Силверволл, накануне Зимних Ночей[1]

Когда луна впервые округлилась после осеннего равноденствия – это называли Зимним Полнолунием – и настал Дисаблот, Арнэйд уже не испытывала сомнений. Несколько дней перед этим она почти не занималась детьми, а только присматривая за тем, как святилище готовят к празднику, а дом к пиру. Десятилетней Сулай она вручила метлу и отправила мести площадку святилища и лестницу по склону – большая уже, управится!

Могильные насыпи начинались прямо за крайними дворами Силверволла. За сто лет их образовалось много. Могилы прославленных людей были высокими и бросались в глаза, но большинство едва приподнималось над землей. Самым высоким был курган Бьярнхедина Старого, который, как рассказывали, его сыновья подсыпа́ли не то три года, не то целых семь лет. У подножия курган был обведен небольшим рвом, где на дне по праздникам разводили костры, а вершину окружала невысокая ограда из заостренных кольев – на эти колья вешали головы жертвенных коней и баранов. С прежних лет заняты были уже почти все, наглядно показывая, как давно род Бьярнхедина приносит здесь жертвы богам и своему предку. От одного вида этого кургана – с огненным поясом из костров в нижнем рву, с белым ожерельем из черепов – охватывал трепет и чувство близости к богам. Сам Даг с двумя взрослыми сыновьями в полдень развел эти костры, и блеск их огня, запах дыма указывали путь собирающимся русам, едущими из Ульвхейма и Хаконстада. Давали знать: ныне священный день, приподнимающий завесу между миром видимым и невидимым.

Днем к Арнэйд явилась Гисла, соседка, и уложила ее волосы в особую прическу – «узел валькирии», как она это назвала. Гисла родилась в Свеаланде, в большом вике Бьёрко, и там же вышла замуж за торгового человека по имени Рунольв. Лет шесть или семь назад в Силверволл прибыл целый обоз переселенцев. Торфинн, Рунольв и Бруни были торговыми людьми, владевшими на троих кораблем, и промышляли в основном мехами. Каждый год бывая в Альдейгье, они выяснили, откуда в нее привозят куниц и бобров, и однажды решили вместе с семьями и хозяйством переселиться в Бьюрланд. Они привезли жен, детей, челядь, разную утварь, только скотину взамен проданной в Бьёрко приобрели заново в Хольмгарде. Теперь у них были дворы, стада, пахотная земля, а зимой они и сами ходили на лов, и покупали у мерян их добычу, чтобы сбыть ее людям из Хольмгарда, когда те приедут за данью. Каждый из них платил со своего хозяйства три куницы в год, что делало их людьми незаурядными.

По зимам, когда женщины собирались прясть, Гислу часто просили рассказать о родных ее краях. Она не раз видела обряды в старом капище Уппсалы, возле древних курганов, где еще пятьсот лет назад свеи хоронили своих великих конунгов, и знала все обычаи конунговых жен. Однако своим происхождением Гисла не кичилась, со всеми держалась приветливо и была рада поделиться.

Обычно Арнэйд заплетала волосы в косу и надевала простое кожаное очелье, как носят меряне, чтобы волосы не лезли в глаза и не мешали работать. Но Гисла объяснила, что для принесения жертв знатная женщина должна уподобиться валькирии, держащей чашу перед Одином. Этого не знали ни Хильд, ни Финна, ни даже Вефрейя, что родилась и состарилась в Бьюрланде. Гисла велела Арнэйд распустить волосы, забрала их высоко на затылок, свернула жгутом и завязала в узел, из которого длинный хвост свешивался до лопаток. С непривычки было немного странно, но Арнэйд и впрямь почувствовала себя какой-то другой. Не то чтобы валькирией, но явно ближе к Асгарду. Вместо кожаного очелья она надела другое – узорного шелка, с тремя парами серебряных колец на висках. А серьги братья привезли ей великолепные – золотые, с подвесками из лиловых самоцветов.

Вместе с Гислой они выбрали одежду. Даг, человек небедный, и раньше дарил жене и дочери много крашеных вещей, но после похода братьев к сарацинам у Арнэйд завелось столько цветных шелков, сколько она раньше и вообразить не могла. После их возвращения она целый год шила – когда находила на это время, – готовя праздничную одежду для себя и домочадцев. Теперь у нее было красное шерстяное платье, на груди украшенное красно-синим шелком с изображением львов, идущих друг другу навстречу, хангерок брусничного цвета, на груди и подоле украшенный полосами синего шелка с дивными серебристо-белыми цветами, желтый кафтан на бобре, сверху донизу вдоль разреза обшитый зеленым шелком с золотистыми птице-псами.

– Виги, я забыла, как они называются? – окликнула она брата. – Ты говорил, но это слово все время сбегает у меня из головы!

Виги был на год моложе Арнэйд. Если она и Арнор походили на мать и друг на друга, то Виги уродился скорее в мерянских родичей бабки Личиви, и варяжскую кровь в нем выдавал только высокий лоб и большие, четко очерченные, как у Арнора, серые глаза. Черты его широкого скуластого лица были грубее, и даже родная мать не назвала бы его красавцем, однако болтовня и дружба с девушками давались ему легче, чем Арнору. В глазах Виги, устремленных на девушек, всегда горел огонек, а это привлекает больше, чем самое красивое лицо с равнодушием во взгляде. Виги, как думала Арнэйд, легко выбрал бы себе жену, но не хотел опережать старшего брата.

– Симорг, – ответил Виги на ее вопрос. – Как думаешь, мне стоит поменять сережку?

– Ну разумеется! – Арнэйд всплеснула руками. – Для чего же вы привезли столько сокровищ если не чтобы показывать их людям на праздниках?

У мужчин мери было принято носить не только кольца на очелье, серебряные или бронзовые, но и серьги в ушах – одну, две, три, смотря по достаткам владельца. У варягов и русов, впервые их видевших, этот обычай вызывал смех, но русы Бьюрланда за несколько поколений переняли эту привычку: никому же не хочется, чтобы его считали голодранцем, не способным раздобыть себе даже маленькое колечко из бронзовой проволоки! В обычное время оба брата Арнэйд носили в правом ухе по серебряному колечку, но на праздник она отыскала среди их же собственной добычи пару хазарских серег, тоже золотых, с подвесками из прозрачного, как слеза, хрусталя, и даже самолично вставила их вместо прежних. Арнор, подчиняясь необходимости, но несколько этого стыдясь, сидел кривился, будто ему невесть как больно, а в конце вместо благодарности хлопнул Арнэйд по заду своей широкой ладонью. Она с визгом кинулась бежать, радуясь этому проблеску веселья.

Выдав братьям по цветной рубахе, Арнэйд оделась сама. Узорные серебряные застежки ей остались от матери, а бус, перстней и браслетов братья привезли столько, что она могла надеть лишь малую часть. На грудь она повесила прошлогодний подарок Свенельда: маленькую серебряную коробочку с красными и голубыми камнями на крышке. Сарацины такие делали как вместилище для оберегов, но Арнэйд приспособила ее для иголок, швейных и вязальных, и под этим предлогом с нею не расставалась. Во всем этом убранстве она с непривычки чувствовала себя настолько другой, что даже ступала поначалу неуверенно, и Арнор вывел ее во двор за руку, смеясь, что Арнэйд, видно, сама себя не узнает.

В святилище отправились незадолго до вечера, сразу всем домом. Впереди шли Даг со старшей дочерью, за ними сыновья вели черного жеребца: его купили и выкормили на те подати, которые Даг брал с русов Бьюрланда на содержание святилища. Арнэйд несла чашу: это была лучшая чаша из добычи Арни и Виги, отданная для угощения богов. На боках ее некий царь верхом на коне гнался за круторогими козлами, пуская в них стрелы, а за ним бежали длиннотелые псы. В чашу была вложена метелочка из ветвей можжевельника – за нею Арнэйд нынче утром сходила в ближний лес.

Взяв священную чашу в руки, Арнэйд окончательно успокоилась. Как будто сами боги взяли в руки ее – уж они-то знают, как всему полагается быть, они проходили через эти обряды несчетные тысячи раз. Шествие прошло немного вдоль дворов, и уже стал виден Бьярнхединов курган в поясе огней. Арнэйд совсем успокоилась: она была готова. Двенадцать лет, с тех пор как умерла мать, Арнэйд рассчитывала на себя, привыкала заботиться о других и теперь верила, что справится с любым делом, доступным женщине.

Трубили рога, когда во главе своего семейства Даг первым ступил на тропу меж горящих во рву костров и стал подниматься по склону кургана. Склон был довольно крут, а поскольку подниматься приходилось весной, осенью и зимой, когда земля скользкая, то в склоне были вырезаны ступени, покрытые досками. На плоской вершине находилась площадка, а на ней – деревянное строение под высокой крышей, без передней стены. Посередине его был выложен из камня жертвенник, а за жертвенником полукругом стояли четыре вырезанных из дерева бога. О́дин, Тор и Фрейр были сделаны в человеческий рост, а четвертое изваяние, вполовину меньше, изображало самого Бьярнхедина Старого.

Под пение рогов Даг первым подошел к жертвеннику и возложил на него серебряное обручье с драконьими головками на концах – кольцо клятв, главную святыню округи, а еще длинный жертвенный нож. Арнэйд поставила рядом чашу, Гисла и Вефрейя водрузили сноп из последних собранных с полей ржаных колосьев. Сноп украшали венки, искусно сплетенные из зеленых еловых ветвей с красными ягодами боярышника и рябины.

Следом вошли еще с десяток человек – старшие сыновья Дага, Гудбранд и Снэколь с самыми видными людьми Силверволла, Ульвхейма и Хаконстада. Много людей в капище не поместились бы, ведь когда-то оно устраивалось для нужд лишь одной семьи. Толпа, человек в триста, осталась снаружи, на площадке, на склоне и у подножия кургана. Среди них были не только русы, но и меряне – связанные с русами путем браков, или просто живущие в Силверволле и привыкшие выказывать уважение русским богам наравне со своими. Так же делали и русы в дни мерянских праздников.

Люди встали полукругом – боги и смертные образовали единое кольцо вокруг жертвенника, состоявшее из двух половин, земной и небесной. В середине людской половины встала Арнэйд. Глубоко вдохнула и заговорила.

– Вот и пришло Зимнее Полнолуние, настала зимняя половина года. Урожай убран, птицы улетели, скотина уведена в стойла, и скоро Один поведет свою буйную охоту по ночным полям, а Тор будет преследовать рожденных среди ётунов дев зимы, прислужниц Скади. Пришло время принести нашу благодарность богам и альвам за добрый урожай, за пищу и огонь, что позволят нам пережить зиму и благополучно дождаться весны. Для того мы пришли сюда сегодня, мы, жители Страны Бобров, русы и меряне, чтобы разделить мясо и пиво с подателями благ, обитателями могильных курганов и небесных палат Асгарда.

Потом она подняла руки и повысила голос:

– Альвы, мы призываем вас! Старый Бьярнхедин и прочие духи, светлые альвы, темные альвы, отцы, деды и прадеды всех нас, жителей Бьюрланда, собравшихся здесь, жители могильных холмов, мы призываем! Дис мы призываем – добрых старых матерей, помогающих людям родиться на свет и нарекающих им судьбы! Фрейра и сестру его Фрейю мы призываем – придите к нам, сущие из рода ванов, верхом на вепрях, с колосьями в руках! Одина и Фригг мы призываем, тех, кто ведает все во всех девяти мирах и вершит судьбы мира, – придите к нам! Скачите по тропам воздушным, асы и ваны, альвы и духи, дисы и норны!

Арнэйд говорила все увереннее, неосознанно наполняясь удивительным чувством – она призывала богов, но в то же время боги призывали ее; боги нисходили на вершину Бьярнхединова кургана, а она возносилась куда-то ввысь и смотрела на эту площадку так, как смотрят Фрейя и Фригг. В эти мгновения ей стало окончательно ясно, для чего жрица должна внешне уподобиться богиням: чтобы дух богинь, обратившись к земле, нашел здесь достойное, привычное вместилище в теле той, что их вызвала. Для этого и яркие одежды, и дорогие украшения, и прическа валькирии, которую не следует носить в обычные дни.

Обряд продолжался; Арнэйд обнесла людской круг пивом, налитым в посеребренный рог, а долю богов вылила на жертвенник. Ее братья подвели жеребца; Даг оглушил его, вместе с сыновьями уложил и перерезал ему горло, и Арнэйд, собрав кровь в священную чашу, окропила ею сначала самых знатных людей в капище, потом всех остальных на площадке, и склоны кургана со всех четырех сторон, перенося благословение богов на всю землю Бьюрланда. Она ни о чем не думала, не помнила, кто она такая и в чем ее судьба, она была лишь орудием богинь, явившихся на ее зов.

В Силверволл возвращались уже в густых сумерках. У подножия кургана продолжали гореть огни, и от них зажгли множество факелов, так что на недлинной дороге в Силверволл было светло как днем. В Силверволле шествие направилось к гостевому дому сразу возле ограды. Здесь каждую зиму останавливалась дружина сборщиков дани, а в прочее время здесь никто не жил, но устраивались собрания и пиры. Припасы для пира уже несколько дней собирали со всего Бьюрланда, и десятки женщин с утра трудились, варили похлебки, пекли хлеб, жарили птицу. На высокий большой очаг поставили варить в котлах части жертвенного жеребца, а тем временем Даг провозглашал кубки в честь предков, богов и дис.

На пиру в честь дис женщины тоже садятся за стол, и Арнэйд предназначалось самое почетное место напротив ее отца. Но поесть и попить хозяйке пира почти не удается: и времени нет, и мысли не о том. Часто Арнэйд подходила к отцу, чтобы снова наполнить рог, обходила столы, подливая в чаши знатных гостей пива или медовой браги, следила, чтобы вовремя подносили новое угощение. Пока шел пир, главы родов поднимались и каждый рассказывал о самых славных своих предках, после чего выпивал чашу в их честь.

Постепенно в длинной палате становилось все шумнее. Возбуждение праздника, звуки рогов, блеск огня, пиво, медовуха, изобильная еда сказывались на всех. Арнэйд вызывала всеобщее восхищение, и мужчины выражали его все более оживленно.

– Смотри, Даг, – кричал старик Торстейн, – когда придут эти хольмгардские, чтобы они вместо дани не забрали у тебя эту дису! Они ведь живо разглядят, где есть хороший товар!

– Мы им нашу дису не отдадим! – кричали в ответ другие мужчины.

– Уж больно они там ушлые, в Хольмгарде, да и мы тоже не рохли!

– Хватит с них того раза, как они увели дочку у старика Тойсара! Если они потянутся к дочке Дага, можно будет им эти руки укоротить! Правда, Арнор?

– Илетай сама пожелала выйти за Велерада, – спокойно отвечал Арнор, которого это напоминание больше всего касалось. – Они поступили по закону, и я не жду, чтобы люди Олава вздумали обойтись нечестно с нами, своими товарищами.

– Ну, тебе виднее!

Арнэйд с тревогой взглянула на брата: почти четыре года назад Даг пытался сосватать за него старшую дочь Тойсара, и таково же было горячее желание самого Арнора. Илетай и правда была прелестной девушкой: очень красивой, во всем искусной, многое перенявшей из хитростей своей матери, авы[5] Кастан, но далеко не такой вредной. Однако Илетай сделала иной выбор: убежала из дома и вышла за Велерада, Свенельдова младшего брата. Конечно, Арнор не мог отнестись к этому равнодушно, это его задело, но он сумел одолеть обиду, а уж теперь, после похода на сарацин, никакие насмешки не вредили его чести. Никто не сомневался: пожелай он, и к нему доставят любую невесту Бьюрланда и Мерямаа, даже, пожалуй, другую дочь того же Тойсара. Ведь непреклонной покшавы Кастан, что противилась браку дочери с русом, давно нет в живых…

Но тут же мысль Арнэйд перескочила к Свенельду – ей хватало и меньшего повода, чтобы о нем подумать. Люди из Хольмгарда приходят в Силверволл после йоля, когда никаких пиров и праздников нет. Вот если бы он увидел ее сейчас, в этом ярком наряде, с прической валькирии, со священной чашей в руках! Пусть в ней нет крови конунгов, но выглядит она едва ли хуже тех женщин, в ком она есть!

– Можно найти средство повернее! – раздался довольно близко знакомый голос, вторгаясь в ее мысли. – Нашей дисе нужно выйти замуж, и тогда никто не сможет ее у нас отнять!

Арнэйд повернулась. Гудбранд, красный от пива, приветливо ей улыбался и делал знаки подойти. В руке он держал питейный рог, явно пустой, и Арнэйд не могла пренебречь этой просьбой. С медным кувшином – тоже из числа сарацинской добычи – она подошла к нему, осторожно наклонила кувшин и стала лить пиво в рог.

– Арнэйд, что ты думаешь об этом? – Когда она закончила, Гудбранд взял ее за руку.

– О чем? – Она отняла руку из его горячих пальцев, стараясь не хмуриться.

– О том, что я говорил тебе. Не хотела бы ты выйти за меня? Дом нуждается в хозяйке, хозяйство мое тебе известно, оно и вашему не уступит. И детей у меня всего двое, после вашей оравы тебе будет гораздо легче. Не думаю, чтобы твой отец счел меня неподходящим родичем. Если ты согласна, то мы можем справить свадьбу на этих праздниках. У меня найдет, из чего варить пиво!

– Не спеши так, Гудбранд! – Арнэйд старалась говорить ровно, не выдавая того, что это лестное предложение вызывает в ней лишь неловкость и досаду. – Я ведь еще не дала согласия.

Она бросила быстрый взгляд по сторонам, отыскивая Арнора, в надежде, что брат как-нибудь спасет ее от этого разговора. Но Арнор сидел далеко, увлеченный беседой с Торлауг, дочерью Торстейна, и их не слышал. Да и какой у него был бы повод вмешиваться – Арнэйд довольно взрослая, чтобы жених имел право обращаться к ней самой.

– Ну так дай! – ответил Гудбранд, будто речь шла о безделице.

Люди вокруг, прислушиваясь к этому любопытному разговору, одобрительно посмеивались. И в самом деле – во всем Бьюрланде едва ли найдется мужчина, больше подходящий дочери Дага. А сама Арнэйд подумала: наверное, вид ее возле жертвенника, с чашей в руках, где он раньше видел собственную жену Хильд, укрепил намерения Гудбранда, а пиво и вовсе стерло в его глазах разницу между двумя «дисами».

Или он для того и предложил Дагу доверить ей эту обязанность, чтобы подвести всех к этой мысли?

– Я не могу, – с прорвавшейся тоской ответила Арнэйд.

Она досадовала на Гудбранда: этим разговором он убил ее воодушевление и снова сделал «домашней дочкой», засидевшейся в невестах. А главное, вклинившись в ее мечты о Свенельде, будто попытался подменить его собой, и этого она не могла ему простить.

– Что тебе мешает? Не думаю, что твой отец будет против. Чем я могу ему не понравиться? – Гудбранд добродушно усмехнулся такой нелепости. – Он обещал тебя не удерживать.

– Я не могу его оставить, – твердо ответила Арнэйд, в этой мысли обретя почву под ногами. – У нас в доме семеро малых детей. Еще у меня двое неженатых братьев, шесть человек челяди, десять коров, не считая прочего скота. Моя мачеха занята с малыми детьми, она и отец не смогут обойтись без моей помощи.

– Это не причина. – Гудбранд допил пиво, положил рог на стол, встал и сложил руки на груди, отчего его плечи стали выглядеть еще внушительнее, мышцы проступили буграми. – Я желаю Дагу всегда оставаться таким же богатым – детьми, скотом и челядью, – но не может же его дочь из-за его богатства всю жизнь оставаться незамужней!

– Верно, Гудбранд! – поддержали его соседи по столу. – Такого не бывает!

– Что-то не слышно, чтобы девушке из богатого дома было труднее выйти замуж, чем из бедного!

– За хозяйством должны смотреть служанки, – продолжал Гудбранд. – И если у вас их не хватает, то почему, во имя всех зимних дев ётунов, почему твои братья не раздобудут столько, сколько надо? Эй, Арнор! – закричал он, не успела Арнэйд опомниться. – Вы так прославились своим походом, но почему же вы не можете добыть рабынь и освободить свою сестру, чтобы она наконец нашла себе мужа?

Услышав свое имя, Арнор обернулся, потом встал и подошел. У Арнэйд екнуло сердце при виде его нахмуренных бровей. Рослый и прекрасно сложенный, в зеленой рубахе, отделанной красно-желтым шелком с орлами, Арнор выглядел очень внушительно. В волнении теребя серебряную коробочку у себя на груди, Арнэйд думала: только еще драки здесь не хватало!

– Как только моей сестре понадобится муж, она немедленно его получит. – Все еще хмурясь, Арнор вопросительно взглянул на Арнэйд и сразу понял: не сейчас. – И пока я жив, я не позволю никому говорить, будто мало забочусь о ее счастье.

– Тогда почему ты не придумаешь что-нибудь, чтобы она не крутилась с утра до ночи, а могла подумать о себе и своем устройстве? Если ей не на кого оставить хозяйство, то ты мог бы найти еще хоть пять рабынь… Что же вы не привезли ей служанок с Хазарского моря? – Гудбранд наклонился вперед.

– Ты знаешь, что мы не привезли никакой челяди. Это было невозможно в таким долгом пути, наши суда были заполнены другой добычей.

– Ну так сходил бы еще в какой поход и достал рабов! – смеясь беззубым ртом, посоветовал рыжий Кольбейн. – Х-хе! Мало ли мест поближе, чем Хазарское море!

– Пусть лучше тот, кто беспокоится, покажет себя! – крикнул кудрявый весельчак Ульвар. – Гудбранд, а ты сам-то на что способен? Ты не ходил с нами в поход, и не тебе упрекать других!

Все зашумели. Три десятка человек, что ходили за море под водительством сыновей Дага, стали в Бьюрланде людьми уважаемыми, как всякий, кто повидал чужие страны, показал себя храбрецом и добыл богатство. Но и сидевшие дома не хотели уступить свое достоинство, и на всяком собрании, особенно когда люди разгорячены питьем, между ними вспыхивали перебранки. Миролюбивый Даг, которому приходилось разбирать все споры в Бьюрланде, уже не раз сетовал на то, что этот поход расколол единство жителей.

– Я? – Гудбранд повернулся к Ульвару. – Я не из тех, кто подбивает других, а сам ни на что не способен. Арнэйд, если я приведу тебе пять рабынь, тогда ты сможешь оставить дом?

Арнэйд бросила на Арнора взгляд, явно моливший о помощи. Она не собиралась принимать никаких условий и давать Гудбранду какие-либо обещания, пусть даже это грозило испортить пир; но испортить священный пир Дисаблота, на котором она впервые выступала «хозяйкой чаши», было бы уж очень досадно!

– Приведешь? – Поймав ее взгляд, Арнор повернулся к Гудбранду. – Откуда же ты их возьмешь?

– Куплю. Когда буду зимой собирать пушнину, спрошу у мери, не хочет ли кто продать девушек. У бедных родов, кому трудно всех прокормить, их можно достать не так уж дорого. Все равно их, – Гудбранд хохотнул, – летом умыкнет какой-нибудь чумазый удалец, и родня ничего за них не получит.

– Если братья девушки брали добычу в чужих краях на войне, ей не много чести получить купленную челядь! – поддел его Виги. – Да еще и за недорого.

– Что же ты пре… – Гудбранд икнул, – предлагаешь?

Братья быстро переглянулись.

– Чтобы свататься к девушке, у которой братья бывали за морем… – Арнор взглянул на Арнэйд, стараясь по лицу понять ее желания. – Сначала мужчина должен показать, что не уступает ее родичам в доблести и она не уронит себя, покинув ради него такой прославленный род!

– Но не могу же я ждать, пока Олав соберется утроллить… то есть устроить еще один поход!

– Не нужно ходить так далеко, – подсказал Виги. – Сыновья Альмунда прошлой зимой пошли на край хазарских владений. А от нас можно сходить… да хотя бы дальше на восток по Мерянской реке. То есть по Валге. Восточная меря и чермису не богаты серебром, но уж челядь у них достать легко.

– Что, Гудбранд? – Арнор слегка склонил голову набок. – Нравится тебе эта затея?

– Ты хочешь, чтобы я снарядил дружину на восток?

– Именно этого я хочу.

– А вы? – Гудбранд пытался стряхнуть хмель и сообразить, во что ввязался.

– Да и мы, – Арнор взглянул на младшего брата, – пойдем с тобой, чтобы убедиться…

– Что ты можешь брать добычу с бою, а не покупать за недорого! – закончил Виги.

– Уж я сумею сделать это дело не хуже всякого другого! – заверил Гудбранд. – Но твоя сестра и Даг должны пообещать, что если я доставлю пять рабынь, он примет их как выкуп за невесту…

– Нет, – отрезала Арнэйд, когда все посмотрели на нее. – Ты, Гудбранд, идешь в этот поход ради своей чести. Пока дело не кончено, не стоит пытаться замышлять…

– Но дочь Олава поступила так! – напомнил толстяк Вигфус, хозяин из Ульвхейма. – Она пообещала выйти за Годреда сына Альмунда, когда он отомстит! Если дело его удалось, они, надо думать, давно поженились.

– Ульвхильд – дочь конунга! – Арнэйд подавила вздох. – Пытаясь во всем подражать ей, я была бы смешна!

В тот вечер она еще не знала, насколько более мудрой, чем Ульвхильд, показала себя сейчас…

Назавтра Арнэйд с досадой вспоминала пир и спрашивала себя: да чем ей так не угодил Гудбранд? И мужчина, и жених он лучше всех в Бьюрланде – кроме ее родных братьев, конечно. И собой недурен. Уж лицом он не ётун – правильные приятные черты, свежий вид, всегда он приветлив и весел. Она сама едва ли понимала, чем он ей не нравится. Может, слишком мягким взглядом, слишком пухлой нижней губой, что делало его таким непохожим на… на того, о ком ей вовсе незачем думать. Если рассудить толком, эта мягкость во взгляде обещает его жене спокойную жизнь. Гудбранда никто не считает человеком вздорным, и, наверное, с ним будет легко поладить. Но Арнэйд не ощущала охоты стать его третьей женой, даже если ей достанутся в наследство все наряды двух первых.

Да и поздно думать. И Гудбранд, и ее братья дали обет на священном пиру Дисаблота, перед богами, альвами и дисами, приглашенными к угощению, и нельзя отказаться от похода, хоть они все трое перед этим женись.

На отца Арнэйд поглядывала не без смущения. Дело-то вышло нешуточное, и многие назовут причиной ее разборчивость – как это скажется на добром имени их дома? Привередливых невест не уважают, и женщина, которой никакой жених не хорош, обычно заканчивает плохо. Даг прятал от дочери глаза, укрепляя ее опасения.

Как вскоре оказалось, Даг сам чувствовал себя отчасти виноватым перед нею.

– Послушай, Аркей… – сказал он ей вечером, когда она замешивала ржаное тесто для лепешек.

Аркей, что по-мерянски значит Большая, ее прозвала мелюзга, и Арнэйд не раз уже замечала, что отец, повторяя за ними, называет ее так же.

– Послушай меня… – Даг остановился возле нее, и Арнэйд повернулась к нему, держа на весу перепачканные липким ржаным тестом руки. – Я подумал… не обижена ли ты на меня?

– Обижена? – Арнэйд удивилась. – О чем ты, ати[6]?

Когда она была маленькой, родители между собою и с нею говорили по-русски, но, подрастая в тесном соседстве с мерей, она с детства знала и мерянский язык, а в последние десять лет незаметно для себя нахваталась, как и братья, слов от детей Ошалче.

– Ты давным-давно уже взрослая женщина. Ты могла бы выйти замуж лет пять назад, и это не было бы слишком рано. Когда твоя мать вышла замуж, ей было только шестнадцать, и в Альдейгье считали, что это самое время. Они там от словен переняли обычай выдавать дочерей через пару лет после того, как те начнут раз в месяц пачкать сорочки. Но мы-то здесь никуда не спешим… К тому же столько детей, ты так много помогаешь нам с ма… с Ошалче, и я как-то позабыл, что тебе давно пора иметь свой дом. А ты мне ничего не говорила. Но как бы ты ни была нам нужна, я не позволю из моей родной дочери сделать рабыню. Если вам не хватает Пайгалче и Укунай, я могу и сам раздобыть вам в помощь еще какую-нибудь девушку! Обойдусь без помощи Гудбранда или еще какого паттара[7], не так уж я немощен! Ну а если ты хочешь выйти за Гудбранда – или за кого-нибудь другого, – я буду рад поставить пиво для твоей свадьбы хоть завтра.

– Ох, ати! – Не прикасаясь к отцу руками в тесте, Арнэйд слегка боднула его лбом в грудь. – Ты вовсе не превратил меня в рабыню. Я рада жить с тобой… даже если мне хочется убить всю эту мелюзгу каждый день по три раза! Вон, ночью у Ерлави опять кровь носом пошла, теперь подушка грязная… Я не хочу выходить за Гудбранда. И ни за кого другого не хочу. Мне очень жаль, что вчера все так получилось и теперь они опять собираются в поход. Но я не знаю, как я могла бы этому помешать! Знаешь, как говорят: куда судьба катится, туда все и придет!

– Что до похода, то я давно этого ждал, – повторил Даг уже сказанное вчера. – Если люди рождаются с отважным сердцем, то стоит им один раз повидать мир, и дальше им всю жизнь будет скучно на своем хозяйстве… Поэтому в Северных Странах дренги так часто уходят в викинг[8], и многие больше никогда не возвращаются к своим старым родителям. Рунической палочки от этой хвори еще ни один мудрец не вырезал. Вчера мы звали на пир предков – предки Хринга и Бьярнхедина заставили моих сыновей искать славы в чужих краях…

Арнэйд вздохнула и снова занялась тестом. Если чего-то хотят предки, она против них бессильна.

Перед окончанием знаменательного пира Арнор и Гудбранд просили всех разнести весть о новом походе и пригласили желающих через три дня в гостевой дом на совет. Собралось с полсотни отроков и мужчин – русы из всех трех поселений Бьюрланда и окрестные меряне. Далеко не все горели желанием браться за оружие, многие пока хотели только послушать, какие замыслы вынашивают устроители похода и как намерены их осуществить.

Определять точно цели похода было рано – это зависело от того, сколько людей получится набрать. Арнор с Виги и кое-кто еще хотели бы добраться до земли чермису – это многочисленное племя, обитавшее на реке Валге между Мерямаа и Страной Булгар, служило главным препятствием на пути к булгарским торгам. Еще булгары прошлым летом предупреждали русов, что чермису не любят пропускать чужаков через свои земли, и в их воинственности те сами убедились по дороге.

– Если бы мы могли дойти до чермису и нанести им урон, то показали бы себя не хуже, чем сыновья Альмунда, которые пошли на хазарских вятичей на Упе! – говорил на совете Арнор, и его большие серые глаза блестели от воодушевления. Даже близкие люди редко видели его таким оживленным. – Ведь чермису тоже платят дань хазарам, хоть и собирают ее булгары. Если бы мы пошли туда, то могли бы считать, что сами отомстили хазарам за наших погибших.

– А далеко ли до тех земель? – спрашивали те, кто не был в походе.

Власть Олава конунга заканчивалась на Мерянской реке. То, что дальше на восток, было почти так же неведомо, как тот свет. Конунги Хольмгарда запрещали торговать с теми, кто не платил им дань. Расчет был прост: за куницу в год можно обрести право выменивать серебро, бронзу, хорошие ткани и железные изделия, а кто не желает, пусть ходит в лосиной шкуре. Ватаги ловцов иной раз отваживались забираться на восточный берег, но случались столкновения: тамошние люди не любили «русских», то есть тех, кто платит дань в Хольмгард. Поэтому земли за Мерянской рекой казались уходящим в бесконечность царством мрака. Отделаться от этой привычной мысли не могли даже участники похода, по опыту знавшие, что текущая на восток река ведет к Стране Булгар и Хазарии, а не прямо в ледяной Ётунхейм.

Арнор, Виги, Снэколь, Ульвар и еще кое-кто из их спутников стали вспоминать и подсчитывать. Получалось, что от земель чермису до Бьюрланда они прошлой осенью добирались около месяца.

– Но то ведь мы гребли вверх по реке, суда наши были тяжело нагружены, а людей на веслах было мало! – восклицал Ульвар, по прозвищу Любимец Норн, горячий сторонник широких замыслов. – Если идти вниз по реке, да на легких лодках, то доберемся дней за десять!

– А назад как? – возражал ему Рунольв, человек куда более благоразумный. – Похолодает, пойдет по воде шуга, а нас… у вас лодки будут нагружены – идти по воде станет невозможно! И застрянем мы… вы застрянете в двадцати пеших переходах от дома посреди чужой земли, где вокруг сидят очень злые на вас люди.

– Да что нам эти люди! Дворы вдоль реки можно сжечь, отогнать их подальше в лес, и никто не посмеет к нам сунуться на обратном пути!

– Если все дворы пожечь, самим на снегу ночевать? Не много же вас вернется!

– Уж тебе бы, Ульвар, стоило быть более благоразумным, – язвительно сказал Торфинн. – Ты уже лишился всего, что у тебя было, а осторожности так и не научился! Все полагаешься на удачу!

– Ну, то же были викинги… – Немного сникнув, Ульвар почесал в кудрявом затылке. – Сам Эйрик Берсерк, а он еще в двадцать лет Стюра Одноглазого одолел и всех его людей перебил. Разве здешние лесные люди могут с ними сравниться?

– Если этих лесных людей с луками собирается много, они представляют немалую силу, – возразил Ульвару Даг. – Ты сам должен знать, ведь с вами на Хазарское море ходила дружина Тумая, Талая и еще кое-кого из мерн. Они показали себя совсем не плохо.

– Так и мы себя показали неплохо! Посмотри на моего Кеденея! Он дикий человек, едва может сказать три слова подряд, но даже он понимает, что этот поход даст нам хорошую добычу! Кеденею можно верить – на добычу у него нюх!

– У него нюх, а у меня было пятеро сыновей! – сурово отвечал Торфинн. – Пятеро их было, когда я приехал с ними в Бьюрланд, а теперь их четверо. Старший остался на этой троллевой реке, длинной, как сам Змей Мидгард, его убили какие-то буртасы, чтобы ётуны взяли их всех. Не очень-то мне хочется, чтобы вслед за ним отправились еще один или двое.

– А разве твои сыновья не желают отомстить за родного брата? Как они посмотрят в лицо сыновьям Альмунда, когда те придут за данью?

– Мы еще не знаем, чем кончилась та вылазка! – Торфинна разозлил попрек его сыновьям. – С чем сыновья Альмунда вернулись к Олаву – да и вернулись ли? Может, удача совсем его покинула и хазары разбили их еще раз!

– Не следует так говорить! – Арнор нахмурился, видя, что эта речь лишает мужества нерешительных. – Что бы там ни было в Хольмгарде, удалось Олаву отомстить за своего зятя или нет – у нас есть своя собственная удача, и я предпочитаю рассчитывать на нее!

– Это самое правильное! – охотно поддержал его Ульвар. – Надо полагаться на свою удачу, и отважного человека она никогда не предаст! Норны – женщины, они любят тех, кто храбр и никогда не унывает!

– Да уж ты знаешь, о чем говоришь! – усмехнулся Рунольв.

Как и Торфинн, Ульвар был в Силверволле человеком новым. Он родился за Варяжским морем и остался в Силверволле год назад, когда войско проходило от Валги на запад. Обладатель живых повадок и белозубой улыбки, Ульвар уверял, что раньше был богатым торговцем пушниной, но его ограбили викинги и отняли прямо в море корабль с товаром. В пушнине он и впрямь разбирался, но в его сагу о грабеже люди верили не очень; Рунольв говорил, что Ульвар, человек легкомысленный и азартный, однажды на торговом дворе на Готланде проиграл в кости весь свой товар одному жуку из Хедебю, после чего ему пришлось забыть о возвращении на родину и поискать счастья в чужих краях. Летом перед сарацинским походом об этом случае поговаривали в виках. Но Ульвар сохранял бодрость, сам ходил на лов, покупал меха и шкуры у мерян и потихоньку восстанавливал свое благополучие. В походе он показал себя неплохо, на свою долю добычи обзавелся домом в Силверволле и хозяйством. Прошлой зимой, когда из Хольмгарда приехали за данью, он послал через людей Халльтора весть за море своей жене, которая уже несколько лет ничего не знала о его судьбе. Она жила на восточном побережье Свеаланда, и кое-кто из свеев намерен был весной держать путь как раз в те края.

«Ее зовут Снефрид, она дочь Асбранда Эриля, с хутора Оленьи Поляны, его там все в округе знают! – объяснял Ульвар людям Халльтора. – Корабельная сотня Лебяжий Камень. Расскажите, что я жив, обосновался здесь, что у меня свой дом и хозяйство… Пусть она меня не ждет назад. Но только другим лучше не выдавать, зачем вы ее ищете».

«Уж не думаешь ли ты, что она к тебе приедет? – изумилась Арнэйд, слышавшая этот разговор. – Не всякий мужчина может совершить такой путь без своего корабля и дружины!»

«Если она захочет, то справится! – с глубокой, отдававшей благоговением верой в способности жены отвечал Ульвар. – Хотя путь не близкий, это да! Ведь это надо добраться сперва до Бьёрко, найти там корабль с надежными людьми, идущий в Альдейгью, из Альдейгьи перебраться в Хольмгард, а там дождаться, пока люди Олава поедут сюда за данью… Но надо же ей знать, что со мной. Что если она и впрямь захочет приехать? Конечно, для одинокой женщины… да нет, никак нельзя! Где же сыскать таких надежных людей, которые ее не ограбят и не продадут саму на рабском рынке Готланда?»

«А когда эта отважная женщина сюда прибудет, она обнаружит у тебя тут мерянскую жену!» – насмешливо ответила Гисла.

«Так я же не знаю, может, она там решила, что меня нет в живых, и снова вышла замуж. А мне жить всю жизнь одному? Не сам же я буду доить это троллеву козу и кормить этих ётуновых кур!»

Арнэйд и другие женщины смеялись, но считали, что Ульвар поступил верно: ждать приезда жены из-за моря и правда казалось делом бессмысленным. Насчет себя Арнэйд сомневалась, что решилась бы на такое путешествие, да еще ради мужа, который проиграл все имущество в кости!

В Силверволле Ульвар быстро подружился с ловцом из мери, Кеденеем, взял в жены его сестру Кеганай, и теперь они жили втроем. Кеденей – широколицый, с низким лбом, с такими высокими и округлыми скулами, что напоминали два яблока у него на щеках, с вечно спутанными и растрепанными темными волосами и такой же бородой, ничуть не походил на разговорчивого, кудрявого Ульвара и рот открывал в основном во время еды, но меж собой они отлично ладили. Лесная жизнь сделала его смуглое, обветренное лицо лишенным возраста, только по блеску карих глаз было видно, что он скорее молод, чем стар.

Предзимье выдалось неприятное, хмурое и холодное: часто шли дожди, дул пронизывающий ветер, тропы были покрыты лужами и грязью. По вечерам ветер так завывал над кровлей, так рвал над нею воздух, будто хотел вовсе обезглавить избу. В такую пору мало охоты высовываться под открытое небо, благо почти все работы вне дома закончены. Однако сыновей Дага часто не бывало дома – они ездили по округе, собирая свою будущую дружину. Арнэйд, слушая шорох дождя, жалела их, разъезжающих в такую погоду в мокрых плащах, но братья, возвращаясь домой, выглядели бодрыми и вполне довольными. Вести об их замысле расходились все шире, то и дело в Силверволл приезжали люди, чтобы заявить о своем желании к ним присоединиться. Не раз Арнэйд посылала кого-то из мелких в кузницу – звать братьев домой, потому что кто-то приехал и желает их видеть. Каждый вечер за ужином они принимались заново считать, много ли набирается людей. Не раз с тем же самым приезжали Гудбранд и Снэколь. От величины дружины зависело, насколько далеко получится зайти. Арнор, хоть и мечтал сравниться с сыновьями Альмунда, на свои возможности глядел здраво и понимал, что с дружиной около сотни человек на десятки переходов удаляться не стоит. Пока он наметил себе целью восточную часть земле мери – за Мерянской рекой, куда не простиралась власть Олава. Когда он думал об этом деле, у него сердце трепетало от мысли, что он, Арнор сын Дага, пойдет за добычей туда, куда сто лет назад не дошел Тородд конунг.

– Больше сотни мы едва ли соберем, – говорил Арнор вечером за ужином. – С таким числом мы до булгар, конечно, не дойдем…

– Знаешь, а я уже передумал! – заявил Виги, облизывая ложку. – У булгар нас так кормить не будут!

Перед осенними пирами забили бычка, и сегодня Арнэйд приготовила кашу из полбы, запеченную в горшке с размятой вареной репой и кусочками говядины, политую маслом и посыпанную раскрошенным сыром. Все за столом засмеялись, и Арнор тоже: он явно повеселел в ожидании похода, былое равнодушие ушло, его большие серые глаза весело заблестели.

– Я вижу, и меряне тоже просятся с вами, – заметил Даг. – Вчера был Сустык, сегодня Чолга…

– Сустык просил взять его сыновей, чтобы они раздобыли себе невест, – засмеялся Виги. – Им не везло на лову, нет средств на выкуп, вот они и хотят раздобыть девок там, где выкуп платить не надо.

– И вам бы стоило позаботиться о себе! – ответила ему Ошалче. – Хотя бы и так! Если у вас у каждого будет в доме по жене, вам будет не до походов куда-то к кереметам!

У мерян, как и соседей их, главным способом женитьбы было похищение; даже сам пан Тойсар, главный их жрец и судья, сидящий в Арки-Вареже, не мог отказаться от этого обычая, благодаря чему Свенельд и раздобыл невесту для младшего брата. Но, под влиянием многочисленных русов, насильственное похищение все больше уступало место сговору, а завершалось примирением при помощи выкупа и даров. Тем же, у кого не было куниц и серебра на выкуп, искали невест в дальних ялах.

– Чтобы найти челядь, очень далеко заходить не надо, – напомнил Даг. – Вы пройдете десяток ялов, чтобы каждому досталось кое-что, и к приходу сборщиков вернетесь. Можно будет сбыть им лишнее. Тогда это будет хорошее дело, которое подкрепит вашу честь и не навлечет на нас неприятностей. Я понимаю, Арни, тебе охота утереть нос Гудбранду, но… если ты возьмешь на себя слишком много, мы поссоримся с Олавом, а это ни к чему.

– Йора[9]. – Арнор слегка двинул плечом.

– Если вам повезет, мы укрепим свою силу и влияние. Но ведь может случиться и по-другому…

– Ма па́лем, – мягко ответил отцу Арнор. – Я это знаю.

Арнэйд подумала: он и правда знает. У него за спиной три года похода, трехдневная битва на Итиле, возвращение домой через неизвестность и глухой влажный туман… «Кажется, что мы уже умерли и будем грести так вечно…»

– Не надо слишком заноситься, – мягко посоветовала она. – Я прошу вас только об одном: чтобы вы отличились получше, чем Гудбранд, и он больше не смел ко мне свататься.

– Я не стану принуждать тебя выходить за Гудбранда, если он тебе не по душе, – с печалью сказал Даг. – Но хотел бы я тогда знать…

Он не закончил, но все поняли, что он хочет сказать.

– А что если однажды из лесу выйдет медведь и потребует невесту? – Арнэйд улыбнулась. – Раз уж в нашем роду такое водится, это может случиться и со мной.

– Дерево на меня пока не падало, – проворчал Даг.

– Брак с медведем обычно оказывается счастливым, – мечтательно продолжала Арнэйд. – Ведь он богат, и все у него в изобилии. И он всегда бывает очень добр к жене.

Арнэйд мысленно видела, как идет по лесу вместе с медведем, потом он, как в саге о Бьярнхедине Старом, просит ее подождать и скрывается в доме, а потом оттуда выходит человек… Выше среднего роста, с продолговатым лицом, с глубоко посаженными глазами цвета желудя, с твердой складкой ярких губ. От пристального взгляда этих глаз у Арнэйд даже в воображении обрывалось сердце. Он снова поцелует ее, возьмет за руку и поведет в свой дом…

Некоторое время все молча ели. Дети слегка возились, толкали друг друга и пинались под столом, но сегодня старшие не замечали их проделок.

– Ну а если нам не повезет, что мы потеряем? – сказал потом Арнор. – Всего лишь жизнь.

«От слова не зде-ла-еце», – чуть слышно прошептала Арнэйд заклинание на славянском языке, которому научилась еще в детстве от своей матери, а та – от бабки-словенки. Язык словен Арнэйд знала плохо, но кроме нее его не знал никто во всем Бьюрланде, поэтому заклинание, отвращающее злые последствия в худой час сказанных слов, казалось еще надежнее.

«И постарайтесь не попадаться на пути Одиновой охоте!» – пожелала своим братьям Арнэйд, когда после солоноворота провожала их из Силверволла на восток. «Йора, обещаю!» – только и сказал в ответ Арнор, обнимая ее. Впереди его ждали новые свершения, добыча и слава, о которых он мечтал целый год, но в эти мгновения возле оседланного коня ему острее всего хотелось одного – вернуться к ней.

Было это с месяц назад, и теперь Арнор, вспоминая то напутствие, мысленно отвечал: чего нам бояться, ведь Одинова дикая охота – это мы. Мы и есть та буйная рать, что выскакивает из зимних сумерек, и горе тому, кто повстречал ее…

Набралось около сотни человек – по большей части русы, но кое-кто из мерян тоже, – а значит, заходить очень далеко не стоило. От Силверволла Мерянская река почти сразу сворачивает на восток, и три перехода рать с тремя вождями – Арнором, Гудбрандом и Снэколем – прошла быстро, не отклоняясь от реки и никого не трогая, останавливаясь только на ночь. Ночевали прямо в лесу, сделав навесы и разложив длинные, медленно горящие костры, за которыми всю ночь посменно следили дозорные. Здесь, невдалеке от собственного дома, русы не хотели привлекать к себе внимание и злить местных жителей. Их обычаи были хорошо знакомы: восточная меря отличалась от западной только тем, что не платила дань. Несколько раз в день на берегу попадались куды – полуземляночные мерянские избы; сейчас, зимой, над поверхностью снега виднелись только высокие жердевые крыши да курился из окошек дым. Наверняка оттуда их тоже видели, но никто не показывался, даже собаки прятались. И правильно: хорошего от сотни вооруженных людей, частью верхом, частью на лыжах, ждать не приходилось.

На четвертый день, после полудня, нашли то, что нужно – довольно большой бол, из десятка дворов. Он стоял не прямо над рекой, а дальше в лес, над притоком, и давала о нем знать лишь цепочка следов от проруби. Оставив сани у реки, русы надели шлемы и кольчуги, у кого были, взяли щиты и быстро устремились по узкой тропе в снегу. Первыми рванули всадники. С криком «О́дин!» два десятка конных ворвались в бол и обрушились на жителей, как Одинова буйная охота – внезапно и неумолимо. Залаяли псы, закричали женщины; иные пытались сбежать к лесу, другие забивались по углам в кудах. Мужчин оказалось мало – в эту пору почти все взрослые, даже подростки, ушли на лов, остались дряхлые старики и малые дети. Однако иные успели схватиться за луки, и сам Арнор получил стрелу в грудь, едва оказавшись посреди бола. Успел подумать с удивлением, не смерть ли моя пришла на первых же мгновениях этого похода, но тут же невольно рассмеялся: стрела оказалась с тупым костяным наконечником, предназначенная для пушного зверя, и от хазарского пластинчатого доспеха просто отскочила. Не то первая, какая второпях попалась стрелку под руку, не то других вовсе не было. Стрелков зарубили, тех, кто успел бросить оружие и упасть лицом наземь, связали. Казалось, захват бола занял несколько мгновений, и только ощутив, как прохватывает зябкой дрожью под доспехом – даже нижняя сорочка взмокла от пота – Арнор осознал, что потрудиться пришлось.

Жителей согнали в несколько хижин и приставили охрану. Остальные куды обыскали, но на большую добычу тут рассчитывать не приходилось: лишенная возможности торговать, восточная меря была богата только пушниной и лесным медом. В большой куде нашелся медный котелок с железной дужкой – должно быть, самое ценное из здешних сокровищ.

Вожди бросил жребий, и в этом боле выпало остаться Гудбранду. Вся дружина здесь просто не поместилась бы, и не более трети людей смогло бы ночевать под крышей. Гудбранд не огорчился: он пошел в поход за служанками для Арнэйд, и уже сейчас мог получить нужное, даже с выбором. Арнор и Снэколь двинулись дальше.

За следующие дни они захватили таким же образом еще несколько болов, и каждый обосновался в одном из тех, что побольше. Здесь держали добычу и ночевали, а днем обходили окрестности. При внезапных налетах на небольшие ялы, из пяти-шести дворов, где к тому же оставалось мало мужчин, отряд в полтора-два десятка хорошо вооруженных, опытных русов был неодолимой силой. Смирив охочих противиться, жителей загоняли в несколько домов, обыскивали остальные, забирали скотину – кормить дружину и пленных, – все оружие, меха, шкуры получше. Из пленных выбирали самых ценных – девушек, молодых женщин, здоровых отроков и парней. Этих вместе с захваченных скотом отводили в тот бол, где стоял вожак. Не менее десятка человек всегда оставалось сторожами при добыче. Несколько раз приходилось отбиваться: мужчины из ограбленных ялов, вызванные с лесного промысла молвой о набеге, собирались в ватаги и пытались освободить своих.

Здешняя, восточная меря, несколько отличалась от привычной русам западной. Худощавые, невысокие – иные из мужчин рослому Арнору доставали макушкой только до плеча, – они были схожи с западными сородичами широкими, плосковатыми лицами и резкими скулами, по большей части имели такие же светлые глаза и волосы, но попадались среди них и темноволосые, кареглазые, смугловатые, с глазами не просто узкими, а слегка раскосыми, чем напоминали Арнору хазар и буртасов, виденных в низовьях Итиля. Но эти смуглолицые не оставляли каких-то отдельных родов или селений и жили среди других, тем же укладом и говорили почти тем же языком.

Однажды отряд под водительством самого Арнора, шедший с добычей – скотом и полоном – по льду реки, вдруг попал под ливень стрел из леса. Зная храбрость и упрямство племени меря, чего-то такого русы ожидали постоянно и не растерялись. Не желая стать легкой целью для стрелков, Арнор вел дружину вдоль низкого берега широкой реки; от высокого, откуда их можно было обстрелять безнаказанно, было слишком далеко. Стрелы летели густо – надо думать, в зарослях у низкого берега засело не менее полутора десятка стрелков. Две застряли в щите, висевшем у Арнора на плече; рядом кто-то вскрикнул, дернулась раненая лошадь Хьяльти, сына Торфинна. Краем глаза Арнор приметил, как кто-то из своих, ближе к лесу, упал на колени, хватаясь за бок.

– Стрелы! – рявкнул Арнор, вскидывая щит. – Бей!

На нем, как и на Виги, был шлем и хазарский пластинчатый доспех из добычи, и оба брата живо взялись за луки. У них хороших стрел хватало – все время между Дисаблотом и началом похода они не даром пропадали в кузнице. Выпустив по стреле, сыновья Дага погнали лошадей к лесу.

– Конные, за мной! – крикнул Арнор, на ходу выхватывая с пояса секиру.

Стрелы летели им навстречу, но в Арнора никто не попал – решительный порыв всадников заставил дрогнуть стрелков в зарослях. Тут было важно не дать им времени на стрельбу: размахивая топорами, Арнор, Виги, еще несколько верховых за ними ворвались в заросли у кромки берега, где засели стрелки.

Те уже пустились бежать – перед всадниками они были бессильны. Пока меряне оставались неподвижны, овчинные кожухи и кафтаны из лосиной шкуры делали их малозаметными возле заснеженных стволов и за еловыми лапами, но когда им пришлось тронуться с места, бо́льшая быстрота сделала всадников хозяевами положения. Кто-то впереди и сбоку еще стрелял, но Арнор не стоял на месте, а заросли мешали и стрелкам. Стрелы с щелканьем сбивали ветки то позади лошадиного хвоста, то сбоку, Арнору на голову сыпался снег с деревьев, но он в треске ломаемых кустов мчался сквозь заросли, видя, как мелькает впереди спина бегущего врага – в овчинном кожухе, в меховой шапке, с зажатым в руке луком. Снега было по колено – для коня это не помеха, а вот человеку приходилось трудно.

Слыша все ближе за спиной треск ветвей, лесной стрелок понимал, что не уйдет. Остановился под толстой елью, отбрасывая лук, второй рукой вырвал из-за пояса топор, замахнулся… но Арнор успел первым и сверху обрушил лезвие секиры на голову противника, прикрытую только шапкой. Тот рухнул с разрубленным черепом. Вскинул топор, Арнор быстро огляделся с седла, насколько позволял шлем, выискивая новых врагов. Рядом никого не было, и он развернулся к реке.

Оглядывая заросли, он вскоре заметил еще одного мертвеца из чужих, со стрелой в спине. Ульвар и Кеденей уже его перевернули и шарили за пазухой. Арнор сам приказал обыскивать по возможности тела и не оставлять никакого оружия. Больше у мери обычно взять бывало нечего, но если у кого находилась бронзовая серьга или медный перстенек, Ульвар и этим не пренебрегал. Увидев Арнора, ломящегося верхом через мелкие елки, Ульвар помахал рукой и крикнул, задыхаясь:

– Мы сейчас!

Шапка у него сбилась на затылок, русые кудри прилипли к потному лбу, кожух на плече был разорван, видно, стрелой, но пятен крови Арнор не заметил.

Едва Арнор выбрался из зарослей обратно на лед, как сразу увидел – еще не все. На реке шла драка. Здесь оставался взятый в последнем яле полон – десяток молодых женщин и несколько отроков – и с десяток голов разного скота. Полон был привязан попарно к длинной жерди – из такого положения невозможно было разбежаться в случае какой заминки. Возле полона человек пять русов отчаянно отбивались от десятка мерян, еще несколько лесовиков тем временем спешно освобождали пленных, разрезая путы на руках. Пять-шесть женщин уже бежали к лесу, одна, крепкая баба, тащила на плечах козу. На льду лежало несколько тел – Арнор мельком заметил двоих русов и несколько мерян, убитых и раненых.

Размахивая секирой, он налетел на мерян возле полона. Кого-то рубанул с ходу, прикрылся щитом от нацеленного копья, отмахнулся от двоих, что пытались ухватить его за ногу и сорвать с седла. Рядом, яростно вопя, дрался Виги. Вдруг он полетел наземь, и Арнор запоздало сообразил, что в них стреляют. Его оттеснили от полона, но тут из лесу подоспели еще трое-четверо всадников и человек пять пеших – теперь они погнали мерян прочь.

– Назад! – орал Арнор. – В лес не ходить!

Двое, за которыми он гнался, скрылись за елками. От своих он оторвался шагов на полста. Надо возвращаться, успел подумать Арнор… и вдруг получил такой удар в голову, что кувырком полетел с седла на твердый лед, и весь мир мгновенно поглотила тьма…

Очнувшись, Арнор ощутил только холод по всему телу. Голова звенела, гудела и болела. С усилием чуть подняв голову, он кое-как разлепил веки – свет резанул по глазам, замутило. Потом он понял, что лежит лицом в лед. Лица он почти не чувствовал. Упираясь в лед руками, Арнор поднял тяжеленное тело и сел.

Перед глазами все плыло, но он разглядел мечущиеся возле опушки фигурки. Значит, без сознания он пролежал совсем недолго, несколько мгновений. Драка еще идет. И он вроде как жив.

Шлем съехал на бок, мешая обзору, и Арнор попытался его поправить. Рука наткнулась на что-то, чего у него на голове не должно быть. У него выросли рога? Нет, один рог, слева. Едва совладав с ремешком, Арнор снял шлем и хрипло вскрикнул от изумления – в стальном боку шлема торчало обломанное древко стрелы. Арнор заглянул внутрь – на грубом льне стеганого подшлемника, среди рыжих разводов засохшего пота, краснело небольшое пятно. Яркое, свежее. Он схватился за голову – волосы слегка влажные и липкие. На пальцах кровь.

Холодея, он вынул подшлемник – тот дался не сразу, что-то его держало. В шлеме изнутри торчал погнутый железный наконечник. Едва соображая, Арнор попробовал пошевелить его пальцем: засел крепко. Невидимый стрелок из леса попал ему в голову; с близкого расстояния стрела пробила шлем, но железо наконечника было куда хуже, чем железо шлема, наконечник погнулся и засел в подшлемнике, пробив его совсем чуть-чуть и лишь расцарапав кожу. А будь железо наконечника чуть получше – он вошел бы ему в череп и засел в мозгу. То есть он упал бы с коня уже мертвым.

От опушки доносились крики. Арнор решительно запихнул подшлемник обратно в шлем и надел. С обломком было не очень удобно, но куда лучше, чем совсем без шлема!

Встав на ноги, он первым делом подобрал щит, потом огляделся, отыскивая своего коня. Тот с перепугу убежал шагов на сорок и запутался в мелких елках. К счастью, стрелкам было некогда его ловить. Они, скорее всего, «ударили в поршни» сразу, как выпустили стрелы, даже не видели, как Арнор падал – иначе непременно подошли бы забрать его оружие.

Арнор призывно свистнул; конь, уже успокоившись, послушно вернулся и позволил ему сесть в седло. Прикрыв спину щитом, Арнор направился обратно к месту схватки.

Жердь, усыпанная обрывками мочальных пут, валялась на льду, последние две женщины, увязая в снегу, скрывались за кустами на опушке. Двое-трое русов преследовали их, огибая бьющуюся раненую лошадь; кто-то поскользнулся, упал. Арнору бросились в глаза Ульвар и Кеденей, гнавшиеся за женщинами. Тех прикрывал один мерянин; слыша погоню за спиной, он обернулся, взмахнул топором, и Ульвар отпрянул – своего щита он уже лишился. Кеденей ткнул в лесовика копьем, тот отскочил, Ульвар снова бросился на него с топором и вдруг упал. Кеденей оглянулся, и в этот миг женщины и их защитник скрылись за кустами.

– Кеденей, назад! – по-мерянски крикнул Арнор. – Посмотри, что с ним!

Сам он, наложив стрелу, готов был выстрелить на любое шевеление, но кусты лишь подрагивали, потревоженные бегущими. Арнор оглянулся: драка на льду прекратилась, мерян больше не было видно. Тогда он подъехал к Кеденею; тот сидел на снегу возле лежащего Ульвара и даже не пытался его поднять.

– Что там?

Кеденей не ответил. Но тут Арнор и сам увидел – в шее Ульвара, пробив ее насквозь, торчала стрела с черным железным наконечником.

«Готов», – мысленно отметил Арнор, и даже раньше, чем он успел осознать потерю, явилась мысль о Виги – где брат, как он-то?

Ульвару было уже не помочь. Развернув коня, Арнор поскакал к своим людям – оценить потери.

Вернувшись в обжитой бол и раздевшись, чтобы сменить влажную от пота рубаху, Арнор вновь увидел на груди пожелтевший синяк от стрелы. Осторожно ощупал царапину на голове – чуть выше виска. «Ну и рожа у тебя… – обронил Хьяльти. – Иди-ка умойся». Умываясь, Арнор понял, что лицо у него расцарапано и кожа на скуле, на щеке и подбородке содрана об лед. Долго теперь болеть будет. Но и это была мелочь по сравнению со стрелой в голове. Наконечник из шлема он вынул, подбив изнутри обухом секиры, но дыра осталась. Все его спутники приходили посмотреть, совали в дыру палец и шевелили им, давясь глупым смехом. Арнор осторожно, чтобы не потревожить содранное, ухмылялся в ответ. Норны его пощадили. Не то что беднягу Ульвара. Мог бы тоже лежать холодным, с застывшим в глазах удивлением. Идущий на войну уже мертв, как говорил варяг Халльтор, один из вождей в хазарском походе, и за те три года Арнор свыкся с этой мыслью. Пара царапин – это даже не раны. А могло бы все для него кончиться. Можно считать, задаром отделался.

Виги тоже был почти невредим, только ушиб плечо и бок, когда падал с раненой лошади. Убитых было двое – Ульвар и еще один парень из Силверволла, Хаки Лепешка, заколотый копьем в борьбе за полон. Тело Ульвара принес на плечах Кеденей; от места битвы его везли на санях, но потом Кеденей больше никому не дал притронуться к своему зятю. Убитых решили здесь не сжигать, а увезти тела домой, благо зимний холод позволял, и передать родне.

Ближе к вечеру Кеденей подошел к Арнору и молча протянул ему что-то. Арнор вгляделся: узелок в довольно замызганной конопляной тряпочке.

– Это что?

Вместо ответа Кеденей знаком предложил самому посмотреть. Мало кому приходилось слышать его голос, и Арнор порой мельком удивлялся, откуда такая дружба между ним и Ульваром, который рта почти не закрывал, а главное, как Ульвар своего шурина понимает.

Взяв тряпочку, Арнор осторожно развязал узелок. И присвистнул: в нем лежали три шеляга – целых, новых и блестящих, будто луна в полнолуние.

– Это еще откуда?

Кеденей показал на восток и сделал быстрый знак под горлом, обозначая убитого.

– Тот мертвец в лесу? – Арнор вспомнил, что застал Ульвара и Кеденея за обыскиванием трупа. – У него взяли?

Кеденей кивнул.

Арнор переглянулся с Виги – брат пробился ближе, чуя нечто любопытное.

– Богато живут! – Виги многозначительно поднял брови.

Это прозвучало как насмешка – каковой и было. Лишенные доступа к заморским товарам, здешние жители пользовались только тем, что им давал лес и немного выжженных делянок: не имели ни хороших тканей, льняных и тонких шерстяных, ни тем более шелковых, ни серебра, ни стеклянных и сердоликовых бус. Бронза и медь встречались редко, да и те доходили невесть какими путями, видимо, от булгар и торговавших с ними народов откуда-нибудь с северо-востока. Здешние женщины растили и пряли коноплю, выделывали немного грубых шерстяных тканей, и любимой одеждой у восточной мери был кафтан из кожи, лосиной или телячьей шкуры, поверх которого в холода надевался кожух из овчины.

А тут вдруг три шеляга, да новых!

Стоило бы спросить у пленных, откуда такое богатство, но увы – сражение на реке лишило Арнора всего полона, остался только скот. До того он уже набрал больше трех десятков пленных и целое стадо; по одной рабыне и по паре овец или коз получит каждый в его дружине, и это после выделения ему заранее обговоренной доли вождя. Нынешнюю вылазку Арнор считал последней и собирался завтра же поворачивать назад. Но теперь передумал: он не позволит мере хвастать, будто они сумели напугать и прогнать русов в тот единственный раз, когда дали им настоящий отпор.

Прочие русы были так же возбуждены битвой и обозлены потерей добычи, и решение задержаться споров не вызвало.

– Я сам останусь завтра здесь, – сказал Арнор, – на случай если они тоже отдышатся и попробуют напасть на нас опять.

– А я пойду порыскаю! – кровожадно оскалившись, пообещал Виги. – Дашь мне твоего коня?

Арнор почти не сомневался, что меряне, воодушевленные вчерашней победой, сегодня попытают счастья снова. При себе он оставил половину дружины; еще в утренней темноте расставил в лесу дозорных, а остальным велел сидеть в кудах, особо не показываясь снаружи. Если меряне сочтут, что здесь никого нет, и понадеются на легкий успех…

До полудня все было тихо. Если кто и замышлял нападение, то на глаза пока не совался. А едва миновал полдень, как в бол вернулся Виги со своими людьми. Свои все были целы, но никакой добычи не привели.

– Что это вы так рано? – спросил Арнор, выйдя их встречать. – Грибов совсем нет?

– Смотри чего покажу!

Виги, пропустив мимо ушей насмешку, соскользнул с коня и поморщился от боли в ушибленном вчера плече. Сунул руку за пазуху, вынул что-то блестящее и протянул Арнору.

– Ё-отунова кочерыжка! – Вглядевшись, Арнор от изумления вытаращил глаза.

Перед ним был серебряный ковш величиной с две женские ладони. Позолоченный чеканный узор на боках, на конце ручки – росток с тремя лепестками. На дне изображен гордый всадник в степном кафтане с косым запа́хом, с вьющимся чубом на маковке выбритой головы, с тонкими длинными усами.

– Это еще откуда? Где ты это взял?

– Не поверишь. – Виги выразительно помолчал, доводя брата до высшей степени любопытства, и под ухмылки дренгов объявил: – На кладбище!

– Чего? На каком, ётуна мать, кладбище?

– Наткнулись мы, знаешь, загородка березовая, в три бревнышка высотой, видно, что свежая. Ну, сруб, знаешь, «домик мертвых»? Я подъехал глянуть, нет ли оттуда следов, смотрю – саатана[10], блестит что-то. Хорошо, снега вчера не было, иначе завалило бы. А так – стоит, красуется, будто на столе у конунга. Там еще всякой дря… всяких даров навалено, деревянные чашки, горшки глиняные… А на березе над могилой – кафтан висит! Хьяльти, давай!

Виги махнул рукой, и Хьяльти с гордым видом, будто богатый торговец, развернул перед Арнором белый льняной кафтан, отделанный красным узорным шелком. У Арнора чуть не отвисла челюсть: вещь была явно дорогая, новая, а главное, так одеваются очень далеко от здешних мест. Такие кафтаны он часто видел в хазарских владениях – их носят ясы, сами хазары, буртасы, иногда булгары. Но не меря.

– Не желает господин примерить? – Хьяльти встряхнул кафтан, подражая купцу. – Как на господина сшито!

– Это откуда ж здесь такое? – Арнор перевел изумленный взгляд на брата.

– Я тебе что, вёльва?

– Да откуда ж тут такое возьмется, ётунова кочерыжка? С неба упало? Э, ты хоть догадался у той могилы людей оставить?

– Саатана, обижаешь, енвеля[11]! Там след был слабый, вывел на реку, пропал. Но я был бы уж очень нелюбопытным, если бы не хотел знать, откуда принесли такую роскошь. А главное, нет ли там еще!

Арнор вспомнил три новеньких шеляга, найденных за пазухой убитого стрелка. Какие-то здесь чудеса творились – над рекой Валгой прошел серебряный дождь!

Выросшие в тесном общении с мерей, сыновья Дага хорошо знали ее обычаи. Их и самих порой приглашали за поминальный стол, когда умирал кто-то в роду бабки Личиви, матери Дага. Им было известно, что своих покойных у мери сжигают на погребальном костре, потом собирают обгорелые останки с кострища, укладывают в середину продолговатой ямы, завернув в кафтан и обвязав поясом, будто тело, рядом кладут перемену одежды и еще кое-какие погребальные дары. Засыпав яму, поверх нее ставят небольшой сруб – «домик мертвых», без одной стены, так чтобы можно было подкладывать туда дары и угощение. То, что на могиле обнаружились подношения, их не удивило. Удивило другое – откуда здесь настолько дорогие вещи, серебро, льняной кафтан с шелком? Найти их на кладбище восточной мери было почти так же невероятно, как в глухом лесу.

– Может, там какой яс похоронен? – строил догадки Виги. – Или хазарин?

– А хазарин здесь откуда? Какие ёлсы принесли?

Томимый любопытством, Виги даже расспросил полонянок. Девушки-мерянки – с круглыми, плосковатыми, скуластыми лицами, с глубоко посаженными глазами и гладко заплетенными русыми косами не поражали красотой, но были крепкими, выносливыми и ценились как работницы. Несмотря на приветливость, с какой к ним обращался Виги, и попытки их задобрить при помощи лепешек и меда, они отмалчивались, отворачивались, отводили глаза, лишь иные бормотали, глядя в земляной пол куды: «Ма ом пале. Я не знаю». Чье это кладбище, какого рода был тот покойник с тремя шелягами? Кого из них спрашивать?

Имелся более надежный способ прояснить дело. Могила выглядела свежей, березовые бревнышки сруба еще не высохли, крышей его еще не покрыли, а значит, последний пир мертвого пока не состоялся. Оставалось его дождаться. Спрятанные за деревьями на ближайшей опушке, сменяя друг друга, дозорные сторожили могилу днем и ночью. Русы знали: ждать гостей надо ближе к вечеру, перед сумерками. Но в какой день? Чувствуя, что где-то рядом тайна, сулящая богатство, Арнор опять отложил возвращение домой. Он даже вернул на могилу серебряный ковш с хазарским всадником и ясский кафтан: гости покойного должны застать все так же, как оставили. Иначе дело не сладится.

Опасаясь излишне растревожить округу, в ближайшие дни русы никуда больше не выходили, сидели в своем боле. От скуки нетерпение томило еще сильнее. На четвертый день наконец в сумерках прибежал на лыжах Ботольв, один из дозорных: гости пришли…

Короткий, пасмурный зимний день угасал, когда из леса показалась вороная лошадь, волокущая сани. Ее чернота так резко бросалась в глаза среди заснеженного леса, что Мукача вздрогнул – едет посланец Киямата[12], если не он сам! Безмолвие и неподвижность кладбища, за которым он наблюдал полдня, настроили на мысли об иномирном. Кого еще здесь можно дождаться, кроме как посланцев из мира мертвых! Мукача был из мерян, живущих в Силверволле, и с ним на пару нес дозор русин, Ботольв. Сегодня Мукаче впервые выпало сторожить загадочную могилу, и он не раз уже принимался шепотом молиться Колом-Аве – Матери Кладбища: «Колом-Ава, та, что первой из людей была похоронена здесь, милая, добрая бабушка! Прошу тебя, не гневайся, что мы сидим здесь и наблюдаем за твоими могилками! Не обижай нас, не причиняй нам зла, не пугай нас и накажи всем твоим покойникам, чтобы лежали смирно и не вредили…» Могилы покрывал снег, лишь жердевые кровли, точно такие же, как у жилых кудо, только маленькие, едва торчали над белым покрывалом. Там же, где домики мертвых развалились от ветхости, снежная пелена лишь слегка поднималась.

Мукача негромко окликнул товарища. Они сидели здесь давно, вот-вот ждали смену и уже порядком замерзли – огня развести было нельзя, запах дыма в лесу непременно бы их выдал, поэтому для согрева Ботольв перетаптывался и подпрыгивал на снегу, размахивая руками, отчасти напоминая ворону, что норовит взлететь. Услышав голос Мукачи, припал к стволу и замер. В санях сидел старик в большой куньей шапке, за ним шли на лыжах с десяток человек. Дозорные волновались: не заметят ли меряне, что могилу трогали? Снегопады последних дней надежно скрыли все следы, а березовый сруб, еще без крыши, был наполнен снегом, ровным и белым, как скатерть. Под ним скрылись все погребальные дары, и было совсем не видно, есть ли среди них серебряный ковш с позолотой, но тем не менее он там был.

Гости приблизились к могиле, старик в куньей шапке остановил лошадь и вылез из саней. Подошел к новой могиле, поднял руки и стал призывать вслух:

– Селтык, сын мой! Вот настал седьмой твой день, пора тебе идти на последний свой пир с нами! Тебя призываем мы, поезжай с нами! Возьми с собой и деда твоего Пакши, и бабку твою Чилдавику, и прадеда Палаша, и братьев его Палгадара и Палантая! Возьми товарищей твоих на пути – Чиму, Ендемея, Теверея, Идыра, Изгилду, Салыша, Ачеваша, Ушкилду! Все приходите!

Прибывшие вместе со стариком, сняв лыжи, окружили могилу. Старик вошел в круг, и все двинулись противосолонь, неловко притаптывая поршнями на глубоком снегу, приплясывая и восклицая хором:

– Селтык! Чима! Ендемей!..

Трижды они обошли могилу, выкликая множество имен. Насчет предков покойного все было понятно, а вот кто его спутники? Неужели здесь ходит какой-то мор, сгубивший разом десять человек?

Но вот пляска на могиле завершилась, старик снова уселся в сани и стал понукать лошадь. Однако она, хоть и пыталась, не могла сдвинуть сани с места.

– Слишком много набрали духов! – шепнул Ботольву Мукача. – Ей не под силу.

– Слишком много вас, дорогие гости! – сказал старик, обращаясь к пустым на вид саням. – Лошади вас не свезти! Прошу иных из вас остаться.

Немного подождали, потом старик снова взялся за вожжи, и лошадь наконец сдвинула сани с места. Двое дозорных выждали, пока сани и старикова малая дружина скроются за перелеском, потом Мукача обратился к Ботольву:

– Беги к нашим. Я пойду за ними и буду смотреть, что там на месте.

Ботольв немедленно встал на лыжи и пустился в путь: возбуждение после долгого ожидания придало сил и живо его согрело.

Пока добрались до кладбища, начало темнеть. От кладбища пришлось пройти еще с роздых, но след от саней и десятка человек был на снегу отлично виден даже в сумерках. Тропа привела к обширному ялу – дымили оконца десятка хижин. Когда выходили из леса, навстречу выбежал Мукача – прятался где-то за поленницей.

– Уже пришел! – вполголоса доложил он.

– Кто?

– Покойник пришел! Сидят вон там. – Мукача указал на самую большую куду; даже издали были слышны звуки буйного веселья внутри, звук рогов и бубнов. – Давно пришел, теперь гулянка вовсю идет. Людей много. Весь ял собрался.

– Только нас и не хватает, – добавил Арнор. – Пошли, дренги. Кто окажется с оружием, тех бейте, смирных не надо. В таком деле надо осторожнее – можно невзначай зашибить того единственного, кто что-то знает. Помните же – здесь мы ищем не добычу, а сведения. Ну, сначала сведения, потом добычу.

– Про серебряный дождь, – подтвердил кто-то из сгрудившейся вокруг него толпы дренгов.

Между кудами никого не было видно: все собрались на поминальный пир. Темным косматым пятном на снегу лежал убитый пес: Мукача пустил в него стрелу, чтобы не залаял на чужака. Проходя мимо, он вытащил стрелу, проверил целость наконечника, обтер о полу кожуха и убрал в берестяной колчан: еще пригодится.

Русы окружили дом. Гудьба рожков и звуки гулянья заглушили их осторожное приближение. Узкие оконца были открыты, оттуда вился дым очага, тянуло духом жареной баранины. Пока подходили, слышался дружный топот пляски, но теперь стих. Незваные гости замерли под дверью и оконцами с оружием наготове, прислушиваясь. Было немного не по себе: зимний сумрак самой короткой ночи, поминальный пир, на который, по обычаю мери, является сам покойный в теле кого-то из живых родичей… «Дикая дружина Одина – это мы!» – напомнил себе Арнор и для бодрости подтолкнул локтем Хрока, ближайшего к нему дренга.

– А теперь расскажи-ка нам, Селтык, хорошо ли родичи наши поживают на том свете! – послышался изнутри женский голос, немного запыхавшийся после пляски. – Все ли у них есть, не терпят ли какой нужды?

– Может, они просили что-то им передать из вещей?

– Как поживает наша бабка, Чилдавика?

– Бабушка Чилдавика поживает очень хорошо, – ответил им голос, звучавший глухо.

Арнор еще раз подтолкнул Хрока: говоривший был в личине из тех, в какие рядятся для игрищ в честь покойников. Стало жутко: мир мертвых был совсем рядом, а они готовились ворваться прямо в него с оружием в руках.

– Каждый день она кушает то барашка, то гуся, то утку! – продолжал покойник.

– Посоветуй, дорогой Селтык, как мне вылечить мужа? – попросил жалобный женский голос. – Он хворает уже третий месяц, даже сюда, к тебе, не смог прийти, и никто не может ему помочь! Что за дух наслал на него эту хворь? Как ее прогнать? И можно ли, или ему уже скоро идти по твоему следу к нашей доброй Колом-Аве?

– Мне известно, отчего хворает твой муж! – глухим голосом ответил мертвец. – Эту хворь наслал керемет по имени Дух Лебедя.

– Как же нам его исцелить?

– И это мне известно. Пойди поздно вечером в овраг, разведи костер и скажи: «Тул Водыж, Дух Огня, на длинном хвосте твоего дыма подними и отнести на небо мою просьбу! Найди Дух Лебедя и скажи ему: Йуксын Керемет, Дух Лебедя, забери назад болезнь, какую наслал ты на моего мужа, и возьми мои дары – узелок с мукой, голову барана и кулек соли! Помоги поправиться хворому человеку!» Узелок с мукой и солью повесь на дерево, зарежь барана, приготовь мясо там же, в овраге, поешь сама и оставь духу. Кости и шкуру сожги. А потом скажи: «Ласково придя, возлюби нас!» Тогда Дух Лебедя поможет, и муж твой исцелится.

– Тау, спасибо тебе, Селтык!

– Не слишком ли долго мы томим вопросами дорогого гостя? – сказал другой мужской голос. – Ему уж скоро трогаться в обратный путь, а еще надо на прощание провести ночь со своей любимой женой! Правда, Кунави? Пора нам по домам, а утром мы придем, чтобы проводить Селтыка обратно в его новый дом, к бабушке Колом-Аве!

«Он что, еще с покойницкой женой спать будет?» – мысленно возмутился Арнор. Про этот обычай он слышал, но считал, что это шутка.

Заслушались!

– Вперед! – воскликнул он и, в одной руке держа секиру, второй рванул дверь куды.

Внутри оказалось много народу – куда ни глянь, везде лица, плечи, руки, освещенные огоньками расставленных тут и там глиняных жировых светильников и огня в очаге. В первый миг Арнор даже растерялся: казалось, некуда войти.

– Всем стоять! – крикнул он по-мерянски. – Кто двинется – стрелу в живот!

Перекинув щит с плеча на руку, он прикрылся, так что над окованной железными скобками кромкой виднелась только голова в шлеме и лезвие секиры, и отодвинулся от двери, давая возможность войти Хроку с луком наготове. При этом он толкнул одного из местных, что стоял слишком близко ко входу, тот повалился на других, и несколько человек завозилось на полу, пытаясь встать. В куду вошли еще человека три, и Арнор понял: надо местных выводить, в такой сутолоке дела не будет.

– Вы трое – на выход! – велел он ближайшим к двери с другой стороны. – Виги! Возьми пару парней, отведешь, кого я дам, в любую куду, закроешь там. Стоять, я сказал, пургален[13]! Руки выше, чтоб я видел!

Едва уловив движение руки кого-то из мужчин – к какому-то тяжелому предмету, который не успел разглядеть в полутьме, – Арнор шагнул вперед и врезал под челюсть кромкой щита, опрокидывая мятежника назад к стене. Убивать он не хотел, помня свои же слова о единственном осведомленном, которым мог оказаться кто угодно. Хотя разговаривать этот теперь долго не сможет…

Постепенно в избе стало просторнее: повинуясь приказам и выразительным толчкам сулицей, изумленные участники поминального пира выходили, держа руки на виду. Иные шатались, перепив медовухи, спотыкались и бормотали что-то, считая это вторжение за нашествие духов. За дверью русы принимали их и ватагами по пять-шесть человек разводили по каким попало кудам, где и запирали, перед тем забрав изнутри все, пригодное как оружие. Один мерянин, в темноте сумев завладеть топором из-под лавки, бросился на Арнора; тот успел подставить щит, лезвие засело в кромке, и в тот же миг Арнор зарубил его сам. Только тогда закричали несколько женщин: до того все пирующие, уже изрядно угостившиеся медовой брагой-пуре и пребывающие мыслями на том свете, были так ошарашены этим набегом, что повиновались в каменном безмолвии.

Когда лишних вывели, появилась возможность оглядеться. Куда была как все – земляной пол, усыпанный соломой, вдоль стен – тяжелые лавки, вырубленные топором из половины расколотого бревна. Посередине горит огонь в очаге из крупных валунов, над ним котел с вареной бараниной, подвешенный к потолочному шесту. Такого жилья Арнор навидался и в своей части Мерямаа. Однако с первого взгляда стало ясно: они пришли куда надо. На столе напротив входа красовались миски, какие и конунг не постыдился бы поставить на стол – хазарской работы, расписанные зелеными и коричневыми ростками и птицами по белому полю, чаши синего и зеленого стекла с тонкой резьбой. Бронзовый кувшин с чеканкой, бронзовый котел с железной дужкой возле очага, тоже с мясом. Над лавками развешано несколько кафтанов и широких, мохнатых овчинных шуб; кафтаны из белого льна с шелковой отделкой так сильно бросались в глаза на почерневших от дыма бревенчатых стенах, что казались живыми.

На месте Арнор оставил старика – этот приходил вызывать покойника, а значит, был здешним кугыжем, – и самого покойника, обнаруженного на почетном месте за столом. Выглядел он так, что Арнор, хоть и считал себя человеком бывалым, только поминал ётунову маму: такого он не видел и вообразить не мог. На покойнике был надет хазарский кафтан ярко-желтой шерсти, сверху донизу по разрезам обшитый сине-красно-лиловым шелком с каким-то сложным узором, который Арнор пока не мог рассмотреть, но в его огромной стоимости не сомневался. Встретить в этих местах такой кафтан было почти то же самое, как застать в утиной стае птице-пса симорга. Лицо закрывала темная кожаная личина с прорезями для глаз и рта. Арнор видал богатые кафтаны, видал «мертвецкие» личины, но то и другое сразу настолько резало глаз, что хотелось проморгаться.

В куде остались только эти двое и сам Арнор с тремя дренгами, – и еще женщина средних лет забилась в угол, видимо, хозяйка дома и жена покойного. Арнор отставил в сторону щит и сел перед очагом, так чтобы видеть старика и покойника, но секиру из рук не выпустил.

– Откуда это у вас? – сразу спросил он, секирой указывая на кафтан, а потом на стол и стены.

– Кто ты такой? – с возмущением ответил старик. – Зачем врываетесь в почтенный дом, нарушаете священный обычай, убиваете людей! Люди вы или кереметы?

– Разница для вас невелика. Отвечай.

– Вы пришли за теми, кто был впереди вас? – глухо спросил покойник из-под личины.

– Кто – впереди нас?

– Или вы – духи тех, кто был убит? – воскликнул старик. – Великий добрый бог, хранящий род, великий создатель белого дня! Защити нас от порождений керемета, что ворвались прямо в наш дом!

– Нет, они не духи, – возразил ему покойник. – Я вижу – они пребывают в своих живых телах. Они ищут тех, кто приходил к нам…

– Да кто приходил к вам, ётунова кочерыжка! – Арнор начал терять терпение.

Если старик не мог понять, люди они или духи, то покойник, кажется, знал об этом деле больше самого Арнора.

– Такие же, как вы, – ответил покойник.

Лица его Арнор видеть не мог, и это ему причиняло досаду, которой он не хотел выдавать, поэтому делал вид, что ему все равно: на человеческое лицо смотреть или на кожаную личину. Но, сколько он мог судить по движениям покойника и ровному голосу, тот не испытывал ни страха, ни растерянности. Не то что старик, кипевший от возмущения. Во властных повадках его сказывалась привычка верховодить родичами, встречая лишь беспрекословное повиновение.

– Что значит – такие же, как мы?

«Русы?» – чуть не спросил Арнор, но сдержался. Здесь не могло быть других русов. Мелькнула пугающая мысль, что эти меряне где-то наскочили на дружину Гудбранда или Снэколя, хотя те должны находиться в других местах, но ее он отбросил: если бы у кого-то из тех двоих имелся такой кафтан, он бы знал. После похода на Хазарское море в Бьюрланде завелось немало дорогих вещей, но все были известны наперечет. Да и зачем бы даже Гудбранд, не чуждый желания покрасоваться, взял бы столь дорогую одежду с собой? Хоронить, если что, все равно дома будут.

– В таких же шлемах и железных одеждах. – Покойник кивнул на снаряжение Арнора. – Только щиты у них другие… были.

– Где вы встретили тех людей?

– На реке.

– Давно?

– Семь дней назад, – без запинки ответил покойник, будто высчитал заранее. – В тот же день я был убит, и вот сегодня пришел в свой бывший дом на прощальный пир с родичами.

Арнор тихо зарычал, не открывая рта и пытаясь таким образом подавить досаду. При его спокойном, уравновешенном нраве он злился, когда чего-то не понимал, а эти речи звучали уж слишком дико.

– Да, нынче мы справляем прощальный пир моего сына Селтыка, а вы ворвались и нарушили обряд! – сердито попрекнул его старик. – Не дали моему сыну как подобает проститься с миром живых! Люди вы или кереметы, пусть великий добрый бог…

– Будешь болтать лишнее – велю заткнуть тебе пасть твоей же шапкой! – перебил его Арнор: кому нужны проклятия на голову? – И пока всю ее не прожуешь, больше не скажешь ни слова. Отвечай, о чем спрашивают. Если я узнаю все, что мне нужно, то не трону у вас никого.

Потом он обратился к покойнику:

– Как ты был убит?

При этом Арнор почувствовал себя Одином: кто еще может задавать такие вопросы мертвым?

– Меня зарубил один человек в таком же шлеме, но пока он пытался вытащить топор из моей головы, мой брат Пактай убил его копьем в шею, – с явной гордостью ответил покойник, и эта гордость была первым живым чувством, какое Арнор услышал в его речах. – Брат отомстил за меня, и вскоре мы разбили их.

– Они пришли по реке с востока? Сколько их было?

– Четыре десятка без малого.

«Как нас!» – мысленно отметил Арнор и невольно подался вперед:

– Правда? Вы разбили отряд из трех десятков, одетых как я? – Он взмахнул рукой вдоль тела, имея в виду пластинчатый доспех. – Сколько же было ваших?

– Пять десятков и еще шестеро, – с той же гордостью ответил покойник. – Род наш, род Селезня, уважаем в Мерямаа, на мой зов откликнулись мужи из многих родов. А мы за много дней получили весть, что с востока по реке идет отряд чужих опасных людей. Со всех четырех сторон света созвал Юмо своих храбрых сынов и ехал впереди них на белом своем коне с серебряными ногами. Все мы взяли хорошую добычу, хоть и немало наших братьев отправились к предкам. У нас не было шлемов и железных одежд, но мы сделали засаду на их пути, метко обстреляли и добили уцелевших топорами и копьями.

Ну, надо думать! Арнор легко мог себе представить рой стрел, выкосивший разом половину отряда на реке – он сам несколько дней назад побывал в таком положении, – а потом кровавую рубку с противником, превосходящим по силам в три раза. Если навалятся дружно втроем на одного, то и шлемы не спасут. Хорошо, что он в тот раз догадался идти подальше от высокого берега и что напавшие на них не имели преимущества в числе.

– И вы взяли у них хорошую добычу? Что там было?

– Молчи, Пактай! – крикнул старик: его давно тянуло вмешаться, но угроза Арнора его сдерживала.

Арнор отметил: он назвал имя не мертвого брата, а живого. Ошибся?

Да нет же! Арнор чуть не захохотал: ведь этот покойник в личине, что сидит перед ним, и есть уцелевший брат, Пактай! Видно, за доблесть ему и доверили честь изображать убитого на поминальном пиру. В своем теле тот уже не придет и с собственной вдовой не уляжется…

– Они узнают, что им нужно, и убьют нас всех! – горячо продолжал старик, не поверивший в обещания Арнора их не трогать.

– Мне нечего бояться – я уже лишился жизни, – ровным голосом ответил покойник. – Я желаю лишь одного: завершить достойно, по мерянским обычаям, свой путь в роду и уйти к Киямату. Спрашивай быстрее, кто бы ты ни был. Если я не успею исполнить все назначенное, то придется мне еще долго скитаться среди живых. Я пойду за тобой в твой дом, как бы далеко ты ни жил, и буду каждую ночь ложиться между тобой и твоей женой. Посмотрим, принесут ли тебе радость те ночи.

– У меня… – начал Арнор, но вовремя прикусил язык: нечего им про свои дела рассказывать.

От этой беседы его слегка трясло и в то же время хотелось смеяться.

– Сейчас нет, но скоро будет, – ответил покойник на те слова, которых Арнор не произнес.

– Ты знаешь мое будущее, пургален? – Арнору стало еще веселее и в то же время еще более жутко.

Он слышал о том, что в обряде посещения ряженый покойник пророчит родным об их судьбе, но считал это только игрой. Однако покойник ведь угадал, что у него пока нет жены, хотя в свои годы он, по мерянским меркам, уже лет пять мог бы быть женат.

– Отсюда мне видно. – Покойник кивнул личиной. – Ты знатного рода, но возвысишься еще сильнее. Есть нечто, что сейчас огорчает тебя, но скоро ты будешь этому радоваться. Придет снег… и принесет тебе мир – это то, что я вижу, хоть и не могу понять. А теперь оставь меня здесь одного с моей женой, больше я не могу говорить.

Когда выходец из Хель заявляет, что больше не может говорить, долг живых – оставить его в покое. Как ни мало у Арнора было причин ждать добра от этого чуда в желтом кафтане, тот предрекал ему честь и даже что-то вроде счастья. Дивясь такой доброте, Арнор поневоле хотел ему верить.

– Пошли, дренги. – Арнор поднялся, подбирая щит. – Старика заберите.

– А бабу? – ухмыльнулся Хрок.

– Бабу оставьте. Похоже, она ему еще нужна…

Выходя от покойника, Арнор думал, что самое удивительное на сегодня уже услышал. Он ошибся. Оставив возле покойницкой куды пару дозорных и велев вести сердитого старика за ним, он перешел в другую куду, где жались к стенам с десяток женщин и столько же детей, и там продолжил беседу.

– Рассказывай все по порядку, – велел он кугыжу. – Что это были за люди, на которых вы напали семь дней назад, что у них было с собой и где все это теперь. Я знаю, что там были немалые сокровища – серебро, дорогая хазарская посуда и цветная одежда с шелком. Я сам видел новые дирхемы, серебряный ковш с позолотой и кафтан на твоем покойнике. Не говори мне, что это все. Завтра, как рассветет, я велю обыскать ял и найду все до последнего кусочка серебра. Я пришел сюда за челядью, и если ты меня рассердишь, я уведу у вас всех женщин и подростков. А старых и негодных, – он помолчал, холодными серыми глазами глядя на кугыжа, – велю зарубить. Если же мы подружимся, то людей я не трону. Но я должен быть уверен, что ты скажешь мне всю правду.

– Пусть кереметы с тобой водят дружбу, никса падта[14], – злобно буркнул старик.

– Олет кужса[15], – бросил Арнор и пальцем показал на него и на дверь.

Он не был злым или жестоким человеком, чужая смерть или страдания не приносили ему никакой радости, но после похода на Хазарское море он имел опыт в таких делах и знал: уж если ты пошел за добычей, жалость оставь дома. В одном старинном северном сказании, которое он слышал еще от покойной матери, упоминался меч, который, если извлекался из ножен, требовал непременно попробовать крови врага, а иначе угрожал жизни собственного хозяина. Став взрослым, Арнор понял: это была сага не о мече, а о человеке с мечом. Если на путь воина не хватает духу, сиди дома с женщинами и не позорь свое оружие.

Дренги подхватили старика и поволокли наружу. Арнор, выйдя вслед за ним, показал на дерево посреди яла и, пока дренги искали веревку, велел вывести по одному человеку из каждой куды, кто попадется. Собрали человек десять, от подростков до стариков. Уже стемнело, и дренги развели посреди яла большой костер, как раз возле дерева, чтобы видеть, что творится вокруг.

– Я хочу знать, что за чужих людей вы разбили на реке семь дней назад, – повторил Арнор уже для всех. – Что вы у них взяли и где эти вещи. Вот этот почтенный человек… как его зовут? – обратился он к ближайшему пленнику.

– Сурабай-кугыж, – стуча зубами не то от холода, не то от страха, ответил тот.

– Сурабай-кугыж не пожелал мне отвечать, и сейчас он будет повешен. Следом за ним пойдет любой, кто окажется таким же упрямым. Веревки на всех хватит.

Старик, стоя на холоде в одном кафтане и без шапки, дрожал с ног до головы, но крепился, упрямо набычась и стиснув зубы. Арнор взглянул на прочих: почти все смотрели в землю. Если у них есть дорогие вещи, он их найдет и без расспросов, но он хотел знать, что это был за таинственный отряд. Это важно: что за вооруженные люди, с дорогим снаряжением, серебром и цветной одеждой, пришли с востока? Это не могли быть русы – дальше на восток русов нет, – но тогда кто? Булгары? Зная расстояние отсюда до города Булгара, Арнор не мог в это поверить.

– Прощай навсегда, Сурабай, – сказал он. – Когда мы уйдем отсюда с добычей и полоном, твое тело так и останется висеть на поживу волкам и воронам.

Он сделал знак дренгам; старика подхватили, подтолкнули под дерево и накинули на шею петлю.

– Г-господин! – вдруг раздался голос из ряда связанных мерян. – Г-господин, тебе н-не нужно уб-бивать нас, чтобы в-все это узнать!

Знаком велел дренгам подождать, Арнор вгляделся. Это заговорил третий в ряду – судя по голосу, молодой мужчина, ровесник самого Арнора. Разглядеть его лицо в полутьме было трудно, русые волосы падали на глубоко посаженные, как у всех мерян, глаза, хорошо был виден только широкий рот, окруженный рыжеватой негустой бородкой.

– А что мне нужно сделать? – поощрительно ответил Арнор, дескать, продолжай.

– Т-ты можешь р-расспросить с-самих этих людей. Мы толком и н-не знаем, кто они такие, – торопливо говорил молодой мерянин. Он тоже дрожал крупной дрожью и оттого заикался, но говорил охотно. – Они с-сами все тебе скажут лучше. А если н-не з-захотят, то их и…

«Их и вешай», – собирался он сказать, но опомнился, что сам стоит перед петлей, и не дерзнул давать вражескому предводителю советы.

– Как они мне все скажут? – осведомился Арнор. – Или у вас тут все мертвецы такие разговорчивые, как тот? – Он указал на куду, где встретил нарядного покойника.

– П-про м-мертвецов я н-не знаю. – Его собеседник мотнул головой, колыхнулись волосы у него над глазами. – Из н-них д-десяток есть ж-живых. П-поговори с ними.

– Живых? – Не ожидавший такого Арнор шагнул к нему. – Ты хочешь сказать, что у вас есть пленные?

– Д-да, гос-сподин. Мы н-не всех перебили, д-десяток взяли ж-живыми. Они еще з-з-здесь.

– Где – здесь? – Арнор с трудом верил в такую удачу.

– В-вон там. – Имея связанные за спиной руки, тот подбородком указал куда-то в темноту между кудами. – Конбай и Кончора п-погибли оба, в их д-доме только ж-женщины остались, и туда р-решили посадить тех ёлсов, а ж-женщин забрать.

– А ну веди!

Дренги вытолкнули разговорчивого молодца из ряда, и он повел русов куда-то в конец яла. Идти пришлось на самый дальний край – Арнор даже подумал, не ловушка ли это. Дренги несли факелы, освещая дорогу. Нужная куда была укрыта за деревьями, поэтому Виги ее и не заметил, когда разводил захваченных на пиру и расставлял сторожей.

Возле нее никого, оконца закрыты. Да есть ли там кто?

Хрок осветил дверь факелом – она была заперта снаружи на засов и еще подперта двумя жердями. Оконце тоже закрыто, дымом не пахнет.

– М-мы д-держали тут сторож-жей, – пояснил мерянин, – но с-сейчас все уш-шли на пир, вот н-нет н-никого…

Арнор внимательно оглядел молчаливую куду. Перед дверью было натоптано, но следы не очень свежие – утренние. Потом он подошел к оконцу и постучал. Ему было не по себе: эта ночь, свет звезд и полумесяца, серебривший снег на низкой крыше, эта молчаливая, безглазая куда на отшибе… Как бы там не нарваться на что нехорошее – если молодой солгал о том, что пленных оставили в живых.

Со скрипом заслонка отодвинулась. На черную щель были направлены жала двух-трех копий, хотя изнутри это едва ли могли видеть.

Из оконца раздался голос. Мужской хриплый голос звучал вполне живо, но ни единого слова Арнор не разобрал.

– Кто там сидит? – крикнул он. – Люди или шайтуны?

В той речи, что прозвучала из оконца, он разобрал лишь ответное «шайтун». Раздалось еще несколько голосов, но ясно было только то, что сидящие внутри очень злы.

– Ётунов ты хрен! – выбранился Арнор, потом обратился к своему пленному:

– Вы на каком языке с ними разговаривали?

– Н-ни на каком! Они н-не понимают по-нашему – те, что з-здесь сидят.

– Тролль того коня бы! И что я ними буду делать?

– Эй, добрый человек! – вдруг раздалось из оконца, и Арнор даже не сразу сообразил: он понимает. – Во имя всех асов, неужели там есть кто-то, кто знает северный язык?

«Норрёна мол», он сказал! До Арнора дошло, и в тот же миг несколько его дренгов изумленно охнули. Северный язык!

– Что за тролли сидят в этой ётуновой заднице? – уже на родном языке закричал он в окошко.

Его родным был не северный, а так называемый «русский» – язык, на котором потомки переселенцев с Готланда и Аландов говорили между собой уже четыре-пять поколений. За это время накопились различия между ним и языком варягов, который Арнор слышал от уроженцев заморья – Халльтора и его спутников, но русы и варяги, хоть и посмеивались над выговором друг друга, общаться могли свободно.

– Так и есть – это ётунова задница! – подтвердили из черной щели. – Кто бы ты ни был – не уходи! Мы уже шесть или семь дней не можем поговорить с этими троллями – они убили всех, кто понимал их речь! Нас с утра не кормили и не давали дров, мы вот-вот уже все околеем от холода! Последняя вода в ведре почти замерзла!

– Кто вы такие?

– Мы мирные торговые люди! Они напали на нас и поубивали большую часть дружины, да и для себя мы добра не ждем.

– Сколько вас?

– Было тринадцать человек, осталось девять. И один труп у нас тут лежит – он умер еще ночью, но эти тролли не отзываются и не хотят забрать его отсюда! А кто вы, добрые люди?

– Ну, особо добрыми я бы нас не назвал, – честно признал Арнор. – Пусть кто-то один из вас выйдет и расскажет мне все толком. А там поглядим. Сейчас я отопру вашу дверь. Как я сказал – выходит кто-то один, медленно, руки на виду. У меня здесь довольно людей, все вооружены и шуток не понимаем.

Вышел, судя по голосу, тот самый пленник, с кем Арнор и разговаривал. При свете факелов его не получалось разглядеть, было видно только, что он довольно молод и боек.

– Господин, вели дать нашим людям дров и какой-нибудь еды! – взмолился он, обхватив себя руками за плечи и припрыгивая на снегу. – Нас все эти дни кормили, как собак, а то и хуже, и не давали перевязок, а у нас там еще трое раненых осталось! Еще четверо умерли, и прикажи, раз уж ты так добр, вынести беднягу Илхона, он умер еще прошлой ночью, но они его так и не забрали… Они, сдается, решили нас холодом уморить. До утра мы так не дотянем.

Сам замерзнув, Арнор велел вести варяга за собой и вернулся в ту куду, где собирался беседовать со стариком. Удовлетворить свое любопытство прямо сразу он не мог: сперва надо было позаботиться о людях, своих и чужих. Ясно было, что придется здесь ночевать; Арнор велел дренгам дать булгарским пленным дров, зарезать двух-трех овец и отдать женщинам, чтобы варили и жарили мясо. Надо было хоть как-то покормить свою дружину, десяток чужаков и несколько десятков местных. Русы обшарили куды и выгребли съестные припасы: сколько-то муки, зерна, сыра и молока, вяленой рыбы, копченой дичины. После целого дня ходьбы по холоду они и сами были голодны как волки.

Арнор уже не надеялся, что этот день когда-нибудь кончится. Да и день – одно название: светлое время промелькнуло, еще пока шли до того кладбища, и опять навалились вязкие сумерки. Зато вечер тянулся и тянулся. Было уже заполночь, когда он наконец справился со всеми делами, распределил стражи, расставил дозоры на околицах яла, убедился, что мужчины мери сидят надежно запертые в выделенных для них кудах, а женщины, боязливо оглядываясь на чужаков, прилежно пекут лепешки и присматривают за бараниной в котлах. Только теперь он смог наконец-то снять шлем и доспех – чуть не застонал от облегчения, когда это троллево мерзлое железо отделилось от его усталого тела и рухнуло на земляной пол.

К нему робко приблизилась одна из молодых женщин, держа деревянную миску, в которой что-то дымилось: это были на скорую руку приготовленные вареные комки пресного ржаного теста – алябыши, самый древний вид мерянского хлеба. На руке у нее Арнор заметил золотое кольцо: четыре золотых шарика, будто лепестки, а между ними красный глазок самоцвета. Ничего себе – сама госпожа Сванхейд из Хольмгарда была бы рада такому кольцу. С любопытством он взглянул в лицо женщине: примерно его лет, с более тонкими, чем обычно у мерянок, чертами лица, с немного вздернутым носом и большими, чуть раскосыми глазами, она попыталась ему улыбнуться, но не хватило духу.

Заметив, что Арнор смотрит на кольцо, женщина стянула его с пальца и положила на стол. Арнор взял его и повернул к свету очага – в самоцветной сердцевинке вспыхнула яркая алая искра. Незачем спрашивать, откуда здесь такая вещь – хоть самоцвет и похож на спелую ягоду брусники, в лесу такое не сыщешь. Да и золота здесь не водится. Эта красотка, может быть, и не поняла, что это золото, а не хорошо начищенная медь. В Мерямаа не придают большого значения различиям между серебром, бронзой и медью – всякий привозной металл здесь драгоценность, а золото мало кто хоть раз в жизни видел.

Однако Арнору сейчас было не до красавиц и даже не до золота: наконец слегка расслабившись, он ощутил такой голод, что готов был съесть не только алябыши, но и миску, и саму женщину.

У очага, отогреваясь, сидели двое, с кем он собирался поговорить: варяг из булгарских пленников и молодой мерянин, который и отвел русов к ним. Мерянина звали Веденга. Варяга звали Хавард. При свете Арнор разглядел, что тот и впрямь довольно молод, на два-три года старше его самого, худощав и очень грязен. Дивиться было нечему – после долгой дороги, битвы и семи дней взаперти кто же останется чистым. От его движений разливалась вонь, перебивавшая обычные запахи мерянского жилища, очажного дыма и прелой соломы на земляном полу, но любопытство заставляло Арнора терпеть. Он и сам сейчас не цветок весенний…

Поглядев на свои руки, Арнор потребовал у женщин ложку.

– Этим тоже дайте, – дыша открытым ртом: горячо! – велел он и ложкой показал на своих съежившихся собеседников.

Некоторое время все молча ели: Арнор и Хавард с жадностью, а Веденга – с осторожностью, явно лишь из боязни снова разозлить вражеского вождя отказом разделить с ним пищу. Арнор тем временем поглядывал на того и другого, прикидывая, кого расспрашивать первым.

– Давай ты, – обратился он к Веденге. – Теперь у меня есть они, – он показал черенком деревянной ложки на Хаварда, – и я могу все выяснить у них, но вам же будет невыгодно, если я буду знать об этом деле только от них. Так что не упрямься и рассказывай. Почему вы на них напали?

Хавард при этом бросил гневный взгляд на Веденгу, но от еды не оторвался. Веденга поставил миску на пол и обхватил руками колени.

– Это не мы… Это все придумали Алмай с его родичами. Они приехали к Сурабаю и стали склонять его напасть на этих людей, – он оглянулся на Хаварда и слегка отодвинулся.

Говорил Веденга довольно охотно, но глаз на Арнора не поднимал, и видно было, что им все больше овладевает уныние. Вчера булгары, кто бы они там ни были, сидели в плену у мерян, а теперь он сам стал пленником у русов заодно с теми. Пожалуй, он был еще моложе, чем показалось на первый взгляд – лет двадцати, но держался, не считая этого уныния, довольно уверенно.

– Чем они вам не угодили? Они кого-то обижали? Грабили?

– Мы никого не трогали, господин! – вставил Хавард. Он не понимал ведущегося по-мерянски разговора, но понял взгляд, который Арнор бросил сперва на Веденгу, потом на него. – Мы были очень с ними любезны – тогда у нас еще были Арасланбет и Маймурза, они хорошо говорили по-здешнему, могли объясниться с чермису, арису и с этими… Мы всем их главарям давали хорошие подарки… Это нас и погубило! – Он погрозил Веденге ложкой, и тот отодвинулся. – Им показалось мало подарков, этим жадным барсукам! Они захотели взять все – и наше добро, и наши жизни!

– Вы увидели, что у этих людей с собой много добра, и решили их ограбить? – обратился Арнор к Веденге.

– Неправда! Великий Юмо свидетель – не нужно нам было их добро! – Веденга оскорбленно глянул на Хаварда и снова повернулся к Арнору.

– Что же вам было нужно? Рабы? – Арнор удивленно поднял брови: у мери не держали рабов, не было смысла, а продавать их поблизости было некуда. – Лошади?

– Это… Алмай сказал Сурабаю и другим кугыжам… Что, мол, эти люди говорят, будто ищут путь от Булгара к русам, что на западе…

– Вот как? – перебил его Арнор и повернулся к Хаварду.

Тот напряженно слушал, пытаясь что-то уловить из беседы на незнакомом ему языке, и по его сосредоточенному взгляду Арнор догадался: это человек ушлый и неглупый, хоть и притворяется болтуном.

– Так вы из Булгара?

Никто и никогда не приезжал в Мерямаа из Булгара. Раньше считалось, что на восток от Мерянской реки уже начинается Утгард и мир мертвых, как его ни назови. Вот уже год Арнор знал, что сюда можно попасть от Булгара, используя как дорогу всего одну реку, Валгу, хоть путь этот и занимает много-много дней. Но то, что этот путь сумел проделать и кто-то другой, поразило его почти так же, как его собственное появление с восточной стороны год назад поразило родичей в Силверволле.

– Из Булгара, – подтвердил Хавард с набитым ртом. – Прости, господин, что я не могу перестать есть, но ты знаешь, мы уже думали, нам придется съесть беднягу Илхона, раз уж он все равно умер, к тому же сырым…

– Тьфу! – Арнор поморщился. – Вы… зачем вы сюда приехали? – в последний миг он сообразил не подсказывать Хаварду ответ.

Тот ответил не сразу, а еще раз перевел внимательный взгляд с Веденги на Арнора.

– Господин… – почтительно начал он. – Чтобы наша беседа шла толковее… чтобы мы лучше понимали друг друга… не скажешь ли ты мне, кто ты такой? Я вижу, что ты могучий и влиятельный человек знатного рода, но не могу понять, в какой земле ты правишь… Я даже толком не знаю, где мы сейчас находимся и далеко ли отсюда до тех мест, где на северо-западе живут русы.

Арнор вспомнил себя и своих товарищей – более года назад, прошлой осенью. Когда они оказались в этих местах, придя по Валге с востока, у них был за спиной путь в два-три месяца по чужим, враждебным местам, они давно сбились со счета дней и переходов, понятия не имели, где находятся, ничуть не удивились бы, встань перед ними за лесом ледяные ворота Ётунхейма. Понятно, что когда Свенельд с передовым дозором вдруг наткнулся в лесу на Арнэйд, то принял ее за лесную нечисть, которая украла из его мыслей образ знакомой девушки. Арнэйд же приняла их за ёлсов – выглядели они именно так – и далеко не сразу согласилась признать за живых людей, к тому же ей известных.

Сейчас и эти люди из Булгара находились в том же положении. Но если Арнор, Виги и другие в конце долго пути обрели свой родной дом, то эти за счастье должны были счесть, найдя людей, с которыми способны объясниться.

– Я из Бьюрланда, – ответил он Хаварду. – Так называется область на Мерянской реке – иначе на Валге, так ее зовут сами меряне, – и там уже пять-шесть поколений живут русы. Мы платим дань Олаву конунгу из Хольмгарда. Я принадлежу к одному из самых древних русских родов на этой земле, мой отец, Даг сын Арнбьёрна – хёвдинг в Силверволле. Меня зовут Арнор. Здесь со мной мой младший брат Вигнир. Где-то поблизости есть еще две дружины наших людей, их вожди – Гудбранд и Снэколь. Всего нас около сотни клинков. Сюда мы пришли за добычей, потому что… на пиру Дисаблота дали обет посостязаться в доблести.

О сватовстве Гудбранд за Арнэйд он рассказывать не стал – незачем этому чумазому троллю так много знать об их семейных делах.

Тот понимающе и уважительно закивал:

– Да, да! Священный обет… состязание в доблести… так не раз бывало в старину! Я и вижу, ты весьма преуспеваешь… Но скажи мне – далеко ли отсюда до Бьюрланда?

– Пять-шесть переходов на восток. Я уже собираюсь домой и прямо отсюда поверну назад. Думаю, ты и твои люди поедете с нами.

– Только об этом мы и могли бы просить! У нас просто нет другого выхода… – Хавард осекся. – Эти шайтуны отняли у нас все имущество, и лошадей, просто все! – Он указал на свой замызганный кожух, показывая, в какое убогое состояние приведен. – А мы ведь люди небедные, у нас был с собой и хороший товар, и подарки…

– Погоди, – Арнор остановил его и опять обратился к Веденге. – Вам не нужно было их добро, так что же было нужно?

– У Алмая старый отец, Отай – сновидец, он видел важный сон. Он сказал, что если люди из Булгара найдут путь на запад, а русы с запада – путь в Булгар, они начнут ездить туда-сюда, с товарами и дружинами. Сначала будут дарить подарки и притворяться друзьями. А потом завладеют нами, принудят платить дань, будут захватывать полон и продавать куда-нибудь во владения самого Киямата. А чтобы этого не было, надо их отвадить от нашей земли, пока не стало поздно. Вот потому Алмай и стал собирать войско. Он хотел, чтобы они все до одного были перебиты и брошены волкам. Тогда, стало быть, другие вслед за ними не поедут. Но Сурабай знал, что за богатых пленников можно взять выкуп, он велел не убивать этих… Алмай был убит в сражении, и все стали слушаться Сурабая, и он сохранил им жизнь. Только мы не смогли с ними сговориться, чтобы узнать, где за них заплатят выкуп. И уже не знали, что с ними делать. Иные говорили, что надо их тоже при… – Он осекся и закончил: – А потом пришли вы.

Арнор кивнул: все сказанное походило на правду. От чермису они и раньше слышали опасения, что если позволить русам торговать, рано или поздно это кончится подчинением и обложением данью. Чермису, мурамар и родственные им племена считали себя в безопасности, пока жили вдали от торговых путей и чужих могучих владык с большими дружинами. Но появись здесь торговый путь – и дни их замкнутой независимости будут сочтены. Неведомый ему храбрец Алмай рассуждал вовсе не глупо.

– Теперь скажи, куда и к кому вы ехали, – обратился он к Хаварду.

– Выходит, что к вам! – Хавард, за это время обдумавший полученные сведения, подался вперед, впиваясь в Арнора внимательным взглядом.

– К-кто вас послал – Алмас-кан?

Не подавая вида, Арнор взволновался. Вспомнились разговоры в Силверволле о поиске путей к булгарам, о неизбежных трудностях, о том, что это дело не сделать без помощи Олава конунга. И вот они – люди из Булгара! Арнору стало жарко. Неужели Алмас-кан сам послал людей искать пути по Валге, и он, Арнор, первым на них наткнулся? Это все равно что… пойти за грибами и найти на кусте ожерелье Фрейи… Опять вспомнилась Арнэйд – прошлогодня встреча в лесу ее очень прославила в Бьюрланде и по всей Мерямаа, но теперь он, похоже, сестру обскакал.

А ведь это из-за Арнэйд они здесь оказались…

Но эта мысль мелькнула и пропала. Арнор смотрел на Хаварда и ждал ответа. А тот не смог ответить сразу; при упоминании Алмас-кана на его лице проскользнуло нечто вроде беспокойства, но тут же он овладел собой.

– А ты знаешь Алмас-кана? – Он воззрился на Арнора с таким же изумлением.

– Нет, откуда мне его знать? Но я о нем слышал. Я был в Булгаре прошлым летом. Знали мы Байгул-бия. Это… сурт… сюр-баши.

Хавард помолчал, потом еще раз оглядел его. Задержал взгляд на хазарском шлеме и пластинчатой броне, которые Арнор снял и оставил на скамье поблизости. Снова поднял глаза и пристально взглянул ему в лицо.

– Так ты… ты из тех людей, что той весной шли с Гургана… по реке Итиль и…

– Да, я из тех людей. Наша дружина, из Бьюрланда и Мерямаа, ходила на Хазарское море с людьми Олава. И с ними вместе мы возвращались назад. Через эти места, кстати.

– Вы… выжили?

На лице Хаварда отразилось такое изумление, будто он повстречал саму Луну, разгуливающую по земле. Хавард невольно привстал; Арнор сделал движение, и тот, опомнившись, снова сел. Несмотря на эту увлекательную беседу, права двигаться без спроса ему пока не давали, и он это понимал – человек опытный, как мысленно отметил Арнор.

При виде этого изумления Арнор с трудом сдержал улыбку, но улыбка эта была бы горькой. Они и сами много месяцев не верили, что выжили… что будут жить и дальше… что когда-нибудь вернутся домой. И удалось это далеко не всем.

Не сразу найдя слова для ответа, он выразительно развел руки, будто показывая себя: видишь, я живой.

– Но этого не может быть! – Хавард, похоже, не верил своим глазам.

– Был бы ты красивой девушкой, я бы разрешил потрогать, – хмыкнул Арнор, вспоминая любимую среди парней прошлогоднюю шутку. – А так извини, верь на слово.

– Но вас же всех переби… – Хавард закрыл рот, будто сообразив, что говорит не то.

– Нет, мы после Булгара так и плыли по Валге, пока не дошли сюда. Чермису и меря, конечно, пытались нас тревожить по пути, но нас было больше двух тысяч. Поди-ка подступись.

– И две тысячи вас прошло через… все эти земли? – Хавард слабо двинул рукой на восток, где лежали немыслимые просторы лесов между Мерямаа и Булгарией.

Арнор только опустил на миг веки: да.

Некоторое время Хавард молчал. Теперь Арнор более-менее разглядел его: лицом тот был недурен, с большими светлыми глазами, только бородка и волосы до плеч были так грязны, что даже цвет их не понять.

– Так вас послал Алмас-кан? – повторил Арнор, прервав его раздумья. – Вы его люди?

– Н-нет… – без большой охоты признался Хавард. – Мы, как я уже тебе сказал, торговые люди… и послали нас уважаемые люди… Нас было четверо, мы собрались все вместе и решили поискать… Ты ведь знаешь… После той битвы на Итиле многие понимали, что хакан-бек больше не разрешит русам приезжать с товарами в Итиль и Булгар, а тем более проходить дальше. К тому же прошлой зимой русы разорили волоки между Окой и Доном…

– Что? – Арнор подался к нему. – Разорили? Какие русы это были?

– Я… я не знаю. Какие-то русы. Мы узнали… об этом стало известно со слов люторичей.

– Это еще кто?

– Это племя живет в верховьях Дона. Они славяне. Летом они принесли весть, что Тархан-городец и вся область волока разорена русами, селения сожжены и обезлюдели. Торговые люди больше не смогут там ездить, даже если бы хакан-бек это позволил. Волоки стали непроходимы.

Значит, сыновья Альмунда сделали свое дело. Арнору это известие внушало и радость, и отчасти зависть, и волнение. В этой мерянской куде с земляным полом, в бликах огня и запахе дыма с очага, под боязливыми взглядами местных женщин и любопытно-усталыми – его дренгов встретились два далеких мира, две части света, разделенные огромными пространствами лесов и рек, и это было не менее значимое событие, чем поход Свенельда и Годреда ради мести за Грима конунга.

Заскрипела дверь, повеяло холодом, ворвался свежий стылый воздух снаружи и будто нож разрезал дымную духоту куды. С шумом ввалились несколько дренгов, стали раздеваться, спрашивая, есть ли еще чего пожрать. От них веяло промороженным железом. Арнор и не заметил, как прошло время – Виги уже сменил дозорных на околицах и возле домов. И, осознав это, Арнор осознал и свою громадную усталость. Возбуждение любопытства больше не могло ее одолеть. Он сейчас заснет сидя, даже если перед ним вдруг явятся Алмас-кан вместе с хакан-беком Аароном.

– И мы решили поискать другой путь на северо-запад, – продолжал Хавард. – Мои спутники – очень уважаемые люди: Ямбарс, а еще почтенный Самуил бен Бехер… Был с нами Челей-тархан, но он, увы, был убит в самом начале той злосчастной битвы… Но, я вижу, ты утомлен, может, нам лучше продолжить беседу завтра?

– Именно так. – Арнор покрутил головой. – Хьяльти, отведи этого человека обратно в ту дальнюю куду и проверь заодно, все ли у них есть, чтобы дожить до утра.

Хьяльти уныло переглянулся со своим товарищем Йораном, но делать было нечего – опять вылезать на холод.

– А потом мы наконец поспим, – утешил их Арнор.

Женщин тоже отвели в другую куду, а в этой расположились свободные от дозоров русы. Ложились плотно, один к другому, прямо на пол, устланный соломой. Арнору, как вождю, досталось одно из почетных мест – на лавке. Он лег, подстелив овчину, завернувшись в плащ и накинув сверху свой походный волчий кожух. От утомления кружилась голова и перед глазами мелькали огненные пятна. Небось полночи проболтали… Вот-вот Виги придет его поднимать, чтобы поспать самому…

В последний миг, когда мысли уже плыли, вдруг вспомнились слова того покойника: «Буду приходить каждую ночь и ложиться между тобой и твоей женой»… Арнор еще успел улыбнуться про себя. Покойник-то провел эту суматошную ночь куда приятнее, чем кто-либо другой во всем яле. За разговором с Хавардом Арнор про него и позабыл, но теперь эта угроза навела на приятные мечты: когда-нибудь у него будет уютная постель в собственном доме, теплое и мягкое женское тело рядом… А все неугомонные покойники могут отправляться к Могильной Матери. На этом он и заснул.

Засыпал Арнор в мечтах о неведомой будущей жене, а проснулся с ясными мыслями о сестре.

– У Арно счастливые руки, – говорил он утром Виги, когда тот проснулся и Арнор сел вместе с ним и дренгами завтракать ячменной кашей, ржаными лепешками и остатками вчерашней баранины. – Она принесла жертвы за нашу удачу и тем спасла нас с тобой от бесславной гибели. Понимаешь? Это наша удача – что мы пришли сюда не первыми! Что булгары явились дней на десять раньше нас. Это нас здешние могли бы расстрелять на реке и добить выживших. А так эти тролли приехали раньше, меряне всей силой навалились на них, но при этом потеряли половину – самых ушлых. Они, должно быть, вызвали на этот бой людей из западных тукымов – поэтому мы почти не встречали там мужчин. И здесь, когда мы сюда дошли, стало почти некому воевать. Нет, Арно нельзя отпускать из дома. Она нужна нам. Она прямо-таки наша хамингья.

– А Гудбранд? – хмыкнул Виги. – Он ведь тоже набрал добычи и небось воображает себя Сигурдом Убийцей Дракона.

– Пусть Гудбранд хоть с козой себе любится, саатана, но Арно для него слишком хороша.

Братьям было о чем подумать и помимо судьбы Арнэйд, но времени рассиживаться не имелось. Вся добыча их похода осталась в дальнем яле под охраной всего десяти хирдманов во главе с Викаром, внуком старой Вефрейи, и Арнор не на шутку беспокоился о судьбе и своих людей, и всего добра. Едва немного рассвело, всех свободных от несения дозора безжалостно разбудили и отправили искать имущество булгар. Второпях переворачивали куды вверх дном, обшаривая короба, подполы, сеновалы, бочки и мешки. То и дело кто-то из дренгов приходил к Арнору и выкладывал то узелок с тремя-четырьмя шелягами, то шелковую островерхую шапку с меховыми «ушами», то глиняную чашу, расписанную зелеными и желтыми птицами, то бронзовый кувшин с узким горлышком и длинным носиком, то пару высоких хазарских сапог с загнутым вверх мыском, перстень с сердоликом. Нашли с десяток кафтанов и шуб – не все такие роскошные, как на том ряженом покойнике, но явно не здесь сшитые, несколько шлемов и кольчуг, луков и хазарских мечей с искривленным клинком.

Самая лучшая находка была сделана в «покойницком» доме: помимо цветной сарацинской посуды, в коробе с мукой нашелся широкий плоский серебряный браслет с красным самоцветом в серединке. Вновь призванный для совета Хавард подтвердил, что вещи, конечно, их дружины.

– Это все предназначалось в подарок вам! – мрачно сказал он. – То есть тем знатным людям, с которыми мы надеялись увидеться в ваших краях. И всего этого было в четыре раза больше!

Остальное, как сказал Веденга, Сурабай раздал в другие роды, участвовавшие в той битве.

– Прочее искать не будем, – решил Арнор, убедившись, что здесь больше ничего нет. – Можно до весны по лесам шарить, а мы уже этих-то едва прокормим в пути.

– Так можно хоть в ближних ялах посмотреть! – взмолился Йоран, и кое-кто из дренгов его поддержал. – Полдня всего и потеряем. А там, может, еще бочонок серебра!

– Где искать эти ближние ялы, ты знаешь?

– Так у нас их вон! – Йоран ткнул рукой в сторону кудов. – Там сидят которые, они знают. Всего дела: у бабы забрать ребятенка, она куда хочешь приведет.

– От жадности, Йоран, тролль лопнул! – убедительно ответил Арнор, положив ему руку на плечо, и добавил, предупреждая возражения: – Если разграбят наш старый ял, пока мы здесь вожжаемся, убытку будет больше. Ты и так разбогател на двух рабынь и пяток коз, тебе мало?

С рассветом обнаружилось еще нечто, очень способное утешить: в загоне на другом краю яла стояли два десятка лошадей. Почти все они тоже были взяты у булгар, а теперь пригодились для перевозки людей и добычи. Часть запрягли в сани, каждый из русов сел верхом, остальных отдали булгарам, которых, разумеется, забрали с собой. Троих раненых устроили на санях, и вскоре после полудня тронулись в обратный путь.

От разговоров с булгарами Арнор пока воздерживался – к тому же Хавард сказал ему, что среди них почти никто, кроме него, не говорит северным языком. Арнору лишь поклонился от саней важного вида крепкий старик, темноволосый, с нитями седины в длинной темной бороде. Даже сквозь грязь и худобу было видно, что это важный человек – усталость и голод не лишили его горделивой осанки и властности в выражении лица. Арнор разрешил булгарам взять свою одежду, если она есть среди найденной, и ничуть не удивился, когда старик выбрал самую роскошную шапку – на собольем меху, сплошь крытую узорным шелком, – и длинную широкую шубу на черной лисе. Но, как ни любопытно было Арнору узнать, что за птица, он оставил это до возвращения в Силверволл и встречи с отцом. Не будучи особо самонадеянным, он понимал: предстоят разговоры, для которых он еще слишком молод.

Пустив вперед дозор, он ехал в ряду дружины, глаза его привычно обшаривали лес по сторонам широкой реки. Мысль о значительности встречи с булгарами веселила его сердце даже больше, чем серебряный браслет за пазухой.

В самом дальнем яле, где оставался Гудбранд, Арнора ждал еще и Снэколь: перед расставанием вожди уговорились встретиться здесь и возвращаться вместе, чтобы не подвергать угрозе добычу на обратном пути. Оба были недовольны задержкой: взятый скот приходилось расходовать для прокорма дружины и своего полона. Чтобы умиротворить товарищей, Арнор, пребывавший в хорошем настроении, преподнес им подарки: Снэколю – льняной кафтан с шелковой отделкой, а Гудбранду – ту молодую женщину, Лисай, самую красивую из яла упрямого Сурабая.

– Я был прав! – потрясенно заявил Снэколь, держа в руках расправленный кафтан.

– В чем? – осведомился Арнор.

– Я тебе говорил! – Снэколь взглянул на Гудбранда. – Помнишь, я говорил: Арни так долго нет, потому что он все-таки полез до самого Булгара! Вот у него оттуда и добыча, и полон! – Он ткнул пальцем в булгар, стоявших настороженной и довольно хмурой кучкой.

У них для веселья было мало причин: Арнор заверил, что их жизни и свободе ничто не угрожает, но из всего их имущества вернул им только необходимую одежду, исподнюю и теплую. Хавард было намекнул на возвращение и остального – той части, что нашлась в яле Сурабая, – но Арнор ответил ему выразительным взглядом: ты меня за дурня держишь?

– Ты сам отнял бы законную добычу у своих людей после похода? К тому же ты говорил, что эти вещи предназначались для даров. Считайте, что вы их уже вручили, а мы приняли.

Это было весьма великодушно со стороны Арнора: посчитав вещи за дары от булгар, он тем самым пообещал им ответные дары. А мог бы держать их у себя в невольниках, пока из Булгара выкуп не пришлют… Однако те блага, которые сулило Бьюрланду их появление, весили неизмеримо больше, чем выкуп даже за троих знатных людей.

Проезжая во главе своей дружины от Мерянской реки к Силверволлу, видя впереди длинный холм с курящимся над острыми крышами печным дымом, Арнор слегка усмехался про себя: он будто мальчик, что пошел на Медвежий ручей удить рыбу, а выудил золотую гривну. С холма, где стоял Силверволл, их увидели издалека, и к тому времени как Арнор впереди обоза подъехал к холму, все жители высыпали его встречать и рассматривать добычу. Посмотреть было на что – всадников стало вдвое больше, чем при отъезде, позади брела толпа полона, потом гнали стадо – коровы, козы, овцы.

– Арни, надеюсь, ты отличился получше, чем Гудбранд! – воскликнула Арнэйд, радостно обнимая его.

– Конечно, получше! У него вот такого нет! – Арнор взял руку сестры и надел ей на палец золотое кольцо-цветок с красным самоцветом в сердцевинке.

Арнэйд ахнула и даже покраснела от восторга и потрясения.

– О, Арни! – Она подняла распахнутые глаза на брата, и он почувствовал себя вознагражденным за все труды и скитания по холоду. – Где ты мог такое взять?

Но Арнор только подмигнул ей и пошел распоряжаться. У него еще будет время обо всем рассказать подробно.

– Вот эти люди – не полон, это наши гости, – сказал он Дагу и прочим, показывая на булгар. – Их, думаю, стоит поместить в гостевой дом. Беда в том, что из них только двое говорят по-нашему – Хавард и вон тот длинный, его зовут Бард, а остальные – только по-булгарски.

Среди уцелевших гостей из Булгара, кроме Хаварда, нашелся еще только один рус. Остальные не знали ни одного из двух языков, известных в Бьюрланде, так что все разговоры с их вождями – Ямбарсом и Самуилом – вести можно было только при помощи Хаварда.

Но прежде разговоров гостям необходимо было привести себя в порядок – пока они больше напоминали леших, чем людей. Их нужно было отвести в баню, найти для них какую-нибудь одежду, пока новые рабыни выстирают и высушат то, в чем они прибыли. Однако несмотря на их жалкий вид, Даг был склонен отнестись к гостям с уважением: сами вещи, которыми они владели до неудачной битвы на Валге, показывали, что люди это не бедные и имеющие вес. Даже взятые среди прочего уздечки их лошадей были украшены тесным рядом узорных бляшек из посеребренной меди и даже чистого серебра.

Предстояли немалые хлопоты – скот и полон требовалось устроить в тепле, людей помыть, всех накормить. Перед дележом добычи нужно было высчитать стоимость каждого человека и каждой козы, вычислить законную долю каждого участника похода, выделить Арнору «долю вождя», а потом уже распределить по новым владельцам. Серебряный браслет, золотое кольцо, лучший из мечей – с золоченой изогнутой рукоятью, украшенной самоцветами, и серебряный ковш с могилы Арнор взял в счет своей доли – он ведь был не только вождем похода, но и принадлежал к самому знатному роду в Бьюрланде.

– Но, Арни, такими драгоценностями прилично владеть только конунгу! – воскликнула Арнэйд, когда брат, еще источая запах снега, конского пота и замерзших кожаных ремней, выложил все это на стол.

– Ну а поскольку конунгов у нас тут нет, нашему роду будет приличнее держать у себя эти вещи, чем кому-либо другому! Уж Олаву я их не отдам – он для нашего похода не сделал ничего.

– Арни, тебя любят боги! – вполголоса произнесла Арнэйд, пока он раздевался. На собственного брата она глядела с таким изумлением, будто увидела впервые. – Тем летом ты нашел дорогу домой от самого Хазарского моря. А этой зимой ты нашел в дальних восточных лесах золото и серебро! Я думала, такие удачливые люди рождались только в старину.

Арнор промолчал в ответ. Стянув рубаху, подошел к лохани и знаком попросил Арнэйд ему полить. Не склонный к самолюбованию, пока что он не ощущал себя любимцем богов. Слава асам, после того похода он перестал чувствовать себя неудачником, которого старая мерянка заколдовала и лишила воли, а сыновья Альмунда ограбили, из-под носа уведя лучшую невесту. Но теперь непреклонная Кастан давно мертва, а бегство Илетай позабылось за четыре года. Его, Арнора, нынешние дела дадут людям более свежую пищу для разговоров, и в душе зародилась надежда, что впереди его и правда ждет возвышение. Разговорчивый покойник в желтом кафтане именно это ему и предсказал.

– Теперь можно ждать, что ты женишься на дочери конунга! – следуя в том же мысленном русле, улыбнулась Арнэйд, пока лила воду из бронзового кувшина – плода прошлого похода, – ему на руки, на спину и на шею.

– Незамужней дочери конунга у меня пока на примете нет, – буркнул Арнор сквозь ладони, обмывая лицо.

– А Ульвхильд?

– На ней уже женился Годред. – Арнор выпрямился и повернулся к сестре.

Вода текла по его лицу и гладкой широкой груди, где висели два «молоточка Тора» – серебряный на серебряной же плетеной цепи и янтарный, на кожаном ремешке, полученный еще от матери в подарок к осенним пирам, когда ему исполнилось семь лет. Взгляд Арнэйд упал на этот молоточек – теперь он находился на уровне ее глаз, – и подумалось, что только он и напоминает ей о брате, с которым они играли в детстве. Ей, шестилетней, мать тогда же подарила янтарную бусину величиной с крупную ягоду клюквы, и Арнэйд до сих пор носила ее в ожерелье среди других.

Ну и еще его глаза. У Арнора и в детстве были такие глаза – большие, светло-серые, со взглядом спокойным и пытливым. Он уже тогда знал: за свое достоинство и честь надо вести нелегкую борьбу, но был полон решимости не отступать. Помешать ему смогло только колдовство, и Арнэйд до сих пор хмурилась, поминая покойницу Кастан недобрым словом.

– Булгары рассказали, – продолжал Арнор, спеша поделиться важной вестью, – что сыновья Альмунда разорили западный край кагановых владений, взяли там большую добычу людьми и всем прочим, так что вся область волоков почти опустела. Думаю, Олав сочтет, что эти двое покрыли себя достаточной славой и отомстили за Грима, и согласится на свадьбу. Ну, то есть это же было еще прошлой зимой, так что сейчас эта свадьба давно уже состоялась. Я так думаю.

– Они покрыли себя славой?

Арнэйд вспыхнула: то, что касалось Олава и свадьбы его дочери, она пропустила мимо ушей. Все ее мысли устремились к Свенельду. Ведь сыновья Альмунда вдвоем пошли в тот поход мести; если уж их дело удалось и весть о нем дошла даже до Булгара, значит, славой они оба покрыли себя более чем достаточно! От радости у нее забилось сердце, щеки загорелись. Она и раньше не сомневалась, что Свенельд не уронит себя в военном походе, но целый год, с тех пор как прошлой зимой она узнала от Велерада об этом замысле, в самой глубине души жила тайная тревога. Из походов ведь не все возвращаются живыми и невредимыми, а Один выбирает для себя лучших мужей… Но удача не изменила Свенельду. Арнэйд стыдила сама себя – ее не должны так волновать успехи совершенно чужого и в придачу женатого мужчины, – и сознавала, что даже достижения родных братьев обрадовали ее немногим больше этого известия.

– Мои булгары мало что об этом знают, но такие вести до них доходили, – добавил Арнор. – Я их расспрашивал по дороге. Они сами в тех краях не были и только слышали о тех делах от люториков… Забыл, как называется племя, это какие-то славяне, они живут на Ванаквисле, поближе к тем краям. Но что волоки между Славянской рекой и Ванаквислем больше не доступны – в этом они уверены. Они же потому сюда к нам и повлеклись, что других путей не осталось.

Первые несколько дней Дагу и прочим хёвдингам Силверволла, занятым оценкой и дележом добычи, было не до булгар. Тех поселили в гостевой дом, там же пока разместили часть приведенных пленниц. Одинаковых по стоимости делили по жребию, но Арнор имел право сам выбрать, в итоге доля сыновей Дага составила семь человек – пять молодых женщин и двое парней, Веденга и один отрок лет пятнадцати, Латуган. В хозяйстве Дага теперь прибавилось скота, и новой челяди хватало работы. И в домашних хлопотах, как надеялась Арнэйд, ей со временем, когда новые служанки привыкнут к дому, станет полегче. Особенно она надеялась на двух – Касе и Талвий, которые, хоть и ходили угрюмые, довольно толково выполняли все им порученное. За ними присматривала Ошалче. У остальных же пока все валилось из рук, две только и могли, что сидеть, забившись в угол. Эти девушки за всю жизнь ничего не видели, кроме своего бола да священной рощи «тукым-ото», где их род приносил жертвы богам, а теперь оказались силой оторваны от всего привычного, от родичей, и заброшены в неведомый край, к чужакам, говорившим между собой на непонятном языке.

– Кто будет хорошо работать, те получат хорошую еду и никто их не обидит, – объявил им однажды Арнор, застав сестру, напрасно пытавшуюся выманить двух пленниц из угла, где они сидели, закрыв лицо ладонями, и пристроить к жернову молоть рожь.

Требовалась пропасть хлеба, и лепешки пекли чуть ли не весь день. Более суровая хозяйка уже употребила бы палку, но Арнэйд была для этого слишком доброй.

– А кто не возьмется за ум, тех мы скоро продадим сборщикам из Хольмгарда, а те продадут их варяжским купцам, а те увезут их на продажу куда-нибудь в Бьёрко или Хедебю. Хорошо ли им будет за три моря отсюда, где даже языка их ни один человек не понимает?

– Ну же, Идави! – уговаривала Арнэйд. – Бери подругу за руку, и пойдем. Если не будет муки, не будет лепешек, и вам не достанется. Лентяек кормить никто не станет. Вы же не хотите умереть прямо в этом углу?

– Давай я их обменяю на каких-нибудь посговорчивее, пока не поздно.

– Если к вечеру они не возьмутся на ум, придется так и сделать, – устало отвечала Арнэйд. – Но жалко – они по виду сильные, крепкие, как раз чтобы ходить за скотом и молоть зерно. Будут хорошо работать, когда привыкнут.

Хотела бы она в это верить. Пока же у нее только прибавилось забот со всеми новоприбывшими, включая и булгар.

– Я сейчас приведу Талвий, – добавила Арнэйд, – она потолковее, она их уговорит.

Талвий была молодая женщина, пару лет назад вышедшая замуж, но, как поняла Арнэйд, в новом доме ей не нравилось и она была не прочь оттуда уйти в другое место.

Из булгар за первые дни Арнэйд случалось разговаривать только с Хавардом. Увидев его назавтра после прибытия, Арнэйд даже ахнула по себя – так он изменился, помывшись и одевшись в чистую, хоть и простую одежду. Лет ему было около двадцати пяти; правильные, довольно тонкие черты лица, голубые глаза, светло-русые, с золотистым отливом, слегка вьющиеся волосы до плеч давали ему право считаться даже красавцем. Неряшливо отросшую бороду он подбрил и привел в опрятный вид. После всего пережитого он еще выглядел осунувшимся, но на губах его заиграла легкая, дерзкая улыбка (Арнор счел ее нагловатой и укрепился в своем настороженном отношении к новому знакомцу). Перед Арнэйд Хавард всегда принимал почтительный, даже покорный вид, не скрывая, что именно ее, а не Ошалче, с которой даже не мог объясняться, считает госпожой Дагова дома. Завидев Арнэйд, торопливо идущую с каким-нибудь делом, он слегка кланялся и так замирал, как околдованный, лишь следил за нею глазами. Она, несколько смущенная этим почтением чужеземца, кивала и проходила мимо. Но обо всех делах, касавшихся булгар, ей приходилось говорить с ним. Бард, второй, кто знал северный язык, был довольно угрюмым бородачом, не склонным к болтовне.

– Не знаешь ли ты, госпожа, какой-нибудь сведущей лекарки? – спросил Хавард у Арнэйд на второй или третий день после их прибытия в Силверволл. – Многие наши люди ослаблены долгой дорогой и пленом, хворают. Пусть бы она их полечила, иначе кое-кто не увидит весны.

Это была правда: в мерянском яле булгарским пленникам приходилось мало есть и много мерзнуть, да и путь до Бьюрланда выдался нелегким, и теперь многих томил кашель, слабость, ломота в костях.

– Я могу послать за Вефрейей, она у нас считается самой мудрой женщиной, – ответила Арнэйд. – Но могу попробовать и сама – я летом собираю травы, у меня есть зверобой, душица, липовый цвет. Еще у нас заваривают сосновую хвою.

– Наши люди будут вдвойне благодарить своих богов, если о них позаботится сама госпожа! – Хавард с чувством поклонился, и в голубых его глазах светилась та почтительность с оттенком дерзости, которая настораживала Арнора.

При этом Арнэйд заметила, как Хавард бросил взгляд на золотое кольцо-цветок у нее на руке. Видно было, что это кольцо он знает; ему известно, кому оно раньше принадлежало. Может быть, ему самому? Но уж сказать об этом у него наглости не хватит!

Арнэйд пошла в сени своего дома, где хранила в больших берестяных туесах запасы сушеных трав, и послала младших срезать свежую сосновую ветку. Отсыпав всего по горсти в медное ведерко, она вернулась в гостевой дом и подвесила ведерко на шест к очагу, где в середине был разведен огонь.

В гостевом доме Силверволла можно было устроить более сотни человек, и нередко во время сбора дани он бывал полон. Он состоял из трех помещений: сперва шли длинные сени, потом теплый покой с широким, сложенным из валунов очагом посередине, длиной более чем в два человеческих роста, на подсыпке в локоть высотой. Над этим очагом при желании можно было зажарить хоть лося целиком или повесить в ряд пять-шесть больших котлов либо решеток для мяса, а пламя его хорошо освещало длинную палату. Понизу по всей длине стен шли широкие помосты, где днем сидели, а ночью спали, перед ним – столы, а над помостами полати. В дальнем конце была дверь в третий покой, где имелась только печь-каменка и спальные помосты в два яруса. В обычное время там хранились свернутые тюфяки и шкуры, которыми укрывались во время сна. Сейчас половину их достали, чтобы можно было уложить булгар и пленниц, и помещение, где в эту поры обычно пахло лишь холодом, обрело жилой вид.

Арнэйд нравилось бывать в гостевом доме. Здесь она в прежние зимы видела Свенельда сына Альмунда… Сидя возле очага в ожидании, пока вода закипит, Арнэйд смотрела в огонь и снова, в который уже раз вспоминала те давние встречи. «Здесь берут мыто за проход с товаром…» Уже слабо верилось, что когда-то Свенельд поцеловал ее в сенях этого самого дома, среди мешков, коробов, бочонков и висящей упряжи, в то время как ей оттягивала руку корзина с яйцами. Теперь и сам Свенельд, и тот поцелуй казались такими далекими! Сама тогдашняя Арнэйд казалась себе такой непохожей на нынешнюю: молоденькая и впервые задумавшаяся, за кого же ей хочется выйти. И мысль эта пришла ей в голову лишь при известии о женитьбе Свенельда… Сегодня ее окружали в этом доме совсем другие люди, но, хотя булгары находились прямо у нее перед глазами, а Свенельда она видела в воспоминаниях годичной давности, он все равно казался ей более настоящим, чем голубоглазый Хавард, плотный черноусый Ямбарс, угрюмый Бард, седобородый Самуил и все их смуглые спутники.

Самуил был среди них самым значительным человеком; Арнэйд никто не говорил об этом, она сама догадалась, что он и есть булгарский хёвдинг. Человек преклонных лет – пятидесяти или шестидесяти, не разберешь, – он держался величаво, и, как заметила Арнэйд, ел отдельно от прочих. У него было продолговатое смуглое лицо со впалыми щеками, такое сухое, что казалось вырезанным из потемневшего дерева, с крупным носом и довольно длинной, волнистой бородой, когда-то черной, а теперь полуседой. Шуба его и крытая шелком соболья шапка обличали человека очень знатного, но, как подумала Арнэйд, если он их лишится, то в достоинстве не потеряет. Из-под низко надвинутой на лоб шапки карие глаза его смотрели остро и проницательно, но при этом спокойно, словно ему не требовалось напрягаться, чтобы увидеть всякого насквозь.

Пока Арнэйд готовила отвар, Самуил сидел на своем обычном месте – напротив у очага, – и наблюдал за нею, но не пристально, а как бы между делом. Когда она стала размешивать в котелке длинной ложкой, он кивком подозвал Хаварда и что-то ему сказал.

– Господин Самуил благодарит тебя за доброту и заботу о наших людях, – перевел Хавард. – Он говорит, да воздаст тебе Господь за это доброе дело, да будешь ты в милости перед лицом его.

Арнэйд опустила взгляд. Черты Самуила были суровы, но во глазах светилась мудрость. Она подумала, что он, наверное, неплохой человек, но его резкая непохожесть на всех, к кому она привыкла, смущала ее.

– Он говорит, что его ждет дома дочь твоих лет, ее зовут Мириам.

Самуил закивал, глядя на Арнэйд темными глазами из-под морщинистых век, будто давая этим понять, что смотрит на нее как на дочь.

В последующие дни, пока Дагу было не до того, Арнэйд еще не раз беседовала с Самуилом. Выяснилось, что он немного знает славянский язык, и это давало им возможность разговаривать без помощи толмача. Завидев ее, он показывал на скамью возле себя и приглашал: «Подступи к нам».

– Скажи мне ответ, – начинал он, неторопливо подбирая слова в языке, который им обоим был не родным, но единственный давал возможность общаться. – Сколь много лета род твой поживать в эта страна?

– Мой род поживать в Мерямаа… – Арнэйд быстро подсчитала на пальцах, – шесть колено. Мой старший дед был первее прочих всех.

– Твой род самый перво… первородный есмь?

– Ну… да. – Арнэйд надеялась, что поняла его верно.

Рассказать всю сагу о Бьярнхедине Старом на славянском языке ей было не под силу. Расспрашивал Самуил и про Хольмгард – что за человек Олав конунг, велики ли его владения, богатства, военная сила, связи с другими конунгами и влиятельными людьми, какие пути туда ведут. Об этом Арнэйд знала лишь понаслышке – ни Олава, ни Хольмгарда она в глаза не видела. Тогда она посылала за Виги, который в Хольмгарде некоторое время перед тем походом прожил сам: он был посвободнее, чем Арнор, занятый оценкой и дележом добычи. Виги тоже помнил с детства несколько славянских слов, но вести связную беседу не мог, и Арнэйд приходилось им с Самуилом переводить. Почти каждый раз с ними сидел и Хавард, почти не сводя с Арнэйд глаз, и на губах его играла легкая улыбка. «Можно подумать, он свататься приехал!» – однажды буркнул Виги. «Только не скажи этого Арни!» – Арнэйд даже испугалась, что будет, если старший брат заподозрит такие намерения в госте, которого вытащил из «какой-то вонючей задницы» грязным, как тролль.

– Поро кугу юмо[16]! – Арнэйд села на лавку и уронила руки на колени. – Не скажу, что хотела бы поменяться с нашими новыми рабынями, но едва ли хоть одной из них пришлось в эти дни работать больше моего! Даже когда они стирали вчера, я все это время была при них и замерзла, как волчица!

Шел последний вечер перед большим пиром. Завтра на курганах опять соберется весь Бьюрланд, чтобы принести жертвы в благодарность за удачный поход. Завтра Арнэйд снова предстояло, одетой в лучшее платье, держать серебряную чашу с жертвенной кровью, но она сомневалась, хватит ли у нее сил держаться на ногах. Одно радовало – на пиру всю челядь и скот раздадут по рукам, останется только их собственная доля, и ей уже не придется следить, чтобы несколько десятков человек и сколько же голов скота были накормлены, напоены, согреты и прибраны как подобает.

– Виги, я знаю, что в походе вы перенесли немало трудов и опасностей, – продолжала она, глядя на младшего брата: Виги развалился на скамье напротив и ухмылялся. – Но для меня этот пир тоже что-то вроде военного похода… Когда все закончится, меня придется нести домой на руках.

– С этим я справлюсь. Главное, чтобы Гудбранд не пытался унести тебя на руках к себе домой! – язвительно ответил ей Арнор. – Я удивляюсь, что он еще не прибежал сюда с теми обещанными пятью служанками. Наверное, хочет вручить их при всех свидетелях, на пиру, перед богами, чтобы все знали, что после Харальда Боезуба и Кугырака свет не видел равных ему!

– А ты… не слышал? – Арнэйд осторожно покосилась на него.

– Чего я не слышал?

– Мне рассказала Гисла… Рунольв сегодня ездил в Ульвхейм, ему там рассказали… Гудбранд привез какую-то пленницу и теперь в ней души не чает. Подарил ей не то два, не то три платья Хильд, и все ночи проводит с нею. Рунольв сам не видел, но говорят, очень красивая. Если Гудбранд опять будет свататься, я ему намекну, что раз место уже занято, я не собираюсь соперничать с пленницей!

– Пленница? – Арнор поднял брови. – Красивая? А как ее зовут, не говорили?

– Лиса, Лисави – как-то так. Что-то о трудолюбии, хотя, говорят, работой он ее не томит[17]!

– Лисай! – воскликнул изумленный Арнор.

– Да, вроде так. Ты ее знаешь?

– Так это же моя пленница!

– Твоя?

– Я сам ему подарил! Чтобы он не ворчал, что я задержался на востоке.

– Ты знал, в чем у него нужда! – Арнэйд фыркнула.

– Но… – Немного растерявшись от такого итога своего великодушного порыва, Арнор подошел к ней. – Арно, ты не огорчилась? Я, конечно, не хочу с тобой расставаться, но если ты надумаешь… Я могу ему втолковать, что он роняет…

– Святы-деды! – Арнэйд обняла его за шею. – Оставь его наслаждаться твоим даром. Хотя бы этой заботой у нас будет меньше!

Скрипнула дверь в сенях, качнулась внутренняя, вошел Даг, источая морозный запах.

– Арни, ты здесь? – Он оглядел полутьму жилища, стирая снег с бороды. – Пойдем в гостевой дом. Перед пиром стоит потолковать с твоими найденышами. Наверняка нас спросят завтра, что это за люди, а у меня самого не было времени это выяснить!

Когда Арнор и Даг вошли, Самуил и Ямбарс возле очага повернули к ним головы. При виде Дага – он зашел сюда впервые за эти дни – гости, чуть помедлив, встали и поклонились.

– Вы старшие над этими людьми? – спросил Даг, подойдя и садясь напротив.

Самуил нашел глазами Хаварда – тот сидел среди прочих булгар за игрой в кости, но появление отца и сына прервало игру. Хавард вскочил и торопливо подошел.

– Приветствую тебя, Даг хёвдинг, и тебя, Арнор, от лица Самуила бен Бехера, Ямбарса Алпай-улы, от моего и от всех наших спутников. – Он поклонился, кивая каждому, кого называл.

Потом присел на самый край скамьи, всем видом показывая, что не навязывается в беседу значительных людей, а всего лишь готов помочь им понять друг друга.

– Нам нужно поговорить, – без предисловий начал Даг. – Завтра мы приносим жертвы, у нас будет большой пир, сюда, в этот дом, соберутся все лучшие люди Бьюрланда. Кое-кто уже слышал о вас, и люди непременно захотят узнать, кто вы такие и с чем прибыли.

Даг вопросительно взглянул в глаза сперва Самуилу, потом Ямбарсу – смуглому крепышу лет сорока, с грубоватыми чертами круглого лица, с большим носом и густыми черными усами. Узковатые темные глаза его горели, как угольки.

– Кто вы такие? – прямо спросил Даг.

– Мы – торговые люди из Булгара, и я не сомневаюсь, что твой сын уже рассказал тебе об этом. – Самуил помнил, что часть этих вопросов Арнор задал им еще в первый день знакомства. – Мы прибыли сюда ради дела, необходимость которого и тебе, как человеку умному и бывалому, тоже ясна, – он делал в речи остановки, чтобы Хавард мог перевести как следует. – Очень много лет ценные меха с севера шли к южным морям через волоки между Славянской рекой на Дон, а оттуда через переволоку на реку Итиль. С переволоки можно было ехать вверх по реке – к Булгару, или вниз – к городу Итиль, где живет каган, хакан-бек и все их приближенные. Эта торговля приносила всем много пользы, а сведущим людям – богатство. Так было, пока хакан-бек Аарон не разгневался на русов, – Самуил бросил взгляд на Арнора, – которые проходили через его владения.

Арнор стиснул зубы, глядя перед собой. Аарон разгневался, еж твою кочерыжку! Аарон подло напал на них, разорвав мир без всякого повода с их стороны! Получив половину добычи, пытался захватить и остальное! Но было не время снова разъяснять, что они не виноваты, и Арнор промолчал.

– После этой ссоры торговый мир между хакан-беком и владыками русов был разорван, – продолжал Самуил, неприметно из-под полуопущенных век наблюдая за лицом Арнора, на котором все же отражался тайный гнев. – Оставалась надежда, что хотя бы через годы мир будет восстановлен и мы снова будем обменивать дорогие меха на серебро из Гургана. Но Бог отвратил свое лицо от торговых путей. Прошлой зимой ваши люди – ваши сородичи с севера – явились на волоки между Славянской рекой и Доном и разорили ее. Сожжены города, люди убиты или уведены в плен. Эта область сделалась непроходима, и древний торговый путь разрушен. Это ведь сделали люди Олава?

– Откуда тебе известно, что эта область разорена русами?

Даг старался не подать вида, насколько эта весть важна, а главное, что они в Бьюрланде до появления булгар об этом не знали.

– Нам известно это от славян, которые живут на верхнем Дону. Они называются люторичи. Их князь, Лютослав, был там и все видел своими глазами. Он прислал эту весть в Итиль, а оттуда она разошлась по всем окрестным землям.

– Да, это сделали люди Олава, – подтвердил Даг. – Мы с прошлой зимы знали об этом замысле.

– Олав имел законное право на эту месть – на Итиле погиб его зять, Грим конунг, – вставил Арнор.

При этих его словах у Хаварда вытянулось лицо.

– Погиб… – он впился глазами в Арнора, – кто, ты сказал, погиб?

– Грим конунг, старший вождь всего похода. Он был сыном Хельги Хитрого из Кенугарда и зятем Олава из Хольмгарда. Вместе со своей дружиной он пропал там на Итиле, в самую последнюю ночь, когда мы уже отплывали. При нем были две сотни киевских варягов, самая лучшая часть войска! Из них мы больше не видели ни одного человека! И еще без малого тысячу убитыми и ранеными мы потеряли в один только первый день, когда арсии напали на нас, считай, как на спящих!

Давний гнев все же прорвался в речи Арнора, не очень-то остывший за полтора года с лишним. Внимательно выслушав, Хавард стал переводить – запинаясь, медленно подбирая слова. Самуил и Ямбарс переглянулись; оба тоже переменились в лице.

– Какое несчастье… – пробормотал Самуил. – Какое ужасное несчастье… И что же… – Он вопросительно взглянул на Арнора, – его тело… сумели вынести? Оно было погребено как подобает?

– Нет, – угрюмо ответил Арнор. – Все, кто был с Гримом, тоже погибли, вынести тело было некому.

– Но какие-то люди… хотя бы рассказали родным, каким образом он погиб? От чьей руки… куда делось тело?

– Никто этого не видел.

Арнор невольно хмурился: противный старикан этими вопросами попадал в самое больное место. Никто из выживших русов не видел гибели Грима, не видел тела, вообще не знал, что с ним стало. Те, кто отплыл, оставив его с дружиной на берегу живым, не получили больше никаких сведений о том, что случилось после их отхода. Целых полдня, когда все остальные уже собрались на острове выше по реке, ждали Грима – и напрасно. А когда поняли, что не дождутся, возвращаться и что-либо предпринимать было поздно. В темноте на воде слышны были звуки битвы, грохот копыт хазарской конницы… Прочее оставалось только воображать. Грима и его людей сочли погибшими именно потому, что ни один из них так и не присоединился к основной части войска. И Арнор хорошо помнил, какой жгучий стыд они, люди Олава, испытывали в тот день, поняв, что потеряли своего вождя и не могут даже прояснить его судьбу.

– Думаю, хакан-беку дорого обошлось бы примирение с Олавом, – добавил он. – Смерти Грима ни он, ни Хельги ему не простят.

Булгары медлили с ответом, обдумывая его слова и переглядываясь.

– Я сомневаюсь, – медленно начал Самуил, – чтобы хакан-бек пожелал сам искать мира с теми людьми, что пролили кровь его подданных на его земле, вблизи «города царства». Возможно, много лет пройдет, прежде чем всемогущему богу будет угодно смягчить сердца и угасить эту вражду. Но трудно смириться с тем, что на эти годы прекратится всякое сообщение товаров между северными странами и южными…

– Я пока не услышал самого главного, – вставил Даг, когда Хавард заканчивал переводить. Он видел, что разговор о том раздоре весьма задевает всех собеседников, и стремился охладить накал чувств. – Кто вас послал, уважаемые? – Он перевел взгляд между Самуилом и Ямбарсом. – Если вы из Булгара, вас послал Алмас-кан? Если так, то вам незачем излагать ваше дело мне. Речь Алмас-кана предназначена для ушей равного ему – для Олава конунга. Его люди будут здесь уже довольно скоро, и вместе с ними вы уедете в Хольмгард.

Выслушав это же по-булгарски, Самуил и Ямбарс опять переглянулись. Даг видел, что им не по вкусу это предложение, хоть они почему-то не решаются его отвергнуть.

– Нет, нас не посылал Алмас-кан, – наконец произнес Самуил.

– Тогда кто? И к кому вы направляетесь?

– Нас послали… уважаемые люди… из Булгара. Известно ли тебе, кто такие рахдониты?

– Кое-что я слышал об этом. Это люди… почти такие же, какими сами русы были лет сто назад, пока у нас не было конунгов в Гардах. Торговые люди, что объединяются в дружины и сами возят свои собственные товары из конца в конец света. Но у нас такого больше нет. С тех пор как в Гардах и в Кенугарде появились конунги, все права на дальнюю торговлю мехами, челядью и серебром принадлежат только им. Те, кто не хотел смириться с потерей этих прав, были изгнаны или перебиты.

Арнор в это время смотрел на Хаварда, который внимательно слушал, ожидая, когда настанет пора переводить, и заметил, что при последних словах Дага Хавард переменился в лице. Обычно приветливое, даже услужливое выражение на миг сделалось жестким. Дрогнули ноздри, голубые глаза похолодели и стали безжалостными. Но тут же он, почуяв взгляд Арнора, снова расслабился и даже слегка улыбнулся ему одними губами. Однако сделать более теплым взгляд ему не удалось.

– Разве это справедливо? – оживился Самуил. – Почему люди, которые честно вели свои дела, поставляли тем же князьям хороший товар, давали хорошую цену за их товар, преодолевали долгий путь, постоянно подвергая опасности свое имущество, жизнь, свободу, здоровье – и они были изгнаны?

– Вот, Хавард… – Ямбарс взглянул на своего молодого товарища, но прочел в его лице нечто такое, что решил не продолжать.

– Изгнаны лишь потому, что жадность князей не знает предела! – продолжал Самуил. – Им мало военной добычи, мало дани, им нужны еще главные прибыли от продажи всего этого, от торговли. Разве дело князей – торговать? Князья – потомки богов, так они о себе говорят, ведь правда? Их ли дело – считать куниц и отнимать хлеб у людей, которые не сражаются, не собирают дани…

– Если бы не князья, никто из наших не попал бы на заморские торги, – сказал Арнор. – Хельги Хитрый из Кенугарда должен был пойти войной на греков, чтобы их цесари разрешили русским купцам приезжать в Миклагард. Самим купцам это было бы не под силу. С ними бы цесари и разговаривать не стали.

– Ну а теперь никаким князьям не под силу водворить мир и восстановить безопасный путь между Славянской рекой и Хазарской. Но если уважаемые и достойные люди сумеют договориться между собой, то дело можно значительно поправить!

– Что это за уважаемые люди? – снова спросил Даг. – Рахдониты?

– Да, я прибыл сюда по совету многих уважаемых в Булгаре людей.

– Но как вы сможете… сможете ли вы обойти волю хакан-бека? Он ведь не допустит таких отношений.

Арнор вспомнил разговоры в булгарском стане: дескать, если хазары спросят о русах, лучше сказать им, что буртасы перебили все остатки русского войска ниже по реке и до Булгара они не дошли. И эта «шутка» обошлась русам в часть добычи немалой ценности.

– Алмас-кан платит дань хакан-беку, а торговые люди той и другой страны живут в тесном союзе между собой и ведут множество общих дел, – ответил ему Ямбарс. – Я скажу вам откровенно, раз уж вижу в вас людей понимающих и опытных, – он прищурился, – торговые люди в самой Хазарии, в Итиле, в Саркеле, в Беленджере, в Карше, в Самкерце, в Семендере, в аль-Бабе не более вас рады этой распре, которая всех лишила прибылей. Не нашего ума разбирать дела владык, но мы должно делать свои дела. Уважаемые люди послали нас сюда, на этот дальний северный край света, чтобы поискать здесь разумных людей, которые тоже не хотят терять доходы.

– Кто эти уважаемые люди? – спросил Даг.

– Я могу назвать тебе их имена, – сказал Самуил, – но сомневаюсь, чтобы когда-то ты их слышал. Это Ешав бен Хелон, Гадиил бен Елишам, Махир бен Сефур, Нафанаил бен Саул… Если бы сам хоть раз был в Итиле… или в Булгаре, ты знал бы: каждое из этих имен для осведомленного человека звучит как звон золота!

– И ты услышал бы звон золота, – горячо подхватил Ямбарс, – принесенного этими именами, если бы не эти шайтуны… – Он бросил сердитый взгляд на другой угол дома, где сидели кучкой два десятка мерянских пленниц, в настороженном молчании наблюдавших за мужчинами. – Если бы при нас остались все те дары, которые эти люди послали…

– Своим товарищам в этих краях! – от себя помог ему Хавард. – Тем, кто услышит голос разума и пожелает водить дружбу с на… с этими уважаемыми людьми. Ты можешь убедиться, Даг хёвдинг, что я не лгу: твоя дочь теперь носит на руке золотое кольцо с рубином огромной ценности. Едва ли во всей этой стране найдется другое такое же – поправь меня, если я ошибаюсь. Это кольцо было в числе тех даров, что передали для вас уважаемые рахдониты. Мы рады, что хотя бы часть их попала к тем, кому назначалась, то есть к вам. Но только представь, что этих даров уже сейчас у вас могло бы быть в три, в четыре раза больше! И золота, и серебра, и цветных одежд!

Даг ответил не сразу, а вопросительно взглянул на сына, но тот ничего не мог ему подсказать. Даг имел немалый опыт в заключении разных сделок, но сейчас происходило нечто такое, с чем он не встречался. При его жизни и даже при жизни его деда – со времен Тородда конунга, основавшего Силверволл, – вся дальняя торговля находилась в руках владык из Хольмгарда. Таким, как он, оставалась лишь торговля местная: забрать пушнину из лесного бола, передать сборщикам Олава, получить серебро, железо и прочие товары, чтобы на это выменять в болах пушнину уже следующей зимы. Богатство его рода прибывало медленно, от поколения к поколению. Но в дальней торговле идут совсем другие дела, потому владыки и забирают ее в свои руки: если здесь одна стеклянная бусина стоит три куницы, то на Хазарском море одна куница стоит три бусины. Когда люди Олава покупают меха там, где меха дешевы – у мерянских и чудских ловцов, – и увозят туда, где дешевы бусины – куда-нибудь в Сирию, – то стоимость дороги окупается неоднократно, пусть даже эта дорога займет полгода. Увезя отсюда, из Силверволла, одну куницу, через год привезешь стоимость девяти куниц. Но до сих пор шесть из них приходились на долю Олава конунга.

И вот приехали люди, которые предлагают исключить из числа получающих прибыль во всяком случае Олава конунга, а может, и хакан-бека Аарона с Алмас-каном. Но Даг не мог так сразу оценить все возможности и опасности этого расклада.

– Мы и другие наши люди стали бы приезжать сюда к вам, – заговорил снова Самуил, будто угадав, что мысли Дага дошли именно до этого места. – Твой сын, – он взглянул на Арнора, – сам проделал этот путь и знает: он хоть и длинен, но преодолим. Мы будем привозить к вам из Булгара серебро, шелковые ткани, красивую посуду, пряности. А вы будете продавать нам разнообразные меха, которыми ваша земля так богата, мед, воск, челядь. На всякой челяди можно делать большие деньги, а у вас тут есть где ее взять. И мы видим, что вам это под силу. – Он мельком глянул на мерянских девушек. – Хотя скажу тебе честно, на рынках Багдада лучшую цену дают за дев славянских, со светлыми волосами и большими синими глазами.

Самуил слегка рассмеялся, прищурившись, и сразу стало видно, что в девах он тоже знает толк, хоть и немолод.

«Да где я их тут возьму…» – по привычке подумал Даг, но тут же сам себе ответил: где взять, найдется. Славяне живут отсюда не так уж далеко – на юг и на запад. Дело не в этом…

– Мой сын убедился, – Даг оглянулся на Арнора, – что этот путь преодолим для войска в две тысячи человек. Для отряда в три-четыре десятка человек он не преодолим! Через месяц или через два, на этом пути найдутся удальцы, которые решат, что ваши дары – это для них. И ваши жизни тоже. Только случай и милость ваших богов спасли вас от смерти. Не окажись мой сын в то же время в том же яле, никто никогда и не узнал бы о вашей участи. Вы бы пропали в этих лесах, как… как песчинка на дороге длиной в два месяца, и ни один чародей не нашел бы ваших следов.

– Согласен, в этот раз нас постигла неудача, – Самуил ненадолго отвел взгляд. – Но господь посылает милость свою стойким, тем, кто смиренно принимает его волю. Господь может потребовать от человека куда большей жертвы, чем серебро, одежды и кони. Тот, кто останется верен своему пути…

– Вижу, наши речи были неубедительны, – сказал Ямбарс, наблюдая за лицом Дага. – Потому что мы мало можем подкрепить их чем-то более весомым и звонким, чем слова. Ведь если бы мы привезли сюда все то имущество, что пропало в лесах, ты ближе к сердцу принял бы наши доводы?

– Потеряна ничтожная доля того, что ты можешь на этом выиграть, – снова обратился к Дагу Самуил. – Настанет весна, и ты, твой сын, твои люди – все, кого ты изберешь, – смогут поехать с нами вниз по реке обратно к Булгару. И там они увидят своими глазами, какие люди делают вам это предложение и что могут дать в обмен на дружбу. Мы ведь не спешим. Этот мир существует уже больше шести с половиной тысяч лет. Может подождать еще год-другой, – он засмеялся, показывая потемневшие мелкие зубы.

– Мир существует шесть тысяч лет? – Глаза Арнора широко раскрылись от изумления.

Его поразил не столько названный возраст мира, сколько само то, что у мира есть возраст, будто у человека.

– Именно так, – перевел Хавард ответ Самуила, усмехаясь его изумлению. – Шесть тысяч четыреста… и сколько-то еще лет назад Господь сотворил сперва небо и землю, создал свет, день и ночь, и приказал земле родить траву и деревья, и поместил на небо светила для дня и для ночи, и сделал рыб, птиц, всех животных, а потом и человека. На все это у него ушло шесть дней. Но только Господь в силах делать важные дела так быстро.

– Я должен это обдумать, – сказал Даг и поднялся; рассказ о сотворении мира он пропустил мимо ушей, его занимали дела более близкие. – Не советую вам завтра на людях упоминать о том, что ты рассказал мне… Это может… породить ненужные толки.

– Понимаю. – Самуил прищурился. – Такие дела – только для разумных и осторожных людей. Думаю, и Олаву в Хольмгарде пока не следует об этом знать, – он многозначительно взглянул на Дага. – Как ты верно сказал, владыки должны вести разговоры с равными себе. Мы с тобой – не владыки, но мы можем делать свои дела между собой и получать хорошую прибыль. Главное здесь – уважение друг к другу и доверие. Для того, кто с нами в дружбе, у нас найдут такие дары, какие не от всякого хакана получишь. Надеюсь, со временем ты будешь среди тех, кому господь назначил лучшие плоды своего сада… Хоть и не так, как сыны Израилевы.

Кто такой Израиль, Даг спрашивать не стал – видно, еще один из этих загадочных «уважаемых людей», от лица которых с ним вели эти прельстительные речи. Даг, хоть и не считал себя большим мудрецом, был довольно умен, чтобы за прельстительностью разглядеть опасность. Самуил предлагал ему завязать торговые связи с булгарскими купцами напрямую, без ведома Олава, а может, и Алмас-кана тоже. Никаких посольств, как делал Хельги Хитрый с греками, никаких договоров, в которых каждая статья обсуждается по несколько лет и четко определяет права и возможности торговых гостей в чужом краю. Только тайная договоренность между ним и Самуилом – «уважение и доверие». В свидетелях – лишь боги того и другого.

Но можно ли доверять этим людям? Мы ведь знаем о них только то, что они сами рассказали, говорил себе Даг. Они предлагают весной поехать с ними в Булгар… Сделать то самое, что рано или поздно соберется сделать сам Олав – и скорее рано, ему ведь тоже хочется покончить с зависимостью от Хельги Хитрого, без воли которого он сейчас не получит ни одного серебреника. И это дело, само по себе весьма опасное, придется делать тайком от Олава и людей из Хольмгарда. И все дальнейшие дела делать втайне. Возможно ли это? Люди Олава бывают здесь каждую зиму и внимательно приглядываются ко всему имуществу, когда собирают дань. Возможно ли будет скрыть от них плоды булгарской торговли? А что если Олав сам завяжет отношения с Алмас-каном и через него узнает о товарах из Мерямаа? И что сделает Олав, когда обнаружит, что его водят за нос?

Думая обо всем этом, Даг полночи не мог заснуть. Осторожно ворочался, чтобы не разбудить никого из малых детей, и чувствовал, что гости из Булгара отравили ему радость от успешного похода и влили полведра дегтя в праздничный мед. Возможность нажить богатство быстрее и легче прежнего манила, но мысли о ней больше тревожили, чем радовали.

Может, лучше б не было никакого похода и добычи, если вместе со скотом и полоном Арнор привез с востока вот это!

Утром, еще в темноте, Арнор, Виги и Арнэйд тайком шептались в длинных сенях.

– Только еще не хватало, чтобы эти ёлсы стали на пиру рассуждать о подарках и торговле в обход Олава! – рассказывал брату и сестре Арнор. – Все напьются и начнут вести такие речи, что потом беды не оберешься.

– А чем тебе не нравится торговать с Булгаром, если Булгар тоже этого хочет? – хмыкнул Виги. – Да с прошлой зимы у нас везде об этом толкуют!

– Это все сначала надо обдумать. Ма шанам[18], Олав ведь не будет так спокойно смотреть, как мы с тобой присваиваем его доходы. Да и что там еще с Булгаром… а дорога туда! Мы с тобой от восточной мери живыми вырвались, прямо скажем, только благодаря удаче – если бы эти булгарские ёлсы не пришли первым и не перебили половину, мы с тобой сейчас тут не стояли бы. Надо разобраться получше, что за люди и к чему нас толкают. Без того, чтобы об этом сразу узнал весь Бьюрланд.

– Но как им помешать? Не звать на пир – обидятся, а люди-то они важные.

– На пир не должен попасть только Хавард, – сказала Арнэйд. – И еще Бард, но он не такая важная птица, чтобы обидеться. Без Хаварда двое других ни с кем не смогут столковаться.

– Верно! – одобрил Арнор. – Надо как-то этого лупоглазого убрать, а старик с тем крепышом пусть их сидят на пиру.

– И как мы его уберем? – Виги подбоченился.

– Да как… – Арнор сейчас был не склонен мямлить. – Пока темно, вызвать его на двор, мешок на голову, свяжем и куда-нибудь в клеть.

– Погоди, аля[19], не спеши. – Арнэйд взяла его за локоть. – Я сейчас пойду к ним готовить завтрак, может, улажу это дело мирным путем.

Арнэйд сегодня явилась в гостевой дом рано: здесь еще многие спали, булгары в одной части длинной палаты, пленницы в другой, и лишь один, Маштык – морщинистый, смуглый, жилистый человек с длинными полуседыми усами и клоком волос на выбритой голове, – уже раздувал огонь.

– Якшы, Маштык! – похвалила его Арнэйд. – Нам понадобится огонь.

Понял он, конечно, только первое слово, но обернулся, поклонился и приветливо закивал.

– Девушки, поднимайтесь, пора печь лепешки! – закричала Арнэйд, хлопая в ладоши. – Нужно быстро поесть и готовить эту палату к пиру! Очаг вычистить, пол вымести, все скамьи и столы протереть. Парни принесут еловые лапы, вы их расстелите по полу. Перемыть посуду для пира, а Талвий и Вирбика со мной будут чистить самую дорогую, из серебра и бронзы. Остальные будут с Ошалче и другими нашими женщинами готовить угощение. Потом вы еще раз умоетесь, причешетесь, заплетете косы, и вас разберут ваши новые хозяева.

Завтра, как Арнэйд утешала себя, из всей этой толпы останется лишь пять девушек, и ей станет куда легче.

Пока она говорила, с лавки вскочил Хавард. Торопливо оправив исподнюю одежду, пригладил свои легкие золотистые волосы и улыбнулся ей.

Самуил тоже проснулся и сидел на своем тюфяке, медленно поглаживая выбритую макушку. Шапку он еще не надел. Арнэйд подошла и приветствовала его вежливым кивком.

– Аван-и?

– Аван-ха![20] – Самуил наклонил голову: он уже научил Арнэйд этому булгарскому приветствию, хотя о более сложных вещах они могли говорить только по-славянски. – Подступи ко мне, пре… прекрасница.

Таким образом он приглашал ее присесть; Арнэйд засмеялась, услышав, какое наименование он для нее соорудил из слов «прекрасная» и «красавица».

– Ты будешь… Ты имеешь воля… жажда сидеть на пиру? – спросила Арнэйд. – Нынче вейцла у нас здесь, – она обвела рукой палату, давая понять, что гости соберутся именно сюда.

– Это едьба для ваших богов… есмь?

– Да, это… о, блот, блот-вейцла[21]. – Арнэйд не была уверена, что «едьба» – подходящее слово, но не могла вспомнить, как правильно. – Едь… Хлеб для богов!

– Я ведал. Нет, я не буду… Наш бог не велит брать едьбу от другие боги.

– Я ведала. – Арнэйд кивнула. – О, Хавард! – воззвала она. – Скажи ему: если он не будет на пиру, то ему нужно будет скоро уйти в другой дом. Я уже придумала куда: к Ульвару. Мы всех этих удыр[22], когда пойдем в святилище, переведем туда. Ульвар, бедняга, погиб, сегодня в их доме никого не будет. Нам, кстати, понадобится кто-то, кто за ними присмотрит, и будет очень удачно, если ты, Самуил, окажешь нам услугу и возьмешь это на себя.

– Сие я могу, – Самуил улыбнулся ей в ответ. – Смотреть девы – сие дело для меня.

Арнэйд слегка содрогнулась в душе: если Самуил занимается дальней торговлей, он и рабами тоже много торговал. Это ведь один из самых выгодных товаров. Раб стоит тем дороже, чем дальше его увезли от дома – так им легче управлять. Самый непокорный мужчина не решится на побег и будет послушным, если между ним и родным краем – месяцы пути, а каждый встречный тут же признает в тебе беглого раба и выдаст хозяевам.

– А ты, Хавард, мог бы помочь Самуилу, – Арнэйд снова улыбнулась. – Ты побудешь с ним, чтобы ему не было скучно одному.

– Я бы предпочел пойти в святилище со всеми и поблагодарить богов, что они уберегли нам… хотя бы жизнь и свободу! – Хавард развел руки, показывая, что иных благ лишен. – А к тому же хотел бы увидеть тебя в платье жрицы и с чашей в руках. Уверен, это очень красивое зрелище!

– Ты сможешь меня увидеть, когда мы пойдем на могилы. Но нехорошо было бы бросить Самуила одного с двумя десятками девок, а больше мы никого не можем с ними оставить. Кеганай, хозяйка, Ульварова вдова, будет нам помогать с готовкой, а Кеденей, ее брат, пойдет на пир, он ведь тоже был в походе, ему причитается часть добычи.

Арнэйд улыбалась, но говорила твердо. Хавард, не будь дурак, все понял: это лишь предлог, чтобы помешать ему попасть на пир, но настаивать он не мог. Да и какое его право быть на пиру, если он не входит в число тех людей, от кого приносятся жертвы, и сам лишь чуть лучше тех животных из числа добычи, которые станут жертвой!

– Твои родичи не хотят допустить меня на этот пир, – негромко, без обиды, но уверенно проговорил он, стоя перед Арнэйд и глядя прямо ей в глаза своими ясными голубыми глазами.

Эти глаза, тонкие черты лица, золотистые, чуть вьющиеся волосы до плеч, горделивая повадка делали его весьма обаятельным, несмотря на бедную одежду. По нему было видно, что привык он к куда лучшим обстоятельствам, но и в худших он сохранял непринужденность.

– Понимаю. В их глазах я – жалкий бродяга, которого подобрали где-то в грязном углу… немногим лучше раба. Как я жалею, Арнэйд, что ты не увидела меня… до того, как удача от нас отвернулась. Мой род ничем не хуже твоего. Мой дед жил в Кенугарде и был очень богат. Он ходил с конунгом Диром на Греческое царство и получил право торговать там. Он имел несколько кораблей и возил туда челядь, меха, обратно привозил золото, серебро, шелк и разные дорогие вещи, а потом увозил их на запад, к моравам, ляхам, саксам и даже франкам. Он единственный в Кенугарде торговал рейнскими мечами. Мой отец занимался теми же делами, но однажды в Кенугард явился Хельги Хитрый и погубил Аскольда, тогдашнего конунга. Он говорил, что сохранит жизнь и имущество всем людям Аскольда, которые принесут ему клятву верности, и на это мой отец согласился. Но торговать с греками стало нельзя – у Хельги ведь не было с ними договора. Мой отец начал торговлю с Хазарией, но Хельги объявил, что больше никто, кроме его людей, не должен покупать и продавать дорогие товары в чужие земли. Весь такой товар теперь принадлежал ему. Этого мой отец уже не мог стерпеть и вместе со своими фелагами переселился в И… во владения кагана. Там я вырос… Кенугарда не помню, меня увезли оттуда малым ребенком. А там… на новом месте мой отец снова стал делать хорошие дела, торговал с хазарами, булгарами, с сарацинами, с люторичами, ясами и другими племенами, подчиненными кагану. Мой отец и сейчас весьма богат и уважаем. Если бы кто-то из твоих братьев поехал с нами, то убедился бы собственными глазами, что я не хуже всякого другого мог бы…

Хавард запнулся, понимая, что в нынешнем своем положении не имеет права говорить о том, что «мог бы. Арнэйд была этому рада. Эта речь внушила ей тревогу и неловкость. Неспроста Хавард вдруг стал рассказывать ей о своем роде, хотя она его об этом не спрашивала.

– Нас там много таких – тех, кого называют «хазарской русью», – снова заговорил он. – С вами, северной русью, мы не вели почти никаких дел, но теперь, когда и Хельги из Кенугарда, и Олав из Хольмгарда разорвали все связи с Хазарией, мы могли бы объединиться, и тогда… Тогда эта река Валга стала бы воистину рекой серебра, и все это серебро текло бы в ваши и наши лари!

Он засмеялся, и его глаза весело заблестели, лицо приобрело уверенное и горделивое выражение. По всем его повадкам было видно, что он и впрямь человек из уважаемой семьи.

– Если бы твой отец понял, как хорошо это было бы для вас… – Хавард слегка подался к Арнэйд и сделал движение, будто хочет взять ее за руку, но она безотчетно попятилась. – Мы могли бы… Я бы тогда… Вот таких колец, – он все же слегка коснулся ее пальцев возле перстня-цветка, – у тебя были бы десятки. Я бы ничего для тебя не жалел, и любая королева позавидовала бы таким платьям из цветного шелка, таким украшениям… Но сейчас не стоит пока об этом говорить, да?

Он заглянул ей в глаза, и смысл его взгляда невозможно было не понять. Арнэйд в растерянности не находила ответа, ее слегка трясло от волнения. По сути дела, Хавард сейчас к ней посватался, то есть дал понять, что посватался бы, если бы мог показать себя равным ей по положению. Арнэйд против воли чувствовала себя польщенной, но не решалась полностью ему поверить, и от этого в том волнении, которое он ей внушал, было что-то неприятное, неловкое. Лучше бы он ничего такого не говорил! Он всегда был вежлив и почтителен, не требовал такого, на что не имел права, и Арнэйд не хотелось его обижать, но все-таки лучше бы ему не заводить таких речей!

– Чего в этом невозможного? – Хавард слегка засмеялся, и Арнэйд не могла не отметить, что он, в общем-то, красивый мужчина, только двух зубов снизу справа не хватает. – Отчего же хазарской руси не стать единым родом с мерянской русью, когда наши земли соединяет река! Она здесь, рядом, – он показал в сторону востока, где за роздых от Силверволла лежала подо льдом река, называемая то Мерянской, то Валгой, а совсем далеко – Сара-итиль. – И никакие конунги нам для этого не нужны, мы сами скоро станем богаче и сильнее любых конунгов.

– Кугу юмо шамыч[23]! – выдохнула Арнэйд. – Я стою тут и слушаю тебя, а удыр сидят сложа руки. Мне нужно заниматься делом. У меня работы, как у Феньи и Меньи. Пожалуй, вашим людям лучше уже сейчас, как поедите, уйти в кудо Ульвара, чтобы не мешать уборке. Скажи им, чтобы были готовы.

С этими словами она направилась к очагу, где пленницы мешали липкое ржаное тесто для лепешек. Хавард смотрел ей вслед, и, судя по веселому взгляду его голубых глаз, вовсе не считал эту беседу неудачной.

– Арнэйд, красавица, приободрись! Сегодня же такой прекрасный день для тебя! Твоя братья стяжали славу и привезли такую отличную добычу, богов нужно благодарить за это с радостным лицом, а ты сидишь хмуришься, будто у тебя жаба на коленях.

Гисла, стоя у Арнэйд за спиной, расчесывала ей волосы. При ее последних словах Арнэйд фыркнула от смеха, стараясь не дергать головой. Уже одетая в нарядное красное платье с золочеными застежками, она сидела на скамеечке из куска елового бревна, где ножками служили обрубленные на нужную длину сучья. Гисла пришла помочь ей одеться и причесаться для жертвоприношения и пира – сделать «узел валькирии» служанкам-мерянкам пока было не по силам.

– Да я бы лучше подержала немного жабу, лишь бы не ждать на пир Гудбранда! – в сердцах ответила Арнэйд. Эта мысль не давала ей покоя. – Он ведь тоже стяжал славу и привез добычу. Ма шанам, воображает себя равным Харальду Боезубу. Боюсь, он сейчас привезет тех пять служанок, которых мне сулил, и потребует, чтобы я вышла за него.

– Ты ведь ему этого не обещала! – подсказал Виги.

Уже в новой синей рубахе, он сидел поблизости на скамье; зная, как сестра дрожит над праздничными крашеными одеждами, он старался почти не шевелиться, чтобы ни обо что не испачкаться, и жевал соломинку.

– Не обещала. Но вы его вызвали на состязание в доблести, и он его выдержал. Если он приведет пять служанок и опять посватается, что я буду ему отвечать?

– Скажешь, что согласна? – с наивным видом предположил Виги.

Арнэйд слегка повела глазами, отыскивая, чем бы в него бросить, но поблизости ничего не нашла.

– Кереметлык[24]! Виги, ты же знаешь!

– Что я знаю? Ма эй саа ару[25], почему ты не хочешь? Чем он тебе не нравится?

– Ты, Вигнир, молод, чтобы понимать девушек! – Гисла оглянулась и подмигнула ему, продолжая водить дорогим самшитовым гребнем по волосам Арнэйд.

Волосы у нее были темно-русые, густые и плотные, и у Гислы едва хватало длины пальцев, чтобы сжать этот поток в горсти.

– Не нравится, и все! – Арнэйд поджала губы. – Ну, я не хочу выходить замуж, пока вы не женились. На кого я вас покину, двух здоровенных лосей, на одних служанок? Ошалче и без того хватает дел, чтобы еще следить за вашими рубахами.

– Добрые сыновья привели бы жен к отцу в дом давным-давно, – по-мерянски вставила Ошалче, кормившая младшее дитя, в то время как двое постарше вертелись рядом. За двенадцать лет в семье русов Ошалче научилась довольно хорошо понимать их язык, но говорить почти не могла, да и надобности не было. – Может, перед тем походом вы по вашим обычаям были молоды для женитьбы, но после похода что вам мешало? Хотите опозорить отца, что у него в доме два сына, не годных к делу?

Виги насмешливо фыркнул, но ничего не ответил. Мнение Ошалче для него мало значило, но он не спорил с нею.

– Может, девушке нравится кое-кто другой? – тем временем прошептала Гисла, наклонившись к самому уху Арнэйд. – Кое-кто и помоложе, и попригляднее собою, чем Гудбранд?

Арнэйд изнутри облилась дрожью: уж не на Свенельда ли Гисла намекает? Его здесь год не видели, но такие вещи женщины хорошо запоминают.

Легким толчком в спину Гисла велела ей наклониться; Арнэйд свесила голову вниз, и Гисла перекинула весь поток волос ей через маковку.

– Да здесь как будто нет таких… – с мнимым безразличием ответила Арнэйд; сильно помогло то, что поток волос глушил ее голос, а лицо и вовсе скрывал.

Здесь, в Силверволле, и правда таких не было…

– Ну… может быть… он завелся здесь… недавно? – Гисла стала собирать волосы в пучок и скручивать в жгут. – Он по виду небогат, но хорош собой, а таких обещающих губ и таких шальных глаз я много лет ни у кого не видела!

– Похотливых глаз, ты хотела сказать! – прищурившись, поправил Виги.

– Осторожно поднимай голову! – велела Гисла, и Арнэйд медленно выпрямилась.

На затылке у нее красовался узел из волос, а длинный густой хвост свешивался из него ниже лопаток. «Я бы сказал, это похоже на конскую задницу», – подумал Виги, но благоразумно промолчал. Валькириям виднее.

– Почему ты думаешь… про него? – Арнэйд повернула голову к Гисле. – Разве… об этом говорят?

Когда Хавард держал перед нею свою многозначительную речь, в доме не было никого, кроме них, кто понимал бы по-русски. Но не прошло и дня, как дело выплыло наружу.

– Люди замечают, что булгарский гость не сводит с тебя глаз. – Уклончиво улыбаясь, Гисла покачала головой. – Да и чему дивиться: ты красавица и самого лучшего рода во всем Бьюрланде! Ты здесь все равно что дочь конунга. А этот парень, сразу видно, не промах и умеет выбрать лучшее.

– Да кто он такой! – с досадой ответила Арнэйд. – Пока что его знатный род и богатства где-то там в Булгаре – одни слова. Я уж не стану мечтать о бродяге, у которого только и есть, что рубашка на теле да нахальство!

– Он что, к тебе полез?

Арнэйд не услышала, как отворилась дверь у нее за спиной; все взглянули туда, на вошедшего Арнора. Обойдя Арнэйд, он встал перед нею, чтобы видеть ее лицо.

– Н-нет, нет! – Арнэйд встревожилась. – Он не сделал… ничего неподобающего.

Пересказывать утреннюю беседу в гостевом доме она не собиралась.

– Он умный парень и понимает, – сурово заметил Арнор, – что только вздумай он сделать что-то неподобающее, как его труп выбросят в ближайший овраг, и некому даже будет спросить о нем.

– Меня больше тревожит, что мне отвечать Гудбранду, если он опять заведет свою песню. Его-то не выбросишь в овраг!

– Ты знаешь, что ему отвечать. – Арнор слегка ей подмигнул и стал расстегивать пояс. – Что мне надевать, ты нашла мне рубашку?

– Вон лежит, на ларе. Сверху отца, внизу твоя.

Арнор стянул сорочку и направился к лохани. Пайгалче, бывшая когда-то их нянькой, подошла полить ему из кувшина.

– Кстати, он уже приехал, – сказал Арнор, обмывая плечи.

– Кто?

– Да этот Сигурд… То есть Гудбранд.

– Святы-деды! Кугу юмо шамыч! – Со страдальческим видом Арнэйд осторожно покачала головой, ощущая, как колышется сзади хвост волос. – Пожалуй, лучше мне к нему выйти сейчас и сказать пару слов. Это лучше, чем объясняться у всех на виду в гостевом доме.

– Ну, пойди! – Арнор обернулся от лохани и еще раз ей подмигнул. – Ты теперь валькирия, тебе неведом страх.

Да если бы так! Арнэйд знаком велела Талвий набросить ей на плечи шубу и идти следом. Рослая, крепкая, как сосна, новая служанка с неподвижным лицом теперь везде ходила за нею. Арнэйд надеялась, никто не догадается, что сердце в ее груди трепещет, как заячий хвост.

Гостей из Ульвхейма Арнэйд обнаружила за воротами Дагова двора, у коновязи, которая тянулась отсюда и до гостевого дома. Гудбранд и несколько человек, прибывших с ним – толстяк Вигфус, тощий рослый Торд, невысокий коренастый Гейрфинн, – привязали здесь лошадей, чтобы идти в святилище вместе с семьей Дага, и беседовали в ожидании хёвдинга. Увидев Арнэйд, они прервали разговор и стали ее осматривать, давая понять, что находят ее яркую одежду, дорогие украшения, крытую узорным шелком кунью шубу выше всяких похвал. Куниц в Бьюрланде раздобыть было нетрудно, а этот шелк происходил из добычи братьев, из Гургана; Арнэйд приготовила ее себе в приданое и надевала только по самым большим праздникам.

– У нас все готово. – Прикидывая, далеко ли до полудня, Арнэйд взглянула на небо, где зимнее солнце тускло мерцало сквозь облака. – Отец скоро выйдет, и пойдем.

Она огляделась, но никого похожего на пять обещанных служанок не приметила.

– Ты ищешь то, что я тебе обещал? – догадался Гудбранд. – Я решил не вести рабынь с собой сегодня, но если мы назначим день, то я приеду с ними, и мы позовем свидетелей…

– Постой, Гудбранд! – Арнэйд подняла руку, останавливая его речь.

Взгляд Гудбранда метнулся к перстню в виде золотого цветка у нее на пальце, глаза расширились от удивления. Видно, Арнор по дороге домой не показывал спутникам этой добычи.

– Послушай-ка, Гудбранд! – с лукавым видом начала Арнэйд, отважно улыбаясь, хотя внутри у нее все тряслось. – О служанках… Что касается служанок… Мне известно, что у тебя имеется одна служанка, которая намного лучше всех прочих… Она так хороша, что не сыщется ей равных… Она красива, молода, носит такие платья, что были бы впору госпоже усадьбы, и, видно, так искусна в кое-каких делах… Я, помнится, слышала ее имя… Лиса… Лисави… а, Лисай! Она появилась у тебя недавно, но уже успела завоевать одобрение хозяина и восхищение Ульвхейма! Слухи о ней ходят по всему Бьюрланду.

При первых же ее словах Гудбранд покраснел; в таких случаях говорят, «гнев бросился ему в кожу». Видя это, Арнэйд понимала, что ввязалась в нешуточное дело, но, хоть вступать с кем-то в раздор для нее было непривычно, остановиться она не могла. Страшно бросать вызов мужчине, знатному человеку, да еще по такому тонкому поводу, но легче предотвратить повторное сватовство, чем при всех отказывать. У нее нет достойного повода для отказа, и люди просто сочтут ее вздорной, привередливой и слишком гордой.

Спутники Гудбранда слушали, перемигиваясь и ухмыляясь, а к концу это речи уже ржали в кулаки, не в силах сдержаться.

– Кто… кто тебе это наболтал? – гневно спросил Гудбранд.

– Это известно многим людям. – Арнэйд бросила взгляд на мужчин за спиной у Гудбранда, которые изо всех сил старались сделать невозмутимые лица.

– Так и что? Чего дурного, если мужчина… это же моя рабыня, я…

– С твоей рабыней, ты, разумеется, можешь делать все, что тебе угодно. Но я не могу унаследовать место… сам знаешь где… после рабыни!

Теперь давились от смеха не только спутники Гудбранда, но и жители Силверволла; приметив яркую стайку нарядных людей, они собрались послушать, о чем говорят Дагова дочь и ее предполагаемый жених.

Гудбранд стиснул зубы, понимая, что делается посмешищем. Его взгляд упал на кольцо Арнэйд с самоцветной сердцевинкой.

– Я тоже кое-кто слышал! – Он упер руки в бока, стараясь вернуть уверенность. – Что на тебя пучит наглые глаза еще кое-кто… кого и человеком-то назвать стыдно! В этом все дело? Кто подарил тебе это кольцо?

– Да уж явно не ты! – раздался за спиной у Арнэйд спокойный мягкий голос.

Она обернулась: в первом ряду толпы обнаружился Хавард. В простом кожухе, с наброшенным на плечи грубым серым плащом, по одежде он не шел ни в какое сравнение с нарядным, будто греческий цесарь, Гудбрандом, но стоял, уперев одну руку в бок, а в другой держа палку, закинутую за плечо, и весь вид его выражал уверенность. Из-под простой серой шапки валяной шерсти виднелись тонкие, чуть вьющиеся золотистые волосы, будто лучи, и у Арнэйд мелькнуло в мыслях, что он похож на Светлого Бальдра, плененного зимними тучами.

– Ты, я вижу, впервые даже видишь это кольцо! – продолжал Хавард, вызывающе щурясь и улыбаясь с видом явного превосходства. Как ни мало Арнэйд ему доверяла, но сейчас не могла не восхититься его умением владеть собой. – А чтобы свататься к девушке, которая в этих краях ничуть не хуже, чем дочь любого конунга, надо выказать чуть больше знакомства с сокровищами! Ты же, как я слышал, раздобыл лишь несколько тощих девок, да и пользуешься самой лучшей. Ты сделал выбор, на себя и пеняй. Бывает, человек хоть и не блещет умом, но хорошо понимает, что ему пристало и кто ему пара.

У Арнэйд оборвалось сердце – Хавард назвал Гудбранда подходящей парой для рабыни-пленницы! В толпе раздалось несколько испуганных возгласов.

Арнэйд прижала руку с кольцом ко рту. Хавард, конечно, человек мутный, но уж в трусости его не заподозрить. А на его ярких «обещающих» губах мерцала та же легкая улыбка, в голубых, слегка прищуренных глазах светилась насмешка. По виду он был совершенно спокоен: похоже, бросать смертельные оскорбления знатным людям ему не в новинку. Он даже не побледнел – ненависть не запала ему в сердце, а сердце это, как видно, было выковано из наилучшего железа и не дрожало в предчувствии кровопролития.

– Ты, ётунов пес! – Гудбранд покраснел еще сильнее и свирепо нахмурился. – Арнор! – Вдруг он заметил Дагова старшего сына, который в одном кафтане стоял позади нескольких рядов толпы и с любопытством прислушивался. – Ты вытащил это дерьмо из какой-то отхожей ямы, и теперь оно тут оскорбляет достойных людей! Ты для этого его приволок? Саатана, я не потерплю, чтобы меня оскорблял какой-то шайтун, который сам не лучше раба!

– В рабство меня пока не обращали, – спокойно ответил Хавард. – А если ты, Арнор, – он оглянулся к себе за спину, – одолжишь мне какое-нибудь оружие и щит, то я покажу, что владею им, как подобает свободному человеку.

– Прекратите! – Между Хавардом и Гудбрандом влезла по-медвежьи рослая фигура.

Даг уже оделся в праздничный красный кафтан с шелковой отделкой, но его густые брови были нахмурены, а лицо сурово. Кафтан на груди оттопыривался: видно, за пазухой у него лежало священное «кольцо клятв».

– В этот день, когда мы собрались принести жертвы и поблагодарить богов, вы испытываете их терпение! Гудбранд, если ты считаешь его не лучше раба, не стыдно ли тебе ввязывать с ним в перепалку? А ты, аля, – он бросил сердитый взгляд на Хаварда, и его обычно мягкие серые глаза обрели твердость стали, – здесь никто и звать тебя никак. Когда человек не имеет поддержки, ему стоит вести себя скромнее.

– Я имею поддержку в моей судьбе и воле богов, – уже не так дерзко, но уверенно ответил ему Хавард. – Ты ведь не допустишь, Даг хёвдинг, чтобы у тебя в доме со свободным человеком поступили несправедливо. А если мне не откажут в справедливости и праве самому постоять за себя, иной поддержки мне не требуется.

– Таких дерзких псов угощают палкой! – бросил Гудбранд, кипя от негодования.

– Попробуй! – Хавард, усмехаясь, снял с плеча свою палку и хлопнул по ладони.

Уже по этому движению было видно, что дойди дело до схватки, он не растеряется.

– Никаких драк и ссор перед моим домом в священный день! – повысил голос Даг, не давая Гудбранду ответить. – Что вы как дети! Если вам надо разобраться между собой, вы найдете способ. А сейчас разойдитесь. Нам пора в святилище.

– Я тебе вышибу все зубы, что еще есть, – пообещал Хаварду Гудбранд и отошел к своим людям.

– Сделать это будет не так легко, как бабу за мягкое пощупать, – бросил Хавард ему вслед.

– Арни, уведи его к Ульвару, умоляю! – прошептала Арнэйд, вцепившись в локоть брата. – Только кожух надень, что ты неодетый выскочил!

Облака сомкнулись, солнце спряталось, и уже какое-то время медленно падал мелкий снег, но Арнэйд заметила его только сейчас, смаргивая с ресниц и видя белые пушинки на зеленом кафтане Арнора.

– Да люди сказали – любопытная игра завязалась у наших ворот!

– Талвий, принеси ему кожух, живо! Любой, какой попадется.

– Арнэйд, я тебя жду! – сурово окликнул Даг. – Ты понесешь чашу, или нам еще кого поискать?

– Я иду! Догоняй скорее! – шепнула Арнэйд брату и ушла в дом, чтобы накинуть теплый платок и взять серебряную жертвенную чашу.

– Пошли! – Арнор перевел взгляд на Хаварда и кивнул в сторону.

Толпа пришла в движение: одни готовились следовать за Дагом в святилище, другие побежали за оставленными вещами и домочадцами. Арнор, с накинутым на плечи кожухом, и Хавард прошли прочь от ворот, к небогатому дворику, где поселился покойный Ульвар, когда подружился с Кеденеем и взял в жены его сестру.

– Дашь мне что-нибудь? – спросил Хавард, когда они отошли от толпы. – У меня все было, но после той битвы эти тролли все растащили куда-то по щелям.

– Могу дать секиру или меч хазарский. А, нет, хазарским же с коня рубят. Шлем тоже дам. Щит само собой. Завтра зайдешь ко мне, я покажу, что есть. Выберешь по руке.

Они вошли во дворик. В дом Кеденея уже перевели пленниц, которых сегодня на пиру торжественно раздадут, и туда же перешел смотревший за ними Самуил со своими людьми.

– И еще. – У дверей Арнор остановился и повернулся к Хаварду. Тот смотрел на него снизу вверх, и теперь в тонких чертах его проступило скрытое беспокойство. – Если ты отвадишь от нас Гудбранда, я подарю тебе лошадь.

Хавард изменился в лице: отвадить Гудбранда он хотел ради собственных целей, не думая, что этим окажет услугу еще и Арнору.

– Надо же тебе будет на чем-то сваливать отсюда, – закончил Арнор, развернулся и ушел.

В святилище Арнэйд старалась сосредоточиться на своих обязанностях, не смотреть по сторонам и выкинуть из головы все, что она услышала в это утро. Она стояла на могиле своего прадеда – Бьярнхедина Старого, с этой священной возвышенности она обращалась к богам, и сегодня как никогда ясно ощущала свое право быть связующим звеном между мертвыми под землей, богами на небе и живыми людьми на земле. От волнения ее трясло, но в то же время она чувствовала себя необычайно сильной. Кому это делать, кому занимать это место, как не ей, правнучке воина-медведя? Того, по чьим следам сюда пришли все эти русы – уроженцы Готланда, Аландских островов, где поклонялись медведю и тоже считали его своим предком, Свеаланда и других земель за Варяжским морем. Весь род «мерянской руси» можно было считать потомками Бьярнхедина Старого – и они считали себя ими, раз приходили приносить жертвы над его могилой. А значит, она, его правнучка, была кем-то вроде общей матери всех этих людей. На празднике Зимних Ночей Арнэйд еще не осознала этого как следует, но в этот раз ей казалось, что она спустилась с Бьярнхединова кургана какой-то более значительной женщиной, чем поднималась туда.

Пир в гостевом доме прошел весело. Угощение было очень обильное: каждая из трех дружин отдала в благодарственную жертву по одной голове всех видов взятого скота: по одному бычку, по барану, по свинье. А Даг прибавил к этому коня. Мяса, вареного и жареного, было столько, что не могли съесть. Участники похода рассказывали, как все было, Арнора заставили послать мальчишку за его шлемом, пустили шлем вокруг стола, и каждый счел своим долгом просунуть палец в дыру от стрелы и пошевелить им там, что вызывало неизменный хохот соседей. А Рунольв, воодушевившись от пуре, прямо на месте сочинил вису.

– произнес он, встав за столом, и Арнору пришлось пойти выпить с ним в благодарность: от всякого стиха в его честь у человека прибавляется удачи, пусть даже этот стих не самый искусный.

– Х-хе! – воскликнул рыжий Кольбейн, когда шлем дошел до него. От пива его полное лицо стало красным как мак, полуседые-полурыжие волосы разметались по плечам. – Что же это была за стрела?

Арнор вынул из кошеля на поясе искривленный от удара наконечник с маленьким кусочком обломанного древка. Наконечник тоже пошел по рукам.

– Да у тебя, Арнор, в голове, видать, камень! – сказала Вефрейя, для наглядности постучав наконечником по столу. – Если об нее плющится железо!

– выкрикнула Гисла, сложив вису на ходу и так торопясь, будто кто-то грозил ее опередить.

Гости одобрительно засмеялись: Гисла, женщина бойкая, оказалась еще и стихотворицей!

– Арнор, ничего не остается нам делать, – прокричал Снэколь сквозь гул голосов и смеха, – кроме как дать тебе прозвище. Отныне ты будешь зваться Арнор Камень!

Потом начали делить пленниц. Каждый из участников похода дал что-то из вещей – перстень, застежку с ворота рубахи или просто щепку, помеченную известным ему значком или руной, и все это сложили в прославленный Арноров шлем. Из сеней по одной заводили пленниц; Арнэйд с закрытыми глазами запускала руку в шлем, возила там и вытягивала наугад одну вещь – чья вещь, тому и девушка. Если какая-то девушка бывала оценена ниже других, к ней прибавлялось что-то из имущества для выравнивания стоимости. Дележ сопровождался воплями то восторга, то разочарования, тут же затевались мены: одну на другую, с приплатой или без. Пленниц угощали жареным мясом, чтобы глядели веселее на свою новую жизнь, потом уводили по домам.

Из булгар на пиру был только Ямбарс – не понимая речей, он, однако, со своего скромного места в конце стола внимательно наблюдал за пирующими. Гудбранд держался горделиво-замкнуто, усердно пил и почти не участвовал в разговоре. Слух о его ссоре с каким-то из чужаков уже разлетелся, но мало кто знал, в чем тут дело. За дележом добычи, сопровождаемой обильной едой и питьем, об этом позабыли, и Арнэйд даже стала надеяться, что об этом речь не зайдет. Но как же оно могло быть? Когда Арнор стал показывать добычу из последнего яла – серебряный ковш с хазарским всадником, дорогой меч, кафтаны, серебряный браслет и прочее, – ему, конечно, пришлось рассказать всю эту сагу, в том числе и свой разговор с бойким покойником и обнаружение пленных булгар.

Вот уже год в Бьюрланде не слышали таких удивительных вестей. Дага расспрашивали, что ему удалось выяснить, и он передал самое важное: что область волоков между Окой и Доном разорена, переход со Славянской реки на Хазарскую теперь недоступен. Эти люди, дескать, направлялись из Булгара, чтобы узнать, есть ли от реки Итиль какой-то другой путь на северо-запад. В Булгаре в прошлом году видели, как войско русов ушло на запад по реке, которую там называли Сара-итиль, но никто ведь не мог знать, дошло ли оно до своего дома и дошло ли вообще куда-нибудь. Но, хоть этот путь и существует, он слишком труден, чтобы его можно было преодолеть отрядом в тридцать-сорок человек. Чермису, арису, восточная меря – слишком недружелюбные к чужакам народы, и добиться, чтобы они пропускали торговых гостей, будет нелегко.

– Чтобы возить товары в далекие страны, мало того, чтобы какая-нибудь река текла в нужном направлении, – объяснял людям Даг. – Надо иметь торговый мир и договор, заключенный между нашим конунгом и их конунгом. В договоре должно быть клятвами закреплено право наших торговых людей на защиту их жизни, имущества, воли на чужой стороне. Оговорено, что будет, если они кому-то задолжают или им кто-то задолжает, если у них убежит невольник и спрячется у местных – или наоборот, – если возникнет драка, или еще по какой-то причине наш человек убьет местного или наоборот. Кто будет наследником торгового человека, если он умрет на чужбине от болезни, как поступить с его имуществом. Как долго нашим людям можно оставаться в тех краях, обязан ли тот конунг давать им содержание хлебом, мясом и пивом, поставлять паруса и канаты для их судов… Да и каким товаром им позволено торговать, сколько можно покупать. Много всяких условий. А без такого договора вести дела никак нельзя. Как только тебя сочтут слабым, так нападут и отнимут все имущество, а самого убьют или обратят в рабство.

– А главное, – вставил умный Торфинн, – нужно договориться, кто именно будет брать здесь дешевых куниц прямо у ловцов, продавать их там и покупать дешевые бусины, в чьи лари пойдут доходы от этого обмена – наших людей или булгар и греков. В чьи лари пойдут доли от этой прибыли – к Олаву или к их там… как его было…

– Алмас-кан, – подсказал Арнор. – Торфинн совершенно прав. Отдавать эти прибыли в чужие руки не хочет никто, поэтому и право присылать торговых людей получает тот конунг, что победил другого в битве.

– Но вы ведь победили хакана, там, на Итиле, – сказал Кольбейн. – Значит, это право теперь у нас?

– Это мы считаем, что победили! – крикнул Снэколь, хёвдинг Хаконстада, который и сам был в том походе. – Но хакан-бек, сдается мне, думает, что это он победил нас. Арнор, ты рассказывал, те булгарские ёлсы очень удивились, когда узнали, что мы той зимой куда-то дошли живыми?

– Ну, они сказали, в Итиле считают, будто нас перебили буртасы на переволоке, а те остатки, что ушли вверх по реке, добили потом булгары. – Арнор, уже несколько пьяный, нахмурился, пытаясь вспомнить тот разговор с Хавардом в мерянском яле. – Сами булгары так сказали хазарам, чтобы не отвечать за то, что пропустили нас без драки да еще принимали от нас подарки.

– Стой, но если они сами из Булгара, они должны знать, что драки не было!

– Не знаю… Может, их в это время не было дома. Лето ведь стояло.

– Но если они сюда поехали… Алмас-кан ведь знал о нас. Тот черноусый булгарский ярл, с которым сыновья Альмунда так подружились, сказал, что пропускает нас по велению кана.

– Наши булгары сказали, что не от Алмас-кана! – напомнил Виги.

– А от кого? От конунга ётунов?

Арнор развел руками: ни от кого, выходит.

– От «уважаемых людей», – добавил он. – Самуил даже назвал нам их имена, но такие имена бывают только у троллей, и я ни тролля не запомнил. Какой-то там Наглаил сын Гадиила… Мухер сын Бухера…

За столами поднялся хохот. Ямбарс, догадываясь, что речь идет о его спутниках, сверкнул на гостей темными глазами, но незнание языка не давало даже уяснить, о чем речь.

– Кто бы они… они ни были, – Гудбранд поднялся, опираясь руками о стол, ибо выпитое пиво уже тянуло его книзу, – скоро их станет на одного меньше! Я сейчас уеду… но я вернусь через три дня!

С этими словами он выбрался из-за стола и удалился, к облегчению Дага. Он поддержал свою честь, дав понять, что обиды не спустит, но владеет собой, и теперь надо было подождать, пока сойдет хмель.

– Пошел греться под бочок к своей рабыне, – шепнула Гисла Арнэйд.

После ухода Гудбранда Даг вздохнул с облегчением и сам наконец смог приналечь на пиво. Окончание пира не отмечено было никакими особыми происшествиями, и за полночь гости наконец улеглись спать на помостах.

– Ну, Камень – это еще не так плохо, – говорил Арнор, когда семейство Дага, наконец со всеми простившись, шло от гостевого дома к себе. – Могло быть хуже, что-нибудь вроде…

– Стрела в Башке! – подсказал Виги. – Однорогий Олень!

– Или Дыря… нет, за такое я сразу убил бы.

– А ты, кока[28], настоящая валькирия! – обратился Виги к Арнэйд. – Встреча с тобой… ой! – Нетвердо держась на ногах, он споткнулся обо что-то в снегу, взмахнул руками и клюнул бы носом дорогу, если бы Арнор не подхватил его за ворот кожуха. – Встреча с тобой послы… посылает отважных мужей на смерть!

– Да неужели они будут драться до смерти? – усомнилась Арнэйд, с другой стороны держась за руку Арнора. Она-то пьяной не была, но полагала, что ему может понадобиться ее поддержка. – Отец такого не допустит!

– Не допущу! – подтвердил Даг. – Мне здесь не нужны трупы – даже этого бродяги, не говоря уж о Гудбранде. Я им выставлю мягкие условия.

– Но так или иначе, – утешил сестру Арнор, – от одного из них мы через три дня избавимся.

– А что делать с оставшимся?

– Если все пройдет, как я надеюсь, то и оставшийся задержится ненадолго. Если Хавард одолеет Гудбранда, едва ли ему будет удобно здесь засиживаться.

Наутро Арнор поднялся намного раньше, чем Арнэйд ждала.

– Посмотрите на это полено! – презрительно говорил он, стоя возле полатей, где лежал, зарывшись в одеяло, Вигнир. – Где ты там, апсар[29]? Небось малодушно помышляешь о смерти?

Арнор и сам выглядел не слишком бодрым, вокруг глаз у него темнели тени. Много пить на священном пиру считается непременной обязанностью мужчины, но от обилия пуре назавтра, мягко говоря, нездоровится.

– Пробуди в себе дух древней доблести! – требовал Арнор. – Твоя больная башка требует: сдохни! А дух говорит: встань и иди на битву!

Перед тем как умыться, Арнор послал Еркая, младшего брата, в дом Кеденея за Хавардом и велел ждать его во дворе. Поскольку Хавард на пиру не был, то пришел быстро и трезвый. Арнор, зная, чем можно победить похмелье, вручил ему щит Виги и палку, по длине и весу схожую с мечом. Когда такие же похмельные гости стали понемногу выползать на воздух из гостевого дома, эти уже вовсю сражались во дворе Дагова дома: Арнор хотел не только сам подлечиться, но и дать Хаварду возможности восстановить навыки боя, которые ему совсем скоро понадобятся.

Даг с утра был довольно хмур, и не только из-за головной боли. Вчера его отвлекали заботы и воодушевление священного пира, но сегодня главной заботой стал грядущий поединок между Гудбрандом и Хавардом. Едва проснувшись, увидев место Арнора пустым и услышав стук палок по щитам во дворе, он понял, что это значит. Как жрец и хранитель законов, он мог потребовать, чтобы бойцы бились не до смерти, а победу или поражение определяла первая кровь или вовсе – вытеснение противника с площадки, тогда бой мог бы закончиться, при известном искусстве соперников, без единой царапины. Но неприятно было, что в ссору замешаны один из видных местных жителей и никому неизвестный пришелец, которого именно сын Дага привел в Силверволл; еще неприятнее было, что их ссора вышла из-за Арнэйд. Сама она тоже не искала славы смертоносной девы, из-за которой убивают друг друга мужи, и сидела хмурая.

– Послушай, Виги, – сказал наконец Даг и взглянул на младшего сына: тот, бледный, вяло жевал кашу. – Вы трое рано потеряли мать, и я не совался в те дела, в которых женщины разбираются лучше… Арни в тот раз так не повезло с дочерью Тойсара, и я не принуждал вас к женитьбе, пока вам не хотелось вешать себе на шею вот это все, – он мельком кивнул на Ошалче и шестерых малых детей, сидящих за столом; видя, что отец не в настроении, те были в этот раз непривычно тихими. – Я дал вам посмотреть мир, проявить себя. Хотя тебе тогда было всего семнадцать. И один раз, и другой. И теперь я не вмешиваюсь в ваши дела. Вы доказали, что вы мужчины и сами отвечаете за свою честь. Вы можете выбрать себе каких угодно невест, хоть из русинов, хоть мерен удыр[30], я даю слово, что приму любую кели[31], которая вам придется по душе, лишь бы из свободных женщин. А пока вы этого не сделали, вы держите в доме и сестру, а для женщин ведь время идет быстрее. За Гудбранда, я так понял, она не пойдет. Ее я тоже принуждать не стану. Но хотел бы я знать, где мы найдем для нее жениха? Может, спросим у сборщиков, когда они приедут, нет ли у них в Хольмгарде кого подходящего? Раз уж в Бьюрланде для нее никто не хорош.

– Ты очень к нам добр, отец, мы это понимаем, – промямлил Виги.

Вот о чем его сегодня думать не тянуло, так это о женитьбе. Хотя сейчас ему был двадцать один год – именно в этом возрасте женился его собственный отец.

– И вы все понимаете, что за этого бродягу она не выйдет, даже если он выиграет три поединка, ведь так? – Даг взглянул на Арнэйд.

– Я вовсе и не желаю за него выходить, – ответила она, опустив глаза.

– Смотри, а то как бы не пошли слухи, что он тебя одурачил[32].

– Этого не может быть, чтобы Арно оказалась такой глупой и позволила себя одурачить! – куда горячее ответил Виги. – А если кто станет распускать такие слухи, то мы ему их забьем обратно в глотку вместе с зубами, пусть так и запомнит!

Растворилась дверь, долетел со двора стук палок и голос Арнора. В дверной проем пролез длинный, худой, с вытянутым лицом темноволосый мужчина – Бард. Он тоже был из «булгарской руси», темная борода и карие глаза обличали значительную примесь булгарской крови.

– Аван-и? – по-булгарски приветствовал он хозяев, осматриваясь и кланяясь Дагу.

– Аван-ха! – ответить ему могла только Арнэйд. – А как у вас?

– Самуил-бек просит… спросит, а-а-а… – Бард помялся, вспоминая слова, – может ли этот бек дать ему беседу.

Видно было, что северный язык ему привычен куда меньше, чем Хаварду; а может, он просто был неловок на речь.

– Да, я сам хочу с ним повидаться, – кивнул Даг. – Пусть он придет сюда, в гостевом доме еще не прибрано.

Бард ушел за Самуилом. Даг велел Ошалче увести детей в кудо, и Арнэйд хотела уйти с ними, но во дворе ее остановил сам старый булгарин:

– Я приспел. Стань здесь, ты поможешь, что я скажу вам, и сказать мне ответ.

Видимо, Самуил не очень полагался на Барда как на толмача, а Хаварда не хотел отвлекать от более важного дела. Арнэйд вернулась: ее смущал этот раздор, но хотелось услышать, что отец и Самуил будут о нем говорить.

– Я не допущу, чтобы ваш человек был убит, – сразу объявил Даг, когда после приветствий собеседники сели. – Я назначу такие условия поединка, чтобы они остались живы оба. Но, чем бы все ни кончилось, думаю, вам лучше не оставаться здесь потом.

При содействии Барда беседа вязалась плохо. Согласный с тем, что им следует поскорее уехать, Самуил расспрашивал о пути в Киев, где надеялся найти своих сородичей – нигде ближе их и правда быть не могло. Даг не сразу сумел ответить: он никогда не бывал в Киеве и знал только один способ попасть туда – через Хольмгард, с людьми Олава, которые весной поедут с товарами на киевские торги. Теперь этот путь сбыта пушнины и прочего остался почти единственным, не считая Северных Стран, – ведь дороги в Хазарию больше не было. Несмотря на серьезность разговора, Арнэйд то и дело подавляла смех: Бард путал слова «путь» и «путы», вместо «запад» говорил «заход соли», а когда раздосадованный Самуил попытался растолковать ей по-славянски, то, изрядно подумав, сообщил, что им нужна «ездьба».

– Итле-ха[33], бек просит тебя слушать, – после этого начал Бард, собираясь объяснить что-то важное. – А-а-а… Олав в ссоре с хакан-беком. Хельги Хитрый тоже в ссоре с хакан-беком. Последний путь торговать хорошим товаром лежит через Кенугард, а он принадлежит Хельги Хитрому. А-а-а… Ты висеть весь на Олаве, а Олав висеть весь на Хельги Хитрый.

– Висеть? – Воображению Дага представился Один, повешенный на дереве и пронзенный копьем. – Зависеть? Олав в торговле шелком зависит от Хельги Хитрого, это так.

– А ты зави-сети от Олава. Бек спрашивает: это хорошо?

– Хорошего в этом мало, – согласился Даг. – Но этот раздор возник не по нашей вине, и я не вижу… Это дело конунгов – его уладить. Когда-нибудь, возможно… Хотя цены на все хорошие товары теперь поднимутся, это несомненно.

– Итле-ха, – прищурившись, обратился к нему Самуил, и Бард перевел: – Давай говорить… а-а-а… на чистое: в том раздоре у Хельги Хитрого погиб сын. У Олава погиб… – Бард запнулся, – а-а-а… человек… муж… – Он указал на Арнэйд и на самого Дага, имея в виду «муж дочери».

– Зять.

– Да. А у тебя кто погиб? Не родичи вам есмь? – по-славянски спросил Самуил. Его скупая славянская речь Самуил сопровождалась умным взглядом его темных глаз и оттого казалась более выразительной, но это Арнэйд пришлось перевести для отца. – Ты неее… ты не стал враг к хакан-бек. Олав да, Хельги Хитрый да, ты – нет. Если Хельги Хитрый будет в раздоре с греками, весь товар пропадет. Если Хельги Хитрый будет в раздоре с Олавом, весь товар для вас пропадет тоже.

– Он хочет сказать… – Арнэйд глубоко вздохнула, понимая, почему хорошие толмачи так ценятся торговыми людьми, – что если Хельги поссорится с греками или Олав поссорится с Хельги, мы здесь одинаково останемся без дорогих товаров, хотя мы не ссорились с хакан-беком.

– Меня и самого это тревожит, – не мог не признать Даг.

– Человек-разум! – Самуил уважительно показал на голову Дага. – Есмь.

Может, все же сказать ему, что по-славянски «есмь» говорят только о себе, а о другом будет «есть», подумала Арнэйд. Аз есмь, ты еси, он есть, мы есмы, вы есте, они суть – хотя бы это она с детства помнила хорошо. Ей было неловко поправлять такого бывалого человека, мужчину, который повидал своими глазами больше стран, чем те, о которых она хотя бы слышала.

В это время снова заскрипела дверь, в дом ввалились Арнор и Хавард – оба распаренные, с мокрыми волосами, прилипшими ко лбу. При всем их несходстве, выражение глаз у них сейчас было совершенно одинаковое – возбужденное и бездумное. Сняв у двери кожухи, они пошли по очереди к лохани умыться, потом сели плечом к плечу на скамью и двери, вытянув усталые ноги, и долго пили воду из кувшина, передавая его друг другу.

– Ты не имел договор с хакан-беком, – при посредничестве Барда говорил Самуил дальше. – Ты его не нарушил. Ты не в ссоре с хакан-беком. Теперь слушай и думай: ты можешь иметь свой договор, и ты будешь продавать дорогие товары Олаву и Хельги, а не они тебе.

– С кем я могу иметь свой договор? – не понял Даг. – Алмас-кан не может заключить договор со мной, я ведь не конунг.

– Ведаю тебе… Ты можешь заключить договор с нами, – перейдя на свой язык, Самуил показал на себя. – Со мной, с другими уважаемыми людьми, моими… Хавард, как это называется по-вашему?

– Фелаги, – подсказал Хавард и подошел к столу. Арнэйд, стоявшая у отца за спиной, посторонилась, чтобы дать ему сесть. – Вы, люди из Бьюрланда, заключите договор с торговыми людьми из Булгара – рахдонитами. Эти люди ведут дела и в аль-Бабе, и в Куябе, и в Кракове, и в Праге, и в Регенсбурге, Пассау, Вердене, Лионе, Нарбонне – и так дальше до самой Кордовы. А Кордова стоит там, где кончается земной мир, дальше только бескрайний океан, и в нем иногда видно Змея Мидгард.

– Ты его видел? – Арнэйд вытаращила глаза, но не поверила.

– А если года три ехать в другую сторону, на восток, то можно приехать в страну Сина, где делают шелк с драконами, – не отвечая ей, продолжал Хавард. – Там тоже рядом океан, и в нем плещется хвост Змея Мидгард. И очень давно, более долгое время, чем ваш род живет здесь, рахдониты ездят от головы Змея Мидгард до его хвоста и обратно. Более мудрых, влиятельных, да и богатых людей мало сыщется на свете. Эти люди создали богатство Хазарии. И они предлагают вам дружбу и будущие выгодные сделки. У вас на востоке можно брать сколько угодно полона – мы уже видели, как ловко вы его добываете. Мы купим у вас весь полон, сколько вы сумеете захватить. В другой раз ты возьмешь себе пять девок, а продашь пятьдесят, и все за серебро! Если бы вышло наше дело, – Хавард обернулся и взглянул в глаза Арнэйд, – то вы могли бы обзавестись в Булгаре очень полезным родством. Мой отец – судья тамошних русов, я равен вам, и мы бы очень выиграли от такого союза. Если бы не те подлые людишки, если бы мы привезли вам все дары, которые приготовили, у вас не было бы причин сомневаться в выгодности этой дружбы. Но и теперь, – Хавард указал глазами на кольцо Арнэйд, – вы знаете, что это были за вещи.

– И если вы будете продавать Олаву наше серебро, – заговорил он снова, уже переводя речь Самуила, – то вам решать, стоит ли платить дань конунгу, когда он зависит от вас, а не вы от него. Ты, Даг, достаточно родовитый и уважаемый человек, чтобы самому брать дань с людей, которым ты будешь продавать серебро. И в Булгаре ты нашел бы поддержку от самых наивысших сил. Мы дадим тебе достаточно средств на что угодно – на людей, коней, оружие. Любые твои мечты, даже самые дерзкие и честлюбивые, с нами будут легко достижимы.

– И как знать, – Самуил прищурился, – может, через какое-то время ты уже не будешь считать себя неровней Алмас-кану. Может быть, твой старший сын, – он перевел взгляд на Арнора, – будет зваться князем Страны Бобров, а сама эта страна станет намного больше нынешней!

Даг переменился в лице. Арнор, все еще сидевший у двери подался вперед, опираясь локтями о колени, и устремил на Хаварда пристальный взгляд. Тут и глупец понял бы: их подбивают на вражду, если не на войну с Олавом. В словах булгар было некоторое количество правды, мешавшее их опровергнуть. С разрушением прежнего торгового пути, через Дон-Ванаквисль, Силверволл и вся Мерямаа, все Гарды могли остаться без дорогих товаров, если мерянская русь поссорится с Олавом, или Олав с Хельги Хитрым, или Хельги – с греками. Но теперь выяснилось, что через их землю проходит прямой, хоть и длинный, путь к тем же торгам Булгара, Итиля, аль-Баба, Гургана и Хорезма. Если удастся наладить сообщение по этому пути, то Олав будет зависеть от Мерямаа, как она перед этим сотню лет зависела от него. Но цена этой возможности…

– Ты предлагаешь нам дружить с булгарскими купцами через голову Олава? – прямо спросил Арнор.

– Сто лет вы жили здесь, в глуши, и все дороги мира здесь кончались. А теперь все иначе. Теперь вы живете на самом важном перекрестке Пути Серебра. Сам Итиль стал великим городом царства потому, что лежал на перекрестке путей! Жить такой же жалкой жизнью, платить дань, получать лишь треть от возможных прибылей… – Хавард скривил губы, будто ему предлагали поцеловать жабу, – это унизительно для таких достойных людей. Вы достаточно давно сидите здесь, чтобы иметь право самим, без Олава, распоряжаться своей землей, ее богатствами и всеми возможностями. Иначе это будет все равно что по доброй воле лежать на соломе, когда перед тобой перина!

– Это следует обдумать, – ответил Даг. – Едва ли эти дела удастся утаить от Олава, а если Олав узнает, что мы здесь ведем торги, в которых он лишен прибыли… Нам это может стоить головы.

– Хороших прибылей не бывает без риска.

– Здесь не решаю я один. Есть тинг Бьюрланда… И Силверволл – лишь небольшая часть Мерямаа. У мерян свои кугыжи, а главный из них – пан Тойсар, он сидит в Арки-Вареже на озере Неро. Если он и другие кугыжи не одобрят… я мало что могу сделать.

– Мы хотим поехать в этот… к тому беку мерян, – сказал Самуил. – Ты можешь помочь нам туда попасть?

– Могу. Это не очень далеко, на второй день доберетесь.

– Жаль, что у нас не осталось хороших даров и для него тоже, – намекнул Хавард, но этого намека Даг предпочел не услышать.

Какой же глупец выпустит из рук собственную добычу, чтобы ею подкупали других!

– Но если бы люди узнали, что между нами и вами возможен союз, – Хавард выразительно посмотрел на Арнэйд, – это придало бы больше веса нашим словам.

Арнор вдруг расхохотался. Все в удивлении посмотрели на него. А он, встав от стола, потрепал Хаварда по плечу:

– Не рассчитывай на это. Мы уже пытались использовать этот путь, четыре года назад, когда собирались на Хазарское море. Ничего не вышло, кроме срама.

Илетай! Арнэйд сообразила: он говорит о своей попытке жениться на Илетай, дочери Тойсара, чтобы тот как родич помог русам собрать войско.

Не сказать чтобы попытка совсем не удалась: Илетай и впрямь вышла за парня из руси, и меряне собрали несколько сотен войска для похода. Только это оказался другой рус – не Арнор, а Велерад.

При мысли об этом у Арнэйд загорелись щеки: быть может, она стыдилась тех глупых мечтаний, в которых не Илетай, а она бежала через леса со Свенельдом, чтобы выйти за него самого. К счастью, Даг, заметив ее румянец, догадаться о его истинной причине не мог и истолковал по-своему.

– Пока мы не станем ни о чем таком говорить! – отрезал он. – Хаварду еще предстоит выяснить с Гудбрандом, кто из них более…

– Более достоин руки твоей дочери! – охотно закончил за него Хавард и подмигнул Арнэйд. – Ты пообещаешь нам…

– Нет! – перебил его Даг. – Я ничего обещать не буду. Кто бы ни одолел… Не будем сейчас говорить об этом. Не стоит дразнить норн. Я постараюсь назначить условия, чтобы вам не пришлось терять жизнь, но все же глупо говорить о женитьбе человека, который через несколько дней может оказаться убит.

– Идущий на войну уже мертв, – повторил Арнор известную пословицу. – Для идущего «на остров» это тоже справедливо.

Когда булгары ушли обратно к Кеденею, семейство Дага, закрыв за ними все двери, некоторое время сидело молча.

– Может, и зря… – пробормотал Арнор.

– Что – зря? – спросил его отец.

– Может, лучше поставить условие – до смерти? И пусть бы Гудбранд его зарубил к Могильной Матери?

Арнэйд надеялась, что Арнор пошутил. Но потом усомнилась в этом. В утро поединка Арнор был за завтраком молчалив, будто идти на поле предстояло ему самому.

– Отчего ты так задумчив? – спросила она, сама себе напоминая женщин из древних сказаний, которые задавали этот вопрос тому, кто намерен совершить нечто великое и ужасное.

– Прикидываю, как бы мне прикончить уцелевшего, – спокойно ответил Арнор.

– Уцелевший уберется отсюда, и мы еще долго его не увидим, – сурово поправил его отец. – Я надеюсь, никогда.

Арнэйд очень хотелось спросить, кому из двоих они предрекают победу, но она чувствовала себя слишком причастной к этому раздору и предпочитала не говорить о нем. Она не желала зла ни Гудбранду, ни Хаварду, но если она больше никогда не увидит Хаварда, пожалуй, это будет хорошо. Что же до того, чтобы за него выйти и уехать с ним в Булгар… нет, лучше она выйдет за медведя! Тот живет не так далеко.

– Если победит Гудбранд, – Виги невольно пришел ей на помощь, – то пусть этим и удовольствуется. Теперь все знают, что он живет с рабыней, и мы не позволим равнять с нею нашу сестру!

Арнэйд совсем не хотелось идти к булгарам, но она не могла пренебречь долгом хозяйки и отправить заботиться о них одних служанок. Вместе с Талвий и Вирбикой она пошла в гостевой дом, где теперь жили только булгары. Распоряжаясь готовкой – надо было печь лепешки, варить кашу, – на булгар, особенно на Хаварда, она старалась не смотреть, как и все последние дни. Но когда она, закончив с лепешками, собралась уходить, Хавард подошел к ней. Все эти дни он не лез к ней на глаза, давая понять, что уважает ее смятение, хотя Арнэйд неизменно ощущала на себе его взгляд. Теперь же у него был опечаленный и значительный вид, дававший понять, что особые обстоятельства заставляют его заговорить.

– Послушай меня, Арнэйд, – начал он, проникновенно глядя на нее своими голубыми глазами. – Сегодня боги и наша удача рассудят, кто из нас… восстановит свою честь. И хотя твой отец запретил смертельный исход, когда люди берут в руки оружие, случиться может всякое… Быть может, сегодня мы говорим с тобою в последний раз… может, к вечеру сама Хель раскроет мне свои объятия. Но даже если я умру, я буду знать, что ты носишь на руке мое кольцо, – он взглянул на перстень-цветок и сделал движение, как будто хотел к нему прикоснуться. – Даже если мы больше не увидимся, я буду знать, что ты не забудешь меня… А если я останусь жив… может быть, то, что ты надела его, еще не зная меня, было знаком нашей судьбы…

Арнэйд взглянула на него, несколько ошарашенная, и Хавард слегка подмигнул ей. Первым ее порывом было стянуть кольцо и отдать ему, но она сдержалась. Это кольцо дал ей родной брат, это ничего не означает, кроме удачи Арнора, которой он поделился с нею, своей сестрой. Но если она сейчас отдаст это кольцо Хаварду, вот это уже будет очень похоже на обручение!

Не находя никакого ответа, Арнэйд отвела глаза и направилась к двери.

– Но ты ведь придешь посмотреть на нас? – крикнул Хавард ей вслед, и в голосе его слышался обычный задор. – Неужели ты не хочешь увидеть, как моя алая кровь оросит белый снег? Ведь я пролью кровь ради тебя!

– Там постелят еловые лапы. – Арнэйд наполовину обернулась. – На них крови будет не видно.

Задолго до полудня – почти сразу, как стало светать – на погребальном поле начал собираться народ. Коновязь уже была плотно заполнена – люди ехали из Ульвхейма, из Хаконстада, даже из окрестных мерянских ялов. Для поединка выбрали ровное место между старыми невысокими холмиками, плотно выстлали еловыми лапами, чтобы ноги не скользили, и огородили ясеневыми жердями. Когда явилось семейство Дага, все насыпи вокруг площадки уже были заняты народом: люди стояли на вершинах и на склонах, самые предусмотрительные даже принесли с собой скамеечки. Была занята и вся лестница на склоне Бьярнхединова кургана – площадка лежала прямо перед ней, и оттуда открывался наилучший вид, поэтому здесь разместились самые важные люди. Арнэйд без особой охоты поднималась по ступеням вслед за отцом: казалось, все смотрят на нее, подозревая в чем-то постыдном, но как она могла бы сидеть дома, зная, что здесь такое происходит? Да и вздумай она прятаться, люди, пожалуй, решат, что совесть у нее нечиста, если она не смеет смотреть на поединок, затеянный из-за нее.

Был полдень – самое светлое время коротких зимних дней. Погода стояла ясная, и даже ненадолго проглянуло солнце. Арнэйд удивилась: казалось бы, такой день должен быть хмурым. Но сами боги улыбались, словно говоря ей: не делай такое лицо, будто у тебя жаба на коленях, все не так уж страшно.

Когда появился Хавард, ведомый Виги и провожаемый всеми своими спутниками-булгарами, его облик источал непринужденную дерзость. На нем был хазарский шлем, одолженный у Арнора (тот успел зачинить пробитую стрелой дыру), а в руках секира и крепкий щит. По его ухваткам сразу было видно, что обращаться со всем этим ему привычно. Но вид его веселого лица почему-то лишь укрепил дурные предчувствия Арнэйд. «Быть может, меня примет в свои объятия Хель…» Не сказать чтобы она его жалела или собиралась по нему скорбеть, но была уверена: если так случится, память о нем отравит ей всю предстоящую жизнь, как будто он утащит с собой под землю ее спокойствие и радость.

Когда Хавард подошел к площадке, Гудбранд, тоже снаряженный по-боевому, уже ждал его там. Протрубил рог, движение и гул разговоров на возвышенностях и вокруг площадки стихли. Раньше Арнэйд не случалось видеть Гудбранда в шлеме, и теперь она его с трудом узнала. Там же стоял Арнор – ему предстояло управлять ходом поединка. С других трех сторон площадки еще трое опытных мужчин наблюдали за поединком – на случай если возникнут споры, чья кровь пролилась первой.

– Итак, я объявляю: мы не желаем ничьей смерти и противникам запрещено намеренно наносить смертельные удары, – громко сказал Даг с середины лестницы. – Победа достанется тому, кто сумеет вытеснить соперника с площадки, или первым ранит его до крови, или лишит оружия. Если же кто-то намеренно нанесет смертельный удар, то будет отвечать за это, как за преднамеренное убийство.

Хавард поднял руку с секирой.

– Что ты хочешь, сказать, Хавард?

– Если я буду убит, то требую, чтобы за меня назначили виру как за человек знатного рода, а наследником моим, который должен ее получить, назначаю моего спутника, Самуила бен Бехера.

– Повезет старику – за строптивого жеребчика получит стоимость тридцати коров! – пробормотал возле Арнэйд Торфинн.

Даг кивнул, принимая это условие, и закончил:

– С тем мы просим богов быть свидетелями поединка, и пусть они отдадут победу тому, кому суждено более удачи.

– Готовы? – обратился к противникам Арнор.

Гудбранд кивнул; Хавард в знак готовности слегка ударил себя по шлему плоской стороной секиры; ловкость этого привычного движения еще раз показала всем, что перед Гудбрандом противник опытный.

– Начинайте!

Одновременно оба вступили в круг и стали сближаться – осторожно, будто боясь поскользнуться, хотя еловые лапы от этого надежно защищали. Поскольку в день их ссоры Хавард завел речь о поединке, то вызванным считался Гудбранд – ему и принадлежало право нанести первый удар. Зрители с напряжением ждали этого удара – и дружно ахнули, когда Гудбранд сделал широкий замах секирой и рубанул низом, метя в ноги. Хавард проворно отскочил назад, но Гудбранд только этого и ждал: бросился вперед, краем щита сбил летящее ему навстречу лезвие секиры и всей тяжестью врезался в противника, пытаясь его оттеснить. Расчет его был оправдан: несколько старше, более плотного сложения, он был тяжелее и мог бы выдавить весом, достанься ему противник попроще.

Но Хавард был не прост. Отступив на пару шагов, он сместился вправо, так что Гудбранд уже не мог на него наваливаться, толчком щита отпихнул его и ударил сверху, метя в шлем. Гудбранд едва успел закрыться и вслепую отмахнулся топором. «Как медведь лапой!» – мелькнуло в голове у Арнэйд, и вспомнилось, как Гудбранд пришел к ним перед Зимними Ночами в медвежьей шкуре… Но тут же раздался хруст – хоть и неловкий, удар Гудбранда был так силен, что у Хавардова щита проломились доски. Зрители снова вскрикнули, и многим подумалось: чужак проиграет.

Не давая ему опомниться, воодушевленный успехом Гудбранд снова пошел на приступ. Сплеча нанося частые и сильные удары, он рубил Хавардов щит, стремясь разбить его – замена щита не была оговорена. Крепкие еловые доски трещали, летела щепа.

– В куски тебя порублю, гнида булгарская… – разобрал Арнор гневное рычание Гудбранда.

Ох, зря он так злится и к тому же тратит дыхание на брань, мельком подумал Арнор. И, хотя со стороны казалось, что Гудбранд одолевает, у Арнора зрело предчувствие, что ничем хорошим для хёвдинга Ульвхейма это дело не кончится. Хавард молчал, и судя по его сосредоточенному лицу, был спокоен и расчетлив. Отступая по дуге, вдоль края площадки, он старался по возможности сливать удары: ему было ясно, что долго Гудбранд такой яростной рубки не выдержит, устанет.

– Ну, что крепче: Гудбранд или этот щит? – крикнул кто-то из толпы, выразив мысли многих.

Ответ явился скоро: Хавард заметил, что Гудбранд бьет уже не так часто и начинает задыхаться. Выбрав миг, Хавард перестал пятиться и сам шагнул под удар. Размочаленной кромкой щита он поймал древко Гудбрандова топора, а сам ударил вниз, заставляя Гудбранда прикрыть ноги. Бойцы сшиблись грудь в грудь, и зрители снова закричали. Даже Арнэйд ахнула – показалось, настал решительный миг. И увидела, как Хавард врезал налобьем шлема Гудбранду в лицо, да так, что железный наносник погнулся.

Выросшая с двумя братьями Арнэйд знала, что в драке такой прием считается довольно бесчестным. Но не удивилась: Хавард именно тот человек, для которого достижение цели важнее, чем благородство средств. А средство это действенное – Гудбранд отшатнулся назад. Ревя от боли и негодования, он ударил секирой, метя Хаварду под ухо. Кровь из носа потекла ему на рот и бороду, вид стал жуткий, будто он загрыз кого-то.

– Не убивать! – заорал Арнор, поняв, что об этом условии Гудбранд от ярости забыл. – Смертельные удары запрещены, глядь!

Гудбранд готов убить! Резко вдохнув, Арнэйд зажала себе рот ладонями. Но остальные были не так сдержанны, и над площадкой поднялся крик: одни возмущались нарушением правил, другие подбадривали Гудбранда против чужака.

Однако секира Гудбранда лишь зря вспорола воздух: головы Хаварда уже не было там, куда он метил. Припав на правое колено, Хавард прикрылся сверху тем, что осталось от щита, и в длинном замахе достал лезвием секиры голень Гудбранда.

Отмечая удар, мужчины вокруг площадки взревели.

– Есть! – крикнул Арнор.

– Есть, есть! – подтвердили остальные наблюдатели.

Однако Хавард не спешил торжествовать победу и сразу же отпрыгнул влево, ожидая ответного удара. В горячке боя Гудбранд даже не заметил, что ранен, а шум крови в ушах заглушал для него все голоса вокруг. Он ощутил силу удара, нога онемела, но он повернулся к противнику, собираясь продолжать.

Однако Хавард отскочил и высоко поднял секиру, показывая всем потеки крови на лезвии. Зрителям бросилось в глаза яркое красное пятно на белой шерсти Гудбрандовой обмотки.

– Стоять! – во все горло рявкнул Арнор. – Гудбранд! Бой окончен!

Несколько человек шагнули в круг и встали между противниками; только когда его крепко обняли за плечи сразу четыре руки, когда его зажали со всех сторон, Гудбранд осознал, что от него требуют остановиться. До слуха дошли крики, а в глаза бросилось лицо Хаварда.

Бросив испорченный щит, Хавард снял шлем и вытер ладонью мокрый лоб. И улыбнулся противнику. Глядя на его золотистые пряди – от пота они завились еще более крутыми волнами, – Арнэйд невольно подумала: он похож на Бальдра, который из своего смертоносного испытания все же ухитрился выйти живым[34]…

Гудбранд, с распухшим сломанным носом, уехал к себе в Ульвхейм сразу, как старая Вефрейя пошептала над раной и перевязала ему ногу. Рана была не особенно тяжелой – кость не задета, как старуха потом рассказывала женщинам, и Гудбранд не охромеет. Тем не менее исход поединка посеял в жителях Бьюрланда недовольство. Какой-то чужак, невесть откуда взявшийся, привезенный чуть не из самого Утгарда – и одолел нашего хёвдинга, сына одного из самых старых родов! До ночи у Дага перебывало немало народу, и все хотели знать, что будет дальше.

– Арно, у Вефрейи болтают, что эти двое бились за тебя и что этот голубоглазый теперь женится на тебе! – шептала Гисла, прибежавшая одной из первых.

– Я не собираюсь за него замуж! – отрезала Арнэйд. – Можешь всем прямо так и говорить.

– Я скажу! – Гисла обрадовалась позволению. – Но ты ведь не пойдешь теперь за Гудбранда, раз он проиграл?

– А Гудбранду я еще до поединка сказала, что не намерена ложиться в постель, которую до меня ему грела рабыня!

– Еще говорят, – Гисла хмыкнула с закрытым ртом, будто поперхнулась усмешкой, – ведь это Арнор подарил Гудбранду ту рабыню. Она была его добычей. Может, он хотел… ну, этим подарком отвадить Гудбранда от тебя?

– Не Арнор же запихнул ее Гудбранду под одеяло! – сердито отвечала Арнэйд. – И, моя дорогая, я прошу тебя, не будем больше обсуждать постельные дела рабынь!

– Ну, просто люди дивятся, что Арнор не оставил ее себе – она ведь самая красивая из всего полона, а он не женат…

– Я должна налить пива! – Арнэйд встала и ушла к столу, где сидели мужчины.

Там вокруг Дага собрались многие видные люди: Рунольв, Торфинн, Вигфус из Ульвхейма – этот приехал вместе с Гудбрандом, но не уехал с ним, а пошел по знакомым в Силверволле, послушать, что люди станут говорить. Вигфус тоже был местным уроженцем, старого рода; лет пятидесяти, он был весьма тучен, обладал широким лицом, обросшим полуседой бородой; довольно яркие голубые глаза смотрели из-под густых изломленных черных бровей. Выглядел он очень внушительно, но человеком был приветливым и щедрым.

Напротив него сидел Снэколь, хёвдинг Хаконстада. Это поселение основали когда-то люди Хакона конунга, отца Олава, и его жители были более преданны конунгам Хольмгарда, чем те русы, кто поселился здесь еще до установления власти конунгов. В поход на Хазарское море они собрали наибольшее число ратников. Снэколь был довольно рослым плечистым мужчиной сорока с небольшим лет, рыжеватым, с длинным острым носом и яркими пятнами румянца; как у многих здешних русов, высокие заостренные скулы округлого лица выдавали примесь мерянской крови, но борода была не как у мерян – окладистая, густая, седоватая на щеках.

– Долго ты еще собираешься держать у себя этих людей? – спрашивал Снэколь. – Многим удивительно, что вы так подружились!

– Я не подружился с ними. Они хотят уехать в Кенугард, чтобы там найти своих, но для этого им надо дождаться сборщиков дани.

– Так это неправда, что ты намерен отдать дочь за этого удальца?

– Какой глупец это наболтал? Я никогда не говорил, будто собираюсь.

– Люди видят, что вы приняли их в дом, Арнор вон одолжил этому молодцу свое оружие…

– Ну а что я должен был сделать – выпустить его на поле с одной палкой? – сдерживая досаду из-за этих глупых нападок, отвечал Арнор. – Хавард, кто бы он там ни был, человек отважный, и видно, что он непростого рода.

– Раз уж они наши гости, мы не могли отказать им в помощи, – поддержал сына Даг.

– А теперь люди недовольны, – вставил Вигфус, – что вы вроде как взяли сторону этих чужаков против Гудбранда, чей род так уважаем не где-то в Утгарде, а у нас! А все потому, что эти бродяги поднесли вам какие-то очень хорошие подарки, – он ткнул пальцем в кольцо на руке Арнэйд, державшей кувшин, чтобы подлить гостям пива, – вот поэтому вы с ними так и подружились!

– Подарки? – возмутился Арнор. – Это н-не подарки! Это наша добыча! За эти «подарки» мне чуть не з-засадили стрелу в башку, пургален! – Он ткнул пальцем себе повыше виска, где под русыми волосами прятался маленький красный шрам. – И мы всех звали в этот поход с нами. А ты, Вигфус, с-скажи там у вас: если кто будет болтать, что де-мы выдаем Арно за этого бродягу, то пойдет на п-поле уже со мной!

Арнор начинал чуть-чуть заикаться, если сильно волновался; волновался он редко, а еще реже – до такой степени, что не мог этого скрыть, поэтому о его маленьком недостатке знали только родичи.

Арнэйд положила ему на плечо руку с кольцом, стараясь успокоить.

– Х-хе! – ухмыльнулся Кольбейн, показывая свои последние четыре зуба. – Запомни, Вигфус: мы тут кусаемся! И вашим расскажи!

– Сдается мне, эти люди внесли немалое смятение в наши края! – вздохнул Торфинн. – И я бы сказал, будет лучше, если они побыстрее отсюда уберутся!

– Они скоро уберутся, – утешил всех Даг. – Им нужно дождаться сборщиков Олава, чтобы ехать с ними в Хольмгард, но они хотели попасть к Тойсару, чтобы посмотреть, какой там есть для них товар.

– У них есть на что покупать товар? – удивился Вигфус.

– Так у них все же есть поручение от Алмас-кана к Олаву? – одновременно спросил Снэколь.

– Поручения у них нет, или они мне о нем не сказали, – качнул головой Даг. – Но поговорить с Тойсаром о товаре они могут и так, а дальше пусть с ними разбирается Олав. Я, честно скажу, буду рад, когда от них отделаюсь!

Когда люди наконец разошлись, Арнэйд вздохнула, глядя на алый самоцвет среди золотых лепестков:

– Арни, может, мне не носить пока это кольцо? Раз уж оно вызывает… разговоры.

О том, что Хавард назвал кольцо своим, она так никому и не сказала, надеясь, что Хавард будет так же сдержан. Иначе невозможно будет отбиться от всеобщего убеждения в их скорой свадьбе!

– Вот еще! – сурово ответил Арнор. – Если ты его снимешь, разговоров станет еще больше. Подумают, что мы стыдимся своей добычи и тут дело нечисто.

– Ати, – взмолилась Арнэйд к отцу, – можно сделать так, чтобы они уехали поскорее!

Мысль о том, что Хавард останется здесь и встретится со Свенельдом, ужасала Арнэйд. Конечно, они все равно встретятся, но лучше у Тойсара в Арки-Вареже, чем здесь, где Свенельд может заметить, что Хавард ей досаждает своим сватовством! Казалось бы, какое Свенельду до этого дело, но Арнэйд готова была убежать в лес, лишь бы не видеть возле себя этих двоих одновременно.

– Придется дать им лошадь с санями, хотя бы одну на всех, – сказал Виги.

– Я уже готов приплатить, лишь бы от них избавиться! – в сердцах бросил Даг.

Назавтра Даг не стал приглашать к себе Самуила и Хаварда, как раньше, а сам пошел в гостевой дом: Арнэйд не хотела видеть Хаварда, да и Арнор посматривал на него весьма хмуро. Уехать в Арки-Вареж гости не отказывались, но одной лошади с санями им оказалось мало. Сперва речь зашла о проводнике: от Силверволла до озера Неро хорошей дорогой служила река Огда, и они бы не заблудились, но им придется один раз переночевать по пути, а откуда им знать, где искать ночлег? Никто из мери не пустит ночевать чужих людей, говорящих на непонятном языке! Выходило, что им нужен провожатый, которые довезет их до пана Тойсара и передаст ему с заверением, что это достойные люди, хоть они и не могут сейчас подтвердить это подарками.

– Да и как они будут с ними объясняться? Они ведь ни слова не знают по-мерянски.

– В Арки-Вареже есть свои русы, – напомнил Виги. – Хравн, Фьялар.

– Но мы не можем отправить их туда одних. Я боюсь… – Даг нахмурился. – Как бы не…

– Ты боишься, что Гудбранд… попытается отомстить? – догадался Арнор и усмехнулся.

Даг не ответил, но не возразил.

– Мне было бы спокойнее… если бы один из вас их проводил.

Даг вопросительно взглянул на Арнора.

Тот помолчал.

– Я бы… – начал Арнор чуть погодя, – сказал, что присмотреть за ними и впрямь было бы не лишним…

– Присмотреть?

– Послушать, о чем они станут говорить с Тойсаром. Если уж им нужен толмач… это был бы хороший случай узнать, что еще у них на уме. Сдается мне, что нам они всего не сказали.

– Ты поедешь?

– Я… – Арнор опустил глаза, как будто борясь с собой.

Арнэйд вздохнула: она догадалась.

– Нет! – Подбежав к Арнору, сидящему у очага напротив Дага, она встала у брата за спиной и обхватила его за плечи. – Арни не должен туда ехать.

Арнор застыл, остальные уставились на нее непонимающими глазами. Арнэйд немного растерялась: она была уверена, что знает разгадку, но сомневалась, что об этом стоит говорить вслух. Даже четыре года назад они обменивались лишь кое-какими недомолвками, стараясь поскорее все выбросить из головы.

– Вы забыли? – тихим голосом, чуть дрожащим от негодования, произнесла Арнэйд. – Я уверена, что в ту зиму перед походом старая Кастан… навела на него чары. Вы же помните, каким он был. – Она крепче обняла Арнора, ощущая, как его плечи напряглись под ее руками. – Он стал ко всему равнодушным, как будто утратил волю. Старуха хотела помешать ему жениться на ее дочери. Дочь она все равно не уберегла, но Арни ходил скучный до самой весны, пока реки не вскрылись, вы помните?

– Но у нас нет доказательств… – Даг взглянул на Ошалче, которая состояла в родстве с покойной женой Тойсара. – Обвинение в порче – не шутки, а у нас нет ли свидетелей, ни…

– Ати, я знаю, сколько у них было с собой рубашек! – Арнэйд слегка наклонилась к отцу и прижалась к спине сидящего Арнора. – Мне ли не знать, когда я их шью и пришиваю заплатки – сперва на лопатки, потом на локти, потом на бока, и так дальше, пока ткань не начнет расползаться по ниткам. Я собирала их в дорогу. И я знаю, что одна рубашка у них там пропала. Хорошая, почти новая. Арни не сумел ее найти, как раз когда вы собирались идти с… людьми из Хольмгард к Тойсару говорить про Илетай. Ее так и не нашли, будто ёлсы унесли. А потом он стал скучным. Я уверена – ту рубашку украли и через нее навели чары. Понятно, что он не хочет больше знать ни Арки-Варежа, ни Тойсара, ни его дочерей!

Арнор и правда с тех пор больше не бывал в Арки-Вареже. О том, что Кастан наложила на него чары, Арнэйд только догадывалась – как она могла это доказать? Пусть Кастан уже мертва – едва ли ему приятно видеть место, где с ним такое случилось. Прошло четыре зимы с его неудачного сватовства, а он и думать не хочет больше о женитьбе…

И тут Арнэйд осенила такая мысль, что она ахнула и зажала себе рот рукой. От ужасного подозрения свело живот, похолодело внутри, на глазах выступили слезы. Несколько мгновений помолчав, она оставила Арнора, подошла к Ошалче, сидевшей с младшим ребенком на руках, и наклонилась к ней.

Ошалче отшатнулась: такого безумного взгляда, где смешались гнев и негодование, она у своей покладистой падчерицы ни разу еще не видела.

– А что если старая выдра испортила его навсегда? – прошептала Арнэйд. – Тогда ты будешь снимать с него эту порчу – ты ведь с нею в родстве. Ты пойдешь хоть к самому Юмо на небо, но придумаешь, как его избавить… А я… если так, я притащу к ней на могилу вонючего дохлого пса и там закопаю… Жаль, я не догадалась, пока старая гнида была жива. А не то я бы сама ее задушила, не дожидаясь, пока ее собственная злоба сведет в могилу.

Никогда в жизни она не переживала такого потрясения, как сейчас, когда ей пришло в голову, что нежелание Арнора жениться может быть связано с той давней порчей… которая, может быть, еще не изжита. «Люди дивятся, что Арнор не оставил ее себе – она ведь самая красивая…» Неужели люди подозревают то самое, что пришло ей в голову только сейчас?

Потом ее обняли сзади и оттащили от испуганной Ошалче.

– Ус-спокойся, с-сызар[35], – сказал ей в ухо Арнор, прижимая ее спиной к своей груди. – С-со мной все хорошо. Я проверял. Но с-спасибо…

Арнэйд перевела дух, но еще дрожала, пока Арнор вел ее назад и усаживал. Она верила его словам, но не могла так сразу прогнать ужас. И при этом дивилась: почему она не думала об этом раньше? К той весне Арнор повеселел, причин беспокоиться не было, а когда он вернулся из похода, прошло много времени и перемены в нем никого не удивляли. Юмалан-Ава, пусть это будет правда, что порча сошла без следа!

– А давайте я поеду. – Виги окинул родичей бойким взглядом. – Я не боюсь. Старухи давно нет… И я, кстати, – он хохотнул, – могу прикинуться, будто присматриваюсь к младшим дочерям Тойсара. Они уже не такие малявки, как были тогда. Старикан ведь больше не женился, да? Значит, вредить мне там некому.

– А сами эти девчонки? – проворчала Пайгалче. – Они у своей матери тоже могли научиться дурному.

– Не так уж они глупы, чтобы портить своих женихов! – засмеялся Виги. – А сыновья Альмунда женаты все трое, больше они не станут красть у нас невест!

– Ну, поезжай, если хочешь, – задумчиво позволил Даг. – Если все пойдет гладко, оставайся там, пока не приедет твой елташ[36], Вальдрад. Сразу ему и расскажешь, если узнаешь что стоящее.

Через день, ранним утром, из Силверволла вышел небольшой отряд и пустился в путь по руслу Огды, на юг, туда, где через два перехода она вытекает из озера Неро – сердца Мерямаа. Трое были верхом: Виги, Хавард, которому Арнор подарил-таки лошадь за победу над Гудбрандом, и Самуил – ему Даг одолжил лошадь до Арки-Варежа, из уважения к его почтенным годам. Маштык правил еще одной лошадью, сидя в санях, где лежали припасы и кое-какие дорожные пожитки, тоже пожалованные Дагом. Остальные булгары шли за санями на лыжах, как ни мало они, особенно Ямбарс, были привычны к такому способу передвижения.

Арнэйд не вышла провожать путников – Даг вчера пожелал булгарам счастливого пути, и Ошалче поднесла им прощальный рог. С Виги все простились дома. «Я буду, буду следить за своими рубашками! – клялся Виги на прощание. – А знаешь, Арно, я придумал: давай я возьму с собой только одну и не буду ее менять – никто ее не стянет прямо меня-то!»

Едва отряд спустился с холма, как Арнэйд со служанками отправилась в гостевой дом. Нужно было там прибраться, проветрить, вынести старую золу, сменить солому на полу в ожидании следующих гостей. Приближалось то время, когда в Бьюрланд приходят сборщики дани из Хольмгарда, и теперь, когда булгары исчезли с глаз, ничто не мешало Арнэйд мечтать о том дне, когда в этот дом войдет Свенельд сын Альмунда. Может, он еще и не приедет, старалась она осадить сама себя, тупым ножом отскребая со стола застывшие лужицы пролитого воска. Мало ли, может, Олав поручит ему в эту зиму сбор с чуди и веси или еще какое-нибудь дело. Вот Вальдрад наверняка приедет – он ведь зять Тойсара, свой человек среди мерянской знати. Небось расскажет, что у Илетай успел родиться еще один ребенок, а старший их брат, Годред, женился на Ульвхильд, дочери Олава…

Но, сколько бы Арнэйд ни призывала себя к рассудку, из души не уходило убеждение: когда в эту дверь войдет Свенельд сын Альмунда, это будет самый счастливый ее день за всю зиму.

Хольмгард, после «нового йоля»

Войдя в дом из сеней, Арнэйд сразу обнаружила у очага незнакомого молодого мужчину – он сидел, держа ковш пива на коленях, а при ее появлении вскинул голову и воззрился на девушку с любопытством. Арнэйд видела его впервые, но мгновенно понял, кто это и почему здесь оказался. Незнакомец встал, поставил ковш и поклонился ей, почтительно и весело улыбаясь.

– Аркей! – Навстречу ей шагнул Даг. – Они едут! Завтра будут здесь! Это Вестар, Свенельдов человек.

– Сборщики? – Арнэйд снова посмотрела на вестника. – Кто там… кто их возглавляет?

– Сыновья Альмунда. – Вестар снова улыбнулся.

– И кто из них? – повторила Арнэйд.

«Сыновья Альмунда» ведь могло означать «Годред и Велерад», и в этот миг, между вопросом и ответом, она пережила мучительную боязнь разочарования.

– Свенельд и Велерад, – ответил вестник как будто с удивлением, а потом в глазах мелькнула некая догадка, а улыбка сошла с лица.

Но этой маленькой перемены Арнэйд не заметила. От радости сбывшихся ожиданий ей стало жарко. Выспрашивая у вестника, сколько в дружине людей и в чем у них первостепенная нужда, собирая служанок и раздавая им указания, указывая скот для забоя, пересматривая запасы и отмеривая рожь для помола, Арнэйд летала, как на крыльях. Казалось, сама кровь в ней искрилась; наткнувшись посреди двора на Арнора, она от радости бросилась ему на шею, весьма смутив брата таким проявлением любви, которого он прямо сейчас ничем вроде бы не заслужил. Он думал, что сестру делает счастливой скорое появление новых лиц, важных новостей из ближних и дальних земель. Даже ему Арнэйд не могла сознаться, что больше всего ее радует скорая возможность вновь увидеть Свенельда – человека, радоваться которому у нее не могло быть никаких разумных причин. О нем часто упоминали, и ей каждый раз хотелось обернуться.

В хлопотах остаток дня пролетел незаметно. Арнэйд жаждала, чтобы и ночь прошла так же быстро, но не сразу ей удалось заснуть. Проснулась она еще раньше обычного, первой в доме, среди глухой тьмы, и пошла будить служанок. У нее слегка дрожали руки, когда она умывалась; Арнор, подойдя сзади, положил руку ей на спину, и она вздрогнула, отстранилась, испугавшись, что он почувствует ее состояние.

– Что мне надеть? Ты ведь небось скажешь, что для таких людей я должен выглядеть получше.

– Я тебе достану! – Арнэйд побежала к большому ларю, обрадовавшись, что нашлось еще одно дело.

Сама она весь день так и пробегала между погребами и гостевым домом в сером шерстяном платье с накинутым на плечи простым беличьим кожухом, в котором возилась по хозяйству. И теперь время, вопреки ее прежним опасениям, летело стрелой, казалось, она ничего не успевает! Когда начало темнеть, Арнор пришел за нею и увел в дом привести себя в порядок.

– Арно, опомнись! У тебя теперь на пять служанок больше, вы все успеете. Пусть они сами допекают лепешки, а ты иди умойся! Иначе Свенельд и не разглядит тебя среди удыр! – пошутил Арнор.

Он не думал, будто имя Свенельда значит для сестры больше, чем имя любого вождя русов – покойника Боргара или Велерада, что приходил к ним прошлой зимой, – но Арнэйд пришла в ужас и послушно устремилась в дом. Арнор даже сам полил ей из кувшина, а потом, глядя, как она в волнении дергает свои густые пряди, отобрал гребень и принялся расчесывать ей волосы – неловко, неумело, но с такой нежностью, что у Арнэйд защемило сердце. Никогда раньше Арнор так не делал – ни до хазарского похода, ни после. Но в последнее время ей казалось, будто в нем что-то изменилось, он как будто вернул себе ту часть души, что потерял за морем, взгляд его стал спокойнее.

– Может, послать за Гислой, пусть сделает тебе этот… «хвост валькирии»? – предложил он у нее из-за спины.

– Н-нет. – Арнэйд сглотнула, стараясь скрыть слезы и сама не понимая, сейчас-то отчего плачет. – Такое делают только на блот, а у нас ведь просто гости.

– Но я хочу, чтобы ты надела то красное платье и мамины застежки. Ты с ними когда угодно на валькирию похожа.

– Я так и сделаю, – подтвердила Арнэйд.

Если даже родной брат находит тебя похожей на валькирию, значит, ты и впрямь прекрасна!

Мальчишки чуть ли не с полудня торчали на склоне, откуда была видна Огда. Но уже густели сумерки, когда юные гонцы побежали вдоль дворов с криками: едут, едут! Весь Силверволл оживился: жители зажигали заранее приготовленные факелы и бежали к воротам. Арнэйд, к счастью, уже одетая, тоже побежала. Рыжий блеск множества факелов среди холодной тьмы, возбужденные голоса воодушевляли и тревожили, будто опять настал йоль. Протолкавшись сквозь толпу, она несколько мгновений смотрела, как по льду ползет неразличимая громада дружины – саней, конных, пеших. Но издали в сумерках не получалось разглядеть, как приближается к Силверволлу стяг – знаменитый «Ворон» Хольмгарда, известный даже за Хазарским морем.

По обычаю, всю дружину сразу вели в гостевой дом, а ее вождей сначала принимал у себя Даг. Снаружи слышался шум, множество чужих голосов, говорящих на русском, на северном языке, даже немного на славянском. Арнэйд мельком вспомнила, как пыталась объясняться по-славянски с хазарином Самуилом; можно будет рассказать об этом Свенельду, его это позабавит. И спросить у него, есть ли такое слово – «едьба».

Когда отворилась дверь и в длинных сенях послышался шум шагов и голосов, семья хозяина уже стояла перед пылающим очагом: в середине Даг с расчесанными волосами и бородой, в зеленом кафтане с золотистыми симоргами, по сторонам от него Арнэйд и Ошалче, обе нарядно одетые, одна в северном платье с позолоченными наплечными застежками, другая в мерянском, с множеством звенящих украшений от очелья до поршней. Ошалче держала рог, Арнэйд – блюдо с теплыми еще лепешками и ломтями белого сыра. Дом был ярко освещен, так что даже можно было разглядеть, какое красивое это блюдо – сарацинское, с зеленым и коричневым узором. От волнения, от напряжения ожидания, которое всего сильнее в последние мгновения, у Арнэйд едва не разрывалось сердце. А когда ей показалось, что среди голосов, приближающихся из сеней, она различает хрипловатый голос Свенельда, внутри прошла теплая дрожь и перед взором все расплылось от слез.

Она торопливо протерла глаза. Вот они входят… несколько человек, сразу видно, что не здешние – из Хольмгарда. Вот она видит его лицо… Эти черты, глубоко посаженные глаза, нос с горбинкой…

Арнэйд еще не успела поверить, что это наяву, не успела понять, сильно ли Свенельд изменился и в чем… как в глаза ей бросилось совсем рядом с ним лицо незнакомой молодой женщины.

Пол ушел из-под ног, Арнэйд вспыхнула, в ушах зашумело от потрясения. Изо всех сил она вцепилась в блюдо, опасаясь его выронить прямо на пол.

Свенельд держит ту женщину за руку… Она молодая, приятная собой, щеки красные от мороза, глаза блестят… Она улыбается, оглядывая полный людей дом, но улыбка немного натянутая – видно, замерзла…

Его жена! Зачем-то он привез ее сюда с собой! Раньше Арнэйд казалось, что ей нет дела до той женщины, но когда она ее увидела перед собой, все изменилось. Стала ясна режущая разница между Свенельдом в ее мечтах – где он, разумеется, был сам по себе, – и Свенельдом наяву, где за его руку держится знатная супруга, да еще такая красивая и видная! Говорили, что она как-то очень молода, но неправда – она выглядит ровесницей Свенельда…

Свенельд повел глазами по дому и встретил взгляд Арнэйд. В глазах его ярко вспыхнула радость, даже издали хорошо заметная; Арнэйд не ожидала этого, но даже не сумела обрадоваться. От потрясения она дышала, приоткрыв рот, иначе могла бы задохнуться. Но Даг уже произносил слова приветствия, Ошалче пошла к гостям с рогом, Арнэйд пришлось последовать за нею с угощением. Она ступала по соломе на полу, не чуя своих ног, и на Свенельда с его спутницей старалась не смотреть, пока не оказалась прямо перед ними. Свенельду, как старшему в дружине, рог и лепешку полагалось поднести первому. Во время этого обряда они и не могли разговаривать, но, обходя вслед за Ошалче остальных, еще человек пять – Велерада, Тьяльвара, Халльтора, других старших хирдманов, – Арнэйд все время ощущала, где он стоит… с этой женщиной.

Но вот все выпили из рога и положили назад на блюдо лепешки – при первой встрече полагалось откусить только по одному разу. Теперь Даг приглашал гостей за стол, но Арнэйд, хоть и была опытной хозяйкой, не могла сдвинуться с места, не понимала, что ей делать.

И увидела, что Свенельд идет к ней, оставив ту женщину у двери. Больше нельзя прикидываться, будто она его не замечает, но в голове пусто – ни единой мысли, ни единого слова. А раньше казалось, что она так много хочет ему сказать! Вот он остановился перед нею, будто тоже не знал, как заговорить после долгой разлуки.

– Здравствуй, Арнэйд, – тихо сказал Свенельд, не пытаясь ее поцеловать, как он делал в прежние годы. Ну конечно – она ведь смотрит. – Как поживаете? Как это у вас: ёлусь па ёлусь? – Он слегка, со смущением, ухмыльнулся. – Забыл. Год никаких мерян не видел, кроме Илетай. Но она уже совсем хорошо по-нашему говорит.

Взгляд его упал на серебряную коробочку с бирюзой и кораллом на груди у Арнэйд, и он слегка переменился в лице – узнал свой подарок. Поднял руку и коснулся коробочки, будто вспоминая. Сердоликовый перстень, который прошлой осенью был внутри, Арнэйд носила в ожерелье, среди стеклянных бусин.

– Мы… – Арнэйд хотела сказать, что у них все благополучно, но не находила слов.

Взгляд ее снова метнулся к женщине у двери. Свенельд не то чтобы понял причину ее потрясенного вида, но сам был рад поводу оживить беседу, которая поначалу шла так туго.

Обернувшись, он сделал той женщине знак подойти. Та приблизилась, и Арнэйд заставила себя улыбнуться. Ее долг – быть приветливой с гостями.

– Слушай, у вас тут должен быть мужик такой, Ульвгейр… – начал Свенельд.

– Ульвар, – мягко поправила женщина.

– Ульвар, – повторил Свенельд. – Это его жена, она приехала к нему аж из Свеаланда… Ётунов свет, я сам не поверил, когда впервые услышал! – Он засмеялся и покрутил головой. – Говорит, ее муж живет в Силверволле и ждет ее. Она приехала с купцами еще летом, полгода жила у Сванхейд, дожидаясь, пока мы сюда поедем. Есть у вас такой? Ее зовут Снефрид.

– Ульвар… – повторила Арнэйд, не веря своим ушам и не понимая, при чем тут Ульвар. Строго говоря, она сейчас едва помнила, кто это такой. – Ты приехала… к Ульвару?

– Да, Ульвар сын Гуннара, мой муж, – подтвердила женщина. Она говорила на чистом северном языке, как уроженцы Свеаланда, и в голосе ее сказывался нрав живой, уверенный, но и любезный. – Он прошлым летом послал мне весть, что поселился здесь, в Силверволле, что у него хозяйство, и я подумала, что мне стоило бы к нему приехать. Он правда здесь есть? Могу я его увидеть, или мне лучше отправиться обратно?

Она улыбнулась, и Свенельд засмеялся этой шутке, и даже Арнэйд почти засмеялась. Отправиться обратно! В дорогу на несколько месяцев длиной, за море, и то если время года подходящее! Как будто речь идет о поездке в Хаконстад!

До Арнэйд наконец дошло. Вытаращив глаза, она рассматривала женщину, будто ей вдруг явилась богиня Фрейя. Правда сказать, для богини облик был не самым плохим: заморская гостья была рослой женщиной, худощавой, даже, пожалуй, худой. На первый взгляд она не казалась красавицей: с отчетливо продолговатым лицом, с чертами довольно правильными, но жестковатыми, как это свойственно женщинам племени свеев, скулы высокие, подбородок твердый, почти как у мужчины. Большие глаза, очень светлые, под широкими светлыми бровями сперва показались равнодушными, но стоило Арнэйд встретиться с нею взглядом, как все изменилось: в них вспыхнул свет, а розовые губы, довольно полные, очертаниями напоминающие натянутый лук, сложились в легкую улыбку – скорее тень улыбки, но и этого хватило, чтобы Арнэйд ощутила любопытство и предчувствие чего-то необычного. Белая кожа, румянец от мороза на скулах – будто цвет шиповника, в сочетании с ростом и выражением глаз придавали Снефрид вид королевы, если не богини, вздумавшей для забавы прогуляться среди смертных, и простая одежда из некрашеной шерсти ничуть тому не мешала. Повадки у гостьи были сдержанные, она не стремилась лезть на глаза, но и не слишком робела среди чужих людей, как будто умела чувствовать себя дома даже в такой немыслимой дали от родных краев.

Она правда приехала! Жена Ульвара из-за Варяжского моря! Они здесь, помнится, шутили о такой поездке, и никто не верил, что она возможна…

– Арни! Арни! – опомнившись, закричала Арнэйд, вертя головой и отыскивая взглядом брата. Она взяла холодную руку Снефрид, будто пыталась таким образом уберечь ее от ужасной вести – или хотя бы от слишком внезапного ее получения. – Иди сюда! Ты мне очень нужен!

Арнор разговаривал с Велерадом и еще кем-то из приехавших, но услышал в голосе сестры такую мольбу, что не мог пренебречь ее зовом и подошел.

– Арне! Это Снефрид! Жена Ульвара! Из Свеаланда! Он звал ее приехать, и она приехала! – В голосе Арнэйд звучало отчаяние.

– Снефрид? – Арнор перевел взгляд на гостью. – Жена Ульвара? Так Ульвар же… Ё-отунова кочерыжка…

Он осекся и посмотрел на Арнэйд: понял, почему она звала на помощь.

Что делать? Арнор быстро огляделся. Дом был полон людьми, все оживленно говорили. Сейчас тут раздастся женский крик, все замолчат, обернутся, тишина заполнится рыданиями…

Отвести ее в другое место? В какое? Арнор подумал об избе Ульвара, но вспомнил: там сидит Кеганай, которая тоже считает себя вдовой Ульвара, и с нею ее молчаливый братец Кеденей – эта пара едва ли сможет утешить женщину, которая совершила путь через весь свет, чтобы испытать такое горе и разочарование!

– П-пойдем! – Не думая о вежливости, Арнор сам взял Снефрид за холодную руку и вывел в сени.

Она пошла за ним спокойно, видимо, думая, что он ведет ее к мужу. Но в сенях Арнор остановился и позвал Арнэйд. Та тоже вышла и прикрыла за собой дверь.

Здесь все трое остановились. Было прохладно и почти темно – огни остались за дверью, здесь горели только два восковых светильника на полочках.

Арнор не знал, как сказать правду. Мгновения бежали, а он ничего не мог придумать.

Арнэйд уже забыла о своей ошибке, так ее взволновавшей, даже о Свенельде. Да лучше бы он в самом деле привез свою жену, чем такое!

– Где Ульвар? – повторила Снефрид, и голос ее прозвучал почти спокойно. – Не бойтесь сказать мне, если он опять проиграл все вплоть до собственной бороды – такое с ним уже бывало. Надеюсь только, его не обратили в рабство за долги. Но и так, может быть, я смогу поправить дело – я кое-что привезла с собой.

– Этого дела не поправишь! – Арнор наконец собрался с духом. Что толку мямлить – несколько лишних мгновенний не сделают удар легче. – Мы этой зимой ходили в поход на восточную мерю… Его убили. Стрелой в шею. У меня на глазах.

Снефрид покачнулась, будто хотела прислониться к чему-нибудь. Арнэйд обхватила ее сзади, чтобы не дать упасть. Оба они ждали ответа, но Снефрид молчала. Она сразу ухватила суть и не задавала вопросов, обычных в таких случаях, как лишних, так и неизбежных: «Он умер? Как это – умер? Совсем, до конца умер? Не может быть! Вы не шутите?»

Удары сердца отмечали бег времени в тишине, слегка разбавленной отзвуками голосов из теплой части избы.

– Ну, что же… – тихо проговорила Снефрид. Она не стала падать с ног, кричать, рыдать, как ожидала Арнэйд, но та ощущала, что гостья дрожит всем телом, и тихий ее голос тоже выдавал потрясение. – Я думала… что прославлюсь… как единственная на свете женщина… которая в одиночку совершила путь из Свеаланда до самых границ Мидгарда… – Она сглотнула. – А оказалось… Девы Источника еще более благосклонны ко мне…

Она помешалась, мелькнуло у Арнэйд в голове. И это напугало еще сильнее: уж лучше б Снефрид рыдала, как всякая на ее месте.

– Я теперь прославлюсь, как единственная на свете женщина… которая проделала такой путь… понапрасну!

Со скрипом отворилась дверь теплого покоя. В темные сени всунулся Свенельд, пытаясь понять, куда делись Арнэйд и ее брат. Отблеск света упал на этих троих: ошарашенное лицо Арнора, Арнэйд, обнимающая Снефрид…

– Арни, что ты там один с двумя жмешься? – Свенельд с упреком посмотрел на товарища. – Двух тебе много, меня возьмите в эту игру!

Увидев Свенельда, Арнэйд вспомнила о нем и виновато улыбнулась. Но не могла же она бросить Снефрид!

Не находя ответа, Арнор тем временем подумал: может, эта женщина обезумела от горя. А может, напротив, явила такой силы ум, с каким они еще не встречались…

Арнэйд было подумала увести Снефрид в кудо, где жили служанки и сейчас было тихо и спокойно, но сразу устыдилась этой мысли и проводила гостью в дальний угол, где они могли сидеть на большом ларе с одеждой, никому не попадаясь под ноги. Она сама стянула со Снефрид теплую лисью шубу, крытую светло-синей шерстью с отделкой шелковой тесьмой, и толстую серую шаль; под всем этим обнаружился серый кафтан, какие носят женщины в Северных Странах, и зеленый остроконечный чепчик, под которым прятались длинные светлые косы. Арнэйд принесла со стола еще лепешек и сыра, жареного мяса и пива, и была рада видеть, что Снефрид охотно ест: по крайней мере, та не собиралась отказаться от пищи и умереть с горя.

– Тебя удивляет, что я так жадно ем. – Снефрид перехватила ее взгляд. – Но, понимаешь, я ведь не видела Ульвара уже почти пять лет и привыкла жить без него, а с дороги я так проголодалась. Свенельд ярл сегодня торопился, чтобы мы могли доехать сюда до ночи, и мы ничего не ели с утра, у меня только оставался кусок хлеба, но я его прикончила еще в полдень. Он мне говорил, чтобы я потерпела, что когда мы сюда приедем, для нас приготовят пир не хуже, чем в Валгалле! – Она засмеялась. – Ах, если бы здесь и впрямь была Валгалла, я встретила бы тут Ульвара! Но теперь он там, и я его не встретила!

– Арни рассказывал, что Ульвар погиб в сражении, как настоящий мужчина. Арни – это мой брат, Арнор. – Арнэйд кивнула на брата, который стоял у стола, за спинами Свенельда и Велерада, и о чем-то с ними разговаривал. Все трое то и дело бросали взгляды в эту сторону, стараясь рассмотреть двух женщин в полутьме. – Он при этом был и видел все своими глазами. Ульвар погиб мгновенно, ему шею пробила стрела.

– Может быть, он, твой брат, не откажется потом рассказать мне об этом подробно? – Снефрид тоже посмотрела на Арнора и встретила его пристальный взгляд.

– Разумеется! – Арнэйд понимала, как это важно. – Ему нужно поговорить с этими людьми, но как только у него будет время, он все тебе расскажет.

– Пока расскажи мне, кто здесь кто. – Снефрид окинула взглядом мужчин. – Твоего брата Арнора я уже знаю. Вон тот человек – твой отец, Даг хёвдинг? А вон та женщина вся в бронзе – мачеха? У тебя ведь должен быть еще один брат, Вигнир, кажется?

– Откуда ты все знаешь? – Арнэйд раскрыла глаза. – Ты ясновидящая?

– О, Свенельд ярл по дороге много мне рассказывал об этом месте. Он ведь думал, что я буду здесь жить.

– Много рассказывал? – повторила Арнэйд; ей было приятно, что Свенельд охотно говорил о них со Снефрид, и, наверное, вспоминал при этом ее.

– Да, и о тебе тоже, – подтвердила Снефрид ее мысли. – Я сразу поняла, кто ты, когда тебя увидела. Свенельд говорил, что в твоих предках были медведи, это не шутка?

– Это наше родовое предание. У того человека, который основал Силверволл, но только это место тогда называлось Тумер, были три дочери, и младшую звали Аста…

Арнэйд рассказывала, давая Снефрид время спокойно поесть и попить, и видела, как та, слушая, поглядывает то на нее, то на людей за столом, освещенных пламенем очага. Арнэйд тоже иногда на них смотрела, но сейчас лицо Свенельда, даже его взгляд не вызывали в ней прежнего волнения. Поразительный случай со Снефрид как будто вернул ее из мира мечтаний в настоящую жизнь, а здесь Свенельд для нее – всего лишь отцовский гость из Хольмгарда, который соберет дань с Бьюрланда и уедет опять на год, не оставив в судьбе ее никакого следа.

– Но ты ведь не собираешься уезжать вместе с ними? – следуя этому ходу мыслей, спросила она у Снефрид. – Разве можно теперь проделать тот же путь обратно?

Почему-то ей уже не хотелось, чтобы Снефрид уезжала. Было так хорошо сидеть рядом с этой незнакомой почти женщиной, как будто с собственной сестрой. Все в ней, даже плетеный шерстяной шнур, которым был обшит травянисто-зеленый чепчик, казалось таким значительным, что хотелось рассматривать каждую мелочь.

– Признаться, норны пока не открыли мне мой дальнейший путь. – Снефрид отпила из чаши со всадниками на боках. – Какая хорошая у вас посуда! Это тоже от сарацин?

– Да, это мои братья привезли. И еще много чего. Ты, наверное, в Хольмгарде немало слышала об этом походе?

– О! – Снефрид засмеялась. – Я ведь прожила там четыре месяца.

– Верно! – Арнэйд вспомнила, что Свенельд упоминал об этом.

– Я приехала на корабле с торговыми людьми из Бьёрко в Альдейгью, а он пришел летом. Оттуда мы проехали по реке в Хольмгард, к Олаву конунгу и Сванхейд, и там я узнала, что сюда никто не поедет раньше зимы, когда придет срок собирать дань. Королева Сванхейд была так добра, что предложила мне пожить у нее. Так что я теперь хорошо знаю их всех: и королеву, и ее прославленную падчерицу, и жену Свенельда, и его мать, и невестку – жену Велерада, и даже их детей!

– Чьих? – спросила Арнэйд, стараясь не выдать, что упоминание о жене Свенельда ее все же покоробило.

– Велерада. У Свенельда дитя будет только к концу зимы, – склонившись к самому уху Арнэйд, прошептала Снефрид. – Она такая миленькая, его жена… ты никогда ее не видела?

– Нет, конечно, – ровным голосом ответила Арнэйд. – Я же не бывала в Хольмгарде никогда в жизни.

– Да уж, туда не съездишь просто так. Какая дальняя дорога, и все леса, леса – будто ты уже в Утгарде! Бывало, что за весь переход увидим два-три хутора, да и все. Да, она очень хорошенькая, лет на десять его моложе, а замужем уже четыре года! С очень знатными девами такое нередко случается. Она, конечно, боится родов, но очень горда, что подарит мужу наследника. У нее будет мальчик, хотя, если посмотреть ее сложение, достанется он ей недешево.

– Ты уже знаешь, что мальчик? – Арнэйд заглянула в глаза Снефрид, немного насмешливые и уверенные.

– Да, мне сказали дисы, – ответила Снефрид, будто это было обычное дело. – Он будет очень большим человеком, сейчас это уже можно скзаать. Она очень волнуется, что муж не успеет домой к родам и она умрет, не увидев его.

– Но она ведь не умрет? – У Арнэйд сжалось сердце. При всем ее влечении к Свенельду она не желала смерти его молоденькой жене.

– Н-нет, – ответила Снефрид, не без колебания вначале. – Она переживет это, но не знаю, будут ли у нее потом еще дети. Видишь ли, боги посылают ей такой дар, который можно получить только однажды в жизни.

– Ты норна? – полушутливо, но отчасти с беспокойством спросила Арнэйд.

– Я умею вытягивать нить, – загадочно ответила Снефрид и многозначительно раскрыла глаза.

Арнэйд догадалась, о чем она, – о колдовстве, которое мудрые женщины творят при помощи веретена. Что-то подобное умела старая Вефрейя, но Арнэйд было некому научить. И она ощутила себя разбогатевшей, словно у нее прибавилось сил. Совсем немного времени она провела возле Снефрид, а откуда-то возникло и крепло ощущение, что жизнь ее и всей семьи меняется.

– Но расскажи мне, осталось ли что-нибудь после моего мужа, – прервала ее размышления Снефрид. – Я так поняла, у него был дом и хозяйство. Многого я не жду, но у меня будет здесь какой-то собственный кров? Хотя бы крыша из прутьев и две всего лишь козы… ну, ты понимаешь[37].

– Ох! – Арнэйд закрыла лицо руками и слегка застонала.

– Не огорчайся! – Снефрид коснулась ее плеча. – Он успел все проиграть, да? До последнего прута с крыши?

– Неет! У него был дом, и крыша, и козы… В том последнем походе он заслужил трех овец и рабыню… Но только все это…

– У него была еще одна жена! – раздался над ними голос Арнора.

Арнэйд вскинула голову: она не заметила, как брат оставил своих собеседников и подошел к ним.

– Еще жена? – повторила Снефрид, и глаза ее расширились от изумления.

– Да. – Арнор знаком велел Арнэйд подвинуться и уверенно втиснулся между ними. – Я вижу, ты женщина с завидным п-присутствием духа, и лучше тебе узнать всю правду сразу.

– А ты, я вижу, тот человек, который без колебаний мне ее расскажет, да? – Снефрид повернула голову и заглянула ему в глаза. Ее губы улыбались, однако ноздри чуть подрагивали, выдавая волнение.

– Ну, я б-большим красноречием не отличаюсь, но сказать правду м-могу не хуже всякого другого.

– Свенельд ярл о тебе отзывался как о человеке очень дельном и отважном.

– Это так! – воскликнула Арнэйд, обрадовавшись сразу и за брата, и за Свенельда.

– Надеюсь, он н-не пожалеет об этом мнении. – Арнор не привыкший к обилию похвал, опустил глаза.

Сидя на ларе, он ощущал тепло от плеча и бедра Снефрид, и это его приятно волновало; его вообще взволновало появление этой женщины, и хотя она явно не собиралась биться в рыданиях и портить пир, волнение все не проходило. На первый взгляд кажется не слишком красивой, но не отпускает взгляд… и чем дольше на нее смотришь, тем больше это нравится. При желании она могла бы еще немного сдвинуться, чтобы не касаться его, но оставалась на прежнем месте. Намерзлась, наверное, в дороге, ей приятно живое тепло. Ну что же, Арнор был бы не прочь греть ее хоть до утра.

– Так что там с другой женой? – с любопытством напомнила Снефрид, будто они всего лишь сплетничали о людях, до которых им нет особого дела.

– Он год назад, как мы пришли от сарацин, взял в жены сестру своего приятеля, Кеденея.

– Из мери?

– Да, он мерянин, и они вдвоем с сестрой жили, больше у них нет родни. Он для того и женился, чтобы им с Кеденеем было удобнее жить одним домом.

– Он говорил, мол, я не могу точно знать, что Снефрид приедет, – подхватила Арнэйд. – Да, он даже называл твое имя, я сейчас вспомнила. Дескать, может, она думает, что меня нет в живых, и уже вышла опять замуж, так зачем мне десять лет одному жить понапрасну? И не сам же я буду коз доить и кур кормить!

– Да уж, коз доильщик и кур кормилец из него был бы неважный! – Снефрид засмеялась.

Арнор взглянул на нее: непохоже было, чтобы ее огорчила как смерть мужа, так и былая измена, но ее широко открытые, темные в полутьме глаза, выражавшие разом восторг и испуг, взволнованное дыхание, выдавали глубокое потрясение, которое она не хотела выдать перед чужими людьми. И снова потянуло ее обнять, попытаться успокоить, но ничего такого он, конечно, не мог себе позволить.

– Ну и раз мы тоже не думали, что у Ульвара когда-нибудь объявятся другие наследники, все его хозяйство досталось Кеганай, – закончила Арнэйд. – Если бы мы знали, мой отец мог бы…

– Если ты обратишься к нему, – Арнор кивнул на Дага, – с просьбой рассудить вас, я думаю, он велит поделить имущество Ульвара пополам и выдать тебе твою долю.

– То есть я могу разбогатеть на полдома, полрабыни, три раза по половцы… – начала деловито прикидывать Снефрид.

Она смолкла, потом дико расхохоталась, потом зажала себе рот руками, подавляя смех, и ее лицо так исказилось, будто она сейчас зарыдает. Арнэйд поспешно обняла ее – она все ждала, что вот-вот Снефрид поведет себя как всякая женщина, внезапно потерявшая мужа. Но Снефрид быстро взяла себя в руки, выпрямилась и почти спокойно, с каким-то благоговением повторила:

– Полрабыни! Три раза по половцы! О великие асы!

– Не забудь про половину Кеденея, – добавила Арнэйд, надеясь ее развеселить. – Ульвар считал его очень ценным имуществом!

– Была бы на твоем месте другая женщина, – сидя плечом к плечу со Снефрид, Арнор повернул к ней голову, – я бы посоветовал ей выкупить вторую половину Кеденея и взять его себе целиком, то есть выйти за него замуж. И тогда вы могли бы по-старому жить втроем, только теперь не сестра с мужем и братом, а брат с женой и сестрой.

– Но мне ты этого не советуешь? – Снефрид так же повернула к нему голову, и их лица оказались так близко одно от другого, что Арнор почти ощутил ее дыхание.

В ее глазах искрился буйный смех, перемешанный с потрясением, и этой странной смеси чувств Арнор не мог понять. Глаза у Снефрид были большие, какого-то светлого цвета, пока неразличимого в полутьме; она чуть-чуть щурилась, и сочетание ярких, полных губ и этого чуть пренебрежительного взгляда придавало ей вид одновременно невинный и жесткий. Глаза говорили, что с этой женщиной стоит быть настороже, но тут взгляд падал на губы, похожие видом на натянутый лук, а цветом – на лепесток шиповника, и пробирал чувственный трепет…

– Нет. – Арнор старался не выдать, что у него невольно участилось дыхание. – Кеденей, знаешь, малость неразговорчив… Такой умной женщине, как ты, будет с ним малость скучновато…

Арнэйд зашлась хохотом, закрывая рот ладонью: не было ничего смешнее, чем представить рядом Снефрид, так похожую на саму Фрейю, и Кеденея, лишь чуть более общительного, чем сосновый пень. И хотя Снефрид его еще не знала, она тоже засмеялась, а за ними и Арнор.

– Веселитесь? – раздался рядом низкий завистливый голос.

Подняв полные слез глаза, Арнэйд увидел Свенельда. Места на ларе уже не было, и он, чтобы не нависать над ними, сел прямо на пол возле ее ног, на солому.

– Расскажите и мне хоть что-нибудь веселое, – попросил он.

– У нас тут было наметилась свадьба… – Арнор еще раз бросил взгляд на Снефрид, – но, похоже, невеста не согласна, так что ничего не выйдет.

– О, Свенельд! – воскликнула Арнэйд, осененная новой мыслью. – Расскажи мне скорее про твоего брата! Я знаю, он собирался жениться на дочери Олава! Что, эта свадьба состоялась? Он поэтому не приехал? Олав согласился, что вы достаточно отомстили за ее первого мужа?

– О, ты не знаешь? – Снефрид глянула на нее: она-то уже знала эту сагу во всех подробностях.

– Состоялась… только другая свадьба… – без улыбки ответил Свенельд, глядя издали в огонь.

И резко мотнул головой: встало перед глазами пламя погребального костра… застывшее лицо Годо… мертвое лицо его посмертной невесты… он же, еще живое, с полубезумным взглядом, устремленным на тот свет…

– Другая? – прошептала Арнэйд, уже видя по его ожесточившимся чертам, что хороших новостей нет.

Неужели Годред предпочел Ульвхильд кого-то другого? Или она отказалась от слова?

– Годо погиб. – Свенельд повернул голову и взглянул ей в глаза. Взгляд его был спокоен, но это было какое-то нехорошее спокойствие. – Там, на Упе, при Тархан-городце. Стрела в бок. Вот сюда, под ремни, – он взглянул на Арнора и показал себе в бок, где ребра. – Умер у меня на руках.

Арнэйд и Арнор молчали. Они не были особенно дружны с Годредом, старшим из трех сыновей Альмунда – он был, на вкус Арнэйд, слишком сурового и надменного нрава. Но они знали, что это был выдающийся человек, и знали, как сильно два брата были друг к другу привязаны. Они, конечно, не могли прочувствовать всю тяжесть потери для Свенельда, но понимали: едва ли какая другая могла оказаться для него тяжелее. Ни отец, ни мать, ни даже, пожалуй, жена молодая. Именно с Годредом они шли по жизни, помогая друг другу, как одна нога помогает идти другой.

– О… – в растерянности выдохнула Арнэйд, не зная, что сказать.

– Я проводил его как следует, – ровным голосом добавил Свенельд. – Я знаю, в палатах Одина он ни о чем не жалеет. Он знал: если идешь на войну, будь готов не вернуться. Он был готов. Ладно, – он положил руку Арнэйд на колено и, слегка на него опираясь, поднялся с пола. – Пойду я. Уже все разошлись. – Он окинул взглядом дом, откуда и правда почти все ушли в гостевой к дружине, собираясь спать. – Завтра расскажу… если захотите слушать.

Он еще раз взглянул Арнэйд в глаза и ушел.

Проводив его взглядом, Арнор обернулся к сестре:

– Где ты думаешь ее устроить?

– Здесь, со мной. – Арнэйд кивнула на полати, где спали взрослые дети Дага. – Пока Виги нет, места хватит. Не спать же ей в гостевом доме со всей дружиной!

– Я всю дорогу спала в одном доме с дружиной, – напомнила Снефрид. – Свенельд ярл очень обо мне заботился и каждый раз устраивал возле себя, чтобы держать под присмотром.

Брат и сестра переглянулись, оба набрали воздуха, чтобы что-то ответить, но Снефрид их опередила:

– Больше ничего не было.

Арнэйд хмыкнула, потом спросила:

– У тебя же есть какой-то короб с собой?

– Вон там. – Снефрид кивнула на лавку у двери, куда Свенельдовы отроки принесли запертый ларь с ручками и несколько коробов. – А еще у меня есть два человека, Мьёлль, она моя рабыня, и Лунан, он вольноотпущенник. Я видела, их уже покормили, но их тоже нужно куда-то уложить.

Немолодая пара, оба лет сорока на вид, сидели возле поклажи, женщина уже дремала.

– Да ты богатая женщина! Пойдем, я покажу тебе… где что! Талвий, сделай госпоже постель возле моей и найди вон для тех двоих место в кудо!

Между дверью и очагом располагался широкий помост, на котором спали малые дети и две служанки; на ночь его отделяла занавеска, а днем ее сворачивали и забрасывали на веревку, чтобы на помосте можно было сидеть. В домах победнее под этим помостом зимой обитали куры, козлята, ягнята, но у Дага для живности имелся хлев с сеновалом. Двоих самых младших Ошалче брала к себе на лежанку, в другом углу дома. Старшие дети Дага спали на полатях, расположенных над помостом и тоже защищенных занавеской от света и дыма очага. «Спать наверху» было мечтой всех малых детей, но их туда не пускали, опасаясь, что во сне свалятся вниз, и засовывали их туда только днем, если в доме собиралось много народу и они путались под ногами. Там же на полатях, пока Виги не было дома, устроили и Снефрид.

Когда наконец в избе погасли огни и все угомонились, Арнэйд не сразу смогла заснуть. От обилия новостей и разнородных чувств кружилась голова. Удивление, потрясение, дурацкая болтовня, хохот… Святы-деды, да она невесть сколько не слышала, чтобы Арни так хохотал! С детства! Погибший Годред – вспомнилось его лицо с тремя красными шрамами, каким она видела его год назад… Ожидаемый к весне Свенельдов сын… Оживленно блестящие, широко раскрытые глаза Арнора, его легкое заикание – знак волнения, и при этом теплая улыбка на губах… Жесткий взгляд желудевых глаз Свенельда, где сверху равнодушие, а в глубине – застарелая тоска… Все это проносилось в сознании вихрем разнородных чувств, ничего не давая осмыслить толком. Арнор еще сидел возле очага со Снефрид, полушепотом рассказывая ей, как погиб Ульвар. Арнэйд хотела дождаться их, но не заметила, как заснула – уж очень ее вымотали хлопоты и волнения предыдущих суток.

Проснулась она от легкого шепота – Арнор уже лежал с одной стороны от нее, ближе к краю, Снефрид с другой – у стены, но она не успела услышать, что они сказали друг другу на прощание. Все затихло. Снефрид, судя по ровному дыханию, заснула быстро: за время своего путешествия она привыкла легко засыпать в незнакомом месте, было бы сухо, тепло и безопасно. Арнор осторожно перевернулся с боку на бок. Арнэйд чувствовала: в этот вечер для них многое изменилось и даже сами они изменились, только еще не понимала – как.

Утром Арнэйд с привычной осторожностью, чтобы никого не разбудить, выбралась с полатей и пошла к лохани умываться. Сзади послышался шорох; обернувшись, она увидела, что Снефрид тоже спускается.

– Тебе еще рано вставать! – прошептала ей Арнэйд. – Я пойду поднимать служанок – пора идти доить, сбивать масло и делать сыр. Я тебе скажу, когда еда будет готова.

– Я пойду с тобой! – Снефрид прикрыла рукой зевающий рот и отвела от глаз длинную прядь светлых волос. – Я все умею – и доить, и сбивать. Неужели я проделала такой долгий путь, чтобы тут разлеживаться? Да и не могу я оставаться там наедине с мужчиной, – деловито добавила она, будто подчеркивая, что для женщины в ее положении доброе имя – это все.

– О-о, ну что ты! – протянула Арнэйд. – Да разве Арни стал бы…

– Дееевушки… – донесся с полатей тихий сонный призыв. – Куда вы ушли, с вами было так тепло…

Обе невольно фыркнули от смеха – так удачно эти слова вписались в их краткий разговор.

– Возьми наши одеяла, – шепнула Арнэйд брату и пошевелила Вирбику, спавшую на подстилке возле очага: той полагалось следить за огнем, чтобы не остыл к утру весь дом.

Арнор со вздохом сгреб обе их подушки, будто хватал в объятия два теплых тела, и уткнулся в них лицом.

Когда девушки, уже одетые, шли через темный заснеженный двор к кудо, где жила челядь и по большей части готовилась пища, Снефрид спросила:

– А сколько лет твоему брату? Вот этому.

– Двадцать три зимы. Он на год старше меня.

– На вид как будто немного больше…

– Это после того похода. Они оба после похода стали выглядеть старше.

– Он так и не женился?

– Так и не… Ты знаешь про Илетай? – Арнэйд повернула к ней голову, придерживая у лица край большой шерстяной шали – слегка мело.

– Конечно, я знаю про Илетай, – усмехнулась Снефрид.

– Ах, да! Я все забываю, что это у нас ты первый день, а в Хольмгарде ты просидела чуть ли не полгода и знаешь его куда лучше, чем я. И, пожалуй, Илетай ты знаешь лучше, чем я! Мне ведь никогда не приходилось жить с нею бок о бок! Нет, он больше не хотел жениться ни на ком, – помолчав, Арнэйд вернулась к тому вопросу. – Я даже волновалась…

– О чем?

Они уже вошли в темные сени. Арнэйд остановилась в колебаниях: сказать, не сказать? Едва ли стоило говорить о столь тонком семейном деле с чужой женщиной, однако Снефрид с ее бодрой осведомленностью внушала Арнэйд такое доверие, что вспоминались давние дни рядом с матерью.

– Ну… Ты, может быть, слышала… что мать Илетай, старая Кастан, творила чары, чтобы помешать Арни жениться на ней… На Илетай, конечно, не на Кастан.

– О, я знаю! – Снефрид в темноте взяла ее за руку, и в ее голосе звучало живое сочувствие, выдававшее понимание, почему Арнэйд так волнуется в разговоре об этом. – Вы знали, что старуха его испортила?

– Сначала нет. Я только заметила, что пропала одна его рубашка, и они сказали, что он ее искал и не нашел как раз тогда, когда они собирались свататься…

– Эту рубашку выкрала одна девчонка, служанка Кастан. Кто бы на нее подумал, она свободно шныряла в гостевом доме среди дружины. Старуха приказала ей. И на эту рубашку они навели чары, чтобы лишить его воли и подчинить воле Кастан. А когда Илетай уходила из дома, она приказала девчонке весной, как вскроются реки, тайком достать рубашку из того угла, где старуха ее зарыла, развязать рукава и бросить в текучую воду. Это уничтожило чары. Илетай не знала, сделала ли девчонка это, но наверное, да, она сама неплохо относилась к вам и помогла Илетай бежать.

– Это тебе рассказала Илетай?

– Конечно. Да в Хольмгарде все эту сагу знают.

Арнэйд помолчала, осмысливая услышанное. Кто бы подумал, что разгадка этого нехорошего дела придет к ней с чужой женщиной, приехавшей аж из Свеаланда!

– Да, наверное, она так сделала, – пробормотала Арнэйд. – Это Алдыви, дочь Хравна-кузнеца. Велерад потом рассказывал, что она помогала им. Весной Арни повеселел, уже не был таким скучным. Как раз когда вскрылись реки. Значит, потому что чары в это время разрушились. А мы думали, его так развеселил близкий поход. Они же ушли в Хольмгард почти сразу, как сошел лед и стало можно плыть. И он ведь там видел Илетай… Но она ему ни слова обо всем этом не сказала.

– Конечно, не сказала. Как же она могла в глаза человеку рассказать, что помогала его испортить? Да еще и в благодарность за то, что он ее полюбил! И мать ее тогда была жива, и если бы появились свидетели, то можно было с нее спросить ответа за злые чары… – Снефрид помолчала и добавила. – Это еще не все.

– Что еще? – Облившись холодом от испуга, теперь Арнэйд схватила Снефрид за руку.

– Эти чары предназначались вовсе не Арнору.

– А кому?

– Свенельду, конечно. Это его старуха считала самым опасным своим врагом. Его она хотела подчинить. Но Илетай приказала той девчонке, Аль…

– Алдыви. Или Альвинн, ее так зовет отец.

– Так легче запомнить. Илетай приказала ей взять рубашку не Свенельда, а кого-нибудь другого. Чтобы сбить чары со следа, понимаешь? Старуха делала наговор на имя Свенельда, не зная, что держит рубашку другого человека. Может быть, рубашка Арнора попалась ей случайно, могла быть и другая. Из-за этого чары вышли ослабленными. А у Свенельда была хорошая защита. С ним ничего и не случилось, кроме дурных снов. Он даже не знал, что его пытались заворожить, пока Илетай не рассказала, уже в Хольмгарде. И уже после того, как ее мать умерла. Так что старуха не желала зла твоему брату…

Снефрид сказала это, пытаясь успокоить Арнэйд, но чувства той к покойнице ничуть не потеплели. Пытаться испортить Свенельда – тоже не заслуга!

– Когда я подумала… что мой брат, может быть, всю жизнь не женится из-за этой старой крысы… мне захотелось научиться поднимать мертвых, чтобы вызвать ее из могилы и убить своими руками. Или хотя бы закопать к ней в могилу дохлого пса, чтобы на том свете он везде за нею таскался и она всем там опротивела. Чтобы боги и родичи гнали ее палками от порога и рады ей были бы одни только ёлсы, такие же мерзкие, как она сама! Я бы разрыла ее могилу, выкинула прах и разбросала по полю, чтобы она лишилась рук, ног, головы и одежды!

– Понимаю. – Снефрид сжала ее руки. – Если бы у меня был такой молодой красивый брат и его хотели сделать негодным как мужчина… за это мало один раз поднять и убить заново. Нужно не меньше трех раз!

Арнэйд невольно фыркнула, представив эту ужасную месть.

– Пойдем, разбудим удыр.

– Кто это?

– Удыр – по-мерянски значит «девушки». Пока мы тут болтаем, они дрыхнут, а в гостевом доме сорок человек уже скоро запросят еды. Едьбы… – добавил Арнэйд по-славянски, вспомнив свои разговоры с Самуилом.

Разбудив служанок, они все направились в хлев к коровам и козам. За работой Снефрид порой спрашивала у Арнэйд, как то или иное будет по-мерянски.

– Коза – кесе, – охотно поясняла Арнэйд. – Корова – ушкал. Овца – шарык. Молоко – шер…

При этом ей вспомнилось, как она той зимой, о которой они говорили, наткнулась на Свенельда в сенях гостевого дома, и в руках у нее была корзина яиц, и что за этим последовало. «Здесь мытный сбор за проход с товаром…» И оттого, что Свенельд опять здесь, совсем рядом, и уже сегодня она опять его увидит, Арнэйд стало так весело, что она чуть не засмеялась.

Козье молоко они со Снефрид принесли в кудо и повесили в котлах над огнем, чтобы сделать сыр.

– И что же – он так любил Илетай, что уже четыре года ни на кого больше не хочет смотреть? – снова заговорила Снефрид, возвращась к прежнему разговору, как это часто делают женщины, способные обсуждать несколько разных вещей одновременно, не путаясь.

– Ма шанам, он любил Илетай… раз уж захотел на ней жениться, – с колебанием ответила Арнэйд. – Мы не говорили об этом. Арни – сдержанный человек, не тот, кто свое сердце выворачивает перед кем угодно, даже перед родичами. Но не думаю, что он до сих пор ее помнит. Они ушли в поход на Хазарское море, там, конечно, им было не до этого. А когда через три лета вернулись… они стали другими, понимаешь?

Деревянной ложкой на длинной ручке – Арнор ее и вырезал, не слишком красивую, но удобную и надежную, – Арнэйд всыпала в молоко соль из туеска и стала мешать, глядя, как в котле крутится белый водоворот.

– Как будто забыли в Нифльхель часть своей души. Он рассказывал… что они гребли сквозь туман и думали, что уже умерли… И с тех пор они стали другими… Талвий! – окликнула Арнэйд свою ныне любимую служанку и велела на мерянском:

– Отгреби немного огонь, видишь, у нас греется слишком быстро.

– Люди всегда возвращаются из похода не теми, какими уходили, – сказала Снефрид, пока Талвий орудовала длинным суком, разгребая головни. – Я это видела много раз. А какие-нибудь травы добавляете?

– Чеснок и иногда душицу. И потом… Отец хочет, чтобы они женились, но они никого не могут выбрать. Всех наших девушек они знают с детства, но Арни, по-моему, никто особенно не нравится. Я бы знала, наверное… Мне жаль, потому что боюсь… ну, что они все еще думают о походах. Не хочу, чтобы они всю жизнь провели в походах и не оставили детей. Я даже было волновалась… Возьми уксус, он вон в том кувшине с узким горлом, на полке.

– Вот этот? – Снефрид вернулась к очагу с кувшином в руках. – Из чего вы делаете?

– Из пивного сусла или из меда.

– И о чем ты волновалась?

– Что та порча Кастан… сказалась на нем надолго.

– Едва ли она еще действует! – Снефрид многозначительно раскрыла глаза и покачала головой. – Он не похож на человека, который не женится, потому что из-за порчи стал равнодушен к женщинам. Но если тебя это беспокоит…

– Еще немного беспокоит, – вздохнула Арнэйд.

– Я могла бы это проверить, – деловито произнесла Снефрид.

– Этим твоим… искусством вытягивать нить?

– Есть куда более простой способ.

Арнэйд было хотела спросить «какой?», но тут же сообразила и фыркнула, надеясь, что не слишком покраснела. Да уж, она сама это проверить никак не может! Ее немного смущала легкость, с какой Снефрид говорила об этих вещах, но та ведь замужняя женщина, да еще и вдова.

– Я пошутила? – Снефрид произнесла это как вопрос, дескать, можем считать это шуткой, если хочешь.

Арнэйд не знала, что ответить. Ей вспомнились широко открытые, радостно блестящие глаза Арнора, его вчерашняя улыбка. Очень давно он не был так оживлен, как вчера вечером, говоря со Снефрид.

– Я больше всего на свете хочу, чтобы он был счастлив! – вырвалось у Арнэйд. От силы этого желания у нее заблестели слезы на глазах. – Он самый лучший брат… и самый лучший человек в Бьюрланде. Он всегда и во всем был за меня. С тех пор как наша мать умерла, у меня нет и не было лучшего друга. Он добрый человек, хотя это просто так по нему не видно… – Арнэйд осеклась, сообразив, что расхваливает своего брата перед почти незнакомой женщиной, словно уговаривает его полюбить. – И ты правда находишь его красивым?

– Как и ты! – Снефрид улыбнулась, прищурив глаза. – Сперва мне показалось странным, что он носит колечко в ухе, но теперь я вижу, что у вас так принято, – она кивнула на Арнэйд, носившую по серебряному колечку с бусинкой в каждом ухе.

– У нас все так носят, все, кто здесь родился. У мери такой обычай. Бывает по две серьги, и по три. У Тойсара, говорят, все четыре. Арни же мой брат. Я люблю его и любила бы, даже будь он некрасив.

– Но тот, кого любишь, всегда кажется красивым, правда?

Арнэйд подумала с беспокойством, не намекает ли Снефрид на Свенельда – могла заметить что-то между ними, с ее-то проницательностью. Но это она совсем не хотела обсуждать и вернулась к прежнему разговору:

– В ту зиму Илетай просто не знала, какой он, он тогда был еще слишком молод, и она его видела всего несколько раз…

Велерада Илетай видела один раз, прежде чем решила убежать с ним. И Велерад был моложе Арнора на три года! Так тоже бывает. Правда, по большей части в сагах.

– Сейчас закипит! – окликнула ее Снефрид, не сводившая глаз с молока. – Я тебя заболтала.

– Наливай, а я буду мешать.

Они влили немного уксуса в котел, потом, когда стала отделяться сыворотка, сняли его с огня и перелили в ведро, положив в плетенное из прутьев сырное решето несколько слоев ряднины. Потом сели, ожидая, пока сыворотка стечет.

– Что у вас делают из сыворотки?

– Иногда печем на ней блины. Но сейчас подадим на стол. Пива с утра Свенельд не разрешает, им надо иметь свежие головы, чтобы принимать дань и считать шкурки. Пересчитывать белок в куниц и все такое.

– У нас из нее тоже делают сыр. Нужно добавить сливки или сметану, у вас же много коров.

– Как это? Покажешь?

– Сыворотку нужно долго уваривать, целую ночь, а потом сыру еще надо два-три дня полежать на холоде. Я тебя научу, если хочешь… А почему ты сама все еще не замужем? Свенельд ярл говорил, что твоя мачеха давно присмотрела тебе в мужья кого-то из своих родичей, еще до их дальнего похода.

Арнэйд смущенно засмеялась:

– Как он все это запомнил? И зачем стал тебе рассказывать?

– Мы ехали сюда очень, о-очень долго! – Снефрид страдальчески расширила глаза. – Надо же было о чем-то поговорить – и в дороге между погостами, и по вечерам.

Арнэйд отметила про себя, что Снефрид произнесла славянское слово «погост», как это делали сами люди из Хольмгарда.

– И мне показалось, – Снефрид вглянула ей в лицо, многозначительно прищурившись, – что ему нравилось говорить о Силверволле, обо всех вас, о тебе… Он даже рассказал, что у тебя изумительно яркие голубые глаза, я по ним тебя и узнала.

Арнэйд хмыкнула и отвела взгляд. Ей было приятно услышать, что Свенельд так много о ней думал и так много говорил, но от этого щемило сердце.

– Он боял… то есть ждал, что ты уже окажешься замужем.

– Ошалче и правда давно хотела меня выдать куда-то к своим, к Ошвую, но я вовсе не хочу в мерянский дом.

– Не хочешь? Почему? Тебе не нравятся их обычаи?

– По их обычаям, жена бывает женой не только своего мужа, но и его отца тоже. Поэтому человек может оказаться как внуком старшего в роду, так и родным сыном. И никогда они не знают: дядя им на самом деле дядя или сводный брат. Они и не различают: все в семье делятся только на старших и младших по возрасту. Родичи старше тебя называются одним и тем же словом: тетка, старшая сестра, двоюродная сестра и даже племянница, если она годами старше тебя – все это будет одинаково «кока». Младший брат, дядя младше тебя и прочие такие – все это «шоля». Можешь посмотреть на Талвий, – Арнэйд кивнула на свою служанку, – ее увели замуж, похитив силой, когда она ходила за водой, и в том доме у нее оказалось сразу три мужа: сын, его отец и отцов брат. Они не брали каждому по жене, чтобы не кормить слишком много ртов. А ее выбрали, потому что она такая крепкая и работящая. Ей там не нравилось, она и не слишком огорчилась, когда Арнор захватил их бол и увел ее. Говорит, что здесь ей живется лучше – работы меньше, еды и покоя больше.

– Да уж, я бы тоже так не хотела! – Снефрид передернула плечами. – Я знавала одну женщину, которая родила от отца своего мужа, но от мужа у нее несколько лет детей не получалось…

– А потом Ошалче передумала выдавать меня замуж: у нее всякий год по ребенку, сама хворает часто, без меня она просто не справилась бы со всеми детьми, скотиной, челядью, домом и гостями. Так что я, пожалуй, подожду медведя.

– Медведя? – Снефрид бросила на нее многозначительный взгляд.

– Я тебе рассказывала вчера, как к девушке Асте пришел свататься медведь, и от них родился Бьярнхедин Старый, наш предок. Может быть, для меня где-то в лесу тоже медведь строит дом… Иногда я мечтаю, как мы с ним будем жить в чаще только вдвоем – никаких этих детей, служанок, гостей и соседей!

О том, что в этих мечтах у медведя – лицо Свенельда, она не стала говорить.

Снефрид фыркнула:

– Неужели ты не знаешь никого получше?

– Пока не знаю.

Снефрид вдруг широко раскрыла глаза и пристально взглянула на нее. Она смотрела, смотрела, взгляд ее был одновременно пристальным и рассеянным, будто она смотрит сквозь Арнэйд – на ее судьбу, что вырезана тайными рунами на дощечках в руках норн.

– Да… – пробормотала Снефрид, когда Арнэйд уже начала беспокоиться. – Кажется, ты еще его не встречала… И может быть… ты права. Это будет… может, и не медведь… но кто-то очень на него похожий.

– Святы-деды! – Арнэйд прижала руки к груди. – Юмалан-Ава!

– Не пугайся заранее! – Снефрид приобняла ее. – Может, он еще тебе понравится!

Когда они, втроем с Талвий, вошли в гостевой дом, неся молоко в одном ведре, сыворотку в другом и полбу для каши в большом горшке, там уже трудилась Пайгалче с двумя другими служанками, выпекая на сковородах лепешки. Огонь пылал по всей длине большого очага, в палате, набитой людьми, было душно и даже жарко.

– Мы должны сейчас сделать побольше еды – им теперь до вечера некогда будет есть, а вечером мы даем для них настоящий пир! – объясняла Арнэйд по дороге. – А весь день они будут принимать дань. И завтра, и еще три-четыре дня.

– Арнэйд! – окликнул ее знакомый голос, едва она вошла.

Обернувшись, она увидела Свенельда. В расстегнутой сорочке, он сидел у стола, где было расставлено несколько чаш и лежали на деревянных блюдах остатки вчерашнего ужина. Арнэйд мысленно поморщилась: стол не вытерт от пролитого, восковые светильники-чаши не вычищены и не заправлены заново, валяются кости и какие-то огрызки… А ведь она посылала сюда двух «удыр», чтобы прибрались. Не пора ли, в самом деле, взяться за палку, чтобы научить кое-кого трудолюбию?

– Ты проспала! – сурово сказал Свенельд. – Прислала нам какую-то старуху, а сама досматривала сны!

– Я проспала? – Арнэйд и возмутилась, и удивилась таким несправедливым нападкам. – Да я проснулась раньше всех в Силверволле! Я работала, как Фенья и Менья! Или ты думаешь, козы сами себя подоили, а сыр сам себя сделал?

– Откуда мне знать, чем занимаются козы и сыры! В те зимы ты приходила пораньше. У тебя, говорят, теперь целая толпа служанок, а самой тебе уже и не хочется за нами поухаживать, да?

– Вы не хворые, чтобы за вами ухаживать! – Арнэйд даже растерялась. – Чего тебе не хватает, Свенельд ярл? Еда сейчас будет. Вон лепешки, а вот сыр. Мы со Снефрид его сделали для вас.

– Да разве ты не видишь, – Снефрид взяла ее за локоть и склонилась к уху, – это он с тобой заигрывает.

– Что? – Арнэйд так же изумленно воззрилась на нее. – Заиг… со мной?

– Ты ему нравишься, а он не знает, как это выразить.

– Так он женат!

– Ну и что? Он же не сватается.

Арнэйд поджала губы, не находя ответа, и занялась лепешками. Подумалось: может, Свенельд опять подстерегал ее в сенях, надеясь еще раз получить «мытный сбор», а дождался только Пайгалче. Воображая его пытающимся поцеловать в темноте старуху Пайгалче, она так развеселилась, что фыркала, раскладывая лепешки по деревянным мискам.

– Что вы там шепчетесь? Эй, Снефрид! – опять окликнул Свенельд. – Ты решила, что будешь делать, раз уж твоего мужа не оказалось в живых? Поедешь со мной обратно в Хольмгард?

– Арно ее не отпустит, – сказал Арнор; услышав его голос, Арнэйд только сейчас заметила брата сидящим на спальном помосте за спиной у Свенельда. – Они уже прилипли одна к другой. Я утром видел, как они расчесывали друг другу волосы, будто родные сестры.

– Потому и не идут к нам, – добавил Халльтор, – что им друг с другом веселее.

– Зацепились языками, – ухмыльнулся Свенельд.

– Зависть, Свенельд ярл, – почти пропела Снефрид, глядя ему в глаза, – дурное чувство!

Свенельд еще раз ухмыльнулся, несколько человек вокруг расхохотались.

Арнэйд побоялась, что покраснела, и отошла к очагу. Неужели в прежние годы было так заметно, что она бежит сюда, как только сможет рано? А сейчас ей этого уже не очень хочется, и намек, что она нравится Свенельду, не радует. Чему радоваться – ей от этого никакого толку, он женат. Если поползут слухи – выйдет один позор. Только-только она избавилась от Гудбранда и Хаварда…

Свенельд изменился – пожалуй, даже сильнее, чем после хазарского похода. Несмотря на внешнюю живость и даже шутливость, он стал каким-то более чужим, суровым, отстраненным. Будто с прошлой зимы постарел лет на пять. Сейчас Арнэйд очень хорошо понимала, что совсем его не знает – его жизни, его забот и желаний, людей, о которых он думает. В расстегнутом вороте сорочки виднелся шрам на верхней части его груди; Арнэйд уже видела его прошлой осенью, с тех пор он несколько побледнел, но еще ярко выделялся на коже. Словно печать норн: сарацинский клинок едва не коснулся его сердца и навек оставил в нем холодный след.

Пока Снефрид раскладывала сыры на больших деревянных подносах и резала на куски, Арнэйд взяла у Пайгалче миску горячих лепешек из овсяной и гороховой муки, подошла к столу, поставила… и вдруг Тьяльвар схватил ее за руку. Арнэйд ахнула – Тьяльвар, Свенельдов десятский, обладатель длинных темно-русых волос и рыжей бороды, был ей давно знаком как человек спокойный и учтивый. Что это вдруг?

– Прости. – Опомнившись, Тьяльвар выпустил ее руку. – Это кольцо… Можно мне его посмотреть поближе? Прости, я не хотел ничего плохого, просто я так удивился…

– А, мое кольцо! – Арнэйд сообразила, что на руке, которую он схватил, сидит перстень-цветок с красной сердцевинкой.

– У нее кольцо? – Свенельд с любопытством подался к ним ближе. – Какое-то ценное?

– Оч-чень необычное! – многозначительно сказал Тьяльвар. – С другим не спутаешь.

Арнэйд положила руку с кольцом на стол перед Тьяльваром, чтобы он мог рассмотреть.

– Она что, обручилась? – Свенельд вопросительно взглянул на Арнора.

– Да! – выразительно ответил тот, и Арнэйд вздрогнула от неожиданности. – Со мной. Это я ей подарил. Из той добычи, что взяли у мери на востоке.

Судя по краткости объяснения, Арнор уже успел поведать людям из Хольмгарда о своем походе этой зимы.

– Да ну? – Тьяльвар бегло взглянул на него. – Можно?

Он осторожно взял руку Арнэйд и повернулся к свету очага, чтобы лучше было видно. Заблестело золото, заиграли алые искры в самоцветной сердцевинке.

– Давно ли, Арни, в ваших лесах растут такие ягоды? – Свенельд тоже потянулся через стол к руке Арнэйд и забрал ее у Тьяльвара.

Арнэйд так взволновало это ощущение своей руки в его ладони, что она почти перестала слушать, о чем говорят.

– Это тех ёлсов было добро. Дескать, везли для подарков, но меряне отобрали.

Арнор уже и про булгар успел рассказать.

– Так, а кто эти ё… ётуны-то были? – спросил Тьяльвар.

– Хотел бы я понять. Мутные и скользкие тролли. Говорят, из Булгара, но не от Алмас-кана. Они, я так понял, от тех купцов, что не совсем хазары, а другой какой-то веры, но из всех самые богатые…

– Торговые люди?

– Да. Хотя этот ёлс, Хавард, который говорит по-нашему, дрался не хуже любого из нас. Будто родился в шлеме и с щитом. Он из булгарской руси, сказал. Они переселились, когда Хельги Хитрый занял Кенугард, а они с ним не поладили.

Все это время Свенельд все так же держал руку Арнэйд, а остальные то и дело возвращались глазами к кольцу на этой руке. Ей уже становилось неловко – и от руки Свенельда, и от всеобщего пристального внимания, а больше от того, что вот-вот Арни выложит всю эту сагу о сватовстве и соперничестве Гудбранда с Хавардом…

Но услышала она нечто неожиданное.

– Я знаю это кольцо, – сказал Тьяльвар. – Сигги! – крикнул он куда-то в конец помещения. – Где ты там, в спячку завалился до весны? Греби сюда.

– Откуда ты его знаешь? – удивился Свенельд, все еще держа руку Арнэйд на ладони, как будто это птица, которая улетит, если он ее выпустит.

– Его носил Аслак. Помнишь, он был норвежец, а приехал вместе с Хродриком Золотые Брови. Потом тот погиб, Аслак перешел к Гриму. С ним и был до конца… Он погиб на Итиле, – после заминки закончил Тьяльвар среди тишины.

– Кому я тут понадобился?

К ним подошел слезший с полатей здоровяк – в одном сером исподнем, невысокий, очень плотный, с разлохмаченными светлыми волосами, закрывавшими половину лица, прямо до рыжей бороды.

– Помнишь это кольцо? Ведь Аслак его носил?

Здоровяк было протянул здоровенную мясистую пятерню к руке Арнэйд, и она хотела отнять руку – ей вовсе не хотелось, чтобы эта лапа тоже ее хватала. Но Свенельд сжал ее кисть в своей и сделал знак здоровяку – осади назад. Тот послушно попятился.

– Да, Аслака. Я помню. Всегда у него было.

– Оно там и осталось. – Тьяльвар прямо взглянул на Свенельда. – Где Аслак остался. И Грим конунг.

Осознавая, что это значит, Свенельд снова сжал руку Арнэйд, будто важное доказательство, и через стол подался к Тьяльвару.

– То есть ты хочешь…

– Оно досталось тому, кто обирал трупы на том берегу. Когда погиб Грим и все его люди.

Повисло потрясенное молчание. Арнэйд пробирала неприятная дрожь. Какие еще трупы? Ее кольцо снято с трупа? Какого-то Аслака?

– Где этот ваш… – медленно выговорил Свенельд, повернувшись к Арнору, – булгарский рус?

– В Арки-Вареже должен быть. И он, и остальные.

Арнэйд скользнула глазами по лицам сидящих и стоящих мужчин – вокруг них столпились чуть ли не все, кто был в гостевом доме.

Грим конунг! Загадка его судьбы не давала покоя многим уже больше полутора лет. Все были уверены, что Грим, сын Хельги Хитрого и зять Олава, погиб на берегу Итиля в ночной битве, при внезапном нападении хазарской конницы, когда все войско, по его же приказу, уже село в свои суда и отчалило. Но никто не знал об этом точно – свидетели погибли вместе с ним, а уцелевшие не слышали ничего, кроме неясного шума. Даже звука рога не было.

И это ее кольцо, как сообразила Арнэйд, стало первым за все время свидетельством, как-то связанным с гибелью Грима.

– Но как оно… – с недоумением начала она, – к ним попало?

– Вот я бы их и спросил об этом, – Свенельд наконец выпустил руку Арнэйд. – Если они из Булгара, как к ним попало кольцо, оставшееся на Итиле?

– Все вещи с трупов должны быть у тех, кто потом их обирал, – повторил Тьяльвар. – А там были не только арсии. Там было всякой сволочи хазарской…

– Итиля! – Свенельд взглянул на Арнора. – Камень, ты уверен, что эти ваши найденыши – булгары, а не хазары?

Арнор слегка переменился в лице и помолчал.

– А ётун их маму знает, – сказал он чуть погодя. – Как я тебе должен их различать… булгар и хазар?

На лицах хирдманов отразилось понимание. Сами булгары и хазары, разумеется, знали разницу между собой – во внешности, в языке, в одежде, в привычках и обычаях. Но северные русы, с теми и другими соприкасавшиеся мало, не знавшие ни того, ни другого языка – к тому же эти языки были очень близки, – не умели видеть эти различия. У многих булгар были продолговатые лица с довольно большими глазами, у хазар – лица более округлые и глаза поуже, но, как народы кочевые, они много смешивались и меж собой, и с прочими, и чужим людям различия эти не бросались в глаза.

– Ты думаешь… это могли быть хазары?

– Г-глядь! – отчетливо выговорил кто-то в тишине.

Все недавние события вдруг предстали перед Арнором в ином свете.

– Они от рахдонитов… Эти везде есть – и в Булгаре, и в Итиле, и ал-Бабе… да везде, где чем-нибудь торгуют. Думаешь, это могли быть хазарские рахдониты?

Свенельд кивнул на руку Арнэйд:

– А как бы это кольцо в Булгар попало?

– Могли купить… Арсии или кто там трупы обирал, добычу могли распродать. Тем же рахдонитам.

– Могли-то могли… Но уж очень я теперь хочу спросить, у кого они это кольцо взяли. – Свенельд потер шрам на груди, как делал, когда волновался. – Какого хрена ты их отсюда отпустил?

– Да надоели они нам здесь, хуже дыма под конец зимы, глядь! – с досадой ответил Арнор и бросил беглый взгляд на сестру.

Он не хотел рассказывать Свенельду, как было связано его желание избавиться от неудобных гостей с желанием уберечь Арнэйд от дурной славы.

– Кабы я знал про это кольцо, но откуда ж мне было знать? Я его раньше не видел.

– Ладно! – Свенельд хлопнул ладонью по столу. – Все равно и нам в Арки-Вареж ехать. Там встретимся, потолкуем. Тут ведь дело в чем, – он окинул пристальным взглядом столпившихся вокруг стола товарищей, – а что если они что-то знают о Гриме?

– Если они правда из Итиля, то могут знать, – пробормотал Арнор. – Ваи саатана, вот я сглупил-то! Надо было их запереть где-нибудь и не выпускать до тебя.

Он отчаянно пытался вспомнить, не давали ли гости повода заподозрить, что они не те, за кого себя выдают. Вроде нет. Но сами их намеки на возможность торговых связей помимо Олава стали казаться вдвойне подозрительнее.

– Они не говорили ничего такого, – попыталась утешить брата Арнэйд. – И что мне теперь делать с этим кольцом? Я должна его вернуть? У этого Аслака были родичи?

– Нет, не думаю, – ответил ей Тьяльвар. – Я так понял, он был викинг и родичи давно про него забыли.

– Я даже не знаю, откуда он был родом, – добавил здоровяк Сигги. – Упоминал раз Каупанг, да и все. А был он такой хорек, что хоть погребение ограбит, если там есть чего взять. У таких обычно родичей не водится.

– Такие люди когда гибнут, все их добро переходит или к врагу, или к товарищам, кто уцелел. Так что я думаю, – Тьяльвар кивнул Арнэйд, – ты спокойно можешь оставить это кольцо себе. Наследницы лучше этому висельнику все равно было бы не сыскать.

Арнэйд убрала руку с кольцом за спину, будто боялась, что оно проболтается. Ведь Хавард сказал ей, что это его кольцо. Значит, он может быть как-то причастен… к битве на Итиле? К смерти Грима? Нет, если кольцо он купил. Так ведь тоже могло быть. Со времени той битвы прошло более полутора лет, кольцо могло уже не раз поменять хозяина и переместиться из Итиля в Булгар. Может быть, что Хавард знает о той битве не больше нее самой. Но пересказывать Свенельду и прочим тот разговор, когда Хавард назвал кольцо своим, было немыслимо. Ее смущала мысль о том, что Свенельд будет задавать Хаварду вопросы. Лучше бы им вовсе не встречаться!

Но на это надежды мало, обреченно подумала Арнэйд. Свенельд человек решительный и упорный, если он встал на след, никакому ёлсу от него не уйти. Только бы Хавард не вздумал ему говорить, что этим кольцом он с нею обручился по воле судьбы!

Вечером предстоял пир, который жители Силверволла ежегодно давали сборщикам: прокорм дружины входил в число самой дани. По всему селению женщины пекли лепешки и пироги, чистили рыбу, чтобы жарить ее или варить похлебку с пшеном, репой, луком. Жарили зайцев и лесную птицу. Даг для этого угощения выделял бычка, которого нарочно кормил с весны. Бычок уже был забит, и мужчины занимались разделкой; во дворе дымила «мясная яма», выложенная камнем, в ней горел костер, накаляя камни для запекания, а Латуган следил за огнем, подкладывая сухие смолистые дрова. Укунай и Касе трудились над большими корытами с кусками туши, начиняя мясо чесноком и пересыпая душицей и тимьяном. Ошалче добавила дробленого перца – эта приправа, привезенная в числе добычи похода, хранилась у хозяйки, как драгоценность.

Двор гостевого дома уже был полон саней и людей – окрестные меряне привезли свою дань. Сани теснились и снаружи, и даже внизу под взгорком, до Медвежьего ручья. Перед сенями Свенельд в окружении своих людей принимал дань. Арнэйд вспомнила, как в прежние годы она видела на этом месте его отца – Альмунда, потом Боргара Черного Лиса, потом Велерада. Возле Свенельда, на тяжелой дубовой скамье, вынесенной во двор, сидели Даг и Арнор. Сначала они вручат свою долю дани – шесть куниц с хозяйства, потом будут следить, чтобы выплата дани остальными шла без споров и раздоров.

Сыпал густой мелкий снег, оседал на ресницах; мужчины варежками вытирали глаза и бороды. Арнэйд и Снефрид, закутанные в большие шали, замерли у двери, не зная, как пробраться через этот строй. Арнор махнул им рукой и повел к воротам, раздвигая толпу.

– Вы куда? Домой?

– Мы в баню, я послала топить. Снефрид нужно помыться с дороги, пока прибираются в доме.

– Хорошо вам там будет! – позавидовал Арнор. – А нам торчать весь день во дворе, как волкам в лесу.

– Приходи к нам греться.

– Ох, я бы пришел… да Свенельд меня отсюда не отпустит. Из зависти.

– А что же он? – Арнэйд кивнула на Свенельда. – В прошлые годы рвался в баню даже ночью, а то, говорил, стыдится подойти.

– Он был там дней пять назад, – усмехнулась Снефрид, отводя глаза от Арнора. – В погосте. Это я его заставила сделать баню. Не то они и сейчас так пахли бы, что ты не пустила бы их в дом!

– Заставила? – Арнэйд засмеялась. – Какая ты решительная женщина! Никогда не думала, что он позволит какой-то женщине обращаться с собой так вольно!

– Свенельд – человек упрямый, но при умелом обращении вполне податливый, – тихо ответила Снефрид, чтобы другие не слышали. – Может быть, он немного устает от того, что его жена так молода и он не может разговаривать с нею на равных, и не прочь от дружбы с женщиной более зрелой. Но дальше дружбы дело не пойдет, – ответила она на вопросительный взгляд Арнэйд, раскрыв глаза шире. – Он даже втайне не сделает ничего такого, что могло бы ее огорчить. Не для того же он вез дочь конунга вендов из такой дали и договаривался с ее отцом о законном браке.

– О-о! – Арнэйд вдруг остановилась прямо среди мерянских лошадей.

Они втроем уже вышли за ворота Силверволла. Арнэйд едва не прослушала последние слова Снефрид, хотя предмет разговора еще недавно был бы для нее любопытнее всего на свете.

– Твои глаза! – ахнула она. – Никогда таких не видела!

Впервые она сейчас увидела глаза Снефрид при ярком свете дня, и ее поразил их истинный цвет. Очень светло-серый, серебристый, с легчайшим отливом лесной фиалки. И чем больше Арнэйд в них всматривалась, тем яснее видела серебристое мерцание. Или это отсвечивает падающий снег?

– Арни, посмотри! – Арнэйд схватила брата за плечо и подтолкнула к Снефрид.

Он, правда, не нуждался в том, чтобы его к ней подталкивали. Глаза Снефрид притягивали его взор, и смотреть в них было блаженством, отчего на губах сама собой появлялась улыбка. До чего же удивительная женщина: рослая – на полголовы ниже его, худощавая, с продолговатым белым лицом, с правильными жестковатыми чертами, она вдруг напомнила ему блестящий стальной меч, и сияние больших серебристо-серых глаз укрепляло это впечатление.

– У тебя внутри сталь… нет, серебро! – От изумления слегка забывшись, Арнор прикоснулся к ее плечу.

Ее белое лицо и серебряные глаза казались холодными, как у рожденной ётунами девы зимы, но от ярких полных губ веяло теплом, и тем сильнее было желание прильнуть к ним губами и ощутить этот жар.

– Ах! – Снефрид махнула рукой. – Это у нас в семье от альвов.

– Альвов? Каких альвов?

– Рассказывают, что однажды в дом к Асбранду Снежному в ночь йоля кто-то постучал. А ночь была очень вьюжная и холодная. Отворяет он дверь и видит – стоит там старуха, на нее накинута медвежья шкура. Пусти меня, говорит она, переночевать, иначе я замерзну насмерть у твоего порога. Асбранд сказал, что это, конечно, будет нехорошо, и впустил ее. Она сбросила медвежью шкуру на солому, и видит он – старуха очень страшная собой, вся коричневая, как гнилое яблоко, и у нее только один глаз и один зуб. Асбранд сказал ей, чтобы она ложилась на соломе где хочет, но она ответила: я хочу лечь в твою постель, иначе мне не пережить эту ночь. Асбранд подумал, что я-то уж не умру, если она поспит возле меня, хоть они и страшна, как сама Хель, и разрешил ей лечь с краю. Вот потушили светильники, осталось гореть только пламя в очаге. Старуха заснула и стала храпеть. Асбранд отвернулся от нее и тоже заснул. Среди ночи он проснулся и слышит, что возле него тихо. Он подумал, не умерла ли она, как обещала, и обернулся через плечо. И видит: вместо старухи лежит возле него прекрасная молодая женщина с золотистыми волосами, и одета она не в лохмотья, а в рубашку из светлого шелка. Тогда Асбранд обнял ее. Она проснулась и сказала: я дочь конунга альвов, меня зовут Скульд Серебряный Взор, и моя мачеха наложила на меня заклятье, что я буду в безобразном облике старухи скитаться по земле, пока какой-нибудь достойный мужчина не согласится разделить со мной постель. Ты освободил меня от злых чар, и я тебе благодарна, но теперь мне пора уходить. Но Асбранд не захотел ее отпустить, потому что ощутил к ней сильную страсть. Глаза у нее были как чистое серебро. Она не стала противиться его желанию, и они оставались вместе до утра. Потом она сказала: теперь мне нужно уйти, но прошу тебя, через год приходи такой же ночью к лодочному сараю. И вот пошел год, и Асбранд сделал, как она сказала. Там была эта женщина с ребенком на руках. Она передала его Асбранду и сказала: это наш с тобой сын, но поскольку он наполовину человек, я не могу держать его у нас в Альвхейме, в чертогах моего отца. Больше ты меня никогда не увидишь. С этими словами она исчезла, и Асбранд никогда больше ее не видел. У младенца были глаза точно чистое серебро, и Асбранд вырастил его. Он назвал мальчика Альвом, а прозвище у него было – Серебряный Взор. От него пошел наш род, и у всех наших родичей такие глаза.

Арнэйд покачала головой, не зная, верить ли в эту сагу, не очень-то похожую на правду. Но в повадке Снефрид не было и тени лукавства; она держалась с полным прямодушием, как человек, которому нет ни малейшей нужды хитрить, вилять и скрывать свои мысли. А если тебе эти мысли кажутся странными… «Обездолены те, в ком ума не хватает», как говорил Один.

Заметно, что от рода альвов Снефрид достались не только глаза…

– Я же верю, что ваш род идет от медведя, – сказала Снефрид, и Арнэйд уже не удивилась, что та угадала, о чем она думает.

– Но все верят, потому что это правда! – Самой Арнэйд никогда не приходило в голову в этом усомниться. – В нашем роду все мужчины такие рослые и сильные – и отец, и Арни. И Виги, ты еще его не видела, тоже такой длинный. Только Арни сложен поплотнее.

– А больше у них ничего нет от медведя? – Снефрид бросила на Арнора откровенно любопытный взгляд. – Ну, там, звериной шерсти где-нибудь на невидном месте?

– Немного шерсти у меня кое-где есть. Хочешь посмотреть? – почти одними губами шепнул Арнор, а в широко открытых глазах его играл тот многозначительный вызов, что даже Арнэйд поняла: опасения ее были совершенно напрасны…

После бани, закутав в шали мокрые волосы, две девушки вернулись в дом Дага и стали сушиться у очага.

– Вечером мы пойдем с тобой распоряжаться на пиру, – сказала Арнэйд, осторожно разбирая влажные пряди, чтобы поскорее сохли. – Нужно будет одеться получше. У тебя есть какая-нибудь крашеная одежда, или посмотришь мои платья? Они, боюсь, тебе будут коротковаты.

– О, хоть я и явилась к вам, как бродяжка, но у меня есть что надеть, чтобы меня не приняли за служанку.

Снефрид открыла свой ларь и стала раскладывать по скамье одежду.

– Юмалан-Ава! – Арнэйд вытаращила глаза.

Ульвара она знала как человека небогатого, а его былые уверения, что он-де торговал ценными мехами, никто особо не принимал всерьез. Но сейчас Арнэйд поняла, что ему не верили напрасно. Снефрид прибыла к ним в неброской дорожной одежде, но в ларе под замком у нее нашлось платье тонкой шерсти, выкрашенное мареной в темно-розовый, как цвет шиповника; кафтан красновато-коричневого оттенка, как спелые ягоды боярышника; еще одно платье, ярко-желтое, и травянисто-зеленый хангерок, отделанный голубым шелком. Глядя на них, Арнэйд сообразила, что со вчерашнего дня так и не узнала ничего про саму Снефрид и ее прежнюю жизнь.

А та тем временем достала совсем особенную вещь: ларец длиной как две ладони, весь покрытый пластинами резной моржовой кости и отделанный блестящей бронзой и медью.

– Вот это да! – Арнэйд всплеснула руками. – Здесь твои украшения? Покажешь?

– Нет. Честно сказать, я сама не знаю, что в этом ларце, и у меня нет ключа.

– Как же так? Откуда же он у тебя? Чей он? У нас во всем Бьюрланде нет такого ларца!

– Это у меня от Ульвара, – сказала Снефрид, и Арнэйд пришло на ум, что та впервые заговорила о покойном муже с тех пор, как они с Арнором сообщили ей о его смерти. – Он, знаешь ли, не всегда проигрывал… В тот день, видно, его поцеловали норны, как он говорил. Особенно горячо поцеловали. Этот ларец он привез откуда-то из виков, сказал, что выиграл в кости, но с условием, что можно будет выкупить его назад, и бывший хозяин не дал ему ключа. Тот человек сказал, что в этом ларце какое-то особенное сокровище, которому нет цены, и на него незачем даже смотреть. Это было шесть лет назад, и ларец все время хранился у нас дома. А когда я собралась уезжать, я продала дом, скотину, почти всех рабов, кроме Мьёлль, в общем, все вещи, кроме того, что мы могли вдвоем унести с собой. А этот ларец я не могла продать – я ведь даже не знаю, что в нем и сколько оно стоит, да и открыть его нельзя…

– Почему? – Арнэйд приподняла небольшой навесной замок. Отверстие для ключа было залито воском и представляло собой неровное желтое пятно. – Я уверена, если Арни возьмет топорик, то живо его вскроет. Конечно, нужно осторожно, чтобы не повредить резную кость, но у Арни ловкие руки…

– Мы им найдем хорошее применение! – уверенно кивнула Снефрид. – Но Ульвар говорил, что ему тот человек говорил – у него такое запоминающееся прозвище, Тюленьи Яйца! – что ломать ларец нельзя, потому что на него наложено заклятье. Если так сделать, то сокровище внутри рассыплется в прах.

Вдруг какой-то ледяной великан обхватил Арнэйд сзади; она взвизгнула от неожиданости и, обернувшись, увидела Арнора. От его кожуха веяло холодом, весь он был усыпан мелкими снеговыми крупинками.

– Ай, зачем ты к нам пришел, такой холодный! Как ётун!

– Погреться! – Арнор взглянул в глаза Снефрид, сидевшей на скамье возле ларца. – Мне надо взять кое-что…

Они обменялись тем пристальным взглядом, соединяющим двоих, от которого замирает сердце. Ее глаза слегка прищурились в усмешке: знаем мы, чего тебе надо…

Арнор опять придвинулся к Арнэйд и уткнулся лицом в ее распущенные полувлажные волосы, лежащие на плече, глубоко вдохнул чистый запах, пока они еще не напитались дымом очага.

– Как приятно пахнет. Это какие-то травы?

– Ромашка.

Арнор взглянул на распущенные светлые волосы Снефрид; видно было, что это их он хотел бы коснуться, но чужой женщине он не мог досаждать такими же вольностями, как родной сестре.

– Я думаю, он все наврал про это сокровище. – Арнор наклонился над ларцом. – Ма шанам, там, может, и лежит какая-нибудь дрянь. А если это обнаружится, можно сказать, мол, заклятие нарушили и сокровище превратилось вот в это. Там вообще что-то есть?

Снефрид знаком предложила ему взять ларец, и Арнор осторожно приподнял его.

– Не очень тяжелый, но что-то там лежит.

– Золото?

– Не перекатывается, не звенит. Какая-то одна вещь. Ну что, – он снова взглянул на Снефрид, – вскроем? Можно сбить замок со скобой, куда дужка вставляется, или топориком подцепить вот здесь и вырвать петлю. Она держится на загнутых гвоздях, видишь? – Он показал Снефрид шляпки медных гвоздей. – Их можно вырвать. Если ловко взяться, даже резьба не пострадает.

– Н-нет, – с сомнением ответила та. – Не стоит. Я за шесть лет так привыкла к этой тайне… мне будет жаль ее лишиться. Я все это время чувствовала себя хранительницей чего-то вроде ожерелья Фрейи, и как обидно будет, если там внутри чьи-то старые обмотки.

– А если кость треснет? Этот ларец сам такая ценность! – восхищенно воскликнула Арнэйд. – Даже если он пустой… я даже не знаю, сколько он может стоить. Да и купит его разве что королева Сванхейд.

– Она предлагала.

– Ты ей показывала?

– Нет, женщины увидели у меня в вещах и ей доложили. Но я сказала, что он принадлежит не мне, а моему мужу, и я не могу им распоряжаться.

– Но теперь-то он принадлежит только тебе! Неужели не любопытно? Я бы не смогла пять лет сидеть рядом с таким сокровищем и не знать, что там внутри!

– Йора. – Арнор поставил ларец на место. – Надумаешь, скажи, мы с ним живо разделаемся.

Он порылся в своем коробе с разными орудиями, что-то взял и опять ушел. Снефрид проводила его глазами.

– А почему он назвал меня Йорой?

Арнэйд рассмеялась:

– Он не назвал тебя Йорой, он сказал «йора» – это значит «ладно, хорошо» по-мерянски.

– О! А что такое «маша нам?». Вы часто это говорите, но я не заметила, чтобы нам кто-нибудь махал…

– Ма – шанам, «я думаю».

– Ну вот, я теперь знаю уже шесть слов по-здешнему… – Снефрид что-то подсчитала на пальцах и покачала говолой: – Нет, пять. Я забыла, как будет «корова».

Пока волосы сохли, Снефрид наконец рассказала о себе. Ее отец, тоже Асбранд, как предок, приютивший на ночь деву альвов, был известным резчиком рун, делал амулеты и поминальные камни, все его уважали. Гуннар, отец Ульвара, был торговым человеком, жил по соседству и много лет дружил с Асбрандом. О том, что Ульвар женится на Снефрид, отцы договорились, когда те были еще детьми; то есть Ульвар был подростком, а Снефрид, моложе его на пять лет, совсем девочкой. Но они не возражали: Ульвар был хорош собой, весел и всегда умел ее позабавить, а Снефрид держалась не по летам разумно, чем внушала ему уважение. Свадьбу справили, когда Ульвару исполнился двадцать один (как сейчас Виги, вставила Арнэйд), и его отец впервые отправил его одного с товаром на остров Готланд. Той же зимой Гуннар умер. Жена его умерла уже давно, и Снефрид каждое лето жила на своем хуторе одна, пока Ульвар ездил по торговым делам. Но у нее хватало и скота, и челяди, и здравого смысла, а если что, ей помогал советом отец, благо жили они поблизости друг от друга.

Что Ульвар охоч до игры в кости, Снефрид знала с детства, но пока он проигрывал красивые камешки или лепешки, беды в этом не было. Бедой запахло, когда однажды он проиграл в Хедебю все серебро, вырученное за груз точильных камней и оленьих шкур. Голод им не грозил, но лето прошло без прибыли. Напрасно Асбранд пытался увлечь его хитрой игрой в тавлеи – Снефрид тоже выучилась, надеясь заохотить мужа, – Ульвар не любил долго думать, его возбуждала и влекла возможность узнать, благосклонны ли к нему норны вот прямо сейчас… Ни уговоры, ни убеждения, ни рунические палочки не помогали.

Кончилось тем, что он лишился корабля с товаром, когда и то, и другое, принадлежало ему лишь на треть. Весть о том, что Ульвара ограбили в море викинги и все отняли, привезли другие люди, сам он в родных краях показаться не посмел и исчез. Три года Снефрид вовсе не знала, есть ли у нее муж и где он. Его хутор пришлось продать, чтобы отдать долг за товар, и Снефрид вернулась к отцу. Фроди Лосось и Кальв Овчар – те люди, чье имущество пропало вместе с Ульваром, пытались подать жалобу на тинг, чтобы им возместили стоимость пушнины, но жалобу не принимали, пока они не могли представить свидетелей, что товар был Ульваром проигран.

Минувшим летом к Снефрид однажды приехал некий человек и передал весть, что ее муж поселился в Гардах, вернее, в Мерямаа. Ульвар оказался жив, но возвращаться когда-либо домой явно не собирался.

Асбранд в то время был тяжело болен. Видя, к чему идет дело, он велел Снефрид продать его хозяйство, а самой уезжать. У них не имелось больше никакой родни, и ей не у кого оказалось искать поддержки, кроме как у внезапно вернувшегося из Хель мужа. Когда Асбранд умер, Снефрид продала его хутор и осталась с четырьмя сотнями серебра, с одной рабыней, за которую все равно много не дали бы, и таким количеством вещей, чтобы унести вдвоем. Вскоре Снефрид пустилась в путь: в Бьёрко нашлись надежные люди, идущие в Альдейгью и Хольмгард, и они взяли ее с собой. Но в Хольмгарде пришлось задержаться: раньше зимы никто оттуда в Мерямаа не собирался. Однако ее жизнь и путешествие всем показались настолько необычными, что Олав и Сванхейд были рады дать ей пристанище.

Это Арнэйд ничуть не удивляло.

– Но что же ты думаешь делать теперь? – спросила она. – Наверное, ты захочешь вернуться в Хольмгард? Там, конечно, жизнь повеселее, чем у нас. Свенельд пробудет здесь дней пять, потом обойдет через Арки-Вареж до Сурдалара, а потом опять повернет по Мерянской реке обратно на запад. Это долгий путь, тебе не обязательно с ним ездить, ты пока можешь побыть у нас. А когда они повернут назад, Арни мог бы отвезти тебя к Птичьему камню…

– Я пока не знаю, – с колебанием ответила Снефрид, и Арнэйд подумала, что колебание ее относится не к самому решению, а к тому, как много можно об этом сказать. – Совершив столь долгое путешествие, как-то глупо поворачивать назад, тебе не кажется? Не может такого быть, чтобы боги и дисы направили меня в такой долгий, дальний путь, хранили меня и благополучно довели до места – чтобы я побыла здесь всего пять дней и вернулась в Хольмгард? У меня еще осталось кое-что из того серебра. Конечно, без мужа мне будет трудно вести свое хозяйство… но раз уж здесь погиб один мой муж, может быть, боги пошлют мне другого?

Арнэйд хотела сказать, что в Хольмгарде больше людей и больше надежды найти хорошего мужа, но осеклась и промолчала. Хотела спросить, нравится ли ей Арнор, но не решилась. Пусть Арнор сам спросит, если хочет. Так будет лучше.

– Вот только жаль, – снова заговорила Арнэйд, – здесь тебя едва ли найдет тот человек по прозвищу Тюленьи Яйца, не привезет ключ от ларца, и мы не узнаем, что в нем хранится.

– Сдается мне, это сокровище из тех, которое приносит счастье тому месту, где находится, пусть даже его не видно. В те пять лет, что оно пробыло у нас в Оленьих Полянах, урожаи были отличные и улов очень хороший.

– Но Ульвару-то не слишком повезло.

– Откуда нам знать? Если бы не удача, его могли бы и правда ограбить викинги, а самого убить. Он же ушел живым и даже завел здесь хозяйство с пятью козами, тремя овцами и рабыней.

– И Кеденеем.

– Да, вот вы говорите о Кеденее… Если я все же соберусь за него замуж, тогда и придет время вскрыть ларец. Хотя бы и топором. Должна же я буду узнать, что принесу в приданое!

– О, конечно!

Конечно, ни одна из них не думала, что это будет Кеденей.

За всеми этими делами Арнэйд совсем забыла о событиях середины зимы, но уже на пиру о них пришлось вспомнить. Гостевой дом был битком набит: с двух сторон от очага поставили столы, с одной стороны сидели люди из Хольмгарда, с другой – самые видные жители Бьюрланда, русы и меряне. Приехал и Гудбранд с другими хозяевами из Ульвхейма; нос у него остался немного кривым, вид был довольно натянутый, однако не мог же он нанести оскорбление Олаву, не явившись на пир с его посланцами. Арнэйд тайком порадовалась этому случаю: в таком собрании Гудбранд и не заикнется о сватовстве и поединке, а потом уже легче будет встречаться, делая вид, будто ничего не случилось.

Даг и Свенельд возглавляли столы, Арнэйд, Ошалче, Снефрид и Гисла в лучших нарядах разносили пиво и пуре знатным гостям и управляли челядью, чтобы все угощения подавались в нужном порядке. Здешние жители таращили глаза на Снефрид в зеленом чепчике в цвет хангероку на розовом платье, иные не могли сдержать изумления, не понимая, откуда в Силверволле вдруг взялась такая яркая женщина-русинка, никому не знакомая. Снефрид же сохраняла полную непринужденность, на белом лице ее отражалось уместное на пиру сдержанное оживление, на ярких губах держалась легкая приятная улыбка. Чему Арнэйд, успев немного ее узнать, совсем не удивлялась.

Даг, одетый в нарядный шелковый кафтан – добычу сыновей, – был в этот вечер оживлен и полон воодушевления. Человек общительный, он любил большие собрания за накрытым столом, наслаждался разноголосым говором и стуком чаш. Рослый, с волнистыми полуседыми волосами, с красивой расчесанной бородой, он был словно создан возглавлять пиры и с большим посеребренным рогом в руках сам напоминал кого-то из жителей Асгарда.

Как глава округи, он первым поднял рог за богов, благодаря за урожай, удачу на лову и в прочих промыслах, что обеспечивает людям благополучие. Потом рог перешел к Свенельду, и тот от лица Олава конунга призвал милость богов на Бьюрланд и всех его жителей. На нем был очень красивый синий кафтан с отделкой зеленым шелком и позументом из серебряной проволоки; Арнэйд никогда такого не видела, но Снефрид шепнула ей, что в Уппсале самые знатные люди Свеаланда именно так сейчас и носят. Когда Свенельд говорил, стояла тишина, и Арнэйд понимала: вызвано это почтительностью не только к Олаву. Свенельд здесь был известен как вождь, сумевший привести войско домой от Итиля, не зная дороги, полагаясь лишь на удачу. Это сделало его очень знаменитым и выдвинуло в ряд первейших мужей Олава и Гардов. И снова, слушая его уверенную речь, Арнэйд ощутила, как велико расстояние между ними – совсем не как в то далекое утро, когда он сказал ей «Здесь мытный сбор за проход с товаром»… Он был старше Арнора всего на пару лет, но казалось – лет на десять.

После, как водится, заговорили о новостях. Даг спросил, что слышно в Хольмгарде, и Свенельд стал рассказывать, как он и его старший брат Годред прошлой зимой отправились на восток, чтобы отомстить хазарам за гибель Грима конунга. Булгарские гости сказали правду, хоть и знали ее понаслышке. Годред и Свенельд с дружиной, состоявшей в основном из наемников-варягов, прошли через землю смолян к племени вятичей, на верхнюю Оку и Упу. И оказалось, что в ту же самую зиму вятичи с Упы и Оки, под водительством хазарского тархана с конной дружиной, выдвинулись им навстречу. Не зная о замыслах друг друга, сыновья Альмунда и днепровские русы столкнулись в лесах на реке Угре с войском хазар и подвластных им вятичей. Состоялось несколько сражений, а потом сыновья Альмунда, вслед за отступающим врагом, настигли его в собственном гнезде, на Упе. Но при осаде Тархан-городца погиб Годред, убитый стрелой с вала. Свенельд вернулся домой, исполнив обещанное братом, но получить свою награду на земле Годред уже не мог.

Разговор вышел долгим.

– Значит, верны наши сведения, что волоки между Славянской рекой и Хазарской больше не будут доступны? – спросил толстяк Вигфус. Синяя рубаха на его объемном теле с широким животом казалась огромной, как море, а красный распахнутый кафтан способен был накрыть весь дом.

– Нет. – Свенельд мотнул головой. – Там больше нет ни городов, ни людей, и суда перевозить некому. От области между верхней Окой и Доном хазарам больше нет никакой пользы: там им никто не заплатит дань, и товары через те места никто не повезет.

– Но ведь и мы больше не сможем возить там товары! – напомнил Вигфус, сомневаясь, что этим разорением люди Олава причинили вред только хазарам.

– Мы и так не смогли бы. Ни Хельги Хитрый, ни Олав, ни хакан-бек не станут ронять свою честь попытками к примирению. Пока смерть Грима конунга оставалась неотомщенной, такие попытки унизили бы нас и все равно ни к чему бы не привели. Ну а теперь и хакан-бек достаточно зол на нас, чтобы не допустить таких попыток. Он, сдается мне, попытается забыть, что какие-то русы есть на свете. Если мы ему это позволим.

– И выходит, мы отрезаны от сарацинского серебра, шелка, оружия и прочего? – под гул собравшихся спросил Снэколь.

– Пока – да, – без огорчения ответил Свенельд. – Но мы знаем, и вы знаете – есть другой путь. Путь, который начинается прямо отсюда, – он показал на восток, где лежала Мерянская река, – до земли булгар. В Булгаре можно купить и продать все те же товары, что в Итиле. Оттуда можно сухим путем попасть в Хорезм. Боги не оставят нас без серебра и шелка, нам будет куда сбывать меха и челядь.

– Но ведь этот путь… – Вигфус всплеснул полными ладонями. – Это же одни мечты! Вы прошли там с целым войском… и еще нужен договор хотя бы с Алмас-каном! Мы не дети, чтобы тешить нас «лживыми сагами» о сокровищах троллей, мы знаем, как делаются дела!

– Да, мы не дети, – согласился Свенельд. – И знаем, как делаются дела. Больше того – мы можем делать дела. И будем. Олав конунг много думал об этом и советовался с людьми. Он предлагает вам, жителям Бьюрланда, и вашим соседям-мерянам летом собрать войско и пойти в поход прямо по Мерянской реке, до Итиля и до Булгара. Словенам на Мсте и Мологе приказано зимой рубить бревна, очищать от сучьев и готовиться к тому, чтобы весной, как земля подсохнет, класть гати, чтобы можно было протащить суда между ними. Да, до Булгара далеко, – ответил он на изумленный гул, – но мы прошли там один раз, а значит, можно это сделать и еще. Это можно будет делать каждое лето, если усмирить жителей по берегам – восточную мерю, чермису, мурамар, эрису, буртасов, да всех ёлсов и ётунов, то там живут. Мы пройдем этот путь и отвезем Алмас-кану предложение Олава о дружбе и торговом мире.

– Но Алмас-кан – данник хазар! – возразил Гудбранд. – Разве не так? Он не посмеет делать то, что ему не позволит хакан-бек!

– Булгары и правда платят хазарам дань, но я бы не отчаивался. Им не нравится платить эту дань. У них разная вера с каганом и его приближенными. С теми людьми, в чьих руках самые большие богатства и власть. Многие из булгар приняли сарацинскую веру – сам Алмас-кан об этом подумывает. И если так случится, это будет разрыв с хазарами. Вот тогда ему очень понадобятся союзники. И кто будет для него лучшим сюзником в этой части света, как не мы, когда у нас общий враг – Хазария, и нас соединяет прямая дорога по реке! Это дело не одного дня, может быть, несколько лет пройдет, прежде чем у нас будет торговый мир и налаженный путь, но нет препятствий, почему бы это не могло быть сделано. Хельги Хитрый лет пять потратил на то, чтобы добиться выгодного договора с греками, но он его получил! Этим летом Олав отправит ваших бобров и прочие свои товары в Киев. Но лет через пять он, быть может, будет отправлять их в Булгар и Хорезм вот прямо отсюда! – Свенельд снова показала через стену дома в сторону Мерянской реки. – Подумайте, как выгодно это будет для вас! Да у вас тут каждый дом заблестит от серебра и золота, как палаты Асгарда!

– Но идти отсюда до Булгара! – заговорили за столами.

– Это же какая даль!

– Несколько месяцев пути!

– Мы подсчитали! – Свенельд повысил голос. – И мы в Хольмгард вспомнили, и здесь обсудили с Арнором. Если идти вниз по течению, отсюда до Булгара будет всего переходов двенадцать-пятнадцать. Если вместе с дневками – двадцать с чем-нибудь. Ну, всякие дорожные превратности, летняя жара, сухое лето, мели… За месяц мы доберемся туда. Побыть там, потом на дорогу назад, конечно, времени уйдет вдвое больше. Но если люди Хельги в одно лето ходят до Миклагарда, делают там дела и к концу жатвы возвращаются в Киев, то и отсюда в Булгар тоже можно будет сходить в одно лето. Главное, чтобы не пришлось воевать на каждой стоянке. Но если мы хоть однажды доберемся до Алмас-кана и сговоримся с ним, то он сам поможет нам усмирить чермису – ведь булгары собирают с них дань и имеют среди них влияние.

– Дань для хазар! – опять напомнил Гудбранд.

– Думаешь, они не захотят собирать ее для себя? Только рады будут. И куда денутся эти чермису, если с востока их будет давить Алмас-кан, а с запада – мы? Через несколько лет на всем этом пути будут стоять погосты, где мы со всеми товарами и людьми будем отдыхать удобно и безопасно.

– А что ты думаешь о тех людях… булгарах… – начал Бейнир, старший сын Вефрейи, – которые недавно были здесь у нас?

– Жаль, что их тролли не взяли по дороге! – не сдержался уже изрядно хлебнувший пива Гудбранд.

На Арнэйд он весь вечер не смотрел, будто ее тут не было, но она этому только радовалась.

– Они тоже вели речи о торговле с Булгаром… – продолжал Бейнир.

– С этими людьми я разберусь, – пообещал Свенельд. – И если окажется, что они не булгары, а хазары… То никаких дел с ними никто здесь делать не будет.

Свенельд помолчал, стиснув зубы, и Арнэйд вдруг его лицо показалось страшным: в нем проступила жестокость, в глазах вспыхнул губительный огонь.

Кто-то обнял ее сбоку; это оказалась Снефрид. Она тоже смотрела на Свенельда, улыбка исчезла с ее губ, взгляд стал пристальным.

– Тот, кто связывается с хазарами… – продолжал Свенельд, явно сдерживаясь, – не получает от этой связи ничего хорошего… Те хазарские русы и вятичи, что служили им… теперь они мертвы, их жилье разорено, их жены и дети стали рабами. Хазары много им обещали, но как дошло до дела, то бросили их наедине с судьбой. А что до тех людей, что у вас были – я очень надеюсь увидеться с ними в Арки-Вареже. И уж я выясню, кто их послал и что у них на уме!

Разговор перешел на зимний поход по Валге, все оживились: русы Бьюрланда были рады похвалиться своими подвигами и добычей перед прославленным воеводой из Хольмгарда. Наперебой рассказывали, кто как сражался с восточной мерей и сколько чего взял. Арнор еще раз поведал о своих приключениях – о стреле, пробившей шлем, о разговорчивом покойнике и встрече с булгарами. Пришлось даже еще раз показать шлем, Гислу заставили произнести ее вису о том, как железный наконечник стрелы сломался о камень в голове Арнора…

За этим все развеселились и позабыли о неприятном, даже Свенельд расслабился и хохотал, слушая «речи покойника». Арнэйд очень боялась, что разговор перейдет на поединок между Гудбрандом и Хавардом, но, к счастью, Свенельда занимало другое.

– А вот это кольцо, – он знаком остановил Арнэйд и велел показать руку, – которое Арнор взял как добычу, тоже могло бы кое-что важное рассказать о ваших восточных знакомцах…

– Х-хе! – выкрикнул Кольбейн, уже красный от пива, как заходящее солнце в рыжем снопе лучей. – Да уж мы видели, как два знатных мужа…

– Один знатный муж и один безродный бродяга, которого вытащили из отхожей ямы и не почистили! – рявкнул в ответ Гудбранд, которого пиво лишило сдержанности. – И чтобы он…

– Тише, тише, Гудбранд хёвдинг! – К счастью, Вигфус подоспел на выручку и навалился на Гудбранда с объятиями; из-под такой громады тот не мог продолжать свою обличительную речь. – Зачем на таком хорошем пиру вспоминать неприятное? Лучше давай попросим вон ту прекрасную женщину, чтобы налила нам еще пуре!

Снефрид подошла к ним с кувшином и вступила с Гудбрандом в беседу; ее губы улыбались, чуть прищуренные глаза словно прощупывали сидящего перед нею мужчину, вопрошая – на что ты годишься? И каждому хотелось выпрямиться и расправить плечи, чтобы показать себя годным на любые подвиги…

Не сомневаясь, что Снефрид под силу укротить хоть троих Гудбрандов, Арнэйд тоже прошлась вдоль столов, глядя, не пусты ли где чаши и рога.

– Йора, Торд, я тебе расскажу, только никому больше не передавай, договорились? – проходя с кувшином, услышала Арнэйд негромкий голос брата.

– Клянусь рогом Фрейра – никому! – горячо заверил Торд, еще один хозяин из Ульвхейма.

Арнэйд обернулась: эти двое сидели, придвинувшись друг к другу и держась каждый за свою чашу; поймав ее взгляд, Арнор быстро ей подмигнул. Арнэйд стало любопытно, что за тайну Арнор собирается открыть, и она задержалась возле них, стоя за плечом у брата.

– Это было в ночь после йоля, когда гости разъехались, – говорил Арнор. – Мы уже ложились спать, как кто-то постучал в дом. Я открыл – за порогом стояла женщина, закутанная в медвежью шкуру. Мне она показалась очень старой и некрасивой. А она сказала: пусти, мол, меня переночевать, а то ночь такая холодная, я могу умереть у вашего порога. Я подумал, что этого допустить не годится, и она вошла…

Очень быстро Арнэйд поняла: ее брат пересказывает Торду сагу о Скульд Серебряный Взор, что им рассказала сегодня утром Снефрид.

– И вот она говорит мне: я – дочь конунга альвов, меня зовут Снефрид Серебряный Взор. Моя мачеха наложила на меня чары, что я буду скитаться по земле в безобразном облике, пока не найду мужчину, который разделит со мной постель. Теперь ты освободил меня от злых чар…

Арнэйд прижала пальцы ко рту, чтобы не засмеяться; услышав над головой сдержанное хмыканье, Арнор развернулся, сидя обхватил ее одной рукой и подтянул к себе. И слегка постучал пальцами по бедру, намекая: не испорти мне игру.

– Вот и сестра подтвердит, – продолжал он. – Правда, же, Арно, все так и было?

– Д-да, – выдавила Арнэйд, глубоко дыша, чтобы не засмеяться. – Мы сперва думали, что она – из рожденных ётунами дев зимы, которые бродят по снегам в эту пору, но потом разглядели, какая она красивая, и решили оставить у себя.

Торд сперва обратил на нее круглые от изумления глаза, потом снова посмотрел на Арнора:

– Да уж… Если бы она вот в этом облике искала, кто разделит с нею постель, искать долго не пришлось бы… Ну, и что… ты с нею… ты, я думаю, взял с нее достойную плату… за ночлег и расколдование?

– А это, Торд, – веско сказал Арнор, – мы с тобою обсуждать не будем!

Юмолан тау[38], подумала Арнэйд. Благодаренье богам, иначе завтра к ней потянутся женщины с просьбой показать младенца с серебряными глазами!

Ошалче ушла с пира раньше всех, чтобы уложить детей, за нею собрались и Арнэйд со Снефрид. В это время все блюда и напитки уже были поданы и гости вели бессвязную полупьяную беседу кто с кем, допивая то, что оставалось в чашах. Кучка местных жителей собралась вокруг Тьяльвара, расспрашивая о походе на Упу. Казалось бы, река Упа, Тархан-городец – все это где-то на другом краю света. До этого вечера Арнэйд никогда о них и не слышала. Но что-то ей подсказывало: судьбы Силверволла и Тархан-городца связаны, и Свенельд хорошо знает – как. Над тем и другим распростер крылья «Ворон» Хольмгарда – стяг Олава конунга. Прошлой зимой Свенельд был с этим стягом на Упе, нынче он здесь. Вороны Одина летят перед ним, указывая путь, и тень падает от этих крыльев на леса и реки. Тархан-городец погиб, жители его стали горстью зерна между огромными жерновами – русами и хазарами.

И жернова продолжают вращаться. Что принесет их движение Бьюрланду, Силверволлу? Всей Мерямаа? Нити судеб – в руках норн, но люди сами принимают решения, определяя, куда протянутся эти нити и куда приведут. Именно это Свенельд хотел внушить мерянской руси, рассказывая о судьбе руси хазарской. И все привычные заботы, надежды и огорчения показались Арнэйд лишь тенью, пылью по сравнению с важностью выбора, который им предстоит сделать.

Впервые за все время, что она знала Свенельда, он стал внушать ей иное чувство: не страх, но понимание той грозной силы, которой он питался и которую олицетворял. Судьба любого, даже его собственная, по сравнению с этой силой была не тяжелее паутинки.

– На кого ты засмотрелась? – Ее талию обвила рука Снефрид. – Не пора ли нам оставить этих достойных мужей наедине с их чашами?

– Да, пойдем, – кивнула Арнэйд. – Дальше они управятся без нас.

– Любопытно, – рассуждала Снефрид, пока они шли, одолевая поземку, от гостевого дома к Дагову двору. – Я уже знаю, что есть волховская русь, днепровская русь, мерянская русь, даже вот хазарская русь! И все вы говорите почти на том же языке, что и мы в Свеаланде. Выходит, я тоже – русь?

– Теперь да, – уверенно ответила Арнэйд. – Как Гисла, Торфинн… как Ульвар.

– И какая же мы русь? Шведская?

Когда Арнэйд и Снефрид пришли домой, занавеска у нижнего спального помоста, куда укладывали детей и служанок, была задернута и оттуда доносилось тихое сопение семи носов. Сняв яркие наряды, девушки расчесывали волосы, когда появились Даг и Арнор, возбужденные пиром и усталые. Арнэйд забрала у них цветные рубахи и кафтаны, слегка побранила за пятна и стала убирать одежду в ларь. Утомленный пивом Даг осторожно прошел мимо нижнего настила, скинул башмаки и повалился на свою постель. Почти сразу же оттуда донесся храп. Арнор прошел к лохани и, наклонившись, стал лить воду себе на голову. Потом кто-то взял у него кувшин и полил на ладони; умываясь, Арнор ощутил, как мягкая рука ласкающе скользит по его обнаженной спине. Чутье подсказало: это не та рука, ласки которой он хорошо знает. Слегка подняв лицо, он убедился, что кувшин держит Снефрид, и ее загадочные глаза, слегка прикрытые, взирают на него со снисходительной, но ласковой усмешкой.

– Благодарю, что ты дал мне приют в холодную йольскую ночь, – многозначительно произнесла она, снова поливая ему на руки из кувшина. – Ведь замерзнуть насмерть в безобразном облике старухи было бы особенно обидно.

– Он уже растрепал, да? – Арнор глянул на нее сквозь воду, текущую по лицу.

– Кто – он?

– Да Торд, этот хорь тощий. Правда, я так и знал. А ведь клялся Фрейром, что будет молчать!

– Нет, меня об этом спрашивал другой человек – кажется, его зовут Гудбранд. Тот, что сперва был очень сердит, но быстро унялся.

– Значит, уже все знают. Не волнуйся. – Арнору взял полотенце и провел по лицу и волосам. Ему было немного стыдно перед нею за ту смелую шутку, на которую, как он понимал, его сподвигло пиво. Хоть он и отказался подтвердить свою удачу, все знают, чем платят загадочные красавицы за приют, и он по сути дела уже объявил, что пользовался «дружбой бедер» их гостьи. – Я завтра скажу, что пошутил. Все Свенельдовы люди знают, откуда ты взялась на самом деле, и что ты вовсе не слонялась в шкуре по ночам, отыскивая, к кому бы завалиться под бок.

– Не стоит меня разоблачать. Сегодня уже два человека спросили, не хочу ли я выйти за них замуж. Если они узнают, что я дочь вовсе не конунга альвов, а всего лишь эриля Асбранда с хутора Оленьи Поляны, могут и передумать.

– Это еще что за ёлсы? – Арнор нахмурился, откладывая полотенце.

– Я не знаю. – Снефрид сперва прикрыла глаза, будто выражая пренебрежение, а потом широко открыла их, и ее взор ударил, как стрела из серебра. – Я не спросила, как их зовут. Я сказала, что ты снял с меня злые чары и несправедливо, чтобы теперь моя красота услаждала кого-то другого… О, я вижу здесь руны. – Ее взгляд опустился с его лица на середину груди, где висели два «молоточка Тора»: серебряный на плетеной серебряной цепи и янтарный на кожаном ремешке. – Что это за надпись?

Снефрид прикоснулась к янтарному молоточку и развернула так, чтобы на него падал свет очага. Ее пальцы слегка касались кожи Арнора, и обоих от этого соприкосновения пробрала дрожь.

– Ансу-Лагу-Уруз… – разобрала Снефрид. – Заклинание удачи. Ты – удачливый человек?

Она подняла взгляд к его лицу, стоя уже почти вплотную. Ее глаза были чуть прищурены в легкой усмешке, невинной и при том вызывающей, на губах проступила легкая, как крыло бабочки, улыбка, лишь чуть приподнимающая уголки рта, – улыбка-тайна, доверяемая только избранным. И в этой улыбке сквозило вдохновение, ожидание… даже призыв. Может, ему померещилось, но Арнор отогнал сомнение.

– Хотел бы я это знать, – так же доверительно шепнул Арнор, а потом мокрыми руками притиснул Снефрид к груди и одарил уверенным поцелуем, таким долгим, что он один заменял множество и вопросов, и ответов.

Снефрид на миг замерла, а потом обхватила его за пояс и ответила на поцелуй, прижимаясь к нему всем телом. Весь день ей мерещились его объятия, хотя до этого она знала Арнора, сына Дага из Силверволла, лишь по имени. Ее было не удивить встречей с новым мужчиной – немало она их повидала на пространстве между восточным Свеаландом и Силверволлом, – но на первый же его взгляд, устремленный на нее, что-то в ней отозвалось. Именно лицо Арнора еще вчера каким-то образом привело ее не к пониманию даже, а к ощущению, что ее долгий-долгий путь окончен – не потому, что здесь край света и дальше ехать некуда, а потому что незачем: все, что ей нужно, находится здесь. Весь этот день их глаза встречались и не могли расстаться; каждый будто всматривался в глубины чужой души, пытаясь увидеть – есть ли там на дне мое счастье? Крепкий и стройный, сдержанный, но неробкий, Арнор казался ей красив той неброской красотой, что заключена скорее в мужественности, чем в ярких красках и правильных чертах. Ее все сильнее тянуло к нему прикоснуться, ощутить тепло его кожи, силу его рук, вкус его губ. Тепло его рта и прохлада воды на щеке словно бросили ее в какое-то горячее облако; голова закружилась и наполнилась сияющим огнем. Где-то рядом мерещилась черная пропасть, словно золотой Альвхейм и темный, пугающий Утгард разом распахнули свои пределы вокруг них двоих.

Арнэйд управилась с одеждой, повернулась, прошла вперед и только тут заметила, что происходит в темном углу возле умывальной лохани. От неожиданности она охнула; Арнор этого не услышал, но Снефрид услышала и оторвалась от его губ. Глубоко дыша, он с неохотой выпустил ее, сам изумляясь и своей дерзости, и ее благосконности.

– О! – вырвалось у Арнэйд. – Я так и знала… дитя с серебряными глазами! Оно будет!

– Не сейчас. – Снефрид засмеялась низким хриплым смехом, и Арнор, полный мучительного желания, ощутил его как удар. – Ну вот, моя дорогая… Я же говорила тебе – беспокоиться не о чем!

– Может… мне пойти спать в кудо? – нерешительно спросила Арнэйд, бросив взгляд на занавесь, за которой стояла отцовская лежанка.

Она не знала, будет ли на самом деле хорошо, если она сейчас оставит Арни на полатях наедине со Снефрид. Они впервые увидели эту женщину только вчера, а она не из тех, с которыми можно обойтись небрежно. Загадочная гостья ведь даже не сказала еще, хочет ли остаться у них или вернуться в Хольмгард. Нельзя же допустить, чтобы им через год привезли среброглазого младенца к лодочному сараю! Однако если бы Арнор этого хотел, она не стала бы ему мешать.

– Нет, тебе не стоит уходить. – Снефрид улыбнулась ей и отошла от Арнора. – Но теперь я верю: в ваших предках был медведь!

И она слегка двинула веками, пристально глядя в глаза Арнору, давая понять, в каком месте ощутила силу этого медведя.

– Останься. – Арнор устало взглянул на сестру и протянул к ней руку. – Но давайте, девушки, сегодня вы пустите меня в середину и ляжете по бокам. Мне скоро придется вас покинуть…

– Что такое? – всполошилась Арнэйд.

– Почему?

– Куда ты собрался?

– Свенельд хочет, чтобы я поехал с ним в Арки-Вареж. Он теперь все думает об этих ёлсах, глядь, хазарских, даже на дань ему плевать. Говорит, поскорее поймать их важнее. У него очень мало времени, он назад в Хольмгард торопится. Хочет уехать через день-два.

– Но зачем тебе-то с ним… – пробормотала Арнэйд, хотя и знала, что отменить решение Свенельда и Арнора не в ее власти. – Там есть Виги…

– Ётун знает, что за каша там заварится, нашего шоля будет для нее мало… Так что… – Арнор снова подошел к Снефрид, собравшейся по лесенке подняться на полати, и подставил ей руку для опоры. – Мы пока не будем спешить снимать с тебя все чары. Не то я с ума сойду, что вернусь – а ты ушла назад в Альвхейм.

Когда они устроились на полатях и натянули на себя одеяла, Арнор лег на спину, закинув руки за голову и ощущая тепло двух молодых женских тел сразу с двух сторон. Закрыл глаза и подумал: ни один человек в Силверволле не проведет эту ночь так приятно.

Одна из них прижалась к нему крепче и положила голову на плечо. Нет, с этой стороны – Арнэйд.

– Ты не боишься? – почти одним дыханием шепнула она ему в самое ухо. – Ну, туда, в Арки-Вареж…

– Нет, не боюсь. – Арнор даже не сразу сообразил, о чем она, но потом вспомнил, почему булгар увез к Тойсару не он, а Виги. – Что мне сделает какая-то старая ворона, к тому же давно дохлая?

С другой стороны легкая рука легла ему на грудь, на сердце, словно обещая защиту, и он накрыл ее своей. С двумя такими дисами глупо бояться старой мертвой троллихи.

Дружина Свенельда провела в Силверволле еще два дня. По вечерам, подав все заготовленное на ужин, женщины расходились по своим домам, Арнэйд и Снефрид тоже уходили к себе и садились прясть у очага. Очень скоро со стороны двери долетал порыв морозного духа и появлялся Арнор – то в обществе Свенельда, то обоих сыновей Альмунда. Если Свенельд привык по большей части проводить время среди дружины, это не значило, что ему не нравилось общество приятных женщин. А Велерада Арнэйд знала даже лучше: все последние зимы, которые Свенельд провел в походах, за данью в Бьюрланд приезжал самый младший из трех сыновей Альмунда. Арнэйд знала, что он моложе их всех, даже Виги – ему было всего двадцать лет. Однако он уже был отцом троих детей и благодаря основательным повадкам выглядел ровесником Свенельда – только свежесть лица и живой блеск глаз выдавали его молодость. Лицом Велерад был красивее обоих старших братьев, а нравом легче и веселее – неудивительно, что Илетай после единственной встречи решила бежать, чтобы стать его женой. Лицо у него было более округлое, черты более ясные, чем у Свена или Годо, и роднил его с ними только цвет глаз – слегка запыленного желудя. Велерад не был ни в первом, ни во втором походе, благодаря чему и сохранил мирный, домашний вид. Но не по собственной лени или робости: родной зять Тойсара, он был слишком нужен Олаву в Мерямаа, чтобы конунг позволил ему сложить голову где-нибудь у ёлса на рогах.

К беседе мужчины поначалу добавляли мало, устав от целого дня толков о шкурках и товарах, и лишь потом, расслабившись у огня, под болтовню женщин, постепенно втягивались.

Как-то заговорили о ларце Снефрид и стали для забавы гадать, что может в нем находиться.

– Ожерелье Фрейи! – сказала Арнэйд.

– Глаз Одина! – сказал Арнор.

– Кольцо Драупнир! – сказал Велерад. – И оно там все приносит и приносит по восемь таких же колец каждую девятую ночь…

– Тогда ларец давно бы лопнул! – засмеялась Снефрид. – Он ведь заперт уже не менее шести лет! А ты, Свенельд ярл, как думаешь?

– Тюленьи яйца, конечно. – Свенельд двинул плечом. – Главное сокровище того тролля, что вам его оставил, раз уж он из-за них и прозвище получил.

Все помолчали в изумлении, потом засмеялись.

– Тогда понятно, – сквозь смех промолвил Велерад, – почему он не дал ключа! Свои яйца… кому попало не доверишь!

– Я думаю, из-за этого ларца Ульвар и послал мне весть о том, где поселился, – снова заговорила Снефрид, когда веселье улеглось. – Может, надеялся, что я все же приеду к нему, а если приеду, то привезу ларец, и тогда он сможет поправить свои дела как следует.

– Но что толку привозить, если нельзя его открыть? – возразила Арнэйд. – А тот человек, у которого ключ, никогда тебя здесь не найдет.

– Я вдруг подумал, – сказал Свенельд, – а что если у твоего Ульвара все-таки был ключ?

Все вопросительно воззрились на Снефрид.

– Тебе лучше знать, – добавил Свенельд, – был ли он таким доверчивым простачком, чтобы принять в залог ларец, не зная, есть ли в нем что-нибудь и как до этого добраться.

– И ты думаешь, он мог все эти годы возить ключ с собой? – с сомнением ответила Снефрид.

– Замок маленький. Ключик тоже должен быть маленький. Если бы он носил его на шее, на одном кольце с торсхаммером, никто и не заметил бы.

– М-м, дома он ничего такого на шее не носил, – пробормотала Снефрид, вспоминая. – Ах, если бы я приехала хотя бы на месяц раньше… или он бы прожил на месяц дольше.

– Если ключ был в его пожитках, они достались Кеганай, – напомнила Арнэйд.

– Если его не сожгли вместе с телом, – поправил Арнор. – Если Ульвар носил его при себе, Кеганай могла принять его за амулет и оставить на теле.

– Тогда он уже в могиле, среди кучки пепла и обгорелых костей…

– И совершенно не пригоден отпирать замки.

Однако эта мысль так овладела ими, что Арнор тут же подозвал младшего брата, семилетнего Еркая, и велел ему сбегать за Кеганай. Ожидая, у очага не заводили нового разговора; Свенельд, сидя сбоку от Арнэйд, следил, как вспыхивают алые искры в самоцвете на ее руке, когда она вытягивает нитку из кудели. Но вот в сенях затопали, и вслед за Еркаем появились двое: Кеганай и ее брат Кеденей. Помня прежние шутки, Арнэйд и Арнор подминули на него Снефрид; та прикинулась испуганной и отчаянно прошептала:

– Но я успела запомнить всего шесть слов!

– Да неважно, он сам не умеет разговаривать!

– Какие шесть слов? – не понял Свенельд. – Арни, ты понимаешь, о чем они болтают?

– Нет, – подавляя улыбку, ответил Арнор, – но они ведь болтают не для того, чтобы понимать!

И по-мерянски поздоровался с гостьей, ибо языка русов она вовсе не знала:

– Пура илд[39], Кеганай!

Арнэйд шепотом переводила разговор для Снефрид и отчасти для Свенельда, который знал мерянский хуже остальных.

– Мы хотим спросить тебя кое о чем, что касается имущества твоего мужа, Ульвара…

При этом все невольно бросили взгляд на Снефрид: странно было говорить «твоего мужа», обращаясь к Кеганай, когда все думали о покойном только как о муже Снефрид.

– То есть Улмаса, – поправила Арнэйд: Кеганай так именовала своего русина, что означает просто «муж».

– Знаю я, о чем вы хотите говорить! – сурово ответила Кеганай, невысокая коренастая женщина, с обычными для мери глубоко посаженными карими глазами, скуластым лицом и носом-пуговкой. – Куда как давно жду, что вы об этом речь заведете, с того дня как эта зимняя горностайка сюда заявилась!

Не в пример Кеденею, она была говорлива и держалась уверенно; Ульвар когда-то уверял, что Кеганай еще в детстве украла у брата речь, поэтому теперь у нее их две, а у него ни одной.

– Но скажу тебе, что это не по обычаю! – сыпала она, не дожидаясь вопросов. – Когда Улмас брал меня в жены, он ни словом не обмолвился, что-де у него есть где-то еще одна жена и она тоже будет с нами жить!

– Она вовсе не хочет с вами жить! – успокоил ее Арнор.

– И добро его делить пополам тоже будет не по-справедливости! – сурово продолжала Кеганай. – Стоило человеку разбогатеть как следует, сразу у него еще новая жена! А если их еще три таких придет, и каждой дай по овце? Куда как хорошо Улмасу было сложить голову в чужом краю, чтобы его двор и добро стали растаскивать кому не лень! За морем у него было одно хозяйство, здесь другое, и вот каждая пусть владеет тем, что осталось у нее на руках!

– Да, да, это совершенно верно! – поспешно воскликнула Снефрид. – Пусть каждая из нас владеет тем, что у нее на руках, это мудрая женщина совершенно права! Вы можете быть свидетелями, что мы обе согласились на такой раздел, или нам лучше позвать Дага хёвдинга?

– Я могу! – Свенельд ухмыльнулся, сообразив, почему она этого хочет. – И Велько может. Нас хватит, если что. Мы свидетели, – он прикоснулся к рукояти ударного ножа на поясе.

– Успокойся, Кеганай, никто не отнимет у тебя овец! Мы хотим лишь узнать, не было ли в пожитках Улмаса вот такой вещи? – Арнэйд показала несколько литых из бронзы ключей, висевших у нее на цепочках под наплечными застежками. – Может быть, она лежала у вас дома, или Улмас носил ее при себе? Ты не находила ничего такого?

– Нет. – Кеганай посмотрела на ключи не без презрения. – Ваши подвески куда как худы против наших, это все знают. Кугу Юмо, зачем бы мой муж стал носить такие некрасивые вещи, когда у нас сколько умельцев льет куда как лучше? – Она показала на собственную грудь, где кафтан грубой толстой шерсти был сколот круглой застежкой со сквозным узором из волнистой проволоки, с подвесками в виде лягушачьих лапок. – Да и ты, Аркей, могла бы уж выпросить у отца и братьев что-нибудь получше этого. А то одета ты некрасиво, вот тебя и замуж никто не берет…

Арнэйд оставила веретено и закрыла лицо ладонями.

– Не печалься! – Кеганай поднялась. – Твои братья себя показали куда как молодцами, будут и у тебя красивые вещи!

Когда Кеганай удалилась со своим братом, так и не открывшим рта, мужчины и Арнэйд расхохотались, а Снефрид всплеснула руками:

– Великий Один! Какая это умная женщина, я даже рада, что у моего Ульвара была такая мудрая жена! Ведь если бы она не догадалась засвидетельствовать, что ее добро принадлежит ей, а мое – мне…

– Как бы Кеденей однажды не приступил к твоему ларцу с топором, да? – сообразил Велерад, смеясь и мотая головой.

– Ты, Вальдрад, куда как догадлив! – воскликнула Арнэйд.

Гости ушли, в доме Дага все легли спать. Арнор повернулся на бок, где лежала Снефрид, и шепнул ей в ухо:

– Почему ты сказала «может, он надеялся, что я приеду»? Ну, Ульвар. Разве он не приглашал тебя приехать сюда к нему?

– Нет, – мягко произнесла Снефрид. – Он послал мне весть, чтобы я знала, куда его занесло и что он едва ли вернется. И могла найти другого мужа, как если бы он умер. Он был не настолько безумен, чтобы предполагать, что я захочу бросить свой край, отца и все хозяйство, чтобы пуститься в такой путь. Раз уж он завел другую жену, значит, он вовсе меня не ждал.

Все трое на полатях помолчали, пытаясь вообразить, что вышло бы, если бы Снефрид приехала и застала здесь Ульвара, живущего с Кеганай и Кеденеем.

– Но про другую жену он ничего не передавал.

– Ее тогда еще не было, – припомнила Арнэйд. – Он послал весть с теми людьми Халльтора, что уехали от нас прямо той осенью, а Кеганай взял после того, зимой.

– Будь он жив, я здесь попала бы в довольно глупое положение, – усмехнулась Снефрид.

– Мы бы что-нибудь придумали, – утешил ее Арнор.

– Разумеется. Умный человек найдет приличный выход и из глупого положения.

Приятны были эти вечера, но уже назавтра женщины Силверволла в последний раз принесли лепешки и свежий козий сыр в гостевой дом. Едва рассвело, дружина Свенельда отправилась по Огде на юг – к Арки-Варежу, главному родовому гнезду мери на озере Неро. На прощание Арнэйд и Снефрид расцеловали Арнора; глядя, как Арнэйд виснет на шее у любимого брата и никак не может с ним расстаться, Свенельд ничуть не удивлялся, а только подавлял досаду, что не сам на его месте. Но короткий нежный поцелуй, которым обменялись Арнор и Снефрид, поразил Свенельда. Этот поцелуй выдавал не только притяжение между ними, но и некое согласие; столь явная благосклонность Снефрид к старшему сыну Дага потрясла Свенельда немногим меньше, чем хозяев дома – ее недавнее появление. Арнор сын Дага – простой храбрый парень, но не красавец и не любимец женщин, тот, кого Свенельд в глубине души, после случая с Илетай, считал неудачником в любовных делах – и за три дня сумел обольстить Снефрид, прославленную путешественницу, которая не затмила в Хольмгарде саму Сванхейд только потому, что та все-таки королева!

Свенельда ожидало прощание более сдержанное, но он решительно заявил:

– Девушки, поцелуйте меня тоже, а не то я его возненавижу!

В его голосе была и досада на себя, и тоска. Забот и тревог у Свенельда было много больше, чем у Арнора, а от того, что могло принести утешение, его отделяло еще множество холодных зимних дней и трудных переходов.

Пренебречь этой угрозой девушки не могли и повиновались. Снефрид слегка улыбалась, чуть прикрыв глаза; Арнэйд смотрела на Свенельда как на уехавшего так давно, что и жалеть поздно. Это злило его, но он понимал, что она права. Норны не свили их нити воедино, и здесь ничего не изменить; но при том он понимал, что не впихни боги Витиславу ему прямо в руки в то уже давнее лето, он женился бы на Арнэйд – не до сарацинского похода, так после. Оставалось утешаться мыслью, что Девы Источника имели свои замыслы, вытягивая эти нити.

Длинный обоз из груженных данью, товарами и припасами саней неспешно полз по льду Огды на юг. Арнор взял с собой десять человек – чтобы на всякий случай иметь силу под рукой, хотя у Свенельда и без того было три десятка копий. По дороге Арнор вспоминал, с каким нетерпением, с какими надеждами ехал этим же путем четыре зимы назад. Тогда он жаждал увидеть Илетай и мечтал получить ее в жены. Оттого двухдневная дорога казалась и долгой, и короткой, но он пролетел ее как на крыльях. Теперь же самые приятные его мысли и мечты неслись к тому, что осталось позади, в Силверволле. Ему виделся огонь в очаге родного дома, а возле него две прекрасные молодые дисы, такие разные, но мысли о них одинаково грели ему сердце. Снефрид не шла у него из ума, ее лицо стояло перед глазами. Теперь, когда он узнал ее, ничто другое в мире не стоило того, чтобы о нем думать. Внешне такая холодная, невозмутимая – кажется, ни малейшее чувство не может смутить ее против ее желания. Он видел, как она приняла весть о смерти Ульвара, к которому ехала через столько морей и земель. Другую сокрушила бы эта весть, но от Снефрид она откатилась, бессильная, как волны от скалы. Эта белая кожа, правильные черты, жестковатые, но изящные, серебристые глаза – она истинная дева зимы, и кажется, что от ее дыхания повеет стужей. Но он-то знает, как оно горячо – губы ее теплы и сладки, как нагретая солнцем спелая ягода малины, от прикосновения к ним охватывает жар, и понимаешь, какое пламя таится под этой снежной белизной. Пламя могучее, но покорное ее воле – вот где истинная сталь… Рисуя себе все то, что уже было и еще будет, Арнор не замечал ни холода вокруг, ни уныния бесконечных заснеженных лесов.

Свенельд поглядывал на его мечтательное лицо с завистью, почти с неприязнью, и затевал разговор о делах. До того очага, где его ждали, было куда дальше, и его собственные мечты были далеко не так приятны. Арнэйд ему не видать, а мысли о жене упирались в близкие роды – вот что ждет его сразу по возвращении домой. Сможет ли Вито родить благополучно? Не слишком ли она молода для такого испытания? Она сама решила, что готова к обязанностям супруги, но ее подталкивал сердечный жар и свойственное молоденьким девушкам желание поскорее повзрослеть, стать настоящей хозяйкой и женой – но хватит ли у нее сил? Ни одна из пережитых битв заранее не внушала Свенельду такого ужаса, как это неизбежное событие, повлиять на благополучный исход которого у него не было возможности. Что если ребенок родится мертвым? Или быстро умрет? Никому не признаваясь в этом, Свенельд втайне мечтал, чтобы случилось то, чего так боялась Вито – чтобы он не успел домой к тому неизбежному дню. Чтобы он приехал, а все уже позади, так или иначе.

– Ёлс твою мать, – буркнул он однажды, покосившись на Арнора, который явно видел перед собой что-то куда более теплое и приятное, чем снега по берегам Оглы. – Как ты за три дня исхитрился уговорить ее остаться?

– Я ее не уговаривал, – вырвалось у Арнора, и только потом он сообразил: не стоило так быстро понимать, о ком речь.

– Я вчера ее спрашивал, когда уходил, поедет ли она со мной. Ты слышал. Она сказала, что пока подумает и даст мне знать, если решит ехать. И все!

– Она пока не говорила, что, мол, хочет остаться навсегда.

Арнор слегка покривил душой: он знал больше, чем намеревался рассказывать Свенельду. Навсегда остаться Снефрид пока не обещала. Но, когда они вчера проводили гостей и возвращались в дом, он сам в темных длинных сенях слегка придержал Снефрид за локоть и тихо спросил: «Так ты… останешься у нас… хотя бы пока?» Вопрос Свенельда напугал его: немыслимо, чтобы Снефрид уехала со сборщиками обратно, исчезла, будто и не было тут никакой женщины с серебряными глазами! Он не был уверен, что эту женщину, которая видела вик Бьёрко, конунгову усадьбу Кунгсгорд на острове Алсну, Альдейгью и Хольмгард, может привлечь жизнь в Силверволле – на самом краю Мидгарда, откуда уже Утгард видать, где новые лица бывают раз в год – когда из Хольмгарда приезжают за данью. Что они могут ей предложить? И что он может ей предложить? О своих личных достоинствах Арнор был скромного мнения, а к Снефрид, как Свенельд говорит, в Хольмгарде сватались наперебой. Он даже, кажется, на год-другой ее моложе…

Снефрид повернулась и положила руки ему на грудь. Ее волосы были возле самого его лица, и он ощущал исходивший от них тонкий запах трав. Его пробрало теплой дрожью, руки сами тянулись ее обнять. «Не волнуйся, – шепнула она ему, и от этого шепота дрожь усилилась. – Я не уеду, пока… не сделано все, чтобы надежно избавить меня от злых чар». Сообразив, что означает этот намек, Арнор жадно обнял ее; ошарашенный, восхищенный, он с трудом сообразил ответить: мол, я не колдун, но все, что я могу для тебя сде… На этом Снефрид обхватила его за пояс и потянулась к лицу; он наклонился, не успев договорить, и ее губы прижались к его губам. Ее поцелуи – сначала нежные, потом дразнящие, потом все более настойчивые и возбуждающие – говорили о том, о чем не скажешь словами, но Арнор понимал их обещания и всем существом стремился навстречу тому блаженству, которым Снефрид его манила. Холодные сени уже не казались неподходящим местом – совершенно опьяненный, Арнор перестал замечать, где они находятся. Снефрид сама отстранилась и прошептала: «Я дождусь тебя», и в этом было ясное обещание чего-то большего, чем просто оставаться в Силверволле, пока он не вернется.

При воспоминании о тех мгновениях Арнор заново ощущал себя в ее объятиях, и внутри проходила дрожь страстного восторга. Он знал, что к чему, но не растрачивал себя в беготне за всеми доступными подолами, и теперь страсть впервые в жизни поглотила его целиком. Он уже не понимал, как жил без Снефрид – исчезни она сейчас, пустота откусила бы половину его жизни.

Только бы Свенельд не прочел всего этого по его лицу.

– Чтоб ты знал, – продолжал Свенельд, – многие люди, и поразговорчивее тебя, уговаривали ее остаться в Хольмгарде – все попусту!

– Ну, может, – Арнор двинул плечом, – ей понравилась Арно.

На это Свенельд не мог возразить: он понимал, как Арнэйд может нравиться и какой одухотворенный любовью уют создает вокруг себя. Ему самому, каждый раз, как он попадал в Силверволл, не хотелось уезжать.

– К тому же в Хольмгарде она еще не была вдовой. Почти все время, что она там просидела, Ульвар был жив. Она овдовела… – Арнор прикинул дни от солоноворота, – мы были в походе уже дней десять или двенадцать, а вышли мы после Шарык-йола. Вы уже полдороги тогда проехали.

– И что ты мне скажешь – она теперь желает провести остаток дней возле могилы этого долбоума? Которому судьба послала такую жену, а он вместо этого все… целовался с норнами, пока не пролюбил все добро и возможность показаться у себя дома?

– Да что ты ко мне пристал? – еще беззлобно ответил Арнор. – Не уговаривал я ее! Ты сам был при всех наших разговорах по вечерам, а весь день я от тебя не отходил почти.

– А ночью?

– Ночью с нами была Арно.

– Я же сразу сказал, – проворчал Свенельд, – тебе одному сразу двух много… ни себе, ни людям…

– Ты о чем?

Арнор развернул коня поперек дороги, не давая Свенельду проехать. Он не искал ненужных ссор и ставил Свенельда намного выше себя – не только потому, что тот был на пару лет старше и выше по положению. Но честь рода – не игрушка даже для самых прославленных хёвдингов.

– Ни о чем! – Свенельд отвернулся.

Он не уклонялся от вызовов, но хорошо понимал, что ссориться с Арнором, да еще по такому поводу, глупо и недостойно.

– Послушай! – Арнор хотел выяснить все до конца. – Если бы ты мог взять мою сестру в законные жены, как положено, даром и словом, я был бы только рад. Но этого ты не можешь. А если ты думаешь, что она может стать твоей побочной женой и жить с нами здесь, чтобы ты навещал ее по зимам, – этого не будет. Пусть мы не из рода конунгов и происходим от простого медведя, но моя сестра стоит большего.

– Прекрати! – Свенельд все еще не смотрел ему в лицо, понимая, что Арнор совершенно прав, но не желая признать, что тот угадал его мысли.

Арнор молчал и не двигался. Свенельд снял шапку и подставил лицо под мелкий снег.

– Прости, – выговорил он чуть погодя, не открывая глаз. – Я… с тех пор как Годо… в меня будто тролль вселился. Уже год… кажется, всех ненавижу, и себя самого тоже. И знаю, что никуда не денусь, потому что все, что он должен был сделать, что сделали бы мы вдвоем, теперь буду делать я один. Наша родовая хамингья теперь только моя. Но я теперь как будто… живу за нас двоих. Ты сам подумай… если бы Виги получил стрелу под ребра у тебя на глазах и через день ты бы его укладывал на костер. С другой невестой, вместо той, которая ждала его дома…

Арнор тронул коня и освободил дорогу. Молча они двинулись дальше. Арнор понял, что хотел сказать Свенельд и почему его душа отчаянно ищет утешения даже там, где получить его не может.

И, хотя Арнор любил своего брата, с которым тоже прошел вместе весь путь от Хазарского моря до Бьюрланда, он понимал: если бы Виги и погиб, это было бы горе, но не такое. У Годреда была куда более весомая судьба, и ее вес Свенельд теперь ощущал на своих плечах.

– Я знаю, – снова заговорил Свенельд, – что судьба Годо – самая лучшая. Он не дожил до «соломенной смерти», но Один забрал его не слишком молодым. Он успел совершить такое, о чем другие и подумать не смеют, и слава его велика. Он был обручен с дочерью конунга. Сейчас он занимает у Одина хорошее место… и ждет меня во всем довольстве. Но я каждый день думаю… он мог бы быть жив и тоже видеть этот день… Я все время спрашиваю, что он сказал бы о том или другом… об этих ваших хазарах приблудных… Он мог бы быть сейчас с нами, ехать вот тут, рядом… ворчать на этот снег… но его нет… И как будто у меня самого стрела под ребром.

Прошел только год, мог бы сказать Арнор. Он помнил, как тосковал по матери, которую потерял еще ребенком – в одиннадцать лет, и как постепенно перенес эту любовь на Арнэйд. Мог бы сказать – это горе пройдет. Год – мало, чтобы самая тяжкая в жизни потеря перестала ранить. Но что-то ему мешало это сказать, как будто сама возможность утешения в будущем принижала славу павшего.

По дороге до Арки-Варежа ничто не отвлекало путников от собственных мыслей, но по прибытии на место эти мысли как ветром сдуло. Как обычно, жители встречали посланцев Олава у ворот в проеме длинных валов; горело множество факелов, освещая местных кугыжей, возглавляемых паном Тойсаром – хранителем главной священной рощи на озере Неро.

– Ваи саатана! – вырвалось у Арнора, едва он при свете этих огней увидел Тойсара. – И перевел для Свенельда: – Ётунов ты свет!

– Что такое? – Свенельд покосился на него. – Старичок никогда особо красив не был, а теперь, гляди, приоделся! Завидуешь?

– Ётунова кочерыжка! Завидую! Я знаю, чья это шуба, глядь! Эти тролли хазарские, видно, где-то тут!

– Ты их видишь? Где?

Арнор скользнул глазами по толпе:

– Пока нет. О, вон зато мой шоля!

На этом они подъехали к самым воротам, и пришлось прервать эту беседу, чтобы сойти с седел и поздороваться с Тойсаром. Честь принимать приветствия и отвечать на них досталась Велераду – Велкею, как его здесь звали: он приходился Тойсару старшим зятем, будучи мужем его старшей дочери, Илетай. Велерад уверенно отвечал тестю тоже по-мерянски: трудно было поверить, что четыре зимы назад тот же Арнор учил его, как хотя бы поздороваться или поблагодарить, и он путал девушку с бобром, то есть слова «удор» и «ундор». Теперь же он гладко желал хозяевам благополучия «как солнце светит, как месяц восходит, как земля велика, подобно тому желаем, чтобы прибыли хлеба, приплода скота, прибавления семейства, изобилия серебра послали вам боги».

Из Силверволла в Арки-Вареж заранее был выслан гонец, и в здешнем погосте, за высокими земляными валами, уже все было готово к приему: пылал огонь в очаге, столы были уставлены деревянными блюдами и глиняными горшками. Обряд встречи у мерян был весьма продолжительным, но и Арнор, и Велерад, и Свенельд, и прочие их опытные спутники знали, что их ждет, и терпеливо ждали, пока все пройдет своим чередом.

– Старичок опять женился? – шепнул Свенельд Арнору.

– Не знаю, не слышал, – так же ответил тот.

В ту памятную обоим зиму лепешки и сыр им подавала покшава Кастан – та, что вскоре после этого попыталась заворожить Свенельда, но, хитростью дочери сбитая со следа, пустила невидимую стрелу в Арнора. Что она умерла через лето после того, они знали, поэтому не удивились, увидев, что теперь блюдо с лепешками держит другая женщина – средних лет, им незнакомая, со звенящими бронзовыми подвесками на груди, на поясе, на поршнях. Она выглядела намного моложе Тойсара: ему нескольких лет не хватало до пятидесяти, а эта женщина могла бы быть его дочерью. Но оставшихся в доме двух младших дочерей Тойсара они знали в лицо.

Однако даже сильнее, чем женщина с блюдом, взгляды гостей притягивала шуба, в которую был облачен Тойсар. Роскошная шуба – на черной лисе, сплошь покрытая узорным сарацинским шелком. Даже для самого хакан-бека едва ли удалось бы придумать более роскошную одежду, разве что пошить на соболях. И Арнор точно знал, откуда она здесь взялась. Он впервые увидел ее – и присвистнул от изумления – в том мерянском яле, где встретил разговорчивого покойника. А потом разрешил седобородому Самуилу взять ее обратно, чтобы тот не замерз по дороге в Силверволл. Строго говоря, эта шуба и убедила Арнора и его отца, что булгарские пленники – и в самом деле такие богатые и уважаемые люди, как говорят.

Велерад и Тойсар стояли у очага, по очереди бросая по кусочку блина и отливая понемногу пуре в честь каждого из многочисленных богов: великого Юмо, предопределителя судьбы мира, Матери огня, великого бога светлого дня, великого бога-хранителя дома, великого бога – хранителя рода, великого бога грома, молнии, солнца, луны, звезд, ветров и тихой погоды, воды, земли, урожаев, рождения детей, создателя металлов, плодовитости скота, расплодителя пчел, создателя туманов…

В погосте было тепло, густой дух печеной свинины с чесноком и вареной конины мешался с дымом сухих дров, а эту смесь разбавляли струйки холодного свежего воздуха из щелей под высокой крышей, куда уходил дым. На столах горело множество глиняных светильников, заправленных жиром и воском.

Наконец Тойсар и Велерад, закончив угощать богов, сами выпили по ковшу пива и перевернули их кверху донцами, показывая, что пусто. Обменялись дарами: отроки Свенельда вынесли лари с хорошими тканями, беленым льном и тонкой шерстью, с шелком, с железными орудиями – топорами, копьями, ножами. Хозяйке дома Велерад вручил ожерелье из хрусталя и сердолика, добавил по снизке ярких стеклянных бус для каждой из дочерей Тойсара – от имени своей жены, их старшей сестры. Тойсар в ответ выложил сорочки́ дорогих куниц – для Олава, его жены, его дочери, а для Велерада, Илетай, Свенельда и Арнора – сорочки́ бобров.

Стали рассаживаться: русы с одной стороны, меряне с другой. Отогревшись после холода, развязали верхние пояса, распахнули кожухи.

– Пура[40]! – За спиной у Арнора вдруг возник Виги.

– Вот он ты, апсар[41]! – Арнор оглянулся. – Пура!

– Дадите мне присесть с краешку? С утра все кухты[42] обезумели, зайцев жарили для пира, еды никакой было не добиться. Едьбы, – добавил Виги многозначительно.

– Это что еще за слово? По-ётунски?

– По-славянски, апса[43]! Наша Арно теперь так любит говорить, не слышал?

– Нету такого слова! – вмешался Свенельд, знавший славянский язык, в отличие от сыновей Дага, как второй родной. – «Еда» есть, а «едьбы» никакой нет!

– Как Арно? – спросил Виги.

– Да лучше нас всех! Хотел бы я теперь быть, где она, – вздохнул Арнор и невольно бросил взгляд на Свенельда, уверенный, что тот разделяет эти чувства.

– У нее подруга завелась! – Свенельд чуть-чуть отомстил. – Они теперь везде ходят вместе, не расстаются днем и ночью. Считай, что у тебя есть еще одна сестра!

– Такая сестра любому будет за счастье! – не остался в долгу Арнор, а Виги, в изумлении переводивший взгляд с одного на другого, наконец вклинился:

– Саатана, вы шутите? Какая сестра, откуда?

– Йора, это потом. Как тут все? Где те ёлсы хазарские?

– На озере Келе, у Аталыка. Рванули туда нынче утром, как вчера пришел гонец, что вы едете.

– Они не хотели со мной повидаться? – Свенельд подался к Виги.

– Они ж не сумасшедшие. Йора, потом расскажу. Да вы сами все поймете.

Все уселись за столы, уставленные горшками и блюдами. Соленая, жареная рыба, жареная дичь, каша с салом, вареная конина, блины, грибы, копченая гусиная грудка, ржаные лепешки и тыртыши – ржаные же пирожки с рыбой или с ягодами, открытые сверху, с защипанным краем. Возле очага стояли ленгежи – большие берестяные туеса с мерянским пивом, на краю каждого горела свеча и висел деревянный ковшик, обитый по краю согнутыми полосочками, вырубленными из сарацинских серебряных дирхемов. Угощение было обильным, как всегда, но острый взор Свенельда живо подметил, что почтенные кугыжи за столом напротив – с серьгами в ушах, с маленькими колечками на кожаных очельях, в кожухах, отделанных полосками шелка, – сегодня выглядят более важными и надменными, чем прежде.

Тойсар и молодая хозяйка начали угощать гостей – это тоже был обряд, не менее долгий, чем угощение богов.

– Это не жена его? – шепнул Арнор младшему брату, видя, что эти двое направляются к ним.

– Нет, это Толмака. Толмак опять с ним теперь живет.

– Ну, ясное дело, хоть какая-нибудь баба в доме старичку нужна! – хмыкнул Свенельд, знавший домашние обычаи мери. – Вроде он не совсем еще одряхлел.

Для человека преклонных лет Тойсар выглядел совсем неплохо: среднего роста, худощавый, он не поражал мощностью сложения, кисти и ступни у него были невелики и тонки. Шуба, сшитая на более рослого и плотного Самуила, сползала с плеч, полы немного волочились, а опущенные руки исчезали в рукавах. Морщины на продолговатом остроскулом лице были частыми, но мелкими, и не бросались в глаза; низкий лоб закрывали волосы соломенного цвета, и только в тускло-рыжей бороде уже блестели белые нити. Значительности этому лицу придавал нос – довольно крупный и сломанный, иначе Тойсара в полутьме можно было бы принять за молодого парня. Разговаривая с гостями, он часто и охотно улыбался, отчего у глубоко посаженных, небольших светло-голубых глаз появлялись во множестве морщины, придававшие ему располагающий вид; когда же он обращался к богам, то лицо его хранило строгость, и видно было, что дух его привык устремляться к небесному обиталищу Кугу Юмо. Вместо кожаного очелья он носил серебряный обруч, а в ушах у него были сразу четыре серьги: две серебряных, одна бронзовая, а в правом ухе – еще и золотая. Может быть, единственная золотая серьга в Мерямаа, кроме тех, что сыновья Дага привезли с Хазарского моря.

А ведь пожалуй, без тетки Кастан ему лучше живется, отчасти с изумлением подумал Свенельд. В былые годы Тойсар был уж слишком угнетен властью строгой жены, принимал все решения только с ее согласия, а без нее помолодел и повеселел. Хоть опять женись…

Вот к ним подошли, и гости сделали почтительные лица. Каждого для начала угощали отдельно: подавали ковш пива и ждали, пока выпьет до дна, потом вручали лепешку, обмениваясь пожеланиями:

– Живите благополучно, пусть даст вам Кугу Юмо доброе здоровье, прибыль скотом и хлебом, дети ваши да будут на руках ваших…

У мери в почете было кислое пиво, которое иные из русов переносили с трудом. Тьяльвар не выносил его вовсе, жалуясь, что от одного глотка начинается резь в животе, и предпочитал медовуху. Поэтому бедняге с трудом удавалось, не кривясь, выпить предложенное и ответить:

– Лиже ыле! Да будет так!

Те, кого хозяева угостил, могли садиться и начинать есть; Свенельд и его спутники, уставшие с дороги, наконец набросились на еду. Свенельд торопился, зная, что когда Тойсар обойдет все столы, ему придется рассказывать все заново – про войну с хазарами и вятичами, про смерть Годо, про все возможные следствия похода прошлой зимы… Что-то здесь, наверное, уже знают от Самуила и его спутников, но тем важнее было рассказать, как все было на самом деле и что об этих делах думает Олав конунг.

– Я вижу, Тойсар, боги благословили твой дом богатством, – начал Свенельд, утолив голод; после двух дней в дороге и неудобного ночлега его клонило в сон, но важно было выяснить, с чем его тут встречают. Виги переводил. – Ты обзавелся такой роскошной шубой – хоть самому Юмо впору.

– Я получил эту шубу в дар, – Тойсар с удовольствием оглядел широкие узорные рукава, – от Самуила бен Бехера, почтенного человека из Итиля.

– Из Итиля! – в один голос воскликнули Свенельд и Арнор.

– Ётунова кочерыжка!

– Я был прав!

– Да, глядь!

– Ты, Севендей, уже о нем знаешь. – Тойсар глянул на Арнора, не сомневаясь, что русы из Силверволла уже обо всем поведали русам из Хольмгарда. – Он со своими спутниками у Дага в Тумере побывал, а потом Даг младшего сына проводить их к нам послал.

– Это мне известно, – со скрытой яростью ответил Свенельд. – Но почему я не вижу этих почтенных людей здесь? Мне, признаться, весьма охота самому с ними познакомиться.

– Они уехали на озеро Келе, с Аталыком и другими тамошними старейшинами повидаться.

– Но отчего же они не захотели немного обождать и повидаться со мной? – не отставал Свенельд. – Я бы потом и проводил их на озеро Келе, все равно я через несколько дней буду там.

– Если ты там будешь, то встреча твоя с ними отложится ненадолго. – Причины этого спешного отъезда Тойсар не хотел обсуждать. – Весьма важные новости Самуил мне передал. Прошлой зимой Велкей рассказал нам, что ты и ваш старший брат отправились на западные окраины хазарских владений, чтобы отомстить за смерть зятя Олава. Целый год мы не знали, чем это дело кончилось. Теперь нам известно, что тот край вами разорен и попасть в Хазарию через южные реки больше невозможно.

– Так и есть. Волоки между Окой и Доном разорены. Не думаю, чтобы между Олавом и Аароном когда-нибудь вновь мог установиться торговый мир.

– И ты так говоришь, будто потеря самая ничтожная! – воскликнул Пагай – рыжеволосый мужчина лет сорока, родич покойной Кастан. При взгляде на его широкое, плосковатое, усыпанное веснушками лицо Свенельду всегда приходил на ум пшеничный блин, а сыновья Дага Пагая между собой звали Медным. – Погибла торговля, которая приносила богатство нашим отцам, дедам и прадедам! А ты спокоен, как будто лысую белку потерял!

– Они своими руками ее и разрушили! – вставил Коныш, другой старейшина, обгладывая заячью кость.

– Наша дружба с хазарами не стоила и лысой белки, если они так легко разбили ее, – ответил Свенельд. – Сам посуди, Пагай: у Олава и Хельги был заключен договор с хакан-беком, что он пропустит наше войско через свои земли. Аарон дал слово и потребовал взамен половину нашей добычи. Потом нам стало ясно: хазары с самого начала задумали обман. Они пропустили нас, чтобы мы могли взять у сарацин эту добычу. А когда мы пошли обратно, они сами попытались взять ее у нас, всю целиком. Их слово не стоило ничего. Нам дорого обошлась доверчивость – мы поверили хазарам, а они считали нас за псов, за диких зверей, которым можно именем бога дать любые клятвы, но соблюдать их вовсе не обязательно. Мы очень дорого заплатили за то, что считали…

Свенельд запнулся, не зная, как лучше сказать «считали себя равными им» или «считали их честными людьми». Наплевав на договор, по всем правилам заключенный между владыками руси и хакан-беком, хазары показали, что не считают русов людьми, но тем самым и себя исключили из числа приличных людей. Иначе невозможно, у этой палки всегда два конца. Выводящий другого из числа «людей» и сам неизбежно уходит за ним.

Но сколько оправданий для себя он при этом находит!

– Не только русы заплатили за это вероломство! – снова вступил в беседу Тойсар. – Вы знаете, что на пути с Итиля погиб мой родич Тумай, и многие десятки мужей и отроков не вернулись из того похода к своим очагам. Мы, меря, от коварства хакан-бека не меньше вас пострадали. Но, возможно, тебе неизвестно, что в Итиле правят две силы.

Свенельд в выразительном удивлении поднял брови – мерянский пан, никогда в жизни не покидавший берегов озера Неро, собрался расказать ему об Итиле чего-то, чего он не знал. Откуда такая осведомленность?

– Одна имеет власть оружия – это хакан-бек, его беки и тарханы, его арсии. Те самые, что первыми на ваше войско напали. А вторая при помощи серебра правит – это рахдониты, чьи пути пролегают через весь мир, много дальше, чем известно тебе и мне. Вероломно с нами поступили люди хакан-бека. С ними мы не можем восстановить мир. Но вторая сила, сила серебра, на нашей стороне.

– Вот как!

– Да, видит Кугу Юмо! Для кагана и рахдонитов весьма досадна эта война, что мешает людям торговать и приобретать богатство. Они предлагают нам союз и дружбу. Посланцем от них к нам ехал Самуил, и если бы не…

– Вот еще о чем очень важно сказать! – почти перебил Тойсара Пагай, кладя недоеденную лепешку с куском вареной конины. – Севендей, и ты, Аркей! Нам известно, что эти люди из Хазарии много сокровищ для подарков привезли – серебряных дирхемов, дорогих украшений, шелковых одежд, кувшинов и чаш! Они предназначили это для всех видных мужей Мерямаа – для вас, для нас, может быть, даже для Аталыка, если он в этот раз покажет себя чуть поумнее обычного! Где эти вещи? Вы привезли нам нашу долю? Что-то я пока ее не вижу! Или это не все? – Он показал на лежащие у очага короба с дарами от Олава.

– Чего, ётуна мать? – в изумлении Свенельд положил нож на стол и наклонился вперед.

– Что ты сказал? – невозмутимо перевел Виги, хотя «ётуну мать» мог бы перевести на мерянский вполне точно.

– С-саатана! – вполголоса вырвалось у Арнора.

Он выпрямился, глядя на Пагая, и в его широко раскрытых глазах загорелся гнев.

– Что ты с-сказал? – внятно повторил Арнор по-мерянски, поднявшись на ноги. – Ты об-бвиняешь нас, меня, моего отца, что мы утаили часть даров, к-которые привезли для вас?

– Но их привезли для всех нас, мы это слышали своими ушами! – Пагай тоже встал.

Тойсар делал ему знаки: он предпочел бы не ссориться с русами, да еще на пиру в первый день их приезда. Но Пагай такой робостью не отличался, и нелюбовь его к русам для них никогда тайной не была.

– Где наша доля? У Самуила только шуба да шапка осталась, – Пагай указала на Тойсара, – а было в десять раз больше. Где все это?

– Арни! – тихо, но властно окликнул товарища Свенельд; даже он испугался, видя, как переменилось от ярости обычно спокойное лицо Арнора.

– В-ва… – С усилием – собственное легкое заикание ему в этот раз помогло, – Арнор сдержал просившуюся на язык брань. – Ты, П-пагай, пытаешься назвать меня и моего отца ворами? Ты знаешь, как у нас принято отвечать на такое? А не знаешь – мне п-плевать! Или ты сейчас возьмешь твои слова обратно, или п-пойдешь со мной на поле! А откажешься – я прямо с-сейчас тебе твой грязный язык в задницу засуну!

– Прекратите сейчас же! Поро кугу юмо! – Тойсар, опомнившись, вскочил и замахал руками. – Молчите, оба!

Свенельд тоже встал и, крепко обняв Арнора за плечи, усадил на место. Тот не сопротивлялся, но широкая грудь его вздымалась от тяжелого дыхания, большие серые глаза горели яростью, ноздри вздрагивали. После похода на восток, где он едва не получил стрелу в голову, узнать, что его обвиняют в краже чужих даров – этого он, при всей его уравновешенности, не мог перенести. Как человек порядочный и не склонный к раздорам, Арнор почти не имел врагов и не привык к грязным обвинениям.

– Это Самуил сказал вам, что привез дары для всех, а они остались в Тумере? – спросил Велерад.

– Да, он рассказал, сколько прекрасных вещей они везли, – кивнул Тойсар. – Мы не должны ссориться на этом пиру, куда призвали богов, – он указал на очаг. – Но уж если речь об этом зашла, мы хотели бы знать – почему все дары остались в Тумере?

Свенельд на всякий сжал плечо Арнора, опасаясь, что тот опять полезет в драку. Тот слегка ударил его по руке: это лишнее. Он лишь расстегнул пару верхних пуговиц на кафтане, чтобы остыть, но в духоте покоя, под облаком очажного дыма это было бесполезно.

– Если вы хотите заключить договор с посланцами кагана только для себя, то с этим мы не можем согласиться, – продолжал Тойсар. – Мы позволили вам, русам, жить в Тумере и вокруг него, много лет наши отцы и деды были друзьями и вступали в родство. Но мы не позволим, чтобы вы одни пользовались богатствами нашей земли. У нас будет общий договор с людьми кагана, или не будет никакого. Мы имеем право… Мы требуем тех же прав в торговле, что и вы. Поэтому, если вы хотите и дальше жить в дружбе, половину даров кагана вы должны вручить нам. Я хочу, чтобы ты, Аркей, передал мои слова твоему отцу.

– Я передам эти слова моему отцу, – ровным голосом ответил Арнор. – Но н-не требуется далеко ходить, чтобы разоблачить ложь твоих гостей. Все их имущество у них было отнято на Валге, переходов за десять от Тумера на восток. Они рассказали вам, что на них напала восточная меря? Род Селезня и кто-то с ними. Они убили три четверти дружины, а оставшихся взяли в плен, чтобы потребовать выкуп. Но оказалось, что в живых не осталось никого, кто мог бы с мерей объясняться, да и посылать за выкупом пришлось бы слишком далеко. Тогда они не придумали ничего лучше, как перестать давать пленным дрова, воду и хлеб. Они уже к утру все замерзли бы нах… насмерть, осталось бы только вытащить десяток трупов и вывезти в лес, волкам и лисам на поживу. От этой участи их спас я. С моей дружиной я пришел в тот ял, где их держали, в самый последний вечер, который они прожили бы, если бы не мы. Мы дали им дров и хлеба. В том яле нашлось не больше четверти их вещей – если верить им, что другие вещи были. Может, и были, я их не видел, клянусь Кугу Юмо. Искать их я не стал, потому что не знаю тех мест, и мы были уже слишком далеко от дома. Мы вернулись в Тумер с этими пленными и с тем, что нашлось в яле. Но это уже не их дары. Мы не получили их в дар. Это наша военная добыча, мы оплатили ее кровью раненых и жизнью убитых. Я сам чуть к Могильной Матери не отъехал. Вот сюда, – Арнор показал на свою голову повыше виска, – мне попала стрела. Шлем спас мне жизнь, но шрам еще немного виден. Хочешь посмотреть, Тойсар?

– Я тебе верю, – ответил тот, несколько растерянный. – И благодарю Кугу Юмо и Юмалан-Аву, жизнь тебе сохранившим. Но все же… если те вещи предназначались в дар всем нам…

– Ты хочешь получить часть моей добычи? Ты уже ее получил. Вот эту шубу мы нашли в одной куде, у нее уже был другой хозяин. Сурабай-кугыж. Весьма упрямый старик, который за свое упрямство и вздорность чуть не повис на суку, будто огромная еловая шишка или мешочек муки в приношение Духу Лебедя. Эта шуба тоже была моей добычей. Я сам отдал ее Самуилу, чтобы старый человек не замерз по дороге. Теперь вижу, что зря был таким добрым. За мою доброту, за хлеб моего отца он отплатил нам самой гнусной клеветой. А тебе, за твое гостеприимство – обманом. Хорошо хоть, шуба осталась!

– Шапку, надо думать, уже носит Аталык или Егинчак, – шепнул Виги.

– Я думаю, Пагай хочет извиниться за свои слова, – настойчиво посоветовал Свенельд. – Он не знал, как обстоит дело, и теперь жалеет.

– Иначе я уже сказал, что будет, – на северном языке добавил Арнор.

Пагай с раздосадованным видом отвернулся.

– Мы все просим прощения у Аркея, – Тойсар взглянул на родича, – и у его отца, раз уж мы были… всей правды не знали. Но было бы уместно… раз уж вы так или иначе получили…

– Разве тебе мало даров, Тойсар, которые мы тебе каждую зиму привозим от Олава? – мягко упрекнул Велерад.

– С Олавом у нас свой договор. Но если уж мы договор с людьми кагана хотим заключить…

– Тойсар, послушай меня! – убедительно произнес Свенельд и даже встал. – Ты ошибаешься. Мы не хотим заключать никакой договор с людьми кагана. И никакого договора не будет. Ни у нас, ни у вас.

– За нас ты не имеешь права решать, – вставил еще один кугыж, старый Мантур. – Мы не дети вам и сами за себя решаем!

– Вы не дети и поэтому не станете верить тем, кто уже один раз вас обманул, – ответил ему Велерад. – Эти люди кагана обманули вас, едва ступив в ваш дом. Чего вы ожидаете от них в будущем? Чего можно ожидать от таких людей, кроме обмана? Ведь они потому и убрались на озеро Келе, что не хотели дождаться, пока их тут уличат во лжи!

– А теперь те же лживые песни поют в уши Аталыку и Егинчаку, – добавил Арнор.

– Мы… должны в этом деле как следует разобраться. – Тойсар явно был смущен и не знал, как поступить. – Теперь мы оставим вас отдыхать, а завтра еще поговорим.

– Благодарю тебя, мы и правда очень устали, – ответил Свенельд. – И нам еще есть о чем поговорить.

Он не сказал и половины того, что собирался, но зато стало ясно: положение дел в Мерямаа более запутанно и сложно, чем думал Олав, отправляя его сюда.

– Ты знал, что эти ёлсы про нашу добычу тут насвистели? – спросил Арнор у Виги, когда меряне разошлись.

В длинном покое еще витали разнообразные запахи пира, младшие отроки прибирали остатки еды в горшки – пригодится утром. Остальные готовились ко сну: раскладывали на широких помостах вдоль стен свои овчины, делали изголовья из снятой верхней одежды. Одеялами служили кожухи, плащи и шкуры, которые, вместе с тюфяками, набитыми пухом рогоза, давали хозяева Арки-Варежа.

– Знал. – Виги кивнул, стаскивая башмак.

– А что не сказал?

– Не успел.

– Что же ты сам-то им не ответил? – спросил Свенельд. – Ты был в том вашем походе и знал, откуда что взялось.

– Так я не знал, саатана! – Виги бросил второй башмак и всплеснул руками.

– Ты ж сказал, что знал, ётунова кочерыжка!

– Я не то знал, глядь! – Виги сам засмеялся этой путанице. Несмотря на все сложности, его лицо с более тяжеловесными, чем у старшего брата, чертами, оставалось оживленным и веселым. – Я ж с ними не сидел при этом. Я потом узнал…

– Как – не сидел? – не понял Арнор. – Как они без тебя объяснялись?

– А с Хравном они объяснялись. Я их привел, один день с ним побыл, а потом смотрю – за столом Хавард уже с Хравном болтает, будто с родным дядей. Потом думаю – что же меня на беседы не зовут? А Илика мне и говорит: им Хравн переводит. Я от нее и узнал, о чем они там толкуют.

– От Илики?

– Да. Она им пуре подавала и все такое, им не приходило на ум ее прочь гнать. Она все и слышала.

– И тебе передала?

– Ну да. Мы с нею подружились. Она девушка хорошая.

– Да она ж еще козявка, – недоуменно ответил Арнор.

– Сам… Не козявее других! – возразил Виги. – Ей уже семнадцать, ума не занимать. Ты бы видел, какие она подвески льет – лучше, чем Илетай! О кузнечном деле меня расспрашивает. Говорит, что хочет выучиться железные топоры ковать.

Слушатели дружно фыркнули: девка, да еще мерянка, – и топоры ковать!

– Да она могла бы! Вы ее давно не видели, она знаешь, как выросла! Почти с меня!

– Ну, это еще невелика птица! – Арнор, более высокий, смерил Виги взглядом, в котором светилось привычная снисходительность старшего брата к младшему.

– Надо ей что-нибудь подарить! – заметил Велерад. – Чтобы она и дальше дружила с нами и передавала, что услышит.

– Эти ёлсы уже уехали. Гля-а-дь, Свен, как я сглупил! – честно признал Арнор, пытаясь взбить изголовье, сделанное из его собственного кафтана. – Надо было их, саатана, оставить в той куде, пусть бы замерзали к Могильной Матери!

– Ничего, поедем на Келе, встретимся с ними, может, еще чего любопытного расскажут! – утешил его Свенельд.

Наконец он улегся, натянул на себя теплую оленью шкуру и глубоко вздохнул от счастья.

– Да они оттуда уберутся еще куда-нибудь… – проворчал Арнор, тоже укладываясь и закидывая руки за голову.

– Куда? – Свен повернул к нему лицо. – Куда они денутся, ётуна мать? У них девять человек и три лошади, а всего добра – та шелковая шапка. До Киева им отсюда не добраться и в Итиль не вернуться. Едва ли у Атлитыка их так полюбят, чтобы снабдить людьми, лошадьми и припасами на пару месяцев пути. Там они сидят, тролли рогатые. И я не уйду, пока не возьму их за жабры.

– Самый крупный – мой, – проворчал Арнор. – Я старому хрену не спущу, что он меня вором выставил.

– А Медный-то язык в задницу засунул, – хмыкнул Виги.

– Ну он же не хотел, чтобы это сделал я.

Все слишком устали, и разговор затих. Закрыв глаза, Арнор уже привычно устремился мыслями к Снефрид – к ее серебряным глазам, нежным и смелым губам, к ее рукам, ласкающим его шею в манящем объятии… В ней ощущался пыл и такая любовная отвага, с какой Арнор еще не встречался, и от воспоминаний об том загоралась кровь. Нахлынула досада на хазарских шайтунов, из-за которых он сейчас за два перехода от нее, когда мог бы…

Прежде чем Арнор заснул, ему пришла еще одна мысль: за все двадцать три года его жизни Силверволл и Арки-Вареж не были так близки к крупному раздору, как в этот вечер. Никогда он ранее не слышал, чтобы его отец или еще кто-то из видных русов Бьюрланда обещал засунуть в какое-нибудь нехорошее место язык кого-то из кугыжей, и не грозил поединком. Отец будет недоволен, думал Арнор, ворочаясь на старом примятом тюфяке. Очень. Рано они обрадовались, выпихнув посланцев «уважаемых людей» из Силверволла.

Утром, когда русы проснулись, в очаге уже горел огонь и несколько женщин сновали вокруг него, выпекая лепешки и кипятя воду в котле, чтобы варить ржаные алябыши. Открыв глаза, Арнор обнаружил, что место Виги уже пусто, шкура откинута. Из-за спора с Пагаем Арнор вчера не так уж и много выпил, голова не болела. Он вылез из-под шкур и сел на краю помоста, разгребая пальцами волосы. Вспомнилось, как четыре зимы назад они волокли укладывать спать на это самое место тогдашнего старшего в дружине, Боргара Черного Лиса. В Силверволле тот все присватывался к Арнэйд, а она говорила, что при виде Боргара ей хочется взять материн «гладильный камень» и разгладить его мятое лицо. Вот разве что камнем. А на пирах в Силверволле и Арки-Вареже Боргар в ту зиму так набирался каждый раз, что утром до полудня храпел, а потом бранил каких-то троллей за то, что не может встать. Будто тролли в него насильно медовуху заливали…

Женщины у очага гремели глиняными сковородами. Арнор узнал ту, что угощала их вчера – невестку Тойсара. Оглядевшись, он заметил, что возле двери белеет голова Виги. В нижней сорочке, тот шептался с какой-то девушкой, почти одного с ним роста, прижав ее к стене. Вот они разошлись, и Арнор узнал ее: Илика, вторая дочь Тойсара. Но узнал с трудом: четыре зимы назад она была совсем девчонка, а теперь уже в таких годах, что у русов ее сочтут взрослой женщиной. Она сильно выросла и окрепла; глядя на нее, Арнор уже не хотел смеяться при мысли, что она могла бы научиться ковать топоры. Лицом не особо-то хороша, но руки сильные, глаза умные, а широкие черные брови придают лицу основательность.

– Пура валгаж![44] – Кивнув ему, Илика прошла к очагу и стала там помогать.

Виги присел возле Арнора.

– Ну, что там у них?

– Старик разругался с Медным, – отвечая на языке русов, Виги не называл имен, чтобы не привлечь внимание женщин, – дескать, не надо было вылезать с этим разговором про дары, пока не выслушали от вас, как все было. А теперь, мол, выставил его жадным дураком перед родичами. А тот: мол, еще неизвестно, кто солгал.

– Нет, не миновать оторвать ему язык и засунуть, куда я сказал.

Позади них что-то заворочалось и зарычало.

– Саатана! – Виги подпрыгнул, прикидываясь напуганным. – Это откуда было?

– Из самых глубин Нифльхель… – значительно протянул Арнор.

– Сами вы… из глубин!

Оленья шкура сдвинулась, Свенельд сел на тюфяке, убирая волосы со лба:

– Плохо, что Медный предпочитает верить тем ётунам.

– Да и чему тут удивляться. – Велерад тоже сел и потянулся. – Если одни люди рассказывают, что хотели подарить тебе пять серебряных чаш и пять шелковых шуб, а другие говорят, что ничего такого не было, любой поверит первым!

Свенельд тихо выбранился, разбирая пальцами волосы. Дело, с которым он приехал к мере, и так было достаточно сложным, а эти хазары, выскочившие, как тролль из мешка, уже заморочили мерянам головы и сделали все еще сложнее. Конечно, он до них доберется. Но как быстро исправить причиненный ими вред, он не мог придумать.

Хорошо, что с ними сейчас нет Годо. Тот бы просто вытряхнул Тойсара из той ётуновой шубы и без стеснения объяснил, почему никто из подвластных Олаву людей не будет иметь никаких соглашений с хазарами, никогда! Но Годо нет. И по той причине, по которой его нет и не будет, Свен точно знал, как ему поступать со всеми предложениями дружбы, исходящими из Итиля.

– Там нет чего-нибудь, сыворотки, что ли? – окликнул он, потирая шрам на груди. Тот давно зажил, но привычка осталась.

– Виги, поищи! – Арнор толкнул брата плечом.

– Илчиви! – крикнул тот, не двигаясь с места.

К ним подошла другая девушка – на год моложе, ниже ростом и более хрупкого сложения. В ее тонких чертах и немного раскосых, лукавых светло-карих глазах проглядывало явное сходство с Илетай, которого Илика была совсем лишена, плетеный кожаный пояс с подвесками-лапками обвивал тонкий стан поверх мешковатого кафтана из бурой шерсти, на конце русой косы тоже звенели бронзовые подвески. Подавая небольшой горшок сыворотки, она бросала на мужчин боязливо-задорные взгляды: перед русами она робела, а к тому же ее учили их избегать, но любопытство к чужакам, довольно молодым и недурным собой, было неодолимо. Именно эти люди похитили ее старшую сестру и теперь казались какими-то небесными витязями из преданий.

– Не боишься подойти? – спросил Виги, пока Свенельд пил. – Мы же и тебя похитим!

При этом его лицо оставалось неподвижным, а взгляд серых глаз – почти единственное, что было у них общего с Арнором, – так выразительно скользил по изгибам ее тела, будто он примеривался, за что лучше ухватить.

– Похищайте Илику, – игриво шепнула Илчиви, поглядывая, не слышит ли невестка, которая сейчас была в доме за мать. – Она ждет-не дождется.

– Мы еще не решили, – задумчиво сказал Виги. – Но я бы вам обеим не советовал считать себя в безопасности.

Фыркнув, Илчиви ушла. На самом деле Виги она не боялась: уже дней десять они постоянно виделись и девушки привыкли, что он тайком от старших все время их поддразнивает.

– Я смотрю, ты крепко с ними подружился, – хмыкнул Арнор. – С девчонками.

Но Виги не улыбнулся в ответ. Он выждал, пока Свенельд вылез с лежанки и ушел в сени умываться, а потом придвинулся к брату вплотную.

– Слушай, Арни! – Он явно колебался. – Ты… только не смейся.

– Над чем я должен смеяться? Давай, расскажи что-нибудь смешное. А то такие дела, что никак не смешно, пургален!

Арнор начал перематывать обмотки – при походных ночлегах это одно из первых утренних занятий, как умывание, но куда более долгое.

– Тут дело такое… – Виги придвинулся к нему и заговорил полушепотом. – Мы как приехали, нас сразу сюда Тойсар поселил…

Неожиданных гостей Тойсар отправил жить в погост сборщиков дани – сразу десять человек на своем дворе ему разместить было бы трудно, а погост находился неподалеку, в пределах валов Арки-Варежа, в особой его части, называемой Руш-конд – Русский двор. Женщины приносили припасы и готовили гостям еду. Виги жил вместе с хазарами. На четвертый день, когда женщины пришли печь лепешки и варить кашу, Илика вдруг шепнула ему:

– Как мы уйдем, выйди, я буду тебя ждать у клети!

И ушла к очагу, где распоряжалась ее невестка, Естан, оставив Виги в изумлении смотреть ей вслед. Впрочем, он быстро опомнился: девушка явно хотела сохранения тайны.

Илику, как сестру ее Илчиви и прочих Тойсаровых домочадцев, Виги увидел не впервые. Несколько раз в год, по большим мерянским праздникам, Даг приезжал в Арки-Вареж и пировал с Тойсаром, и сыновья обычно его сопровождали – кроме тех трех лет, которые провели в сарацинском походе. Так что с дочерьми Тойсара Виги и Арнор были знакомы, но дружбы не водили, тем более что до большого похода те были мелкими девчонками. Однако за время похода Илика так выросла, что прошлой зимой Виги едва ее узнал. Крепкая, сильная, с крупными чертами лица и густыми черными бровями, она держалась строго, и хотя первым делом при этом неожиданном приглашении Виги пришли на ум любовные помыслы, он сам не счел это правдоподобным.

Не подавая вида и стараясь даже не смотреть на Илику, он отчаянно терзался любопытством. Но вот женщины ушли. Виги невозмутимо закончил есть, потом с ленивым видом накинул кожух и направился к двери.

Снаружи еще висели утренние сумерки, шел мелкий легкий снег. На Русском дворе, кроме самого дома, стояли несколько клетей для хранения собранной дани и припасов. Сейчас двери их были заперты только на засов, чтобы не нанесло снега и не забрались псы; навесной замок сборщики привозили с собой и пользовались им, когда внутри что-то лежало. Направляясь в сторону отхожего чулана, Виги увидел Илику в щели между двумя клетями. Помахав ему рукой, она устремилась к двери клети, толкнула ее и скользнула внутрь: засов она сняла заранее. Быстро убедившись, что никто за ними не наблюдает, Виги нырнул за нею.

В клети стоял промозглый, затхлый холод, пахло промороженным деревом, и было почти темно. Чтобы не потерять Илику, Виги подошел к ней вплотную.

– Послушай, аля, – зашептала она, когда они закрыли за собой дверь и немного отодвинулись от нее. – Не подумай ничего дурного… я должна тебе кое-что рассказать. Вы же всегда были нам друзьями и привозили подарки… Хотя и тот случай… ну, с Илетай… вы не должны держать на нас зла, это все наша мать, ты знаешь, она была такой строгой и недолюбливала вас…

– Мы не держим зла! – Виги взял ее крупные, загрубелые от работы руки и успокаивающе сжал. При внешней беззаботности он был парнем добрым и хорошо относился ко всем девушкам, даже если они не слишком красивы. – Не бойся, расскажи, в чем дело. Тебе грозит какая-то беда?

– Да! – шепотом, в явном отчаянии воскликнула Илика. – Ужасная беда! Хуже не может быть! Лучше бы я умерла, как Иляви!

– Ну, ну! – Виги приобнял ее одной рукой и похлопал по плечу. – Не надо умирать раньше смерти. Расскажи, что случилось.

– Отец хочет в чужую страну выдать меня замуж! О великий бог, из семи стран-чужбин судьбу приносящий, почему ты так ко мне недобр!

– Уже выдать? – Виги вскинул брови, удивительно темные при светлых, почти белесых волосах. – Так рано?

У мери было принято отдавать дочерей замуж не раньше, чем они отработают родительский хлеб, и мало какую отпускали из дому до восемнадцати-двадцати лет. Так что, по здешним меркам, семнадцатилетняя Илика еще не дозрела до невесты.

– Так рано, но хуже всего – я не хочу уезжать в Хазарию, я там умру!

Она закрыла лицо руками и уткнулась лбом в плечо Виги. Они не были близкими друзьями, но сейчас она не знала другого человека, который мог бы помочь ее беде.

– В Хазарию! – Виги удивился еще сильнее. – Это как же?

– Эти люди… которых ты привез… хазары.

– Это хазары? – Виги впервые услышал об этом. – Ты точно это знаешь?

– Они сами сказали отцу. Что они уважаемые люди из Итиля.

– Ну, ну! И что еще сказали?

– Что хотят с нами породниться. И вчера отец сказал Толмаку, что, может быть, можно отдать им одну дочь. А это буду я! Илчиви еще совсем малявка. Естан любит ее, а меня нет. Я – старшая, меня отдадут. А я не могу, я умру там, в такой дали, среди чужих людей!

– Это за кого же тебя сватают? – прикинул удивленный Виги. – За Ямбарса, что ли? Самуил вроде уже староват.

– Нет, за того, который самый молодой, у которого волосы вьются, – Илика вытерла щеки ладонью. – С голубыми глазами, тот, с которым ты разговаривал, а теперь Карак.

– Хавард?

– Кажется, да.

Караком меряне звали русина, кузнеца по имени Хравн, который жил в Арки-Вареже очень давно и хорошо знал и русский, и мерянский язык – как и сам Виги. Именно он служил посредником в разговорах Тойсара с хазарами без участия Виги.

– Тебя сватают за Хаварда? – Виги взял Илику за плечи. – Но этот стервец подкатывал к Арнэйд! К моей сестре!

– И что она? – Илика взглянула на него с надеждой.

– Она его знать не хочет.

– О, Юмалан-Ава!

– А он, выходит, как пес, ко всем подряд присватывается! Саатана! – выбранился Виги.

Он вовсе не желал, чтобы Арнэйд вышла за Хаварда, но узнать, что тот за считаные дни переметнулся к другой невесте, было унизительно.

– Я не хочу выходить за него! Это же на другом краю света! Там все чужие – люди, боги! Там нет наших кереметов, могил наших дедов и бабок, как я буду там жить? – жалобно восклицала Илика. – Кто меня защитит? Там чужой язык, чужая еда! Я зачахну, я года там не проживу!

– Ну, может, они еще не договорятся. Или Тойсар прямо так хочет тебя выдать? Из-за этой ёлсовой шубы?

– Шуба ему очень понравилась! – всхлипнула Илика. – Но я подумала… может быть… ты не хотел бы… похитить меня?

– Что? – От неожиданности Виги чуть не подпрыгнул.

– Ну, вы же сватали Илетай для твоего брата, – смущенно продолжала Илика, не глядя на него. – А я следующая после нее. Я умею лить украшения из бронзы. Я все умею, что нужно – шить, готовить еду, снимать и чистить шкурки, лепить горшки. Я бы лучше жила у вас… Вы близко живете, тоже в Мерямаа, вы знаете наш язык. У вас хорошие обычаи. Илетай богато живет, всегда передает нам поклоны и подарки, говорит, что счастлива. Ее муж, Велкей, – добрый человек, он всегда так приветлив с нами. И ты – хороший человек… – совсем смутившись, прошептала она. – Ты тоже всегда с нами приветлив. Может, ты… или твой брат…

– Э… – Виги сглотнул, одолевая растерянность. После неудачной попытки Арнора жениться на Илетай в доме у Дага больше никогда не говорили о браке с дочерьми Тойсара, и Виги считал этот замысел навек похороненным. – Я бы, может… Но я не могу решить это без отца… да и мой брат должен жениться первым, так было бы лучше…

«Вы можете выбрать себе любых жен, хоть русских, хоть мерянских, – вспомнилось Виги, что сказал ему Даг однажды утром, незадолго до отъезда хазар из Силверволла. – Я даю слово, что приму любую невестку, лишь бы была свободная женщина». Как-то так отец говорил. Он дал сыновьям полную волю в выборе жен, а значит, Виги не совершит проступка, если решит жениться на Илике.

– Но ведь твой отец хотел получить в невестки Илетай! А я почти не хуже нее, я после нее следующая по старшинству!

– Успокойся, моя серебряная! – Виги еще раз обнял Илику. – Вытри слезы, а то твои домашние заметят, что ты плакала. Не бойся, никто не увезет тебя в Хазарию, если только я сумею этому помешать.

– Ты похитишь меня? – Илика с надеждой взглянула на него мокрыми от слез глазами.

– Почему бы и нет? – Виги улыбнулся. – Если твой отец твердо решит… Но ты должна передавать мне все, о чем Тойсар говорит с хазарами, поняла? Постарайся быть при всех их разговорах, внимательно слушай, запоминай, а потом передавай мне. Ты будешь приходить к нам готовить, и если ты мне подмигнешь – я буду знать, что нужно прийти сюда. И мы обо всем договоримся.

– Ты такой добрый! – с облегчением воскликнула Илика.

Виги нежно поцеловал ее в мокрые от слез губы – больше чтобы успокоить. Илика ушла, на ходу вытирая рукавом лицо, а Виги еще некоторое время посидел в клети, обдумывая случившееся. Больше всего он был возмущен вероломством и переменчивостью Хаварда. Да стоило ли хоть чего-то его желание жениться на Арнэйд? Или он надеялся одурачить ее своими наглыми глазами и льстивыми речами, а когда не вышло, переметнулся к другой приманке? Он готов к любому видному человеку набиваться в зятья – авось клюнет? Тьфу, саатана! Виги понял, что ему не стоит сейчас возвращаться в дом, где сидит этот шустрый хорь – едва ли удастся сохранить дружелюбный вид. И пошел к Хравну.

Так и повелось: благодаря Илике Виги знал, о чем хазары каждый день толкуют с Тойсаром, а те были уверены, что он ничего не знает, поскольку не присутствует при этих беседах. Оберегать же свои тайны от хозяйских дочерей, которые скромно подносили пуре и лепешки, никому не приходило в голову. Виги в это время мог бегать на лыжах в лес с младшими сыновьями Тойсара – Талаем и Тайвелом, которых хорошо знал по сарацинскому походу, прикидываясь, будто ему дела нет до хазар. Он лишь сказал Тойсару, что не хочет возвращаться в Силверволл один и предпочтет дождаться здесь сборщиков, чтобы потом уехать вместе с ними.

– И что – ты хочешь правда на ней жениться? – полюбопытствовал Арнор, когда Виги шепотом коротко пересказал ему свои приключения.

– Ну-у, не знаю. – Виги был не прочь, но не мог сразу решительно сказать судьбе «да». – Она хорошая девушка… Что отец скажет… А ты как? Ты ведь старше, и она старшая, тебе было бы уместнее ее взять… Там ведь есть еще одна…

– Теня[45]! – Арнор улыбнулся и покачал головой. Мысль его так уверенно устремилась к Снефрид, будто он уже был женат и не нуждался больше ни в чем таком. – Я на Илике не женюсь, будь спокоен. А если ты хочешь, почему бы и нет? У меня не вышло породниться с Тойсаром – пусть у тебя получится.

Виги пытливо заглянул в глаза брата, темные в полутьме дома, но увидел в них спокойную улыбку. Они никогда не говорили о том неудачном сватовстве, и он хорошо помнил, что совсем недавно Арнор очень не хотел сюда ехать – из-за чего сам Виги и оказался провожатым хазар. Но теперь Арнор упомянул о родстве с Тойсаром так легко, будто это для него совсем не важно.

– Ты же мне говорил, что отец нам разрешил выбирать кого угодно? – Арнор потрепал его по плечу, чего не делал почти никогда, и встал. – А спасти девушку от этого пса переодетого – доброе дело! Он ведь только насвистит, будто женится, а сам увезет ее из дома и в том же Итиле в рабство продаст, к сарацинам. От таких добра ждать, что тыртышей с елки.

Сейчас Арнор был готов благословлять свою прежнюю нелюбовь к Арки-Варежу и даже те события, что ее вызвали. Ведь если бы он тогда пересилил себя, а Арнэйд не удержала его дома, он уехал бы в Арки-Вареж до прибытия сборщиков дани и до сих пор не знал бы, что на свете есть Снефрид!

Пока русы умывались и ели, начало светать. Виги сходил к Тойсару и доложил, что тот готов вручать дань из своего дома. Свенельд с товарищами, одевшись потеплее, вышел к привычному зрелищу: люди с надвинутыми на глаза шапками, негнущиеся кожухи, овчинные и медвежьи, пар от дыхания над заиндевевшими бородами – скоро и у него будет такая же, – лошади, сани, мешки, бочонки…

Весь день Свенельд принимал дань. Арнор и Виги помогали ему с переводом речей, Велерад, как близкий родич Тойсара, улаживал возникающие споры. Видно было, что на озере Неро к нему относятся с уважением, удивительным для его молодых лет; если Свенельда скорее побаивались и потому недолюбливали, то при виде его улыбчивого брата у людей светлели лица. Велерад умел к каждому подойти и в том видел свой долг, свою обязанность и умение, чтобы не оставить обиженным ни тех, ни других. Он знал в лицо и по имени всех старейшин на озере Неро, помнил их семьи и хозяйство, и без устали от темна до темна вел беседы возле саней.

Те, кто выплатил положенное, заходили в гостевой дом смотреть привезенные из Хольмгарда товары. За полотно, кузнечные изделия, слитки бронзы, олова, меди, серебро, точильный камень, шелк расплачивались теми же шкурками, медом, воском. Пока никакого оскудения товаров не наблюдалось: у Олава после двух походов на сарацинские и хазарские владения было довольно серебра и даже золота. Поло́н прошлой зимы летом отправили в Киев; продать его пришлось прямо там, людям Хельги Хитрого, и те увезли его за Греческое море, в Костянтин-град, где за отрока или девушку платят, как говорят, по десяти золотых. Главную выгоду получил, конечно, Хельги, но и Свенельд вместе с другими участниками похода и Олавом, которому выплатили его долю, заметно на этом разбогател.

Уже в сумерках приняли последние на сегодня сани и ввалились обратно в теплый дом. С облегчением стянули тяжелые кожухи и промерзшую обувь: весь день в очаге пылал огонь, в доме было тепло, даже жарко. Горячая похлебка из рыбы с пшеном и репой, каша с салом и неизменные горохово-ржаные лепешки уже ждали. Дружина Свенельда с жадностью накинулась на еду, не отвлекаясь даже на разговоры. Но не успели они доесть, как пришел Тайвел: отец его, Тойсар, и другие старейшины желают побеседовать с Велкеем, Севендеем и сыновьями Дага.

Конечно, Тойсар пришел не с пустыми руками – за ним несли два ленгежа, с пивом и пуре. Но особенно на них налегать Свенельд не собирался: Тойсар ведь не сплетни перебирать пришел. Да и сам Свенельд имел поручение от Олава к Тойсару, о котором вчера, из-за ссоры с Пагаем, не успел поговорить.

Пагай тоже явился – как младший брат покойной Кастан, он входил в число ближайших родичей Тойсара. Как давно подозревал Велерад, Пагая родичи подсылали сопровождать Тойсара на эти встречи, чтобы он не был слишком уступчив с русами, с которыми породнился против своей воли. С ними был Толмак, старший Тойсаров сын, и еще двое кугыжей.

– Я рад, что вы пришли, – почти искренне сказал Свенельд после обычных приветствий и жертв очагу. – Олав конунг дал мне поручение к вам, и мы должны обсудить важное дело. Прежде чем я уеду дальше на юг, мы должны принять решение.

– У нас тоже есть важное дело, которое мы хотим обсудить с Олавом, – ответил Тойсар. – Но ты гость, и мы сначала выслушаем тебя.

– Это дело касается все той же беды – вероломства хакан-бека и разорения волоков между Славянской рекой и Хазарской. Как вам уже известно, прежний путь, по которому мы возили в Саркел бобров и куниц, а взамен привозили серебро, теперь недоступен. Скорее всего, это навсегда. Олав и Хельги Хитрый уронят свою честь, если вздумают просить мира у хакан-бека, а путем унижения хорошего мира все равно не добиться. Если Аарон сам вздумает предложить мир, то мы просто не поверим ему. Кто же поверит змее, которая однажды ужалила, но обещает больше этого не делать? Она будет жалить, потому что змея! Один раз мы пострадали ради своей честности, но если мы второй раз доверимся хазарам, то будем просто глупцами.

– Но где же теперь брать серебро! – не сдержался Коныш. – Когда у Олава кончатся запасы хазарских товаров, придется покупать греческие, а это выйдет дороже, ты сам сказал!

– Я к тому и веду. Олав хочет получить прямой выход на булгарские торги, где есть те же шелка и прочие товары, и это не будет для нас дороже, чем прежние. Даже дешевле, потому что не придется платить за провоз товаров Хельги Хитрому и, главное, хазарам. Между Мерямаа и Булгаром нет больше ни одного князя или конунга, который имел бы право и возможность взимать что-то с торговых людей. Нужно лишь проложить безопасную дорогу по Валге до ее впадения в реку Итиль и установить торговый мир с Алмас-каном. Да, это далеко, но путь по одной-единственной реке в двадцать раз легче старого, по множеству рек и волоков. Олав уверен, что Алмас-кан будет рад нашей дружбе. И наши товары, и наша помощь может ему понадобиться. Вы, меряне, будете получать все выгоды от движения товаров, которые раньше получали князья южных земель. Каждый из вас сделается во много раз богаче. Олав конунг предлагает вам присоединиться к походу, когда он летом пошлет своих людей по Валге на восток. Чем больше нас будет, тем легче мы пройдем этот путь. Вы поможете нам установить мир с чермису и прочими народами, которые живут по Валге, говорят вашим языком и имеют схожие обычаи. Что вы об этом скажете?

– Мы скажем, что к нам уже приехали люди, которые предлагают нам дружбу и обмен товарами, – вместо Тойсара ответил Пагай. – Все те же выгоды, но только без того чтобы куда-то ездить. Они сами будут привозить шелк, серебро и все прочее и здесь покупать наших куниц.

– И от Олава нам не будет нужно ничего! – выразительно закончил Коныш.

– Если бы так вышло, то вся выгода от торговли досталась бы «этим людям», – язвительно ответил Свенельд. – Но этого не будет. Я достаточно объяснил вам, как вероломны хазары и как мало можно им верить. Олав никогда не позволит им вести торговлю в его землях.

– Это наши земли! – почти одновременно воскликнули Пагай и Коныш.

– Если Олав собирает с нас дань, это не значит, что он может управлять нами, как своими рабами!

– Таков был уговор между нашими старейшинами и Тороддом, дедом Олава, – поддержал своих Тойсар. – Мы выплачиваем дань и принимаем дружину сборщиков, но ни Олав, ни вы не имеете права вмешиваться в наши дела и мешать нам жить по своим обычаям.

– Да при чем здесь обычаи! – Свенельд начал злиться. – Разве я указываю вам, кому на ком жениться, каких богов почитать, как приносить жертвы! Разве я лезу в ваши священные рощи, сую руки в ваши жертвенные блюда? Речь совсем о другом!

– Речь о том, как нам своей землей управлять! – непреклонно возразил Тойсар, и кугыжи поддержали его. – В нашем уговоре не было такого, что владыки Хольмгарда решают, с кем нам торговать.

Свенельд с усилием сглотнул. Тролль ему в печень, но Тойсар прав: во времена Тородда здесь было не с кем торговать, кроме самого же Тородда. Но в последние годы все изменилось.

– Мой брат прав в том, что если вы согласитесь на те условия, которые вам предлагают посланцы Итиля, это будет для вас невыгодно, – сказал Велерад. – Вы же понимаете, как люди опытные: кто привозит товар, тот и устанавливает цены. Если эти хазарские торговцы предложат вам серебряный шеляг по цене в три куницы, вам придется согласиться. Если же вы сами привезете куниц в Булгар, то сможете просить по три шеляга за одну. Вы ведь умеете считать, да, Коныш?

– Мы положим условия и обсудим цены заранее, – ответил Мантур, самый старый из кугыжей. – Чтобы они не давали меньше справедливой цены.

– Я еще раз повторяю: обещания хазар не стоят и плевка, – душевно произнес Свенельд, хотя уже закипал от досады. – Они пообещают вам что угодно, хоть луну с неба. Но будут соблюдать свои обещания только до тех пор, пока им это выгодно. Нельзя принимать чужие условия в таких делах. Хельги Хитрый собрал войско и сходил войной на Костянтин-град, чтобы добиться таких условий, которые нужны ему. Миром выгодной торговли нигде никому не дают. Хазары заботятся о своих доходах, не о ваших. Олав предлагает вам выступать среди сильных. Среди тех, кто устанавливает свои условия, а не принимает чужие.

– Великому Юмо и всем вашим кереметам будет стыдно, если род Утки и другие согласятся работать для чужого богатства, когда ничто их к этому не принуждает, – заметил Велерад, мысленно добавив «кроме собственного упрямства». – Слава Юмо, хазары не завоевали и не подчинили вас. Не дайте им просунуть свои лапы в вашу землю, иначе беды не обобраться!

– Мы уже дали просунуть в наши земли ваши лапы! – бросил Пагай. – И теперь вы берете с нас дань и указываете нам, как нам распоряжаться своей землей и своим богатством!

– Славу и богатство добывают силой. Для этого нужно объединять усилия – Мерямаа, Хольмгарда, даже Киева. Тогда можно одолеть и греков, и хазар, и кого угодно. Отказываясь от этого, вы сами себя делаете чужой добычей. Легкой добычей! Разве этого хотят ваши кереметы?

– Мы не желаем быть вашей добычей!

– Да с чего же вы взяли, что быть хазарской добычей приятнее! – сорвался Свенельд. – Вы их не знаете! Вы видели две-три льстивых, лживых рожи, которые сулили вам богатые дары, хотя пока смогли дать одну шубу на всех! Потому что здесь они слабы, а мы видели их, когда они были сильными! Вот, – Свенельд живо расстегнул кафтан и отколол с ворота сорочки маленькую круглую застежку. – Смотрите! – Он распахнул ворот и показал красный шрам в верхней части груди, над сердцем. – Вот это оставили мне хазары. Три сотни наших погибло в один день. И вы это знаете – среди них были и ваши люди. Вы хотите, чтобы хазарские мечи пришли вот сюда и стали рубить головы вам? Чтобы они угнали в полон ваших жен и детей? А так будет, если вы доверитесь им! Доверились куры лисице!

– Если вы примете предложение Олава, – заговорил Велерад, пока Свенельд переводил дух, – то Олав конунг даст вам право от себя заключить договор с Алмас-каном. Подумайте как следует – это большая честь и выгода. Сами вы – ты, Пагай, ты, Коныш, – сможете ездить с товарами в Булгар, и привозить оттуда все что угодно, и всю прибыль забирать себе. Если же Олав конунг сделает это дело без вас – ваших людей не пустят на булгарские торги, и вы по-прежнему будете продавать нам куниц и у нас покупать все прочее. Вся прибыль достанется Олаву, а ведь он предлагает разделить ее с вами.

– Потом предлагать больше не будет, – предостерег Арнор. – Странное дело, что людей приходится изо всех сил уговаривать стать богаче и счастливее!

– Где счастье и богатство, боги знают! – вздохнул Тойсар. – Людям это неведомо.

Он понимал, что во многом русы правы, но хазары сулили ему такую честь и выгоду, какой русы не могли дать, и душа его стремилась за этими посулами, одолевая узду рассудка.

– Послушай, что еще я скажу, – обратился к нему Велерад. – Твоя дочь, моя жена Илетай, четыре зимы назад однажды обратилась к богам с вопросом, как ее научила мать. Тогда мы тоже спорили, следует ли отрокам мерян идти с русами в поход на сарацин. И боги дали ей ответ: не все из тех, кто пойдет в поход, возвратятся, но зато вернувшиеся принесут богаство и счастье для всей Мерямаа. Ее пророчество сбылось. Чуть ли не половина тех, кто ушел, не вернулись, но зато теперь мы все, русы и меряне, можем вместе проложить путь к счастью и богатству. Неужели вы отвергнете то счастье, которое ваши же боги вкладывают вам в руки? Мы с тобой родня, Тойсар, и должны быть заодно. У меня в доме трое детей – это твои родные внуки. Неужели ты не захочешь, твои сыновья не захотят пойти вместе со мной, чтобы сделать их богатыми и счастливыми?

Некоторое время меряне молчали, переглядываясь. Потом Тойсар снова заговорил:

– Это дело очень сложное, и мы не в силах сами решить, чего хотят боги. На весенних молениях мы спросим и узнаем их волю. Но до тех пор вы наши условия должны отвезти Олаву.

Вот оно! Со слов Илики русы уже примерно знали, чего от них могут потребовать. Свенельд не верил, что у мери хватит дерзости, но Арнор предостерегал его от лишней уверенности: даже их ближние, тумерские меряне поговаривали о том, что условия союза с Олавом нуждаются в изменениях. И даже до того, как в Бьюрланде появились хазары.

– С тех пор как наши деды приносили клятвы Тородду, многое изменилось, – дерзко сказал Пагай, и Свенельд в душе был вынужден, хоть с досадой, с ним согласиться. – Мы больше не можем жить на старых условиях, они должны быть устроены по-новому.

– Править нами по-старому Олав больше не будет! – отрезал Мантур.

В ушах Свенельда зазвенела сталь – в этих словах он услышал угрозу войны. Одни перемены влекут за собой другие, одна битва – новые битвы, пусть и за многие дни пути.

– И что же вы хотите? – спросил Велерад.

Он, напротив, счел эти слова за шаг вперед: упрямое противление сменилось торгом.

– Мы желаем равенства с Олавом, если уж он нуждается в нашей помощи! – объявил Тойсар. – Мы понимаем: у Олава больше нет пути к серебру и шелку, кроме как через Мерямаа. И пусть он не надеется, что мы, как глупые дети, позволим ему извлекать пользу из нашей земли. Будет возмутительно и несправедливо, если наша земля, создавая ему богатства, будет в придачу платить ему дань! Мы больше не будем платить дани, будем сами торговать с булгарами. А для подтверждения нашего равенства пусть Олав отдаст мне в жены свою дочь – ту, что овдовела. Ведь твой брат, Севендей, погиб, так и не успев на ней жениться, она свободна. Пусть она войдет в мой дом, и если Олав признает меня равным себе, то ничья честь не пострадает.

Об этом требовании Илика их не предупреждала… Русы сидели, как громом пораженные, и не верили своим ушам.

– Ё-отунова кочерыжка… – выдохнул Арнор.

Свенельд не находил слов – даже бранных. Единственное, что он очень хорошо понимал: какое счастье, что с ними сейчас нет Годо.

Спас положение Велерад – через несколько томительных мгновений двинул рукой и сжал колено Свенельда. «Молчи!» – так понял призыв старший из братьев и немного опомнился: сейчас и правда лучше промолчать и перевести дух.

– Добиться этого будет трудно, – мягко сказал Велерад Тойсару. – Госпожа Ульвхильд – величайшая драгоценность среди женщин. Ей всего семнадцать лет, но она затмевает красотой всех, а род ее ведется от богов. К тому же она так прославилась и первым своим браком, и местью за мужа. Мы не можем обещать тебе, что это сватовство сладится.

– Олав согласился отдать ее вашему брату, – ответил Тойсар. – А я уж верно не хуже его.

– Мы передадим твое желание Олаву и госпоже Ульвхильд.

После этого Тойсар удалился вместе с его родичами. Но русы легли спать еще не скоро – трезвые, злые, наговорившись до хрипоты.

– Ты же знаешь, – говорил Свенельд брату, – что сватать Ульвхильд за этого деда все равно что за… за барсука в лесу. Она же и слышать об этом не захочет!

– Знаю! – убедительно отвечал Велерад. – Не захочет. Она ни о ком слышать не хочет, это я тоже знаю. Но если уж дело зашло так далеко… Хазары пытаются мерян перекупить, и если мы хотим оставить их у себя под рукой, надо дать больше. Наше счастье, что у тех ёлсов сейчас ничего нет, кроме этой шубы! Будь у них пять таких шуб – нам бы и этой дани не видать!

– Дать больше – значит отдать им Ульвхильд?

– Может, и это не слишком высокая цена.

– Они забыли, как оказались в наших данниках! – Свенельд не склонен был к щедрости на дары. – Придется им напомнить.

– Я уверен, Олав хотел бы этого избежать. Хуже войны в Мерямаа сейчас ничего и не придумать. Даже если мы разобьем и опять покорим их, земля будет разорена, поступления упадут, а надо ведь еще до булгар добраться! Я уверен, когда Олав все это обдумает, он сам станет уговаривать Ульвхильд согласиться!

– Он может ее уговаривать до самого Затмения Богов. Она, ты знаешь, не та женщина, которая даст ущемить себя ради чужой пользы, а ей вся эта Мерямаа даром не нужна.

Когда они наконец ложились спать, Арнор, мрачно молчавший весь вечер, вдруг сказал:

– Я знаю, кто самый умный во всей Мерямаа.

Свенельд издал некий звук, который можно было понять и как насмешку, и как вопрос.

– Да уж точно не я, саатана! Это некий Алмай-паттар из восточной мери. Я мало знаю об этом мудром, глядь, человеке и даже не уверен, что он жив. Когда он прослышал, что через его леса ползут эти хазарские гады, он сразу понял: давить их надо, как гнид, иначе добра не будет! Собрал людей и пытался с ними покончить. У него почти получилось. Но влез в дело жадный барсук Сурабай и решил оставить часть в живых для выкупа. Потом опомнился и хотел дать им замерзнуть к ёлсам. И у него тоже почти получилось! Но тут явился я, такой добрый, глядь, и спас их! Отогрел и откормил! И даже вернул шубы, глядь! А надо было послушать Алмая и передавить их всех, пока они не открыли свои вончие пасти.

– Тот Алмай боялся нас! – хмыкнул Виги.

– Это потому, что о них он просто ничего не знал!

Свенельд промолчал. Он был согласен, что Арнор поневоле совершил ошибку, и был намерен исправить ее как можно скорее.

От озера Неро до озера Келе, лежавшего от него на юг, добирались три дня – сперва по Где, потом по верхнему течению Нерли. На озере Келе находилось такое же густо населенное мерянское гнездо, как на Неро вокруг Арки-Варежа. Там была своя важная святыня – Синий камень на берегу, там же стояло селение, где сидел главный хранитель тамошних священных рощ – пан Аталык. Проживая дальше от Бьюрланда и встречаясь с русами только во время сбора дани, южная меря сохранила более сильный дух независимости и к себе русов не пускала: здешний погост стоял не в селении, а за несколько перестрелов от него, за отдельным тыном.

После Арки-Варежа Свенельд не ждал, что на озере Келе все пройдет гладко, и радовался, что взял с собой Арнора с дружиной. Хоть и небольшая, всего десять человек – трое мерян, остальные русы, тоже частью из смешанных семей, – дружина Арнора была хорошо вооружена и снаряжена. Все побывали в сарацинском походе, были людьми проверенными и опытными, все имели привезенные как добычу шлемы, а пятеро – даже кольчуги. Вместе с Виги получалось двенадцать человек. Их поддержку Свенельд весьма ценил, еще и потому, что все они, как местные жители, знали язык, людей и обычаи Мерямаа. После похода на Валгу каждый обзавелся булгарской лошадью, взятой в яле Сурабая, и отряд мог считаться немалой силой.

– Знаете, что я вспомнил, – сказал как-то по дороге Халльтор, вожак приведенных Свенельдом наемников-свеев. – Я слышал, был один вождь, его звали Стюр Одноглазый, если не путаю. Рассказывали, что он набрал себе двенадцать человек в дружину, и отбирал очень строго. У него в усадьбе лежал камень, и он принимал только тех, кто мог поднять этот камень. Годились ему только такие люди, кто не ведал страха и никогда не вел себя малодушно. Говорят, у каждого из них было силы, как у двенадцати обычных людей.

– Берсерки? – спросил Арнор.

Они с Халльтором ехали рядом. После знаменитой битвы на Итиле Халльтор хромал на левую ногу, но завести хозяйство и осесть в Свеаланде или в Хольмгарде не пожелал, не мысля себе никакой другой жизни, кроме походной. Между походами он тосковал, терял сон и лез в глупые приключения, где мог свернуть себе шею без всякой пользы.

– Нет, я не слышал, чтобы из них кто-то носил медвежьи шкуры. У них было много странных обычаев: они не перевязывали раны раньше, чем через сутки, никогда не применяли силу к женщинам и детям.

– Они жили в древние времена?

– Нет, я в Свеаланде знавал людей, которые с ними встречались. Этот Стюр был «морским конунгом», всегда летом ходил в походы, а зимовать просился к кому-нибудь в большую усадьбу. Говорят, худо приходилось тому, кто пытался ему отказать, но тем, кто его принимал, он давал очень дорогие дары. Он и его люди, говорят, совершили много подвигов. Правда, давно о них было ничего не слышно. Вы почти как они – вас тоже двенадцать, и вы вооружены всем на зависть, – Халльтор оглянулся на вереницу всадников, где у каждого на седле висел щит с умбоном и упрятанный в кожаный мешок шлем. – Думаю, вы тоже совершите тут немалые подвиги.

– Мы будем еще лучше! – заверил Виги. – Мы с Арни происходим от медведя, а это делает нашу отвагу куда выше обычной, человеческой.

– Думаю, у вас скоро будет новый случай ее проявить!

К берегам озера вышли ближе к вечеру третьего дня, пока еще не стемнело. Над мерянским селением – оно называлось Келе-бол – вился густой дым очагов. Лежащее неподалеку замерзшее озеро навевало жуть – безграничное совершенно ровное пространство, покрытое белым снегом, выглядело каким-то островом смерти среди земного мира. Полоса желтой сухой осоки, торчащей из снега, обозначала границу, где кончались ровные, низкие берега и начинался лед.

Пока обоз приближался, из селения показалась толпа. В этом ничего особенного не было – как и везде, местные кугыжи встречали сборщиков дани, чтобы обменяться приветствиями и условиться обо всем необходимом. Встреча обычно происходила перед воротами здешнего Руш-бола (погосты эти у местных жителей все одинаково назывались «Русский двор»). Но сегодня меряне двигались не к погосту, а к берегу озера, где в двух-трех десятках шагов от воды лежал Синий камень.

У мери много священных камней, но этот, камень озера Келе, был старейшиной над прочими. Он обладал силой исцелять болезни, давать хорошую погоду для урожая ржи, приплод скота, обильное потомство людям, изобилие рыбы в озере. Известно было, что камень отличается беспокойным нравом: при жизни дедов, как рассказывали, он лежал совсем в другом месте и перемещался чудесным образом сам. Причем эти прежние места указывали в разных сторонах и на разном расстоянии от нынешнего; потомки давно умерших дедов, бывало, горячо спорили о том, где именно камень лежал раньше, потом мирились на том, что он успел побывать и в том овраге, и на том пригорке, и в той роще. Более того – камень видели под водой, и возле берега, и на глубине. Зачем камню бегать с места на место, никто не мог объяснить, но всем было ясно, что такая подвижность обличает в нем особенно большую божественную силу. На каждый праздник ему приносили жертвы, а жаждущие исцеления или иной помощи так часто делали ему небольшие подношения, что редкий день на нем не красовались лепешки, яйца, лоскуты ткани, кусочки мяса или медовых сот, рыбины, бронзовые украшения или серебряные шеляги.

Несколько человек прошли к камню – судя по высоким шапкам и посохам, самые уважаемые кугыжи, в том числе пан Аталык, как Свен смог разглядеть с коня. Прочие выстроились чуть поодаль, окружая камень полумесяцем.

Переглянувшись со своими, Свенельд сделал знак обозу остановиться у ворот погоста, а сам проехал вперед, к камню. Сопровождали его отрок-знаменосец, везший «Ворона» на высоком древке, Логи – его телохранитель, уроженец Арки-Варежа, наполовину мерянин по крови, – и Арнор.

Еще издали в толпе кугыжей привлекало взгляд яркое пятно.

– Саатана! – вполголоса воскликнул Арнор. – Шапка! Вот она! Я так и знал!

– Того старшего хазарина? – Свенельд бегло глянул на него. – Чья шуба?

– Она самая. Любопытно, а порты исподние он тоже кому-нибудь подарил? Егинчаку, может?

Шапка на соболях, с большими «ушами», которыми в метель можно закрыть лицо, с острым верхом, напоминающим верхнюю часть хазарского шлема, крытая узорным красным шелком, красовалась на голове пана Аталыка. На всем длинном пологом берегу озера не было другого пятна, способного соперничать с этой шапкой в яркости и привлекать все взгляды. Вещь сам по себе роскошная и дорогая, приличная только знатным и влиятельным людям, в этих местах она могла считаться такой же драгоценностью, как золотой самоцветный венец у греческих цесарей.

И ее нахождение на голове у хранителя Синего камня ясно говорило о присутствии где-то поблизости Самуила и его товарищей. С тем же успехом они могли бы просто стоять рядом с Аталыком. Не видя хазар, не услышав еще ни одного слова, Свенельд уже знал, с чем предстоит столкнуться. Шапка одним своим видом сказала ему все.

Синий камень Келе-озера имел еще одну удивительную особенность: даже в самые снежные зимы снег на нем не держался. Длиной почти в два человеческих роста, сейчас, зимой, он казался темно-серым, но летом, во время дождя и особенно в грозу, наливался синевой грозовой тучи. На неровной поверхности камня виднелись черепа баранов, принесенных в жертву в последний зимний праздник – Шарык-йол. Среди них были и две свежие, явно положенные совсем недавно. Свенельд отметил это: видимо, неурочное жертвоприношение было как-то связано с необычностью встречи. Вид камня наводил на мысли о грозе, о губительном гневе небесных богов. А кугыжи, стоявшие вокруг, будто бы молчаливо призывали эту грозу.

Шагов за пять Свенельд остановился и сошел с коня – из уважения к святыне и седобородым старцам. Остальные тоже спешились, знаменосец и Логи остались на месте, Свенельд и Арнор прошли вперед и встали возле камня, напротив мерян.

– Сай илэда кутурэда? – по-мерянски обратился Свенельд к Аталыку, приветственно подняв руку.

Предписанные обычаем речи он знал на память. «Хорошо ли живете?»

Как и положенный ответ: «Юмолан тау, тол тышкэ» – «Благодаренье богам, пожалуйте сюда».

Но сегодня Свенельд услышал нечто другое.

– Мы, люди кумужа Синего камня, нашу волю, Севендей, объявляем тебе, – начал Аталык.

При первых же словах Свенельд переменился в лице и положил руки на пояс. Меч, Страж Валькирии, висел у него на плечевой перевязи, и золоченая рукоять была скрыта под плащом, но острый, жесткий взгляд его глаз цвета желудя вполне заменял оружие на виду.

– Нам известно, что Олав с правителями хазар поссорился и торгового мира в Итиле лишился, – продолжал Аталык. – Более Олав никаких нужных нам товаров предлагать не сможет. Поэтому мы дань ему платить более не будем. Теперь мы сами будем торговать серебром, медью и бронзой, и если Олав хочет получать эти товары, то должен с нами договор на новых условиях заключить. Вам, людям Олава, мы дадим позволение провести ночь на Русском дворе и съестные припасы на один день. Завтра же вы должны поехать к Олаву и ему слова наши передать.

– А дочь Олава в жены не желает получить почтенный кугыж? – вполголоса на языке русов обронил Арнор, переведя для Свенельда эту речь.

Как и Свенельд, он не удивился услышанному. Удивился одному: как быстро меряне Келе-озера пришли к этим мыслям. Точнее, их привели.

– Эти люди у вас, – сказал в ответ Свенельд, и это не было вопросом. – Хазары.

– К нам прибыли посланцы кагана и тоговых людей Итиля, чтобы дружбу и выгодную торговлю нам предложить, – подтвердил Аталык. – Несправедливые условия союза с Олавом терпеть мы больше не будем, потому что теперь не мы от него в торговле зависим, а он от нас.

– Теперь слушайте меня. Сейчас же вы присылаете ко мне троих главарей, этих… – Свенельд вопросительно глянул на Арнора, и тот подхватил:

– Самуила, Хаварда, Ямбарса.

– Да. С остальными делайте что хотите, но эти трое должны быть доставлены ко мне. Я вырву их лживые языки, которые нанесли дерьма в ваши…

«Пустые головы», хотел он сказать, но сумел сдержаться.

– А завтра вы начнете подвозить дань, как у нас условлено. И перед камнем, – Свенельд указал на серую спину спящего чудовища, – подтвердите все ваши обеты. Тогда я забуду то, что здесь услышал. Иначе я возьму сам – и дань, и головы этих людей, и ваши.

– Послушай меня, Аталык! – воззвал Арнор. – Эти люди обманули вас! Они простые бродяги, которые хотят одного – поссорить русов и мерян, вызвать между нами раздор. Вся Мерямаа превратится в пожарище, а хазарам только того и надо. Они обещают вам выгодную торговлю, но хотят только того, чтобы русы не могли ездить в Булгарию через Мерямаа, не нашли новые выходы на южные торги, не усилились после ссоры с хазарами и не могли поддержать булгар, которые рвутся выйти из-под хазарской власти. Вот все, чего хотят эти ползучие твари. Ваше благополучие им не дороже плевка. Не поддавайтесь, как дети, на пустые посулы и не губите себя.

Но меряне услышали из этой речи только то, что касалось возможного ослабления русов, а это ослабление они считали выгодным для себя и желали ему способствовать.

– Это не пустые посулы! – возразил Аталык. – Ведь это правда, что вас больше никогда не пустят на торги Итиля? Правда, что вы и не сможете туда попасть прежними путями, потому что ты, – он кивнул на Свенельда, – ты, Севендей, разорил земли, где тот путь пролегал. Вы везде несете разорение и смерть. Мы не позволим вам нашими богатствами пользоваться, а нам какие-то объедки бросать. Каган тоже хочет сохранить торговлю, ради этого он послал к нам уважаемых людей с предложением равноправного союза, выгодного и нам, и ему.

«Я несу разорение и смерть?» Безотчетно Свенельд потер то место в верхней части груди, где под слоями теплой одежды находился красный шрам. Но думал он при этом о шрамах Годо – трех шрамах на лице, которые тот вынес из первой, самой кровопролитной для русов битвы на Итиле.

Тот день от этого отделяло без малого два года, низовья Итиля от озера Келе – сотня дневных переходов. Но в речах Аталыка Свенельд совершенно ясно слышал отзвуки той битвы. Эхо Итиля неслось над белым светом, отдаваясь в Киеве, над берегами Дона, Упы, Оки, Волхова, Валги… Там был нанесен губительный удар прежнему, за века устоявшемуся укладу жизни многих и многих племен, родов и престолов. Тот уклад продолжал рушиться, а новый пока рисовался только в мечтах – только для тех, кто умел видеть далеко-далеко вперед, охватывать мысленным взором чуть ли не весь белый свет. Но пока важнее было не будущее, а сегодняшний день и необходимость уворачиваться от падающих обломков.

– Вы не получите от хазар никакой выгоды без помощи Олава, – попытался убедить мерян Арнор. – Аталык, и вы, мужи мерянские не позвольте, чтобы за эту шапку у вас купили мир в Мерямаа, достаток и волю ваших детей.

– Три поколения, как мы лишены воли! – сурово ответил Аталык. – Теперь у нас есть случай сбросить эту унизительную узду! Неудивительно, что вы этому противитесь. Но время вашей власти прошло, теперь мы сами будем собою править!

– А не зря говорят, что мы напрасно позволяем вам жить на нашей земле! – воскликнул другой кугыж, Егинчак. – Если бы наши прадеды не позволили вам у нас поселиться, то и никакой дани не было бы!

– Скоро вас тут никого не будет! – загудели голоса в толпе, стоявшей чуть поодаль.

– Выбросить вас с нашей земли!

– Селения ваши сжечь!

– Убирайтесь к себе в Рушмаа и там живите!

– Не дадим больше нас грабить!

Свенельд глубоко дышал, стараясь сдержать ярость и осознавая свое бессилие их убедить. Хотелось заорать, вдарить кулаком по Синему камню… а еще лучше схватить Аталыка за бороду и бить о камень головой, пока не просветлеет в уме. Они как дети, что бросают в грязь лепешку, гонясь за отражением луны в луже. Где им понимать, что для хазар они – букашки, живущие где-то за краем света. Равноправный договор им обещали! Будто каган или хакан-бек хоть на полвздоха может вообразить Аталыка равным себе! Будто он хотя бы знает, где это Келе-озеро и вся эта Мерямаа! Аталык и весь род его для хазар – две-три сухие веточки, что бросают в огонь. Кого волнует судьба сгорающих веточек? Они для того и существуют, чтобы сгорать. Хазарам нужен огонь – пожар, который охватит всю Мерямаа и преградит русам путь к Булгару. А эти глупцы, считающие свое озеро и свой камень сердцем мира, с готовностью лезут в огонь. Будто каган в Итиле спит и видит, как бы сделать их богатыми и счастливыми! Да он об этом деле знать не знает – священному правителю Хазарии никто такой чепухой не досаждает.

Глубоко дыша, Свенельд так долго молчал, пристально глядя в лица стоявших перед ним кугыжей, что они забеспокоились и стали чаще переступать широкими поршнями по утоптанному снегу.

– Красивая шапка, Аталык, – почти спокойно произнес Свенельд.

Ничего здесь не изменить. Как и всякие смертные, меряне сделали свой выбор и тем навлекли последствия. Как говорится, никто не спасет обреченного.

– Красивая шапка, Аталык. Я прикажу никому ее не трогать, пусть тебя с ней положат на погребальный костер. И когда ты в ней предстанешь перед Кугу Юмо, перед своими дедами, ты сможешь показать ее и сказать: вот какая дорогая у меня шапка – я отдал за нее жизни моих сородичей и мир в Мерямаа. И собственную жизнь. Но все же ради ста лет мира между Мерямаа и Хольмгардом я дам вам время до завтра. Подумать. Пура йу![46]

В погосте нашлись, как и было условлено, приготовленные дрова, сено и припасы – но только на один день. Уже темнело, сегодня поздно было что-либо предпринимать, и русы, устроив лошадей под навесом, принялись готовить ужин и располагаться на отдых. Но, в отличие от обычного порядка, Свенельд расставил дозоры со всех сторон, особенно с той, где располагался Келе-бол.

Этот дозор и привел гостя, когда уже сварили кашу с салом и разложили вяленое мясо.

– Глядите, да это Хравн! – воскликнул Тьяльвар, первым рассмотрев, кто у двери отряхивается от снега.

Из-под худа торчала всем хорошо знакомая густая черная борода кузнеца-варяга из Арки-Варежа.

– Ты откуда здесь взялся? – удивленный Свенельд шагнул ему навстречу.

И тут сам вспомнил: Хравн, как им рассказал Виги, увез из Арки-Варежа хазар.

– Вот оно что! – сам себе ответил Свенельд.

– Вижу, ты догадался! – Хравн усмехнулся. – Тебя просят прийти для разговора.

– Эти ёлсы хазарские? – К ним подошел Арнор.

– Да, эти почтенные люди хотят поговорить со Свенельдом ярлом. Сейчас, у Синего камня. Я думаю, тебе стоит выслушать, что они хотят сказать.

– Мне уже известно, что они сказали старейшинам всей Мерямаа, – бросил Свенельд. – Не считаю эти речи особенно умными.

– Это ты напрасно. Они очень даже умные люди. Догадываясь, что ты к ним настроен недружелюбно, они хотят получить заложника – Вальдрада или Арнора. Чтобы все прошло мирно.

– Ётунову кочерыжку они от меня получат, а не заложника!

– Ну если они взамен пришлют одного из своих… – начал Велерад.

– Я подойду?

– Нет. Ты – человек Тойсара, а от него заложница у меня дома сидит, детей кормит. – Велерад улыбнулся.

– Не нравится мне эта затея, – сказал Арнор. – О чем нам разговаривать? Уже обо всем поговорили. Только если хотят нас из дома выманить, пока темно. Как бы они там парней с луками не посадили, у камня.

– Никого не дам, – немного подумав, решил Свенельд. – Хотят говорить – пусть верят нам. Не я вздумал поломать уговор, заключенный при дедах, а Атлитык…

– Аталык.

– Если он одумался, то бояться меня ему нечего. Мы стремимся к миру. А за любое коварство будем карать беспощадно.

Послать в заложники Велерада, после того как один брат уже погиб, Свенельд был не способен, а посылать Арнора или Виги было бы несправедливо.

– Ваш разговор будет перед Синим камнем – никто не посмеет повести себя коварно перед взором богов. Мне поручили обещать вам это.

– Давно ли ты поручения хазар исполняешь? – с издевкой спросил Арнор.

Хравн ему не ответил.

– Кто из вас готов пойти? Свенельд ярл? Они хотят говорить именно с тобой.

– Я пойду.

– И я, – сказал Арнор. – Я их уже знаю. Только давай-ка брони наденем, – добавил он, когда Хравн уже ушел.

Взяв с собой по человеку, Свенельд и Арнор направились к Синему камню. Путь им указывал огонь факелов – возле камня уже кто-то ждал. Прочие русы, на всякий случай вооружившись, вышли из погоста и наблюдали издали, хотя в густой тьме зимнего вечера разглядеть что-то, кроме самих огней, было нельзя.

Возле Синего камня Свенельд и Арнор застали человек пять – кое-кто из мерян и с ними Хравн.

– Ну? – Свенельд остановился так, чтобы их с Арнором и мерян разделял камень. – Чего надумали?

Но раньше, чем Арнор успел перевести, Свенельду ответил незнакомый голос – тоже на языке русов:

– Мы просим тебя выслушать нас, Свенельд хёвдинг. Может, мы и договоримся.

– Глядь! – вырвалось у Арнора. – Хавард!

В свете факела блеснули вьющиеся пряди светлых волос, свисающие из-под мерянской меховой шапки, знакомые дерзкие глаза, золотистая бородка.

– Приветствую, Арнор! – весело откликнулся Хавард. – Как поживает твоя прекрасная сестра?

– Еще раз о ней упомянешь, язык вырву! – почти дружелюбно ответил Арнор. – Не тебе говорить о ней, ты ведь уже и здесь к Аталыковым дочкам присватался, так?

Хавард в ответ расхохотался, ничуть не смущенный.

– Твоя сестра красивее остальных. А к тому же имеет преимущество – у нее на руке мое кольцо.

– У нее на руке мое кольцо! Это я взял его как добычу, а ты его потерял – вместе с одеждой, оружием и всем, что делало тебя похожим на приличного человека. Если бы я не дал тебе кожух, ты бы замерз как пес, а перед этим глодал бы кости своего умершего товарища. Я запомнил, что вы собирались сожрать труп. Не думай, что я забыл.

– Жить захочешь – не то еще обглодаешь! – так же весело ответил Хавард.

– Доброволь… довольно, – прервал их еще один голос, более зрелый. – Слушай, что скажу я тебе, а ты ответ мне скажи.

Свенельд повернулся на голос, обратившийся к нему на ломаном славянском языке. Он принадлежал мужчине вдвое старше Хаварда, с костистым носатым лицом, очень сухим, будто вырезанным из светло-бурого дерева, с полуседой бородой.

– Самуил, – подсказал Арнор. – Он говорит по-славянски. Главный у них.

Сам Арнор языка своих предков по матери почти не понимал, но, на его счастье, Самуил тоже не стремился на нем общаться и дальше заговорил по-хазарски, предоставив Хаварду переводить.

– Мы знаем, что ты, Свенельд ярл, человек весьма достойный, знатного рода и прославленный подвигами, – начал Самуил.

На Свенельда это не произвело никакого впечатления: о своих достоинствах он и так знал, и не для того его сюда вызвали, на продуваемый зимними ветрами берег озера в темноте, чтобы восхвалять.

– Также ты человек умный. Мы хотим, чтобы ты отвез наше послание твоему господину, Олаву конунгу.

– От кого послание?

– От уважаемых людей в Итиле, в чьих руках торговые пути от страны Сина до Кордовского халифата.

– И чего же эти люди хотят от Олава конунга? – спросил Свенельд, помедлив.

Он допускал, что «уважаемые люди» сами не одобряют раздор между хазарами и русами, лишающий их доходов. Но возможно ли, чтобы они встали на сторону чужого правителя против своего?

– Торговый мир, чтобы ваши купцы ездили в Итиль как прежде, более невозможен. Даже если владыки русов пожелают примириться с хакан-беком, после разорения волоков на Славянскую реку он этого не примет.

– Владыки русов не примут никаких переговоров о мире, пока хакан-бек не заплатит за гнусное нападение на Итиле.

– Значит, они еще безумнее, чем мы думали. – Самуил пристально взглянул ему в лицо. – Оставим это. Возможен другой путь торговли – через реки Итиль и Валгу, то есть Сара-итиль, как ее называют у булгар.

– Это мне известно. Олав конунг подумывает наладить перевоз товаров по этой дороге.

– Вам будет слишком трудно это сделать. Было бы лучше, если бы Олав конунг позволил нам, рахдонитам, вести торговлю в Мерямаа и далее, до самого Хольмгарда.

– Вы не хуже меня знаете – за это право ведутся войны. А вы хотите получить его задаром?

– Зачем требовать денег за то, чем все равно не сможешь воспользоваться?

– Почему не сможешь? Мы прошли этим путем – я, мой брат, сыновья Дага и другие наши спутники, все те люди. – Свенельд показал себе за плечо, в сторону погоста. – Мы пройдем еще раз. Сколько понадобится.

– Хакан-бек не даст вам позволения торговать в Булгаре.

– Обойдемся без его позволения. Скоро он сам будет в нем нуждаться.

– Если ты исполнишь нашу просьбу и передашь Олаву конунгу наши условия, это не останется без награды.

– У тебя еще имеются исподние портки? – Свенельд вспомнил слова Арнора. – Шубу и шапку вы уже отдали, а больше у вас ничего нет.

– В Итиле хватит и шуб, и шапок, и всего, что только может пожелать человек. От тебя требуется лишь отвезти наше послание к Олаву и заверить, что и он сам, и его приближенные, останутся очень довольны, если примут нашу дружбу.

– Глядь, мы д-дрались с ними! – Арнор был не в силах больше слушать это. – На Итиле у нас погибло триста человек в один день, а вдвое больше было ранено! И еще два дня они л-лезли к нам днем и ночью, конницей и пешими… Там п-погиб наш конунг. И ты предлагаешь нам д-дружбу с этими псами?

– На вас напали арсии, а не хазары! – воскликнул Хавард. – Это сарацины! У них совсем другая вера, другой язык, это наемники хакан-бека! Вы не должны винить за свои потери всех хазар!

– Твои арсии служат х-хакан-беку! Это его люди.

– Он не смог их остановить! Клянусь тебе, он был огорчен этим делом не меньше вашего, но арсии как с цепи сорвались, они жаждали отомстить вам за других сарацин, – было за что мстить, ведь так? Он не допустил бы этого, если бы мог, но арсии – самая мощная военная сила в Итиле, ему просто нечего было против них употребить. А мы говорим с вами от имени совсем других людей! Торговых людей, которые не хотят никакой войны, потому что, знаешь ли, серебро любит тишину, треск щитов и звон клинков его пугает! Серебро и оружие правят в Итиле. Мы – от тех людей, в чьих руках серебро. Дружите с нами – и военная сила сарацин больше никогда не станет вам угрожать!

Арнор пристально смотрел Хаварду в лицо, его тонко вырезанные ноздри трепетали. Его склоняли к дружбе с теми, о ком он привык думать с ненавистью, и это вызывало в нем такое негодование, что на пришельцев он смотрел как на змею, внезапно обнаруженную под ногами.

– Кольцо! – вспомнил он. – Ты сказал, что это твое кольцо! То, что у моей сестры. Откуда оно у тебя? Где ты его взял?

– Это… – начал Хавард, но вдруг осекся.

На лице его промелькнуло растерянное выражение, которое само дало русам ответ.

– Ты был там? – Арнор слегка подался к нему. – На Итиле? В ту ночь? Ты сам снял это кольцо с мертвой руки? Или скажешь, в кости выиграл, а у кого – не помню?

Хавард открыл было рот, но лишь дрогнул и не произнес ни слова. При всей его находчивости и наглости он не посмел признаться в том, от чего только что отпирался.

– Ты что-нибудь знаешь о Гриме? – Свенельд требовательно взглянул на него. – О его смерти?

Хавард, чуть опомнившись, перевел вопросительный взгляд на Самуила.

– Мы, может быть, и могли бы поговорить об этом, – начал старик. – Но только по-дружески. Если договоримся.

Все было ясно: разговор о судьбе Грима может состояться, только если русы примут условия.

– У меня тоже будут условия, – произнес Свенельд среди напряженной тишины. – Скажите Аталыку и прочим, чтобы они выбросили из головы все то, что сегодня мне наговорили, и завтра начали свозить дань, как положено. А вас я отвезу к Олаву конунгу, и вы ему расскажете все, что знаете.

– Меря больше не будет платить вам дань, – качнул головой Самуил. – Для нее начинается другая жизнь, богатая и свободная.

– Никакой другой жизни у них не начинается. Если я не получу завтра все, что мне положено, многие из них лишатся не только добра, но и самой жизни. И виноваты в этом будете вы. Я не поеду назад к конунгу, везя одни посулы вместо дани. Олав не юная дева, чтобы от сладких речей развесить уши и пустить чужие ручонки к себе под подол. Вы здесь не хозяева и хозяевами никогда не будете. Вы уже совершили ошибку, когда вмешались в дела Олава. И в мои.

– Кто упрекнет тебя, если в Хольмгарде узнают, что вся Мерямаа поднялась, отказалась платить дань и выступила против русов с оружием в руках? У тебя ведь недостаточно сил, чтобы этому противостоять.

Свенельд глубоко вдохнул, стараясь не терять хладнокровия. Ему пригрозили всеобщим возмущением? Войной? Так, будто война или мир в Мерямаа зависят от этого носатого старика с деревянным лицом?

– Меня очень даже упрекнут, если узнают, что я видел людей, которые все это устроили, и отпустил их живыми, – медленно выговорил Свенельд.

– Так может, тебе и не стоит возвращаться?

– Что?

– Оставайся здесь. У тебя сильная дружина. Ты сам можешь стать конунгом в Мерямаа! Ты ведь ведешь твой род от конунгов из-за северных морей, а значит, достоин высшей власти. Зачем тебе подчиняться Олаву, когда ты можешь стать равным ему? А мы тебя поддержим всем необходимым. Люди, серебро, кони, оружие – у тебя будет все, чтобы отстоять свою независимость даже перед Олавом! Помнишь арсиев? Они будут служить тебе и ходить под твоей рукой!

– Саатана… – почти жалобно простонал рядом Арнор, не верящий своим ушам.

– И если кто из твоих людей будет умным, может, мы еще и породнимся. – Хавард подмигнул Арнору.

– С хромым псом ты породнишься, сука хазарская! Свен! Они тебе предлагают… предать Олава?

– Мы предлагаем тебе, Свенельд, получить все то, чего ты достоин – а достоин ты куда большего, чем плата за службу другому человеку, который менее доблестен, чем ты. Ты претерпеваешь все трудности дальних походов, проливаешь кровь, а выгоды достаются тому, кто сидит в тепле с женщинами. Неужели ты не хочешь справедливости для самого себя?

– Подступи ко мне, – по-славянски сказал Самуил и сделал шаг к Свенельду в обход камня, словно собирался сообщить ему нечто доверительно.

Логи, с сулицей в руке, сместился так, чтобы при необходимости оказаться между хазарином и Свенельдом.

– Ты ведь даже не знаешь, что мы можем тебе дать. Мы можем дать тебе столько серебра, сколько сам ты весишь.

Свенельд молчал. Вот его и оценили, как светловолосую девственницу на рынке Багдада – в свой вес серебром.

– С оружием.

Свенельд молчал.

– С конем.

Свенельд молчал. Да, такую груду серебра он даже вообразить не мог. Куда там Тородду конунгу с его кладом, давшим название Силверволлу – Серебряные Поля. Жалкая кучка… Свенельд смотрел в лицо Самуила, в его темные глаза в окружении морщин. Эта зимняя ночь, вой ветра над озером, дрожащее пламя факелов, отсветы на спине Синего камня, эти речи… Свой вес в серебре – с оружием и конем… Это походило на предание о чем-то чудесном – будто он стал Сигурдом, с которым говорит дракон, лежащий на золоте.

– Свистит, падаль… – прошептал такой же ошарашенный Арнор.

Но нет. Глядя в лицо Самуилу, Свенельд чутьем угадал – ему не лгут. Его не пытаются обмануть этими посулами. Та сила, от лица которой Самуил говорит с ним, и правда может дать ему эту груду серебра. Может дать и больше – эта сила уже несколько веков копит несметные богатства, сидя на перевале торговых путей между западной частью мира и восточной. Его считают достаточно сильным – достаточно опасным на чужой стороне и полезным на своей, чтобы пытаться перекупить.

Свенельд в задумчивости посмотрел на свою ладонь, вгляделся, будто ожидал увидеть на ней кровь. Кровь Годреда, его брата, умершего у него на руках со стрелой в боку. Выпустил ее Хастен, «хазарский рус» из Тархан-городца. Почти такой же, как этот Хавард. Он тоже верил, что сила Хазарии несокрушима и что верной службой против своих он добьется от нее уважения и богатства.

Но они слишком мало знают о нем, о Свенельде, хотя даже о его происхождении от датских конунгов им Хравн или Тойсар выболтали. Откуда им знать, как он сидел на снегу, смотрел в застывшее лицо своего старшего брата и все никак не мог уяснить, что Годо больше не скажет ему ни слова. Они не знают, как он стоял на берегу Итиля и смотрел на разгромленный арсиями стан: обрушенные шатры, растоптанные костры, сотни окровавленных полуголых тел – его люди, зарубленные безоружными, даже спящими…

Хакан-бек неспроста решился на эту подлость. И не ради одной добычи. Он убедился, как сильна становится русь, объединившая силы Киева и Хольмгарда. Он пытался уничтожить ее, но уничтожил себя. Он еще этого не понял. Он еще мнит себя победителем и надеется восстановить потери. Одних обмануть, других запугать, третьих перекупить. Сил у него еще много. Но противника своего он угадал верно, а оценил ошибочно.

Никто не торопил его с ответом.

– Вот что, – наконец Свенельд нарушил тишину. – Завтра меряне привозят мне всю положенную дань. Вместе с нею я заберу вас и отвезу к Олаву. Вы ему сами все расскажете – кто вас послал и зачем. Иначе никакого разговора не будет.

– Ты пожалеешь. – Самуил покачал головой. – Ведь может случиться и так, что никто из вас не вернется к Олаву. Ужас мой пошлю перед тобой, говорил господь, и в смущение приведу всякий народ, к которому ты придешь, и буду обращать к тебе тылы всех врагов твоих.

– Идущий на войну уже мертв. Я не в первый раз в таком положении. Если вы сдадитесь добровольно, я обещаю живыми отвезти вас к Олаву. Но взяв с бою, жалеть уже не буду.

– Подумай до утра. На рассвете мы пришлем к тебе человека.

– И вы подумайте. Если мне придется покорять мерю силой, вас я повешу на ближайшем дереве. А деваться вам здесь некуда, отсюда до ваших путей за три месяца не доскачешь. Хравн, уходи от них, – обратился Свенельд к кузнецу. – Пока можно.

– Я приду к вам утром, – пообещал Хравн, и было видно, что тяжесть положения он осознает.

– Ступайте. – Свенельд кивнул в темноту и показал пустые руки, давая понять, что сейчас его можно не опасаться.

– К Могильной Матери! – вполголоса напутствовал Арнор.

И лишь когда шаги по снегу уже были не слышны и факелы едва мерцали вдали, Свенельд развернулся и со спутниками пошел через тьму назад к погосту.

– У меня, конечно, дыра в башке… – начал Арнор через пару десятков шагов, когда уже можно было не прислушиваться, не свистнет ли стрела. – Ма эй саа ару… я не понял. Он правда предлагал тебе серебра на твой вес с конем?

– И еще с оружием, не забудь. Я сам вешу, как две юных девы, а если со щитом, шлемом, бронью, кольчугой и всем прочим, это потянет уже на три девы…

– Нам бы сейчас две-три юных девы! – хмыкнул Логи. – Под бочок.

– Но ты понимаешь, Арни… за этакую груду серебра продать своего вождя и кровь своего брата или за ношеные стариковы исподние портки – велика ли разница?

– Многие сказали бы, что велика!

– Эти гниды привыкли иметь дело с серебром и товаром. Для них и человек – товар. Только один подешевле, другой подороже. Они думают, что все на свете имеет цену в серебре. Что меня можно купить, как светловолосую деву… На вес…

Свенельд ничего не добавил. Арнор тоже промолчал. Перед его мысленным взором встали серебряные глаза светловолосой Снефрид, и ни о каких иных сокровищах он мечтать был не способен.

– Ё-отунова кочерыжка! – почти восхищенно протянул Арнор, глядя от ворот погоста. – Откуда он их набрал столько? Весь его кумуж!

– Видать, заранее собирал, – сказал Свенельд. – Знал, что уговаривать меня уйти ни с чем будет пустым делом.

В полдень от озера донесся призывный рев рога. От погоста ответили, и дружина двинулась на лед. В паре перестрелов от берега уже ждало мерянское войско. Свенельд поставил такое условие – битва должна состояться на озере, достаточно далеко от берега, чтобы исключить внезапный обстрел из засады. Хравн, которого Аталык и Самуил прислали еще в темноте, легко принял это условие, и Свенельд сделал справедливый вывод, что сажать в засаду Аталыку просто некого. У него ведь не было времени на сбор настоящего войска. Надо думать, он разослал гонцов еще до прихода русов к Синему камню, но мог созвать только ближайшие болы и дворы. Может, вопрошал богов и получил ответ, что склонить русов принять условия не получится, а значит, сражение неизбежно. А может, сам догадался.

Так или иначе, мерян набралось десятков семь-восемь. Приближаясь во главе строя, Свенельд видел лица и зрелые, и седобородые, и даже совсем юные – в задних рядах толпились отроки лет тринадцати-четырнадцати, вооруженные луками. Видно, Аталык потребовал всех, кто уже может натянуть лук и не считается ребенком. Или еще может…

Дружина русов численностью уступала почти вдвое, но Свенельда это не смущало. Кроме луков, меряне были вооружены копьями, с которыми ходили на лов, и топорами, спешно пересаженными на более длинные рукояти. Щитов они не имели – хоть какой щит на один раз можно собрать даже из прутьев, обтянув бычьей кожей и снабдив умбоном, вырезанным из березового гриба (Свенельду приходилось такие видеть), но для этого тоже нужно время. То, что он столь спешно повел дружину на юг, не добрав дань с Арки-Варежа, оправдало себя – лишнее время пошло бы на пользу противнику. А самому Свенельду здесь негде было бы взять подкрепления – Тойсара едва ли удалось бы склонить к войне с Аталыком, пока ему самому ничего не угрожает.

Боги, глядевшие с небес на ледяное поле битвы, ясно видели – здесь столкнулись два мира. Меряне, многочисленные, в овчинных и меховых кожухах, в меховых шапках – и русы, в чьих рядах все имели щиты, секиры, более половины облачились в шлемы или кольчуги, а старшие хирдманы – в то и другое. Сыновья Альмунда, сыновья Дага, Тьяльвар, Халльтор были в пластинчатых хазарских доспехах. Издали отряд из четырех десятков человек выглядел железным кулаком, нацеленным в слабо защищенное брюхо мягкого мерянского строя. Аталык мог рассчитывать только на численное преимущество и на меткость своих ловцов.

– Видишь кого-нибудь из них? – Следуя за красным «Вороном» Хольмгарда, Свенельд на ходу покосился на Виги.

Он имел в виду хазар.

– Пока нет. Едва ли они сами в драку полезут. Их оружие у нас в Силверволле осталось.

– Неужели твой несостоявшийся зять отсидится с женщинами? Вы говорили, он хороший боец, Гудбранда одолел.

– Хороший. Но тогда мы ему шлем, щит и секиру дали.

– Хравна вроде тоже нет…

– Он же не сумасшедший. Сам сказал.

«А ты что же – будешь драться против нас?» – спросил Свенельд у кузнеца, когда тот приходил договариваться о сражении.

«Я что, сумасшедший? – Хравн даже удивился. – И у меня в Арки-Вареже дочь осталась. Нет уж, я подожду на берегу».

Русы приближались уже готовым строем – впереди щитники, во втором ряду лучники. Когда до строя мерян осталось шагов сорок, те подняли луки.

– Щиты!

Первый ряд поднял щиты.

– Луки!

Во втором ряду лучники наложили стрелы.

– Шаг! Шаг!

Русы ускорили шаг.

– О-о-ди-ин! – заревел Свенельд, и голос его мало уступал боевому рогу.

– Р-р-ру-усь! – ответили ему сорок глоток.

Непривычные к этому грозному зрелищу – к виду стремительно катящейся на них железной, ревущей волны – меряне пустили стрелы первыми. И поторопились – на это и рассчитывал Свенельд, пытаясь их напугать и заставить дать слабину, поспешить. Лишь половина стрел достигла русского строя, из них большая часть на излете засела в щитах. Послышался треск – железные наконечники впивались в сосновое и кленовое дерево. Во втором ряду раздалось несколько возгласов – появились раненые.

Меряне продолжали вразнобой пускать срелы, им отвечали из второго ряда, и кто-то остался лежать на льду позади. Но вот они уже близко – вытаращенные глаза людей, непривычных к бою, судорожно зажатые в руках топоры. Не имея опыта, трудно было сохранять хладнокровие, видя перед собой воинов с железными головами, с полумасками и круговыми бармицами, закрывающими лица и оставляющими на виду только глаза – сосредоточенные и безжалостные. Слаженность, уверенность движений этой стены щитов внушала жуть – вот-вот навалятся, опрокинут и втопчут в снег….

– Бей! – крикнул Свенельд и первым врубился в мерянский строй.

Его окружали четыре телохранителя, прикрывавшие вождя, а он, держа на левой руке щит, не оглядываясь, безостановочно работал Стражем Валькирии. С мечами-«корлягами» меряне были знакомы мало, их ужасало это длинное стальное жало, не имеющее применения в работе или лове, созданное только для войны и убийства. Тело клинка было покрыто серыми пятнами и разводами, будто шкура змея, а золоченая рукоять и перекрестье блестели, словно искры небесной грозы. О действии его не приходилось говорить – одним касанием к коже острейший клинок впивался в тело, перерезал жилы и суставы. Потому за такие у сарацин и дают их вес в золоте. Ужаленный в горло мгновенно падал на колени, заливая грудь и руки кровью, и тут же затихал навсегда.

– Обходи, обходи! – расслышал Свенельд крик из мерянского строя. – В тыл им заходи! Шайтун твою мать!

Кричали на языке русов, с примесью хазарской брани. Меряне, имея более длинный строй, и правда могли бы завернуть его в обход русского и зайти им в тыл – на этот случай Свенельд поставил на края надежных людей и объяснил, что делать. Но меряне не следовали приказам, а наоборот, жались в кучу, повинуясь животному порыву прятаться поближе к своим. А скорее, просто не понимали, что им кричат на языке русов.

Но, видно, кто-то из них все же понял, как выправить положение. С десяток мерян побежали в обход русского строя, увлекая за собой остальных. На ногах в это время их осталось еще около пяти десятков – достаточно много. По ним пускали стрелы, и с близкого расстояния стрельба была успешной – из десятка бежавших пятеро упало. Но за ними тянулись и другие – понимая или не понимая, что присходит, просто пытаясь не отстать от своих.

Мерянский строй окончательно смешался и превратился в толпу. Кое-кто уже пытался отступать, но Аталык – его легко было узнать по той яркой шелковой шапке – держался позади строя и возвращал бегущих назад, крича, бранясь, размахивая топором. Почти все оставшееся его войско навалилось на правый край русского строя, вынудив русов развернуться и выставит стену щитов уже на это направление. Сражение сместилось, на месте первого столкновения остались десятки тел – одни лежали неподвижно, другие, раненые пытались сесть или отползти. На белом снегу везде алели пятна, дорожки, брызги, потеки крови. Но русы, лучше вооруженные, опытные – неопытных среди них не было – и хорошо управляемые, пострадали меньше, и теперь численность уравнялась.

– Вперед, вперед, ёлсовы дети! – кричал Аталык.

В глаза Свенельду вдруг бросилось яркое красное пятно щита – прямо напротив. Щит потерял одну крайнюю доску, в нем засели две обломанных стрелы, он был испятнан следами ударов, но еще годен. Над ним блестел шлем – варяжский, низкий. Но это был не кто-то из своих. Едва успев удивиться, Свенельд заметил болтающиеся ремешки и сообразил: кто-то из рядов противника снял шлем с кого-то из русов – с убитого или раненого – и подобрал чей-то оставшийся без хозяина щит.

Заметно было умение со всем этим обращаться. Неведомый воин рвался к нему. Мельком увидев лицо, Свенельд узнал Хаварда. Да, разжившись снаряжением, тот стал опасным противником. Но не опаснее нас…

И вдруг в толпе мерян поднялся крик. Кое-кто из русов чуть раньше заметил – от берега озера к месту сражения мчался всадник, в броне и в хазарском шлеме, размахивая искривленным хазарским мечом. На вороном коне среди белизны снега, он смотрелся грозно и жутко – будто вышел из Синего камня.

– Керемет, керемет! – закричали у мерян. – Канде-ку-керемет! Дух Синего камня!

Ошеломленные зрелищем, они не успели даже сообразить, на чьей стороне бьется воин Синего камня, как всадник был уже рядом и обрушил на их головы сверкающий меч. Хазарские мечи имеют не ту точку равновесия, как русские – ближе к концу клинка, и поэтому ими трудно работать с земли, но намного удобнее с коня – удар, направленный сверху вниз, получается намного весомее. Всадник метался среди мерян, рубя их сверху и топча конем. Сопротивляться ему никто не мог – люди лишь воздевали руки и падали, будто трава под косой. Меряне вовсе никогда не видели конных воинов – для них это было грозное божество, но не человек.

Вот вороной конь, будто туча, оказался прямо перед Свенельдом. Увлеченный боем с Логи, Хавард не услышал его приближения, и кривой клинок обрушился ему на плечо сзади. Арнор метил между плечом и шеей – таким ударом человека можно рассечь пополам. Но Хавард сместился, ослабив удар, и клинок вошел в плечо дальше от шеи, почти отрубив руку. От удара его немного развернуло, и Хавард упал на спину. Левая половина его тела враз облилась кровью из огромной раны, но он успел повернуть голову.

Взгляд выпученных голубых глаз, на этот раз лишенных обычной дерзости, упал на реющий над ним окровавленный клинок. Секиру Хавард выронил; левая рука его была уже мертва, но правая дернулась, пальцы шевельнулись. Он не успел взглянуть в лицо всаднику – он увидел только меч. Но Арнор, глядя с коня, вдруг понял и это движение, и этот пристальный взгляд, полный изумления и упрека.

«У нее на руке мое кольцо…»

Меч в руке Арнора тоже раньше был его… И Хавард погиб от своего оружия.

Голубые глаза погасли. Арнор развернул коня и выбрал себе новую жертву.

Для русов появление всадника не было неожиданным. Они лишь усилили натиск, и меряне, зажатые между пешим русским строем и всадником, утратили последние остатки боевого духа. Те, кто смог выскользнуть из этих тисков, пустились бежать по льду, побросав оружие и движимые лишь жаждой спастись. Но таких было не более двух-трех десятков, остальные остались лежать на испятнанном снегу.

– Арнор, гони! – сорванным голосом закричал Свенельд, делая знаки – в погоню, к болу!

Тяжело дыша, Арнор кивнул и поворотил коня. Не считая схватки на реке у восточной мери, это была его первая в жизни попытка сражаться верхом, и он сам чувствовал себя каким-то грозовым богом. У русов такого навыка не было, но у сарацин и в Хазарии Арнор не раз видел, как бьются всадники. В добыче зимнего похода нашелся хазарский меч – очень хороший, с самоцветами в рукояти, явно сделанный для знатного человека. Движимый естественным любопытством к оружию, Арнор на досуге пробовал с ним упражняться, приноровиться. Среди захваченных коней были такие, что тоже предназначались под богатое седло; Арнор и Виги оба пробовали рубить хворост, воткнутый в землю, и соломенных «врагов», поставленных на высоту человеческого роста. Собираясь ехать со Свенельдом, Арнор взял хазарский меч с собой – больше для того, чтобы при случае подразнить им хазар. А вчера, когда обсуждали битву, ему пришло в голову – а чего бы не попробовать? Против хазар, привычных к конному бою, он бы не вышел, зная, что не хватит знания приемов и навыка управлять конем и одновременно рубить. Да и как конь себя поведет в бою, он тоже не знал. Но Свенельду мысль понравилась: исключив из строя Арнора, он терял не так много, а вот «поддержка конницей» могла оказаться полезной.

Конь не подвел. Рука с непривычки уже болела, но Арнор погнал по льду и по берегу вслед за бегущими, рубя одних и отрезая путь другим. Обогнав всех, он поскакал вперед, к селению Келе-бол.

Стрела из-за тына свистнула мимо, и Арнор опомнился. Развернул коня, отъехал назад. Видно, в селении еще оставались люди, способные держать оружие. Не давая им случая его подстрелить, он ждал, преграждая путь отступающим мерянам.

За ними шли остальные русы. Частью меряне рассеялись по берегу, ища спасения в зарослях. Иные бежали к Келе-болу, преследуемые русами, но на пути к воротам их ждал керемет Синего камня с окровавленным клинком в руке…

Победа была полной. Из участников сражения с мерянской стороны уцелело человек десять, успевших скрыться в зарослях – Свенельд прикинул разницу между первоначальным числом воинов и нынешним числом мертвых тел на льду и на берегу. Пленных он заранее велел не брать. Когда ломали ворота Келе-бола, оттуда стреляли всего три-четыре лука. Когда ворвались, внутри нашли перепуганных женщин и детей да несколько стариков, таких дряхлых, что могли стоять только с посохом.

– Избы обыскать, полон затворить, – велел Свенельд.

Его люди знали, что делать. В избе Аталыка обнаружили Самуила – старик в битве не участвовал и теперь сидел, угрюмо сгорбившись и сцепив руки, только бормотал что-то себе под нос.

– Где ваши остальные? – спросил его Свенельд.

Старик даже не поднял на него глаз. Сообразив, что тот его не понимает, Свенельд повторил по-славянски:

– Где твои друзья?

Самуил поднял голову и молча указал в сторону ворот.

– Они все были на озере?

– Так. И подошли к смерти…

Чем битва кончилась, спрашивать было излишне.

В избу заглянул кто-то из хирдманов.

– Свенельд! Хравна нашли!

– Ну и где он? – Свенельд обернулся.

– Под стеной лежит за домом.

– Живой?

– Да не сказать… Но это не мы!

Свенельд пошел посмотреть. Кузнец из Арки-Варежа оказался зарублен – ударили топором между лопаток. Судя по виду тела и следам на снегу, сюда его приволокли уже мертвым. Русы этого сделать и не могли: тело уже закоченело к тому времени, как они ворвались в Келе-бол.

Люди Арнора пытались расспросить женщин, но те ничего не знали. Одна сказала, что утром, еще в сумерках, слышала шум и брань перед избой Аталыка, но все быстро стихло.

– Видать, разозлил он кого-то, что драться идти не захотел, – сказал Велерад.

– Я ж ему предлагал – оставайся с нами. Он ушел.

– Заберем его?

– Заберем, – подумав, решил Свенельд. – Все-таки дочь у него… уже взрослая, пусть сама хоронит.

Остаток дня русы перевязывали раны и отдыхали. Вечером, зажарив барана, стали думать, что делать дальше. От Келе-озера обычный путь дружины лежал еще несколько на юг – к Южным Долинам, а потом по рекам возвращался на Валгу. Но теперь пришлось бы вести с собой здешний полон и скот, что замедлило бы и затруднило продвижение, а задерживаться Свенельд не хотел.

Ночь и утро поразмыслив, он за завтраком объявил решение:

– Забираем отсюда все и уходим на запад. Дани мы не добрали, но поднесем вместо нее Олаву полон. И лучше ему будет побыстрее узнать, какие тут дела. А что не добрали, возьмем на следующую зиму.

Теперь нашлось время вспомнить о Самуиле. Того держали вместе с пленными женщинами, и Свенельд велел привести его в избу Аталыка, где ночевал сам. Объясняться им пришлось по-славянски; Самуил этот язык знал довольно плохо, но Свенельд надеялся догадаться, что старик имеет в виду.

– Ты что-нибудь знаешь о Гриме? Если вы из Итиля, вы там должны были знать, что произошло. Вы нашли тело Грима?

– Он и правда погиб? – задал вопрос Велерад.

За время пути домой в войске утвердилось мнение, что Грима нет в живых. В Хольмгарде приняли это мнение, не имея возможности достать никаких других сведений. И вот впервые перед русами оказался человек с той стороны, способный рассказать что-то еще.

Самуил медлил, раздумывая.

– Вы видели тело? – повторил Свенельд.

– Я стан молвить… – наконец начал Самуил, – станет молвить Олав. Его лишь… для.

– Ётуна мать! – Свенельд в ярости хлопнул по столу. – Ты играть со мной вздумал! Я тебя говорить заставлю! И живо!

– Ты что-то знаешь, старче? – обратился к Самуилу Велерад, предостерегающе положив руку на руку брата. – Ты что-то знаешь о Гриме?

– Мы толко… вати… молвити… ино… – забормотал Самуил и разразился речью на родном языке, из которой никто не понял ни слова.

– Глядь! – рявкнул Свенельд. – Говори толком! Вы видели его тело?

– Постой! – вмешался Халльтор. – Спроси, а они Грима в лицо знали? Они могли его опознать среди прочих?

– Откуда этому хрену-то знать? – воскликнул Арнор. – Он-то в той битве не был!

– Хавард был! – повернулся к нему Свенельд. – Он почти признался! А ты его насмерть зарубил, глядь!

– А что я мог сделать! Я хотел повредить только, а конь дернулся…

– Конь у него дернулся! А с этого хрена толку, как с козла молока!

– Не орите! – Велерад встал и поднял руки. – Может, старик что и знает. Дайте я с ним поговорю.

Но толку он не добился. Вместо ответа Самуил нес околесицу, мешая случайные славянские слова с хазарскими. К тому же русы сомневались: а могли ли хазары, у которых осталось на берегу две сотни изрубленных тел, опознать среди них Грима? Иные из них видели его до битвы, но, как русам смуглые темноволосые хазары казались похожими, так и тем русы были на одно лицо. Да и мертвое тело могло иметь такой вид, что его и свои узнали бы с трудом.

– Может, у вас остались пленные? – допытывался Велерад. – Ну, полон! Раненые! Были?

– Рано… Пылен… есмь…

– Пленные есть? У вас, в Итиле? У хакан-бека? Пленные русы есть?

– Есмь…

– Кто эти люди? Сколько их?

– Повидати Олав… не ведати тебе…

– Дед, ты меня утомил! – Свенельд подошел к Самуилу, взял за грудки и встряхнул; тот показался ему совсем легким. – Кончай выёживаться! Я с тобой нянькаться не буду, сейчас велю тебе твои седые яйца подпалить, сразу все вспомнишь!

Самуил забормотал что-то по-своему, обвисая у него на руках.

– Логи… – Свенельд глянул на оружничего, потом на огонь в очаге из валунов, осмотрелся, отыскивая что-нибудь подходящее.

– Па-га-ди! – Велерад обнял его за плечи и развернул. – Он старый и слабый. Он у тебя сейчас кончится, и что дальше?

– Ётунов брод, мне плевать!

– Его надо везти к Олаву.

– Хрена с два! – Свенельд вывернулся из рук младшего брата. – Сейчас он у меня заговорит.

– Подожди! – Велерад встал так, чтобы заслонить собой старика. – Если он что-то знает о Гриме, то его надо передать Олаву. Живым и целым, способным разговаривать. Если он тут кончится, мы загубим все, что он мог бы сказать. Этого нам Олав не простит. Грим был его зятем, это его дело, и раз уж нам такой лешак достался, пусть Олав с ним толкует.

– Да и как мы с ним столкуемся? – поддержал Велерада Тьяльвар. – По-нашему он ни слова. По-славянски – «через пьень на колоду валит», – выговорил Тьяльвар, который сам говорил на славянском, но плохо. – Если его еще прижечь, он забудет и все, что знал. Ты только понапрасну убьешь его, а с ним все, что он может сказать.

– А дома у тебя сидит Мамалай! – с торжеством напомнил Велерад. – Тот с ним преотлично объяснится. Куда лучше, чем мы. И Ольрад, кузнец. Он по-хазарски знает.

– Пусть Олав решает, как с ним обходиться, – добавил Тьяльвар. – Это его дело.

– Это мое дело! – Свенельд слегка взял брата за кафтан на груди. – Велько! Это наше с тобой дело! Эти ётуновы твари убили Годо.

– Годо убили на Упе. – Велерад накрыл его руку своей. – А этот хрен – из Итиля. Тех он даже не видел никогда. Был бы кто из тех… я б с тобой не спорил. Не горячись. Если до Олава дойдет, что у нас был в руках человек, который мог что-то знать о Гриме, но мы дали ему умереть под пыткой – Олав нас не простит.

Арнор слушал их, не встревая в разговор и испытывая смутное неудобство, будто за ним была вина. Какая? С Хавардом нехорошо вышло – вот из кого имело бы смысл тянуть сведения любым способом, тот и молод, и знает северный язык. Но, неуверенно владея боевым конем и хазарским мечом, Арнор понимал, что в сутолоке боя у него просто не будет случая нанести другой удар. А упустить Хаварда он не хотел ни за что на свете.

Мысль о том ударе причиняла Арнору и досаду, и упрямое удовлетворение. Хаварда он ненавидел сильнее, чем Самуила и остальных. Те были чужие, а Хавард почти свой – по виду, по языку, но стремился отдать Мерямаа под власть хазар. Арнор помнил, что Хавард с первых дней внушал ему глухое раздражение, даже пока не было причин подозревать «найденышей» ни в чем дурном.

И он еще подкатывал к Арнэйд! Хорошо, что у нее хватило ума не поддаться обольщениям смазливой внешности, лести и пылких взоров. Да только нравилась ли она Хаварду на самом деле? Или он так явственно стремился ее обольстить, чтобы отвлечь ее родичей от опасных для пришельцев размышлений?

Сыновья Дага уже не раз пытались вспомнить свои первые разговоры с «булгарами». Да если бы они сразу поняли, что перед ними хазары! Их можно было запереть до приезда сборщиков и передать Свенельду всех, девять человек. Допрашивать по одному, потом сравнивать сказанное. Даже если бы пришлось для толкового допроса везти всех в Хольмгард, где есть булгарин Мамалай и кое-кто из пленных с Упы, все равно вышло бы больше толку, чем теперь, когда на руках остался старик, с которым только Свенельд с Велерадом способны объясняться. И то он со страху позабыл и те слова, что знал.

Но нет. В Силверволле эти «найденыши» тщательно скрывали, что они не из Булгарии. Ямбарс, пожалуй, был настоящий булгарин, но это ничего не значит – как и сами русы, булгары могли служить любой стороне.

А наиболее важное сам Арнор им сказал еще при первых встречах. Они не знали, что на Итиле русы потеряли своего верховного вождя. Он им и сообщил. Но с чего бы Арнору стоило это скрывать? «Несчастье, какое несчастье»… – бормотал тогда этот Самуил. На самом ли деле он не знал или только притворялся? Или он теперь притворяется, будто что-то знает о Гриме, чтобы оттянуть свою смерть? Поди пойми, ётуна мать. Пусть в самом деле Олав с ним разбирается.

Одно Арнор знал твердо: не выпусти он хазар из Силверволла, вчерашней битвы бы не было и по всей Мерямаа не пошло бы это опасное, чреватое большим кровопролитием брожение. Но в то время он слишком мало знал, чтобы распознать опасность.

Тот храбрец Алмай из восточных лесов знал еще меньше, однако грядущую беду угадал и решение принял правильное. Но у него отец был сновидец. А у Арнора отец – хранитель законов, не способный обрекать людей на смерть из-за своих снов…

Еще через день дружина покинула Келе-бод. Из селения забрали все съестные припасы, скот, имущество, представлявшее какую-то ценность: орудия, ткани, украшения. Увели жителей, кроме стариков. Эти Свенельд велел отпустить: пусть идут куда хотят и рассказывают, каково выступать против Олава.

Когда дружина и обоз уходили от Келе-бола, за санями брели женщины, самых маленьких детей несли на руках, тех, что побольше, посадили на сани. На санях сидел и Самуил со связанными руками. Гнали скот. Иные пленницы плакали, другие молчали, понимая, что им еще повезло: могли бы просто зарубить. Вслед уходящим поднимался дым, все более густой: Свенельд велел поджечь селение. Здесь власти Олава бросили открытый вызов, так пусть все знают: пощады не будет. Ни подстрекателям, ни тем, кто их послушал.

Прошло немало дней, прежде чем Арнор и Виги со своим отрядом вернулись в Силверволл. Уходили они на юг, к Арки-Варежу, а вернулись с севера – по Мерянской реке. Вместе с дружиной Свенельда они дошли до погоста у Птичьего камня и там его покинули: Свенельд повел своих на запад, Арнор – на восток, по петле, которую описывала Мерянская река через северную сторону, чтобы привести к Бьюрланду. При разделе добычи Свенельд выдал Арнору четверть захваченного полона и прочего добра; пришлось по женщине на каждого из двенадцати человек, но Арнор и Виги в челядинках больше не нуждались и продали своих Свенельду. Так же поступил и еще кое-кто из их отряда, однако, когда дружина Силверволла двинулась на север, у четверых сидели позади седла девушки, еще одна молодая женщина с малым ребенком ехала в санях среди мешков, на других санях везли несколько коз, овец, припасы и шкурки.

Ко дню их возвращения в Силверволле уже знали обо всем: Тойсар на озере Неро получил страшные вести с юга и передал в Бьюрланд. В сражении полегли почти все мужчины Аталыкова кумужа, и сам он в том числе. Келе-бол сгорел дотла.

Но в Силверволле не ведали главного – что со своими? Никто не мог им сказать, живы ли сыновья Дага и их люди. Мало какая победа достается совсем без потерь, и мерянская стрела могла найти любого из них. Семья Дага не знала покоя. Арнэйд и Снефрид считали дни от солоноворота – их набиралось уже почти сорок. Каждое утро они выходили к воротам Силверволла, на самое высокое место в округе, и ждали, когда покажется солнце. Снефрид старалась не выдавать страха, но, стоило им с Арнэйд заняться каким-нибудь общим делом, как они принимались говорить об Арноре. Любой разговор быстро сворачивал на него. Когда они пряли, у Снефрид делался отрешенный вид, и Арнэйд не смела отвлекать ее разговорами. Только посматривала на веретено Снефрид: та привезла его с собой. Оно принадлежало ее матери, а пряслень из густо-рыжего янтара – даже бабке. «Это одна из тех слез Фрейи, которые она роняла в море, когда бродила по свету, отыскивая своего мужа, – рассказала ей Снефрид. – И когда прядешь, нужно думать о том, кого любишь, это принесет ему удачу».

Однажды Арнэйд увидела, как Снефрид стоит, положив руки на крышку своего роскошного ларца и закрыв глаза.

– Я не знаю, что там внутри, – сказала она Арнэйд. – Но я уверена: это сокровище большой силы, и оно способно давать и оберегать жизнь. С тех пор как оно у меня, удача сопутствовала и мне, и всем, кто мне был дорог. Я прошу богов… ты понимаешь… Я проделала слишком долгий путь… я хочу, чтобы здесь он окончился.

– Значит, ты не уедешь от нас? – Арнэйд обняла ее.

– Нет. Если Арнор захочет, чтобы я осталась…

Арнэйд была уверена: захочет.

Она видела тревогу и боль в серебряных глазах Снефрид и сочувствовала ей вдвое сильнее, оттого что решь шла о собственном брате Арнэйд; но всей глубины этой тревоги она не могла понять. Когда-то, почти год назад, Снефрид давала обещание вернуться в Свеаланд, если не найдет мужа; Ульвара она не нашла, но в тот же вечер, когда она об этом узнала она поняла, что нашла кое-кого другого, и мысль об этом мешала ей обратить свои взоры назад…

Колесо года медленно вращалось, подвозя весну все ближе к земному миру. Настало полнолуние месяца гои, и пришел Дисаблот – весенний праздник в честь всех богинь: асиний и дис-ванов, норн, валькирий, благих невест из Ётунхейма и праматерей человеческих родов. Теперь Арнэйд и Снефрид вместе держали жертвенные чаши на площадке святилища, когда Даг приносил жертвы; при упоминании «благих невест из Ётунхейма» Арнэйд лукаво покосилась на Снефрид, которая именно так и явилась к ним. Снефрид в ответ со значением глянула на нее, что-то шепча совсем неслышно.

– Я попросила Фрейю и дис поскорее послать тебе мужа, такого же хорошего, как Арни, – тихо сказала она, когда они уже шли вместе с толпой назад в Силверволл. – Раз уж я забираю его у тебя.

Арнэйд слегка вздохнула. Она была рада, что у Арнора будет жена, и не могла придумать для себя невестки лучше Снефрид, и все же та была права: теперь ей предстояло более одинокое существование. Арнор и Снефрид по-прежнему жили у Дага – тот летом собирался возвести для них отдельный дом, – но больше она не будет самой любимой и самой главной женщиной в его жизни.

Во время пира Даг торжественно вынес «медвежий башмак» – огромный старый поршень из медвежьей шкуры мехом наружу. «Ой, это и правда надевали на медвежью лапу!» – испуганно охнула Снефрид и ухватилась за руку Арнэйд. Даг опустил поршень на пол перед Снефрид, и она боязливо засунула туда ногу; «встав на след» предка, она вошла в род Бьярнхедина Старого как законная жена. «Я уже чувствую себя немножко медведицей!» – шепнула она Арнору, вынув ногу из башмака. «Надо будет поскорее проверить, не выросло ли у тебя где медвежьей шерсти!» – шепнул он в ответ, нежно ущипнув ее за бок.

При свидетельстве всех свободных людей Силверволла, уже несколько пьяных и очень веселых, Снефрид передала Арнору свое приданое – четыре сотни серебра, – а он показал людям серебряный ковш и широкий плоский браслет с самоцветом – предназначенные для нее «утренние дары».

Резного ларца, отделанного бронзой и медью, в числе приданого Снефрид не было.

– Ну что, теперь мы откроем его? – вспомнила Арнэйд наутро, когда они со Снефрид убирали в ларь цветные наряды. – Ты хотела это сделать, когда будешь выходить замуж.

– Нет, я думаю, пока не стоит, – сказала Снефрид. – Понимаешь, мне кажется, это сокровище имеет бо́льшую силу, пока остается тайной. Пока оно хорошо помогает нам, лучше его не тревожить без нужды. И еще я думаю…

– Что?

– Хм… Видишь ли… – Снефрид явно колебалась, и Арнэйд выжидающе замерла. – Когда я еще жила дома, в Оленьих Полянах… У меня была тетка по матери, ее звали Хравнхильд. Она прознала об этом ларце и хотела забрать его себе, но я не могла его отдать – он ведь принадлежал Ульвару. И тогда она сказала мне: «Ты заплатишь за твое упрямство. Скоро тебе придется бежать с этим ларцом, и ты будешь бежать, как олениха от собак, пока не достигнешь места, где ключ подойдет к замку». Я спросила: «Где же будет это место?» А она ответила: «На самом краю света». Понимаешь? – Снефрид посмотрела на Арнэйд, которая сидела и смотрела на нее, явно ничего не понимая. – Вот я прибыла на самый край света, дальше только Утгард. И ключ подошел к замку…

– Какой? У нас же нет ключа!

– Я думаю… эти слова ведь можно понять по-разному. Один ключ уже подошел к замку!

– Какой? – с видом терпеливого недоумения, признавая свою недогадливость, повторила Арнэйд.

– Такой… такой ключ всегда бывает у мужчины, а замок – у женщины!

– Мммм… ты имеешь в виду… вашу свадьбу?

– Ну да! – Снефрид глазами показала, что имеет в виду не сам свадебный обряд. – И раз уж в одном смысле предсказание исполнилось… Я думаю, не стоит раздражать богов и торопить судьбу. Когда придет срок этой тайне выйти на свет, она сделает это и без помощи топора!

Арнэйд не стала спорить. Снефрид лучше знать, как обращаться с загадочными сокровищами, а самой Арнэйд, честно говоря, до них было мало дела. Наступающей весной ее сильнее обычного томило чувство пустоты, недосказанности, какой-то заминки на пути. Она все вспоминала слова Снефрид – о просьбе к Фрейе свершить и ее судьбу. О да, у Фрейи в распоряжении много женихов – она ведь собирает у себя половину всех погибших в сражениях. Арнэйд ясно ощущала, что ее влечение к Свенельду почти прошло. Может, сказалась весть о том, что уже вот-вот – вскоре после конца месяца гои, к равноденствию, – у него родится ребенок, а может, в последнюю встречу она осознала, как далека на самом деле от нее его жизнь, мысли и стремления. Было немного грустно, как всегда бывает весной, когда чувствуешь, что все растет и движется, а ты остаешься на прежнем месте… А ведь живое может или расти, или вянуть, неподвижности ему не дано.

– Волхов вскрылся!

Неясно было, кто первым принес эту весть, но она облетела Хольмгард, едва рассвело. Недавно прошли Веснавки-Марогоны – день конца зимы и начала нового лета. Обычно древний змей пускался в дорогу через две, а то и три лунных четверти после того, однако нынешняя весна выдалась теплой и ранней. Олав был уверен, что сборщики дани не успеют вернуться по санному пути и засядут где-то на всю пору ледохода, а уж потом, по чистой воде, раздобудут лодки и воротятся с данью «за первым льдом». Ветурлиди, брат Олава, собиравший дань с Полужья, всегда возвращался раньше других; Бергфинн так и застрял где-то у чуди. Витислава, уже едва способная ходить из-за огромного живота, каждый день плакала, предвидя, что Свенельд тоже застрянет за Мстой и вернется, только когда все зазеленеет.

Но он вернулся куда раньше, чем ожидалось. Кроме дани, он привез полон, а еще тревожные вести о возмущении в Мерямаа. Об этом Витислава мало что знала: в гридницу Олава она больше не ходила, королева Сванхейд сама иногда навещала ее, но говорили они почти только о предстоящих родах. У Сванхейд в начале прошлого лета родился еще один ребенок, мальчик, но умер, прожив чуть больше месяца. Сильно ли она горевала о потере единственного наследника для Олава, или надеялась на будущее – королева никому не открывала своих чувств, но часто навещала Витиславу и старалась ее подбодрить.

И вот однажды утром Витислава проснулась очень рано и ощутила, что сильно тянет спину. Свенельда она не будила, но, когда он сам проснулся и встал, сказала, что останется в постели и пусть он позовет к ней мать. Радонега послала весть Сванхейд; явившись обе и понаблюдав за Витиславой, они послали топить баню. К полудню у нее отошли воды, и ее, закутав, охающую, под руки отвели к протоке, где стояли хольмгардские бани.

Свенельда, как мужчину, все это не касалось. Весь день он занимался – или пытался заниматься – обычными делами, но каждый миг ждал, что к нему прибегут и скажут… Что скажут? «Все хорошо, мальчик»? «Держись, сынок, она умерла»? Мысли метались от одного к другому, он сам не знал, что испытывает – страх, радость, надежду? Скорее тревогу, изводящую, как боль раны.

– Скоро не жди! – убеждал его Велерад, отец троих детей. – В первый раз это долго. Надо потерпеть, никуда не денешься.

Илетай в первый раз управилась менее чем за один день – с утра до вечера, а два следующих – и еще быстрее.

Еще до полудня Свенельд увидел от ворот, как мимо бежит Лучинка – материна служанка.

– Что там? – он шагнул ей навстречу.

– Ох, не могу говорить, я спешу! – Лучинка замахала руками и попыталась его обойти; не задерживая ее, Свенельд пошел рядом.

– Что там? – повторил он. – Скоро?

– Ох, Свен, не стоит тебе об этом слушать…

– Ётуна мать, отвечай!

– Схватки очень сильные. Госпожа Сванхейд говорит… – Лучинка, женщина средних лет, задыхалась на быстром шагу, – ребенок очень крупный. Меня послали… принести нивяницы… зверобой, полынь – зелья… что облегчают боль…

С этим они дошли до Альмундова дома, и Лучинка стала рыться в коробах, где Радонега хранила целебные травы. Свенельд пошел обратно. Схватки очень сильные… ребенок крупный… Сванхейд и раньше говорила, что он крупный. При мысли о том, что Витислава испытывает сильную боль, хотелось, чтобы это немедленно кончилось. Страшно делалось от мысли, что схватки могут продолжаться еще невесть сколько.

Но вот прошел день… стемнело. Свенельд был дома, когда его вызвали к воротам. Выйдя, он увидел Сванхейд, закутанную в шубу на черной лисе.

– Все идет так, как и положено в первый раз. – Вид у королевы был бодрый, хотя и усталый. – У Вито не меньше надежд хорошо справиться, чем у любой другой, хоть ей и приходится нелегко. Я иду приглядеть за ужином, потом вернусь. Сейчас пошлю к ней сухой крапивы, твоя мать сделает отвар.

– Уже ведь утром делали! Неужели все еще…

– Головка ребенка уже было пошла, но тут схватки прекратились. Так бывает, если у матери не хватает сил вытолкнуть такое… увесистое дитя. Ваша мать говорит, с ее первенцем было то же самое. Уж не Годред ли намерен родиться еще раз? – Сванхейд печально улыбнулась. – Нужно ей помочь. Я начертила для нее дис-руны, и отвар крапивы поможет возобновить схватки. Когда будет нужно, мы и по-другому ей поможем. Не тревожься так сильно, Свен. Всем доводится через это пройти, и с тремя из четырех все обходится благополучно.

Обычно мужчин не посвящают в эти женские дела, но Сванхейд привыкла участвовать в разговорах о делах мужских и не видела ничего особенного в том, что Свенельд узнает, как его жена и ребенок борются за продолжение его рода. Роды – женская битва. Много ли мужчин гибнет на полях сражений? Не всякий и не всегда, только если случится война, на которой без тебя не обойтись. А из женщин каждая четвертая, а то и каждая третья оставляет на поле этой битвы свою жизнь, и так происходит всегда, даже в самые мирные времена.

В глубине серо-голубых глаз Сванхейд Свенельду мерещилась неискренность, за которой пряталась тревога. Его и тянуло туда, в баню у протоки, где все решается, и мутило от этой мысли. Мужчинам при этом делать нечего. Сейчас он никак не мог помочь Вито – ни серебром, ни силой, ни отвагой. Совсем никак. И это полное собственное бессилие, когда решается одно из самых важных дел в жизни, бесило его хуже всего прочего.

Хирдманы слонялись по двору с удрученным видом, у челяди все валилось из рук. Только Мамалай, произведенный в тиуны, не забывал, что коров нужно доить, а еду готовить, но и он притих, лишь шепотом воссылал молитвы за госпожу своим булгарским богам.

Еще позже к Свену заглянул Велерад и на вопросительный взгляд мотнул головой: еще нет.

– Там с нею Сванхейд, опять пришла, – попытался он успокоить брата. – Сказала, что больше не уйдет, пока все не кончится. Сванхейд сделает все, что возможно. Она знает какие-то нужные руны и умеет призывать дис на помощь… Смотри! – Он улыбнулся. – С нею там мать, Сванхейд и Илетай. Их три, и каждая рожала по три раза. Это получается девять…

– Девять чего? – Свенельд уловил упоминание священного числа плодородия, но не понял, что это значит.

– Ну, девять благополучно принятых младенцев, считая и нас с тобой. Неужели они все втроем с одним твоим не управятся?

Потом Велерад ушел – у него дома сидели свои три младенца из тех девяти. Свенельд опять остался один. Всю ночь он не спал, даже не ложился. Подумал было пойти к отцу, но отмахнулся от этой мысли – не хотел видеть жалеющие глаза и слышать насильственно-бодрые речи. Пусть отец лучше спит. Свен то ходил по избе, то садился, то опускал голову на подушку, но боялся заснуть и быть разбуженным ужасной вестью. Как никогда остро он ощущал свое одиночество. Был бы с ним Годо! Из брата его был плохой утешитель, но само его присутствие всегда придавало Свену силы и бодрости. Но Годо ушел во тьму, и оттого сильнее было ощущение, что туда тянет и весь мир. Ближе к утру Свен уже был близок к мысли, что пусть бы тролли взяли этого ребенка, только бы все кончилось поскорее!

Начало светать. Никто не появлялся. Несколько раз Свен решал сам пойти к бане, но делал два-три шага и замирал на месте. По пути навстречу вражеским клинкам он не боялся – в начале битвы его охватывала злость и шальная радость. Вспоминая недавнее сражение с мерей на Келе-озере, он завидовал самому себе – тогда было легко! А сейчас он терял силы от ужаса перед той вестью, что может его ждать. Она же тонкая, как тростиночка, хрупкая, как цветок… И еще такая молодая… С тремя из четырех все обходится благополучно… А с четвертой? Неужели Вито три года ждала его, чтобы дождаться… и с тем принять свою смерть?

Чувствуя, что какая-то рука стиснула сердце и не дает дышать, Свенельд вышел со двора и побрел к близкому берегу Волхова. Он слышал крики, что-де река тронулась, но не придал значения. А теперь сообразил – Волхов вскрылся! Когда в начале зимы Волхов замерзал, а потом весной вскрывался, это было одно из самых важных событий в жизни Хольмгарда за весь год. Волхов – не просто большая река. И не дорога, по которой попадают из Хольмгарда в Ладогу и далее в Варяжское море. Волхов – это стержень, на котором держится весь мир Гардов, ствол Мирового Ясеня, только состоящий из воды. Это и вода, и тело змея-бога, и воплощение Велеса, и сама Бездна, текучая бездна, дорога на тот свет. Лед на нем давно уже подтаивал, ломался по краям, давал полыньи и трещины. Уже несколько дней по нему не ходили, опасаясь провалиться. А сегодня утром стало видно – он движется. Ледяной покров, на вид еще почти сплошной, полз вдоль кромки, и оставшиеся с зимы отпечатки полозьев, конских копыт, вмерзшие в лед комки навоза и соломы двигались мимо причала Хольмгарда. И такая невиданная мощь стихийной, божественной силы ощущалась в этом движении – легко ли сдвинуть с места это бесконечное ледяное полотно! – что оторопь брала. На берегу еще лежал снег, почти не потревоженный весенним теплом, а ледяные поля меж берегов, на вид такие схожие со снеговыми полями – двигались, и довольно быстро. Кое-где в этой белизне виднелись трещины, проломы, щели, и в них блестела темная вода. От этой воды трудно было оторвать взгляд – Ящер, проснувшись, смотрел через них в мир живых, жадно впитывал свет и первые лучи настоящего тепла. Делалось жутко – будто сейчас это освобожденное чудовище покажется на поверхности, разламывая лед снизу, и полезет на берег. Понятно, почему в былые времена Ящеру в эту пору отдавали девушек – иначе возьмет сам, и много больше.

И снова Свен подумал о Годо. Брат остался для него воплощением силы, упорства, несокрушимости. Если бы дух Волхова вышел на сушу в человеческом облике – он был бы похож на Годо. Свен легко воображал себе брата, сидящего за столом в огромном пиршественном покое Валгаллы, за бесконечным столом среди сотен древних витязей. Но сейчас вдруг показалось, что брат где-то рядом. Вот здесь, в этом движении льда по воде, мощь на мощи, сила на силе… Весна – время, когда вскрываются реки и просыпаются мертвые. Сердце защемило такой болью от чувства этой близости и недоступности, что в глазах возникла резь. Свен не умел плакать и не понял, отчего все вокруг вдруг стало как в тумане.

– Господин!

Протирая глаза рукой, Свен обернулся. К нему бежала Беряна, даже без платка, с накинутым на плечи кожухом. Из косы выбились русые прядки и трепетали на ветру, голубые глаза блестели, будто это не челядинка, а некая дева весенних вод.

– Идем за мной, господин! – задыхаясь, крикнула она. – Тебя зовут!

– Что? – Свен шагнул к ней, обливаясь внутренней дрожью.

Но Беряна только помахала рукой и устремилась к бане. Однако ее раскрасневшееся лицо и блеск глаз уже дали ему ответ. От сердца отлегло – не могла она с таким лицом быть вестницей несчастья.

До бани у протоки было недалеко. Подходя, Свен заметил взмывающие к небу, порванные влажным весенним ветром клубы дыма. У самой бани Домачко, отцов челядин, раздувал костерок, рядом лежала целая груда влажной соломы и большой ком свернутого тряпья, тоже мокрого, с темными пятнами крови. Значит, все совсем закончено, раз уже вынесли жечь солому и тряпье, оставшееся после родов.

Беряна вошла первой, за нею Свен. Внутри обнаружились три женщины: Радонега, Сванхейд, Илетай. Точно как три норны или суденицы – пожилая, помоложе и самая молодая. Все они обернулись ему навстречу. У Радонеги на глазах блестели слезы, и даже морщины на лице, казалось, опустились от усталости и облегчения. Чуть раскосые глаза Илетай весело блестели. У Сванхейд, стоявшей между двумя другими, лицо было важное и торжественное, и она держала на руках какой-то сверток.

В свертке этом Свенельд мигом признал свою рубаху – ту, что надел вчера утром, а потом ее у него забрали. Сказали, что так надо. Теперь ее зачем-то держала на руках сама госпожа Сванхейд.

Медленно и величаво она сделала шаг вперед. Свенельда пробрала дрожь. Он будто очутился на небе, где ему навстречу выходят норны… Он еще жив? Это что ему протягивают – новую его жизнь? Возрожденного Бальдра?

– Вот твой сын, – сказала Сванхейд. – Возьми его на руки.

Свенельд только сглотнул. Сын… То самое, чего он ждал с прошлого лета, когда в конце жатвы супруга наконец сообщила ему, что затяжелела. Нет, с того давнего лета, когда он привез сюда Витиславу… целую вечность назад.

– Не бойся! – подбодрила Илетай. – Его уже обмыли, перепоясали и покормили, он тебя не съест.

Его уже по всем правилам перевели с того света на этот, для родного отца он, едва не сгубивший мать, уже безопасен. Хотелось спросить: «Он настоящий?». Сванхейд подошла вплотную – губы ее были слегка поджаты в попытке сдержать усмешку над растерянностью Свена, – и вложила сверток ему в руки.

– Мальчик такой крупный, поэтому долго не мог выбраться на свет. Сейчас он немного бледен, ему ведь тоже нелегко пришлось, но он здоров и хорошо сложен. Редко увидишь такого славного младенца.

Свен увидел продолговатое личико с зажмуренными глазами, на чуть припухшей маковке – влажная поросль темных волос. Было страшно, словно ему дали какого-то огненного змея… выходца из бездны – той, что нынче вскрылась. Хотелось спросить, как о чужом: а как его зовут? – чтобы познакомиться, но тут Свен вспомнил, что он-то и должен дать ребенку имя.

– Он родился в особенный день! – с воодушевлением сказал Сванхейд, как видно, довольная, что участвовала в таком событии. – В эту самую ночь вскрылся Волхов. Проснулся Ящер в глубине вод, в лесах пробуждаются медведи. Это значит, что ящер и медведь будут его покровителями. Вот вода. – Сванхейд сделала знак, и Илетай переставила поближе горшок с водой. – Как ты хочешь его наречь?

Свенельд опять сглотнул. Как? Да чтобы он помнил сейчас хоть одно имя, хотя бы свое собственное.

Всплыло в памяти, как он стоял на берегу Волхова и смотрел на движение льда. Думал о Годо, о том, как его сейчас не хватает. Годред… Но нет! Он не видел в личике ребенка ничего общего с Годо. Образ брата никак не совпадал с этим. Это не Годо. Это совсем другой человек, ему еще неведомый.

– Растерялся? – вздохнула Радонега. – Ясное дело, первенец же. Ну, с поди с женой посоветуйся.

Она подвинулась, и Свенельд вспомнил о Вито.

– Где она? – хрипло выдавил он.

Мелькнуло дикое чувство, что Вито он больше не увидит. Она исчезла, дав жизнь этому розовому крепышу, как исчезает зерно, когда появляется росток. Яблоневый цвет опал… Ее унесло движением льда на Волхове, и вот-вот этот лед растает, а с ним и…

И тут он ее увидел. Вито, лежала на полке́ позади стоявших женщин, на свежей соломенной подстилке. Уже умытая, переодетая в чистую сорочку, она была бледна, как льняное полотно. Ее светлые волосы были расплетены и разбегались с подушки десятками спутанных тонких ручейков. Это придавало ей русалочий, неживой вид, но Свенельд чудом вспомнил: волосы роженице расплетают, чтобы убрать все преграды для младенца.

Ее глаза смотрели на него и жадно искали его взгляда. Она так обессилела, что не могла говорить, но в ее глазах отражалось все, чем она была полна: облегчение, гордость и надежда. Мальчик, живой здоровый мальчик. Его появление на свет она несколько лет считала главной целью и смыслом собственной жизни, и вот она совершила это. Сейчас ей казалось, что она безропотно готова умереть. Еще и для того, чтобы не пришлось когда-нибудь пережить это снова.

– Вито… – Свен шагнул к ней с ребенком на руках. – Ты… ты знаешь… как ты хочешь его назвать?

– Да, – осипшим слабым голосом ответила она; Свен не узнал го́лоса своей жены и через это понял, какие муки ей пришлось претерпеть. Она сама как будто переродилась и из тонкого цветка, который он знал, сделалась женщиной. – Я хочу… чтобы он был Мстислав… как мой брат.

– Хорошо, – с облегчением согласился Свенельд. – Как скажешь.

Этого брата Мстислава он знал – виделись несколько раз. Правда, помнил он его слабо, но это и к лучшему. Имя Мстислав, на Волхове неизвестное, ни о ком ему не напоминало. Оно относилось только к этому головастику с щелочками глаз и стиснутыми кулачками.

Держа его на одной руке, Свен запустил вторую в горшок с водой, зачерпнул в горсть, вылил на голову младенца и сказал:

– Я признаю этого ребенка моим и даю ему имя… Мстислав, Свенельдов сын.

На первых словах ребенок, ощутив текущую по лицу воду, завозился, фыркнул, а на последних завопил…

Настала пора, у мери называемая «витшанг» – месяц половодья. Вскрылись реки, стаял снег, и теперь от ворот Силверволла открывался вид на яркий сине-рыжий простор: отраженное в ручье, прудах и озерцах синее небо, рыжая прошлогодняя трава и осока по берегам. Уже скоро все зазеленеет – и не заметишь как. Меряне отмечали Ого-тулан-юд – Ночь больших костров, весеннее поминание предков, и Даг с семьей тоже отнес жертвы на Бьярнхединов курган. Вслед за тем приходит Праздник семян. У мери не пахали полей, как это делали словене и поляне. Живя среди бескрайних лесов, раз в несколько лет они выбирали подходящий участок леса и срезали с каждого дерева широкое кольцо коры, иногда подрубали ствол, чтобы он засох стоя. Не приходилось даже валить дерево. Следующей весной участок поджигали – обложенные хворостом сухие стволы жарко горели на корню, потом падали и догорали уже на земле. Пал рыхлили, для чего годились даже простые палки, и в смесь золы и прогоревшей земли бросали семена ржи, полбы, овса. Урожаи бывали огромные – с одной мерки посеянного зерна после жатвы и обмолота получали тридцать, а в хороший год все пятьдесят мерок, причем зерна чистого, без сорняков – их семена сгорали в почве. На второй год урожай падал вдвое, но оставался еще хорошим. На третий год участок забрасывали, он зарастал травой и превращался в пастбище для коз и овец, а потом постепенно вновь покрывался лесом. Только вокруг Силверволла, не желая в поисках нетронутой чащи покидать насиженное место, русы распахивали давно обработанные земли, но для этого требовалась лошадь и соха, а урожай был всего-то три мерки с одной.

В пору, когда поджигали высушенные делянки – делалось это в конце месяца виштанг или в начале месяца кыраш – клубы дыма висели над лесами со всех сторон. Неотвязный запах гари изводил, от него было некуда деться. В иные дни дымное марево делалось таким густым, что солнце едва проглядывало сквозь него, будто глаз робкого великана, и можно было в полдень смотреть на него, не опасаясь ослепнуть. «Солнце черно, земли канули в море…» – нараспев повторял Даг. Дальше он не помнил, но говорил, что это из древней песни о самом конце мира.

Когда земля высохла, на Даговом дворе все пришло в беспорядок. Поленницу убрали, на двор привезли ошкуренные бревна и стали класть из них срубную пристройку, чтобы сообщалась с основным домом с задней стороны. Эти бревна – сосновые на стены, еловые на кровлю, – Даг начал готовить, сделав на стволах затесы, еще в тот год, как сыновья только ушли на Хазарское море. Он мог лишь надеяться, что они вернутся живыми, но вполне естественно предполагал, что после возвращения они сразу женятся и им понадобится жилье. Кто достанется им в жены, как они предпочтут жить – по-прежнему с отцом или заведут свое хозяйство, одно либо два, – он не знал и поэтому самого строительства не начинал.

Зимой после возвращения сыновей лес, за четыре года полностью высохший, срубили. Весной с бревен сняли кору – в это время она легче отслаивается, – и решеткой уложили бревна досушивать, замазав срезы глиной, чтобы смола выходила не через них, а через сам ствол. Так он делался прочнее и приобретал красивый красноватый цвет. В конце санного пути бревна привезли на Дагов двор и, когда снег стаял и земля подсохла, приступили к делу. На землю сперва положили камни, на них бересту, чтобы бревна не гнили.

Посоветовавшись, решили, что своего хозяйства Арнор заводить пока не станет, а всем вместе женщинам будет легче управиться со скотом и детьми. «Арно ведь когда-нибудь уйдет от нас, – говорил Даг сыну. – Мы с Ошалче хотели бы, чтобы Снефрид ее заменила, иначе нам придется разделить и скот, и челядь». Даг не забывал и о намеках Виги и прикидывал, где возводить помещение для него. Размеры двора позволяли еще одну пристройку совсем с другой стороны, со входом через сени. «Скажи спасибо, что не через хлев, шоля!» – утешал брата Арнор. Со всеми этими новшествами Дагово жилище должно было приобрести очень причудливые очертания, но Даг только радовался, воображая, сколько народу, с новыми женщинами и детьми, под его рукой вскоре соберется. «Нам нужна своя часть дома, – тихонько говорила Снефрид Арнору, – потому что в этой детей уже достаточно!»

В один из таких дней Арнэйд была в кудо и готовила похлебку из мяса диких уток, которых братья утром настреляли на лесном озере, крупы и свежей зелени. Со двора доносился стук топоров: Даг с обоими сыновьями, Веденга и кое-кто из соседей трудились, складывая венцы, оставляя, по мерянскому обычаю длинные концы бревен на углах. Было готово уже четыре венца, весь двор усыпан щепой. Вдруг в кудо вошел Виги, источая смолистый запах.

– Арно! Что у тебя тут есть? К нам гости приехали!

– Кто еще? – Арнэйд обернулась.

– Не поверишь – сам Тойсар.

– Тойсар? Из Арки-Варежа?

Изумленная Арнэйд опустила ложку. Тойсар никогда не бывал в Силверволле – он предпочитал не отходить далеко от своих священных рощ и ради дружбы пару раз в год приглашал Дага к себе.

– И он, и Талай с ним, и еще два каких-то пойги[49], – подтвердил Виги. – Приехали по Огде, на лодке. Ошачле просит найти пива и сыра.

– Зачем они приехали?

– А ёлс его маму знает! Надо думать, поговорить про те дела на Келе-озере. Но раз уж он здесь, постарайся принять его получше. Не забывай – я собираюсь скоро похитить его дочь!

– Может, они для этого и приехали? – пошутила Арнэйд. – Может, она у них в лодке в коробе сидит?

Бросив ложку, Арнэйд позвала Талвий приглядеть за котлом, а сама побежала в погреб. Навстречу ей попалась Пайгалче, гнавшая в кудо детей, чтобы не путались у гостей под ногами. Новое пиво ставили к жертвам за начало сева, но, пожалуй, ради пана Тойсара можно было открыть один бочонок. С кувшином и круглым белым сыром в деревянной миске Арнэйд прошла через двор; Тойсар со спутниками был уже там и обменивался первыми приветствиями с удивленным Дагом. Арнэйд мельком бросила любопытный взгляд на немолодого мужчину среднего роста, со светлыми волосами и рыжеватой бородой, и удивилась его обыденному виду: ей казалось, что хранитель главной священной рощи должен быть таким же высоким и внушительным, как ее собственный отец. А он в простой белой свите, даже посоха нет…

Когда Даг наконец ввел гостей, Арнэйд и Ошалче встретили их как подобает: с ковшом пива, отделанным по краю полосками серебра из рубленых шелягов – ковш каждый гость выпивает до дна, – с блюдом сыра и лепешек, от которых откусывают по одному разу. Ошалче ради такого случая – она была в дальнем родстве с Тойсаром, вернее, с его покойной женой, Кастан, – облеклась во все свои украшения и теперь каждый ее шаг сопровождался бронзовым перезвоном подвесок. Арнэйд надела цветное платье – серовато-зеленое, как болотная растительность, но тоже добавила подвесок на очелье, на грудь, на пояс, на кончик косы и на ремешки поршней. Платье было с отделкой красно-синим шелком, пояс сшит из того же шелка, и Арнэйд не сомневалась, что выглядит очень хорошо.

После обмена приветствиями гостей усадили за стол. Сели Даг и Тойсар с сыновьями, а три женщины – Ошалче, Арнэйд и Снефрид – стояли поодаль, чтобы не загораживать свет очага, и наблюдали, выжидая, когда понадобится еще что-нибудь подать. Вместе они выглядели забавно, как про себя отметил сидевший к ним лицом Арнор: Ошалче – в мерянском платье, состоявшем из мешковатого кафтана до колен, коротких портов, обмоток и головного покрывала под венцом с бронзовыми украшениями, Снефрид – в варяжском платье, хангероке с наплечными застежками и в чепчике, и Арнэйд – как среднее между ними, в варяжском платье, но с мерянскими уборами. Как три дисы Силверволла…

Оглядываясь, Арнэйд приметила на полатях Еркая: тот выглядывал из-за края нарочно спущенной занавески, за которой спрятался, чтобы посмотреть, как отец будет принимать гостей.

Разговор начинался обыденно – хорошо ли доехали, как дела в Арки-Вареже, что слышно из других мест. Даг рассказал о женитьбе старшего сына. Тойсар обернулся, чтобы взглянуть на женщин, и спросил:

– Но которая из этих молодых красавиц твоя невестка?

Не только Снефрид, но и Арнэйд для него оказалась новым лицом. У Снефрид на голове был привычный ей голубой чепчик, а у Арнэйд – только очелье из шелка, но Тойсар, редко видевший женщин русов, усомнился в своей способности по одежде отличить девушку от молодой жены.

– Та, что со светлыми волосами, в красном платье. В зеленом – моя старшая дочь.

– Ей как будто уже время выходить замуж?

– Несомненно, но у нас по дому столько работы… – Даг несколько смутился, ибо давно уже знал, что слишком задержал дочь. – Впрочем, я не намерен ее удерживать… Словом, из семи стран-чужбин судьбу приводящий добрый великий бог пока не приготовил ничего для Арнэйд, – торопливо закончил Даг. – А что слышно в ваших краях?

Арнэйд, прежде чем опустить глаза, успела заметить, каким пристальным взглядом окинул ее Тойсар, и несколько удивилась. Чего ему надо? У Тойсара, кажется, ни одного холостого сына не осталось, Талай и Тайвел, спутники ее братьев по походу, женились сразу после возвращения, с блеском похитив каких-то двух сестер.

– В наших краях… хороших новостей не так чтобы много, – заговорил Тойсар, и Даг понял, что тот наконец приступает к главному. – Я счел, что должен тебя предупредить. После того случая на Келе-озере… Я был там, – помолчав сказал Тойсар. – Съездил недавно, уже когда вскрылись реки. Келе-бол… уничтожен без остатка. Он полностью сожжен. Говорили, что трупы после битвы так никто и не убрал со льда, а когда лед растаял, они утонули. На берегу кое-какие тела лежали. Я собрать велел то, что от них осталось, сжечь и для успокоения духов жертвы принести, иначе они и вовсе живому человеку не дадут проходу. Нужно бы принести жертвы еще и тем, кто в озере. От жителей уцелели несколько стариков – их русы отпустили – и подростков, они сумели в конце битвы убежать и в лесу укрылись. Но все женщины, дети уведены. Мы, что их перебьют, боялись, но, благодаренье богам, их тел нигде не нашли. А мужчин для той битвы Аталык со всего кумужа собрал, и теперь десятки семей без мужей, отцов и сыновей остались. Некому их кормить. Они по родичам в более отдаленных местах разошлись. Благодаренье богам еще раз, что у Севендея не было времени окрестные болы разграбить, иначе и они обезлюдели бы. Нелегко сиротам будет выжить…

Рассказывая, Тойсар старался не смотреть на сыновей Дага, а те сидели с каменными лицами.

– Видно, разгневались боги, – продолжал Тойсар, – и керемета Синего камня послали нам. Верхом на каменном коне, огромный и черный, без лица, он выскочил прямо из камня и стал разить железной молнией всех подряд – мерян и русов. А потом обратно в камень скрылся.

Арнор даже не переменился в лице. Пусть думают, что это был керемет. Больше будут бояться. Тот самый хазарский меч висел на стене, на самом виду, самоцветы в позолоченной рукояти отражали свет очага, но в нем Тойсар не узнал той «железной молнии», о какой ему рассказывали уцелевшие участники ледовой битвы.

– Все это очень прискорбно, и клянусь тебе могилой моего прадеда, я бы хотел, чтобы всего этого не случилось… – начал Даг.

– По всей Мерямаа встревожены люди. Еще худшие беды пророчит нам керемет Синего камня. Толки разные ходят. Иные говорят, что видеть вас, русов, на нашей священной земле, близ наших священных рощ не желают больше боги. Мол, раздор, войну, пролитие крови, разорение селений принесли нам русы…

– Все это принесли вам те хазарские гости, которых ты принимал у себя в Арки-Вареже, – напомнил Арнор. – Это они подбивали мерян отказываться платить дань и враждовать с Олавом. Аталык зашел в этом дальше всех, поэтому пострадал. А кто живет с нами в дружбе, тому ничего не урожает.

– Вот как тебе, к примеру, – подхватил Даг.

– Я слышал, что на весенних молениях люди желают спросить богов об этом: стоит ли изгнать русов из Мерямаа или позволить им жить здесь и дальше.

– Изгнать? – Арнор подался к нему. – Кто такое говорит?

– Их слишком много, чтобы стоило имена перечислять…

– Я уверен, что П-пагай среди них первый!

Тойсар не сказал «да», но лицо его ответило на этот вопрос совершенно ясно.

– Если уж дойдет до такого гадания, обязательно спроси у богов, что ждет мерян, если они попробуют изгнать русов. – Даг нахмурился. – Мы живем здесь уже пять-шесть поколений. У нас много мужчин, много хорошего оружия и опыта. Мы не сдадимся без боя и не позволим прогнать нас от могил наших предков и наших священных мест. Да и что бы вы выиграли? Даже если Олав не пришлет войско, чтобы покарать вас, – а он пришлет, я думаю, – вы потеряете всю торговлю. Ни хороших мягких тканей, ни серебра или бронзы, ни острых ножей и красивых гребней больше не будет.

– О торговле… чуть после мы поговорим. Ты знаешь, Даг, я всегда был вам другом. Я даже был непрочь… ммм… – Тойсар взглянул на Арнора, – породниться с тобой. Если бы это решал только я… Моя дочь была бы сейчас твоей невесткой…

Он снова бросил взгляд на Арнора, и в его глазах читалось скорее облегчение, что силы судьбы этому помешали. Нынешний Арнор, уверенный и безжалостный, вовсе не нравился ему как зять.

– Я хотел бы, чтобы мы сохранили эту дружбу, видит Кугу Юмо, я говорю правду. Но мы, меряне, должны быть уверены, что вы – друзья нам.

– Разве мы давали повод усомниться?

– До этой зимы – нет. – Тойсар снова показал глазами на Арнора и Виги.

После того как они участвовали в разорении Келе-бола, объявлять их большими друзьями мери было бы неуместно. Но и объяснять, чья вина в этом раздоре, Арнору надоело.

– Те ядовитые змеи, чьими языками был вызван той раздор, уже раздавлены, – все же сказал он. – Ни одной из них не осталось в живых. Ни молодой, ни старой. И если с восточной стороны больше таких не появится…

– А если появятся, мы передавим их сразу же! – подхватил Виги. – Мы допустили промашку по неопытности. Мы не знали, какое зло несут с собой эти люди. Иначе на нашем берегу Валги не было бы и духу ни одного из них! Но больше мы не дадим себя провести.

– Не хотел бы вызвать спора, но вы понимаете, почему люди так охотно впитывали тот яд? В словах тех… посланцев было немало истины. Теперь, если Олав поссорится с нами, он останется без куниц и серебра. Ведь через южные реки он больше не может…

– Вы, меряне, тоже! – убедительно сказал Даг. – Без помощи Олава вы не сможете вывозить свои товары. Даже если хазары пришлют к вам новых посланцев, даже если состоится все то, к чему они вас склоняют – вы окажетесь в их полной власти и без защиты Олава сделаетесь рабами! Не тягайтесь с хазарами! Это правда, что Хазария сильна. Ваше счастье, что вы от нее так далеко. Ты знаешь, что не так давно хазары ходили войной на Булгар, убили сына Алмас-кана, а его дочь увели силой? Ты хочешь, чтобы с твоими детьми сделалось то же?

– Люди говорят, что из-за русов и Олава с моими детьми сделается то же! – вырвалось у Тойсара, и на его спокойном лице впервые проступили признаки волнения.

– Нет, если ты не покажешь себя его врагом. Ведь Олав предлагает вам общий поход на восток, до булгар, чтобы богатство приобрели мы все.

– Люди полагают, что мы могли бы сделать это без Олава!

– Люди не знаю, о чем говорят. Талай! – Арнор обратился к Тойсарову сыну. – Ты был с нами. Ты видел ту дорогу. Неужели ты внушаешь твоему отцу, что вы, меряне, сможете пройти ее без нас?

– Я говорю, что мы могли бы пройти ее вместе, – хрипловато от волнения заговорил Талай, ровесник Виги. – Мы и вы, русы Тумера. Вас много, вы сильны, хорошо вооружены и опытны. Если мы и вы объединим наши силы – так ли нам нужен будет Олав? Вместе с вами мы соберем тысячу человек и дойдем до Булгара. А уже потом, когда мы сговоримся с Алмас-каном, мы сможем предложить Олаву новые условия мира. Пусть он возит свои товары через нашу землю, но дани с нас больше не берет. Аркей, чем ты хуже Севендея? Никто у нас не думает, что ты хоть немного уступаешь ему силой, отвагой и умом. Если вы объединитесь с нами, мы добьемся того, что тебя признают вождем такого похода – русы и меряне.

– Сдается мне, – заговорил Тойсар, пока хозяева в изумлении старались уяснить себе речь его сына, – пришло для вас, русов Тумера, время выбирать, с кем вы. Ты верно сказал – вы пять или шесть поколений среди нас живете. На нашей земле много могил ваших дедов, а значит, земля эта отчасти и ваша. Вы родились здесь – ты, Даг, все твои дети, даже твой отец и дед. Ты почти такой же мерянин, как мы. Ты говоришь нашим языком не хуже меня и уважаешь наших богов и обычаи. Так кто тебе ближе – мы или Олав? Ты его хоть раз в жизни видел? Что тебя с ним связывает, кроме обязанности платить дань? Ты и я, мы оба одинаковую дань платим! Мы равны и мы все равно что братья. И теперь, когда сыновья наши вместе в Булгар дорогу открыли, будет равно несправедливо, если Олав нас обоих обирать продолжит!

Даг помолчал. Замкнутое лицо Арнора само говорило, что он об этом думает.

– Тойсар, перед каким выбором ты меня ставишь? – начал Даг. – Ты хочешь, чтобы я выбрал между русами, мои народом, с кем у меня общие предки, язык, боги, обычаи – и вами?

– С Олавом у тебя общие предки, – доверительно сказал Тойсар. – А с нами – общие потомки! – Он кивнул на занавеску, из-за которой выглядывала удивленная мордочка Еркая. – И ты сомневаешься, в чью пользу сделать выбор?

– Если я порву связи с Олавом – здесь будет война. И мои младшие дети не успеют вырасти. А если сохраню – все равно будет война. Лучше мне сохранить верность предкам – не стыдно будет взглянуть им в глаза, а попаду я к ним уже совсем скоро. Пойми, Тойсар. Какой бы выбор ни сделал я, война не принесет ничего хорошего ни нам, ни вам. К чему бы ни склонился я, Олав не смирится с потерей власти над Мерямаа. Я знаю своих сородичей-русов. Даже если вы – или мы – отобьем первый натиск, он не оставит нас в покое. Он снова позовет на помощь Хельги Хитрого, Улава смолянского, людей из Пскова…

– Наймет варягов, – подсказал Арнор, через стол бросив взгляд на Снефрид.

– И варягов. Тем более сейчас, когда путь через Мерямаа остался единственным, Олав не отступится от него и добьется власти над ним любой ценой. Вы здесь видели только часть его войска, и то это были две тысячи человек с лишним. А изначально их собралось…

– Вдвое больше, – подсказал Арнор.

– Столько вы не соберете. Не говоря уж о том, что ни оружия, ни шлемов, ни щитов, ни умения у вас нет такого, как у них.

– Те люди обещали, что Итиль нас поддержит…

– До Итиля далеко. Да и если он вас поддержит, то лишь ради того, чтобы сделать своими рабами. Хазарам не нужно ваше счастье, вы им не родня. И боги у них совсем другие. Им нужно, чтобы русы не могли торговать с булгарами через Мерямаа. Если здесь вместо земли будет сплошное пожарище, хазарам это понравится. Они уязвят своих врагов и удержат в подчинении булгар. А вам какая в этом польза?

– Олав все равно покорит вас, как это сделал его дед, – сказал Арнор. – Вы снова станете платить дань, только вся земля ваша будет разорена, как Келе-бол. Ты желаешь этого?

Тойсар глубоко вздохнул. Помолчал. Потом сказал:

– Я к тебе, Даг, почти один, как ты видишь, приехал. Я хотел, чтобы мы с тобой обсудили все это дело доверительно, без тех, кто жаждет раздора…

– Я с тобой честен. И клянусь могилой Бьярнхедина Старого, никто не может желать мира сильнее меня!

– И я тоже, – добавил Арнор. – На этом самом пути я не раз проливал кровь, мне ни к чему с вами лукавить.

– Я верю вам. Но убедить иных будет трудно…

– Пагая, – язвительно уточнил Арнор.

– И его. Он – глава сильного кумужа, многие к нему прислушиваются. И я должен к нему прислушиваться – он ведь близкий родич моих детей. А еще есть Коныш, Мантур и Еласа с ее сыновьями. Я должен обдумать все, что вы мне сказали. И вашим словам я не могу отказать в справедливости. Но убедить людей мне будет трудно…

– Ты – хранитель священной рощи, владыка кумужа и сновидец, – выразительно напомнил Арнор. – Ты толкуешь и передаешь людям волю богов. Я уверен, боги тоже поймут справедливость наших доводов. Они ведь не хотят, чтобы священная Мерямаа превратилась в пустыню с горелыми пятнами на месте болов.

Тойсар, в свою очередь, понял этот намек.

– Мне не так уж нужно богатство, мне и без того хватает хлеба и скота, чтобы никто в моем кумуже не голодал, – снова заговорил он. – Главное, чего я хочу – это избежать войны. Чтобы вся священная Мерямаа не стала мертвым владением Киямата. Мы подумаем еще, как этого избежать… А теперь, Даг, когда мы отдохнули с дороги, я бы, пожалуй, не отказался помочь тебе – я видел, у тебя на дворе что-то строят?

– Ты не знаешь, у Тойсара есть неженатые сыновья? – шепнула Арнэйд младшему брату.

– Не знаю. А тебе зачем? Хочешь за них замуж? – Виги изумленно поднял свои темные брови.

– Я не хочу. Но он весь день так на меня смотрит, будто примеривается, выйдет ли из меня невестка.

– Если хочешь, могу спросить у Талая. Но откуда бы ему взять еще сыновей, когда его старушонка злобная померла?

Остаток дня Тойсар с сыном и отроками помогал Дагу строить, а женщины тем временем готовили ужин: ради гостя зарезали ягненка, жарили мясо и рыбу, запекали репу с солеными грибами, делали ржаные алабыши и тертыши с разной начинкой, варили кашу с луком.

Пока ели, говорили о разных незначительных вещах, но видно было, что оба старейшины напряженно обдумывают вопросы, которые друг другу задали. Арнор будто вознамерился оправдать свое новое прозвище – на его лице отражалась уверенность и непреклонность. Не так чтобы он любил Свенельда, Олава и прочих людей из Хольмгарда, но твердо знал, что никакого своеволия они не допустят, и у них хватит сил его подавить.

Но вот со стола убрали остатки ужина, поставили кувшин пива, серебряные и стеклянные чаши, сыр и лепешки на расписных блюдах.

– Вот что я скажу тебе, Даг, – начал Тойсар. – В ваших словах было много истины. Много лет мы жили в мире, и неразумно нам было бы ссориться с русами ради хазар, которых мы совсем не знаем, но о которых мало слышали хорошего, кроме их богатства… Но если ради своей свободы и благополучия умереть – достойно славы, то умирать в погоне за богатством чужим – бесчестно… Простите, молодцы, я о вашем походе на сарацин не говорю.

Арнор и Виги ухмыльнулись, переглянувшись с Талаем.

– Я предпочел бы сохранить мир с Олавом и особенно с вами, – продолжал Тойсар, и Даг кивнул с довольным видом:

– Я знал, что твой ум и мудрость подскажут тебе верное решение!

– Но будет нелегко… – Тойсар запнулся. – Многие из наших людей настроены против вас. Говорят, то, что вчера случилось с Келе-болом, может завтра случиться с Арки-Варежем, Пиги-болом и любым другим селением, если его жители чем-то вызовут недовольство русов…

– Это ложь! – гневно бросил Арнор. – Мы не волки, чтобы кидаться на кого попало.

– Но трудно будет убедить в этом людей…

– И поэтому они сами полезут в пасть? У них есть хоть немного ума в голове?

– От напуганных людей, аля, трудно ждать мудрости…

– Все они понимают, что если боишься медведя, не стоит идти к берлоге и шуровать там жердью! Так почему с нами они обходятся по-другому?

– Я не меньше вашего хочу сохранить мир в Мерямаа! – заверил его Тойсар. – Я не могу выступить против Олава – моя родная дочь живет в доме Велкея. И это мне иные уже ставят в вину.

– Твоей вины тут нет, ати! – возразил Талай. – Если и есть чья-то вина, то моя – я проиграл ее Велкею…

– Что теперь говорить – такова была воля богов, и она свершилась. Я готов поддержать вас, Даг, и буду унимать людей, желающих раздора, насколько хватит моих сил. Но я должен знать, что и вы нас не предадите.

– Мы? – Даг впервые в жизни услышал обвинение в возможном предательстве и так удивился, что даже не обиделся. Это казалось ему настолько вопиющей глупостью, что даже не стоило серьезного отношения. – Как мы можем вас предать?

– Выступить на стороне Олава, если он… сделается нашим врагом.

– Он не с-сделается вашим врагом, – Арнор начал терять терпение, – если вы будет верны договору и не в-выступите против него!

– Вот-вот подойдет срок весенних молений на Празднике семян, и я буду вопрошать богов, чтобы указали детям Мерямаа верный путь. Но боги скорее дадут нам благоприятные ответы, если мы с вами будет уверены друг в друге… как настоящие родичи.

– Что ты име… – Взгляд Дага вдруг упал на Виги, который выпрямился и бешено закивал ему. – О да! Есть хороший способ. Мой младший сын еще не женат, а у тебя в доме имеются две дочери, из них старшая уже вполне готова к замужеству. И мы могли бы…

Тойсар вроде бы удивился, но хохотнул:

– Я не считаю хорошим способом отдать еще одну дочь русам. Они заполучили мою старшую, хоть и против моей воли, и что мне это принесло? Попреки родни, что-де я продался русам, и Севендей на правах родича вмешивается в мои дела! А свою дочь и внуков от нее я никогда не увижу, для меня она все равно что умерла…

– Но мы-то живем не так далеко! Если твоя дочь будет в нашем доме, ты сможешь видеть ее когда угодно, мы всегда тебе рады!

– Видишь ли, Даг… Моя жена, как ты знаешь, умерла два лета назад, и мне, как хранителю священной рощи, без хозяйки жить неприлично. Что бы ты сказал, если бы я попросил твою дочь в жены?

– Кому? – не понял Даг.

– Мне! По-твоему, я слишком стар? Мы с тобой почти в одних годах, а насчет себя ты ведь так не думаешь! – Тойсар подмигнул на Ошалче, взявшую на руки младшего, годовалого ребенка.

– Ты сам хочешь жениться на моей дочери?

– Именно так. Тогда я буду уверен, что мы станем выступать заедино, и все наши люди поверят, что вы, русы Тумера, нам не враги.

Даг перевел взгляд на Арнэйд. Она сидела на помосте и пряла конский волос после весенней стижки грив, но при последнем обороте разговора опустила работу на колени и смотрела на мужчин во все глаза. Снефрид с нею рядом не понимала, о чем идет речь за столом, но заметила ее волнение и тоже перестала прясть.

Арнор переменился в лице и подался вперед. Его губы сложились для слова «нет», но он смолчал, лихорадочно отыскивая подходящий довод и все не находя. Чем он объяснил бы свое нежелание? Обычные предлоги для отказа – невеста молода, не готово приданое, некому дома работать – не годились для Арнэйд, которая «отрабатывала родительский хлеб» на несколько лет дольше, чем это принято даже у мери. Может, хранитель священной рощи озера Неро для них недостаточно хорош? Чем-то замарал себя? Нет, но только подумать о том, что Арнэйд будет жить в двух-трех переходах… да еще и среди мери…

– О-о-о-о… – Красноречивый Даг не нашел слов. – Мы должны подумать… посоветоваться…

– Это законное желание, но не затягивай с этим. Весенние моления уже совсем скоро. А после них наступает время, подходящее для свадеб.

– Пожалуй, нашим гостям пора отдохнуть… – деревянным голосом пробормотал Арнор.

На ночь Тойсара со спутниками отвели в гостевой дом, где жгли огонь в очаге с самого их приезда, чтобы прогреть помещение – весенние ночи еще были холодны. Но в жилище Дага покой пришел не скоро. Домочадцы спорили, перебивая себя и друг друга. Арнор был против и даже возмущен, как будто Тойсар пожелал получить его собственную руку или ногу. Дом без Арнэйд представлялся ему пустым, как «домик мертвых» на мерянских кладбищах.

– Но когда-нибудь ведь она должна выйти замуж! – отважно возражала ему Ошалче, самая горячая сторонница этого брака. В последние годы, после похода, она прониклась к старшему пасынку отчасти боязливым уважением, но случай был особенный. – Не хочешь же ты, чтобы она засохла здесь, качая моих, а потом твоих детей! – самоотверженно восклицала Ошалче, хотя именно она, ради присмотра за детьми, уже года три даже не заговаривала о замужестве Арнэйд.

– Это было бы позором для всего нашего рода! – горестно поддержал жену Даг, сам не зная, к чему склоняется. – И я понимаю Тойсара: он хочет получить молодую жену и в придачу залог нашей дружбы…

– Моя сестра не будет залогом! Он, помнится, не так давно просил Свенельда посватать для него дочь Олава!

– Видно, сам догадался, что эта птица для него уж слишком высоко летает!

– А мы, значит, птицы пониже!

– Думаю, он запрашивал много, чтобы получить меньше, – хмыкнул Виги, – и теперь готов ограничиться разумными желаниями. А если бы вы согласились, то можно было бы взамен стребовать с него Илику для меня!

– Арни, ну скажи, кого бы ты хотел для нее в мужья? Гудбранда вы отвергли, в Хольмгарде оставался неженатым Годред, но его убили… Подскажи мне, за кого ей выйти, я пойду и улажу это дело! Но мать права – мы не можем допустить, чтобы Арно умерла девушкой в нашем доме! Ее родная мать вовсе этого бы не хотела!

– Арно! – Через какое-то время Виги вспомнил о сестре. – А ты что скажешь? Нравится тебе старичок?

– Едва ли ей понравится переселиться в Арки-Вареж!

– Арни, помолчи, дай ей сказать!

– Я… – Арнэйд сглотнула. – Я не знаю…

– Арно, д-дорогая! – Арнор подошел к ней, упал на колени и схватил ее руки. – Неужели ты хочешь уехать от нас т-так далеко? Ж-жить среди мери! С этим стариком, который г-годится тебе в отцы! Его старший сын старше тебя! Ты сразу станешь бабкой его внуков, в твои-то годы! И ты же видела его нос!

В его глазах, в голосе было такое выражение, будто он сейчас заплачет. Плачущим старшего брата Арнэйд не видела уже лет пятнадцать, и сама задрожала.

– Но моя милая! – С другой стороны к ней подошел Даг, и Арнэйд сидя подняла к нему лицо. – Сдается мне, судьба катится туда, что только ты можешь спасти нас всех! – не очень складно воззвал он. – Тойсар поставил эту свадьбу условием мира! Если ты выйдешь за него, он заставит своих отбросить эти мысли насчет изгнания нас отсюда.

– Мы и сами не дадим нас изгнать! – Арнор повернул к нему голову.

– Но подумай о цене! Ты хочешь, чтобы мы воевали со всей Мерямаа?

– Я их не боюсь, ётуна мать! Я им покажу керемета Синего камня!

– Успокойтесь! – Снефрид встала со скамьи и выставила ладони. Теперь, когда разговор велся на языке руси, она узнала, с чем приехал Тойсар. – От вашего крика нет никакой пользы. Вы только ее расстраиваете. Замолчите и дайте ей подумать. Арно умная и смелая девушка, она придет в себя и сама решит, как будет лучше. Может, ей понравится стать тещей Вальдрада и бабкой его детей!

– Как будто нос для хорошего мужа так уж важен… – вставила слово Пайгалче. – Не с носом жить! А человек такой почтенный, умеет вести дом…

– Правильно! – Не слыша служанку, Даг перевел дух. – Пусть она решит. Я… Она знает, чего бы мне хотелось… что я считаю благоразумным… но даже ради… ради всего на свете я не стану ее принуждать.

– Этими словами ты ее принуждаешь! – обвиняюще выкрикнул Арнор.

– Нет. Никогда я не захочу, чтобы она делала то, чего не хочет сама. После всех этих лет, когда дом наполовину держался на ней, это было бы… черной неблагодарностью.

Арнор медленно поднялся на ноги и отошел. У него зрело предчувствие того решения, какое примет Арнэйд, но не мог же он силой удерживать взрослую сестру от почетного и очень нужного всем сторонам брака.

Ночью Арнэйд спала очень плохо: если и забывалась тяжелой дремой, то вскоре вновь просыпалась, вздрогнув, с ощущением чего-то очень важного, гнетущего. Как будто нечто темное стояло возле спального помоста и сторожило малейшее ее движение. Утром они со Снефрид, как обычно, принялись за дела в хлеву и в кудо. Теперь светало рано и они выходили из душных домов в свежесть ясного рассвета, пронизанного бодрящим запахом влажной земли и первой зелени. Куры после зимы начали нестись, и дети каждое утро шарили в соломе, ликующими криками встречая каждую находку яйца.

– Может быть, не только мужчины могут совершать подвиги, – говорила Арнэйд, глядя в котел с молоком, но мысли ее были очень далеки от того, над чем трудились руки. – Ведь если бы ради мира в Мерямаа Арни и Виги надо было поехать куда-то за месяц пути и там сражаться, разве они бы отказались? Разве бы стали говорить – нет, мы лучше посидим дома? Нам здесь больше нравится!

– Нет, но на то они и мужчины!

– Тойсар сватается ко мне потому, что я женщина! К Виги он не посватается, и этого подвига вместо меня никому не совершить!

– Ты рассуждаешь, как настоящая валькирия! – Снефрид обняла ее. – Я вовсе не шучу. Ты не менее отважна, чем они. Мужчине нужна храбрость на короткий срок – в любой битве он или победит, или будет убит и очутился в Валгалле. А ты принимаешь решение на всю жизнь, и тебе придется быть мужественной каждый день, до самой смерти. Конечно, этот Тойсар не молод и не так красив, как Арни, но на вид он не такой уж плохой человек. Глаза у него добрые.

– Ты говорила, что ко мне посватается кто-то похожий на медведя! Чем Тойсар не медведь! Он нам почти такой же чужой.

– О Фрейя! – Снефрид вдруг села и закрыла лицо руками. – Это все моя вина! Я просила Фрейю на Дисатинге, чтобы она послала тебе мужа… Но клянусь, я вовсе не такого хотела…

– Видно, никого получше у нее под рукой не оказалось…

Некоторое время они посидели молча, чуть не проворонили, как закипело молоко. Наконец они слили его и стали ждать, пока отойдет сыворотка.

– И вот еще что… – снова заговорила Арнэйд. – Если я выйду за Тойсара, я стану все равно что наследницей Кастан. Помнишь, той злой старухи, что навела на Арни чары… Я когда-то жаждала убить ее еще раз. И вот теперь получаю ее мужа! Становлюсь на ее след. Юмалан-Ава, хотела бы я понять… – Она зажмурилась и помотала головой. – То, что мне достанется ее муж – это будет означать, что она взяла верх надо мною или я над нею?

Тойсар, позванный в дом завтракать, не возобновлял этого разговора и дал понять, что готов остаться еще на день. Но работы над новым срубом вскоре пришлось прервать: еще до полудня в Силверволл явились сперва Снэколь, потом Гудбранд, каждый с малой дружиной из уважаемых жителей Бьюрланда. Такое удивительно событие, как приезда в Силверволл Тойсара, не могло пройти незамеченным, и все считали своим долгом немедленно выяснить, с чем это связано и чем грозит. Наслышанные о событиях на озере Келе, жители Бьюрланда не ждали ничего хорошего и на всякий случай приехали с оружием. Даг заверил их, что пока это преждевременно, но совсем опровергнуть опасения не мог.

Приехавших отвели в гостевой дом, где Тойсар охотно пересказал им все то, что уже говорил Дагу: о тревогах мери и своих опасениях. Даг приказал зарезать теленка и открыть еще один бочонок пива: такие расходы в весеннюю пору были не ко времени, но он счел бы себя обесчещенным, если бы знатные гости сидели в его доме за пустым столом. Арнэйд не хотела показываться людям на глаза, и угощала их Снефрид, по такому случаю переодевшаяся в цветное платье. С мерцающей на губах загадочной улыбкой, она подливала пива, следила за мясом, которое жарилось над углями на дальнем конце очага, а сама ловила обрывки разговора, досадуя, что половины не понимает – с Тойсаром русы общались по-мерянски. Весь день шли расспросы, споры и попытки предсказать будущее. Все замечали, что меряне, с которыми сталкивались в разных местах – по торговым делам или родственным – стали более враждебны, чем прежде, иные тоже грозили изгнанием. У всех вдруг возникло ощущение, что за ними есть какая-то другая сила, превосходящая силу русов, будто сами хакан-бек Аарон и Алмас-кан сидели на каждом мерянском дворе. Ожидание перемен завладело каждой душой, а разве кто-то когда-то верил, что перемены, которые он сам подталкивает, поведут к худшему?

– Да кто меня изгонит! – возмущался Гейрфинн из Ульвхейма. – Я родился на этой земле, и мой отец, и мой дед! Мой прадед приехал сюда из Свеаланда, и до сих пор я кую ножи и делаю гребни, которые все они охотно выменивают! Я говорю по-мерянски не хуже их! Чем я им не такой?

– Потому что ты рус, и за тобой стоит Олав, – напоминал ему Снэколь. – А Олава они боятся. Мы напоминаем им о нем. Вот они, при первых признаках опасности, и возжелали убрать нас с глаз, думая, что этим уничтожат и Олава в Хольмгарде! Как иные глупцы в неурожайный год сбрасывают в овраг идол своего бога, думая, что этим улучшат погоду.

– Но моя жена – мерянка! И у брата! У нас там полно родни! Неужели они все теперь нас возненавидят, из-за того что Свенельд убил Аталыка!

– Свенельд знает, на чьей он стороне, у него нет другой. И у твоей мерянской родни тоже. А мы с тобой оказались как между двух костров.

– И чтобы мы оттуда вылезли, дочка Дага должна выйти за Тойсара?

Каким-то образом вскоре все уже узнали, чего добивается Тойсар.

– А она, видно, не очень-то этому рада! – заметил умный толстяк Вигфус.

– Есть невесты, кому даже сам Фрейр сойди с неба, что-то в нем будет неладно! – усмехнулся Гудбранд. Зимняя мрачность его покинула, теперь он держался в Силверволле с небрежной уверенностью. – Есть девушки, упрямые, как великанши, которых ни уговорами, ни подарками не склонить к тому, что для них же будет очень хорошо.

– А иные воображают себя Фрейром и считаю глупой всякую девушку, что не оценила это сокровище! – не сдержался Арнор, который и так был не в себе.

– Но, возможно, это и к лучшему! – Гудбранд, что удивительно, пропустил его слова мимо ушей. – Кроме Дага, в Бьюрланде есть и другие люди. Что скажет Тойсар, если я посватаюсь к его старшей дочери – старшей из тех, кто не замужем? Я дам любые клятвы о том, что мы будем стоять один за другого, как братья, кто бы ни вздумал бросить нам вызов.

Он произнес это на языке русов, и Снефрид замерла с кувшином в руках. Даже она, новый здесь человек, сразу поняла, что Гудбранд делает это предложение ради соперничества с Даговым домом, желая, может быть, путем родства с Тойсаром вовсе отнять у хозяев Силверволла главенство над русами Бьюрланда! Под удивленный гул гостей она поставил кувшин возле очага и тихо выскользнула из дома.

Она не успела увидеть, как с места поднялся Виги, в равной мере изумленный и разгневанный.

– Что ты сказал?

– Что ты слышал! – Гудбранд подбоченился, не вставая с места, и самоуверенно взирал на Виги снизу вверх. – Если вы тут так боитесь Олава, что не решаетесь даже сходить отлить без его позволения, то есть люди посмелее! Я готов сделать многое, чтобы не допустить вражды между нами и мерей.

– Поищи себе другую невесту! Эта занята!

– Вот как? – О намерениях Виги Гудбранд не знал и не сразу понял, чем тот возмутился. – Разве она обещана тебе?

– Я первый к ней посватался. Еще вчера! Тойсар подтвердит!

Тойсар в тревоге переводил взгляд с одного на другого: Гудбранд вел речь для своих, поэтому Тойсар еще не знал, что у его дочери появился еще один жених. Когда ему объяснили, он признал, что Даг вчера уже предлагал ему эту свадьбу, но он еще не дал ответа.

А теперь выходило, что это очень кстати.

– Пусть решает Тойсар! Пусть решает, кто будет для него более полезным зятем: зрелый мужчина, уважаемый человек, или вчерашний мальчишка…

– Этот мальчишка был в заморском походе, пока ты искал в соломе яйца и принимал роды у овец! – Виги, будучи разозленным, ради слова за пазуху не лез. – Ты-то сходил в один поход, тут неподалеку, а уж какую добычу привез…

– Раз уж в Силверволле я каждый раз нарываюсь на оскорбления, не стоит мне больше сюда и ездить! – Гудбранд тоже встал.

– Мы без тебя не соскучимся. Но если ты не откажешься от этого сватовства, то придется тебе пойти на поле со мной!

– Молодец, шоля!

В глазах Гудбранда блеснула ярость, лицо покраснело от досады. Упоминание о поединке ему не понравилось: он не струсил, но всем памятен был неудачный его поединок с Хавардом.

В это время отворилась дверь, вошли две женщины – Снефрид и Арнэйд. Мужчины за столом обернулись на движение, даже Гудбранд бросил на них взгляд, и все замолчали, с любопытством ожидая, что дальше будет. Только Арнор встал на ноги, и теперь они с Виги и Гудбрандом возвышались среди сидящих, как три столпа.

Арнэйд приблизилась к столу. Ее глаза были широко раскрыты, она глубоко дышала и то сжимала руки, то разжимала.

– Я… слышала… что здесь говорилось… – начала она, в волнении затрудняясь подобрать слова. – Не хочу… чтобы… Я решила… Тойсар, – она обратилась к хранителю священной рощи, и в груди распахнулась бездна, в которую она каким-то образом падала, все глубже и глубже. – Я согласна… быть твоей женой… при условии… что ты отдашь Илику за моего брата Вигнира. Если ты согласен… то мы можем на Сюрэм сделать сразу две свадьбы.

Она говорила по-мерянски, чтобы понял Тойсар, но и остальные ее поняли. Стояла тишина. Потом Тойсар взглянул на Дага – у того на глазах блестели слезы. Арнор, бледный, застыл, как настоящий камень, но молчал, и на него Тойсар старался не смотреть.

– Ты, Даг, согласен с тем, что сказала нам твоя дочь?

– Да. Согласен, – Даг вытер глаза пальцами. – Да благословит ее Юмалан-Ава.

– Тугэ́ ли́же. Да будет так.

Молодая госпожа Ульвхильд одевалась только в голубое. В начале прошлой зимы она узнала, что овдовела за полгода до того, и сменила цветное платье на белое. Следующей весной, когда вдовству ее исполнился год, пришла весть о гибели Годреда сына Альмунда – того, за кого она обещала выйти, если он отомстит за ее мужа. Месть свершилась, но награду свою Годред получил из рук Одина и валькирий. Жители земного мира уже ничего не могли ему дать, кроме кубков в его память и подношений на могильный холм, где был зарыт прах его и посмертной его невесты-спутницы. Думая о том, как хорошо Свенельд снарядил своего брата в Валгаллу, Ульвхильд невольно кривила губы. Она никогда не любила Годреда, обещание за него выйти у нее вырвали не то чтобы силой, но воздействием на ее честолюбие. Глупо было ревновать к той, которая впервые увидела Годреда уже мертвым, и только для того, чтобы умереть возле него самой. Но мысль о том, что на погребальном костре другая дева – юная, знатная и прекрасная, – прильнула к могучему плечу Годреда, чем-то коробила Ульвхильд. Теперь она носила лишь голубую одежду разных оттенков, своим видом давая понять, что мысли ее далеко от всего земного. О том же, чтобы сосватать ее с кем-то другим, даже Олав больше не заговаривал. Теперь, когда месть за Грима сына Хельги была свершена, честь Ульвхильд не пострадала бы, если бы она избрала нового мужа. Но, как она объявила на пиру, где в первый раз поминали Годреда, раз уж Годред свершил месть, ему навеки принадлежит право на награду, а отдать ее кому-то другому было бы все равно что обокрасть павшего. Это была хорошая речь, и даже Свенельд, который недолюбливал Ульвхильд, признал, что это делает честь и ей, и его брату.

– Но неужели ей не грустно? – как-то сказала Витислава, когда пришла посидеть в девичьей Сванхейд. – Уже так тепло, все цветет, скоро придет Ярилин день. Все гуляют, поют, будут выбирать себе женихов… Ведь ей только восемнадцать лет! Неужели ее это все совсем не трогает? Неужели она так и хочет просидеть одна всю жизнь? Да если бы она захотела – со всего света белого собрались бы самые лучшие женихи, князья и конунги, и стали бы здесь биться за нее!

– Бывают люди, для которых честолюбие всего дороже. – Сванхейд улыбнулась ее наивности.

Витислава заметно повзрослела за те два месяца, что прошли после рождения ребенка. После трудных родов, потеряв много крови, она целый месяц была слаба и только теперь окрепла. Если раньше в ней проглядывала девочка, не уверенная, что отвечает своему положению и может угодить своему суровому и прославленному мужу, то теперь в повадке ее появилась гордость, в походке – величавость. Теперь у нее был сын, и она знала: ни одна женщина на свете не могла бы подарить Свенельду лучшего.

От ребенка она почти не отходила, хотя он, слава богам, с самого начала был крепче матери и не давал особых поводов о нем тревожиться. Хорошо ел и быстро рос; Витислава кормила его сама, но ему не хватало, и каждый день к нему приходила Илетай: та уже собиралась собственного младшего отнять от груди и подкармливала племянника. До трех месяцев дитя нельзя показывать чужим, и Витислава с нетерпением ждала срока, когда можно будет пригласить гостей и похвастаться своим порождением.

– Он будто яблоко! – пошутила однажды Сванхейд, увидев молодую госпожу с чадом на руках. – Такой же румяный и налитой!

– Мне снилось яблоко, еще до того как я понесла. Большое красное яблоко на самой вершине дерева. Я знала, что это он – мой будущий сын. Придет время, и он будет вознесен высоко.

Сванхейд слегка прикусила губу: в Северных Странах ходит злая шутка о том, что обещание «самого высокого положения» может на деле означать высокую виселицу, но, конечно, она не была так бесссердечна, чтобы говорить об этом гордой молодой матери.

Темнело поздно, и недалека была пора, когда ночная тьма будет проскакивать между двумя зорями, будто боязливая черная лисица, и снова уступать место яркому летнему свету. Даже вечером легко можно было шить без огня, и лишь на ближнем ко входу конце длинного очага в гриднице разводили слабый огонь, чтобы дымом пахучих трав отогнать комаров, летевших в открытую дверь.

В это лето почти все видные люди из дружины Олава оставались дома. Даже Свенельда, к облегчению Витиславы, конунг никуда не услал, и тот мог день за днем сам наблюдать, как подрастает его сын. Этой радостью Витислава была обязана тем событиям, что всю весну порождали в гриднице много тревожных разговоров.

Их могло бы быть еще больше, но хазарина Самуила Свенельд до Хольмгарда не довез. Сидя в санях, тот простудился в первые же дни дороги. Человеку в его возрасте, привыкшему к более теплым краям, эта полная испытаний зима оказалась не по силам. Однажды днем у него началась горячка, и к вечеру, когда приехали в погост, из саней его пришлось выносить на руках. Всю ночь старик бредил на непонятном языке. Утром русы немного поспорили, как с ним быть. Оставить его под присмотром жителей ближайшего яла Свенельд отказался наотрез. Задерживаться, надеясь на выздоровление – тоже, ради одного старика он не мог сколько-то дней держать на месте сотню людей и лошадей. Пришлось положить в сани, закутав в шкуры, и ехать дальше. Посреди второго перехода тот и умер; когда это обнаружили – уже закоченел. Похоронами его заниматься никто не хотел, и Свенельд велел спустить тело под лед Валги. Так и осталось неизвестным, знал ли Самуил что-то о Гриме и стоило ли то, что он знал, хоть лысую белку. «Он мог не знать ничего, – утешал брата Велерад. – А проситься к Олаву, чтобы оттянуть свою смерть. По дороге мы бы остыли, он мог бы оплести Олава словесами, уговорить на выкуп…» «Надо было сразу прижечь, – бормотал Свенельд. – Может, узнали бы сего. А не узнали бы – один хрен и вышел».

Таким образом, о судьбе Грима они не смогли привезти Олаву и Ульвхильд никаких иных сведений, кроме тех, что имелись раньше. На это лето был назначен поход через Мерямаа на Валгу, чтобы выйти на реку Итиль, к городу Булгару. Но, получив дань с мери и выслушав то, что Свенельд и Велерад ему рассказали, Олав этот поход отменил.

– Видно, я поторопился в своих замыслах, – заметил он. – Прежде чем покорять племена по Валге на восток и пробиваться к Булгару, нам нужно усмирить мерю. Я боялся, что они слишком о себе возомнят, когда узнают, что стали обладателями единственного доступного пути к серебру. Отчасти я этого ждал… Ну что же – к следующей зиме мы приготовимся как следует, и вы доберете упущенную дань – за прошлую зиму и за следующую. В следующей раз вы пойдете туда в такой силе, что никто, кроме безумцев, не посмеет с вами спорить. И вы возьмете клятвы со всех их старейшин, что они дадут людей и лодки для похода на восток. А кто откажется – ты знаешь, что делать. Эти места сделались слишком дороги мне, чтобы терпеть там враждебно настроенных людей.

Лед в Варяжском море тает в направлении с запада на восток. Лишь после того как словене посеяли яровой хлеб, корабли могли отправиться в путь из Ладоги. Дань минувшей зимы Олав частью отослал в Киев, чтобы люди Хельги Хитрого продали ее в Миклагарде, частью – в Свеаланд. Ингимунду Веселому, который ее повез, был дан приказ, как и пять лет назад, искать желающих присоединиться к походу на восток, только теперь по новому пути.

В словенских весях вокруг Хольмгарда уже запевали по вечерам ярильские песни, когда однажды вечером к Олаву прискакал гонец из Ладоги, от Эйлава ярла: верхом этот путь можно было проделать вдвое быстрее, чем по Волхову, выгребая против течения. Весть, доставленная им, изрядно всех удивила и взволновала.

– К нам пришел гонец, что-де мол с моря большие суда идут, – рассказывал хирдман Эйлава, ладожский русин из тех, кто еще в детстве играл с деревянным мечом, вырезанным точно как отцовский «корляг». В Ладоге жили самые старые роды «волховской руси», чьи пращуры попали туда еще с конунгом Хродриком, сразу после битвы при Бровеллире, когда Харальд Боевой Зуб пал от руки самого Одина, а с тех пор сменилось поколений шесть-семь. – Большие-де мол суда, с головами змеиными, а на каждом дружины человек с полсотни.

– Сколько их? – Олав наклонился к нему со своего сидения. – Кораблей?

– Да пять или шесть.

– Это человек триста! – охнул Альмунд.

– Эйлав ярл уж было исполчился, да тут ему сам тот вождь весть подал: я-де мол родич дроттнинг[50] Сванхейд и враждебных намерений не имею, направляюсь-де мол к Олаву конунгу.

– Родич? Мой родич? – повторила Сванхейд, высоко подняв светлые брови. – Кого еще послали к нам боги? И зачем? Вам что-нибудь известно?

– Известно только, что звать его-де мол Эйрик сын Анунда, он просит пропустить его с дружиной к Хольмгарду, а остальное на месте тебе-де мол, конунг, поведает.

– Эйрик сын Анунда? – Сванхейд явно была поражена этим известием и не знала, как его оценить. – О боги! О… Это же мой двоюродный брат!

– Тот самый, за которым остался вик Бьёрко? – припомнил Олав; это было очень важно.

– Должен был остаться, если их с моим отцом договоренности сохранились.

– Но тогда чего он хочет здесь? Не стоит ли нам приготовиться к встрече? – Олав показал себе за плечо, где на стене было развешано его самое дорогое, позолоченное оружие: два меча-корляга, копье с золотой и серебряной отделкой на втулке, секира со змеем из серебряной проволоки на обухе.

– Приготовиться стоит! Может, у него и нет враждебных намерений, раз он так сказал, и он ведь в самом деле мой родич! Он, говорят, берсерк, но едва ли он настолько безумен, чтобы воевать с родней!

– А разве не этим самым он занимался еще только прошлым летом? – напомнил Бергфинн: средних лет темнобородый мужчина, с овальным лицом, длинными темными волосами и несколько полноватый, так что синий кафтан с серебряными пуговицами на нем едва сходился и сидел в обтяжку. – Купцы рассказывали, как он со своим дедом воевал да и в могилу его свел.

– Это потому что почти всю жизнь старый Бьёрн конунг, мой дед, его не признавал, – охотно принялась рассказывать Сванхейд. – У Бьёрна был когда-то старший сын, Анунд, старше моего отца. Он женился молодым, двадцати лет с небольшим, и по собственному выбору. Знаете, обыкновенный случай: ездил зимой по пирам, увидел где-то хорошенькую дочку, а она заупрямилась, и сын конунга так обезумел от страсти, что согласился жениться по закону, с «даром и словом». Хозяин и свидетелей позвал. Бьёрн, наш дед, с молодости отличался нравом росомахи и заявил, что не желает видеть ни Анунда, ни его жену, ни тем более их детей. А детей у них родилось, кажется, трое, трое сыновей было точно. А сам Анунд умер, едва эти трое родились, ему было лет двадцать пять всего. Он жил в усадьбе своей жены, то есть ее отца. И умер внезапно – сидел за столом, пил и вдруг упал лицом вниз. Все думали, он упился, а поднимают – он мертв. Тогда было много разговоров, что убило его колдовство. Что сейд-кона вытянула у него жизнь, чтобы отдать Бьёрну. Так он, дескать, отомстил родному сыну за самовольную женитьбу. Эйрик так и жил во владениях своей матери и ее отца. Бьёрн его не желал допускать к себе, называя незаконным. Когда они с братьями подросли, их отец уже был мертв, и их дед по матери дал им корабль, чтобы они испытали свою удачу. Всего я не знаю, но через пять лет у них уже было пять кораблей. Однако двое младших погибли, и в этом Эйрик тоже винит деда по отцу.

– Да неужели это возможно? – Олав не поверил. – Какие-то бабьи бредни!

– Может, и бредни, но еще до того очень схожим образом умер Бьёрнов сводный брат, Колльбьёрн, и другой брат – двоюродный, Атли, и его сын Сигурд, и другой сын Бьёрна – Альрек.

– О боги! Как ты их всех помнишь!

– Это же мои родичи, как мне не помнить! Об этом в Свеаланде ходило много разговоров. Помните ту красотку, Снефрид Серебряный Взор?

– Как не помнить! – воскликнул Олав, и по гриднице пробежал оживленный гул: Снефрид, прожившую здесь четыре месяца, все помнили очень хорошо.

– Она рассказывала: у Бьёрна была одна злобная женщина, которые это умела.

Госпожа Сванхейд каждое лето прилежно расспрашивала приезжающих варягов обо всем, что слышно на ее заморской родине, и хорошо знала семейные дела людей, которых никогда не видела. Год назад, прошлым летом, в Хольмгард приходили весьма важные вести из Свеаланда. Бьёрну конунгу было под восемьдесят, он пережил несколько мужчин из своего рода, моложе его. Его старший сын, Анунд, умер молодым, и двое сыновей Анунда погибли, а старик все сидел на своем престоле и не собирался пересаживаться на погребальный стул[51]! До прошлого лета. Эйрик не раз требовал, чтобы дед поделился с ним владениями, но тот оказывался, и Эйрик грабил его земли. Эйрик и дед сошлись в последней схватке прошлым летом, но дед внезапно умер. Его наследниками остались Олав, отец Сванхейд, его сын – Бьёрн Молодой, и сам Эйрик. Они с Олавом поделили страну: Эйрику остался вик Бьёрко, остров Алсну с усадьбой Кунгсгорд, где он тогда был, и Готланд, а Олаву – все остальное. Олав признал Эйрика законным наследником рода, а Эйрик взамен должен был поддержать его на весеннем тинге, чтобы тинг признал отца конунгом свеев. Но что Эйрику теперь могло понадобиться за морем?

Лед с восточных частей Варяжского моря сошел недавно, с запада еще не прибывали корабли, и в Хольмгарде не знали, что случилось в Северных Странах после прошлого лета, как прошла зима и что решил весенний тингв Уппсале.

– И вот этот отважный витязь едет сюда к нам на пяти кораблях! – Олав даже привстал, опираясь на подлокотники. – Асы и ваны! Великий Один!

– Ётуна мать! – пробормотал Свенельд, и это полнее выражало чувства конунга.

Олав снова сел и принял суровый вид.

– Самое лучшее, что мы сейчас можем сделать, это приготовиться так, будто он идет к нам с боевым щитом. Сколько, ты сказал, – обратился он к ладожскому вестнику, – дней у нас есть до его прибытия?

– Да он, видать, уже в Ладоге. А нет, так через день-другой там будет.

– Тогда я пошлю приказ Эйлаву сопровождать Эйрика до порогов, а там мы его сами встретим.

Можно было подумать, что в эти дни Олав и его жена ждут двух разных гостей: Олав готовился к защите своих владений, а Сванхейд – к пиру в честь родича, если он и правда явился с миром. К сторожевому городцу у порогов на Волхове был выслан Свенельд с двумя сотнями варягов, а сам конунг спешно собирал ратников с окрестных селений. У порогов Свенельд встретил Эйрика, сопровождаемого Эйлавом с его ладожской дружиной, и там от имени Олава взял с гостя клятву на оружии, что тот не желает этой земле зла. Шесть морских кораблей Эйрика остались перед порогами – выше по Волхову их провести было нельзя, – а войско Свенельд проводил до Хольмгарда, и оно устроило стан на лугах немного ниже по реке.

К Олаву Свенельд привел самого Эйрика в сопровождении десятка телохранителей и старших хирдманов. Как человека равного происхождения и к тому же родича, Олав и Сванхейд встречали Эйрика перед очагом. На Олаве был сарацинский кафтан целиком из шелка, с золотистыми птицами и цветами на красном поле; Сванхейд тоже надела лучшее платье – рубашку тонкого беленого льна, отделанную у горла и на запястьях золотисто-зеленым шелком, красный хангерок, обшитый другим шелком, красно-синим. Между позолоченными наплечными застежками у нее висели три ряда дорогих бус, из сердолика, хрусталя и разноцветного стекла. На каждой ее руке было по золотому браслету, шелковое головное покрывало обшито по краю цветным шелком и золотым плетеным позументом. Неожиданный гость внимательно осматривал их обоих сверху донизу, останавливая взгляд на дорогих тканях и украшениях, словно пытался по наряду хозяев оценить, чего стоит Хольмгард. Сванхейд и радовалась в душе, что может похвастаться немалой удачей, и тревожилась: не смотрит ли Эйрик на это как на добычу?

Сам Эйрик оказался рослым, на вид очень сильным мужчиной лет двадцати семи, с длинными светло-рыжими, с медовым отливом волосами и золотисто-русой бородой. Крупные черты загорелого лица были правильны, но тяжеловесны, светлые, золотистые ровные брови чуть нависали над серыми глазами, смотревшими пристально и сурово, но не угрожающе. Вид он имел очень внушительный, и привычка проламываться через жизненные превратности силой сказывалась и во взгляде его, и в повадке – немного медлительной, но уверенной. На плечевой перевязи у него висел дорогой меч-«корляг» с золоченой рукоятью, и взгляд гостя, едва ли не раньше, чем на лица хозяев, устремился на два таких же меча на дальней стене, позади престола: в таких вещах он знал толк. Ради летней жары на нем был не кафтан, а верхняя рубаха синего льна с отделкой красно-желтым шелком и серебряной тесьмой, на шее – толстая плетеная серебряная гривна, а на ней висело с два десятка разнообразных перстней, золотых и серебряных: носимая с собой казна, из которой он награждал своих людей. Несколько перстней было у него на пальцах, а на запятье – витой золотой браслет. Окинув все это быстрым взглядом, Сванхейд отметила про себя: слава асам, родич явился к ним не в поисках куска хлеба.

– Благодарю тебя, госпожа Сванхейд, и тебя, Олав конунг, что вы приняли меня в своем доме, – густым, низким голосом заговорил Эйрик, и при первых звуках женщины вздрогнули от чувства близости какой-то угрожающей, стихийной силы. Речь его также была неспешной, но уверенной, как у человека, не склонного к болтовне, но мыслящего ясно и связно. – Я пришел к вам с миром и хочу, чтобы между нами все сложилось мирно, как подобает у родни.

– Мы тоже этого желаем! – ответила ему Сванхейд. – Но только нам известно, что не всегда ты приходил с миром, даже к родне, поэтому не взыщи, что твой приход заставил нас… насторожиться.

– Не моя вина, что дед всю свою жизнь не хотел признать законность моего рождения. – Эйрик взглянул на нее, и в его глубоких серых глазах Сванхейд видела тяжеловесное упорство, но не злобу. – Он сгубил моего отца, двух моих братьев, а меня гнал прочь с самого моего появления на свет. Но теперь его утащила Хель, а с твоим отцом, Олавом конунгом, у нас нынче мир.

– Прошу тебя, садись. – Сванхейд с облегчением указала Эйрику на место за главным хозяйским столом. – Мы рады предложить тебе угощение в нашем доме, и просим богов, чтобы между собой нам никогда не пришлось ссориться.

– А где же ваша прекрасная дочь, Ульвхильд? Я немало о ней слышал и очень хочу наконец увидеть своими глазами.

Положив руки на пояс, Эйрик рассматривал знатных женщин Хольмгарда позади Сванхейд, будто выбирал дорогой товар на рынке. Здесь были жены наиболее знатных приближенных Олава: его брата Ветурлиди, Альмунда, Свенельда, Велерада, Бергфинна, Ингимунда. Возглавляла строй Ульвхильд, одетая в белую сорочку с синей шелковой отделкой и голубой хангерок. Золотой позумент на белом головном покрывале, золотая маленькая застежка сорочки и позолоченные наплечные застежки наводили на мысль о светилах среди голубизны неба и белизны облаков. Эйрик глянул было на нее, но тут же взгляд его переместился к более яркой женщине – к Витиславе. Поверх повоя у нее было наброшено и прижато дорогим очельем то знаменитое шелковое покрывало, покрытое узором в виде красно-золотых плодов граната, которое Свенельд привез ей с Хазарского моря. Юная, высокая, красивая, под этим покрывалом она привлекала взгляд и казалась не просто женщиной, но каким-то чудесным живым деревом.

По глазам Эйрика было видно, что именно Витиславу он счел наиболее похожей на дочь конунга. Она отвела взор, смущенная его ошибкой.

– Вот моя дочь. – Олав указал на Ульвхильд. – Она еще подойдет к тебе с чашей, а пока прошу, сядь за стол. Поднимем кубки в честь наших богов и общих предков!

– И богам случается иногда ссориться, но всякий раздор кончается миром, – подхватила Сванхейд.

Однако Эйрик, хоть и послушался, не сразу отвел взгляд от Витиславы, как будто ему было жаль расставаться с этим видением. Вслед за тем он не менее внимательно осмотрел Ульвхильд и почтительно склонил голову, приветствуя ее.

Перед престолом Олава стоял короткий стол для него самого и его родичей: Олав сидел посередине, а от него по бокам с одной стороны были места для Сванхейд и Ульвхильд, с другой – его брата Ветурлиди с женой и Эйрика. Ульвхильд поднесла чашу отцу, чтобы он воздал честь богам и передал ее другим мужчинам. Она ощущала на себе внимательный, изучающий взгляд Эйрика, но не подавала вида: давно привыкнув, что на нее все таращатся, Ульвхильд приучилась держаться невозмутимо, как настоящая валькирия.

Приготовления Сванхейд не пропали даром: в двух больших корытах внесли порубленную и запеченную с чесноком тушу бычка, Олав стал делить ее на части и рассылать, глядя по заслугам каждого: сперва своему брату, потом Эйрику, как гостю из рода конунгов, потом Альмунду с сыновьями, Бергфинну, Халльтору, словенским старейшинам. Каждый кусок Эйрик провожал внимательным взглядом серых глаз, запоминая порядок угощения и близость того или иного мужа к Олаву.

– Хотелось бы узнать, Эйрик, есть ли какие новости, – начал Олав, когда три чаши были подняты и гости утолили первый голод. – Давно ли ты… э, виделся с родичами? Как прошел весенний тинг в Уппсале? До нас доходило, что ты и Олав сын Бьёрна, мой тесть, пришли к соглашению после смерти старого Бьёрна – хотелось бы знать, каковы отношения между вами сейчас.

– Сейчас мы в мире, – ответил Эйрик, оторвавшись от кости, которую обгрызал крепкими белыми зубами с неторопливой сосредоточенностью и упорством, придававшим его облику нечто звериное. – На весеннем тинге Олав был провозглашен конунгом свеев…

Сванхейд не сдержала радостного восклицания: ее отец наконец-то стал конунгом! Ему самому было около пятидесяти, и он давно беспокоился, что умрет раньше своего бессмертного отца, так и не получив престол – и это при том что уже лет двадцать именно он нес все самые утомительные обязанности конунга, вроде зимних объездов страны и бесконечного разбора судебных дел. В глубине души Сванхейд испытывала признательность к своему непримиримому двоюродному брату, война с которым доконала упрямого деда.

– За мной остался вик Бьёрко, Кунгсгорд и Готланд. Когда Олав умрет, мы с его сыном, Бьёрном Молодым, будем на равных правах притязать на престол, и пусть свеи выберут, кто им больше нравится.

– Я очень рад, что у вас наконец-то наступил мир.

– А как у вас?

– Не так хорошо, как хотелось бы. Зимой в части моих владений… возникли волнения, и хотя мир был восстановлен, мне придется приложить усилия, чтобы полностью истребить… враждебные настроения, – сказал Олав, отчасти опасаясь, что Эйрик попросит у него помощи. – А когда это произойдет, нам нужно будет подготовить большой поход по рекам на восток, до Булгара.

– Я знаю. Я встречал твоих людей – Ингемунд Веселый, да? Он сказал, что тебе нужны опытные люди для похода. Об этом я тоже хотел поговорить. Тут все одно к одному сходится.

Хозяева дома во все глаза наблюдали за Эйриком. Он производил двойственное впечатление: человека простого, но неглупого, вроде бы миролюбивого, но в каждом его легком движении, во взгляде, будто идущем из каких-то таинственных глубин, сказывалась возможность быть опасным. Его крупные руки двигались точно и мягко, но казалось, стоит ему сжать кулак, и удар его будет сравним с ударом камнем. Олав знал, что Эйрик провел всю жизнь в борьбе, а значит, привык добиваться своего силой. И было очень важно понять – что именно он здесь считает своим? Если бы ничего, то он бы не приехал.

– Я еще прошлым летом встречал немало людей, которые были в том сарацинском походе. Они потом нанялись ко мне. Они рассказали про ваши дела, про раздор с хазарами. Мой дядя Олав предупреждал, что тебе может понадобиться поддержка. Я был у него в Уппсале на Дисаблот. Он сам меня позвал, чтобы, как он сказал, закрепить примирение.

– Вот как! Так ты приехал, чтобы оказать поддержку мне?

– Почему бы и нет, ты ведь муж моей сестры. Кого же мне поддержать, как не тебя. А здесь все хорошо сходится: у каждого из нас есть то, в чем нуждается другой. Тебе нужен отважный человек с сильной дружиной, чтобы помочь уладить твои дела. У тебя есть земли, но нет сына-наследника. Зато есть незамужняя дочь. – Эйрик повернул голову в ту сторону, где сидела на другом конце стола Ульвхильд, но увидеть ее со своего места не мог. – Если мы… станем родичами еще раз, то все устроится: я буду служить тебе и твоей земле, и, может быть, стану здесь конунгом после тебя.

По столам пробежал изумленный ропот: жители Хольмгарда и окрестностей внезапно увидели своего будущего конунга. Олаву не было еще сорока, и он, человек среднего роста, худощавый и крепкий, мог прожить еще лет двадцать, так что о преемнике для него никто особо не задумывался, кроме его жены. А госпожа Сванхейд, на десять лет моложе мужа, родила уже четверых детей и намеревалась родить еще – столько, сколько понадобится, чтобы престол не остался пустым. Обнаружив вдруг, что на место этих будущих младенцев объявился охотник – огромный бородатый детина, она онемела от изумления.

– Это как в сагах о древних временах, – первым нарушил потрясенное молчание Ветурлиди. Он тоже тут был не лишним: случись Олаву умереть завтра, его наследником стал бы младший брат. – В сагах часто рассказывается: мол, некий конунг был стар и дряхл, имел большие владения и единственную дочь, а его земли осаждали берсерки, ётуны или еще какие враги…

– Ты понимаешь, о чем я, – дружелюбно кивнул ему Эйрик.

– Э… а… – Олав, хоть и соображал быстро, не сразу пришел в себя. Никогда еще на его престол не заявляли притязаний с такой простодушной наглостью. – Ты… ты так сватаешься к моей дочери?

– Ну конечно. – Эйрик и ему кивнул, дескать, чего же тут не понять? – Я вижу, она такая красивая молодая женщина, и говорят, уже давно вдовеет. Мы как раз друг другу подойдем.

«Как медведь подойдет молодой лани», – подумала Сванхейд, но не возразила: между Эйриком и Ульвхильд разница в возрасте была та же, что между самой Сванхейд и Олавом. А за рост и силу мужчину не упрекнешь.

– Но, родич… – Сванхейд наконец обрела дар речи. – Мы надеемся, дисы пошлют нам сыновей!

– Может, и пошлют. Но если их пока нет, они когда еще вырастут и от них будет толк! Лет пятнадцать придется ждать. А от меня толк будет уже сейчас. Хоть завтра. Твой отец мне подсказал эту мысль. Так что он одобряет мое сватовство, не сомневайся.

Можно предположить, что Олав мысленно пожелал дорогому тестю разных веселых плясок с троллями, чтобы те долго катались на нем верхом, а в конце съели заживо. Замысел понять было нетрудно: чтобы вернее избавиться от беспокойного родича, Олав-тесть и его сын послали его за море, дав хорошую приманку, и предоставили Олаву-зятю решать, отправить Эйрика сражаться с какими-нибудь врагами, чтобы избыть его без вреда для чести, или выдать за него дочь и тем избавить Свеаланд от его дальнейших посягательств.

Олав встретил взгляд глубоких серых глаз: те смотрели со смесью простодушия и затаенной насмешки. Нет, Эйрик был далеко не глуп. Это был его способ делать дела: сразу объявить, чего хочет, а дальше смотреть, как это будет принято. Хитрости он считал для себя слишком скучными и шел самым коротким путем, напролом.

– Ты ведь не должен давать ответ прямо сразу, – подбодрил Олава гость. – Если ты сперва хочешь испытать меня, то это законное желание. Может, ты хочешь, чтобы я что-нибудь для тебя сделал, истребил каких-нибудь твоих врагов? Или собрал дань с каких-нибудь мятежных владений? Я все это могу.

– Как приятно звучит… – пробормотала Сванхейд; каждым словом двоюродный брат умудрялся ошарашить ее заново. – Речи твои, родич, будто сладкий мед…

– Я знал, что мы столкуемся, – со спокойным удовлетворением ответил Эйрик.

– Э, погоди! – Олав опомнился. Впервые в жизни у него возникло чувство, что он, сидя на собственном престоле в собственной гриднице, не управляет ходом событий. – Мы еще не решили… Моя дочь… Она не слишком расположена к замужеству. Если ты сумеешь уговорить ее, то я не стану возражать.

Может, Олав недостаточно обдумал эти слова: в Эйрике было нечто такое, что направляло все по его воле, даже когда он молчал. Но Олав был уверен, что в отвращении к браку с кем бы то ни было Ульвхильд превзойдет даже упрямую великаншу Герд[52], поэтому «уговорить Ульвхильд» и было самым невозможным делом.

– Ульвхильд, что ты об этом думаешь? – Сванхейд повернулась к падчерице.

Ей было очень любопытно, что ответит на это валькирия Хольмгарда.

– Да, да, очень хочется знать, что ответит Ульвхильд! – подхватил Альмунд.

Ульвхильд, когда все взоры обратились на нее, не сразу подобрала слова. Притязания на ее руку, изложенные так просто и внезапно, заставили ее растеряться; она не верила своим ушам. Не смеется ли над нею этот рыжий «морской конунг»? Он думает, что может вот так явиться, как снег на голову, и заполучить ее, да и владения ее отца в придачу?

– Я… – начала она, но осеклась. – Ты ду…

Она хотела говорить и не могла; она вроде бы закашлялась, но вскоре стало ясно, что ее душит смех. Повисла неловкая тишина; все в гриднице смотрели на Ульвхильд, а она пыталась подавить веселье, отлично понимая, как оно неуместно. Зрелище было удивительное; уже года полтора никто не видел, чтобы Ульвхильд смеялась. Правда, этот смех был больше похож на рыдание, и, стараясь успокоиться, она вытерла слезы с глаз.

– Выпей воды! – Сванхейд протянула ей чашу.

Ульвхильд взяла и чуть не пролила воду на платье; у нее дрожали руки.

– Прости, – суховато сказал Олав Эйрику. – Это большая неожиданность для нас, как ты понимаешь, и для моей дочери особенно.

– Не беда, – невозмутимо ответил тот. – Всякая женщина волнуется, когда к ней сватаются.

– Ты… должно быть… – начала наконец Ульвхильд, когда к ней вернулся голос. – Ты, Эйрик, должно быть, мало знаешь обо мне.

– Отчего же мало? – Эйрик сидел, повернувшись к ней и опираясь локтем о стол, чтобы лучше видеть невесту. – Я в Бьёрко немало слышал о тебе. О том, что ты была замужем за сыном одного южного конунга, но тот год или два назад погиб в сражении. Это хорошая смерть, ее нечего стыдиться.

– Мой муж, Грим конунг, был убит подлым образом, хазарами, хотя они давали нашему войску обеты мира. Я дала клятву не выходить замуж, пока мой муж не будет отомщен.

– Так я могу это сделать. Укажи мне виновного.

– Виновным следует считать хакан-бека в Итиле, но за то подлое нападение уже было отомщено, – также суховато ответил Олав. Осознавая, как далеко заходит дело и как трудно будет сдать назад, он несколько помрачнел. – Требовать второй мести – это уже слишком…

– Так в чем же затруднение?

– В том, Эйрик, что никто из тех, кто желает получить меня, не остается в живых надолго, – торжественно и грустно ответила Ульвхильд. – Мой муж был убит в первом же своем походе, хоть и покрыл себя славой. Тогда я, хоть и не было у меня большого желания, пообещала выйти за Годреда сына Альмунда, обещавшего отомстить за Грима. И он отомстил, но сам был убит в бою. Я будто валькирия – тот, кто желает моей любви, обретает смерть.

– Но оба эти человек погибли славной смертью?

– Да, уж в этом нет сомнений.

– Не так уж это и плохо. Они уходили в бой с надеждой на счастье и в смерти обретали славу.

– Ты, Эйрик, желаешь такой славы? – Ульвхильд даже немного наклонилась к нему. – Надежды, за которую придется заплатить жизнью?

Эйрик немного подумал.

– Не в моих привычках уклоняться от боя. Если это будет битва с судьбой… может быть, моя удача победит? У меня, знаешь ли, сильные дисы.

– Я вижу, ты мужчина, что не боится действовать! – воскликнула Сванхейд, не зная, восхищаться его отвагой или дивиться безрассудству.

– Это многим известно. Нашим родичам в Свеаланде тоже.

Олав еще раз мысленно послал к троллям родичей в Свеаланде. Чем дальше, тем яснее он представлял себе чувства своего тестя Олава, который жаждал услать племянника подальше. Почти не двигаясь и мало говоря, тот будто опутывал гридницу и людей в ней чарами, набрасывал невидимую сеть, и то, что вчера показалось бы безумием, теперь выглядело разумным и возможным.

– Ты готов обручиться со мной, хотя знаешь, что это может стоить тебе жизни? – Ульвхильд с недоверием смотрела на столь отважного жениха.

Причем он видел ее впервые, и в его спокойных, проницательных серых глазах не было ни единой искры любовной страсти. Правда, и равнодушными их нельзя было назвать: за Ульвхильд он как будто видел нечто большее, для чего сама Ульвхильд была лишь средством.

– Я готов. – Эйрик перевел взгляд на Олава. – Скажи, Олав конунг, какое дело ты желаешь поручить мне.

Олав переглянулся с женой. Оба они были людьми умными, и их не так-то легко было сбить с толку. Но теперь каждый будто спрашивал другого: я не сплю? Все это мне не мерещится?

– Ты, Эйрик, – медленно и внятно начал Олав, – берешься исполнить любое мое поручение, чтобы в награду получить руку моей дочери?

– Ты все правильно понял.

– Ты, Ульвхильд, согласна выйти за Эйрика, если он исполнит мое поручение? – Это второе изумляло Олава куда больше первого.

– Если он выполнит порученное и вернется живым… – Ульвхильд слегка повела плечом. – Я его предупредила, и никто не скажет, будто я обманом заманила достойного человека на гибель. Ведь так?

Она окинула взглядом ряд изумленных лиц за столом.

– Ведь так, Свенельд? – Ульвхильд вдруг вспомнилось, как прошлой зимой, на йоль, Свенельд назвал ей условия, на которых его брат возьмется за ее месть. – Люди не упрекнут нас?

– Так. Если Эйрик совершит нечто, равное нашему походу на Упу, мой брат в Валгалле не будет в обиде, пусть даже обещанное ему достанется другому.

– Вот как все хорошо! – пробормотала Сванхейд. – Даже мертвые не в обиде!

– Так чего же ты, Олав, от меня хочешь? – спросил Эйрик.

Прямо сейчас Олав не мог ответить на этот вопрос. Еще несколько дней ушло на обсуждения. Раньше Олав не намеревался предпринимать новых походов в Мерямаа до наступления зимы, но теперь все переменилось. Полгода содержать дружину из трех сотен человек, которые ничего не будут делать, было бы слишком накладно и хлопотно.

– Да почему не сейчас? – говорил Свенельд, весьма близко к сердцу принимавший усмирение мятежной Мерямаа. – Туда можно дойти и на лодках. Будет волок между Мстой и Мологой, но тамошние словене еще зимой рубили деревья для гатей, мы на обратном пути видели – они сделали много. Сейчас земля уже подсохла, путь накатан, где мы зимой обозами ездим. Останется положить бревна на топкие места. Нападать на нас там некому – это ж не степи при Ванаквисле, буртасы там табунами не носятся. Оставлять охрану при лодках будет ни к чему, можно каждую волочь силами двух дружин, потом возвращаться за второй. Возьмем у словен лошадей – сколько найдется. Так весь волок можно пройти дней за пять.

– Клади десять! – предостерег более осторожный Бергфинн. – На руках больше роздыха в день не пройти. С лошадьми – двух.

– Да пусть и десять дней, до конца лета времени хватит. А меря сейчас нас не ждет. Можно войти, занять Арки-Вареж, привести все роды к покорности, взять со старейшин клятвы, и пусть Эйрик живет там до зимы. А зимой соберет дань. Дальше видно будет. Может, он вернется, а может…

– Я думаю, было бы разумно оставить его там, – сказал Олав. – Хотя бы на те несколько лет, которые нам понадобятся на улаживание дел с Булгаром…

– Я бы тебе посоветовал рассчитывать на то, что дружину нужно будет держать там постоянно, – добавил Ветурлиди. – Теперь вся земля мери – Серебряные Поля, ведь через нее мы будем получать серебро и прочее. И меря еще не раз попытается сбросить узду, и другие могут пожелать завладеть этой землей. Нам нужна уверенность, что больше хазары даже носа туда сунуть не посмеют. Сильная дружина там лишней не будет. И если она обеспечит полный сбор дани и безопасный торговый путь, то и содержание свое оправдает.

– Хотелось бы мне, чтобы со мной пошел кто-то из твоих людей, конунг, – сказал Эйрик. – Я ведь совсем не знаю тех краев: ни дорог, ни людей, ни их языка и обычая.

– Думаю, сыновья Альмунда не откажутся к тебе присоединиться…

– Прости, конунг, но я бы не хотел, – спокойно, однако уверенно ответил Велерад. – Ты знаешь, что Тойсар – мой тесть. Если меря не примирится с тем, что в ее земле появится варяжская дружина из трех сотен человек, да еще и останется там жить, да еще и меряне должны будут ее содержать, произойдут столкновения. А мне не хотелось бы выходить с оружием против деда моих детей. Этим можно навлечь проклятье на них самих.

– Но мы надеялись, что это родство заставит Тойсара хранить с нами мир и дружбу…

– Он и хранил, пока мог. Но тогда ведь и мысли не было о том, что где-то возле Арки-Варежа появится три сотни твоих людей! Мы приходил туда в числе трех десятков и почти сразу уходили. Перемены слишком велики, мере они покажутся нестерпимыми, и едва ли все пройдет гладко. Прошу, не требуй от меня воевать с собственным тестем.

– А ты, Свенельд? – Олав посмотрел на старшего из братьев. – Тойсар ведь через брата родич и тебе.

– Он мне достаточно близкий родич, чтобы я не выходил против него с оружием, но от участия в походе я не оказываюсь. Может, мне удастся с ним договориться. Особенно если ты дашь мне две сотни копий. Это, может быть, склонит Мерямаа к благоразумию, и обойдется без крови.

– Да услышат тебя боги! – Было видно, что такой исход Олав посчитал бы за чудо.

Вокруг Хольмгарда закипела работы: всякий свободный от сенокоса и огородов трудился возле лодок, на которых войско несколько лет назад вернулось с востока. Часть из них, самые изношенные, тогда еще порубили на дрова, но, поскольку с прошлого года Олав замышлял этим летом поход на Булгар, уже были построены новые лодки. Предназначенные для речных переходов, они были невелики и вмещали человек десять-двенадцать каждая. Их требовалось заново просмолить, оснастить веслами, канатами, парусами, сходнями, черпаками, приготовить запасные мачты и рули. Отовсюду свозили припасы. Сейчас, в разгар лета, до жатвы и созревания овощей, собрать достаточно еды на пятьсот человек на месяц-другой было бы почти невозможно, но Олав еще прошлой весной нарочно ради дальнего похода велел выжечь достаточное количество леса и посеять рожь, полбу, пшеницу, горох, и весь огромный урожай первого года приберег для войска.

Тем временем нужно было решить и другое важное дело – с обручением Ульвхильд. Дочь конунга даже развеселилась, видя, к каким важным следствиям привело внезапное появление нового жениха.

– Мы обручимся с тобой сейчас, а свадьбу справим, когда будет собрана зимняя дань? – спросил у нее Эйрик, когда ближайшие цели похода между мужчинами были определены.

– Не подумай, будто я намерен уклониться от своих обещаний, – сказал ему Олав, – но я бы не советовал тебе спешить с обручением. У моей дочери был муж – он погиб. Годред только обручился с нею – и тоже погиб. Я не желаю тебе гибели, клянусь глазом Одина, я хочу, чтобы ты с успехом выполнил все задуманное и не заплатил за это жизнью.

– Но, может, здесь и нет вины госпожи Ульвхильд. Ее мужья… то есть те отважные люди искали славы, и из таких многие погибают в бою, даже не будучи связаны ни с какой женщиной.

– Может, ты и прав, но простая осторожность требует не спешить. Осторожность ведь не исключает храбрости, да, Свенельд? Лучше нам сделать так: когда дань будет собрана и привезена сюда, с этого дня Ульвхильд будет считаться твоей. И ты получишь право в любое время приехать, чтобы справить с нею свадьбу – тебе будет виднее, когда лучше это сделать. Или, может, она поедет туда к тебе? – Олав вопросительно взглянул на дочь.

– Но ведь тогда, если все выйдет, как вы задумали, и Эйрик останется жить в Мерямаа, Ульвхильд тоже придется там жить! – воскликнула Сванхейд.

В ее глазах это было примерно как переселиться в Утгард.

– И что же? – Свенельд усмехнулся, вообразив Ульвхильд в кудо возле очага из валунов. – Если наши замыслы осуществятся, госпожа, в Мерямаа жить будет ничуть не хуже, чем даже здесь!

Эйрик обдумал эти условия.

– Тогда решим так, – сказал он. – Ты, Олав, и ты, Ульвхильд, поклянетесь, что не будете искать для нее другого брака, пока не исполнится то, что ты сказал. Когда я пришлю вам дань, Ульвхильд будет считаться моей невестой, пока я не приеду за нею, или не приглашу ее ко мне в Мерямаа, или… или не погибну.

Даже Ульвхильд несколько переменилась в лице при этих словах.

– Ты, пожалуй, даже отважнее тех двоих, – вырвалось у Сванхейд, – Грима и Годреда. Ты ведь знаешь, что это обручение может принести тебе смерть…

– Я знаю, госпожа, что смерть принесет мне славу. – Эйрик слегка кивнул ей, потом перевел взгляд на Ульвхильд. – Но навстречу ей меня ведет надежда.

Приблизилась Середина Лета, и Даг с сыновьями отвез Арнэйд со всем ее приданым в Арки-Вареж. Еще весной сбылись обещания, которые Тойсар дал от имени богов: «большое серебряное олово» правильно вылилось на сковороду с растопленным маслом, сразанные липовые ветви упали правильной стороной: боги сказали, что русы Мерямаа должны и дальше жить на привычных местах. Тойсар выполнил свои обещания, пришло время выполнить свои. Хорошо зная язык и уклад мери, Арнэйд надеялась, что сумеет привыкнуть к жизни в Арки-Вареже. У мерян справляют свадьбы именно в этот срок, на Сюрэм – главный летний праздник. В это время жгут высокие костры, устраивают скачки на лошадях, изгоняют подальше от селений злых духов. За несколько дней до того Тойсар с другими старейшинами обходил все дома своего кумужа, выбирая подходящую лошадь для жертвы: она должна быть гнедой масти, или рыжей, или сивой, или белой. Белая лошадь вздрогнула при появлении возле нее жрецов, и это означало, что боги избрали именно ее. Жрецы вместе с народом посещали священные рощи, приносили жертвы и совершали моления. В тот день, когда девушки и женщины относят в священные рощи свои приношения – блины, Арнэйд пошла вместе с ними, уже закутанная в головное покрывало замужней женщины. Только теперь ей открылся доступ в священные рощи, называемые «юмо-ото»; она много о них слышала, но увидела впервые. Вокруг Арки-Варежа их было несколько: самая главная – «мер-ото», и поменьше, принадлежавшие отдельным родам – «тукым-ото». Состоявшие из старых лип или берез, эти рощи содержались в чистоте и бывали обнесены жердевыми загородками, чтобы туда не забредал скот. Из них нельзя было ничего забирать, только собранный там валежник использовали для жертвенных костров. Была где-то еще особая роща для жертв кереметам, но туда ходили только мудрые жрецы, а остальным не стоило приближаться.

У мери женщины во время жертвоприношений присутствуют, но ничего не делают; всю работу совершают мужчины, а женщины лишь подходят за благословением. Пока Тойсар с другими кугыжами занимался длинным сложным обрядом, Арнэйд сидела на траве среди женщин, и ей вспоминалось святилище Силверволла, идолы Тора и Фрейра, камень-жертвенник, «кольцо клятв», которое Даг надевал на руку, серебряная чаша для жертвенной крови… Теперь ее место занимает Снефрид, это она стоит с чашей возле камня. Сама же Арнэйд чувствовала себя потерянной не только для родичей, но и для богов.

Арнор говорил, что останется с нею столько, сколько она захочет. Арнэйд была ему благодарна, но дней через пять сама попросила его уехать. Вид брата уже не смягчал для нее боль разлуки с домом и родными, а только напоминал обо всем, чего она лишилась.

– Одна я быстрее привыкну, – сказала она ему. – Поезжай домой.

– Если что-то будет не так, пришли ко мне Латугана, и я… сделаю все, что ты захочешь!

Несмотря на договоры и обряды, Арнор так и не смирился с мыслью, что Арнэйд теперь принадлежит Тойсару, и чувствовал, что оставляет в Арки-Вареже нечто свое.

Латугана и Талвий Арнэйд получила в приданое, чтобы иметь под рукой собственню челядь, которой может распоряжаться по своему усмотрению. Она привезла в Арки-Вареж короба и лари и богато одарила всю многочисленную Тойсарову родню: женщин тканями, посудой и украшениями, мужчин – ножами и топорами. Подарки успокоят подозрительность и заново убедят, что поддерживать с русами хорошие отношения выгодно и приятно. А для самого влиятельного среди мерян таким подарком стала сама Арнэйд. В Арки-Вареже ее называли Аркей – мерянским именем, которое у нее появилось еще дома.

Толмак, старший Тойсаров сын, со своей женой и пятью детьми вернулся в собственный дом – Даг поставил непременным условием, чтобы на Тойсаровом дворе не было хозяйки старше Арнэйд. Под рукой ее остались младшие Тойсаровы дети: Талай и Тайвел со своими женами и двумя младенцами, шестнадцатилетняя Илчиви и в придачу Алдыви, дочь покойного кузнеца Хравна. Алдыви было уже восемнадцать или даже девятнадцать, но, малорослая, щуплая, с мелкими чертами подвижного лица, с оттопыренными ушами и тонкой светло-русой косичкой, выглядела она на четырнадцать, чему мешало только чрезмерно серьезное выражение. Потеряв мать-мерянку в детстве, она привыкла обретаться на Тойсаровом дворе, где прислуживала Кастан и обучалась всем женским искусствам. После гибели отца она совсем осиротела. Оставшиеся после Хравна орудия можно было распродать, и вырученное серебро составило бы для Алдыви неплохое приданое; та, однако, не спешила замуж и просила позволения еще пожить при госпоже. Поскольку она владела северным языком, Арнэйд было приятно иметь при себе кого-то, с кем можно на нем поговорить.

– Видишь, у меня все здесь точь-в-точь как дома! – говорила Арнэйд старшему брату, прощаясь с ним. – Отец, два взрослых брата, сестра, два младенца, челядь – полон дом народу. Скучать будет некогда.

– Не отец, а муж… – мрачно поправил ее Арнор.

Он дал себе слово не выражать сожалений о решении сестры, раз уж она его приняла, но и радоваться тоже не получалось.

– Ах, да… Я немного забылась… Ничего. Он добрый человек, и я привыкну. Все будет хорошо. Если будут важные новости, я сразу пришлю к вам.

И вот родичи уехали, оставив в Арки-Вареже Арнэйд и взамен увозя с собой Илику. Арнэйд не плакала, провожая их, но, когда она осталась в своем новом доме одна, жесткая рука стиснула сердце, мешая дышать. Как стремительно все совершилось, думала она, разводя тесто для ржаных лепешек – точно такое же тесто, для точно таких же лепешек, как дома. За пару месяцев все трое старших детей Дага нашли судьбу: сыновья женаты, дочь замужем. И снова Дагу придется беспокоиться об этом лишь лет через десять, когда Сулай станет невестой, а Еркай женихом.

Мысли ее улетали к оставленному дому. Без нее там Савикай опять тошнит по ночам. А Оксай просыпается и кричит от страшного сна, будя всех на нижнем помосте. У Ерлави наверняка опять пошла кровь из носа и она изгваздала всю подушку – и свою, и Еркая. Когда-то все это так досаждало Арнэйд – в иные ночи, когда детям нездоровилось, она спала меньше, чем самая заваленная работой рабыня, – а теперь казалось дорогим, как всякая часть родного дома. Как-то там Ошалче без нее будет ладить со Снефрид – Ошалче лишь понимает северный язык, но почти не говорит, а Снефрид за эти месяцы не очень много прибавила к тем шести словам, которые запомнила в самом начале. А как она будет объясняться с Иликой?

Шла пора сенокоса, дни были долгими, солнечными, жаркими. Мужчины и часть женщин весь день пропадали на лугах: косили и сушили сено. Скот составлял главное богатство мери, и ему они были обязаны большей частью привычной пищи. Арнэйд оставляла при себе Талвий и Алдыви; рано утром они уходили в луга и рощи вокруг Арки-Варежа собирать целеные травы. В эту пору травы в наибольшей силе, и нужно набрать на потребности всей семьи с запасом, все вычистить и высушить. Алдыви показывала нужные места, куда еще девочкой ходила вместе с Кастан, Илетай и ее сестрами. Обратно они возвращались к полудню и несли на спинах огромные охапки трав, увязанные в куски полотна, а потом разбирали их на столе возле летней печи, связывали в пучки и вешали сушиться в тени под навесом, где их продувал ветер и не давал гнить. Как всегда в эту пору, кончики пальцев у Арнэйд стали желтыми и источали горьковато-пряный запах пижмы, но даже пижма возле Арки-Варежа казалась какой-то не такой, как возле Силверволла.

Арки-Вареж не зря получил свое имя, означающее «высокий город». Это, можно сказать, мерянский Асград, думала Арнэйд – Силверволл не мог с ним равняться величиной и мощью укреплений. Арки-Вареж располагался на холме, на самом высоком месте всей обозримой округи, и лежал в петле реки Гды. Старинные высокие валы опоясывали длинное укрепление, внутренними валами разделенное на три части. Средняя часть была выше двух боковых, в этом же месте Гда наиболее близко подступала к селению и имела самые крутые берега. От своего двора Арнэйд видела справа и слева чужие крыши. Особенно приятно ей было смотреть туда, где за валом находился Руш-конд – Русский двор, погост сборщиков дани. Еще каких-то полгода, повторяла она себе, и туда опять придет дружина из Хольмгарда. И с нею будет Свенельд. Тогда она выйдет встречать его с ковшом пива, как раньше делала Кастан. Они оба уже совсем другие, не как четыре с половиной года назад, когда однажды столкнулись в сенях гостевого дома в Силверволле, но все же, глядя в его глаза цвета чуть запыленного желудя, она почувствует себя почти прежней. Прежней девушкой, смотрящей в будущее с надеждами, пусть неясными, но бодрящими и придающими сил. Так хотелось вернуть это чувство веры в будущее, хотя бы на те несколько дней, что он здесь проведет.

Домочадцев Арнэйд почти не видела: утром по росе она с двумя девушками уходила в рощи, остальные – в луга; днем она хлопотала по дому, а мужа, пасынков, невесток и прочих видела только вечером, за ужином. Оставались при ней и двое малых детей – «внучатые пасынки», как Арнэйд называла их про себя. К счастью, они уже были отняты от груди, и Арнэйд кормила их коровьим молоком, мягким сыром и размоченным хлебом. Дело ей было знакомое: начиная с двенадцатилетнего возраста она так же выкармливала всех детей Ошалче. Когда же после длинных летних дней наконец приходили комариные сумерки, все так уставали, что ели и тут же расходились по своим спальным местам. Даже муж мало разговаривал с Арнэйд; только спрашивал: «Все хорошо?». «Йора кызыт, – не задумываясь, отвечала она. – Теперь хорошо». Можно сказать, что они «ладят», то есть им пока не встречалось поводов для ссор; однако проводя ночи возле мужа на хозяйской лежанке, Арнэйд вспоминала, как спала на полатях с братьями, и ощущала особенную тоску по Арнору, по его родному запаху. Не верилось, что муж хоть когда-нибудь станет ей так же близок и дорог, как брат. Они были уж слишком разными во всем, объединяло их только стремление к миру в Мерямаа, ради чего оба и решились на этот брак. А помня, насколько стар ее муж, Арнэйд тайком сомневалась, проживет ли он настолько долго, чтобы они успели по-настоящему стать единым целым.

Привыкнув болтать со Снефрид обо всем на свете, Арнэйд скучала по ней, но не бралась даже загадывать, когда они теперь смогут увидеться. Между ними два дня пути, а женщины не разъезжают по гостям. Может быть, если у одной из них родится ребенок, это будет достойным поводом пуститься в дорогу. Но вот что странно: о ребенке Снефрид Арнэйд думала с наслаждением, воображая еще одного маленького Арнора и мечтая поскорее взять его на руки, а при мысли о собственном ее охватывал испуг. Она никак не могла привыкнуть смотреть на Тойсара как на мужчину и как на мужа – вдвое ее старше, такого же, как она, роста, он казался ей кем-то вроде приемного отца. Но она вышла замуж не для того, чтобы быть счастливой, как Снефрид с Арнором, напоминала себе Арнэйд. Она решилась на это, чтобы сохранить мир и упрочить связи между русью и мерей, между Силверволлом и Арки-Варежем. Это ей удалось, а значит, цель ее достигнута.

Неужели у нее когда-нибудь появится ребенок от Тойсара? Что она будет с ним делать? Арнэйд вообразила очень маленького Тойсара, с таким же переломанным носом и рыжеватой бородой, только ростом с локоть – засмеялась, но тут же будто железная спица пронзила грудь, и перехватило дыхание от боли.

Все здесь совершенно так же, как дома. Но Арнэйд не оставляло чувство, что она живет где-то на дне очень-очень глубокой воды.

Даг и его близкие ждали вестей с юга, от Арнэйд, но вести пришли совсем с другой стороны и от других людей. Прошел месяц с тех пор, как Арнэйд покинула дом, приближалась пора жатвы, когда однажды под багряным пологом тихого летнего заката в Силверволл явился рыжий Логи с пятью хирдманами. Обнаружив его у себя во дворе, Даг изумленно заморгал: он знал Логи, Свенельдова оружничего, в лицо, но так привык видеть его зимой, что посреди лета тот казался каким-то мороком. Логи приплыл на лодке с пятью гребцами, с севера по Мерянской реке, чтобы предупредить о скором появлении куда более крупных сил.

– Сюда идет Эйрик, брат госпожи Сванхейд, с войском из трех сотен копий, и с ним Свенельд – с двумя сотнями, – объявил Логи. – Они будут здесь через день-два. Подбери место, где им встать ненадолго. Потом они двинутся на Арки-Вареж и дальше на юг.

– Но для чего?

Даг и все его домочадцы стояли вокруг Логи, а тот еще держал в руках ковш пива, поднесенный ему ради встречи. Однако новости были столь поразительными, что даже Ошалче забыла о продолжении обряда.

Получив краткое описание целей похода, Даг назавтра ранним утром послал к Гудбранду и Снэколю, и еще до полудня в гостевом доме Силверволла было битком набито народу и стоял непрерывный крик. Миролюбивый Даг хмурился: даже в лучшем случае вести означали, что в сердце Мерямаа обоснуется знатный вождь с большой дружиной и будет все переустраивать по своему вкусу. Принесение жертв, устройство пиров в священные дни, суд, торговля, военная сила, принятие законов – все перейдет в его руки. Для людей, чьи предки жили здесь поколениями и привыкли к собственным порядкам, это было равнозначно Затмению Богов, утрате и воли, и доходов, и почета. И кто должен был все это у них отнять? Какой-то родовитый бродяга, от которого родичи придумали избавиться, отправив за море!

– Видно, это какой-нибудь убийца, которого изгнали с родины! – возмущался Торд из Ульвхейма.

– И люди его не лучше! Это небось все викинги!

– Я о нем слышал, – отвечал Торфинн. – Он родной внук Бьёрна конунга, но тот не признает его, не дает ему никаких владений, и он долго воевал с родичами…

– Да он всех нас тут поубивает и ограбит! Мы живем далеко от моря, казалось бы, можно грабежей не бояться – так вы посмотрите, наш собственный конунг, которому мы платим дань, натравил на нас войско викингов! Мы для этого ему платим дань? Чтобы нас убивали и грабили у себя же дома?

– Олав мог бы посоветоваться с нами, прежде чем присылать целое войско! – с досадой сказал Даг. – Мы примирились с Арки-Варежем…

– И этот мир недешево нам обошелся! – вставил Арнор.

– А теперь явится этот «морской конунг», и о мире в Мерямаа можно будет забыть!

– Мы не станем этого терпеть! – сильнее всех возмущался Гудбранд. – Этот ёлс из Свеаланда захватит здесь всю власть! Мы все будем вынуждены ему подчиняться и вылизывать его миски! Сто лет мы жили своим укладом, сами управляли собой и хранили мир с мерей, на кой ёлс он нам здесь сдался! Кто он такой! Он обоснуется здесь, нам придется вдвое увеличить дань, чтобы содержать его с его викингами! Они привыкли жить грабежом, и здесь ни одного целого двора не останется!

– Но что мы можем сделать? – отвечал ему Снэколь.

– Встретить его как следует и отправить обратно за море!

– Чем отправить? Заклинаниями?

– Мы мужчины, и у нас есть оружие!

– Ты собираешься воевать с людьми Олава? Мы с Бьюрланда, если и захотим, сможем собрать не больше сотни! А там их пять!

– Это мы сможем сотню, – не сдавался Гудбранд. – А меря сможет и тысячу! Настало нам время объединиться с ней за нашу свободу! Мы вместе дадим отпор Олаву!

– Ты подбиваешь нас восстать против Олава? – Изумленный Даг поднялся. – Нарушить обеты, которые наши деды дали его деду, на том самом кольце, которое я храню? Да еще и заодно с мерей!

– А почему ты этого не делаешь? Мы поколениями живем среди них! Роднимся с ними! У нас у каждого, кто здесь родился, полно родичей среди мери! И у тебя, и у меня, и у Снэколя! У нас с ними одна родная земля! И Олаву мы платим одинаковую дань. А теперь одинаково станем его рабами, когда он посадит над нами своего ярла, и тот будет драть с нас по две куницы вместо одной! Нет, я не намерен сидеть, как девица, дожидаясь, пока меня отжарят, саатана! Я буду биться за нашу свободу! И советую каждому, кто хочет жить достойно, пойти со мной!

С этим Гудбранд удалился назад в Ульвхейм.

– Да взяла б Могильная Мать этого Гудбранда! – в сердцах воскликнул Даг, когда его родичи вернулись к себе. – Из-за него вы зимой пошли в тот поход и притащили сюда хазар…

– Будто вшей! – не удержался Виги.

– А теперь он рассорит нас с Олавом, как будто без того было недостаточно плохо!

– Едва ли мы могли бы всего этого избежать. – Арнор мрачно качнул головой. – После той битвы на Итиле борьба за новые пути сделалась неизбежна, Мерямаа стала стоить в десять раз дороже прежнего, и все захотели свой кусок – здешние и чужие. Все катится в эту сторону.

– Гудбранд, конечно, не выглядит мудрым человеком, – заметила Снефрид. – Но дело вот в чем: мудрый человек слышит и передает другим волю богов. А немудрый – действует по воле богов, сам того не сознавая.

– Но тогда выходит, что немудрый – мудрее мудрого? – Виги недоверчиво поднял брови. – Объясни мне, вёльва ты наша.

– Не сказала бы, что мудрее. Мудрый видит, куда катится судьба, и может вовремя отойти в сторону, чтобы не быть раздавленным. А немудрый… Он думает, что едет на повозке судьбы, а на самом деле он ее везет. Но рано или поздно попадет под колеса, и дорога для повозки судьбы всегда бывает вымощена костями этих немудрых.

Эйрика, человека столь знатного и к тому же родича Олава, Даг встречал у Мерянской реки, приведя с собой несколько лошадей – для самого Эйрика, Свенельда и Халльтора. Обменявшись первыми приветствиями, гости и хозяева направились в Силверволл. В гостевом доме уже был приготовлен стол для знатного вождя, его приближенных и самых видных здешних жителей. Главная часть войска остановилась между лесом и рекой, раскинув шатры там же, где когда-то стояли вернувшиеся с Хазарского моря.

Рослый, внушительный, с длинными рыжими волосами, с дорогим мечом на перевязи, Эйрик, выступая между Свенельдом и Халльтором, тоже людьми не маленькими, выглядел как истинный конунг, пусть на нем вместо роскошных нарядов была обычная льняная сорочка с влажными пятнами пота после целого дня в лодке на жаре. Перед ним несли его стяг – черный, прихотливо изогнувшийся змей на синем поле. Вот Эйрик вошел в гостевой дом; на длинном очаге из валунов только в самой середине горел небольшой огонек для жертв, но дверь оставили открытой, и помещение заливал яркий свет долгого летнего вечера.

Даг с сыновьями сопровождал гостей, а перед очагом их ждали три нарядные женщины: одна, в середине, в цветном варяжском платье, а две другие по бокам – в мерянском. Эйрик вошел, Даг знаком предложил ему приблизиться, чтобы принять посеребренный рог, Эйрик сделал несколько шагов… и вдруг остановился.

– Снефрид?

На его малоподвижном лице отразилось явственнное изумление. Не менее удивились и все остальные. А Эйрик во все глаза смотрел на женщину с рогом и даже еще придвинулся к ней.

– Снефрид, это ты!

– Это я, Эйрик конунг. – Снефрид одарила его своей загадочной улыбкой, едва приподнимающей уголки рта. – Не смела надеяться, что ты меня помнишь. Но рада приветствовать тебя так далеко… от наших родных мест.

Она протянула рог Эйрику, тот взял и по привычке отпил, потом снова посмотрел на Снефрид.

– Но что ты здесь делаешь?

– Я здесь живу. Вот мой муж. – Снефрид указала на Арнора, удивленного не менее всех прочих.

– Твой муж? – Эйрик взглянул на Арнора. – Так это и есть беглец Ульвар?

Это было уже слишком: Снефрид засмеялась, вслед за нею и другие. Беспокойное веселье ширилось, разливаясь по палате по мере того, как до людей доходила смехотворность случая.

– Я не Ульвар, – пояснил Арнор, отсмеявшись, поскольку видел, что Эйрик ничего не понимает. – Вижу, ты кое-что знаешь о моей жене, но да будет тебе известно, что Ульвар ее не дождался – он погиб зимой, и весной она вышла за меня. А я – Арнор сын Дага.

Эйрик еще раз перевел взгляд со Снефрид на Арнора, подумал, потом кивнул:

– Повезло тебе, парень. Как ты сумел уговорить такую женщину? Знал бы ты, какие люди…

Нечто подобное Арнор слышал не в первый раз. И хотя он до сих пор не понял, чем заслужил свое везенье, успел к нему попривыкнуть.

– Тогда она еще не была вдовой. И ей делает честь, что при таком богатом выборе она не взяла нового мужа, пока не убедилась, что прежнего нет в живых.

– Такова судьба, конунг. – Снефрид слегка развела руками. – Меня послало в дорогу пророчество известной тебе женщины по имени Хравнхильд, вынудило меня бежать на самый край света. Но вот я достигла края Мидгарда и здесь нашла свою судьбу.

– Ты поторопилась! – слегка попрекнул Эйрик. – Если сбудется все, что нами задумано, уже через год-другой здесь будет вовсе не край света, а лишь остановка на пути в Серкланд.

– Вот видишь, конунг! – живо подхватила Снефрид. – Стоило мне промедлить, и пришлось бы бежать дальше, до самого Серкланда! Как хорошо, что я успела обзавестись надежным якорем!

– Вот это твой якорь? – Эйрик еще раз осмотрел Арнора. – Вид у него вполне надежный.

– Разумеется. Прозвище моего мужа – Камень.

– Так значит… – Эйрик окинул ее внимательным взглядом, будто что-то припоминая, – ты все-таки нашла мужа?

– Нашла, конунг. Поэтому мне и нет нужды возвращаться назад. Но то, что мне суждено делать, я могу делать и здесь.

Благодаря этому происшествию все оживились, чувство натянутости и тревога, с которой в Силверволле ждали Эйрика, заметно ослабли. Гости стали рассаживаться, поднялся гул.

При первом же случае Свенельд ухватил Снефрид за рукав:

– А где Арнэйд?

– Ты еще не знаешь? – Снефрид сочувственно глянула на него. – Она вышла замуж.

– Что?

– Совсем недавно, на Середину Лета.

– За кого?

– За мерянского хёвдинга Тойсара. Она теперь живет в Арки-Вареже.

– За Тойсара?

Изумленный Свенельд застыл, и Снефрид ушла заниматься делами. Свенельд сел на свое место. Весть о браке Арнэйд – да еще с Тойсаром! – поразила его. Он давно свыкся с мыслью, что ему она принадлежать не может, хотя не вполне еще избавился от сожалений, но мысль о том, что теперь она принадлежит другому, вызвала в нем изумление и тайную ярость. Лучше бы она всегда оставалась здесь, в Силверволле… И то, что она исчезла, да еще была отдана в мерянский дом, еще раз заставило осознать: все изменилось в Мерямаа, и перемены затронут каждого.

Всем – особенно, конечно, Арнору – было любопытно, каким образом Снефрид свела знакомство с «морским конунгом», но ближайшее будущее всех сейчас волновало больше.

– Олав намерен прочно утвердить свою власть в Мерямаа, а уж потом прокладывать путь в Булгар, – объяснял Свенельд. – Зимой мы все видели, что будет, если этим пренебречь. Мы легко разбили Атлитыка…

– Аталыка.

– Один тролль. Разбили того тролля с Келе-озера, потому что у него на сбор своих сил было всего два дня. Но мы не можем пробиваться в Булгар, оставляя за спиной тлеющие угли. Если здесь верх возьмут горделивые глупцы вроде вашего Гудбранда и того Пагая, они откажутся давать дань уже следующей зимой, и нам придется добиваться ее силой. А если верх возьмут хитрецы – они выкажут мнимую покорность, позволят нам проложить путь в Булгар, заведут кое-какие связи, прикопят оружия и поднимутся уже после, чтобы требовать с нас платы за проход туда через их земли. Ничего этого Олав допускать не намерен. Эйрик ярл останется здесь до зимы, чтобы обеспечить сбор дани. Если все пройдет гладко, летом возьмемся за булгар, но уже верно зная, что нам не ударят в спину.

– Добиться этого будет нелегко, – предупредил Даг. – Многие возмущены: мы привыкли жить своим обычаем, и если у нас появится правитель от имени Олава, ничего о нас не знающий… Да и дань возрастет, не Олав же будет все это содержать…

– Когда торговые люди будут ездить отсюда прямо в Булгар, это принесет выгоду всем – от тебя, Даг, до этого вашего, который все молчит…

– Кеденея?

– Точно. Каждая белка будет приносить в несколько раз больше прибыли, чем раньше.

– Но люди мало способны заглядывать в послезавтрашний день и оценивать его выгоды или потери, – сказала Снефрид. – Они верят тому, что в руках.

– Охотнее всего люди верят посулам! – ответил ей Даг. – И чем несбыточнее эти посулы, тем охотнее им верят… саатана!

– Это решено, тут толковать больше не о чем. Даг! – Свенельд слегка наклонился в сторону хозяина. – Ты пойдешь с нами на Арки-Вареж?

– Нет. – Даг качнул головой. – Это не в моих силах. Я друг Олаву и не намерен мешать его замыслам, подкрепленным пятью сотнями копий, хоть мне эти замыслы и не нравятся. Но с Тойсаром я теперь в двойном родстве. Моя дочь замужем за ним, а его дочь – за моим сыном. Если он покорится мирно, я охотно приеду и помогу все уладить к общему удовольствию. Но думается мне, предстоят столкновения. Выйти против него с оружием я не могу. А ты сам? Ведь и ты с ним в родстве!

– Если дойдет до битвы, я не стану в ней участвовать, – с неохотой признался Свенельд. – Это мы обсудили с Олавом и Эйриком.

– Но раз вы в родстве, – заметил Эйрик, – может быть, если ты, Даг, будешь в моем войске, то Тойсар не сможет поднять на тебя оружие?

– Нет, нет! – поспешно возразил Арнор. – Я знаю, что они тогда сделают. Моя сестра – заложница в Арки-Вареже. Если меря захочет избавиться от этого родства… она в их руках. Мы не сделаем ничего такого, что может навлечь на нее опасность. Да если бы мы месяц назад знали, что Олав пришлет войско – этого брака не было бы!

– Как знать? – Эйрик двинул широкой рыжеватой бровью. – Может, еще через месяц этого брака уже не будет!

Проходя через двор с горшком свежего масла в руках, Арнэйд вдруг увидела в воротах Гудбранда и застыла на месте. Глупо похлопала глазами. Вот кого она не ожидала здесь увидеть, так его: усталого, разгоряченного, вспотевшего. Он тоже воззрился на нее в недоумении. Чтобы не выделяться среди женщин Арки-Варежа, Арнэйд теперь одевалась, как они, в мерянское платье: в широкую верхнюю рубаху до колен, выкрашенную в светло-синий цвет, с узким кожаным поясом, украшенным подвесками, и две треугольные подвески со звенящими «лапками» были приколоты у нее на груди. Волосы она заплетала в две косы, тоже с подвесками на концах, а на голове носила покрывало и кожаное очелье с кольцами на висках. На вид она сделалась обычная женщина мери, неудивительно, что Гудбранд не сразу ее узнал.

– Где твой муж? – вместо приветствия бросил он ей. – Он мне нужен немедленно.

– Что-то случилось? – едва помня себя от изумления, пролепетала Арнэйд.

– Да! Твой отец предал Мерямаа!

– Гудбранд, в тебя тролль вселился! – Арнэйд немного опомнилась. – Что это значит? Что ты такое говоришь о моем отце!

– Я говорю то, что есть! – Гудбранд упер руки в бока. Судя по запаху, он только что сошел с седла после долгой скачки. – К нам явился из Хольмгарда какой-то ёлс и привел войско в полтыщи человек! Олав прислал его, чтобы всех нас сделать своими рабами, русов и мерян! И твой отец собирается вилять перед ним хвостом! Только я не буду с этим мириться! Где Тойсар?

– Они все в лугах.

– Ну так пошли за ним, пусть его приведут! Или пусть мне укажут дорогу, где он там косит! Если мы ничего не сделаем, уже завтра у нас не останется скотины, а сено мы будем жрать сами! Те, кто сумеет выжить!

Арнэйд взглянула на небо:

– Солнце садится. Они вот-вот вернутся. Войди… Гудбранд, ты пришел к нам как друг?

Вид Гудбранда дружелюбия не выражал; от тревоги у Арнэйд путались мысли и она плохо понимала, чего он хочет и с кем собрался воевать.

– Я – друг Тойсара. И я – друг мери. А твой отец – трус и лизоблюд!

– Поди отсюда вон! – В гневе Арнэйд указала на ворота. – Если ты явился оскорблять моего отца, в моем доме тебе делать нечего!

– Пусть меня проводят к Тойсару!

– Иди и жди его за воротами, он скоро вернется.

– Нельзя терять времени. Да что с тобой говорить!

Махнув рукой, Гудбранд ушел. Немного опомнившись, Арнэйд послала Алдыви посмотреть, что происходит. Та вскоре донесла: Гудбранд и еще несколько человек с ним стоят за воротами, вокруг них собрался кое-какой народ из Арки-Варежа, и Гудбранд перед ним держит речь. Рассказывает, что сюда движется огромное войско, присланное из Хольмгарда; сейчас оно, должно быть, уже в Силверволле. Даг отказался поддержать мерю, а Гудбранд готов биться на ее стороне.

– Это какой-то бред! – Арнэйд сжала голову руками. – Мерямаа не воюет с Олавом! С чего ему посылать сюда войско! Он же получил свою дань!

Она верила в способность Алдыви внятно передать услышанное, и оставалось думать, что Гудбранд сошел с ума.

Жители Арки-Варежа возвращались с лугов и тоже задерживались у ворот, вступая в разговор. Проворная Алдыви часто бегала туда и докладывала: вот появился Тойсар с родичами, тоже слушает Гудбранда. Собралось уж под сотню человек, мужчин и женщин, и все спорят, забыв про усталость и голод.

Наконец Тойсар явился домой, ведя за собой Гудбранда. Арнэйд, как полагается, вышла им навстречу с ковшом пива и лепешками; при Тойсаре Гудбранд взял себя в руки и молча принял то и другое, больше не пытаясь поносить Дага. Но по взгляду, который на нее бросил муж, Арнэйд поняла, что об этом уже все сказано. Вместе с Тойсаром пришли его сыновья и еще кое-кто из кугыжей Арки-Варежа. Они принялись обсуждать, сколько людей можно набрать в войско и сколько времени на это понадобится. Гудбранд сам не видел присланных из Хольмгарда людей – он спешил предупредить Тойсара и не стал их дожидаться, – и не знал, как долго они задержатся в Силверволле.

– Если бы Даг не был таким слизняком, ловким только чаши поднимать, он мог бы сам собрать людей и остановить этих ёлсов, хотя бы задержать их! – рассуждал Гудбранд. – Но на это мало надежды – он предпочел сдаться!

– Но если у него не больше сотни мужчин, то противиться войску в пять раз больше – только погибнуть напрасно! – вступился за тестя Тойсар.

– Он мог бы собрать их и привести сюда, как сделал я, чтобы укрепить наши силы! Если бы мы в среднюю часть строя поставили наших, у кого есть щиты и шлемы, то этим викингам худо бы пришлось, столкнись они с нами лоб в лоб!

– Ты хотел бы, чтобы мой отец увел мужчин из Бьюрланда, а Силверволл бросил пустым! – не выдержала Арнэйд. – Тогда Эйрик понял бы, что мой отец – враг Олава, и просто сжег бы Силверволл, а женщин обратил в рабство! Ты этого хочешь?

– Для нас важно отбиться от них любой ценой! – отвечая ей, Гудбранд убедить хотел главным образом Тойсара. – Важнее всего – отстоять свою свободу! Силверволл можно построить заново. А если мы сейчас уступим и признаем власть этого Эйрика, то навек останемся рабами!

– Но вы ведь даже не знаете, чего он хочет! Может, он вовсе и не собирается с вами сражаться!

– Если Олав прислал дружину из пяти сотен, значит, он намерен добиться своих целей любой ценой и знает, что нам это не понравится. А поработить нас мы не позволим, – решительно ответил Тойсар. – Видит Кугу Юмо, мы старались сохранять мир с русами, сколько могли. Но если они хотят забрать нашу волю и жизнь, мы с этим не смиримся.

Этим же вечером Тойсар разослал гонцов во все стороны, призывая к оружию мужчин Мерямаа. Окрестности озера Неро были наиболее густо заселены, и здесь можно было набрать немало ратников даже за два-три дня. Арки-Вареж гудел: прибывали и убывали гонцы и посланцы, все готовили стрелы и копья, точили топоры и пересаживали на длинные рукояти. В доме у Тойсара целыми днями сидели кугыжи. Квас и лепешки им подавала невестка, Естан. Арнэйд проводила эти дни в кудо: Тойсар запретил ей показываться людям на глаза.

– Я тебя не виню в том, что происходит, – сказал он ей в вечер приезда Гудбранда, – но люди теперь злы на всех русов. Меня еще ждут упреки за то, что я женился на тебе.

– Ты сам этого хотел! – вырвалось у Арнэйд.

Чего бы она ни отдала, лишь бы в это время быть дома, в Силверволле, со своими родичами!

– Да. Боги обещали мне, что эта женитьба принесет нам мир. Но, может, я неправильно понял их волю…

– Боги не знали про Эйрика!

– Может, и так. Но ты лучше скройся с глаз. Я уверен, уже скоро кто-нибудь скажет, что если бы я не проявил слабость и на тебе не женился, мы бы изгнали русов и этой войны бы не было.

– Все это неправда! И изгнание русов вам далось бы не слишком легко, и Олава это рассердило бы еще сильнее.

– Может, ты и права. Но когда люди злы и напуганы, они рады случаю добраться до того врага, кто под рукой. Кто-то может подумать, что если у меня не будет жены-русинки, я буду более стойко биться против твоих соплеменников. Пока я в силах, я не дам в обиду мою жену, но… что угодно может случиться. Я не Юмо!

Арнэйд пыталась заниматься делами по хозяйству, но все валилось из рук. В дурной час согласилась она встать на след старухи Кастан – это ее погубило. А уж Кастан, останься она жива, сейчас призывала бы мерян постоять за свою свободу, будто сама Юмалан-Ава. Она всегда не любила русов.

Опасения Тойсара оказались не напрасны. Через день Илчиви, ходившая вместе с Естан прислуживать в большом доме, вернулась с вытаращенными от испуга глазами.

– Ох, Аркей! Я такое слышала!

Она дрожала и не решалась говорить.

– Лучше уж молчи! – предостерегла ее Алдыви.

– Аркей, как страшно! – Илчиви не слушала ее. – Пагай сказал, что… что надо… надо послать русам твою голову! Чтобы они знали… что… они ни перед чем не остановятся ради своей свободы…

Арнэйд села. Мысль заметалась в поисках выхода, но что она может сделать? Она заперта в этом дворе, а выйти – значит погибнуть.

– Не бойся, Тойсар сказал им, что они обезумели от страха и злобы! – попыталась утешить ее Алдыви. – Сказал, что речь идет о его жене, на которую он призвал благословение богов в недавний Сюрэм в священной роще, а еще – что пока ты жива, твои родичи не станут участвовать в этой войне. А если они получат твою голову, то поддержат тех людей из-за моря, и тогда уж нам худо придется!

Да благословят боги мудрость Тойсара, подумала Арнэйд. Ей хотелось сжаться, стать меньше мыши и спрятаться в темный угол, за ленгежи… Тойсар защитит ее, пока в силах, но если дела пойдут совсем плохо, Пагай и Коныш скажут, что он утратил способность слышать богов, навлек беду на мерянский род… Отнимут у него власть, и тогда она будет обречена. Ее сделают жертвой страха и злобы. Богам такая жертва не нужна, но духи страха отступают перед невинной кровью, наполняя людей недолгим и неверным чувством силы…

– Отец еще раз велел тебе не выходить даже из кудо! – добавила Илчиви.

Теперь Арнэйд оказалась в заточении – ее не выпускали даже в хлев. Хозяйкой в доме опять сделалась Естан, а Арнэйд лишь выпоняла ту работу, которую можно было делать в кудо. Естан, невысокая, коренастая, полноватая женщина лет тридцати с небольшим, смотрела на нее весьма хмуро и лишь коротко отдавала распоряжения. В ее глазах Арнэйд была чужой, опасной, вредной, будто змея. Девушки относились к ней добрее, и их молчаливое сочувствие служило Арнэйд некоторой поддержкой.

Непрерывно она прислушивалась к звукам снаружи. Алдыви исправно сновала по Арки-Варежу и потом рассказывала: люди подходят десятками, из болов ведут всех мужчин, от подростков до стариков. Гудбранд и Тойсар в один голос убеждают людей собраться, чтобы прогнать захватчиков. Видя, что часть русов с ними, меряне верят в победу. Их собралось вокруг Арки-Варежа уже не меньше пяти-шести сотен, везде дымят костры. В священных рощах приносят жертвы богам, прося победы. О сене все забыли, каждый день забивают скотину для прокорма войска. Весь мир перевернулся и забурлил. Десятки глаз постоянно наблюдают за поворотами Огды: не покажутся ли лодки русов…

Располагая значительными силами, Эйрик и Свенельд не торопились. В Силверволле они провели несколько дней, давая время людям отдохнуть и поправить суда; покинув его, прошли большую часть пути и остановились на Огде в роздыхе от Арки-Варежа, чтобы можно было подойти к нему довольно быстро. Если зимой Свенельду, имевшему всего сорок человек, приходилось спешить, чтобы не дать Аталыку собрать значительное войско, то теперь, наоборот, Эйрик и Свенельд легко пришли к согласию в том, что стоит позволить Тойсару собрать как можно больше людей – чтобы разом уничтожить и покорить всех, кто способен сопротивляться, и не вылавливать их потом по лесам. Вперед выслали дозор, чтобы наблюдать за этими сборами, и каждый день вожди получали сведения о прибавлении мерянской рати.

Тойсар и другие кугыжи, разумеется, тоже выслали дозор и быстро выяснили, что ожидаемые русы стоят на Огде возле Ингирь-бола. Посовещавшись, решили отправить к ним послов – Тойсар настоял на том, чтобы выяснить цели этого нашествия. Поехали Толмак, Тойсаров старший сын, и Гудбранд. Гудбранд располагал небольшими силами, приведенными из Ульвхейма, но быстро выдвинулся в число первых военных вождей мери, поскольку обладал решимостью и нужными знаниями. Целыми днями он обучал лесных охотников строю и приемам работы с боевым оружием.

Приехавшие в лодке послы Арки-Варежа были встречены передовым дозором и проведены в стан. По всему берегу виднелись шатры и навесы из увядших веток, на песке чернели кострища, в котлах булькала похлебка из выловленной здесь же рыбы: имея возможность возобновлять припасы, Эйрик велел беречь взятое с собой. Дни стояли жаркие, и пришельцы или дремали в тени, или плескались в реке. Прошла ватага, тащившая на жердях убитую косулю и молодого вепря.

Эйрик принял послов перед своим шатром, сидя на обрубке широкого бревна. Ради жары он, как и большинство его людей, был без сорочки; серебряная гривна, унизанная перстнями, блестела на широкой волосатой груди, и все это придавало ему сходство с необычным существом – не то зверем, не то богом, а скорее неким богом-оборотнем, имеющим звериный облик. На загорелой коже виднелось несколько старых, уже побелевших шрамов. Спокойные серые глаза внимательно рассматривали новых людей.

Послов усадили перед вождем на расстеленную кошму. Услышав о гостях, Свенельд тоже пришел и сел на землю рядом с Эйриком. Оружия у приехавших не было – Гудбранд понимал, что для встречи с Эйриком его все равно придется отдать; телохранители стояли по бокам от господина, однако от мощной фигуры спокойно сидящего Эйрика исходило ощущение неуязвимости, будто его прикрывали чары.

– Цолонда! – по-мерянски приветствовал Свенельд Толмака, потом поздоровался с Гудбрандом. – С чем пожаловали?

– Скорее стоило бы вам ответить на этот вопрос, – сказал ему Толмак.

Они со Свенельдом знали друг друга давно и уже сталкивались четыре с половиной года назад, когда родичи пытались вернуть похищенную Илетай. Сейчас оба вспомнили те дни, а заодно и осознали, что родство, установленное между ними благодаря тому похищению, налагает на обоих обязательства.

– И ответим. – Свенельд кивнул. – Зная, что часть мери склонна прислушиваться к врагам, подбивающим вас на измену и разрыв старинного договора, заключенного при дедах, Олав конунг прислал своего родича, Эйрика конунга, чтобы ничего такого больше не происходило и в Мерямаа сохранялся нерушимый мир. Если вы примете его, мы никому не причиним вреда.

– Олав сам нарушил договор! – не стерпел Гудбранд. Он тоже говорил по-мерянски, чтобы Толмак понимал. – Никогда не было такого, чтобы присылать сюда целое войско на жительство, и чтобы мы были обязаны его содержать! А потом он еще примется распоряжаться! Это нарушает все наши старинные права, Олав отнимает нашу волю! Мы не станем этого терпеть!

– Гудбранд, а ты-то зачем в это дело встрял? Почему ты выбрал сторону мери против своих?

– Вы мне не свои! Наши деды жили здесь, еще когда никакие конунги сюда не совались!

– У нас с тобой одно имя – русь, один язык и одни боги. О́дин не любит предателей. Ты ведь знаешь, что случилось с людьми вроде тебя, которые жили на Упе и выбрали служить хазарам. Все они погибли, а самый вредный был повешен на валу. Мной.

– Это Даг – предатель, а не я. Он предал людей, среди которых родился, своих мерянских родичей и предков. Предал землю, которая кормила поколения его рода! Предал ради какого-то Олава, который ни разу даже здесь не был! Который только и знает, что каждую зиму собирать куниц. А что он нам сделал взамен за этих куниц?

– Куницы не сами превращались в серебро. Олав давал вам возможность менять одно на другое.

– Мы можем делать это и без него. В мире кое-что изменилось, и старый порядок больше не годится. Мы больше не будем платить Олаву за то, чтобы он через наши земли добывал себе богатство.

– На белом свете, Гудбранд, и правда изменилось кое-что важное… Логи, переведи. – Свенельд продолжал говорить на языке руси, делая остановки, чтобы Логи перевел для Толмака. – И не воля Олава, скажу тебе, тому причиной. Хакан-бек разорвал наш мирный договор, потому что увидел нашу силу и испугался ее. Прежний уклад рухнул, теперь будет выстроен новый. У Мерямаа есть возможность сильно разбогатеть. Олав не лишит вас вашей доли прибылей, но для этого ему нужна уверенность, что вы на нашей стороне и не примете как друзей наших врагов – хазар. А нынешней зимой я сам видел, как они лили вам в уши свой яд, а вы охотно глотали и повторяли за ними те изменнические речи.

– Мы не глотаем ушами, – бросил Толмак. – Мы не позволим другим пользоваться выгодами нашей земли и еще в придачу собирать с нас дань. Это несправедливо, наши боги такого не стерпят!

– Без помощи Олава никаких выгод не будет. У одной мери, без нас, не получится проложить безопасный путь до Булгара и заключить с Алмас-каном выгодный и справедливый договор. За такие договора ведутся войны, как это пришлось делать Хельги Хитрому с греками. Без нас вы сможете разве что продавать своих куниц тем хазарским купцам, которые проберутся к вам сюда, а они будут грабить вас, давая меньше, чем даем мы.

– Мы не уступим те права, которые принадлежат нам. Если Олав откажется от нашей дани, то мы позволим вам ходить через Мерямаа на восток.

– Если вы попытаетесь ему помешать, нам придется силой проложить путь через Мерямаа. Видят боги, ни Олав, ни я этого не хотел бы. Вы не оставляете нам выбора.

– Не забудь, что дочь Дага живет в Арки-Вареже, – вставил Гудбранд.

– Никого из родичей Дага в нашем войске нет, передайте это Тойсару, – ответил Свенельд, изо всех сил стараясь не показать, как задевает его это напоминание об Арнэйд. – Даг исполняет обязательства, которые брал на себя, когда выдавал дочь. А еще напомните, что одна твоя сестра, Толмак, живет в Силверволле, а вторая – в Хольмгарде.

– Если меряне увидят вас возле Арки-Варежа, их справедливый гнев может обрушиться на тех людей вашей крови, кто окажется среди них! Помни об этом! Они уже были бы мертвы, но пока я защищаю их, показывая, что русы – на стороне мери.

– Толмак, имей в виду и всем расскажи. – Свенельд глубоко вздохнул. – Если с Даговой дочерью что-то случится, мы перебьем всех женщин Арки-Варежа. Я не хотел бы этого, но я это сделаю, клянусь! – Он вытянул из-за спины висевший на плечевой перевязи Страж Валькирии и приложил золоченую рукоять ко лбу и глазам. – И племя ваше закончится – рожать новых мерян будет некому.

– Сначала попадите туда. Вам придется сперва перебить всех мужчин.

Свенельд слегка развел руками: дескать, а как же?

– Нас больше, чем вас, и люди подходят каждый день, – добавил Толмак.

– Мы не ищем легких побед. Толмак, – дружелюбно, как мог убедительно обратился к свойственнику Свенельд, – ты же знаешь, каковы наши силы. Мы же раздавим вас. Ты это понимаешь? Тойсар это понимает? Он разумный и миролюбивый человек. Мы понимаем, что он раздоров не хотел, потому и взял за себя Дагову дочь. Остановитесь, еще не поздно. Позвольте Эйрику конунгу остаться здесь, и в Мерямаа будет мир, выгодный для всех.

– Мой отец не правит мерей так, как Олав правит русами. – Толмак покачал головой. – Что он мог сделать, он сделал весной, и мы уже все уладили. Но Олав сам все порушил, прислав этих людей, – он кивнул на Эйрика. – Если отец сейчас станет отговаривать людей дать вам отпор, его сметут и его место займет Пагай или Коныш. И все пойдет дальше так, как идет сейчас. А Дагова дочь неизбежно погибнет.

На несколько мгновений повисло молчание, перебиваемое обычными звуками большого воинского стана.

– Так что, Толмак, не договорились?

– Нет, Севендей. – Толмак поднялся на ноги. – Не договорились.

– Я так понял, ничего нового они не сказали? – спросил Эйрик.

Впервые услышав его низкий голос, оба посла невольно вздрогнули от неожиданности и взглянули на него с таким потрясением, будто заговорил дубовый идол.

– Нет. – Свенельд мотнул головой.

– Они готовы к битве?

– Готовы! – дерзко ответил Гудбранд.

– Я не заставлю долго меня ждать, – благожелательно ответил Эйрик и неспешно поднялся, давая возможность оценить его рост и вынуждая собеседников поднимать глаза все выше и выше. – Копье войны у меня в руках, и пусть Один отдаст победу достойному.

– Твоего отца и братьев нет в том войске. Даг соблюдает обеты, которые дал мне на нашей свадьбе, – сказал Тойсар в тот же день, когда послы ездили к Эйрику. И не успела Арнэйд ощутить себя совершенно одинокой перед лицом беды, как он добавил: – Так сказал Севендей.

– А Севендей там есть?

– Да. Толмак с ним говорил. Только не спросил, собирается ли сам Севендей биться против меня, когда я тесть его родного брата, – с горечью добавил Тойсар.

Этот краткий разговор несколько рассеял мрак на сердце Арнэйд. Свенельд был для Тойсара братом зятя, а с Арнэйд его не связывало ничего, однако только о нем она и думала как о своей надежде выжить. Даже если жители Арки-Варежа не причинят ей вреда, что будет, когда сюда ворвутся люди Эйрика? Они ведь ее не знают, а по виду она ничем не отличается от женщин мери. В кровавой горячке боя варяги зарубят ее заодно со всеми, и родство с Дагом не поможет…

Это было вчера. Сегодня Арнэйд с рассвета занималась обычными делами – делала ежедневный сыр из молока утреннего удоя. Здесь, в кудо, ей часто казалось, что кто-то наблюдает за нею из темного угла, и она знала, кто это. Ава Кастан. Та, что до нее много лет хозяйничала у этого очага. Вон стоят у стены большие берестяные ленгежи – под ними Кастан четыре года назад зарыла рубаху Арнора со связанными рукавами, думая, что это рубашка Свенельда и что его волю она сковала своей ворожбой. Недавно Алдыви показала ей это место. Не так чтобы Арнэйд пугал молчаливый пристальный взгляд покойницы, но она чувствовала неловкость от мысли, что заняла ее место. Торжества не было – она ведь не стремилась сюда, и ее заставили жить жизнью Кастан, все равно что донашивать ее старую одежду…

И напрасно. От раздора это не уберегло. Арнэйд не могла отделаться от мысли, что Кастан с того света как-то причастна к этому. Может, услышала ее угрозы – насчет дохлого пса в могилу. И вынудила влезть в ее шкуру, доживать ее недожитую жизнь. Теперь ей предстоит…

Но что предстоит – Арнэйд не знала. Не могла представить никакого своего будущего здесь.

– Они пришли.

Арнэйд вздрогнула, услышав голос мужа – главного наследства, полученного от Кастан.

– Высаживаются из лодок, – продолжал Тойсар, когда она обернулась к нему. – Мы выходим в поле. Оставайся здесь. Запри дверь покрепче и никому не отворяй. Даже родичам. Пока я не приду за тобой или… пока эту дверь не выломают.

Арнэйд молчала, ощущая полную растерянность перед опасностью. Будущее, которого она не умела вообразить, вдруг оказалось урезано до одного этого утра…

– Ты хорошая женщина, Аркей! – Тойсар положил руку ей на плечо. Вид у него был усталый, под глазами набухли мешки, морщинки на лице стали заметнее. – Мы оба сделали что могли, нам будет нечего стыдиться, когда мы предстанем перед своими дедами, но воля богов сильнее усилий смертных.

Именно Тойсар уже много лет отвечал за то, чтобы правильно разгадать волю богов и добиться от сынов Мерямаа ее исполнения. И это второе порой бывало не менее трудным делом, чем первое.

– Ати, можно, мы тоже здесь останемся? – жалобно спросила Илчиви.

Вокруг них собрались женщины: Алдыви, обе невестки со своими младенцами, Талвий, Тойсаровы служанки.

– Да, оставайтесь здесь и не выходите за дверь. И запомните – если боги отдадут победу нам, то от Аркей не будет вреда. А если в этот дом придут русы, она спасет вас от гибели. Оберегайте ее. Не знаю, смогу ли объяснить это остальным, но вы, мои дочери, не нарушите мою волю. Да защитит вас Юмалан-Ава!

Тойсар по очереди обнял Арнэйд, дочь и невесток, потом ушел. Запирая дверь, Арнэйд ощущала в груди острое и болезненное чувство. Нет, она не думала, что когда-нибудь сможет полюбить Тойсара как мужа. Но в эти мгновения поняла, что в новой жизни, к которой еще не смогла привыкнуть, хотя бы должна была смотреть на него как на столь же близкого человека, каким в Силверволле был отец.

– Скорее, скорее! – по-мерянски кричал Гудбранд, размахивая копьем. – Если поспешим, то помешаем им высадиться и сразу опрокинем в воду!

С той и другой стороны призывно гудели рога, будоража кровь смесью страха и отчаянного возбуждения.

– Нет, не нужно! – остановил его Тойсар. – Те люди опытнее, мы не заставим их растеряться. А наши не будут такими стойкими, не имея прочного строя. Лучше выстроим поскорее людей, пока есть время.

Выстроить многосотенную толпу на лугу, избранным как поле битвы, было делом нелегким. За прошедшие дни мерян собралось около восьми сотен, включая подростков лет от тринадцати-четырнадцати: этих было около сотни, и Гудбранд собрал их в особый отряд, который должен был поначалу прятаться за спинами передних рядов, а потом быстро обойти русский строй сбоку и обстрелять с тыла. Зная, что варяги имеют весомое преимущество в вооружении и боевом опыте, Гудбранд стремился использовать умения мерян в том, в чем они были сильны – быстроте юношеских ног и меткости стрельбы прирожденных ловцов.

Длиной в сотню человек, варяжский строй состоял из четырех рядов, и еще сотня, под началом Тьяльвара, осталась позади на непредвиденный случай. Этим решением Эйрик и Свенельд еще увеличили разрыв в численности, но оставленная позади сотня русов смущала мерян больше, чем свое преимущество радовало. Спереди варяжский строй был сплошь прикрыт плотно сомкнутыми круглыми щитами, над ними виднелись головы в шлемах, а за ними, над вторым-третьим рядом, вызвышались наконечники копий и лезвия ростовых топоров. В первом ряду все были в кольчугах, иные даже в пластинчатых доспехах. Эта стена быстро надвигалась на мерянский строй; на ходу варяги ударяли оружием по умбонам щитов, и каждый их шаг сопровождался слаженным железным грохотом – казалось, этот грохот производят их железные ноги, ступая по земле.

– Кугу Юмо, что это? – Тойсар вдруг вытаращил глаза и обернулся к Гудбранду.

И без того сердце колотилось где-то у горла, а тут еще глазам мерян предстало непривычное зрелище. В самой середине, где виднелся высоко поднятый черно-синий стяг, среди кольчуг темнело около десятка рослых фигур, вместо железных пластин одетых в бурый мех! Посередине шел самый рослый, в котором Гудбранд далеко не сразу сумел признать Эйрика, виденного лишь вчера. Теперь на нем была запашная куртка почти до колен, сшитая из медвежьей шкуры шерстью наружу; рукава покрывали кисть руки, а над пальцами были пришиты медвежьи когти, из-за чего эти мощные руки приобрели пугающее сходство со звериными лапами. На голове у этого «медведя» блестел шлем с позолотой, придававший ему вид бога в зверином облике. Перед ним несли щит, а сам он в обеих руках держал огромный ростовой топор.

– О-о-о-о-ди-и-ин! – протяжно выкрикивал Эйрик, и голос его перекрывал грохот железа, шум шагов и выкрики.

Около десятка человек вокруг него, тоже одетых в шкуры, издавали яростный рев, весьма схожий с ревом разъяренного медведя.

– Это б-берсерки! – воскликнул Гудбранд. – Они… в них входит звериный дух! Дух медведя!

– И сам их вождь тоже?

– Думаю, это он – вон тот, в самой середине!

– Ты не сказал нам!

– Я не знал! Да и какая к ёлсам разница!

Неожиданность оказалась более чем неприятная: привыкшие почитать кереметов в зверином облике, а также хорошо зная звериную силу, меряне с трудом сохраняли мужество, видя, как мчится на них разъяренная лесная мощь.

– Бей! – крикнул Гудбранд, когда два строя разделяло шагов пятьдесят.

Уже сейчас было так шумно, что не все услышали его голос. Часть мерян пустила стрелы разом, другие – за ними, следуя примеру. И вот эти стрелы торчат из щитов переднего ряда; на ходу варяги срубали древки топорами, не сбиваясь с шага. Промежутков в строю не появилось, никто не упал. Зато из второго ряда тоже полетели стрелы и осыпали мерянский строй. Часть из них вонзилась в наскоро сделанные щиты без умбонов, но часть нашли жертвы, и еще до прямого столкновения у мерян появились раненые.

– Вперед! Бегом! – закричал Гудбранд.

Продолжение стрельбы лоб в лоб причинило бы мере больше вреда, чем противнику, оставалось скорее вступить в «короткий бой». Оба строя еще с полперестрела двигались навстречу друг другу – меря почти бегом, русы ровным шагом – и сшиблись. Началась рубка, и почти сразу середина мерянского строя прогнулась. Здесь давили Эйрик и берсерки его ближней дружины, а перед ними не смогли бы устоять и более подготовленные бойцы. Меря – народ невысокий, а Эйрик отбирал в ближнюю дружину мужчин крупных, так что перед сегодняшними противниками они, издающие дикий рев, и правда казались матерыми медведями, вставшими на задние лапы. По большей части они орудовали топорами, двое или трое – мечами. Но самым страшным был их вождь. Дикий зверь и одновременно бог войны, он уверенно шел вперед, обеими руками держа ростовой топор и так ловко действуя им, что движения его оставляли промежутки в мерянском строю, будто коса – в мягкой траве. Там, где прошел он и его люди, землю сплошь покрывали лежащие тела в мерянских кожаных кафтанах, залитые потоками крови из ужасных рубленых ран. Нацеленные в них копья люди-медведи сносили, будто прутики.

Тойсар поначал держался в средних рядах более глубокого мерянского строя, вокруг него было около десятка крепких мужчин, прикрывавших немолодого владыку. Зная, что судьба его в руках богов, он хладнокровно пускал одну стрелу за другой. Мысленно он благодарил Дага, что отказался участвовать в битве и тем избавил его, Тойсара, от опасности убить собственного тестя, быть может, деда своих последних детей. Однако ряды перед ним все редели, прогибались, Тойсар вынужден был пятиться, но почти не снижал частоты стрельбы.

И вот передние ряды порвались, схватка завязалась прямо перед Тойсаром. Какой-то рус – в шлеме и за щитом те все казались одинаковыми, – уложил одного мерянина, потом другого. Потом на него бросились еще двое, он сместился в сторону. Тойсар живо вытянул из колчана стрелу, хотел наложить, но его вдруг так сильно толкнули в плечо, что он слетел с места и выронил лук. Какие-то двое бились шаге от него, свой же воин-мерянин упал на него спиной, вынудив отскочить. Стараясь удержаться на ногах, Тойсар выхватил из-за пояса топор, развернулся…

Дикий многоголосый рев, который почти все это время раздавался в отдалении, сразу с нескольких сторон, вдруг навалился и оглушил. Развернувшись, Тойсар увидел прямо перед собой чудовищного зверя на двух ногах, достающего железной головой до неба. Топор на длинном древке вознесся – и обрушился. Тойсар даже не успел понять, что произошло. А чудовищный медведь перешагнул через разрубленное от плеча до паха тело и двинулся дальше по полю, где трава стала скользкой от крови.

Толмак, поставленный старшим над отрядом юных стрелков, старался не терять хладнокровия и не упустить подходящий случай двинуть свое воинство в бой. Но по мере того как Эйрик все глубже врубался в мерянский строй, Толмаку приходилось пятиться. Отроки стреляли, стараясь выцеливать варягов в полосе, где перемешались свои и чужие, но, не имея надежд выстоять в прямой схватке с мощными русами, пускались бежать, как только кто-то из них оказывался в опасной близости. Это рассеивало отряд, и вскоре большая часть стрелков уже бегала сама по себе, то пуская стрелы, то уклоняясь от столкновения. Многие уже расстреляли свой запас и были вынуждены уйти с поля. Концы мерянского строя, смятые и утратившие порядок, оставались все дальше позади. Уже мало кто понимал, что происходит и куда бежать; кругом кипела беспорядочная рубка, надежду оставляло только численное преимущество мерян, пока еще дававшее возможность нападать вдвоем на одного.

Но в том месте, где орудовал ростовым топором Эйрик, преимущество в числе не спасало. Несмотря на свой рост и вес, Эйрик двигался так быстро, что за ним не мог уследить глаз, и мертвые устилали землю позади него, казалось, убитые одним его приближением. Это выглядело так жутко, что десятки противников бежали от него, как от катящегося с горы огромного камня.

– В обход! – закричал Толмак своим парням, понимая, что скоро его отряд просто растает.

И первым побежал налево, обходя варягов со стороны реки, где край был ближе.

Впервые в жизни участвуя в большом кровопролитном сражении, Толмак совершил ошибку. Когда, следуя за ним, несколько десятков юных стрелков пробежали вдоль берега и начали обстреливать речной край варяжского строя сбоку и частично сзади, сотня Тьяльвара бегом кинулась им навстречу.

Оказавшись вдруг лицом к лицу с врагом, почти вплотную, подростки растерялись – несущиеся на них варяги с их красными щитами показались великанами. У них не было времени на то, чтобы наложить еще по стреле; осознав это, они почти разом обратились в бегство. А позади оказалась река; вдруг увидев это, обнаружив, что бежать некуда, одни замирали на месте и получали удар, другие в слепом ужасе падали наземь. Некоторые, побросав луки, кинулись в воду и поплыли; иным удалось уйти, но иные уже в воде получили сулицу в спину.

Тем временем мерянский строй был окончательно смят; меряне бежали, варяги преследовали их и добивали на бегу. Беглецы рассеивались по лугу, стремясь к дальнему лесу; иные бросались в реку и плыли. Среди них был и Гудбранд. До последнего он пытался остановить бегущих мерян, однако те увлекали его за собой и не давали толком замахнуться топором; видя, что вокруг уже трое варягов, от которых не отбиться, он отступал, отступал, пока не увидел воду прямо перед собой. Бросив топор, он кинулся в реку; но едва он вынырнул, чтобы глотнуть воздуха, как между лопаток ему вонзилась стрела. Гудбранд ушел на дно, не оставив даже кровавого следа на воде.

Часть мерян побежала к закрытым воротам Арки-Варежа. У этих, казалось, появилась надежда на спасение. Арки-Вареж был защищен высокими валами с частоколом поверх них; у каждого четвертого бревна была срублена верхушка, чтобы из-за частокола можно было стрелять. У каждой такой щели стоял человек с луком: сюда Тойсар поставил стариков, уже слишком слабых, чтобы выйти в поле, но сохранивших достаточно сил, чтобы натянуть не слишком тяжелый лук и поразить цель на близком расстоянии. Выцелить же снизу человека, прячущегося за верхушками частокола, было трудно, и варяги, обнаружив эту стрельбу, прекратили преследование и отступили.

Но только до тех пор, пока у вала не скопилось несколько десятков беглецов и ворота не открылись. На поле битва уже почти прекратилась – его покрывали лежащие тела, залитые кровью, и это зрелище лишало самообладания непривычных к такому мерян, даже тех, кто еще оставался на ногах. Дух смерти сгустился над землей, сковывая уцелевших ужасом.

Увидев, что ворота открывают, Халльтор – он сегодня был вождем дружины Хольмгарда вместо Свенельда, – живо созвал своих людей и бегом повел к воротам. Возникла давка. Обстреливать бегущих варягов могли только ближайшие к воротам стрелки, но варяги и с боков были прикрыты щитами. Большинство щитов уже напоминали круглых ежей, и из-за тяжести они стали почти непригодны к бою, но просто на ходу держать их еще было можно. Увидев, что варяги бегут к воротам, старик Мантур – он был оставлен в Арки-Вареже за главного, – велел закрыть ворота. Но этому помешали сами беглецы с поля; вцепившись в створки, они тянули на себя, по одному пролезали в щель, отпихивая и мешая друг другу. Трудно было надеяться, что в городе их жизнь будет спасена, но даже несколько лишних мгновений в такой час кажутся великой драгоценностью.

Но этих мгновений оставалось совсем мало. Перед полураскрытыми воротами еще теснилась толпа из пары десятков человек, когда в нее врезался варяжский кулак и стал прорубаться к створкам; люди падали между ними, и теперь закрыть ворота стало невозможно. В треске и воплях одна створка упала, и варяги ворвались в город.

Когда ворота пали, об этом можно было узнать по всему Арки-Варежу. Шум сражения резко приблизился, крики, треск и лязг раздавались уже внутри, между дворами. В этот миг Свенельд, верхом на лошади ждавший на пригорке, откуда хорошо все было видно, резко погнал к городу. От участия в битве родственный долг его вынудил воздержаться, но теперь, когда она заканчивалась, он не мог медлить больше ни мгновения.

Ворота зияли пустым проломом, обе створки валялись на земле: одна внутри, другая снаружи. Конь едва сумел пробраться – так густо здесь лежали тела, зарубленные и затоптанные в страшной кровавой давке. За воротами Свенельд сразу устремился к Тойсарову двору. Внутри города сражения не было, зато царила суета, беготня и многоголосый крик. Здесь оставалось с оружием лишь десятка два стариков, из них те, что не бросили луки, были зарублены, остальные сдались. Женщины и дети метались, одни пытались выбраться из города, другие прятались по углам и щелям. Ворвавшиеся в Арки-Вареж люди Эйрика и самого Свенельда торопливо осматривали дворы и все углы – нет ли где засады. Женщин Эйрик заранее велел не трогать – пригодятся для будущей жизни самим, раз уж его дружина останется здесь.

На Тойсаровом дворе Свенельд спешно соскочил на землю, перекинув ногу через лошадиную шею, и подбежал к дому. Толкнул дверь, вошел, осмотрелся.

– Эй! Есть кто-нибудь?

В доме было совершенно пусто, но все вещи на месте – тут еще никто не побывал. Это внушало надежду. Но где же домочадцы?

Выйдя из дома, Свен направился к кудо. Это место он знал – именно здесь их принимала когда-то Кастан, здесь Илетай впервые увидела Велерада, что и привело вскоре к ее побегу. Свен толкнул дверь – та оказалась заперта изнутри.

– Кто там засел? – крикнул он на языке руси и постучал обухом секиры. – Арнэйд? Ты здесь? Это я, Свенельд.

Почти сразу заскрипел засов и дверь отворилась. Свенельд увидел в проеме незнакомую молодую мерянку и заглянул ей за спину, но в кудо было полутемно и больше ничего он не разглядел.

– Свенельд, – сказала женщина. Голос был знакомым, но звучал как-то глухо и устало. – Что там? Все кончилось?

– О боги! – Свенельд уставился на женщину. – Арнэйд?

В мерянском платье – синяя рубаха чуть ниже колен, обмотки, поршни с подвесками-лапками – Арнэйд стала какой-то другой женщиной, он ее едва узнал. И лицо ее изменилось в обрамлении женского покрывала.

– Они разбиты? Если здесь ты…

– Мы в городе.

– А где… мой муж? – чуть слышно спросила Арнэйд.

Хоть Свенельд и знал, что она замужем, и именно поэтому искал ее здесь, все же с трудом сообразил, что она говорит о Тойсаре. Скорее просто вспомнил, что она должна иметь в виду его, чем на самом деле считал ее женой Тойсара.

– Твой муж…

Свенельд не имел причин жалеть Тойсара и не думал, что Арнэйд будет слишком о нем жалеть. Но не повернулся язык сказать «он погиб» – вдовство для любой не шутка. В первый раз он сейчас увидел ее замужней женщиной; в первый раз они говорили о ее муже, и уже – как о мертвом. Свенельд привык к виду смерти и к мыслям о ней. Но сейчас лишь медленно поднял руку и выразительно провел пальцем у себя под горлом.

О том, чтобы рассказать ей, как погиб Тойсар и какой вид имеет его тело, не могло быть и речи.

Свенельд не знал, чего ждать и как держаться. Она заплачет? Стоит ее обнять? Он вглядывался в эту женщину, пытаясь найти прежнюю Арнэйд, ту, с которой всего полгода назад они дружески болтали в Силверволле. Он осознал влечение к ней, когда уже был женат; в прошлом ничего их не связывало, одни мечты, с самого начала несбыточные. Но если раньше осознание этого для него заслонялось сожалением, то теперь наконец сожаление и осознание поменялись местами. Их ничто не связывало и не будет связывать; но эта женщина имеет право на его защиту, как если бы была его родной сестрой.

– Оставайся здесь, – сказал он. – Я сейчас пришлю людей, они постерегут вас, пока… все не успокоится. Пока Логи побудет с вами. Не бойся. Тебя никто не тронет. Но мне надо идти.

Арнэйд послушно закрыла дверь. Во двор уже вбегали хирдманы с оружием наготове.

– Стоять! – Свенельд поднял руку. – Здесь сражаться не с кем, двор пустой.

– Это дом их конунга? – тяжело дыша после схватки, спросил Сигтюр, хирдман Эйрика.

– Да. Вон он, но там никого.

– И хорошо. – Сигтюр тыльной стороной ладони стер капающий с носа пот. Выглядел он жутковато: у него был в кровь разбит нос, кровь уже засохла на лице и в светлой бороде и перемешалась с потом. – Нужно место, где конунгу отдохнуть. Он, знаешь, после боя всегда бывает слаб.

Свенельд кивнул: он знал эту особенность берсерков, которые в бою проявляют огромную силу и неутомимость, но после боя почти лишаются чувств.

– Вот там – женщины, мужчин нет. Но пусть раньше конунга никто туда не заходит, ясно?

– Конунгу сегодня не до женщин будет, знаешь ли.

– Домочадцы Тойсара – его добыча. К тому же Тойсарова жена – из наших, Дагова дочь. Если кто ее тронет, я голову оторву. Всем передай.

Появилось еще несколько человек из дружины Хольмгарда, и Свенельд, оставив их сторожить кудо, ушел. После битвы возникает множество всяких дел, и если на Эйрика рассчитывать не приходится, все достанутся ему. Нужно побывать на поле, убедиться, что меряне не скопились где-нибудь в отдалении для нового натиска, проследить, чтобы собрали своих раненых и все оброненное оружие, сложили в стороне убитых, устроили пленных. Поставить охрану возле припасов и прочего ценного имущества, распорядиться насчет готовки еды… да мало ли всего.

У ворот ему встретился неспешно входящий в Арки-Вареж Эйрик. Тот уже успел окунуться в реку, смыть кровь и пот, и его волосы были влажными. Медвежий кафтан, шлем и прочее его снаряжение тащил сзади оружничий.

– Внутри уже почти тихо, – сказал ему Свенельд. – Хольви тебя проводит в дом Тойсара. Отдохни, а потом вместе посмотрим добычу.

– Хорошо, – ответил Эйрик; вид у него был полусонный. – Ты тут займись, а мне надо прилечь…

Свенельдов оружничий провел его к Тойсарову двору и отворил дверь в дом. Эйрик едва окинул его взглядом, отыскивая лежанку, и тут же повалился на нее. Во время боя он умел вызвать в себе способность двигаться гораздо быстрее прочих людей, но продолжалось это недолго, а потом сменялось упадком сил. Его рука с золотым браслетом упала – он заснул даже раньше, чем голова коснулась подушки.

Она вдова. Ее муж погиб. Арнэйд далеко еще не успела привыкнуть к мысли о своем замужестве, как ей пришлось привыкать к еще более ужасной перемене. Она сидела на скамье, сложив руки, и ждала – сама не зная чего. В полутемной кудо было тихо, все совершенно как всегда – вся утварь на местах, только женщины сидят неподвижно, будто птицы на ветке, и напряженно прислушиваются к происходящему снаружи. А там снаружи рушится мир. В Арки-Вареже хозяйничают русы Хольмгарда и варяги Эйрика. Его вчерашние хозяева по большей части мертвы. Женщины не поняли разговора Арнэйд со Свенельдом, но оценили его движение под горлом. Они не посмели ее спросить, о чьей смерти он говорил, но догадывались, что осиротели. А может, думают, что он имел в виду всех. Она должна выполнить последнюю просьбу Тойсара – попытаться спасти их. Если сможет. Сейчас Арнэйд не была уверена, что в ее власти спасти хотя бы себя. Страшно было даже думать о том, во что превратились дворы и проходы Арки-Варежа. Казалось, из всего племени мери не осталось в живых никого, кроме них: Илчиви, Алдыви, Талвий, Сулувы и Сайтылет с их младенцами… Даже Латугана Толмак забрал в свой отряд молодых стрелков.

– Что с нами будет, Аркей? – вдруг раздался тихий-тихий голос.

Арнэйд вздрогнула: показалось, что заговорила темная тень в углу.

– Нас убьют? – подхватила другая тень.

Нет, это не тень. Подняв голову, Арнэйд встретила взгляд Сайтылет – молодой жены Тайвела.

– Нет, не думаю, – с трудом выговорила она. – Если сразу не убили… Нас охраняют снаружи люди Севендея.

Свенельд где-то поблизости, и он знает, где она, – это внушало надежду. Его присутствие убережет их от гибели, но что дальше – по-прежнему оставалось неясным. Эйрик из-за моря победил. Теперь этот человек – хозяин в Арки-Вареже и, похоже, во всей Мерямаа. Не только ее судьба непонятно изменилась, а и судьба всего края. Нет больше безопасного пристанища, каким мыслится родной дом. И все же Арнэйд сейчас все бы отдала за то, чтобы оказаться среди своих. Если бы отец или Арнор приехал за нею и увез обратно домой!

Но этого не может произойти. Не так просто. Со слов возмущенного Гудбранда она знала, что ее отец хорошо принял Эйрика и не противился ему, то есть ее семья Эйрику не враг. Но это раньше она была дочерью Дага. Теперь она – вдова Тойсара, добыча победителя, как и весь Тойсаров дом. А что он за человек, Эйрик? Как пожелает с нею обойтись?

Мучиться неизвестностью Арнэйд пришлось не слишком долго. Еще до вечера в дверь снова постучали, и мужской голос позвал ее на северном языке:

– Госпожа Арнэйд! Это я, Вестар! Открой, есть к тебе дело! Не бойся!

Пройдя мимо замерших женщин, Арнэйд отворила.

– Эйрик конунг проснулся и спрашивает, есть ли чего поесть, – сообщил ей Вестар, знакомый хирдман Свенельда. – Спрашивает, есть ли на этом дворе хозяйка. Нет ли у тебя чего-нибудь для него? Да и, честно говоря, мы бы тоже чего-нибудь пожевали…

– А что там? – Арнэйд кивнула ему за спину.

– Да все уже тихо. Пленных развели и заперли, Эйриковы парни у ворот корову жарят…

Убедившись, что драться больше не с кем, привычные к таким делам люди Эйрика живо выбрали корову из захваченного возле города скота, зарезали, разделали и стали жарить мясо на углях прямо перед разбитыми воротами.

– Есть сыр и лепешки.

– Отнеси ему, будь добра. А выпить?

С утра Арнэйд, как обычно, приготовила каждодневную пищу для семьи; кто бы мог подумать, что есть ее в конце этого дня будет не Тойсар с сыновьями, а совсем другие люди… их убийцы?

Арнэйд выложила в миску с десяток лепешек, в другую – круглый козий сыр. Налила в кувшин кваса – пива или пуре не нашлось, в последние дни было не до них. Велела Алдыви взять кувшин и вторую миску и вышла из кудо.

На дворе был тихий летний вечер, закат пылал. Теплый ветер нес запах речной воды и подсохшего сена – как вчера, как всегда в эту пору; этот запах и бодрил, и умиротворял, но казался таким неуместным в захваченном городе. Слышался шум, выдававший близкое присутствие множества людей, но это был спокойный шум – мужские голоса переговаривались, где-то рубили дрова, кто-то смеялся, где-то даже пели. Вдруг закричала женщина – это был горестный вопль, заставивший Арнэйд вздрогнуть – похоже, кто-то наткнулся на труп со знакомым лицом… Однако на Тойсаровом дворе все было как всегда, никакие тела не валялись. Ветерок шевелил развешанные под навесом пучки сохнущих трав, донося острый, горьковатый запах пижмы. Те из участников битвы, кто прорвался в город в попытке спастись, сюда не добежали, и здесь русам было не с кем драться.

Четверо незнакомых варягов у входа в хозяйский дом с большим любопытством воззрились на молодых женщин. Мимо этих парней Вестар провел ее в дверь. Варяги казались Арнэйд похожими на волков, взгляды у них были хищные, но присутствие Вестара несколько ее успокаивало. Он такой же волк, только из другой стаи.

В доме тоже обнаружились незнакомые мужчины, человек пять-шесть: сидели на скамьях и у стола, полуодетые, с мокрыми волосами. Они лениво переговаривались, явно посчитав на сегодня свои труды законченными и расположившись на отдых; крупные, светлобородые, они на первый взгляд показались Арнэйд одинаковыми. У двоих или троих виднелись свежие повязки с пятнами проступившей крови – следы сегодняшней битвы. При ее появлении все обернулись, разговор прервался. Видно, все знали, кто она такая. Не поднимая глаз, Арнэйд прошла к столу. Она еще не успела привыкнуть к тому, что это ее дом, а он уже стал чужим. На ходу она ощущала, как множество внимательных, оценивающих взглядов обшаривает ее сверху донизу, от лица до подвесок на поршнях. Жена поверженного владыки считается самой главной, почетной добычей победителя; Арнэйд знала много таких сказаний, но и помыслить не могла, что когда-нибудь окажется именно на этом месте!

– А что, она ничего! – одобрил кто-то на северном языке.

Может, не знал, что она понимает. А может, ему было все равно. Радоваться похвале не стоило: оценили ее именно как добычу.

– Губы не распускай! – осадил Вестар.

Пройдя к столу, Арнэйд поставила большую миску с лепешками, взяла у Алдыви миску с сыром и тоже поставила рядом.

– Вон Эйрик конунг, – сказал у нее над ухом Вестар.

Следуя взглядом за его рукой, Арнэйд обернулась. На хозяйской лежанке кто-то вытянулся – на ее собственной лежанке, где сама она уже больше месяца спала каждую ночь возле своего почтенного мужа. А теперь там обнаружился другой человек. Огромного роста, плотный, мускулистый, в одних портах, он привольно раскинулся, как у себя дома…

Едва успев это осознать, Арнэйд взглянула ему в лицо… и застыла. Она встретила спокойный, пытливо-любопытный взгляд глубоких серых глаз. Длинные волосы мягкого рыжеватого оттенка, крупные черты, золотистая борода. Мощные руки и плечи, довольно густые волосы на обнаженной груди с толстой серебряной гривной…

Взгляд потрясенной Арнэйд скользнул чуть в сторону и наткнулся на бурый мех какой-то брошенный на пол одежды. И все встало на свои места. Все ее существо разом наполнилось осознанием: перед нею некто, имеющий звериный облик, но сейчас представший человеком. Совсем не такой, как прочие люди.

Тот, о ком она знала всю жизнь.

– Ты… – хрипло выдохнула Арнэйд. Не думала она, что хоть что-то способно потрясти ее сильнее, чем уже случившееся, но ошибалась. – Ты все-таки… пришел за мной?

– Ты ждала меня? – без особого удивления, скорее даже с удовольствием спросил мужчина на лежанке.

Голос его, густой и низкий, был под стать облику.

– Я знала, всю жизнь знала, что однажды ты за мной придешь, – ответила Арнэйд; у нее сжимало горло, на глаза просились слезы, голос звучал тихо и хрипло. – Ведь ты… медведь?

Несколько мгновений было тихо, только по фигурам сидящих мужчин прошла волна движения. Потом здоровяк на лежанке слегка улыбнулся – улыбка как будто с трудом просочилась сквозь его малоподвижные черты.

– Да, пожалуй, что медведь… Как же ты догадалась?

– Я просто… узнала тебя.

– Ведь ты и есть – жена здешнего… э, главного?

– Да. Мой муж, Тойсар… был здешним старейшиной и жрецом, хранителем священной рощи.

– А, мне сказали, что он убит. Да, Торгрим? – Эйрик взглянул на одного из своих людей.

– Мне сказали люди Свенельда, они его знали в лицо. Вот… – Светлобородый хирдман хотел по привычке показать величину раны, но взглянул на Арнэйд и воздержался.

– А где его тело? – торопливо вставила она. – Ты позволишь нам похоронить его?

– Где он? – спросил у своих людей Эйрик.

– Мы им займемся, госпожа, – сказал Арнэйд Вестар. – Ты не беспокойся.

По его немного виноватому виду Арнэйд поняла: тело мужа ей не покажут. И догадалась, почему. Ее пробрала дрожь, она заново ощутила, как хрупка ее собственная жизнь среди этих не то людей, не то медведей. Теперь она заметила, что на лавках и на полу грудами лежат сброшенные медвежьи шкуры; ее трясло, голова кружилась и слабели ноги от понимания, что ее занесло в какое-то из самых жутких, самых древних сказаний о целой стае воинов-оборотней. Казалось, одни их взгляды могут съесть ее, она растает без следа.

– Но откуда ты знала, что я за тобой приду? – Эйрику больше хотелось поговорить об этом. – Тебе было предсказание? Ты… «медвежья жена»?

– О, Эйрик конунг… – Арнэйд еще раз окинула его взглядом и глубоко вздохнула. Она не совсем поняла его последних слов, но он явно вкладывал в них важный смысл. – Это предание, которое рассказывают в нашем роду, о тех, кто был нашими предками…

У нее сбивалось дыхание, и она оперлась рукой о стол. События последних дней подвели ее к грани того света – и появление Эйрика окончательно переместило на ту сторону.

– Поди поближе и расскажи мне! – Эйрик подвинулся на лежанке, давая ей место рядом с собой.

Арнэйд помедлила, не решаясь подойти к нему, да к тому же разделить лежанку с этим чудовищем.

– Мне сказали, ты голоден. – Стараясь прийти в себя, она взглянула на стол, куда поставила принесенную еду.

– Да, давай. Я буду есть и слушать.

Пришлось Арнэйд принести ему миску с сыром и несколькими лепешками; остальное разобрали его люди.

– Вот квас. – Она налила из кувшина в чашу из березового гриба. – У мери принято делать его довольно кислым, нашим не всем нравится…

– Знала бы ты, какую троллиную мочу иной раз приходилось пить. – Эйрик взял у нее чашу и отхлебнул. – Да, не мед Валгаллы, но пока сойдет. Ты же умеешь варить пиво?

– Конечно, умею, конунг. – Арнэйд слегка улыбнулась этому вопросу и осторожно присела возле него на край лежанки.

Утром она была замужем за Тойсаром и пекла для него лепешки; сейчас она вдова и угощает этими лепешками заморского медведя; и похоже, что завтра она будет варить пиво, как всегда, будто ничего не изменилось… Ее жизнь превратилась в сагу о древних временах, где проходят годы за то время, пока сказитель произносит несколько слов.

– Нужно поставить побольше, – подтвердил ее догадки Эйрик. – Я, может, останусь здесь на какое-то время… или надолго. Свенельд сказал, пока нет смысла идти куда-то дальше всей силой, скорее стоит разослать дозорные отряды и поискать, не собирают ли еще где против нас войско, а основную часть людей пока оставить здесь, в городе, со всей добычей… Мы посчитаем скот и осмотрим припасы, а ты возьми женщин – их тут полон город – и занимайтесь делом, варите пиво, жарьте мясо…

– Сейчас?

– Завтра. Сегодня уже корову забили… Бранд, сходи посмотри, не пора еще?

Один из его людей встал и направился из дома – проверить, не поджарилось ли обещанное мясо. А Эйрик в ожидании взялся за сыр и лепешки, не вставая с лежанки.

– Рассказывай, – велел он. – Ты так хорошо говоришь по-нашему, как ты научилась?

– Это мой родной язык, Эйрик конунг. – Арнэйд не удивилась, что он забыл, кто здесь кто. – Мой отец – Даг хёвдинг из Силверволла. А мать была из Альдейгьи.

– И верно! – Эйрик вспомнил. – Мне рассказывали. Как тебя зовут?

Выговор самого Эйрика сразу напомнил ей речь Снефрид, и это смягчало в ее глазах облик человека-медведя, делало его не таким чужим.

– В этой одежде ты выглядишь, как все здешние. Но все равно ты красивая, – благосклонно кивнул Эйрик, скользнув взглядом по ее лицу, груди, тонкой талии, перетянутой кожаным поясом.

– У меня есть другая одежда, она вон в том ларе.

– Завтра оденься как следует, – распорядился Эйрик, привыкший, что все делается так, как он хочет. – Ну, что там было с твоими предками?

– Это было давным-давно, – начала Арнэйд, – до того как Тородд конунг пришел в Мерямаа и обложил мерю данью. Жил один человек, и звали его Хринг. Однажды пошел он в лес, стал рубить дерево, а оно и упало прямо на него…

Она надеялась, что старое, привычное, домашнее предание послужит ей опорой, но ничуть. Сейчас она воспринимала его совсем по-новому; духом опасного зверя было пронизано все вокруг нее, и она чувствовала тот же страх, от которого визжали малые дети, увидевшие, как в дом врывается некто в медвежьей шкуре.

Пока Арнэйд говорила, вернулся Бранд с ведром, из которого торчали обжаренные куски мяса, и водрузил на стол; выбрал кусок получше и положил в Эйрикову миску, остальное разобрали прочие мужчины. Но даже за этим занятием свеи продолжали слушать, и Арнэйд не прерывала рассказ.

– Еще в детстве я думала, – сказала она, когда сага о Бьярнхедине Старом подошла к концу, – что когда-нибудь и за мной придет медведь, и уведет меня с собой, и мы будем жить с ним вдвоем в глухом лесу… Но все это были детские глупости, – закончила она, вдруг сообразив, что вроде как набивается ему в жены.

Вот этому… человеку? Нет, кому-то иному. Она сидела рядом, не касаясь Эйрика, но от близости этого тела ее пробирало такое волнение, что даже немного дрожал голос. От него будто исходила некая сила, проникавшая сквозь ее кожу и подчинявшая душу, подавлявшая волю. Было трудно дышать, и в то же время Арнэйд ощущала странное воодушевление. Находиться рядом с Эйриком было жутковато, но и восхитительно – будто она сама вошла в предание. Она старалась на него не смотреть, но его взгляд ощущала как прикосновение. Впервые Арнэйд оказалась рядом с человеком настоящего королевского рода и думала, что так сказывается его родство с богами.

Застучали в сенях шаги, в открытую дверь вошел Свенельд. Арнэйд вздрогнула и невольно встала на ноги. Он тоже сразу ее увидел и остановился.

– Ну, что здесь? – Свенельд взглянул на нее и на Эйрика. – Не обижают тебя?

– Н-нет. Я принесла еду. Ты голоден?

– Девушка рассказала такую занятную сагу. Не думал, что в таком дали от наших мест знают нечто подобное… А что у тебя? – Эйрик с неохотой сел на лежанке и выпрямился. – Как там все?

Свенельд сел к столу и стал рассказывать о делах и последствиях битвы, одновременно налегая на мясо, лепешки и кислый квас. Арнэйд, видя, что больше тут не нужна, ушла в кудо; успокоила женщин и сообщила, что завтра они приступают к варке пива.

– Эйрик сказал, что я могу взять женщин для работы, сколько мне нужно. Вы все останетесь при мне. Эйрик, похоже, собирается здесь жить, а значит, ему понадобятся женщины для хозяйства.

Кем теперь будет она сама, Арнэйд пока не знала.

Свенельд прислал им в кудо еще миску с мясом и двоих хирдманов на всякий случай. Подоили коров и коз – перед битвой их успели загнать в город. Стемнело. Этот день, длинный и ужасный, как само Затмение Богов, закончился. Хирдманы легли на полу, Арнэйд – на нижнем помосте среди девушек. И закрыла глаза, с мыслью о том, что завтра начнется какая-то другая жизнь…

Утром Арнэйд проснулась, полная памятью сна, который видела перед самым пробуждением; он и сейчас стоял у нее перед глазами во всех подробностях. Сон был очень простой и понятный, но совсем не связанный с пережитым в последние дни, и это было странно. Она видела себя в целой роще раскидистых яблонь; ветки были усыпаны плодами – крупными круглыми яблоками, с одного бочка нежно-розовыми, с другой – прозрачной белесой желтизны. Одно из этих яблок было у нее в руке, и она ела его, оглядываясь вокруг. Точно такие же яблоки были везде, куда падал взгляд, но часть из них вдруг оказались сгнившими прямо на ветках; розовые здоровые яблоки сидели вперемежку с другими, покрытыми большими коричневыми пятнами гнили. Она все посматривала на яблоко у себя в руке, но видела здоровую, белую яблочную плоть; она все кусала и кусала от него, ощущала сладкий сок на языке, а перед глазами у нее была гниль на ветках, и так продолжалось, пока она не доела свое яблоко до конца, так что в руке остался огрызок, и она во сне испытала облегчение, что успела съесть свое яблоко, пока оно не превратилось в гнилое. А вокруг по-прежнему были сотни розовых свежих яблок и сотни порченых, и они сидели на ветках так густо, что зелень листвы едва из-под них виднелась…

Открыв глаза, Арнэйд удивилась своему сну. Видеть и есть спелое яблоко – к счастью и удаче, для женщины – к любви и богатству. Может, ей приснился весь этот ужас – битва, разорение Арки-Варежа, смерть Тойсара? Она огляделась. Если бы то был сон, она сейчас находилась бы в хозяйском доме с мужем. Но она в кудо, среди служанок. Наверное, к ней случайно залетел чужой сон…

Тем не менее он ее подбодрил – быть может, добрая богиня Идунн желает присмотреть за нею. Арнэйд разбудила девушек и повела в хлев. Надо выгнать скотину на луг, она и так вчера весь день простояла взаперти, коровы мычат от голода. Но, как рассказывала Алдыви, вчера не все успели загнать свою скотину, часть ее осталась снаружи и, наверное, от шума битвы разбежалась по окрестностям. Если ее не найти, молока сегодня не будет.

На дворе у ворот было несколько сонных дозорных; Арнэйд их не знала, но они, видимо, помнили, кто она такая, и выпустили ее, когда она объяснила, чего хочет. В Арки-Вареже было непривычно тихо, только запертые коровы мычали да козы блеяли. В утренний час тут всегда кипела жизнь: женщины носили воду от реки и растапливали летние печи, отовсюду несло дымом и запахом лепешек, подростки гнали скотину за ворота, бегали дети, шли мужчины по своим делам… Везде слышался гомон, говор, мычание, лай… Сейчас город вымер, только у дворов прохаживались варяги-дозорные. И напрасно кричали петухи – никого им разбудить не удавалось. По большей части варяги спали, отдыхая после вчерашнего. Арнэйд проходила меж дворов, чувствуя себя какой-то тенью.

На месте ворот зияло пустое отверстие, похожее на оскаленный рот трупа. Створки были сорваны и лежали снаружи. Перед воротами внутри еще слегка дымилось большое кострище, с набросанными вокруг кучами костей: здесь вечером жарили ту корову, а потом дозорные жгли костер до самого рассвета. Человек пять вооруженных варягов прохаживались по валу, оглядывая окрестности; один сидел у кострища, вяло обгрызая вчерашнюю кость.

Сухая земля перед воротами, в проеме вала и далее за ним была покрыта темными пятнами грязи с засохшими во множестве следами ног. Арнэйд не поняла, откуда эта грязь – дождя ведь не было. Роящиеся мухи подсказали ей ответ, и она сильно вздрогнула всем телом, поняв, что это – следы ужасной схватки на этом самом месте перед тем, как люди Эйрика ворвались в город. Разрубленные, затоптанные тела варяги уже вынесли, чтобы не лежали на самом ходу, но пролитая на землю кровь осталась, перемешанная с щепками и тряпками. Арнэйд спешно отвела глаза, боясь увидеть какие-нибудь обрубки тел.

Выйти за ворота через кровавые лужи Арнэйд не решилась, но подняться на вал ей никто не мешал, усталые дозорные лишь осмотрели ее с вялым любопытством. Сквозь щель для стрельбы Арнэйд оглядела в рассветных сумерках ближние луга… и увидела целые груды чего-то непонятного, похожего на кучи грязного снега или тряпья. По всем окрестностям, на лугу, и на реке… Близ стены снаружи, шагах в десяти, она увидела два тела, но не сразу поняла, что это: мертвый человек перестает быть похожим на человека, и она с трудом различила, где руки, где ноги…

Содрогнувшись, Арнэйд сообразила: да это же всё убитые – и те, что на лугу, тоже. Сколько их! Резко отвернувшись, она вцепилась в бревна частокола. Сглотнула. Закрыла глаза, одолевая дурноту. Было слишком далеко, чтобы разглядеть подробности, но от самой мысли, что под стенами Арки-Варежа лежат сотни трупов, ее едва не вывернуло.

Пришло четкое осознание: чуть ли не все мужчины, кого она знала в Арки-Вареже, скорее всего мертвы. Они не просто куда-то исчезли с глаз, они погибли. Эта тишина в городе… и правда мертвая тишина. Есть какие-то пленные, Свенельд упоминал о них, но жив ли хоть кто-то из ее здешних родичей, то есть родни Тойсара? Талай, Тайвел? Толмак?

Нет, посылать туда женщин нельзя. Им будет слишком страшно проходить между грудами мертвецов, даже если Илчиви и не наткнется на тело кого-то из своих братьев с разрубленной головой. Надо послать мужчин… но для этого надо найти Свенельда, Халльтора, Тьяльвара – хоть кого-то и тех, кто знает ее и имеет право приказывать хирдманам.

Арнэйд вернулась на Тойсаров двор и велела женщинам молоть зерно, печь лепешки, чтобы было что подать, когда в доме проснется Эйрик и его хирдманы. Как узнать, где ночует Свенельд и прочие люди из Хольмгарда? Арнэйд не смела в одиночку расспрашивать незнакомых свеев, будучи одета, как мерянка. Лучше бы ей одеться в варяжское платье, а оно осталось в большом ларе в Тойсаровом доме.

Но нельзя же теперь вечно сидеть на месте и дрожать, ожидая, что сделает с тобой судьба?

Поколебавшись, Арнэйд вошла – дозорный в сенях пропустил ее без вопросов – и при тусклом свете из оконца стала пробираться между спящими на полу людьми. Те лежали так густо, что она едва могла поставить ногу, в доме висел разноголосый храп, было душно. Ларь оказался даже не взломан – видимо, Эйрик считал все это имущество своим и не собирался портить. Ключ висел у Арнэйд на поясе. Осторожно она отперла замок, стараясь не греметь дужкой и петлей, и стала разбирать вещи. От вида одежды Тойсара ее бросило в дрожь, как будто она прикасалась к мертвецу. Как будто от того, что она тревожит его вещи, сейчас он сам предстанет перед нею – в том виде, какой ей даже описать не решились…

Ее варяжское платье лежало на самом дне. Раньше Арнэйд думала, что наденет его только зимой, когда придет дружина сборщиков. Надеясь в привычном платье почувствовать себя увереннее, она вынимала из ларя свои рубашки – более длинные, чем мерянские, крашеные платья и прочее. Прежний мир вернуть нельзя, но себя саму…

Вдруг нечто огромное обхватило ее сзади, прижало спиной к чему-то теплому и живому, чья-то борода уткнулась ей в шею. Кто это – она поняла мгновенно. Не то запах ей подсказал, не то чувство близости чего-то необычного, уже испытанное вчера. Арнэйд ахнула, но подавила крик – ни к чему сейчас подавать голос. Мощные руки подняли ее, будто она ничего не весила, и понесли куда-то. Она даже не услышала, как он встал и подошел – только настоящий медведь может двигаться настолько бесшумно!

Эйрик опустил Арнэйд на лежанку, с которой только что поднялся – нагретую его теплом и полную его запаха, – и лег сам, не выпуская ее из объятий.

– Я уже отдохнул, – шепнул он ей, как будто думал, что она только этого и ждет.

– Не надо, конунг! – шепотом взмолилась Арнэйд. Совершенно голый, Эйрик еще больше походил на зверя, но страха она почему-то не чувствовала, а только трепет, схожий с тем, с каким приближалась к камню-жертвеннику с серебряной чашей. – Отпусти меня! Вспомни, кто мой отец… хёвдинг Силверволла. Мои родичи… будут тебе благодарны, если ты обойдешься со мной хорошо!

– Я и обойдусь хорошо. – Его низкий шепот проникал куда-то в самые глубины ее существа и вызывал острое волнение. – Ты же теперь моя… я тебя не обижу… ты очень красивая, и я рад, что у этого здешнего… главного была такая хорошая жена!

По тому, как он держал ее в объятиях – уверенно, но не грубо, – как склонялся, чтобы коснуться лицом ее горла и груди, как тянулся к ее губам с поцелуем, Арнэйд понимала, что он собирается взять ее не силой, как пленницу, а лаской, как муж собственную жену. Но это было немыслимо – он же ей не муж, он никто, чужой человек, захватчик и разоритель!

Эйрик наваливался на нее всем телом, и она, погребенная под этим весом и мощью, чувствовала себя беспомощной, как невесомый мотылек. Поневоле она крепко прижимала ладони к его груди, и от этого прикосновения ее трясло, дыхание теснило.

– Вчера в это время мой муж был еще жив! – умоляюще шептала она, отворачивая лицо. – Его дух еще здесь! Неужели ты будешь… принуждать меня, когда он даже не в могиле!

– Да я вовсе не буду тебя принуждать! – Эйрик выпустил ее из рук и отодвинулся. – Оно ж не уйдет. Ты мне вчера рассказала про ту девушку и медведя, как у них было, но я после битвы… немного бываю не в силах.

Арнэйд села и подобрала под себя ноги. Сегодня или завтра – Эйрик был совершенно уверен в своем праве на нее. Ему теперь принадлежит здесь все, и в первую голову – вдова прежнего владыки. Эйрик просто обязан уложить ее к себе в постель, чтобы тем самым вступить в права законного господина Арки-Варежа.

– Но я же не рабыня, я из самого знатного русского рода в Мерямаа! – торопливо зашептала она, стараясь быть убедительной и при этом никого не разбудить. – Мои родичи ведь тебе не враги, Даг – мой отец, Арнор и Вигнир – мои братья. Ты же был у них в Силверволле, сидел с ними за столом. И Свенельд – большой друг нашего рода. Он будет очень недоволен, если ты меня обесчестишь. Мои родичи выкупят меня, когда обо всем узнают. Они будут тебе очень благодарны, если ты сохранишь мою честь.

– Но ты же сама хотела медведя. Я думал, так и надо.

Арнэйд не знала, засмеяться ей или заплакать. Эйрик лежал на спине, закинув могучие руки за голову, голый, как зверь, и так же мало этим смущенный. Арнэйд старалась его не рассматривать, но взгляд ее потрясенно расширенных глаз совершенно против воли скользил по его телу, и вид его вызывал в ней трепет и священный ужас пополам с восхищением. Широкий торс был так же лишен изящества, как и черты лица, но не казался излишне тяжелым; мускулистые руки, плечи, бедра – такое тело могло бы принадлежать самому Фрейру, только старые шрамы давали понять, что он уязвим для железа, как всякий смертный. Изумление, недоумение, волнение, тревогу и невольное преклонение – Эйрик внушал Арнэйд сразу столько разных чувств, что голова шла кругом.

– Но… та девушка не была вдовой… со вчерашнего дня. И она сама решила жить с медведем. А я… я была замужем…

– Но это потому, что раньше ты не знала подходящего медведя, так? А теперь я здесь. И мне давно нужна такая, как ты.

– Я хочу домой, в Силверволл! – Арнэйд осознала, что попасть в сагу далеко не так приятно, как слушать ее у огня. – Мой отец даст тебе любой выкуп.

– Это против правил! – Эйрик укоряюще покачал головой. – Ты сама меня узнала. Что не так?

Арнэйд не находила ответа. Если они в саге – то в самом деле, что не так? Но они не в саге!

Взгляд Эйрика упал на ее грудь, взволнованно дышащую под льняным мерянским платьем, и одобрительно там задержался. Потом он протянул к Арнэйд руку и погладил по бедру. Арнэйд затрепетала, но она сидела вплотную к стене и отодвинуться было некуда. Ноги она поджимала под себя, но под мерянское платье, длиной чуть ниже колена, нельзя было упрятать их целиком, а обмотки она с утра не надела: летом в них жарко, и она надеялась, что никто не успеет ее увидеть.

– Ты меня боишься? – сочувственно спросил Эйрик. – Я же тебя не съем. Мы могли бы хорошо поладить. Та девушка ведь не боялась. Раз уж ты – та самая девушка, что возвращает медведям человеческий облик, то ни один медведь никогда тебя не обидит.

– В-возвращает?

– Ну конечно. Ты думала, с чего бы медведь говорил человеческим голосом и искал себе жену среди людей? – Эйрик посмотрел на нее так, будто объяснял очевидные вещи.

Арнэйд задумалась, потрясенная. С детства она привыкла: медведь и медведь. А с чего бы – да кто же задает такие вопросы, слушая сказки? Выходит, тот медведь… хотел вернуть себе человеческий облик?

– Но н-наверное, медведь не требовал от нее… л-любви прямо сразу, как она пришла… – пробормотала Арнэйд, еще не успев додумать эти мысли до конца.

– А когда? – Глубокие серые глаза взглянули ей в глаза с искреним любопытством. – Научи меня, как надо.

– Н-ну, ма шанам, он дал ей время… к нему привыкнуть.

– Кому надо махать? – Рыжеватые брови сдвинулись.

Арнэйд невольно рассмеялась, зажимая себе рот.

– Никому. «Ма – шанам», это значит «я думаю». По-мерянски.

– Было бы обидно, если бы у вашего главного и жена была в его годах, – добавил Эйрик, продолжая пристально ее разглядывать и не убирая руку. – А ты как раз по мне – не старая, но и не слишком молодая. И все, что надо… где надо…

– О, Эйрик конунг! – Арнэйд зажала себе рот ладонями, чтобы не расхохотаться и не перебудить всю Эйрикову дружину. – Поистине ты прав – счастье, что ты не застал прежнюю жену моего мужа! Она бы тебе… никак… не… понра… вилась…

Зажмурившись, Арнэйд трясла головой, будто пытаясь отделаться от этого зрелища – ава Кастан в объятиях Эйрика, – но ничего не выходило. Смех душил ее, не давая говорить; она и хотела рассказать, какого счастья он избежал, и не могла справиться с собой. Она ощутила, как его жесткая ладонь ложится на ее голую щиколотку, мягко сжимает, потом начинает двигаться по ноге выше, но не могла унять смех. Эйрик и сам начал смеяться, глядя на ее лихорадочное веселье; услышав его хриплый низкий смех, Арнэйд испугалась, что теперь-то непременно кто-нибудь проснется, и своей рукой зажала ему рот.

Ощущение тепла его губ, прикосновения к его бороде пронзили ее насквозь; опомнившись, Арнэйд хотела отнять руку – да и что она себе позволяет, он же все-таки конунг! – но Эйрик накрыл ее ладонь своей, прижал еще крепче и обхватил губами ее палец. Арнэйд резко втянула воздух, сердце чуть не выскочило от прилива мощного, непривычного для нее, проникающего в каждую жилку горячего волнения. Эйрик перебирал губами ее пальцы, касался их горячим языком, и Арнэйд едва не застонала, не понимая, что он делает и что такое с ней происходит. В этом было нечто звериное и одновременно нечто божественное; Эйрик будто хотел ее съесть, и это наполняло ее невольным предчувствием чего-то восхитительного.

Потом он отнял ее руку от своего рта, прижал ее ладонь к своей груди и притянул Арнэйд к себе. Она почти упала на него, и снова ее охватил ужас, как на краю пропасти. Она старалась не смотреть туда, где находилось средоточие его звериной мощи, но не могла не ощущать, как эта мощь себя являет. Ее пронзил совершенно первобытный ужас, будто ею, хрупкой смертной женщиной, норовил овладеть бог.

– Нет, Эйрик, опомнись, не надо! – Она уперлась обеими руками в его грудь и забилась, пытаясь сползти с него на тюфяк, отодвинуться от его «медведя», который прижимался к ее бедру, в то время как рука Эйрика нашаривала край ее подола, чтобы под него проникнуть. – Не обходись со мной, как с рабыней, это опозорит нас обоих… – отчаянно бормотала она, задыхаясь. – Мои родичи… они будут оскорблены… если ты меня обесчестишь… Отпусти меня, прошу тебя… дай мне уйти… Мой муж умер только вчера… Ты не должен так со мной обходиться… Прошу тебя, не надо, не трогай меня…

Остатками сил она подавляла порыв закричать – это ее не спасет, только разбудит свидетелей ее беды. Глаза Эйрика были полузакрыты, на малоподвижном лице отражалось предвкушение, широкая звериная грудь вздымалась, в дыхании слышался легкий рык. Арнэйд чувствовала себя совершенно беспомощной перед этим порывом животного влечения. Она не очень-то надеялась, что он ее услышит. Тем не менее до сознания Эйрика дошло, что она вырывается и пытается его отпихнуть. Ненадолго он замер, потом выпустил ее и опять лег на спину. Но он был ближе к краю лежанки, и Арнэйд не могла выбраться, пока он не встанет – ей пришлось бы перелезать через него. Арнэйд снова села, отодвинувшись от него как можно дальше, чтобы больше ненароком его не коснуться, и сжалась в комок. Ее трясло – всю жизнь она была скромной честной девушкой, уважением и силой своего рода защищенной от опасности бесчестья, и вот совершенно чужой мужчина посягает на нее, а она бессильна ему помешать! А в теле ее раскрылась какая-то горячая бездна, сводило живот, перехватывало горло, кровь стучала в таких местах, где она раньше не ощущала столько жизни, и это пугало Арнэйд – она вдруг перестала быть хозяйкой собственного тела.

– Ну чего ты боишься? – выдохнул Эйрик, глядя на нее полузакрытыми глазами. Было видно, что он с неохотой гасит свой порыв. – Я же с тобой по-хорошему. Ты ведь даже не девушка, а вдова… Или как? Или муж был слишком стар?

– О, не настолько! – вырвалось у Арнэйд.

На самом деле разница между Тойсаром и Эйриком, на двадцать лет того моложе, стала ей ясна даже за эти недолгие мгновения. Сейчас ей казалось, что за месяц замужней жизни она почти ничего об этом и не узнала.

– Эйрик конунг, прошу тебя, не смотри на меня как на свою добычу! – Арнэйд обхватила себя за плечи, стараясь успокоиться и заодно прикрыть грудь от его взгляда. – Вспомни, что я из семьи Дага хёвдинга. Разве ты стал бы так обходиться с дочерью своего союзника, если бы встретил меня в Силверволле? Мой отец меня скоро выкупит. Тебе трудно будет хорошо устроиться в Мерямаа без мира с ними. Мы ведь знаем всю эту землю, ее доро́ги, язык, обычаи и людей. Мы живем здесь уже шесть поколений. Если ты хочешь здесь обосноваться, то разумнее будет поддерживать с нами мир. Ты должен не посягать на мою честь и принять выкуп от моего отца.

– Это верно, – с неохотой согласился Эйрик. – Твои родичи – достойные люди и хорошо меня приняли. Было бы подло отплатить им злом… Только я совсем не хочу кому-то тебя отдавать. Ты мне очень нравишься. Как будто я тебя когда-то уже видел… может, во сне, не знаю.

Он рассматривал ее с явным удовольствием, радуясь такому приобретению. Видно было, что он охотно еще раз ее погладил бы, но не хочет напугать.

– Прошу тебя, пошли в Силверволл за моим отцом! – Арнэйд отчаянно хотелось, чтобы Даг оказался здесь как можно скорее, сейчас. – Он все уладит.

– Хорошо. Но пока ты позабоишься обо всем этом… – Эйрик слегка повел рукой, имея в виду хозяйство.

– Йора, позабочусь, – Арнэйд пообещала бы что угодно, лишь бы отвлечь его мысли от похоти.

– А Йора – это кто? – Эйрик слегка нахмурился. – Та прежняя жена вашего… э, главного?

Арнэйд опять зажала себе рот, гася беспокойный смех.

– Йора – это значит «хорошо». Но ты должен выделить мне людей для помощи и велеть, чтобы мне показывали все припасы и отдали всех женщин в городе, сколько мне понадобится.

– Я скажу.

– И нужно скорее похоронить убитых. На такой жаре нам всем будет плохо, если они останутся лежать. Прошу, выпусти пленных, чтобы они могли найти своих и все устроить. Ту скотину, что в городе, нужно поскорее выгнать пастись, а что бродит по лесам вокруг – найти, собрать и подоить. Иначе мы все останемся без молока и сыра.

– Распоряжайся. – Эйрик слегка двинул рукой. – Насчет скотины тебе виднее, ты же женщина. Сейчас разбудим Бранда и Торгрима, они найдут тебе людей.

– Спасибо, Эйрик конунг, – с облегчением сказала Арнэйд.

Кажется, он не такой уж дикий – разумные доводы до него доходят, с ним можно сговориться.

Они помолчали.

– Дай мне выйти, – попросила Арнэйд. – Я пришла всего лишь забрать мою одежду из ларя. А ты набросился, как… медведь в лесу.

– Но ты же этого хотела. – Эйрик взглянул ей в глаза своими спокойными серыми глазами. Они затягивали, и трудно было отвести от них взгляд. – Медведя. Ты сама мне рассказала.

Арнэйд осторожно опустила руки, и взгляд Эйрика тут же снова прилип к ее груди. Она так привыкла к саге о Бьярнхедине Старом, что и не думала, что должна была чувствовать Аста, очутившись со своим медведем в его лесном доме… В животе поселилось болезненное томление и никак не проходило; Арнэйд думала, что это от страха, и хотела поскорее оказаться подальше от Эйрика.

– Выпусти меня.

– Иди, – Эйрик слегка улыбнулся, больше глазами. – Не держу ведь.

– Я боюсь, – честно призналась Арнэйд.

– Я не укушу.

– Я не хочу через тебя перелезать. Это непристойно. Только колдуньи садятся верхом на медведей!

– Так ты все-таки что-то знаешь об этом? – Эйрик приподнялся, чтобы быть ближе к ней, и взглянул на нее с каким-то новым любопытством, явно не ожидая от нее подобной осведомленности.

– Н-неет… – пробормотала Арнэйд: он явно имел в виду не саги, где кто-то встречает в лесу ведьму верхом на волке.

Какое-то время он смотрел ей в глаза; от этого взгляда пробирала дрожь, но отвести глаза было невозможно.

– Что я должна знать? – опасливо спросила Арнэйд.

– Ты могла бы знать… раз уж ты здесь самого лучшего рода… и вы знаете «медвежьи чары». Или хотя бы знали когда-то давно. Я и этого не ожидал… в такой дали.

– О чем ты говоришь? – Арнэйд охватило любопытство: до сих пор она думала, ей известно все, что требуется для женщины ее рода.

– О том, как сведущие женщины… помогают в превращении мужчин в медведей. – Эйрик кивнул на свою медвежью накидку, висевшую рядом на стене. – Ну, делают такими, как я и мои парни.

– Делают? Берсерками? – Арнэйд вытаращила глаза и сама подалась к нему. – Я думала, такими рождаются, разве нет?

– Рождаются люди с задатками. Но если человека не учить, из него вырастет чудовище… или не вырастет, потому что раньше пришибут. А если человека вовремя научат управлять этой силой, то он станет непобедим.

– И ты родился… с задатками?

Арнэйд почти поневоле, широко раскрыв глаза от изумления, прошлась взглядом по его телу, будто искала признаки этих чудесных свойств. Как лосиные ноги или волчьи уши у сыновей Асты. Ничего такого у Эйрика не было, но сама мощь этого крепкого торса, похожего на какое-то живое дерево, густая поросль волос на груди, идущая полосой к животу и ниже, были как проявления зверино-божественной сути. От этого зрелища у нее что-то обрывалось в груди – в душе кипели ужас и восторг, смотреть было страшно, но так трудно отвести глаза.

– Можешь потрогать, – дружелюбно предложил Эйрик, и Арнэйд, опомнившись, с усилием зажмурилась. – Да, – ответил он на ее вопрос. – Но еще я родился законным сыном старшего сына конунга. Тоже законного. Мне нужно было научиться одолевать зверя, раз уж я хотел когда-нибудь стать конунгом.

– И как же… к этому причастна женщина… колдунья?

Некоторое время Эйрик смотрел на нее, будто что-то прикидывал по себя, потом качнул головой:

– Вижу, вы все забыли, если даже ты не знаешь… и так боишься сесть на медведя…

Арнэйд снова зажмурилась, отгоняя образы, вызванные смутными догадками о сущности этих тайн.

– Выпусти меня наконец!

– Эх-х! – с сожалением сказал Эйрик.

Приподнявшись, он спустил ноги на пол, освобождая половину лежанки, чтобы Арнэйд могла сойти. Она поспешно слезла и убежала к ларю, чтобы забрать свою одежду. Когда она повернулась, держа вещи в охапке, Эйрик сидел на лежанке и смотрел на нее.

– Ну ничего, – примирительно сказал Эйрик ей вслед. – Я тебя научу. Когда ты привыкнешь.

– Кататься на медведе? – вырвалось у Арнэйд; ощутив себя свободной, она слегка осмелела.

– Мне нужна такая всадница, – серьезно подтвердил Эйрик. – Но вот уж где я не ждал ее найти, так это здесь.

Арнэйд ничего не ответила и вышла: она понимала, что не понимает какой-то важной части смысла его слов, но ей хотелось побыстрее уйти – само присутствие Эйрика так потрясало ее, что хотелось от него отдохнуть. Но оказалось, что просто удалиться для этого недостаточно. За вечер и утро Эйрик почти вытеснил из ее мыслей Тойсара, за которым она больше месяца прожила замужем. Он ничего, строго говоря, с ней не сделал, но от самой его близости каждая жилка в ней горела и трепетала, как не горела от довольно сдержанных ласк мужа. Может, дело в том, что Эйрик говорит ее родным языком, да еще и точно с тем же выговором, что у Снефрид. Может, потому, что он старше ее лет на пять, а не на двадцать пять. И будто вышел из того самого предания, с которым она выросла. Скрывшись в кудо и переодеваясь из мерянского платья в варяжское, Арнэйд так ясно и полно ощущала присутствие Эйрика, будто он стоял за спиной, обхватив ее руками.

В середине того же дня Арки-Вареж покинул Свенельд со своей дружиной. Зная местность, он собирался объехать округу, убедиться, что не осталось желающих сопротивляться, и взять клятвы покорности с уцелевших кугыжей. Перед этим он хотел попрощаться с Арнэйд, но не мог найти ее, пока люди Эйрика не указали ему дорогу. В сопровождении Талвий и здоровяка Бранда, стоявшего у нее за спиной как олицетворенная «воля конунга», Арнэйд была на берегу, где горели костры, кипятилась в больших котлах вода и сразу во множестве деревянных чанов, собранных со всего Арки-Варежа, упаривали солод: залив его кипятком, в чаны опускали раскаленные в кострах камни.

Эту часть берега битва не затронула, здесь было чисто, но Арнэйд знала, что подальше, с другой стороны от ворот, сейчас собирают трупы и выкладывают вдоль опушки погребальные костры. Эйрик велел как можно быстрее избавиться от тел – на жаре те быстро начали источать зловоние. Он пообещал полную безопасность окрестным жителям на время погребальных обрядов, и те, совместно с женщинами Арки-Варежа, принялись хоронить своих. Тела сжигали, положив на общий костер сразу всех родичей, чтобы потом собрать прах и зарыть на своих родовых кладбищах, завернув в одежду покойного и обмотав его поясом. Уже тянуло дымом, и Арнэйд с тоской ожидала появления другого запаха… От костров доносились вопли – искусные мерянские плакальщицы исполняли причитания, открывающие душам дорогу на тот свет… От этих воплей передергивало – будто страшные птицы вьются над твоей головой и уже нацеливают когти.

Солод и хмель для пива собрали со всего города, выгребли последние горсточки из закромов, но уже близка была жатва, и Арнэйд надеялась, что скоро запасы зерна и солода удастся пополнить. Ей самой пришлось искать эти запасы по погребам, и, хотя с нею были люди Эйрика, женщины сверлили злыми глазами именно ее, и она с трудом сохраняла самообладание. Она была почти такой же пленницей, как они, лишь с несколько более лучшими надеждами, но они смотрели на нее как на врага, не лучше самого Эйрика. Даже хуже – в их глазах она была предательницей, причем изначально. «Ты для того и навязалась Тойсару в жены, чтобы погубить нас, да?» – прошипела Конышева невестка, Айгалча.

Арнэйд промолчала. В чем ее винят – как будто это она раскрыла перед варягами ворота Арки-Варежа! Как всякий, кто оказывается между двух враждующих сторон, она была беспомощна перед Эйриком и ненавидима мерянами. Чем она это заслужила? Разве она пошла на это ради корысти, злобы, тщеславия? Разве она хотела быть здесь? Она хотела только мира и ради этого принудила саму себя к тому, к чему совсем не лежало сердце. «Ты навязалась Тойсару в жены!». И до битвы, и после она очень мало была властна распоряжаться собой.

Чаны укрывали шкурами, чтобы солод упрел, когда кто-то тронул Арнэйд за плечо. Обернувшись, она увидела Свенельда и даже удивилась: он был для нее лицом из далекого прошлого.

– Вижу, ты при деле, – сказал он. – Хорошо. Я уезжаю.

– Куда? – охнула Арнэйд; ей подумалось, что он немедленно возвращается в Хольмгард, и охватил ужас: без него она останется тут совсем одна! – Это необходимо? А как же я?

– Не бойся. Я с ним поговорил. Он тебя не тронет. Он же все-таки не зверь. Я просил, чтобы он сразу отослал тебя в Силверволл, даже выплату брал на себя, но он не хочет это обсуждать. Видно, хочет, чтобы Даг сам приехал. К ним я еще вчера послал, они сегодня к вечеру уже все будут знать. Жди, скоро все будет хорошо.

Свенельд слегка сжал ее плечо и ушел к своему коню. Арнэйд со вздохом посмотрела, как он садится в седло, как машет ей на прощанье… и пошла проверять, чисты ли долбленые корыта, куда сливать сусло, хватит ли ковшей. Пиво само себя не сварит…

Сусло с хмелем нужно парить в котлах над огнем всю ночь, и Арнэйд с тревогой думала, как выдержит – нельзя это оставить без присмотра, но на кого она здесь может положиться? Только на своих женщин – Алдыви, Илчиви, Тойсаровых невесток. Остальные только обрадуются, если все пропадет и ненавистные русы будут сидеть без пива. В Силверволле перед большими пирами вешали в пивоварне всего три котла и смотрели за ними по очереди; вспомнилось, как они ночью сидели там вдвоем с Арнором, как она дремала у него на плече, а он следил за маленьким огнем, думая о чем-то своем… Если Арнэйд легко вставала рано, то Арнор мог легко не спать всю ночь, и при необходимости они будили друг друга.

Над лугом уже висели густые клубы дыма, слышен был треск множества высоких костров. Потянуло душной вонью горелой плоти. Зажав рот и нос концом головного покрывала, Арнэйд зажмурилась. Хотелось куда-нибудь уйти отсюда, не ощущать этого запаха, не видеть дыма. Казалось, весь прежний мир сгорает в этих ужасных кострах! Женщины у котлов тоже оглядывались, замирали; одни покрывалами стирали слезы со щек, другие падали на колени и причитали. На Арнэйд бросали взгляды, ясно говорившие: ее саму женщины с охотой швырнули бы в любой из тех костров.

– Я хочу пойти отдохнуть! – заявила она Бранду. Он ходил за нею, как привязанный, – видно, имел такой приказ, но Арнэйд он не мешал. – Потом вернусь.

– Пойдем, госпожа, здесь и впрямь воняет, – невозмутимо согласился варяг.

Хоть бы ветер подул в другую сторону, иначе пиво будет отдавать этой гарью!

Оставив вместо себя Илчиви с подругой, Арнэйд ушла в кудо прилечь. В городе дым и запах тоже ощущался, но не так сильно. Отведя ее на Тойсаров двор, Бранд собрался обратно на берег – присматривать за женщинами.

– Пришли за мной, если что-то пойдет не так, – попросила Арнэйд, садясь на помост. – Эти женщины… очень сердиты, на них не стоит полагаться.

– Если эти бабы не будут слушаться, я брошу парочку в реку, остальные присмиреют!

Бранд ушел, Арнэйд прилегла на спальном помосте. Могла ли она подумать хотя бы месяц назад, что будет варить пиво с берсерками! И напрасно она мечтала, что в лесной избушке с медведем можно жить в спокойном уединении. Наверняка Асте пришлось готовить пиры для всех лесных зверей… жителей Утгарда… А они тоже смотрели на нее злыми глазами: вот, навязалась в жены нашему медведю какая-то двуногая лысая тварь! Чего он в ней нашел, не иначе она его околдовала!

Арнэйд задремала, и ей даже приснились какие-то гости с лосиными ногами и волчьими ушами, которым она подавала чаши, потом кто-то еще постучал в дверь… Стучал и стучал, но все никак не входил…

– Арнэйд! Госпожа Арнэйд!

Нет, стучат не в дверь, а по столбу у помоста. Открыв глаза, Арнэйд увидела Торгрима – полуголого, но с дорогим поясом, серебряными браслетами на обеих руках и мечом на плечевой перевязи. До этого Арнэйд видела мечи только у людей Свенельда, и эти были не менее дорогими, с такими же литыми из бронзы украшениями ножен, серебряной и медной отделкой на рукоятях. Эйриковы телохранители еще казались ей одинаковыми, но этих двоих она уже различала: у Бранда борода темно-русая и окладистая и он чуть выше, а у Торгима – борода светлая и лицо покруглее.

– А? – Она приподнялась, моргая. – Что-то случилось?

Что-то не в порядке на берегу: котлы перекипели, женщины разлили сусло и Бранд побросал их в реку…

– Конунг просит тебя прийти в дом.

«Зачем?» – с тоской подумала Арнэйд, ожидая повторения утреннего, но Торгрим тут же добавил:

– Он сказал, чтобы ты не боялась и сразу приходила.

Арнэйд встала, оправила льняной хангерок, приколола на место овальные наплечные застежки, надела синий шелковый чепчик, которым обзавелась по примеру Снефрид, и пошла за Торгримом. Она привыкла к послушанию, к чему располагал и ее покладистый нрав, да и какой смысл противиться? Если Торгриму приказано ее доставить, так он закинет ее на плечо и отнесет господину. Зачем делать из себя посмешище?

В доме еще трое телохранителей играли в кости у стола, Эйрик по-вчерашнему раскинулся на лежанке. Днем он, помня свое положение, ходил в синей рубахе, что придавало его внушительной внешности нечто небесное – при светло-рыжих волосах и золотистой бороде, с глазами цвета грозовой тучи он был вылитый Тор. Сейчас из одежды на нем были только порты и витая серебряная гривна… однако сходство с Тором от этого не уменьшилось. И шкура, висевшая рядом на стене, не давала забыть, что у этого человека есть и нечеловеческий облик…

– Ты пришла прямо сразу! – не без удивления одобрил Эйрик. – Я не ожидал, думал, придется долго тебя уговаривать и выманивать из угла.

Арнэйд мельком вспомнила, как выманивала из углов новых рабынь-мерянок, чтобы пристроить к работе; но она – благородная женщина, в том же положении сможет сохранить достоинство.

– Что тебе от меня угодно, Эйрик конунг? – кротко спросила она, остановившись перед ним.

– У тебя усталый вид.

– Мы же варим пиво, как ты приказал. Сейчас на берегу упревает сусло, потом мне нужно будет проследить, как его переливают в котлы, а потом наблюдать всю ночь, чтобы они не слишком кипели.

Говоря это, Арнэйд с облегчением отметила про себя: эта работа дает ей прекрасный предлог не задерживаться здесь надолго. Только сейчас она, кажется, опомнилась от стремительных и страшных перемен и осознала: это не сон, Тойсара, за которого она вышла хоть и без желания, но добровольно, больше нет в живых, а хозяин в Арки-Вареже и господин ее судьбы – вот этот человек, одновременно дружелюбный и грозный, такой могучий, что от одной мысли об этом пробирает дрожь. Не ловушка ли его дружелюбие? И надолго ли его хватит? Ведь он не просто человек, он берсерк, вместилище звериного духа. Она цела и невредима только до тех пор, пока ему не надоест с нею играть.

– Располагайся и отдохни! – Эйрик похлопал рукой по лежанке рядом с собой. – Ты утром сказала, что девушке нужно привыкнуть к медведю, но ты же не сможешь привыкнуть, если все время будешь возиться где-то по хозяйству. Давай, привыкай ко мне.

Несмотря на усталость и смятение, Арнэйд едва не засмеялась. Привыкай ко мне! Как будто можно просто взяться за это дело и быстро сделать его! А Эйрик явно хочет, чтобы – быстро.

– Как же я буду привыкать? – Она осторожно присела на край лежанки, как можно дальше от Эйрика, и прислонилась спиной к опорному столбу верхнего спального помоста.

– Расскажи мне что-нибудь о ваших здешних делах, а я буду слушать.

Эйрик взял позади себя одну из подушек и передал ей под спину. Прекрасную новую подушку, набитую свежим куриным пухом, из приданого Арнэйд. Так дико было видеть, что Тойсара, для которого она привезена, уже нет, вся жизнь, к которой Арнэйд было приготовилась, рухнула, едва начавшись, а подушка даже еще не обмялась. Будто все ее замужество было сном…

– Как вы тут жили до меня?

Арнэйд задумалась – с чего начать? Вчера она неосторожно начала с самого истока своего рода, и вот к чему это привело!

– Ма шанам, про битву у Синего камня тебе рассказал Свенельд?

– Про битвы не надо, это я все знаю. Расскажи мне, как ты вышла замуж. Давно это было?

Арнэйд вздохнула и начала рассказывать – о неожиданном сватовстве Тойсара, о спорах, о том, как Гудбранд пригрозил отнять у ее младшего брата Илику… Эйрик слушал, лежа поперек постели, опираясь на локоть и рассматривая ее. Иногда задавал вопросы. Искреннее внимание в его глазах льстило ей и заставляло расслабиться; Арнэйд и сама не заметила, как рассказала ему всю сагу об осеннем сватовстве Гудбранда, которое привело к походу на восточную мерю, из которого Арнор поневоле привез хазарских «гостей»… Быстро устав сидеть боком, она сбросила поршни и вытянула ноги на постели. Вспоминая свою прошлую жизнь, она как-то приободрилась, да и это, в конце концов, ее собственная лежанка! Продолжая слушать, Эйрик накрыл ладонью ее щиколотки. Его широкая ладонь была жесткой и теплой, и неожиданно Арнэйд ощутила, что это прикосновение ей приятно. Оно было не угрожающим, а только дружеским, оно расслабляло и поддерживало, а именно этого ей так не хватало.

– То есть этот ублюдок было сватался к тебе, а потом завалился в постель с новой рабыней? – Эйрик хмыкнул и покрутил головой. – Кому не хватает ума, того и удача обходит.

– Это была красивая рабыня! – улыбнулась Арнэйд. – Лучшая из всего того полона.

– Да уж не как ты! Редко увидишь такую красивую женщину.

Арнэйд хотела по привычке возразить: ничего в ней нет особенного, – но подумала, что это будет уже ломанье. Эйрик был так же мало способен льстить, как лесной зверь, и всегда говорил то, что думал. А что она и правда ему очень нравится, Арнэйд верила – это ее и тревожило. Поглаживая ее ноги, Эйрик неспешно запускал пальцы под край коротких, по щиколотку, шерстяных носков. Потом медленно стянул сперва один, потом другой. У Арнэйд будто оборвалось что-то в животе, но обсуждать с ним свои носки было бы нелепо, и она притворилась, что не обращает внимания. В его глубоких серых глазах отражалось желание, но он не выглядел человеком, готовым прибегнуть к насилию. Напротив, он мягко ласкал ее ноги, как будто старался ее задобрить, отчего по ее телу разбегалась теплая дрожь, и потрясало само то, что он способен на что-то подобное. Кто же ждет ласк от медвежьих лап? В Эйрике этот признак человечности поражал, и Арнэйд опять растерялась.

– Не бойся, – тихо сказал он, видя, как расширились ее глаза. – Я не собираюсь причинять тебе зла.

И не успела Арнэйд обрадоваться, как он добавил:

– Я хочу, чтобы у нас все сложилось по-хорошему. Если тебе надо подождать, я подожду.

В исходе этого ожидания он вроде и не сомневался.

– Но нам надо лишь дождаться… – Арнэйд сглотнула. – Пока приедет мой отец и привезет выкуп.

– Почему ты хочешь от меня сбежать? – Эйрик мягким движением приблизился к ней и положил руку ей на колено. – Неужели я такой страшный? Я не рычу, не кусаюсь…

– Эйрик конунг, но мы же не в саге! – простонала Арнэйд. – Ты можешь не отдавать мое приданое, раз уж оно теперь твоя добыча, но я…

Когда он оказался совсем близко, от волнения у нее стеснило дыхание. Боясь смотреть ему в глаза, она поневоле опускала взгляд ему на грудь, и витая серебряная гривна, увешанная разными перстнями, на этой широкой обнаженной груди снова приводила на ум нечто дикое и божественное одновременно.

Заметив, куда она смотрит, Эйрик подня руки, отцепил крючок от кольца, снял гривну и положил ей на колени.

– Выбери себе отсюда что хочешь.

Сердце застучало еще сильнее. Дело не в серебре и золоте – этим самым Эйрик предложил ей часть своей «удачи конунга», а это самый дорогой подарок, какой может получить смертный. Арнэйд хотела сказать, что ей не нужно, у нее довольно дорогих украшений… Но молчала, понимая: от таких даров не отказываются. А удача ей очень нужна.

– Не сбегай от меня. – Его тихий низкий голос проникал куда-то в самые глубины ее существа и действовал как заклинание. – Если бы та девушка сбежала от медведя на второй день, вашего рода не было бы на свете.

«На дар ждут ответа», как говорил Высокий. Арнэйд была слишком хорошо воспитана, чтобы не понимать правил обхождения. Эйрик мог подарить ей часть своей удачи, а она просто не имела ничего равнозначного, что могла бы ему предложить. Кроме того, о чем он и просил.

Дрожа, она оперлась рукой на его плечо и потянулась к его лицу. Он подался ей навстречу, и она коснулась его губ осторожным поцелуем – сначала совсем легко. Сама не знала, какие силы этим вызовет к жизни – грянул бы гром, полыхнул огонь, возникла бы перед нею зверина морда – она бы не удивилась. Но не случилось ничего особенного, Эйрик так же мягко ей ответил, и ее снова поразило – этот не то зверь, не то бог умеет целоваться, как всякий обычный человек! Приятность этого ощущения и удивила ее, и воодушевила, она не стала отстраняться, когда он сделал поцелуй крепче. В нем чувствовалась не просто страсть, но расположение: он как будто предлагал ей что-то вроде мирного договора…

Эйрик подался к ней еще ближе и хотел обнять, явно не прочь продолжать, но Арнэйд отодвинулась. Гривна со звоном упала с ее колен на одеяло.

– Может, останешься? – Эйрик кивнул ей на подушку. – Во сне привыкать лучше всего.

– Конунг… Я вовсе не смогу сегодня лечь спать… – Арнэйд пока не в силах была принять весь этот «мир», который он ей предлагал. – Там пиво на берегу… я должна идти…

– Пиво так пиво. – Эйрик медленно, с неохотой поднялся и взял свою рубаху. – Пойдем, покажи, где оно там пасется.

Уже темнело, когда Эйрик конунг с телохранителями явился на берег. Издалека, еще от вынесенных ворот Арки-Варежа, видны были угасающие костры. Слава богам, погребальное пламя с другой стороны уже опало, но оттуда еще тянуло запахом гари.

При виде мужчин с самим заморским вождем во главе мерянские женщины, сидевшие на корточках и на земле вокруг огня, вскочили и сбились в кучу. На Эйрика они смотрели так, будто он пришел съесть кого-то из них. Арнэйд мельком подумала: стоит ей сейчас сказать пару слов, и Еласа, Айгалча, другие ее неприятельницы мгновенно расстанутся с жизнью.

Арнэйд проверила солод – он уже упарился и уплотнился. Велела присмиревшим, испуганным женщинам вынуть затычки в нижней части чанов, чтобы сусло стекло в широкие лоханки. Оттуда его ковшами вычерпали в котлы, снова повесили над огнем и добавили хмель.

Вечер был тихий, над лугами, недавно бывшими полем жестокой битвы, горел закат. Багряные, золотистые, желтые полосы тянулись через небокрай, смешивались, постепенно теряя цвет и погружаясь в подступающие воды ночи. Глянув туда, Арнэйд содрогнулась: показалось, туманы на своих синих спинах подняли пролитую кровь с травы на самое небо и теперь она пылает, взывая к богам. Над рекой парило, изредка плескала рыба, воздух сам казался густым, как вода. Носились стрижи у берега, возле опушки паслось три-четыре лошади. Все было как всегда. Сердце щемило: пару дней назад здесь случилось ужасное, сотни людей лишились жизни, близких, утратили волю – а для земли, неба, светил все как обычно… Становилось ясно, как мал человек перед ликом земли и неба, даже сотни людей для них – что рой мошкары. Сдуло их ветром – земля не застонет, луна не заплачет по ним. Яблоки сгнили и попа́дали наземь… От этих мыслей Арнэйд казалась себе разом и крошечной, как букашка, и огромной, как туча, и плохо понимала, в каком мире находится. А луна напомнила ей то яблоко из сна – большое, круглое, беловато-желтое и блестящее свежим соком.

Надо собраться с мыслями. Солод и хмель – последние, если испортить дело, то до нового урожая пива не будет.

– Теперь оно должно еле-еле кипеть всю ночь, не сильно, – сказала Арнэйд, обхватив себя за плечи: к ночи стало немного зябко. – Можно отпустить женщин отдыхать, здесь много людей пока не нужно.

Женщин увели в город, Арнэйд осталась возле котлов с Эйриком и десятком его хирдманов. Что-то тяжелое вдруг укрыло ей плечи и спину; Арнэйд обернулась и увидела, что Бранд накинул на нее чей-то огромный грубый плащ. Парни подкладывали дрова, Эйрик сидел на бревне, следя за огнем. Костров было много, и Арнэйд поначалу прохаживалась вдоль огненной цепи, следя за величиной пламени, но скоро убедилась, что хирдманы все поняли и справляются без нее.

– Не думала, что берсерки могут варить пиво, – сказала она, снова усаживаясь возле Эйрика.

– Да, мы как-то больше пить! – ухмыльнулся Гейтир.

– Лишь бы оно нас не выпило, – хмыкнул Торгрим.

– Вон там ваш Гудбранд. – Бранд кивнул куда-то в сторону реки.

– Что?

Арнэйд обернулась, потрясенная, ожидая увидеть Гудбранда, но не увидела ничего, только пустой берег и легкие круги от рыбы на воде.

Святы-деды, она ведь ничего не знает о судьбе Гудбранда – после битвы не было случая о нем вспомнить.

– Вон там утонул, – показал Бранд. – Где плещется.

– Так он утонул?

– Когда все они бежали, прыгнул, хотел плыть, а тут стрела в спину. Думаю, это он был – бегал все, этими распоряжался. Плотный такой. – Бранд надул грудь и приподнял плечи.

Эйрик молчал, изредка подкидывая веточки в костер. Глаза его, устремленные на темный небокрай, на дальний лес были такими отстраненными, что Арнэйд не решалась с ним заговаривать.

Они сидели молча. Тьма сгущалась, реку уже было плохо видно. Метнулась над головами сова. Арнэйд иногда бросала взгляды в сторону реки. На уме у нее был Гудбранд. А что если он сейчас возьмет и вылезет… со стрелой в спине? Хорошо, что она здесь не одна. В этой ночи было что-то пронзительно-тревожное, казалось, тот свет наползает на мир людей, подступает темными волнами… Иной раз порывом ветра доносило запах погребальной гари. Все события последних дней привели Арнэйд в такое странное состояние, что она, устав от опасений и страданий, ничему не удивилась бы. Живые и мертвые казались ей одинакого близкими и доступными.

Потом она ощутила, что падает, вздрогнула, проснулась… Она заснула, привалившись к плечу Эйрика. Костры едва горели, Гейтир спал на земле рядом с нею, но Бранд сидел напротив и следил за огнем.

Опять прокричала сова.

– Беспокойно мне… – пробормотал Эйрик, обращаясь к Бранду.

Бранд вместо ответа показал на небо, где плыла неспешно золотистая луна, полная, такая величавая среди звезд. Арнэйд не решилась спросить, что его беспокоит.

– Здесь слишком много духов… – прошептала она, думая о погребальных кострах.

Когда Арнэйд проснулась в другой раз, она лежала на груде сена, укутанная тем же плащом. Ровно горел низкий костер, возле нее лежала смятая синяя рубаха Эйрика, кучей прочая одежда и сверху серебряная гривна. Арнэйд села, не понимая, проснулась она или продолжает спать. Огляделась – Эйрика нигде не было.

– Где… он? – хриплым шепотом спросила она у ночи.

По-прежнему было темно – настала сама глухая пора, и только пар над котлами придавал ей дыхание жизни.

– Ш-ш-ш… – Бранд поднял руку.

Потом указал в сторону леса. Арнэйд глянула туда, но ничего не увидела.

– С ним иногда бывает. Когда беспокойно… лучше от людей уйти подальше. Не спрашивай…

Его шепот звучал, как предостережение смертному, зашедшему слишком далеко в сагу. Арнэйд опять улеглась на сено, укуталась в плащ и закрыла глаза, не желая даже мысленно касаться тех тайн, что делали Эйрика таким непохожим на обычных людей. Сейчас он гуляет по лесу в медвежьей шкуре… поэтому вся одежда здесь. Ее пробила сильная дрожь; она слишком сблизилась с этим медведем, и чего ей теперь ждать? Что он ее съест? Или пожелает «поладить» с нею прямо в медвежьем облике? Съежившись, она натянула плащ на голову. Чтобы только темнота и запах сена…

Все это было так странно, непонятно, необычно. Раньше вокруг нее всегда были свои – свои живые родичи, свои умершие предки, свои привычные боги. Но она покинула дом, пришла на грань Утгарда, и все вокруг перевернулось.

Потом ей снилось, что она – это Аста, и медведь несет ее через лес на руках. Потом было тихо, тепло и мягко – не в силах открыть глаза, она наслаждалась ощущением полного покоя и не хотела просыпаться, каким-то уголком сознания помня, что наяву все довольно тревожно. И спала дальше.

Проснувшись окончательно, Арнэйд обнаружила себя уже не у реки, а в доме, на хозяйской лежанке. Она была одета, только с лямок хангерока кем-то были сняты крупные бронзовые застежки (с ними не очень-то поспишь). Рядом лежал тот плащ, пахнущий рекой, сеном и дымом – она сбросила его во сне, когда стало жарко.

Возле нее, ближе к краю лежанки, кто-то тихо дышал. Осторожно подняв голову, Арнэйд обнаружила Эйрика, наполовину одетого. В плечо упиралось что-то жесткое – его гривна, засунутая к ней под подушку.

Некоторое время Арнэйд лежала, пытаясь прийти в себя и сообразить, что было, чего не было, что ей приснилось, а что она только воображала. Сколько времени прошло со вчерашнего дня… с того, что она помнит как вчерашний день? Она не была уверена в подлинности воспоминаний, начиная с поцелуя. Она правда была так безрассудна, что поцеловала его? И что было дальше? Арнэйд мысленно осмотрела себя – не проспала ли она нечто важное? Волнуясь, осторожно ощупала сорочку и провела рукой по внутренней стороне бедер. Слава дисам, вроде все чисто… подол не смят, липких пятен нет… и в теле никаких таких ощущенией… Она не сомневалась: случись ей «поладить» с Эйриком, следы остались бы весьма заметные!

Берег реки… темнота, бледно-красная полоска на западном небокрае, луга в тумане, плеск рыбы в реке… Она так ясно видела, как Гудбранд вылезает на берег со стрелой в спине, с него потоками льется вода, а лицо совсем черное – это было или не было? Подстилка из сена, одеяло из плаща… одежда Эйрика, сваленная кучей… Он что, перекинулся? Обернулся медведем и ушел погулять в лес? Ей это приснилось! Или нет… Арнэйд содрогнулась и хотела отодвинуться, но не сразу решилась шевельнуться.

Как там котлы? Она сказала хирдманам, что на рассвете надо прекратить поддерживать огонь и дать пиву остыть?

Нужно встать и уйти. Поскорее, пока он не проснулся. А потом уже думать, что из всего этого ей приснилось.

Какой-то темный великан осторожно заглянул в постель. Арнэйд увидела лицо Бранда и замахала ему рукой. Он вопросительно кивнул: чего надо? Арнэйд привстала и знаками показала, чтобы он помог ей выбраться с лежанки, не тревожа Эйрика. Удивительно, но Бранд все понял и повиновался, как будто Арнэйд имела право ему приказывать. Протянул руки, подхватил ее под колени и под плечи и просто вынул с лежанки, не дав коснуться спящего конунга.

– Я пойду посмотрю котлы, – шепнула Арнэйд, когда он поставил ее на землю. – Кто меня сюда принес?

– Конунг и принес. Когда вернулся…

– А он правда…

– Ш-ш-ш! – Бранд подмигнул сразу обеими глазами и предостерегающе поднял палец.

Не решаясь отыскивать снятые застежки, с поршнями в руках Арнэйд крадучись выбежала из дома. И только на дворе, под свежим небом ясного рассвета, перевела дух. Было чувство, что она провела эту ночь в Утгарде, а здесь за это время прошло сто лет.

Лодку в Силверволл Свенельд послал в тот же день, когда состоялась битва – сразу, как только ему самому стало ясно положение дел. Он выбрал парней из сотни Тьяльвара, которые в сражении участвовали недолго и не слишком утомились, и разрешил им поспать по дороге только то время, пока будет темно. Двигаясь вниз по течению, они достигли Силверволла еще в середине следующего дня.

Никакую вёльву семейство Дага не могло бы слушать более внимательно. Мысли Арнора метались между двумя предметами: судьбой Арки-Варежа – и Арнэйд. Исход сражения их не удивил. Они надеялись, что Свенельд уговорит мерю покориться мирно, но раз уж это не удалось, дальнейшее было предсказуемо. Но вот судьба Арнэйд волновала ее родичей очень сильно, хотя обязательства перед родом Тойсара не давали им даже просто участвовать в походе, пока итог его не решен.

– Надо ехать, – сказал Арнор, выслушав гонцов. – Отец… ты со мной?

– Конечно. Но давай… подумаем… что мы сможем предложить?

Дагу было неловко говорить о своей дочери, пытаясь оценить ее стоимость в серебре, но увы: став пленницей, она одновременно сделалась собственностью Эйрика и предметом торга. Свенельд мог приглядеть, чтобы ее не обидели в неразберихе, напомнить, кто она такая, но повлиять на ее судьбу он был не властен – она целиком находилась в руках Эйрика.

– Нужно узнать, сколько он за нее захочет. Не меньше марки серебра, это само собой. Как бы не запросил три – она ведь не простого рода, у нас в Бьюрланде она не хуже дочери конунга.

– Заплатим три! – Арнор отмахнулся. – Сколько скажет. Только давай тронемся сегодня же! Не могу думать, что она там одна!

– Обязательно присылайте нам вести! – просила Снефрид, провожая их до лодки. – Как только определится что-то важное, сообщите нам. Я места себе не нахожу. Хоть Эйрик человек не злой, но он же не совсем человек – не угадаешь, куда завернет его дикая голова!

Вверх по Огде ехать пришлось дольше, и до Арки-Варежа Даг и Арнор добрались только к полудню третьего дня. Запах гари уже развеяло ветром, но луг бы усеян черными пятнами кострищ. Еще видны оставались следы сражения – сновали лисицы, привлеченные запахом крови от земли, кружили вороны. Валялись доски и щепки от щитов, обломанные деревянные части от копий, топоров и стрел, потерянная обувь покойников, обрывки одежды, шапки. Ворота так и зияли проломом, только створки подняли и оттащили в сторону, чтобы не мешали ходить. Перемешанная скотина паслась поодаль, на чистых лугах. Там же стояли шатры и шалаши, вился дым костров – здесь жили те люди Эйрика, кто не поместился в городе.

Сам Арки-Вареж был полон варягов. Они устроились на всех дворах, а осиротевшие местные женщины готовили им еду и стирали у реки. Все до одной были в белых скорбных одеждах, и казалось, что идешь через тот свет. В городе отец и сын разделились: Арнор пошел на Тойсаров двор, а Дага хирдманы послали в погост, сказав, что конунга он найдет сейчас там. Оглядевшись на новом месте, Эйрик решил, что ему удобнее днем пребывать в погосте, где легко можно было принимать сразу хоть сто человек, и только на ночь уходил в жилище Тойсара.

– Я думаю, что до зимы мне уже не стоит трогаться с места, – рассказывал Дагу Эйрик, усадив его возле себя. – Мне здесь нравится – и вид красивый, и простора достаточно. Озеро рядом. Не море, но все же есть где глазу отдохнуть. Это же сердце всего Меренланда, правда? Мы здесь устроимся, обживемся, а зимой пойдем собирать дань по обычному пути. Только нам не надо будет спешить, чтобы в одну зиму покрыть все расстояние от Хольмгарда сюда и обратно. Можно будет не торопясь ходить то на юг, то на север, а если останется время – на восток, куда ходили твои сыновья. Только дань с востока будет уже моя собственная, Олав ведь на те земли прав не имеет.

– А как же ты переправишь Олаву его долю? Придется ждать до лета, когда вскроются реки, и тащить через волок все собранное…

– Почему бы и не подождать?

– Тогда Олав не сможет вовремя отправить все это в Кенугард, чтобы успеть к обозу на Миклагард. Чтобы он успел, все должно быть в Хольмгарде к вскрытию рек, то есть до Дисатинга.

– Сдается мне, это забота Олава. – Эйрик невозмутимо потянулся к кувшину. – Ну и жара здесь. Хочешь кваса? Или лучше сыворотки? Квас тут уж очень кислый делают, но ты, может, привык? Твоя дочь поставила пиво, но оно когда еще будет готово…

Арнор не появлялся; Даг надеялся, это означает, что он уже нашел Арнэйд, и был рад, что Эйрик сам о ней заговорил.

– Могу я увидеть мою дочь? С нею все хорошо?

– Думаю, да, она ни на что не жалуется. Я даю ей все, о чем она просит. Она у себя дома – ну, где жила раньше.

– У Тойсара?

– Ну да. Все забываю, как его звали, но какой смысл запоминать имя покойника? Мне с ним больше не встречаться.

– Не возражаешь, если я пойду повидаюсь с нею?

– Иди, но потом ты будешь мне еще нужен.

Арнэйд отец застал уже в привычном им варяжском платье, со следами слез на щеках и в объятиях Арнора, который никак не мог ее выпустить. Заплакала она, уже когда увидела его – ей так давно и горячо этого хотелось, что теперь она не верила своим глазам.

– Он тебя домогается? – первым делом спросил Арнор, почти не сомневаясь, что так и есть: кто бы удержался? – Где Свенельд? Он мне клялся, что не позволит никакому ёлсу…

– Да, он присмотрел за мной. Он уехал к Южным Долинам добирать зимнюю дань. Ты про Свенельда спрашиваешь?

– Про Эйрика, ётунова кочерыжка! Он к тебе пристает?

– Н-нет, – не совсем уверенно ответила Арнэйд. – Он просто… намекает. Что лежанка слишком широка для него одного и что он мог бы меня научить кое-чему…

– Чего? – Арнор с выразительным негодованием поднял брови.

– Кое-какому колдовству.

– Арно, но ты же не дурочка с лесного двора, чтобы…

– Нет, разумеется. Он так шутит. Как умеет. Но я его не боюсь. У нас с ним… что-то вроде мирного договора. – Арнэйд бросила взгляд на простое витое кольцо из серебра у себя на руке, первое, что попалось ей на гривне Эйрика. Что Эйрик получил от нее взамен, рассказывать необязательно. – Он сказал, я ему нравлюсь, и он меня не обидит.

– Кому же ты не нравишься? – Арнор посмотрел на нее, как на ребенка. – Ты и Гудбранду нравилась. И Хаварду. Они чуть не убили друг друга из-за этого…

– Не из-за меня!

– Из-за тебя тоже. Где Гудбранд, ты что-нибудь знаешь?

– Они говорили, будто он убит и утонул. Кое-кто видел, но они не уверены, потому что не знали его до той битвы. Свенельд сказал, тела не нашли.

– И Тойсару ты нравилась. Ётуна мать, когда мы выдавали тебя замуж, этот ётунов берсерк уже был в Хольмгарде! Если бы мы только знали! Все тролли мира не уговорили бы меня на эту свадьбу, если бы я знал, что вот-вот нам тролли принесут этого… И он ведь обручен с Ульвхильд.

– Что-о? – Арнэйд вытаращила глаза, сама удивляясь, почему ее так неприятно поразила эта новость. – Он не говорил!

– Ну, не совсем обручен, я так понял. Олав обещал ее выдать, если Эйрик привезет ему здешнюю дань. Только она не верит, что он вернется живым.

– Почему?

– Потому что она невольно губит всех своих мужей. Свенельд же рассказывал… а, тебя тогда уже с нами не было. Она была замужем за Гримом – его убили. Обручилась с Годредом – его убили. Потом она сказала, что больше не выйдет замуж. А Эйрик сказал, что все равно попробует.

– Она ему так понравилась?

– Не знаю. Она же дочь конунга. Ну, чем ты тут занимаешься?

– Работаю, как Фенья и Менья…

Теперь Арнэйд целый день приходилось распределять работу, отмерять припасы и присматривать за тем, как женщины по всему городу делают сыр, стирают и чинят рубахи, пекут лепешки, чистят рыбу, варят похлебку, чтобы накормить дружину в пять сотен человек без малого, да еще пленных, да еще самих себя. Если раньше у каждой было свое хозяйство и стол для своих домочадцев, то теперь все это стало собственностью Эйрика. Женщины-мерянки ухаживали за своими ранеными, Арнэйд занималась ранеными варягами. Как пригодились ей травы, которые она успела собрать перед началом всего этого! Алдыви и Талвий помогали ей; Алдыви, несмотря на молодость, оказалась искусной лекаркой. Арнэйд не удивлялась, зная, что та – дочь Хравна и воспитанница авы Кастан. Один из Эйриковых хирдманов, узнав, что эта некрасивая, но ловкая девушка – дочь кузнеца-руса и сирота, предложил на ней жениться, если ему отдадут кузницу ее отца. А уж, мол, не даст нужным вещам пропасть зря.

Вечером накрывали стол в погосте, который теперь стали называть гридом, и Эйрик сидел во главе его, как настоящий конунг. Он уже обдумывал, какое сделать себе хозяйское сидение – чтобы волки на подлокотниках и вороны на спинке. Дага и Арнора он пригласил на ужин и долго обсуждал с ними разные дела по устройству. Понимая, что лето однажды кончится, а у него половина людей в шатрах, он уже послал рубить деревья, чтобы сложить десятка полтора изб. Конечно, из сырого дерева дома выйдут ненадежные, но в них можно будет пережить зиму-другую, пока высохнет хорошее дерево.

При всей дружине Даг не хотел обсуждать свои семейные дела. Только когда стемнело и все стали устраиваться на ночь, Эйрик вместе с ними вернулся в дом Тойсара, и тут Даг задал вопрос, с которым приехал.

Арнэйд ждала этого разговора со смущением, опасаясь, как бы Эйрик не стал ее родичам говорить про девушку и медведя. Но оказалось, он хорошо понимает, когда находится в саге, а когда нет, и для Дага у него имелись другие доводы.

– Я тебя понимаю, – сказал Эйрик, – но знаешь… боюсь, отдать ее вам было бы неразумно.

– Неразумно? – изумился Даг. – Мою собственную дочь?

– В войске местных бился один из ваших людей, весьма знатный… Гудмунд, что ли?

– Ты о Гудбранде? – Даг помрачнел, уже поняв, куда тот клонит.

– Да. Он поехал к ним, едва узнал обо мне, сам привез эту весть, стал подбивать местных противиться мне, помогал им собрать войско, даже учил биться в строю! Сам упорно сражался, пока не получил стрелу в спину. Если иные из вас, здешней руси, враги мне, то мне стоит иметь заложников от вас. А ваш род здесь самый знатный и старинный.

– Но Эйрик конунг! – с огорчением воскликнула Арнэйд. – Я рассказала тебе все о Гудбранде, чтобы ты знал – он ввязался в это дело из соперничества с нашим родом!

– И что этот троль хотел на тебе жениться, да ушел ни с чем, я понял. Но могут ведь найтись и другие.

– От других и бери заложников, – с досадой вставил Арнор. – Из Ульвхейма. У Гудбранда двое детей осталось, правда, они еще не взрослые.

– Но мы-то тебе друзья! – убеждал Эйрика Даг. – Ты помнишь, что мы хорошо тебя приняли и ни в чем не перечили!

– Вы меня не поддержали и не дали ни одного копья в войско.

– Мы не могли, потому что Тойсар был нашим зятем. Я тебе объяснял еще в Силверволле. Если бы мы дали тебе людей, меряне могли бы в отместку убить Арнэйд!

– У них кое-кто предлагал послать вам мою голову, – пробормотала Арнэйд.

– Ётуна мать!

– О боги! Вот видишь! Но тебе не нужна от нас заложница, я и так дам тебе любые клятвы! – уверял Даг. – Хоть сейчас!

– А другие ваши люди? Ты дашь клятвы за весь Бьюрланд? Но пусть даже так – пока она живет у меня, все знают, что… – Эйрик задумался. – Так все ваши люди будут сильнее ощущать мою власть. Ведь она, можно сказать, все равно что королева. Твоя дочь и вдова того их… главного, и есть главная женщина всего Меренланда. А теперь здесь главный я – как же я ее отдам? Это все равно что свою власть своими руками отдать!

Даг и Арнор переглянулись. Они понимали, что Эйрик имел в виду. Знатная женщина, связанная с двумя главами Мерямаа – русской ее части и мерянской – была все равно что богиня этой земли, сама воплощенная земля. Обладая ею, Эйрик обладал всей Мерямаа, по крайней мере, в своих глазах. Арнэйд была знаком власти, которую он вырвал у прежнего владельца в открытом бою.

И именно поэтому ее судьба была так важна не только для родичей.

– Н-наши люди могу посчитать себя оскорбленными т-таким насилием над знатной женщиной, – предупредил Арнор. – Если ты будешь держать ее у себя, как… к-как…

– Какое тут насилие? Не было ничего такого, она подтвердит. Правда же?

– Правда, – сдержанно согласилась Арнэйд.

– Я ее ни к чему не принуждаю. Она спит в той избе, если вас это волнует.

Арнор явственно переменился в лице – еще бы его это не волновало.

– И будет спать там, пока сама не захочет, чтобы стало по-другому. У нас все по-хорошему.

– Эйрик конунг! – внушительно начал Арнор. – Похоже, ты заплыл не туда… Ты не забыл, что обручен с Ульвхильд в Хольмгарде?

На лице Эйрика отразилось изумление – за месяц с лишним похода он и правда совершенно об этом забыл.

– Да я не так чтобы обручен… – начал он. – Мы просто договорились с Олавом, что…

– Не лучше ли послать к госпоже Ульвхильд и предложить ей приехать к тебе поскорее? – Даг ухватился за эту мысль тем более поспешно, что заметил желание Эйрика сдать назад. – Ты одержал такую полную победу, что в удачном сборе дани можно не сомневаться. Если ты передашь, что у тебя здесь целый город, много скота и челяди, и всему этому нужна хозяйка, я уверен, госпожа Ульвхильд немедленно соберется в дорогу!

– Ну… – Эйрик нахмурился. – Когда она там еще согласится, да когда приедет… тут одной дороги на месяц. А мне хозяйка нужна сейчас. Кто будет следить за всем этим? – Он обвел рукой дом, имея в виду обширное хозяйство. – Она так хорошо управляется, а без нее мы ни еды не дождемся, ни пива. Не сам же я буду лепешки жарить! А от своей собственной стряпни парни в походе устали – когда на дне котла на три пальца пригорелой каши. Где нет женщины, там нет настоящего уюта!

– И это говорит прославленный «морской конунг»? – возмутился Арнор. – Я слышал, у вас в обычае не ночевать под крышей…

– Еще скажи, есть сырое мясо и грызть свой щит! Я был «морским конунгом» по необходимости – при моем происхождении нельзя сидеть всю жизнь в усадьбе деда по матери, пасти пиво на лугу… стичь сыр, прясть ячмень и пахать овец. Приходилось искать себе достойного дела на морях. Но теперь у меня есть собственные владения. Не хуже, чем у иного конунга там у нас, – Эйрик ткнул пальцем в сторону севера. – А хорошего дома не бывает без хорошей хозяйки. Какое мне будет уважение, если у меня в доме стола некому приготовить?

– Но Эйрик! – взмолился Арнор. – Моя сестра – не служанка, чтобы держать ее на хозяйстве. Мы найдем тебе толковых женщин, которые будут все это делать не хуже ее.

– Каких-нибудь тощих ведьм! Она мне кое-что порассказала про ту старую селедку, что правила здесь до нее… Не надо мне таких!

– Молодых и красивых найдем! Эйрик, у тебя тут в городе сотня женщин! И еще столько в окрестных болах и кондах, неужели мало?

– Где?

– Болы. Или ялы. Значит – селение. А конд – двор.

– Ага, я запомню. Может быть. Твоя сестра уже научила меня кое-каким словам. Мне полезно самому понимать, что они тут болтают. Но как я буду с теми женщинами объясняться?

– Я оставлю тебе пару парней, которые знают и по-нашему, и по-мерянски.

Арнор слишком явно выдавал свое волнение и важность для него этой сделки. Он понимал, что делается беззащитным под спокойным пристальным взглядом этих серых глаз, но не мог взять себя в руки. Даже любовь к Снефрид не уменьшила его любви к сестре, которая с двенадцатилетнего возраста была для него заменой матери, средоточием всей женской любви и заботы. Знать, что она во власти чужого человека, для Арнора было так же мучительно, как оставить кому-то собственную руку.

– Понимаю тебя… – проговорил Эйрик, глядя на него почти с сочувствием. – Но и ты пойми… Я не хочу ее отдавать. Мне нравится, что она здесь. Она умная – с ней даже можно поговорить. И раз уж она моя добыча, глупец я буду, если отдам ее в обмен на какое-то серебро. Что я, серебра не видал? Отдать такую замечательную женщину за каких-то три марки? Это означало бы не уважать ни ее, ни себя.

– Назови, какой ты хочешь выкуп? Серебряные чаши? Хазарский меч с самоцветами? Коня хазарского – красавец и приучен к бою.

– Не могу сейчас ответить, – сказал Эйрик, подумав. – И вы во многом правы, но я не могу без нее обойтись, когда все только стало налаживаться. Вы можете оставаться у меня, сколько хотите, а когда я приму решение, я вам сообщу.

С этим Арнэйд и увела отца с братом в кудо, чтобы там устроить их на ночлег. В хозяйском доме хирдманы уже не спали на полу: несколько человек ложились на полатях, еще несколько – в сенях, а остальные размещались теперь в гриде. Но уснули родичи еще не скоро.

– Саатана, да ёлсы б взяли Тойсара, сморчка старого! – бранился Арнор.

Сестра хватала его за руки, стараясь успокоить: не стоило так поносить Тойсара, когда дух его еще не ушел положенным путем, а вокруг сидят женщины его семьи. Но Арнор в досаде отмахивался: он говорил на языке руси, хотя имя бывшего главы рода в сочетании с бранью дочь и невестки могли разобрать.

– Не влезь он весной в эту кашу со своим сватовством, сейчас Арно спокойно сидела бы дома, в мирном Силверволле! Не зря у меня так душа не лежала к этой свадьбе, но напрасно я не стал мешать. А теперь приходится изыскивать способ вырвать ее из загребущих лап.

– Зимой ты так удачно отвадил от нее Гудбранда, – напомнил Даг, – подсунул ему ту красивую пленницу. Что если съездить в Ульвхейм и выкупить эту Лисай у Гудбрандова сына? Мальцу она пока ни к чему…

– Нет, саатана, Эйрика на такую приманку не возьмешь! Арно и есть красивая пленница, ради которой Эйрик забыл про Ульвхильд, хоть та и родная дочь конунга!

– Я никогда не была особенно красивой, – с печалью сказала Арнэйд, имея в виду, что для нее загадка, почему она всем так нужна.

– Спроси у Эйрика. – Арнор сердито ткнул пальцем в сторону большого дома. – Какую-нибудь курицу он живо бы отпустил за марку серебра. А с тобой выдумывает, будто нуждается в залоге. Едва ли он так глуп…

– Наоброт, хитер! – Даг грустно усмехнулся. – Придумал предлог, чтобы удержать ее здесь.

– Лепешки ему некому жарить, ну да! А мы должны придумать, как ее освободить! – Арнор сел на скамью и с мрачным видом сцепил ладони перед собой. – Я не хочу, чтобы мою сестру ославили по всей Мерямаа как наложницу этого ётуна, но, саатана, я не знаю, как могу этому помешать! Всякому ёлсу ведь не будешь объяснять, что она-де спит в другой избе!

– Арни, мы не можем этому помешать! – Арнэйд подошла и положила руку ему на плечо. – Ни ты, ни я, ни отец – никто. Разве что Олав, но он далеко и какое ему до нас дело? После этого разгрома, когда на стороне Эйрика Олав и Хольмгард, никто здесь не в силах против него идти. Противиться ему не в нашей власти.

Это Арнор понимал – именно это его и бесило.

– Я прошу вас пока ни во что не вмешиваться, – продолжала Арнэйд. – Мы как-нибудь все это распутаем. Эйрик не такой уж плохой человек… Мы… можно сказать, с ним ладим. Я теперь здесь в десять раз больше хозяйка, чем была при Тойсаре! Тогда я управляла только своим домом, а в Арки-Вареже на меня все старухи косились и ворчали, что вот зачем-то Тойсару понадобилась в жены чужачка, будто своих девушек мало. Говорили, какая, видать, у русов есть сильная приворотная ворожба, что я привлекла такого мудрого человека! Мне Алдыви передавала, что ходят такие разговоры. А теперь я госпожа над всеми женщинами и имуществом. Эйрик отдал мне в полную власть все, что только не касается дружины. Даже его люди меня слушаются, если нужна какая-то помощь – он им так приказал. Если я захочу, то Еласу возьмут да и бросят в реку – только булькнет на прощание, кочерыжка старая.

Арнор с досадой взглянул на сестру. Нужно было радоваться, что она спокойна и, кажется, довольна своим нынешним положением. Даже шутит, и как будто стала еще красивее прежнего – румяная, глаза блестят. Разве бы ему было приятно, если бы она рыдала, бледнела, худела, отказываясь от пищи? Вовсе нет. Но почему-то от ее спокойствия Арнору делалось еще тревожнее.

Погасив светильники, улеглись спать. Арнэйд устроилась на нижнем помосте между отцом и братом, вдыхая родные запахи и чувствуя, как же сильно ей их не хватало. Она даже придвинулась ближе к Арнору, чтобы слегка касаться лбом его плеча. Отец уже похрапывал, но Арнор дышал совсем тихо, а значит, еще не спал.

– Арни, но ты же будешь за меня? – шепнула она, чутьем угадав, что именно его тревожит. – Помнишь, когда мама умерла, в доме стала распоряжаться Ошалче, а Виги был еще мал, мне казалось, что у меня никого на всем свете нет, кроме тебя. Но мне этого хватало.

– Я и сейчас с тобой, – ответил Арнор, стесняясь сознаться, что и с ним было то же самое.

– Ты тогда однажды сказал, что всегда будешь за меня, что бы ни случилось. Я могу попасть в беду, я понимаю. Но ты же меня не покинешь?

– Разве я когда-нибудь от тебя отказывался?

– Но мало ли, что теперь может случиться. Может, у меня родится ребенок с волчьими ушами и лосиными ногами!

– А ты не того? – Арнор, осененный новой тревожной мыслью, повернулся к ней. – Не тяжела?

– Нет, слава асам. – К своей радости, Арнэйд еще день назад убедилась, что не осталась после мужа беременной.

– Тогда брось выдумывать! Будто без того горя мало. Спи уже.

На следующий день Арнор сам убедился, как выглядит это «мы ладим». После полудня, войдя в хозяйский дом, он с изумлением обнаружил Эйрика сидящим на лавке, в то время как Арнэйд стояла у него за спиной и старательно расчесывала его длинные, спутанные после бани волосы.

– Помыть его он тебе не предлагал? – язвительно осведомился Арнор, когда Арнэйд потом пришла в кудо, чтобы бросить в огонь комочек светло-рыжих волос.

– Предлагал, но этого я делать не буду, я ему так и сказала, – ответила Арнэйд, стараясь хранить невозмутимый вид и не выдать, какой образ предстал перед ее мысленным взором. Она бы лучше умерла, чем рассказала родичам о своем приключении в первое утро после битвы. – Сказала, что его мытье не входит в обязанности хозяйки дома.

– С другими ты вела себя иначе!

– Я никого не мыла! – фыркнула Арнэйд. – Кроме детей.

– Саа… Я хотел сказать, держалась строже. Да разве ты бы стала причесывать Гудбранда? Или Хаварда? Или Боргара, пьяницу старого! Помню, ты все говорила, что тебе хочется разгладить его утреннее лицо гладильным камнем!

– Но Эйрик – совсем не то, что Гудбранд или Боргар. Он из рода конунгов. Он далеко не такой… дикий человек, как я думала поначалу. Он рассказывал, что его воспитывали как наследника конунга свеев, и потом, когда он ходил по морям, то всякую зиму проводил у кого-то из других конунгов. Его многие были рады принять, особенно те, кто хотел досадить старому Бьёрну. Так что он не какой-нибудь ёлс из леса и знает учтивое обхождение… и с женщинами тоже.

– С тобой – я вижу, как он учтив!

– И он полный хозяин всего здесь. Над всем Арки-Варежем и надо мной.

– Но ты сама позволяешь ему… считать с-себя хозяином… над т-тобой.

– Арни! Успокойся! – Слыша это легкое заикание, Арнэйд понимала чувства брата. Подойдя, она примирительно погладила его по груди. – А что я должна делать? Рыдать весь день и осыпать его проклятьми? Жаловаться богам и людям на свою судьбу, подражая Гудрун? Обещать покончить с собой над могилой Тойсара, как Брюнхильд с Сигурдом? Но мне вовсе не хочется! Ты бы хотел, чтобы я все это делала?

– Нет, но…

– Знаю, нехорошо так говорить, – Арнэйд зашептала, – но я рада, что я больше не замужем за Тойсаром. Честно сказать, мне с ним было очень тоскливо.

– Тебя вовсе не должно было здесь быть!

– Но я здесь. – Арнэйд развела руками.

– И что – с Эйриком тебе веселее?

– О да! – Арнэйд засмеялась. – Скучно с ним уж верно не бывает! Иногда немножко жутко… но захватывающе.

– Он что… – Арнор наконец ухватил причину своего грызущего беспокойства. – Он тебе нравится, что ли?

Арнор сам не знал, чего больше в этом его предположении – нежелания или неверия, что это возможно.

– Я не знаю! Но ты понимаешь… он совсем особенный человек.

Будь у Арнора больше любовного опыта, он был знал – признание кого-то особенным само означает ответ «да» на тот вопрос, который он ей задал. Но пока он был в недоумении и злился – на себя, что допустил для сестры такое положение.

– Арни, пойми. Он хорошо со мной обращается. Уважительно. А ведь он мог бы обращаться со мной плохо. Будь он злым человеком, он мог бы… все что угодно мог бы. А вы с отцом ничего не могли бы с ним поделать. И Свенельд не мог бы – не стал бы он из-за меня драться с родичем и посланцем Олава, его господина. Все это привело бы к бесконечным раздорам, которые погубили бы и всех нас, и еще множество людей. А Эйрик всего лишь…

– Всего лишь надеется тебя заполучить в наложницы… – с досадой сказал Арнор, понимая, что в главном она права.

– Тебя это удивляет? – Арнэйд прямо взглянула ему в глаза. – Что ему этого хочется?

Арнор подумал немного.

– Саатана… Нет!

Ему ли было не знать, как привлекательна его сестра. Среднего роста, с тонкой талией, пышной грудью, тонкая в кости, с маленькими руками и ногами. А лицо своеобразное, такое не каждый сочтет красивым, но тот, кто разглядит его одухотворенную тонкую прелесть, потеряет голову вернее, чем от красавицы. Стоит ли дивиться, что к ней тянет мужчину в расцвете сил, который не ждал встретить в такой дали от родины женщину благородного происхождения, говорящую его родным языком? Она для него – прекрасная дочь великана из предания, которую находят на самом краю света.

– И он мне доверяет, ты же видишь! – Арнэйд показала костяной гребень.

– Тебе все доверяют. По тебе видно, что ты не ведьма какая-нибудь.

Арнэйд фыркнула и закрыла себе рот рукой – вспомнила их с Эйриком разговор про колдовство. Ее с тех пор не раз подмывало расспросить его, в чем там дело; она не сомневалась, что добьется ответа, если будет настойчива, но так же почти не сомневалась, к чему это их приведет, и старалась давить опасное любопытство.

И хмурый вид брата добавлял ей тревог.

– Арни, молю тебя! – Арнэйд понимала его куда лучше, чем он ее. – Только не выкинь что-нибудь!

– И ты… – Арнор отвел глаза. – Будь благоразумной.

– Я стараюсь.

Пытаясь понять, чего же хочет Арнэйд, Арнор желал невозможного – она сама этого толком не понимала. А та часть ее желаний, которую она понимала, смущала и пугала ее саму. Эйрик не скрывал, что очень к ней расположен, что ему доставляет удовольствие просто видеть ее, и она не могла отвечать ему холодностью. Когда она подходила к нему за столом, с кувшином или блюдом, он неприметно касался ее бедра, поглаживал, даже стараясь делать это незаметно для своих хирдманов, или брал ее за руку, обращаясь с каким-то вопросом. Два-три раза, застав Арнэйд в доме за каким-нибудь делом, он обнимал ее сзади и вжимался в нее всем телом, тихо сладостно рыча. «О, Эйрик конунг!» – с упреком стонала она и начинала рваться из его рук, а он целовал ее в макушку, прямо в покрывало, и отпускал. И все это столь явно доставляло ему удовольствие, что у Арнэйд не поворачивался язык его упрекать. Это же все «по-хорошему», как он говорит.

Мысли об Ульвхильд не давали ей покоя. Если подумать, то ее, Ульвхильд, отцу Эйрик оказал услугу; ему, Эйрику, отец Ульвхильд пообещал в награду отдать дочь. Дагу Эйрик никаких услуг не оказывал, и Даг ему ничего не обещал. Но тем не менее Арнэйд знала: Эйрик – это ее медведь. Тянуло пойти к нему и спросить: намерен он вызвать сюда Ульвхильд? Если он скажет «да» – она, Арнэйд, больше не станет ему потакать и уйдет отсюда при первой возможности. Остаться здесь при дочери Олава, ни в каком качестве, невозможно. Хоть Арнэйд и не королевской крови, род ее слишком хорош, чтобы позволить унизить себя перед… другой хозяйкой дома. Тут и думать нечего – при этой мысли Арнэйд чувствовала решимость и какую-то горечь. Их полумолчаливая договоренность состояла в том, что Эйрик не применяет силу к своей законной добыче, а она… старается его полюбить по-хорошему? Но Ульвхильд здесь будет лишней. Это против правил, скажет ему Арнэйд. У медведя была одна девушка в доме… И кольца свои пусть для Ульвхильд прибережет!

Но если он скажет «нет» – что тогда? При этой мысли Арнэйд терялась. Если Ульвхильд здесь не будет, захочет ли она остаться? Проще всего было пойти к Эйрику и задать прямой вопрос – и получить прямой ответ, как у него в обычае. Как ее подмывало сделать это, когда она расчесывала ему волосы и с наслаждением ощущала, что сейчас он целиком находится в ее власти. Но не хватило духу. Он скажет «нет» и немедленно потребует закрепления «мирного договора», так чтобы и ей стало некуда отступать. Так она и не решилась спросить. И не хотела, чтобы это сделал за нее отец или брат. Один ответ ее унизит, а второй поставит перед выбором, который она не в силах сделать.

И при этом она понимала, что со дня на день… этот выбор может сделаться помимо ее воли. Эйрик давно перестал внушать ей страх – с той странной ночи возле пивных котлов на берегу. Образ его заполнял для нее весь дом и весь Арки-Вареж, не шел из ума, ее будоражила мысль, что он где-то рядом, что она скоро опять его увидит – вечером или утром, когда будет подавать на стол в доме или в гриде. Ей хотелось смотреть ему в глаза, слышать его голос. Она понимала, что он не красавец, но вид его доставлял ей удовольствие. Когда он ее касался, в ней словно все плавилось, охватывала слабость. Она часто ощущала то болезненное томление в животе, но теперь уже знала: оно вызвано не страхом, что Эйрик опять ее обнимет, а наоборот, желанием этого.

И это в то время, когда со смерти ее почтенного мужа не прошло и семи дней!

На погребальный костер тело Тойсара положили, плотно завернув в его лучший плащ с головой. За плащом Логи пришел к Арнэйд, и Свенельдовы хирдманы сами приготовили тело – не столько из уважения к Тойсару, сколько из сочувствия к Арнэйд, которой пришлось бы увидеть это тело разрубленным почти пополам, если бы его готовили к погребению родичи. Вышло, что Арнэйд вовсе не видела своего мужа мертвым и запомнила его таким, каким он в то последнее утро уходил на поле битвы. От этого еще сильнее казалось, что дух его где-то рядом, и она не могла не помнить о нем постоянно. Каждое утро она, приготовив лепешки или блины, бросала три кусочка в огонь и шептала: «Тойсар, прими это блин, не ходи голодным, не евши и не пивши», – так у мери было принято угощать мертвых. С теми же словами отливала в очаг немного сыворотки или кваса. Остальные обитательницы кудо угощали Толмака, его жену Естан, других родичей, кого Арнэйд не успела даже запомнить. Среди пленных был обнаружен Талай, легко раненный в голову. Тайвела не нашли нигде, ни живым, ни мертвым. Через день к Арнэйд на двор сам явился Латуган – он спасся во время битвы, бросившись в реку, но не мог никуда уйти с пустыми руками и вернулся к хозяйке. Талай и Латуган сколотили из бревнышек сруб на четыре венца и поставили на могилу, над зарытым прахом, – теперь у Тойсара был свой дом среди других таких же домов. Старое кладбище возле священной рощи разом стало вдвое больше прежнего. Арнэйд старалась делать все как положено, чтобы ее не упрекнули, мол, недавняя жена-русинка плохо заботится о посмертии такого уважаемого человека. Посоветоваться она могла только с Алдыви – прочие мерянские жены косились на нее очень хмуро, между собой считая виновницей набега и разоренья. Она не хотела оправдываться, к тому же совесть ее перед памятью Тойсара и впрямь была нечиста. Теперь, когда этот брак так внезапно и страшно закончился, она поняла, что не случись этого – она в первый же год умерла бы здесь с тоски. Теперь она стремилась поскорее выполнить все положенное, проводить дух мужа к новой жизни и покончить с прошлым.

Заканчивался шестой день после битвы, наступала пора для поминок. Арнэйд была очень благодарна судьбе, что в этот тяжкий день возле нее будут отец и брат. К ее облегчению, Даг взял на себя все переговоры с соплеменниками Тойсара. Будь здесь ава Кастан, она бы уверенно управляла всем действом и ее бы все слушались. Чужачку с мужем еще как-то терпели; без мужа ей будут совсем не рады, хотя отказать в праве участвовать не посмеют.

Вечером, когда Эйрик со своей дружиной сел в гриде за ужин, Арнэйд подошла к нему с кувшином и сказала, наливая пуре в серебряную чашу из Тойсарова наследства:

– Я пришла обратиться к тебе с просьбой, Эйрик конунг.

– Чего ты хочешь? – Эйрик сидя окинул ее фигуру взглядом, как будто обнимая глазами, но рядом стоял Арнор, и это помешало ему пустить в ход руки. – Я все сделаю, моя Фрейя, только если не будешь просить, чтобы я тебя отослал в Силверволл.

– Нет, это другое. Завтра будет седьмой день со дня битвы…

– И правда! А я и не подумал. Парни, за это надо выпить!

Когда отгремели радостные крики – Эйрикова дружина охотно выпила бы и за седьмой день, и за восьмой, и за девятый, – Арнэйд начала снова.

– Эйрик конунг, мне нужна лошадь.

– Зачем тебе лошадь? Хочешь сбежать от меня? Не выйдет. Я настигну тебя, – прорычал Эйрик и грозно взглянул на Арнора, нахмурив рыжеватые густые брови, – и того, кто будет тебе помогать, и разорву вас на части. И лошадь тоже.

– Да нет же, Эйрик конунг! – Арнэйд беспокойно засмеялась. – Я не собираюсь бежать. Завтра у мерян поминки по всем убитым…

– И мы тоже за них выпьем! – охотно подхватил Эйрик и поднял чашу. – За таких хороших врагов отчего же не выпить, да, парни?

Парни и на это были согласны.

Так она никогда не доведет дело до конца. Надеясь сосредоточить внимание Эйрика на себе, Арнэйд осторожно положила руку ему на плечо и слегка погладила, как будто успокаивала большого грозного пса. Обрадованный этим, Эйрик взял чашу в другую руку, а освободившейся все-таки обнял ее за пояс и подтянул к себе вплотную. Арнэйд страдальчески нахмурилась, но не оттого, что ей было неприятно: ее слишком тянуло к этому волнению, к томлению в животе, к слабости в ногах, отчего хотелось сесть к нему на колени и обнять его за шею обеими руками. Но тогда уж точно никакого разговора не выйдет, да и не собирается она делать ничего такого при дружине и при Арноре! И вообще не собирается!

Нужно было побыстрее излагать свою просьбу, но в таком положении у нее путались мысли.

– Мне нужна лошадь! Для поминок! Для жертвы покойным! А все лошади у тебя! Прикажи Альву, чтобы он дал мне лошадь.

– Так я ему велел давать тебе любую скотину для еды, – ответил Эйрик, с удовольствием поглаживая ее по боку.

– Он говорит, лошадь слишком дорогая вещь, требует особого приказа.

– Альв! – рявкнул Эйрик, чтобы докричаться до хирдмана, назначенного главным в охране стада. – Дай госпоже хромую лошадь! Есть у тебя такая? Чтобы не ушла далеко, на всякий случай!

– Нужна не хромая, а темной масти!

– Стой! – вдруг сообразил Эйрик, когда Арнэйд уже хотела с облегчением отойти. – У них ведь тут нет обычая, чтобы с мужем и молодую жену отправлять на тот свет? Этого я не допущу. Пусть лошадь берут, так и быть, и проваливают к троллям!

– Нет. – Арнэйд замотала головой. – Завтра после жертв покойник в последний раз придет поесть к себе домой, а потом его проводят, и он уйдет один.

– Прямо домой придет? – удивился Эйрик. – И вы его впустите? Слыхал я саги про ходячих мертвецов, и никто от них не видел никакой радости, одни беды! Может, лучше гнать его в шею, а не лошадями кормить?

– Здесь такой обычай. Его дух вселяется в кого-то из родичей и с ним приходит. Он ничего дурного не делает. Иногда даже остается ночевать с женой…

– Этого я точно не позволю! – Эйрик опять нахмурился и крепче прижал Арнэйд к себе, так что ей пришлось обвить рукой его разгоряченную шею, чтобы не утратить равновесия и не упасть к нему на колени. – Старый тролль свое отночевал.

– Не вмешивайся, Эйрик, – предостерег Арнор, насмешливо прищурившись. – Я зимой встречался с таким покойником. Он сказал, что если я буду ему мешать, то он станет каждую ночь приходить ко мне в дом и ложиться между мной и моей женой. Я тогда еще не был женат, но он верно предсказал мне скорую женитьбу.

– И что – приходит?

– Нет, я ведь оставил его в покое. Честно сказать, его жена мне не понравилась.

– Нет, дорогая, – с чувством заверил Эйрик, обращаясь к груди Арнэйд, которая находилась прямо перед его лицом. – Пусть покойник проваливает спать с Хель. Если он будет тебя домогаться, ты знаешь, где искать защиты. Занятно будет схватиться с покойником…

– Святы-деды… – простонала Арнэйд, вообразив эту битву в ночи у лежанки. – Ты с ним уже схватился один раз! – вырвалось у нее, при мысли о поле битвы.

– Ну если ему было одного раза мало, то у меня есть еще!

Не без труда вывернувшись из крепких объятий, Арнэйд наконец ушла; напоследок Эйрик все же ткнулся лицом ей в грудь, но тогда она обеими руками уперлась в его плечи и оттолкнулась, как от скалы.

Вдвоем с Арнором они вышли во двор, под звезды теплого летнего неба. Из грида им вслед летел веселый шум.

– Тебе все это… не сильно досаждает? – отчасти нерешительно спросил Арнор. – Я бы дал ему по рогам, но ты не жалуешься… Я не знаю, чего ты хочешь…

Подозрения, что Эйрик нравится Арнэйд, все крепли в нем и заставляли избегать вмешательства. Она ведь не вмешивалась в его дела со Снефрид… Не жужжала над ухом, что-де мы совсем не знаем эту женщину, да она невесть какого рода, да всего сутки как узнала о своем вдовстве, а уже готова целоваться с чужим парнем… А ведь многие сестры стали бы жужжать. Конечно, женщина не то, что мужчина, все равно брат отвечает за честь сестры… но пока Арнэйд была довольна, Арнор считал наилучшим полагаться на ее благоразумие.

– Мне это не сильно досаждает. – Арнэйд повернулась к нему. – Раз уж я вдова бывшего «их главного», кто же позаботится обо всех здешних? Они считают, что я навлекла на них беду…

– Это бредни! И мы тебя Тойсару не навязывали!

– Да, но я хоть постараюсь помочь им, чем могу. А с Эйриком не так трудно ладить. Он хоть и «морской конунг», но тоже любит, когда с ним по-доброму.

– Да я видел, чего он любит… – Арнор все же не мог полностью подавить ревности брата к чужому мужчине. – А чего ты-то хочешь? – прямо спросил он. – Ты хочешь вернуться домой?

– Ну-у, хочу, конечно… – Арнэйд замедлила шаг.

Она растерялась, осознав, что говорит неправду – и это Арнору, которому всю жизнь доверяла, как самой себе. Конечно, бесправное положение ее неприятно и опасно для чести рода, но мысль немедленно расстаться с Эйриком, уехав отсюда, вместо радости и облегчения грозила чувством потери и пустоты.

– Я же не хочу, чтобы по всей Мерямаа меня считали «рабыней конунга»[53].

Это была правда.

– Хочешь, я тебя увезу? – Арнор взял ее за плечи. Он устал от всех этих тревог, догадок и предположений, но, не в пример Арнэйд, его рассудку не мешала невольно зреющая страсть. – Как только он уедет вырубки смотреть, мы сбежим.

– Нет, что ты! – Арнэйд отпрянула и даже спрятала руки за спину. – Как можно! Он же… берсерк! Ты сам слышал. Он придет в ярость, пустится в погоню… и разорвет нас обоих на части!

– Но ты же не хочешь здесь дожидаться, пока приедет Ульвхильд, и тогда ты окажешься ее служанкой!

– Нет, вот этого не будет! Если он решит послать за Ульвхильд… тогда я сама от него убегу, и пусть он хоть голову мне откусит!

– Ты дождешься, что однажды он затащит тебя под одеяло. У него только это на уме, я же вижу. Да он и не скрывает.

– Арни, не в моей воле от него уйти сейчас! – На самом деле Арнэйд даже радовалась этому обстоятельству, позволявшему ей не решать самой. – Ты это знаешь. Пока он не примет выкуп. Даже если мы убежим. Я все равно буду рабыней, только беглой. Он должен вернуть мне свободу при свидетелях. Ты сын нашего отца и сам это все знаешь.

Арнор глубоко вздохнул, взял ее за руку и повел к Тойсарову двору. Он не считал себя особо проницательным человеком, но очень хорошо знал свою сестру и сейчас чувствовал: она не говорит ему всей правды. Не говорит потому, что сама ее не знает.

– Как бы я хотела увидеть Снефрид! – вздохнула Арнэйд. – Она такая умная! Она бы что-нибудь придумала, подсказала…

Сейчас Арнэйд хотела от невестки многовато – чтобы та помогла ей разобраться в самой себе, но Арнор не возразил: в способности своей жены он верил не меньше.

И еще кое в чем он был уверен, и эта уверенность с каждым шагом крепла.

– Знаешь что, Арно… – начал он, не глядя на нее. – Я все равно буду на твоей стороне, даже если ты однажды родишь ребенка с медвежьими ушами!

Утром все жители Арки-Варежа отправились к «священной роще мертвых» возле кладбища, и возглавляли их уже новые жрецы, выбранные из уцелевших мужчин. Арнэйд с другими женщинами Тойсарова дома стояла поодаль и вспоминала Сюрэм – недавний летний праздник, когда ей в первый раз было позволено войти в «мэр-ото», священную рощу. Казалось, это было сто лет назад. Замужняя жизнь с Тойсаром ушла так далеко, что было странно вдруг в нее вернуться и вспомнить, что миновало лишь семь дней!

Сегодня Арнэйд опять была в мерянском платье – белом с головы до ног, и терялась в стае женщин, одетых точно так же. Тем не менее ее заметили.

– И ты здесь, бесстыжая! – Около нее остановилась Еласа – влиятельная в Арки-Вареже вдова, грозная мать шестерых взрослых сыновей.

– Как ты посмела сюда прийти! – подхватила пришедшая с нею другая старуха, судя по обилию бронзовых звенящих украшений, особа тоже весьма знатная.

В Арки-Вареже, при варяжской дружине, женщины держались смирно, но здесь, среди своих, в священной роще, возле свежих могил, осмелели и преисполнились мстительной злобы.

– Я была женой Тойсара и должна проводить его на тот свет, как полагается, – сдержанно ответила Арнэйд. – И надеюсь, ты, матушка…

– Ави Кедеча, – шепотом подсказала Алдыви.

– Ты, ави Кедеча, понимаешь, что это мой долг вдовы.

– Если бы ты знала твой долг, ты не осталась бы вдовой! – К ним подошла еще одна женщина, помоложе и повыше ростом. – Это ты привела сюда тех волков!

– Я? – изумилась Арнэйд. – Я не знала о них, пока к нам не приехал Гудбранд и не рассказал…

– Мы знаем, что Красный Керемет пришел за тобой! – воскликнула третья женщина, молодая и тоже вдова. – Он сам хотел тебя в жены, но тебя тайком отдали за Тойсара, потому что он куда лучший муж, а тот разозлился и пришел захватить тебя силой!

– Если бы тебя здесь не было, эта беда не пришла бы к нам! – Еласа погрозила ей клюкой.

– Теперь ты сменила одного мужа на другого, а мы все остались вовсе без мужей! – выкрикнул еще голос из толпы женщин.

– Да лучше бы лодка опрокинулась, пока везла тебя сюда! – добавила Кедеча.

– Эйрик никогда раньше меня не видел! Мы увиделись впервые в жизни уже после битвы!

– А ну и что, что не виделись? Он слышал о тебе, видать, ему этого хватило.

– Он обручен с дочерью Олава!

– Уж не знаю, как вы с нею разберетесь, – ехидно сказала Еласа, – но лучше бы вас обеих матери задушили сразу после родов.

– Ты погубила наших мужей! – со всех сторон загомонили женщины.

– Ты колдовством лишила сил наше войско!

– Мы видели тебя, видели! Ты стояла на валу и творила заклинания, когда шла битва, и люди падали, хотя их даже не касалось оружие!

Арнэйд стояла спокойно, глядя в лицо Еласе. Хоть она здесь одна, едва ли они посмеют ее тронуть. И, видимо, убежденность, что по одному ее слову их всех утопят, заставила женщин не подходить к ней близко.

– Ави Телекей, ты напрасно так говоришь! – неожиданно вступилась за Арнэйд Сулува, невестка. Прижимая к себе своего младенца, она встала перед Арнэйд, загораживая ее от толпы. – Аркей не была ни на каком валу, она несколько дней перед битвой не показывалась из кудо! Мы все были с нею! Пан Тойсар, когда уходил, приказал нам беречь Аркей. Он сказал, что если русы победят, она не даст нам погибнуть. Так и случилось. Она была с нами, и нас никто не тронул.

– Это она уговорила Красного Керемета выпустить вас и позволить похоронить убитых, – добавила Илчиви. – Иначе русы побросали бы тела в овраги на поживу волкам! И она раздобыла лошадь для жертвы.

– Она заботится о нас, – тихо сказала еще одна вдова, не из Тойсарова дома. Арнэйд видела ее раньше, но не знала по имени. – Аркей хорошая женщина, не ее вина, что в своей беде всегда винят чужих.

– Будто мы не видим, как этот Красный ее… отличает. – Телекей презрительно скривила губы.

– Аркей очень красивая, – сказала Сайтылет, вторая невестка. – Кого же еще ему отличать, ави Телекей? Если бы он отличал тебя или Кедечу, это было бы совсем нехорошо!

Несмотря на грустный обряд, среди молодых женщин послышались сдавленные смешки. Ворчуньи отошли. Арнэйд старалась хранить невозмутимость; эти попреки ее задели, но почти не удивили. Понятно, что в беде винят ее, чужую здесь. А видя, каким расположением она пользуется у Эйрика, нетрудно было додумать и то, чего не было.

Как бы ей не войти в местные предания – коварной женой-чужачкой, которая из любви к прежнему жениху заклинаниями погубила доброго мужа и отдала весь город на разоренье… Мало ли таких?

Лошадь разделали, шкуру повесили на дереве, прикрепив к нему особым лыком, смоченным жертвенной кровью, мясо раздали по котлам и стали варить. Пока оно варилось, старики и старухи пели старинные песни о предках родов. Потом все поели мяса, конскую голову и ноги зарыли в могилы и отправились назад в Арки-Вареж.

Но предстояли еще семейные поминки: сначала живые идут в гости к мертвому на могилу для совместной трапезы, потом он к ним в ответ. Зная, что это неизбежно, Арнэйд лишь вздыхала про себя и радовалась, что самое трудное – поминки в священной роще – уже позади. В кудо приготовили стол. Под вечер Даг, взяв с собой ковш медовухи, отравился к «дому мертвых». Там он вылил полковша на могилу, приглашая с собой Тойсара и Толмака с женой, а остаток выпил сам. Все домочадцы уже сидели в кудо за столом, когда раздался стук. Арнэйд вышла наружу и увидела отца, а с ним Талая, одетого в одежду, оставшуюся от Тойсара.

– Вот, дочь моя, я привел твоего мужа, – сказал Даг. – Встречай его, пригласи войти.

– Зайди в дом, муж мой, хорошее угощение приготовили мы для тебя! – сказала Арнэйд, испытывая нешуточную дрожь. – Да дойдет оно до тебя, да будет тебе блаженство, и жить тебе в удовольствии.

Она видела лицо своего пасынка – Талай был на год моложе ее, – но вид у него был отрешенный, печальный, и она знала, что сейчас телом сына правит дух умершего отца. Это было ее последнее свидание с Тойсаром, и сейчас ее томили два желания – чтобы это свидание прошло хорошо и чтобы оно поскорее закончилось.

Талай покачал головой, отказываясь от приглашения. Только на третий раз он наконец кивнул, взял у нее ковш, выпил и последовал за мачехой в дом.

Усадили Талая на почетное место, где всегда сидел Тойсар. Вместо Толмака и его жены на положенных им местах «сидели» свертки их одежды. В этот день поминки шли во всех домах Арки-Варежа, и не хватало живых родичей, чтобы воплотить всех одновременно погибших.

– Да будет тебе с нами пища и питье, Тойсар, да дойдет оно до тебя, да будет тебе блаженство, и жить тебе в удовольствии, – говорили все по очереди, вкладывая в миску покойного по кусочку от лепешек, сыра, курятины, блинов и вареных яиц.

Даг с обычной своей бодростью разговаривал с «покойным» о его посмертных делах – как доехал, как устроился, кого успел повидать из родных, всем ли доволен, не надо ли ему передать еще что-то из вещей. Арнэйд дивилась и восхищалась способностью отца поддерживать беседу с кем угодно – хоть с покойником! Не зря он в Бьюрланде главный жрец и судья. Арнору не так легко пришлось бы на этом месте – он не слишком общителен. А вот Виги управится, когда еще немного повзрослеет и поумнеет. Может, он уже поумнел, думала Арнэйд, он ведь тоже теперь женатый человек.

Талай на все вопросы отвечал медленно и глухо, но так уверенно, будто и правда знал, как дела на том свете. Арнор украдкой подмигивал сестре, стараясь подбодрить – она сидела будто на иголках, опасаясь, что покойный муж станет ее попрекать, как утром женщины. Но все шло гладко – гости ели, пили и постепенно развеселились. Стали спрашивать, как на том свете живут ранее умершие, а потом даже просить предсказаний.

– Предскажу я жене моей, Аркей, что она не останется надолго вдовой и снова выйдет замуж, – заявил покойник. – За человека не из нашего рода, а из тех, кто ей близок, хоть и пришел издалека. Но я не упрекну ее за это – она молода, а я стар, и намного лучше мне на том свете найти вновь прежнюю свою жену Кастан, с которой мы вместе были молоды и вместе состарились.

– И вы снова будете вместе жить? – спросила Илчиви.

– Снова мы будем вместе жить, заведем хозяйство не хуже, чем здешнее, а потом снова умрем и опять перейдем в другой мир.

– А потом опять? – спросил Арнор.

– Да, так мы семь раз будем переходить из мира в мир, а потом превратимся в рыб.

– Ты знаешь что-то о сыне твоем Тайвеле? – с надеждой спросила Сайтылет.

– О нем известно мне. Не печалься, невестка, твой муж жив и вернется. Он спасся во время битвы, переплыв реку, и возвратится, когда перестанет бояться, что его здесь убьют. У тебя будут еще от него дети, четверо или пятеро.

– О Юмалан-Ава, тау, тау! – восторженно вскрикнула Сайтылет.

– Тебе, Аркей, – на этот раз покойник обратился к Арнору, – предскажу я знатное родство и двоих сыновей.

– Тау, благодарю. – Арнор улыбнулся. – Зимой один покойник предсказал мне скорую женитьбу и не ошибся. Надеюсь, твое предсказание тоже сбудется.

Арнэйд сидела молча, стараясь не выдать своих мыслей. Она опять выйдет замуж. Ничего удивительного – она слишком молода, чтобы остаться вдовой навек. Женихом, пришедшим издалека, мог оказаться кто угодно, но на уме у нее был только Эйрик. Напрасно она напоминала себе, что он – законный наследник конунгов из рода Инглингов, а она происходит от Асты и медведя, не имея ни капли королевской крови, и даже для Свенельда она как невеста была недостаточно хороша. Эйрик обручен с Ульвхильд – ну, почти обручен, однако она ему ровня. Он может желать Арнэйд, пока Ульвхильд далеко, но за полгода, которые той понадобятся, чтобы получить вести и прибыть сюда, его страсть утихнет, если будет удовлетворена…

– А не предскажешь ли ты чего-то всем нам, – серьезно сказал Даг. – Всей Мерямаа, мерянам и русам… Как мы будем жить? Принесут ли нам пользу замыслы Олава, ждет ли нас богатство и мир? Ты такой мудрый человек, у кого же нам узнать это, как не у тебя?

Все затихли в волнении при таком важном вопросе. Да можно ли на него получить ответ? «Покойный» долго молчал, лицо его было сосредоточенно, мысль блуждала по дальним, самым темным тропам будущего.

– Я вижу богатство… – медленно заговорил он наконец. – Вижу много серебра, дорогих товаров с востока… Вижу Тумер и Арки-Вареж, полные серебра… Мечи с золотом в рукояти…

– Это богатство не поссорит нас больше? Мы, русы и меряне, будем жить в мире?

– Я вижу… Вижу, как через два-три поколения в Мерямаа появится иной народ. Он придет не с востока, а с запада, из земли, где правит Олав, и с юга. Он будет говорить другим языком… не нашим и не вашим. Ваш язык забудется раньше… наш – позже, но тоже забудется. Здесь будет жить новый народ. Наша кровь будет течь в его жилах, он будет носить ваше имя – русь, но говорить языком, которого ни ты, ни я не знаем. И этому народу будут принадлежать все земли отсюда на юг, на север, на запад и на восток, до самого края света…

Талай замолчал, и все молчали, подавленные важностью этого предсказания, только слышно было, как пощелкивают догорающие головни в очаге.

– Что это народ? – испуганно спросила Илчиви.

– Из земли Олава… может, это славяне? – сказал Арнор. – Они живут отсюда на запад и на юг. Ну, где Кенугард. Я был в той стороне. Славян очень много, их язык не похож ни на наш, ни на мерянский.

– И что же – они прогонят нас всех с этой земли? – испуганно спросила Арнэйд.

– Не прогонят, – ответил Талай. – Мы все растворимся в них, как ручьи растворяются в большой реке, и станем навек едины. И река понесет нас…

– К морю?

– На самое небо…

От его тихого голоса всех разом пробрала сильная дрожь, будто холодной воды плеснули за шиворот. Мир мертвых подошел пугающе близко, пора было заканчивать пированье.

– Время нам провожать дорогих гостей назад в их новое жилье! – объявил Даг, вздохнув. – Позволь, Тойсар, мой любезный зять, я провожу тебя и прочих наших родичей.

Задумавшись, Арнэйд и не заметила, как поминки подошли к концу. Вместе со всеми она проводила «покойников» до двери, а Даг повел Талая назад на кладбище. Миску с угощеним они унесли с собой. Там Талай снимет отцову одежду и зароет ее, вместе с одеждой Толмака и Алмай, возле могилы.

– Ночевать ему здесь не придется, – шепнул на ухо сестре Арнор, придержав за плечо.

– У нас так не делают, – тихо сказала им Алдыви. – Ава Кастан рассказывала, когда она была девочкой, покойника оставляли ночевать, у нее один исвеля был зачат уже после смерти отца. Он стал колдуном. Все такие люди становятся колдунами и всю жизнь видят духов.

– О Юмалан-Ава! – Арнэйд прижала руку ко рту. – Нет, посмертного дитя мне не нужно!

Дверь закрылась. Со всех дворов в темноте тянулись на кладбище провожатые со своими «покойниками», в темноте раздавались хмельные песни. В каждой такой ватаге «покойника» можно было легко отличить по сильной хромоте на левую ногу. Теперь до истечения сорока дней покойника еще требовалось подкармливать на могиле блинами и лепешками, но Арнэйд надеялась, что являться к ней Тойсар более не будет, никоим образом. Он же сам сказал, что не держит зла…

– Держите их крепче, Киямат и Кладбищенская Бабушка! – кричали хмельные голоса от чьих-то ворот. – Держите и не отпускайте, чтобы живых людей не пугали, вреда хозяйству не причиняли!

Ужинал Эйрик в гриде вместе с дружиной, но завтракал обычно в Тойсаровом доме, со своими телохранителями, жившими при нем. На другой день после поминок Арнэйд, как всегда, пришла в дом с лепешками и горшком масла, за нею Алдыви несла котел каши. Арнор пришел тоже. Даг не мог надолго покинуть Бьюрланд, особенно в это непростое время, и сегодня на заре отправился домой. Арнор намерен был остаться дольше, не желая бросить сестру одну во власти Эйрика, и в этот день они собирались вместе ехать смотреть лесные вырубки, где запасали бревна для строительства.

– Ну, расскажи, как вы вчера проводили старичка? – спросил Эйрик. – Доволен остался?

Пока они ели, Арнэйд рассказала все по порядку.

– Здешние женщины думают, будто ты пришел сюда из-за меня! – Сегодня вчерашняя стычка показалась ей даже забавной. – Чтобы отнять меня у Тойсара.

– Если бы я заранее знал, какая ты, я бы непременно так и поступил! – заверил Эйрик.

– И еще говорили, что я помогла тебе выиграть битву своими заклинаниями, хотя я сидела в кудо, не смея высунуть носа. А никаких заклинаний я не знаю! Но несколько женщин говорили, что они меня видели!

– Где видели?

– На валу. Многие из них говорили – мол, видели, как я стояла на валу во время битвы и творила заклинания, которые лишали людей силы и они падали, хотя их даже не коснулось оружие.

– Вот дурные бабы! – воскликнул Арнор.

– А знаешь что? – Эйрик прищурился. – Может, они видели фюльгью этого… их главного, только в облике Арнэйд? Могло ведь так быть? Ну, что ты хочешь, чтобы я сделал с этими негодяйками? – спросил он, пока изумленная Арнэйд обдумывала эту мысль. – Разорвать их лошадьми? Или просто утопить в болоте?

– Ничего. Не надо с ними ничего делать. Я их не боюсь.

– Раз уж все прошло успешно, больше ты не будешь ссылаться, что-де дух старичка где-то тут бродит? – Эйрик подмигнул ей. – Ты просила лошадь, чтобы ему было на чем уехать, а ее дал. Все, больше ему тут делать нечего.

– Теперь он во власти Колом-Авы – Кладбищенской Матери, – подтвердила Арнэйд.

– Вот, самая для него подходящая пара. А еще что он сказал?

Арнэйд пересказала услышанное от покойника, опустив только то, что ей он обещал новое замужество. Телохранители недоверчиво хмыкали.

– Эти покойники и правда знают будущее, – возразила Арнэйд на их усмешки. – Человек, которого выбрали, заходит в баню, где хранят воду от обмывания тела, засовывает в нее лицо и под водой открывает глаза. Так он наделяет их способностью видеть тот свет. Потом выливает эту воду под ноги и встает на нее – так ему открываются пути мертвых. Он надевает одежду умершего и принимает в себя его дух и его знания. А мертвые знают наше будущее. Один такой покойник зимой предсказал моему брату скорую женитьбу, и все сбылось.

– Да ну? – Эйрик с любопытством глянул на Арнора. – Так ты про Снефрид знал заранее, потому и уломал ее так быстро?

– Нет, я не знал про Снефрид… – Арнор вдруг запнулся и вытаращил глаза. – Вру. Знал. Он ведь мне сказал, – Арнор взглянул на сестру, – что-то такое: нечто сейчас тебя огорчает, а потом ты будешь этому радоваться, придет снег и принесет тебе мир. Сказал, что не понимает этого, а я подумал, такую бессмыслицу и нельзя понять. Теперь-то я все понял!

– И что же?

– Я тогда жалел, что Ульвара убили. Но если бы его не убили, Снефрид не досталась бы мне. И покойник пытался назвать мне ее имя, только сам этого не понял[54]!

Когда все доели и стали расходиться, а Алдыви собирала миски и ложки, Эйрик сделал Арнэйд знак остаться на месте.

– Ждите меня снаружи, парни, – сказал он телохранителям. – Мне нужно поговорить с госпожой о важном деле.

Арнэйд встревожилась: неужто Эйрик желает немедленно остаться с нею наедине, раз уж дух покойного мужа покинул дом? Однако вид у Эйрика был вовсе не игривый, а скорее деловитый.

– Поди сюда, – когда хирдманы вышли, он поманил ее ближе.

Она подошла, и он сидя обнял ее за талию, так что теперь она смотрела ему в лицо сверху вниз. Как всегда, ее охватило томительное волнение, смесь тревоги и удовольствия.

– Послушай, ты сейчас можешь точно сказать, беременна ты или нет?

– Что? – охнула Арнэйд, и кровь бросилась ей в лицо.

Арнор недавно спрашивал ее об этом, но подобный вопрос от Эйрика привел ее в ужасное смущение.

– А что – старый заяц был совсем ни на что не годен?

– Да нет, годен… – пробормотала Арнэйд, отворачиваясь. – Муж как муж… Что тебе до этого?

Еще чего не хватало – обсуждать с Эйриком ее супружеские дела! Эйрик успокаивающе погладил ее по боку, потом еще немного развернулся и поставил ее между колен.

– Ну тогда это важно. Семь дней назад он был еще жив, и если весной у тебя родится ребенок, я же должен точно знать, чей он. Не бойся, я не сделаю ему ничего плохого, но я должен быть уверен, мой это наследник или нет.

Арнэйд закрыла лицо руками. У нее не было никакого ребенка, но Эйрик был уверен, что к весне так или иначе он будет…

– Ты же меня не обманешь? – Эйрик погладил ее по бокам, призывая посмотреть на него.

– О нет! – изумление Арнэйд даже оттеснило смущение, и она взглянула ему в лицо. Как бы ни обстояло дело, обмануть его в таком ей бы в голову не пришло. – Разве бы я могла?

– Я знаю, ты честная женщина. Я тебе верю. – Эйрик усадил ее к себе на колено и нежно поцеловал в губы, а она в растерянности даже не шелохнулась. – Ты скажешь мне, когда будешь знать точно?

Арнэйд уже знала, но вести такой разговор совсем не хотела и только отвела глаза.

– Мы же разумные люди, да? Ты-то точно, а я когда как. Но я стараюсь.

Эйрик поцеловал ее в грудь, прямо через сорочку, и выпустил. Она отошла, с облегчением, что он ничего не хочет от нее прямо сейчас.

Когда Эйрик уже уехал, Арнэйд еще какое-то время сидела у стола. Ее не отпускал его взгляд – без игривости или насмешки, полный сосредоточенного внимания. Эйрик уже видел впереди весну, до которой еще так далеко, и даже какие-то дальние годы, когда здесь будет бегать ребенок… Он как будто и не сомневался, что они оба останутся в Арки-Вареже навсегда. И она не понимала, рада ли этому.

Томясь от безделья, Арнор на следующий день ушел на озеро с рыболовами из Эйриковых людей. Проводив его, Арнэйд вернулась на Тойсаров двор и увидела Эйрика возле дверей дома. Она хотела войти в кудо, но Эйрик направился к ней, и она задержалась.

– Бранд и Торгрим теперь всегда будут за мной ходить по пятам?

– Они тебе мешают?

– Нет, просто я к такому не привыкла.

– Будут ходить, пока я не поверю, что для тебя безопасно гулять без них. А то мало ли… Это женский покой, да? – Эйрик указал на кудо.

– Нет, это покой для готовки еды и принесения малых жертв.

– Мужчине можно туда зайти?

– Конечно.

– Тогда покажи мне, что там как.

В кудо сидели девушки, Алдыви с Илчиви у большого жернова мололи зерно, Сулува кормила ребенка размоченным хлебом. При виде Эйрика все бросили дела и в испуге вскочили на ноги. Среди домашней утвари Эйрик казался еще более огромным и неуместным. Ребенок заплакал, Сулува принялась лихорадочно его качать.

– Пусть они пойдут погуляют, – велел Эйрик. – Раз уж при виде меня от испуга дети плачут.

Арнэйд перевела его слова на мерянский. Еще недавно ее встревожило бы это желание остаться с нею наедине, но теперь она знала: Эйрик всегда говорит то, что думает, и никакого коварства от него ждать не следует. Да и зачем ему было бы ее обманывать – он ведь имеет право делать что хочет и где хочет. И никто не в силах ему помешать.

– Покажи, где ты тут спишь? – Когда девушки вышли, Эйрик с любопытство огляделся.

– Вот здесь. – Арнэйд показала ему свое место на спальном помосте.

Эйрик подошел, пощупал тюфяк, потом сел.

– Там постель куда лучше. – Он кивнул в сторону дома. – И перина помягче.

– Конечно. – Арнэйд улыбнулась. – Там перина, и подушки, и одеяла для зимы – совсем новые и хорошие, из моего приданого.

– Сядь, не нависай надо мной, – мягко попросил Эйрик, и Арнэйд фыркнула от смеха: надо думать, он сам слышал эти слова от тех, кто мог ему указывать.

Она села рядом с ним.

– Но это неправильно. – Эйрик осторожно взял ее руку, переложил к себе на бедро и накрыл своей. – Что твое приданое там, а ты ютишься здесь, в этой дымной дыре, – он еще раз оглядел простое убранство и закопченные стены кудо. В теплое время в доме не разжигали огня, а в кудо вечно пахло дымом от готовки. – Ты благородная госпожа, и тебе следует жить в том доме, а не здесь, со служанками. Нечестно, что твоим добром пользуюсь я один. И я все время скучаю… что тебя со мной нет.

– Эйрик конунг… – Арнэйд не поднимала глаз, понимая, по чему именно он скучает. – Когда я привезла свое приданое… для Тойсара… я была…

– Я не понимаю, почему ты могла там жить при нем и не можешь при мне. Смотри: отец тебя отдал за главного в этом городе – так? Главный в этом городе теперь я – так? Ну значит, ты моя. Как раз все одно к одному приходится. Я разве чем-то хуже? Ты же рассказывала – дед был старше тебя вдвое с лишним и красотой не отличался. Я вдвое его моложе, я знатнее родом, и уж верно не беднее – все, что было здесь его, теперь мое. А дружины, как у меня, во всей этой стране нет, до самого Хольмгарда. Можно сказать, что лучше меня теперь только Олав. Но он далеко.

Арнэйд невольно фыркнула – она вышла замуж уж точно не ради Тойсаровой красоты. Ее колотило от волнения. Все, что происходило в эти дни между нею и Эйриком, для нее было совершенно ново, в ее прежней жизни не имелось никакого похожего опыта. Никто из мужчин Бьюрланда не смел домогаться любви от дочери Дага, брать ее за руку, говорить прельстительные слова, смотреть на нее с вожделением. К ней можно было только свататься при свидетелях, как это сделал Гудбранд. Что-то похожее на попытки обольщения она видела только от Хаварда, но он был слишком скован своим бесправным положением и отлично понимал – стоит чуть шагнуть за грань дозволенного, и его просто убьют. В то время как желания Эйрика, что Арнэйд хорошо понимала, сдерживает лишь его собственное добродушие.

– И ты не видела старикашку до самого сватовства, – продолжал Эйрик. – А со мной ты знакома уже… – он задумался, – восемь дней.

Арнэйд молчала, не зная, как объяснить ему эту разницу. О том, чтобы Тойсар мог ей нравиться как мужчина, и вовсе речи не шло. Но он был ее законным мужем, она вышла за него по собственному решению и при согласии своей семьи. При Эйрике же она могла быть только «рабыней конунга», на что ни она, ни ее семья добровольного согласия дать не могли. Неужели он сам не понимает?

– И если, – Эйрик склонил к ней голову и почти коснулся губами ее уха, – тебе не очень нравилось с ним спать, то я-то совсем другое дело…

Кровь бросилась Арнэйд в лицо, и она закрыла его руками. Надо было что-то отвечать, пока он не договорился до чего похуже.

– Я вышла за него… потому что мы желали мира, – тихо начала она, убрав ладони, но зажмурившись от смущения. – Между Силверволлом и Арки-Варежем…

– А сейчас мы разве его не желаем? Это очень даже важно – чтобы между мной и вашим родом был прочный союз. Не знаю, что бы я делал, – Эйрик усмехнулся, – если бы у твоего отца не было дочери. Но ты есть, и сами боги позаботились, чтобы у нас все одно к одному пришлось.

– Пока я твоя пленница, такой союз унизит мою семью, – прошептала Арнэйд, открывая глаза, но не отводя взгляда от покрытого глиной пола. – Для моего отца, брата, для всего Силверволла будет ужасным унижением, если я окажусь… «рабыней конунга». При Тойсаре я была здесь хозяйкой…

– Ты и сейчас хозяйка. Я же ни в чем тебе не перечу.

– Сейчас я не хозяйка, я пленница!

– Я бы освободил тебя… – с сомнением начал Эйрик, и у Арнэйд замерло сердце: что для этого нужно? – Но я не могу этого сделать, пока ты… не… Пока я не буду твердо знать, что ты останешься со мной. Не могу дать тебе свободу, пока ты хочешь уйти.

Арнэйд представился медведь, бережно держащий в лапах маленькую птичку. Но, как бы осторожно и любовно он ее ни держал, она все-таки лишена главного блага в жизни – свободы выбора. И он будет держать ее так, пока она не смирится. Арнэйд чувствовала решимость Эйрика – такую же прочную, как и все в нем, – и ее решимость отстаивать свою честь была перед этим что птичка перед медведем.

– Эйрик конунг… – Арнэйд зажмурилась, пытаясь собраться с духом, и встала на ноги – сидя рядом с ним, она себя чувствовала слишком маленькой. – Ты… для чего ты на самом деле меня здесь держишь? Почему не хочешь отпустить? Ты ведь не думаешь, что тебе нужен заложник от Силверволла?

Эйрик покачал головой.

– И тебе не нужен выкуп.

Он опять покачал головой.

– Так чего ты хочешь? – выдохнула Арнэйд, больше не в силах выносить эту неясность.

– Я хочу, чтобы ты меня полюбила, – серьезно ответил Эйрик, снова обнимая ее. – Ну скажи: я такой уж страшный? Хуже того старичка?

Теперь Арнэйд покачала головой, прикусив губу, чтобы не засмеяться.

– Ты говоришь себе, что скорее умрешь, чем будешь со мной?

Арнэйд чуть помедлила, но еще раз покачала головой. Она понимала: Эйрик не вернет ей свободу, пока не получит желаемое, а если он это получит, пока она в положении пленницы, это унизит ее и весь ее род. При таком раскладе выхода не было, кто-то один должен был уступить. Но у нее не хватало сил повиноваться велению разума, когда вся кровь ее стремилась к Эйрику, толкала в его объятия. От прикосновения его рук внутри у нее словно что-то обрывалось и вслед за тем расцветало, ее уносила река, с которой она не могла бороться.

– Скажи мне, что еще я должен сделать, чтобы ты захотела быть со мной – я все сделаю. Я даю тебе все, что ты хочешь, почему ты не можешь дать мне то, чего хочу я? Разве это так трудно? Я каждый вечер, – Эйрик крепче прижал ее к себе, – иду из грида в дом и надеюсь найти тебя там, на лежанке…

Самое время было спросить про Ульвхильд – которую из них Эйрик видит на месте госпожи этого дома? Но вместо этого, когда Эйрик уверенным мягким движением посадил ее к себе на колени и выжидательно поднял к ней лицо, она наклонилась и поцеловала его. Невозможно было противиться этому притяжению – его жажде любви, подчинявшей ее волю. Обняв его за шею, в кольце его рук, Арнэйд чувствовала себя слитой с ним в едином дыхании; дух Фрейи, стихия страстной любви, уверенно овладевал ею, приносил чувство свободы от себя-прежней. Он и правда был «совсем другое дело». Пока длился этот поцелуй, Арнэйд успел ощутить себя другой женщиной – принадлежащей Эйрику и владеющей им, и это было несравнимо ни с чем в ее прежней жизни. Если раньше любовь к брату была прочной землей, по которой она ступала, а жизнь с Тойсаром – всего лишь часть ее домашних обязанностей, то любовь Эйрика уносила ее куда-то в широкосинее небо, где гремел гром и сверкали молнии Торовой битвы. Голова наполнилась огнем, тело – слабостью и томлением. Испугавшись, что сейчас совсем растворится в этом огне, Арнэйд оторвалась от его рта и прижала его голову к своей груди. Эйрик изо всех сил обхватил ее руками и замер, глубоко дыша.

Зачем тот медведь пошел к дровосеку Хрингу просить дочь в жены? Ему нужна была хозяйка? Нет, ему нужна была любовь – без этого он не мог стать человеком. И сейчас, умудренная Фрейей, Арнэйд поняла, что и Эйрик желает того же самого. Она узнала в нем медведя не просто так. С рождения отвергнутый дедом, ради своей чести вынужденный вести жизнь морского конунга-берсерка, он жаждал обрести прочную опору в жизни и в земле, а для этого ему требовалась женщина.

Отдышавшись, она подняла голову и с трудом открыла глаза. Провела пальцами по его волосам.

– Я… ну, ты вчера спрашивал… – тихо сказала она. – Я уже знаю. Чужой наследник тебе не грозит. Но сейчас лучше отпусти меня… Там парни ждут.

– Они бы подождали, – с улыбкой в голосе сказал Эйрик, спуская ее с колен и поднимаясь.

Он отпускал ее, потому что уже знал – она и так от него не уйдет.

Одно желание Арнэйд боги исполнили довольно быстро. Через три дня, Арнор, выйдя во двор, вдруг увидел входящего в ворота своего брата Вигнира – и с ним прекрасное видение, известное ему под именем Снефрид Серебряный Взор, в простой дорожной одежде не менее ослепительную, чем в цветном платье.

– Снефрид! – Изумленный Арнор пошел ей настречу. – Как ты сюда попала?

Он взял ее за плечи, будто не верил своим глазам.

– Виги привез меня на лодке, конечно.

– Что-то случилось?

– Я соскучилась по тебе! – Снефрид нежно обняла его за шею и поцеловала на глазах у изумленных девушек, не знакомых с нею.

Осознав, что это не видение, на некоторое время Арнор забыл обо всем прочем.

– Где Арнэйд? – спросила Снефрид, когда наконец опять смогла заговорить. – Это чудовище ее не съело?

– Нет, но все норовит куснуть за… какое-нибудь соблазнительное место. Она в доме. Пойдем.

Увидев невестку, Арнэйд выронила ложку.

– Как же я мечтала тебя увидеть! – говорила она, когда они наконец перестали обниматься и плакать.

– Так что же ты здесь сидишь? Не загостилась ли ты в этом прекрасном месте?

– Эйрик ни за что не хочет меня отпускать! Как тот тролль старухину дочку с курицей! И говорит, что откусит мне голову, если я попытаюсь бежать!

– Ваш отец рассказал мне, что Эйрик заупрямился. Поэтому я и приехала. Но где же знаменитый морской конунг? – Снефрид оглядела дом. – Вижу шкуру… Стало быть, сегодня он гуляет в человеческом облике?

– Он в бывшем погосте, теперь это его грид.

– А можно мне его увидеть?

– Могу проводить тебя туда, – предложил Арнор. – Думаю, он будет тебе рад. И удивится меньше, чем я.

– Да, знаешь ли, мы с ним оба такие удивительные люди, что сами ничему не удивляемся. Когда мы увиделись впервые, я думала, что он выбрался из могилы, а он думал, что я – старая ведьма, которая переродилась и помолодела. Сдается мне, наши запасы удивления мы растратили друг на друга еще в те дни… А нельзя ли позвать его сюда?

– Зачем он тебе? Что ты придумала?

– Он же сказал, что ты, Арно, – сокровище, за которое нельзя взять обычный выкуп? С этим спорить невозможно, поэтому я привезла ему необычный выкуп! Такой он не сможет отвергнуть, даже если обезумел от любви к тебе!

– Ты разве не хочешь отдохнуть с дороги? – Арнэйд была смущена ее словами, но не стала их опровергать. – Он все равно придет сюда ночевать.

– Отдохнуть? Ты же не думаешь, что я сама гребла всю дорогу! Мы шли под парусом. Иногда, когда был ветер. Было очень забавно: когда ветер гнал нас вперед, а течение несло назад, лодка просто стояла на месте!

– Я пошел! – Арнор помотал головой и отправился за Эйриком.

Когда Эйрик вошел в дом, Снефрид стояла у стола лицом к двери. Она успела с дороги умыться, надеть свежую белую сорочку и зеленый хангерок, расчесать волосы и снова убрать их под голубой шелковый чепчик, и выглядела прекрасно: на щеках легкий румянец, серебристо-серые глаза завлекательно блестят, на ярких губах мерцает загадочная улыбка.

– Снефрид! – Эйрик при виде нее лишь слегка поднял брови. – И ты уже здесь! Вы с твоим новым мужем решили перебраться ко мне жить? Хорошо, я не возражаю. Не пожалею для вас еды! – торжественно произнес он слова, которыми хозяин дома выражает согласие взять гостей на содержание. – Ётуна мать, как приятно это говорить!

– Ты как всегда щедр и великодушен, Эйрик конунг! – с ласковым восхищением признесла Снефрид, и Арнор, хоть и не сомневался в ее любви, ощутил невольную ревность. – Я тебе кое-что привезла.

– Любопытно. И что это?

Снефрид сдвинулась с места, и стала видна вещь на столе, которая до того пряталась у Снефрид за спиной. Это был ларец резной кости, с отделкой узорной бронзы, с яркими медными гвоздями. Глянув на него, Арнэйд подумала, что Снефрид заново почистила его металлические части прежде, чем убрать в мешок.

– Ох ты ж ётунова хрень! – Эйрик подошел, явно восхищенный дороговизной вещи и тонкостью работы: он знал толк в таких изделиях. – Прямо из страны альвов, да? Твое приданое?

Видимо, в дни их прежнего знакомства Снефрид не показывала ему своего сокровища.

– Можно сказать и так. Много лет я владела этим ларцом, но теперь пришла мне пора с ним расстаться. Эйрик конунг! – Снефрид выпрямилась и сложила руки, давая понять, что сейчас скажет нечто важное. – Мы, род Бьярнхедина Старого из Силверволла, предлагаем тебе содержимое этого ларца как выкуп за нашу дочь, сестру и невестку – Арнэйд дочь Дага.

Услышав, как Снефрид говорит «мы, род Бьярнхедина Старого из Силверволла», Арнор ощутил восторг и умиление. Она, эту чудная дева из страны альвов – теперь часть его рода, навсегда связанная с ним. Надо сказать ей про двух сыновей – мельком ему вспомнились предсказания покойного Тойсара. Или она сама знает?

– Содержимое? – Эйрик внимательно осмотрел ларец и взглянул на висячий замок. – А что там?

– Величайшее сокровище, известное в Северных Странах!

– Ну а что именно? Какое сокровище?

Глаз Одина, подумал Арнор, вспомнив, как они зимой болтали об этом с сыновьями Альмунда. Дайте боги, чтобы не тюленьи яйца.

– Я не знаю, – просто сказала Снефрид. – Я шесть лет хранила этот ларец, он был мне доверен, но мне неизвестно, что в нем.

– А ключ?

– Ключа нет. Мне вручили ларец без ключа. Скажу тебе больше: говорили, что на этом сокровище лежит заклятие, и если ларец вскрыть без ключа, то сокровище может превратиться в… в какую-нибудь дрянь. Не знаю, правда ли это или нас просто пытались так отвадить от мысли его взломать. Но ты должен знать: я предлагаю тебе самую дорогую вещь, которая есть в Мерямаа и даже, пожалуй, во всех Северных Странах. Если она превратится во что-то другое, за это я не могу отвечать. Теперь это твое имущество, и тебе решать, каким способом проникнуть к содержимому.

Эйрик помолчал, обдумывая это дело.

– Топор? – предложил Арнор.

– Погоди. – Эйрик взял в руку небольшой висячий замок, и в его ладони тот показался не больше ореха. – Топором всегда успеем. Глупо же портить такую хорошую вещь, чтобы найти внутри какое-нибудь дерьмо…

Чьи-то старые обмотки, вспомнил Арнор.

Эйрик сел к столу, взял поясной нож и стал счищать пятно желтого воска, которым было залито отверстие для ключа.

– Может, получится подобрать. – Он глянул на Снефрид и Арнора. – Зачем же ломать сразу…

Арнэйд слегка удивилась: она не ожидала этого от Эйрика, привыкшего идти напролом. Видимо, приобретение земельных владений, дома и хозяйства заронило в нем склонность к бережному отношению к вещам. Его крупные пальцы двигались с удивительной ловкостью, очищая скважину.

– Не знаю, что тут подберешь… Странный он какой-то был, этот ключ… Троллева поделка…

Желтые восковые стружки сыпались на доски стола. Эйрик еще поковырял кончиком ножа. Снефрид, зайдя ему за спину, напряженно вглядывалась: отверстие и правда было странным. Не в виде щели, как у всех замков, а скорее круглое… И не просто круглое, а состоящее из нескольких кругов, тесно прижатых один к другому.

– Ну вот! – Эйрик положил нож и развернул ларец к Арнору. – Вы где-нибудь видели такой ключ? Таких вовсе не бывает. Придется ломать…

Он огляделся, отыскивая топор.

– Стой! – Снефрид прикоснулась к его плечу. – Мне это что-то напоминает. Я это где-то видела…

– Где? – спросила Арнэйд.

Если дома на хуторе Оленьи Поляны, то теперь это мало им поможет. Арнэйд сидела, сложив руки на коленях, а сердце ее бурно билось от волнения. Сейчас она узнает себе цену – за какое сокровище ее можно выкупить. И согласится ли Эйрик отдать ее хотя бы в обмен на это неведомое сокровище. В этом она сомневалась. Арнор уже предлагал ему серебряные чаши и хазарский меч с самоцветами, но Эйрик только мотал головой. А потом, наткнувшись на Арнэйд в сенях, сказал ей: «Пустяки это все. Я не дракон, чтобы мне хотелось спать с серебряными чашами!»

– Да где-то близко! – Снефрид взялась за виски и закрыла глаза. – Где-то рядом.

– Арно, а ты не видела? – Арнор взглянул на сестру.

– Чего? – Она встала и подошла к столу.

Положила руку на плечо Эйрику, чтобы через него глянуть на ларец. Снефрид невольно бросила взгляд на эту руку… а потом взяла ее в свою.

– Посмотри сюда, Эйрик конунг! – Она заставила Арнэйд положить руку на стол рядом с ларцом. – Ты это видишь?

Кольцо. Золотое кольцо с самоцветной алой сердцевинкой и четырьмя лепестками-шариками. Точно таких же очертаний, как отверстие для ключа.

– Так он у тебя? – Эйрик взглянул на Арнэйд. – Это кольцо и есть ключ? Что же вы сразу не сказали?

– М-м… мы-мы не зна… не знали… – полузадушенно пробормотала Арнэйд. – Этого не мо…

– Давай попробуем. – Эйрик знаком предложил отдать ему кольцо. – С твоей рукой вместе будет не очень удобно.

Дрожащей рукой Арнэйд стянула кольцо. Ей не верилось, что это может быть правдой. Что она носила ключ от ларца задолго до того, как здесь появились Снефрид и ларец! Как это могло быть? Кольцо дал ей Арнор… а он привез его из зимнего похода… а потом Хавард сказал, что это его кольцо… Солгал? Как ему мог принадлежать ключ от ларца, который в это время принадлежал Снефрид?

Эйрик взял кольцо, примерился, осторожно вставил его в отверстие. У всех наблюдавших за его руками – двух женщин, Арнора и Виги, двоих Эйриковых хирдманов – замерло сердце. А вдруг нет, вдруг никакого чуда не случится…

Эйрик осторожно нажал. Щелчок был таким тихим, что только Эйрик его и услышал. Но все увидели, как он откладывает кольцо, вынимает освобожденный конец дужки из тела замка и снимает замок с петли.

Замок лежал рядом с ларцом, чуть дальше – кольцо-цветок. Семь пар глаз смотрели на них.

– Ну чего, открывайте, – нарушил молчание Эйрик.

– Д-давай ты. – Арнэйд слегка толкнула Снефрид плечом.

Смелости Снефрид было не занимать, но и у нее слегка дрожали руки. Она придвинула к себе ларец, пробежала пальцами по крышке. Пять лет она касалась этой крышки, едва ли всерьез надеять когда-нибудь ее поднять.

– Давай, давай! – подбодрил ее Эйрик. – Не тяни, любопытно же.

Наконец Снефрид подняла крышку. Глазам предстал сверток, занимавший все внутреннее пространство ларца и сделанный из какой-то довольно грубой ткани. На ткани имелся шов, каким шьют одежду, но кусок был явно меньше, чем рубаха. Серый небеленый лен был не слишком чист – на нем виднелись следы угля, черные пятна, какие остаются на руках, державших железо… и еще что-то темное, что мужчины легко узнали.

Небольшие пятна старой, засохшей, не отстиранной вовремя крови.

Снефрид тоже их увидела.

– Я боюсь, – упавшим голосом сказала она. – Эйрик конунг, достань ты. Теперь ведь это твое имущество!

– Я еще не решил, что здесь мое имущество. – Эйрик глянул на Арнэйд. – Кольцо забери.

Арнэйд забрала кольцо, но от волнения не сумела натянуть на палец и сжала в кулаке.

Эйрик осторожно вынул сверток из ларца.

– Вот будет шутка, если там чьи-то кости! – хрипло произнес Виги.

– Ой, молчи! – Арнор сморщился.

Эйрик взял сверток в руки, прикинул вес. Положил его на стол и стал снимать ткань. Арнэйд вцепилась в Снефрид.

На столе что-то блеснуло. Эйрик отложил серую ткань. На столе перед ними лежал изогнутый рог для питья, длиной чуть меньше двух ладоней – и из чистого золота. Бока его сплошь покрывал чеканный узор – маленькие, расположенные ярусами фигурки людей и животных. Мужчины в узких штанах и коротких рубахах, с острыми бородками и длинными хвостами волос за спиной, женщины с крупными бусами на груди и «узлом валькии» на голове. Кто-то едет на вепре, дева стоит под деревом…

Эйрик коснулся рога, пробежал пальцами по чеканке.

– Это золото, – спокойно, с уверенностью знатока сказал он.

– Я вижу, что не чьи-то старые обмотки, – дрожащим голосом сказала Снефрид.

– И не тюленьи яйца, слава асам!

– А чьи? – Эйрик обернулся к Арнору.

– Откуда мне знать! Я сроду ничего такого не видел… Это ты – из рода конунгов. Тебе виднее, что это может быть!

– Но это и правда величайшее сокровище! – воскликнула Арнэйд.

Трудно было поверить, что в Мерямаа обнаружилась такая вещь!

Эйрик взял рог в руки и осмотрел внимательнее.

– Сдается мне… это Фрейр. Вот это должна быть Герд, ждущая его в роще, а вон Скирнир с Фрейровым мечом… Вот тут наверху, видите – это Один, Тор и Фрейр сидят на божественных престолах и судят, какое сокровище величайшее. Вот дары ему от карлов – вепрь и корабль. Мне б такой… Вот он едет на вепре, вот у него олений рог в руке, а это великан Бели ждет его на драку. Вот он с Фрейей. – Эйрик повернул рог нужной стороной к Арнэйд и показал две фигурки, обнявших друг друга мужчину и женщину, – или с Герд. Кстати, девять ночей уже прошли, а я все жду. – Он подмигнул Арнэйд, но потрясенные ее братья даже не заметили этого намека. – А вон он сражается с Суртом.

– Откуда ты все это знаешь? – пробормотал Виги. – Про него?

За пять-шесть поколений жизни вдали от северных морей предания их несколько позабылись русью и частично перемешались с преданиями мери, которые они с детства слышали от здешних бабок.

– Еще бы мне не знать – Фрейр же мой предок! Могу всех его потомков по именам перечислить, от него и до меня.

– Правда? – Арнэйд в изумлении раскрыла глаза.

– Конечно. Инглинги ведут свой род от Фрейра, а мы с ними родня через Рагнара Мохнатые Штаны.

Ошарашенная Арнэйд снова прикоснулась к его плечу, но уже с новым трепетом, будто к святыне. Она знала, что конунги считаются потомками богов, но этот рог будто представил ей наглядное доказательство. Не зря ее с первой встречи пробирал трепет от одного приближения к нему.

– И я, сдается, знаю, что это такое. – Эйрик передал рог Арнору, и тот вдвоем с Виги принялся рассматривать фигурки. – Что-то я слышал, будто лет десять назад… или чуть меньше, но точно что… Короче, было возле Каупанга святилище, и в нем был золотой рог под названием Зуб Фрейра. Назывался так. И однажды Стюр Одноглазый это святилище ограбил.

– Стюр Одноглазый! – повторила Снефрид, немного меняясь в лице.

– Да. Со своими угрызками напал и вынес все сокровища. А куда он их потом дел, так люди и не узнали. Может, в море спустил. Я, когда мы его прикончили лет семь назад, у него ничего особенного не нашел. Ну то есть нашел, но явно меньше, чем они вынесли. Если там в Каупанге люди не врали, чего у них было. Видать, самое лучшее они припрятали. И самое ценное – вот этот рог. Едва ли есть где еще один такой. Как он к тебе попал?

– Его когда-то привез Ульвар. Выиграл в кости. Ему иногда везло…

– Когда его целовали норны, – почти в один голос закончили Арнор и Эйрик, уже знакомые с привычками Ульвара.

– Но не совсем проиграл, а отдал в залог, с правом потом выкупить. Потому и ключа не дал. А этот Хаки, выходит, был из людей Стюра. Но ключ был у другого человека, и о том другом я ничего не знаю.

– Моя Фрейя, откуда у тебя это кольцо? – Эйрик повернулся к Арнэйд.

– Мне дал его Арнор. – Арнэйд взгянула на брата. – А он взял…

– В том яле у восточной мери, где я встречался с покойником, – подхватил Арнор. – Я его взял у… неважно, – он решил не рассказывать, что впервые увидел это чудесное кольцо на руке Лисай, позже подаренной Гудбранду. – Это было из тех вещей, что меряне взяли у хазар. Ну, этих наших.

– Хавард сказал мне, что это его кольцо, – призналась Арнэйд.

– Ты знала? – удивился Арнор.

Настал такой день, когда все тайны с треском раскрывались сами, как переспелые желуди.

– Ваш Хавард тоже был из дружины Стюра? – Снефрид с явным недоверием подняла брови. – Иначе как бы оно к нему попало?

– Нет. Ой! – Арнэйд прижала руки ко лбу. – Я знаю. Нет, не помню. Свенельд знает.

– Что – знает?

– Откуда это кольцо взялось. Тьяльвар его первый узнал у меня на руке, даже напугал меня.

– Ётунов ты свет! – выбранился Эйрик, вспомнив, что никого из людей Свенельда сейчас в Арки-Вареже нет, они все в Южных Долинах.

– Успокойся и вспомни! – предложила Снефрид. – Не волнуйся.

Арнэйд снова села, так чтобы ей был виден рог на столе, и принялась вспоминать.

– Арнор, ты ведь тоже там был. И ты, Снефрид. Вы тоже должны помнить.

– Где – там?

– У нас в Силверволле, в гостевом доме, в первый день, как приехал Свенельд. Мы с тобой пришли утром, принесли сыр, он еще стал меня дразнить, что я проспала, а ты мне сказала, что он… это неважно. И Арни там был, ты сидел у него за спиной на помосте! Ты слышал весь разговор про это кольцо.

– Сидеть-то я сидел, – Арнор выразительно посмотрел на Снефрид, – но я тогда, знаешь, думал немного о другом.

– И я тоже. – Снефрид с видом большого смущения поджала губы, но бросила на Арнора очень задорный взгляд.

– Вы про что? – Эйрик посмотрел на них по очереди.

– Они хотят сказать, что уже были влюблены друг в друга и никого больше не замечали, – рассеянно сообщила Арнэйд, глядя перед собой и вспоминая то, что слышала в то зимнее утро.

Она-то, наоборот, была тогда очень внимательна. Свенельд держал ее за руку с кольцом, и она запомнила каждую мелочь.

– Тьяльвар сказал, что видел это кольцо у какого-то Аслака, – разобравшись в своих мыслях, начала она. – И что этот Аслак был викинг, никто даже не знал, откуда он родом. Он нанялся вместе с другими идти в тот поход на сарацин и приехал с людьми Хродрика Золотые Брови, Свенельдова дальнего родича. А это было шесть лет назад, примерно когда ларец попал к Снефрид. Они сказали, что Аслак был тот еще мерзавец, родную мать ограбит… Сказали, что кольцо было у него, а он погиб вместе с Гримом и его людьми. А тело осталось на берегу Итиля после той битвы.

– Теперь припоминаю, – сказал Арнор. – И Свенельд сказал, что раз тело осталось хазарам, то и вещи с него попали к ним, кто был в той битве. И очень хотел с нашими хазарами потолковать о том, как это кольцо попало к ним. Но что это кольцо Хаварда, мы не знали, пока он сам не признался. И сдается мне, он и снял его с тела Аслака там, на Итиле.

– О боги, так вот где он был… – пробормотала Снефрид. – Он точно погиб, этот Аслак?

– Все люди Грима погибли, до одного.

– Слава асам!

– Но это ж разные люди, – сказал Эйрик. – Ларец был у мужика с тюленьими яйцами, а ключ – у Аслака.

– Они оба могли быть людьми того Стюра, – добавил Арнор. – Поэтому награбленное оказалось у них. Но они могли вещи разделить: у одного был ларец, у другого ключ. Когда, ты говорил, ты прикончил Стюра?

– Семь лет назад, теперь вспомнил. Мой самый младший брат, Сигурд, в тот день и погиб.

– А Ульвар привез ларец шесть лет назад! Уже после того! Ты перебил всех людей Стюра?

– Нет. У меня у самого столько не было. У меня было почти сто человек, а у него вполовину меньше, но нам повезло, что мы одолели. Там такие лютые люди были, один троих стоил. Думаю, Стюр к тому времени очень надоел богам… – Эйрик задумчиво посмотрел на золотой рог. – Теперь знаю, почему. Но отдать рог мне тогда они тоже, видать, не сочли нужным. А вот теперь… Настало подходящее время.

– Для чего подходящее? – спросила Арнэйд.

– Тогда я сам был морским конунгом, точно таким же, как Стюр, только моложе и не таким наглым. Я в те годы еще надеялся когда-нибудь стать конунгом свеев и с богами старался не ссориться. Но рог Фрейра мне тогда бы не пригодился – когда нет земли, урожай и мир ни к чему. А вот теперь у меня есть земля! И боги отдали мне этот рог в знак того, что теперь я буду конунгом этой земли. Я должен буду построить здесь святилище в честь Фрейра и хранить это рог там. И он пошлет нам здесь урожай, мир и всякое такое счастье!

– Слышишь, Арно! – пробормотала Снефрид, как и все, несколько подавленная такими открытиями и намерениями. – Мы с тобой, конечно, слегка похожи на богинь, если приоденемся…

Святилище, Стюр Одноглазый, какие-то его люди – Аслак и Хаки, вероятно, избежавшие гибели и сохранившие часть награбленных сокровищ, – Ульвар, Снефрид… Хазары, Хавард, принесший кольцо сюда, в Мерямаа, в то время как ларец ехал ему настречу совсем с другого края света! Чем яснее Арнэйд представляла себе этот путь сокровищ, тем сильнее делалось ее потрясение. Даже голова закружилась.

– Ух! – Эйрик выдохнул и расстегнул ворот сорочки. – Это все хорошо… Моя Фрейя, а что у нас есть выпить?

Арнэйд пошла в погреб, сыновья Дага принялись рассматривать рог. Эйрик, сидя у стола перед ларцом, взглянул на Снефрид. При всех прочих они не могли заговорить о том, что у Снефрид уже был случай сделаться «супругой Фрейра», но и без слов они хорошо понимали друг друга. Слегка улыбнувшись, она шире раскрыла глаза, словно отвечая: ты ведь только рад теперь, что я отказалась. Снефрид намного больше знала о ларце, чем хотела сознаться, и у них с Эйриком оставалось от всех прочих еще немало тайн, которые они вовсе не собирались раскрывать. Мудрый человек не просто много знает – он еще и умеет молчать.

– И как я сразу не догадалась? – сказала Снефрид, когда они с Арнором покинули шумный грид и ушли в кудо, под предлогом того, что Снефрид устала после дороги.

– О чем? – Арнор обнимал ее, лежа на боку, наконец-то дождавшись, когда они окажутся в уединении спального помоста. Из одежды на нем были только два торсхаммера, и разговаривать ему не очень хотелось – все существо его стремилось к другому.

– Что Эйрик влюбится в нее. Я же его неплохо знала, да и ее тоже. Просто ранее я видела их очень далеко друг от друга. А как только увидела их вместе, сразу стало ясно – они уже не расстанутся.

– Но еще же ничего такого… – Арнор от удивления даже сел. – Ничего не решили! Он даже не сказал, что берет этот выкуп…

– Сказал. Он сказал, что построит святилище Фрейра и будет хранить рог в нем. Значит, он его возьмет. И значит, он вернет Арно свободу.

– Но тогда…

– А святилищу Фрейра обязательно нужна хранительница-жрица. Такие женщины носят звание «супруги Фрейра». Фрейр, знаешь ли, такой бог, что без супруги не может. – Снефрид тихо засмеялась. – А поскольку я уже замужем, остается она.

– Еще есть госпожа Ульвхильд, – подумав немного, не без язвительности ответил Арнор.

Весной перед большим походом он видел Ульвхильд в Хольмгарде; она тогда была совсем молоденькой госпожой, лет четырнадцати, но уже обладала истинно королевской повадкой.

– Как услышит про такое сокровище, небось сразу прискачет. Правда, только дурак предпочел бы Ульвхильд, когда есть Арно, – добавил Арнор, снова укладываясь на бок и глядя сверху в лицо Снефрид.

– Плевать ему на госпожу Ульвхильд, – уверенно ответила Снефрид. – Разве ты не видишь? – Она повернулась к Арнору и положила руку ему на грудь. – Он и Арно уже все равно что одно целое, а Эйрик не такой глупец, чтобы променять это на самую знатную в мире невесту, которая любит только себя.

Упоминание о любовном единении отогнало все мысли о ком-то другом, и Арнор наклонился, чтобы поцеловать свою собственную Фрейю.

Арнэйд в это время еще оставалась в гриде. Положив золотой рог за пазуху, Эйрик принес его сюда, чтобы показать дружине; немного успокоив мысли, он и Снефрид смогли вполне связно изложить весь путь Зуба Фрейра, а Эйриковы хирдманы еще немало припомнили о Стюре Одноглазом и подвигах его дружины, конец которым сами же положили семь лет назад. То, что этот рог внезапно обнаружился здесь, в такой дали от моря, да еще таким чудесным образом замок встретился с ключом, да еще и сокровище должно было послужить выкупом за прекрасную деву – всего этого хватило бы обсуждать до утра.

– Так скажи нам при всей твоей дружине – ты берешь рог как выкуп за мою сестру? – спросил Виги, когда Арнор и Снефрид уже ушли спать.

Эйрик посмотрел на рог перед собой, потом на Арнэйд, потом еще раз на рог. Потом поднял глаза на Виги:

– А если бы я отказался… вот было бы лихо, а?

Его дружина разразилась дружным хохотом, похожим на рев, да и Виги засмеялся над таким нелепым предположением. Уже несколько хмельной, подружившийся кое с кем из Эйриковых хирдманов, он чувствовал себя прекрасно и грустил только от того, что Арнор велел ему завтра же отправляться домой: сообщить новости Дагу и дать отцу возможность приехать (никакие чудеса не позволяют оставить дом в Силверволле совсем без хозяев, на одних женщин).

Через какое-то время Арнэйд подошла к Эйрику. Развернувшись боком к столу, он обхватил ее за пояс, усадил к себе на колени и положил горячую голову ей на плечо. Вид его выражал такое блаженство, что она решила не обращать внимания на хмельную дружину, тем более что оказалась к ней спиной.

– Теперь-то ты меня освободишь? – Одной рукой она обхватила его за шею, а другой ласково водила по немного вспотевшему лбу и волосам. – Сам Фрейр подал тебе знак…

– Фрейр подал мне знак совсем на другое. – Эйрик приподнял лицо, но говорил почти ей в шею, и голос его звучал еще ниже, чем обычно. – Раз Фрейр ко мне пришел, значит, надо устроить ему святилище. А в святилище Фрейра обязательно должна быть хозяйка. Иначе ничего не выйдет.

– Мы здесь в лесах, вдали от священной Уппсалы, очень плохо знаем ваши обычаи, да и я сама происхожу от простого медведя…

– Простого говорящего медведя! – поддержал Эйрик. – Вроде меня.

– Но даже я, дикая лесная жительница, догадываюсь, что супругой Фрейра должна быть свободная женщина. А не «рабыня конунга».

– Ты будешь свободной. Я беру Зуб Фрейра как выкуп за тебя, а потом передам его тебе как «утренний дар». Так пойдет?

Внутри у Арнэйд будто вспыхнул свет – ослепительный свет восторга и ликования. «Утренний дар» дают не рабыне, а законной супруге и полноправной госпоже. И если уж Эйрик это сказал, не так важно, что прямо сейчас у их уговора нет свидетелей.

– А как же госпожа Ульвхильд? Ты же с нею обручен!

– Нет, не обручен. Я взял слово с Олава и с нее, что они не будут замышлять для нее другой брак, пока я не пришлю дань, а потом или сам не вернусь, или не позову ее приехать ко мне. Условия слышали Свенельд, Халльтор, мои все парни. Но я не давал обещания непременно на ней жениться или уклоняться от другого брака. И раз уж я нашел другую жену, это освободит ее не хуже моей смерти!

– Ты помнишь, что во мне нет королевской крови?

– Во мне есть, этого достаточно. И даже этот старый ётун, мой дед, если бы узнал обо всем этом, то признал бы, что если за женщину дают как выкуп Зуб Фрейра, сама она ничуть не хуже невесты любого бога! – Эйрик поднял лицо и посмотрел ей в глаза. – Да и где ты найдешь медведя лучше меня? Если вдруг найдется, я убью его и опять буду лучшим.

Вид у него был истомленный, в серых глазах отражалась надежда. Не только власти и земельных владений он хотел все эти годы. Еще ему нужен был дом и женщина, к которой можно обращаться со словами «моя Фрейя».

– Святы-деды… Знаешь, – Арнэйд вздохнула, – пожалуй, на всем свете нет другого настолько хитрого медведя! А теперь отпусти меня. Твоя дружина не должна видеть, как ты у всех на глазах лапаешь супругу самого Фрейра!

Видимо, сегодняшние чудеса наполнили Эйрика особым почтением к Фрейру – он повиновался. Арнэйд одернула платье и ушла, забрав с собою рог, чтобы убрать его назад в ларец. Кольцо-цветок снова было у нее на пальце: получалось, что она стала хранительницей золотого рога даже до того, как впервые увидела загадочный запертый ларец.

А если бы не этот повод, думала она, проходя под звездами от грида к бывшему Тойсарову двору, который уже начали звать «конунгов двор», если бы не понадобилось ее выкупать, они так и жили бы, имея в одном доме ключ и ларец, но не зная, что одно подходит к другому?

«Где ключ подойдет к замку», – сказала Снефрид неизвестная Арнэйд колдунья из Свеаланда.

«Один ключ уже подошел к замку, – сказала ей самой Снефрид. – Такой ключ всегда бывает у мужчины, а замок – у женщины». Теперь-то Арнэйд гораздо лучше ее понимала.

Когда через некоторое время Эйрик с тремя хирдманами пришел спать, занавеска у хозяйской лежанки была задернута. Это могло бы насторожить приученного жизнью к большой осмотрительности Эйрика, если бы не знакомые небольшие поршни с бронзовыми подвесками-лапками, спрятанные под лежанку. Раздевшись, он приподнял занавеску и улегся на то место ближе к краю, что оставалось свободным.

Ближе к стене кто-то лежал. Некая гостья в длинной белой сорочке.

Эйрик протянул руку и осторожно погладил ее по голове, потом запустил пальцы в густые русые волосы. Он еще ни разу их не видел – как женщина замужняя, Арнэйд носила на голове покрывало или чепчик.

– Жалко, темно, – шепнул он. – Я все хотел увидеть их открытыми.

– Так вот чего ты хотел? – слегка фыркнула Арнэйд.

Пока она ждала, ее трясло от волнения, но как только Эйрик оказался рядом, ее наполнило упоительное спокойствие.

– Я каждую ночь хотел пойти в ту избу, где вы ютитесь, и принести тебя сюда. Если бы ты сама не пришла, сегодня я бы это сделал. Как же ты решилась наконец? Если рог Фрейра придал тебе смелости, то сила его воистину велика!

– Я просто… – Арнэйд наконец положила руки ему на грудь и мягко продвинула их вверх, на плечи. Эйрик тоже придвинулся и прижался к ней, ясно показывая, что уж у него-то в силе Фрейра нет недостатка. – Я… кажется… я безумно люблю тебя, Эйрик конунг.

– Я знал, – со спокойным удовлетворением ответил он, уверенно запуская руку ей под подол и поглаживая по бедру под сорочкой, отчего по ее телу разливалось искристое тепло и слабость, располагавшая к покорности. – Мы оба знали. Я пришел сюда за тобой. И мы оба сразу это поняли. Зачем ты заставила меня так долго ждать?

– Долго? Вы здесь всего тринадцать дней!

А прошлое было так далеко, что казалось – прошло тринадцать лет.

Эйрик слегка отстранился, чтобы взглянуть сквозь тьму ей в лицо, и внушительно пояснил:

– Мне будет уже двадцать восьмая зима!

На выжженных делянках средь лесов заканчивали жать рожь, когда Свенельд сын Альмунда со своими двумя сотнями простился с Силверволлом и тронулся по Мерянской реке в обратный путь на запад. С собой он вез дань за прошлую зиму, недобранную из-за сражения у Синего камня, а кроме того – немало важных новостей. Ульвхильд узнает, что брак с Эйриком ей больше не грозит, но едва ли обрадуется из-за причины своего освобождения. Подумать только: дважды за последний год он приезжал в Мерямаа и оба раза невольно привозил пару одному из старших детей Дага – сперва брату, потом сестре. Арнора теперь многие считают самым большим везунчиком между Уппсалой и Силверволлом, да и за Арнэйд, пожалуй, можно порадоваться. Эйрик не из тех, кто охотно сидит на месте. Раньше он был морским конунгом, а теперь станет лесным, но едва ли изменит привычкам – будет неустанно отодвигать границу своих владений на восток. Со временем Арнэйд сделается настоящей королевой в своем родном краю. Посмотреть на него – медведь медведем, а сразу разнюхал, кто лучшая девушка между Уппсалой и Утгардом…

Кроме Вито, конечно, поправил себя Свенельд, обратившись мыслями к собственному дому. Пока он тут ездит, тот ненасытный крикун небось еще подрос. И не оглянешься, как Вито станет не по силам держать его на руках. Пройдут года, настанет время, когда уже не Свенельд, а его сын, носящий родовое имя ободритских князей, поедет за данью в дальние леса на востоке.

Но где в то время будет пролегать граница между подвластными руси землями и Утгардом, Свенельд даже предсказывать не брался.