить Гаммлу? Он не сумел завоевать Огонь!

– Агу сильнее Нао. Он вспорет ваши животы топором и раздробит черепа палицей!

– Нао победил серого медведя и тигрицу. Он убил десять людоедов кзамов и двадцать рыжих карликов. Нао сам убьет Агу!

– Если Нао не боится Агу, пусть он спустится на равнину!

– Если бы Агу был один, Нао не побоялся бы сразиться с ним!

Хохот Агу был похож на рычание дикого зверя:

– Никто из вас не увидит больше берегов Большого болота!

Противники умолкли. Нао с грустью смотрел на неокрепшие еще тела своих юных спутников и сравнивал их с мощным телосложением сыновей Зубра. Силы были неравны. Между тем первое столкновение с Агу кончилось явно в пользу сына Леопарда. Нам, правда, был ранен, но зато один из косматых братьев выбыл из строя, во всяком случае, не мог теперь преследовать убегающего противника.

Кровь текла из плеча Нама. Нао засыпал рану пеплом от костра и прикрыл целебными травами. Не спуская глаз с врагов, он напряженно обдумывал план дальнейших действий. Сын Леопарда не надеялся обмануть бдительность Агу и его братьев: зрение, слух и обоняние были у них великолепные. Сила и хитрость, ловкость и подвижность – всеми этими качествами они обладали в превосходной степени. Правда, бегали они несколько медленнее, чем Нам или Гав, но зато лучше владели своим дыханием.

Только сам Нао бегал быстрее их и мог соперничать с косматыми братьями в выносливости.

Мысли беспорядочно роились в голове Нао, постепенно приобретая последовательность и связность. Он уже видел в своем воображении все перипетии предстоящего бегства и сражения. Мысленно сын Леопарда был весь в действии, в то время как сидел еще на корточках перед угасающим костром, освещенный багровыми отблесками пламени. Наконец он поднялся с места; хитрая улыбка промелькнула на его губах. Притопнув от нетерпения ногой, словно молодой конь, он стал приводить в исполнение созревший в голове план.

Прежде всего надо было погасить костер, чтобы в случае поражения Огонь не достался сыновьям Зубра. Тогда, что бы ни случилось, Агу не получит ни Гаммлы, ни тройной доли в охотничьей и боевой добыче.

Нао бросил в реку пылающие головни и с помощью Нама и Гава убил Огонь землей и камнями. Он сохранил ему жизнь только в одной плетенке. Затем он отдал приказ спускаться. На этот раз шествие должен был открывать Гав. На высоте двойного роста человека утес имел уступ, достаточно широкий для того, чтобы на нем можно было стоять и метать копья и дротики. Нао приказал Гаву ждать его там.

Юноша быстро повиновался и, достигнув уступа, подал Нао условленный сигнал.

Сыновья Зубра также приготовились к сражению. Агу стоял лицом к утесу, держа наготове копье. Раненый брат его, прислонившись спиной к дереву, сжимал в руках оружие. Третий сын Зубра, Краснорукий Роук, ходил взад и вперед перед самым утесом, потрясая палицей.

Нао, вооруженный дротиком, стоял на краю площадки и, перегнувшись через край ее, следил за каждым движением противников. Улучив момент, когда Роук близко подошел к утесу, он метнул дротик. Описав в воздухе кривую, длина которой поразила косматых братьев, дротик упал на землю, не долетев до цели на какой-нибудь десяток локтей. Камень, брошенный тут же Нао, упал еще ближе, но все-таки не задел Роука.

Краснорукий насмешливо крикнул:

– Сын Леопарда слеп и неискусен!

Он с презрением поднял кверху правую руку, вооруженную палицей. Тогда Нао молниеносно схватил с площадки заранее приготовленное оружие – метательный снаряд, подаренный ему женщиной – вождем ва, – и стал быстро вращать его над головой. Роук, не видя в этом движении ничего, кроме угрозы, пренебрежительно усмехнулся и снова зашагал взад и вперед. Он не заметил, как Нао, раскрутив снаряд, выпустил из него дротик, а когда услышал его свист в воздухе, было уже поздно: дротик впился ему в кисть правой руки, между большим и указательным пальцем. Взвыв от боли, Роук выронил палицу.

Агу и его косматые братья оцепенели от удивления. Они не понимали, как Нао мог бросить дротик на такое огромное расстояние. Чувствуя себя беспомощными перед таинственным оружием противника, они отступили. Роук вынужден был взять палицу в левую руку.

Между тем Нао, воспользовавшись замешательством сыновей Зубра, помог Наму спуститься. Шесть человек стояли теперь на равнине лицом к лицу и следили друг за другом, полные затаенной ненависти.

Нао, не теряя времени, двинулся вправо, где проход был шире и дорога лучше. С этой стороны путь ему преграждал Агу. Его круглые глаза подстерегали каждое движение сына Леопарда.

Агу умел необычайно искусно уклоняться от брошенного в него копья или дротика. Он медленно приближался к Нао, надеясь, что тот понапрасну израсходует на него свой запас метательного оружия, а тем временем подоспеет Роук, который мчался со всех ног на подмогу.

Но Нао не стал дожидаться приближения Агу. Он внезапно отступил и бросился в сторону, угрожая третьему брату, который по-прежнему стоял около дерева, опираясь на топор. Маневр Нао заставил Роука и Агу податься к западу, оставляя свободным широкий проход. Нао, Нам и Гав устремились в него. Теперь они могли спасаться бегством, не боясь быть окруженными противником.

– Сыновьям Зубра не видать Огня! – торжествующе воскликнул Нао. – И сын Леопарда получит Гаммлу!

Перед молодыми воинами лежало открытое пространство. Ничто не мешало им теперь добраться до становища, избежав боя с сыновьями Зубра. Но Нао понимал, что должен, пусть даже рискуя жизнью, этой же ночью покончить с косматыми братьями. Двое сыновей Зубра были ранены. Уклониться сейчас от схватки значило дать им возможность выздороветь. А тогда опасность снова нависнет над ним, еще более зловещая и грозная.

Несмотря на рану, Нам бежал наравне с Гавом и Нао и значительно опередил преследователей. Когда расстояние между беглецами и косматыми братьями достигло тысячи локтей, Нао передал плетенку с Огнем Гаву и сказал:

– Бегите на запад, не останавливаясь. Нао догонит вас!

Юноши послушались и продолжали бег с прежней скоростью. Нао замедлил шаг. Через некоторое время он обернулся лицом к косматым братьям и погрозил им копьем.

Агу и Роук бежали прямо на него. Когда расстояние между сыном Леопарда и противниками сократилось до сотни локтей, он вдруг кинулся в сторону и, сделав крюк, понесся во всю мочь обратно к реке.

Агу сразу разгадал его план. Испустив дикий рев, он вместе с Роуком бросился назад, на помощь раненому брату.

Вначале отчаяние придавало ему прыти, и Агу почти не отставал от Нао. Но долго бежать с такой скоростью он при своем тяжеловесном сложении не мог. Сын Леопарда, будто созданный для быстрого бега, скоро оставил Агу далеко позади. Когда Нао добежал до утеса и очутился лицом к лицу с третьим братом, Агу и Роук были еще в трехстах шагах от него.

Третий сын Зубра бесстрашно ждал нападения. Он бросил в Нао копье, но промахнулся, и Нао ринулся на него, как лев. Однако косматый, хоть и раненный в бедро, был все же опасным противником, и Наму или Гаву не удалось бы, конечно, справиться с ним. Но, замахнувшись палицей на высокого Нао, он не рассчитал своих сил: удар был так силен, что сын Зубра не устоял на одной ноге и качнулся вперед. В то же мгновение палица Нао словно молния обрушилась на затылок врага и свалила его на землю. Второй удар переломил косматому позвоночник…

Агу был уже в ста шагах от места схватки; Роук, ослабевший от потери крови, которая обильно текла из раны на правой руке, и менее быстрый, чем Агу, отстал от него шагов на полтораста. Ослепленные яростью, словно носороги, они мчались прямо на сына Леопарда, забыв обо всем на свете, кроме темного голоса крови, который гнал их на помощь погибающему брату…

Поставив ногу на грудь побежденного, Нао высоко поднял палицу и ждал приближения сыновей Зубра. Агу был уже в трех шагах; он с ходу ринулся в атаку… Нао уклонился от удара, пропустил Агу и бросился к Роуку, держа палицу в обеих руках. Оттолкнув неловко поднятый левой рукой топор, которым Роук пытался защититься от удара, палица Нао с размаху опустилась на незащищенный череп. Второй противник свалился на землю бездыханным.

Снова уклонившись от прямого боя с Агу, Нао насмешливо крикнул:

– Где твои братья, сын Зубра? Нао убил их обоих так же, как убил серого медведя, тигрицу и пожирателей людей. Видишь, Нао свободен как ветер! Ноги его быстрее твоих, а легкие неутомимы, как у оленя!

Нао отбежал еще дальше, остановился и, глядя на приближавшегося Агу, снова крикнул:

– Нао не хочет больше бежать! Этой ночью он либо убьет тебя, либо сам погибнет от твоей руки!

Он метнул копье в сына Зубра. Но к Агу уже вернулась обычная осторожность; он замедлил свой бег, не спуская глаз с Нао. Копье просвистело в воздухе над самой головой пригнувшегося к земле Агу.

– Сейчас сын Леопарда умрет! – проревел косматый.

Он не спешил больше, зная, что противник волен принять бой или отказаться от него и что, если Нао захочет убежать, ему все равно не догнать его. Агу медленно подвигался вперед, часто останавливаясь. В каждом движении его чувствовался опытный боец, палица которого несет смерть противнику.

Несмотря на гибель своих братьев, Агу не боялся рослого, плечистого и стройного Нао. Агу был самым сильным из сыновей Зубра и до сих пор не знал поражений; ни человек, ни животное никогда еще не уходили живыми от его палицы.

Подойдя на близкое расстояние, Агу метнул копье. Он не надеялся ранить Нао и нисколько не был обескуражен, увидев, что тот уклонился от костяного острия. Сам он так же легко избегнул дротика, брошенного Нао.

Теперь у обоих противников оставались только палицы. Они одновременно поднялись над головами. Обе были из крепкого узловатого дуба. На длинной палице Агу виднелось целых три узла. От долгого употребления она казалась отполированной и блестела при свете луны. Палица Нао была ровнее, массивнее и короче.

Агу первым нанес удар, но не вложил в него и половины своей чудовищной силы. Это была лишь проба – не так просто рассчитывал он расправиться с сыном Леопарда. Нао слегка отклонился в сторону и ловко отбил удар. Палицы сшиблись в воздухе со зловещим треском. Внезапно Агу прыгнул вправо. Зайдя во фланг противнику, он взмахнул палицей, держа ее обеими руками, и нанес сыну Леопарда страшный удар, в полную меру своей мощи и ярости. Таким ударом он всегда убивал наповал человека и зверя. Однако на этот раз узловатая палица сына Зубра встретила… пустоту, а через мгновение палица Нао отбросила ее в сторону, как соломинку. Удар был так сокрушителен, что сам Фаум не устоял бы. Но кривые, волосатые ноги Агу, казалось, вросли в землю, как корни столетнего дуба, и он лишь слегка откинулся назад, даже не пошатнувшись.

Противники снова стояли лицом к лицу, не получив ни единой царапины, словно схватка еще не начиналась. Но теперь каждый по достоинству оценил силу и ловкость соперника, и оба знали, что малейшая оплошность, малейшее неосторожное движение может стоить им жизни.

Агу, испустив хриплый рев, вторично бросился в атаку. Вся колоссальная сила его, казалось, сосредоточилась в могучих руках. Он с размаху опустил палицу, желая сокрушить вдребезги противника, но сын Леопарда отпрянул вправо, подставив под удар свое оружие, и палица Агу лишь скользнула вдоль его тела. Однако один из узлов ее успел разорвать кожу на плече молодого воина. Кровь хлынула струей, обагрив руку. Увидев кровь, Агу, уверенный, что теперь победа над противником, которого он приговорил к смерти, обеспечена, взмахнул палицей и с ужасающей силой опустил ее… Нао еще раз молниеносно отскочил, и Агу, увлеченный силой удара и тяжестью палицы, подался всем телом вперед, едва не упав на колени. В ту же секунду палица Нао опустилась на его затылок, и череп сына Зубра хрустнул. Огромное косматое тело пошатнулось… Второй удар свалил его на землю…

– Гаммла не будет твоей! – торжествующе крикнул сын Леопарда. – Ты не увидишь больше ни племени, ни Большого болота, не согреешь свое тело у жаркого Огня!

Агу, шатаясь, поднялся на ноги. Голова его была в крови, правая рука висела бессильно, словно сломанная ветвь дуба, колени подгибались… Но бешеная, неутолимая злоба по-прежнему горела зеленым огнем в маленьких, глубоко посаженных глазах. Левой здоровой рукой он сжимал палицу. Однако, прежде чем сын Зубра успел взмахнуть ею, Нао выбил палицу из его руки, отбросив ее далеко в сторону.

Склонив голову, Агу ждал смерти. Он уже считал себя мертвым, ибо понимал, что поражение – это смерть. С гордостью вспомнил он всех, кого убил за свою долгую жизнь, прежде чем умереть самому.

– Агу не щадил своих противников, – свирепо пробормотал он. – Агу не оставлял в живых тех, кто оспаривал у него добычу. Все уламры трепетали перед ним…

Стоя на пороге смерти, он не только не испытывал раскаяния в том, что ни разу в жизни не пожалел хоть одно живое существо, но, наоборот, злобно радовался своей жестокости. Он не просил пощады и не застонал, когда палица сына Леопарда опустилась на его голову в последний раз, и он как подкошенный рухнул на землю…

Покончив с Агу, Нао оперся на палицу и, вздохнув всей грудью, огляделся по сторонам. У ног его лежали поверженные враги. И сыну Леопарда вдруг показалось, что вся сила косматых братьев перешла к нему. Повернувшись лицом к реке, он слушал громкие удары сердца в своей груди и думал, что будущее принадлежит теперь ему.

Каждый вечер уламры со страхом ждали захода солнца. В безлунные ночи, когда на небе мерцали одни звезды, и в ненастную погоду, когда диск луны скрывался за облаками и непроглядная тьма окутывала землю, они чувствовали себя странно ничтожными и бессильными. Сбившись в кучу в глубине сырой пещеры или под навесом скалы, дрожа от холода и страха, они с тоской всматривались в темноту и мечтали об Огне, который в былые дни согревал их и охранял от всех врагов.

Дозорные, оберегавшие покой племени, всю ночь держали оружие наготове. Постоянное напряжение и тревога изнуряли их души и тела; они знали, что ночные хищники могут схватить их прежде, чем они сумеют пустить в ход свое оружие.

Несколько дней назад медведь задрал одного воина и двух женщин. Волки и леопарды унесли троих детей. Многие уламры страдали от ран, полученных во время ночных схваток с хищниками.

Надвигалась зима. Северный ветер колол обнаженную кожу острыми иглами; по ночам все чаще начинал покусывать мороз. Вождь племени Фаум после жестокой битвы со львом перестал владеть правой рукой. Искалеченный и ослабевший от потери крови, он сразу лишился авторитета в глазах уламров, которые превыше всего ценили в человеке физическую силу. Постепенно они перестали повиноваться Фауму, и раскол в племени с каждым днем возрастал. Гум отказывался выполнять распоряжения вождя; Му хотел быть первым среди уламров. У обоих нашлись приверженцы, и лишь небольшая горсточка воинов оставалась верной Фауму.

Однако дело не дошло еще до вооруженной борьбы. Все слишком устали и измучились, и старый Гоун всю силу своего красноречия употреблял на то, чтобы убедить соплеменников сохранять мир и не растрачивать и без того слабые силы на междоусобицу. Слова его находили отклик в сердцах многих уламров.

С наступлением ночи все особенно остро чувствовали отсутствие шести могучих воинов, отправившихся на поиски Огня. С каждым днем у племени оставалось все меньше надежды вновь увидеть Нао, Нама, Гава и сыновей Зубра. Время от времени Фаум отправлял разведчиков на розыски исчезнувших, но те возвращались обратно, не найдя никаких следов. Отчаяние овладело всеми сердцами: шесть лучших воинов племени погибли от голода, от руки врагов или от когтей диких животных… уламры никогда не увидят больше Огня…

Женщины страдали от отсутствия Огня гораздо сильнее мужчин, но, несмотря на это, все еще не теряли надежды на благополучное возвращение воинов. Их терпение и выдержка благотворно действовали на тех, кто упал духом. Гаммла была самой мужественной и энергичной. Ни холод, ни недостаток пищи не могли подорвать ее здоровье, ослабить ее жизнерадостность. Зимние холода заставили лишь обильнее расти ее волосы, рассыпавшиеся по плечам, словно львиная грива.

Дочь сестры Фаума отлично умела отыскивать съедобные растения. На равнине и среди кустарников, в лесной чаще и в зарослях тростника она находила плоды, грибы, сочные корни растений. Не будь ее, Фаум умер бы от голода в ту страшную пору, когда рана и потеря крови заставили его без движения лежать на подстилке в глубине пещеры. Гаммла легче других уламров обходилась без Огня, но, так же как и все остальные, страстно желала вновь увидеть его. Часто, засыпая, она гадала, кто добудет Огонь: Нао или Агу? Она готова была повиноваться воле Фаума, не представляя даже себе, что можно отказаться стать женой победителя, но хорошо знала: ее жизнь с Агу будет тяжелой и мучительной.

Наступил вечер. Сильный ветер разогнал на небе тучи. Он с диким завыванием клонил к земле увядшие травы, свистел в черных, обнаженных ветвях деревьев. Красный шар солнца, широкий, словно холм, возвышающийся на западе, бросал последние лучи на равнину. В надвигающихся сумерках племя уламров собиралось вместе, чтобы встретить еще одну безрадостную ночь. Движения людей были вялыми и медленными. Вернутся ли опять счастливые дни, когда Огонь, ворча, начнет пожирать сухие ветви, запах жареного мяса разнесется далеко вокруг, а львы, тигры и леопарды со страхом отступят от становища людей, защищенного пылающим костром?

Солнце скрылось за горизонтом. На ясном, холодном небе быстро умирали последние краски дня. Ночные хищники пробуждались в своих логовищах и выходили на охоту.

Гоун, состарившийся на много лет в эти дни невзгод и бедствий, жалобно простонал:

– Гоун – самый старый человек в племени. Он видел взрослыми сыновей своих сыновей. Никогда еще племя уламров не оставалось без Огня! А теперь у него нет Огня, и Гоун умрет, так и не увидев его снова…

Углубление в скале, где ютилось племя, было похоже на пещеру. В теплое время года это было хорошее убежище, но теперь морозный ветер леденил не защищенные Огнем тела.

Гоун продолжал жаловаться:

– Собаки и волки с каждым днем становятся все более дерзкими!

Дрожащей рукой он указывал на неясные тени, украдкой приближавшиеся к становищу с наступлением сумерек. Голоса хищников звучали все громче и грознее. Изголодавшиеся звери возникали один за другим из ночного мрака. Только последние отблески дневного света удерживали их от нападения. Встревоженные стражи, крепче стиснув оружие, шагали по гранитной площадке под холодными звездами.

Внезапно один из них остановился и, вытянув шею, стал смотреть на восток. Двое других тотчас же последовали его примеру. Затем первый крикнул:

– На равнине люди!

Все племя, трепеща, вскочило на ноги. Одни дрожали от страха, у других сердце бурно забилось от надежды. Фаум, вспомнив, что он еще продолжает оставаться вождем, приподнялся с подстилки, на которой лежал, и приказал:

– Пусть все воины возьмутся за оружие!

В эту тревожную минуту было не до распрей. Уламры молча повиновались.

Вождь продолжал:

– Пусть Гум возьмет троих юношей и отправится в разведку навстречу идущим.

Гум медлил, недовольный тем, что потерявший силу вождь осмеливается отдавать ему приказания. Но старый Гоун поспешил вмешаться:

– У Гума глаза леопарда, слух волка и чутье собаки. Он сразу узнает, друзья это или враги!

Польщенный Гум быстро выбрал троих молодых воинов и шагнул в темноту. Часть хищников бросилась вслед за ним. Скоро люди и крадущиеся по их пятам звери исчезли во мраке.

Потянулись томительные минуты ожидания. Племя настороженно прислушивалось к ночным звукам. Вдруг черноту ночи прорезал протяжный крик.

Фаум, вскочив с места, воскликнул:

– Это воины уламров!

В неистовом возбуждении все снова поднялись с мест, даже маленькие дети. Гоун, выражая мысли всех людей племени, сказал:

– Кто же идет: Агу с братьями… или Нао, Нам и Гав?

Новые крики прокатились по равнине.

– Это сын Леопарда! – с затаенной радостью прошептал Фаум.

В глубине души вождь боялся свирепого Агу. Но большинство уламров думало только об Огне. Если Нао принес его племени, они готовы преклониться перед ним. Но если сын Леопарда вернулся с пустыми руками, презрение и ненависть всех уламров обрушатся на неудачника.

Между тем к становищу подкралась стая волков. Последняя краска заката погасла на западе, и сумерки сменились непроглядно темной ночью. Звезды сияли в ледяной высоте неба. Ах, если бы у племени был костер, распространяющий сладостное тепло, согревающий измученные, озябшие тела!

Наконец из темноты показались люди.

Фаум радостно закричал:

– Огонь! Нао несет уламрам Огонь!

Неистовый восторг охватил всех людей от мала до велика. Одни словно оцепенели от радости, не в силах сдвинуться с места, другие прыгали, плясали, размахивая руками и возбужденно крича:

– Огонь снова с нами! Огонь вернулся к племени!

Сын Леопарда держал его в плетенке. Это был крошечный, чуть мерцающий огонек, который без труда мог задуть ребенок своим легким дыханием. Но уламры хорошо знали, какая огромная сила таится в этом слабеньком язычке пламени. Чуть дыша, немые от страха, что он угаснет не разгоревшись, уламры не отрываясь глядели на Огонь.

И вдруг молчание сменилось таким восторженным криком, что волки и собаки в страхе отпрянули в темноту. Все племя теснилось вокруг Нао, не зная, как выразить ему свою благодарность, обожание, безмерную радость.

– Осторожно, не убейте Огонь! – крикнул старый Гоун, когда шум немного утих.

Все в страхе отступили. Нао, Фаум, Гаммла, Нам, Гав и старый Гоун торжественно понесли Огонь в глубину пещеры. Все племя занялось сбором сухой травы, сучьев, ветвей. Когда костер был сложен, Нао поднес к нему слабый огонек. Он скользнул сначала по сухим травинкам, затем, грозно ворча, стал пожирать ветви и сучья. Вскоре высокий столб пламени отодвинул на далекое расстояние ночной мрак, и хищники умчались прочь, охваченные паническим страхом.

Тогда Нао, обратившись к Фауму, сказал:

– Сын Леопарда выполнил свое обещание. Сдержит ли свое слово вождь уламров? – И он указал на Гаммлу, стоявшую у самого костра, в багровых отблесках пламени.

Девушка тряхнула пышными волосами. Гордость за Нао наполняла ее сердце, изгнав из него все сомнения и страхи.

– Гаммла будет женой Нао, – покорно сказал Фаум. – Я сдержу свое слово.

– И Нао станет вождем племени! – смело крикнул старый Гоун.

Он сказал это не из презрения к потерявшему силу Фауму, а для того, чтобы в корне пресечь распри, пагубные для всего племени. В эту торжественную минуту, когда Огонь вернулся к уламрам, никто не осмелится перечить ему.

Племя восторженными криками приветствовало слова старого Гоуна.

Но Нао видел только Гаммлу, ее большие глаза, густые волосы и стройную фигуру. Ему вдруг стало жалко Фаума, который согласился отдать Гаммлу ему в жены. Однако сын Леопарда понимал, что однорукому вождю не под силу одному управлять племенем. Властно подняв руку, он крикнул:

– Нао и Фаум будут вместе править племенем!

Изумленные уламры умолкли, услышав слова Нао. Но больше всех был поражен Фаум. Он почувствовал, как в его суровом сердце впервые в жизни шевельнулось что-то, похожее на нежность к чужому человеку.

Между тем старый Гоун, самый любознательный из уламров, захотел узнать о приключениях, пережитых тремя воинами. Память об этих приключениях была так свежа в мозгу Нао, словно он пережил их вчера. И хотя язык людей в те далекие времена не получил еще достаточного развития и слов в распоряжении рассказчика было мало, зато они производили на слушателей гораздо более сильное впечатление, чем в наши дни. Как зачарованные слушали уламры рассказ сына Леопарда о сражениях с серым медведем, с пещерным львом и тигрицей, с людоедами кзамами и рыжими карликами, о дружбе с мамонтами, о союзе с племенем ва, о голубых людях и, наконец, о недавнем столкновении с пещерным медведем. Однако Нао из осторожности умолчал до поры до времени о чудесных камнях, хранящих в себе Огонь, и об искусстве добывать его с помощью этих камней, которому научили молодого воина люди племени ва.

Треск костра вторил рассказу Нао. Нам и Гав, энергично кивая головами, подтверждали каждое слово рассказчика.

Уламры слушали затаив дыхание.

Когда Нао умолк, старый Гоун торжественно провозгласил:

– Не было среди наших отцов воина, равного доблестью Нао! И не будет ни среди детей наших, ни среди детей наших детей.

Но вот Нао произнес имя Агу, и все уламры вздрогнули, точно деревья перед бурей, ибо все боялись косматых братьев.

– Когда сын Леопарда видел Агу в последний раз? – спросил Фаум, с опаской вглядываясь в темноту.

– Две ночи назад, – ответил Нао. – Сыновья Зубра переправились через реку и появились перед утесом, на котором ночевали Нао, Нам и Гав… Нао сражался с ними…

Воцарилась глубокая тишина. Слышно было только потрескивание Огня в костре и далекий вой ночного хищника.

– …и убил сыновей Зубра! – гордо закончил Нао.

Уламры переглянулись. Радость и сомнение боролись в глубине их сердец.

Наконец Му осмелился задать вопрос, волновавший племя:

– Нао убил всех троих косматых братьев?

Сын Леопарда ничего не ответил. Он молча запустил руку в складки медвежьей шкуры, в которую кутался, вытащил три окровавленные руки и бросил их на землю.

– Вот руки Агу и его братьев! – просто сказал он.

Гоун, Му и Фаум приблизились и осмотрели руки. Они были огромные и волосатые. Нельзя было не узнать их. Все вспомнили, какой страх наводили на племя эти руки в течение долгих лет. Теперь даже самые могучие воины преклонились перед доблестью сына Леопарда. А те, кто был слаб и беспомощен, с радостью готовы были вверить ему свою жизнь. Женщины почувствовали, что их детям ничто больше не угрожает.

Старый Гоун снова выразил общую мысль:

– Теперь уламрам не страшны враги!

Фаум, схватив Гаммлу за волосы, швырнул ее к ногам победителя.

– Вот Гаммла! – сказал он. – Она будет твоей женой. Я отдаю ее тебе, отныне ты – ее господин! Она будет приносить дичь, которую ты убьешь на охоте, и жарить для тебя мясо. А если она ослушается тебя, ты можешь убить ее…

Нао опустил руку на плечо Гаммлы, бережно поднял ее с земли и поставил на ноги рядом с собой… Бесконечная жизнь простиралась перед ними, словно светлая, полноводная река, несущая свои прозрачные воды в туманную даль грядущих столетий.

Ун, сын Быка, любил бывать в подземных пещерах. Он ловил там слепых рыб и бесцветных раков вместе с Зуром, сыном Земли, последним из племени ва, людей-без-плеч, уцелевшим при истреблении его народа рыжими карликами.

Целыми днями бродили Ун и Зур вдоль течения подземной реки. Часто берег ее был всего лишь узким каменным карнизом. Иногда приходилось пробираться ползком по тесному коридору из порфира, гнейса, базальта. Зур зажигал смоляной факел из ветвей скипидарного дерева, и багровое пламя отражалось в сверкающих кварцевых сводах и в стремительно текущих водах подземного потока. Склонившись над черной водой, они наблюдали за плавающими в ней бледными, бесцветными животными, затем шли дальше, до того места, где дорогу преграждала глухая гранитная стена, из-под которой с шумом вырывалась подземная река. Подолгу простаивали Ун и Зур перед черной стеной. Как хотелось им преодолеть эту таинственную преграду, на которую натолкнулось племя уламров шесть лет назад, во время своего переселения с севера на юг.

Ун, сын Быка, принадлежал, согласно обычаю племени, брату матери. Но он отдавал предпочтение своему отцу Нао, сыну Леопарда, от которого унаследовал мощное сложение, неутомимые легкие и необычайную остроту чувств. Его волосы падали на плечи густыми жесткими прядями, словно грива дикого коня; глаза были цвета серой глины. Огромная физическая сила делала его опасным противником. Но еще больше, чем Нао, Ун склонен был к великодушию, если побежденный лежал перед ним, распростершись на земле. Поэтому уламры, отдавая должное силе и мужеству Уна, относились к нему с некоторым пренебрежением.

Он охотился всегда в одиночку или вместе с Зуром, которого уламры презирали за слабость, хотя никто не умел так искусно находить камни, пригодные для добывания огня, и изготовлять трут из мягкой сердцевины дерева.

У Зура было узкое, гибкое, как у ящерицы, тело. Плечи его были так покаты, что руки, казалось, выходили прямо из туловища. Такими выглядели с незапамятных времен все ва – племя людей-без-плеч. Зур думал медленно, но ум его был более изощренным, чем у людей племени уламров.

Зур любил бывать в подземных пещерах еще больше, чем Ун. Его предки и предки его предков всегда жили в краях, изобиловавших ручьями и реками, часть которых исчезала под холмами или терялась в глубине горных массивов.

Однажды утром друзья бродили по берегу реки. Они видели, как поднялся над горизонтом багровый шар солнца и золотой свет залил окрестность. Зур понимал, что ему нравится следить за стремительно бегущими волнами; Ун же отдавался этому удовольствию безотчетно. Они направились к подземным пещерам. Прямо перед ними возвышались горы – высокие и неприступные. Крутые, острые вершины нескончаемой стеной тянулись с севера на юг, и нигде между ними не видно было прохода. Ун и Зур, как и все племя уламров, страстно мечтали преодолеть эту несокрушимую преграду.

Более пятнадцати лет уламры, покинув родные места, кочевали с северо-запада на юго-восток. Продвигаясь к югу, они скоро заметили, что чем дальше, тем земля становится богаче, а добыча – обильнее. И постепенно люди привыкли к этому бесконечному путешествию.

Но вот на их пути встала огромная горная цепь, и продвижение племени на юг остановилось. Уламры тщетно искали проход среди неприступных каменных вершин.

Ун и Зур присели отдохнуть в камышах, под черными тополями. Три мамонта, огромные и величественные, шествовали вдоль противоположного берега реки. Видно было, как пробегают вдали антилопы; носорог показался из-за скалистого выступа. Волнение овладело сыном Нао. Как хотелось ему преодолеть пространство, отделяющее его от добычи! Вздохнув, он поднялся и зашагал вверх по течению, сопровождаемый Зуром. Скоро они очутились перед темным углублением в скале, откуда с шумом вырывалась река. Летучие мыши метнулись в темноту, испуганные появлением людей.

Взволнованный внезапно пришедшей ему в голову мыслью, Ун сказал Зуру:

– За горами есть другие земли!

Зур ответил:

– Река течет из солнечных стран.

Люди-без-плеч давно знали, что все реки и ручьи имеют начало и конец.

Синий сумрак пещеры сменился мраком подземного лабиринта. Зур зажег одну из захваченных с собой смолистых веток. Но друзья могли бы обойтись и без света – так хорошо знали они каждый поворот подземного пути.

Целый день шли Ун и Зур по мрачным переходам вдоль течения подземной реки, перепрыгивая через ямы и расселины, а вечером крепко уснули на берегу, поужинав испеченными в золе раками.

Ночью их разбудил внезапный толчок, исходивший, казалось, из самых недр горы. Слышен был грохот падающих камней, треск крошащихся скал. Затем наступила тишина. И, не разобрав спросонья, в чем дело, друзья снова уснули. Но, когда утром они двинулись дальше, путь оказался усеянным обломками скал, которых раньше здесь не было.

Смутные воспоминания овладели Зуром.

– Земля колебалась, – сказал он.

Ун не понял слов Зура и не старался вникнуть в их смысл. Мысли его были короткими и стремительными. Он мог думать только о тех препятствиях, которые возникали непосредственно перед ним, или о добыче, которую он преследовал. Нетерпение его росло, и он все ускорял шаги, так что Зур еле поспевал следом. Задолго до конца второго дня они добрались до того места, где глухая каменная стена обычно преграждала им путь.

Зур зажег новый смолистый факел. Яркое пламя озарило высокую стену, отражаясь в бесчисленных изломах кварцевой породы.

Изумленное восклицание вырвалось у обоих юношей: в каменной стене зияла широкая трещина!

– Это оттого, что земля колебалась, – сказал Зур.

Одним прыжком Ун очутился у края трещины. Проход был достаточно широк, чтобы пропустить человека. Ун знал, какие предательские ловушки таятся в только что расколовшихся скалах. Но нетерпение его было так велико, что он не задумываясь протиснулся в черневшую перед ним каменную щель, настолько узкую, что двигаться вперед можно было с большим трудом. Зур последовал за сыном Быка. Любовь к другу заставила его забыть природную осторожность.

Скоро проход сделался таким узким и низким, что они едва протискивались между камнями, согнувшись, почти ползком. Воздух был жарким и спертым, дышать становилось все трудней… Вдруг острый выступ скалы преградил им путь.

Рассердившись, Ун выхватил из-за пояса каменный топор и ударил им по скалистому выступу с такой силой, словно перед ним был враг. Скала пошатнулась, и юноши поняли, что ее можно сдвинуть с места. Зур, воткнув свой факел в расселину стены, стал помогать Уну. Скала зашаталась сильнее. Они толкнули ее изо всех сил. Раздался треск, посыпались камни… Скала покачнулась и… они услышали глухой звук падения тяжелой глыбы. Путь был свободен.

Передохнув немного, друзья двинулись дальше. Проход постепенно расширялся. Скоро Ун и Зур смогли выпрямиться во весь рост, дышать стало легче. Наконец они очутились в обширной пещере. Ун со всех ног бросился вперед, но вскоре темнота вынудила его остановиться: Зур со своим факелом не поспевал за быстроногим другом. Но задержка была недолгой. Нетерпение сына Быка передалось человеку-без-плеч, и они большими шагами почти бегом двинулись дальше.

Скоро впереди забрезжил слабый свет. Он усиливался по мере того, как юноши приближались к нему. Внезапно Ун и Зур очутились у выхода из пещеры. Перед ними тянулся узкий коридор, образованный двумя отвесными гранитными стенами. Вверху, высоко над головами, виднелась полоска ослепительно-синего неба.

– Ун и Зур прошли сквозь гору! – радостно воскликнул сын Быка.

Он выпрямился во весь свой могучий рост, и гордость от сознания совершенного подвига овладела всем его существом. Зур, более сдержанный от природы, был тоже сильно взволнован.

Узкое ущелье, затерянное в глубине горного массива, мало чем отличалось от подземного лабиринта, из которого они только что выбрались. Уну не терпелось увидеть поскорей открытое пространство. После краткого отдыха друзья снова двинулись в путь.

Ущелье показалось им бесконечным. Когда юноши наконец добрались до выхода из него, день уже клонился к вечеру.

Перед ними простирался обширный горный луг, край которого, казалось, упирался прямо в синий небосвод. Справа и слева грозно высились горы – мрачный каменный мир, застывший и безмолвный с виду, незыблемый, словно вечность…

Солнце садилось среди каменных башен, зубчатых пиков и куполов. Муфлоны то появлялись, то исчезали вдали, у края пропасти. Старый медведь, сидя на гнейсовой скале, подстерегал в тишине добычу. Огромный гриф медленно парил в вышине, под облаками, озаренными вечерним солнцем.

Ун и Зур слышали биение своих взволнованных сердец. Неведомая земля лежала перед ними. Она неудержимо влекла к себе деятельного, жаждущего приключений уламра и задумчивого, полного смутных грез последнего человека-без-плеч.

[1]

Четырнадцать дней шли по неведомой земле Ун и Зур. Они решили не возвращаться в становище до тех пор, пока не разведают степи и леса, где уламры могли бы найти в изобилии дичь и съедобные растения.

Человек не может постоянно жить в горах. Горы изгоняют его с наступлением зимы; весною земля оживает там гораздо медленней, чем внизу на равнине, уже давно покрытой пышным ковром трав и цветов.

В первые дни пути Уну и Зуру иной раз до самого вечера не удавалось убить какую-нибудь дичь или найти съедобные растения. Но они упорно продолжали двигаться вперед, постепенно спускаясь все ниже и ниже. На девятый день пути еловые леса сменились буковыми рощами; затем появились дубы и каштаны. Их становилось все больше. Ун и Зур поняли, что приближаются к равнине. Звери стали попадаться чаще; каждый вечер свежее мясо и съедобные корни растений жарились на огне костра, и свет звезд, озарявший путников, уже не казался им таким холодным, как высоко в горах.

На четырнадцатый день они достигли подножия горной цепи. Перед ними расстилалась бескрайняя равнина, по которой струились воды огромной реки. Стоя на склоне скалистого отрога, путники жадно смотрели на эту новую, неведомую им землю.

Внизу росли незнакомые деревья: исполинские баньяны, ветви которых образовывали целые рощицы; стройные пальмы с листьями, напоминающими огромные перья; зеленые дубы, взбиравшиеся на склоны холмов; заросли бамбука, подобного гигантской траве. Рассыпанные среди высоких трав и густых кустарников цветы радовали глаз своими яркими красками.

Но Уна и Зура больше интересовали животные. Они то появлялись, то исчезали вдали, среди буйных трав и пышного кустарника, в зарослях древовидных папоротников и высокого бамбука.

Видно было, как проносится среди холмов стадо легконогих антилоп, как бродят по лугам дикие лошади и онагры[2]. Олени и огромные дикие быки – гауры[3] – появлялись из-за поворотов реки; стая диких собак – дхолей – преследовала сайгу. Змеи неслышно скользили среди густых трав; на вершине холма четко выделялись горбатые силуэты трех верблюдов. Павлины, фазаны и попугаи гнездились на опушках пальмовых рощ; обезьяны выглядывали из густых ветвей; гиппопотамы ныряли в реку; крокодилы неподвижно лежали в заводях, словно упавшие в воду стволы деревьев.

Нет, никогда в этом краю уламры не будут испытывать недостаток в свежем мясе для вечерней трапезы у костра!

Ун и Зур стали спускаться по склону скалистого отрога. Воздух делался все теплее и теплее. Скоро стало совсем жарко, горячие камни обжигали ступни босых ног.

Путники думали, что от равнины их отделяет лишь короткий переход. Но расстояние оказалось обманчивым. Внезапно они очутились на краю крутого обрыва.

Крик нетерпения вырвался из груди уламра, но человек-без-плеч сказал:

– Неведомая земля, вероятно, полна опасностей. А у нас мало дротиков. Здесь, на вершине скалы, ни один зверь, пожирающий людей, нас не достанет.

Как бы подтверждая его слова, желтый силуэт льва мелькнул внизу, в расселине скалы. Ун ответил:

– Зур сказал то, что надо было сказать. Прежде чем спуститься на равнину, мы должны запастись дротиками, палицами и копьями, чтобы убивать дичь и побеждать хищников.

Скалы отбрасывали на землю длинные тени; солнечный свет стал желтым, словно мед. Ун и Зур направились к молодому дубу и стали рубить его крепкие ветви, чтобы изготовить необходимое оружие. Они умели делать копья и палицы, обрабатывать рога и кости животных, обтесывать острые кремни и обжигать на огне костра концы дротиков, чтобы те стали твердыми, словно камень. Но с тех пор, как они выбрались из подземного лабиринта, прошло много времени. Топоры их затупились, запас оружия истощился.

Ун и Зур рубили ветви до тех пор, пока солнце не погасло на горизонте подобно гигантскому багровому костру. Затем они собрали рога, кости и кремни, которые принесли с гор.

– Скоро наступит ночь, – сказал Ун. – Мы возобновим работу, когда солнце вернется.

Набрав хворосту, они сложили его в кучу. Зур уже приготовился зажечь костер, а спутник его тем временем насаживал на острый сук заднюю ногу дикой козы.

Внезапный рев заставил их вскочить на ноги. Этот рев одновременно напоминал и грозное рычание льва, и отвратительный хохот гиены. Подойдя к обрыву, они увидели внизу, у подножия скалистого выступа, на расстоянии пятисот шагов незнакомого зверя. Он был ростом с леопарда, красноватой масти, с круглыми черными пятнами на спине и боках. Огромные глаза горели ярче, чем у тигра. Четыре клыка, очень длинные и очень острые, торчали из его пасти, словно сабли. Весь облик зверя свидетельствовал о проворстве и силе.

Ун и Зур понимали, что перед ними зверь из породы плотоядных, но он не напоминал им ни одного из тех хищников, которые встречались по ту сторону гор. Однако вид его не вызывал у юношей больших опасений. Ведь с помощью копья, палицы и дротиков Ун всегда выходил победителем из схватки со зверями одного с ним роста. Он был так же силен и стремителен в борьбе, как Нао, победитель косматых братьев, серого медведя и тигрицы.

Он крикнул:

– Ун не боится красного зверя!

Новый рев, еще более отрывистый и пронзительный, удивил молодых воинов.

– Голос его больше, чем он сам! – заметил Зур. – А зубы острее и больше, чем у всех других пожирателей мяса.

– Ун убьет его ударом палицы!

Внезапно зверь сделал прыжок длиной в двадцать шагов. Нагнувшись над обрывом, Ун увидел другого зверя огромного роста, трусившего рысцой у подножия скалы. У него была гладкая серая, лишенная волос кожа, толстые, как ствол молодого тополя, ноги и огромная тупая морда. Это был гиппопотам-самец, спешивший как можно скорее добраться до реки. Но махайрод – саблезубый тигр – на каждом повороте преграждал ему путь. Гиппопотам останавливался и угрожающе ворчал, разевая свою широкую пасть.

– Красный зверь слишком мал, чтобы убить гиппопотама, – сказал Ун. – Гиппопотам не боится даже льва.

Зур с любопытством следил за происходящим, не говоря ни слова.

Внезапно махайрод сделал гигантский прыжок. Его гибкое краснокожее тело упало на спину гиппопотама, длинные когти вонзились в могучий затылок. Толстокожий гигант, громко крича от боли, устремился к реке. Но острые, словно сабли, зубы хищника уже разорвали его твердую, как дерево, кожу и впились в мясо. Рана на огромной шее росла.

В первые минуты гиппопотам ускорил свой бег. Он не ревел больше; вся энергия его была направлена к одной цели: достичь как можно скорее реки. Там, погрузившись в родные глубокие воды, он залечит свою рану и снова вернется к жизни. Массивные ноги зверя топтали траву, и, хотя тяжелое туловище качалось из стороны в сторону, он мчался вперед с быстротой дикого кабана…

Река была уже близко. Ее влажные испарения, казалось, придали новые силы толстокожему великану. Но безжалостные клыки все глубже впивались в его шею, края раны расширялись, кровь текла обильнее… Вот гиппопотам пошатнулся; его короткие толстые ноги задрожали. Предсмертный хрип вырвался из чудовищной пасти…

Гиппопотам уже достиг прибрежных зарослей тростника, как вдруг внезапное головокружение заставило его остановиться. Медленно, очень медленно гигантская туша повернулась вокруг себя; затем побежденный с глухим коротким ревом рухнул на землю. И тогда махайрод, приподнявшись на своих упругих лапах, издал победный, торжествующий крик, от которого обратились в бегство проходившие вдали буйволы, и принялся пожирать добычу.

Ун и Зур молчали, подавленные. Они чувствовали приближение ночи хищников и смутно догадывались, что земля, на которую они вступили, более древняя, чем та, где кочевали до сих пор уламры. И в этой стране сохранились еще животные, жившие в ту отдаленную эпоху, когда на Земле появились первые люди.

Мрачные тени прошлого, казалось, приближались к юношам вместе с последними отблесками гаснущей зари, а древняя река катила свои багровые волны вдаль, через необозримую равнину.

Восемь дней понадобилось Уну и Зуру, чтобы пополнить запас оружия. Осколки кремней и острые зубы убитых животных служили наконечниками для дротиков. Каждый изготовил себе копье, заканчивающееся острым рогом, и метательный снаряд, с помощью которого можно было послать на большое расстояние дротики и копья. И наконец, из дубового ствола они вырезали себе две массивные палицы. Та, которую взял Ун, была настолько тяжелой, что могла служить защитой от самых крупных хищников.

Кончив работу, Ун и Зур спустились со скалистого обрыва на равнину и, очутившись в саванне, почувствовали себя окончательно отрезанными от родного становища, затерявшегося где-то позади, далеко в горах.

Местность вокруг изобиловала дичью. Достаточно было ненадолго спрятаться в густой траве, чтобы подстеречь дикую козу, аксиса[4] или сайгу. Но Ун никогда не убивал травоядных без нужды. Животное растет медленно, а человек должен есть каждый день. Когда у племени было много пищи, Нао, вождь уламров, запрещал охоту.

Ун и Зур встречали на каждом шагу столько нового, что не переставали удивляться. Они с интересом рассматривали огромного гавиала[5] с невероятно вытянутой мордой; видели, как он покачивается, неподвижный, на поверхности реки или подстерегает добычу где-нибудь на островке либо в прибрежных камышах.

Дриопитеки[6] с их черными руками и человекообразными телами выглядывали из густых ветвей. Дикие быки – гауры – бродили стадами, мощные, словно бизоны, потрясая массивными рогами, способными разорвать грудь тигру и пригвоздить к земле льва. Черные гаялы[7] подставляли солнцу свои мощные тела с выпуклыми загривками. Гепарды то появлялись, то исчезали на опушках лесных чащ. Стая волков, преследуя антилопу-нильгау[8], пробегала вдали, быстрая и зловещая. Дикие собаки – дхоли, – уткнувшись носами в землю, выслеживали добычу или, подняв вверх острые морды, прерывисто выли. Порой перепуганный тапир выскакивал из своего логова и скрывался в тесном лабиринте баньяновых ветвей.

Ун и Зур с расширенными ноздрями, напрягая зрение и слух, осторожно продвигались вперед, стараясь не наступить на кобр, скрывающихся в густой траве, и не разбудить крупных хищников, спящих в своих логовищах или в бамбуковой чаще. Но кругом все было тихо; лишь леопард показался около полудня в углублении скалы. Зеленые глаза его пристально смотрели на приближавшихся людей.

Ун, выпрямившись во весь свой исполинский рост, поднял тяжелую палицу. Но Зур, вспомнив махайрода, удержал руку друга:

– Сын Быка не должен еще сражаться!

Ун понял мысль Зура. Если махайрод оказался опаснее льва, то леопард в этой неведомой стране мог быть сильнее тигра. Нао, Фаум и старый Гоун – самый старший среди уламров – всегда внушали молодым охотникам, что осторожность так же необходима воину, как и храбрость. Надо сначала узнать врага. Однако сын Быка не сразу опустил свою палицу. Он крикнул:

– Ун не боится леопарда!

Но хищник не двинулся с места, и люди беспрепятственно продолжали путь.

Они искали удобное место для ночлега. В этой знойной стране, где ночи, по всей вероятности, кишат хищниками, даже огонь костра не смог бы уберечь путников от грозящей со всех сторон опасности. Уламры хорошо знали, как важно для человека удобное и безопасное жилье. Они умели устраивать у входа в пещеру завалы из каменных глыб, стволов и веток деревьев, могли соорудить убежище на открытом месте или под защитой нависающих скал.

За весь день пути Уну и Зуру не удалось обнаружить на берегу подходящего для ночлега места, и к вечеру они отдалились от реки. Уже показывались первые звезды, когда путники решили наконец остановиться у подножия крутого холма, поросшего редким кустарником и чахлой травой. Выбрав отвесный склон, сложенный из сланцевых плит, Ун и Зур расположились около него, разложив перед собой костер полукругом. Каждый должен был бодрствовать по очереди. Ун, у которого слух был острее, а обоняние тоньше, решил встать на стражу первым, потому что первая часть ночи всегда таит в себе наибольшую опасность.

Ленивый ветерок доносил до ноздрей уламра терпкие запахи зверей и нежный аромат ночных растений. Все чувства юноши были напряжены; сознание неутомимо отмечало ночные шорохи, движения и запахи.

Первыми появились шакалы. Они подкрадывались неуверенными шагами; движения их гибких тел были полны изящества. Огонь костра и притягивал, и пугал их. Они замирали на месте, затем, легко царапая землю острыми коготками, приближались к невиданному чуду. Длинные тени вытягивались за ними; в блестящих глазах отражалось багровое пламя, острые уши чутко прислушивались к ночным звукам. Малейшее движение Уна заставляло их отступать в темноту, слабо повизгивая.

Ун не боялся шакалов. Но их резкий запах мешал ему, заглушая запахи других хищников.

Чтобы не тратить зря дротики, Ун набрал пригоршню камней и стал кидать их через костер. Первый же брошенный им камень заставил шакалов разбежаться.

Затем показались дхоли. Голод придавал им смелость и делал этих небольших зверей опасными. Они бродили стайками, иногда внезапно останавливались или кидались в сторону с глухим ворчанием, которое передавалось от одного к другому, как будто звери переговаривались между собой. Пламя костра остановило их. Любопытные, подобно шакалам, дхоли жадно принюхивались к запаху жареного мяса и человеческих тел.

Когда Ун кидал камни, передние ряды дхолей отступали и сбивались в кучу; угрожающий вой раздавался во мраке. Звери упорствовали: отступив на недосягаемое для камней расстояние, они выслали вперед разведчиков, которые упрямо искали подступы к добыче. Промежуток, остававшийся между краем костра и сланцевой стеной, был для них слишком узким. Однако дхоли все время возвращались к нему с терпением, которое способно было довести до отчаяния. Иногда они делали вид, что бросаются в атаку, в то время как часть стаи, отправившаяся в обход холма, угрожающе выла за спиной людей, надеясь вызвать среди них панику.

Постепенно возвращались шакалы, более осторожные, держась на почтительном расстоянии от дхолей. Но и те и другие отступили перед двенадцатью волками, появившимися с восточной стороны, а затем разбежались, давая дорогу гиенам. Гиены трусили неторопливой рысцой; их покатые спины судорожно подергивались. Изредка раздавался отвратительный крик, напоминающий пронзительный старушечий хохот.

Две карликовые летучие мыши бесшумно кружились над головой Уна. Большой крылан, по размаху крыльев не уступающий орлу, парил под звездами. Привлеченные пламенем костра, мириады ночных бабочек летели прямо в огонь; ночные насекомые, шелестя крыльями, носились тучами в багровом дыму и, обезумев, сыпались дождем на горящие угли. Из густых ветвей баньяна выглядывали головы двух бородатых обезьян. Болотная сова стонала на соседнем холме. Птица-носорог высовывала свой огромный клюв из-за перистых листьев пальмы.

Тревожные мысли осаждали сына Быка. Со всех сторон он видел разверстые пасти, оскаленные клыки и горящие, словно угли, глаза хищников…

Смерть грозила молодым воинам отовсюду. Хищников здесь собралось достаточно, чтобы уничтожить по крайней мере пятьдесят человек. Сила дхолей заключалась в их численности; челюсти гиен по мощности не уступали тигриным. У волков были сильные лапы и мускулистые загривки. И даже шакалы с их острыми собачьими мордами могли бы растерзать Уна и Зура за то короткое время, пока на костре успеет сгореть тоненькая веточка. Но страх перед огнем останавливал изголодавшихся зверей. Они терпеливо ждали случая, который помог бы им. Время от времени между хищниками вспыхивала вражда. Если волки принимались рычать, шакалы тотчас же скрывались в темноте; но дхоли оставались на месте и лишь угрожающе разевали свои красные пасти. И все вместе они уступали дорогу гиенам.

Гиены обычно не нападали на людей. Они не любили рисковать и довольствовались неподвижной или обессилевшей добычей. И все же они не уходили далеко от костра, удерживаемые необычным скоплением других хищников и странным, таинственным светом, который, казалось, исходил прямо из земли.

Наконец в кругу зверей появился леопард, и Ун разбудил Зура. Хищник присел на задние лапы впереди дхолей. Его желтые глаза внимательно разглядывали языки пламени, а за ними – высокие, прямые фигуры людей.

Возмущенный наглостью зверя, Ун крикнул:

– Сын Быка убил трех леопардов!

Хищник вытянул вперед когтистые лапы, потянулся своим гибким телом и угрожающе зарычал. Он был высок ростом, значительно крупнее тех пятнистых леопардов, с которыми молодому уламру приходилось встречаться по ту сторону гор. Под шелковистой густой шерстью угадывались могучие мускулы. Зверь мог бы без труда перемахнуть через костер и очутиться у сланцевой стены, рядом с людьми. Встревоженный и недоумевающий, он пытался понять, что за странные двуногие существа скрываются под защитой огня. Запах и внешний облик этих существ напоминали гиббонов, но гиббон меньше ростом и у него совсем иная манера держаться. В багровых отблесках пламени неведомые существа казались более высокими, чем дикий бык – гаур. Их движения, необычный вид и странные предметы, которые непонятным образом удлиняли их передние конечности, – все это заставляло леопарда сохранять осторожность. К тому же он был один, а ему противостояли двое.

Ун крикнул еще громче; его голос прозвучал, как голос могучего противника… Леопард отполз влево, остановился в нерешительности перед узким проходом, который отделял край костра от сланцевой стены, затем обошел холм кругом. Камень, брошенный Уном, ударил его по голове. Яростно мяукнув, леопард припал к земле, как бы готовясь к прыжку, судорожно царапнул землю когтями – и повернул к реке. Часть шакалов последовала за ним.

Между тем и волки и дхоли уже проявляли признаки усталости. Гиены, постепенно расширяя круг своих поисков, лишь изредка появлялись в дрожащих отсветах пламени…

Внезапно все хищники насторожились. Ноздри тревожно втягивали воздух, морды повернулись к западу, острые уши встали торчком. Короткий рев разорвал тишину и заставил вздрогнуть людей в их ненадежном убежище. Чье-то гибкое тело взвилось из темноты и упало на землю перед самым костром. Дхоли испуганно попятились; волки застыли в тревожном напряжении. Гиены поспешно вернулись в круг; две виверры[9] жалобно кричали во мраке.

Ун и Зур узнали красноватую масть зверя и его страшные саблевидные клыки…

Хищник присел перед огнем. Ростом он ненамного превосходил леопарда и казался даже ниже самой большой гиены. Но какая-то таинственная сила, безмолвно признаваемая всеми остальными зверями, казалось, исходила из всех его движений…

Ун и Зур держали оружие наготове. Сын Быка взял в правую руку копье; палица лежала у его ног. Менее сильный Зур предпочел вооружиться дротиком. Оба отчетливо понимали, что махайрод гораздо сильнее тигра и, быть может, так же опасен, как тот лев-великан, от которого едва спаслись когда-то Нао, Нам и Гав во время своих странствований в стране кзамов. Они знали, что махайрод может одним прыжком покрыть расстояние в двадцать шагов, которое отделяло его сейчас от их убежища. Но огонь удерживал хищника. Гибкий хвост извивался по земле; яростный рев потрясал воздух… Мускулы обоих людей напряглись и стали твердыми, словно гранит.

Ун взмахнул копьем и нацелился… Махайрод отпрянул в сторону – и копье осталось в руке Уна. Зур пробормотал:

– Если копье заденет зверя, он бросится на нас, забыв про огонь!

Ун был так же ловок и силен, как сам Нао. Но и он не смог бы, метнув копье с расстояния в двадцать шагов, нанести столь крупному хищнику смертельную рану. Он послушался Зура и стал ждать.

Махайрод снова приблизился к пылающему костру. Он подошел так близко, что от людей его отделяло не более пятнадцати шагов. Теперь Ун и Зур могли хорошо рассмотреть хищника. Шерсть на груди его была светлее, чем на спине и боках, страшные зубы сверкали, словно обнаженные клинки, глаза горели фосфорическим блеском.

Два острых выступа скалы мешали махайроду прыгнуть на людей. Но и люди не могли поэтому метнуть копье или дротик с достаточной точностью.

Чтобы сделать прыжок, махайроду надо было продвинуться еще по крайней мере на три шага. Он шагнул вперед, в последний раз внимательно всматриваясь в своих неведомых противников. Грудь зверя вздымалась от все возрастающей ярости; он как бы угадывал стойкость и мужество этих странных двуногих существ…

Внезапно ряды дхолей пришли в смятение. Волки бросились врассыпную, гиены отступили под защиту баньяновых зарослей. В бледном свете звезд среди деревьев обозначились очертания огромного животного, которое приближалось, неуклюже покачиваясь. Скоро в красноватом свете костра появилась широкая, тупая морда, на конце которой возвышался рог, более длинный и крепкий, чем у буйвола. Шкура зверя напоминала кору старого дуба; толстые, как бревна, ноги поддерживали тяжелое туловище. Близорукий, надменный и безрассудный в своей слепой ярости зверь продвигался неторопливой рысцой. Все живое уступало ему дорогу. Волк, в панике метнувшийся под ноги носорогу, был раздавлен, словно козявка. Ун знал, что та же участь постигла бы пещерного медведя и льва, очутившихся на пути чудовища. Казалось, даже огонь не в силах преградить дорогу зверю. И, однако, он остановил колосса. Могучее туловище закачалось перед пылающими головнями; маленькие глазки расширились; страшный рог был нацелен в пространство.

Махайрод очутился перед носорогом.

Вытянув туловище, словно гигантское пресмыкающееся, прижавшись грудью к земле, хищник зарычал протяжно и угрожающе. Смутное предчувствие опасности быстро сменилось у носорога приступом слепой ярости. Ни одно живое существо не осмеливалось преграждать ему дорогу, ни в степи, ни в джунглях, ни на песчаных равнинах. Тот, кто не успевал спастись бегством, был обречен на гибель.

Страшный рог нацелился на красного зверя. Чудовищные ноги снова пришли в движение. Это был смерч, сметающий все на своем пути… Только гранитная стена или колоссальная сила мамонта могли остановить его. Еще два шага – и махайрод был бы растоптан. Но хищник молниеносно отпрянул в сторону. Носорог пронесся мимо. И в ту же минуту махайрод очутился у него на спине. Хрипло рыча, красный зверь вцепился всеми четырьмя лапами в твердую кожу и принялся за свою страшную работу…

Много тысячелетий назад далекие предки махайрода уже хорошо знали, где находится у носорога та артерия, которую надо перегрызть. Она была здесь, под складками грубой кожи, более толстой, чем кора старых кедров, и более твердой, чем панцирь черепахи, непроницаемый для зубов тигра и самого сильного из тогдашних хищников – пещерного льва. Только эти длинные, острые, как сабли, клыки могли прорвать кожу чудовища, проникнуть глубоко в его тело…

Кровь брызнула фонтаном вышиной в локоть.

Огромное животное тщетно пыталось сбросить со своей шеи крепко вцепившегося хищника. Не достигнув цели, носорог внезапно упал на бок и покатился по земле.

Но махайрод был начеку. Яростно зарычав, он отскочил в сторону, как бы бросая вызов этой страшной силе, которая в двадцать раз превосходила его собственную. Безошибочное чутье подсказывало хищнику, что жизнь покидает носорога вместе с потоком горячей крови, струившейся из зияющей на шее раны… Надо было только выждать.

Носорог с усилием поднялся на ноги и пошатнулся. И тогда дхоли, гиены, шакалы, волки и виверры с жадным урчанием придвинулись к месту битвы.

Побежденный колосс уже был для всех этих мелких хищников лишь гигантской грудой свежего мяса, достаточной для того, чтобы каждый из них мог насытиться. Махайрода, как и всех других крупных плотоядных, всегда сопровождали целые орды мелких хищников, питавшихся остатками его добычи.

Еще одно, последнее усилие… Чудовищный рог устремляется в сторону противника. Хриплый рев оглашает окрестность. Мощное туловище содрогается в предсмертной агонии. Затем наступает конец: поток крови слабеет и останавливается. Жизнь покидает огромное тело – и носорог, словно каменная глыба, рушится на землю.

Махайрод, раздирая когтями тушу, пожирает теплое мясо. Шакалы жадно лижут кровь, разбрызганную по земле, а дхоли, гиены, волки и виверры смиренно ждут, когда красный зверь насытится.

После гибели носорога Ун и Зур подбросили сучьев в костер и Ун улегся спать, охраняемый своим другом. Смерть уже не грозила им; страшное кольцо оскаленных морд и острых клыков сомкнулось теперь вокруг поверженного гиганта. Зур мог наблюдать, как звезды, которые в начале ночи горели над верхушками эбеновых деревьев, теперь спускались к реке. Менее отважный, чем Ун, сын Земли чувствовал, как его со всех сторон обступают неведомые опасности этой древней страны, где хищник ростом чуть выше леопарда способен одержать победу над таким чудовищем, как носорог…

Победитель насыщался долго. Ущербная луна в последней своей четверти поднялась из-за противоположного берега реки, когда махайрод отошел наконец от растерзанной туши. И в ту же минуту обезумевшие от долгого ожидания волки, гиены, шакалы и дхоли с дикими воплями, отталкивая друг друга, кинулись к брошенной хищником добыче. Казалось, они сейчас перегрызутся. Затем наступила тишина; звери словно заключили перемирие.

На мгновение махайрод повернул голову и взглянул на них полузакрытыми, сонными глазами, утомленный и сытый, с отяжелевшими челюстями. Внезапно он очнулся, сделал несколько шагов по направлению к огню, к этим странным двуногим существам, которые безотчетно раздражали его; но затем раздумал и, исполненный сознания своей непобедимой силы, растянулся прямо посреди поляны и заснул.

Зур недоверчиво рассматривал спящего хищника. Он спрашивал себя, не следует ли им с Уном воспользоваться тем, что зверь спит, и бежать. Но, поразмыслив, решил, что махайрод будет, вероятно, спать долго, и не стал будить Уна.

Постепенно уменьшаясь в размере, луна поднялась высоко в небе; в сиянии ее потускнели яркие звезды. Туша носорога стала заметно меньше; зубы хищников работали все с тем же усердием. При первых признаках утра человек-без-плеч дотронулся до груди уламра.

– У нас нет больше дров, – сказал он. – Огонь гаснет, а красный зверь спит. Уну и Зуру надо уходить.

Огромный уламр встал на ноги и осмотрелся. Он увидел махайрода, неподвижно лежащего в двухстах шагах от их убежища, и ярость закипела в нем. Он вспомнил, как рычал хищник, присев перед пылающим костром, как его страшные зубы вонзились в шею толстокожего гиганта.

– Не следует ли Уну убить зверя, пока он спит? – вполголоса спросил уламр.

– Он проснется прежде, чем будет нанесен удар, – ответил Зур. – Лучше обойти холм и уйти.

Ун колебался. Бегство представлялось ему чем-то унизительным. Ни Фаум, ни Нао не потерпели бы, чтобы такой небольшой с виду хищник подстерегал их, как добычу, целую ночь.

– Нао убил тигрицу и серого медведя, – сказал он мрачно.

– И тигрица и серый медведь обратились бы в бегство перед носорогом.

Ответ Зура охладил воинственный пыл молодого уламра. Он приладил на плече копье, метательный снаряд и дротики, взял в руки массивную палицу. Бросив последний взгляд на спящего хищника, молодые воины поднялись на вершину холма и спустились с противоположной стороны. Хмурые, плохо выспавшиеся, они шли молча, с тоской вспоминая о далеком родном становище, затерявшемся по ту сторону гор.

День занимался. Небо на востоке побледнело; голоса хищников замолкли на берегах реки; травы и кустарники казались совершенно неподвижными…

Внезапно рычание разорвало утреннюю тишину. Ун и Зур обернулись и увидели махайрода. Что-то – может быть, уход людей – разбудило его, и он бросился в погоню за этими странными существами.

– Уну следовало убить красного зверя, пока тот спал! – сказал с досадой уламр, снимая с плеча копье.

Зур молча опустил голову, сознавая, что на этот раз его осторожность оказалась пагубной. Он умоляюще посмотрел на Уна. Но молодой уламр не был злопамятным. Его широкая грудь уже вздымалась от волнения при мысли о предстоящей схватке. Ведь Зур был как бы частью его самого. Они стояли плечом к плечу, и Ун испустил свой боевой клич:

– Сын Быка и сын Земли пронзят красного зверя копьем и размозжат ему кости!

Махайрод не торопился нападать. Заметив, что двуногие существа остановились, он тоже замер на месте. Хищник видел, как люди сняли с плеч метательные снаряды и дротики, заметил, что их передние конечности странно удлинились.

Так же как и прошлой ночью, их членораздельная речь изумляла его. Он стал обходить противников, не приближаясь к ним.

– Красный зверь боится людей! – торжествующе крикнул Ун, потрясая одновременно копьем и палицей.

Злобное рычание ответило ему. Махайрод сделал два огромных прыжка. Но, прежде чем ему удалось прыгнуть третий раз, Ун и Зур метнули в него дротики. Один впился хищнику в бок, другой – в затылок. Разъяренный болью, махайрод кинулся на людей. Ун метнул копье; оно вонзилось между ребрами зверя. Но копье, брошенное Зуром, лишь оцарапало твердый, словно кремень, череп. Хищник очутился рядом с ними.

Одним ударом могучей лапы он повалил Зура на землю и вонзил в грудь свои страшные клыки. Ун обрушил на хищника тяжелую палицу, но удар пришелся в пустоту: махайрод успел отскочить в сторону. Хищник снова прыгнул; Ун отпрянул влево и снова взмахнул палицей, однако тяжелый дубовый комель лишь скользнул по плечу зверя. Махайрод упал на Уна, опрокинув его навзничь, и, не удержавшись, покатился вместе с ним по земле. Но, прежде чем хищник вновь бросился на него, уламр успел подняться на одно колено. Зур слабеющей рукой кинул в зверя топор, и в то же мгновение Ун, держа палицу обеими руками, со страшной силой обрушил ее на голову махайрода… Раздался глухой треск; хищник, словно ослепленный, закружился на месте. Второй удар перебил ему шейные позвонки. Тогда Ун принялся наносить удар за ударом по ребрам зверя, по могучим лапам, по страшным челюстям…

Он остановился только тогда, когда бездыханное тело перестало вздрагивать…

Слабым и хриплым голосом Зур пролепетал:

– Ун убил красного зверя… Ун сильнее Фаума… Ун так же могуч, как Нао, который отнял огонь у племени кзамов!

Слова друга опьяняли Уна. Ноздри молодого уламра раздувались от гордости.

– Сын Быка будет великим вождем среди людей, – прерывающимся голосом прошептал Зур.

Жалобный стон сорвался с его губ; лицо стало серым, словно глина, и человек-без-плеч потерял сознание. Видя, что кровь ручьем течет из груди раненого, Ун взволновался так, словно это была его собственная кровь. В памяти вихрем пронеслись бессвязные картины прошлого, долгие годы, прожитые вместе с Зуром. Он снова увидел леса, песчаные равнины, непроходимые чащи, болота и реки, где они бродили вместе и каждый был для другого надежной защитой…

Набрав свежей травы и сочных листьев, Ун растер их на камне и приложил к ранам друга. Веки Зура дрогнули и приподнялись. Он удивился, что лежит на земле, и стал озираться по сторонам, думая увидеть поблизости огонь костра. Потом, вспомнив все происшедшее, повторил слова, которые произнес перед тем, как потерял сознание:

– Ун будет великим вождем среди людей! – Затем, чувствуя слабость и боль, жалобно добавил: – Красный зверь разорвал грудь Зуру…

Ун продолжал перевязывать раны товарища. Огромный диск солнца поднялся из-за Большой реки. Ночные хищники исчезли. Обезьяны суетились среди густых ветвей; белоголовые вóроны кружили над остовом носорога; два грифа парили в вышине. Травоядные просыпались от ночного сна. Опасное время миновало: страшные хищники, пожиратели всего живого, крепко спали в своих логовищах.

Однако дневные часы также опасны для человека, если солнечный свет нестерпимо ярок и палящий зной сжигает землю. Нужно было перенести Зура в безопасное место, в тень.

Ун, как и все уламры, считал пещеру самым надежным убежищем. Он принялся внимательно разглядывать простиравшуюся вокруг них местность, надеясь обнаружить где-нибудь скалистую гряду или утес. Но кругом, насколько хватал глаз, лежала ровная степь, лишь изредка перемежавшаяся зарослями кустарников, небольшими пальмовыми рощами, купами баньянов, островками эбеновых деревьев или бамбуков.

Тогда, укрепив повязку из листьев и трав на груди Зура, Ун взвалил его на спину и пустился в путь. Идти было трудно: кроме раненого, приходилось нести на себе и все оружие. Но Ун унаследовал богатырскую силу Фаума и Нао.

Он шел долго, упрямо борясь с усталостью.

Время от времени молодой уламр останавливался, опуская Зура на землю в тени дерева, и, не теряя его из виду, взбирался на ближайший пригорок или большой валун, чтобы оглядеть местность.

Жара становилась нестерпимой, а вокруг по-прежнему не было видно ничего похожего на скалу или другую возвышенность.

– Зур хочет пить, – тихо сказал человек-без-плеч, дрожа от лихорадки.

Ун направился к реке. В этот знойный час она казалась пустынной. Лишь кое-где можно было заметить гавиала, вытянувшего свое длинное чешуйчатое тело на песчаном островке, или гиппопотама, показавшегося на мгновение среди мутных, желтоватых волн.

Могучая река несла в бесконечную даль свои щедрые воды, дарившие жизнь тысячелетним деревьям, неутомимым травам и бесчисленному множеству живых существ. В вечном движении, как и сама жизнь, она неустанно гнала вперед буйные полчища волн, низвергая их через пороги и водопады.

Ун зачерпнул пригоршнями воды и напоил раненого. Потом спросил с тревогой:

– Зур сильно страдает?

– Зур очень слаб. Зур хотел бы уснуть…

Мускулистая рука Уна тихо легла на горячий лоб друга.

– Ун построит убежище.

Кочуя в лесах, уламры обычно устраивали на ночь укрытия из переплетенных ветвей. Ун принялся отыскивать крепкие лианы, обрубая их острым каменистым топором. Затем выбрал три пальмы, которые росли рядом на пригорке, сделал топором зарубки на их гладкой коре и плотно переплел промежутки между стволами гибкими стеблями лиан. Получилось подобие треугольного шалаша, стены которого были упругими и прочными.

Ун работал с ожесточением весь остаток дня. Когда он позволил себе наконец короткий отдых, на реку уже ложились длинные вечерние тени. А ему еще надо было перекрыть шалаш толстыми крепкими лианами, способными выдержать тяжесть крупного хищника на тот короткий срок, который нужен охотнику для того, чтобы распороть зверю брюхо топором или вонзить ему острие копья прямо в сердце.

Зур продолжал метаться в жару. Временами он впадал в забытье и, внезапно очнувшись, бормотал отрывистые, бессвязные слова. Когда же сознание возвращалось к сыну Земли, он внимательно следил за работой Уна, подавая другу дельные советы, потому что люди-без-плеч были более искусными строителями, чем уламры.

Отдохнув немного, Ун подкрепился холодным мясом, зажаренным накануне, и снова принялся за работу. Он приладил к шалашу крышу из густо переплетенных лиан и соорудил с помощью двух толстых веток нечто вроде двери, которая должна была закрывать входное отверстие.

Солнце коснулось верхушек самых больших эбеновых деревьев, когда люди укрылись наконец в своем зеленом убежище. В просветы между лианами хорошо видна была Большая река, протекавшая на расстоянии трехсот шагов от хижины.

В этот прохладный вечерний час река была полна жизни. Чудовищные гиппопотамы поднимались со своих подводных пастбищ и выходили на сушу.

Большое стадо гауров утоляло жажду на противоположном берегу. В речных струях резвились дельфины с острым, словно клюв, рылом. Крокодил внезапно выполз из густых зарослей тростника и схватил желтоголового журавля. Макаки-резусы прыгали словно одержимые среди ветвей. Пестрые фазаны, сверкая золотым, изумрудным и сапфировым оперением, садились на землю близ тростниковых зарослей. Белые цапли летали, подобно хлопьям снега, над цветущими островками. Иногда охваченное паникой стадо антилоп-нильгау или оленей-аксисов проносилось вдали, преследуемое стайкой дхолей либо четой гепардов.

Но вот у водопоя появились дикие лошади с расширенными от вечного страха глазами. Жизнь этих животных полна тревог и опасностей, мускулы всегда напряжены. Они двигались резкими скачками, нервно насторожив уши; каждый шорох заставлял их вздрагивать. Несколько гаялов важно шествовали по опушке бамбуковой рощицы.

Вдруг страх овладел всеми животными; затрепетав, они огромными прыжками унеслись прочь. Пять львов спускались к водопою.

В полном одиночестве подошли хищники к берегу. Один только крокодил, пожиравший свою добычу, не обратил внимания на львов. Казалось, он даже не заметил их появления. Его огромное тело, покрытое жесткой чешуей и твердое, как ствол платана, с тупой мордой и неподвижными, словно стеклянными, глазами, напоминало скорее обломок скалы, чем живое существо. Однако смутное чувство опасности заставило и его повернуть голову к неожиданным пришельцам. Мгновение крокодил колебался, затем, схватив добычу, погрузился с ней в воду.

Густые гривы украшали шеи двух львов. Это были самцы – коренастые и плотные, с головами, будто высеченными из камня; львицы были ниже ростом, с гибкими и удлиненными телами. У всех пятерых были широко открытые желтые глаза, способные глядеть вперед, в одну точку, подобно глазам человека.

Хищники смотрели, как убегают от них вдаль тучные стада травоядных. Они остановились на пригорке и протяжно хрипло зарычали.

Громовые голоса самцов прокатились над широкой гладью Большой реки, заставив задрожать всех ее обитателей. Панический страх овладел всеми живыми существами в баньяновых и пальмовых рощах, в зарослях тростника, в глубоких заводях и на песчаных отмелях Большой реки. Обезьяны исступленно кричали в чаще ветвей.

Излив свой гнев и досаду, хищники продолжали путь. Самцы ловили расширенными ноздрями слабый ветерок; львицы, более нетерпеливые, обнюхивали землю. Вдруг одна из них почуяла запах людей и, припав к земле, поползла к шалашу, наполовину скрытому высокими травами. Две другие львицы последовали за ней, в то время как самцы задержались позади.

Ун смотрел на приближавшихся хищников. Каждый из них был по крайней мере в пять раз сильнее человека; их когти – острее дротиков с костяными наконечниками, а клыки – сокрушительнее каменных топоров и деревянных копий. На мгновение Уна охватил страх от сознания, что он один.

Зур поднял голову. Ужас перед хищниками смешивался в его душе с горькой мыслью о том, что он не может ничем помочь Уну в предстоящей схватке.

Первая львица была уже близко. Не разобрав, что за странные существа скрываются среди густо переплетенных лиан, она принялась кружить вокруг убежища. Теперь, когда львица была рядом, Ун больше не боялся ее. Кровь сотен поколений воинов и охотников, которые умирали в когтях у хищников, сражаясь до последнего вздоха, бурлила в его жилах; глаза горели так же ярко, как у львицы. Потрясая топором, он бросил вызов свирепым хищникам:

– Ун вырвет у львов внутренности!

Зур сказал:

– Пусть сын Быка будет осторожен! Раненый лев забывает о страхе смерти. Надо поражать его копьем прямо в ноздри, когда он подойдет достаточно близко!

Ун почувствовал в словах друга всю мудрость племени ва и опустил топор. Хитрая усмешка скользнула по его лицу.

Замерев на месте, львица старалась рассмотреть неведомое существо, обладающее столь мощным голосом. Один из самцов зарычал, за ним – другой. Ун ответил протяжным боевым кличем. Теперь все хищники стояли перед хижиной. Они хорошо знали силу своих мускулов и преимущество совместной охоты. И все же звери не спешили нападать.

Существа, бросившие им столь дерзкий вызов, продолжали оставаться невидимыми, и это смущало хищников.

Наконец одна из львиц, самая молодая, решила перейти в наступление. Она подошла ближе, обнюхала хижину и ударила лапой по сплетенным лианам. Зеленая стена прогнулась, но выдержала удар. И в ту же минуту острый конец копья с силой ударил хищницу по ноздрям. Львица отскочила назад, мяукая от ярости и боли; остальные смотрели на нее с тревожным удивлением. Мгновение звери стояли неподвижно; казалось, они забыли про людей. Затем один из самцов, зарычав, сделал гигантский прыжок и очутился на крыше хижины, которая провисла под его тяжестью.

Ун пригнулся. Он ждал. И когда страшная морда оказалась на расстоянии протянутой руки, сын Быка трижды, раз за разом, нанес удар по ноздрям хищника. Обезумев от боли, ослепленный кровью, лев упал с крыши и покатился по земле. Скатившись с пригорка, он пополз прочь и исчез в густой траве.

– Если лев осмелится прыгнуть еще раз, Ун выколет ему глаза! – угрожающе крикнул уламр.

Но хищники стояли в нерешительности. Скрытые среди лиан существа казались им все более загадочными и опасными. Их манера сражаться и голоса не напоминали ни одно из тех живых существ, которых львы подстерегают в засаде или убивают возле водопоя. Удары, наносимые этими странными существами, были нестерпимо болезненными.

Опасаясь близко подходить к хижине, львы все же оставались на месте. Скрытые в высокой траве или под ветвями могучих баньянов, хищники ждали, страшные в своем равнодушном терпении. Временами один из них спускался к реке напиться.

Снова стали появляться травоядные, правда на большом расстоянии. Берега Большой реки кишели пернатыми. Черноголовые ибисы выделялись своим белоснежным оперением на темном фоне речных заводей. Длинноногие марабу смешно приплясывали на зеленых островках. Бакланы внезапно кидались в воду и ныряли. В густых камышах прятались выводки нырков. Стайки журавлей с шумом проносились над скопищами белоголовых воронов. Попугаи, скрытые среди пальмовых листьев, пронзительно кричали…

Но вот с запада донесся глухой, постепенно усиливавшийся гул. Один из львов повернул голову и прислушался. Львица, затрепетав, вскочила на ноги. Все хищники глухо зарычали.

Ун, в свою очередь, напряг слух. Ему показалось, что он слышит тяжелую поступь большого стада. Но внимание уламра было по-прежнему приковано к окружавшим хижину хищникам. Возбуждение зверей возрастало. Они снова приблизились к хижине и бросились на нее все разом. Голос Уна остановил их.

Снова послышался глухой гул, исходивший, казалось, из самых недр земли.

Молодой уламр понял, что какое-то огромное стадо приближается к водопою. Он подумал о бизонах, населявших широкие равнины по ту сторону гор; затем о мамонтах, с которыми заключил союз Нао во время своего пребывания в стране людоедов… Трубный звук донесся издалека.

– Это мамонты! – уверенно сказал Ун.

Дрожа от лихорадки, Зур тоже вслушивался в далекий гул.

– Да, это мамонты! – повторил он, но с меньшей уверенностью.

Львы вскочили на ноги. Несколько мгновений головы их оставались повернутыми к западу; затем, медленно ступая, звери двинулись вниз по течению реки. Скоро их желтые тела исчезли среди густых кустарников.

Ун не боялся мамонтов. Он знал, что они не убивают ни людей, ни травоядных животных, не трогают даже волков и леопардов. Очутившись на их пути, нужно только оставаться неподвижным и хранить молчание. Но, может быть, вид шалаша из лиан, в котором укрываются люди, раздражит гигантов? Ведь любой мамонт может одним ударом разрушить шалаш, одним движением уничтожить Уна и его товарища.

– Ун и Зур должны покинуть убежище? – спросил уламр.

– Да, – ответил человек-без-плеч.

Ун отвязал лианы, закрывающие вход в убежище, выбрался наружу и помог выйти Зуру. Послышался треск ломаемых деревьев. Вдали смутно обрисовались массивные силуэты цвета глины. Скоро уже можно было различить огромные хоботы и головы, подобные каменным глыбам. Стадо состояло из трех отрядов, возглавляемых шестью гигантскими самцами. Они топтали траву, кустарники и деревья, пробивали непроницаемые завесы баньяновых ветвей. Их кожа напоминала кору старых кедров; ноги были толще тела Уна, а туловище по объему равно туловищам десяти бизонов.

– У них нет гривы, – вполголоса проговорил Ун, – и бивни почти прямые. Они больше самых больших мамонтов!

– Это не мамонты, – ответил человек-без-плеч, – это слоны.

Ун с тоской глядел на приближавшихся гигантов. Он чувствовал себя совершенно беспомощным, от обычной уверенности не осталось и следа. Неподвижный и безмолвный, склонившись над своим раненым другом, молодой уламр ждал…

Шесть вожаков уже подходили к хижине. Темные глаза колоссов не отрываясь смотрели на людей, но во взгляде их не было недоверия. Может быть, они уже встречались с двуногими существами?..

Жизнь или смерть?

Если вожаки не свернут с пути, им достаточно сделать десять шагов, чтобы раздавить людей и превратить хижину в груду обломков.

Ун глядел прямо в глаза самому могучему вожаку. Он был выше всех ростом; его огромный хобот мог задушить буйвола так же легко, как питон душит оленя…

Гигант остановился прямо перед людьми. Остальные вожаки, как бы повинуясь ему, тоже замерли на месте. И вся колонна, медленно двигаясь, образовала вокруг людей широкий, слегка колеблющийся полукруг. Опустив палицу к ногам, низко склонив голову, Ун покорился своей участи…

Вожак шумно вздохнул и повернул вправо, в обход хижины. Огромные животные послушно последовали за ним.

Каждый слон, в свою очередь, огибал препятствие. Ни один, даже самый молодой, не коснулся ни людей, ни их убежища.

Долго еще дрожала земля от тяжелой поступи гигантов. Буйные заросли трав превратились в зеленое месиво; кустарники и деревья гибли под ногами колоссов. Гиппопотамы бежали в страхе. Громадный гавиал был отброшен в сторону, словно лягушка.

Вдали, на пригорке, видны были силуэты пяти львов. Они поднимали к багровому вечернему солнцу свои тупые морды и злобно рычали.

Скоро все стадо слонов погрузилось в прохладные речные струи. Волны устремились вспять, заливая берега; огромные хоботы с шумом набирали воду и поливали широкие спины…

Затем гиганты скрылись в волнах. На поверхности реки виднелись только чудовищные головы и мощные хребты, подобные гранитным валунам, принесенным с гор ледниками, стремительными потоками и горными обвалами.

– Нао заключил союз с мамонтами! – проговорил задумчиво Ун. – Почему бы сыну Быка не вступить в союз со слонами?

День угасал. Львы исчезли с пригорка. Неуклюжие быки-гауры и легконогие олени-аксисы торопились укрыться на ночь в безопасных убежищах. Солнце коснулось вершин далеких холмов. Хищники просыпались в своих логовищах.

Ун вернулся в хижину и увел с собой человека-без-плеч.

Прошло три дня. Львы не появлялись больше. Слоны ушли в низовья Большой реки. Растоптанные гигантами травы и кустарники быстро оживали под горячими лучами щедрого солнца. Дичь кишела вокруг, и Уну достаточно было один раз метнуть дротик или копье, чтобы обеспечить себе и Зуру дневное пропитание.

Первое время лихорадка и бред больного друга омрачали настроение Уна. Но скоро раны Зура затянулись и озноб перестал мучить его. На четвертый день сыну Земли стало лучше, и оба друга почувствовали себя счастливыми. Густая тень лиан и пальмовых ветвей давала приятную прохладу. Сидя у входа в хижину, уламр и человек-без-плеч наслаждались покоем, царившим вокруг, и думали о том, что уламры никогда не будут знать голода в этой плодородной и прекрасной стране. Пурпуровые цапли искали в речных заводях водяные орехи; два черных аиста поднялись в воздух с противоположного берега. Стая желтоголовых журавлей пролетела мимо; алые ибисы бродили среди лотосов.

Вынырнув из прибрежной заводи, огромный питон медленно вытянул на берег свое длинное гладкое тело толщиной с человеческое туловище. Ун и Зур с отвращением рассматривали чудовищное пресмыкающееся, неизвестное доселе уламрам. Питон полз неторопливо, по-видимому без определенной цели, и, казалось, еще не вполне очнулся от долгого сна. Но Ун и Зур и не подозревали, что это грузное туловище способно передвигаться со скоростью бегущего кабана…

Все же на всякий случай друзья укрылись в своей зеленой хижине и оттуда наблюдали за действиями питона. Память не подсказывала им, велика ли сила этого гигантского пресмыкающегося, ядовит ли его укус, как укус тех змей, которые встречались по ту сторону гор, в странах запада. В этой неизведанной стране питон мог оказаться сильнее тигра и ядовитее гадюки.

Питон приближался к хижине. Ун взял в руки палицу и дротик, но почему-то не подумал даже испустить боевой клич. В больших хищниках он чувствовал жизнь, подобную собственной, а это длинное, скользкое, лишенное конечностей туловище с маленькой головкой и неподвижным взглядом холодных глаз вызывало в нем непонятное чувство ужаса и отвращения.

Приблизившись к хижине, питон поднял голову и разинул огромную пасть с плоскими челюстями.

– Не пора ли нанести удар? – спросил Зура сын Быка.

Зур колебался. У себя на родине люди его племени уничтожали змей, разбивая им головы палицами; но что значили змеи тех стран по сравнению с подобным чудовищем?

– Зур не знает, – ответил наконец человек-без-плеч. – Он думает, что не следует наносить удар, пока животное не напало на хижину.

Широкая плоская голова придвинулась вплотную к зеленой завесе и попыталась протиснуться между лианами. Ун взмахнул дротиком и вонзил его острый наконечник прямо в раскрытую пасть.

Питон отскочил с угрожающим шипением, бешено извиваясь всем своим чудовищным туловищем, и повернул к реке…

Молоденькая сайга вышла из кустов и пересекла поляну. Увидев ее, питон замер на месте. Сайга подняла свою горбоносую голову и втянула воздух. Запах людей встревожил ее; она повернула обратно, чтобы удалиться от хижины, и тут только заметила питона. Охваченная дрожью, сайга на мгновение застыла словно парализованная, не в силах оторвать взгляда от неподвижных холодных глаз. Затем, опомнившись, кинулась в сторону. Но гибкое, скользкое туловище внезапно метнулось ей вслед с быстротой леопарда. Сайга споткнулась о камень, пошатнулась… Страшный удар сбил ее с ног… Однако, прежде чем смертоносные кольца успели обвиться вокруг него, животное вскочило и в смертельном страхе помчалось прочь, не разбирая дороги… Очутившись на краю речного обрыва, сайга оглянулась и увидела, что питон отрезал ей путь к отступлению.

Дрожа от ужаса, сайга бросила тоскливый взгляд на простиравшуюся перед ней зеленую равнину. Всего лишь два удачных прыжка – и она спасена! Заметавшись, сайга сделала безуспешную попытку проскочить мимо питона по самому краю обрыва и вдруг, отчаявшись, огромным скачком перемахнула через препятствие…

Удар могучего хвоста настиг ее в воздухе, свалил на землю, и холодное скользкое туловище с молниеносной быстротой обвилось вокруг трепещущего, задыхающегося животного.

Через несколько минут все было кончено.

Глухой непонятный гнев охватил Уна, молча созерцавшего эту страшную картину. Если бы сайгу убил волк, леопард или даже махайрод, сердце молодого уламра не дрогнуло бы. Но победа этой холодной скользкой твари возмущала его до глубины души. Он дважды нагибался, чтобы выйти из убежища, и всякий раз Зур удерживал друга за руку:

– У сына Быка и сына Земли много пищи. Что будет с нами, если Ун, подобно Зуру, будет ранен?

Ун уступил нехотя. Он и сам не понимал причины гнева, так безудержно овладевшего им. Это было похоже на боль от раны.

Но уламр не имел представления о силе гигантского пресмыкающегося. Одним ударом хвоста питон свалил на землю сайгу; не случится ли то же самое с человеком, который отважится вступить в единоборство с этим чудовищем?

Молодой воин оставался мрачным.

– Ун и Зур не могут больше оставаться здесь! – сказал он, когда питон скрылся со своей добычей в густых тростниках. – Нам нужно найти пещеру…

– Зур скоро поправится!

Прошло два дня. Зур все еще был слаб, но уже мог держаться на ногах. Теперь Ун имел возможность надолго покидать хижину, чтобы разведать местность вниз по течению Большой реки.

Он прошел вдоль берега более пятнадцати тысяч шагов, но ему так и не удалось найти надежного убежища. Правда, кое-где у воды высились отдельные скалы, однако расселины и углубления в них были слишком узки и малы, чтобы дать приют человеку. Зур подумывал о том, чтобы вырыть убежище в земле. Но это было бы слишком долгим и трудным делом, и, кроме того, уламры всегда испытывали отвращение к подобного рода жилищам. Поэтому друзья удовольствовались тем, что укрепили, сколь возможно, хижину из лиан, сделав ее неприступной даже для крупных хищников. И все же слон, носорог, гиппопотам, стадо гауров или буйволов легко могли разрушить ее. Само местоположение хижины привлекало к ней внимание хищников, рыскавших вокруг в прибрежных зарослях и чащах.

Близился конец весны. Неистовый зной солнечных лучей обрушивался из воды Большой реки; нездоровые испарения поднимались по ночам с ее поверхности к звездному небу, и туман окутывал окрестности непроницаемой пеленой еще долгое время после того, как на востоке загоралась заря.

В одно жаркое утро Зур почувствовал, что силы его восстановились. Подойдя к Уну, с тоской смотревшему вдаль сквозь окружавшие хижину зеленые заросли, человек-без-плеч сказал:

– Сын Земли готов следовать за Уном!

Уламр с радостным восклицанием вскочил на ноги и стал собирать разбросанное на полу хижины оружие.

…Густой туман еще лежал на широкой речной глади. Молодые гиппопотамы с довольным ворчанием резвились в заводях. Стаи птиц стремительно проносились мимо. Ун и Зур выбрались из хижины и двинулись вниз по течению Большой реки.

В полдень друзья расположились на отдых под сенью скипидарных деревьев. У них был запас сушеного мяса, съедобных корней и грибов, которые они поджарили на маленьком костре из сухих сучьев. Ун поглощал пищу с радостной торопливостью молодого волка. Зур же ел медленно, наслаждаясь ароматом еды и ее вкусом.

Вокруг царила полуденная тишина. Все живое словно оцепенело от зноя. Слышался лишь неумолчный говор речных струй да сухой треск цикад.

Зур, еще слабый после полученных ран, скоро уснул. Но сын Быка бодрствовал, охраняя сон друга.

Когда тени деревьев на равнине удлинились, Ун и Зур снова пустились в путь и шли до тех пор, пока синие сумерки не окутали землю. Назавтра и в последующие дни они упорно продолжали двигаться вниз по реке, продираясь сквозь джунгли, обходя болота, переправляясь через ручьи и речки, впадавшие в Большую реку, прокладывая себе дорогу в густых кустарниках.

На утро девятого дня путники увидели вдали скалистую гряду, тянувшуюся более чем на тысячу шагов по самому берегу реки. Острые вершины вздымались высоко к небу. С другой стороны гряды скалистые отроги доходили до самой опушки густого леса. Два глубоких ущелья прорезали каменную громаду. В расселинах гнездились соколы и орлы.

Ун громко вскрикнул от радости. Он унаследовал от своих предков любовь к каменным жилищам, расположенным близ текущих вод. Зур, более спокойный, внимательно рассматривал местность. Они обнаружили несколько нависших над рекой утесов, похожих на те, которые служили укрытием для племени уламров, когда в скалах не оказывалось подходящей пещеры. Но для двух человек такое укрытие не было достаточно надежным.

Ун и Зур шли вдоль скалистой гряды, тщательно исследуя каждое углубление, каждую трещину в базальтовых скалах. Они знали, что иной раз небольшое отверстие ведет в глубокую и обширную пещеру.

Зоркий глаз Уна скоро заметил в отвесной скале расселину, расположенную на довольно большой высоте. Узкая внизу, она постепенно расширялась кверху. Для того чтобы добраться до нее, надо было сначала подняться на горизонтальный выступ скалы, а затем вскарабкаться по каменной стене на небольшую площадку, где могли свободно поместиться три человека.

Молодые воины без труда поднялись на горизонтальный выступ; но для того, чтобы достичь площадки, Уну пришлось встать на спину Зуру. Очутившись наверху, молодой уламр попытался протиснуться в расселину. Некоторое время он продвигался боком, затем проход расширился, и Ун оказался в низкой, но обширной пещере. Он осторожно обошел ее кругом и внезапно остановился перед отверстием в задней стене: узкий подземный коридор, круто спускаясь вниз, уходил в темноту.

Прежде чем продолжить дальнейшее исследование, Ун решил поднять на площадку Зура. Он выбрался наружу и сказал:

– Пещера большая, но у нее, возможно, два выхода. Ун еще не видел конца прохода…

И, нагнувшись, он протянул Зуру копье. Ухватившись за его конец, человек-без-плеч поднялся по отвесной стене, цепляясь ногами за шероховатости камня. По мере того как он поднимался, Ун выпрямлялся и отступал назад, к входному отверстию.

Когда Зур очутился наконец на площадке, уламр повел его вглубь пещеры, к подземному коридору. Темнота мешала им двигаться быстро; слабый запах хищного зверя вызывал беспокойство. Они уже подумывали о возвращении, как вдруг увидели внизу, в конце прохода, тусклый свет.

– У пещеры есть другой выход, – прошептал Зур.

Ун с огорчением кивнул, продолжая осторожно продвигаться вперед. Спуск стал более пологим; свет, вначале слабый, постепенно усиливался. Он шел из длинной зигзагообразной щели в скале, слишком узкой, чтобы сквозь нее мог протиснуться человек. Несколько летучих мышей, испуганных появлением молодых воинов, носились с пронзительным писком над их головами.

– Ун и Зур – хозяева пещеры! – громко воскликнул сын Быка.

Зур заглянул в щель, пытаясь рассмотреть, что находится за ней. Внезапное рычание заставило его отпрянуть: в обширной пещере он увидел огромного зверя, напоминавшего одновременно и тигра, и льва. У него была густая черная грива, мощная грудь, более широкая, чем у гаура, длинное и гибкое туловище. Ростом и массивностью мускулов зверь превосходил всех известных людям-без-плеч хищников. Огромные глаза горели в полумраке то желтым, то зеленым огнем.

– Пещерный лев! – в страхе прошептал Зур.

Зверь стоял перед щелью и яростно хлестал себя по бокам длинным хвостом.

Ун в свою очередь посмотрел на хищника и сказал:

– Это лев-великан!

Он снял с плеча копье и хотел метнуть в зверя, но Зур удержал его руку:

– Ун не может нанести сквозь щель достаточно сильный удар, чтобы убить пещерного льва. Ему даже трудно будет попасть в него.

И сын Земли указал на выступы базальта, которые могли ослабить или остановить полет копья. Но Ун и сам понял, как опасно было бы бессмысленно раздразнить хищника. Разъярившись, лев мог покинуть логово и отправиться на поиски нарушителей своего спокойствия.

Зверь тем временем стал успокаиваться. Он, по-видимому, был сыт и не собирался выходить на охоту этой ночью; наполовину съеденная туша онагра валялась у выхода из пещеры в груде обглоданных костей.

– Быть может, Ун и Зур смогут поставить зверю ловушку? – пробормотал человек-без-плеч.

Еще несколько мгновений до них доносилось громкое, хриплое дыхание хищника. Затем лев отошел от стены и лениво улегся на полу пещеры, среди разбросанных костей. Гнев его проходил быстро: ни разу в жизни могучему хищнику не довелось испытать страх перед другим живым существом. Ни один зверь не осмеливался противостоять его чудовищной силе, разве что носорог, безрассудный в своей слепой ярости. Огромные слоны, правда, не боялись пещерного льва, но всегда избегали единоборства с ним. Вожаки гауров, гаялов и буйволов, бесстрашно защищавшие свои стада от тигров и леопардов, содрогались от ужаса при встрече с пещерным львом. Он был неизмеримо сильнее всех других хищников.

Существа, находившиеся по ту сторону базальтовой стены, напоминали по запаху гиббонов или резусов – животных слабых и беззащитных, которых пещерный лев мог убить одним ударом могучей лапы.

Ун и Зур вернулись в верхнюю пещеру. Близкое соседство хищника вселяло в них мучительное беспокойство. Правда, пещерный лев жил по ту сторону скалистой гряды и никогда не охотился днем, но случайная встреча всегда была возможна. И это убежище, такое удобное и безопасное, доступное лишь людям, летучим мышам и птицам, теперь оказывалось ненадежным.

И все же молодые воины решили не покидать пещеру до тех пор, пока не найдут другую, более подходящую.

Сын Быка сказал:

– Ун и Зур будут выходить из убежища только тогда, когда увидят, что пещерный лев уснул в своем логове.

– Пещерный лев слишком тяжел, чтобы лазить по деревьям, – добавил Зур. – Здесь кругом лес, и мы всегда сумеем укрыться среди ветвей.

Несколько дней молодые воины прожили спокойно. Зур собирал съедобные корни и плоды растений, Ун добывал свежее мясо и приносил дрова для костра. Вечером они разводили огонь на площадке перед входом. Яркие отблески пламени отгоняли прочь рыскавших по равнине хищников, отпугивали летучих мышей, орлов и сов, обитавших в расселинах скал.

Несколько раз в сутки Зур спускался по подземному коридору и наблюдал за логовом пещерного льва. Громадный хищник не проявлял больше гнева или нетерпения при виде человека. Запах молодого воина стал для зверя привычным и не тревожил даже во время сна. Иногда он подходил к щели и старался рассмотреть своими горящими глазами смутные очертания фигуры и лица человека.

Однажды вечером сын Земли сказал ему:

– Ун и Зур – не враги пещерного льва!

Встревоженный звуками человеческой речи, хищник заворчал и царапнул когтями базальтовую стену.

– Пещерный лев сильнее Зура, – продолжал человек-без-плеч. – Но Зур хитер… Если пещерный лев, сын Земли и сын Быка заключат между собой союз, никакая дичь не ускользнет от них.

Он говорил так без особой надежды на успех. Смутные воспоминания теснились в мозгу юноши. С детства он слышал рассказы о том, что в прежние времена люди племени ва часто жили по соседству с крупными хищниками, а иногда даже охотились вместе с ними. Все племя уламров знало, что Нао, сын Леопарда, некогда заключил союз с мамонтами. Зур мог часами размышлять об этом, особенно в спокойные дни. Он часто мечтал заключить союз с каким-нибудь могущественным животным, подобно тому как это делали в свое время его предки или Нао. Но сам Нао не пытался больше дружить с мамонтами. Сделавшись вождем уламров, он скоро забыл о своем путешествии с Намом и Гавом и думал только о том, как бы найти для племени плодородные и богатые дичью земли, где люди могли бы жить в покое и довольстве. Племя становилось все многочисленнее, и охотиться стало труднее. Животные сделались пугливыми и держались на слишком большом расстоянии от охотников. Овладеть добычей можно было лишь с помощью хитрости: ставить ловушки, строить западни, рыть ямы…

Здесь, в этой пещере, Зур мог без всякого риска для себя дотронуться до самой морды пещерного льва. Ему стоило лишь подойти вплотную к щели в скале и протянуть руку. Громадная фигура пещерного льва, его мощная грудь, величественная, словно высеченная из базальта голова, зеленый огонь его зрачков перестали пугать Зура. Всем своим существом он ощущал, что и сам становится для хищника знакомым. Говоря по правде, сын Земли предпочел бы заключить союз с каким-нибудь менее грозным хищником, но выбирать не приходилось…

Приближалось лето. Свирепый зной обрушивался на землю. Он иссушал безводные степи, умножал и без того буйную растительность густых лесов, джунглей и сырых саванн. Непроходимые заросли скрывали берега Большой реки. В зеленых чащах с ужасающей быстротой размножались всевозможные животные. Тысячи рептилий, моллюсков и земноводных копошились в сыром иле прибрежных заводей. Неисчислимые стада травоядных устремлялись из сухих степей на тучные пастбища у речных берегов. Львы, тигры и другие хищники, не обращая внимания на присутствие пещерного льва, охотились вблизи скалистой гряды.

Ун и Зур покидали пещеру только по утрам, когда хищники спали, и возвращались в нее задолго до наступления темноты. Они узнали, что в дальнем лесу жил черный лев с двумя львицами, а у слияния Большой реки с ее притоком – тигр и тигрица. Иногда во мраке летней ночи слышалось рычание приближающегося льва или пронзительный крик тигра; пещерный лев отвечал им своим громовым голосом.

В эти ночные часы Ун и Зур снова начинали думать о том, что им необходимо как можно скорее найти другое, более надежное убежище. Но едва лишь занималась заря, они забывали о страшных ночных голосах. Добыча делалась все обильнее; опасные хищники засыпали задолго до наступления утра.

Зур говорил:

– В другом месте будут другие львы, другие тигры или махайроды… Но найдут ли сын Быка и сын Земли такую же удобную пещеру?

Ун ничего не отвечал на слова друга. Он мечтал о новых походах, хотел разведать новые земли. Иногда по утрам, во время охоты, он спускался вниз по течению, до места слияния Большой реки с ее притоком. Он смотрел издали на скалы, где находилось логовище львов, и страстное желание сразиться с хищниками внезапно охватывало его. Несколько раз молодой уламр поднимался вверх по течению притока, удаляясь на две-три тысячи шагов от того места, где жили львы. Случалось, он переправлялся на другой берег вплавь либо прыгая с одного валуна на другой. Ему хотелось во что бы то ни стало узнать, какие степи и леса скрыты за туманной далью, какие звери там водятся, хороша ли охота. Он с тоской всматривался в синюю полоску леса, закрывающую горизонт, и, вернувшись в пещеру, долго не мог найти себе места.

Во время отлучек друга Зур сушил на солнце нарезанное узкими полосками мясо и собирал съедобные растения. Несколько раз в день он спускался по подземному коридору, подходил к щели и, найдя пещерного льва бодрствующим, разговаривал с ним, приучая хищника к звукам человеческой речи.

В один из жарких дней, в послеполуденное время, Зур был удивлен тем, что Ун долго не возвращается с охоты. Соскучившись, он спустился из пещеры на равнину с помощью сыромятных ремней. Сначала сын Земли направился к месту слияния Большой реки с ее правым притоком, но многочисленное стадо буйволов преградило ему дорогу. Зур хорошо знал, что эти животные при малейшей тревоге становятся опасными. Он обошел стадо стороной и собирался продолжать путь на юг, как вдруг из высокой травы ему навстречу вышел носорог. Зур поспешил укрыться под гигантским баньяном; тяжеловесный зверь последовал за ним. Тогда Зур взобрался на бугор, обогнул большое болото, углубился в густой кустарник и неожиданно оказался по ту сторону скалистой гряды, неподалеку от логовища пещерного льва.

Носорог остался далеко позади. Зур принялся с любопытством рассматривать местность, куда они с Уном никогда не отваживались забираться. Скалистая гряда с этой стороны выглядела более дикой и была сильно изрезана и изрыта. Два сокола то кружили над скалами, то взмывали, почти не шевеля крыльями, к пышному белому облаку. Косые лучи заходящего солнца освещали багровым светом причудливо выветрившиеся базальтовые утесы и пышную растительность у их подножия. Лежа на земле, в тени дерева, Зур смотрел на скалы и старался догадаться, где может быть вход в логовище пещерного льва. Слева от Зура было болото, заросшее густым тростником, справа простиралась изрытая, изборожденная складками местность, усеянная невысокими буграми. От скалистой гряды отходили в разных направлениях островерхие базальтовые отроги, похожие на полуобвалившиеся каменные стены, увенчанные острыми зубцами… Пещерный лев, вероятно, дремал в своем логове в ожидании часа, когда над остывающей от дневного жара землей зазвучат голоса пробудившихся хищников.

Внезапно волосы Зура поднялись дыбом. На вершине самого большого бугра показалась коренастая фигура льва. То был не желтый лев вроде тех, что нападали когда-то на их хижину из лиан, но огромный черный зверь незнакомой породы. Под деревом, где лежал Зур, трава была короткой и редкой. Лев увидел человека.

Зур словно парализованный приник к земле. Он не обладал ни силой, ни стремительностью Уна; удар его копья не мог пробить широкую грудь льва; палица не способна была раздробить позвонки, размозжить череп или лапы хищника. Надо было спасаться бегством: дерево, под которым он находился, оказалось слишком низким, чтобы можно было укрыться в его ветвях. Там, вдалеке, Зур видел зубчатую каменную стену, которая могла привести его к вершинам скалистой гряды по узкому гребню, недоступному для громадного хищника.

Вскочив на ноги, человек-без-плеч побежал что было сил к ближайшему отрогу. Лев, рыча, стал спускаться с бугра. Зур добежал до подножия базальтового утеса; полуобвалившаяся каменная стена скрыла его на время от глаз черного льва. На бегу сын Земли внимательно вглядывался в зубцы и трещины, усеивавшие крутые склоны. Пробежав около тысячи шагов, Зур оглянулся: позади никого не было. Должно быть, лев, потеряв его из виду, остановился в нерешительности. А быть может, ленивый, как все его сородичи, он и вовсе отказался от преследования? С вспыхнувшей в сердце надеждой Зур поспешил к базальтовой стене. Внезапное рычание заставило его содрогнуться, и, оглянувшись, он снова увидел позади себя черную фигуру хищника. Зверь мчался большими скачками, разгоряченный погоней и упорный в преследовании намеченной жертвы. Хриплое, прерывистое дыхание хищника слышалось все явственнее: лев настигал человека.

Внезапно внимание беглеца привлекли три выступа в каменной стене. Они были расположены словно обломанные сучья на дереве и вели к острому гребню базальтового утеса.

Зур высоко подпрыгнул, добрался до первого выступа, поднялся, цепляясь руками и ногами, до второго, затем до третьего выступа, подтянулся на руках до четвертого и очутился на гребне базальтовой стены. Лев был совсем близко… Он сделал громадный скачок и тяжело рухнул обратно; базальтовый утес, почти отвесный, не давал никакой опоры для его массивного тела. Трижды возобновлял хищник свою попытку, затем, рыча от бессильной ярости, отступил. Минуту человек и зверь пристально смотрели в глаза друг другу…

Сидя верхом на остром базальтовом гребне, сын Земли спрашивал себя, следует ли ему оставаться здесь или спуститься к противоположной, более пологой стороне утеса. Ведь в конце концов лев мог найти к нему дорогу либо снизу, либо сверху.

Зур раздумывал ровно столько времени, сколько лев оставался в нерешительности. Как только хищник принялся рыскать у подножия утеса, Зур решился и, скатившись с крутого откоса, побежал на север. На бегу он лихорадочно вглядывался в каменные трещины и расселины, все чаще надеясь обнаружить какое-нибудь убежище…

Черный лев не показывался. Может, он до сих пор не нашел прохода среди обломков базальтовой стены? Зур вряд ли спрашивал себя об этом… Он стремительно приближался к скалам…

Он был шагах в пятидесяти от их подножия, когда услышал сзади рычание и понял, что погоня возобновлялась. Черный лев, обогнув каменный отрог, снова увидел человека. Он несся громадными прыжками, приминая высокую траву.

В базальтовых скалах по-прежнему не было видно ни одного подходящего углубления или расселины… Зур продолжал бежать, повинуясь лишь смутному инстинкту самосохранения.

Базальтовая стена уже совсем близко… И вдруг Зур увидел прямо перед собой зияющее отверстие в скале. И тут же услышал за спиной хриплое дыхание хищника и шорох раздвигаемых трав…

Зур остановился. Сердце его билось неровными, частыми толчками, голова кружилась, ноги подкашивались. Скалы, деревья и кустарники плыли перед расширенными от ужаса глазами. Он чувствовал себя беззащитным, словно ибис в когтях орла. У него не было с собой никакого оружия. Острые клыки хищника сейчас вопьются в его тело…

Мгновение кажется длиннее вечности. Зур должен сделать выбор. Позади, за спиной, – черный хищник; впереди – вход в логовище пещерного льва. Времени на размышления нет; только пять-шесть прыжков отделяют от него преследователя. И, внезапно решившись, Зур с головокружительной быстротой бросается вперед…

Он исчезает в зияющем отверстии пещеры, словно воробышек в пасти кобры.

Два громовых рычания угрожающе звучат впереди и позади него. Там, в багровом свете заходящего солнца, четко обрисовывается силуэт черного льва. Исполинская фигура выходит ему навстречу из темной глубины пещеры. Два гигантских прыжка, царапанье могучих когтей по базальту, страшное щелканье зубов – и пещерный лев уже торжествует победу. Черный хищник перевернулся через голову, скатился вниз и удаляется ползком; из глубокой раны на левом плече течет струя горячей крови, обрызгивая зеленые травы… Стоя у входа в логовище, пещерный лев, высоко подняв свою царственную голову, смотрит, как убегает дерзкий враг, и громовой рев победы вырывается из его могучей груди.

Вряд ли Зур видел эту битву гигантов. Он знает только, что победителем остался хозяин пещеры. Обессиленный, лежит он, раскинув руки, на каменном полу пещеры и ждет… Он знает, что спасения нет. Ни надежды, ни отчаяния в его душе. Зур готов к смерти; он покорился ей, как некогда покорялся боли, когда махайрод раздирал ему клыками грудь.

Еще минуту исполин грозно рычит, стоя у входа, затем поворачивается и медленно, тяжелыми шагами возвращается в пещеру, зализывая на ходу царапину, оставленную когтями врага. Он видит человека, простертого на земле… обнюхивает его, опускает ему на плечо свою громадную лапу… Он может растерзать это трепещущее тело – человек не будет сопротивляться… Но зверь не трогает Зура. Дыхание его спокойно. И сын Земли догадывается, что пещерный лев узнал запах, который просачивался каждый день в его логово сквозь щель в базальтовой стене.

Надежда на спасение вновь пробуждается в молодом ва… Он смотрит снизу вверх на величественную голову хищника и, вспомнив, что пещерный лев всегда с интересом прислушивался к звукам членораздельной человеческой речи, говорит слабым голосом:

– Зур словно сайга в когтях у пещерного льва…

Дыхание зверя делается громче; он тихо снимает с плеча Зура свою мощную лапу. Близость, которая установилась между ними в те времена, когда базальтовая стена разделяла их, приняла новые формы. Сын Земли чувствует, что каждая минуту увеличивает его шансы на спасение. Если зверь не растерзал его сразу, значит он не считает Зура добычей. Между могучим хищником и человеком заключен союз…

Время идет. Багровый шар солнца закатывается за дальние холмы. Но огромный хищник по-прежнему не трогает Зура. Сидя перед сыном Земли, он слушает знакомые звуки человеческой речи. Иногда он склоняет голову и обнюхивает Зура, словно хочет еще раз удостовериться, что это он. Иногда, втянув когти, зверь ласково трогает человека своей могучей лапой, так же ласково, как когда-то в материнском логове, играя с теми, кто родился в один день с ним. И всякий раз сердце Зура снова сжимается от страха. Но страх постепенно проходит…

Сумерки южной ночи сгущались быстро. Свет у входа в пещеру стал синим, затем темно-лиловым. Две звездочки замерцали на потемневшем небе, и ночной ветерок овеял прохладой базальтовые скалы…

Пещерный лев поднялся на ноги. Это был час охоты. Зеленые огоньки вспыхнули в его глазах, ноздри расширились. Ночь, полная добычи, манила хищника. И Зур понял, что для него снова наступила минута между жизнью и смертью. Если он покажется пещерному льву добычей, подобно бесчисленному множеству травоядных, спрятавшихся в густых зарослях и чащах, – сын Земли никогда не увидит Уна. Несколько раз хищник, тяжело дыша, возвращался к Зуру: горевшие зеленым огнем глаза пристально вглядывались в хрупкий силуэт человека… Наконец, издав короткое рычание, зверь вышел из пещеры, и его массивная фигура растворилась в непроглядной тьме тропической ночи.

Бурная радость овладела молодым воином:

– Пещерный лев заключил союз с Зуром!.. – Он бросился к трещине в стене и громко позвал: – Ун!

Послышались поспешные шаги. Красноватый свет факела озарил пещеру. Сын Быка увидел Зура в львином логове и вскрикнул испуганно:

– Зачем Зур пришел сюда? Пещерный лев растерзает его.

– Нет, – ответил человек-без-плеч.

И он рассказал другу, как попал в пещеру. Потрясенный Ун слушал, затаив дыхание, эту необычайную повесть, более удивительную, чем история дружбы Нао с вожаком мамонтов…

Когда Зур закончил рассказ, Ун сказал с гордостью:

– Ун и Зур теперь так же могущественны, как вождь уламров!.. – Затем беспокойство снова овладело им. – Зур не должен больше оставаться в львином логове, – заявил он. – Я выхожу ему навстречу.

Друзья сошлись у южной оконечности скалистой гряды. Затем, вернувшись к себе, развели большой огонь на площадке перед входом и долго сидели у костра, наслаждаясь, как никогда, чувством покоя и безопасности.

А внизу, во тьме джунглей, за каждым деревом и кустом таились, подстерегая добычу, ночные хищники, и травоядные с жалобными криками спасались от преследователей, прятались в густых зарослях и чащах или гибли в когтях безжалостных врагов.

Теперь Ун и Зур часто спускались по подземному коридору к щели в базальтовой стене. Если пещерный лев бодрствовал, они окликали его и говорили с ним по очереди, заглядывая в расселину. В первое время присутствие Уна вызывало у хищника неудовольствие и беспокойство; громкое дыхание вырывалось из широкой груди; иногда зверь глухо рычал, охваченный гневом и недоверием. Но постепенно он привык к запаху второго человека. И если теперь лев и подходил иногда вплотную к щели, то только потому, что чувствовал уже смутную симпатию к этим странным двуногим существам, и еще потому, что даже хищники испытывают подчас тоску одиночества.

Однажды вечером Ун сказал:

– Надо возобновить союз с пещерным львом… Ун и Зур пойдут к нему в тот день, когда у зверя будет удачная охота.

Зур не возразил ничего, хотя по натуре своей был менее склонен рисковать жизнью, чем Ун. Но союз с пещерным львом он считал своим кровным делом и часто думал о нем с радостью и гордостью.

Однажды утром они увидели в львином логове тушу большой антилопы. Одной задней ноги ее оказалось достаточно, чтобы хищник насытился. Зверь крепко спал, усталый после охоты и отяжелевший от сытости.

– Мы пойдем к нему в пещеру, когда он проснется, – сказал Ун. – Он не будет испытывать голода в ближайшие две ночи.

Молодые воины думали об этом все утро, бродя по берегам Большой реки или отдыхая под защитой базальтовых утесов.

В полдень Ун и Зур заснули крепким сном в своей пещере, затем долго сидели, погруженные в смутные грезы, на площадке перед входом. Раскаленные солнцем скалы медленно остывали по мере того, как тени их удлинялись. Свежий ветерок прилетел с реки и овеял прохладой обнаженные тела людей. Ун и Зур думали о родном становище, затерявшемся далеко в горах; вспоминали случаи на охоте, переселение уламров на юго-восток, горную цепь, вставшую на их пути, подземную реку, вдоль которой они пробирались при свете факелов, и яркие картины жизни в новой стране, где сейчас находились.

Но чаще всего они думали об исполинском хищнике, обитающем по ту сторону скалистой гряды, и с нетерпением ждали наступления вечера.

Когда солнце склонилось к западу, Ун и Зур спустились по подземному коридору. Хищник уже проснулся и снова принялся за еду.

– Идем к нему! – сказал Ун.

Сын Земли уступил желанию друга. Его решение зрело медленно, но, когда оно было принято, человек-без-плеч рисковал своей жизнью так же бесстрашно, как уламр.

Они вышли на площадку перед входом и спустились к подножию скалистой гряды. Олени и антилопы, утолив жажду у водопоя, искали убежища на ночь. Пронзительно кричали птицы, перелетая с ветки на ветку или прячась в густой листве. Большой гиббон пробежал между деревьями и быстро вскарабкался на высокую пальму.

Ун и Зур обогнули скалистую гряду и очутились перед входом в львиное логовище.

Ун сказал:

– Я пойду первым.

Это вошло у него в привычку. Всегда в случае опасности широкая грудь уламра заслоняла Зура и защищала его от гибели. Но на этот раз сын Земли воспротивился:

– Пещерный лев знает меня больше. Будет лучше, если я окажусь между ним и Уном…

В отношениях между друзьями не было ложной гордости или самолюбия. Каждый ценил в другом те качества, которых не хватало ему самому, и умел пользоваться этими качествами в случае необходимости. Ун признал, что Зур прав, и уступил.

– Иди! – сказал он.

Они посмотрели друг другу в глаза. Ун держал палицу в левой руке и самое крепкое свое копье в правой. В эту решающую минуту уламр отчетливее, чем его товарищ, чувствовал, какая смертельная опасность грозит им обоим…

Тихими шагами приблизился Зур к чернеющему в базальтовой скале отверстию. Мгновение его фигура четко выделялась на темном фоне входа, затем густая тень поглотила ее. Сын Земли снова стоял лицом к лицу с царственным зверем.

Пещерный лев бросил свою добычу. Глаза его, вспыхнувшие зеленым огнем, впились в узкую фигуру человека-без-плеч.

Зур сказал вполголоса:

– Люди пришли возобновить союз с пещерным львом. Близится период дождей, когда дичь попадается редко и ее трудно добывать. Тогда пещерный лев соединит свою силу с умом и хитростью Уна и Зура.

Гигантский хищник полузакрыл и снова открыл глаза. Затем поднялся во весь рост и, медленно ступая, подошел к человеку. Голова его коснулась плеча Зура, и Зур положил свою руку на жесткую гриву.

Самые свирепые звери испытывают чувство доверия и симпатии к тому, кто дотронется до них. В душе сына Земли нет больше страха. Несколько раз он повторяет свой жест и медленно гладит густую гриву зверя. Пещерный лев стоит неподвижно, дыхание его спокойно.

И все же Зур не спешит позвать Уна. Но вдруг высокая фигура появляется у входа в пещеру. Это Ун. Он по-прежнему держит в руках палицу и копье. Гигантский хищник резким движением повернул к уламру свою огромную голову, в полуоткрытой пасти сверкнули мощные клыки… Кожа на лбу зверя собралась в крупные складки, мускулы напряглись, зеленые огни снова загорелись в его зрачках…

– Ун тоже заключил союз с пещерным львом! – поспешно сказал человек-без-плеч. – Ун и Зур живут вместе в пещере, наверху.

Лев рванулся вперед… Уламр крепко сжал в руке палицу. Но Зур одним прыжком очутился между ними, прикрывая друга своим телом, и могучий хищник остался на месте.

Ун и Зур снова приходили в последующие дни. Лев уже привык к ним и даже проявлял признаки удовольствия при их появлении. Одиночество тяготило огромного зверя; он был молод и со дня своего рождения до прошлой осени жил среди себе подобных. Там, в низовьях Большой реки, на берегу глубокого озера было его логовище, где он поселился со своей самкой. Их детеныши уже начинали охотиться. Но однажды ночью, во время грозы, озеро вышло из берегов. Бурлящие воды затопили прибрежные заросли и чащи. Ураган вырывал с корнем высокие пальмы. Клокочущий поток унес самку и ее потомство, а самец, увлекаемый водоворотом вместе с поваленными деревьями, был выброшен на пустынный берег вдали от родных мест…

Весь сезон дождей логовище оставалось под водой… Сначала лев разыскивал его с мрачным и отчаянным упорством; громовой голос звал сквозь гул дождя утраченных сородичей…

Но время шло… Блуждая в бесцельных поисках по джунглям, лев набрел на скалистую гряду и поселился в пещере, укрываясь от потоков воды, низвергавшихся с небес.

Смутная тоска не давала ему покоя. Просыпаясь по утрам, он долго обнюхивал углы своего одинокого жилища, а вернувшись с охоты, клал добычу на землю и озирался по сторонам, будто ждал тех, кто когда-то разделял с ним трапезу.

Постепенно образы самки и детенышей потускнели и исчезли из его памяти. Он привык не ощущать рядом с собой никакого другого запаха. Но тоска одиночества по-прежнему мучила его.

Однажды вечером Ун и Зур отправились вместе с пещерным львом на охоту.

Они шли втроем по ночному лесу, озаренному неверным светом ущербной луны.

Резкий запах хищника будил травоядных, укрывшихся на ночь в лесной чаще. Все живое бежало перед ним в страхе, скрываясь в глубине джунглей или подымаясь на ветви высоких деревьев. Животные, жившие стадами, каким-то способом давали знать друг другу о его приближении.

Среди безбрежного океана жизни огромный зверь был словно в пустыне… Гигантской силе его противостояли хитрость, быстрота и ловкость слабых существ. Лев мог одним ударом могучей лапы убить сайгу, онагра или антилопу-нильгау; одним прыжком он опрокидывал на землю дикую лошадь, кабана и даже гаура; но все они умели вовремя скрыться в непроходимой чаще или исчезнуть в необозримых просторах саванн… И только невероятное изобилие травоядных помогало царю зверей утолять свой голод, ибо в это время года широкие равнины и лесные заросли буквально кишели дичью.

Все же рассвет часто заставал исполинского хищника без добычи, и он, измученный бесплодными поисками, возвращался голодный в свое одинокое логово…

Этой ночью пещерный лев долгое время безуспешно пытался настигнуть антилопу или оленя. В конце концов он затаился в засаде на опушке леса, близ обширного болота. Огромные ночные цветы источали опьяняющий аромат; земля пахла мускусом и перегноем. Люди отделились от хищника и тоже спрятались: один – в зарослях тростника, другой – в бамбуковой чаще.

Вдалеке слышался топот убегавшего стада; сова бесшумно пролетела на мягких крыльях. Затем появился кабан, роя землю своими крепкими клыками.

Это был неповоротливый зверь с крепкой шеей и тонкими ногами. Он брел хмурый и чем-то раздраженный, пыхтя и злобно хрюкая.

Кабан приблизился к тростникам, где спрятался Зур, и внезапно остановился, почуяв запах человека. Но запах этот напоминал гиббона или резуса, которых ему нечего было опасаться. Кабан сердито фыркнул и направился к бамбуковой роще.

Тогда Ун, желая направить зверя в сторону пещерного льва, испустил свой боевой клич, который был тотчас же подхвачен Зуром.

Кабан отступил – не из страха, а из осторожности. Все непонятное таит в себе опасность: ни гиббон, ни резус не обладают столь мощным голосом.

Крик повторился.

Кабан круто повернулся и побежал прямо к тому месту, где притаился пещерный лев. Исполинская фигура внезапно выросла перед ним; кабан в ярости обратил на нее свои острые клыки. Но зверь, обрушившийся ему на спину, весил больше, чем матерый буйвол. Кабан пошатнулся. Огромные челюсти сомкнулись на его загривке, сокрушая шейные позвонки…

Когда пещерный лев принес тушу кабана в логовище, Ун захотел убедиться, насколько прочен их союз с огромным зверем. Он взял топор, отрубил от кабаньей туши заднюю ногу – и хищник не препятствовал ему.

Люди поняли, что отныне их сила стала равной силе целого племени.

Много раз охотились еще Ун и Зур со своим могучим союзником. Часто они вынуждены были уходить далеко от пещеры, потому что дичь постепенно покидала места, где бродил страшный обитатель скалистой гряды.

Но Ун по-прежнему мечтал о более далеких походах. Нетерпеливое любопытство не давало ему покоя. И однажды утром он сказал Зуру:

– Хорошо бы нам разведать другие земли для охоты. Многие животные, вероятно, покинут осенью эти места. Хочет ли Зур сопровождать меня по ту сторону жилища тигров?

Зур не отказывался следовать за товарищем, хотя и не обладал такой беспокойной натурой, как Ун.

– Мы должны увидеть земли, к которым стремится Большая река, – ответил он.

Молодые воины привели в порядок свое оружие, накоптили мяса, напекли съедобных корней и отправились в путь, когда солнце только показалось над противоположным берегом Большой реки.

Зур покидал пещеру с грустью и сожалением. Здесь он жил в спокойствии и довольстве; здесь они с Уном заключили союз с царственным хищником…

Все утро и вторую половину дня путники шли, не испытывая беспокойства. Лишь бесчисленные насекомые все время докучали им. Мириады красноголовых мух, назойливо жужжа, летели за ними, привлеченные запахом вяленого мяса. Надо было также остерегаться огромных шершней, шести-семи укусов которых было достаточно, чтобы убить человека. А во время привалов – избегать соседства с гигантскими термитниками.

Было уже поздно, когда Ун и Зур добрались наконец до места слияния Большой реки с ее правым притоком. Ун хорошо знал эту небольшую, но бурную речку: ему не раз приходилось переправляться через нее. Он провел Зура сквозь лабиринт огромных валунов, и путники очутились в местах, где обычно охотились тигры. И сразу все вокруг показалось им угрожающим. Ибо лев спит днем в своем логове, а тигр рыщет повсюду и спит там, где застанет его утро, в местах, которых избегают другие хищники… Человек не в состоянии угадать намерений тигра и пройти так, чтобы не встретиться с ним.

Ун и Зур шли на довольно большом расстоянии друг от друга, чтобы увеличить зону наблюдения. Присутствие травоядных успокаивало их: ни сайги, ни антилопы, ни гауры не станут спокойно пастись по соседству с тиграми. Но, когда травоядные вдруг исчезли, молодые воины встревожились.

Ун решил, что безопаснее держаться как можно ближе к реке, поскольку все признаки жизни на суше исчезли, а речные воды по-прежнему кишели всевозможными живыми существами. Огромные гавиалы скользили, рассекая волны, между островками; бесчисленные стаи водоплавающих птиц копошились у берега. В тростниковых зарослях дремали гигантские питоны, свернув кольцами свои скользкие тела…

– Мы приближаемся к логовищу тигров! – вполголоса проговорил Зур.

Ун, напрягая зрение и слух, медленно продвигался вперед. Лес в этом месте почти вплотную подходил к воде, весь ощетинившийся колючками и опутанный лианами.

Внезапно сын Земли остановился.

– Вот здесь тигры ходят на водопой! – сказал он, указывая на тропу, пробитую в густом кустарнике.

На сырой земле виднелись многочисленные отпечатки широких лап. Зур нагнулся, чтобы рассмотреть их получше. Острый запах ударил ему в ноздри.

– Они прошли здесь совсем недавно, – прошептал человек-без-плеч.

Дрожь пробежала по его телу. Ун, встревоженный, снял с плеча копье.

В чаще раздался треск… Оба человека замерли, неподвижные, словно стволы деревьев. Бежать было поздно. Если хищники близко, придется принимать бой. Но на тропе никто не появился, и сын Быка, втянув ноздрями слабый ветерок, прилетевший из чащи, сказал:

– Тигры еще далеко!

Они снова зашагали вдоль берега, стремясь быстрее миновать опасное место. Скоро лес придвинулся вплотную к реке, и, так как на опушке он был совершенно непроходим, путники свернули вправо и углубились в бамбуковую чащу.

Через некоторое время заросли поредели, и молодые воины вышли на широкую прогалину, где паслось несколько травоядных. Близился вечер, и они принялись искать место для ночлега. Но вокруг, сколько хватал глаз, не было видно ни одной скалы или возвышенности. Лес окружил прогалину со всех сторон.

Скоро Зур обнаружил семь толстых бамбуков, которые росли близко друг от друга, образуя посредине нечто вроде естественного убежища. Три просвета между стволами были настолько узки, что человек не мог протиснуться между ними; сквозь два просвета Ун и Зур кое-как пролезали боком, но ни тигр, ни лев не сумели бы этого сделать. И наконец, последние два просвета имели ширину в один шаг у основания, но постепенно суживались кверху. Надо было заделать их с помощью переплетенных ветвей и лиан до высоты, равной двойному росту Уна.

Молодые воины принялись поспешно срезать лианы и молодой бамбук. Сын Быка заготавливал и обрубал их, а Зур, как более искусный строитель, связывал бамбук и переплетал его лианами с ловкостью, присущей людям племени ва.

Сумерки уже сгустились, когда юноши наконец закончили свою работу. Ни одна подозрительная тень не появлялась на краю прогалины. Ун и Зур развели большой костер и принялись жарить вяленое мясо и грибы. После напряженного труда ужин показался им особенно вкусным. Они испытывали гордую радость от сознания, что они – люди. Ни одно животное – даже из числа самых искусных строителей – не смогло бы за столь короткий срок соорудить такое удобное и надежно защищенное от хищников убежище.

Закончив ужин, друзья некоторое время сидели в задумчивости у входа в убежище. Луна взошла над равниной; в темном небе засверкали первые звезды. Зур в который раз спрашивал себя: кто зажигает каждый вечер на небе эти маленькие огни? Их слабый свет изумлял его – они были подобны уголькам от горящих факелов. А солнце и луна – большие костры из толстых сучьев… Но раз они горят так долго, значит наверху есть кто-то, все время поддерживающий огонь? Зур силился разглядеть тех, кто подбрасывает дрова в небесные костры, и не мог понять, почему они остаются невидимыми. Он думал также о том огромном тепле, которое излучает солнце. Почему оно сильнее днем, когда стоит высоко над головой, а не вечером, когда делается больше и опускается ближе к земле?

От таких мыслей Зур быстро уставал. Но сегодня он был поражен видом вечерних облаков, долгое время горевших на западе после того, как солнце скрылось за горизонтом. В этих облаках было больше огня, чем во всех кострах уламров, которые они зажигали в течение целой зимы. И такой большой огонь давал меньше света и тепла, чем маленький солнечный диск! Зур вдруг испугался своих размышлений. Ни одному уламру или ва не приходили в голову подобные вещи. Он сказал машинально:

– Что за люди зажигают небо, когда солнце уходит?

Ун сперва думал о тиграх, бродящих где-то неподалеку, затем дремота овладела им. Вопрос Зура вывел его из состояния полусна. Он не понял хорошенько, о чем говорит сын Земли. Ун знал, что Зуру приходят иногда в голову удивительные мысли, несвойственные другим людям.

Повернув лицо к ночному небу, уламр посмотрел на звезды:

– Зур говорит о маленьких огнях, что светятся там, наверху?

– Нет… Зур говорит о больших огнях, желтых и красных, которые только что угасли на закате. Может, их зажигают какие-нибудь неведомые племена, более многочисленные, чем уламры, кзамы и рыжие карлики?

Ун наморщил лоб. Он смутно представил себе людей, которые прятались наверху за огненными облаками, и эта мысль была ему неприятна.

– Ночь гасит небесные огни, – ответил он сонным голосом. – Ночь заставляет наш костер светить еще ярче.

Такой ответ разочаровал Зура. Однако он продолжал еще некоторое время размышлять о небесных огнях. А Ун тут же забыл о вопросе, который совсем не интересовал его.

Между тем ночной ветерок становился все прохладнее и доносил до слуха людей ночные шорохи и шумы. Неясные тени каких-то животных появлялись на краю прогалины и снова исчезали в чаще. Некоторые останавливались и смотрели издали на огонь, сверкавший все ярче в сгустившейся темноте ночи. Стайка из пяти-шести дхолей приблизилась к костру, жадно вдыхая соблазнительный запах жареного мяса. Но скоро они исчезли. Внезапно две антилопы выскочили из чащи и стремительно умчались в просторы саванны.

Ун вскочил на ноги, напрягая обоняние и слух.

– Пора укрыться в убежище! – прошептал он. И добавил: – Тигр близко!

Они проскользнули между бамбуковыми стволами и очутились внутри укрытия.

Густые заросли кустарников раздвинулись. В серебряном свете луны и багровых отблесках костра появился большой полосатый зверь. Он был так же велик, как лев, но ниже ростом, с более гибким и удлиненным туловищем. Уламры и люди-без-плеч боялись тигра больше всех других хищников, ибо даже лев уступает ему в хитрости, быстроте и ярости; махайрод не встречается по ту сторону гор, а из всего племени уламров только Нао, старому Гоуну да еще двум воинам доводилось видеть пещерного льва.

Тигр шел не спеша, величественный и грозный, слегка изгибая свое длинное туловище. Увидев костер, он остановился и поднял вверх массивную голову, так что стала видна его широкая грудь, покрытая светлой шерстью. Глаза хищника вспыхнули. Такого крупного тигра Ун и Зур еще никогда не видели. И, несмотря на жгучее беспокойство, заставлявшее его кровь быстрее струиться по жилам, сын Быка невольно залюбовался могучим зверем. Ун всегда чувствовал восхищение перед силой живых существ, даже в тех случаях, когда они оказывались его смертельными врагами.

Тем не менее он сказал пренебрежительно:

– Тигр во много раз слабее пещерного льва!

А Зур добавил:

– Он все равно что леопард перед нашим могучим союзником!

Но оба прекрасно понимали, что для человека тигр был так же страшен, как их грозный товарищ, обитатель скалистой гряды.

Постояв немного, тигр снова двинулся к костру, озадаченный и недоумевающий. Как и все дикие звери, он смертельно боялся огня. Ему довелось однажды убегать от степного пожара, зажженного молнией. Но это пламя напоминало скорее огни, которые загораются в небе, когда ночь подходит к концу. Тигр подошел так близко, что почувствовал жар, исходивший от костра. Он увидел языки пламени, лизавшие сухие сучья, услышал треск горящего дерева и гул огня. Страх охватил хищника; он повернул влево и стал обходить костер, держась на почтительном расстоянии от огня. Этот маневр привел его к группе бамбуков. Зверь одновременно увидел людей и почуял их запах.

Тигр глухо зарычал, затем испустил протяжный охотничий крик, напоминающий вой дхолей.

Ун не задумываясь ответил своим боевым кличем. Тигр вздрогнул, изумленный, и стал внимательно разглядывать невиданных противников. Они показались ему слабосильными; запах напоминал запах робких и беззащитных существ. Между тем все те, кто осмеливался противостоять хищнику, обладали исполинским ростом и колоссальной силой.

Однако, будучи старым и опытным и зная, какие неожиданности скрывает подчас неведомое, тигр решил проявить осторожность. Близость огня придавала еще больше таинственности странным двуногим существам.

Хищник медленно приблизился к группе бамбуков и обошел ее кругом. За долгие годы охоты в джунглях он научился безошибочно определять расстояние, отделявшее его от добычи. Это умение неизменно помогало ему настигать свою жертву, когда до нее оставался лишь один прыжок. Тигр знал также прочность бамбуковых стволов и даже не пытался пройти там, где просветы между ними были слишком узкими. Миновав их, тигр остановился перед стеной из сплетенных ветвей и, подняв когтистую лапу, попробовал разорвать тонкие лианы. Но в тот же момент копье Уна едва не задело его ноздри.

Зверь отступил, глухо рыча, и остановился в нерешительности. Этот неожиданный отпор делал неведомых противников еще более непонятными. Ярость овладела хищником; хриплое дыхание с шумом вырвалось из широкой груди. Молниеносным прыжком он обрушился на зеленую стену. На этот раз копье Уна попало в цель: оно вонзилось прямо в пасть хищника.

Тигр почувствовал, что стены убежища прочны, а мужество обороняющихся велико. Он снова отступил, припал к земле и стал ждать.

Но час охоты еще не наступил. Тигру хотелось пить. Если бы огонь не привлек его внимания, он сперва спустился бы к водопою. Через некоторое время злоба хищника стала остывать, и он снова почувствовал ту невыносимую сухость в горле, которую могла утолить только прохладная речная вода.

Протяжно зарычав, зверь поднялся на ноги, обошел два раза вокруг убежища и скрылся в густом кустарнике, где виднелся узкий проход, ведущий к реке. Ун и Зур смотрели ему вслед.

– Он вернется! – сказал Зур. – И быть может, вместе с тигрицей.

– Ни одна лиана не разорвана, – ответил уламр.

Некоторое время они тревожно размышляли о грозившей им опасности. Однако первобытные люди были не способны долго испытывать страх перед будущим. Убежище, сооруженное ими на ночь, выдержало первую атаку тигра; оно сохранит их и от всех последующих. Не было даже необходимости бодрствовать; едва они растянулись на земле, как богатырский сон овладел ими.

Ун проснулся в середине ночи. Луна уже скрылась за вершинами леса на западе, но ее невидимые лучи окрашивали розоватым цветом густой туман, клубившийся над деревьями. Пепельный сумрак окутывал прогалину. Костер догорал, отбрасывая слабый свет.

Приподнявшись на локте, уламр увидел вокруг лишь неподвижные, словно уснувшие, деревья. Но обоняние предупредило его о чьем-то присутствии. Вот на фоне зарослей возникла тень и остановилась у небольшой купы пальм, затем осторожно двинулась к убежищу. Ун знал, что это тигр; с тревогой и гневом следил он за приближением хищника. Но, несмотря на ужас, который внушал ему тигр, молодой воин всем своим существом жаждал схватки с ним. Разве Нао не одолел в свое время серого медведя и тигрицу? А сам Ун разве не убил махайрода, победившего носорога? Кровь бросилась в голову уламру, но он тотчас же овладел собой. Осторожность, унаследованная от многих поколений предков, охладила его воинственный пыл. Ун прекрасно понимал, что ни Нао, ни Фаум не рискнули бы первыми напасть на тигра, разве что для спасения своей жизни.

К тому же проснулся тот, кто всегда удерживал молодого уламра от опрометчивых поступков. Человек-без-плеч поднялся с земли, посмотрел на тигра, потом на своего товарища, схватившего тяжелую палицу, и сказал:

– Тигр не нашел добычи.

– Если он подойдет к хижине, – ответил уламр прерывающимся от волнения голосом, – Ун метнет в него копье и дротик.

– Опасно нанести тигру рану. Его ярость сильнее, чем ярость льва.

– А если он не захочет уйти от убежища?

– У нас есть запас пищи на два дня.

– Зато нет воды. А что, если к тигру присоединится тигрица?

Зур промолчал. Он уже подумал об этом. Он знал: хищники иногда объединяются, чтобы сообща преследовать добычу. Но, поразмыслив минуту, сказал:

– Тигр бродит один с самого вечера. Тигрица, должно быть, далеко отсюда.

Ун, как всегда, мало задумывался о будущем и потому не стал настаивать на своем предположении. Все внимание его было приковано к тигру, который тем временем приблизился к бамбукам на расстояние пятидесяти шагов. В свете догоравшего костра отчетливо была видна его массивная голова с огромной пастью, окаймленной жесткой щетиной усов. Глаза сверкали еще ярче, чем в прошлый раз. Ун испытывал странную ненависть к их зеленому мерцанию; Зура при виде его охватила лихорадочная дрожь. Временами из груди зверя вырывалось низкое, протяжное рычание. Он подошел еще ближе, затем принялся кружить вокруг бамбуков с ужасающим, способным довести до отчаяния, терпением. Можно было подумать, что тигр ждет, не расширятся ли просветы между стволами, не раздвинутся ли сплетенные из ветвей и лиан зеленые стены. И каждый раз, когда зверь приближался к убежищу, оба человека вздрагивали, будто боялись, что ожидания хищника сбудутся.

В конце концов тигр перестал рыскать вокруг убежища и затаился в высокой сухой траве. Положив морду на лапы, он терпеливо наблюдал за скрытыми позади бамбуков странными существами. Иногда хищник зевал, широко раскрывая пасть, и тогда при слабом свете догоравшего костра видно было, как блестят его страшные клыки…

– Он не уйдет отсюда и утром, – мрачно сказал Ун.

Зур ничего не ответил другу. Он задумчиво разглядывал две маленькие сухие ветки скипидарного дерева. Зур любил всегда иметь под руками сухую растопку. Он осторожно расколол одну веточку вдоль и принялся собирать мелкие щепки и травинки.

– Не собирается ли Зур зажечь в убежище костер? – укоризненно спросил Ун.

– Ветра нет, земля вокруг убежища голая, а бамбуки – молодые и зеленые. Зуру нужен только маленький огонь.

Ун не стал противоречить. Он смотрел, как крохотные язычки пламени лижут сухие веточки и травинки, а его товарищ тем временем зажег на этом крошечном костре кончик смолистой ветки. Скоро она вспыхнула ярким пламенем. Тогда, подойдя к одному из просветов, сын Земли швырнул свой пылающий факел в сторону хищника. Пламя описало широкую дугу и упало в сухую траву, которой еще не успели коснуться ночные испарения.

Тигр отпрянул в сторону. Огненный снаряд пронесся мимо него и исчез в гуще высоких стеблей. Ун беззвучно рассмеялся.

В густой траве мерцала лишь крохотная красная точка. Тигр, успокоившись, снова улегся на землю…

Подождав еще немного, Зур зажег вторую ветку. Но не успела она разгореться, как вдруг из чащи сухих стеблей взвился кверху огненный язык. Тигр снова вскочил, злобно рыча, и рванулся вперед, но в ту же минуту Зур метнул в него вторую ветку. Пылающий факел угодил прямо в грудь хищнику.

Обезумев от ужаса, тигр закружился на месте, затем бросился в сторону. Но огонь с сухим потрескиванием, казалось, гнался за зверем по пятам, перепрыгивая с одного стебля на другой; затем рассыпался снопами и окутал хищника со всех сторон… Жалобно воя от боли и страха, тигр прорвался сквозь огненное кольцо и убежал.

– Он не вернется больше! – уверенно сказал Зур. – Ни один зверь не возвращается на то место, где его опалил огонь.

Хитроумие друга восхитило Уна. Смех его не был больше беззвучным, он звенел над прогалиной, как ликующий боевой клич.

– Зур хитрее старого Гоуна, самого мудрого среди уламров! – воскликнул он радостно.

И его мускулистая рука ласково коснулась плеча друга.

Тигр действительно не приходил больше, и молодые воины спокойно проспали весь остаток ночи. Густой туман окутывал прогалину, тишина и безмолвие царили на ней до самой зари.

Затем стали появляться дневные животные. Гул пробуждающейся жизни донесся с берегов Большой реки и с бесчисленных деревьев, окружавших поляну.

Ун выбрался из убежища и осмотрелся. Никаких подозрительных запахов в воздухе не чувствовалось. Олени не торопясь прошли через поляну; их появление окончательно успокоило молодого охотника.

Он обернулся к Зуру и сказал:

– Мы продолжим наш путь, но сначала пройдем на запад, чтобы не встретиться больше с тигром.

С первыми лучами солнца они тронулись в дорогу. Ночной туман медленно таял; клочья его поднимались к бледному утреннему небу и исчезали в постепенно густевшей синеве. Травоядные стали попадаться все чаще, и молодые воины поняли, что они миновали наконец охотничьи владения тигров.

Однако Ун с новой тревогой вдыхал горячий, неподвижный воздух. Удушливый зной окутывал деревья и кустарники; красноголовые мухи неотступно преследовали путников; солнечные лучи, проникавшие сквозь густую листву, жгли обнаженную кожу, словно укусы термитов.

– Гром будет греметь над лесом! – сказал Зур.

Ун остановился и посмотрел на запад. Впереди открывалась широкая прогалина. Над ней простиралась ярко-синяя полоса неба без единого облачка. И тем не менее оба чувствовали смутную тревогу, постепенно распространявшуюся в природе.

Они шли опушками густых зарослей, стараясь держаться ближе к берегам Большой реки. К полудню гроза, казалось, все еще была далеко. Не разжигая огня, путники съели без всякого удовольствия по куску холодного мяса, зажаренного накануне, и немного отдохнули под деревом, тревожимые все теми же назойливыми насекомыми.

Когда они собрались идти дальше, первые тучи стали появляться на западе. Молочная белизна постепенно заволакивала небесную лазурь. Из чащи донесся тревожный рев буйволов и жалобный крик оленя. Обеспокоенные кобры бесшумно скользили среди высоких трав.

Некоторое время молодые воины были в нерешительности: продолжать ли им путь? Но окружающая местность явно не подходила для стоянки: тысячелетние деревья вздымали к небу свои гигантские кроны; почва под ними была мягкой и рыхлой. И вокруг – никакого укрытия от надвигающейся бури, которая скоро обрушится на лесные чащи…

Первые порывы ветра уже проносились над вершинами деревьев с шумом, напоминающим рев горной реки. За ними следовали минуты густой, давящей тишины. Плотная стена облаков, постепенно темнея, поднималась все выше к зениту; края ее зловеще светились. Затем яростные вспышки молний озарили мертвенным светом зеленое море деревьев… Но они рождались далеко от того места, где находились Ун и Зур, и гром еще не примешивал своего голоса к грохоту бури. Когда же стена туч достигла зенита и стала заволакивать восточную половину неба, ужас приковал к земле всех обитателей джунглей. Лишь изредка можно было увидеть испуганное животное, спешившее укрыться в своем логове, или встревоженное насекомое, не успевшее забиться в трещину древесной коры.

Ун и Зур знали, как страшна для всех живых существ ярость разбушевавшихся стихий. Ун лихорадочно озирался в поисках хоть какого-нибудь укрытия, а Зур время от времени поглядывал на небо и спрашивал себя, что за чудовищные хищники прячутся там, наверху, среди клубящихся туч. Вот уже доносится издали их глухое рычание… Затем рев чудовищ сделался оглушительным, а блеск молний – нестерпимым. Послышался постепенно нарастающий шум дождя; скоро он превратился в грохот катящихся по земле дождевых потоков. Гром непрерывно гремел над головами. Лес внезапно расступился, и путники увидели прямо перед собой большое озеро, окруженное обширными болотами.

Под ветви гигантского баньяна, где остановились Ун и Зур, вполз леопард. Сверху слышались жалобные крики тонкотелов[10]. Ливень усилился; казалось, с неба, прорвав невидимую плотину, низвергается целый океан. Ветер налетал яростными шквалами. За один час вода в озере поднялась и наполнила до краев прибрежные болота. Скоро одно из них вышло из берегов и стало заливать опушку.

Ун и Зур бросились обратно вглубь леса, но вода прибывала со всех сторон; грозный рев клокочущих потоков сливался с грохотом урагана и громовыми раскатами. Молодые воины бежали наугад, не разбирая дороги, по направлению к востоку, преследуемые по пятам наводнением. Едва им удавалось увернуться от одной волны, как дорогу внезапно преграждала другая. Ун мчался, словно молодой конь. Зур следовал за ним, пригнувшись к земле. Наконец расстояние между беглецами и поднимавшейся водой стало увеличиваться, но молодые воины продолжали бежать на восток в надежде добраться до берегов Большой реки.

Они пересекали прогалины, продирались сквозь заросли бамбуков и пальм. Вышедшее из берегов болото вынудило их свернуть к северу.

Гроза утихала. Ветер уже не завывал так неистово. Дождь прекратился.

Ун и Зур выбежали на поляну, через которую катился бурный поток, образовавшийся после ливня, и остановились у самой воды, пытаясь определить ее глубину.

Внезапно сверкнула молния и словно скосила группу эбеновых деревьев на противоположном берегу.

Чье-то гибкое, длинное тело метнулось в сторону от рухнувших на землю лесных великанов. Ун и Зур сразу узнали тигра. Несколько минут хищник, обезумев от ужаса, метался по берегу, затем остановился и увидел людей.

Инстинкт подсказывал Уну, что перед ними тот самый тигр, который рыскал прошлой ночью вокруг их убежища. Зур же уверился в этом, как только увидел на груди зверя рыжеватое пятно опаленной шерсти.

Тигр тоже узнал своих таинственных двуногих противников, вспомнил огонь, опаливший ему грудь прошлой ночью и едва не погубивший его. По странной случайности хищник встретился снова с этими загадочными существами в ту самую минуту, когда другой, более страшный огонь уничтожил на его глазах купу эбеновых деревьев. Это заставило хищника остановиться в нерешительности.

Несколько мгновений все трое стояли неподвижно. Расстояние, отделявшее людей от тигра, было слишком коротким. Приходилось принимать бой.

Ун уже сорвал с плеча копье. Осторожный Зур, понимая, что на этот раз за отступлением неизбежно последует погоня, тоже приготовился к битве. Он первым метнул в тигра свое оружие.

Дротик просвистел над бурлящими водами потока и вонзился в правое веко хищника… С яростным воплем зверь рванулся вперед. Но кровь, заливавшая ему глаз, помешала смертоносной точности прыжка. Длинное, гибкое тело хищника, не достигнув берега, упало в клокочущую воду. Перевернувшись несколько раз, тигр добрался до берега и зацепился за него передними лапами. Ун ринулся вперед, но его копье, вместо того чтобы вонзиться в плечо хищника, ударилось о его широкую грудь. Тигр выскочил на берег и бросился в атаку. Он заметно хромал; движения его были замедленными. Второй дротик, брошенный Зуром, вцепился в левый бок зверя, в то время как Ун наносил удар по затылку…

Затем, высоко подняв палицы, молодые воины приготовились к решающей схватке. Тяжелый дубовый комель с размаху опустился на широкий лоб хищника. Зур, зайдя сбоку, нанес зверю удар в затылок. Когтистая лапа разорвала кожу на груди Уна, но уламр молниеносно отпрянул в сторону, и страшные когти тигра лишь скользнули вдоль его туловища. В ту же минуту Ун нанес хищнику второй удар, на мгновение парализовавший зверя. И прежде чем тигр успел опомниться, палица Уна в третий раз опустилась на голову хищника с такой силой, что тот упал и больше не мог подняться…

Острие дротика, вонзившись прямо в сердце зверя, оборвало его жизнь.

Последующие дни были благоприятны для путников. Они отважно продвигались вперед по неизведанной местности, следуя течению Большой реки, которая в этих местах была широкой, словно озеро. Они ночевали в джунглях на речном берегу, в расселине базальтового утеса и в дупле столетнего дерева, а иногда – в непролазной чаще кустарников с такими крепкими и длинными колючками, что, прорубив в ней топорами узкий коридор и закрыв затем входное отверстие, можно было спокойно спать, не опасаясь нападения хищников.

Обширное озеро преградило им путь на юг и заставило уклониться в сторону от Большой реки. Огибая его, путники очутились перед невысоким горным кряжем. Им пришлось потратить всего полдня, чтобы подняться наверх. Здесь перед ними открылся вид на широкое плоскогорье, тянувшееся с северо-востока на юго-запад и густо поросшее степными травами. Вдали синел лес. На северо-западе возвышался горный хребет, с которого стекали две реки, питавшие новое озеро.

Ун и Зур добрались до леса лишь к закату солнца. Местом для ночлега они избрали глубокую расселину в порфировом утесе, закрыв вход в нее ветвями деревьев. Затем разожгли на опушке леса большой костер и поджарили на нем мясо. Здесь, на плоскогорье, не чувствовалось такой томительной жары, как внизу, на равнинах. С соседних гор дул легкий и свежий ветерок. После душных и знойных ночей на берегах Большой реки Ун и Зур наслаждались этой живительной прохладой, которая напоминала им о вечерах, проведенных с родным племенем уламров. Чистый и свежий воздух доставлял молодым воинам такое же наслаждение, как и вкусная еда. Шелест леса походил на журчание отдаленного ручья. Из чащи изредка доносилось мяуканье хищника, зловещий хохот гиены или вой дхолей.

Внезапно лес огласился пронзительными криками, и на опушке, среди древесных ветвей, замелькали странные фигуры. Они походили на собак и отчасти на рыжих карликов. Очень подвижные лица освещались круглыми, близко посаженными глазами.

Ун и Зур сразу узнали их. Это были обезьяны-резусы, покрытые густой шерстью, зеленоватой на спине и желтоватой на груди, с лицами красными, словно заходящее солнце. Они с любопытством смотрели на огонь.

Сын Земли не испытывал к ним отвращения. В каком-то смысле он считал этих обезьян подобными себе – в той же мере, что и рыжих карликов. Ун разделял его убеждение. Странствуя по новым землям, путники почти каждый день встречались с этими животными и знали, что они безобидны. Однако благодаря отдаленному сходству с рыжими карликами резусы все же внушали молодым воинам смутное недоверие.

В свете угасающего дня можно было разглядеть на деревьях около дюжины обезьян. Посмотрев некоторое время на огонь, резусы начинали с головокружительной быстротой прыгать с ветки на ветку и с дерева на дерево, затем останавливались и снова созерцали необычное зрелище.

Наконец большой самец, ростом со взрослого волка, медленно спустился с дерева на землю и двинулся по направлению к костру. Пройдя десяток шагов, он остановился и издал нежный, жалобный звук, видимо означавший призыв.

Вспомнив предательское поведение рыжих карликов, которые были ненамного больше резусов, Ун взялся было за копье, но тут же отложил его в сторону, услышав жалобный голос обезьяны. Постояв немного, резус снова продвинулся на несколько шагов вперед. Затем остановился, по-видимому окончательно, удерживаемый на месте одновременно и страхом, и любопытством.

Со стороны саванны донесся протяжный вой. Три волка появились на вершине ближнего бугра. Ветер дул в их сторону, и ни люди, ни обезьяны не почуяли приближения хищников.

Резус бросился обратно к опушке. Но один из волков – самый проворный – преградил ему дорогу, в то время как остальные окружали добычу, чтобы отрезать ее от леса. Лишь путь к огню оставался свободным. Большая обезьяна несколько мгновений стояла в растерянности, между тем как ее сородичи отчаянно кричали. Обезьяна повернула испуганное лицо к людям, увидела, что волки сжимают свой треугольник, и, обезумев, бросилась к костру…

Когда резус подбежал к огню, волки почти настигали его. Обезьяна закричала душераздирающим голосом: между хищниками и страшными языками пламени не оставалось свободного пространства…

Повернув голову в сторону леса, резус с тоской взглянул на зеленый океан листьев, где он так легко мог ускользнуть от преследователей. Затем его полные отчаяния глаза вторично обратились к людям, моля о помощи.

Зур вскочил на ноги, высоко вскинув дротик, и бросился навстречу обезьяне. Волк отступил перед странным двуногим существом. Ун, в свою очередь, поднялся во весь рост. Волки злобно завыли. Держась на почтительном расстоянии, они делали вид, что собираются перейти в атаку, свирепо рыча и скаля зубы.

Ун презрительно швырнул в них камнем. Обломок базальта угодил ближайшему волку в плечо. Взвыв от боли, зверь отступил к остальным.

– Волки не заслуживают удара копьем или дротиком, – пренебрежительно усмехнулся уламр.

Среди густых ветвей на опушке леса по-прежнему метались и кричали взволнованные обезьяны. А резус, застыв на месте, с ужасом смотрел на своих спасителей. Его длинные руки дрожали. Страх пригвоздил его к земле.

Однако постепенно сердце спасенного стало биться спокойнее; круглые глаза уже с меньшим недоверием глядели на людей. Теперь резус боялся только огня и волков. Но, так как огонь костра оставался на месте и пламя было словно ограничено невидимой чертой, обезьяна понемногу перестала опасаться и огня.

Отогнав хищников, Ун и Зур принялись с любопытством рассматривать своего гостя. Он сидел на земле, словно ребенок; маленькие ручки и плоская грудь дополняли сходство.

– Волки не съедят зеленого карлика! – сказал Ун со смехом, который заставил обезьяну подскочить.

– Ун и Зур проводят его до леса! – добавил человек-без-плеч.

Когда они подошли ближе, резус снова задрожал. Но медленные движения и ласковые голоса людей успокоили его. Резус почувствовал доверие и смутную симпатию к этим необычным существам.

Время шло. Волки все еще сидели поодаль и стерегли добычу. Но в конце концов они все же вынуждены были уйти. Их темные силуэты растаяли в вечерних сумерках.

Резус не сразу покинул своих новых друзей. Он уже начал привыкать к огню. Ветер с гор становился холодным; безоблачное небо словно всасывало тепло земли в свою бездонную синюю чашу. Подражая людям, обезьяна с видимым удовольствием грелась в теплом дыхании горящего костра.

Наконец резус тихо вскрикнул, пристально посмотрел на людей и побежал к лесной опушке.

Ун и Зур пожалели о его уходе.

На следующий день молодые воины углубились в лес. Их изумляла величина деревьев и кустарников. Змей здесь было гораздо меньше, чем на равнинах. Стаи белоголовых воронов громко каркали на вершинах деревьев. Гауры неторопливо пересекали лесные поляны и исчезали в чаще. Черные медведи показывались в развилках толстых ветвей. Иногда на склоне дня вдалеке появлялся леопард, не смея, однако, напасть на людей. Затем стали встречаться большие стаи тонкотелов с длинными хвостами и бородатыми лицами. Они свешивались гроздьями с высоких веток и пронзительно кричали, словно радуясь тому, что их так много.

На четвертую ночь легкий ветерок донес до ноздрей Уна необычный запах. Со времени вступления на новую землю ни один запах не напоминал ему до такой степени запах человека. Уламр вздрогнул: беспокойство овладело им, все мускулы напряглись. Никакой другой запах – будь то запах тигра, махайрода или даже самого пещерного льва – не мог показаться сыну Быка более пугающим.

Он разбудил Зура. Оба напрягли все чувства, пытаясь разобраться в незнакомых запахах. Однако человек-без-плеч не обладал остротой обоняния, свойственной уламру, и мог уловить лишь смутные дуновения, тогда как Ун, расширив ноздри, вдохнул несколько раз ночной воздух и сказал уверенно:

– Запах напоминает запах кзамов.

Племя кзамов было самым свирепым из всех известных Уну и Зуру человеческих племен. Жесткие рыжеватые волосы, напоминающие шерсть лисицы, росли пучками на их лицах и туловищах. Руки были длинные, а ноги – кривые и короткие, с огромными пальцами. Они съедали побежденных уламров и уничтожали без остатка всех людей-без-плеч, уцелевших после битвы с рыжими карликами.

Запах постепенно слабел; таинственное существо, по-видимому, удалялось. Но затем запах опять резко усилился, и Зур наконец прошептал:

– Сын Быка сказал правду. Это похоже на запах кзамов.

Дыхание Уна участилось; тревога сжимала сердце. Палица лежала у его ног; он взял в руки копье, чтобы можно было сразу поразить невидимого врага.

Теперь уламр был уверен, что таинственный незнакомец не один. Запах шел одновременно с двух сторон. Он сказал раздраженно:

– Они нас видят, а мы их нет. Надо, чтобы мы тоже их увидели!

Более медлительный, чем уламр, человек-без-плеч колебался.

– Огонь освещает нас, – продолжал Ун.

Он поднял палицу с земли. Зур попробовал еще раз всмотреться в окружающий мрак, но не сумел уловить что-либо определенное и, понимая, что неизвестные существа могут каждую минуту застать их врасплох, согласился с Уном.

Уламр быстрым шагом двинулся в темноту. Зур следовал за ним в молчании. Пригнувшись к земле, изучая каждую неровность почвы, они останавливались по временам, и Ун, более чуткий, напрягал слух и обоняние. В одной руке он держал палицу, в другой – копье и дротик. По мере того как они продвигались вперед, обоняние уламра снова и снова улавливало подозрительные запахи. Скоро сын Быка убедился, что таинственных существ было только двое.

Впереди, в густом кустарнике, послышался шорох. Ветки закачались. До слуха молодых воинов донесся еле уловимый звук удаляющихся шагов. Ун и Зур успели заметить смутные очертания чьей-то фигуры, однако не смогли даже определить, была ли она вертикальной. Но шаги, несомненно, принадлежали существу, передвигающемуся на двух ногах. Ни резус, ни тонкотел, ни даже гиббон не бегали таким образом.

Ун сказал вполголоса:

– Это люди!

Они застыли на месте, потрясенные до глубины души. Темнота сразу стала угрожающей. И внезапно перед лицом смертельной опасности Ун бросил в ночь свой боевой клич. Тогда послышались другие шаги, в стороне от первых; шаги и запах скоро ослабели и исчезли. Уламр рванулся вперед. Зур спросил:

– Зачем Ун испустил боевой клич? Быть может, эти люди не хотят сражаться с нами.

– Их запах подобен запаху кзамов!

– Запах людей с голубыми волосами тоже похож на запах кзамов.

Это замечание поразило Уна. Осторожности ради он несколько минут оставался неподвижным, затем глубоко втянул ноздрями ночной воздух и сказал:

– Они далеко!

– Они знают лес, а мы не знаем его, – заметил Зур. – Мы не увидим их этой ночью. Придется ждать рассвета.

Ун ничего не ответил. Он отошел в сторону и лег, прижав ухо к земле. Сразу стали явственно слышны всевозможные ночные звуки, и среди них уламр лишь с трудом различил удаляющиеся шаги неизвестных людей. Скоро они замерли вдали.

– Лесные люди не осмелились принять бой, – сказал Ун, поднимаясь с земли. – А может, они отправились известить своих сородичей?..

Они вернулись к костру и подбросили хворосту в огонь. На сердце у обоих было тяжело.

Но в лесу наступила тишина, и опасность вдруг показалась им очень далекой. Уламр сразу уснул, а Зур еще долго сидел у костра, задумчиво глядя на багровые отблески догорающего пламени.

Утром молодые воины долго были в нерешительности: стоит ли продолжать путь или лучше вернуться обратно. Менее склонный к риску Зур мечтал снова очутиться на берегу Большой реки, по соседству с пещерным львом, союз с которым делал их неуязвимыми для всех врагов. Но Уну с его беспокойным характером претила мысль об отступлении.

– Если мы повернем обратно, лесные люди могут последовать за нами. И кто знает – нет ли других людей в тех лесах, где мы прошли?

Зуру эти доводы показались убедительными. Он знал, что человеческим племенам свойственно передвигаться с места на место гораздо больше, чем волкам, шакалам и дхолям. Только птицы преодолевают еще более обширные пространства. Если молодые воины не встречали до сих пор на своем пути людей, это не значит, что их не было ни справа, ни слева и что они не встретят этих людей, когда пойдут обратно.

Зур согласился на риск. Более предусмотрительный, чем Ун, менее склонный к битвам и схваткам, он обладал не меньшим мужеством, чем его могучий товарищ. Все сородичи Зура погибли, и, если бы не Ун, человек-без-плеч чувствовал бы себя на земле совсем одиноким. Все радости жизни были связаны в его представлении с дружбой молодого уламра. Зур скорее согласился бы погибнуть, чем жить без своего товарища и друга.

Они двинулись дальше.

День прошел без новых тревог, и, когда вечером молодые воины выбрали место для ночлега, никаких подозрительных запахов в воздухе не чувствовалось.

Они находились в самой глубине леса. Видимо, в это место недавно ударила молния, которая спалила несколько деревьев и выжгла траву вокруг них. Три сланцевые глыбы, нагроможденные одна на другую, представляли надежное убежище. Надо было только закрыть вход в него колючими ветками. Ун и Зур изжарили на костре заднюю ногу оленя, мясо которого они особенно любили за нежный вкус. Поужинав, они улеглись спать под яркими звездами.

Рассвет был близок, когда Ун внезапно проснулся и увидел, что Зур стоит у входа в убежище и, склонив голову набок, напряженно прислушивается.

– Зур слышит шаги тигра или льва?

Зур не знал. Ему показалось, что до него снова донесся подозрительный запах. Ун, расширив ноздри, вдохнул несколько раз прохладный ночной воздух и сказал утвердительно:

– Лесные люди вернулись.

Он отодвинул колючую преграду и медленно пошел по направлению к югу. Запах улетучился; это был лишь след, оставшийся после прохода таинственных существ. Преследовать их в темноте казалось немыслимым. Ун и Зур вернулись в убежище и стали ждать утра.

Небо на востоке медленно светлело. Пепельный свет разливался по темным грядам облаков. Проснувшаяся птичка прощебетала свою первую песенку. На востоке, среди клубящихся туч, появились багровые отблески. И вдруг облака вспыхнули ярким огнем, и сквозь гигантские кроны стал виден ослепительно-алый диск солнца.

Не теряя времени, Ун и Зур двинулись в путь. Они шли на юг, подгоняемые страстным желанием разгадать мучившую их загадку. Инстинкт подсказывал молодым воинам, что надо любой ценой узнать, что представляют собой неведомые существа и как обороняться от них.

Лесные тропы в этой части леса, казалось, были проложены проходившими здесь много раз людьми.

Ун продолжал чувствовать незнакомый запах. Долгое время запах этот оставался слабым и еле уловимым, но к середине дня вдруг резко усилился. Охваченный нетерпением, уламр ускорил шаг. Лес постепенно редел. Открылась широкая прогалина, поросшая островками деревьев, кустарником и высокими папоротниками. Кое-где поблескивали болотца.

Внезапно сын Быка вскрикнул: на влажной земле виднелись свежие следы. Можно было различить отпечаток широкой ступни с пятью пальцами, более напоминающий отпечаток человеческой ноги, чем след дриопитека.

Склонившись к земле, Ун долго рассматривал следы.

– Лесные люди недалеко, – сказал он. – Они еще не успели добраться до конца прогалины.

Молодые воины снова устремились вперед. Сердца их бились учащенно; они тщательно обследовали каждую купу деревьев, каждый куст на своем пути. Пройдя три или четыре тысячи шагов, Ун внезапно остановился и, указывая на густые заросли мастиковых деревьев, сказал вполголоса:

– Они здесь!

Дрожь охватила обоих юношей. Они ничего не знали о силе противников. Уну было лишь известно, что их двое. Если у лесных людей нет снарядов для метания дротиков, преимущество будет на стороне уламра и ва.

– Готов ли Зур к схватке? – спросил Ун друга.

– Зур готов… Но сначала надо попытаться заключить союз с лесными людьми, как некогда люди-без-плеч заключили союз с уламрами.

– Оба эти племени были врагами рыжих карликов!

Ун вышел вперед, потому что хотел принять на себя первый удар. Страх за жизнь товарища толкал его навстречу неведомой опасности.

Подойдя к зарослям мастиковых деревьев на расстояние ста шагов, молодые воины стали медленно огибать заросли, подолгу останавливаясь и внимательно изучая каждый просвет в зеленой чаще. Но ничего похожего на живое существо нельзя было разглядеть за непроницаемой завесой широких листьев.

Потеряв терпение, уламр громко крикнул:

– Лесные люди думают, что спрятались, но Ун и Зур обнаружили их убежище. Ун и Зур сильны… Они победили махайрода и убили тигра!

Зеленая чаща молчала. Ни звука не донеслось в ответ – ничего, кроме шелеста пролетающего ветерка, жужжания красноголовых мух и далекой песенки лесной пичужки.

Ун снова возвысил голос:

– У людей племени уламров чутье как у шакалов и слух как у волков! Два лесных человека прячутся среди мастиковых деревьев!

Страх, осторожность или хитрость по-прежнему заставляли неизвестных хранить молчание.

Ун приготовился метнуть дротик, однако, передумав, срезал несколько тонких веток и стал подравнивать их. Зур последовал его примеру.

Закончив работу, они не сразу решились перейти к действиям. Зур, как всегда, предпочитал выждать; даже Ун был полон неуверенности. Однако мысль о скрытой опасности становилась для уламра невыносимой; он приладил одну из заготовленных веток к метательному снаряду и пустил в чащу. Ветка исчезла среди густой листвы.

Трижды возобновляли молодые воины свои попытки. На четвертый раз в чаще послышался глухой крик, ветви раздвинулись, и странное волосатое существо вышло из зарослей мастиковых деревьев.

Подобно Уну и Зуру, оно держалось на задних ногах; спина была согнута дугой, плечи, почти такие же узкие, как у Зура, сильно наклонены вперед. Грудь выдавалась углом, как у собаки, руки казались короче, чем у обезьян. Массивную голову с громадными челюстями и низким покатым лбом украшали острые уши, одновременно напоминавшие уши шакала и уши человека. Узкая полоска длинных волос шла от лба к затылку, образуя на макушке нечто вроде гребня, по обе стороны которого торчали короткие и редкие пучки растительности. Тело было сухое и мускулистое; рост – ниже уламров, но выше рыжих карликов. В руках пришелец держал острый камень.

Несколько мгновений его круглые глаза со страхом и ненавистью смотрели на молодых воинов; кожа на лбу собралась в складки.

Ун и Зур внимательно рассматривали фигуру незнакомца, изучали его движения. Последние сомнения рассеялись: существо, стоявшее перед ними, безусловно было человеком. Камень, который пришелец держал в руках, носил следы грубой обработки. Лесной человек держался на ногах гораздо прямее, чем люди с голубыми волосами, и было во всех его движениях и облике нечто несомненно человеческое…

Зур оставался озабоченным, но громадный уламр, сравнив оружие незнакомца со своей тяжелой палицей, дротиками, копьем и топором, а свой исполинский рост – с невзрачной, приземистой фигурой лесного человека, счел превосходство над ним неоспоримым. Он сделал несколько шагов вперед по направлению к зарослям мастиковых деревьев и громко воскликнул:

– Сын Быка и сын Земли не собираются убивать лесного человека!

Хриплый голос ответил ему: голос, похожий на рычание медведя, но в котором смутно угадывались членораздельные звуки. И другой голос, не столь низкий, прозвучал вслед за первым. Из чащи зеленых ветвей появилась вторая фигура: более тщедушная, с узкой грудью, круглым животом и кривыми ногами. Женщина смотрела на молодых воинов округлившимися от страха глазами, полуоткрыв рот.

Ун принялся смеяться. Он показал свое оружие, поднял огромную руку с могучими мускулами и сказал:

– Могут ли мужчина и женщина с длинными волосами противостоять сыну Быка?

Смех Уна изумил незнакомцев и, видимо, уменьшил их страх. Любопытство осветило тупые лица.

Зур сказал мягко:

– Почему бы волосатым людям не заключить союз с уламром и ва? Лес велик, и добыча обильна…

Он знал, что лесные люди не могут понять его слов, но, подобно Уну, непоколебимо верил в могущество членораздельной речи. И он не ошибался: волосатые существа прислушивались к его словам с любопытством, которое постепенно переходило в доверие…

Сын Земли умолк, но лесные люди все еще продолжали стоять, слегка наклонившись вперед; затем женщина издала несколько неясных звуков, в которых тоже чувствовался ритм человеческой речи. Ун снова засмеялся и, бросив оружие на землю, сделал знак, что не собирается воспользоваться им. Женщина тоже засмеялась хриплым, гортанным смехом, которому мужчина стал неуклюже вторить.

После этого Ун и Зур двинулись к мастиковым деревьям, взяв с собой одни палицы. Они шли медленно, часто останавливаясь. Лесные люди, вздрагивая, следили за их движениями. Они дважды делали попытку убежать, но смех уламра всякий раз удерживал их на месте. Наконец все четверо очутились в двух шагах друг от друга.

Минута была тревожной и решающей. Недоверие и страх с новой силой овладели лесными людьми. Бессознательным движением мужчина поднял руку с заостренным камнем, но Ун, снова расхохотавшись, протянул вперед свою громадную палицу:

– Что может сделать маленький камень волосатого человека против большой палицы?

Сын Земли добавил протяжно:

– Ун и Зур – не львы и не волки!

Понемногу лесные люди стали успокаиваться. И опять женщина сделала первый шаг: она робко прикоснулась к руке Зура, лепеча какие-то неясные слова. Поскольку ничего страшного при этом не произошло, женщина окончательно уверилась, что гибель не угрожает ни ей, ни ее спутнику.

Зур протянул мужчине кусок сушеного мяса, который тот с жадностью съел. Ун угостил женщину съедобными кореньями.

Задолго до конца дня все четверо почувствовали себя друзьями, словно провели вместе уже много месяцев.

Огонь костра не испугал лесных людей. Они с любопытством наблюдали, как пламя пожирает сухие ветки, и скоро привыкли к его теплому дыханию.

К вечеру подул холодный ветер. Небо было ясным и чистым; нагретая за день земля быстро остывала, словно стремясь отдать свое тепло далеким звездам.

Ун и Зур радовались, глядя, как их новые товарищи греются, сидя на корточках возле пылающего костра. Это зрелище напоминало молодым воинам о вечерах, проведенных в родном становище.

Все четверо чувствовали себя гораздо увереннее оттого, что их стало больше.

Зур пытался понять смысл неясных слов и жестов новых друзей. Он уже знал, что мужчину зовут Ра, а женщина отзывается на имя Вао.

Зур старался выведать у них, есть ли в лесу другие люди и принадлежат ли они к одному племени.

Постепенно сын Земли постигал значение невнятных ответов лесных людей, особенно если они сопровождались выразительной мимикой и не менее выразительной жестикуляцией.

В последующие дни их дружба стала еще тесней. Ни мужчина, ни женщина не испытывали больше недоверия к молодым воинам. В их сознании, более примитивном, чем сознание Уна и Зура, уже возникала привычка.

Врожденная кротость и стремление к покорности сменялись у Ра и Вао свирепостью и жестокосердием лишь в минуты гнева или страха. Они охотно подчинялись физическому превосходству огромного уламра.

Слух, обоняние и зрение у лесных людей были так же остры, как у сына Быка, и, сверх того, они, подобно леопардам, могли видеть в темноте так же хорошо, как и при свете дня. Они лазали по деревьям не хуже резусов и дриопитеков, охотно ели мясо, но умели довольствоваться листьями деревьев и кустарников, молодыми побегами, съедобными травами, кореньями и грибами. Бегали Ра и Вао не так быстро, как Ун, однако могли успешно соперничать с Зуром. У них не было другого оружия, кроме грубо обработанных, заостренных камней, которыми лесные люди пользовались также для срезания молодых побегов или коры деревьев. Они не умели ни добывать огонь, ни сохранять его.

Когда-то, в давно прошедшие времена, в лесах третичной эпохи далекие предки лесных людей научились произносить первые слова и грубо обтесывать острые камни. Их потомки расселились по всему свету. И в то время как одни из них учились пользоваться огнем, а другие – искусству добывать его с помощью кремней и сухого дерева, в то время как каменные орудия постепенно совершенствовались в искусных руках, лесные люди, избалованные обилием пищи и легкой жизнью, продолжали оставаться на той же ступени развития, что и их далекие предки. Речь их, почти не изменившаяся на протяжении тысячелетий, оставалась примитивной, движения не становились разнообразней. И самое главное, они плохо приспосабливались к новой обстановке, к новым условиям жизни.

Однако такие, как они есть, лесные люди умели противостоять леопардам, волкам и дхолям, которые поэтому редко нападали на них. Умение лазать по деревьям спасало их от преследования львов и тигров. Привыкнув питаться самой разнообразной пищей, лесные люди редко испытывали чувство голода и даже зимой без особого труда разыскивали съедобные коренья и грибы. К тому же им никогда не приходилось испытывать тех ужасных холодов, которым подвергались в зимние месяцы племена уламров, людей-без-плеч, рыжих карликов и кзамов, жившие по ту сторону гор, в странах запада и севера.

И тем не менее племя лесных людей, ранее населявшее многочисленные леса и джунгли, постепенно вымирало. Другие, более сильные племена, владевшие более развитой и членораздельной речью, умевшие делать более совершенные орудия и пользоваться огнем, понемногу оттесняли лесных людей с равнин на плоскогорье. За последнее тысячелетие победители только два или три раза в сто лет поднимались сюда, но никогда не обосновывались надолго. При их появлении лесные люди, охваченные ужасом, убегали в самые глубины леса. Это были времена тяжелых испытаний и бедствий, воспоминание о которых долго омрачало потом сознание лесных людей, передаваясь из поколения в поколение…

Ра и Вао ничего не знали об этих страшных временах. Они были молоды и еще ни разу не пострадали от нападения врагов.

Как-то, подойдя к самому краю плоскогорья, они увидели внизу, на равнине, огни далеких становищ. Но память их сохранила об этом случае лишь смутное воспоминание, которое оживало теперь перед костром, зажженным Уном и Зуром.

С каждым днем Зур и Вао все лучше понимали друг друга. Сын Земли узнал, что в лесу жили другие лесные люди, и предупредил об этом Уна. Большой уламр воспринял новость со свойственной ему беспечностью. Заключив союз с Вао и Ра, он был уверен, что ему не придется вступать в борьбу с остальными лесными людьми, так как они, конечно, не осмелятся напасть на него. Но Зур не разделял этой уверенности. Он боялся, что лесные люди заподозрят его и Уна в агрессивных намерениях.

Однажды вечером, когда желтые язычки пламени весело плясали среди сухих сучьев, Ра и Вао, блаженствуя, сидели на корточках возле костра и, обученные Зуром, забавлялись тем, что кидали в него хворост. Охотники насадили на вертел часть туши молодой лани, и она уже начала подрумяниваться на огне, распространяя кругом дразнящий запах жареного мяса. Рядом на плоском камне пеклись грибы. Сквозь густую листву деревьев виднелся тонкий серп молодого месяца, серебрившийся среди бесчисленных звезд.

Когда мясо и грибы изжарились, Ун отдал часть Ра и Вао, а остальное разделил пополам с Зуром. Хотя убежище их в этот вечер было не слишком надежным, люди чувствовали себя в безопасности. Огромные деревья с гладкими стволами окружали стоянку; ветви их начинались на такой большой высоте, что тигр не мог до них добраться, а люди всегда успели бы укрыться на деревьях прежде, чем хищник бросится в атаку.

Это был тихий и спокойный час. Недоверие не разделяло больше суровых полудиких людей, готовых совместно отразить любое нападение.

Внезапно Ун и Ра, а затем Вао вздрогнули. Дуновение ночного ветерка донесло незнакомый, быстро улетучившийся запах. Ра и Вао засмеялись странным смехом. Ун, встревоженный, обернулся к Зуру:

– Новые люди приближаются к нам!

Зур, в свою очередь, обернулся к женщине. Нагнув голову, она напряженно всматривалась в темноту своими зоркими глазами. Зур тронул ее за плечо и знаками и словами спросил, кого она видит. Вопрос был поставлен ясно, и понять его можно было сразу. Вао, кивнув, протянула вперед обе руки и издала утвердительный звук.

– Ун прав, – сказал сын Земли. – Пришли новые лесные люди.

Уламр вскочил на ноги. Суровое лицо его выражало гнев и недоверие. Зур мрачно опустил глаза. Ра попытался ускользнуть в темноту, но голос Зура вернул его обратно. На лице лесного человека появилось выражение неуверенности; вид был растерянный. Ему, очевидно, не терпелось бежать навстречу сородичам, но он боялся разгневать громадного уламра.

После минутного раздумья сын Быка схватил свое оружие и решительным шагом двинулся в направлении незнакомых запахов. Они становились все сильнее. Ун подсчитал, что в чаще скрывается не менее шести или семи человек. Он ускорил шаг.

В пепельном свете звезд, струившемся сквозь густую листву, уламр смутно различил несколько силуэтов, которые тотчас же растаяли во мраке. Ун со всех ног бросился за ними, но его задерживали попадавшиеся на пути кустарники. Вдруг сын Быка остановился как вкопанный: у ног его расстилалась широкая полоса воды. Лягушки прыгали со всех сторон в прибрежную тину; другие громко и встревоженно квакали среди лотосов. Серебристая дорожка лунного света бежала по темной воде.

На том берегу смутно вырисовывались движущиеся фигуры.

Ун крикнул:

– Сын Быка и сын Земли – союзники лесных людей!

Услышав громовой голос уламра, беглецы оглянулись и забормотали что-то, угрожающе размахивая руками. Затем снова хотели бежать, но в эту минуту на берегу рядом с Уном появился Ра и закричал что-то своим сородичам. Он показывал на Уна, затем прижимал обе руки к груди. Визгливые голоса ответили ему нестройным хором; руки жестикулировали неустанно. Способность ясно видеть в темноте позволяла беглецам отчетливо различать фигуры и лица уламра и Ра. Ра, в свою очередь, не упускал ничего из слов и жестов своих соплеменников.

Когда на берегу появились Зур и Вао, среди лесных людей поднялся невообразимый гам. Затем внезапно наступила тишина.

– Как удалось волосатым людям перейти болото? – удивленно спросил Ун.

Зур повернулся к Вао и постарался объяснить ей смысл вопроса. Женщина засмеялась и, схватив сына Быка за руку, потащила влево. Здесь, в прозрачной воде, он увидел убегавшую от берега сероватую дорожку. Вао, сделав ему знак, ступила на нее. Ноги ее погрузились в воду лишь по колени; затем она быстро пошла к другому берегу по этой подводной тропинке. Ун без колебания последовал за женщиной. Ра двинулся за ним; Зур замыкал шествие.

Несколько мгновений лесные люди оставались неподвижными. Затем их снова охватил страх. Одна из женщин бросилась бежать, другие последовали ее примеру. Ра что-то кричал им вслед пронзительным голосом. Один из мужчин, самый коренастый и плотный, остановился первым; за ним постепенно стали останавливаться остальные.

Когда Ун вышел на берег, снова началась паника, впрочем быстро прекратившаяся. Ра, выбравшись из воды, опередил уламра и бросился к своим. Коренастый человек ждал его. Взоры всех лесных людей были устремлены на громадную фигуру уламра. Те, кому случалось видеть прежде людей огня, не могли припомнить среди них такого гиганта. Картины беспощадного истребления вставали перед округлившимися от ужаса глазами беглецов; дрожь пронизывала их тела. Но по мере того как Ра что-то горячо объяснял им, отчаянно жестикулируя, лесные люди успокаивались. Ун сделал шаг вперед. Коренастый невольно попятился, однако позволил уламру положить руку на свое плечо. Зур, тем временем тоже переправившийся через болото, делал лесным людям дружеские знаки, которым научила его Вао.

И тогда ликование охватило сердца этих бедных, слабых созданий и, быть может, смутная гордость при мысли о союзе с подобным гигантом, который превосходил силой их самых свирепых и страшных врагов. Первыми вернулись женщины. Они подбежали к Уну и окружили его и Коренастого плотным кольцом.

Громадный уламр засмеялся громким и счастливым смехом, радуясь, что снова находится среди людей после стольких дней, проведенных вдали от родного становища.

Несколько недель Ун с Зуром и их новые друзья кочевали по лесу. Жизнь была легкой и привольной. Лесные люди без труда отыскивали в чаще родники и ручьи, выкапывали съедобные коренья или извлекали вкусную сердцевину из ствола саговой пальмы, чуяли издалека приближение хищников.

Вечером, сидя вокруг костра, они наслаждались чувством полной безопасности. Теперь лесные люди не боялись больше нападения диких зверей. Ун и Зур изготовили увесистые палицы и острые каменные топоры для своих новых товарищей. Вскоре лесные люди научились довольно ловко орудовать ими и отныне, предводительствуемые громадным уламром, готовы были дать отпор любому хищнику. Безоговорочная преданность, которую эти слабые существа испытывали к сыну Быка, граничила с обожанием. Низкорослые лесные люди с восхищением взирали на могучий стан и мускулистые руки Уна; его громовой голос приводил их в неописуемый восторг. Вечерами, когда багровые отсветы огня плясали среди лесных трав и озаряли высокие зеленые своды, лесные люди с радостными восклицаниями собирались вокруг сына Быка. Все, что пугало их в людях огня, здесь, наоборот, служило гарантией безопасности. Присутствие Зура было для них почти таким же приятным. Лесные люди уже не раз успели убедиться в его изобретательности; знали, что огромный уламр всегда прислушивается к его советам. Он лучше Уна понимал их жесты и невнятную речь. Но Зура лесные люди любили скорее как равного себе; Уна же они боготворили, словно тот был высшим существом.

По мере того как маленький отряд продвигался все дальше к югу, лесные люди начали проявлять какую-то странную нерешительность, походившую на боязнь. Вао объяснила, что они приближаются к краю леса. Плоскогорье постепенно снижалось; климат становился жарче. Появились баньяны, пальмы, бамбук, лианы и другие тропические растения.

Как-то в послеполуденное время они подошли к краю почти вертикального обрыва. Под ними, глубоко внизу, мчался по узкому каменистому ущелью бурный поток. Противоположный берег вздымался так же круто, но был значительно ниже, чем тот, где они стояли. За ним до самого горизонта простиралась необозримая саванна, усеянная островками деревьев и кустарников.

Лесные люди, укрывшись в кустах, напряженно всматривались в противоположный берег. Зур, расспросив Вао, сказал сыну Быка:

– Это край людей огня!

Ун с враждебным любопытством взглянул в сторону саванны.

Зур добавил:

– Когда люди огня приходят в лес, они убивают лесных людей, а затем съедают их, словно оленей или антилоп.

Гнев охватил уламра. Он вспомнил свирепых людоедов кзамов, у которых Нао когда-то похитил огонь.

Место было чрезвычайно удобным для стоянки. В гранитной скале виднелась глубокая пещера, вход в которую легко было защищать от врагов. Перед пещерой находилась открытая площадка, где можно было развести костер. Плотная стена деревьев делала его невидимым с другого берега. Ун и Зур с помощью лесных людей принялись укреплять вход в пещеру, и к вечеру она уже могла выдержать нападение как четвероногих, так и двуногих врагов.

Сын Быка с довольным видом осмотрел результаты своей работы и сказал:

– Ун, Зур и лесные люди теперь сильнее людей огня!

И он засмеялся своим громким, торжествующим смехом, который скоро передался всем остальным.

Заходящее солнце отражало в бурных водах горного потока свой багровый диск. Облака пылали сказочными красками. Затем краски потускнели, и огонь костра в наступивших сумерках показался людям прекрасным. Свежий ветерок раздувал яркое пламя, сухие сучья весело трещали, искры летели к темному небу. Целая туша оленя жарилась на ужин для всего отряда. Лесные люди, руководимые Зуром, пекли на плоских камнях свои бобы, коренья и грибы.

Трапеза уже подходила к концу, когда Ра, сидевший ближе других к обрыву, внезапно вскочил на ноги, бормоча неясные слова. Рука его указывала на противоположный берег.

Ун и Зур пробрались сквозь чащу к самому краю обрыва, выглянули из-за деревьев и невольно вздрогнули: слева от их стоянки, на противоположном берегу, мерцал огонек… Скоро пламя разгорелось, багровые языки взвились к ночному небу. Красноватый дым стелился по земле. Пламя росло и ширилось, побеждая темноту. Отсветы его озаряли степь далеко вокруг. Видно было, как у огня суетятся люди; в колеблющемся свете костра их силуэты казались то черными, то медно-красными.

Постепенно все лесные люди присоединились к Уну. Осторожно раздвинув густые ветви, они горящими глазами следили за движениями своих вековечных врагов, временами вздрагивая от страха. Самые старые вспоминали паническое бегство сквозь густой лес, трупы сородичей, зверски убитых ударом копья или каменного топора.

Когда костер людей огня разгорелся, Ун смог подробно рассмотреть вражеское становище. Он увидел, как люди огня насаживали на заостренные палки куски мяса и жарили их на горячих углях. Врагов было семеро, все мужчины. Вероятно, это был охотничий отряд, наподобие тех, которые существовали у многих первобытных племен: и у кзамов, и у рыжих карликов, и у самих уламров, а в прежние времена – и у людей-без-плеч. Один из охотников обжигал на огне острие деревянного копья, чтобы сделать его более твердым. Казалось, люди огня не догадывались о наличии другого костра на противоположном берегу. Стоянка их была расположена ниже стоянки Уна и Зура; вдобавок заросли деревьев образовывали перед костром почти непроницаемую завесу. Но скоро Ун понял, что люди огня все же что-то заметили: время от времени то один, то другой охотник поворачивали голову к обрыву и пристально смотрели вверх.

– Они видят свет нашего костра! – догадался Зур.

Спокойствие врагов удивляло его. Вероятно, люди огня думали, что в пещере находится другой охотничий отряд их племени. Зур стал расспрашивать Вао. Она показала рукой на реку сначала вверх, затем вниз по течению и объяснила, что переправы нигде поблизости нет; течение такое бурное и стремительное, что ни человек, ни зверь не могут перебраться через поток вплавь. Нужно идти всю ночь до утра, чтобы достигнуть вражеского лагеря. Таким образом, на короткое время обе стороны могли чувствовать себя в полной безопасности.

Долго еще наблюдал Ун за этими существами, которые по образу жизни и развитию были ближе к уламрам, чем лесные люди, но вместе с тем так сильно напоминали исконных противников его племени – свирепых людоедов кзамов. Несмотря на разделявшее их расстояние, сын Быка отчетливо видел короткие кривые ноги и удлиненные туловища людей огня, но не мог рассмотреть достаточно ясно их головы, более массивные, чем у кзамов, с мощными челюстями и громадными надбровными дугами.

– Люди огня не нападут на нас этой ночью, – сказал он наконец. – Осмелятся ли они напасть завтра?

В мужественном сердце громадного уламра не было страха перед грядущей схваткой. Он верил в победу. Пусть лесные люди физически слабее своих противников, но зато их значительно больше. Кроме того, сын Быка рассчитывал на свою собственную силу и на хитроумие человека-без-плеч. Он спросил:

– Есть ли у людей огня копья и дротики?

Зур снова обратился к Вао. Некоторое время женщина силилась понять смысл вопроса, затем, в свою очередь, стала расспрашивать самого старого из своих сородичей.

– Они бросают камни, – сказал Зур, когда разобрался наконец в беспорядочных словах и жестах лесных людей.

– И не умеют добывать огонь! – торжествующе воскликнул сын Быка.

И он указал на два маленьких огонька, мерцавших на некотором расстоянии от большого костра. Если убить этот огонь, как некогда враги убили огонь уламров (до того, как Нао узнал секрет добывания его от племени ва), люди огня будут вынуждены вернуться к своим сородичам…

Ночь прошла спокойно. Ун, вставший на стражу первым, мог с легкостью следить за всеми действиями противника, поскольку луна в этот вечер зашла позднее, чем в предыдущий. Вместе с уламром бодрствовали, сменяя друг друга, двое лесных людей.

Когда Зур после полуночи, в свою очередь, встал на стражу, луна уже скрылась за горизонтом. Костер на том берегу угасал, бросая вокруг лишь слабые отблески. Все вражеские воины спали; только караульный бодрствовал. Видно было, как тень его двигалась взад и вперед в полумраке. Вскоре Зур перестал различать движения караульного, но зоркие глаза Ра продолжали следить за противником, несмотря на расстояние и сгустившуюся темноту.

Медленно текли ночные часы. Мириады небесных светил тихо склонялись к западу; другие непрерывно появлялись на восточной половине неба и поднимались к зениту. Только одна красная звезда неподвижно мерцала на севере. Перед самым рассветом густой туман, поднявшись с поверхности реки, постепенно заволок противоположный берег.

Стоянка людей огня стала невидимой.

Уже совсем рассвело, но туман не рассеивался. Утренний ветерок иногда разрывал его, восходящее солнце понемногу растапливало плотную белую пелену. Очертания противоположного берега выступали все явственнее. Сначала показались верхушки деревьев, затем медленно стал открываться береговой откос…

Жалобный вопль вырвался из уст лесных людей. Вражеского отряда на противоположном берегу больше не было. Только кучка золы да несколько обгорелых головешек указывали место его ночной стоянки.

Бóльшую часть дня Ун и Зур вместе со всеми лесными людьми потратили на укрепление своего убежища, стараясь сделать его неприступным для врагов. Те средства защиты, которые могли обезопасить пещеру от хищных зверей, были явно недостаточны против двуногих врагов. Хищники ведь в конце концов всегда уходят. А уламр и человек-без-плеч хорошо знали, что кзамы и рыжие карлики были способны держать осаду в продолжение многих недель.

После полудня охотники убили несколько антилоп, мясо которых закоптили на костре. Лесные люди набрали много съедобных растений.

Суровые условия жизни приучили первобытных людей быть постоянно настороже. К счастью, их убежище было расположено так удачно, что враги не могли подобраться к нему незамеченными. На юге подступы к убежищу преграждала река и обрывистые береговые скалы; на востоке – обширная пустошь; на западе – непроходимое болото.

Враги могли напасть только со стороны леса, который начинался позади пещеры на севере. Однако и здесь между лесной опушкой и входом в пещеру лежало открытое пространство, за которым осажденным удобно было наблюдать.

Таким образом, противник не мог захватить Уна и его союзников врасплох. Для того чтобы достигнуть убежища, люди огня должны были пройти от пятисот до девятисот шагов по открытому месту под обстрелом дротиков и копий.

До самого вечера ни один подозрительный запах не возвестил о приближении неприятеля. В сумерках лесные люди, рассыпавшись цепью, обследовали местность вокруг пещеры. Ун поднимался на самые высокие скалы. Но людей огня нигде не было видно. Если они и находились где-нибудь поблизости, то предпочитали держаться на недосягаемом расстоянии.

Постепенно к Уну вернулась его обычная уверенность в себе.

– Людей огня было только семь, – сказал он Зуру. – Они ушли.

Он хотел сказать, что, увидев большой костер, люди огня побоялись натолкнуться на многочисленный и боеспособный отряд и отступили. Но Зур продолжал тревожиться.

– Если люди огня не пришли сейчас, – ответил он Уну, – значит они отправились за подкреплением.

– Их становище далеко! – беззаботно сказал уламр. – Зачем им возвращаться?

– Затем, что лесные люди не зажигают костров. Люди огня захотят узнать, что за новые существа появились в лесу.

Ответ Зура заставил Уна задуматься. Однако, расставив караульных так, чтобы исключить всякую возможность внезапного нападения, сын Быка снова успокоился. Как всегда, он встал на стражу первым. Луна, более полная и яркая, чем в предыдущий вечер, должна была зайти лишь к середине ночи. Это обстоятельство, благоприятное для Уна и Зура, мало интересовало их союзников, которые видели в темноте так же ясно, как днем. Ночной мрак скорее давал им преимущество перед неприятелем.

Торжественную тишину ночи лишь изредка нарушал голос хищника, вышедшего на охоту. Сидя около огня, Ун погрузился в полудремотное состояние. Остальные дозорные, казалось, тоже дремали, однако малейший подозрительный запах или шорох заставил бы их мгновенно вскочить на ноги. Слух и обоняние у лесных людей были не менее острыми, чем у дхолей.

Луна уже прошла в небе две трети своего пути, когда Ун внезапно поднял голову. Он увидел костер, превратившийся в груду раскаленных углей, и машинально подбросил в него дров. Затем втянул ноздрями воздух и тревожно посмотрел на остальных дозорных. Двое уже вскочили на ноги; через мгновение к ним присоединился третий.

Слабые запахи шли со стороны леса. Они до такой степени напоминали запах лесных людей, что Ун подумал, не приближаются ли к пещере их новые сородичи. Он повернулся к Ра. Лесной человек, напрягая слух, широко раздувая ноздри, смотрел в ночной мрак округлившимися от ужаса глазами. Дрожь пробегала по его плечам. Когда Ун подошел, Ра протянул руку в сторону леса, бормоча какие-то отрывочные, неясные слова. И Ун понял: люди огня пришли.

Скрытые в глубине леса, они видели костер, видели уламра и его союзников, сами же оставались невидимыми.

О внезапном нападении не могло быть и речи. Земля вокруг пещеры поросла густой, но низкой травой, среди которой лишь кое-где возвышались одинокие деревья и кусты.

В пепельном свете луны зоркие глаза Уна видели все детали окружающей обстановки. Гнев разгорался в его сердце, потому что люди огня переправились через реку и, обогнув пустошь, готовились атаковать убежище лесных людей, доказав тем самым свою дерзость и откровенно враждебные намерения.

Прежде чем разбудить Зура, уламр попытался разобраться в запахах и определить, хотя бы приблизительно, число врагов. Уну очень хотелось выманить людей огня из леса: раз они умеют только кидать камни, сын Быка сможет ранить или даже убить нескольких противников прежде, чем они приблизятся настолько, чтобы поразить его самого.

Между тем лесные люди один за другим выбегали из пещеры: обоняние предупредило их о том, что враг близко. Зур выбежал вместе с ними. Он сразу понял грозящую опасность.

Огромный уламр всматривался поочередно то в своих союзников, то в темную массу деревьев. Врагов, скрывающихся за ними, не должно быть более семи. А у лесных людей – восемь взрослых мужчин и четыре женщины, почти равные им по силе. И затем, разумеется, Ун и Зур. Если лесные люди проявят мужество, превосходство будет явно на их стороне.

Но скоро уламр убедился, что большинство его союзников охвачены непобедимым, паническим страхом и едва ли устоят перед решительной атакой врагов. Только Коренастый, Вао, Ра и еще один юноша с темными глазами держались мужественно.

– Врагов столько же, сколько мы видели вчера вокруг костра? – спросил Зур.

– Их не должно быть больше, – ответил уламр. – Пора подать сигнал к бою?

Но Зур предпочитал мирные переговоры боевым действиям. Помолчав немного, он сказал:

– Лес велик… Добычи хватит на всех. Может ли Зур поговорить сначала с людьми огня?

Несмотря на возрастающее раздражение, Ун принял предложение друга. И Зур, возвысив голос, заговорил протяжно и раздельно:

– Сын Быка и сын Земли никогда не враждовали с людьми огня. Они не противники им!

Лес хранил молчание. Уламр, в свою очередь, крикнул:

– Ун убил красного зверя! Ун и Зур победили тигра! У нас есть тяжелые палицы, острые копья и дротики! Если люди огня вступят с нами в бой, ни один из них не вернется к своему становищу!

Все то же молчание было ему ответом; лишь слабый ночной ветерок шелестел в густой листве. Ун сделал сотню шагов в сторону леса, и голос его зазвучал еще громче:

– Почему люди огня не хотят ответить?

Теперь, когда он подошел ближе к опушке, сын Быка явственнее различал незнакомые запахи. И, зная, что враги следят за ним из темноты, он почувствовал, как гнев с новой силой охватывает его. Ударив себя кулаком в грудь, огромный уламр закричал оглушительным голосом:

– Ун перебьет вас всех! Он отдаст ваше мясо гиенам!

Гул прокатился под темными сводами деревьев. Ун продвинулся еще на сто шагов. Он был всего лишь в трехстах шагах от опушки. Крикнув Зуру, чтобы тот не вздумал следовать за ним, уламр снова пригрозил невидимым врагам:

– Сын Быка разобьет ваши головы!

Он надеялся, что враги, увидев его одного так близко, обнаружат наконец себя.

Запахи на мгновение усилились, но затем стали слабеть и удаляться. Ун, пробежав еще полтораста шагов, остановился, выпрямившись во весь рост. Теперь с помощью метательного снаряда он мог метнуть дротик до самой опушки.

Вдруг позади послышались отчаянные крики лесных людей. Слева, из-за выдвинувшегося вперед куста, выскочили три человека и бросились наперерез, видимо желая преградить Уну дорогу обратно. Видя это, уламр пренебрежительно рассмеялся и не спеша повернул назад; на ходу он вложил дротик в метательный снаряд. Но в эту минуту справа появились еще трое людей огня. Ужас объял лесных людей… Половина их обратилась в бегство. Однако Ра, Коренастый, юноша с темными глазами и один из стариков остались на месте. Вао даже бросилась вдогонку за убегавшей в лес женщиной, пытаясь вернуть ее обратно.

Между тем обе группы врагов стремились соединиться, чтобы отрезать Уна от его соратников. Уламр поднял руку – дротик, свистя, пронесся по воздуху и впился в плечо одного из нападающих. В ту же минуту Зур, размахивая копьем, бросился вперед, сопровождаемый Ра.

Пораженные тем, что уламр нанес удар с такого большого расстояния, изумленные видом Зура, который вел за собой в атаку лесных людей, и опасаясь новой неожиданности, люди огня поспешно отступили под своды леса.

Те, что нападали справа, уходя, захватили в плен Вао.

Передышка была короткой. Ра стонал от горя и ярости. Сын Быка переживал похищение Вао как личное поражение. Даже Зур забыл свою привычную осторожность. И они впятером бросились в погоню.

Ветер переменился. Запахи врагов на какое-то время перестали быть ощутимыми. Когда же они вновь были обнаружены, люди огня успели удалиться на значительное расстояние. Следы шли сквозь густую чащу или через топкие болота, где можно было продвигаться лишь с большим трудом. Однако, покружив немного, преследователи напали наконец на верный путь.

Вскоре лес кончился. Перед ними простиралась унылая равнина, и на востоке, на расстоянии двух тысяч шагов, виднелся огонь костра. На камне возле огня сидел человек, видимо дозорный. Заметив выбежавших из леса людей, он вскочил на ноги. В тот же момент у костра появились люди огня, тащившие за собой Вао. Их было пятеро. Шестой с трудом плелся позади, держась рукой за плечо.

Ун со всех ног рванулся вперед, но, пробежав полторы тысячи шагов, внезапно остановился, вскрикнув от досады. Перед ним была пропасть – широкая расселина в почве, на дне которой шумела вода. Люди огня встретили появление уламра насмешливыми выкриками и презрительным смехом.

Расстояние, отделявшее Уна от вражеского костра, было раза в четыре больше предела досягаемости метательного снаряда. Обескураженный, сын Быка неподвижно стоял на краю расселины.

Люди огня столпились вокруг костра, уверенные в своем превосходстве, полные презрения к соратникам Уна. Лесных людей они считали менее опасными, чем шакалов. Зур казался жалким с его узким туловищем и короткими руками. Только громадный уламр внушал людям огня опасение. Но разве сами они, еще никем не побежденные, не обладали поистине медвежьей силой? Менее высокий, чем Ун, вождь людей огня был так же широк в плечах, с длинными руками, способными задушить леопарда… Зловеще ухмыляясь, он повернул к уламру свое широкое лицо с низким лбом и массивными челюстями…

Вокруг костра там и сям были разбросаны громадные гранитные глыбы, делавшие позицию людей огня неприступной. Все преимущества, кроме оружия, были на их стороне. Ун хорошо понимал это, а осторожный Зур – еще лучше. Но оба были возбуждены до последней степени. Сын Земли успел привязаться к Вао; уламр же не мог примириться с мыслью о своей неудаче. Мрак сгущался вокруг них; багровый шар луны уже тонул в черной туче, поднимавшейся с запада. Резкий ветер, усиливаясь, налетал порывами.

Внезапно сын Быка решился. Он побежал вдоль края расселины и снова вошел в лес. Через две тысячи шагов расселина сузилась, затем исчезла.

– Я пойду один, – сказал Ун своим спутникам. – Следуйте за мной издали, пока костер не окажется на виду. Люди огня не захватят меня. Они бегают недостаточно быстро!

Очутившись снова на равнине, Ун убедился, что люди огня не трогались с места. Трое из них, укрывшись среди гранитных глыб, наблюдали за местностью; остальные расположились вокруг костра. Все были вооружены топорами, копьями и камнями для метания.

Увидев Уна, враги завыли, словно дхоли. Вождь, взмахнув копьем, подал сигнал к атаке.

Уламр замедлил шаг. Он хорошо понимал, что ему нечего и думать о нападении.

– Если вы отпустите Вао, – крикнул он, – мы дадим вам вернуться в места вашей охоты!

Люди огня не поняли, разумеется, слов Уна, но его жесты, одинаковые у всех первобытных людей, ясно означали, что уламр требует возврата пленницы.

Грубый смех прозвучал в ответ. Вождь схватил Вао за волосы и, оглушив ударом кулака, свалил на землю. Затем, указывая на неподвижное тело пленницы, на огонь костра и на свои челюсти, дал понять, что люди огня собираются изжарить Вао и съесть ее…

Ун прыгнул вперед, как леопард. Люди огня укрылись за гранитными глыбами. Тем временем подоспел Зур. Когда оба товарища приблизились к врагам на расстояние действия метательного снаряда, сын Земли сказал:

– Пусть Ун идет вправо. Тогда некоторые из тех, кто прячется среди камней, станут видны.

Уламр описал вокруг костра широкий полукруг. Два человека огня, обнаруженные им, попытались спрятаться, но дротик просвистел в воздухе, и жалобный крик зазвенел над равниной.

Сын Земли, в свою очередь, метнул дротик. Второй воин, раненный в бедро, упал на землю.

– У людей огня трое раненых! – воскликнул Ун.

Черная стена грозовых туч росла на западе. Луна скрылась за непроницаемой пеленой облаков, и местность освещалась лишь слабыми отблесками угасавшего костра да ослепительными вспышками молний. Люди огня, сделавшись невидимыми в темноте, стали недосягаемыми для копий и дротиков. И Ун, и Зур, и все лесные люди понимали, что бессмысленно атаковать врагов, скрытых во тьме среди каменных глыб…

В таинственной поступи приближавшейся грозы внезапно наступила пауза. Ветер стих, грома не было слышно. Животные, притаившись в чаще, не подавали голоса. Но вот тучи взревели, словно стадо разъяренных буйволов, и первые тяжелые капли дождя упали на землю.

Ярость охватила людоедов: их огонь может погибнуть! Им не уберечь его в своих плетенках под проливным дождем.

Вождь вполголоса отдал приказание, и люди огня с единодушным воплем ринулись в атаку. Четверо, в том числе двое раненых, бросились к Зуру и лесным людям, а широкоплечий вождь и самый сильный из воинов – к Уну. Два дротика просвистели в воздухе, затем еще два, но темнота и стремительные движения противников помешали им достичь цели. Желая выиграть время для метания копий, Ун отступил к реке, а Зур и лесные люди – к опушке.

Однако копья, брошенные почти наугад в сгустившейся темноте, лишь слегка оцарапали врагов. Люди огня, торжествующе крича, ускорили свой бег. Ун продолжал отступать к реке; Зур и лесные люди уже достигли опушки, когда чудовищный ливень внезапно обрушился с неба, словно тысячи горных потоков. Костер стал гаснуть, бросая вокруг дрожащие отсветы. Раненный в бедро воин оставался один во вражеском лагере, укрывая плетенки с драгоценным огнем под каменными глыбами.

Зур и его соратники были окружены врагами. Темноглазый юноша, обезумев от ужаса, хотел укрыться в ветвях огромного дуба, но удар вражеского топора раскроил ему череп… Ра и Коренастый мужественно отбивались палицами, которые вырезал для них Ун. Сын Земли ударом топора уложил на месте раненного в плечо воина, но второй, зайдя сзади, схватил Зура за шею и свалил наземь.

Увидев, что расстояние между ним и нападающими не превышает пятнадцати шагов, сын Быка рванулся вперед. Тремя громадными прыжками он настиг врагов и обрушил на них свою страшную палицу. Первый удар переломил копье, второй раскроил череп. Вождь людоедов и уламр очутились лицом к лицу – два гиганта, приготовившиеся к смертельной схватке. Фигура вождя напоминала одновременно медведя и дикого кабана; туловище было покрыто густой рыжеватой шерстью, глаза горели огнем, как у дикого зверя…

Высокий и стройный, с широкими плечами и выпуклой грудью, не имевшей сходства с грудью какого бы то ни было животного, крепко стоя на длинных прямых ногах, Ун держал двумя руками массивную палицу. Противник его был вооружен копьем эбенового дерева, тяжелым и очень острым, способным пробить грудную клетку и раздробить кости.

Первым нанес удар людоед, но его копье лишь слегка задело руку уламра. Ун, в свою очередь, опустил тяжелую палицу. Удар пришелся по земле: противник успел отскочить в сторону, рыча от ярости. Широкое лицо его выражало насмешку и лютую, кровожадную злобу.

На минуту оба отступили, подстерегая движения противника. Низвергавшиеся с неба водяные потоки окутывали их плотной пеленой. Последние отблески гаснущего костра озаряли страшную картину. Оба чувствовали, что смерть стоит рядом; они слышали ее голос в раскатах грома и содрогании земли под ногами.

Ун снова перешел в наступление. Тяжелая палица опустилась еще раз, оцарапав бедро противника, в то время как острие эбенового копья разорвало кожу на плече уламра. Затем все смешалось в рукопашной схватке. Вражеское копье коснулось груди Уна – он отпрянул назад. Кровь текла из обеих ран. С яростным воплем сын Быка схватил левой рукой копье противника, а правой нанес сокрушительный удар. Вождь как подкошенный рухнул на землю с разбитым черепом…

Костер погас. Непроглядный мрак поглотил все окружающее. Гроза утихла. Редкие молнии едва пробивали тяжелую толщу туч. Ун тщетно искал в потемках Зура и лесных людей. Ветер и дождь рассеивали все запахи.

– Где прячется Зур? – кричал он в темноту. – Сын Быка уничтожил всех врагов!

Далекий голос ответил ему: он доносился со стороны леса и совсем не походил на голос человека-без-плеч. Ун продвигался ощупью во тьме или мчался вперед при вспышках молний. Когда он добрался наконец до опушки леса, перед ним на мгновение вырос силуэт Ра, но тут же снова исчез во мраке. Лесной человек бормотал какие-то невнятные слова, и Ун с трудом понял, что Зур исчез. Выразительный жест Ра, который удалось разглядеть при вспышке молнии, наглядно подтвердил его слова.

Прошло немного времени, и Коренастый, в свою очередь, появился из тьмы. То, что он пытался сказать, было еще менее понятным, чем речь Ра.

Действовать было невозможно. Дождь лил без конца, окутывая непроницаемой пеленой измученных людей.

Огромный уламр испытывал этой ночью самое большое горе в своей жизни. Хриплые стоны, похожие на подавленные рыдания, вырывались из его груди; слезы текли по щекам, смешиваясь с дождевыми струями. Все его прошлое было связано с Зуром. Он полюбил его с того самого дня, когда Нао привел последнего человека-без-плеч из страны рыжих карликов. И оттого, что Зур предпочитал Уна всем остальным людям, сын Быка тоже любил его больше, чем кого бы то ни было…

Напряженно вглядываясь в темноту, Ун время от времени бросал в непроглядную ночь громкий призывный клич, и всякий раз в сердце его пробуждалась новая надежда.

Медленно текли ночные часы. Дождь наконец прекратился. Слабый свет разлился на востоке. В серых сумерках рассвета стал виден труп человека огня, убитого Зуром. Рядом лежал молодой соратник Уна с разбитой головой. Немного подальше валялись тела вражеского воина и вождя. У погасшего костра стонал раненный в бедро человек огня. Вао, слабая и дрожащая, сидела, скорчившись, около гранитной глыбы. Она так долго пробыла без сознания, что не слышала криков Уна и Ра. Увидев своего спутника и громадного уламра, женщина засмеялась тихим, счастливым смехом.

Раненый воин бросился к ногам Уна, моля о пощаде. Но Ра и Коренастый, подбежав, поспешно прикончили врага. Вид этого зрелища возмутил великодушного уламра, хотя он отчетливо сознавал, что такое жестокий закон войны.

Вао понимала жесты Уна лучше, чем Ра, и помнила несколько слов, которым научил ее Зур. Она выслушала Коренастого и Ра и дала понять уламру, что люди огня увели Зура в лес. Дождь мешал лесным людям ясно видеть в темноте, и они не успели проследить, в каком направлении скрылись враги. Ра заблудился во мраке, так же как и Коренастый, который вдобавок был ранен и временами терял сознание. Судьба Зура, таким образом, оставалась неизвестной.

Надежда и отчаяние сменялись в душе Уна. Все утро он тщетно искал следы похитителей. Если среди их запахов он не различит запаха Зура, значит человек-без-плеч мертв.

Лесные люди рассыпались по лесу в поисках утерянного следа. Вчерашние беглецы постепенно возвращались и присоединялись к ним.

В конце концов было решено, что часть лесных людей пойдет к верховьям реки, а другая спустится вниз по течению, с тем чтобы перейти реку вброд. Ун присоединился к последним.

Они шли весь день не отдыхая и к вечеру переправились через реку… Внезапно Вао остановилась и радостно вскрикнула: след был найден! На глинистой почве ясно виднелись отпечатки ног; среди запахов врагов отчетливо различался запах Зура.

Бурная радость вспыхнула в сердце уламра, но тут же сменилась страхом и неуверенностью: след не был свежим. Люди огня прошли здесь еще утром, и догнать их раньше завтрашнего дня не представлялось возможным. И самое главное, надо было, чтобы Ун пустился в погоню один. Лесные люди не смогли бы следовать за ним даже издали. Они не были приспособлены к столь быстрой ходьбе.

Ун проверил, в порядке ли его оружие: три дротика, подобранные на месте боя, два копья, топор и палица. Не забыл он и про кремни, с помощью которых высекал огонь. Минуту он стоял неподвижно, с бьющимся сердцем, чувствуя смутную нежность к этим слабым, плохо вооруженным людям с их невнятной речью и примитивными жестами. Они охотились вместе с ним, грелись у его костра, а некоторые проявили подлинное мужество в борьбе с людоедами.

– Ра, Вао и все лесные люди – друзья Уна! – сказал уламр ласково. – Но люди огня ушли далеко вперед и двигаются быстро. Ун один может догнать их!

Вао поняла его слова и передала их своим соплеменникам. Уныние овладело лесными людьми.

Когда Ун стал подниматься вверх по речному откосу, Вао заплакала, а Ра закричал, словно раненый дхоль. Они проводили уламра до самого гребня откоса, откуда снова начиналось плоскогорье. Ун побежал с быстротой волка. Лесные люди жалобно окликнули его, и уламр, обернувшись, постарался утешить их:

– Сын Быка скоро вернется к лесным людям.

И он помчался во всю прыть дальше. Временами след делался почти неразличимым, затем снова появлялся. В местах, где люди огня останавливались на отдых и где земля хорошо сохраняла их запах, Ун всегда находил пучки трав, которые Зур, видимо, долго держал в руках, а затем бросал на землю. Ун восхищался хитростью друга. Его удивляло только, почему люди огня оставляли в живых своего пленника, раз он не мог двигаться так быстро, как они, и лишь замедлял их бегство.

Ун не останавливался на отдых до самого вечера и даже с наступлением темноты продолжал упорно идти по следу при свете луны и звезд. Но когда он, совершенно измученный, улегся наконец на отдых среди скал, он был еще далек от цели.

На рассвете Ун обогнул маленькое озеро и снова углубился в лес. Несколько раз он терял след, затем вновь отыскивал его. Но вскоре после полудня, когда Ун собрался немного отдохнуть, след стал совершенно отчетливым. Число людей огня удвоилось. Видимо, небольшой охотничий отряд присоединился к вражеским воинам, уводившим Зура. Ун мог даже определить путь, по которому пришли вновь прибывшие. Теперь уламру предстоял бой с шестью противниками. К тому же он приближался к землям, где жило племя людей огня…

Силы были слишком неравными, и борьба казалась немыслимой. Любой другой уламр, за исключением Нао и Уна, отказался бы в таких условиях от дальнейшего преследования. Но чувство более сильное, чем инстинкт самосохранения, заставляло Уна идти дальше. Он надеялся на свои ноги, быстрые, как у кулана. Никогда коротконогим людям огня не догнать его!

Второй день погони близился к концу. И вдруг след исчез! Ун потерял его при переправе через речку.

Ун долго и безуспешно искал потерянный след. Вечер давно наступил, а сыну Быка все не удавалось обнаружить хотя бы слабый запах людей огня. Ун шел по открытой местности; широкие лужайки сменялись небольшими рощицами. Внезапно до ноздрей уламра донеслись запахи, усиленные благоприятным ветерком. Это были, несомненно, запахи людей огня, но Уну почему-то показалось, что он чувствует какое-то отличие. И ни один из этих запахов не свидетельствует о присутствии Зура.

Ун осторожно прокрался вперед среди густых кустарников и бамбуковых зарослей, пересек ползком большую поляну и неожиданно очутился рядом с теми, кого выслеживал… Звук человеческого голоса заставил его вздрогнуть. Две коренастые фигуры внезапно выросли перед ним. Ун не обнаружил своевременно их близости, так как ветер относил запахи в другую сторону.

Его заметили. Надо было приготовиться к бою. Луна, уже поднявшаяся довольно высоко, ярко освещала обе фигуры, и Ун с удивлением увидел, что это не мужчины, а женщины. Низкорослые, коротконогие, с широкими, как у людей огня, лицами, они были вооружены тяжелыми и длинными копьями.

Женщины племени уламров обычно не владели оружием. И хотя Ун встретил среди лесных людей несколько женщин, почти равных мужчинам по силе и отваге, он все же изумился, видя этих незнакомок в угрожающей позе. Сам он никакой вражды к ним не испытывал.

– Ун пришел не для того, чтобы убивать женщин, – сказал он миролюбиво.

Женщины прислушивались к звукам чужого голоса, искаженные злобой лица постепенно смягчались. Желая успокоить их окончательно, громадный уламр принялся смеяться. Затем он медленно подошел к незнакомкам, волоча палицу по земле. Одна из женщин попятилась, затем прыгнула в сторону, и обе пустились бежать, не то испугавшись, не то желая предупредить своих соплеменников. Однако их короткие ноги не могли соперничать с длинными ногами уламра. Ун легко догнал обеих женщин, затем перегнал их. Тогда, встав бок о бок и выставив вперед копья, они стали ждать…

Ун небрежно помахал палицей.

– Палица без труда переломит копья! – пробормотал он.

Движением, скорее вызванным страхом, чем враждебными намерениями, одна из женщин внезапно метнула в него копье. Ун легко отбил его, отломил острие и, не отвечая на удар, заговорил снова:

– Почему вы нападаете на сына Быка?

Женщины поняли, что уламр щадит их, и смотрели на него, ошеломленные. Доверие рождалось понемногу в их сердцах. Первая опустила копье и стала делать мирные знаки, которые другая принялась усердно повторять. Затем они зашагали дальше. Сын Быка последовал за ними, надеясь, в случае какой-нибудь ловушки, на свою силу и быстроту. Пройдя против ветра около четырех тысяч шагов, они добрались наконец до небольшой лужайки, густо поросшей папоротниками. Здесь при свете луны Ун увидел других женщин. При появлении уламра женщины вскочили на ноги, оживленно жестикулируя и выкрикивая какие-то слова, на которые спутницы Уна отвечали резкими, отрывистыми восклицаниями.

На мгновение уламр остановился в нерешительности, опасаясь ловушки или предательства. Дорога была свободна – он еще имел возможность бежать. Но какая-то странная апатия, рожденная усталостью, одиночеством и горем, удержала Уна на месте. Когда он снова почувствовал беспокойство, было уже поздно. Женщины окружили его тесным кольцом.

Их было двенадцать вместе с теми, которые привели Уна. Несколько подростков – мальчиков и девочек – стояли тут же. Два или три совсем маленьких ребенка спали на земле.

Это были в большинстве своем молодые женщины крепкого телосложения, с широкими лицами и массивными челюстями. Но одна из них заставила Уна вздрогнуть. Высокая, стройная и гибкая, она напомнила ему дочерей Гаммлы – самых красивых девушек племени уламров. Густые блестящие волосы падали волнами на ее плечи. Зубы белели, словно перламутр, при свете луны.

Сердце Уна сжалось от неведомого доселе волнения. Он не мог отвести глаз от нежного лица незнакомки…

Женщины еще теснее сомкнули круг. Одна из них, по-видимому старшая, с мускулистыми руками и массивными плечами, стояла прямо против Уна и что-то говорила ему. У нее было широкое, энергичное лицо и умные глаза. Ун понял, что женщина предлагает ему союз и дружбу. Ничего не зная о существовании племен, где мужчины и женщины жили отдельно друг от друга, он стал озираться по сторонам, ища глазами мужчин. Не обнаружив ни одного, уламр кивнул головой в знак согласия. Женщины радостно засмеялись, сопровождая свой смех знаками дружбы, которые уламр понимал лучше, чем неясные жесты лесных людей.

Однако женщины продолжали оставаться изумленными. Никогда еще воин такого роста и телосложения, с речью столь отличной от их собственной, не появлялся среди них. До сих пор им были знакомы лишь три человеческих племени: люди огня, охотничий отряд которых держал в плену Зура; лесные люди, которых женщины видели редко и с которыми никогда не враждовали, и люди их собственного племени, где мужчины и женщины, по суровым обычаям предков, жили раздельно большую часть года. Даже если бы Ун принадлежал к их племени, женщины в обычных условиях прогнали бы его или подвергли суровым испытаниям. Но сейчас они переживали тяжелое время; часть племени погибла при наводнении, часть была уничтожена людьми огня; большинство детей умерло.

В довершение всех несчастий они потеряли огонь и теперь скитались, жалкие и беспомощные, угнетенные сознанием собственного бессилия и полные ненависти к врагам.

Поэтому они были рады заключить союз с высоким, широкоплечим иноземцем, сильным и могучим, словно гаял. Столпившись вокруг уламра, женщины пытались понять его жесты и слова, научить чужеземца своей речи. В конце концов они догадались, что Ун разыскивает след товарища, уведенного в плен людьми огня, и обрадовались, что противниками уламра были те самые люди, которых они все смертельно ненавидели.

Поняв, что женщины лишились огня, Ун принялся собирать сухую траву и хворост. Затем с помощью своих кремней заставил огонь родиться. Слабый язычок пламени вспыхнул на кончике сухой ветки. С воплями восторга самые молодые из женщин принялись прыгать вокруг огня, выкрикивая слова, которые подхватывали все другие, повторяя их хором, в такт прыжкам. Когда же костер разгорелся и животворное тепло распространилось вокруг, восклицания и прыжки стали неистовыми…

Одна только девушка с нежным лицом не кричала и не прыгала вместе с остальными. Сидя у костра, она в безмолвном восхищении смотрела то на огонь, то на высокого незнакомца. Иногда она что-то тихо говорила низким, грудным голосом с робким выражением радости в больших темных глазах.

Каждое утро Ун принимался за поиски утерянного следа. Женщины доверчиво следовали за ним. Сын Быка понемногу осваивался со словами и жестами своих новых союзниц, которые называли себя волчицами. Сила и быстрота уламра изумляли женщин; они восхищались его оружием, особенно копьями и дротиками, которые могли поражать врагов на расстоянии. Ослабевшие от неудач и несчастий, они смиренно теснились вокруг могучего незнакомца; им нравилось повиноваться ему. Ун понимал, что такими помощниками не следует пренебрегать. Четыре женщины были более крепкими, ловкими и быстрыми в беге, чем Зур. Все отличались неутомимостью и выносливостью. Женщины, имевшие маленьких детей, легко носили их на спине целыми днями.

Если бы не потеря друга, Ун чувствовал бы себя вполне счастливым, особенно по вечерам, во время стоянок. Всякий раз, когда он извлекал из своих кремней огонь, женщины проявляли такую же бурную радость, как и в первый вечер. Этот бесхитростный восторг доставлял большое удовольствие сыну Быка. Особенно любил он смотреть, как пламя костра отражается в больших темных глазах Джейи, освещает ее густые, блестящие волосы. Он мечтал вернуться к родному становищу вместе с ней; сердце его учащенно билось.

К концу недели деревья на пути маленького отряда почти исчезли. Широкая степь раскинулась впереди до самого горизонта. Лишь кое-где виднелись отдельные островки кустарника, небольшие рощицы или одинокие деревья. Ун и его спутницы быстро шли вперед, надеясь встретить какую-нибудь возвышенность, откуда можно было бы оглядеть местность. В середине дня одна из женщин, отклонившаяся к востоку, внезапно вскрикнула и стала звать остальных. Никаких словесных объяснений не потребовалось: на земле ясно виднелись следы костра.

– Люди огня! – сказал Ун.

Женщины казались сильно взволнованными. Та, что была у них за старшую, по имени Ушр, обернулась к уламру с гневными жестами. Он понял, что люди огня были врагами женщин. Людоеды не только истребили половину из них, но, без сомнения, уничтожили всю мужскую часть племени, потому что женщины нигде не встречали своих соплеменников с прошлой осени.

Стоянка была давней, – видимо, люди огня останавливались здесь несколько дней назад. Все запахи успели рассеяться. Понадобилось много времени, чтобы установить численность вражеского отряда. Людей огня оказалось немного; ничто не указывало, что Зур находится среди них.

Ун и женщины пустились в погоню. Понемногу след становился отчетливее. Идти по нему было легко, потому что враги все время двигались по прямой линии, направляясь к северу. Дважды обнаруженные остатки костров свидетельствовали о недавних стоянках.

На третье утро молодая женщина, шедшая впереди отряда, обернулась к остальным с громким восклицанием. Подбежав к ней, Ун увидел на рыхлой земле отпечатки нескольких ног и с дрожью радости обнаружил среди них след Зура. Преследование становилось все более легким; земля еще сохраняла запахи врагов – лишнее доказательство, что Ун и его спутницы выигрывали расстояние.

Давно наступил вечер, но луна еще не всходила. Однако маленький отряд продолжал уверенно идти по следу, потому что две женщины обладали способностью видеть в темноте, хотя и в меньшей степени, чем лесные люди.

Скоро дорогу преградила цепь пологих холмов. Поднявшись по склону самого высокого из них, Ун разжег костер в небольшой ложбинке на полпути к вершине, чтобы сделать его невидимым на расстоянии. Близость неприятеля требовала соблюдения величайшей осторожности.

Днем Ун убил большого оленя, и женщины принялись жарить оленье мясо на огне костра. Это был один из тех редких спокойных часов, когда первобытные люди забывали на время о своей суровой, полной опасности жизни. Ун тоже, вероятно, чувствовал бы себя счастливым, если бы не отсутствие Зура. Темноглазая Джейя сидела рядом с ним у костра, и сын Быка с волнением думал о том, что Ушр, женщина-вождь, может быть, позволит ему взять Джейю в жены. Суровая душа молодого уламра была полна скрытой нежности. Рядом с девушкой он испытывал непривычную робость, сердце его билось быстрей… Он хотел быть добрым с ней, как Нао с Гаммлой.

После ужина, когда дети и большинство женщин уснули, Ун поднялся и стал взбираться вверх по склону холма. Ушр вместе с Джейей и тремя другими женщинами последовала за ним. Склон был пологим, и они скоро достигли вершины, но, для того чтобы добраться до противоположного склона, пришлось продираться сквозь густой кустарник. Они раздвинули ветки и при бледном свете звезд увидели прямо перед собой простиравшуюся до самого горизонта обширную равнину. Внизу, у подножия холма, тускло блестело небольшое озеро. На северном берегу его, на низкой песчаной косе, мерцал огонь костра. По прямой линии огонь находился в четырех-пяти тысячах шагов от вершины холма, но, чтобы добраться до него, надо было обогнуть озеро и, быть может, натолкнуться на непредвиденные препятствия.

Ветер дул с севера. Можно было подобраться к самой стоянке врагов незамеченным. Но сделать это следовало до восхода луны, пользуясь сгустившейся темнотой. Только быстроногому уламру была под силу подобная задача.

Ун внимательно разглядывал вражеский костер и двигавшихся вокруг него людей – то черных, то багровых в свете пламени. Их было пятеро; сын Быка отчетливо различал Зура, сидевшего в стороне от костра, ближе к берегу озера, и седьмого человека, спавшего неподалеку.

Уламр обернулся к Ушр:

– Ун пойдет к людям огня и потребует, чтобы они освободили Зура!

Ушр поняла его слова и покачала головой:

– Они ни за что не отпустят пленника.

– Люди огня захватили его как заложника, потому что опасаются сына Быка!

– Они станут еще сильнее опасаться его, когда у них не будет заложника!

Несколько минут уламр медлил в нерешительности. Но он не видел другого способа освободить Зура. Будет ли он действовать с помощью мирных переговоров, хитрости или насилия, в любом случае необходимо приблизиться к вражескому костру.

– Ун должен освободить своего друга! – сказал он с мрачной решимостью.

Ушр не нашлась что ответить.

– Ун должен идти к вражескому костру! – заключил решительным голосом сын Быка.

– Ушр и женщины-волчицы последуют за ним!

Взглянув еще раз на равнину, уламр согласился:

– Сын Быка будет ждать на том берегу прихода женщин. Он пойдет один к вражескому костру. Люди огня не сделают ему ничего плохого, потому что он бегает быстрее их и к тому же может сражаться на расстоянии!

Ушр приказала самой юной из своих подчиненных сходить за подкреплением. Ун тем временем уже спускался с холма на равнину. Склон был пологий и ровный, поросший густой травой.

Очутившись у подножия холма, Ун с удовлетворением отметил, что ветер продолжает дуть ему навстречу, относя все запахи назад. Луна еще не всходила, и сын Быка скоро добрался до того берега, где находилась стоянка людей огня. Менее тысячи шагов отделяло его от вражеского становища.

Небольшие купы деревьев, высокая трава и несколько удачно расположенных бугорков и возвышений помогли уламру продвинуться еще на четыреста шагов вперед. Но дальше лежало совершенно ровное, лишенное растительности пространство, где ничто не могло скрыть Уна от зорких глаз врагов. Охваченный мучительной тревогой не столько за себя, сколько за Зура, уламр притаился в густом кустарнике. Если он внезапно появится перед врагами, не убьют ли они тут же Зура? Или, наоборот, постараются сохранить человеку-без-плеч жизнь, чтобы самим избежать гибели? Если предложить людям огня мир, не станут ли они смеяться над сыном Быка?

Ун ждал долго. Багровая луна, окутанная густой дымкой, поднялась над горизонтом из глубины саванны. Пятеро вражеских воинов легли спать; шестой караулил, сидя у костра. Иногда он поднимался с места и, напрягая зрение и слух, всматривался в темноту, широко раздувая ноздри. Зур тоже не спал. Но дозорный почти не обращал внимания на пленника, считая, что он слишком слаб и измучен, чтобы помышлять о бегстве.

Постепенно в голове Уна созрел план. Он знает, что Зур, бегавший медленно, был, как и все люди племени ва, искусным пловцом. Он плавал быстрее самых проворных и сильных уламров, нырял не хуже крокодила и мог подолгу оставаться под водой. Если Зур бросится в озеро, он легко доберется вплавь до противоположного берега… Ун же должен отвлечь на себя внимание людей огня, завязав с ними бой. Но сначала надо как-то предупредить о своем присутствии Зура, дать ему знак. Малейшее подозрение со стороны врагов может погубить все дело!

К несчастью, ветер по-прежнему дул в южном направлении, и все внимание дозорного было приковано к той полосе берега, где скрывался Ун. Каждую минуту широкое лицо человека огня оборачивалось в сторону кустарника, за которым притаился уламр. Луна, поднимаясь все выше, постепенно уменьшалась в размере и становилась светлей и ярче. Гневное нетерпение росло в душе Уна. Он уже отчаивался в успехе задуманного предприятия, как вдруг с севера донеслось глухое рычание и силуэт большого льва возник на вершине одного из холмов. Дозорный с тревожным восклицанием вскочил на ноги. Спавшие вокруг костра воины тоже поднялись и повернули головы в сторону хищника.

Зур оставался неподвижным, однако лицо его заметно оживилось. Надежда на спасение, видимо, все еще теплилась в нем.

Внезапно из-за кустов показался Ун с рукой, протянутой в направлении озера. Момент был благоприятным: более тридцати шагов отделяло Зура от ближайшего противника. Но люди огня не думали о пленнике; все внимание их было приковано к страшному хищнику.

Берег озера находился всего в двадцати шагах от человека-без-плеч. Если он сумеет вовремя добежать до него, он окажется в воде раньше любого из врагов.

Зур увидел Уна. Потрясенный и растерянный, он поднялся и, словно во сне, сделал несколько шагов в сторону кустарника. Но Ун снова указал рукой на озеро. Зур понял. Он повернулся и медленно, небрежной походкой направился к берегу. Пройдя десяток шагов, он неожиданно сделал большой прыжок и очутился в воде. В ту же минуту один из людей огня обернулся…

Более удивленный, чем обеспокоенный, он сообщил своим товарищам о побеге пленника только тогда, когда увидел, что беглец стал удаляться от берега. Двое воинов, отделившись от остальных, бросились к воде; один из них попытался догнать Зура вплавь. Не достигнув цели, он вернулся на берег и стал кидать в беглеца камнями. Но Зур нырнул и надолго скрылся под водой.

Близость льва парализовала действия врагов. Только один воин был отряжен в погоню за Зуром. Обогнув озерную косу, он неминуемо должен был настигнуть человека-без-плеч в тот момент, когда тот выйдет на берег.

Увидев противника, пустившегося в погоню, Ун беззвучно рассмеялся и стал осторожно отходить назад. Некоторое время он продвигался незаметно, но, очутившись на открытом пространстве, невольно обнаружил себя. Тогда, высоко подняв копье, он стал ждать…

Вражеский воин был из числа тех, кто сражался с Уном в ту грозовую ночь. Узнав в своем противнике громадного уламра, лишившего жизни его вождя, человек огня обратился в бегство, громко вопя от страха.

Обеспокоенный судьбой Зура, Ун не стал преследовать врага. Он побежал к озерной косе и обогнул ее. Зур еще не добрался до берега; видно было, как он быстро скользит по воде, изгибаясь словно уж. Когда же человек-без-плеч наконец вышел на сушу, сын Быка подхватил его, обнял, и не то стон, не то крик радости вырвался из его груди. Они замерли, глядя друг другу в глаза…

Обернувшись к стоянке врагов, уламр закричал торжествующим голосом:

– Ун и Зур смеются над людьми огня!

Лев тем временем скрылся. Несколько минут вражеские воины продолжали наблюдать за вершиной холма, затем по знаку старшего устремились в погоню за пленником.

– Они бегают быстрее Зура! – грустно сказал сын Земли. – Их вождь силен, как леопард!

– Ун не боится никого! И у нас есть союзники!

Он увлек Зура к подножию холма. Когда преследователи, обогнув косу, показались из-за поворота, с вершины холма послышались боевые крики. Ушр и семеро других женщин вышли на гребень холма, потрясая копьями. Люди огня, обескураженные, прекратили преследование.

Женщины быстро спустились по склону холма, и Ушр сказала Уну:

– Если мы не перебьем сейчас людей-дхолей, они уйдут и вернутся вместе со всеми воинами своего племени!

Ей пришлось повторить свои слова дважды, только тогда уламр понял их смысл.

– Говорили ли они что-нибудь о своих сородичах? – спросил Ун Зура.

– До их становища два длинных дня пути. – Внимательно посмотрев на женщин, человек-без-плеч добавил: – Если мы нападем сейчас на людей огня, они убьют несколько женщин и, наверное, кому-нибудь из воинов удастся спастись бегством.

Кровь бурлила в жилах уламра, но страх потерять снова друга победил его воинственный порыв. Кроме того, сын Быка испытывал в глубине души нечто вроде благодарности к врагам за то, что они не лишили жизни своего пленника.

Ун, Зур и женщины спасались бегством. Вот уже семь дней, как их преследовал многочисленный отряд людей огня. Одна из женщин обнаружила врагов с высоты скалистого массива. Ун насчитал около тридцати человек. Беглецы двигались медленно, так как Зур был еще очень слаб, но Ушр знала тайные проходы в густых зарослях и топких болотах, а сын Земли придумывал всевозможные хитрости, чтобы запутать врагов и сбить их со следа. Всякий раз, когда на пути беглецов встречался неглубокий ручей или речка, они входили в воду и шли вдоль русла вверх или вниз по течению. Несколько раз Ушр и Ун зажигали сухую траву, по которой они только что прошли. Люди огня теряли след беглецов. Однако, многочисленные и упорные, они всякий раз находили его.

Наступил день новолуния. Люди огня не показывались. Беглецы разбили лагерь на поляне в чаще леса. В пути они немного отклонились в сторону равнины и теперь приближались к Большой реке.

Гигантские бамбуки обступили со всех сторон поляну. Было еще светло. Мужчины и женщины готовились к ночлегу: одни рубили сучья и собирали хворост для вечернего костра, другие строили убежище из колючих веток и гибких лиан.

Янтарный свет угасавшего дня сменился красноватыми сумерками. Легкий ветерок, казалось, догонял проплывавшие в вышине розоватые облачка. Слышался глухой, монотонный шум деревьев засыпающего леса.

Сердце Уна было полно нежностью к темноглазой Джейе. Он испытывал странную робость при виде ее тяжелых густых волос и чудесного сияния больших задумчивых глаз.

Иногда, при мысли о том, что согласие Ушр отпустить с ним Джейю было необходимо, суровая и вспыльчивая душа уламра возмущалась; он выходил из себя, думая о возможном отказе… Но сын Быка хорошо понимал, что следует уважать обычаи чужого племени, особенно если разделяешь с людьми все превратности кочевой жизни. Когда звезды замерцали в просветах между бамбуками, Ун подошел к Ушр, только что закончившей трапезу, и сказал:

– Ушр, отдай мне в жены Джейю!

Женщина-вождь, поняв его слова, некоторое время молчала, не зная, что ответить. Законы ее племени были древними. Они существовали так долго, что приобрели несокрушимую силу. Женщины племени не должны были выходить замуж ни за людей огня, ни за лесных людей. Но несчастья, обрушившиеся в последнее время на них, наполнили душу Ушр неуверенностью. Она не знала, остался ли в живых хоть один мужчина ее племени. К тому же уламр был могучим союзником и верным другом.

Помолчав немного, Ушр сказала:

– Надо сначала избавиться от врагов. Когда мы это сделаем, Ушр ударит Джейю в грудь – и девушка станет женой Уна.

Сын Быка понял только половину ответа, и бурная радость охватила его. А Ушр смотрела на Уна с недоумением: она никак не могла понять, почему сын Быка выбрал тоненькую гибкую Джейю, а не женщину-вождя с мускулистыми руками и массивными челюстями…

В последующие два дня бегство продолжалось. Теперь Большая река была совсем близко. Никаких признаков людей огня не было видно. Даже Ушр начала думать, что враги отказались наконец от преследования. Желая окончательно увериться в этом, женщина-вождь вместе с Уном и Зуром поднялась на высокую скалу. Достигнув вершины, они увидели вдали Большую реку, величаво изгибавшуюся среди необозримой равнины, а еще дальше, на опушке леса, – маленькие, быстро продвигавшиеся фигурки людей.

– Люди огня! – горестно сказала Ушр.

Ун убедился, что количество врагов не уменьшилось, и, вглядевшись внимательно в их движения, заметил:

– Они не идут по нашему следу!

– Они найдут его! – заверила Ушр.

– Мы должны переправиться через Большую реку!

Такая попытка была не под силу даже самым лучшим пловцам, не говоря уже о том, что река кишела крокодилами. Но люди племени ва владели искусством переправляться через обширные водные пространства на плотах из толстых сучьев и стволов деревьев, связанных лианами и гибкими ветками.

Зур привел беглецов на берег Большой реки, где в изобилии росли черные тополя. Два ствола, упавшие в воду маленькой заводи, ускорили окончание работы. Задолго до полудня плот оказался готовым. Но враги были близко. Беглецы уже видели головной отряд людей огня, появившийся из-за поворота реки, на расстоянии трех-четырех тысяч шагов.

Когда плот отчалил от берега, люди огня разразились яростными воплями. Ун ответил им своим боевым кличем, а женщины кричали и выли так, словно они и в самом деле были волчицами…

Беглецы плыли медленно, сильное течение сносило плот. Постепенно он приближался к тому месту, где находились люди огня, и оба отряда очутились в конце концов лицом к лицу. Расстояние, разделявшее их, не превышало двухсот шагов. Люди огня сгрудились на узком мысу. Их было двадцать девять, все коренастые и коротконогие, с мускулистыми руками и мощными, как у дхолей, челюстями. Свирепая злоба светилась в круглых, глубоко посаженных глазах. Несколько воинов хотели броситься в воду и добраться до плота вплавь, но, заметив громадного питона и двух крокодилов, дремавших в прибрежных зарослях лотоса, отказались от подобного намерения.

Тем временем Ун, Зур и женщины, работая шестами, старались направить плот в середину реки. Он проплыл между двумя островками, повернулся несколько раз вокруг своей оси, снова приблизился к берегу, где толпились люди огня, затем направился к юго-востоку. Через некоторое время беглецы благополучно высадились на противоположном берегу, и женщины, сойдя на землю, осыпали людей огня насмешками.

Маленький отряд поспешно углубился в лес. Они шли до тех пор, пока дорогу им не преградил один из притоков Большой реки. Он оказался неглубоким, и переправиться через него было легко. Однако, прежде чем войти в воду, Зур разрезал на куски оленью кожу и велел всем при выходе из реки обмотать себе ноги этими кусками. Через некоторое время беглецы выбрались на скалистый берег, прошли по нему обернутыми оленьей кожей ногами и залили водой место стоянки.

– Зур – самый хитроумный из людей! – воскликнул восхищенный уламр. – Люди-дхоли подумают, что здесь переправилось через реку стадо оленей!

Однако враги столько раз находили потерянный след, что беглецы решили не останавливаться и до самой ночи шли без остановки к северу.

Земля под ногами стала болотистой. Приходилось либо скользить в грязи, либо осторожно пробираться по зыбкому берегу. Беглецы двигались вперед со скоростью черепахи. Но вот Большую реку стиснули с обеих сторон крутые скалистые берега, и дорогу маленькому отряду преградила огромная каменная стена длиной в три тысячи шагов. Западный край ее омывался бурными водами Большой реки; восточный терялся в громадном, совершенно непроходимом болоте.

После долгих поисков был найден наконец один-единственный проход – узкое и глубокое ущелье, открывавшееся в каменной толще на большой высоте. Путь к нему проходил по крутому склону, усеянному огромными глыбами сланца. Ун, шедший позади всех, добрался до входа в ущелье и остановился, чтобы оглядеть местность сверху. Ушр тем временем ушла вперед.

Скоро она вернулась и сообщила:

– Болото продолжается и по ту сторону скал.

– Придется снова переправляться через Большую реку, – сказал Зур, сопровождавший женщину-вождя. – По ту сторону скал есть деревья. Мы сможем построить плот.

Внезапно Ун с тревожным восклицанием указал рукой на юг. Там, между двумя болотами, появились одна за другой семь человеческих фигур. Внешний облик их был достаточно характерным, чтобы не оставлять сомнений.

– Люди-дхоли! – воскликнула в ужасе Ушр.

Число врагов непрерывно увеличивалось. Вдохнув полной грудью нездоровые испарения болотных вод, Ун измерил глазами расстояние, отделявшее людей огня от входа в ущелье, и сказал мрачно:

– Люди-дхоли доберутся сюда задолго до того, как плот будет готов!

Огромные камни валялись повсюду вокруг них. Ун принялся подкатывать их один за другим к узкому входу. Ушр, Зур и все остальные женщины помогали ему. Видно было, как люди огня медленно пробираются между двумя болотами. Смерть приближалась к беглецам вместе с этими зловещими фигурами.

Ун решился.

– Сын Быка вместе с тремя самыми сильными женщинами останется здесь и будет защищать вход в ущелье, – распорядился он. – Зур и все остальные тем временем построят плот.

Сын Земли колебался. Тревожный взгляд его встретился с глазами друга. Уламр понял его волнение.

– Здесь четыре дротика и два копья, – сказал он успокаивающе. – У меня есть еще моя палица, у женщин – копья. Если мы окажемся недостаточно сильными, я позову на помощь. Иди! Только плот может спасти нас!

Зур повиновался. Для защиты ущелья Ун оставил с собой Ушр и еще одну женщину с широкими плечами и мускулистыми руками. Обернувшись, чтобы выбрать третью, он увидел Джейю. Тряхнув своими пышными волосами, она храбро вышла вперед. Ун хотел отстранить ее, но девушка смотрела на уламра с такой лихорадочной, тревожной нежностью, что сердце его дрогнуло и он на мгновение забыл об опасности и смерти… Из всех людей племени уламров один только Нао испытал когда-то такое же чувство к Гаммле…

Люди огня приближались. Переправившись через топкое болото, они разбрелись вдоль каменистого берега. Один из них, видимо вождь, весь обросший волосами, словно медведь, без усилий держал в громадных ручищах огромное копье, более тяжелое, чем палица Уна.

Подойдя к скалистому массиву, люди огня рассыпались вдоль него в поисках прохода. В каменной толще имелось еще несколько расселин, но все они кончались тупиками. Только ущелье, занятое Уном и его спутниками, было сквозным.

Ун, Ушр, Джейя и третья женщина лихорадочно заканчивали укрепление входа. Одновременно они собирали камни, чтобы сбрасывать их на атакующих. Достигнуть входа в ущелье можно было двумя путями: либо прямо вверх по сухому каменистому руслу, промытому весенними и осенними водами, либо окольным путем, сквозь лабиринт сланцевых глыб. В первом случае можно было вести атаку тремя или даже четырьмя рядами; во втором случае нападающие вынуждены были пробираться к входу в ущелье поодиночке, но зато имели возможность атаковать осажденных сверху…

В ста шагах от скалистого массива люди огня остановились. Злорадно ухмыляясь, они следили за действиями Уна и женщин. Из-под толстых синеватых губ сверкали острые белые зубы. Внезапно они разразились дикими воплями, напоминающими вой волков или дхолей. Ун показал им свое копье и палицу.

– Уламры захватят охотничьи земли людей огня! – крикнул он.

Хриплый голос Ушр присоединился к громовому голосу уламра:

– Люди-дхоли истребили моих сестер и братьев! Наши союзники уничтожат людей-дхолей!

Затем наступило молчание. Влажный, горячий ветер дул со стороны болот. Орлы и ястребы парили над острыми вершинами. В бесконечной тишине слышался лишь несмолкаемый голос Большой реки.

Люди огня разделились на два отряда. Волосатый вождь повел первый отряд окольным путем, среди сланцевых глыб; остальные пытались добраться до входа в ущелье по сухому руслу, укрываясь в расселинах позади валунов.

Ун еще раз пересчитал глазами врагов. Он держал наготове метательный снаряд со вложенным в него дротиком. Ушр и остальные женщины должны были по первому сигналу уламра обрушить на атакующих град камней. Но враги, скрытые за валунами, оставались невидимыми, показываясь лишь на мгновение в узких извилистых проходах, где в них трудно было попасть. Но вот один из людей огня оказался на виду. Дротик просвистел в воздухе и впился ему в грудь. Раздался хриплый крик, раненый упал. Ун, напрягая все внимание, держал наготове второй дротик…

Наступление возобновилось. Особенно быстро продвигались враги по окольному пути, где несколько вражеских воинов уже достигли высоты ущелья, оставаясь невидимыми для осажденных. Для того чтобы начать атаку, им нужно было подняться еще выше и взобраться на узкий карниз, откуда они могли по одному спрыгнуть в ущелье.

Прямой путь тем временем также был захвачен врагами. Яростный рев прокатился среди скал, и пятнадцать человек в неистовом порыве кинулись в атаку. Просвистел дротик, полетели камни. Свирепые крики и жалобные стоны раненых отдавались гулким эхом в окрестных утесах. Трое дхолей замертво скатились вниз; двое были ранены. Но атака людей огня не остановилась. Несмотря на беспрерывно поражавшие их камни и удачно брошенное Уном копье, враги уже были на расстоянии восьми шагов от входа. Ун видел прямо под собой свирепые лица с горящими злобой глазами, слышал хриплое, яростное дыхание врагов… Тогда, напрягая все силы, он столкнул на головы нападающих огромный валун, в то время как женщины с мужеством отчаяния продолжали сбрасывать вниз обломки сланца. Страшный вопль прозвучал среди скал, и нападающие в беспорядке покатились вниз. Ун приготовился сбросить на них второй валун, но в этот момент камень, кинутый сверху, угодил ему в плечо.

Подняв глаза, сын Быка увидел огромную рыжую голову, выглядывавшую из-за скалы. Четыре человека, один за другим, спрыгнули в ущелье. Ун попятился, держа обеими руками палицу. Ушр и Джейя подняли копья. В узком проходе с той и с другой стороны могли встать в ряд не более трех бойцов.

Наступила короткая пауза. Страх перед громадным уламром удерживал на месте людей огня. Ун с тревогой спрашивал себя: не пора ли вызвать подкрепление? Прямо перед ним возвышалась массивная фигура вражеского вождя. Копье, которое он держал в руке, было намного длиннее копий его соратников; лицо дышало силой и уверенностью в победе.

Вождь первым кинулся в атаку; острый конец его копья разорвал кожу на правом бедре Ушр. Мощным ударом Ун отбросил копье в сторону; палица, опустившись, раздробила плечо вражеского воина, ринувшегося в атаку вслед за вождем… Раненый упал, но его место тотчас же занял другой. Новые нападающие появлялись позади первых. Ушр громко закричала, призывая на помощь. Джейя и третья женщина вторили ей. Люди огня, рыча словно волки, набросились на осажденных. Тремя ударами палицы сын Быка отбросил назад три копья, отломив у двух острые наконечники. Ушр ранила одного из дхолей в грудь. Но третья женщина, пронзенная вражеским копьем, замертво рухнула на землю…

Страшная палица уламра заставила людей огня попятиться. Они сгрудились у входа в ущелье. Рыжий вождь, высоко подняв копье, стоял впереди своих воинов. Те, чьи копья пришли в негодность, уступили свое место другим бойцам.

Яростно заскрежетав зубами, вражеский вождь вскинул копье и устремился на Уна. Зоркие глаза его подстерегали каждое движение противника. Ун отпрянул в сторону, но конец вражеского копья рассек ему бедро, уламр пошатнулся… Вождь торжествующе закричал, предвкушая победу… Тогда сын Быка, собрав все свои силы, высоко поднял палицу и с размаху опустил ее на широкий, заросший огненными волосами череп. Раздался хруст костей, и, откинувшись назад, рыжий гигант с хриплым стоном упал навзничь к ногам своих воинов.

Плот плыл по Большой реке, крутясь среди водоворотов, увлекаемый вперед бурным течением. Несколько раз в особо опасных местах женщины спрыгивали с плота в воду, чтобы облегчить незавершенное сооружение, грозившее вот-вот развалиться. Но вскоре они вынуждены были отказаться от подобных действий, так как вокруг плота то и дело появлялись крокодилы.

Все тот же плот с беглецами постепенно приближался к правому берегу. Далеко позади, на противоположном берегу, виднелись крошечные фигурки людей огня. Для того чтобы возобновить преследование, врагам нужно было переправиться через Большую реку, и они не могли сделать это иным способом, чем беглецы.

Сойдя на берег, Ун сказал Зуру:

– Придется идти до самого вечера. Тогда мы через четыре дня доберемся до базальтовой гряды.

Они посмотрели друг другу в глаза. Одна и та же мысль зарождалась в их головах.

– Ун и Ушр ранены, – грустно заметил сын Земли.

– Мы должны во что бы то ни стало опередить людей огня. Иначе они уничтожат нас.

Ушр пренебрежительно пожала плечами: ее рана была неглубокой. Она сорвала несколько листьев и приложила их к бедру. Зур перевязал раны уламра. Затем маленький отряд тронулся в путь.

Дорога шла по болотистым, труднопроходимым землям. Однако уже к вечеру Ун и Зур стали узнавать местность.

Следующие двое суток прошли спокойно. До базальтовой гряды оставалось еще два дня пути. Зур придумывал всевозможные хитрости, чтобы сбить преследователей со следа.

На пятое утро вдали показались хорошо знакомые очертания базальтовой гряды. С вершины холма, расположенного у одного из поворотов Большой реки, был ясно виден ее длинный гребень, увенчанный острыми зубцами. Ун, дрожа от лихорадки, вызванной потерей крови, смотрел горящими глазами на темную массу базальта. Схватив Зура за руку, сын Быка пробормотал:

– Мы снова увидим нашего союзника!

Радостная улыбка осветила его измученное лицо. Убежище, где они с Зуром провели столько спокойных, безмятежных дней; могучий зверь, связанный с ними узами таинственной дружбы; ясные зори и тихие вечерние часы возле пылающего костра на высокой площадке перед входом в пещеру пронеслись в его воображении смутными счастливыми видениями… Повернув к Джейе осунувшееся от лихорадки и потери крови лицо, уламр сказал:

– В пещере мы сможем дать отпор целой сотне людей-дхолей!

Тревожное восклицание Ушр прервало слова Уна. Рука ее указывала на юг, вниз по течению Большой реки. Обернувшись, все отчетливо увидели людей огня, двигавшихся по следу на расстоянии семи-восьми тысяч шагов.

Беглецы торопливо спустились с холма и продолжали путь настолько быстро, насколько это позволяли раны Уна и женщины-вождя. Надо было во что бы то ни стало добраться до базальтовой гряды раньше, чем враги настигнут их.

Беглецам предстояло преодолеть расстояние примерно в двадцать тысяч шагов.

К середине дня половина пути была пройдена. Но люди огня выиграли за это время около четырех тысяч шагов. Видно было, как они бегут по следу, словно стая шакалов. Тот, кого дхоли опасались больше всех остальных, взятых вместе, совсем ослабел от ран. Враги видели, как он плелся, прихрамывая, позади маленького отряда, и, предвкушая легкую победу, торжествующе вопили.

На минуту беглецы остановились. Горящие лихорадочным огнем глаза Уна смотрели на сына Земли с выражением мучительного беспокойства. Внезапно он схватил Зура за плечо, словно стремясь удержать его, пока не поздно, от рокового шага. Но сзади снова послышались крики врагов. Ун взглянул в их сторону, опустил глаза на свое распухшее, кровоточащее бедро, снова посмотрел на врагов, определяя расстояние, отделявшее беглецов от людей огня, – и с тяжелым вздохом отпустил плечо друга.

Зур кинулся в обход базальтовой гряды к логовищу пещерного льва, а Ун тем временем вел женщин и детей к пещере.

Когда Ун и его спутницы очутились наконец перед входом в пещеру, между ними и преследователями оставалось не более двух тысяч шагов.

Ун вместе с Ушр первыми взобрались на площадку.

За ними последовали остальные. Сначала подняли детей; матери вскарабкались следом. Последние три женщины были еще на половине пути, когда люди огня, подбежав, стали кидать в них свои заостренные камни. Но камни, брошенные издали, отскакивали от скалы, не причиняя женщинам вреда. Ун метнул в сторону врагов свой последний дротик. Ушр и другие женщины обрушили на головы нападающих град камней. Люди огня, еще слишком малочисленные, чтобы предпринять атаку, отступили.

Когда же подоспел вражеский арьергард, было уже поздно: все женщины благополучно достигли верхней площадки.

Пещера была абсолютно неприступна. Только один человек – мужчина или женщина – мог взобраться на узкий выступ скалы, а затем, встав на плечи товарища, подтянуться на руках до площадки перед входом. Одного удара копьем было достаточно, чтобы пресечь подобную попытку и сбросить нападающего вниз.

Люди огня сразу поняли это. Они бродили вдоль базальтовой гряды в надежде найти другой подход к пещере. Но вокруг высились лишь гладкие, совершенно отвесные скалы.

Впрочем, это мало огорчало дхолей. Они знали, что достаточно подождать несколько дней, и голод, а главное, жажда отдадут осажденных им в руки. Там, в ущелье, беглецам удалось ускользнуть от преследователей и переправиться через реку. Здесь же день, когда они попытаются выйти из своего убежища, будет их последним днем.

Что могут сделать одиннадцать женщин и двое мужчин против двадцати воинов, полных сил?

Когда женщины и дети оказались в безопасности, Ун оставил на площадке двух дозорных, зажег смолистый факел и, запретив всем остальным следовать за собой, стал спускаться по узкому проходу к нижней пещере. Сердце его сжималось от беспокойства за друга.

А что, если пещерный лев не узнал Зура?

Не пройдя и половины пути, уламр услышал глухое рычание, заставившее его ускорить шаг. Щель, сквозь которую они с Зуром столько раз смотрели на царственного зверя, была на месте. Внезапно глубокий вздох облегчения вырвался из груди уламра. Он увидел Зура рядом с хищником, услышал прерывистое, взволнованное дыхание огромного зверя.

– Пещерный лев по-прежнему союзник сына Земли и сына Быка, – сказал Зур, и радостное волнение охватило Уна.

– Люди-дхоли не пошли по следу Зура? – спросил он.

– Они не заметили, как сын Земли отделился от остальных. Зур спрятался за камнями.

Огромный зверь долго обнюхивал Уна; затем, успокоившись, улегся на землю и задремал.

Уламр заговорил снова:

– Зур будет выходить из логова только по ночам вместе с пещерным львом… Он не предпримет ничего против людей огня, пока Ун не оправится от ран и не станет снова сильным.

– Днем Зур будет ходить только к болоту. Болото совсем рядом… Уну и женщинам нужна вода для питья…

Уламр тяжело вздохнул. Он думал о болотах и родниках, о ручьях и речках. Жажда, усиленная лихорадкой от раны, мучила его. Не удержавшись, Ун пробормотал:

– Жажда сжигает Уна… Но он потерпит до вечера…

– Болото рядом! – повторил человек-без-плеч. – Ун должен пить, чтобы скорей поправиться и снова стать сильным. Я дойду до болота.

Он двинулся к выходу. Хищник приоткрыл глаза, но тут же снова закрыл, не чуя ничего подозрительного.

Зур быстро добрался до болота. Он напился сначала сам, затем опустил в воду примитивный бурдюк из оленьей кожи, скрепленной колючками. Бурдюк вмещал достаточно воды, чтобы утолить жажду нескольких человек. Зур наполнил его водой и вернулся в пещеру.

Ун пил большими глотками свежую, прохладную воду, и ему казалось, что силы снова возвращаются к нему.

– Ушр тоже ранена! – сказал он. – Остальные напьются вечером.

И сын Быка унес бурдюк в верхнюю пещеру. Когда Ушр утолила жажду, он дал несколько глотков воды Джейе.

После этого Ун улегся на полу пещеры и проспал крепким сном до самого вечера. Проснувшись, он почувствовал, что лихорадка исчезла, раны перестали кровоточить. Когда сумерки сгустились над землей, сын Быка поднялся и, выйдя на площадку, стал наблюдать за людьми огня. Они разожгли напротив пещеры большой костер и сидели вокруг него, то и дело поворачивая головы в сторону базальтовой гряды. Широкие тупые лица выражали упрямую решимость.

Утомленные долгой погоней, женщины, так же как и Ун, спали до позднего вечера. Разбудил их не столько голод, сколько жажда. Женщины смотрели на уламра глазами, полными тоски и страха, и думали о воде, принесенной им из глубины пещеры. Только Ушр и Джейя получили ее… И доверие, которое эти слабые существа питали к огромному уламру, сменялось в их сердцах тревогой и неуверенностью.

Ушр спросила:

– Куда ушел Зур?

– Зур принесет нам мясо и воду, прежде чем кончится ночь, – ответил сын Быка.

– Почему он не с нами?

– Ушр узнает об этом позже.

И, видя, что женщина-вождь смотрит в темноту, уламр добавил:

– Ун один будет спускаться вглубь пещеры. Иначе всех нас ждет смерть!

Суровая, полная лишений жизнь приучила женщин стойко переносить голод и жажду. Все, даже самые маленькие дети, привыкли к длительному воздержанию и умели терпеливо ждать.

Ночные светила медленно текли по своим вечным путям. Люди огня спали. Женщины, измученные беспокойством, тоже уснули. Ун дремал, прислонившись к стене.

В середине ночи из темной глубины пещеры донесся далекий зов. Сын Быка вскочил, зажег факел и спустился вниз. Пещерный лев с Зуром только что вернулись с охоты: посреди логовища лежала туша большого оленя. Человек-без-плеч отрубил от нее заднюю ногу и передал через щель уламру; затем он отправился к болоту, захватив с собой бурдюк из оленьей кожи.

Когда Ун снова появился в верхней пещере с водой и мясом, женщины замерли от изумления, смешанного с суеверным восторгом. В пещере сохранилось немного хвороста, запасенного когда-то Уном и Зуром. Сходив еще раз за водой, Ун развел костер и стал жарить оленье мясо. Это было и вызовом, и неосторожностью. Дозорные людей огня тотчас же увидели в пещере свет и разбудили своего вождя. Вскочив на ноги, он, ошеломленный, уставился на огонь.

Поразмыслив немного, вождь решил, что в пещере мог быть запас топлива; что же касается мяса, которое осажденные жарили на костре, то это было, вероятно, какое-нибудь животное, убитое беглецами во время погони. Тем не менее он послал несколько воинов обследовать на всякий случай базальтовую гряду с противоположной стороны.

Обогнув южную оконечность массива, вражеские воины принялись рассматривать при свете луны многочисленные расселины и трещины, прорезавшие базальтовый кряж. Однако им удалось обнаружить лишь узкие щели, неглубокие складки да несколько углублений под нависающими скалами. Каменный коридор, по которому Зур спасался когда-то от черного льва, привлек на некоторое время их внимание. Миновав его, люди огня очутились перед широким, темным входом… Сильный запах хищного зверя ударил им в ноздри.

Воины поняли, что какой-то крупный хищник находится неподалеку, и остановились.

Тем временем их собственные испарения проникли в пещеру. Огромная фигура льва появилась у входа, громовое рычание потрясло воздух, и люди огня, объятые ужасом, убежали без оглядки, узнав в хозяине пещеры самого грозного из существовавших в те времена хищников.

После этого случая вражеский вождь окончательно уверился, что пещера, где скрывались беглецы, не имела иного выхода, кроме того, который стерегли его воины. Если у вождя и оставались какие-нибудь сомнения на этот счет, то в последующие дни они рассеялись без остатка. Ун и женщины все время показывались на площадке перед входом в пещеру. Значит, бегство из нее было невозможно. Людям огня следовало лишь запастись терпением, стеречь и ждать.

Выздоровление Уна шло успешно. Лихорадка прошла, раны стали затягиваться. Зур продолжал снабжать осажденных водой и мясом. Он приучал пещерного льва следовать за собой, и могучий зверь с каждым днем все охотнее подчинялся человеку. Зур угадывал все побуждения хищника, предвидел, смотря по обстоятельствам, его поступки. Он так верно подмечал смену настроений зверя и так ловко применялся к ним, что лев в конце концов привязался к человеку-без-плеч крепче, чем к животному одной с ним породы.

На восьмую ночь Ун, спустившись вниз, чтобы взять приготовленную Зуром воду и пищу, сказал ему:

– Рана закрылась. Теперь сын Быка снова может сражаться. Завтра ночью Зур приведет пещерного льва по ту сторону скал…

Помолчав немного, человек-без-плеч ответил:

– Сегодня утром Зур заметил, что один камень в щели шатается. Если мы сумеем оторвать его, отверстие станет достаточно широким, чтобы пропустить человека, но слишком узким для пещерного льва.

Он положил руку на самый нижний выступ базальта и стал потихоньку расшатывать его. Ун принялся помогать ему. Мускулистые руки сына Быка скоро заставили камень сдвинуться. Тогда уламр изо всех сил потянул камень к себе, в то время как Зур толкал его обеими руками. Наконец кусок базальта отломился, за ним – еще два. Уламр отбросил их в сторону и, распластавшись, прополз через узкое отверстие в логовище.

Лев, обеспокоенный всей этой возней, бросил добычу и вскочил на ноги с угрожающим видом. Но ласковое прикосновение руки Зура тотчас же успокоило зверя, и он принялся дружески обнюхивать уламра.

– Мы можем застигнуть людей огня врасплох! – радостно воскликнул Ун.

Зур повел друга к выходу из логовища, показал ему десяток дротиков, которые он выточил за долгие часы одиночества, и сказал:

– Мы будем сражаться на расстоянии.

На следующий день Ун и Зур изготовили еще несколько дротиков, и количество их возросло до четырнадцати. Когда же наступил вечер, уламр предупредил Ушр и ее подруг:

– Этой ночью Ун и Зур будут сражаться с людьми огня. Пусть женщины держатся наготове…

Ушр слушала с изумлением:

– Как же Ун и Зур соединятся?

Уламр рассмеялся:

– Мы расширили проход между двумя пещерами… Ун и Зур выйдут по ту сторону скал и нападут на людей-дхолей вместе со своим союзником.

– Разве у сына Быка и сына Земли есть союзник?

– Ун и Зур заключили союз с пещерным львом.

Ушр слушала, пораженная. Но ум ее был прост, и женщина не стала утруждать себя долгими размышлениями. Доверие, которое она питала к огромному уламру, превозмогло даже любопытство.

Ун продолжал:

– Женщины не должны спускаться на равнину до того, как Ун подаст сигнал! Иначе пещерный лев растерзает их!

Джейя, восхищенная больше других, не сводила с уламра блестящих от восторга и любопытства глаз.

– А лев не может пройти из нижней пещеры в верхнюю? – спросила она.

– Нет, проход слишком узок для него!

Последние краски заката погасли на западе. Светлая звезда зажглась в небесной вышине. Ун спустился в нижнюю пещеру.

Костер людей-дхолей отбрасывал вокруг лишь слабые отблески. Три воина бодрствовали. Остальные уже улеглись спать в ограде из камней, которая защищала их от неожиданных нападений. Двое дозорных дремали; третий, повинуясь приказу вождя, ходил вокруг костра, посматривая время от времени в сторону пещеры.

Подбросив в угасающий огонь несколько веток, дозорный выпрямился и, взглянув вверх, увидел на площадке перед входом в пещеру человеческую фигуру. Это была женщина. Перегнувшись через край площадки, она внимательно смотрела вниз. Дозорный протянул в ее сторону руку, вооруженную копьем, и молча ухмыльнулся. Но усмешка тут же исчезла с его лица. Внизу, у подножия базальтовой гряды, появилась другая человеческая фигура – громадного роста, с широкими плечами. Невозможно было не узнать ее. Несколько мгновений дозорный растерянно созерцал необычное явление, спрашивая себя, как смог и как посмел сын Быка спуститься один на равнину. Затем он окликнул остальных дозорных, и все трое, потрясая копьями, подали сигнал тревоги.

Ун отделился от скал и смело двинулся к вражескому костру. Приблизившись, он бросил в сторону дозорных заостренный камень. Камень попал в голову одному из дхолей, но лишь слегка оцарапал ее. Второй камень задел плечо другого дозорного. Яростные крики раздались со всех сторон, и люди огня стали выскакивать из своего убежища. Тогда, выпрямившись во весь рост, сын Быка испустил боевой клич.

Наступила короткая пауза, во время которой люди огня разглядывали поочередно то уламра, то окружающую местность. Наверху, у входа в пещеру, две женщины присоединились к первой. Но на равнине не было видно никого, кроме Уна, все вооружение которого состояло из палицы и нескольких заостренных камней. Изумленный и недоумевающий, вождь дхолей напрасно старался понять, что все это значит. Несколько мгновений он стоял в растерянности, смутно предчувствуя какую-то ловушку; но воинственный инстинкт скоро взял верх над осторожностью. Гортанный голос подал сигнал к атаке, и люди огня ринулись вперед. Двадцать коренастых фигур устремились к сыну Быка.

Ун бросил свой последний камень и пустился бежать. Но прежняя быстрота, казалось, изменила ему; самые быстроногие из дхолей явно превосходили его в скорости. Остальные, возбужденные погоней за верной добычей, следовали на расстоянии за первыми. Иногда уламр спотыкался; иногда, словно сделав над собой огромное усилие, снова набирал скорость и отдалялся от преследователей, но затем расстояние между ними снова сокращалось. Вождь дхолей уже был шагах в тридцати от беглеца, когда они достигли южной оконечности базальтовой гряды. Люди огня громко вопили, торжествуя близкую победу…

С жалобным криком Ун уклонился в сторону и скрылся среди скал, которые образовали в этом месте несколько узких каменных коридоров, заканчивавшихся на юге более широким проходом.

Вождь остановился, окинул быстрым взглядом окружающую местность и приказал нескольким воинам преградить выход из лабиринта, а остальным – продолжать преследование.

– Смерть дхолям!

Гневный голос прозвучал впереди, громовое рычание ответило ему, и огромное темное тело, пролетев в гигантском прыжке по воздуху, упало на землю среди скал.

В следующее мгновение пещерный лев обрушился, словно лавина, на людей огня. Три воина остались лежать на земле с разорванной грудью; четвертый упал замертво, сбитый одним ударом могучей лапы…

На высокой плоской скале показались Ун и Зур. Дротики один за другим рассекали воздух и впивались то в горло, то в бедро, то в грудь вражеских воинов. А гигантский хищник, внезапно появляясь из-за скал, то сбивал с ног одного беглеца, то раздирал другого…

Объятые паникой, люди огня бежали прочь от страшного места. Ужас перед сверхъестественным появлением хищника мешался в их темном сознании с ужасом близкой смерти. Сам вождь удирал наравне со всеми. К сыну Быка вернулась вся его быстрота и сила. Прыгая словно леопард, он легко нагнал бегущих, и огромная палица опускалась, поднималась и снова опускалась над вражескими головами…

Когда дхоли добрались наконец до своего убежища среди камней, их оставалось только семь. Остальные валялись в траве убитые или тяжело раненные.

– Пусть Зур остановит пещерного льва! – крикнул Ун.

Укрывшиеся за каменной оградой, враги снова становились опасными. Отчаяние придавало им храбрости. Сквозь просветы между валунами острые копья людей огня могли нанести пещерному льву смертельную рану.

Огромный зверь без сопротивления позволил Зуру увести себя. Всюду валялись тела убитых. Лев спокойно схватил добычу и отправился с ней в свое логовище.

Несколько мгновений сын Быка стоял в раздумье. Затем сказал другу:

– Пусть Зур следует за пещерным львом в его логово. Он вернется через верхнюю пещеру и передаст женщинам, чтобы они были готовы.

Сын Земли с гигантским хищником скрылись среди скал. Ун принялся собирать дротики, вытаскивая их из тел убитых врагов. Затем медленными шагами вернулся к убежищу людей огня. Он видел врагов в просветах между валунами и легко мог убить еще кого-нибудь из них. Но душа Нао была в нем, полная великодушия к побежденным.

– Зачем люди огня напали на лесных людей? Зачем хотели убить Уна и женщин-волчиц?

В звучном голосе уламра слышалась грусть. Люди огня молча прислушивались к его словам. Вражеский вождь на мгновение показался между валунами и подал было сигнал к атаке, но Ун показал ему свой метательный снаряд и продолжал:

– Сын Быка сильнее вождя дхолей! Он бегает быстрей его и умеет поражать врагов на расстоянии!

Наверху, у входа в пещеру, послышались ликующие возгласы женщин. Они наблюдали с площадки за всеми перипетиями сражения, видели чудесное появление царственного хищника, и их простые сердца были полны суеверного восторга.

Первой спустилась Джейя, за ней – Ушр и все остальные женщины, кроме одной, которая должна была охранять пещеру и смотреть за детьми.

Женщины столпились вокруг большого уламра и с мрачной ненавистью глядели на каменную ограду. Они вспоминали перенесенные страдания, гибель своих сородичей – и проклинали врагов. Дхоли хранили молчание, но, полные отчаянной решимости, держали наготове свои тяжелые копья. Позиция их была неприступной, и, если бы не Ун, враги и сейчас сохраняли бы превосходство в силе. Ни одна из женщин, исключая Ушр, не могла противостоять даже самому слабому воину. Волчицы хорошо понимали это и, несмотря на душившую их злобу, не подходили близко к вражескому убежищу.

Собравшись вокруг угасающего костра дхолей, женщины принялись кидать в него сухие ветки. Огонь разгорелся с новой силой, далеко озарив саванну. Некоторые женщины начали кричать:

– Дхоли не смеют принять бой! Они умрут от голода и жажды!

Время шло. Ночные созвездия поднимались от востока к зениту или склонялись к западу. Беспокойство и нетерпение понемногу овладели женщинами. Осажденные снова стали казаться им опасными. Они боялись какой-нибудь неожиданности со стороны людей огня. Ни одна женщина не смела заснуть. Даже Ун и Зур согласились, что необходимо вызвать врагов на бой. Сын Земли повторял:

– Надо заставить дхолей покинуть убежище!

Он твердил эти слова до тех пор, пока его не осенила наконец догадка:

– Дхоли не смогут устоять против огня! Ун, Зур и женщины забросают врагов горящими ветками!

Уламр громко вскрикнул от восхищения, и оба друга принялись обстругивать ветки, чтобы зажечь их с одного конца. Затем они позвали женщин, и Зур объяснил им свой план. Все схватили горящие ветки и бросились к убежищу.

Огненный дождь обрушился на дхолей. Задыхаясь от едкого дыма, испытывая жгучую боль от ожогов, они пробовали оставаться на месте, но страх и злоба оказались сильнее осторожности.

Коренастая фигура вождя появилась на одном из валунов. С хриплым криком он кинулся вперед, за ним – шесть уцелевших воинов.

По команде Уна женщины отступили. Два дротика просвистели в воздухе, и двое вражеских воинов упали замертво на землю. Из пяти оставшихся четверо устремились к женщинам и Зуру, пятый ринулся на Уна, который держался в стороне. Сын Быка метнул еще один дротик, лишь оцарапавший плечо врага. Затем, выпрямившись, стал ждать. Он мог легко уйти, оставив противника далеко позади, но предпочел принять бой. Тот, кто приближался к нему, был вождем дхолей – коренастый, с широкими плечами и огромной головой. Он шел прямо на уламра, выставив вперед свое тяжелое копье. Встретив палицу, копье отклонилось в сторону и снова с быстротой молнии устремилось вперед. Грудь Уна обагрилась кровью, но палица, опустившись в свою очередь, заставила хрустнуть массивный череп. Выронив копье, вождь упал на колени в покорной позе побежденного хищника. Ун снова поднял палицу… Но не опустил ее. Странное отвращение к убийству овладело им с неудержимой силой – то великодушие к побежденным, которое было свойственно только ему и Нао…

Справа от него две женщины лежали поверженные на земле. Но дротики Зура и копья волчиц сделали свое дело: трое дхолей валялись в траве, и женщины, полные ярости, добивали их. Четвертый, самый молодой, обезумев от ужаса, бежал прямо на Уна. Очутившись перед огромной палицей, юноша почувствовал, что колени его подгибаются, и упал, распростершись, у ног уламра. Женщины подбежали, чтобы прикончить его, но сын Быка, протянув руку вперед, властно крикнул:

– Его жизнь принадлежит Уну!

Женщины остановились. Злоба исказила их лица. Но, услышав стоны тех, кто был повержен во время первой схватки, они отправились добивать их. Ун угрюмо прислушивался к яростным крикам и жалобным стонам, радуясь в душе, что Джейя не последовала за своими подругами.

Ун, Зур и женщины-волчицы прожили целый месяц в базальтовой пещере. Только одна женщина умерла от ран; остальные четыре медленно поправлялись. Рана Уна не была опасной. Избавившись от людей огня, они оказались полными хозяевами саванны, джунглей и Большой реки. Присутствие пещерного льва заставляло всех других хищников держаться на почтительном расстоянии от базальтовой гряды.

Пройдя столько испытаний и опасностей, Ун и Зур наслаждались теперь покоем. Зур особенно любил эти тихие, безмятежные дни, когда образы и события длинной вереницей проплывают в памяти.

Женщины чувствовали себя совершенно счастливыми. После всех несчастий, выпавших на их долю, они не хотели иной жизни и не думали больше о независимости и свободе, как бы вручив свои судьбы в руки громадного уламра. Они не воспротивились, даже когда Ун решил отпустить на свободу обоих пленников. Сын Быка сам проводил дхолей до места слияния Большой реки с ее правым притоком.

Красота Джейи с каждым днем пленяла все сильней молодого уламра. Много раз сын Быка готов был обратиться к Ушр с просьбой выполнить данное ею обещание, но непонятная робость удерживала его.

До сезона дождей оставалось не более пяти недель. Ун все чаще думал о родном становище, о могучем Нао – победителе кзамов, рыжих карликов и косматого Агу, о вечернем костре, вокруг которого собиралось все племя уламров, и о своих суровых сородичах, которых он, однако, всегда недолюбливал за жестокость.

Однажды утром он сказал Ушр:

– Ун и Зур возвращаются к уламрам. Женщины должны следовать за ними и поселиться в пещере, недалеко от гор. Когда минет холодное время, уламры придут в эти края. Они будут союзниками волчиц.

Ушр и ее подруги почувствовали, что невзгоды жизни снова надвигаются на них. Разговор происходил на равнине, близ берега Большой реки. Женщины окружили уламра, самые молодые заплакали. Джейя вскочила с места. Она тяжело дышала, большие глаза наполнились слезами. Ун, глубоко взволнованный, некоторое время молча смотрел на нее, затем, резко повернувшись, обратился к женщине-вождю:

– Ушр обещала, что Джейя будет женой Уна. Джейя согласна! – И дрогнувшим от волнения голосом добавил: – Отдай мне Джейю в жены!

Ушр помолчала минуту, затем схватила девушку за волосы, бросила на землю и острым кремнем провела по ее груди длинную царапину от одного плеча к другому. Брызнула кровь, и Ушр, омочив ею губы Уна, произнесла священные слова предков, которые делали мужчину и женщину мужем и женой.

На следующий день маленький отряд выступил в путь. Ун и Зур с грустью покидали своего союзника – пещерного льва. Зур страдал от этой разлуки несравненно больше Уна. Он горько сожалел об удобной и безопасной пещере, которую вынужден был покинуть, и о могучем хищнике, союз с которым считал своим кровным делом. Ничто не привязывало человека-без-плеч к племени уламров. Он был чужим среди них, и молодые воины презирали его за слабость.

Они прошли место, где желтые львы бежали в страхе перед слонами, миновали гранитный кряж, близ которого махайрод растерзал носорога, а Ун убил махайрода, и наконец очутились у подножия высокого скалистого отрога, который отходил от горной цепи и далеко вдавался в саванну.

Здесь, в предгорьях, женщины отыскали вместительную и удобную пещеру, чтобы провести в ней сезон долгих дождей. Затем они помогли Уну и Зуру найти дорогу в горы.

Расставание было тяжелым. Женщины молчали, подавленные горем. Они думали о том, что не будут больше ощущать рядом с собой эту могучую и добрую силу, которая спасла и освободила их от людей-дхолей. С этого дня они будут снова одни во враждебном мире, полном испытаний и опасностей.

Путники стали подниматься в гору. Из груди женщин вырвался долгий, похожий на рыдание, стон. Ун, обернувшись, крикнул:

– Мы вернемся на берега Большой реки!

Прошло много дней. Ун, Зур и Джейя шли крутыми тропинками по горным склонам, поднимаясь все выше и выше. Ун торопился; он так хотел увидеть снова родное становище! Каждый шаг, приближавший путников к уламрам, наполнял его радостью.

И вот настал день, когда они отыскали наконец узкое ущелье с отвесными стенами, через которое вышли когда-то из недр горы. Пройдя его, путники очутились в подземной пещере, перед расселиной, образовавшейся после землетрясения. За время их отсутствия она стала шире, и все трое без труда пробрались сквозь нее. Затем потянулись подземные коридоры, где гулко звенел голос быстро бегущей воды. Переночевав на берегу подземной реки, путники через два дня достигли тех мест, где Ун и Зур почти год назад оставили уламров.

День склонялся к вечеру. У подножия крутого холма, под сенью огромного порфирового утеса, женщины уламров складывали в кучу сухие ветви и хворост для вечернего костра, который Нао затем должен был зажечь. Дозорные подали сигнал тревоги, и Ун появился перед сыном Леопарда.

Наступило долгое молчание. Женщины недружелюбно посматривали на Джейю.

Наконец Нао заговорил.

– Уже скоро год, как вы покинули становище, – сказал он сурово.

– Мы прошли сквозь гору и открыли новые богатые земли для охоты, – ответил Ун.

Лицо Нао озарилось радостной улыбкой. Он вспомнил суровое время своей юности, когда он вместе с Намом и Гавом также пустился в далекий и опасный путь, чтобы добыть огонь для уламров. Снова пережил он в мыслях схватки с серым медведем и тигрицей, бегство от людоедов кзамов, союз с вожаком мамонтов, коварство рыжих карликов и мудрость людей ва, лес синеволосых, нападение пещерного медведя и страшную встречу с косматым Агу и его братьями…

– Рассказывай! – сказал он, взволнованный воспоминаниями. – Нао слушает сына Быка.

Вождь зажег костер, уселся возле него и приготовился слушать сына. Душа искателя приключений постепенно пробуждалась в нем. Рассказ о красном звере поверг Нао в изумление, но он возмутился, когда Ун сказал, что слоны выше и сильней мамонтов.

– Нет животных, равных по величине и силе мамонтам, с которыми Нао заключил союз в стране кзамов!

Он узнал по описанию огромного хищника, обитавшего в базальтовой пещере, и обратился к Наму:

– Этот зверь убивает тигра так же легко, как лев убивает антилопу!

Союз с пещерным львом привел Нао в бурный восторг. Он благосклонно посмотрел на Зура:

– Ва всегда были самыми хитроумными из людей. Это они нашли огонь в камнях. Они переплывали реки и озера на плотах, связанных из веток и бревен, и умели находить ручьи, текущие под землей!

Рассказ о битвах с людьми огня взволновал Нао до глубины души. Грудь его высоко вздымалась, глаза сверкали. Положив руку на плечо Уна, Нао воскликнул:

– У сына Быка сердце и сила вождя!

Сидя вокруг костра, уламры внимательно слушали рассказ Уна, но лица их не выражали доверия. Воины думали о том, что Нао в свое время принес племени огонь и спас уламров, умиравших от холода в сырой пещере. А сын его, вернувшись из дальних странствий, привел с собой лишь эту девушку-чужеземку да своего хилого спутника, которого никто из уламров не любил.

Куам, сын Онагра, воскликнул:

– Ун говорил, что земли, которые он посетил, гораздо жарче наших. Уламры не смогут там жить! Когда племя кочевало по Выжженной равнине, воины и женщины умирали, словно кузнечики осенью!

Глухой ропот одобрения прокатился по рядам уламров, и Ун понял, что они любят его еще меньше, чем прежде.

И все же в течение всех последующих дней сын Быка испытывал радость при мысли о том, что находится наконец в кругу сородичей. Он ходил на охоту вместе со всеми уламрами или проводил время возле Джейи, с которой женщины становища не разговаривали.

Но мало-помалу печаль овладела Уном. Он сознавал, что совершенный им подвиг не менее велик, чем подвиг Нао. Правда, он не вернул уламрам огня, но зато принес известие, что новые земли, обширные и полные неистощимых богатств, лежат по ту сторону гор. Он чувствовал себя на целую голову выше других юношей, знал, что так же силен, как сам Нао. Но уламров не восхищала его сила. Они предпочитали Куама, палица и копье которого не смогли бы противостоять палице и копью сына Быка. Куам должен был стать вождем, когда сын Леопарда умрет. Если это случится, Уну придется во всем повиноваться Куаму. Новый вождь возбудит против него, против Джейи и Зура вражду, которая вот-вот готова вспыхнуть…

Еще раньше, до путешествия, Уну ставили в упрек его дружбу с человеком-без-плеч. Теперь же он вдобавок женился на девушке, рожденной в чужой стране. Значит, и сам он стал для племени чужим.

Особенно ненавидели Уна женщины. Они с бранью отворачивались от Джейи, когда та проходила мимо, а если их было несколько, встречали злобным ропотом появление чужеземки. Даже сестры Уна, дочери Гаммлы, избегали ее.

Через несколько дней гордая душа Уна возмутилась. Он не искал больше близости со своими сородичами и упрямо уединялся вместе с Джейей и Зуром. На охоте Ун тоже стал держаться в стороне от других охотников, если только прямой приказ Нао не вынуждал его действовать заодно со всеми. Он снова пропадал по целым дням в пещерах, бродил по берегам подземной реки и часто, повинуясь бессознательному желанию, оказывался вдруг перед той расселиной, что вела в страну, которую он так горячо полюбил.

Однажды утром Ун принялся искать след леопарда. Леопарды в изобилии водились в окрестных лесах. Крупного роста, проворные и смелые, они нападали на оленей, на онагров и даже на молодых бизонов. Нао не охотился на них, суеверно считая себя в некоем мистическом родстве с этими красивыми хищниками. Остальные воины опасались их, и мало кто из охотников осмеливался вступать в единоборство с леопардом.

Ун долго бродил по лесу и нигде не обнаружил следов леопарда. Наконец около маленького ручейка, весело катившего свои воды по кремнистому ложу, он наткнулся на свежий след.

Ун спрятался среди густых папоротников и замер. В верховьях ручья, под зелеными сводами деревьев, виднелась невысокая скала, у подножия которой зоркий глаз охотника различил небольшое углубление наподобие пещеры. Какой-то крупный зверь спокойно дремал у входа, положив голову на вытянутые лапы. Несмотря на расстояние и царивший под деревьями полумрак, Ун сразу узнал леопарда. Более тысячи шагов отделяло охотника от зверя. Ему удалось продвинуться на целых шестьсот шагов, прежде чем леопард проснулся. Только когда Ун углубился в заросли высоких трав, круглая голова хищника медленно приподнялась и два желто-зеленых огня зажглись в полумраке логовища.

Ун приник к земле. Леопард долго втягивал ноздрями воздух; несколько минут его горящие глаза пристально вглядывались в густые заросли трав и кустарников. Затем голова хищника опустилась на лапы, и пятнистое тело снова стало неподвижным.

Слабый ветерок относил в сторону запах охотника. Ун заторопился, прополз еще сто пятьдесят шагов и спрятался за деревом. Леопард снова поднял голову и прислушался. Затем неторопливо поднялся и вышел из логова, чтобы лучше разобраться в подозрительных запахах.

Внезапно в чаще раздался крик оленя, и стройная лань промчалась под сикоморами. Леопард бросился за ней.

Лань метнулась к дереву, за которым прятался Ун. Охотник выскочил и пустил в хищника дротик. Просвистев в воздухе, дротик впился в затылок зверя. Леопард яростно мяукнул, но кинуться на человека не посмел. Он скользнул в чащу папоротников и скрылся из виду.

Желая избежать внезапного нападения хищника, Ун вышел на открытое место, держа в одной руке палицу, а в другой – метательный снаряд.

Но леопард не собирался атаковать охотника первым. Ярость его понемногу утихала, он почти не ощущал боли от раны. Хищник описал вокруг Уна широкий круг, стараясь зайти сзади, чтобы прыгнуть на плечи охотнику.

Тем временем другие люди появились в лесу. Издав призывный клич, Ун бросился в погоню за леопардом. Среди деревьев замелькали головы уламров, вслед зверю полетели дротики, но ни один не достиг цели. Внезапно из-за дерева показалась мускулистая фигура Куама. Взмахнув копьем, он с силой метнул его в леопарда. Копье вонзилось в правый бок зверя. Хищник высоко подпрыгнул и обернулся, готовый защищать свою жизнь. Но Куам исчез; остальные охотники тоже скрылись. Один Ун оставался на виду.

Леопард не колебался больше. В три прыжка он очутился перед сыном Быка и кинулся на него. Удар огромной палицы остановил хищника и бросил его на землю. Следующий удар пришелся прямо по массивному черепу зверя, и леопард покатился по земле бездыханный.

В ту же минуту из-за деревьев показался Куам, а за ним – остальные охотники. Опершись на палицу, Ун смотрел, как они приближались. Он был уверен, что охотники станут восхищаться его силой; теплое чувство родства с этими людьми охватило его. Но лица уламров выражали лишь отчуждение. Один из охотников, всюду следовавший за Куамом, как Зур за Уном, воскликнул подобострастно:

– Куам победил леопарда!

Одобрительные возгласы поддержали его. Куам стоял перед мертвым леопардом и указывал на копье, вонзившееся в бок зверя.

Ун возмутился:

– Это не Куам победил леопарда…

Уламры злорадно засмеялись, показывая на копье. Охотник, заговоривший первым, продолжал:

– Это Куам! Ун только прикончил зверя.

Сын Быка поднял палицу. Гнев бушевал в его груди. Он крикнул презрительно:

– Что такое леопард? Ун победил красного зверя, тигра и людей-дхолей! Один только Нао так же силен, как Ун!

Куам не отступил. Он знал, что все охотники на его стороне.

– Куам не боится ни льва, ни тигра!

Горькая печаль охватила Уна. Он почувствовал себя чужим среди этих людей одного с ним племени. Схватив убитого леопарда, Ун кинул его на землю к ногам охотников:

– Вот! Сын Быка не поднимает руку на уламров! Он дарит им леопарда!

Охотники не смеялись больше. Они со страхом смотрели на могучую фигуру и огромную палицу сына Быка. Они признавали его силу, равную силе больших хищников. Но они ненавидели Уна за эту силу и отвергали его великодушие…

Ун вернулся в становище с душой, полной горечи и отвращения. Подойдя к порфировому утесу, он увидел Джейю. Она сидела скорчившись у большого камня.

При виде Уна Джейя поднялась на ноги с жалобным возгласом: струйка крови текла по ее щеке.

– Джейя поранила себе лицо? – спросил сын Быка, положив руку на плечо подруги.

– Женщины бросали камни, – ответила она тихим голосом.

– Они бросали камни в Джейю?

Молодая женщина кивнула. Дрожь охватила Уна. Он увидел, что лагерь пуст, и спросил:

– Где же они?

– Я не знаю.

Ун опустил голову, мрачный и подавленный. Горе, наполнявшее его душу, стало нестерпимым. Он понял, что не хочет больше жить вместе с уламрами.

– Хотела бы Джейя вернуться к волчицам вместе с Уном и Зуром? – спросил он тихо.

Она подняла на него большие глаза, в которых сквозь слезы засветилась радость. Застенчивая и кроткая по натуре, Джейя страдала, живя среди чужих. Она молча терпела вражду и презрение женщин, удрученная тем, что едва понимает язык уламров. Она не смела жаловаться мужу и, наверное, и на этот раз не сказала бы ни слова, если бы Ун не спросил ее. Еще не веря своему счастью, молодая женщина воскликнула:

– Джейя пойдет туда, куда пойдет Ун!

– Но она хотела бы жить со своим племенем?

– Да, – прошептала она.

– Тогда мы вернемся на берега Большой реки!

Вздох облегчения вырвался из груди Джейи; она тихо склонила голову на плечо Уна…

Когда Зур вернулся вечером из подземных пещер, сын Быка отвел его в сторону от становища, которое уже наполнилось воинами и женщинами.

– Вот! – сказал он резко. – Ун хочет снова увидеть волчиц, пещерного льва и базальтовую гряду.

Зур посмотрел на друга своим туманным взглядом, и улыбка осветила его лицо. Он знал, что Ун страдает, живя среди уламров; да и у самого Зура было тяжело на душе.

– Зур будет счастлив вернуться в базальтовую пещеру!

Слова друга рассеяли последние сомнения Уна. Он приблизился к Нао, отдыхавшему поодаль, в тени порфировой скалы, и сказал:

– Уламры не любят сына Быка. Он хочет уйти снова по ту сторону гор. Он будет жить с племенем женщин-волчиц и станет союзником уламров.

Нао слушал речь Уна в молчании. Он любил сына, но знал о неприязни, которую питали к нему уламры, и предвидел в будущем непрерывные раздоры и столкновения.

– Племя недовольно тем, что Ун отдает предпочтение чужеземцам! – сказал он наконец. – Оно не простит ему этого предпочтения, если Ун будет жить с племенем. Но уламры уважают союзников. Они сражались вместе с людьми-без-плеч. Они перестанут ненавидеть Уна, как только он покинет их. А будущей весной Нао приведет уламров по ту сторону гор. Они поселятся на плоскогорье, а волчицы останутся на равнине. Если во время холодов уламры спустятся вниз, они не будут охотиться на землях Уна. Тогда союз наш будет прочным и нерушимым. – Вождь положил руку на плечо юноши и добавил: – Сын Быка стал бы великим вождем среди уламров, если бы не предпочел человека-без-плеч мужчинам, а чужеземку – женщинам племени.

Ун признал силу этих мудрых слов. Но он не жалел ни о чем. Зур и Джейя были ему дороже и ближе жестокосердных и враждебно настроенных сородичей. Только разлука с Нао огорчала его.

– Ун будет приносить сыну Леопарда зубы зверей и блестящие камни, – сказал он дрогнувшим от волнения голосом.

Сумерки спускались на землю. Тихая печаль наполняла сердца обоих мужчин. Их души были так схожи между собой, но какими разными оказались их судьбы! Оба провели юность в далеких скитаниях и странствиях. Оба совершали великие подвиги и побеждали могучих врагов. Но в награду за эти подвиги племя уламров избрало Нао своим вождем; сына же его сделало изгнанником.

[12]

На озере Ре-Альг[13], которое находится на территории современной Швейцарии, то тут, то там, как островки в устье реки, были разбросаны поселения на сваях, где обитало множество смуглых, низкорослых и крупноголовых людей с круглыми глазами. Это были азиатские захватчики, которые во времена отступления ледников пришли в Европу через огромные леса и реки Уральской равнины, через ущелья Кавказских гор.

Мосты были подняты, сонная деревня затихла, дети лежали в кроватках, женщины заканчивали печь лепешки на раскаленных камнях, несколько мужчин еще молились перед идолами, когда над водой раздался крик дозорного, расходясь звучными кругами до соседних деревень.

Все в панике выскочили из хижин, даже женщины и маленькие дети; но только мужчины, коренастые и быстрые, вооруженные копьем, топором или луком, с громогласными криками, полные гнева и страха, бросились к мостам.

На берегу, довольно далеко, почти вне досягаемости стрел, украдкой продвигался отряд из полутора десятка человек. Сначала они не реагировали на крики озерчан, но, когда до них долетела пущенная из деревни стрела, они подошли к воде, и их возгласы раздавались так же гулко, как эхо в горных пещерах.

Вожди тут же властно запретили озерчанам стрелять из луков, и несколько минут толпа, привыкшая побеждать страх яростью, бурлила, обуреваемая чувствами; сотни низкорослых мужчин с глазами, полными коварства и жестокости, будили в себе воинственный раж – так рабочие пчелы выражают свою ненависть к чужому улью. Однако теперь луна осветила людей, собравшихся на берегу. Они были очень высокими, с длинным торсом, непропорционально короткими ногами, и били себя свободной рукой в широкую, гулкую как барабан грудь, как бы бросая вызов и оскорбляя противника. На них были накидки из шкур серны, горного козла и медведя, длинные светлые волосы спадали до плеч; невыразимым благородством веяло от их осанки: ощущалось величие их родных гор.

Увидев их, толпа озерчан разъярилась еще сильнее: то была ярость победителя к красоте побежденных. Стремительные и свирепые, озерчане и не думали раскаиваться, практикуя колдовские обряды, жаждали чудовищных разрушений, испуская визгливые вопли, и, чувствуя, что их больше и они лучше вооружены, чем противники, стремились броситься в бой, не заботясь о последствиях. Но их вожди так не считали. Они помнили о древних войнах, о храбрости горцев, к тому же некоторые опасались за собственные жизни.

Они велели соплеменникам замолчать. Когда шестеро из толпы принялись роптать, их жестоко избили. И снова воцарилась ночь, ибо люди с гор тоже умолкли. По обычаю на один из мостов вышел жрец и поднял руку в лунном свете.

Для переговоров использовали несколько слов, заимствованных озерчанами у побежденных горцев. Суровые, почти печальные горцы выказывали свои мирные намерения, но готовы были подтвердить свое бесстрашие. Они презирали оскорбления и не могли поверить, что на них нападут. Жрец ответил, что озерные люди самые сильные, что могут собрать армию и двинуться в атаку на кочевников-горцев. Тогда на берегу выступил вперед один из самых высоких воинов, завернутый в шкуру, и гневно заявил, что озерным людям не пристало рисковать жизнью, карабкаясь на вершины, и что за жизнь каждого горца ответят тысячью жизней противника.

Вождь Вер-Скаг, мрачный и грубый, жаждущий кровавой бойни, оттолкнул спутников и взмахнул топором, блестящим, как волна в лунном свете, выкрикивая оскорбительные и воинственные слова. Жрец остановил его и напомнил, что на воде стоят пять десятков деревень, а еще более двух сотен расположены на низменности… Всякий раз, когда люди гор спускались вниз, они терпели поражение. Но по какому праву побежденные смеют теперь говорить, как победители? Должно быть, горцев тяготило ощущение полного бессилья, потому что они стояли молча, сплотившись, с молчаливым вызовом подойдя ближе к берегу. Жрец продолжал, напомнив им, что по договору горцы не имеют права ступать на территорию озерчан во время посева пшеницы и вывода стад на пастбища.

В одобрение слов жреца понеслись негодующие крики толпы, над головами взметнулись гладкие топоры, ночь ощетинилась наконечниками стрел и остриями копий. Рев усилился, когда к озеру подошел огромный горец, распахнув на груди шкуру. Но все жрецы гневно воздели руки, и разъяренная толпа затихла и прислушалась.

В тишине раздался зычный голос светловолосого вождя, он подтвердил, что горцы явились сюда с миром. Из-за спустившейся с гор лавины им пришлось идти в обход, по низине.

После этих слов озерные вожди начали выкрикивать оскорбления. Уверовав в свое богатство и мощь, они готовы были поддаться закипающему в крови соблазну резни и грабежа. Они с восторгом и вожделением вспоминали дни былой славы и боевые трофеи. Но когда горцы назвали своих союзников – обитателей озерных деревень запада, ярость сменилась ненавистью и страхом.

Великими западными озерами, их берегами и соседними плоскогорьями владел новый победоносный народ, пришедший туда через перевалы. Старые племена круглоголовых, долгое время жившие обособленно в окружении гор и державшие в плену местных жителей, уступили господство новым людям, владевшим хитроумными ремеслами, с крепкой воинской дисциплиной и могучими мускулами.

Но все хитроумие и осторожность озерного племени воплотились в жреце Роб-Сене: он пригласил горцев подойти ближе к деревне. Сначала те колебались, потом с простодушием, свойственным их широким натурам, согласились и двинулись по мостикам, которые дозорные опускали перед ними.

Толпа молчала, как женщина в болезненные дни, когда ее тяготит переполняющая ее кровь; но, когда жрецы и вожди стали примирительно о чем-то переговариваться, те, кто молчал, подали голос – так река, сдерживаемая берегами, вырывается в широкое русло и тащит за собой камни.

Разбуженные дети шумно играли, собаки неистово лаяли.

Ин-Кельг нашел Эйримах, взял ее за руку и стал рассказывать о своих терзаниях. Приятно пораженная волнением юноши, ревнивой мольбой, звучащей в его голосе, она с задором смотрела на него в лунном свете своими прекрасными глазами, и было видно, что они смеются.

Вер-Скаг, раздосадованный мирным исходом стычки с людьми гор, отошел от группы вождей, узрел эту идиллию, и его охватила ярость обманутого соперника. Когда белокурая девушка убежала в дом, Вер-Скаг подошел к Ин-Кельгу и презрительно усмехнулся:

– Сегодня же ночью Эйримах…

– Остерегайся, – сказал ему юноша, – если ты только посмеешь прикоснуться к Эйримах…

– Я не боюсь ни тебя, ни твоего отца.

Однако он ушел, то ли опасаясь гнева Ин-Кельга, то ли потому, что предвкушать и оттягивать месть намного приятнее, то ли посчитал, что еще не подошло время.

Примирение вождей с горцами состоялось. Толпа беспорядочно разошлась, бросая свирепые взгляды на чужаков, уходящих по берегу.

Вер-Скаг зарычал, как сорвавшийся с цепи пес. Его зрачки расширились и, казалось, полностью скрыли белки маленьких круглых черных глаз, полных слепого гнева, такого же тяжелого, как его могучая челюсть, такого же разящего, как удар его ноги, такого же сильного, как ребро его ладони. Он остался стоять у своей двери, и самые свирепые соплеменники, заметив его усмешку, проходя мимо, приветствовали его. Он видел, как в тени исчезают последние силуэты, слышал обрывки ссор, топот человеческого стада, разбредавшегося на отдых, а потом, дрожа от гнева, вошел в дом.

Небольшое окошко, открытое сквознякам ради прохлады, пропускало лунный свет. Он освещал ноги Эйримах и обрисовывал нечто вроде ореола вокруг ее красивого лица. Чтобы избежать побоев или нравоучений хозяина, она прибегла к примитивной уловке – притворилась спящей.

Он стоял над ней, полный порочных желаний, – так речные воды захлестывают берега во время прилива.

Это была темная страсть, где сливались мрак и вожделение – такое смешение случается в торфяных болотах, когда меж изъеденных кислотой растений булькают пузырьки газа, когда светящиеся огоньки мерцают на вязких останках низших существ, когда темная ряска не дает подняться волне, а на скользкой глине кишат головастики и саламандры.

Эйримах почувствовала, что кто-то заслоняет ей свет, затем она ощутила совсем рядом жаркое, тяжелое дыхание. Она открыла глаза.

Вер-Скаг стоял перед ней на коленях, его лицо было перекошено чудовищной гримасой. Эйримах прочитала в нем ту скрытую опасность, которая может и привлечь, и испугать женщину. Она вскочила и бросилась за дверь. Там ее схватили, втащили обратно в хижину, повалили на землю.

Она отбивалась, кричала, кусала и царапала насильника, и тогда из комнаты появилась коренастая фигура: жена Вер-Скага!

Через мгновение она уже кричала от ярости, так беснуется крот, обнаружив в своей норе незваного гостя. Она кидалась на вождя, хищными зубами впивалась ему в шею, царапала лицо, обрушивала на него страшные проклятия.

Он выпрямился, с дикой ненавистью занес над ней кулак, но не решался ударить, чувствуя, что в ней больше, чем в нем силы, жестокости и решимости.

Эйримах забилась в угол, а супруги продолжали свой поединок. Затем, когда ревность женщины утихла, вождь ушел в другую часть дома, но перед этим объявил Эйримах, что она будет принадлежать ему, а не Ин-Кельгу, что это его право господина, и он им воспользуется. Вскоре он заснул как убитый, тем особым животным сном, присущим грубым натурам.

В холодном свете луны девушка погрузилась в раздумья. Ей была свойственна особая тонкость и способность размышлять, иначе говоря – сила завоевывать и управлять мирами способом более надежным, чем грубая мощь. Эйримах казалось, что она может одолеть Вер-Скага – так рассудительное насекомое неожиданно гибнет под камнем, под который старательно делает подкоп.

Если Вер-Скаг прибегнет к жестокости, она погибнет, но одновременно с этим в ней говорил вековой человеческий опыт, когда качество побеждает количество, а хитрость – силу.

Она решила бежать, но Вер-Скаг запер дверь и окно, и если она попытается открыть их, он проснется от шума, и тогда ее постигнет страшная участь. Теперь, когда она увидела волнение Ин-Кельга, хрупкое целомудренное чувство ярким цветком расцвело в ее душе. Она дрожала от любви и страха, пытаясь выбраться из дома.

Она поползла к двери, мимо комнаты, где спал вождь; он, должно быть, услышал, повернулся во сне и пробормотал что-то угрожающее. Она, испугавшись, вернулась назад. Прошло несколько тревожных минут, затем ей в голову пришла светлая мысль: ей показалось, что в стене хижины, в дальнем углу, есть отверстие; и она решила проверить догадку.

Не торопясь, она действительно нашла там щель, немного расширила ее, проскользнула в нее стройным телом и выбралась наружу. Но все равно, какой бы ловкой она ни была, существовала опасность, что ее увидят, когда она будет идти по деревне. Она также не могла добраться незамеченной до мостов. Поэтому она решила достичь широкой части острова, расположенной напротив берега, и, чтобы попасть туда, не рискуя быть пойманной, подползла к ближайшей плетеной изгороди и соскользнула в воду.

Она находилась под настилом, на котором стояло жилище, а сваи напоминали пещерные сталактиты. Сырость, плесень, темнота, снующие рядом крысы – ничто не могло поколебать ее решимости.

Где-то луна отбрасывала всего один луч, где-то рассыпала их тонкими пучками. Вода в озере была теплой.

Плыть было практически невозможно. Девушка пробиралась вперед, осторожно цепляясь за сваи. Она чувствовала прикосновения мягких, отвратительных слизких водорослей, расползшихся по дереву, испуганные летучие мыши вылетели через небольшие отверстия в настиле, вспугнутые рыбы булькали в воде и, оказываясь на свету, шевелили бледно-красной чешуей.

Там, где сваи, облепленные раковинами, стояли особенно часто, Эйримах заколебалась: теперь она видела только равномерные просветы, где проложили свои опасные и запутанные галереи водяные животные. Ее рука, внезапно расчерченная полосками света, казалась изумительной красоты змеей, вокруг плескались тяжелые кружева вод, обвивая бахромой ее девичью грудь, обхватывая холодными объятиями стройные ноги, ее талию, которая так нравилась Ин-Кельгу.

Наконец она добралась до нижней части улицы, где начиналась более широкая галерея, освещенная в глубине крошечным голубым прямоугольником.

Там она уже поплыла, бесшумно рассекая волны сильными руками и ногами. Вода, казалось, поднималась к озаренному луной прямоугольнику, который все расширялся с каждым взмахом ее рук. Глухой жалобный звук, похожий на стон, доносился из переплетения свай с плеском волны.

Неожиданно Эйримах услышала, как по настилу прямо над ее головой прогремели шаги. Она испугалась, что это Вер-Скаг, и прижалась к ближайшей свае, выжидая.

Озеро было ярко озарено – луна, должно быть, уже стояла в зените, но ее свет едва проникал в галерею через далекий проем, хотя сквозь щели в настиле просачивались серебряные полосы, которые подвижная вода тут же дробила на мелкие штрихи. Поднялся ветерок и зашелестел среди свай.

Сердце девушки билось в груди, как волны в океане. Ее побуждал к спасению природный инстинкт целомудрия. Она боялась одного: быть пойманной и взятой силой, но живой она бы не далась – скорее отпустила бы руки и утонула.

Грохот шагов смолк: в конце галереи на воду упала тень, там кто-то стоял. Эйримах, спрятавшись за сваями, услышала плеск весел, а затем увидела лодку. Она подумала, что, вероятно, это торговец направляется в соседнюю деревню, и возобновила бесшумное движение, достигнув проема, ведущего в озеро.

Лодка, освещенная лунным светом, была уже далеко. Вода шумно плескалась, волны набегали из открытого моря, медленно разбиваясь. Эйримах огляделась и поняла, что находится напротив тех мостков, куда ночью не ставят дозорных. На волнах билось много привязанных лодок. Сперва она подумала взять одну из них и доплыть до берега, но Вер-Скаг мог проснуться; он наверняка увидит эту лодку и догонит ее.

Тогда она решила добираться вплавь и отпустила сваю, с грустью покидая деревянный остров, где прошло ее детство, и с еще большей грустью оставляя Ин-Кельга. Она поплыла, решив, что выйдет на берег подальше от деревни. Усталость сковывала ей руки, а вода теперь стала намного холоднее. Ей приходилось плыть против течения, почти все время под водой, мокрые волосы прилипали к лицу, цеплялись за плечи и руки. Лунный лик скрылся в глубинах озера. Она старалась следовать за светом. Светилась только изломанная лунная дорожка, остальное озеро было темным, как жидкое олово, а берега казались светлыми, как волосы Эйримах.

Измученная, чувствуя опасность, она плыла быстрее, ее хрупкое тело скользило в воде, а голову все тяжелее было держать на поверхности. На щеках появился легкий лихорадочный румянец, берег казался ужасно далеким. Ей хотелось положить голову на воду и уснуть, руки уже немели, грудь вздымалась с трудом: она сумела продержаться еще пять минут, затем перестала грести и хлебнула воды. Боролась еще минуту, стараясь двигаться к берегу, потом ушла под воду, исчезла, только волосы, как длинные водоросли, разметались на поверхности озера.

Однако уже под водой воля к жизни вернула ей силы, она напряглась, легла на спину и вдруг почти без усилий поплыла. И среди шума ветра уловила раздавшийся в воздухе зов:

– Эйримах!

Она узнала голос Вер-Скага, хриплый как собачий лай, а затем прозвучал другой голос, молодой, чистый как родник, он тоже выкрикнул ее имя. Она обрадовалась, узнав Ин-Кельга, но теперь боялась за него. К ней вернулась былая энергия. Она быстро поплыла, преодолев расстояние, отделявшее ее от земли, спряталась в складке берега и взглянула туда, где, повернувшись к ней спиной, стояли двое мужчин.

Вскоре ночную тишину потревожили звуки перебранки. У нее стучали зубы, когда она увидела поднятые кулаки, разгоравшуюся драку, и тут появился третий человек, коренастый, огромный. Она узнала отца Ин-Кельга, услышала, как гигант угрожает Вер-Скагу. Страх исчез, и с чисто женским коварством она радостно следила за происходящим. Не прошло и двух минут, как гигант набросился на противника, и Вер-Скаг полетел в озеро. Затем победитель властно повел сына назад в деревню.

Эйримах стояла и вглядывалась в ночь, пытаясь узнать, что станет с Вер-Скагом. Вскоре на поверхности появилась черная голова, человек плыл к сваям. Эйримах уже ненавидела его не так сильно, как раньше. К ней медленно возвращались воспоминания о ее жизни в доме вождя. Она была даже рада, что он не утонул.

Чтобы остаться незамеченной, она проползла в густой траве и добралась до деревьев. Под их покровом ей уже не было так холодно. И хотя дома Эйримах поужинала, от пережитых испытаний проснулся ужасный голод, зато теперь ей вовсе не хотелось спать. Поэтому она решила идти вперед, пока не найдет какую-нибудь скалу, где птицы откладывают яйца. Она отжала мокрую тунику и, обсохнув и немного передохнув, отправилась в путь.

Луна шла на убыль, стала крупнее и не такой бледной, от земли веяло грустной прохладой, неспешная ночь уверенно перетекала в утро.

В течение дня девушка преодолевала длинные подъемы и короткие спуски, затем остановилась, заметив отверстие на самой вершине скалы, где рос чертополох и свисали спутанные пряди дикого винограда. Скала была крутой и голой, взобраться туда было почти невозможно, но Эйримах не сомневалась, что найдет там яйца, а может быть, поймает какую-то птицу. Она сумела вскарабкаться на вершину и взглянула вниз. Ее желудок бунтовал. Жизнь, полная приключений, требовала награды за усилия, новой подпитки. Но тщетно она искала место, где можно было бы найти что-то съестное. Повсюду простирались травянистые поля, хорошо охраняемые пастбища озерчан, куда уже пригнали стада.

День шел на убыль. В ее расширенных от голода глазах наступавшая ночь походила на галлюцинацию: необъятные просторы, затянутые пеленой тьмы, свайные жилища на огромном озере.

Она наклонилась, лоза мягко упала к ее ногам. Поколебавшись немного, Эйримах решилась и повисла, зацепившись за скалу, но вдруг испугалась, что упадет, почувствовав пустоту под ногами.

Она долго висела, затем, не выдержав, сдалась – пальцы разжались, и она покатилась вниз по склону. К счастью, площадка, где находилась дыра, немного выступала вперед. Ее спасло то, что она инстинктивно, изо всех сил ухватилась за лозу, и та сперва замедлила, а затем остановила падение. Подтянувшись немного, она дотянулась до отверстия в скале и забилась в него.

Ее смелость была вознаграждена – рука нащупала теплые перья. Одна птица, яростно сопротивляясь, вырвалась и вылетела в дыру, за ней вторая. Эйримах было обидно, что она упустила добычу, но она утешилась, обнаружив небольшую кладку, по-видимому, совсем свежих яиц. Она тут же полакомилась ими, а потом, довольная, свернулась калачиком в своей маленькой нише и заснула.

Проснулась Эйримах на рассвете. Сперва она лежала неподвижно, оцепенев от холода, и разглядывала открывшийся пейзаж. Луна теперь казалась крошечным круглым облачком, готовым вот-вот исчезнуть. Далеко за деревьями в нежно-голубоватой дымке занимался день, образуя на озере белое пространство, а все остальное покрывали чернота и туман. По плато пробежал ветерок, и все ожило: высокие растения стали извиваться как змеи, по низким прошла легкая рябь.

Высунув голову из норы, Эйримах осмотрела скалу. Она была очень высокой и отвесной. Отверстие выходило на совершенно гладкий камень, и уцепиться было не за что. Возвращаться назад тем же путем казалось невозможным. Она уже пришла в полное отчаяние от мысли, что либо умрет от голода в этой дыре, либо переломает себе кости при падении, как вдруг обнаружила очень узкий карниз возле самого отверстия. В ста локтях от нее этот карниз выходил на боковой склон скалы, открывая достаточно безопасный путь к спасению.

Из дыры было видно, что склон не отвесный. Она двинулась по карнизу, цепляясь изо всех сил за неровности камня, судорожно хватаясь за все впадины, и ей казалось, что она вот-вот рухнет. И все же Эйримах смогла добраться до спуска; она гордилась собой и одновременно радовалась восходящему солнцу, освещавшему гору и озеро. Горизонт расширился: теперь были видны полтора десятка деревень, до которых можно было добраться часа за два. Остальное терялось в тумане. Она заметила непривычное движение лодок между озерными и прибрежными деревнями. Там, где река вытекала из озера и где стоял главный город, лодок скопилось не меньше, чем во времена войны.

Зная крутой нрав Ин-Кельга, Эйримах волновалась за него, но все же надеялась, что оживление на воде – всего лишь размолвка между соседями, не поделившими участки для ловли рыбы. Ведь озерчане – народ миролюбивый, во время драки даже подростки не хватаются за оружие. Но, спустившись к лугам, она увидела, что ночью стада отогнали обратно к озеру, так что поблизости было пустынно, если не считать нескольких старых лошадей, больных коров да упрямых коз, сбежавших от пастухов. Тогда ей стало грустно. Она не могла оторвать глаз от далекого острова и лодок. Они были окутаны тонкой дымкой и медленно двигались наподобие вереницы уток. Она долго смотрела на них. Наконец вверх, сливаясь с небом, поднялся голубоватый дым; Эйримах поняла, что это сигнал к войне. Она заплакала. Но ее страх перед Вер-Скагом не уменьшился – вернуться назад она все равно боялась.

Когда она хорошенько выплакалась, то почувствовала, что проголодалась. В несколько проворных прыжков Эйримах поймала козу с раздутым выменем и вдоволь напилась молока. Насытившись и успокоившись, она улыбнулась солнцу и горам. В ней бурлила юная пьянящая кровь, и она ликовала. Напоминая резвую козочку, которой нипочем любая опасность, она шла по горным проходам, ступала по мелким, отколовшимся от скалы камешкам, без боязни прокладывала путь, не опасаясь отвесных склонов, пропастей, крутых подъемов, расселин и головокружительных спусков. В ней пробудились душа гор с их суровой и непростой жизнью, тень сырых ущелий, сухой ветер плоскогорий, гордость камней, которые долбит и обтачивает время, и они медленно умирают, с каждым днем рассыпаясь в песок.

Вскоре она достигла нейтральной зоны, отделявшей горцев от озерчан. Смутные, но волнующие воспоминания о тяжелом детстве не оставляли ее. Радость свободы, вольной жизни вызвала у нее головокружение. Прыжками мимо проносились горные козлы или серны и исчезали среди скал, иногда останавливался какой-то прекрасный грациозный зверь и долго смотрел на хрупкую девушку, а потом так же внезапно исчезал.

Гора накалилась от полуденного зноя. Эйримах, пристроившись у скалы, где листва деревьев отбрасывала длинную тень, проспала два часа. Проснувшись, ощутила благоговение перед мирозданием, ее чувства были глубокими и благоговейными, но такими же запутанными, как заросли кустарника на пути.

Она пересекла плато. Повсюду, где была плодородная земля, росли рожь, ячмень и пшеница. Кизил, дикие вишни, дикие сливы были разбросаны по полям. Уже культивированные сорта груши и яблони росли в первозданных садах. Именно там находили пропитание жители деревень Ре-Алга: дубовые рощи со сладкими желудями, орешник, сосны, миндальные и тисовые деревья, земляника, малина, ежевика, чей перебродивший сок вызывал опьянение.

На лугах вместе с местными зубрами, овцами и козами щипали траву азиатские быки. В то время поголовье зубров и туров, ушедших в леса, начало уменьшаться из-за соседства человека, дикий кабан сдался, превратившись в домашнюю свинью, лев, леопард, felis spelaea[15] бежали от преследовавших их ловких охотников и добрались до Индии или Сибири, а мамонт, северный олень, лось жили среди северных буков.

Эйримах шла до самого вечера, то и дело сбиваясь с пути на дороги, которые никуда не вели. Подобно муравью с его безграничным терпением, ее измученное юное тело находило какую-то необъяснимую радость в вечном усилии: в лабиринте гор, на обманчивых тропинках, в пересохших руслах потоков, которые внезапно преграждали гигантские ступени водопада.

После полудня небо покрылось низкими облаками, и они лишили долину всей ее красоты. Эйримах находилась на большой высоте, где обитали только медведи и серны. Влажный теплый ветер нежно обдувал ее лицо.

Солнце спряталось за облаками и обрисовало силуэт призрачных огненных гор. Девушка прекратила восхождение. Она устроилась на довольно высоком выступе скалы, единственно подходящем для ночлега, и, не дождавшись конца дня, погрузилась в сон.

Высокая луна бродила среди облаков, когда Эйримах разбудил какой-то шорох. Она прислушалась.

Над высокими долинами плыл зычный звук рога, словно голос из ее далекого детства. Дрожащая скала отзывалась гулким эхом пропастей, звук отражался от каменных стен ущелий. Вскоре ночь наполнилась мрачной музыкой. От вершины к вершине по всему огромному пространству разносилась тревога. Появились отблески света, высоко полыхающие костры. Эйримах вспомнила военное время, волнение женщин, бахвальство юношей, спокойную стойкость стариков, ликование, теснящее грудь, боевые кличи и полную тревог, но яркую героическую жизнь.

В давние времена, едва солнце растопило снег, в эти места хлынул мощный поток, напором растревожив камни и разметав гигантские глыбы. Ныне он пересох, но проложенный им путь был еще заметен среди гигантского хаоса, среди выступов скал и отполированной гальки. Луна временами освещала оголившееся безводное дно.

Девушка слегка дрожала – ночь уже уносила с собой дневное тепло. Она потянулась, пошевелилась, чтобы размяться, и вдруг в ужасе опустилась на камень.

Возникли трое мужчин в звериных шкурах, вооруженных копьями, и один из них, взобравшись на пригорок, протрубил в рог. Они не заметили Эйримах и ушли прочь, продолжая разговор; двое шли вместе, а третий поодаль, то и дело останавливаясь, и трубил в рог.

Эта встреча встревожила ее: сперва она испугалась, потом ощутила давно забытое приятное чувство, и она поняла смысл тех немногих слов, которые произнесли эти светловолосые мужчины.

Там, в рабстве, среди смуглых озерчан, считалось позорным быть светловолосой и голубоглазой, и над ней все смеялись. Всякий раз, когда она видела в низинах горцев высокого роста, ее сердце билось от волнения. Она восхищалась их горделивой осанкой, их могучим и свирепым обликом, она была счастлива, что в ее жилах течет кровь героического народа. Если бы не Ин-Кельг, она давно бы сбежала из плена, хотя горцы не привечали беглецов, стараясь избегать поводов к войне.

Однако природная осторожность не позволила ей крикнуть и привлечь внимание мужчин. Сперва она хотела бы обратиться к женщинам своего племени. И в ее смятенном сознании всплывали слова на забытом языке. Она повторяла их с мольбой – нежно и с ужасом. Теперь она окончательно проснулась.

Несколько тяжелых облаков набежали на луну. Эйримах хотела было слезть с камня и продолжить путь в поисках какого-то селения, но тут возле русла ручья показалась и стала медленно двигаться чья-то грузная фигура. В лунном свете к ней приближался медведь. Он шел несколько минут, стоя на задних лапах, словно играя, а затем, помотав головой, опустился на все четыре конечности. Казалось, его забавляли луна и камни, которые он расшвыривал в разные стороны, а сам катался по земле, подставив живот лунному свету.

Девушка, оцепенев от страха, не двигалась, не спуская глаз с резвящегося зверя. Но неожиданно медведь усомнился, что он здесь один, стал принюхиваться и почувствовал запах человека. Две минуты – и он уже понял, где прячется Эйримах, и стал карабкаться на скалу. Сначала у него ничего не вышло, и он сорвался, но со второй попытки сумел уцепиться когтями за выступ.

Громкие крики девушки и мелкие камешки, которые она бросала ему в морду, ненадолго остановили неуклюжего зверя, но вот уже он вздыбил свою грозную холку. В эту минуту его по носу ударил камень, и кто-то снизу закричал на языке горцев:

– Иди-ка сюда! Сюда!

Медведь с рычанием поспешил вниз, а затем внимательно осмотрел своего противника. Он уже встречался с человеком и не доверял ему не только потому, что боязнь человека передавалась у животных из поколения в поколение, но и потому, что однажды был ранен в схватке. Поэтому он неторопливо пошел прочь, изредка оглядываясь. А свирепый горец, потрясая копьем, возмущенный этим отступлением, швырял в зверя камнями, надменно выкрикивая при этом: «Сюда, сюда!»

Оскорбленный медведь остановился, а человек продолжал бросать в него камни, словно провоцируя его:

– Иди-ка сюда, сюда!

Зверь подошел. Непонятно, что подтолкнуло его на этот шаг, возможно, желание показаться смелым и страшным. Сохраняя небольшую дистанцию, он встал на задние лапы и, приближаясь, теперь походил на человека исполинского роста. Тогда непонятная досада охватила и охотника, и зверя; у человека возник страх перед молчаливым противником, у зверя – ужас, смешанный с инстинктивным предчувствием, что его род будет уничтожен неодолимой силой двуногих. Вокруг – покрытые инеем камни, дождь, бурлящие потоки, ямы, острые выступы, расщелины. В нескольких местах открывался вид на долины с дубовыми рощами на пологих склонах. Преисполненная несказанной благодарности, Эйримах тут же прониклась нежными чувствами к высокому светловолосому брату, бросившему вызов чудовищу. Она ощущала в нем склонность к героизму, присущую ей самой, то особое благородство, которым не могли похвастаться низкорослые озерчане.

– Сюда, сюда!

Эти слова, слетавшие с его губ, немного походили на заученную браваду или бахвальство, почерпнутые из охотничьих рассказов, или на ненависть к недавним похитителям скота – медведю и волку, а может быть, они звучали как отголосок соперничества, еще не угасшего в примитивной душе горца.

Медведь растопырил лапы, выпустил когти и разинул пасть. Обнажились страшные клыки, казалось, медведь разразился свирепым хохотом. Юноша дважды метнул копье и оба раза промахнулся.

Эйримах оцепенела от ужаса, ее мышцы так напряглись, что она не могла пошевельнуться. Ей почудилось, что все вокруг замерло, она с трудом различала медведя на фоне окружающих скал, а горные провалы и пики казались пастью гигантского чудовища, ощетинившегося кровожадными клыками. И все же огромное копье, пущенное в третий раз, пронзило горло зверя: в этом поединке победил человек. Эйримах, испытав облегчение, приходила в себя, а медведь мучительно боролся со впившимся копьем из ясеневого дерева. Все же ему удалось вырвать из глотки застрявшее острие; он навалился на человека, сжав его в страшных объятиях; удар палицей, которую юноша сжимал в руке, заставил его отшатнуться.

Теперь шансы горца уменьшились: копье было лучшим, даже, пожалуй, единственным оружием в охоте на медведя. Однако человек не признал поражения и, рискуя жизнью, снова закричал, подняв свой нешлифованный топор, вытесанный из альпийского камня:

– А ну, иди-ка сюда!

Но зверь не двигался. Из пасти на шкуру капала кровь, но рана, видимо, была не глубокой и не опасной. Страшная ярость, смешанная со страхом, светилась в глазах хищника, горец начал выкрикивать угрозы, и медведь ретировался.

Эйримах слезла с камня и подошла к горцу. Когда зверь скрылся из виду, они оба опустились на землю и долго молчали, тяжело дыша.

В брешь между скалами в долину сочился влажный свет, и казалось, что повсюду – на подлеске, на кедровых рощах, на уступах скал – лежит легкий снег. Молодые люди смотрели на это зрелище, постепенно приходя в себя, но еще не решаясь заговорить.

Эйримах с восторгом смотрела на своего юного великолепного спасителя; он же, видя, насколько она миловидна, был поражен тем, что она явно принадлежит к его племени, но при этом носит тунику из мочала – липового полотна. В нем проснулось робкое желание, которое усиливали завершившийся поединок и одиночество. Он улыбнулся светловолосой девушке, нежно наклонился к ней. Она тоже улыбнулась, полная благодарности и доверия. Тогда он приблизился и поцеловал ее нежные губы. Она с негодованием сопротивлялась, но он прижимал ее все крепче, держа как маленькую птичку в своих сильных руках, шептал ласковые слова со сладострастной и полной решимости улыбкой. В ее душе смешались паника, страх, вызванный печалью и ощущением собственной слабости.

Но в глубине ее сердца верх одержал Ин-Кельг. Его образ словно вселил в нее приток силы и принес освобождение: она прыжком отскочила в сторону, затем, видя, что ее никто не преследует, стала ждать, что скажет незнакомец. Но он молчал, и она начала умолять его о пощаде, сбивчиво рассказывала о том, как попала в плен, о своем желании встретиться с женщинами его племени. Он не двигался, слушая ее с глубоким изумлением, и ответил именно так, как она надеялась, ибо эта светлокожая целомудренная девушка пленила его не только телом. Она поняла это по дрожи в его голосе и перестала бояться. Теперь они шли бок о бок. Звуки рога все еще разносились над горой. Он объяснил, что объявлена война против озерчан. Она рассказала о своем бегстве, о надежде быть принятой горными племенами.

Через час они подошли к хижинам на плато, защищенном скалами. Там горел большой костер, который поддерживали женщины и дети. Тогда молодой горец громко крикнул:

– Дитхев! Хогиоэ!

Появились две молодые женщины и удивились, увидев незнакомку в тунике из липового полотна. Юноша сказал Эйримах, что Дитхев и Хогиоэ – его сестры, а его самого зовут Тхолрог. Хогиоэ взяла Эйримах за руку и повела в хижину.

Беглянка была поражена бедностью жилища, освещенного и луной, и сосновой головешкой, которую Дитхев положила на землю перед дверью. Ничего похожего на привычный мирок озерных деревень – ни мебели, ни керамики, ни перегородок между комнатами, ни шкафов – только помещение круглой формы, большие неотесанные камни вместо сидений, земляной пол. Правда, стены были украшены шкурами, рогами горного козла и оружием.

Эйримах была немного разочарована. Хогиоэ и Дитхев, высокие, хорошо воспитанные девушки, явно не обладали проницательностью, стремительностью, уверенными и изящными манерами, присущими темноволосым озерным женщинам. Они были скорее грузными и медлительными, об их доброте трудно было судить по далекому от изысканности приему: они поставили перед Эйримах множество незатейливых и обильных блюд, почти все – мясные, приправленные кедровыми орешками.

Она ела и пила чистую воду из альпийских источников и постепенно приободрялась. Потом кинулась в объятия Хогиоэ и Дитхев и вдруг, когда они ответили ей лаской, почувствовала силу своего народа – так суровая история соседствует с песней; она рыдала, вспоминая о том, как попала в плен, бежала, о том, как потеряла Ин-Кельга, горевала о своей мечте… Теперь к этим воспоминаниям прибавились странствия, горы и просветы между ними, безмятежность небес, сон ветра и страх перед опасностью. Две высокие сильные девушки обнимали ее, по-женски позволяя ей выплакаться, им тоже было грустно, у них дрожали губы.

Вошел Тхолрог. Печаль девушки встревожила его. Нельзя позволять гостье плакать, это проклятие для дома, если под его крышей чужестранец проливает слезы. Но вот в обрамлении светлых волос показалось ясное, словно прозрачное лицо Эйримах, по нему блуждала еще робкая улыбка. Хогиоэ сказала Тхолрогу, что на сердце у их гостьи тяжело, но она рада такому теплому приему. Он не мог разобраться в собственных чувствах: с одной стороны, он неудержимо желал эту непорочную девушку, а с другой – в нем вызревал драгоценный цветок возвышенной любви. Обуреваемый волнением, он подвел ее к костру, где мужчины и женщины внимали словам могучего старца. Хогиоэ и Дитхев посадили девушку между собой. Тхолрог сел напротив сестер, испытывая смятение при виде Эйримах. Старик, который произносил речь, тоже долго вглядывался в нее. Это был отец Тхолрога, славившийся умением читать по лицам. В мерцающем свете, в пелене дыма, эта бледная и изящная девушка внезапно поразила его, он молча любовался ею; как и многие патриархи, в отличие от обычных людей, он был наделен даром смотреть в будущее. Он повернул к сыну массивную голову, увенчанную гривой волос, и произнес:

– Ее сердце заговорило!

Тхолрог побледнел, он мечтал завоевать Эйримах, убив соперника, мечтал потрясти ее своими подвигами. Она приветливо улыбнулась величественному старцу, с которым ее разделяло полвека, и тот ответил улыбкой на порыв гордой девушки. Взволнованный присутствием юной слушательницы, он снова обратился к соплеменникам, сгрудившимся вокруг костра, и Эйримах, оказавшись вдалеке от суетливых и напыщенных озерчан, стала внимательно и восхищенно слушать трагическую историю, от которой содрогнулись бы горы.

Мокрый до нитки, полный горького негодования от схватки с Роб-Сеном, Вер-Скаг сидел на настиле. Ночь, луна над озером, очарование природы, далекий профиль голубоватых гор, бросающих огромные тени, – все это вызывало в нем необъяснимую дрожь, усиливало его желание мстить, заставить человеческое существо кричать от боли. Очень скоро он сумел воплотить в жизнь идею, которая возникла у него при виде горцев. Перерезать им глотки значило отомстить за кражу двух коров, в которой он их обвинял. Развязав войну, он хотел навредить Роб-Сену, ведь тот представлял партию мира. Ну и, наконец, среди всеобщего смятения отравленная стрела могла бы невзначай поразить гиганта.

Он встал, вглядываясь в темноту ночи, и, казалось, проверял, насколько осуществимы его свирепые намерения. Он хотел было отказаться от них в силу обычаев, из страха перед колдунами или возможной неудачи, но вскоре в его массивной голове, как светлячок в траве, забрезжила хитрая уловка, и на свирепом лице заиграла горделивая и глупая улыбка.

Он медленно пошел по деревне, стучась в двери домов. Вскоре он собрал около двух десятков односельчан и объяснил им, что горцы пришли сюда как лазутчики, шпионить за ними, что если позволить им вот так, небольшими группами, спускаться с гор, то ничто не помешает им однажды ночью захватить деревню и убить беззащитных воинов. Ведь они уже и так стреляли по деревне. Неужели такое оскорбление можно оставить безнаказанным? Враг только станет наглее, прояви они подобную мягкотелость.

Все соглашались с ним, ибо принадлежали к партии свирепых, чтивших законы предков. Все бросились искать сторонников. Когда их собралось около полусотни, они с воинственными криками разбежались по деревне. Люди высыпали из домов. Громкими кличами, притворным гневом, красноречием, сеющим недоверие и страх, Вер-Скаг и его люди разожгли в толпе самые темные инстинкты, подогревая в ней безумие – то ли подлинное, то ли мнимое. Женщины тут же начали истерически визжать, требуя крови горцев, упрекая мужчин в том, что те потакают врагам. Роб-Сен и некоторые вожди его партии тщетно пытались остановить их, но их с угрозами оттеснили, а Вер-Скаг, встав во главе самых ожесточенных, занес свой гладкий топор над головой Ин-Кельга. Его остановил возмущенный ропот озерчан, не одобрявших убийство соплеменника, ибо они держались друг друга, как муравьи из одного муравейника; тогда он повлек за собой всю толпу к мостам.

Кровавое безумие охватило людскую массу, даже те, кого прежде считали спокойными, тоже влились в толпу, яростно размахивая оружием – топором, тесаком из альпийского камня, ясеневым луком, стрелами с кремневыми наконечниками.

Но Роб-Сен и его люди тоже бросились к мостам, никого туда не подпуская. Они выстроились в несколько рядов – выставили вперед безоружных слуг, за ними стояли свободные люди из партий, потом вожди, и над ними возвышался Роб-Сен – самый могучий из всех. Толпа требовала прохода, не решаясь тронуть вождей; тогда Вер-Скаг ударил одного из слуг кулаком, и все завыли, как собаки на луну, угрозы зазвучали все громче, круг ненависти сжимался все теснее.

Роб-Сен, вооруженный копьем и топором, внезапно вышел вперед к толпе. Все попятились. Вождь сообщил о своем решении предотвратить жестокую и бесполезную войну, в любом случае высокие плато и ущелья, где жили светловолосые люди, непригодны для озерчан. Гигант, чья могучая сила способна остановить распри, добавил мудрые слова о необходимости мира с горным народом, дабы обезопасить себя от захватчиков с великих западных озер. Он и его сторонники уже давно проповедовали эту мысль: заключить союз с народами центральных озер и с горными племенами. Он говорил властно и спокойно. Толпа, восхищенная его энергией, пораженная его благоразумием, осознавшая превосходство его мудрости и мужества, затихла, как затихает стадо оленей, когда ревет главный самец. Ропот восторга и сожаления сменил возмущенные крики и яростные требования, когда юный Ин-Кельг с пылающим взором, символ красоты своего племени, встал плечом к плечу с отцом. Но Вер-Скаг и те, кто жаждал кровопролития, поняли, что проиграют, если и дальше позволят говорить гиганту, и один из них, известный своим красноречием, перебил его, долго обвиняя чужаков в том, что они пришли с намерением поджечь деревню. Его гнев, притворное негодование, искусное разжигание старых ссор, яростное выражение лица вновь возбудили в толпе негодование и жажду крови. И вот уже Вер-Скаг и десять его приспешников стали наступать на Роб-Сена, подняв топоры, когда вмешался жрец Ви-Кинг.

Он стоял в угасающем свете луны, и, казалось, в нем одном воплотились все старинные фанатичные суеверия. Непонятные другим мечтания, надменность человека, верящего в оккультные силы, жестокость, присущая тем, кто избалован слишком мягким климатом, нетерпимость и склонность к скоропалительным выводам – все это проступало в его улыбке, в его темных, тусклых глазах, которые не выражали ни печали, ни радости, было отпечатано на его тяжелом нахмуренном лбу, читалось в его руках жреца, воздетых, как для молитвы, в его стремлении продемонстрировать свое благородство. Он говорил, словно представлял закон, род, глас общества. «Гений оживил толпу». Он заявил, что все до единого горцы должны быть истреблены, чтобы никто из них не вернулся домой и не принес весть об убийстве остальных.

Роб-Сен по-прежнему возражал, но к Ви-Кингу присоединились еще два жреца, и воодушевленная толпа стала рычать и улюлюкать, возмущаясь неожиданно возникшим препятствием. Наконец другие вожди отошли в сторону. Один Ин-Кельг удерживал восставших. И хотя все подростки любят опасные приключения, этот не переставал выкрикивать оскорбления собравшимся. Но отец заставил его замолчать, и оба хмурились: вождь – возмущаясь неминуемой отныне схваткой с западными озерчанами, юноша – испытывая ярость из-за предстоящих бессмысленных убийств, а также от страха за Эйримах, которую мог настигнуть Вер-Скаг.

Но пока воины, женщины и дети в беспорядке бежали к берегу, Вер-Скаг выслал вперед самых искусных разведчиков, самых быстрых бегунов; а затем, поскольку толпа была шумной и неорганизованной, призвал ее к молчанию, дабы застать врага врасплох. Тогда они бросились бежать, задыхаясь и сохраняя на лицах ту же застывшую ухмылку; и дети, оказавшиеся, как и остальные, заложниками этой драмы, затихли и молча бежали в нежном свете луны навстречу неведомому ужасу.

Так они двигались в течение часа и достигли рощицы вязов и дубов. Там, сгрудившись вокруг Вер-Скага и подпитавшись его ненавистью, они стали еще более неуправляемыми и неистовыми; потрясая оружием и чувствуя его тяжесть в своих руках, они становились все смелее. Вскоре вернулись разведчики Сланг-Эгх и Берг-Гот. Еще издали они размахивали руками, что означало победу, а когда подбежали к вождям, то сообщили, что горцы встали лагерем недалеко отсюда под деревьями, разожгли там костры и все спят, кроме одного дозорного.

В безмолвной ярости все согласно закивали; женщины и дети вытащили кремневые ножи, чтобы подвергнуть врага ужасным мучениям, и стали делиться советами, как сподручнее убивать, как продлить агонию; эти черные обычаи вошли в кровь и плоть народа вместе с палящим солнцем, с жертвоприношениями идолам и, как ядовитые растения, взросли на почве, удобренной человеческой ненавистью. Сланг-Эгх и Берг-Гот разделили толпу пополам, каждый повел свой отряд, но Хан-Ут, самый меткий лучник, уже достиг лагеря горцев. Когда толпа была близко, дозорный лагеря забеспокоился и, отойдя на некоторое расстояние от костра и спящих вокруг соплеменников, стал вглядываться в ночную мглу. Он удивленно поднял руку, и в этот момент стрела Хан-Ута пронзила его грудь, поразив прямо в сердце. Он только успел издать глухой стон.

Оба отряда озерчан заняли выгодные позиции выше лагеря горцев, и все, у кого были наготове лук и стрелы, только ждали команды, в то время как женщины и дети выстроились позади них, а те, кто был вооружен копьями и топорами, развернулись, чтобы перегородить путь врагу. Стоны дозорного разбудили его товарищей; но те, кто успел подняться во весь рост, были повержены стрелами, остальные атакованы копьями, даже не успев взяться за оружие. И все-таки во время нападения четверо озерчан погибли, а трое горцев бросились бежать, преследуемые врагами, жаждущими поразить их насмерть.

Десятерых связанных пленников воинственная и орущая толпа доставила в деревню. В течение нескольких часов их предсмертные крики разносились над озером, среди воя собак, дикого ликования женщин, неистовых плясок, а когда рассвело, возле окровавленных тел еще сидели последние группы палачей, возбужденные общим кровожадным безумием, полные грязного любопытства, ведь боль – это темная бездна, к которой человек обращался во все времена.

Рассвет распустил свои хрупкие лучи над миром, и даже самые жестокосердные ощутили усталость. Толпа, молчаливая, как утихший ребенок, вдруг с ужасом увидела, что жрецы молились, обратившись лицом на восток, к стране предков. Все упали на колени, сожалея о бессмысленных убийствах, совершенных во имя любви к родине; война, развязанная в результате их общей ярости, теперь от ночной усталости тяготила их. С бледными лицами и потухшими глазами, они с опаской поглядывали друг на друга, чувствуя досаду и страх за содеянное преступление, уже не столь уверенные в своих сообщниках и совсем не уверенные в себе.

Ви-Кинг читал молитву на появление утренней звезды, свет которой уже заливал горы. Для жертвоприношения привели коня. Это был лихой скакун, свирепо взиравший на всех своими расширенными зрачками. Он продемонстрировал толпе воинственный профиль, роскошную блестящую гриву, слегка припухлую губу, нервно обнажившую зубы, ноздри некогда морского зверя, горделивую поступь и аллюры. Он заржал, повернувшись к берегу, к лугам, аромат которых доносил ветер, и это ржание походило на смех измученного человека и было печальным, как рыдание. Когда копье Ви-Кинга вонзилось ему в грудь и благородное животное упало, по деревне пронесся тревожный гул; убийство лошади после свирепых ночных зверств пронзило озерчан ужасом, и, тусклые, с тяжелым сердцем, они разошлись по домам.

Первая трапеза и несколько стаканов крепкого перебродившего сока ежевики и малины укрепили их дух. Вожди собрались в хижине Вид-Хорга, старейшего из них, но отказывались совещаться, пока не придет Роб-Сен. После некоторого колебания тот все же пришел. Он сел, всем своим видом выражая молчаливое неодобрение. Вид-Хорг рассказал об убийстве горцев и о том, что война теперь неизбежна, поскольку троим удалось сбежать. Он сказал, что эта война будет губительной, так как пшеница уже посеяна, а корма почти нет. Но теперь нельзя даже надеяться, что они смогут удержать плато. Враг опустошит поля, и нужно немедленно пригнать в деревню скот, чтобы его не украли.

Вожди помрачнели, услышав, какие их ждут потери; им было очень горько, и они не знали, что на это ответить. И тогда поднялся Вер-Скаг. При виде его Роб-Сен впал в неистовство. Воспользовавшись своим правом старейшего, он оборвал грубияна и высказал остальным свое возмущение. Сейчас не время проявлять коварство по отношению к грозному врагу, когда на западные озера совсем недавно вторгся вооруженный до зубов новый народ. Вер-Скаг станет позором озерных племен. По его вине они могут потерять озеро Ре-Алг, их могут легко оттеснить к горам и вместо изобилия, обретенного в мирные времена, им придется жить, как ныне живут прежние обитатели западных озер, обосновавшиеся теперь на высоких плоскогорьях, осаждаемых горцами; их могут взять в рабство, и тогда им придется пасти хозяйский скот, надрываться на каменоломнях и изготавливать оружие и керамику для победителя. А ведь с помощью горцев можно было бы защищать проходы в скалах, и враг никогда не смог бы достичь Ре-Алга. Он, Роб-Сен, тысячу раз говорил об этом. Неужели так трудно понять его мысль? Зачем же тогда слушать грубияна, разум которого столь же замутнен, как вода в горных потоках после ливня? Зачем поддаваться гневу, подобно бешеным пчелам, которые убивают себя, жаля своих врагов?

Вер-Скаг сжал кулаки. Его одолевал страх, но со свойственным ему упрямством он решил защищаться. Он заявил, что Роб-Сен – трус, что он, как женщина, боится войны. Разве озерчане не побеждали сотни раз горный народ? Чего же им бояться сегодня? Разве их топоры потеряли твердость, а руки – силу?

– Но появились же новые народы! – закричали его сторонники.

Вер-Скаг пожал плечами. Новые народы никогда не осмелятся дойти до Ре-Алга. И к тому же зачем им защищать это жалкое горное племя? Нет, война будет идти только между Ре-Алгом и вершинами. Будут захвачены высокие плоскогорья, которые летом служат отличными пастбищами.

Многие вожди одобрительно закивали, но Роб-Сен стал упрекать их, говоря, что они действуют крайне неразумно. Очень скоро все они соберутся на Большой совет в городе. Нельзя относиться с легкомыслием к борьбе с новыми народами, пусть вспомнят тот день, когда немногие уцелевшие озерчане с запада пришли сообщить о поражении. Это произошло только из-за их доверчивости: вместо того чтобы сплотиться и выступить единым фронтом против врага, каждая деревня сражалась поодиночке, и в результате их всех разбил враг, вооруженный несокрушимыми копьями и топорами. Когда-нибудь Вер-Скаг еще ответит за свои слова, а те, кто прислушался к речам глупца, станут не лучше, чем он, – грабителями, которые думают только о наживе и не видят, что хозяин уже занес дубину над их головой.

На полчаса воцарилась тишина, и Роб-Сен, хорошо знающий своих соплеменников, понял, что ими овладело глубокое сомнение. Этот могучий гигант, уверенный в каждом своем поступке, был наделен спокойным нравом. Были среди озерчан люди много проницательнее и красноречивее, чем он, более искусно владевшие луком и копьем; но пусть он выпускал мало стрел, зато ни одна не пролетала мимо цели, и, оставаясь невозмутимым в разгар битвы, он никогда не наносил напрасных ударов. Так же он и мыслил – глубоко, здраво и ясно. За время этого получасового молчания он подготовил обращение к Большому совету. Сторонники Роб-Сена считали, что ему присущ твердый взгляд на вещи и разумная сила, и были готовы вверить ему свою судьбу, в то время как приспешники Вид-Хорга и Вер-Скага читали лишь смятение и неуверенность в растерянных взглядах своих вождей.

Из толпы перед домом доносился тревожный шепот. Солнце уже изливало теплые лучи на озерчан, в чьей памяти всплывали древние легенды. Сколько подобных часов уже пережило это племя? И разве не желание заново испытать знакомые эмоции, вновь пережить уже некогда пережитое толкает народы на погибель? Этим круглоголовым людям с их способностью к быстрым выводам суждено было слиться с другими, наделенными более гибким и быстрым умом. Их боевой дух медленно угасал при контакте с европейцами. Возможно, они предчувствовали свое окончательное поражение, и возможно, это предчувствие отбило у них охоту дальше развивать свой ум, но побуждало к энергичным действиям, к увеличению рода; и если они не смогут передать наследникам плоды своей цивилизации, то, по крайней мере, от нее все же что-то уцелеет, и еще долго в веках среди стройных людей с изящными чертами и лаконичными мыслями, присущими северянам, будут в изобилии встречаться потомки озерчан, крепких телом и духом.

Общее внимание привлекла лодка, приплывшая с острова, где заседал Большой совет. И тут же к Вид-Хоргу вошел какой-то человек и заговорил с Роб-Сеном. Вождь объявил, что его сын Ин-Кельг возвращается с острова с важной новостью. Вер-Скаг пришел в ярость и стал возмущаться, что посланником от озерчан отправили мальчишку, его личного врага, который наверняка оклеветал его. Тогда, воспользовавшись этим предлогом, те, кто ночью обагрил руки кровью горцев, выступили против Роб-Сена, который стоял в окружении своих сторонников. Вид-Хорг спросил, почему Роб-Сен послал на переговоры вспыльчивого мальчишку.

Тот ответил, что Ин-Кельг мудрее многих взрослых и никогда не преступит пределы своих полномочий. Обе стороны мгновение оценивающе оглядывали друг друга, но никто не осмеливался испробовать на себе железные кулаки Роб-Сена. Даже Вер-Скаг отшатнулся, как и остальные. Роб-Сен смотрел на него с гневом и презрением, и оба вполголоса осыпали друг друга оскорблениями, когда вошел Ин-Кельг. Отец приказал ему говорить кратко. Ин-Кельг поднял руку и сказал, что в ожидании войны его дядья, Роб-Фер и Роб-Сет, вожди главного города, а также Вид-Энд, Кор-Тинг и жрец Мана-Лит решили созвать вождей всех селений Ре-Алга и что Ви-Кинг должен подать сигнал. И вот вышли вожди, и все деревенские – мужчины, женщины, дети и резвившиеся собаки – проводили их до настила, на котором не было никаких построек. Посередине возвышалась мачта. И когда толпа закричала, требуя новостей, Роб-Сен вдруг поднял руку. Над островом развевался большой квадрат серого полотна.

– Большой совет! – прошептали в толпе.

И всех обуял страх, сродни религиозному.

Ви-Кинг привязал к ремню большой кусок холста, подобный тому, что реял над островом, и тоже водрузил его на мачту. Все головы разом повернулись в сторону близлежащих деревень, и раздался гул: над тремя деревнями уже развевались знамена Большого совета.

Лодки вышли на озеро. В них стояли вооруженные вожди, они везли подношения духам.

Толпа, собравшаяся у края настилов, бросала в воду оружие и керамику – жертвоприношение водным божествам; это были вазы изящной формы, ножи, красивые топоры, но очень часто люди хитрили и выкидывали старый хлам. Все пришли в восторг от парада лодок, приветствуя вождей, чьи имена прославились в былых сражениях. Вожди, приплывшие из дальних деревень, усталые после четырех-пяти часов пути, гордо выпрямлялись, когда их лодки скользили мимо толпы, – били себя в грудь, выкрикивали свои имена. Люди распевали военные гимны, а дети и собаки приходили во все большее возбуждение.

Сказительницы, рассевшись то тут, то там, исполняли сочиненные на ходу песни: одни, поддавшись общей радости, воспевали победоносную войну, славу и добычу, другие, вдохновленные иным, более свойственным природе человека чувством, оплакивали смерть воинов, страдания женщин, вынужденных скитаться после пожарищ и грабежей. Напуганные собаки жалобно завыли под монотонное песнопение, надежда сменялась ужасом, и толпа приходила во все большее неистовство, доходя до такого состояния, когда человек уже не помнит себя и готов сбиться в гигантскую стаю, жаждущую обрести полноправного вожака.

Вскоре лодки достигли острова. Вожди приветствовали друг друга, рассаживались среди родственников из дальних деревень, и среди бела дня началась встреча свирепых самцов, кичившихся своей силой и ценивших ее в других. Они обменивались яростными хищными взглядами: так ведут себя медведи на равнинах или воинственные табуны лошадей или антилоп. Наступила тишина – это жрец Мана-Лит поднял идола, осеняя им четыре стороны горизонта.

Это был коренастый старец. Его круглые глаза пылали фанатизмом, жаждой власти и вожделением, он требовал жертвоприношений. И тогда вскочили другие вожди – они были взлохмачены и возбуждены, словно от избытка алкоголя. Они пообещали, что каждая деревня отдаст на заклание девушку, козу, быка и коня. Мана-Лит удалился. Между двумя вождями, перепившими перебродившего малинового сока, вспыхнула ссора, они кинулись друг на друга с кулаками, схватились за топоры. Их разняли, ревущая толпа заглушила их голоса. И тогда заговорил Роб-Сен, один из старейших вождей.

Герой своего народа, лучший среди лучших, он горестно предчувствовал удел озерчан. Он повторил то, о чем уже говорил на рассвете, – о горцах и страшных племенах-захватчиках. Он обвинил Вер-Скага в разжигании войны. Он вопрошал, позволительно ли одному человеку принуждать остальных браться за оружие. Он желал, чтобы погиб только тот, кто выступает против общего блага. Затем он заговорил о самой войне. Он хотел, чтобы серьезная, важная, решающая война внушила новым народам ужас перед любой агрессией. Люди будут посланы к центральным озерам, вплоть до великого озера Тен-Илл на севере. Везде будут просить о союзе, будут собирать воинов. С завтрашнего дня нужно занять горные проходы, расставить засады, захватить позиции на высоте.

Встал Вер-Скаг и с ним пятеро его приспешников. Перебив Роб-Сена, он стал утверждать, что бороться предстоит только с горцами Ре-Алга. Зачем посылать людей к центральным озерам? Жителей Ре-Алга будет вполне достаточно, а если Роб-Сен боится, то он, Вер-Скаг, возьмет на себя победоносное завершение этой схватки.

Большинство, испуганное грандиозным планом Роб-Сена, стало трусливо роптать: они верили бездумным словам, надежде без будущего, боялись затяжной войны и жаждали легкой добычи. Роб-Сен осознавал все эти помыслы и страшно грустил – он предвидел упадок своего племени, поверившего лживым обещаниям Вер-Скага. И тогда великан разгневался. Он поднялся, подозвал своих сторонников, выказал им свой гнев; он клеймил слепоту вождей, которые вели себя наивнее малых детей; и он ринулся прямо на Вер-Скага. Из сотни глоток вырвался ропот, словно над лесом пронеслась буря. Разъяренный Вер-Скаг ждал своего соперника, а Роб-Сен, спокойно глядя на него, был подобен скале, усмиряющей напор водопада; одним ударом кулака он уложил противника, затем, повернувшись к его сторонникам, поднял топор, и все отступили.

– Я буду вести эту войну сам, – сказал Роб-Сен.

Друзья поддержали его, остальные потрясенно молчали. Но когда Вер-Скага уносили, поднялись те, кто расправился с горцами и боялся отдать власть Роб-Сену. Они подошли, коварно пряча оружие, но Роб-Сен рассек топором лоб первому из них. И все в изумлении поняли, что перед ними предстал настоящий вождь.

И тогда Роб-Сен повел эту войну.

После возвращения в свое племя спасшихся от резни несмолкаемо звучал рог и огромные костры озаряли по ночам небосвод.

Гора решительно приняла вызов; пять сотен молодых воинов уже грабили территории соседей: угоняли с пастбищ стада и уносили запасы корма. Но при этом они уклонялись от любого серьезного боя, стараясь преследовать врага и, застав его врасплох, истреблять отдельные отряды и проводить разведку, дабы узнать замысел противника.

Кивасар, Хсилбог, Тавр, Лутгав, Доух возглавляли собрания вождей.

Самый большой страх внушал Хсилбог – он превосходил всех отвагой и необычайным чутьем, к тому же славился умением быстро принимать решения и избегать ловушек. Взор его ледяных глаз, которых не мог обмануть даже призрачный сумрак, меняющий очертания предметов, яростное выражение его подвижного лица, упрямо сжатые губы выдавали блестящего предводителя. Его речь была зажигательной и красочной; все в нем казалось веским, прочным и неоспоримым. Его слабость состояла лишь в том, что, побеждая, он не мог вовремя остановиться, и не потому, что упрямо жаждал невозможного или был лишен дальновидности – просто он стремился выйти за те неведомые пределы, что препятствуют дальнейшему успеху; есть люди, способные вовремя сдержаться, но те, кто обладает военным гением, зачастую лишены этого свойства.

Флегматичный Кивасар был не таким умелым воином и не всегда мог предусмотреть засаду или предсказать маневр врага, но он точно ощущал границы, которые нельзя нарушать. Его воля была такой же твердой, как его выпуклый лоб, но главное – в нем не было стремления к насилию и от него нельзя было ждать непредсказуемых действий. В последней войне он не потерпел ни одного сокрушительного поражения, хотя неприятель значительно превосходил числом. Он сумел сохранить выгодные позиции, просчитать маневры, и, таким образом, ни одна непредвиденная ситуация не стала для него гибельной.

Хсилбог не только одерживал непредсказуемые победы и завоевывал нежданные трофеи, у него случались и более скромные достижения и даже изредка – поражения. Горцы признавали, что мир, который заключил Кивасар, не был таким унизительным, каким мог бы быть, будь предводителем в той войне Хсилбог или кто-то другой, – результаты оказались бы куда плачевнее.

На собрании вождей, несмотря на все уловки и красноречие Хсилбога, Кивасар был избран на великое правление. Хсилбог с негодованием покинул собрание и блестяще отомстил сопернику. Он выдвинулся ночью во главе трех сотен воинов, неожиданно напал на озерчан, захватил скот и пленных. Молодой вождь Тхолрог, который служил под началом Хсилбога, тоже совершил смелый налет, доплыл прямо до свай и увез на плоту дочь Роб-Сена, Эй-Мор. На рассвете Хсилбог вернулся в горы, потеряв не больше полдюжины воинов, и посмеялся над медлительностью Кивасара.

Но Кивасару через своих лазутчиков и через Тавра, самого прозорливого из вождей, удалось раскрыть коварный план Роб-Сена, замысленный против горцев и их западных союзников, – предводитель озерчан намеревался неожиданно захватить плато Иорджолк или форсировать горные проходы Ойдахма, тем самым парализовав возможное продвижение горцев, и отрезать их от союзников. Озерчанам еще никогда не удавалось достичь таких далеких земель, но Кивасар знал, что они намереваются собрать все свои силы и сплотиться в единый грозный союз. Более того, со времен последней великой войны население озерчан заметно возросло, тогда как число горцев оставалось неизменным.

Эти новости, преданные огласке, укрепили авторитет Кивасара. Его приказам подчинялись в интересах высшей безопасности, ибо все понимали, что если Иорджолк или Ойдахм будут потеряны, то под угрозой окажется жизнь всего племени.

Армия горцев насчитывала две тысячи воинов. Восемьсот, под началом Хсилбога, были призваны защищать плато Иорджолк и ведущие к нему перевалы. Двенадцать сотен остались под командованием Кивасара охранять горные проходы Ойдахма, от которых зависело большинство поселений. Кивасар взял под защиту детей, стариков-инвалидов, матерей. Хсилбог же отобрал лишь небольшое число молодых женщин и девушек, чтобы поднимать боевой дух воинов в решающие часы битвы.

Сообщение между двумя армиями осуществлялось через небольшие Боргские ущелья.

Однако численность войска Роб-Сена росла день ото дня. Он получал помощь из дальних районов, с равнин, лежащих за озерами и горами. Несмотря на горечь от похищения дочери, он не потерял силу воли. Он решился начать великую войну и, слегка поразмыслив, планировал захватить молниеносной атакой плато Дап-Ивр – Иорджолк на языке горцев. Для этого прежде всего необходимо было обеспечить безопасность тех, кто под командованием Кивасара защищал проходы Мой-Дханг – Ойдахм, на языке врага. Роб-Сен выдвинул против Кивасара две тысячи человек. Отряд занял первые предгорья, которые обороняли авангарды горцев. Кивасар узнал об этом заранее и выдвинул вперед основную часть своих людей, при этом надежно прикрывая почти неприступные боковые фланги – и двухтысячное войско Роб-Сена было вынуждено остановиться у входа в Мой-Дханг. Их поджидали восемьсот горцев, укрепившихся на крутых склонах над тремя узкими проходами. Между горцами и озерчанами пролегал овраг, где росли редкие каштановые деревья, перемежающийся небольшими пастбищами, – но, окажись там нападавшие, на них мог бы обрушиться страшный град камней.

Наступили сумерки. Затрубили огромные рога, зазвучала странная дикая музыка, словно бросая мрачный вызов, страшащий как приближение тьмы. Роб-Сен, отнюдь не склонный атаковать эти ужасные укрепления, довольствовался тем, что продемонстрировал присутствие своих людей, медленно марширующих по плато, и с наступлением ночи приказал разжечь побольше костров в лагере. Когда он пришел к заключению, что противники уверовали в многочисленность его армии и в необходимость срочно ретироваться от надежно защищенного входа в Мой-Дханг, он торжественно улегся на медвежью шкуру и его перенесли к той части горы, которая вела к плато Дап-Ивр. Во время пути он отдыхал, даже предавался сну, и когда к середине ночи он добрался до аванпостов Хсилбога, то чувствовал себя бодрым и телом, и духом. Там его уже поджидали три тысячи воинов, которые за день до этого заняли несколько позиций. С наступлением сумерек войску был отдан сигнал «отбой», но Роб-Сен отдал приказ немедленно трогаться с места.

Лунный свет очень ярко освещал окрестности. Дозорные на первых постах Хсилбога увидели приближающуюся армию Роб-Сена. Дождавшись, пока враг окажется на расстоянии полета стрелы и копья, не выходя из укрытий, они обрушились на него. Роб-Сен ускорил марш своего авангарда, и горцы отступили. Час спустя пришел черед Хсилбога узнать о приближении большой вражеской армии. У вождя горцев было в распоряжении восемьсот человек. Он колебался: то ли немедленно начинать контратаку, что было возможно при лунном свете, то ли принимать все необходимые меры, чтобы сделать Иорджолк неприступным. Несмотря на огромный для его агрессивной натуры соблазн немедленно начать сражение, продолжив столь победоносно начатую кампанию, он все же вспомнил о поражениях в последней войне и предпочел действовать как осажденный, защищаясь от противника, идущего на штурм. Он разделил армию на две части, оставив в своем распоряжении пять сотен человек, и послал трех не отличавшихся особыми талантами вождей с сотней воинов у каждого охранять самые опасные проходы к трем плато Иорджолка. Затем, сочтя свое войско практически неуязвимым, он стал подумывать о возможности контрнаступления, что казалось ему особенно заманчивым, учитывая его доскональное знание местности.

Прежде всего, желая получить приблизительное представление о количестве своих противников, он послал на разведку лучших лазутчиков. К их чести и благодаря различным аванпостам, которые один за другим отступали перед армией Роб-Сена, примерно к трем часам ночи ему уже стало известно, что войско неприятеля насчитывает от двух до трех тысяч бойцов.

В тот момент они преодолели первые, не слишком сложные препятствия и остановились; их предводитель подготовил окончательный план: он собирался пойти на риск и, если судьбе будет угодно, мощным ударом взять Дап-Ивр. Для этого Роб-Сен счел необходимым атаковать противника на всех позициях и послать основную часть войска туда, где они сумеют одолеть горцев.

Армия Роб-Сена расположилась лагерем на склоне долины, где, подобно трем радиусам дуги окружности, открывались проходы на плато.

Вождь долго колебался, прежде чем построить колонны для наступления. После допроса пленных озерчан, ранее участвовавших в войне, и способных легко передвигаться в горах лазутчиков, с которыми племена постоянно поддерживали связь, он наконец решил послать пятьсот человек к Мертвой реке, еще пятьсот – через горный проход Йор-Ам, а четыреста – по третьей дороге. Себе он оставил половину войска, пятнадцать сотен человек.

Приняв решение, Роб-Сен счел нужным подкрепить доверие своих людей великим жертвоприношением богу-воину Ре-Алгу и послал за жрецами. Жрецы, облаченные в черные туники, двинулись вдоль скалистого выступа, шириной в двадцать локтей, возвышаясь над шеренгами бойцов. На их наголо остриженных головах были заметны шрамы. В правой руке каждый держал острый нож, выточенный из агата, в левой – деревянную дубину. Их было пятеро, каждого из них сопровождали помощники.

Луна ярко освещала мрачную процессию на горном карнизе. Вокруг – зловещие скалы, огромные ели, особняком стояло несколько одиноких дубов и буковая роща. Вдали громоздились гигантские силуэты гор, похожих на таинственные облака, а в небе застыла луна и затухающая россыпь звезд. Воины озерной армии, три тысячи лиц, созерцали это волшебное, мистическое и наводящее ужас зрелище, собравшись на огромном склоне в гудении голосов.

Главный жрец, стоя на карнизе скалы, наклонился и выкрикнул:

– Те-Лаад сотворил землю, а Хо-Тан сотворил воды, и поставили Хам-До стеречь землю и воды… И родились у Хам-До дети, населившие землю и воды, и среди них – племена Ре-Алга, им велено истребить врагов Хам-До, которые обитают на горе, и тех, кто населяет западные озера. Хам-До требует великой жертвы и не оставит без покровительства своих чад!

Затем, согласно обычаю озерчан во времена войн, Роб-Сен ответил жрецам от имени своего войска:

– Дети Хам-До принесут в жертву пять белых жеребцов и пять черных быков.

– Хам-До требует принести ему в жертву людей!

– Каких людей требует Хам-До?

– Хам-До требует пятерых пленников с гор… Он хочет видеть, как трепещут их сердца в разверстой груди.

В глубине души Роб-Сен ненавидел жрецов, познав на себе их коварство и тиранию, но все-таки верил в их могущество. Человеческие жертвоприношения были ему отвратительны. Он несколько мгновений колебался, пребывая во власти противоречивых чувств: в нем боролись вера, сомнения и политический расчет. Но, взглянув на толпу, решился. От этой массы людей, озаренной лунным светом, исходило и решительное одобрение, и неистовая и сладострастная жестокость – вся ненависть озерных жителей к жителям гор вкупе с непримиримым инстинктом истребления. А слепая вера, обет старого всесильного жреца, обещание победы только умножали и обостряли это стадное чувство. Раздались одобрительные крики.

Роб-Сен сдался, воздев руки к старому жрецу:

– Хам-До получит сердца пленников с гор.

По приказу вождя пленников привели и поставили на карниз.

Толпа свистела и выкрикивала оскорбления; горцы смело отвечали, обвиняя озерчан в трусости и предвещая им грядущие поражения.

С пленников сорвали звериные шкуры. На фоне темных скал выделялись их бледные связанные тела. С нарочитой медлительностью жрецы вспарывали им грудные клетки, и воины увидели, как льется кровь, и насладились предсмертными стонами. Алые потоки обагрили серебристые камни.

Задыхаясь в неистовстве, озерчане славили жертвоприношение, пьянящая радость разлилась по их лицам; упоение убийством мгновенно охватило толпу.

Раны становились все шире, открывая взорам прежде скрытые от них человеческие органы; жертвы стонали все тише. Внезапно, ритмичным и быстрым движением, жрецы вырвали сердца, подняли их, еще живые, пульсирующие, прямо к луне, и собравшиеся завыли в диком исступлении и плотоядном восторге.

– Хам-До доволен своими сыновьями, – воскликнул наконец главный жрец, – он отдаст им вражеские жизни!

Приближался рассвет. Изумительное сияние разлилось на востоке, между горными пиками. Роб-Сен, невозмутимо наблюдавший за жертвоприношением, выстроил колонны для начала атаки. Он не отпускал Ин-Кельга от себя, хотя тот был преисполнен возмущения и ненависти, увидев, как жестоко расправились с соплеменниками Эйримах. В горах послышался трубный звук рогов. Через два часа борьба уже шла повсюду; колонны озерчан, оттеснив несколько слабых авангардов горцев, последовательно овладевали самыми неприступными ущельями.

На тысячу шагов простирались недоступные берега Мертвой реки высотой в сто локтей, гладкие, как слоновая кость. Вход в ущелье оставался в тени, там жили полчища летучих мышей и в изобилии водились ночные звери. Изредка оттуда доносились печальные стенания. Кое-где нависали скалы, точно мамонты, задремавшие над пропастью. Только вечернее солнце осторожно заплывало сюда в редкий час, чуть освещая пурпурными лучами трепетанье крыльев летучих мышей, снующих в воздухе, как в безмятежной воде.

На западе, петляя, можно было выйти к Мертвой реке, на востоке ее русло заканчивалось уклоном в сорок пять градусов, который вел на небольшое неровное плато – вначале опасное и трудное для прохода, соединявшееся справа с лагерем Хсилбога узкими горными тропами; слева возвышались огромные скалы и ледники, ограничивая обзор отвесными стенами.

Тхолрог, сын Талауна, командовал сотней воинов, которые должны были удержать этот проход.

Когда на рассвете молодой вождь достиг берегов Мертвой реки, сердце его преисполнилось гордости и силы. На мгновение он замер, ощутив огромную ответственность, убежденность в том, что он ее достоин, и радость от дарованной ему власти.

Затем он повернулся к своим воинам и к группе из полутора десятков женщин, которых он привел, чтобы поддержать бойцов в тяжелую минуту.

В отряды авангарда Тхолрога брали только молодых женщин из числа самых выносливых. В лагере Хсилбога, снабжать который было много труднее, находилось гораздо меньше женщин, чем в лагере Кивасара вблизи деревень.

Тхолрог долго наблюдал за собравшимися женщинами. Рядом с его сестрами Дитхев и Хогиоэ стояли стройная Эйримах и озерная пленница Эй-Мор, дочь Роб-Сена. Они грациозно и гармонично дополняли друг друга, хотя внешне являли полную противоположность.

Тхолрог с вожделением смотрел на белокурую девушку, но как-то незаметно для него чувства обращались и к другой чудесной незнакомке – ведь в красоте каждой из них таилось нечто загадочное.

Он тряхнул головой, вдохнул терпкий запах, доносившийся с гор, и тревожное дыхание бездны. Он понял, что надо действовать, и эти мысли полностью завладели им. Он отдал приказ принести и сосредоточить камни на высоких берегах Мертвой реки и на одном из краев небольшого плато. Горцы принялись за дело. Груды валунов распределили по руслу Мертвой реки. Крепость была готова дать отпор врагу, но неожиданно Тхолрога охватила тревога: «Придут ли они?»

Ведь теперь, когда его шансы как военачальника возросли, когда он верил, что сможет отразить любую атаку, ему казалось, что одержать победу на глазах у Эйримах – слишком нереальная удача.

Он в нетерпении думал об этом, всматриваясь в темноту Мертвой реки, прислушивался к тому, что происходит на западе.

– Асберл! Тахмен!

Подошли два воина, прекрасные разведчики. Он отправил их на задание. Прошел час, затем из тени раздалось эхо быстрых шагов. Появились Асберл и Тахмен:

– Люди озера идут сюда, – сообщил Асберл.

Тахмен добавил:

– Их очень много… Первые ряды уже в пятистах локтях от Мертвой реки.

Тогда наступила тишина. В глубине души росла тревога, ощущение неуверенности в победе, в прочности своих позиций.

Их племя часто терпело поражение из-за числа, тактики или превосходства вооружения противника, но все же оно отличалось достоинством – из мрачных легенд, рассказанных старейшинами, они узнавали о превратностях и коварстве судьбы. Они знали, что горы могут обрушиться, что крик ребенка может вызвать сход лавины, что течение реки может остановиться, а ледник – переместиться. А теперь прямо на них надвигалась смерть! Скоро многие исчезнут, как угасают тени на горе. Многие великие и храбрые станут холодными, как бледные вершины, неподвижными, как лед.

Тхолрог велит всем спрятаться за камнями и не издавать ни звука. Он расставляет их, отдает приказы; женщины уходят на триста локтей назад в теплую пещеру в скале.

Только пейзаж остался неизменным – трепет растений, незаметная жизнь скал, где все течет так медленно, что камни кажутся вечными; суета мелких животных, полет ястребов, далекий гул горных потоков и родников, насекомые, которые пасутся на своих крохотных пастбищах или убивают друг друга в углублении каменной глыбы…

Послышались тихие шаги, потом они стали громче. По дну огромного ущелья-пропасти шли люди, останавливались в нерешительности; сперва десять человек, потом двадцать, потом сто, они осторожно продвигались вперед.

Первые остановились, испугавшись темноты, тишины и возможной засады. Отовсюду взлетали потревоженные ночные птицы и летучие мыши. Шепотом прозвучал приказ, дюжина воинов двинулась вперед на разведку.

Легкий авангард начал подниматься по склону, но очень медленно, заглядывая в каждую расщелину, осматривая каждый валун. Послышался властный голос; люди стали карабкаться быстрее, к ним побежали еще примерно три десятка человек. Виднелись их раскрашенные красной краской лица, зоркие глаза, курчавые волосы, пики, дубинки, луки. Они остановились, чтобы подождать остальных, и о чем-то обеспокоенно переговаривались. Один из них, изогнувшись, казалось, что-то увидел и приставил ладонь козырьком ко лбу.

– Приготовить несколько камней справа и слева, – прошептал Тхолрог.

Его приказ передали вполголоса.

Поскольку горцы предвидели, что впереди пойдут разведчики, они заранее отошли от входа на плато, и первые озерные воины смогли безбоязненно подойти к этой точке.

Тут они подозрительно огляделись, но никого не увидели. Один из них что-то сказал, и Тхолрог понял смысл его слов:

– Здесь никого нет!

Но другой испуганно попятился, открыл рот, блеснув белоснежными зубами, глаза его расширились.

– Смерть им! – крикнул Тхолрог.

И безмолвный пейзаж вдруг ожил. Падали глыбы, неслись крики ужаса. Горцы выскочили из засады и начали метать копья. Затем раздались воинственные кличи.

На склоне скалы два десятка светловолосых горцев бросились на отступавших темноволосых воинов. Короткая схватка, сплетение тел – рвется людская плоть, трещат кости. Двое озерчан вместо того, чтобы спасаться, спускаясь по склону, обезумев, выскочили на плато. Они бежали, в панике размахивая топорами.

Один из них кинулся было вперед, но остановился с перекошенным от ужаса лицом и разразился безумным, жутким смехом. Тхолрог набросился на него и сбил с ног; другой укрылся за камнями, глаза его были полны сумасшедшего страха; широкое лицо молило о пощаде. Но пришла смерть – страшный удар топора, и его мозг разлетелся на куски в лужах крови.

Сброшенные вниз валуны давили и плющили озерчан – оставалось только кровавое месиво и обломки костей; все, кто еще находился за пределами смертоносного прохода, в панике бросились назад. На склоне осталось только пять или шесть круглоголовых: оборона неприятеля была остановлена численным преимуществом горцев, их яростной и стремительной атакой.

В этой мешанине конечностей и голов еще очень недолго мелькали темные глаза, белые зубы и кудрявые волосы; затем стали появляться куски человеческих тел, зияющие черепа, сломанные шеи – останки погибших озерных воинов, безжалостно убитых, разорванных на части, расчлененных противниками, которые в этом слишком коротком бою дали выход воинственному гневу, выплеснутому в беспорядочной резне.

В живых остался только пленник Тхолрога, на склоне лежало семь трупов, еще дюжина – в горном проходе. Жизнью заплатил только один-единственный горец.

Эта быстрая и внушительная победа вдохновила воинов. Торжествующие возгласы эхом разнеслись среди скал. Тхолрог испытывал радость от победы в непредсказуемой ситуации, от уверенности, что все завершено, и с гордостью смотрел, как из пещеры выбежали женщины и кинулись к нему.

Сидя в укрытии, они слышали звуки сражения. Две или три вышли наружу, готовые присоединиться к мужчинам – либо воевать бок о бок, либо подбадривать. Но, вслушиваясь в отзвуки боя и призывы к атаке, они поняли, что горцы берут верх. Теперь они с восторженными криками бросились вперед, навстречу Тхолрогу.

– Они бежали, – сказал он со спокойным достоинством победителя.

Он стал рассказывать им о битве. Пока он говорил, Эйримах с ужасом думала, был ли Ин-Кельг среди нападавших? Дочь Роб-Сена, не знавшая языка гор, в страхе наблюдала за жестами молодого вождя.

Он пытался встретиться глазами с Эйримах. Его голос стал мягче, взгляд искал восхищения в прекрасных больших и нежных женских глазах, обрамленных густыми ресницами.

Эйримах отвела взгляд, ее щеки пылали, грудь вздымалась. Молодой вождь с грустью наблюдал ее отчужденность, ему было горько оттого, что прекрасная, как далекая снежная вершина, Эйримах предназначена не ему.

Вместо этого он встретился с темными бездонными глазами Эй-Мор, с ее внезапно застывшим взглядом. И хотя он был пленен Эйримах, все же испытывал необычайное томление, какое-то особое наслаждение, глядя на Эй-Мор, ее благородную осанку, гармоничные движения, копну густых волос, ее гладкую матовую кожу, полную неги грацию, даже сейчас, когда ей было страшно и тоскливо.

Когда Тхолрог закончил рассказ, он уже не чувствовал себя триумфатором, как прежде: Эйримах выглядела скорее озабоченной, чем восхищенной. Хогиоэ попросила показать ей место битвы на Мертвой реке, и брат согласился. Они пошли все вместе, ибо привычная им жизнь варваров не учила их испытывать особый ужас при виде крови. Эйримах пересказывала дочери Роб-Сена ход сражения, и обе они шли среди трупов, испытывая одинаковый страх увидеть среди них любимого человека.

Снова наступила тишина. Горцы, возбужденные победой, добиться которой им помогла обрушившаяся на врага каменная лавина, сваливали валуны в груды на плато. Эйримах смотрела на убитых, но не могла опознать никого из них: ей казалось, что те, у кого еще сохранилось подобие человеческих лиц, были не из деревни Роб-Сена, а из дальнего племени; остальные были изуродованы до неузнаваемости. Нет, Ин-Кельга среди них не было, и сердце девушки уже билось не так учащенно. Дочь Роб-Сена, заметив пленника, незаметно показала на него Эйримах:

– Он не из наших!

– Ты права, – ответила Эйримах, – не вздумай вступать с ним в разговор…

Дочь озерного племени понимала это и без совета подруги: ее собственный народ, более свирепый, чем горцы, показал ей, каким опасностям могут подвергаться пленники.

Как и Эйримах, она почувствовала, что ее тревога рассеивается.

Женщины не уходили, а Тхолрог, стоя на скале, призывал своих воинов к грядущим битвам. Его голос звучал громко и властно, жесты были полны решимости; он стоял, гордо выпрямившись и расправив плечи. Дочь Роб-Сена смотрела на него с огромным изумлением; в ее душе росла приязнь к чужестранцу. Презрение, которое проповедовали жители Ре-Алга к горцам, исчезло, его вытеснило восхищение победой светловолосых мужчин и их красотой.

Когда Тхолрог закончил, поднялся шум, зазвучали рога, их звуки скорбно разносило по горам эхо, воинственный дух взыграл в сердцах воинов вместе с яростным стремлением противостоять другим народам. Тхолрог не удержался и сказал Эйримах:

– Тем, кто живет в низинах, никогда не пройти по ущелью.

Она опустила голову и отвела глаза. И все же она уже полюбила, как брата, того, кто спас ее во время отчаянного бегства. Но таинственный дар судьба уготовила иному человеку. Тхолрог почувствовал, как им овладевает гнев: кто она такая, эта пленница водяных ничтожеств, как она смеет презирать сына Талауна?

– Все погибнут там, – с ненавистью произнес он.

Но его успокоила томная сладость во взгляде дочери Роб-Сена. Он испытывал к ней явную благосклонность, желание защитить ее.

Пока он стоял в нерешительности, вдали раздался трубный зов.

– Наши братья тоже сражаются, – заключил он.

И взор его обратился к теням Мертвой реки, невольно высматривая там врага. Подул освежающий ветерок. Под тусклыми, бледными облаками парил орел. Повсюду валялись устрашающие трупы озерчан, некоторые словно спали.

Тахмен и Асберл, проворные, как горные козлы, и осторожные, как хорьки, вновь отправились вниз на разведку, ловко и бесшумно скользя среди камней.

Тхолрог подошел к озерному пленнику и спросил, обращаясь к нему на его языке:

– Ты хочешь жить?

У пленника было бледное лицо, крошечные, как у насекомого, глазки, огромная буйволиная голова, разинутый рот с крупными зубами, узкий лоб с поперечной впадиной от виска до виска, раздутые ноздри муравьиного льва. Сперва он не ответил, объятый ужасом.

– Ты хочешь жить? – повторил Тхолрог.

– Да, – ответил тот, слегка расслабившись.

– Тогда расскажи нам, сколько ваших было возле горного прохода, сколько их возле других проходов и что они там делают?

Пленный колебался, в нем чувствовались страх и ненависть к чужакам, опасение, что даже если он выдаст своих, его все равно убьют. И все-таки он произнес:

– Там на горе всюду наши воины…

Рядом с ним встал горец с дубиной.

И Тхолрог сказал:

– Если ты не хочешь рассказать нам все и мы увидим ложь в твоем взгляде, эта дубина раздробит тебе череп! Тхолрог умеет читать по глазам!

Озерный воин посмотрел в голубые глаза Тхолрога: его испугала их проницательность и успокоила их открытость. И тогда внезапно он затараторил без остановки, готовый пожертвовать чем угодно, только бы сохранить жизнь:

– Я не могу сосчитать, сколько там всего наших воинов… Несколько племен… Роб-Сен ведет тех, кто идет через ущелья… Другие идут через горные проходы… а тех, которые должны напасть на тебя, – пять раз по сто… Это все, что может знать простой воин, если он не вождь.

Он замолчал, ожидая своей участи; в его бегающих глазках что-то блеснуло.

– Прикончить его? – спросил воин.

– Да, да! – выкрикнули несколько человек.

Они держали наготове топоры и ножи в сладостном предвкушении мучений пленника. Лица кровожадно оскалились.

– Люди Горы не кусают трусливо, как озерные гадюки, – сказал Тхолрог. – Тхолрог пообещал ему жизнь. Пленник заговорил и произнес нужные слова.

Горцы заколебались, а потом громко прозвучал голос вождя:

– Тхолрог, сын Талауна, дарует тебе жизнь!

Несмотря на узы, пленник поклонился до земли:

– Тхолрог могуч! Я его раб!

Дочь Роб-Сена была поражена милосердием вождя. Эйримах смотрела на него с нежностью, испытывая смятение от того, что горцы благороднее сердцем, чем ее соплеменники.

В этот момент среди нависающих скал поднялись в воздух вороны. Их спугнули вернувшиеся Тахмен и Асберл:

– Враги! Их гораздо больше, чем прежде!

– И погибнет их больше, чем прежде! – гордо ответил Тхолрог.

Тогда свирепый седовласый красавец-великан Ирквар, чья мощь закалилась в жестокой борьбе со снежными вершинами и ледниками, протрубил боевой клич – жалобную песнь рога. Вскоре его зов подхватили раскаты грома и рев быков, долетая до ослепительной горной вершины.

– Дитхев, Хогиоэ, – приказал Тхолрог, – уведите пленного и не возвращайтесь, пока я вас не позову.

Послышались шаги. Возле устья Мертвой реки показались очертания коренастых фигур. Их становилось все больше; они двигались вдоль скалы, прячась за выступами, что делало их почти неуязвимыми. Прозвучали приказы. Появились новые силуэты – теперь все вокруг кишело медведеподобными фигурами; они рвались вперед, рассчитывая захватить массой и скоростью неприступную позицию горцев, которую нельзя было взять хитростью.

– Смерть им! – крикнул Тхолрог.

Во все стороны полетели камни, огромные глыбы вперемежку с булыжниками.

Несмотря на хитроумную тактику озерчан, это был сокрушительный разгром. Как только первые осаждающие достигли склона, камнепад усилился: им навстречу летели тяжелые глыбы, сметая с ног целые шеренги.

Громкое и печальное эхо басовито вторило ударам камня, крикам умирающих, грохоту атаки, смешению земли и плоти. Но ничто не остановило первый напор озерных воинов. Они перешагивали через трупы раздавленных и шли, закрываясь огромными щитами из кожи и дерева. Беспорядочно рассеявшись по склону, они отказались от всякой тактики и пытались продвигаться вперед, несмотря на камнепад. Они карабкались, не разбирая дороги, преодолевая препятствия.

Тхолрог с тревогой наблюдал за ними; в его душу закрался непреодолимый страх осажденного перед осаждающими. И он видел вдалеке другие колонны, которые устремились вверх, отталкивая немногочисленных отступающих, подбадривая авангард яростными криками.

Примерно с середины и до четверти склона скалы нависали так низко, что камни, летящие сбоку, уже не представляли опасности. Что касается фронтальной позиции, их эффективность снижалась за счет возвышения возле стены и каменных глыб посреди горы трупов. Поэтому атакующие бросились туда, и вскоре собралось более сотни человек, в исступлении жаждущих штурма, в то время как постоянно прибывало подкрепление.

К тому же уже почти не осталось запаса камней.

Тхолрог велел метать стрелы и копья.

Теперь к каменным снарядам добавились и стрелы; охваченные яростью озерчане, с трудом продвигаясь вперед, не могли ответить тем же. Мгновенно к ним подбежали другие: более двухсот человек заполнили защищенное пространство. Им оставалось преодолеть последнюю четверть склона, расстояние в пятьдесят локтей по ровной, открытой земле, по которой с огромной скоростью на них катились глыбы. Наступавшие заколебались, в ужасе глядя на склон. А горцы, занявшие выгодные позиции, все еще метали в них копья, стрелы, а то и камни.

По приказу вождей, по настоянию арьергарда озерчане со свирепыми криками наконец покинули убежище, как дикие звери, которым уже нечего терять. В ответ прозвучал боевой клич горцев; слепая и смертоносная сила овладевала душами.

Тхолрог собрал шестьдесят человек.

Воины с обеих сторон знали, что настал решающий час. Тхолрог и его люди бросились к долине, а остальные продолжали обрушивать лавину камней: это была чудовищная бойня. Длинные пропаханные камнями борозды, полные крови и человеческих останков, перерезали путь отряду нападавших, в их рядах внезапно образовались бреши. Неожиданно они лицом к лицу столкнулись с горцами.

Великан Ирквар нанес первый удар: исполинская фигура и огромная скорость, с которой взлетала и опускалась его дубина, воодушевляли горцев и вселяли страх в озерчан. Страшный напор заставил их отступить: на плато выбежали сотни воинов, образовалась мешанина из живых и мертвых, а потом налетела яростная стая с безумными лицами, налитыми кровью глазами, хрипло и исступленно крича.

Атака была неотразима, горцы из авангарда дрогнули. Тогда в ожесточенном бою столкнулись воины в тканой одежде и воины в звериных шкурах; высокие сильные белокурые и люди со смуглой кожей яростно скрестили дубины и копья, молоты и колья.

Озерчане имели преимущество. Боевой азарт, страшные усилия тех, кто пытался оттеснить их, некоторая сумятица среди горцев, уставших перекатывать неподъемные глыбы, ускоряли их продвижение. От ловких, прямых и стремительных ударов коротких копий пал десяток осажденных горцев, в то время как мощные дубины и колья сразили лишь нескольких озерчан.

При этом камни стали падать реже и не так метко; новые отряды, достигшие склона и безопасной части ущелья, устремились на штурм. Вскоре в атаке участвовало более трехсот человек против менее сотни оборонявшихся. Только узость горного прохода сдерживала дикий натиск этого полчища. Видя отступление своих людей, Тхолрог зычно крикнул:

– Всем в бой!

Прибежали те, кто бросал камни.

Возглавив два десятка воинов, Тхолрог, размахивая дубиной, бросился через фланги на озерчан.

Его отряд рассек захватчиков надвое, оттеснив тридцать круглоголовых в овраг. Они сгрудились там, а Ирквар вместе со своими друзьями ринулся к горному проходу на помощь вождю.

От ударов великана, от убойной силы его дубины, от огненного и смертоносного напора Тхолрога озерные воины на мгновение оцепенели. Этого времени хватило, чтобы окружить тех, кто вырвался вперед на плато, и расправиться с ними.

Теперь, когда плато было свободно, усилия всех горцев сосредоточились на входе в ущелье. Их тревога уходила по мере того, как угасала моральная сила нападавших. На стремительные удары копий теперь уже неистово отвечали колья, каменное и деревянное оружие. Огромный топор Ирквара был в центре сражения: ничто не могло противостоять его ударам, сокрушающим головы и копья. Рывок Тхолрога, перебросившего сюда новых воинов, окончательно расчистил проход – и с обеих сторон последовало негласное перемирие: одни колебались, желая возобновить атаку, другие – стремясь выйти из своих укрытий и перейти в наступление.

Тхолрог воспользовался этим, чтобы передислоцировать своих людей. Из восьмидесяти оставшихся горцев он послал за десятком во главе с Иркваром, а сам отошел со своими влево:

– Приготовить копья!

Туча копий обрушилась на форт, но из-за нависающих скал озерчанам было трудно отвечать. Более того, их вождь понял необходимость наступления; он грозно приказал им перестать метать копья и переходить к штурму. Толкая друг друга, наступая на трупы, обрекая на смерть или на яростную атаку тех, кто шел в авангарде, общими усилиями они вновь овладели проходом и снова захватили плато.

Однако горцы не растерялись. Воспользовавшись преимуществом боковой атаки, выбивая прибывающих оттуда, они преградили путь горой трупов и раненых, замедлив массовое продвижение. И продолжалась борьба – лихорадочная и медленная, стремительная и сдержанная одновременно.

Уверенный в храбрости и упорстве соплеменников, воспрявших духом после первой неожиданности, Тхолрог вместе с Иркваром и его спутниками бросился к прибрежным скалам Мертвой реки.

Они подошли к колонне из базальта, которая возвышалась над местностью, а затем через просветы и щели в изломах скал вождь указал Ирквару на врагов.

– Вот там, чуть ниже, они не смогут защититься… Одна глыба способна одним махом раздавить полсотни озерчан и вселить ужас в остальных. Нужно расшатать камень.

Ирквар удрученно пожал плечами:

– Это невозможно.

– Это возможно, я его осмотрел. Его можно опрокинуть. Раньше, пока они были в укрытии, это было бесполезно. Теперь это принесет нам победу. Ирквар, нужно обрушить эту глыбу на их головы!

Ирквар и Тхолрог, напрягая все силы, слегка раскачали камень и толкнули его немного наискосок в направлении оврага:

– Ты прав, сын Талауна! Мы все сообща сумеем опрокинуть его, но на это потребуется немало усилий!

– Отлично! – ответил Тхолрог. – Ну а я присоединюсь к нашим воинам!

Сражение на плато продолжалось. Несмотря на блестящую оборону, полчище озерных воинов, преодолев заграждение из трупов, оттеснило горцев, как прилив оттесняет реку в устье. Это был решающий момент. Непредвиденный маневр, устрашающий прорыв могли окончательно помочь им захватить позицию. Горцев здесь оставалось не больше пяти десятков: сорок из них лежали мертвыми или искалеченными. Из пятисот круглоголовых уцелело более двух сотен: столько же было разбито у Мертвой реки и почти сотня погибла во время штурма. Но двести двадцать человек, из которых сто пятьдесят находились на той же высоте, что и защитники, были силой более значительной, чем пять сотен, потерявших способность к сопротивлению в горном проходе.

Видя, что прибывают все новые бойцы, полные пыла и боевого задора, Тхолрог понял, что поражение – лишь вопрос времени. В этой рукопашной схватке, где только узость входа мешала оттеснить горцев, были невозможны ни маневры, ни хитроумная тактика, ни военная хитрость. Здесь действенной была бы только лобовая атака; озерчане точно чувствовали численное соотношение двух войск; весь бой мог быть лишь одним сплошным рывком, головокружительным вихрем, когда сражаются только дубинами и стрелами, оставляя после себя раздробленные черепа и пробитые грудные клетки.

Тхолрог бросился вперед и, как бык, ринулся туда, где озерная армия была слабее всего и двигалась медленно; нанося удары и щитом, и гранитным булыжником, он сумел оттеснить левый фланг врага и вселить решимость в своих людей:

– Смелее! – кричал он. – Ирквар сокрушит их!

Эти загадочные слова, частичное отступление левого фланга озерчан воодушевили светловолосых и вселили в них новый заряд бодрости. Тогда бой зашел в тупик, скорость наступления более слабой стороны нейтрализовала продвижение другой. Они сблизились, все удары стали достигать цели, удваивая число жертв. Тхолрог и его воины выстроились клином, продвигаясь среди врагов: но эта стремительная атака сократила число горцев на плато до четырех десятков, и хотя она была весьма смертоносной для озерчан, соотношение осажденных и осаждающих еще сильнее уменьшилось.

Преимущество горцев сохранялось недолго; вскоре круглоголовые вновь перешли в наступление, и их продвижение ускорилось.

«Если каменная глыба сейчас не упадет, нам конец», – подумал Тхолрог.

Руки горцев теряли силу вместе с их мужеством, мало-помалу отчаяние проникало в души воинов: темноволосые снова собирались оттеснить племена светловолосых горцев. Их охватило горькое чувство безысходности. Даже продолжая яростно сражаться, Тхолрог и его сподвижники не могли избавиться от мрачного ощущения, что они обречены.

Когда горцы, теснимые с флангов, вновь отошли назад, молодой вождь еще немного помедлил, не желая призывать женщин, Ирквара и его десять бойцов и тем самым не отказываться от последней надежды: «Когда нас вынудят отойти назад еще на пять локтей, я позову женщин, потом Ирквара… Мы умрем все вместе!»

Не успел он это подумать, как отступление ускорилось. Он увидел начало сокрушительного поражения, и тогда гневно и громко призвал женщин.

Они пришли – высокие, светловолосые, с бледными и тонкими лицами, с прелестными глазами цвета незабудок или горных васильков – Хогиоэ, Дитхев, прекрасные воительницы, и прежде всего дивная Клавеи, вдохновленная храбростью своего рода. Она крикнула:

– Сыновья Великих Воинов, дети Высокогорья, не лучше ли вам умереть, чем вновь предстать побежденными перед стариками или стать рабами трусов?

Тогда все женщины с громкими криками, а самые молодые – впереди остальных, бросились пополнять ряды мужчин. Вся мощь племени заключена в древности рода, Любви, Доме, Потомстве. Они принесли пятнадцать пар энергичных рук, свежий пыл и вернули боевой дух побежденным.

И вновь горцы сумели остановить озерчан. Клавеи, Дитхев, Хогиоэ легко и грациозно носились среди воинов, направляя копье или удар дубины!

Эйримах, прибежавшая на зов вместе со всеми, пребывала в нерешительности. Она в смятении искала среди озерчан знакомые лица, но не находила их. В ее душе поочередно сменялись страх и незнакомый пыл. Когда она убедилась в том, что здесь нет племени Ин-Кельга, ее страх уменьшился, а в душе зазвучали загадочные голоса, призывая умереть вместе со своим народом. И Тхолрог увидел ее, воспламенился, и его удары обрели страшную силу.

Но недолгим был проблеск победы, то озарение, которое женщины привнесли на красное от резни поле боя. Некоторые из них упали, пронзенные копьем и стрелами; снова последовало неизбежное отступление, отряд озерчан разделил горцев пополам.

Это был конец, поражение. Тхолрог позвал Ирквара, тот не отозвался, Тхолрог позвал его снова.

И вдруг Эйримах почувствовала головокружение смерти. В ней заговорил голос крови, отозвался во всем ее существе, призвал к действию и ее, крошечную песчинку, подхваченную ветром катастроф.

Тхолрог в третий раз воззвал к Ирквару.

Раздался грохот лавины, прерванный ревом рогов, потом зазвучали крики ужаса и агонии, и тогда появился великан. Он со своим отрядом набросился на озерчан, как зубры на зебу[16].

От громогласных кличей рога, воплей агонии, стремительного натиска Ирквара озерчане растерялись.

На них уже надвигался красавец-великан, предвестник смерти с железными и неутомимыми мышцами. Все меркло перед его поразительной отвагой. Он один воплощал в себе гору и страшный ураган, в нем соединялись твердость порфира и глубина бездны. Видя его беспримерный подвиг, слыша крики отчаяния, доносившиеся с берегов Мертвой реки, чувствуя колебания темноволосых, горцы – и женщины, и мужчины – словно получили новый заряд энергии, почувствовали, как крепнет их сила.

Тхолрогу удалось собрать дюжину бойцов, запустить их вперед подобно приливной волне, – и пришла победа, смертельный ужас одних и твердая вера других. Моральные силы сместились: паническое суеверие, безумный страх покинули горцев и вселились в озерных воинов – им казалось, что после появления женщин, после падения каменной глыбы, после вмешательства Ирквара последуют новые ужасающие неожиданности. И эта агрессивная масса, так грозно поднявшаяся еще недавно, теперь отступила, отхлынула, прибавив своим бегством силы осажденным.

Озерчане беспорядочно бросились вниз по склону, катились, теряя одного за другим, сбивая с ног слабых и затаптывая раненых. Обезумевшие от ужаса, взывая о пощаде, они умирали, истекая кровью, или прощались с жизнью под сокрушительными ударами дубин. Сотни озерных бойцов в страхе бежали без оглядки, преследуемые Иркваром, под протяжные звуки рога; они разбегались по тропам, терялись в неизвестности.

Тхолрог созерцал свою победу с вершины плато. Его сердце полнилось гордостью и печалью. Всего за несколько часов – ведь еще было утро – повсюду воцарились беспредельная смерть и ужасные страдания. На берегу Мертвой реки – свирепое жертвоприношение: тела, головы, конечности, непрерывный поток горячей крови, приторный и тошнотворный запах живой плоти.

Там нашли свой конец отвратительные создания, чудовищное племя, которое на протяжении двадцати поколений побеждало, преследовало и изгоняло своих собратьев. Но на плоскогорье, вперемешку, в лужах багровой, уже почерневшей крови, среди круглоголовых, темноволосых, коренастых мужчин в туниках покоились светловолосые и бледнолицые воины с гор, одетые в шкуры диких зверей. И что еще страшнее, – здесь лежали десять трупов молодых женщин, и очарование их лиц оставалось неизменным даже в смерти!

Тхолрог наклонился к тем, которых любил, к навеки смолкшим устам, к застывшим глазам, которые не видели отраженного в них неба, и в его немудреном сознании вспыхнуло безумное сожаление. Но он также думал о том, что это блестящая победа, что четыре сотни озерчан заплатили за смерть семидесяти горцев и что даже такой ценой они не смогли противостоять племенам светловолосых. Хсилбог будет счастлив: они достойно отстояли перевал; враги больше не посмеют форсировать его. Они уйдут и унесут далеко-далеко навеки вселившийся в них страх кровавой резни.

Тхолрог также думал о том, что при таком малом количестве воинов они не смогут продолжать погоню. Его рог подал сигнал к отбою. Постепенно все вернулись – вождь насчитал двадцать пять воинов. Хсилбог не сможет отказать в подкреплении, когда посланник Тхолрога расскажет ему о триумфальной победе над озерчанами!

Хогиоэ, Дитхев, другие женщины помогают раненым. Но их совсем немного. Отравленные наконечники копий озерчан разили наповал.

Эйримах неподвижно стояла у базальтовой скалы. Ею владели отвращение и ужас, но она испытывала грустное удовлетворение от того, что сражалась за свой народ. Тхолрог подошел к ней, глядя на нее с трепетом восхищения:

– Ты храбрая, Эйримах. В тебе пробудилась кровь горцев.

Но она опустила свои прекрасные ресницы и отвела взгляд, став совсем далекой:

– Я не научилась сражаться, – сказала она уклончиво.

И они печально замерли друг перед другом среди жалобных стонов раненых и умирающих.

Тхолрог ждал подкрепления от Хсилбога.

Он грезил, унесясь куда-то далеко от поля смерти, где светловолосые воины лишили жизни так много озерчан, где последние раненые горцы умирали от яда или глубоких ран, он смотрел, как снуют взад и вперед воины и женщины.

Когда мимо проходила Эйримах, его душа трепетала – он ощущал ту невыразимую благодать любви, которая заставляет насекомых идти на смерть, а огромных хищников – рвать друг друга на части.

И среди смерти, крови и мук ожидания он не мог не восторгаться девичьей грацией – прекрасными развевающимися белокурыми волосами, вызывавшими восторг во все времена, восхитительным изгибом шеи, пламенем ее взгляда и пленительными движениями.

Испытывая неизмеримое блаженство, молодой вождь смотрел на нее: ее тело и светлая кожа представлялись ему воплощением самой жизни. Он хотел снова заговорить с ней:

– Эйримах… Что ты больше любишь, горы или озера?

Она обратила к нему грустный взгляд, затем снова отвела глаза – и молодой дикарь затрепетал, но никакие слова не смогли бы выразить охватившее его ощущение гармонии и красоты, всеподавляющей страсти. Эйримах холодно ответила:

– Я бежала от озер!

– Разве твое сердце не с теми, кто живет в горах?

– Я бежала от людей озер!

Ее загадочный ответ и ее поведение потрясли Тхолрога; он замолчал, и она ушла. Он был так взволнован, что его била дрожь – смутный гнев примешивался к его чувствам к беглянке.

Он взял себя в руки и отошел – и снова оказался рядом с Эйримах. Она была не одна, рядом стояли Хогиоэ и дочь Роб-Сена.

Тхолрог мрачно взглянул на девушек и вдруг заметил, что Эй-Мор наблюдает за ним взглядом, исполненным тайны, ностальгии и очарования. И гнев исчез из души Тхолрога.

Солнце быстро поднималось. Ближе к середине дня Тхолрог увидел возвращающихся бегом разведчиков в сопровождении Жреца Сокровенных Вещей, странного приверженца странной религии горцев; на нем была накидка из медвежьей шкуры длиннее, чем у остальных, а в качестве головного убора он носил волчью голову. Жрец сказал:

– Иорджолк взят. Хсилбог возвращается к Кивасару, ну а тебя непременно будут преследовать. Вот что говорит Хсилбог: «Поскольку две легкие дороги для тебя отрезаны, иди по тропе ледников, иди к Кивасару или в страну ариев».

Затем Жрец Сокровенных Вещей объяснил, что Хсилбог захватил лагерь Роб-Сена с хранилищем запасов озерчан и все там разрушил, но он слишком поздно вернулся на плато Иорджолк и не смог помешать Роб-Сену взять его. Таким образом, одна из сильных горных позиций оказалась в руках озерчан.

Разгневанный Тхолрог собрал людей и немедленно начал отступление. Через несколько сот локтей дорога привела их к широкой пропасти, через которую была перекинута огромная ель. Чтобы помешать врагу двигаться дальше, этот мост следовало уничтожить, перебравшись через пропасть.

Ель еще не была разрублена, когда вдали показались озерчане. Умножив свои усилия, горцы напрягли все силы. Озерчане были уже совсем рядом, когда дерево с оглушительным шумом рухнуло в пропасть.

– Ну что ж, пусть водяные твари теперь нас догонят! – с усмешкой воскликнул Ирквар.

И тут Эй-Мор и Эйримах узнали среди преследователей Ин-Кельга. Дочь Роб-Сена протянула руки к брату и закричала, обращаясь к нему.

Потрясенная Эйримах, побледнев как полотно, застыла на месте, стараясь через пропасть встретиться взглядом с молодым озерчанином. И Тхолрог увидел это – страшная тревога и темное отчаяние сжали его сердце. В этот момент Ин-Кельг воскликнул:

– Наши проводники выведут нас на твой след!

– Вы умрете, как только найдете наш след! – крикнул Тхолрог.

Он в ужасе смотрел на Эйримах – девушка опустила глаза, но в них не было смирения, а только оскорбленная гордость любви. Тахмен, однако, усмехнулся:

– Неужели у тебя в проводниках горные козлы?

И горцы удалились с презрительным смехом.

А Тхолрог мучился от терзавшей его ревности.

Они шли в удивительной тишине. Узкая дорога, зажатая между отвесными скалами, была неровной. Она медленно поднималась, перемежаясь рытвинами и другими препятствиями, казалось сохранившимися здесь с незапамятных времен, – незатянувшаяся рана в твердой плоти гранита. На ней росло только немного лишайников и мха. Изредка по ней ползали или порхали вокруг какие-то почти прозрачные насекомые. Вокруг царила безжалостная и мертвая природа – окаменевшая, бесплодная, суровая, с навеки запечатленными следами далеких первобытных эпох, свидетельств зарождения жизни.

И все же под зубчатой каймой скал, высоко над головами, как драгоценный камень, искрилось солнце; в крохотных убежищах, незаметно, но настойчиво пробивая себе дорогу, текла терпеливая, трудолюбивая, хитроумная жизнь: белая пихта, выросшая над пропастью, колокольчики, укрывшиеся в зарослях низкой травы, черника, затерявшаяся в расщелине, неутомимая ежевика, красноватые кустики, лакированные листья рододендрона, жалкие чахлые незабудки, восхитительные цветки-камнеломки.

Робко появился горный козел, огромным прыжком преодолевший пустоту и чудесным образом приземлившийся, – сила его мышц вступает в противоречие с требованиями равновесия. Изящное животное на мгновение застыло, словно в смутной грусти, опустив широкие рога, откровенно наслаждаясь властью над пропастью, и возвестило стаду о присутствии людей, скрытых гранитной скалой. Огромный гриф, желтый ягнятник со светлым воротником, начал полет на расстояние десять локтей, парил в поисках серны, своей изящной добычи. Изредка мимо проносились коршуны, вороны, орлы, а бедные зяблики разлетелись кто куда.

Примерно через час путь отряду преградила скала высотой в шестьдесят локтей. Она казалась непреодолимой, но при ближайшем рассмотрении в ней обнаружились идущие уступами расщелины, похожие на лестницу, куда горцы сумели прикрепить веревки, что значительно облегчило подъем. Трудным он оказался лишь для раненого Гательна, завернутого в шкуру зубра, – его била лихорадка, и он почти ни на что не реагировал.

Здесь ущелье заканчивалось и открывался чудовищный амфитеатр, ощетинившийся пиками и острыми скалами. Долина постепенно переходила в ограниченное фронтальной мореной[17] веерообразное устье ледника. Потоки воды серебрили ее, заполняя расщелины. Справа от моренных отложений открывался проход на краю пропасти.

Неприветливая долина была усеяна глыбами, принесенными сюда ледником. Среди суровой вечности камня одинокие пихты, казалось, вбирали в себя свет солнца, пагоды их ветвей завершались узким мечеобразным острием. Дочери суровой земли словно вторили ее мрачной гармонии. Жесткий ствол, твердые игольчатые листья источали горький и успокоительный запах, терпкий смоляной бальзам. Даже ветер говорил здесь на языке камня.

Между вершинами вспыхивали странные, загадочные отблески; кажется, где-то в глубине дремлет пруд; пелена снега освещала затененные уголки. А скалы возвышались, как древние существа, пожираемые морозом, жарой и никому не подвластной водой. В длинных скалистых проходах ветер выпевал высокие и нежные ноты; дальше, в просвете видны были заснеженные горы, словно раскинувшиеся на высотах покровы из льда, молчаливое великолепие ледников и ущелий.

Жрец Сокровенных Вещей вышел вперед перед спутниками и изрек:

– Ледяные великаны принесли сюда эти камни… Мы должны попросить их разрешить нам следовать дальше, ибо они умеют наказывать тех, кто их забыл.

Он взял копье, отрезал наконечник и метнул копье в долину, издавая странные заклинания. Он застыл, свирепо глядя вокруг, скрестив руки на груди. Спутники со страхом смотрели на него, ожидая увидеть появление загадочных великанов.

Но появилось лишь стадо грациозных серн и оленей. Они вспрыгивали на недоступные откосы, исчезали в пропасти, перелетали с одного выступа на другой, скакали по узким каменным тропам.

Маленький невесомый олененок, дитя бурь, зачатый в период зимних ветров, сопровождал свою стройную мать, а вдали, на небольшом карнизе, поросшем колокольчиками, стояла солидная матрона с двумя оленятами-близнецами. Она повернула свою красивую голову в сторону людей.

Жрец Сокровенных Вещей скрестил на груди два копья и достал из маленького мешочка десять засохших листьев. Он разбросал их во все стороны, а затем издал десятикратный клич. Потом, вынув спрятанный на груди кусок горного хрусталя, поймал им луч солнечного света, и возникла чудесная радуга. Тогда он произнес еще одно таинственное заклинание, прислушиваясь к голосу ветра:

– Мы сможем пройти, – возвестил он.

И горцы пересекли долину.

За исключением деревьев, благоуханных трав и редких насекомых, долина походила на пустыню. Но кто-то невидимый наблюдал за проходом людей.

Сурок, сидя на задних лапках, как маленький медвежонок, перестал грызть корень, который держал в передних. Свистом он предупредил собратьев, гулявших неподалеку. Все вернулись в норы, молча застыли и, напрягаясь изо всех сил, старались почувствовать приближение опасности.

Светлый заяц убежал. Рысь острым, тревожным взглядом издали следила за людьми. Одинокий старый медведь с подслеповатыми глазами, но острым нюхом, укрывшись за валунами, вдыхал многочисленные чужие запахи, долетавшие до его владений.

И другие звери и букашки, напрягая незаметное скопище глаз, лап и ушей, с волнением следили за теми, кто проходил мимо, не замечая насыщенной и тайной жизни трудолюбивой долины.

Вскоре отряд достиг ледника, куда уже дотянулись убийственные лучи солнца. Оттуда доносился гул, сбивчивые голоса, смешение стихий, столкновение подземных сил, а слева раздавался хрупкий и изящный звон, похожий на волшебную хрустальную музыку.

– Великаны работают! – объявил Жрец Сокровенных Вещей.

И действительно, ледник работал. Он завершал великий труд метеоров. Разрушая горы, дробя камни, выводя наружу источники и потоки, он перенаправлял, копал, рыл, шлифовал, делал плодородными земли долин. Его лед раскалывался или крошился, капли воды уносили обломки; когда-то в незапамятные времена именно ледник принес шаткие глыбы из долины, от которой теперь был отделен.

Поверхность таяла, лед оставался только в лежащих в тени впадинах, моренные отложения надвигались, самые крупные валуны были похожи на зеленые; цветущие острова – на оазисы, поросшие выносливыми травами и растениями, другие напоминали тяжелые темные рифы.

Отверстия, скважины были прорыты солнцем. Самая плотная вода постоянно опускалась на дно, а на поверхности ее сменяла вода холоднее и легче. Некоторые скважины достигали самого дна, проходя под ледником.

И шум этих волн шелестел, стонал и пел.

Справа, где вода текла бурным потоком, открылась большая ледниковая пещера. Под снежными мостами, между величественными колоннами, в дивном голубом сиянии вода перекатывала обломки, билась радужными волнами. То тут, то там солнечный луч зажигал россыпь драгоценных камней, вспыхивал иглами, устремлял во мрак световой шлейф, словно пучок раскаленных добела копий.

Это был храм застывшего света, храм сапфиров, лазуритовых колонн, хрустальных капителей – то тут, то там искрились рубины, аметисты, аквамарины, изумруды, топазы, карбункулы.

Повсюду, как поющие цикады, прорывались крошечные роднички, тысячи извилистых родничков, пробуждающихся на солнце и затихающих по ночам, нежные пожиратели камней, несущие жизнь в маленькие долины.

Взобравшись на гребень ледниковых отложений, Тахмен и Ирквар объяснили, что ледник – это лишь ответвление ледяного моря. Теперь достаточно преодолеть несколько сот локтей по боковой морене, затем пройти две тысячи локтей по карнизу, спуститься на лед, снова подняться на скалу, пересечь часть большого ледника и можно будет остановиться и перевести дух у пещеры Мох.

Беглецы отважились выйти на лед. Солнце не достигало морены, по которой они шли, снег был твердым. Иногда им приходилось пересекать лабиринты, где громоздились удивительно красивые и печальные ледяные иглы. Расщелины попадались редко, и обойти их было несложно.

Ирквар шел первым, стараясь предугадать скрытые опасности, коварство невидимых простым глазом пропастей, в руках он держал конец длинной прочной веревки, за которую ухватились те, кто шел за ним следом.

Открылась бездна головокружительной глубины. Она тянулась далеко и соединялась с другими, не менее опасными расщелинами. Поскольку обойти их было невозможно, Ирквар решил пройти по насту на поверхности затвердевшего снега и ступил на него. Последовала жуткая, гнетущая тишина. Но гигант медленными шагами благополучно преодолел опасный участок, а затем, уцепившись за веревку, натянутую от одного края до другого, как перила, по импровизированному мосту прошли и женщины.

Только дочь Роб-Сена не смогла скрыть своего страха, но сумела его преодолеть. Эйримах выглядела совершенно невозмутимой. Труднее всего было переправить Гательна, лежащего на шкуре зубра. И все-таки им это удалось, хрупкий мост над пропастью даже не пошатнулся под тяжестью путников.

Без всяких происшествий они добрались до скалы, обозначенной Иркваром. За уступом начинались узкие проходы. Двигаться можно было лишь гуськом. Бездна манила вкрадчивым голосом, головокружение поглощало разум, так водоворот затягивает в себя лодку. Из глубин тьмы пустота, казалось, требовала жертву.

Дочь Роб-Сена отводила глаза от бездны; вся дрожа, она смотрела вперед, на гранитную стену. Шли молча. Слышен был только звук падавших в пропасть обломков, гулкий стук камней и редкие стоны Гательна.

Уже близился третий час пополудни, когда Гательн еле слышно попросил разрешения передохнуть. Он смотрел немигающим взглядом, губы его посерели. Все вышли на платформу: базальтовая стена, закрывавшая обзор, раскололась, образуя огромную расщелину. Теперь бездна была видна и справа, и слева. Но пропасть справа была лишь мрачной, узкой и очень темной. Слева открывалось дивное зрелище игры света и пространства.

Гательн хотел взглянуть на него. С грустью в душе он созерцал потухшим взором свою горную родину, весь этот край – покатый и возвышенный, испещренный впадинами и трещинами, устремленный вверх как стрела, бесплодный и обильный, бесцветный и зеленый, тусклый и серебристый. А сама гора, этот безмолвный мир, где, кажется, витает вечность, пожирая время – минуту за минутой, походила на изгрызенный скелет, чьи зазубрины и провалы свидетельствуют о разрушении.

И Гательн испытал печальное волнение. Дыхание смерти всколыхнуло его воспоминания. В страхе он оглянулся на свою жизнь.

Его жизнь, она была там! На этих огромных плато, в горных массивах и ущельях, на пиках и обрывах, на пастбищах, которые напоминали сине-зеленые драгоценные камни. Его жизнь протекала в этих пещерах и изломах скал. Она витала среди гранитных пиков, базальтовых флангов, куполов, порфировых колонн, пустых оврагов или бесплодных осыпей, в челюстях, пожиравших возвышенности, в кратерах, где покоятся извержения древних пожаров, среди пирамид и конусов, застывших как часовые вечности.

Его жизнь прошла в восхождении на серебристые ледники, на уступы, поросшие черными лесами, в восхитительных ущельях, где журчат прохладные потоки.

С безмерным ужасом, присущим простодушным натурам, Гательн чувствовал, что покидает все это, что больше не увидит растений, которые так часто открывали ему неизменный круговорот времен года. Огромный каштан, теснимый своей порослью; победившая дуб пихта, стоящая бок о бок с буком, увенчанным резной листвой; и лиственница из самых высокогорных лесов; темная и горделивая сосна, величественно противостоящая натиску бурь, медленно черпающая в холодном воздухе свои жизненные силы, когда соседняя пихта для нее – не более чем чахлый кустарник…

И когда затухающий взгляд Гательна пробегал по ярусам лесов, ему вспомнился мох, в котором тонешь, как в зеленом снегу, медоносная спирея, золотые заросли ракитника и восхитительно эфемерная горная роза, и трепетные колокольчики, гордый и жизнестойкий рододендрон, неугомонные лютики, умеющие взбираться по склонам и огибать препятствия.

И бедный дикарь дрожал, моля о том, чтобы его существование не закончилось и чтобы вечная поэзия – поэзия детей и зверей – воспевала пленительность природы. И его глаза – то тусклые, то блестящие – всматривались в окружающий пейзаж.

Но когда они сияли, когда кровь начинала чуть быстрее бежать в его жилах, он снова вспоминал былые, насыщенные событиями дни, как он сражался и бежал по свежей траве, минуя заросли кустарника, вдогонку за невинной девой, его будущей женой; ощущал любовь матери и мощь отца.

Когда его взор угас, а слабость охватила сердце, в его затухающем сознании промелькнули рассветы, полдни и сиреневые ночи.

– У Гательна нет сил! – пробормотал он.

Гательн захотел пить. Он попросил воды, ледяной воды, которая собирается на скалах. На такой высоте ее не было, но они смогли растопить несколько кусочков льда. Он жадно попил, а потом с горечью сказал:

– Я больше не увижу деревню!

Эйримах смотрела на него с жалостью; многих тронуло страдание молодого воина. Внезапно Жрец Сокровенных Вещей отстранил всех и вышел вперед:

– Смерть сильна, – воскликнул он, – но иногда ее можно отогнать.

Вооружившись топором и копьем, он стал приплясывать вокруг умирающего, что-то громко выкрикивая. Его топор кружился у него над головой, копье пронзало пустоту. Он о чем-то молил, угрожал, произносил загадочные ритмичные слоги, переходя к громким заклинаниям. Гательн терпеливо сносил этот грохот; в его глазах появилась надежда.

Какое-то время Жрец Сокровенных Вещей продолжал ворожить среди собравшихся в ожидании горцев. Наконец он остановился, провел топором по волосам Гательна, а затем пристально посмотрел в глаза раненому:

– Да, она слишком сильна! – сказал он.

Жрец Сокровенных Вещей достал из-за пазухи какое-то живое существо. Это была летучая мышь. Он положил ее на голову Гательна. Закрыв глаза, животное судорожно вцепилось ему в волосы, а Жрец Сокровенных Вещей воскликнул:

– Хватай смерть!

Затем он подбросил летучую мышь в воздух. Она взлетела и вернулась к хозяину: тот бережно спрятал ее обратно за пазуху.

– Пусть воины помогут мне! – сказал он, возобновив свои заклинания.

Те уже собрались было присоединиться к нему, когда Гательн приподнялся:

– Смотрите! – прошептал он в ужасе.

Все посмотрели в том направлении, куда он указывал. То было роковое предзнаменование!

На узком выступе скалы стоял хрупкий молодой олень. Вокруг него летал огромный альпийский гриф, то приближаясь, то удаляясь, шумно хлопая своими большими крыльями, которые легко держали его в воздухе. Робкое четвероногое, задыхаясь от страха, выставило рога, готовое обороняться против могучего врага.

А хищная птица, еще не решившись напасть на жертву, пугала ее взмахами крыльев и немигающим взглядом. После долгой погони, перепрыгивая с вершины на вершину, олень нашел это ненадежное убежище на краю пустоты. Теперь ему предстоял последний бой и неумелая защита. В перерывах, когда стервятник набирал высоту, олень искал выход: ощупывал скалу, поднимал голову, но не мог увидеть ничего доступного даже для его быстроногой породы. И если бы он попытался спуститься через незаметные расщелины, по которым вскарабкался наверх, то гриф сбросил бы его вниз одним взмахом крыла.

Гриф все упорнее возвращался и громко кричал, изматывая и приводя в ужас свою грациозную жертву.

– Гательн – это олень! – прошептал раненый. – Смерть приходит, как огромная птица.

И вдруг стервятник решился и с боевым кличем набросился на оленя, ударил его крылом и клювом и столкнул в пустоту. Горцы увидели, как олень рухнул в пропасть, а птица, сложив крылья, с убийственным криком бросилась за ним следом.

Тогда Гательн закрыл глаза и смирился. Подобно бедному оленю, он погружался в бездну. Его сердце уже не проснулось, не вспыхнул свет в его глазах. Все в нем сжалось и плавно и медленно угасало. У него еще хватило сил сказать:

– Гательн хорошо сражался!

– Гора этого не забудет! – ответил Тхолрог.

И Гательн ушел, чтобы присоединиться к тем, кто миллионы веков жил и исчезал на этой земле.

Его спутники смотрели, как он засыпает: так однажды заснут и они. Гательн лежал в углублении в скале, ожидая, когда до него доберутся падальщики, чтобы напитать их жизнью.

Они продолжали свой путь, хотя идти становилось все труднее и труднее. Приходилось обходить пропасти и скалы, карабкаться на головокружительные склоны. Они проходили через безмолвные ущелья под нависшими ледяными сводами, где один слабый крик может вызвать сход лавины. Они застывали над бездной на горных карнизах, таких узких, что едва можно было устоять: тогда натянутые кожаные веревки служили ограждением для женщин и воинов, еще не оправившихся от ран. Растительность стала более чахлой и редкой.

Лишь в просветах на горизонте время от времени мелькали низкорослые ели, сдавшиеся в упорной борьбе за выживание, или корявые лиственницы, скрюченные в стремлении выстоять, или горделивые и крепкие сосны. Иногда появлялся терновник и редкие травы.

Изредка пролетала какая-то крикливая птица или пробегали пугливые горные козлы.

Потом началась пустыня – белая и хрустальная – край зимнего холода. И дивная тишина – ощущение нависшей опасности, смешанное со странным наслаждением.

Вдали роились туманы, облака покрыли вершины; и ветер, и небо возвещали о скором снегопаде. Должно быть, он уже начался на вершинах.

Тхолрог стоял рядом с сестрами, не спуская глаз с Эйримах и Эй-Мор. Он защищал их в минуты опасности, ободрял с покровительственной суровостью. Эйримах была молчалива и замкнута, вся погружена в себя, что безмерно раздражало юношу. Эй-Мор выглядела испуганной, покорно слушалась, отвечала вежливо. Во время коротких привалов она с тревогой поднимала грустные глаза на своего завоевателя, и в них читались изумление и мольба.

В ее душе жили самые противоречивые чувства. И хотя в этом опасном восхождении среди врагов своего племени ее обуревали опасение, сожаление, усталость, но в то же время она предавалась радостным мечтам, смутному предчувствию чего-то прекрасного. Тхолрог ничуть не пугал ее.

Помимо воли она постоянно смотрела на него в те минуты, когда дорога становилась легче. Любовалась его светлой кожей, голубой прозрачностью его глаз.

Ощущение неизвестности, непредсказуемости, неизведанных приключений заставляло трепетать ее юную девичью душу.

Иногда Тхолрог говорил девушкам:

– Нам не придется делать привал до самого вечера! Нужно постараться уйти так далеко, чтобы ваши люди не смогли догнать нас ночью!

Девушки понимали, почему они должны бежать от преследования. Энергичная, при кажущейся вялости, и пусть не слишком ловкая, но, по крайней мере, стойкая дочь Роб-Сена смирилась с тем, что произошло. Она вдруг испытала необъяснимое волнение оттого, что вождь посчитал нужным объясниться с пленницей. Когда Тхолрог говорил, Эйримах отошла к Дитхев и Хогиоэ – она чувствовала, что ее тянет к Тхолрогу, и одновременно боялась его и восхищалась им.

Через два часа после смерти Гательна произошло непредвиденное. Беглецы внезапно оказались перед замерзшим водопадом.

На крутом склоне льды образовали фантасмагорический хаос из усеченных пирамид, скрученных игл, глыб из застывшего крошева, куда через равные промежутки времени с оглушительным треском обрушивались новые огромные льдины – громовой удар, грохот разверзающихся гигантских трещин и дробящихся смерзшихся пластов, великолепие, непостижимая красота бесчисленных граней и изгибов – все говорило об устрашающей непредсказуемости стихии.

Глядя на это грозное, им одним доступное зрелище, горцы любовались яростной борьбой природы. Один из них, несмотря на крики спутников, спустился ближе к водопаду, неожиданно поскользнулся и покатился вниз по наводящему ужас склону. Не успел он коснуться дна, не успел прозвучать его вопль, как его раздавила огромная глыба. Брызнула алая кровь, и его изуродованное тело нарушило красоту радужных отблесков, сияние голубоватых самоцветов.

Эта смерть еще больше омрачила их поход. Особенно горевала Эй-Мор: ей казалось, что им тоже суждено погибнуть в ледяных пустынях ущелий. Эйримах уже не испытывала былой безмятежности, и память теперь услужливо меняла ее воспоминания о страшном прошлом – сейчас оно даже казалось ей счастливым: теплые озера, прозрачные утра; вода, где в изобилии снуют прекрасные светлые рыбы, словно воспевает жизнь; рядом обтесывают камни, дробят зерно, трудятся на лугах или среди молодой зелени, вращают гончарный круг, прядут, ткут, сидят возле домов на краю настилов у озера…

Гроза надвигалась большими тучами на ледники и вершины. Хищные птицы укрылись в своих гнездах. Огромные грифы бросили охотиться на антилоп. Темнота ограничивала обзор.

Ирквар, Тхолрог, Тахмен пытались идти быстрее – они уже приближались к ледяному морю.

Сперва между двумя ровными рядами пик и откосов возник застывший свирепый поток, где, казалось, слилась воедино вся ярость вод. Словно во сне, ставшем явью, их взорам предстало стремительное течение, непостижимое буйство пены и волн – но оно было замершим: все грозило и мчалось, все вздымалось, знаменуя опасность и мощь, оставаясь неподвижным между высокими берегами, отвесными стенами из зыбучего серебра, гигантскими кружевными воротниками, сплетенными для шеи гигантов, валунами, изогнутыми над бездной, зыбкими мостами, перекинутыми через устрашающие ледяные преграды.

И тишина – такая волшебная, что все застыли в торжественном потрясении, не смея нарушить грозный покой пейзажа.

Некоторое время они могли идти вдоль этой ледяной реки, затем, когда она расширилась, им предстояло либо рискнуть и ступить на ее поверхность, полную подводных камней и скрытых ловушек, либо оставаться на неровной, узкой и негостеприимной наклонной платформе скалы.

В этот момент буря почти добралась до них.

Тхолрог и Ирквар держали совет с воинами. Покоритель вершин Ирквар, самый смелый из смельчаков, лучше всех знал обходные пути в горах и на ледниках, лучше других понимал, какие опасности таят бури, лавины и пропасти.

– Мы не можем оставаться здесь. Ночью мы замерзнем. Нужно успеть до ночи добраться до пещеры Мох. Мы с Тахменом будем прокладывать путь. Нам придется пройти две тысячи локтей по льду, затем мы выйдем на тропу в скалах.

Надо было уступить его доводам, войти в чудовищное море льда, где их ждали сплошные острые иглы, пики, дымка, замерзшие волны, застывшая пена, переход через расщелины и лабиринты; к тому же вот-вот должна была начаться буря.

Быстро спускались тучи: казалось, что небо пожирает землю. Со всех вершин завывали ветры, разлетаясь во все стороны и кромсая облака. Воцарялась тишина, затем следовал страшный порыв ветра, высвобождение дремлющих сил. Бледный зенит развернул всю палитру от серого до голубоватого. Небо опустилось еще ниже, и из него словно заструились тончайшие белые цветы, то рассыпанные порывистым яростным жестом, то собранные в заледеневшие букеты. Они застывали и распускались снова. Их неподвижное изящество, их сети, сплетенные из крошечных лепестков, охватывали весь горизонт.

И неожиданно, рывком, налетели ветры и снег. В зловещих сумерках Тхолрог и его спутники карабкались по склонам ледника, не находя укрытия. Все скалы были гладкими, отшлифованными ветрами. Расщелины множились, становились все коварнее и, припорошенные белой пеленой, грозили поглотить пришельцев. Ирквар и быстроногий Тахмен, чудесные проводники в бурю, один – пользуясь своим даром предчувствия и неизменно бодрым расположением духа, несмотря на пронизывающий холод, другой – легкостью передвижения, находили ловушки, перебрасывали веревочные мостики.

Там, где не было ледяных мостов, несколько раз приходилось вырубать ступени в стенках расщелин, спускаться в пропасть и подниматься наверх.

Тхолрог, замыкая шествие, оберегал женщин. Они держались смело, но миниатюрная дочь Роб-Сена устала, часто скользила и с трудом могла устоять на ногах. К Эйримах вернулась дремавшая в ней энергия предков-горцев. Она шла вперед, забыв о грусти и мечтаниях.

Смятение в природе нарастало. Бурные воздушные массы роились и сталкивались; сугробы походили на белых медведей; скалы казались неподвижными оленями, а огромный ледник – то пустынной равниной, то морем, где волны сменялись ослепительной пеной. И над всем этим – вой, звуки рога, таинственный свист и свирепые выкрики.

– Вперед! – громогласно подбадривал спутников Тхолрог. – Еще две тысячи локтей, и мы найдем, где спрятаться.

Вдруг среди слепящего вихря он увидел, как дочь Роб-Сена поскользнулась и покатилась к зияющей расщелине. Он бросился вперед, надеясь, что сможет ее удержать, но она продолжала скользить: все с ужасом думали, что все кончено.

Но на самом краю пропасти юноше удалось схватить ее. Одной рукой он вцепился в глыбу льда, другой держал темноволосую девушку. Сквозь порывы ветра он видел ее расширенные от ужаса глаза, страх на побледневшем лице и вдруг ощутил, как в нем поднимается теплая волна.

Он отчаянно держался, но рука скользила по льду. Теперь и он медленно, неудержимо стремился вниз. Ему казалось, что он погибнет, но все же он не отпускал руку девушки; их глаза встретились, в одних читалось мужество, в других – страдание. И вдруг Тхолрога коснулась чья-то рука, ноги стянула кожаная веревка: это пришли на помощь его соратники. Тхолрог был спасен, он обеими руками притянул к себе юную озерчанку.

Наконец он мог прижать ее к себе, ее гибкое юное тело, посмотреть в ее испуганные глаза. Ветер разметал ее волосы, и они коснулись лица Тхолрога. Он вздрогнул, осознав, что снежная буря таила новую для него и самую большую опасность.

Она, все еще задыхаясь, прильнула к нему, и никогда еще не была так напугана и потрясена: она пыталась понять, почему вождь врагов рисковал своей жизнью ради ее спасения. Вскоре он выпрямился, поставил спутницу на ноги, поддержав ее за талию; несмотря на завывания бури, он мог думать только о том, какая тонкая, хрупкая и восхитительная эта талия.

Дальнейшее продвижение становилось почти невозможным. И мужчины, и женщины то и дело проваливались в снег; некоторые падали и оставались погребенными в течение нескольких минут. Стоять у скал было крайне опасно: обвалы и небольшие лавины угрожали жизни.

Теперь вождем был не Тхолрог, а скорее Ирквар с его высоким ростом, исполинским величием – ему все было нипочем, даже ураган. Его зычный голос, громкие звуки его рога, легкость, с которой он поднимал Тахмена, когда тот валился на снег, вселяли силу в остальных. Он казался могучим властелином гор, неутомимый и теплокровный, словно созданный для мороза и порывистого ветра.

Даже Тахмен, такой стройный и легкий, в этом грохоте утратил свой дар предвидения и способность ориентироваться. Ирквар же, казалось, только удвоил силу мышц и разума, необычайное чутье, способность находить дорогу и прорицать. Он огибал расщелины, выводил спутников на легкопроходимые тропы, не так сильно занесенные снегом, ни на мгновение не теряя направления к пещере Мох. Склон становился все круче. Они дошли до границы ледников и теперь снова двигались между двумя берегами. Приходилось постоянно пробивать себе путь через скопившийся на уступах снег, теперь они шли в десять раз медленнее. Внезапно ветер ринулся прямо в ущелье, неся с собой пугающие груды снега.

– Держимся вместе… Возьмитесь за руки! – крикнул гигант.

Они сбились в кучу, прижались друг к другу; сошла лавина – огромная масса снега. Забившись в расщелину, люди не могли ничего сделать, оставалось только ждать милости стихий. В одно мгновение пронесся снежный поток, поглотив все и вся. Горцы оказались под завалами.

Там, где стояли три десятка энергичных молодых людей, осталась лишь блестящая поверхность, вздымаемая ветром, колеблемая вихрями бури. Могучая природа вокруг, торжествующий голос стихии, облака на вершинах, сверхъестественное столкновение сил.

И все же саван распахнулся. Появился неясный силуэт – из снега возник стройный, ловкий воин; почти сразу же за ним последовал Ирквар. Он спокойно огляделся, не теряя мужества:

– Лавина не глубокая!

И он уже разгребал сугробы, откуда показывались запорошенные снегом головы; звуки рога придавали отвагу тем, кто еще оставался под завалом. Благодаря совету держаться вместе, расчищать пришлось небольшую площадь: вскоре почти все погребенные вернулись на этот свет. Тхолрог обнял Ирквара в благодарность за спасение призраков, отвоеванных у бескрайних снегов:

– Деревни узна́ют про твою храбрость!

Ирквар крепко обнял его в ответ; он был растроган и взволнован; в его голубых глазах вспыхнуло чувство братской солидарности.

Но тут Дитхев коснулась плеча Тхолрога:

– Где Хогиоэ… и Эйримах?

Тхолрог вздрогнул. Он посмотрел в ту сторону, где, как ему казалось, в последний раз видел девушек. Снег там был выше и плотнее.

– Они там! – воскликнул он и бросился туда: он копал руками, а остальные ринулись ему на помощь.

– Пусто…

Родственные чувства, любовь, смертельные муки слились в его душе. Он продолжал разгребать снег и вдруг громко закричал от радости, притянув к себе чье-то тело… Хогиоэ! Девушка пришла в себя, открыла глаза:

– Эйримах там!

Ирквар и Тхолрог сумели сообща раскопать чужестранку и вытащили ее из снежной гробницы. Она была слаба, но в сознании. Ее тонкое лицо, прекрасные глаза в ореоле серебряного инея ресниц могли бы покорить любое сердце, но прежде всех – Тхолрога. А взгляд воина говорил: «Это я снова спас тебя!»

Эйримах не выдержала этого взгляда: она отвела свой, и Тхолрог почувствовал, насколько дальше от него эта его соплеменница, чем та другая, девушка с озер, насколько доверчивее и нежнее глядели него черные глаза Эй-Мор!

Нужно было продолжить тяжелый путь, снова продвигаться сквозь толщу снега. К счастью, лавина очистила вершину подъема. Они вышли на дорогу в скалах, такую же крутую, но менее опасную, и наконец увидели пещеру Мох, где им предстояло отдохнуть от долгих тягот и потери сил!

На пещеру Мох опустилась ночь.

Тхолрог встал, ему было не по себе. Ветер перекатывал снег и камни, заставляя их говорить. Тхолрог подошел ко входу в пещеру, пробрался между камнями, отодвинул шкуры, закрывающие проем. Он стоял на возвышении, словно застыв в ледяном ночном свете. Казалось, что ветер несется на землю прямо с луны, прочно насаженной на западные вершины. И все откликается и взывает друг к другу при дуновениях этого ветра.

Тхолрог грезил. В его юном сердце кипела буря чувств. В нем говорил голос крови. В его мыслях – Эйримах, а также дочь Роб-Сена. Они подобны двум восхитительным воительницам; его душа – поле боя, на котором они сражаются. Кого выбрать? Белокурую или темноволосую?

Что советует Гора? Что говорят зубчатые скалы?

Налетел холодный ветер, и Тхолрог с наслаждением подставил ему лицо. Чем сильнее порывы, тем живее мысли, они смешиваются со всеми его видениями, со всеми отзвуками эха. Природа словно проникала в его душу в обличье двух юных дев.

Каким мягким и податливым было тело дочери Роб-Сена, когда она прижалась к нему в испуге! Каким теплым и нежным был ее взгляд, какой пугливой и таящей опасность ее улыбка. Когда он схватил ее за руку, пытаясь удержать от падения, когда она дрожала у него на груди, когда ее волосы касались его лица. В этом было что-то более глубокое, чем пропасть, более мощное, чем опасность и смерть.

Но Эйримах! Она избегает взгляда Тхолрога, даже когда ей страшно, даже когда ждет от него спасения. И в минуту опасности она старается держаться как можно дальше от него. Нет, она не испытывает к нему ненависти, но ее нежные руки не желают обвить шею Тхолрога, ее тело в ужасе бежит от него!

Тхолрог был возмущен. Ведь это он спас ее, когда она блуждала в горах! Разве не должна она стать его покорной и верной рабыней?

Гнев клокотал в его груди. Он хотел завладеть этой беглянкой, и он вправе владеть ею. Какая разница, откажется она или согласится, испугается или бросится к нему?

Затем внезапно он понял, что не хочет ее. Он отогнал ее от себя, почувствовал, как в нем растет ненависть, полная великодушной гордости. И ему показалось, что Эйримах отступает в сравнении с большими, неподвластными описанию глазами, мягкими волосами Эй-Мор, которые касались лица Тхолрога. Перед дочерью Роб-Сена он готов распахнуть душу. Она входит туда победительницей. Неясный голос сказал ему, что она не убежит, что, несмотря на ужас и племенную вражду, она может прийти, она может с готовностью подставить ему свои нежные, уступчивые губы.

Тхолрог смягчился; его гордость улеглась. И на кромке бледного льда, между темными силуэтами, ему кажется, что он видит темноволосую девушку, любуется ее загадочной грациозной походкой, столь же прекрасной и гармоничной, как апрельская песня, пришедшая к ним от праматерей.

Потом снова Эйримах, ее тонко очерченный подбородок, бледная кожа, горделивые движения… А сын Талауна оставался столь же нерешительным, как весенние дожди. Он продолжал грезить, ища совета у ветра и облаков, возле ледников, которые переходят в реки, расширяются в полноводные устья и завершаются в озерах, великих вместилищах земных вод.

И картины боя, бегства, пережитых опасностей сливаются с мечтами о любви, с великолепием ночи и скал, подточенных каплями воды, раздробленными и унесенными льдами, с этим крошевом, с поруганным величием, с бездонностью впадин и обрывов, с этой великолепной рушащейся громадой, именуемой Горой!

Ночью буря утихла; наступивший день был безоблачным и прекрасным. Горцы продолжали подниматься все выше. Миновало около трети дня, когда они подошли к ущелью, которое могло бы вывести их по доступным тропам прямо к селениям. Пока они отдыхали, Тахмен и Ирквар спустились вниз, чтобы изучить дорогу, но тут же вернулись:

– Озерчане идут по нашему следу, дорога перекрыта… Но у нас большое преимущество – мы первыми заметили их внизу, на расстоянии трех тысяч локтей в овраге. Учитывая обходные пути, мы опережаем их на полдня.

– Значит, мы пойдем к ариям, – ответил Тхолрог.

Несколько часов спустя подъем закончился. Затем им пришлось спускаться в полной тишине, причем сперва с огромным трудом, буквально ползком. Длинные ледяные колонны, покатые фронтоны могли рухнуть от слишком сильной вибрации. Высокие ледяные стены были пугающе великолепны: пылающие вершины, отблески солнца, переливающиеся в их гранях. Затем послышалось серебристо-нежное и кристально чистое журчание подземных вод.

Снова расщелины, пропасти, снега, лабиринты, сложенные из глыб. В конце концов горцы пересекли страшные теснины, где все грозило обвалом; оставили позади небольшой ледник с голубоватыми прожилками; затем гора стала приветливее: зажурчали родники, свежие ели и травы оживили небольшие долины; суровый лишайник разукрасил камни; лед и снег оставались только там, где лежала тень. Это была жизнь – порхание насекомых в прозрачном воздухе, живость птенцов, мельтешение мелких зверей.

Все без исключения путники испытали тихую радость. Они повернулись лицом к суровым горам, великолепию нетронутых ледников и почувствовали, как в них бурлит молодая кровь, они радовались прелести и яркости цветов, звонкому плеску ручьев и потоков. Пожалуй, один лишь Ирквар сожалел о том, что мороз и опасности, свирепость ветров, коварство лавин, порывистое дыхание вершин теперь остались позади.

Наконец, после долгих переходов, вечером они разбили бивак на границе равнины, в нескольких часах пути от страны ариев.

На следующее утро, пока его спутники охотились, Тхолрог пошел перед дорогой искупаться в небольшой речке. День выдался теплый, особенно после холода горных вершин. Выйдя из воды, он предался созерцанию ожившей и вечной поэзии природы, которая находилась в постоянном движении, проводила отбор, размножалась.

Он был взволнован. Легкое журчание ручья вторило его мыслям. В просвете листвы молодого тополя, вдалеке виднелись дубовые рощи и светлые оазисы берез, их пытались вытеснить буковые леса: повсюду на севере буки с их раскидистой убийственной тенью истребляют дубы и березы, атакуя старые лесные цитадели.

Тхолрог прикрыл глаза. На воина, еще возбужденного борьбой и опасностями, в предвкушении часа любви накатывало томление.

Он лежал на мягкой траве пастбища, колосья злаков нежно касались его лица, он открыл глаза посмотреть, что это – луч солнца или насекомое. Мелкие листья дрожали, длинные стволы тополей гнулись, как тонкие стебли камыша. И Тхолрог предался размышлениям о девушках.

Они были рядом, в нескольких локтях от него, за каштановыми деревьями. И обе остались живы! И обе были его пленницами. Их тела были мягче мха, глаза глубже, чем мерцание звезд в озере.

Он встал и пошел к шалашу женщин. И тут на него нахлынула робость, не позволяя сделать последний шаг. Стоя на крепком корне каштанового дерева, он видел, как совсем близко от него ходят сестры и их подруги.

Он вздрогнул, сердце замерло, как ручей перед запрудой: мимо по опушке шла Эйримах. Думая о чем-то своем, она прикрепляла к волосам цветок. И вот она появилась прямо перед Тхолрогом. Легкость ее походки, очертания лица, тайна задумчивых глаз, вся ее молодость проникли в душу того, кто смотрел на нее: так высохшая земля вбирает в себя дождевую влагу.

На миг он замер, наслаждаясь ее восхитительным присутствием. Затем в мгновенном порыве бросился к ней:

– Эйримах!

Она остановилась, было видно, что она испугана. Взгляд мужчины был недвусмысленным и властным. Она ничего не сказала, но в ее с виду покорном взгляде проскальзывало возмущение.

– Когда ты бежала в горы, разве не я отыскал тебя и спас от голода и диких зверей?

– Да, это ты, Тхолрог, – дрожащим голосом ответила она.

– Я спас тебя от снежной лавины… Разве не я твой хозяин?

– Ты мой хозяин!

Она произнесла это искренне: следуя их несложным обычаям, ей хотелось бы подчиниться его приказу, уступить его повелительным словам, которые он произносил таким властным тоном; но она испытывала к нему те же чувства, что к Хогиоэ и Дитхев. Тайный трепет от соприкосновения рук и взглядов ей хотелось сохранить для другого, для темноволосого и черноглазого Ин-Кельга.

Тхолрог сказал:

– Эйримах! Ты будешь женой своего господина!

Она стала бледнее озерных кувшинок. В этом странном поединке она была и покорной рабыней, и гордой девой; в ней таились склонность уступать силе и желание сохранить счастье выбора. Тхолрог попеременно казался ей то вождем, чьи приказы надо выполнять, то врагом, вонзившим меч ей в сердце. Но бедная дикарка не могла выразить это словами.

– Иди сюда! – отрывисто приказал он.

Она не двинулась с места. Он резко взял ее за руку и потащил за собой. Она почувствовала в нем непобедимую силу, и слезы брызнули вновь.

– К чему лить слезы? – грубо крикнул он. – Разве Тхолрог недостаточно храбр для тебя, рабыня трусливых озерчан?

Она не знала, что ответить, да и в самом деле, доводы Тхолрога казались убедительными: он был храбр, силен и одерживал победы. С горькой покорностью, не умея отказать властному молодому господину, она последовала за ним. Но теперь ее слезы текли рекой, и Тхолрог остановился.

Его охватило странное чувство. Борьба шла уже не с Эйримах, а с тем образом, который жил в ее душе. Тхолрогу нужна была не столько победа от обладания девушкой, сколько поражение соперника. Как сын гордого народа он желал либо вытеснить его образ из сердца Эйримах и завоевать ее чувства, либо физически устранить ее избранника. В то же время он испытывал отвращение, усталость и даже ненависть.

Он резко схватил Эйримах за руку и, гордо глядя на нее, повелительно произнес:

– Ты не любишь своего господина, рабыня водяных тварей! Ступай отсюда, их племя растлило твое сердце. Племя тех, кого я сокрушил на Мертвой реке.

В Эйримах сперва зародилось смутное раскаяние, затем робкое стремление, почти желание полюбить человека своего рода. Но чем отчетливее становилось это желание, тем восхитительнее казались ей сумерки Ре-Алга, чудесные прогулки по настилам над озером, кудрявый юноша, ждущий ее у воды.

Тхолрог заметил мечтательное выражение в глазах девушки и понял, что они смотрят куда-то мимо него, и тогда гордое презрение смешалось с огромным сожалением о поражении в ее сердце и взоре.

– Прочь! Ты всего лишь рабыня и должна беспрекословно служить господину, не поднимая на него глаз!

Эйримах ушла, но он по-прежнему испытывал ярость и возбуждение. Он жаждал битв и опасностей и со скукой смотрел на огромные столетние каштаны, свежие травы и дубравы, вступившие в схватку с буковыми рощами. Пустота ничем не занятого дня, целый день отдыха удручали его. Он расположился в тени, за ним последовал рой насекомых. Тхолрог ленивым жестом отогнал их в сторону, вдохнул терпкий запах растений, запах их любовных союзов.

Цветы терновника и гнилостный запах, поднимавшийся от прудов, белое цветение диких фруктовых деревьев, аромат тимьяна, водяной пар над горным ручьем – все это отзывалось в душе Тхолрога.

Сам того не заметив, он оказался на опушке, за кустами малины, возле шалаша женщин. Большое белое облако отбрасывало теплую тень.

Вдруг он почувствовал такое же волнение, как в ту минуту, когда мимо проходила Эйримах. На мягкую траву упала тень – томная и изящная. Это была дочь Роб-Сена в льняной тунике, украшенной свежими цветами. Она воплощала красоту иноземцев, пленительное очарование женщин вражеского племени. Все в ней говорило о чужой крови, о тех, кто вытеснил в горы род светловолосых, об их свирепой воле, желавшей смерти соплеменникам Тхолрога, а те, в свою очередь, на протяжении веков мечтали об уничтожении сородичей Эй-Мор.

Но здесь, когда она попала в заточение, вся его ненависть сменилась очарованностью. Она была невинной девой и несла радость первого обладания ею, но воплощала то, что им было ненавистно, – во имя тайны красоты она должна была смешаться с его народом, привнести кровь тех, кого они опасались.

Медленными шагами Тхолрог вышел из-за куста и встретился взглядом с девушкой. Она была поражена его появлением, слегка вздрогнула, но не так, как прежде Эйримах. К ее замешательству, конечно, примешивалась толика страха, но он заметил в ней и любопытство – изумление, восхищение его силой.

Ее взгляд, столь загадочный для юноши-горца, такой нежный и коварный, непонятным образом заставил улетучиться весь гнев Тхолрога. Он заговорил на языке озерчан:

– Дочь Роб-Сена… ты скучаешь по большим озерам?

– Я скучаю по большим озерам…

– До прихода ночи мы увидим новые озера. Ты сможешь их полюбить?

– Я бы хотела снова увидеть озера моего племени, а не племени врагов.

– Ты не увидишь больше озер своей страны. Ты ведь рабыня Тхолрога?

Она смотрела на него в упор широко раскрытыми глазами. Печаль боролась с неясными, запутанными, нескончаемыми мыслями. Тхолрогу нравилось погружаться в ее глаза, словно в бездонную воду. Он вдруг почувствовал глубокую нежность, какую испытывают к детям, ее сменили головокружение и почти что страх.

Воинственный дух боролся в нем с мягкой и восхитительной истомой, и он сказал почти сурово:

– Тхолрог никогда не вернет обратно дочь Роб-Сена!

Черные глаза за бахромой ресниц выражали укоризненное сожаление. Затем в них блеснула нежная насмешливость, почти вызов:

– Тхолрог вернет обратно дочь Роб-Сена, чтобы спасти пленников-горцев.

– Пленников-горцев не будет. Мы и наши друзья арии захватим ваши озера.

Она склонила голову, словно под тяжестью ярма, вспоминая кровавую резню у Мертвой реки. Страшная грусть нахлынула на нее при мысли, что Тхолрог может сражаться с Роб-Сеном или Ин-Кельгом, – и все же она колебалась – она не могла ненавидеть своего господина.

– Вы сильны, – сказала она. – Но Роб-Сен тоже силен, а наши воины стоят на защите десяти озер!

– Мы возьмем все десять озер!

На этот раз она посмотрела на него сердясь, в ее темных глазах вспыхнул протест:

– Никому не ведома воля богов!

Тхолрог почувствовал, что пьянеет от красоты этих гневных глаз. Он не мог от них оторваться.

– Час твоих сородичей пробил…

– Боги еще не произнесли свое слово…

И он прочел в ее взгляде мольбу слабого к сильному. Тхолрог с проницательностью диких натур разгадал ее чувства. В нем взыграло великодушие, смешанное с надменностью:

– Твои люди – жалкие трусы… Они убили гостей!

– Роб-Сен не хотел. Роб-Сен хотел спасти ваш народ…

– Почему же тогда он не выдал нам убийц?

– Он не мог… Вер-Скаг специально возбуждал ярость в людях. И жрец это одобрил. Роб-Сен долго говорил, стараясь защитить горцев.

Она отвечала энергично, без всякой бравады. И за ее словами, как за завесой тумана, Тхолрог видел Роб-Сена, вещавшего от имени горного народа, и видел сына Роб-Сена, сподвигнувшего Эйримах на бунт, – мальчика с дерзким взглядом. Он хотел бы расправиться с ним, он мысленно бросал ему вызов. Потом он подумал, что в его жилах течет та же кровь, что и в его пленнице. Это успокоило его, и он положил руку на плечо дочери Роб-Сена:

– Если Роб-Сен станет нашим пленником, я выступлю в его защиту.

Она покачала головой. Ее лицо дышало дочерней гордостью. Она прошептала:

– Роб-Сен никогда не будет пленником…

– Значит, боги заговорили? – язвительно спросил он.

– Боги не говорили, но Роб-Сен никогда не станет пленником. Он знает, как лишить себя жизни.

И вдруг она не выдержала. Из груди вырвалось слабое рыдание. Она запрокинула голову назад, как певчая птичка. Тхолрог растрогался. Любовь пробудила в нем нежность и желание защитить ее. Он почувствовал привязанность, возникающую у сильных животных к существу, которое жмется к ним в поисках опоры. Он вдруг ощутил ее грусть – грусть потерянного гнезда.

– Ты боишься Тхолрога? – спросил он.

Нежность господина заставила ее вздрогнуть. В ней внезапно словно открылся целый волнующий мир. Мир, где жило будущее, простор, надежда…

– Нет, – сказала она, – Тхолрог вытащил меня из пропасти.

Необычайная радость охватила юношу. Он снял руку с плеча пленницы:

– Ты снова увидишь свои озера, – сказал он, – если дорога будет открыта для нас обоих… Но Тхолрог не хочет, чтобы их увидела ты одна.

Она догадалась, что он желает ее. В ее улыбке, в темноте ее глаз промелькнуло прежнее лукавство. Но гордая дочь вождя испытала ужас от мысли, что ее ждет отвратительное рабство, что она станет всего лишь униженной женщиной, подвластной главной жене. Она одновременно чувствовала в душе мятеж, страх перед чужаком и влечение к нему. И, напустив на себя холодность и отчуждение, она произнесла:

– Боги позаботятся о будущем!

Оставаясь задумчивой и отстраненной, она в таинственном жесте воздела руки к солнцу. Ее поведение насторожило Тхолрога, они стали будто отдаляться друг от друга, все слова отступали, как пейзаж в сумерках. Но даже эта разобщенность по-своему очаровывала юношу. Она казалась ему необходимым препятствием, привалом, передышкой перед чем-то бесконечно притягательным, но опасным.

Робея, он подыскивал нужные слова, но приход Дитхев вывел его из замешательства. Он вернулся к реке. И как в ту ночь, когда он переступил порог пещеры Мох, Тхолрог мысленно увидел соперничавших в его душе Эйримах и дочь Роб-Сена.

Но образ Эйримах померк рядом с юной озерчанкой. Очарование ее струящихся волос и нежной кожи, глубина ее взгляда не действовали на юношу так сильно, как красота черных ресниц, загадочность глаз и алых губ Эй-Мор.

Он лег в траву и лежал там в странном опьянении.

Время шло. Тхолрог решил наконец проверить готовность к продолжению похода. Теперь ждали только возвращения охотников.

Неожиданно охотники показались вдали – они беспорядочно бежали к лагерю. Впереди, быстро, как олень, мчался Тахмен. Встревоженный Тхолрог кинулся ему навстречу.

– Озерчане меньше чем в пяти тысячах локтей отсюда. Их много, и они вооружены до зубов!

– Хорошо, – ответил Тхолрог.

Полный тревоги, он отдал приказ уходить. В нем клокотали гнев и сожаление о напрасно затраченных усилиях. После часа ходьбы он поднялся на холм и увидел на горизонте наступающих озерчан, их было около сотни. Несмотря на расстояние, ему показалось, что по походке и одежде он узнал среди них Роб-Ин-Кельга, брата Эй-Мор.

И горцы обратились в бегство, следуя труднопроходимыми горными тропами, где вряд ли смогут пройти враги, непривычные к такому ландшафту.

Наступило утро. Молодое и нежное утро, как было уже тысячи веков и как будет еще тысячи. Пробуждается Великое озеро ариев. Мир таит в себе свежесть и неизведанность и дарует их и зверю, и человеку.

Звери любят, работают, борются и спасаются бегством. Плавники гребут, личинка ползет рядом с рептилией и червями, ноги ступают, сгибаются и прыгают. Все это – проявление радости, ужаса, любви и гнева.

Один уютно устроился в своем логове или гнезде, другой стремительно прячется под листьями или на скалах, третий затаился в ожидании врага.

И человек тоже пробудился на Великом озере ариев. Он будет работать, сражаться, любить и охотиться. Воля к жизни будоражит его сердце. Это молодое и гордое племя; вода, земля, небосвод – для него бесконечные сокровища! Будущее, полное сил и блаженства, распахнуто перед ним.

Великое озеро – какая прекрасная родина, до чего обширны равнины и таинственны леса, как хитроумна и полна обещаний вселенная, до чего могуч небосвод в зимние ночи, как полон неги в летние.

Арии уже воплотили в жизнь многие мечтания человека: с земель Азии, с плоскогорий Гималаев кочевники принесли с собой всевозможные освоенные ими сложные понятия. Их разум скоро породит цивилизацию; им ведомы все породы животных, знакомы полезные растения, отобраны цветы, начертано несколько иероглифов.

Небо еще близко, но они уже раздвинули его границы: они классифицировали звезды. Боги живут в дыхании ветров; необозримые воды окружают землю.

Им знакомы ремесла и искусство, хитроумные и наивные размышления о природе вещей, чудесное представление об идеале, смутное уважение ко всему живому, и из всего этого родится самая снисходительная религия, которую суждено познать человеку.

Земля, Ветры, Сумерки, Воды, Растения и их метаморфозы, Звери и Насекомые, Земля, таящая в себе все, что из нее произрастает, Звезда, которая всегда движется на запад, Ясность и Тьма, Смерть и Жизнь, Орудия, Оружие, одомашненные животные, Яйцо, ключ к тайнам – обо всем этом уже размышляли и рассуждали избранные из избранных.

Тщательно усвоенный опыт мудрецов научил их тому, о чем изредка будут забывать их более цивилизованные преемники. Им ведомы удивительные, сокровенные тайны жизни, но они не выстроены в систему и о некоторых из них забудут, когда Мудрость двинется в Города и покинет природу.

Наступило утро. Уснули ночные дозорные на берегах и по углам настилов на сваях. Их сменяют новые. Вдали, на холмах, виднеются военные лагеря: арии поджидают противников с высоких озер, темноволосых врагов, которых они называют улоа.

Их бойцы готовы к отпору на всей территории. Горизонт просматривается, послы отправились вниз по течению, чтобы предупредить племена сородичей. Три тысячи человек могут собраться по первому сигналу. Это война: арии готовы участвовать в ней ради себя и ради своих светловолосых друзей с гор.

Несмотря на тревогу по поводу многочисленной армии улоа, о которой заявили посланцы Кивасара, арии не стали менять свой уклад жизни.

А утром жрецы воспели Сумрачных Богов, затем вышедшего из гор Великого Светлого Бога, гигантское Яйцо Мира.

Тжандринар, самый проницательный из ариев с Великих озер, предавался размышлениям во время молитв. Он знает, что не только люди молятся солнцу. Он знает, что у птиц есть свои божества, что олени почитают Свет и что существует зверь, которого видели предки, – он-то и научил людей поклоняться высокому.

Взошло солнце. Сначала появилось пылающее красное яйцо, но поцелуй небесной тверди раскалил его еще сильнее. Тжандринар знает, что солнце видит каждую травинку, каждое семя, и сам он широко открывает глаза, чтобы впустить в себя его божественные ласки.

Арии закончили первую трапезу – пшеничную лепешку, рыбу, сливки из молока коз или коров. Это отрадный момент. В тесных хижинах живут семьи – им радостно пребывать в надежном убежище, им ведомы нежность ласк и сила отцовской привязанности.

Тжандринар позавтракал вместе со своей семьей. Его дочери и сыновья счастливы, сам он обладает серьезностью и мягкостью, присущими его великому роду. Он тоже счастлив. Его сила защищает, но не подавляет. При меньших затратах труда он добивается гораздо более удивительных результатов, чем другие. Его недостаток в том, что он готов непрерывно созерцать растения, животных, земли и воды. Проницательный как на войне, так и в мирной жизни, он мог бы стать верховным вождем, если бы не тратил свои дни, пытаясь постичь тайны мироздания, поэтому он всего лишь вождь племени.

Священным утром он созерцает озеро. Вода испаряется. Медленно поднимается туман. Повсюду видны острова на сваях, жилища мужчин, крыши, крытые тростником и травой, соломой и камышом.

Чувства Тжандринара были живыми и беспорядочными, как мироощущения ребенка. Они наивные и сложные, в них перемежаются яркие видения и расплывчатые заключения. Его мысль то развивается логически, то уступает место несбыточным мечтаниям или невероятным гипотезам. Жизнь, которая другим кажется естественной, вызывает у него удивление. Впрочем, его удивляет любое ее проявление. Вопрос «Почему?», не находя ответа, непрерывно крутится в его мозгу…

Когда Тжандринар оказался в полном безлюдье, он стал двигаться бесшумно, как земляной червь. Он еще больше напрягал свой острый глаз и тонкий слух, чтобы подмечать все происходящее вокруг. Все, чему он научился сам, все, что узнал от отца и деда, всплывало в его цепкой памяти, одновременно воскрешая недавние события.

В животном мире он находил все то существенное, что есть у людей и других существ, которых он считал божественными.

На равнинах и в лесах бурлила жизнь. Повсюду росли могучие деревья и изящные цветы, травы и корнеплоды, бродили звери, неподвластные человеку. На полянах и лугах паслись огромные зубры. Их могучие стада не встречали соперников, и в те месяцы, когда эти травоядные пребывали в мрачном настроении, все живое боялось попадаться им на глаза. Тжандринар восхищался их мощью, мечтал увидеть зверей еще огромней – тех, кого видели отцы.

Лошади, напуганные появлением спустившегося с гор медведя, теперь спасались галопом от гигантских волков. Слышались громкие, дребезжащие голоса старых оленей, хрюканье диких свиней, блеяние козлорогих овец. Лани прыгали вместе со своими детенышами, множество цапель обитало на берегу пресных прудов, водяные курочки плескались в своих гнездах в камышах, водяные пастушки сновали среди трав, сверкало оперенье зимородка.

Бросались за добычей бесчисленные дикие голуби, искали пропитание гуси и утки, лебеди и степенные аисты. Стаи воронья слетались на крики грифов и стервятников; шныряли сороки, индюки дрались с петухами и курами, сбежавшими от людей и снова одичавшими; на лугах кричал изумительной красоты фазан.

Не менее плодовитое население в изобилии населяло реки: гольяны, лини, марены, лососи, бычки, страшные зубастые щуки и колюшки. Многие еще охраняли свои молодые семьи. Колюшка – достойный восхищения отец, который без устали печется о потомстве: не так давно он свил гнездо и в блестящем брачном наряде поджидал самок, чтобы они откладывали икру в его хитроумное убежище. Затем целый месяц он следит за личинками и мальками, защищая их от больших прожорливых рыб, а потом неустанно трудится, чтобы прокормить семью, окружив ее невероятной заботой. Рыб-отцов можно сравнить только с отцами пернатых.

Во всем пейзаже еще витала радость появления птенцов, подлинная поэзия рождения новой жизни: разбивались раковины или же хрупкие клювы только стучались в двери, прокладывая себе путь. Повсюду матери прислушивались к звуку «тук-тук» молодых пленников, осторожно помогая им приоткрыть скорлупу.

Повсюду самцы приносили корм в семьи или, сидя на низкой ветке и покачиваясь на ветру, участвовали в процессе высиживания птенцов. Это были священные муки, оживленное ликование. Мокрые новорожденные обсыхали в тени, разевая вытянутые клювики, чтобы получить корм из клюва матери; изящные лапки, живые глаза – все двигалось, и в воздушном океане сто тысяч крошечных живых челноков тащили в маленькие шаткие домики зернышки, плоды, личинки, червячков и букашек.

Более того, почти все художники уже завершили свои произведения: пеночка-швея уже давно соорудила гнездо-шалашик; индюк вырыл себе дыру; воробьи установили плетеные шары-гнезда; золотистый снегирь закончил изысканное жилище чашеобразной формы; иволга обустроила свое висячее гнездо; цапля построила свое в форме перевернутого конуса.

В мире крошечных существ самка паука-тарантула таскала за собой сумку с потомством; паук-волк учил своих отпрысков охотиться; муравьи-няни переносили бело-прозрачные яйца в специальную камеру в муравейнике; свирепые осы набрасывались на живую добычу, оглушали ее, выстилали гнездо запасом свежих жертв, которыми будут питаться их молодые личинки, когда проснутся в своих камерах – там они найдут пауков или гусениц, пчел или жуков-златок. А насекомые-паразиты подкладывали личинки в чужие гнезда, и те жили там за счет других или даже пожирали новорожденных, которые вылуплялись одновременно с ними.

Шло время. Несколько раз падали тяжелые дождевые капли, но дождь так и не начался. Порывы сильного ветра несли по небу огромную грозовую тучу. Широкие молнии освещали горизонт. Где-то вдалеке слышался глухой, тягучий рокот грома. Таинственно скользили по темной воде светящиеся тени. Горцы с тревогой наблюдали за своими врагами. У входа в ивняк показался Ин-Кельг, затем отряд озерчан. С первого взгляда горцы угадали тактику врага. Круглоголовые соединили свои небольшие щиты, соорудив с помощью переплетенных ветвей нечто наподобие большого общего укрытия, за которым можно было спрятаться. От вертикально пущенных стрел их теперь защищали либо щиты, обтянутые кожей, либо ветки.

Тхолрог и его спутники испытывали даже не опасение за исход сражения, а ужасную горечь, смутную ненависть к несправедливой судьбе.

Пока они размышляли, Ин-Кельг вышел вперед на тропу:

– Люди гор… Не хотите ли вы спасти свои жизни, вернув нам Эй-Мор и Эйримах?

Тхолрог бросил на женщин отчаянный взгляд, полный нежности и страха. Эй-Мор, встретив этот взгляд, смело повернулась к вождю, ее лицо тоже выражало нежность. Он снова почувствовал, что в его сердце дочь Роб-Сена победила Эйримах.

– Что мы должны ответить?

Но тут раздался зычный голос Жреца Сокровенных Вещей:

– Они не сдержат своего слова… И как только мы отдадим им женщин, наши жизни подвергнутся угрозе. Я отвечу!

И он закричал с надменным видом, на мешанине языков озерчан и горцев:

– Люди с гор не отдадут пленниц, и дочь Роб-Сена умрет вместе с нами… Она умрет на ваших глазах, если вы нападете на нас!

Тхолрог не отрывал глаз от пленницы. Но ни в ее темных глазах, ни в смуглом лице не увидел ни тени протеста против сказанного Жрецом Сокровенных Вещей. У него, молодого вождя, напротив, вырвался жест ужаса и беспокойства, она заметила, и у нее на губах заиграла легкая девичья улыбка, нежная и озорная.

– Неужели люди гор отказываются вернуть Эйримах? – выкрикнул Ин-Кельг.

– Они отказываются верить слову лживых зверей!

Тишина. Ожидание. Казалось, что опустилась ночь, настолько сгустилось и низко нависло над болотом темное облако. Озерчане выдвинули вперед свое укрытие из щитов и веток.

Внезапно Жрец Сокровенных Вещей начал издавать дикие вопли, произносить заунывные заклинания, бросая в небо камни. Засверкали молнии, гром гремел совсем близко.

– Я сдерживал грозу, – кричал Жрец Сокровенных Вещей, – но теперь пусть она грянет!

Неистовым жестом он, казалось, схватил и притянул к себе огромное облако. Затем поднял руку – он держал жабу, которую, должно быть, нашел где-то неподалеку, и бросил ее в воду.

Все смотрели на него с восхищением. Да он и сам, без сомнения, отчасти веря в свое могущество, крикнул озерным жителям:

– Я насылаю бурю! Озерные люди раскаются!

Начался дождь. Горцы закричали от восторга.

Озерчане, однако, продолжали наступать, пока не оказались в пределах досягаемости стрел, в том месте, где расширялась скалистая тропа. Там они укрепили свое защитное сооружение высотой в пять локтей на кольях, вырезанных из ивы. Внизу они обложили его звериными шкурами и тканью, чтобы закрыть все бреши для попадания противников.

Когда это было сделано, из ветвей ясеня соорудили нечто вроде примитивной платформы, и самые искусные из лучников, взобравшись на нее, возвышались над укрытием горцев, сами оставаясь под прикрытием. Через щели они могли вести наблюдение, выбирать жертву, целиться и мгновенно стрелять, почти не обнаруживая себя. Другие воины, не такие меткие стрелки, защищали, прикрывая их.

В этих условиях отступление горцев все равно не могло бы спасти их всех. Дюжина из них, пригнувшись или лежа, все равно рисковала жизнью при малейшем движении. Двое горцев испытали это на себе. Один высунул голову из-за выступа, другой хотел переместиться на более удобную позицию. Их заметил чей-то зоркий глаз, и сразу же просвистели три стрелы. Один из них рухнул с пробитым виском, другой судорожно пытался вытащить из руки застрявший наконечник.

Озерчане встретили этот успех ликующими криками. Промокшие до костей из-за проливного дождя, с утра голодные, к тому же вынужденные теперь, из-за угрозы смерти, сидеть не шевелясь, горцы испытывали стыд и смятение.

– Неужели мы умрем, как загнанные волки? – воскликнул Ирквар.

Положение горцев становилось невыносимым. Самые смелые ярились больше остальных. А труп их товарища, убитого стрелой в висок, еще больше усугублял отчаяние.

Гроза усилилась. Дождь струился гулкими каскадами, горизонт тонул в пелене, природа бушевала. Болото клокотало, словно туда обрушилась лавина камней. А яркие вспышки молний освещали окрестности, будто огромное бледное, выглянувшее на миг солнце.

Жрец Сокровенных Вещей возвестил, соревнуясь с грохотом грозы:

– Озерные люди раскаются!

В ответ на его браваду мелькнула стрела. Смерть настигла еще одного воина. Тогда охваченный бешенством Жрец Сокровенных Вещей схватил Эй-Мор, поднял ее и понес к убежищу озерчан, прикрывшись ею, как щитом:

– Дочь Роб-Сена умрет!

Тхолрог, побледнев, крикнул ему:

– Замолчи!

– Дочь Роб-Сена умрет! – повторил тот. – Если озерчане не уйдут дальше полета стрелы!

– Если вы посмеете тронуть дочь Роб-Сена, вы все погибнете! – воскликнул зычный голос. – Если вы вернете дочь Роб-Сена, вы будете свободны. Пусть Йор-Ам поразит нас и всех наших собратьев, если мы лжем…

Горцы переглянулись. Тхолрог с ужасом увидел нерешительность на их лицах – клятва озерчан внушала доверие. Жрец Сокровенных Вещей прошептал:

– Чего ты хочешь, сын Талауна?

Тхолрог был в смятении – он не мог жертвовать жизнью товарищей ради желания сохранить Эй-Мор. И он принял внезапное решение:

– Слово горцев крепче, чем слово озерчан… Какие гарантии дает нам вождь озерных людей?

– Если люди гор обещают нам вернуть Эй-Мор, мы отойдем на тысячу локтей… Мы оставим вам наш щит-убежище, за которым вы будете неприступны, а вместе с ним и провизию на два дня. Когда Эй-Мор присоединится к нам, мы покинем эти земли!

Горцы стали удивленно переговариваться, им понравилось это предложение.

– Дадут ли люди озера нам время, чтобы провести совет?

– Даем время, за которое человек может пройти три тысячи шагов!

– Согласны!

И Тхолрог сказал своим спутникам:

– Пусть говорят те, кто хочет!

– Нужно вернуть дочь Роб-Сена!

– А если озерчане все равно не уйдут?

– У нас будет их укрытие, провизия, время найти дорогу…

– А что, если они нападут на нас ночью с плотов?

– А разве мы сами не сможем построить плот до вечера и пройти там, где глубокая вода? – вскричал Жрец Сокровенных Вещей.

– Хорошо, – сказал Тхолрог, – давайте поразмыслим об этом в тишине… И если вы решите вернуть дочь Роб-Сена, я отвечу озерчанам.

В его душе царил такой же мрак, как на великом болоте. Он не мог оторвать глаз от Эй-Мор, и девушка была очень грустной: она разрывалась между чувствами, толкавшими ее к светловолосому вождю, и воспоминаниями, которые призывали вернуться назад, к озерчанам.

Приближалось время решения. Сердце Тхолрога колотилось от волнения; он растерянно всматривался в горизонт, закрытый дождем, но уже свободный от молний. В его жизни не было минут страшнее – теперь он с изумлением осознавал силу, нежность, сладость и незыблемость уз Любви:

– Пусть она уходит!

Вдруг ему показалось, что где-то далеко среди порывов ветра, в плывущем тумане, слышен шум. Он шел откуда-то сзади, где свободно текли воды.

– Слышите?

– Да, слышим, – ответил Тахмен.

Шум возобновился, многоголосый гул и шум ветра. Горцы не знали, что и думать. Они в ужасе вглядывались в болото. Тахмену и Тхолрогу, славившимся среди горцев особой зоркостью, показалось, что они видят вдали какой-то движущийся остров.

– Это враги?

– Мы в стране ариев, – прошептал Тахмен, указывая на пятно вдалеке. – Это люди.

В туманной мгле их разглядели Тхолрог, затем Ирквар и остальные. Волнение охватило осажденных, они чувствовали одновременно боль и надежду.

Раздался голос озерного вождя:

– Готовы ли люди гор дать нам ответ?

Что делать? Что сказать? Их терзала страшная неопределенность. Голос продолжал:

– Настало время отвечать!

Дождь немного утих; горизонт раздвинулся, и на фоне бледного неба Тахмен увидел огромный плот с шестью десятками воинов. Плот медленно приближался. На краю стоял человек, сжимая в руке меч. Постепенно стали видны бронзовые топоры, двухконечные щиты и длинные копья ариев.

Озерчане с яростью наблюдали за приближением плота и погрузились в раздумья. Теперь случай обернулся против них. Они еще острее ощутили, что оказались вдали от родных мест, в незнакомом краю, где их могут подстерегать сотни ловушек. Эти новые воины могли обойти их с тыла, дать возможность горцам вырваться вперед. И, кроме негодующего Ин-Кельга, разгневанного пережитыми злоключениями, все остальные боялись оставаться так далеко от дома и в полной неизвестности:

– Давайте внезапно нападем на них! – предложил Ин-Кельг.

– Внезапно не получится! – ответил вождь. – Дорога здесь узкая, больше трех человек одновременно пройти не смогут. За это время появятся люди с запада… Горцы скорее убьют Эй-Мор, чем отдадут ее. Ты хочешь ее смерти, Ин-Кельг?

Ин-Кельг склонил голову, услышав эти страшные слова.

Плот приближался. Почти все арии стояли на нем в полный рост, готовые к бою, под прикрытием длинных щитов. В посвежевшем воздухе, под редкими каплями дождя, где сквозь бледное и прозрачное облако, как сквозь большой лепесток кувшинки, пробивался божественный свет, была хорошо видна фигура человека, стоявшего впереди на плоту.

Тахмен и Тхолрог уже могли разглядеть благородную красоту его лица.

Ирквар приветствовал его, раздались радостные крики, и арий протянул руки в знак единения.

Именно в этот момент озерчане решили отступать. Было видно, как они разбирают свое укрытие и поспешно ретируются. Ирквару даже удалось поразить одного из них стрелой, но они не ответили, а лишь ускорили шаг, сосредоточив все силы на безопасном отступлении.

И плот приблизился под восторженное ликование горцев. Их наивные, молодые и сильные души восхищались союзниками, их необычной красотой и героической силой.

Человек, стоявший впереди, спрыгнул на берег. Тхолрог и Ирквар вышли ему навстречу и с трудом произнесли несколько слов на языке ариев. Тжандринар обнял за плечи двух горцев и сказал на их языке:

– Арии рады видеть тебя на своих землях!

– Отец… – ответил Тхолрог, – ваши сыновья-горцы готовы отдать свои жизни, спасенные вами!

Арии благожелательно смотрели на высоких горцев, признавая их силу и мощь. И между сыновьями тех, кто происходил с Земли Семи Рек, сыновьями великолепного и мудрого народа ариев, и побежденными сыновьями древней четвертичной Европы возникла радость дружбы, как предчувствие великолепных судеб, которые выпадут в будущих тысячелетиях на долю их соединившихся потомков.

Миновала почти треть ночи. Тхолрог спал в хижине на великом озере ариев – он и его соратники расположились на оконечности острова-деревни, совсем близко от берега. Луна, сияя на восхитительном небе, освещала озеро.

Тхолрога разбудил какой-то неясный шум. Он проснулся и увидел перед хижиной черный силуэт, словно сотканный из лунного света. Он уже собрался встать и схватить копье, как вдруг узнал Эй-Мор. Тогда он пошел на хитрость: закрыл глаза и притворился спящим – сердце его бешено колотилось.

Девушка подошла, тихо наклонилась над ним. Стараясь оставаться в тени, она вглядывалась в лицо Тхолрога. Эй-Мор выглядела обеспокоенной, затем у нее на губах мелькнула легкая улыбка. Она стояла и слушала, наблюдая. Тхолрог видел изгиб ее шеи, освещенный холодным сиянием луны, ее внимательные глаза, и ему казалось, что над ним склонилась юная богиня.

Она выпрямилась и ушла.

Будто во сне он слушал, как удаляются ее легкие шаги. Потом вскочил и увидел, что она уже далеко, на островке, и тогда он окликнул ее.

Она остановилась, но обернулась не сразу. Он подошел к ней.

– Зачем ты приходила?

– Ты ранен… Я хотела взглянуть…

– Зачем ты хотела взглянуть?

Она не отвечала. На островок ворвался свежий ветер и растрепал ей волосы: они почти касались щеки Тхолрога.

– Зачем ты хотела взглянуть?

– Я хотела взглянуть, не опасна ли твоя рана!

– Нет, не опасна… А ты бы хотела, чтобы она была опасной?

И, произнося эти слова, он чувствовал, как угасает его радость. Высказанное подозрение казалось ему вполне оправданным. Зная, что ее соплеменники совсем рядом, дочь Роб-Сена вполне могла желать смерти вождю их врагов, который заявил, что хочет держать ее в плену вечно.

Эта мысль могла показаться ему правдоподобной еще и потому, что его слегка лихорадило от раны. Эй-Мор ответила:

– Нет, я бы не хотела, чтобы твоя рана была опасной.

Он, гордо выпрямившись, сказал суровым голосом:

– Если бы моя рана была опасной… Если бы я умер, то тебя бы обменяли. Ты была бы свободна. Ты об этом мечтала, дочь Роб-Сена?

– Я не мечтала об этом!

– Тогда почему ты дрожишь?

Она замолчала. Подозрения Тхолрога усиливались. Его охватила ревность, он представлял себе, как Эй-Мор возвращается в лагерь Роб-Сена, счастливая, что опять оказалась среди своих, и это мучило его. Он поправил на плечах накидку из шкуры зубра и недовольно спросил:

– Как тебе удалось сбежать от Дитхев?

Она испуганно отшатнулась.

– Почему ты сердишься? Я умею исцелять раны… Разве не ты спас меня в горах?

Ее чистый голос, ночь, таинственная неподвижность лунного света начали смягчать гнев юного вождя.

– Ты хотела исцелить меня?

– Да, а что, если бы твоя рана оказалась опасной?

– Дочь Роб-Сена, ты говоришь правду?

Она кивнула.

Они стояли недалеко от хижины. На воде царило необычайное великолепие: спящие кувшинки, широкие распластавшиеся на глади озера листья; слышалось кваканье далеких лягушек, похожее на мирное блеяние овец. Тхолрог почувствовал, что его подозрения исчезли, как и явились, – быстро, как рябь на воде. Очаровательная незнакомка, казалось, сулила ему глубокие, неизбывные радости.

– Эй-Мор, – вскричал он, – разве смерть Тхолрога не обрадует тебя?

– Я не желаю смерти Тхолрогу.

– Но ты стала бы свободной!

– Я не стану свободной…

– Тебя обменяют на пленников… Неужели Тхолрог не обменяет тебя?

Она отвернулась, встревоженная. Посмотрела на озеро. Чудесные тени мерцали на воде. Небо и берега, казавшиеся еще огромнее и торжественнее, дрожали от легкого дыхания, словно их привязали к земле мягкими, непослушными веревками.

Временами поднимался медленный бриз. Вода вдалеке вздымалась, от луны на озере змеилась дорожка из серебра и сапфиров. От воды шел свежий и слегка тревожный запах, вызывая томительное беспокойство.

Незаметно для себя Тхолрог и девушка приблизились к краю настила. Наклонившись к воде, они могли видеть в ней другие деревни, словно плывущие по озеру. Крыши домов походили на одинокие растения, на груды пней, на огромные расколотые бревна. Лодки были пришвартованы к пирсам на островках; на берегах менялись дозорные – все озеро было готово к войне.

Однако слышались тревожные ночные звуки: вот плюхнулась в воду лягушка, затрепетала пойманная рыба, по мысу, затаившись, пробежала крыса, зашевелилась встревоженная водяная курочка. Со слабым криком, прижимая к груди детеныша, пролетела летучая мышь, спасаясь от какой-то опасности. В дивном лунном свете показалась колония бобров, священных для ариев животных, – их селение, как и у людей, строится на сваях. Вдалеке раздался рев медведя, затем волчий вой. Не смолкала чарующая музыка волн.

Тхолрог чувствовал небольшую лихорадку, но она была ему только на пользу, словно обостряя его чувства. Пока Эй-Мор молчала, перед его мысленным взором возник образ Эйримах: но теперь этот образ не волновал его. В борьбе двух чувств дочь Роб-Сена брала верх; но он хотел добиться расположения своей пленницы иначе, не по закону силы.

Она набралась смелости и произнесла, ощущая свою недавнюю власть над ним:

– Если Тхолрог не хочет меня обменять, что он хочет со мной сделать?

– То, что делают с молодыми и красивыми пленницами!

Он намеренно выбрал тон победителя, холодный и суровый. В ней заговорила гордость дочери вождя, уготованной для союзов, где женщины сохраняют привилегии и достоинство, и она задрожала от негодования и боли:

– Ты можешь хотеть этого. И тогда дочь Роб-Сена не захочет, чтобы ее обменивали.

Тхолрог вздрогнул. Этот ответ, подобно искре, поджигающей лес, заставил его желать невозможного:

– Так ты ненавидишь Тхолрога?

– Эй-Мор может быть только первой женой вождя. Никто не должен быть выше нее!

– А если другая не будет выше тебя?

Эй-Мор побледнела. Суровая нежность преобразила ее лицо. Тхолрог, плененный умоляющими глазами, руками, распахнутыми для объятий, ответил:

– У горцев бывает только одна женщина. Хочешь ли ты стать женой Тхолрога?

Взгляд Эй-Мор выражал радость, любовь, искренность:

– Я бы хотела стать женой Тхолрога!

– Даже если бы ты была свободна?

– Да…

– Даже если бы ты была дома, на своих озерах… рядом с Роб-Сеном?

– Даже если бы я была рядом с моим отцом!

Неизведанное, неслыханное счастье овладело Тхолрогом. В легком головокружении от лихорадки он прильнул к Эй-Мор:

– Ты будешь женой Тхолрога!

Он прижал к себе это бархатистое тело, эти волосы, прикосновение которых так часто всплывало в его памяти. Он почувствовал головокружение, слабость, но еще сильнее – счастье.

Они замерли, обнявшись. Бескрайнее очарование озера отразилось в их душах. Луна и бледные звезды существовали только для них, как и небосвод и его отражение в воде, тополя, ивы, даже прерывистое кваканье лягушек.

Он вздрогнул.

– Возвращайся! – сказала она ему.

– Эй-Мор, счастлива ли ты рядом с Тхолрогом?

– Очень счастлива. Но ты должен дать покой ране. Завтра я соберу для тебя травы.

Он увидел, как удаляется Эй-Мор, и, слегка дрожа, в смятении ощутил великолепие жизни и необъятность будущего…

Одержав победу над авангардом ариев, Роб-Сен разбил лагерь на берегу Великого озера. Всю ночь огонь костров его армии отражался в воде, и всю ночь озеро освещалось кострами ариев и жаровнями иммохийцев, которые отчаянно ковали оружие. Рассвет разгорался неохотно: ему предстояло осветить одну из решающих битв человечества. В зависимости от победы или поражения Роб-Сена развитие человечества выпало бы либо на долю улоа, либо ариев. На землях ариев, от Азии до западных морей, жили разбросанные на огромной территории племена. Улоа оставались самыми многочисленными: они по-прежнему общались друг с другом на большей части Европы. Известие о великой победе над огромным войском ариев могло привести к всеобщему подъему, задержать вторжение доселе непокоренных племен.

Процветающие и энергичные улоа за одно или два столетия смогли бы достаточно плотно заселить Европу, стать основным населением и подавить остальных, если не оружием, то хотя бы численностью. Если бы Роб-Сен потерпел поражение, то, напротив, это дало бы новый импульс для продвижения ариев и передышку для древнего, ведущего свой род с четвертичного периода племени высоких светловолосых людей, которые были оттеснены на север и в несколько горных районов.

Позиция Роб-Сена была самой выгодной: он разбил лагерь выше по течению. С фланга его защищали холмы. Впереди местность была усеяна скалами. Он все еще обладал моральным перевесом из-за победы над авангардом и превосходством в численности – двенадцать тысяч человек против семи тысяч ариев. Его армия делилась на две части: восемь тысяч человек, которыми командовал он сам, и четыре тысячи, из которых два могущественных племени, несмотря на возражения Роб-Сена, передали командование старому вождю по имени Ан-Кар.

Арии укрылись в буковом лесу, который образовывал нечто вроде полуострова между крошечными ручьями и озерами. Противники с любопытством наблюдали друг за другом. Было видно, как улоа прогуливаются между тополями, вязами, буками на берегу прудов. Одетые в основном в тканую одежду, они были вооружены стрелами с треугольным наконечником, гарпунами, камнями, топорами, дубинами и копьями. У них были маленькие круглые щиты. Их лица были раскрашены боевым узором, обычно кроваво-красным, удачно скрывающим раны.

Арии были вооружены бронзовым оружием и рогатинами, луками, копьями с наконечниками из бронзы или очень твердого камня. Их одежда была из кожи и льна. Щиты имели длинную и заостренную форму. Командовал ими Визарми, а под его началом на двух флангах – Курамас и Рова.

Ан-Кар начал атаку против Курамаса. Она была отбита. Арии продвинулись в расположение противника.

Затем Рова атаковал Роб-Сена и захватил холм. Роб-Сен послал подкрепление и отбил холм. Визарми приказал Рове снова занять его, и завязалась великая битва. Она была ужасной. Трижды холм переходил из рук в руки и в результате остался за Роб-Сеном.

Тем временем Курамас перешел в наступление на армию Ан-Кара. Возглавив две тысячи воинов, он отбросил улоа и нанес им большие потери. Ан-Кар бросил на оборону все свои силы. Все смешалось, воины с обеих сторон сражались с одинаковым пылом, воодушевлявшим оба племени. Но Курамасу удалось переправиться через реку. Его лучники нанесли огромный урон противнику, а сам он стремительно атаковал его с другого берега. Воины Ан-Кара были отрезаны, – половина из них была прижата к болоту, другая осталась в низине, где Курамас полностью взял верх. Ан-Кар в ярости вынужден был обратиться за помощью к Роб-Сену.

В этот момент Роб-Сен, в третий раз овладев холмом, предпринял нападение на Рову. Он послал одну за другой четыре колонны по тысяче человек каждая, не сумев вытеснить ариев. Но когда в бой вступила пятая колонна, арии все же отошли.

Визарми внимательно наблюдал за битвой. Он воплощал молчаливое величие народа ариев, его удивительную глубину. С ним рядом был Тжандринар, к чьим советам он неизменно прислушивался. Он послал тысячу воинов на спасение Ровы.

Роб-Сен с гневом принял посланцев Ан-Кара, но все же дал ему двенадцать сотен воинов. Этот день стал торжественным и великим. Казалось, весь этот уголок земли был пропитан людским гневом. Смертью, храбростью и тактикой народы соизмеряли свое настоящее со своим будущим.

Здесь свершилось яростное желание природы.

Исход битвы между Роб-Сеном и Ровой долгое время не мог определиться; благодаря превосходству оружия и боевому духу три тысячи ариев стойко держались против пяти тысяч улоа.

Но по прибытии подкрепления Курамас потерял часть своего преимущества перед Ан-Каром и сообщил об этом верховному вождю.

Визарми, имея в резерве всего две тысячи воинов и опасаясь неожиданностей со стороны Роб-Сена, заколебался:

– Что нам делать, Тжандринар?

– Полагаю, нам следует послать три сотни человек, а если их будет недостаточно – еще двести вместе с горцами Тхолрога.

– Разве горцы храбрее ариев?

– Нет, отец, но я попросил их с утра не трубить в рог… Ведь если улоа неожиданно услышат их, они решат, что нам пришла помощь с гор!

– Тжандринар по-прежнему велик и мудр!

И Визарми послал подкрепление.

Однако Роб-Сен нетерпеливо ждал сопротивления врагов. У него в резерве оставалось еще почти две тысячи человек, и он пустил в ход половину из них. Рова защищался изо всех сил, но все же начал отступать. А Курамас, напротив, несмотря на помощь, так и не смог атаковать Ан-Кара.

Так продолжалось долгое время – шли медленные и безрезультатные бои. Визарми хладнокровно следил за развитием событий, но в глубине души оставался мрачным. Наконец он дал новое подкрепление Рове, другое – Курамасу, и теперь у него оставалась всего тысяча человек.

Когда пришло подкрепление, бой закипел, словно в топку подбросили свежих дров. Грохот сражения, казалось, достигал небес. Рова удержал Роб-Сена. Курамас снова начал сокрушать Ан-Кара. Вдруг в грохоте смерти заревели рога. Это трубили горцы. На вершине появился Тхолрог со своими соплеменниками и арии, закутанные в звериные шкуры. Неподалеку появился Ирквар. В долине раздавались звуки других рогов. Тогда воины Ан-Кара встревожились.

Но они все-таки продолжали сражаться, и их тревога не была похожа на страх. Но когда арии начали стремительно наступать, они взволновались не на шутку. Две тысячи человек были загнаны в болота и молили сохранить им жизнь. Шесть сотен были убиты в овраге. Курамас одержал победу.

Визарми стало легче на душе. Он верил в будущее своего народа. Он отдал Рове весь свой резерв; Роб-Сену пришлось исчерпать и свой. В течение часа между четырьмя тысячами ариев и более чем шестью тысячами улоа решалась судьба сражения. Исход оставался неясным, каждый удерживал свои позиции. Но Курамас, одержав победу, пришел на помощь Рове. Роб-Сен был вынужден медленно отступить в лагерь, потеряв четверть войска. Благодаря беглецам из лагеря Ан-Кара, которые укрылись у него и включились в битву, он не позволил ариям продвинуться дальше и отбил их атаки. В сумерках битва была прервана.

Арии одержали победу, уничтожив две тысячи врагов и столько же взяв в плен. Но и Роб-Сен не был побежден. Он остался с армией в восемь тысяч человек против шести тысяч ариев, рассчитывая на следующий день возобновить битву.

Но судьба решила иначе. Ночью к Роб-Сену прибыли гонцы с вестью, что Кивасар вновь захватил плато Дап-Ивр – Иорджолк на языке горцев – и угрожает озеру Ре-Алг.

Тогда, собрав совет, Роб-Сен проклял глупость Ан-Кара, трусость защитников Дап-Ивра и велел предложить перемирие, пока сила его позиции позволяла получить от противника какие-то выгоды. Никто не осмелился поднять против него голос, и Роб-Сен выступил в роли верховного вождя.

Мир был заключен. Улоа не потеряли ни пяди своей земли, но этот мир оказался выгоден для свободы горного народа, и он также увеличил влияние ариев. Роб-Сен возглавил свое племя и положил начало династии. Ин-Кельг и Эйримах соединились, молодой озерчанин победоносно отвоевал девушку.

Всходила луна. Великое озеро ариев раскинулось в бесконечном великолепии. Очарование и нежность окутывали его горизонты, говорящие на языке великой тайны; над ним витали прозрачная тишина и та красота прозрачных вод, что покоряла любые сердца.

В свою последнюю ночь на озере Эй-Мор и Тхолрог сидели на берегу, любуясь окружающим пейзажем. Они молчали. Молодые люди уже объяснились, ответив друг другу чудесным созвучием, их сердца – нежные и бесхитростные – бились заодно. Они вобрали в себя это озеро, серебряные лунные дорожки, беспокойный животный мир, мимолетные шорохи, а также дорогу в горах, ураган, лавину, страшное болото: все это называлось для них Любовью.

И долго-долго длилось их молчание, и нежность становилась для них все слаще. Но в конце концов Тхолрог крепче прижал к себе юную озерчанку и медленно повел ее в тенистый чертог, чтобы свершилось великое – вечная тайна, побеждающая Смерть.