Собрание сочинений. Т. 3. Глаза на затылке

fb2

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В третьем томе собрания «Глаза на затылке» Генрих Сапгир предстает как прямой наследник авангардной традиции, поэт, не чуждый самым смелым художественным экспериментам на границах стиха и прозы, вербального и визуального, звука и смысла.

Генрих Сапгир

Глаза на затылке

Том 3

Новое литературное обозрение

Москва

2024

УДК 821.161.1

ББК 84(2=411.2)6

С19

Руководитель редакционной коллегии – Ю. Б. Орлицкий

Генрих Сапгир

Собрание сочинений. Том 3: Глаза на затылке / Генрих Сапгир. – М.: Новое литературное обозрение, 2024.

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В третьем томе собрания «Глаза на затылке» Генрих Сапгир предстает как прямой наследник авангардной традиции, поэт, не чуждый самым смелым художественным экспериментам на границах стиха и прозы, вербального и визуального, звука и смысла.

В оформлении обложки использован фрагмент фотографии Г. Сапгира. Фотограф И. Пальмин. Москва, 1975 г.

ISBN 978-5-4448-2370-5

© Г. В. Сапгир, наследники, 2024

© М. Г. Павловец, состав, послесловие, 2024

© Н. Агапова, дизайн обложки, 2024

© ООО «Новое литературное обозрение», 2024

ЛЮСТИХИ

(1965–1966)

ТЫ

1Я и зеркалоПервоклассникиСнег и тыПраздники2Руки —РодноеГубы —ИноеОказалосьЛегкоА казалось3 На снегуТеплоЛежатьЗвездыИ тыЗаслонила4ТомленьеИ…леньеИ…леньеНе спешиЗавтра5Руки пахнутМиндалемЦеловал6– Уйдем?– Да.– Когда?– Сейчас!Разговор глаз7ПрижаласьИ сразуА еще говорятТо да сеЖалость8– Да?– Нет– Нет?– Нет!– Нет?!– Да9СнегСледыДосадаСтыдПудраУтро10И тот – другИ этот – другПсы!Шакалы!Осьминоги!Под глазамиТемные круги11ПолудружбаПолужалостьВозмужалостьЯ помню чудное мгновеньеи т. д.Пушкин12МгновеньеТыШли годыМгновеньеТы

ЛИДА

13Пальцы и нежностьПальцы и шеяВисокЗа ухом – завиток14Ты знаешьЗнаешьНоНе сознаешьЧто знаешьПогасиСознаниеУзнайЧтоЗнаешь15НежностьОсторожностьСложностьНеизбежность!Невозможность!!О-о-о!!!16ОбнимаюДержуПрижимаюМою!Всё равноПустьЛишь бы17МореПесокНаискосок —Я и тыЕщеЯ и тыОнТыЕще тыА где же я?18Мое Да —Свое мнениеИ всегдаСомнениеТы гордаТем не менее19ВзятьДоказатьКому?Не тебеСебе самому20ЛидаОбидаЛидаНе надоДеревья садаСвобода21Сложим —ЧасыУмножим —МинутыИ этаСюда жеНе самаяСтрашнаяИ даже22Не думатьИ думатьПодуматьЧто думать?И думать23Свет погасТы пришлаЯ узналЧто тоже былИз письма(из письма)24Еще не знаюУже тридцать шестьИ это естьИ такоеА главное: хочу покояПростиНепрост

ЭТО НИЧТО

25Т СвечаА Касается лучаН СосокЕ СтупняЦ МизинецТАНЕЦ26МоимГубамЗнакомПодъемОт подъемаДо коленаИ вышеИ выше27Не разнимая…Шепот…ЗадыхаясьНе даетГубами —ТамГлубжеГде28– Не хочуСуетливо…Одеяло– Не могуЕмуКакое делоДышитУстало29Как машКак машКак маш– Ина!– Ина!– Ина!КАК МАШИНА

Мгновение повремени

Гёте
30– Ну!– Что милый?– Ох!– Мой Фауст что?– ОстановисьМ-м-м-гно-О31– Сними всё!– И ты!ТемнотыНе надоСвет —Нам!32СпинаТакНапряженаЧтоСкорее онЧем она33– Хочешь пить?– ДаА ты?– Принеси воды– Что жТы не пьешь?34Мы лежа бежалиМы сидя лежалиМы стоя летелиВот как мы хотели!35ЭтоНичто —ТоСамоеЧто36И тутВсёИ тамВсёИ это ВсёЕще не ВСЁ

ОНО

37УйдемНе разнимая рукВдвоемНо ты —В своемА я –В своем38ВзглядаНе поймуРада?Не поймуНадо?Не поймуНе надоНе пойму39ЧулкиКресло– Тебе известно?Скажи честно– Да мне известноЧто я прекрасна40Нельзя говоритьПотому чтоНельзя говоритьЯ говорю чтоИ себе не надо41Лицо —ЗлобойТы!Не понималаЗахохоталаВдруг —РукиР у к иР У К И42ИзменяемИзвиняемИзвиняемИ виним43ГлядиГлазаВблизиВыдала себя!Выдала!Лицо идола44Все тебе —Мои руки и ногиМоя головаЧерта с два!45СмотритПятномКурюДрожитДа-а-а…46Не бойсяЭто ОНОНе пугайся —Кого?Ты ведь ждалТы же знаешь47– ЧтоТы?Что ты что тыЛучше не спрашивайПривыкай понемножку48ЛяжемЛжемВстанемМолчимТак и живем

БУДЬ НЕ СОБОЙ

49ЯйцоЛЮ-В себеВ немЧьеЛицо?50Это ты дорогая?НетДругаяЭто онаНетНо похожа наМожет быть этоВойна?51РассветПоказываетОбъясняетНет!Не понимаетЗакрой глаза моиЛадонью52Если бы ночьПеретасовала всехС кем бы ты оказалась?А я?Ты бы жалелаИли смеялась?А я?53– ХочуТебя!(ХотимСебя)Но в этомПризнатьсяБоятсяПризнаться54Если бы я –Я и она!Если бы мне —Все что во мне!Если бы намЗнать —Это нам!55НепричесанаИзмятаПапиросаТелефонУлыбаласьОдеялоЗабываяГрустный сон56ХочешьДобраСебеНе ходиТудаГдеОдиночество57СлучайностьБанальностьГлупостьНелепостьЧем дальшеТем большеМученийИ фальши58ДуматьПредполагаяВспоминать —ВаннаЖелать —ДругаяСтранно59ХочешьВернуть?БудьНе собойКем-нибудь60Все для негоА самой?– Мой!

ИЗ ЦИКЛА «СТИХИ ИЗ ТРЕХ ЭЛЕМЕНТОВ»

(1966)

1. ЭМОЦИЯ

! ! !?………….? ? ?………….? ? ?!?……………………………………………………..? ! ? ! ? ? ! ? !

2. ОТВЕТ

?? ?? ? ?? ? ? ?? ? ? ? ?? ? ? ? ? ??! ?! ?!?!?!?!?

3. ПОДТЕКСТ

…!(…………………………..?)…?(………………………….!)….(………………………..-……………….?!)

4. СПОР

..!??!??!!

10. БОГ

……………………………………………………………………………………????????????????????????????????????????????????????????????????????????!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

11. УТОПИЯ

! ! ! ! ! ! !! ! ! ! ! ! !! ! ! ! ! ! !! ! ! ! ! ! !! ! ! ! ! ! !! ! ! ! ! ! !! ! ! ! ! ! !! ! ! ! ! ! !! ! ! ! ! ! !! ! ! ! ! ! !! ! ! ! ! ! !! ! ! ! ! ! !

15. СОН

. . . . . . . .. .. .. .. .. .. ..… … …. . . . . . .…... . . . .………………..………………... . .?!

РАЗНОГЛАСИЯ

. . . . . . . . . . . . . .! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! !? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ?. . . . . . . . . . . . . . .?. . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . !! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! ! !? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ?

КИПАРИСЫ ВО ДВОРЕ

(1974)

Что есть Будда? —

Спросил ученик

Кипарисы во дворе —

Ответил Учитель

«Я чувствую что ничего не чувствую…»

Я чувствую что ничего не чувствуюЯ ощущаю что ничего не ощущаюЯ вижу что ничего не вижуЯ слышу что ничего не слышуЯ утверждаю что ничего не утверждаюЯ понимаю что ничего не понимаюИ – в семь утра когда солнце еще не грелоЮра Соболев художник хромой с палочкойзагляделся на толстую тетку несущую банкусметаны упал и разлил молоко сильно ушиб локоть —Я знаю что ничего не знаю

«Ах говорят деревья и раскачивают ветвями в разные…»

Ах говорят деревья и раскачивают ветвями в разные               стороныИ всё что в них есть говорит ах и раскачивает ветвями             в разные стороныИ всё что не есть деревья говорит ах и раскачивает          ветвями в разные стороныИ все люди и птицы и насекомые говорят ах и раскачивают          ветвями в разные стороныА главное всё во мне говорит ах и раскачивает ветвями             в разные стороны

«Я в последнее время мало читаю стихов…»

Я в последнее время мало читаю стиховЯ себя упрекаю что мало читаю стиховНу какой ты поэт если мало читаешь стиховИ лежу я на гальке у моряМне удобно и не удобноВетер меня обдуваетИ солнце ползет по спинеВетер солнце сдуваетНо оно утверждается сноваИ ползает и ползает по спинеСловно жгучая сороконожкаДело в том что стихи не стихи

«На сером одиноком пляже…»

На сером одиноком пляжеГде торчит бревно обглоданное моремБегали три черные собачкиБыло ветренно Штормило ПахлоТухлой рыбой от рыбозаводаИ я понял: это – блаженствоЯ закрыл лицо обеими рукамиНо в меня обрушивался грохотВоли с восторженным щенячьим лаемЯ тогда зажал глаза и ушиНа всё во мне кричало: блаженство блаженствЯ открылся и пошел прочь от моряБудто я – не я а местный жительНе в диковинку мне море за калиткойИ совсем другие у меня заботы

«Шелковинка…»

ШелковинкаКоторая бьется от ветраНа перилах моего балконаЭтоОгромная лесная чащаВся вздымающаяся от ветраНа перилах моего балконаА огромная лесная чащаВся вздымающаяся от ветраНад моей головой и вокругЭтоШелковинкаКоторая бьется от ветраНад моей головой и вокруг

«Я разбудил соловья…»

Я разбудил соловьяКоторый живет в самшитовой роще под нашим балкономНе свистом – я вообще не умею свистетьА просто настроив все мысли свои на особенный ладЯ разбудил соловьяИ весь пронизан свежей трельюПроснулся я от соловья

«Что-то сказала птичка…»

Что-то сказала птичка«Чик-чирик» перевел человекА если беда случитсяОт этих рискованных словЧирик – чиркнет спичкаЧик – и сгорит ЗемляПо-моему птичка спелаЧто-то вроде «чив-чив»Я говорю приблизительноЯ не знаю что значит «чив-чив»И странная наша реальностьИ все эти звуки слова

«Просвечивают солнцем облака…»

Просвечивают солнцем облакаШирокой полосой темнеет мореДалеко – серебристая полоскаА дальше снова – мутное виденьеСкорее облака чем мореСкорее море чем облака

«В нашей столовой…»

В нашей столовойЧеловек с лицом как смятый блинПальцемПроталкивает в рот блинКуда деликатнее ест кошкаНекоторое времяОна делает вид что совершенно не голоднаЗатем осторожно подцепляет когтемКусок трескиКак вилкойНо глядя на человекаКоторый проталкивает в рот пищуПальцемЯ ощутилПрикосновение истины

«Когда я остаюсь наедине с собой…»

Когда я остаюсь наедине с собойКогда я впору сам себеИ не жмет ни в плечах и ни в бедрахЯ ощущаю радостную пустотуИ она оборачивается полной свободойЯ опрокидываюсь в самого себяЯ обнимаю самого себяЯ купаюсь в самом себеИ мне совсем не тесно и не скучноВ космосе скроенном по моему размеруЯ сижу в кувшине полном солнцаКак оно проникает сюда не знаюА во мне простирается солнечная долинаГде желтее поле сурепкиИ две пятнистых коровыИ всё это солнце как ветерИ весь этот ветер как солнцеВ кувшине солнечный ветерВ долине ветренное солнцеИ всё это наверное я сидящий на корточкахИ обнимающий сам себя за плечи

«Воробей на перилах балкона вертит головкой…»

Воробей на перилах балкона вертит головкойИ я невольно повторяю все его движенияКто из нас улетел – воробей или я?Кто из нас улетел – небо или перила балкона?

«Круглобедрый смуглоколенный кувшин…»

Круглобедрый смуглоколенный кувшинПолногрудый кувшинКувшин с двумя маленькими пяткамиКувшин с прохладными гладкими ляжкамиКувшин с божественным пахомПоросшим курчавыми волосамиРоза твоя полураскрыта кувшинИз тебя можно пить по два нет по три раза в день

«Я сердцем ощутил тяжесть розы…»

Я сердцем ощутил тяжесть розыКолыхающейся под ветром с моряТень белесого облакаПоселила во всем неуверенность и смятениеОсколок бутылки блеснувший на берегуЗажегся во мне ослепительным светом истины

«Если бы всё…»

Если бы всёБыло ничемЭто ничтоБыло бы всем

«Со всей своей зеленой тенью…»

Со всей своей зеленой теньюС поросшими мохом голыми стволамиСо всеми своими гладкими листочками и птицамиСо всеми капельками росыС мужчиной который забрался в ее глубинуИ приспустив штаны сидит на корточкахМожет быть вся эта самшитовая роща —Одна вечно зеленая трель соловья

«Я сижу в комнате за пишущей машинкой…»

Я сижу в комнате за пишущей машинкойИ гляжу на меня который сидит на балконеСпиной к окнуИ глядит на людей которые неторопливо бредутК полуденному морюЯ сижу откинувшись в кресле самолетаИ гляжу на меня который сидит за пишущей машинкойИ глядит на меня сидящего на балконеСпиной к окнуИ глядящего на людей которые неторопливо бредутК полуденному морюИ множество я в равных частях светаЗатерянные во времениГлядят на меня сидящего откинувшись в кресле самолетаИ глядящего на меня за пишущей машинкойКоторый глядит на меня сидящего на балконеСпиной к окнуИ глядящего на людей которые неторопливо бредутК полуденному морю

«В четыре утра меня разбудил соловей…»

В четыре утра меня разбудил соловейСоловьиный Паганини – сказала женаМой слух раскрылся – действительноВ мире птиц музицировал МоцартЯ лежал откинув одеялоСонно плавая в воздухеИ соловьиные трели омывали холодомЕе ставшее легким телоТак с четырех до половины шестогоМы купались в соловьином пенииА потом повернулись друг к другуИ предались утренней любви

«Как ни странно не этот кувшин…»

Юрию Соболеву

Как ни странно не этот кувшинКоторый стоит на столеЯ сначала увидел в себеЯ хотел поставить его на столНе выронил – и он разлетелсяНа тысячу мелких черепков!

«Я прохожу сквозь свое незримое Я…»

Я прохожу сквозь свое незримое ЯКоторое стоит посередине комнатыКак манекенДва невидимых ЯСтоят на фоне большого окнаКак будто беседуяМне надо выйти на балконИ я прохожу насквозьТри прозрачных ЯТеперь я стараюсь их не задетьВ комнате становится тесноТри Я – посерединеИ два – по угламИх контуры угадываются не зрениемИ вдруг я почувствовалСколько Я наслоенных во времениОни переполняют комнатуИ землю и небо за окномХорошо что Вселенная это не просто орех

«Блаженное существо…»

Блаженное существо —Из одних раздутых ноздрейВпивает летящую влагу и сольКлубок рук и копытКатается по серому пескуОставляя дорожку взрыхленных следовНо вот развернулосьОдной ушной раковинойИ слушает нарастающий грохот волнМножество лошадиных глазУставились в до того ослепительное —Просто бесцветное небоНеужели это богоподобное существо – я?

«Раскатываясь постепенно…»

Раскатываясь постепенноВсё шире на гальку ложится пенаА там вдали всё солнечно – туманноТревожно и неопределенноСловно все знойно – пустые дниПереслоились с ветреными и дождливымиМай 1974 – Пицунда

ДОПОЛНЕНИЯ К «КИПАРИСАМ ВО ДВОРЕ»[1]

«Так расходились круги на воде…»

Так расходились круги на водеГде плавали листья ивыФорели как серые стрелыПод ними ходили в фонтанеМы пили вино МукузаниСмотрели на серый и белыйМы были кажется счастливыМы были и здесь – и нигде

«Одни грустят у сосен объятых солнцем…»

Одни грустят у сосен объятых солнцемДругие кидают камешки в мореТретьи уже искупалисьИ растираются мохнатым полотенцемТак на всем пути от самшитовой рощиДо бетонных коробок пансионатаЯ встречаю множество ЯЗагорелых дочерна и бледнотелыхИ еще забытых у причалаСиняя рубашка и джинсыС прошлогоднего моего приезда

БЫТЬ – МОЖЕТ! ПОЭМА-ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ С ТВОИМ УЧАСТИЕМ (1981)

МОЖЕТ БЫТЬ

(ду́хи)

БЫТЬ МОЖЕТ

(духи́)

…Жизнь на земле перестанет развиваться свободно и погрузится в великую мглу…

И настанет наивеличайшее бедствие: злые силы сокрушат две трети мира; одна треть сохранится, но никто уже не сможет установить, сколько на свете осталось подлинных хозяев полей и домов…

И так много зла придет от принца ада – Сатаны, что мир еще долго будет лежать в запустении и разрухе. Но прежде, чем это случится, многие необычного вида птицы будут взрывать воздух криком: «хей! хей!»…

…Есть вещи, которые нельзя назвать предсказаниями в строгом смысле слова. Но здесь, Ваше Величество, мы пронизаны предчувствием великих и чудесных событий, которые узрят те, что придут после нас.

Послание Нострадамуса Генриху II27 июня 1557 года

Эни-бени рики паки,

Буболяки рики-шмаки,

Эус Деус Космодеус,

БАЦ!

(считалка, записанная 13 апреля 1981 года)

I. ОТ АВТОРА:

1За два тысячелетия бледных РыбМы всеми измами переболеемУмрем и возродимся с ВодолеемИ новый Феникс к звездам воспарит2Рыжая оранжевая the red RatБегала по набережной – ты мой бредФукнула горелка точно примусЗакричал от боли Нострадамус3Топчи песок ракушками хрусти —И чаек взлет и море будто брага…Но стоит только спичку поднести —И все заполыхает как бумага4 Ученые политики погоны пентагоныDer Groβe Krieg давай давай скорей набить вагоны!А демоны сидя на крышах теплушекПоделят заранее туши и души

II. ЧИТАТЕЛЬ СОЧИНЯЕТ РИСУЕТ КЛЕИТ

1(набор стереотипных фраз)2(слепое фото из газеты)3(наклейки: водка сигареты)4 (спонтанно: какой-нибудь глупый вопрос)

III. ОТ АВТОРА:

1В нестерпимом блеске блицаГолографией застылиХрамы люди автомобили —Сейчас все это в солнце растворится2На теле – огненная пленкаВ кудрях – искусственный венокИ чистое как сны ребенкаСтруится пламя между ног3В огне она пляшетРукой помаваетИ холодом ляжкиОгонь обдувает4Свальный блуд! – откуда что беретсяЛезет бес сквозь щели и пазыЛопается огненный пузырьСкручивается небо как береста

IV. ВСЕ ПОЮТ ХОРОМ:

1ПРОПОГОДУИПРОБОМБУПРОПАГАНДА!!!ДАМБАЛУЛУМБАБАМПЕРБАБААМПЕР!!!АМБААМБААМБАГАНДИ!!!ГАМБЕРТГУМБЕРТРУМПЕЛЬВЫМПЕЛКУНИГУНДА!!!2КРЕЩЕНДО ЯЩЕР ИЩЕТ РУХИНА!БУМТЫЛКНУЛ ПО БУТЫЛКУ БАМА БОМ!ПО БАНКЕ! ПО БАНКЕ! УБЬЕМ БОБРА!АБРОКАДАБРОЙ БАБРИ БРАКОНЬЕРОВ!3А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-АО-О-О-О-О-О-О-О-О-ОИ-И-И-И-И-И-И-И-И-И-И-ИИ-И-И-Я-Я-Я-А-A-A-A-A-A4Разлезающееся расползающееся разъедающеесяРастрескивающееся распузыривающееся разволдыривающеесяРаздувающееся разгноевающееся разгангренивающеесяРазистлевающееся разистончающееся развеивающееся

V. ОТ АВТОРА:

1И время потекло наоборот:Мужчина взмыл из пламени пожараКрик лез назад в разверстый ротВ разбитую трубу вода бежала2То что было куклой тряпичнойГоловешкой – черной головойСтало мертвой девушкой… живой —Жизнь старалась выглядеть обычной3Огромные как ангелы обломкиС земли взлетают складываясь в зданиеСтеклянного почтамта – и девчонкиУже колдуют там за телетайпами4Из ничего – лохмотьев сажиЦветы выходят – и телаЦелы дома и зеркалаРеальность будто бы все та же

VI. ЧИТАЙ В ЗЕРКАЛО:

VII. ОТ АВТОРА:

1Город как стоячая водаЛюди как обтаявшее мылоВчера была обычная средаСегодня четверга не наступило2Где был когда-то шумный центрВсе спекшееся – эпицентрГде белая окраинаТам уцелевшие случайно3Город под луной – морское дноВплавлены в асфальт как живые рельсыВывески ВЕРСУМ ГИСТР БРИНОВсе дымится – подходи и грейся4Здесь были новые кварталыЗдесь – сквер похожий на лесок…Лохмотья гари и металлаЧье-то сердце еще вздрагивает – осыпается песок

VIII. СДЕЛАЙ САМ:

1(Здесь – обрывок обгорелой тряпки)2(волос человеческий живой)3(сажа – отпечаток детской лапки)4(дактилоскопия – палец твой)

IX. ОТ АВТОРА:

1Они и ахнуть не успели —Планета окунулась в солнце…Пустые щели и тоннелиВонючий страх на дне колодца2Сколько их блуждающих во мраке —Воспаленных глаз озябших рук и ног!Светы отсветы на мокрых стенах знаки —Каждый одинок!3Поблескивает влажный антрацитКоптит фитиль… развернутый Тацит…И сны – за ночь насмотришься их на год:Дождь хвоя пальцы синие от ягод…4– Мы в метро в тоннелеСорок дней не ели– Мы в подземном складеСпим на шоколаде

Х. СЕБЯ ИЗОБРАЗИ:

1(красный треугольник – крик)2(несколько капель воска)3(черный квадрат или круг)4(крысиный хвост – дрожащая полоска)

XI. ОТ АВТОРА:

1Если заглянуть ночью за домМертвые стоят у стен тамТак и застрял – во двор задомГрузовик накрытый брезентом2Когда грызет как яблоко тоска меняПолзу на угол – хоть кино смотри:Оплавленный янтарь стекла и камняС застывшими фигурками внутри3Здесь был музей – давно или недавно? —Обломки фресок полая трубаРебенок вылез – птичья худобаАх! – испугалась бронзового фавна4Не утро не пожар – но что-то рассветалоКак будто чье-то здесь присутствие виталоНашел! Из-под рогожного мешкаБлестят глаза – два черных камешка

ХII. НАРИСУЙ НА РИСОВОЙ БУМАГЕ:

1(то чего нельзя нарисовать)2(то о чем нельзя сказать ни слова)3(то чего нигде и нет такого)4(то что некому адресовать)

ХIII. ОТ АВТОРА:

1Раздвинулись траурные кулисыТорчат декорации – дыры картоныСквозь всё наводнением рушатся крысы!Шуршит и шевелится всё – тараканы!2Человек на крыс охотится– Самому приманкой быть приходитсяЛежишь как падаль – час… другой…Приходят… Бью железной кочергой3Поразвешены банки консервныеНе задеть бы – убьют – люди нервныеНо дополз добрался – свои вокруг– С чем пришел? Дай! Дай! – прямо рвут из рук4Жену Мариной звали… дочку – АстаТряпье и мусор… но не в этом сутьРазговаривает с ними частоМолча… чтобы криком не спугнуть

ХIV. НАРИСУЙ НА РИСОВОЙ БУМАГЕ:

1(тонкую и голубую с о н г у)2(красного клыкастого к о д р а)3(м е л у н г у вьющуюся по горизонту)4(и множество с в и с т я г мореющих с утра)

ХV. ОТ АВТОРА:

1Где храма толстые руиныЗашевелилось. Черный рынок– Продам з и г з о р … – Купи б л и с т е ц– Хороший д р ы ч бери отец!2Руины – даже плеши зарослиКрапивный м о н г – подстерегают зарослиА между тем л е т а н т ы вырослиНа плечах у вас в ы р о с л и выросли3Х о ч у ш к а пряталась в к р и о д а х и диодахБ ы х в о й хочушке тоже нужен отдыхА м и с к в а слезной ртутью капалаИ все криоды дура схряпала4За в и г з а его схвативПо команде раз! два!С м и г и в а е м пространствоНаши лица – негатив

ХVI. (ПОПРОБУЙ СОЧИНИТЬ ЧТО-НИБУДЬ В ЭТОМ РОДЕ И НА ТЕБЯ ПОВЕЕТ МАГИЕЙ ЯЗЫКА БУДУЩЕГО, МОЖЕТ БЫТЬ СОВСЕМ ИНОГО ПЛАНА, БЫТИЯ ИНЫХ СУЩЕСТВ)

1Мигряне веденхузы иронеиДревовды мерлуны и хамцы —А вы гидровсасующие цыц! —Вся веденхузия дырявится волнея2Динуна дынно накамалась надВенуной где свекал и горбытьёГде шую шиманует шиманадИ корчает шималу от неё3Меринонги меринангиПриманают приманутМеринонги трамят лангиМеринанги крамят луд4Сверкаловир сквозь эосс сквитИ вся векала сиявиритНо почему чурда чурдит?И отчего сверкочет вирик?

ХVII. ОТ АВТОРА:

1Ляжет – как тесто ползет по дивануУсядется – до полу свесит губуА сегодня принимая ваннуВместе с водой чуть не вытек в трубу2В небе ощутил себя – пролилсяЛужицей собрался и зашевелилсяВ почву внедрился и ждал затаясь– Ну и липкая сегодня на дороге грязь!3Он пребывал в состоянии жутком:Быть не предметами а промежуткомСтрашно. Такое дается не всякомуХ-факультет. Обучение вакууму4Не хочу быть ни телом ни плазмой ни газомПустота – чистый разумЧувствую я свои мощные мускулы —Это летящие света корпускулы

ХVIII. (ЧТО И КОГО БЫ ТЫ НИ ИЗОБРАЗИЛ, НИ НАРИСОВАЛ БЕССМЫСЛЕННО НА ЭТОЙ СТРАНИЦЕ, ВСЕ БЫЛО, ЕСТЬ ИЛИ БУДЕТ В РЕАЛЬНОСТИ НЕВЕДОМОЙ НАМ. ПУСТЬ ПОСЛУЖАТ ЭТОМУ КАТРЕНЫ №№ 1, 2, 3, 4)

XIX. ОТ АВТОРА:

1Так или нет – но человек исчезИ море и земля глядят недоуменно:На берегу античная колонна —Одна. Без кровли. Без небес2Скорей профессор чем директор трестаПрихрамывает бледен лысоват– Крысята жмурики – всю землю тащат в ад!Спешат – зачем? – для всех найдется место3Розовеет фарфор миндаляИ дрозды из‐за моря летелиНе во имя какой-то идеи…Сатанизма не хочет земля!4Как духи в космосе – светилаКак звезды во вселенной – духи…А всё что – мы, что есть и было —Неужто просто – след от мухи? – МКХ

XX. ДОМАШНЕЕ ЗАДАНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ:

1(напиши ЛЮБОВЬ – 20 раз)-–-–-–-–2(напиши ЛЮБОВЬ ЛЮБОВЬ ЛЮБОВЬ – еще 20 раз)-–-–-–-–3(напиши – еще сколько хочешь раз)-–-–-–-–4(напиши КРЫСА)-–

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Поэма эта – скорее заклинание. Чтоб не произошло, о чем говорится. Назвать страшное, чтобы дом обошло. В деревнях матери детей своих так баюкали когда-то. «Бай да побай, хошь сегодня помри…» Хотели этой жуткой наоборотностью от дитяти беду отвести. Вот и мне пришло это на сердце, может быть, несказанную беду как-нибудь отведет. Хотя… пожалуй, мало сказать, наивно, по-детски.

И все же… «Будьте, как дети». Хотя бы в кавычках. Забудьте всю свою серьезность, где-нибудь за углом оставьте весь свой багаж. Предлагается игра. Поэма приглашает клеить, рисовать, сочинять, петь, выкрикивать! Вот когда мы почувствуем весь ужас, всю невозможность и фатальность нашего падения туда. Когда откроется нам ад до самых своих глубоких щелей. Прямое участие есть прямое участие.

Но прямого сюжета в поэме нет. Она смонтирована по-ки-ношному из отдельных эпизодов. В этих быстро сменяющихся эпизодах есть своя последовательность, хотя их герои из разных кинофильмов. Основной герой, апокалиптический Дракон разевает свой дымный кратер и не вмещается в кадр. Зато хорошо различимы шныряющие всюду крысы. Его разведчики, войско Его. В конце МКХ – мушиный знак.

Во второй части автор пытается проследить, как в результате непоправимого исчезает человеческое и пышным уродливым (для нас) цветом расцветает вне- и не-человеческое. Автор близких своих любит, к уюту земному привык – и надеется, читатель – тоже. Будет, как говорят, «просто по-человечески жаль» (хотя кому?).

Автор возвращает внимание читателя к началу поэмы. Перечтите ее, играючи. Во всяком случае, так задумано.

СТИХОТВОРЕНИЯ ИЗ ЖУРНАЛА «ТРАНСПОНАНС»

ФЪРТУНА

Славянская лирика

Миле

1Вали сняг как проливен дъждНебе – водна жаба бялаНежной ты и чуждой сталаТолько мех и пух одеждСнежна вислица, фъртунаПлетен сняг невемо какЧто ни стьпка, то целуна —В губы! в мокрый студ! в платок!В ярьк завиток!2Чувствувам се злеБоли ме главатаВьюга на земле —Мглисто беловатоСняг во весь свой рост —Ссыпалась постройкаПадане в несвястПолная упойкаВезмете моля ви сиБоль мою пожалуйстаИ дайте ми моля ви сиТвою вьюгу – волосы3В витушку виелицаВтягивает улицуТвои къдри шалче —Всё у́же всё дальшеУлица скружиласьВьюжная спиралчеВ ней как сон как милостьТвои слонца – пальцы4Калдык Толдык МордукЧто ни байса то гнут лукКалдык брыласт как гайдукТолдык очкаст близорукПовязал тряпицей веред МордукВыжлик – вижел на нас с тобой вышелВяхирь – вихорь нас с тобой услышалГмыра – гмыж не видь и не слышьВезму твои женоГубы береженоДай твои долони —Твои бялы кониГолени колени —Твои бързы елениМы не блином мы не млиномПо холмам и по долинамБеси не догони5Пурке пурсиХанты мансиСнежить пуржитьНе убежатьТороками казанамиСнеговиды высокиА за нами – за санямиВ снежном визге пацюки!Много видел я плехановПлешаков и лысняковНо серьезней чем ПлехановДогонял из облаковПурке пуругКрия се за вьюкПтичка вьюрокВьюка убьётдекабрь 1984

СКРАМЕНЬ[2]

Лулунавышла из моряи высветлила его до днаПолное рыбчудовищрастенийморе засверкало как драгоценная валунаИ скрамни на берегуи молюди —не просто молюдии скрамниТ вои аза горомны —это не т вои азаЧто за существоглядит на другое хряществоприлетевшее оттудаа эту сцену созерцаетиное плаществотамНе тамоткуда прилетелотелоа тамгде всё это как сончужого бытиямущество гвовворит слуществуи голоснеузнаваем– Ис !шум прибоя– Па !брызгипо-земному это значит– Искупаемся – а – а – а – а – а !Ты подняласьТы вырастаешьвытягиваешьсялетишьи таешьпереворачивается небоВы плаваетев жидком светесреди воловищ грыб хвостенийбыть может на иной планетев энном измерениив скрамнекоторый ты бросила в воду1963

«ах трах бах…»

ах трах бахпоехали в стихахмух трух ахпро моих мухслухотдай духголыхолухамух прилетелжопотком – шопоткомна трех голыхчел —лапочкамитапочкамиа также чмок очкамикрючкамикрю – хрю – мбрюсидя под пальмойневольно омухивалсякругом ромухи разрастались —м у х о т а р о с с и й с к а я !пухлота азовскаяжарота тамбовскаяпарижская ротаах любрю обормота!Амух прилепал —зарахаха!Ры Никонова, Генрих Сапгир, Борис Констриктор, Сергей Сигей, июль 1985 г. [3]

ДЕТИ В САДУ

(1988)

То, что Чайковский говорит, меня потому уже много значительно, что он как бы подсмотрел художественное направление, по которому меня постоянно тянуло и про которое покойный Тургенев говаривал, что ждет от меня стихотворения, в котором окончательный куплет надо будет передавать безмолвным шевелением губ.

Афанасий Фет – из писем к К.Р.
Лето 1988 – Коктебель

САД

Алеше Хвостенко

тсюда сад глядится темнкоридором и лескома оттуда – незнакомхолостой пустыней комнтам солдатск    полос-кровалампочка без абажуна столе стака и нож…здесь мельпещут всевозмож    льки и бабочки и журозы в сумерках крованебр    дбородок запрокииз-под века – смурый зрадвери гнусное поскри    …здесь ночные табакипахнут – сердце замираа гвоздики – хоть умригде бы ни был – зде    и вемне сквози двойная те —кровь и рвота на газемяч потерянный в траве

ЛИСТЬЯ

весн    среди    прочнабухших поч    нцем с ночи отогрена щебет птичпроклю    язычи ушко на зарекруг    тьма листочлепечут точнмладен – как день свежисосед щекоч– а ты точь-в-точькак я такой же живч– здесь все мы – дет    теринский ветдругие семьи чувстви там – внизумы образуединой плотью куств одно мгновеньмы – свет и теньменяем колыханас не уловни кисть ни слов —лишь музыка стихамы сами – музантичных музсияем совершемы – обл и немы е    и не —волнение в душе

КАМНИ

белый берег на колот как сах    на кам    ое лнце – их сер    бокам – щербакамкажд    кам    испещр    трещрас колота    дая вещь    дый миг    колот как сахсто фото – и все в усахслайды слоен    все тоньше и тонкажд фотон – на св    и на тонкажд    точ    пожир    друг    алча целое – вот! – непо    хоть плачь

СИРЕНЬ

    рень крупн    куп    оккуп    сер    дворглавн    куст весь в звезд    сир! монсеньор!    пруг    стья по сто в ряд    ловые груди и    ды стоятколыш    вет    пышн    юб    глуп    дам(не торп    ) хоч    хлоп  по    зовым задамкрут    флирт со мн    весь день сирень —то глаз то жест    то тень    то сомненьсумреч – веч засвеч    жество свечв    стьях девич    лич    точь-в-точь – ночьчу! звуч птич речь – там внутри —озар    пещер – порох! ворх! – два! три!мереч    свет на вет    птич луэт    пещет горл    трр! – млеч    путь – сча    тицвет

АЛЬБОМ ДЛЯ РИСОВА

1. ПОИСКИ ЩЕНКА

соседка чуть не с кулака    авшего щенкада здесь он – говорит —    денности ритмрука нашарила в травеобрывок веи сам должно быть где-то близ    нечко повизга ты все ищешь вообщеи все скулишь как ще

2. УЛИТКИ

что    чилось?говоничего не    воритдвеулитв травеи еще —на стена леном стеи на тропхрупне наступ    ду как по    клучто слуничего не слупосле ждяродилаземляулитвот и все дела

3

когда сиредождем бодряозноб отрякогда смотрюна да на рена крыш в серена серый крывдруг тень накрыи всех обрыи со дворамалыш ныряего кудря —за белой рая ра я да —смотря когда

4. ЕЖ

иглы блест     в свете лутрюх трюх – к нашему столув темн     затих    бачьей миской громыххрюкая всю выскобтрюх трюх – важный как епископсер почти неразличим    детели – дим    лчимслышим: есть! – но есть ли мы?помолись за нас – несмысвя свя во ежапомолись за нас пожалун   св     чному облзв   зв     будь добр

5

нарисованы в альботы да я да мы с тобоа перевернистраниа перевернустрану —ну? —заранее волнуну и нет никого —    лько солн    блака и во

ДУРОЧКА

    вочка блед   и худма и ба – трудносят-вы во дворру   и но – пал    лыбкою оскалвидит ли кого?    ломенная челпадает на лошадиное-ло    щавое челоВСЯ – я прочелСВЯ – я прочелсжалась как озябли крич    по-птичбесприч     хнычи косноязыч    седи были добр    рочке дали яблсмотр    не дышана    леный ша    нета плывет    скаливаясь ра– вот ака! вот!ба отобра«мы ведь ей добра»окость-жест в кровительность прояви    чала не понячто у ней отнярот зинут-ра    ная дыразахлебнулась в плаками-язы плабедный мозг охвазайчики крованя! ня! ня!ну зачем отня  ?

«плыв обла плыв наплыв блака…»

плыв обла плыв наплыв блакатают-сле цве и цве с большой акабудто жуч к нам в тарел и кастрюсмена све тень ухо я смотрю    ловый ир алый ма нечный люэтот сад склоне лет – значит люсам не зна на что в жи я надеи нелеп этот леп как младеплач ребен у сосе в седней дачголубиз чай кача свет маячи колыш пластик-па венье-дуполетел… не моя ль это ду ?

АКАЦИЯ

    дкая ака    свис внизна городь бел    в пчел    гроздвечером вочку из-насилов    щавый подростслад    фюм как из боч    шатся – нет не надышздесь у ней – рыж    сосочтам у ней – пах и мышь    шевой пудры запгу сжаты замочнул-опроки внезапв вет – в цвет – в ночькак их несла как    !как их каче    кача    !«ах ты моя промока    »глаз – и слеза печабелый петух на кур    чели летя к звездеах! эта дурь… накурох! шорохо… везденочь затоп    ака    улком лун    повисдвое – из тени – пацпращ свис    в висблес    ослеп    светгасн    и св    и звуквот он ломая вет    дает ломаной куклровно т-ррр    верчокв гуще ака    – рукакровью цв    намок – (черн)мес ныр    в блака

«трепл   вет   лье на ревке…»

трепл   вет   лье на ревке    стыня   тенце айка и плавкиразлет   вет   ревья   блактени и дети – хохоч заплакточнее – круг расходи   времяоклик   здно – остал лишь имяеще мгн   – и то нет    стыня   тенце – лет в светхо игр   чали детикруж   друж   в   нечном светеещ   венье – и   го не    ы я   е е   е в     евре   блужд   вернее букалосквозь вет   смот   кавоглаз   стый как солнеч   мохтем более   лье еще не просох

«сижу от зн   изн…»

сижу от зн   изн    селок желт и безнлень сло   произни это наз   жизнь!внезапкаппо плечу бьет —брат!это знач    ждик нач

РОЗА

…наука всех наук…

Из газеты
вот   ука всех   укроз   из лез   жук    зет вве   то – внизнанку лепест   все наизтам отку   лез   жудлин   бель я держустеб   тот   торый здесь    днако боль – заноза в деснно зано   прав ру    боли в левой я умруздесь куда   ук лезвернут-пере мир весьвве   по стеб   я   лзук цве и све   леко внизушафт-ланд – вид навина-сердце мне видна

КРИТИКУ

кри   не кри   не коридум   верчок –   знечик зрихором   вторя ва-слодети делят   ва на слов кажд   сло   е   хрящв устн   ре   ва сокращем-узна в тексте-конство-есте – дин законпомню: в шко   читель ска( тылки   сички мел доска)«вляя-оста поймы водрус   язы блиста свобод(парты-рты) падо-вод! —взле   до не   зги и брысите   рыбу   добрыв дони-ла: (писки-за)с той поры   ржу не раз:жив яз – жив аз

ХМАРА

   бочий в   ловой майкеи белобры   в тельня   ют пиво у помойки    рит черня   гуня  ками маш – уморахмара дро   у моря   нявый в   окрой майкеи белобры   в тельняразгалдон у стойке   снула камбалав стро   шина дос   вушка в киосхоть бы что бы случвообще ей скуччерня   в лило   майи   брысый в розова   рутся у помойпья родняпыль зовик – доск    савица в киоск   коть постав   на блю    савица наблюа небо так беле   на лицекак   бла и скорлу-ца на стол-це

«что за сон души коснул…»

что за сон души коснул    шетки – вети переулсплошь акац перехлестнулпокачнулпуть менисто крут в готенью – лько и всегошебалствочто-то в чем и ай   и светслуч со мной лько в детчую клетне со мн с друг   рькомс птиц кры   больше комнв бы   и в ми   неве   какомнезнакомтам лежа   на кам   ключтам цыга   зищи жгучдверь и случ  – цвет   колюч —крови точ    анный миг   ня наститы – не я – расплы   прости    станься в сти

ЛИЦО СМЕРТИ

так аз   бя не наз —(страшн   ли   без глазшевели   черн гнус)я сказ   без прикрасгрустн   мысл громк   фразбез уж   мраз   разнразорв   уш   мясподробн   стыдн   грязня сказ   как страз– ты – све   тонк вечветр   колебл   занавесты – неч   неизречнечто пряч   обознач(Дверь бел   медн   руч)поудобн   надо лечь —коридо  бесконечвсе трево   отступапостепе   мир засвечкрупн   фото – крупадвое дет   –   ная пасмугл   серьезн – это яты – пискля ты – ломаредкозуб   ты смеяникого не боясм   см   ты сама

ДЕТИ В САДУ

Миле – 7.7.88

сон моей дудети в саду   теяли игр   вочку настиг   леблемый свет    шуном налетпрыг   и повалвзгля   – наповал   деялся и смущмаленький мужчвзгл   исподлобженская пробдудка во снес площади – снегтесная комнвзгл   исподлобдаже не вспом   нарь и сугробблестки снежс новою неж   скали друг друдумал: умрулежа ничком —так и не вспомжизнь испытдудоч   спитветв колебсвет и небстулья тарелигры «горелс криками бежробко и с нежсмуглое плекак тебя зва    жется Елевзгл   напова    ренью закатстало смеркатострый   луэт    торого неттетя старасходит с террашалью укут– к чаю зовутдети а вытак и не вы    ляют в садуспят наши ду

СТАНСЫ

он уже на стена газе   листена экране те    жащей высотелысоватый дядобр   обл  ждядля товар   по парон еще товаргде-то в кулуартихий уговор    зорами ковера глаза ковара страна разорсвязи все разор    ологи в казармбесконе   забороко смо   в дырнеуже   повтор?так и получасветом по ноча    таторы печаречи без печавсех и вся уча —общее молча    мания Испа    нцовая крупапобежит толпас криком будут па    гилы им копаслава слава пав мении – везделюди – это де    сподь – он добрый де    ава бороде!всех чертей и деон камнями сде    роду нужен культа не ли   не культинвалида с культпарали   инсульт    бами шевелит    зать «мой фюрер» пыт

ЛЕПКА

под корявой грушна скамье игрушузкогруд и худна кузнеч   похопритаи   тихолапки тесто мнутвся щека измазпо колен увязв сине-зеле – крастилине-пласлипкая горараската   колбабесконе   труба    зверну с  пира    лепить улитему Бог велиту   мли ду   болиту зе   ша болиту земли душа болитчелове   места —рако   метастапоплзу   улипо доро  землина кам   на   ствена леной травена ржавом желе    литки раны залеземля выздоровеглино-сине-бледный шазадыша задыша

НА ОТДЫХЕ

красный «Запоросада на порогре   в трав сухом ковыбрат пьян с утраказак в кавыон откры   багаи зале   с ногавозле водыхает-отдымейство-се    родливы всема – свиномаде – поросяобжира   брю    лько что не хрюсам отец семепье ее в кусте —в полосатой те —    стественной тюрьмеа над ними – невыкраше   небрегромозд   облане суля добрагодовал   ублюлезе мате   в   здудаже море блю    нистым   медурший пойма лягув зад ее надувдр   захн   роб —    тец дал в лобэто все – картии на сте   виси    тянут паути    ешек моря сито ли   дожник худто ли дождик будто ли это быдвсей приро   обрыд

ПАМЯТНОЕ ЛЕТО

пионер   ла    пительном не    лышатся фламуторно мневарится борщв спальне отря    журю не зряляжки уборщбелые-бемощные ляжзайчики пляшруки дебемокрая тряп    нующий задярко внезапкак подошелзад-рал подолвесь задрожавоображаполную гру    шистый лобокскладками бок…думал: умруфлаги полощ    стынная площ    леная рощнежн   бересттомн   подроствсюду я лаз …феску надевдлинная дев    бается глазпахнет малинжжется крапихочешь – терпилядвия длиннхочешь – угостмятая в горст    лько разрешитрусики скинтам волоскиноги пошизрит любопыт    лание спит    локол ко обеиз лесу бемальчик и девот они – где? —бревна турнимимо! – вернизвук пианифлигель крылом    чиха с весломкем-то обломядра бедро —смутный угро

ПЕТЯ

в дет   садудети в кровакто уплывакто улетавсе на видуа воспитагладит котавдруг воспитакрикнул: вставав дет   садудети вскочичижики-чиробышки-вокто кого!    кавые глаз    тателю сказ– А Петя спион – матросон описвесь матросв дет   садусняли штанивсе как одион опоздаи замарав дет   садупо коридосидя в рядувсе дружно ду– Петя в горшоголову всуможно егоя нарису   ?– так хорошо?вот головасверху горшоПетя не плаэто коров красный горов дет саду140 дуПетя бунтуна третьем годувсе гулягде им веляделают токазано чтовремя поспавремя посраПетя бы раПетя не моПетя! урасделай им моморе им сделай!

ЭПИГРАММА НА САМОГО СЕБЯ

Хелмеци – поэт —он слова кромсапонял све   и веттакже Хокусанаш великий Пувторопях словав чернови   опуи негодовасколь   несме   погина просторах литтак что мне – Сапгии сам бог велит

СТРЕКОЗА

мимо – жуя гляжусвет путиощутиммедлит времвсе лети    встречу стремвве и внизвдруг повисв све зари —изнутривесь вибрир    тарной струн …я – Гаруналь-Рашидя в хурджинбыл зашитв эту променя бро(а глазазавяза)и кричаот отчав пустотея взлетестрекозастрекоза!О Алла! —я открылсилу крыли желакрасотамне явии в экстаот любвивесь дрожая в водеотражакак в слюде —и вибрирвижу мирв сто зерка —так сверкабо и во —шебалство!шебалство!в облакана закамы мелькавозникамы – свечепредвечешуйки-челюсти-чевсевозмож    льки и мошмельтешамы толчемО душа! —ты о чем? —соберисьи серебрисбристый шаи спешастать одним    бристым шамы поднимв млечный дымО душа! —в млечный дымя – не мухя – халифмир и духвосхваливв свете луполечупо лучуна востокв Шамбалу —в том садумой цветокя найду —но ещея подумстать ли мнечелове

ПЕСНЬ ОДИНОКОГО КОМАРА

О-динди-тятя-нинитьпаркмеркокнсветгонветрпруднадвбокночьв зеркглазсверкрукплечлечь! —вдругзвук– гнусьпрочьбрысь!темьлестамнастьмаО-динтон —стонздесьвесьгрудь —петь!– пи-и-тьвпи-и-вв жи-ивплотьвновьтутгневзудхлопв лобкровьтрупкакмалко-мар

НА СМЕРТЬ ПУДЕЛЯ

пудель наш корич    шайший наш Рик-Флипв одноча погибчем и возвеличумер деликакончился достойлишь глаза зака– стой Рикуша! стой! —но встряхнулся весь —и уже не здесьв небесах арханрадостно маха    шистыми хвоста    ша твоя чистаприумно таланты плывешь мой пув пеструю толпуправедных собавсе они тебядружелюб обнюха на райской кухпостоянно пахжареной печеморем крем течеайсбергами – сахр-ррр!полдень неподвижнздесь в саду под вишндвое в две лопа    гилу мы копакорни вылезакорни вырезаместа надо маменьше чем младебу   удобно здепод зеленой вишн —вот ты и лежишьбудто задремаи сверну колечкак во чреве вечнлежа на подстилдыш с одыш и частвсех ты нас простил…страшен и зубастты агонизипомутнели зра …ну! ползи ползизадыха от рав све и пустоту    тягиваясь весь    ступа на устувыше выше лезь!ты уже высов космосе повис —в блеске серебрискаждый волосопреданно скулишьне робей малыш!между звезд скользяты плывешь все вышк новому Хозя

МОНО

не помню сколько зим и леоблез и побелесим-па-воч-ка – один актеходил – не помню ктотак тоже вочки на умеа сам такая мертакой склеро – покаме вспомуже забыл о комразбито с-кло – там через двор —досчатая уборс постели вста – боли живокакое-то живопальто наде   себе помоно там я был по-морука сама сжима   костыльтуда веди – в кусты    стегни скорей ширинку сволзачем сюда привел?а ночью све – один в уме —бесхозные предмесалфе   буфе   очки и шадве маленьких лоша    левизор соски «ассорти»сосавица с картинадев пиджу лежу – дрожуи ржу – такая жуза окн – фона   – и через дверьфигур – идет в убор    деяльник   хонько теребянащупаю себярук-а в рук-ав сук-но добр-ротключ-чица под-дбородне вспом…    напильник сволочье! —небритый… ухо – чье?как будто лопнула пружии всё во мне дрожиили о кафель шлеп часыи всё внутри рассысейчас я вспомню все собыкакие?.. все забыстака стека   вода? куда?отдайте жи  ! отда

ЮНОША-ДЕБИЛ

на набереж   на стувсегда сиди   дебион хочет всех любион смотри в даль пусту    кривленно-длинной шепочти что отделе    стремленный в мо   зелеа если о душе —ма молится влюблеи если скажет мавсё может понимапах   пченая   лбасама   чистит для негона пляж глядит часакивая головораздумывает робна   лнце лежит в коробголышиков наботакие все серьезвот срежут прутик – розгвот сделают бо-бо(кивает голова)за то что виноваза машами следита маши не сердити даже улыбаон рад что их забаи тоже улыбаво весь свой рот щерба«ешь сына колбасучто зря на них – на сузадами вертят гол   »– не на   их бить! не наон зрит – его винахватается за гол —с ушами забира  !летает золотавсе выше подлетаголышики играа маши гоше дадморской леденчик гладначнешь его лиза —он сладкий как слеза

МОРЕ И ВЫСОЦКИЙ

на песчаных пляжспины груди ляжчеловеч икрав дым на   лнце сгоравсе автоматик морю прикатии орет на солнцс того све   Высоци хрипи Высоиз транзи   в песоносит хип   обшарп    зистор «дабл-шарп»ходит по теламдевушек уламна шнурке злат-крестстомато   извести орет Высочто по моде всёк морю из машитопает спеши    хающих толпаплавают купастонут наслажда«хороша вода»и кричит Высотего грусть сосети хрипи Высочто – химера всёстойте! где же могде морская во   ?поиска ладодайте валидо ! —водороcль сухапластик и трухаи хрипит Высот«нет морских красот»шелестит Высокак сухой песоа вдали барха    ряются во мглетам беле скелекульи потрохаэто все ужаморе убежаи орет Высоц«виноват ваш соц!»затиха Высоцостается соцчто-то там вдаликраем шевелинеужели мопенною каймо ?парус там взлетакак писа Катаи орет Высотк морю нас зоветвла пое Высо —с хрипотцой басочто ж никто не двина призыв любви?тут вскочи я с чреслпрыг – на волнорезнырк! – о камень – кок! —треснул черепок…там орет Высотс неземных высоттам в раю о лювместе с ним хриплю

СЕМЕЙСТВО

на косогоре надбелее   дом скв   садтам рада моя дутри месяца в годустуча печа   с утрамашинка на веранне жарко и не тесни лень скв   занавесслежу неравнодузеленый св   в садусоседи проплывакак в глубине аква    дыхается хозяйопухли ее нолегла бы – да нельзяи умерла бы – нопоспели абрикои плакать так легкоприеха   зяйки дорасползшаяся доневероя   размеи в   клянной полутьмезовет на море му    лыбается ему    лыбается скелеторчат мослы колев глазах сидит компью– да я и сам не пьютербуржец нездорови с тросточкой хромадля дурочки – племяон протянул веревот сливы и до ябли девочка гулядержась переставляи осклабляясь слаббескровленными деснбывает и несносна ма   ее весьмакокетлива и женлишь в серых зрач   уженерадость и зимамуж вышел из больнии прыгал по путиступня-то ампутивина-то никотии – боже сохрани! —а он еще шутина   лезном стуле сион чинит свой башмаи некого спросиза что такой кошма —такое наказаннеуж   за доброту?..из космоса летунздесь искрой показана этот дом и сад —живые ду   не спяттакое-то семейи все шутя посмеито книги то журнато полная луна —и вечером купаидет толпа мутабольные и увеч– я вижу – люди счастлуна и теплый вечи нежное учас …а может быть как разпример для человеч ?

«вот бы род   на друг   план…»

вот бы род   на друг   планя уже   дился на   гой   нетевот бы им   ин   каря уже   мею   ную   рмуесли бы взир   ин   глазя уже   раю ными   замина   лю   на   жу   на не   на сена   дей на   ков на   бо на   бя

МЕРТВЫЙ СЕЗОН

(1988)

ВИРУС

начинается с утравходит мо   и в белом враи такие препараокачуриться пораотдыхаю в санаторпочиняю свой мотора мои воспоминаплы   блаками на менядень на сумерки похо    кого бегут проходаже тени… если честсам нырну в любой подъездчеловек – он весь отверст    жется за все ответсти такое ощущевиноват – и нет прощегрустный ком неполноце    пряжение в лицездесь – при всех – сейчас меняв стра   деяньях обвинясзади города простра    полняют волны страв дождь от ужаса дрожадаже зданья искажаи лягушками вездескачут – это эпидедергается эпилеп– эпицентр! эп – эп – эп…почему глаза расшигубы руки – все спешичто уби   тебя сестранеужели вирус страа зрачки всё уже уж    стаясь радужной окружсвет уходит подозрис потолка свисает грипогружаемся все глу    лько отсвет на полусам трясусь и ты – желе    сподь! не надо! пожалезлым комочком паюсь-слимысли – водоросли – слии уже не страшно нежить как сырость на стене

МОЛИТВА

утки летят над мосолн   и обл   в дремоночь за Урал – хребв ямине между горалагерь от ламп ослеп    качиваются между барамо   в весь свой разма    лько волны по пляжу размадинокий абха   задремаду по льду в громк   тишсолдат в тяжелой шинене подстрели бы с вышчувств   взгл – на мнеза проволо   бесится   чарксается скалится ярктам я ищу люгде их нет и не может бы    лкой стебли и хво   шевелю  ягды   ловы и голубывот я пришел в свой ла    делся залез на койспящих солда телав кой мне – и мир и покойлампа – и та не мешавы воспари душа    лна бубух! – как плита    йки над мо разлетав   лнце зимний штормбелых ча   накормГспди! – я Твой раДавший! – всем Тебя люнаши тела заклюнебо душе поданас маята пытажизнь надоест – и та    лько воскликнешь: ма!и сгинешь не понимаГспди! – я твой ра —    следний между людьмиДавший! – Твоя равот Твоя жизнь – возьмиВзявший! – Тебя бласлезы – Твоя вларазве не я в бараумер – сосед по нана берегу – корявывернута сосна

МЕРТВЫЙ СЕЗОН

сок и мякоть пожираостается кожура    жура мандарина песке говоричто конец ноября —морю то же говорячерн   от вла   корямерт   этот сезонв ду   опущен как зонда она в лохмо   бедна    лнце увидела однажи живет воспомина    сноязычна и пустав стах самшита обитаду   посмотри вданеужто не вида ?плями-кап на вет   висязапрокинулась всяпотому-то дрожь – озянебо вяло и лиложется всегда лилотак повсю   на землестонет сущее в томлеволя сердца и ума —нет они не понимасерд   серд – красн   ша —нет они не разрешаточно зыбь в тума – душавот и смотришь ожидав никуда или туда —    лько бередишь тоскуи конца нет этой скучто-то чудится огромбольше! – зримое Добром —выше! —

РОЩА НА ПИЦУНДЕ

красн   будто мореные ствокоряг   и длинные тенина мокром песке – торжествозапустенивздыхающая во    стигающий простовезде сквозят пусто —и более тогоНепостижим ! – я чувствмежду тенями чернпрячет свои форм    чудливо кругло распластвчуже сквозит Незрихвою колыша жабрвнутр   глаз озаримгн   обликов собродни как будто враждедругие – как ры   в водеиные вполне равнодукак белые ро   в саду    жется: сейчас увивсе во плоти и крови…не то что и полови —    лекулы не уловидыша и враща   с наво времени и пространевидима и темнастранная наша сестра

КУКЛА НА МОРСКОМ БЕРЕГУ

…что сердцу обида куклы

обиды своей жалчей

И. Анненский
ржавый сор на бере   выбрракови   открыла жабрпластик пальмовые реброт Адама – странный обри стихая чертит монечто пенной бахромобудто пишет мне письмои при этом вслух бормов черных водосл   – где? —мама! – розовый младеплатье мокрое надеголова лежит отдеи сама себя спеша– это кукла! – утешаи себе не ве   душа(кукла старая больша )даже камнем ненародураком уби   ныроки на трех нога собактак душе не поперекбезголовая   сотаножка вве   поднятапальчики пересчитамертвых пляжей нищетаи вся муть весь жар со днастыд и боль и грех воня —в кро   и в пятнах простыня —не гляди ты на меня!никого не убиваговорил тебе слованет послу   ты не прававзглядом небу – головавсе как надо – хлам не собрракови открыла жабрпластик пальмовые реброт Адама – странный обр

«была земля – осталась   ля…»

была земля – осталась   ляи ту – в трубу…зачем себя же представлякогда меня не бу   ?    щая тоска берет за грудья сам за гло   себя беру:зачем стоит земля и некогда меня на свете не ?такое здесь противорене развязать и не разрея – смы   Творца – сам бог и цасебя же отрица

БУШЛАТ

вспенилась – плеснула   лначеловек идет хромаон – в ушанке и бушлаа на дереве – хурмамо – пятнистый малахизимы теплые в Колхитемный лик – больной старизябко что ни говоригреет стеганная вав русской печке – головагде-то в прошлом за Урапродувает снег бараслышу крики лай собавижу юного себяволны ходят по толпе:– На дороге… – Где?.. – ЧП!..вся колонна в снег леглана ветру они лежаткак Малевича квадрат —эти черные бушлаи бросаясь рвут овчаи ругаясь бьет начаи орет над головокак взбесившийся конвочем бушлаты недовочто им надо? надо вотесно – узкие дома —а над ними тороплиоблака бегут с проли —европейская зима(человек идет хрома)я почти сошел с ума! —жить и чувствовать спешана бульваре пил с клошавесь Пари на рождество    таны осыпа листвои сквозь дождь лучились фавозле Арки Триумфавот – смотрю – в толпе прошламанекенщица в бушласолнце в горнице – зимаприехали я и мав ссылку – к солнцу и зиме    лица – сотни киломебурки – кожаные пятвкусно по снегу скрипятзапах сена хруст овсауколол щекой отеусадил уютно в са(ах как грели зимы те!)хорошо бежит лошад —на отце-то был бушлатпотерял я зимам счегде-то спит зима еще —гда не знаю только бувижу ус и нос в гробупро который говорят:деревянный шит бушлат    цатый век – зима вездемятый век – зека – и с денам знакомая одена экране шути шута в цеху бушлаты шьют

<НА ПУТИ К «ДЕТЯМ В САДУ»>[4]

АПОФЕОЗ ФЕТА

(остальные стихи читать неслышным шопотом, артикулируя губами)

Шопот, робкое дыхаТр (ели соловья),Серебро и колыха(Сонного ручья)Све   ночн     чные   теТе     (ни без конца)РядМилого     ли(В дымных тучках     розы(Отблеск янтаря),И лобзание и сле(И заря, заря)!..

ЖАЛОСТЛИВЫЕ ЛЮДИ

Строкитакая жалостивица —разлилась по талому снегусница[*]чуть не наступилозвини конечно – и прошелуздил воршечерездбылоо что? – волосырость?ладкое в слезонах глицо?голая ногания или ек-селезенки?что-то скользкоея и ам акй – вспои и потеклчувотв-тыв: текусь по собств-тыв спинепо звонкам – позвонкам взахлебрастекаюсь по сизам по лужасам[**]до до не додо и себя жалкашица[***]гребята оберите еня овками и опатамионесите еня до дов едрузиях и тазариях:а уж тем я сам ак-нибудь

ГДЕ-ТО В ПОДНЕБЕСНОЙ

(стихи под барабан)

БОГОМОЛ

высокона балкосерой стекак на стемеднолицсловно рыцвесь в хитивосхитикак стручоотвлечёты расцвёлБогомоли застылБогу миллапки слокак Числоистина —и стена

ПОРЯДКОВЫЙ ПЕРЕУЛОК

Этюды

ВЕСНА В ПОРЯДКОВОМ

змеин           трубы на мерзл           землеребристой корой          хмотья резиныспевшимся снегом          блитая чем-то горалошадиных ошметвсе это утромразмывчато           нежных облаакварель          нцемсветом растерт          в пудру – и переул

МАРТ

замком капелью скорлупой или фольгой от шоколадане щелкайзамк     кап     скорл     или     льгой от шокпрошелестпересв     сини     ст     ст     цыптич     сердечко     пуст     в солнци столько в солнце пустотыдля птичьего сердечкачто замираешь чувствуя себяв          замира     чувст      яв

ВО ДВОРЕ БАНКА

      щицы в синих халачего только ниобрыв      зеленые чуть ли но день     кникой пахнут     дель поднял ногжелтые подтеки на бумаг – все слипстуч     телетайпы – старатам за двойной рап снова несут          бум! – дождь пирапод утро въезжа          обвалом под окнамигул по сейфам и подва          лишь почесывает за ухом                    мысль не до     до Бо                    чувст     мыс! до

ВОЗНЕСЕНИЕ

     лько вскрик           не навылета      из      кнане усп           она      мамадвора кры      сква      норамаи не      пад      в глу           в облсква накр      обл опрсебя догоня           проле           насквсветонос в           стыне           сание ласков     леко оставилмок света себя расплавилни зем      ни вселен      ни бя нетсв вса                     в свет

НА ЦЕНТРАЛЬНОМ РЫНКЕ

Диска      пуста зелень      ски мястьяне глазаста зубаста румя     скве            стоянно      кое чудоснова крест      неве откуданеужто еще родит эти      щи      чва?на всю      ленную      жется одна сплошь      сквана голом      фальте      клянные кубыи растут одни      новинки как гриили в стериль      мосфере следятпробирки из дырки      кают лдатлишь на площ      – на пла       – три      рышка      леного укаи очере      мимо –  прощаются пла      – про      без звука

ЛОЛИТА

сняла коф      трит в      логолу            ски тенью обвелогруб            пряжа      лок лентомлен      изнутр тру      коленсоскуч      по солнцу белые но      в чулпесок вет      кам    тень огулру      гладили выше и выно      до не      а      лова ниже травы     дростки смо            усмеш      не смоеще на усах не высох            мо     дет тяж                  – трет чулоквойд – разв            – и ах! –      деть в потолок

АВТОПОРТРЕТ

в      клянной полутьме среда фарфоотража      лова живоводит бритвой по щев полированной пове            жу егорасплы      в      возникая изкак-то глупо и смешно отдувая уси там на чет горизо      где здапузыри      глаз-водаи в том что про      и в том что бу     вное что эту черную      лезную бу                       глядеть себя                             обще мешает

УЧУ АНГЛИЙСКИЙ

майским утр      давно так не чувствсолн            и вет      и      ленные кустпомню в готич      кни      Ганс илитак же гуля размышля            и люощущ      само      или добная тематень удаля      от      ени дома     стаю карт      из кармаучу англ      дость ума«спик ингл      инг      ейшон вис плеже»с удово      распах      а вет свежене мо      бы      чтобы      лыко это —не сам пред      а свет      мета

УГЛОВОЙ ПЕРЕУЛОК

     стоянно –      и опятьбля бля – у помойки постоятьтемнота дляу      дростков – ни рубля           блажит никто?в      ляпе – в кожаном пальто           лужам крутясь     блескивает грязь     баки черные как звери     гареты е      по крайней мерескрип –       шистый кот на одеяле     экране отра Страдивари                         пка!

ВЕЧЕРА, КОТОРЫЕ БЫЛИ

Мир      торый      надеется на чувстви настр     листая эту книгбросила      гляд     свет на дорогот костра      листва                 глина в отвасилуэт и запах экскава                       винкой луны                       лодком потянуло                 рожкой лодкасеребрист                  ну      ну

ЖЕНЩИНА С РЕБЕНКОМ

                 из трубкимолча            – меня!     строение сразу изменя     глаза – в зеркале свенерешительно – не отвеи малыш требук маме к маме ПОЕДУгде раскачивают деревья небо     залаяла виляя хвостомхлопну      дверь – по снегу проваоблегченно:      права!и теперь – и потом – и всегда

ОДНОЙ ЛИНИЕЙ

необяза                 набросс точностью до      чки           робышекштрихом в возд      хвост     призной линиейСразу дом – и сад – и шляпа с кробосая но      рискуя покачи     дрявым кустом сморо     бус остано            возле дачиприе      закрича      ра     линией – ма          и шля          и чемодв веран      – и шампан      – и ура – и вчера

ТОМЛЕНИЕ ДУХА

все обесце            сам не ты ли?           опять сомнечто ни по           оно придет – а мне нечто ни засмотришь – а на ули            уж леиспыта            долготерпе     – только отсвет высокого пеМы возника                       лысо с той стороны

У ПОМОЙКИ

     леный бак      кут ссакирыж      с пяти         две      бакипринюх                 рой      леных мух     хмотья      кеты моло      чудо      бутылвсе это выва      на стол     тюрморт краси      блево      тренностейурч      тыч            все      льше      стейгал      воро            клю      и шестне пуга      не деру      – сморщ      и зубаст     вонное тесто все      кло и      расталоне бой      всем хва       – и жителям      артала     водчик и      есарь            хмелья с утравизг!      брвзг! дра      ! – отогн      от      дра

МОСКОВСКИЕ ВСТРЕЧИ

проходя по Новослобод                       еловека               иловый носушеобразен – и рыдаходя из Лялина                       ловека     рщенное лицоладкий лоб и большвыходя из            проходя по     опять того же      векана этот раз     не больше чем у всехникуда не            вообще           тот же            еккто кого преслекто за кем гони      а?

ЛУБОК

(1990)

ПЕРСОНАЛЬНЫЙ КОМПЬЮТЕР

1. т е к с т : навык тексты компьютер работать приобретать вы быстро необходимый персональный (см).2. работая с текстами на персональном компьютере вы быстро приобретаете необходимый навык (см. № 1)3. работая с вами персональный компьютер быстро приобретает необходимый навык (см. текст)4. вас быстро приобретает персональный компьютер и работает на вашем навыке (необходимо см. текст)5. необходимый навык приобретает персонально вас. вы быстро работаете на компьютер (см. текст)6. вы – компьютер. приобретаете необходимый персональный навык. быстро работаете с текстами (см. № 1)7. вы – текст. вы – текст. вы – текст.к о м п ь ю т е р : работать! быстро!т е к с т : необходим персональный навык (см. № 1)8. вы – навык. вы – навык. вы – навык.т е к с т : вы приобретаете персональный компьютер.работать быстро необходимо (см. № 1)н а в ы к : вы при пер комп ра бы необх (см. № 1)9. ЗАПОМНИТЕ! РАБОТАЯ БЫСТРО, ВЫ ПРИОБРЕТАЕТЕ! ПЕРСОНАЛЬНЫЙ КОМПЬЮТЕР С ТЕКСТАМИ НЕОБХОДИМ. (см. № 1)

СОВРЕМЕННЫЙ ЛУБОК

1. АЛКАШ

алкаш обнимал у помойки зеленую женщину-рыбу и запрокинувшись пил из бутылкиалкаш запрокинувшись пил из зеленой бутылки – красивая женщина-рыба его обнималазеленый алкаш и красивая женщина-рыба пили вдвоем из помойки запрокинувшись обнимаясьалкаш запрокинувшись пил зеленую женщину-рыбу – помойка его обнималабутылка пила из помойки зеленого алкаша – красивая женщина-рыба обнимала ее запрокинувшисьпомойка пила из бутылки зеленого алкаша и красивую женщину-рыбу запрокинувшись обнимая

2. ХМЫРЬ

лиловый хмырь – видали в темном переулке? – баюкал мертвое дитявидали? – темный переулок баюкал мертвое дитя и лилового хмыряв темном переулке незрячие окошки при луне видали: мертвое дитя несет лилового хмырялиловый хмырь смотрел на мертвое дитя – и видел темный переулок – незрячие окошки при лунелюбило мертвое дитя наш темный бледный переулок и длинного лилового хмырялиловое дитя и бледный переулок – и в небесах висит незрячий хмырьнас мертвое баюкает

3. СЕРЖАНТ

сержант схватил автомат Калашникова упер в синий живот и с наслаждением стал стрелять в толпутолпа уперла автомат схватила Калашникова – сержанта и стала стрелять с наслаждением в синий животКалашников-автомат с наслаждением стал стрелять в толпу… в сержанта… в живот… в синие…в Калашникове толпа с наслаждением стала стрелять в синий автомат что стоял на углусинее схватило толпу и стало стрелять как автоматнаслаждение стало стрелять

НАГЛЯДНАЯ АГИТАЦИЯ

на мотив рисунка В. Сысоевавышли из автобуса туристы – удивляются церковкам и колоннам нарисованным на листах фанерывышли церкви и колонны на площадь – удивляются заморским туристам нарисованным на листах фанерывышла из автобуса фанера – удивляется церковкам и колоннам нарисованным на заморских туристахвышел из туриста автобус, из другого выперла колонна, а из третьего вылезла церковь – нарисовано на листах фанерынарисовано удивительное: вышли разом, строятся в колонны церкви храмы автобусы туристы – а над ними плавает фанерани бумаги, ни листа фанеры – на автобусе нарисовано: туристы удивляются на церковки колонныничего – ни церквей, ни храмов, ни автобусов, ни туристов – одна фанерада и та нарисована

ПРИВЕРЕДЛИВЫЙ АРХАНГЕЛ

(танец памяти Высоцкого)Михаил Барышников танцевал Высоцкого в крови и грязи – зеленой бархатной тряпкой ехал на коленях по гладкой сцене гениально! – «только кони мне попались привередливые» – в окна зала смотрел Лос-Анджелес – конская морда – японский богВысоцкий танцевал как всегда на коленях – задыхаясь в крови и грязи – в окна зала смотрел привередливый Миша Барышников конской мордой своей гениальной – бог и тряпка танцевали на сцене – день Лос-Анджелеса бархатный зеленыйконская морда танцевала на сцене – гениально! – в окна зала смотрел день тряпкой – зеленым Высоцким: «Михаил Барышников!.. А? Михаил…» – бархатным-бархатным…сцена крутясь ехала по гладкому Лос-Анджелесу – за ней бежал Михаил Барышников тряпкой и Высоцкий японской конской мордой – зеленый бархатный заржал гениально в крови и грязи – привередливый архангелокна зала смотрели в окна зала – где Михаилом Барышниковым – где Высоцким – где зеленым бархатом – где тряпкой в крови и грязи – где конской мордой – где Лос-Анджелесом – где японским богом – и все это ехало по гладкой сценеи все-таки лошадиная морда – Барышников и тряпка – Высоцкий – московским поэтом предсказанный танец – гениально! – где и когда ты узрел Владислав – японский бог? – ведь тогда еще он еще жил – это столоверчение сцены – этот бархат в крови и грязи – в окна зала смотрящие мы – и зеленый Лос-Анджелес…

СТОЯЩАЯ ПОСТЕЛЬ

«Зверь о двух спинах»

(В. Шекспир)
он сжал ее смуглую сиську, она поймала его стоящий – зверь о двух спинах в постелигеральдический зверь о двух спинах сжал ее смуглую сиську, поймал его за стоящий – опрокинул на них постельона поймала его за смуглую сиську, он сжал ее стоящий – зверь о двух спинах рычитстоящий и сиська – сжал их в когтях геральдический смуглый зверь о двух спинахпостель двуединого зверя поймала, ухватила за смуглую сиську за стоящий – прыгает и рычитстоящий – зверь – смуглые сиськи ему постель – сжали поймали – прыгают и рычатстоящий зверь о двух спинах, смуглый (луна в окно) стоящая постель

ИЗРЕЧЕНИЯ РЕЧЕЙ

1

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: «Товарищи! мы сегодня переживаем историческое событие исключительной важности»

товарищи! нас сегодня переживает историческое событиенас сегодня пережевывает историческое событиетоварищи! мы сегодня – товарищимы сегодня – исторические товарищиисключительной важности событие – мынаше историческое событие сегодня нас…историческое событие нас исключит…товарищи! переживаем переживаемразрешите считать сегодняразрешите считать событиеразрешите нас считать товарищиразрешите нас! разрешите…

2

…валят в одну кучу и пищевые отходы и пластмассу и металл устраивая на свалках огромные геростратовы костры. Ряд ученых обсуждает всерьез…

Из речи директора Фирмы «Эй Би-Эф-Ай» на симпозиуме по вопросам экологии
ученых валят в одну кучуученых валят в пищевые отходыученых валят в огромные геростратовы кострыогромные геростратовы костры где ряд ученых обсуждают —ряд ученых ищет пластмассу и металл —пищевую пластмассу и пищевой металлустраивая кучу пищевые отходы ищут ученых…кучу на свалке где пищевые отходыкучу устраивая огромные кострыряд ученых и пищевые отходы – это уже всерьез!пищевые отходы всерьез обсуждают ученыхпищевые отходы уже валят в одну кучу ученыхкуча ученыхотходы ученыхотходы огромных ученыхотходы огромных геростратовых ученыхученых уже всерьезряд ученых устраивая на свалке симпозиумы уже всерьезобсуждает одну огромную геростратову кучувалят уже всерьезряд ученых валит других ученых – ряд ученых это устраиваетгеростратовы костры

3

…войска конечно товарищи хорошо видят и понимают где причина а где следствие —

сказал на партийном съезде генерал с трибуны
войска – причина товарищи – следствиепричина видит, следствие понимаетгде войска – хорошогде хорошо, там товарищитоварищи видят: следствие хорошотоварищи понимают: войска хорошовойска конечно – товарищигде товарищи, там и войскагде товарищи, там и следствиеконечно войска, а причина – товарищигде видят, а где понимаютгде видят – понимают, а где понимают – видяттоварищи войска! конечно хорошовойска конечно – все

4

…гений умирает, посредственность благоденствует —

Из юбилейной речи о Моцарте
гений – гений умирает, гений – посредственность благоденствуетгений умирает, но благоденствуетпосредственность благоденствует, но умираетумирает благоденствует умирает благоденствует умираетгений посредственность умирает благоденствуетгений благоденствует, а посредственность – посредственность

5

…не я выбирал эту систему эту страну… —

не сказал я на сборище русских поэтов, которое не состоялось
меня выбирала эта система эта странаэта страна выбирала эту системусистема сама выбирала эту странувыбрала – стала системой странывыбрала – стала страной системыстранная странабессистемная системасистематический сбойне я выбирал эту странуно я выбираю эту странуэта страна – не страна, но странастрана как страна и не как странастрана: за страною – страна и страна…

РАЗВИТИЕ МЕТОДА

(1991)

МЕТОД

Случайные слова возьми и пропустиВозьми случайные и пропусти словаВозьми слова и пропусти случайныеВозьми «слова, слова, слова»Возьми слова и пропусти словаВозьми и пропусти «возьми» —и слова пропусти.

ДЕРЕВО НАД ОВРАГОМ

Над оврагом небо падаетдерево ящером в снегу изогнулосьсерый снег падает в небоизогнулось небо серым ящеромдерево падает ящером в снеговраг изогнулся серым ящеромящер изогнулся оврагомовраг падает деревом в снегснег изогнулся небомнебо падает в овраговраг изогнулся деревомдерево падает в небоовраг падает в серое небосерый снег падает ящеромнебо овраг дерево снегизогнулся серый

СКАМЬЯ В СУГРОБЕ

снежной подушкой скамейка оранжево под фонаремв темноту деревья – живоеприжать ладонь – холодок – отпечатокприжать – живое оранжевоживой отпечаток на снежной подушкеснежной подушкой живое – ладоньпод фонарем прижать ладонь – в темноту оранжевоживой отпечаток – ладоньладонь – в темноту деревьямиладонь – фонарем оранжеволадонь – оранжево живое в темнотуоранжево-темна ладонь

ДВОЙНАЯ ТЕНЬ

вздрогнул – моя двойная тень на снегувысоко двоится белая лунана двойной луне – двойное неботри звезды – алмазная стрелана снегу – алмазная стрелавздрогнула двойная лунавысоко двоится белая теньвздрогнуло мое двойное небоалмазная стрела пронзила тень —мою двойную тень на снегу

МОРОЗ

скрипят деревья в лазури – Божья Радостьскрипит Божья Радость – в деревьях лазурькрепка Божья Радость – сильней человекащиплет за уши обжигает скулы Божья Радостьна ресницах намораживает слезы Радостькак в пустыне восхищает в небо дух

МАРТ В ЛЕСУ

там сейчас весна очевидносинеет лес дорога – развезлоочевидно в лес не войтитам сейчас развезло – лесдорога в зябкий лес синеетда очевидно там сейчас —весна: дорога – не дорогаи зябкий лес еще не лесв зябкий лес не войти – развезлосинеет – не войтидорога – развезлои зябко – развезло там очевиднодорога лес сейчас – и не войти

ВЕСНА

скелет ползал и собирал подснежники на лугу – весна!подснежники ползали по лугу – скелет их собиралвесна собирала скелеты на лугувесна собирала скелет подснежникаподснежники ползали ползали… да подснежники ли это?луга ползали по лугам – весна!скелет весь в подснежниках – это весна

ИГРА В БИСЕР

1страх рождает ненавистьненависть рождает страхлюбовь рождает пониманиепонимание рождает любовь2любовь рождает ненавистьненависть рождает пониманиепонимание рождает страхстрах рождает любовьлюбовь рождает страхстрах рождает пониманиепонимание рождает ненавистьненависть рождает любовь3любовь понимание ненависть страхстрах любовь понимание ненавистьненависть страх любовь пониманиепонимание ненависть страх любовь

МАШИНА ВРЕМЕНИ

он сидел спиной к морю на солнце и слышал как        накатывались волныон размышлял о машине времени как она устроенаи машинально сдвигал серые камешки в пирамидкусидел и слышал как сидел и слышалон размышлял: она устроена как машинаслышал спиной; на солнце накатывались волны —она устроена как пирамиданакатывались волны – спиной к морю —она устроена как серые камешкимашинально она устроена или как?солнце накатывалось на солнцеразмышлял и двигал машину времени машинальносолнце-солнце накатывалось на спину-спинусерые камешки двигали пирамидкуон спиной слышал какдвигали во времени —размышляли серые камешки или —волны солнца накатывались накамешки машины временисколько их спиной к морю сидело?

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ

а ведь это действительно происходило со многими жившими тогда она писала мне письма не думая хорошо ли они написаны или плохо

а ведь это происходило – она писаладействительно происходилохорошо она писала – писала письма не думаяпроисходило в ту пору со многимиписала письма не думая мне ли они написаныведь это со многими жившимиони хорошо написаны – эти письмав ту пору действительно жившимиили плохо они написаны не думаяведь это в ту пору в ту порухорошо или плохо мне они написаныдействительно происходилодумая хорошо писала плохописала плохо написаны хорошоведь это в ту пору действительнописала написаны – она мне – хорошо плохо – а ведь происходило

РЕБЕНОК

облако – дерево небаоблако тает – это болезньв небе – больное деревов небе дерево болеет облакомпотому и белоеоттого и тает

БОЛЬ

это она всегда понимала хорошо: нельзя причинять боль другому

«нельзя причинять боль другому? другому это хорошо»(нельзя другому причинять – боль)«боль – это хорошо, это другому»(боль понимала хорошо: нельзя)она не понимала: «боль нельзя?»(боль – это всегда нельзя)она всегда понимала: причинять боль – это хорошо, это        другому нельзяона хорошо понимала: боль – это всегда хорошо, но всегда        причинять нельзя

ГОРЫ

в горах сияли враги – и всегдаони находили друг друга в горахнаходили причину – друг другасияла причина которая их убивалаих всегда находил Богдрузья в себе находили причинуубивая друг друга в горахвернее причина друзей находиладруг друга они убивали сияяих всегда находил Богдрузья и враги словно горы в горахгоры всегда находили друг другаи причину причин находилиубивая друг друга горы сияли —нас всегда находил Бог

НА ЭКРАНЕ TV

На экране вспоминал старик – палачвспоминал и мучился старик – жертварассуждал благообразный комментаторна голой земле валялись клубки ржавой проволокиржавый старик – палач вспоминал как докладывалблагообразный старик – жертва мучился на голой землерассуждал комментатор о голой землеклубки ржавой проволоки вспоминали на голой землеголая земля мучилась на голой землена экране комментатор мучился когда ржавый    и благообразный вспоминали о страшных временахстарик-палач и жертва мучился клубком ржавой проволокиэкран мучился клубком проволокистрашные времена – о страшных временах

ЛЕТУЧАЯ ФРАЗА

любит русский писатель как русский (это известно)любит русский писатель как никто (это возможно)любит русский писатель: никто я! никто (это слыхали)никто не любит как русский писатель (это уже перебор)есть русский писатель и русский никтолюбит русский никто как русскийлюбит русский никто как русский писательлюбит русский никто как никтоникто не любит чтобы ему – писательлюбит никто чтобы ему – писатель! —чтобы русский писатель ему как никто!..а русский писатель не любит не любитписатель не любит как русский писателькак русский не любит и как писательписатель любит чтобы ему – никто! —чтобы никто: «писатель! не любит!» —ни писатель ни русский – никто и никто

БЕСПРЕДЕЛЬНОСТЬ И РАЗУМ

какой разум может охватить беспредельность

какой разум может охватить Разум?Разум – Беспредельностькакая Беспредельность – Разум!какая Беспредельность может охватить Разум:Разум может охватить БеспредельностьБеспредельность – какой Разум!какая Беспредельность – Беспредельность!какая Беспредельность?какая Беспредельность может охватить Беспредельность?может какая может?..может Беспредельность – Разум?может Разум какая?..может какая…

УЧЕНИК

…постоянно я чувствую потребность разрушать то, что строю с таким трудом

Пабло Пикассо
постоянно чувствую потребностьразрушать что строю постояннопостоянно разрушать что строюразрушать потребность разрушатьпостоянно чувствую что строючувствую потребность в том что строючувствую что строю потребностьчувствую что строю – разрушать«разрушать потребность» – потребностьразрушая строю постояннопостоянно строю – постоянночувствую потребность разрушатьто что чувствую я – постоянно…разрушаю – и с таким трудом! —но потребность строю постояннопостоянно строя разрушать

КУЗНЕЧИК

над горизонтом подпрыгнуло солнцеподпрыгнул бинокль в руках наблюдателяна столе подпрыгнула тарелка с черешней такчто со стола попрыгали ягодыподпрыгнули рабочие на строительстве дома – продолжали    работать как ни в чем не бывалосамолет в небе подпрыгнул на тысячу метровжелудок подпрыгнул к горлуподпрыгнуло внезапно решение подпрыгнутьподпрыгнул от беспричинной радости машинист        электричкиподпрыгнула электричка на мостуи подпрыгнули все пассажирыдалеко в городе на глазах темноволосой женщины        подпрыгнулачашка – на кафельном полу плыли белые осколки        разлетаясьподпрыгнуло предчувствие: придётподпрыгнул политический деятель – мгновенный    фотоснимок для журналаподпрыгнули апельсины в сеткеподпрыгнули булки на прилавкеподпрыгнул пистолет в руке убийцыподпрыгнули статуи в музееизображение любви на экране подпрыгнулос мячом подпрыгнул негр-баскетболиств Нью-Йорке подпрыгнуло здание Метрополитен-операна Кавказе подпрыгнула горатам же подпрыгнул город – и весь разрушился —и множество вещей важных и неважных возможных        и невозможных —все подпрыгнули сейчас по одной-единственной причине:в сухой траве подпрыгнул серый кузнечик

ЛЯГУШКА НА ПОРОГЕ

лягушка на бетонном пороге в солнце какузорная лягушка в солнце каклягушка с влажной золотистой зигзагами спинкой каксолнцем течет золотистый ручейна порогеизумленная радостьузнаю ее на порогеэтот камень окатыш не просто такутренняя лягушка шлеп-шлеп – и все исполнилосьнад остывающими к ночи горамивчера родился предтечановорожденный светил как…я снова начинаю заикатьсякак мне выговорить это «как»поэт – всеобщее посмешищеон непременно хочет сказать (это я)кто-то опрокинул горчицу – шлепвежливые люди предпочитают не замечать (это вы)что лягушка сейчас на пороге какэта лягушка на солнце какблестящая влажная лягушка на пороге как —Преображение Лягушки —конь и всадник

ЧУДО

чем ты был? диваном ты былили духом?духами ты былили дохой?Дмитрием Самозванцем ты был – торжествующим        умирающимили дохлой кошкой?драматической коллизией – колизеемили попросту дыханием?что ты есть? виолончельили вектор?великие душиили венская встреча одна тысяча восемьсот какого-то года?воришка которого вот-вот схватят за рукуили венчик фарфоровый?веские доказательстваили весы?чем ты будешь? чьей-то выдумкой – чернилами на бумагеили звездным часом?черепомили числом?чеканным профилем на медалиили чайником с помятым боком?чайкойили частным случаем?обыкновенной чепухойили Чрезвычайным и Полномочным Послом в Черную        дыру?чем бы ты ни был ты будешь – чудомили если ты – ничтовсё – ничто

СУДЬБА

(или общность фамильной кармы)рос на грядке Сутенеев – ярко-красный помидорбыл украшен красной датой Сутенеев-коридорразмахался красной тряпкой Сутенеев-матадори на красный свет поехал Сутенеев-шоферспорить стал – в дежурку брошен Сутенеев-шофербыл быком на землю брошен Сутенеев-матадорсорван был и в ящик брошен Сутенеев-помидорбыл прокурен и заброшен Сутенеев-коридори попал на стол к хирургу Сутенеев-матадорвыложил на стол тридцатку Сутенеев-шоферстол поставили – стал тесен Сутенеев-коридорподан был на стол и съеден Сутенеев-помидорснова будет подметаться Сутенеев-коридорснова вырастет в теплице Сутенеев-помидорснова лезть готов на стену Сутенеев-шоферснова выйдет на арену – Сутенеев-матадор

ПРОМЕЖУТКИ

всюду сквозят промежутки и дырымежду деревьями и домамимежду людьми и отношениями между нимимежду небом и облакамимежду работой и сном между сегодня и завтрамежду мыслями и ощущениямиих незримые облики можно увидеть —и тогда между ними свои промежутки:дома и деревья,люди и отношения между ниминебо и облакаработа и сонсегодня и завтраощущениямысли

ВРЕМЯ РАЗБРАСЫВАТЬ

скучно разбрасывать камнишвыряешь куда ни попадяведь из камней ничего не вырастетвина не выжмешь – камни и камнипрошло времяа ты урока не выполнилбольше полгоры осталосьМожет быть надо разбрасывать камнивсе время целясь в кого-тои стараясь попастьтрех подшиб – время быстрей пошлотри четверти времени —целое поле битвы кругом —лежат стонут корчатсясамого тебя временем убилозато все камни раскидалсобирать камни куда веселейформа размер узор – само по себеуже развлекаетвремя бежит незаметнобудто и не было этого дольнего пути —на каждом шагу поклонпусть гора твоя никому не нужнакамни собрал – время убилвремя – враг человека

БАБОЧКА

порхает чашка на террасевот опрокинулась – и крылышки торчкомя весь цветной: рубашка, чашка, руки —вот опрокинулся – и стеклышки торчкомтерраса мерцает бабочкойпорхает книжкою с картинками —из опрокинутых страницна стол летающие сыплютсялишь успевай их подбиратькто машет полотенцем, кто – платкомкто снял ботинки и планируетлетает мама в сарафанеи машет Цыферов очкамиДриз кружится – глаза закрытыкто умерший, а кто убитыйкто фараон, кто махаону смуглого (как видно – морячка)махает на спине татуировка —большая бабочка с Антильских островов

ЗАКАТ

глиняные от загара рукиостужают небо и моресолнцем еще пахнет террасаморем пахнет полотенцепогасли камешки – бусывеко моря лиловосохнет щека небаглиняные от загара горы

НАХОДКА

человек похожий на кореньраскопал корень – человекакорень в земле увидал человекакоторый похож на коренькорень раскопал человека в землеувидал человека землиземлю увидел в корнекорень земли увидал

КОШКА И САРАНЧА

в темноте поймала кошка саранчув темноте играла кошка с саранчойсаранчой играла кошка на светусаранчу пожрала кошка саранчув темноте поймала кошка темнотув темноте играла кошка с темнотойтемнотой хрустела кошка на светув темноте пожрала кошка темнотув темноте поймала кошку саранчасаранча играла с кошкой в темнотесаранча хрустела кошкой на светусаранча пожрала кошку саранчатемнота поймала кошку в темнотетемнота играла с кошкой в темнотетемнота хрустела кошкой на светутемнота пожрала кошку темнотатемнота поймала темноту в темнотетемнота играла с темнотой в темнотетемнота хрустела темнотой на светутемнота пожрала в темноте темноту

СТРЕСС

стресс – это с вами случилосьэто не с вами случилосьчто-то случилось не тос вами – не с вами случилосьс вами случилось не тото! но не с вами случилосьвы понимаете чтос вами бы то не случилосьэто не то что как выэто как вы но не то что —вы! – это вы и не выс вами случилось но вот что:вы – это вовсе не вывы это! вы! понимаете…с кем-то случилось увы —вы это воспринимаетевы – это кто? это вы?как вы себя понимаете?всадником без головы?кстати! лишась головышею уже не сломаете

СОБАКЕВИЧИ И НОЗДРЁВЫ

Теперь же, когда дело обернулось иначе, собакевичи и ноздрёвы тоже норовили использовать выборное совещательное начало…

Н. Эйдельман. О реформе 1861 года [5]
дело обернулось иначе теперь жесобакевичи и ноздрёвы тоже норовили иначеноровили использовать в делособакевичи ноздрёваа ноздрёвы собакевичатеперь же дело выборноесобакевичи: «выборное теперь же использовать!»совещательноеноздрёвы: «совещательное – тоже теперь же!» —использовать использовать использоватьиспользовать когда-а норовили! —совещательные собакевичии выборные ноздрёвытеперь же когда начало – делотеперь же когда обернулось иначекогда собакевичи – тоже ноздрёвыа ноздрёвы – не собакевичикогда обернулось «теперь же когда»когда выборное дело – совещательное тожедело: теперь же использовать в дело!когда начало? начало когда?..собакевичи и ноздрёвы – обернулось: Н. Эйдельман

ПРОГУЛКИ В МОРЕ

1

Сейчас всеобщая забота сохранить природу, живой мир…

Кирилл Ганешин
сейчас сохранить природу – забота: живой мирсейчас всеобщий живой мирсохранить его всеобщая заботасохранить всеобщую природусохранить всеобщую заботуживой мир не сохранить – заботу хотя бы

2

Человек со своей активной деятельностью наступает…

Кирилл Ганешин
активная деятельностьактивная деятельность со своей заботойнаступает на живой мир с его природойактивная деятельность сейчас —всеобщая природа человекаприрода человека сохранитьприрода человека наступатьвсеобщая забота: мир наступаеткакой мир наступает?живой мир со своей деятельностьюГосподи! – со своей активной деятельностьюактивная забота наступает на человека

3

Что с сивучами стало в Сочи?.. Кто им в море предложит, например, мясной фарш?

Кирилл Ганешин
кто сивучам предложит море?живой миркто сивучам предложит в море мясной фарш?активная деятельность человекачто с сивучами стало в Сочи?всеобщая забота сохранитьнам вместо Сочи и моря предложат фарш мясной —природа человеканам сивучей предложат вместо фарша —человек наступаетчто наступает: море? Сочи? или фарш?а как же наши прогулки в море с преданным псом – сивучем?брызги летят и сивуч реветбрызги ревут сивучи летятпрогулки в море ревут и летятв море ревут верные псычайки взлетают с далеких скал (и небо сразу без упоминания)скалы взлетают и брызги летятпрогулочное море поутру

ОПЕЧАТКА

(калейдоскоп)

…не менее замечательный рубин высокой огранки подарил Петр Первый курфюрсту Бранденбургскому.

Из истории
не менее замечательную историю Бранденбургского рубина подарил Петр Первый курфюрсту высокой огранкине менее замечательный курфюрст высокой огранки подарил Петра Первого Рубину Бранденбургскому – история!не менее замечательный Петр Бранденбургский подарил высокую огранку этой истории первому рубину и курфюрстуне менее замечательная история: рубин высокой огранки подарил курфюрста Петра Первому Бранденбургскому концертуне менее бранденбургская высокая огранка подарила рубин (его история: петр – камень) замечательному курфюрсту der Ersteтот принял с благодарностью (о! гранки)принял с бранью в адрес бранденбургской охранкине принял по случаю завтрака (о! гренки)принял вызов и объявил войну – благодарностьвысокой огранки спасибо тебе охламон Бранденбургский!Петр Рубин – первый корреспондентИЗ ИСТОРИИ (к сему приложена о! печатка – опечатка)

РАНЕНЫЙ ОЛЕНЬ

…судьба сосуда обычно трагична…

Игорь Холин
1оленя ранили стрелойесли рассматривать произведение искусства как модель        жизниесли рассматривать произведение «если» как модель «если»если рассматривать «рассматривать»если произведение жизни рассматривать каккак рассматривать произведение искусства? как модель? как        жизни? как оленя?он спустился к берегу реки и осторожно нюхал водуберег реки нюхал его осторожноберег реки осторожно спустился и нюхалранили воду стрелой —если реку рассматривать как оленяесли «спустился и нюхал» рассматривать как модель —осторожно рассматривать «осторожно»вообще рассматривать что-торанили реку – и жизни как водысудьба подлинного художника обычно трагичнасудьба художника обычнасудьба художника трагичнасудьба художника обычно – судьба подлинногоНо – возмутительно! – почему Кабаков – Кабаков?почему Кабаков может?почему Кабаков может занимать? —не рубли и не франки – точку!точку всю! – точку целиком! – точку без остатка!почему Кабаков под названием «эта точка» может    занимать точку под названием «я – Кабаков»?почему какая-то точка может занимать Кабакова?возмутительная точка! —почему Кабаков так ею занят?потому что Кабаков – точкаточка точка точкахудожник сочинил статью —оленя ранили стрелой2 ОТВЕТ – УТЕШЕНИЕ (другу художнику)слово «культура» у нас будет лежать на западе – слевазапад у нас будет лежать на слове «культура» как левзапад у нас будетзапад у нас будет лежать на словекультура у нас будеткультура у нас будет лежатьгде ей местослово у нас будет – «культура»слово у нас будет где?место у нас будет: запад слово культуравместо запада – слово «культура»вместо культуры – место культурыместо у нас будет лежатьгде нас нета Фаворский свет?а фаворский свет – осень на Тарусеоколо Оки где всегда мы тут —где нас нет

ИМПРОВИЗАЦИЯ

в былые годы существовала импровизация в домах богатыхи фотографии семейных праздников где дети в белом        и Малороссияпоэты странствуя в трудах и рубище вдруг приходили        и оживлялии сад и комнаты – и жук на лампе – и жардиньерка —        импровизацияв былые годы существовали былые годы в домах богатыхкогда фотографы импровизируя красивых барышень        у граммофонаи все надежды и сожаления вдруг оживали (импровизация)глаза и брови черней а лица белей казались на глянцевитомвся Малороссия вдруг оживлялась импровизациями        в каникулярноестудентов киевских что представляли шарады в лицах        и пробуждалии возле церкви где бандуристы рубашки с вышивкой —        импровизацияглаза и вишни из храма вышли и сочинители в трудах        и рубищедуховных гимнов не распевают оригиналы в широкополыхбылого времени домов богатых и Малороссии в былые годыгуляя с палкой (импровизация) он – отпечаток на желтом        фотоу белой церкви – в больших деревьях – в тени на солнце —        импровизация

ПРО БЕРЕЗКУ

«счастливый ты, у тебя своя березка есть» – сказал седой        американец глядя с балконасчастливый я, у меня своя березка естьсчастливая березка, у нее свой американец естьсчастливый американец, у него своей березки нетсчастливый балкон чуть не обломился от такой красоты:        березка американец и я«у нас в Нью-Йорке такой красоты нет»у них в Нью-Йорке такой красоты нету них в Нью-Йорке – Нью-Йорк, а такой красоты нету них в Нью-Йорке – красота, а такой красоты нету них в Нью-Йорке нет нас – такой красоты такой красоты…а березка росла в соседнем дворе и рыжие листья падали на        соседнюю крышусоседняя крыша падала на соседнюю крышурыжие листья падали в –двор падал в помойкупомойка росла и рослаберезка и крыши, рыжий американец и я росли и падали            в помойкусчастливая помойкаблаженный зеленый бак, у него своя березка есть

МОЛИТВА СВЯТОГО ФРАНЦИСКА

– Боже мой! – говорил святой Франциск возводя к небу очи– Боже мой! – говорили небу очи возводя святого Франциска– Боже мой! – при свете лампады снова и снова– Боже мой! – говорили очи – лампады святого– Боже мой! – при свете святого Франциска– Боже мой! – говорили люди далеко и близко– Боже мой! – от полноты души плача– Боже мой! – от плача души полнотаиз уст касавшихся святого Франциска исходило:будто из уст святого Франциска исходил золотой крест        касавшийся небабудто из уст святого Франциска исходило золотое небо-крестбудто из уст креста исходили святого Франциска —        золотое небобудто из уст неба исходил золотой святой Францискбудто из уст неба исходили уста касавшиеся крестабудто из уст святого креста исходил золотой крест —        святой Францискиз уст исходил крестиз креста – уста

НОСТРАДАМУС

мы пронизаны предчувствием событийкоторые узрят те что придут после наснас узрят те что придут после наспронизанных предчувствием тех что придутчеловеческая кровь потечет на улицы и храмыхрамы и улицы потекут на человеческоекрасные улицы потекут как храмыхрамы станут улицы – кровью потекутжертв будет много – много больше чем убийцно убийца будет считать себя жертвой– жертвы вы – убийцы! – закричит убийца– много… слишком много… всех не сосчитатьмир будет в руинах отелей вокзалов эстакадмир отелей эстакад вокзалов будет ничтоничто будет в руинах – и это будет мирМИРУ МИР! – на руинах вокзалалюди потеряют себя и своих близкихбудут искать своих близких и потеряют себябудут искать себя – далеких близкихпотеряют и не будут искатьи когда Бог скажет: «довольно страданий»страдания скажут; «довольно Творца»«Дух себе подобный! Ты – Творец страданий!»и тогда Бог скажет: «а страдания Творца?»дьявол будет связан и низринут в безднубездна будет связана – в дьявола низринутадьявол будет бездной – и низринут в безднубездна человеческая – бедный сатана

ГОЛУБАЯ КРОВЬ

он философствовал в саду: голубой крови не бывает,тысячу человек поставь в очередь, у каждого возьми —        все равно краснаятысяча человек голубой крови, а поставь в очередь —        красная очередьтысячу поставь в очередь – очередь красной кровитысяча человек – очередь! очередь! – крови-то! крови! —        красная все равнокрасная кровь философствовала: голубой крови не бывает,поставь и возьми: красная красная голубая – все равно            краснаяв саду (философствовал он) крови не бываетв тазу (философствовал он) отблеск голубойв саду голубой крови философствовал нечеловекТысяча нечеловек: не бывает! не бывает! крови не бывает —        каждого возьмивесь голубой философствовал: не бывает голубойочередь философствовала: крови – не бываеткрови – бываетчеловек – не очередьвсё – не равно

МИФ

серебристое небо радостно кричало будто режут женщину

в небе кричало ведро

серебристое небо радостно терзали женщины, чтобы выскочило женщина режет серебристое лоно: выскочи выскочи!

ведро выскочило как женщина в серебристую радость неба небо выскочило из ведра серебристой женщиной женщина-небо серебристым горлом радостно кричала радость кричала катилась серебристым ведром в небо небо – радость серебристо кричит, будто женщину режут снова, выскочи! выскочи ведро!

ВЕЧЕРОМ В ДОМЕ

(из цикла «Весна в Переделкино»)самоцветные огни лучатся сквозь ночную хвоюночная хвоя сквозь огни лучитсяночная хвоя самоцветамиогни лучатся сквозьсошел с крыльца – и хрустнул чуть не провалилсяледок хрустнул и провалилсясошел хрустнул – не провалилсяс крыльца ледок и чутьс палкой еле ходят Господи да ведь это люди!старые люди – писатели! Господи еле ходятэто люди Господи с палкой еле ходятлюди! да ведь это Господи… еле ходят старыесерое поле и лес – дальше светится городсветится серый город-лес, дальше дальше! —дальше светится город-поле, дальше! —светится поле и лес, а дальше серое серое…

ВОРОБЬИНАЯ МОСКВА

зимний день короче воробьиного носадень короче носа?зимний день корочекороче: зимний день воробьиного носатишина – воробьи улетели из Москвытишина? – тишина улетела из Москвыулетела Москва воробьев из Москвыулетела Москва из Москвывороны говорят их выжили из городавороны говорят выжилиа воробьи говорят не выжилии люди говорят что люди говорят их выжили из городанаверно мы – люди надоели им – воробьямнаверно мы – людинаверно надоели… неужто воробьям?недопили недоели – люди людям надоелимечутся люди сами как воробьив поисках пищи мечутся людиили пища мечется в поисках людей?в поисках пищи люди как воробьимежду зданий кажется очередьголодное небосейчас поднимется небо кажетсякажется голодная очередь сейчас поднимется в небо —и унесется чернеющей стаей тудатуда унесется где много пищигде много пищи? куда унесется?туда унесется куда унесет

ПРОВЕРКА РЕАЛЬНОСТИ

(1972–1999)

О НОВЫХ СТИХАХ

В этом 1998 году на излете века, может быть, от ощущения, что близко новое тысячелетие, каждое мое слово захотело быть не только самим собой, но и символом. К тому же я обнаружил в своих черновиках стихи 1972 года, где в строке каждое слово было напечатано отдельно (в три интервала) и с прописной буквы. За прошлое лето у меня сочинилось некоторое количество подобных стихов, в основном лирики. На странице такой способ написания слов, мне кажется, выглядит убедительно. Слово само по себе так крупно, что промежуточные слова зачастую просто отпадают и получается экономия места и материала, к чему всегда, по-моему, стремится поэзия. Отсюда и звучание свежее.

Кроме того, я давно заметил, что формообразующим элементом ритма у целого ряда поэтов начала века является слово под ударением или группа слов. Чтобы выделить это слово или группу слов и отделить их от следующих, Маяковский располагает стихи ступеньками. Таким образом появляются малые цезуры, которые акцентируют внимание на словах и делают интонацию стиха более выразительной. Притом группы слов имеют одно главное ударение, что приравнивает их к другим словам под ударением. (Их надо и читать как одно слово.) На мой взгляд, в расположении стихов ступеньками наблюдается некоторая механистичность – сдвиги строк как рычаги, здесь проявляется понимание страницы как плакатного листа. Гораздо живее начертание слова как стихотворной строки у более поздних поэтов: у Асеева, у Кирсанова, затем, например – у Холина, у Соковнина. Да у того же начинающего юного Маяковского!

Здесь меня не устраивал сам рисунок стиха – ниточкой. Если изредка, довольно оригинально получается, а если сплошь – некий странный Китай. И притом ритм – это главное: после каждого слова – большая цезура, а я слышу малую.

Вот я решил, что возможно в таких случаях записывать стихи нормальными строфами. Только каждое слово с прописной буквы и – тройной интервал. Сохраняется вид книжной страницы – и как читается стих, так и произносится. При этом возникает некоторый пуантилизм текста, который лично у меня ассоциируется с новой камерной музыкой такого же рода – пуантилистической. Вообще хотелось бы заметить, что мне не раз помогали и окрыляли в моих поисках достижения соседних пластических искусств в пространстве и времени, то есть живописи и музыки. Человеческое Искусство для меня – нечто целое, которое достигается различными средствами. Или комбинируется из разных искусств и литературы: например, Театр, Кино.

СЛОВА (1972–1998)

УТРО НА МОЛОГЕ

Вода и туман    Скользитмоторка    Солнце    Утказахлопала    Очки на стулеОскар спит    У мостарокочет автобус    Тамуже заблестели    Церковьрозовая    Тени вагоновбегут по траве    Солнцес той стороны    СтанцияКасса закрыта    Дремлютколенки шляпа    Дышит —не слышит    Подлесок    пеньгорелый    Вдруг – выстрел!

НА ДАЧЕ

Марине Добровольской

Я Кира    и Марина —Вот    мира    половинаДругая половина:    березнякоблака    лай собакВверх    по склону    зарослиромашки    кашки    выросликаждая    и все    вместево власти    счастья    и грустиЕще    с нами    четвертыйГенка    живой    не мертвыйрядом    бубнит    где-топризрак    прошлого    летаИз Москвы    ночью    таксиПод утро    фары    гасиПриходил    от росы    мокрыйДо сих пор    еще бродит    околоНереальнее    в солнце    белеебелое    лицо    актрисыВ темной    Натальиной    аллееразговаривают    тени    листьевОттого что любили    –    былиПотому что любим    –    будемясно    не только    людям —парку    ромашкам    пыли

СЛОВА

Ухожу    Прощай    До свидания    НетОбещай    Думай    Ушел    УхожуНет    Потуши свет    ТеперьСкажу    Ты    Обними    ТакОтдать    Отдаю    Все    ВозьмиБери    Еще    Отдал    ТвойВижу    Ты    Изнутри    СветЛицо    белое    Волосы    летятПолосы    Дорога    Пейзаж    едузвяк-звяк    вагон-ресторанНочь    Бред    Горячо    Насквозь —Лицо    слепит    Космы    жгутСпать    Сплю    Прощай    ЕльникНебо    Снег    Блестит    ЛыжникПросто    Чисто    Спокойно    КаникулыСвитер    красный    Забыть    забылВдруг    Дыра    Дыры    ПрорехиПолзут    Расползаются    Вкривь    ВкосьОчнулся    Провалы    Гулко    ГородСтрах    страшно    Идти    идуЛестница – смерть    Коридоры – смертьМагазины – смерть    Музеи – смертьПрохожие – смерть    Орхидеи – смертьЛюбовница – смерть    И виновница – смертьСмерть    компания    Смерть    одиночествоСмерть    газета    Смерть    погодаСмерть    комната    Смерть    котлетаСмерть    минута    Смерть    тыСмерть    просыпаюсь    Смерть    радуюсьСмерть    целую    Смерть    люблюУйти    уйду    Забыть    забылНет!    Никогда!    Ни за что!    Всегда!

ТЕНИ НА ТЮЛЕ

Солнце    Мелькание    Лежу    УтроКвадрат    Светится    Тени    КадрыПонять    не пойму    Что?    Это?Всадники    всадник    тачанка    каретаСтаруха    Красавица    Неуловимо    меняютсялица    пейзажи    сцены    стеныСтепь    море    каюта    качкаВверх    вниз    гамак    дачкаОна    белая    Он    полосатыйСлышу    почти    разговор    крикиНи звука    Прыгают    тени    садаРуки    листают    страницы    книгиГубы    Глаза    Радуга    ПтицаДумает    Плачет    Хнычет    СмеетсяИгра – привидение    тени    и светаДрака    Погоня    Полеты    КурбетыЯ заблудился    в этой    метелиЧто это?    Кто это?    Жизнь?    Неужели?

ДОМ

(Ода)

Виктору Пивоварову

Дом новый старый светлый темныйаляповатый светский скромныймногоэтажный и стеклянныйруками слепленный саманныйна сваях рубленный из бревенглухой и гулкий как Бетховенпростуженный огромный ветхийгде лифт ползет в зеленой клеткегде двор в тумане шевелитсягде из колодца – чьи-то лица…дом в прошлом и давно снесенныйдом нарисованный картонныйбарачный блочный крупноблочныйобменный коммунальный склочныйфабричный экспериментальныйкосмический мемориальныйгостеприимный близкий дальнийродной родимый свой чужойДом – памятник архитектуры:фронтоны завитки амурылемуры башенки колонныоканты ранты каннелюрырешетки лоджии балконыкариатиды и пилоныгербы: колосья и короныподвалы чердаки и крышибродяги голуби и крысыпомойки кошки и вороныпорталы купола и шпиличасы зачем-то прилепилидва льва глядят на человекадом – особняк начала века«дом улица фонарь аптека…»Иметь купить продать построитьсдать в эксплуатацию в арендувосстановить отремонтироватьпокрасить и покрыть железомзастраховать приватизироватьзакрыть открыть любить засратьне посещать ломать третироватьразворовать и раскурочитьподжечь взорвать снести спастиПрийти домой остаться домадом убирать бояться домаони – домой а я – из домабродить ночами возле домаскучать по дому злиться домадом обожать томиться домадобраться наконец до домаи навсегда уйти из домаА дома – дом и всё домашнее:быт обстановка обстоятельствадела заботы неприятностипирог варенье туфли радостиобед хозяйство воспитаниесобака кошка все домашние —такие милые домашние!и пробуждение домашнееи настроение домашнееи точка зрения домашняя —мировоззрение домашнеедрузья любимые привычкитарелка чашка муха спичкиДом – календарь событий памятныхдом – колыбель и он же – памятникгнездо нора пещера клеткахрам конура дыра конфеткаприобретение утратаи ринг в дыму где брат – на братапровалы пропасти высотыгде затхлостью пропахли сотыгде страх тоска и одиночествогде все живут не так как хочетсягде смотрят в ящик телевизорагде приезжает смерть без вызовалюбовью полон – сном речамии всю-то ночь бренчит ключами1982, 1998

ПРОВЕРКА РЕАЛЬНОСТИ

(1998–1999)

ФОРМЫ

Собака    Булка    Око    ВекоФормы    Из гипса    Прогуливать    ЯблокамиРазбойники    За ними    По небу    ХоботТянется    Зацепит    Оборвался    НосГоголя    Диван    Собакевич    ШарамиУселся    Какая-то девочка    СвязкуУпустила    Летит    Камбала    КрасавицаКрасной икрой    Любовники    ПростыниСмяты    Третий    Между    ПросветыЖивотом и локтями    СопротивляютсяТеснит    Разрывает    Сам разрываетсяРечка и мельница    Куча малаБедра и ядра    Осада крепостиВид – и не только    Телефон набираюА там    Из пасти    Рука    Из ящикаГубами    Заглатывая    Трубку    УтробаОттуда    Из мира    Идей    и    ВозможностейСловом    и    Мясом    Осуществляясь —И вариантами    И неизбежностью    Снова и сноваУходит    В шары    В телефон    В СобакевичаНевесна    Нетепло    Негород    НеветерНемашина    Непрохожий    Негазета    НечитаюНепришел    Необнял    Негубы    НеженщинаНе люблю    –    и на чувстве этом не настаиваюРазвеялось    Нет    Ни венка    Ни могилыНи процессий    Ни кладбища    Ни рыданий    Ни памятиНи дома    Ни улицы    Ни звука    Ни атомаЧисто и пусто    Форма отсутствия

ПОИСКИ

Искали    Ходили    Стояли    ЗаглядывалиПолзали    Бегали    (на четвереньках)Лезли    Взбирались    Цеплялись    КарабкалисьПрыгали    Падали    Встав озиралисьГде ж эти?    Что ж они?    Как же?    Куда же?Были    Сияли    Исчезли    ПропалиМожет быть    Где-нибудь    Рядышком дажеСидят    Отдыхают    Валяются    СпятЗубы    Зубищи    Зубки    СкалозубГлаза    Глазища    Глазки    ПучеглазГубы    Губищи    Губки    ГубошлепУсы    Усища    Усик    ПышноусРуки    Ручищи    Лапки    РукосуйНоги    Ножищи    Ниточки    НогачЧувства    Щекотка    Мыло    ПусторылМысли    Идеи    Молния!    Убил!..Господи!    Кто-нибудь!    Где-нибудь!    Свыше!Кит!    Крокодил!    Кошка!    Перья вороньи!Тот кто всегда!    За окном!    За углом!    ОбгоняяНа минуту!    На меньше!    На миг и на жизнь!

ЛУНАТИК

Пусть    Ничего не возьму    Своего – чужогоКак был наг    Даже тела    Тем более поношенноеЛет 70    Страшно    Врет оно! врет!Буду жить    Снова    На всякий случайИди    Плотью оденься    На младенцалюбуются    Ножки мои    целоватьГоворят не по-русски    Где же я?    Кто же?Это мама    Моложе    выглядитГде-то в горах    В городе слава Богу    Это коверПамяти нет    Ни о чем    В лунный блеск —руки вслепую    Чем я рискую?    Ведь смерти нет…Стой полуночник!    Ты – на карнизе!    Вернисьв комнату

УЧИТЕЛЬ

Старик    Стихи о смерти    Лобсклоняющийся над    Глаза печальны    ПишетТепло – и тополь    Горкой домиковсинея – даль    На станцию идет    Навстречувоздуху    Приехала    Вон онамашет с платформы    Голос грудной    СияетПлатье    кивает ромашками    Так и бежитв памяти моей    Почти влюблена    Облаяла их собакаНо и меня кто-то помнит    Приехал К    вечеруавтобусом    Вот он я    Березы теснятся    Не ждали?Так и идем    мимо пруда    Учитель и детиОтсветы    Смех    Разговор    И мое «р»Никого не останется    кто помнит    Уже не осталосьТрава – еще влажно    И листья – листочки    НачалоЛечь – холодит    Куртку – пакет – газетуподстели    Затаив дыханье    Учителя слушай

СТАРОСТЬ

Все крупней    веснушки на руке    Потускнелперстень    И одышка    Говорят: старостьБыл худ и черен    Бегал так    Стольких женщинА тебя    Не грусти    Цыганский глаз —Некрасавицу любил    Как в горячке    А теперь —медсестра!    Что свербит?    На вокзал бегик проституткамЗа окном – задворки    Вольный дух    ТополяДлинный подсиненный    Ну ложись    на животИ не ты    а тебя    Не любовь    а игла    В ягодицуВсе равно – досада    Как пустой коридор    Помнишь:Мыла ноги    Барак    ОгонекЕще рано    Все спят    Городом ухожунезнакомым

ГЛАЗА КУКЛЫ

Отблеск    Зрачки    На столе    ЖивутВижу    Ножницы    Лампочки светВалялись без дела    Ввинтила в орбитыЗеркало    Ресницами    Хлоп    ХлопНоги мои    Колесом    ВращаютсяМоя голова    Кругом    ОбращаетсяГрубо    Хозяйка    Со мной    ОбращаетсяЛаскает    Бросает    Баюкает    БьетДождь    Ухожу    На улице    КуклаКоробка картонная    Тоже    промоклаСтою    голышом    Накидали    рублиПодростки    украли    В подъезде    еблиТерзали    Потом убежали    Дождь    Вижу —Фонарь    Догадалась    Глаза мои    в лужеПодобрала    Свет кафе    за угломВ животике – пусто    Хоть фантиками и стекломНавстречу    Страшила    Схватила    ХозяйкаБила меня    Головой    Об уголНога    отлетела    Затылок    расколотПадают    Подошвы    Каких-то    ПугалТак и осталась    Глаза – на асфальтеФары и фары –    Снова и снова —Ударила    палка    Нашарили    пальцыГлаза мои – яйца    в глазницах    слепогоЗа гаражами    В яме    На стройкеПодстерегаю    Горе – хозяйке!Палкой – по икрам    по ребрам    по голове!Утром – из ямы    туфельки

КРАСКОВО

Не так уж много    Время жует    Черствая булкаСосны Казанки    С платформы сошел    Неужели похож?Джинсы – ковбойка    Лысина – ус    ТочноГлазом блеснул    Ишь чего захотел!    К белым носочкамДачным поселком    Длинный закат    Выйдем к ПехоркеТам и Томилино    Солдаты купаются    Хвост электричкиМост опустевший    Шумно ныряют    Купы деревьевСинее в белый горох    Разминулись    Нижней дорогой идтиВот и калитка    Как же так?    …лет на сорок моложеОбнял украдкой    Гамак    …в черной смородинеИ не заметила    …песок босоножкой    Черпает времяКто-то еще    Третий    …в ягодах к самой земле

НА БУЛЬВАРЕ

Формулы    Пишет    На стенкеШироко    Рисует    На небеВ некотором смысле    ГенийПолный свет    Пир идет    ВыкрикиШторы    Поджатые губыНи звука    ни капли светаГлядя на    Размышляет оВ результате    Мысль перетекаетИ тогда оно    Принимает видА присядешь        тут и застрелятСел подальше    Коснулся рукойРукава    Соседка отодвинуласьНервно думал «Ищут меня    ПустьЗаза    не выдаст    А та полногрудаяне допустит    Вижу по глазамНо зато    Внушает опасениямалыш    Залез в песочницуПротивно кричит    Привлекая»Подошел    Протянул шоколадкуСразу было снято    Наблюдение —Небо над бульваром    ПрояснилосьВплоть до Трубной    А кариатидыНесли балконы    Высшим демонстрируяКак энергичен    Мышцами набит

ОХОТА

Лес – далеко    Кровь    БрызгиПроснулся    Спина    Родинка    СтранноЧасто дыша    Бежал    ПринюхиваясьЖенщина    Шея и волосы    Совсем незнакомаяТубо!    За кустарником    Голос хозяинаНо даже комната    И та    Не мояСерая ходит    Хлопая крыльями    Уже на землеСпит    Приготовлю кофе    Подам в постельВесь раздуваясь    Кругами    Красивый петухСпросить или нет?    Глотает смешно    Ушами двигаетОгнем плеснуло!    Топорщатся перья    Горячая пастьГлаза потеплели    Конечно же любит    СпрошуОтобрал глухаря    «Хорош»    Осинки и кочки Смотреть на нее    Некрасивая    А ведь подумал: убьюУшами трясет    Вынул клеща    Если услышали —Груди повисли    Ключицы    «Спасибо милая»Пост обойдем    Подозвал    И пошел посвистываяУспеть бы уйти    Параллельная    Отсвет на бронзеЛес пройдешь    И растаешь    Вместе с собакойДаже убьешь    Все равно    Из квартиры не выйдешь

ПОКОЛЕНИЕ

Сколько их!    Лица    НеразличимыГосподи! Где мы?    Там    Где    НебоНеужели скосят?    Края    Не    ВидноСозрели    Волнуется    Жатва    ГосподняЗерна горят    Рассыпаются    ПыльюГордая головка    Не    ОборачиваетсяНачертано    Пред    Как же выбор?    СвободныйВизжат тормоза    На асфальте    Не тыТолько подумал    Уже убил    Грех и не думатьДаже и двигаться    Просто заделПошло – Покатилось – Толкнуло – Упало – Подбросило – Щелкнуло – Пуля – в груди!Что остается?    Все остаетсяТы умираешь –    Это миражДа оглянись же!    Все как и преждеБудто не кошена    Внове шумят

ЖАСМИН

И снова жасмин    Ясмина    Смятый ночьюкаким-то зверем куст    Роса    Тишинас вечера    Да так и осталась    Четкоинвентарь    Две сосны    Наплывает с небаДа еще в углу    За сараем    Но пока не цвететНочью    Когда кошки    И звездыПолуночник    Под лампой    ДятелНе ко мне Ясмина    Вижу    Встает лысоватыйЗначит ждал    Ну конечно!    ОбнимаютсяОкно    Призрак хвои    Звезды перемигнулисьЗачирикала    Почудилось утро    Ворохнулсяпод кроватью    Сумасшедшая птица    А Ясмина —даже не мечтала    Фонарь на соломе    Помогаетматери    Корова рожает    Раскрыты воротаМычание в горы    Мучительно    Обозначило светомСразу вспомнил    Была    Но в другой жизни

СОН

На скатерти    Белое кругами –    СвечиВместо нас    Какие-то военныеИ женщина    В форме майораНа тебя не похожа    И все жеНам оставлена    Скудная    В зеркалеКто снаружи?    Глядят    НеприличноВот какая    Что собственно было?Это и есть    НастоящаяХолст    Внимания    Никто – не обращаемНа подчистки    Помарки    ПодменыКое-кто сквозит Второпях    НебрежностьМиражом    Реальность    Редеет и тает

ИНОЕ

Грозит    Приблизилось    ВплотьКак странно    Что некуда    ПлытьСквозит    В повседневность    СмертьТак явственно –    Не рассмотретьНе ангелы    Иное    Не порталНе пейзаж    Не мираж    Лишь намекСвет который…    Мгновенно усталИли    Отпечаток    Сам поблекОдно запомнил    Прежде всех времен —И после нас    И солнце    И туман —Версаль    И Трианон    Апрельским днемИ там и здесь    Отсюда    И в ином

ДРУЖБА

Скрипка    Пустая комната    КраплакОкно на Арбат    Паркет    Лунный бликСолдатская койка    Сон    Бежит с векСмятые тюбики    Тряпка    А нас нетВедь только что    Оба    Очень хотелось естьЧерный    Непропеченный    И сахар есть?Холст    И тетрадь    Просто – хочется жратьВ коробке    Махорка    Счастье – вдохнуть… и опятьУтром    Опух с похмелья    Роется человекИщет    А сам имеет    Все чего у нас нетНе понимает    Верните!    Юность и нищетуДушу!    Но не эту – правильную…    А еще ту

СТАРЫЕ ФОТОГРАФИИ

М. Айзенбергу

Последнее фото    брата    На снегу лыжникЛегче любить    Не близких    БлижнихС войны пожелтело    Да и место пустоЕще легче    Не людей    Родину    ИскусствоСмуглый    Все мне снится    Ни живой ни мертвыйСвои же наверно    Все приносят жертвыМать отца и брата    И другого братаУнесло куда-то    Смерть не виноватаПерекресток улиц    Просто разминулисьВстретятся    Я знаю    И глаза и голосБрата    Я узнаюУлыбка    Родная

НАЕДИНЕ

На окне    Крест-накрест    Белые полоскиВсе что было    Суждено    Чему сам винойМожно    Вспомнить    Без опаски —Все    Случилось    Не со мнойПровожая    Вижу    ПостороннийСтриженый    Затылок    На перронеЧерный лес    Бараки    ЛагеряДля чего    Не знаю    Длинная заря…Не узнаю    И пройду    На волеНе она    Картошка    Камешками соль…Да! Семья!    Родные    Не моя    Давно ливсе живыми были…    Поздно    Сам большойВздор!    По пьянке    Тысячи историйГде он тот    В казарме    Нет в контореВ Сингапуре    Смотрит на ПарижКак и не жил    Где ты?    Что молчишь?

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Даже атомы    Устали наверноБьют кого-нибудь    А в животе скверноНочью выстрелы    Мрак белых коробокНе боли и ты    Повернись на бокЗакричал    Во все глаза    НаклоняясьСтрашные блестят    Шлепок    «Живи заяц»Червь вслепую    Извергает    СемяНо ужасней    Ощущать себя    Всеми —Даже теми    Кто почтен    И вычтен(В книгах    В памяти остались    В кавычках)Вчуже Светом    Кто и Слово    И ПтицаИ в тебе    Торопится    Родиться

ЗОЛОТЫЕ ШАРЫ

Осы    Летят    На вареньеЗаглянули    Шары    На верандуБледно-желтые    Грустно    ПриметаПолнота    И конец летаЧерный кокер    Хозяйке веренЖдет ее    У калитки    У двериИ моя    Придет    Но едва лиБудем рады    Картина    «Не ждали»Отмахнулся    В стихи влетелаУвязает в размере    ЗастылаВ солнце – осы    На блюдце – крыжовникПочитаю    Сапгира    Из древних

НА ДАЧНОМ УЧАСТКЕ

Рыжая полевка Верткая синицаСтранно    Человек    Людей боитсяЩиплют рядышком    В сирени    Корку сыраПусть себя боится    Глупый    Не мираИ внимания    На дичь    Не обращаяКошечка    Проходит    НебольшаяМежду сосен    Лестница    Опустится —Вот!    Блеснула прядая    КапустницаЯ и был там    В свете    Есть свидетелиМышь – полевка    И синичка    ВиделиПусть исчезну    Пусть развоплощениеСтрашно    Не прощания    Прощения

У ВРАЧА

Вот господа    Моя    Кардиограмма —Вычерчивает сердце    МАМА    МАМАВ моей груди    Ребенок    Плачет бьетсяЗатихнет –    МАМА –    влиниюсольетсяСедая    Женщина    В халатеДоверься    Знает    Все на светеГлаза    На мир    Глядят устало —Не варежка    А потерялаБоюсь    Душа    Совсем устанетОкно погаснет    И –    Не станетМеня    Любого    Столько глаз —Уже погас

ВЕЧЕР ПЯТНИЦЫ

Для видящего    Скорлупа    НезримаВодители    Плавая в воздухе    Проскакивают мимоИ возникают    Сосны    Люди – всеКто жил когда-то    Строил    Проложил шоссеТа нищенка    Не позабыта    И собакаКак тесно всюду    Хаос    И клоакаКак все засажено    Засижено    ЗагаженоДух ямы –    Выгребная –    Запах ужинаВо мне горбун    Еще каких-то    Три или четыреОрудуют внутри –    Грабители в квартиреИ тетя Злата здесь    И дядя Генэх    в домеОпустошен я    Предками    СвоимиУ станции    Не сосны    Чьи-то мыслиВ закате    Просияли    И погаслиНо шифр-лишайник    Нитки ДНК —Бессмысленная    Господи    Река

КОНЕЧНАЯ СТАНЦИЯ

Даже небо    Посерьезнело –    ДатаВсе мерещится    Вагон    Везут куда-тоСмирно    Сидя    По обеим сторонамКаждый    Стерт    ПятномЗамедляет ход    Станция    И она конечноСтанет    Для кого-нибудь    КонечнойВозятся в углу    Опять кого-то    ВынеслиС кем пускался в путь    Многие    Не вынеслиБыл солдатом    Братом    Чьим-то другомНезаметно стал    Старым    ЧеловекомОт иконы Свет    Или там    Темно?Двери нет    Свет – в окно

КИРИЛЛ И МЕФОДИЙ

Утром в море    Светом    Руки я умоюПо песку босой    Умру    У моряСквозь слюду    Соски твои    Видны —Камешки    Рачки    Движение водыЗа чужим столом    Задремав под утроВ очереди    В школе    На вокзале – смутноПрозреваешь    В горы    Все-то горицветами идуПросто это – люди    Снится    На ходуОкоем –    Покоем    Чувствую одно я:Охристое    Серое    Мглистое родное…Все сказал    А что я говорил?Помогал Мефодий    Ободрял Кирилл

ХРУСТАЛЬНАЯ ПРОБКА

В каждой по Генриху    Сколько их?    СтолькоТронуть нельзя    Рассматривать толькоКаждый    Сидит    На зеленой травеВ кедах    И солнышко    На головеВот повернулись    Разом    Все двадцатьВеером глаз    Ничего не боятсяЭто я –    Здесь    Неуверенно робкийА Генрихи –    Грани    Хрустальной пробкиУ всех сорока    Сложилось    И вышлоО гольфе беседуют    Просто не слышноЛюбой    Отшлифован    И завершенЛекарства глотающий    Я    Им смешонНа обе страницы    Голая    ЛаковаяПеремигнулись    У всех    ОдинаковаяВ «Тойоте»    На даче    В лесу    И в садуНо черви!    И лярвы!    И всё – на виду!Я стольким приятным    Обязан графинуНо в шкаф    Этот штоф    Захочу – и задвинуМы – сон    А не клон    И совсем не родняНо что они празднуют    Вместо меня?

ТЕПЛЫЙ СТАН

От обреченности    От одиночестваВ этом неясном    Ясности хочется —Ну, Окуджавы! –    Кофе с тоской —Песни советской    И городскойПятиэтажки    Народы    Мои дорогиеГосподи!    Спаси меня    От ностальгииНе в коммуналке живем –    В кофемолкеСоты    Высоты    Над городом – галкиНа подоконнике –    Банка с луковицейВышел живот    С расстегнутой пуговицейЛюбит поддать    Пальцем в банку    Грибы и соленияВсе же    Избавь меня    От населения

ЧУЖАЯ ЛЮБОВЬ

К вечеру    На склоне    Ясно и теплоДышит    Веером раскрытое    КрылоНет не любит –    О своем    Крымская русалкаВ складках    Тонут белые    Улицы поселкаПочему не сверху?    Но ведь это утроС набережной дует    Открылось метроТакие же парочки    Бродят    ПарижемЧужая улыбка    Блеснула    НожомПрощай    Улетаю    Или нет – уезжаюВ другую реальность    А эта –    Чужая:И море    И Арка    И мне как тебе…Смежишь – и опять:    Сан-Мишель…    Коктебель…

УЧЕТЧИК

Выходить    Стараюсь    РежеПроволока    Колючая –    Лучшее в пейзажеЗа конторой    Огородом    Говнеца кусокДалеко    На том краю    Будка из досокНад холмами – сизое    Стаей птиц    ОгромныхВозле храма    Очередь    Тощих и бездомныхУшастики    Косичка    Всех вижу из окнаНочью – сам    С фонарем    На учет говнаОсторожней    В две доски    Столько навалилиЭкскаватор    Под луной    Разгребет едва лиПищи нет    Никакой    На десятки верстНо метафизический    Там проход    Отверст

ИМЯ

Стал босой    В подряснике    Тот – на венском стулеЗнать интересуется    «Где кресты зарыли?»«Ризу чашу и потир?»    Звезды    Рваный облакПахнет кровью «диалог»    Розанов и воблаСавл и диалектика    Шут бритоголовыйСквозь туман – сияние    Проступает СловоНад лесным монастырем –    Вывели из келий —В тучах плавают кресты    Ярче заблестели!В темноте    Стучит мотор    И все четче – катерПулеметы    Под горой    Их доносит ветерКто окликнул:    – Выходи! –    и негромко: – Павел!Здесь согласно с именем    Стой    Где Бог поставил

НОВЫЙ ЯЗЫК

В сторону!    Другое    Лезет и ползетОбнимает    Растопыря крыльяДевушку которая    Нестерпимый зудЗдесь    Между лопаток    Даже с больюне сравнится    Что уже привыкСнова отмена    Морозные звездыВысыпали    Дачный проулок – зевокПризрак жасмина –    Дух звездыГосподи!    Снова    Учусь говоряСтавлю неправильно    Но – тем вернееЯ    Современник    Свет букваряЛампочка в будке    Себя обгоняярадуюсь    Черный –    ПолупрозраченДавеча с кокером –    Палевый лист —Пес осыпался    Листья лаяли и неслисьВчуже    Поэт    По-осеннему точенФонарь    Два    Три четыре пять —Считает и мысленно    Их убиваетА сам    Полосой на булыжник –    БываетОпять умудрились    Убить и раздетьПроще не слышать    То ли компьютерТо ли ветками ветер    То ли вода в туалете —Снова отмена    Задвинут плитуНовый язык    Держи меня на лету

ПОРТРЕТ ХУДОЖНИКА В НОЯБРЕ

Исследуют    Лепку мазков    И вмятиныПодушечки пальцев –    Фактуру картиныЦарапает    Больно    Порезы    СсадиныРельефно    Выглядишь    Сам – и сединыШар    Упал    Покатился    К стакану —И –    Растворился    Как будто канулГладкий    Тяжелый    В мягкие вещиМузыку    Чувствуешь    Тоже на ощупьПредательский свет    В ноябре    И позднийЛипнет к гортани    Воздух    ГриппозныйБог позабыл    Проблемы твои    И адресЛишь завтра свое нащупав    Вновь ощущаешь    Бодрость

ПРОВЕРКА РЕАЛЬНОСТИ

Никто    Не войдет    Потому что некомуНикого и в мыслях    Не приму    ПотомуНаглухо сам    Не гордись    И не балуйсяБудут тебе    Контролеры    В автобусеТвой билет    Подозрителен    Глаз неуверенКак же тот    С рюкзачком?    Улыбается пареньЛезем на крышу…    Соскочив на ходуПролетев насквозь    Усмехаясь    ИдуНикого из прежних    Рыжее    ПлатаныОгонек автобуса    Блеснул    УлетаяМы не в чистилище парень    Но тем не менее —ниже реальности    Сена    И башня в туманеСвернули с набережной    В степь    Утонули самиКто этот дикий старик?    Встрепанный    С колючими усамиДать по затылку?    Испуганно смотрит    ТолкаюТелефонная будка    Иди пока жив    А девушка у меня такая…

НА ДОРОГЕ В РАЙ

Подмосковный поселок    Сырая сирень    И мазок сыройТак на холсте    Обозначил    Дорогу в райПрямо с Эйфелевой    Собираюсь    На нее ступить(Отрешиться    Собраться    И бросить пить)Не в Нью-Йорке    В подкорке –    В тебе голоса поютНе из дырки в заборе    Продувает    Душу твоюСтукаются!    Раскалываются!    Хоть на шоссе подбирайДаже не глядя – яблоки    Умри    На дороге в рай

ЗАТЕРЯННЫЕ

Ни на слух    Никак не замечаетсяРадоваться нам    Или печалитьсяВ темноте    Подушку ухватив    СвоюТак и жить    Семейством    На краю?Дочь    Явилась странная    Заперла все двериЕсть там люди?    Коридор по крайней мере?Хаос    Вихрь    Провалы – вместо лифтаАлыми    Точками    Вспыхивает кофтаКолким усом    И слезой    По щеке прощаюсьЯ    Как только выхожу    Весь развоплощаюсьГде я пил?    Не помню где    У друзей наверноНо не на    Садовом!    Нет!    На кольце Сатурна!Затопило    Волнами    Ужаса и мракаСиротливой    Звездочкой    Светимся однакоГде стена?    Где шкаф и кресло?    Ну и пустьЯ во сне    К жене прижался    И держусь

РОДНОЕ

…Что в мозжечке    Зашифрована    ВестьТак и живу    Не умею прочесть– Из поколения в поколениеПередать по колоннеРазные    Но брови    Уши и носыБыл или будет    Прадед    Или сынМаша?    Нет не помню –    Фото затерялосьЛасковая сырость…    Сын конечно выросТо-то не ладит    С поляком-отцомИудей – характером    И сатир – лицомВстречу – не узнаю    Задену плечомОборвется ниточка    Это я о чем?

ИЗ ГЛУБИНЫ

Смотреть на звезды    На свое родноеИз глубины такой…    Подробно вижу    Дно я:Воронки борозды    Сойти с ума! —Но это ведь Париж    Не скалы    А домаКафе – аквариум    Бок о бок    Эти рыбыВ лучистом облаке    Дышать бы    Не могли быА я    Меня здесь нет    Не досчитав до ста…Ничто рождающее!    Матерь Пустота!

АНДРЕЮ СЕРГЕЕВУ – ПОСЛАНИЕ

Вот так и встретился    Андрей СергеевС одним    Из новых русских негодяевДа спьяна    Показался    На кого-то…Огни – в упор!    И сбило с поворота —Похож…    Андрей    От страшного удараИз этого    Физического    МираВ метафизический    Вдруг устремился    МирГде обитает    Бродский напримерДолина в огоньках    Подернутая флеромВершины    Заняты    Неспешным разговоромПочти что Коктебель    Рай    Или мошек рой —«Склонялся и шумел»    Шумит над головойПожалуйста Андрей!    Пусть книги    С полкипросыплются    Или сервиз в осколкивесь разлетится    Подай хотя бы знакТогда я буду знать    Что мы    Не просто так

ПОДРУГИ В АВТОБУСЕ

Очутиться    В потоке    Собственной кровиВместе    Со вспрыснутым    АдреналиномСколько тут –    Шариков    Звездочек    Хищных существЧто за насос    Увлекает нас    Вверх по венеДлинное и гладкое    Чувственным бутономГумберт видит    Губы    Негритянки-школьницыС подругой    Так близко    О стенку – и сразу прижалоВираж    И автобус    Выкатился на мостСердце мое    Проваливается    Низкий прыщавый лоб«Мерд    Мастурбирует дедушка    Грек или араб» «ТемнуюКапроном обтянутую    Не ему подарю»Звездочки шарики прыгают    И я говорю говорю

КАК СМОТРЕТЬ КАРТИНУ

Картину смотреть    Приготовься    ЗаранееВсе отмени    И дела    И свиданияНе смотри на луну    На витрины    И прочие вещиДумай об этой    Тебе    ПредстоящейУтром проснись    Помолись    И думайСегодня ты встретишься    С дамой    С той самойПоднимись по ступеням    Отойди    Шага на триИ – войди    Как на сцену    В театреТак    Завещал    Василий Ситников —Живописец    Один из потешных всадниковНочью в степи (выступал)    За девушкой скачемЗа обезумевшей    Нагишом со стоячимТемный репей    Растет    Посреди степейСвет сквозь рисунок    Увидит    Даже слепойСлышать    Шлепанье ног    Аж стенать догоняя —И схватить    Пустота    Лишь ощерится костяная

НАТУРЩИЦА

На полосатом    Розово    СветящаясяНогу полную    Рукою    ПочесывающаяТусклые    Без блеска    ОдевающиеИзредка    Небрежно    Их отбрасывающаяИ подросток    Знает:    ОжидающаяТенью    Вдоль изгиба    ОслепляющаяОбернется –    Груши белые    СтекающиеПастила    В постели    ОблипающаяМысль    В томлении плоти    УвязающаяПлоть    Над бедной сутью    НависающаяСтрелки    В неизвестность    УползающиеАстры    Неживые    Увядающие

ЕЛИСЕЙСКИЕ ПОЛЯ

На сон похоже    Тот что я увижуМоскву    Поставьте ближе    К ПетербургуНескладица    Просвечивает    АркуНе трогайте    В тумане – наявуПоток на горб    Огнями поднимаетсяТам в мареве дрожа    как овцы    ИсчезаютНа avenu Wagram    Где океан волнуется    ЛомаетсяПоказывая нам    Зубцами    Здания ПарижаКрутятся машины    На площади ЗвездыС ума сойти!    От этой    Беспорядочной ездыПо брусчатке    Витрина    Которая городВ восторженном писке    Разинутый Рот

НАША СОБАКА

С новой хозяйкой    Приходит    В наше отсутствиев нашу квартиру    В свою    Мебель какая-то грустнаяГде же мы?    Нюхает воздух    Куда-то исчезлиЕсли бы прятались    Пахли бы    Наши мыслиЕсли бы умерли    От горя и жалостивоем    Сводило бы    Глотку и челюстиОпять этот клещ!    Аж затряс головоюИ пахло бы воском    И тленом    И хвоейНаверно мы там    Где живут    Те которыеВсегда за стеной    Ощутимые    СерыеТам в зеркале    Два красных    ОгонькаВот выйдут    Из воды    И позовут щенка

ОЖИДАНИЕ

Зеркало    Навстречу нам    Нас ведущее из садаПамять будущего    Свет    Непосредственно оттудаСердцем вижу    Как стрелок    Все заранееСтекла мертвые    Жасмин    ОжиданиеЧто за будущее нам    Уготовано?    Кто знает! —Только начат    Мой роман    И лицо свое меняетВспомнить    Что проявится    Сколько здесь длиннот!Бабочка уже влетела    А героя – еще нетВсе уже написано    На веранде    Прошлым летомБудет все разыграно    Лишь не троньте!    Как по нотамЖук ударится    Вслепую    Упадет в травуВыйдут двое    Грозовое    Электричка на Москву

СОБОР

Электрифицированный хорИ –Люди    Утонувшие в сумерках    В притвореОбезличенные    Стертые    НичьиПод арками торгуют    Свечами    ЛучамиЛучше бы влюбленные    Целовались    В храмеОбреченно верую    Но в своей    НепрочностиПуще смерти    Уклоняюсь мыслью    ВечностиЧувствовать    Присев    На краешек стулаГрех и мусор выдуло    Самого чуть не сдулоБожий ужас –    Этот серый    РапанНам кажется: мы здесь    Но мы давно уже – там

КАК БЫ ВО СНЕ

Не пошевелить    Во сне    ГубамиГубы онемели    Стали    Белыми    КубамиВыговорить    Слова    Не могуС губ    Падает    КубВорочаю кубы    С трудом    Но поднимаюКак-то все    Иначе – явно    ПонимаюВесь в лесах    Как странное    СтроениеПерестраиваю    Свое    НастроениеНо разбирая    Себя    И складываяШтабелями кирпича    Работа адоваяВ груди    Разрастается    Небесная дыра —Почему-то надеешься    На торжество    Добра

НА НОВЫЙ 1999

Над Парижем – ванна    Белая нирванаБашню как обрезали    Дальше – все туманноБог не смотрит на Париж    Он залез    С ушамиПусть свои проблемы    Все решают    СамиА в Москве    Стоит зима    Ниже всякой критикиДрызгалка –    Слюною    Брызгают политикиНа экранах – дрыгалка    Что за действо деется?Выключить    Наш мир    Никто не догадаетсяСлышишь    Вой из темноты    Вроде бы Россия тамОбступает лес толпой    Города пустые тамЗдравствуй Кремль    Чертов торт    Каменный от давностиБудет каждому дано    По его же глупостиПо его наивности

НАШ ПАРИЖ

Елене Кацюбе

Кролики и дети    Катятся    По набережнойМуж на роликах –    С беременной женойСтолько неба    Над высотами    Парижа —Прогуляемся    И выпьем    РешеноБукинисты    Шкафчики    ОткрылиИзучают их носы    Бержерака    и ГиньоляВместо книг –    Бутылки    Рюмки и стаканыСколько стоит    Выпить    Гюи де Мопасcана?Славно!    Выпил бочку    Анатоля Франса —Солнца ветра над Сеной! –    Полосатого шарфаСлышно шуршат    От Барбеса    До МонпарнасаПоезда    И в воде    Отражается мессаГарсон в алтаре    Этой старой    КонторыЗа столиками    Студенты    И серые химерыЯзык ползет из щели    Блеснули пивные амурыЗдесь вино «Борис Виан»    Говорят: «Ça va! Bien!»[6]

СЕРИАЛ

На пределе    Откровенности и    ЧестностиОказался    В неизвестной местностиЗыблется    Меняется    Ныряй в нееНорка спасительная –    Честное враньеИ в том    Что таитянка    Из БангкокаА он – француз    Аэропорт    РазлукаКубы и трубы    Встретились    Пейзаж —Не сомневаюсь    Даже если нашФильм    Будущим своим    Я не торгуюНо эта жизнь    Как сочинишь другую!Там на закат машины –    Как магнитУниверсальное    Нас всех    ПереманитМаньяк    И бренди    Видел что-то врондеКак он ее    Размазал    По верандеЖевать цветок    Свой ломтик ветчиныНа сериалы    Мы обречены

ПРОХОЖУ МИМО

Какой-то негодник    Придумал мое сегодняЗнакомая улица    Снег    Какой-нибудь сводникИзбегая думать –    Скрипит –    О текущей минутеХотя она – вот    И реальна до жутиВ какой преисподней    Сковали мое сегодняИ вот оно – зримо    Стена и подъезд домаОвчарка бежит    Не твоя    Стороной прохожу мимоХоть подстрекает и жалит    Опять заглянуть    В эту жутьНе вчера ли    Спешил задыхался    В квартируГде сегодня    В окне    Как солнце – слепую штору —Прожгло твое фото    Где вместо улыбки    Дыра«Твое завтра    Наступит вчера»

ДАЛЕКО У РЕКИ

На реке гудит    Целый день простоять    Как статуя —Со стаканом ягоды    Вот и вся торговля «Собинов»            с верховьевСолнце на излете    Окна отражают    Платок поправлюУ Николы звонят    Водочки возьму    На реке гудитКак тут живут?    Одни козы    Да козьи платки на рынкеУ забора лопухи    Селедкой пахнут    Вылиняло всеЗачем сюда приехала?    За памятью наверно    Пустое местоЗдороваются все    А никто не помнит    Как тут живут?Но если с колокольни    Крыши под гору    Полоса воды —Желтая на солнце    Как обрезало    Черные лесаУ бабки купила    Милиция ходит    Молчит пилорамаЖивут и не ездят    Никто и не живет    Если с вертолета

ПРЕСТУПЛЕНИЕ

Небрежно сшита    Но складно    ЖивотВот – все отдельно    И пах    РыжеватДруг ее    Рычагами    МослыПобросать в кастрюлю    Будет суп    Для собак    Оба злыГоворят    Такое    ПоколениеЩука командует    – На построение! –    Это колонияНа ферме    В казарме    В тюрьме ли    В лесу лиУбила ребенка    Зато и косит    Глазами косулиИщут с овчаркой    Серые листья    На тротуареСтою у подъезда    Лес – на просвет    Свет – в коридореПусть исчеркают    Стрелами лист    ПредполагаяЯ – эта женщина    И тельце в помойке    И многое многое                другое…

ГОЛОС

Языком хвои    сосновых шишекГоворила    Красавица    Марина МнишекДля русского    Уха    ГрубоПше да бже    Из розовых губокПусть отрывисто    По-петербургскиГоворила    Анна    ГоренкоГолос хрипловатый    И дерзкий —Тонкого подобие    рисункаОзеро Сосна –    В полосе туманаВспомнить    Голос твой    По телефонуПозабытый    Стон твой    В постелиОбрывает сердце    Удар виолончели

ДУШЕОХРАННИК

Чем дальше    Тем больше    На стенах зданий —Это впереди    Шагает    ТеньПлетешься сзади    Нет не твоя    Поэт – старушкаЛицо    Блином    Завязано в узелокЛампочка в тумане    Чужой    На пол – коридораТонут хозяева    Черная дыраЛишь голоса    Из –    Другая вселенная– Просто не верится –    В комнаты проходите скорейПосле ухода    Никто не помнитЧерное что-то    Ушло из комнатА сам-то где?    Мальчик качая ногойВ ботинке    Да был ли он?    Сидя на стулеДушеохранник    Страшный напарникДаже не смотрят    Клякса какая-то    Пьет – и вообщеЗеленую гусеницу    УвиделНа телефоне    Сморгнул –    И прошел

ВЕСНА НА СОЛНЦЕ

Так припекает лысину    Наверно весна тамКакая ж там буря    Если    Чувствует каждый атом!Пленки пепла свиваются    И расцветают    РозойНеслыханная гроза    Потрясает    Пламенной ризойЛуга и долины в горах    Засверкали    Воронками-лилиямиТам высоко    Пролетают    Архангелы-протуберанцыФеникс родится    Сразу    Накрывает эфирными крыльямиНебо и Землю    Пчелы    Роение их на солнцеНа солнце погода отличная    Выходят гулять    СпускаютсяС багряных вершин    К озерам лавы    ПрохладаА если увидят    Бегущего    Солнечного зайцаДождей раскаленных    Не будет    И ровное будет лето

ТОПОЛЬ

Липучки скинет    Листьями оденетсяСвежие мазки    Выше крыш    В солнцеСквозь дерево    Просвечивает    ДухРеальность    Ощущает    Нас всехИ все мы    Чувствуем    РеальностьИ в ней    Свою    Пирамидальность —И ствол    И ветви    Лишь никакЛисточкам    Не раскрыться    На руках

СВЕТ ЗЕМЛИ

Свет вечером    Такой    От океанаЧто небо    Освещает    Как ни странноСвет от скалистых гор    От минералов —Я видел сам    Как ночью    ЗасверкалоМассив лесов    Мерцающий чуть зримоТуманно красное –    Над нами    На балконеВ Неваде вспучился    Грибом на полигонеВся мебель светится –    И гости    Незнакомо

МЫ

Все разное:    Лица    И слезы    И смехНо есть    Единое    Во всехИ мне    Иногда    ПредставляетсяНа карте    В особом    АгентствеЕдиное    Я    СоставляетсяВо времени    И    ПространствеТы    Тоже    Болеешь стихами?И прозой    И даже плохимиТы любишь жену    Я – внукаПовернись-ка    Сынку    А ну-ка!Такая близость    Такое родство —Чудовищно это    Одно    Существо

ИГРА

Там на гравии    Фигурка    БонапартТреуголка    Раздает    Веер картМне досталась    Вверх «рубашкой»    Дама пикВ автомате    Женский смех    Лязг и стукПродолжаясь    Извиваюсь    Как червякТам в окошке    Достоевский    Пыль и мракХочешь выиграть?    Ложится    Дама треф– Извини    Но я сегодня    НездоровЧует стойло    мой мотор    Круче путьЯ полжизни    Пролежал    с кем-нибудьВыключаю автомат!    Торможу!И полвечности    Один    Пролежу

ЕЩЕ О ЛЮБВИ

Если бы    А мог бы    Нет    Конечно даНе думаю    Возможно    НикогдаО ком он?    Обо мне?    Пустой зарядВсё понимают    Но    Не говорятРазделила улица    Толпа    ТуманГорода    И время    И конец времен    Я-то вот он    А она –    Между строк    В стихахОбнимаю    Пустоту    А оттуда:    Ах!Два импульса    Два пульса    Два ничтоЛампочка    Зажжется    Ватт наверно стоЕсли хочешь    Это    Жизнью назовиЧто мы знаем    О себе    И своей любви!

СТИХИ О СПАСЕНИИ

Или спасутся все – или никто

Падает пламя    Кусками    На плиты адаВспомни    Отца молодого    Или дедаВсе человечество    Не больше    ГорошиныБог всякого видит    И все мы    ГрешныРодные…    Детей уходящих    И внуков —Разве не видишь    А сам ты каков?Дремлет    Проснулась    Тревожится птица…Нет!    Обязательно все    СпасутсяУбили в парадном    Вскрыл себе веныУмер в больнице    Обыкновенно– Ветрено    Сыро    Надень-ка пальто– Брось!    Не спасется    Никто

ПЕРЕХОД

Шли мы    Пестрым сбродом    К серым пирамидам —Пастухи и женщины –    Стали мы    НародомТрудно двигаться    В метро    Быть одним из нихКак ужаленный сосед    Вскрикнул    И затихЗмейки желтые –    Огни    Стекла засверкалиОстрый парень    Стал к дверям    Племенной мой корень! —Будто мы    Несем ковчег    Вброд за ИорданВсе кричат    И ты кричишь    Копьям и врагамАнгел смерти    За плечом    Гнет и гонит больюНакатилось    Жар огня    Разлетелось пылью…Странный мир:    кругом Москва    Брайтон или Минск —В новой кожанке    Идешь    Крокодил и сфинкс

КОШМАРНИК

Красная трава    Красная скамья    Красный кустарникЯ не дальтоник    Не неврастеник    Я кошмарникВесна    Прогуляться    В розовый паркСадится    Солнце –    Малахитовый шарМилая    Зеленая    Лицо такое злоеИзумрудные губы    Твой синий язык    Для поцелуяВ красной траве    Ты снимешь    ОчкиКрасное – в красное!    Зрачки – в зрачки!А вы говорите    Что    Видите все иначеЖалко    Незрячих    В зареве ночиКак кузнечик    Я в тебя    ВойдуРаскрывай    Зеленую    Манду

БРАТЬЯ

Чувствую    Знаю:    Не мое телоНо понимаю:    Встаю    Со стулаЗвяк металла    Всунул ноги    В тапочкиБлеск и треск    Перегоревшей    ЛампочкиА как обнимала    Вся в мыле    Под утроБудто рожала меня    Раздвигая    Сжимая бедраМатеринские груди    Их горечь    Губами ловиНо помню:    Губы    Не моиКто    Эти смуглые    Тяжелые дебилыПод которыми – и над    Ты стонала    Любила?Не знаю что звякало    Ложечка?    Пряжка ремня?Но помню    Что вылезли все    Из тебя – и меня

ПАМЯТНИК

Есть – и кучерявому    Есть и маршал ЖуковЕсть и утки    Есть и столп из грузинских буквВезут из-под башен    Сановных больныхС кремлевской брусчатки    Сотрется память о нихВсегда буду жить    Продолжать    Не существуяЛюбить    Понимать    Вспоминать    Будто бы живу яВ солнце    В ванной распевая    Бреясь поутруДаже не замечу    Как умруНе сохранилось    Несколько папок    буквальноДесять дискет    И – весь поэт    Если откроете файлыКуда-то уехал    Но видели говорятна площади Пушкина    Значит вернулся назадДля диссертаций    Для публикаций    Для разговораЕсли нет –    В Интернет    Там найдете СапгираКосмическая война    На памятнике – именагероев –    Нет и меняПерсть будущего    Всем предстоит    Семена ветер носитНе сам осуществляюсь    Язык нас произносит —Азартный сочинитель    Соавтор стихов моихИ вам поднесет    Анекдот    Или миф

ПРОВЕРКА РЕАЛЬНОСТИ. ДОПОЛНЕНИЯ

СУМЕРКИ

Ничтожество    Мошки    Скорей комарыТак много    Воздух    СерыйЧем больше    Тем ближе    ТончайшиеЛапки    Крылышки    Будто и нетКочки    Смотри не споткнись    ВодаУколы    Легкие    Это НичтоПризнайся    Ты себя любишь?    НетЗудит    Подол приподняла    ГдеПятно    Розовое    Выше шелковыхДай    Поцелую    Сразу пройдет«Ладно    Перетерплю    Твой зудПонимаю    Так    Обозначаешься»Надоел    Я же    Чувствую – любятДерево    Серое    Но любит НиктоКустарник    Лишайник    А ты – комарихаИ все носится    Старый    Седой комарЖало    Прижалась    Что же там бьется?Пастбища    Ходячие    Накрытые столыА пустоте    Одно    ОстаетсяОсознать    Не успеешь    Ловить налету

УРАЛ

Конь    Саврасый    ПоскакалЧеловек    Присел    ПокакалЗабор    На холм    И кругом – вокругК реке    И на той стороне    ЛесомГде все?    На работе?    Горбыли и опилкиБараки    Пустые    Все – на просветТам за проволокой    Конь НоситсяНосятся    Призрачные    ЛугаПеремахнул    Забор    Сквозь – колючуюОтсветом    Грива    Сквозит негативРядом храп и топ    Что солдат?    Хочешьпо хребту погладить?    Врешь!    Не возьмешьЩиплет траву    Переступает – СлышуСедой и мохнатый    Возил и возил    В телеге —Ноги    босые    Из-под брезентаВ долине    На кочках    Одни номераДоски слетают    Куски толи    Падают вышкиВ отвалах трясет    Зараженную    РжавуюОт Белоречки    Тайгой    до Рудянки и дальшеМертвая вода    Блестит –    КаньоныИ еще – Запах    Паленых    ТряпокИ еще – Кашель    Высоко сосны    ПеребиваетШум    И еще – доходяги    В туманеБродят и все не помрут       И еще – ГорыКартины строят    В яви    Такие чудныеБудто и впрямь    На другой планетеМы и живем    На другой    Не знаяБеги    Из памяти вон!    Солдат

ПРОБЕЛ

Ну ничего    Как есть ничего    И быть не моглоСквозит решето    Да я ли?    Это другойТот который я?    Тот совсем другой?Проклятый Слон!    Переполох    И рушится посудаПерекур    Кисть ведро и белый потолокПоглядывая на небо    Со дна окопаОтдыхая с милой    Бедро к бедруВысунулся из облака    Монах    В невозможностьЗнай свое место!    Назад!    Брысь!Коммивояжер    Главное – тон    УбедительныйНет тебя!    Слышишь? Нет!    Нет и не может быть!Просто пробел    Пролита краска    Пустое местоНо тот    Который другой    И который похожОщущая себя    Не совсем я    Тем не менее мноюПовернулся    Живот к животу    «Люблю тебя»Совершенно незнакомой    Выбрита подмышка    Смуглая                какая!

КРЫЛАТАЯ

Рыба    Расправила    КрыльяПадая    Кверху    КорнямиГрозное    Звездное    ПлаваетДаже испугаться    Не успелиНа скатерти    Белой –    СвечиВместо нас    Какие-то военныеИ женщина    В форме майораСовсем не похожа    И все жеЧто едят    Что пьют    Что поютГосподи!    Сколько их!    И все живые?Нет    (Пробегаю)    Стертые лицаЗнакомые    А вот и мы самиНам оставлены    Сумерки    В зеркалеКто оттуда?    Глядят    НеприличноВот какая    Жизнь    После прежнейЭто и есть   НастоящаяВ той – все люди    Иногда природаДа и та – овраги    И леса бумагиРельсы дыбом    – Стальные аллеиСтон стоит    А самих уже нетЗдесь Внимания    Никто – не обращаемНа подчистки    Помарки    ПодменыКое-кто сквозит    Второпях    НебрежностьМиражом газета    Редеет и таетИ бегу куда-то    Ты меня зовешь    Мама!Между грядок    Вперевалку    Несут меня ножкиВьются плети    Желтыми бокамиХорошо малышу    В краю великанов

В РАЗБИТОМ ЗЕРКАЛЕ

Осколки    На полке    Сорока    ВертолетОзеро    Синее    Здесь    На паркетеВыросли    Снижается    Ангел    НемолодСмотрит    Как ползаю    Парусом    На животеКак целуется    Половина лица    Губы    И небоСидя    На корточках    Зад    И траваДайте    Плеснулась    Хвойные    РыбаВетки    Сияние    Оба    Кусок сыроватРассматривать    Улица    Снаружи    В разбитоеЗеркало    Дома    Между    УгломПредмета    Шевелится    Или    СобытиеТреснуло    Смотрит    Весь мир пополам!

ПАРК РАЗВЛЕЧЕНИЙ

К нам в квартиру Фирма прислала Мастера, который починил и обил нашу входную дверь. Красиво и аккуратно. Оказался Физиком по профессии.

Физик    Дерматином    Обивает двериПрезидент    Подняв капот    Копается в мотореПолицейский    Террористу    Бомбу починяетА поэт    Закрыв глаза    Законы сочиняетДети!    Сумасшедшие!    Аттракцион для васСели –    И поехал    Белый унитазГении летают    И –    ИзобретаютВ их руках    Идеи    Радужные тают…Все! Прекращаем    «Движенье истории»Трюмы задраили    Окна зашторилиКого – на перековку    Кого – на переплавкуУборку затеяли    ПерестановкуХотите    Вместо шляпы    Профессора наденьтеКадиллак с отверткой    Копается в президентеВ полиции    Бомба    Допрашивает террористаА поэту вовсе    Не осталось места

СТИХИ ЖЕРТВЫ ДОРОЖНОГО ПРОИСШЕСТВИЯ

Резко    Очерчены    Серебристыйотсвет    Но истинно    Хоть и не знаючто это    Банка    Газета мятаяЛук и картофель    На подоконникеПрисутствие    Кто это?    Просто наглядноЗнак подает    Недоволен    Недаромсмущает    Все это    А главное: фотоСмяты в лепешку –    Сугроб    И капотГосподи!    Ногу вчера    ПодвернуласьПадаю    Боже!    Меня застрелилиХоть и не я    А другой    РавнодушиеДежурный    Лежащее    Свет на обочинеИ то что не выспался    Что собиралсяк ней Белые волосы    Свет на подушкесмугло-покатое    Но все это –    СлучайКровью промок    Не проснуться никак

ОДИНОЧЕСТВО

Наутро    Засветил экран    КомпьютераИ горсть таблеток    Отблеск    И стаканводы    И смотрит снег    Без ветраНад вершиной    Слоями идут    ОблакаТам за могилой    Черно    Горицветы в ложбинеКонечно родина    Грустит    Наверно на чужбинеПустой Париж    Стеклами вывески    ПотерялсяВсе заблудились    Толпа силуэтом    Даже автобусыКстати полиция    Неба большой кусок    Тоже не ищетМальчиком лет семи    Светом – оттуда    Еду куда не знаюПальцем вожу    По стеклу    Давно это былоМама с работы    Красивая    Жизнь вероятно    Была

ПАМЯТЬ

Вот об этом    Проникая    Не касаясьИ все глубже    Ничего    Не задеваяСамой сути    Пустота    ОкаменелаПросто отношения    К этому    ДуракТрое нас    Колеблюсь размытоРуки    И призраки пальцев –    И тениРезко повернусь    Побегу    Встану —То и дело    От себя    ОтдаляюсьЖить вечно    Уже пробовал    Слишком —Песок и песок    Даже фараоном    НадоелоВ ноздри    Запеклись    Скучно глинеИ ресницы    Ухожу    Этим облакомА Всевышний    О котором    Там такоеНе помыслить…    Ночь    В березовой роще —Ураган слепит    Треск вокруг    Ломаются деревья…Что нам Время!    Не пристало    Не измяло

СВОБОДНЫЙ ВЫБОР

Стебель    Устало    Лицо    ПониклоГосподи!    Где мы?    Там    Где небоНеужели скосят?    Края не видноСозрели    Волнуется    Жатва    ГосподняЛинии ладони    Растер    ПросыпалисьПокорно уходит    Нет!    ОборачиваетсяНачертано    Пред   Как же выбор?    СвободныйВизжат тормоза    На асфальте    Не тыТолько подумал    Уже убил    Последнее словоДаже и двигаться    Просто заделПошло – Покатилось – Толкнуло – Упало —Подбросило – Щелкнуло – Пуля – в груди!Что остается?    Все остаетсяТы умираешь   – Это миражДа оглянись же !    Все как и былоВыбросить стул!    Да на нем же сидеть нельзя!

РЕАЛЬНОСТИ

В некоем белом    Не ощущаемся«В молоке? Живешь?    Ах ты бедненький!»Знаками    Друг к другу    ОбращаемсяДа видишь ли ты    Собеседника?В синем    Все же линии    УгадываютсяОтвернулась в сумерках    Глаза —Смотрит на тебя    Тело скрадываетсяТолько вкус любви    И голосаВ черном вообще    Ходим ощупьюНесмотря на солнце    НесмотряЧто стоишь на сцене    И на площадиПрямо в очи    Ближнему    СмотряХорошо когда    Текучая водаНа вокзале    На асфальте    Очертаниявремя размывает    Тем не менеебыстро едешь    Память дорога

УЛЫБКА

Губы    Улыбаются    Ветер сорвалПрилепил на столб    Как нарисовалТрансформатор    Черная коробкаКрасная    На черепе    УлыбкаВспомнилось    как прежде    пряталась в усахЖизнь была не сахар    Но стоя на часахПокоряя высоту    Проводя анализ…Говорят расстрелянные    Тоже    УлыбалисьРаскопай    И посмотри:    щерятся останки…Улыбались глядя    На пожар    ЧеченкиГорит их добро    Скот кричит    из огня —Их безумие    Смеясь    Лезет из меняУлыбка гиены…    Улыбка орла…Улыбка плевала…    врала и рвала…А теперь выходим    Из кафе на двор —Дышит водкой на снегу    И несет всякий вздор

СТИХИ НАПРОКАТ

Холодно    Сдувает листья    С газонаТолстая такая    Кишка-машинаВ ужасе кошка    Белая    С чернымСзади возникла    Мертвая    ЗонаРифму подыскивать    Кошке    Не хочетсяБлохи на брюхе    Ворохом лезутЛистья в машину    Балконы поляки арабыУ русских – закуска    Гашиш и грибыТолстая кишка    Втягивает    КошкуС балкона – закуску    С дерева – «Рено»Прыгают блохи    Это арабыПоэт    Взят    Напрокат

МЯТЕЖ

Мир    Стал ничем    С незримых горВсю жизнь    Рассеивает    СветомМятеж и тьма!    И тот    СапгирСо мной    Беседует    Об этомЧто не владеет    Мышцей львиной —Свою    Правой    ПоловинойПод темным    Куполом    ГудятМозги    Там разум    Бьет в набатЕще верна ему    СтолицаНо закипев    Решила отделитьсяпровинция    И вся возмущенаПропеллером    Вращается она!Хоть в Управлении –    МаразмПодшмыгиваешь    Правым глазомНо крепко    Связан    ПуповинойТвой разум    С левой    ПоловинойИ понял все    Верховный ГенрихВокруг себя    Немногих верныхсобрал    «На штурм ребята!    Ну!Объединим    Свою страну»Нет не понять    на мутном снимке:Строения    Или обломкиЦветы    Из яркого лубкаИли Бог знает что! –    Из хлора    Облака

КРИК И ШЁПОТ

Отпусти меня!Обнимая сжимаяСама же кричишь:– Отпусти меня!– Прости меня!– Не смотри на меня!– Не кричи на меня!– Скорее скореебери меня! —– Говори говори говори меня…Плавая    В прозрачной глубинеШепчет    Глубина:Ты – во мне

ПАМЯТНИК

Избуду свой век    Буду далее    Не существуяИмя мое    Шевелить    Будто вправду живу яРифмы мои    Оглашать    ПовторятьБудто    Боясь    ПотерятьВ чьей-то гортани    Чужим языком    И губамиПовторенный    Рождаясь опять    ДыханьемИное увижу    И буду жить    Как в своемИ опять    Лягу спать    В окоем – водоемКого-нибудь жду    Стоя в ряду    Под переплетомКаждая книга    Надеется быть    И любопытствует: что там?Черемуха?    Муха?    Когда же?    Когда?Нарисуйте мне    Глаз и ухо    И скажите:    Да!

КАРТИНА

Деревянная рама    Крюк    Грубая изнанка —Ткань холста    Углом горы –    Потолок и стенкаЛапки чистят    Усики    Хитиновое телоГде-то    Сотым глазом    Видит: полетелаТаракан    На подоконнике    Не ты ли рыжий?Или –    На газете    Рыбой свежей?Смотрит    Перламутровый    И круглыйКуколкой    Одновременно –    Барби куклойНо еще обидней    Таракан Как я жил    Живу яЖдет трамвая    Над забором:    Туча грозоваяЗонт забыл    Расстроился    Тоже не резонТаракан    Ушел    За горизонт

ТРЕТЬЯ ЖИЗНЬ

Первая –    22 года назадОборвалась инфарктом    Вторая —Ночью    Инсультом    На пятое мартаВ черепе    Грянули    КолоколаСнег и коробки    В окне больницыПривыкаю    Учусь ходитьГоворить    Выговаривать звукиПравой рукой    Ложку держатьВ двух первых    Держал и не думалВ этой падает на пол – и всеТретья жизнь    НачаласьСтарый ребенок    Кому это надо!Те же дворы    Стены    Бутырки —Башня – темница    ЕкатериныЕсли бы Рим    Или Иерусалим!Новую жизнь    Начать эмигрантомВ климате теплом    И благодатномИ обязательно    ПенсионеромТак чтобы выжать    Из государстваВсе что другим    Всегда доставалось —Хлебные крошки    Как воробью!В новой жизни    Не буду учитьсяВ жизни внеплановой    И сверхурочнойБуду учить    Не одобрятьГлазом по-птичьи    КоситьМстительно стану    Ко всем относитьсяСтану долбить    И долбить    Своим клювомЗнаю наверно    Никто не посмеетСтарого дятла    Не одобрятьСам    Не люблю стариковКто разрешил    Доживать равнодушноБыть неопрятным    И неприятнымИ не стыдиться    Раскрытой ширинкиВечно небритой    Мокрой щекоюВнука    Небрежно любить

СОБЕСЕДНИЦА

Не смотри на меня    С такой грустьюВижу твой исток    И сразу – устьеЗа твоими берегами    (Знать не хочется)Осень Больницу    И как оно кончитсяВижу всю тебя    Сквозь хрусталь    Много разныхСледующую жизнь    Ленточки    И праздникДевочка – щепка    Глаза – во лбуИ твои потомки –    Целую толпу!…Георгины    Астры    …Речью по-сорочьиА зрачки    Поблескивают    Затаенной ночьюВ yellow субмарине –    Погружаясь    На дноПри любом различии    Сознание одно

НА ДАЧЕ

Я вижу    Как моя    КардиограммаВычерчивает    МАМА    МАМА    МАМАИ не машины    Люди сидя    МимоПроскакивают    Скорлупа    НезримаЗа дачами    Не сосны    Чьи-то мыслиВ закате    Просияли    И погаслиТам в блеске звезд    Встает    Бутылка водки —И краем уха –    Гости    У калиткиИ сразу все    Друзьями    КомпозиторамиИх женами    И чаем    И компьютерамиИ спор и вздор…    Вдали    Во мраке беломВозникло шумом    Утонуло гулом

РОССИЯ ХХ

Прадед – полковник    Поставили к стенкематросы    Дед – большевик    На Лубянке —в затылок    Отец    Подорвался в танкеСына    Афганцы    Внука    ПодонкиПроклята Россия    До седьмого коленаНо счастлива будет?    Ага!    Непременно

УТРОМ И ВЕЧЕРОМ

Арон    «Арион»    ТимирязевскийЗа метро    Будто был всегда    РынокДумает    Нищая перебежала    СиняяС желтым    К беде    ПристаетПривезли    Убивать    РадуюсьАзербайджан    Мешки с огурцами    В цветуЗабыл    Под навесом    СтараюсьНа цепь    Беспокоюсь    Товар

«Зной    Дерево    Где отдыхал…»

Зной    Дерево    Где отдыхалДали    Поэтому    Листья крупноНа глаз    Надет    Сквозной чехолТам    Окантовый лист    ЛепнойВокруг    Скорлупы    Черепной —Два негодяя    И гения    Совокупно

«Или спасутся…»

Или спасутсяВсе    Спасутся всеИли никто    Даже думать    Редко случалосьТакой серьезный    Разговор    Почти не слышноУжас такой    С алтаря    ВеетЧто Ты –    Ничтожество

СЛОВО

Из Слова    Прорастают    Все словаТак за ночь    Появляется    ТраваВ какую ночь    Блаженнейшей    ВесныМы были    Произнесены?

ДВОЙНОЙ СВЕТ

Бледнеет мир    С незримых горМеня    Пронизывает    СветомКоторый Свет    И тот СапгирСо мной    Беседует    Об этомЗнает ли бабочка    Сидя    На стенеЧто она –    Свет и тень?

«Помни    Я жду    Стоя в ряду    Под переплетом…»

Помни    Я жду    Стоя в ряду    Под переплетомКаждая книга    Надеется быть    И любопытствует: что там?Черемуха?    Муха?    Когда же?    Когда?Нарисуйте мне глаз    И ухо    И скажите: Когда

ФРАГМЕНТЫ

«Шлеп коровы    Скрип    Скрученной травы…»

Шлеп коровы    Скрип    Скрученной травыМеж челюстей    Рогатой головыКак на шарнирах    Ходит    Кое-какПятнистой шкурой    Обтянутый костякОдин костяк    Стоит    Дырявый храмДуше травы    Служу    Внутри по вечерамКузнечик

«Смотришь    Из кресла    У самых ног…»

Смотришь    Из кресла    У самых ногВолны шипят    Заливая    ПаркетГде высились    Здания    Минуту назадКосо стал    Раскачивая    Лодку    ОкеанВыстрелил опередивВместо    Мечты    И поэзииЖдут нас    Иллюзии    И фантазииПришла    И расхаживает    Кто?    Против светаЖенщина    Которую    Видел    Когда-тоТам в коридоре    НаискосокВолны шипят    Заливая песок

«Хруст челюстей    Сладкая кость…»

Хруст челюстей    Сладкая костьКрыса    Оглядывается    Хвост            Тащится следом

ТРИ ИЗ МНОГИХ

За последние годы я написал целый ряд стихов, циклов и книг, в которых реализуются некоторые новые идеи, из тех, что давно мне не давали покоя и время от времени проявлялись в моих вещах. Кстати, как точно в английском языке, «вещь, дело, существо» – одно слово «thing». А «think» – «мыслить» немногим от него отличается. Вещь, еще вернее, живое существо – воплощенная идея. В русском языке эта философическая зависимость не так заметна. А для искусства не так важна идея, как то, каким образом она воплощена в материале и кто это сделал. Другими словами – мастерство, полутона, тонкости, впечатление…

Думаю, форма, вернее, форма выражения – это и есть идея в искусстве. Поэтому такими наивными выглядят все эти театральные и киношные инсценировки, например, «Войны и мира». Текст у Льва Толстого и есть суть его вещи в единственно возможном материале. Разве – если найдешь равноценный концепт. Как Федерико Феллини – не иллюстрации, а свое.

В свое время в начале 60‐х мне явились полуслова-полупризраки в отдельных стихотворениях. Как я теперь понимаю, я их услышал в разговорах по телефону, вообще в беседах близких людей, когда многое не договаривают – и так понятно, в таких простонародных сокращениях, как «док», «шеф» и так далее. И увидел: горящие вывески с потухшими буквами типа « ебель», разорванные пополам страницы журналов и газет, которые в кабинете задумчивости пытаешься прочесть и разгадать, о чем там пишут.

Летом 1988 года у подножья вулкана Карадаг и осенью в сосновой роще на Пицунде я сочинил книгу стихов «Дети в саду» по этому методу – окончания слов просто смывал прибой. Между словами возникали разновеликие пустоты, которые были заполнены некой незримой формой и смыслом. И слова угадывались почти сразу, потому что я старался разрывать и не договаривать слова, лежащие близко к центру языка. И в этом заполнении пустот читателем, начиная с первого читателя – самого автора, была неожиданность встречи и радость узнавания, похожая на ту, которая возникает, когда мы ожидаем и полуугадываем в окончании стиха рифму. Обычно в последний момент она конкретизируется. А здесь слово так и остается мерцающим между бытием и небытием.

Но тогда я не занимался теоретизированием. Я искал новую гармонию в языке, которую и находил. Я ее слышал в шуме и плеске моря, и стихи уносило, как на волнах. Думаю, не один я слушал море. Древнегреческий гекзаметр подслушан был слепым певцом у средиземноморского прибоя, я всегда был в этом уверен.

Другая идея давно занимала меня. Если стихи – это «музыка слов» с некоторой долей конкретности, там есть и ритм, и размер, и звучание, то некоторые законы симфонической и камерной музыки могут проявляться и в поэзии, и форма также. С начала двадцатого века русский символизм особенно воплощал это. Например, выражение невыразимого. Можно вспомнить «симфонии» Андрея Белого, некоторые стихи Иннокентия Анненского, например, «Кек-уок на цимбалах». Тем более «Сестра моя жизнь» – гениальная музыка, так удачно переросшая в стихи и звучащая там для нас. Аркадий Акимович Штейнберг даже узнавал инструменты: иной размер как смычок, размашисто летающий по струнам скрипки.

Луг дружил с замашкойФауста что ли, Гамлета ли,Обегал ромашкой,Стебли по ногам летали.

Обычно в классической музыкальной пьесе чередуются две темы, которые, развиваясь и изменяясь, рождают третью. Простой пример, и как бы сам собой напрашивался вывод, а не могут ли стихи быть чем-то подобным, так сказать, развивать политему. Несколько лет тому назад я решил попробовать написать два стихотворения в одном. Чередуясь, строки одного пронизывали строки другого, как пальцы скрещенных рук. Это было неожиданно, и слух легко и радостно улавливал это чередование в стихах. А на письме чередовались шрифты: прямой и курсив – и читались оба варианта одновременно. Я вспомнил удивительного поэта Ржевского (ХVIII век), у которого сонет распадался вдоль на две контрастирующих половины – тоже на два сонета, и потом читался целиком. Мне кажется, что стихи могут складываться из множества стихов, имеющих своим предметом самые разные лирические состояния. Но это, видимо, дело будущего. Я представляю такое: стихотворение из 12 строк, каждая – отдельное стихотворение. Что-то вроде этого, по-моему, я написал.

В прошлом году, перебирая черновики давно прошедших лет, я обратил внимание на несколько стихотворений, написанных в 1972 году.

«Утро на Мологе», «Слова». Эти стихи были записаны особым образом. Ничего подобного не было ни у кого в русской поэзии. Но не в этом дело.

Каждое слово или группа слов, записанная и произнесенная с Большой буквы и отделенная от других тремя интервалами, на слух – малой цезурой, воспринималось значительнее, чем обычное, и в то же время являлось элементом ритма, организующего стихотворение. Удобнее всего было строить строки: от двух до четырех слов. Конечно, нельзя было не заметить, что формообразующим элементом ритма у некоторых поэтов начала века тоже является слово под ударением или группа слов. Чтобы выделить это слово или группу слов и отделить их от следующих, Маяковский располагает стихи ступеньками. Таким образом появляются малые цезуры, которые акцентируют внимание на словах как на элементах ритма. При том группы слов имеют одно главное ударение, что приравнивает их к другим словам под ударением. На мой взгляд, в расположении стихов ступеньками наблюдается некоторая футуристическая механика – сдвиги строк как рычаги, я бы сказал, здесь проявляется понимание страницы как плакатного листа. Мне гораздо симпатичнее начертание слова как стихотворной строки у более поздних поэтов: у Асеева, у Кирсанова, затем, например, – у Холина, у Соковнина. Я и сам писал таким образом.

Здесь меня не устраивал сам рисунок стиха – ниточкой. Если изредка, довольно оригинально получается, а если сплошь – некий странный Китай. И притом ритм, это главное: после каждого слова – большая цезура, а я слышу малую.

Я решил, что возможно в таких случаях записывать стихи и нормальными четверостишиями и строфами. Вот так: от двух до четырех слов в стихотворной строке – каждое слово с большой буквы и отделено тремя интервалами от других. Сохраняется вид книжной страницы и как произносится стих, так и читается. При этом слово приближается к Слову, то есть к символу.

И вот оно – проступает. Не развязная ямбическая болтовня неоклассицизма, не театрально-ходульная речь футуризма, а вдумчивое неторопливое произнесение. Ни одно слово не проскользнет в спешке и не останется незамеченным. Каждое лишнее сразу заметно.

Это слово не прозы, а поэзии.

Вообще-то стихи можно писать разными способами, лишь бы хорошо получалось, поэты знают, стихи сами по себе – условность. Но в наш век, теперь уже оставшийся позади, поэзию неоднократно хотели сделать прозой, во всяком случае, чем-то совсем неотличимым. Недаром в последние десятилетия появились тексты, не стихи – и все же не проза. Поэзия застенчиво прячется в них – в текстах за прозаической маской и не рискует, боясь показаться наивной и смешной, говорить открыто. Я пишу новую книгу лирики. Мне кажется, такой способ сочинения, настаивая на поэтическом слове, снимает эту проблему. Главное, я рад размеренно и неторопливо дышать в этом ритме.

(И все-таки почему мы – художники – ищем новые образы, новые гармонии? И что, собственно, делать с этим непонятным отшлифованным морем предметом, который выбросил нам прибой на гладкий песок? (Так изобразил искусство Солженицын в своей нобелевской речи.) Мне бы хотелось привести здесь ответ, который я нашел совсем недавно в ранней статье о. Павла Флоренского «Пределы гносеологии», из его классификации памяти. Не буду говорить о памяти прошлого и настоящего, но к памяти будущего он относит наряду с предчувствием и другим – художественное творчество. Это разъясняет многое. Таким образом, чем дольше жива вещь во времени, тем больше в ней памяти будущего. Вот почему мы ищем и находим или, вернее, это приходит к нам – из будущего.)

СОБАКА МЕЖДУ БЕЖИТ ДЕРЕВЬЕВ

(1994)

ПЕРВАЯ СТРАНИЦА

Опережая пружина разжалась – жестлюк – приоткрылась скоба – соскочилосо стула который спина обязательнобрызнуло светом – стрелка зуммерзамер – и всё что на горке в парке:подпорки и дырки и просто раскрашенноерасщепляясь пузырясь расслаиваясь —с места вихрем туманно в хаосшум и шумовка самовар и сам —отсветы строили медные рощи(вещи вообще) жили да былиптицы – половицы блеснул паучокстолбы – на дыбы! а мы вертикальноторчали которые – лес веток и грязи —в окна и в небо – схватило подкинуло —кирпичи и люди – летим и кричиммысль словно лампа: сейчас уничтожимсягде мы? где они? где оно? – между темсклоняется скользкое… чашка тень от лампыкачнулась поехала едва удержалусилием мышц – огромные гипсовыекусты облаками обваливаясь боги —как мина на рынке – арбузы и головыс пьедесталов катятся – потом собирайэто только первый: точка и тучкашутка и шатко – камешек с краю —уже привыкаю – как выдернет снова!мой стул мне опора – бежит из-под ногпесок или образ из вечной пустынимладенец рычит закрывая Книгубелый свет на последней страницеаннигилирует в образе ЛьваКнига – когда? – растеклась муравьямикаждую песчинку почувствуешь междурасстегнула блузку шагая трупыдаже улыбаются растерзанных – такая белая…

КОЛОДЕЦ

кровь на брусчатке – глядеть мимо дымаКремль триколор… а внизу на Манежной —ментальная дырка куда мы проваливаемсявсей площадью челядью – чайная ложечкане звякнет – неслышно и быстро – в стаканено шар Телеграфа и цифры – в размывдрогнут заметно: машины и голубинебо в копеечку – только держись!женщины в лифте корячимся падаемнегр в красной кофте в тени небоскреба– дай ему… дал – пятерку – зеленаяжелтое с кепкой такси тормозитвсе! проскочили и стали Нью-Йоркомясно: здесь небо резче – и воздухух! океанский… живём в опрокинутомкоппер: на синем – звезда и у меня на ру-каве – удивляя его проваливаюсь – времяВЗРЫВАЕТСЯ – сам лоскутами – Германия?наполовину Генрих наполовину смертникнаполовину стрижен лохмы седые торчатпанка пинком – в семидесятые (дальше!)театр который топчут кентаврыв касках (как тень пролетаю) смотри: рукатемнеет желтеет когтистая… преждечем разлетелась из зеркала глянула(как понимаю об этой реальностине очень заботятся лобастая рыжая —белым оскалом чужое лицоздесь вообще пустота на лужайкевыстрижен угол пятно на хозяйкеротвейлера – шкура надета небрежнои в собачьей морде перекос – глазвывернут… снова влетают крышии тысячи окон в солнце февральне поручусь что не зомби не падаювыдернутой рыбкой выброшенным из —

ВОЙНА И TV

кошка разинутая пятна буквыне напоминает нет не понимаетлосины белые чужими – ногипятно расползается крови убитпевец голоса косматый не слышнотоже разинутый красный – зеленымфугаска пахнуло озоном со свистомтряхнуло посыпалось нечем дышатьперед рассветом фронт молотилорыжий кустарник – вижу: бегутматерый неслышно волчица и молодьподростки подробно подранки в овраг…в крови по железу (мычанье рычанье)врубаясь со скрежетом брызнула на панцирьглаза заливает сон одолеваетрука намахалась и ноги скользятза чаем беседуя (окна – крестами)зимнею синью сумерки герань:танк из горящего – смертью хлестали —факелы выпрыгивали… звездочка геройвсё небо металлом светится мчитсяволчица оскалится череп – фарфорбетонные плиты размятых убитыхлетят черепками просядут ударпогасло – и сцена танцуя мерцая:нечистоты глина вода по коленокаски надоело! сказки балеринукак ударит белым! – в глазах негативкоровник кривое комбайн силуэтомфонарь – на дощатый (спать? не хочу)водка – отрава… трясёт и ломает…поле расстрелянных – в четвёртом часуревольвер – игрушкавинтовка – с базарапушка – потаскушкаминарет – недолётлуч! ядовитое облако хлора!но тление вернее – тяжелое как мёд

ПРЕСТУПЛЕНИЕ

…С перечисления: лодка тень термособлако ветка – все вещи зловещи —книга шнурок например – всё зависит от местаи ситуации если утопленницазвуки: мотора гитары журчание разговорапятнами – солнце (может быть серо) скоро?но отвернулся: лампа бумаги стол вариантызначит: босая нога – спящая? – шлепает лодкада не хочу я присутствовать! что я – сыщик?вижу: кровь на затылке… с бережка круто и – глинатам и рюкзак утопил… в солнце шиповник цветущий…все-таки был и убил… угадал-таки сукина сына!

СЛОНЫ

встречая себя провожая – куда?вообще оставляя на сквознякевремени во времени – целый альбом:здесь я в шапке там я голый – плачу но веселыйслышу топот за стеной по потолкуперья маска щелки – глазки папуасчто-то ты запаздываешь… не идет из будущегопротянул я руку – слиться не спешитзеркало врет стекло не показываетлысинка седины – ну-ка обернись —мертвый зрак продавленное кресло…но гудит там-там в саванне где-то там бегут слоныветки ливнем хобот пятки бивни —месит пыль сбиваясь стадо как один слон…там скорей в меня прыгай мой двойник и брат!беды радости пустоты! отдаю! себя! вам!

ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ

милое лицо – наезжает черныйаппарат – и вот левый глаз и абрислунный абрикосовый – теперьлишь полоска светится – квадратотворяют дверь «здравствуйте» – и входитбелый треугольник – «что вам? кто вы? а?»говорят оттуда но невнятносунулся: всё пусто и темнои круги у нас появились в городена рекламе на экране в небе на водекружатся общаются гости и хозяевасколько их сегодня! – шум и фейерверкгде же мы которые когда-топраздновали жили? – не узнать уже:треугольники круги круги квадраты —пестрое слепое страшное драже

МАСТЕРСКАЯ

церковное здание желтое осеньвходят иду через двор небовижу его со спины: лаковыйкузов – проносятся – там отражаясьвыпукло вдоль фасада зима каркаютдве мерзлых доски капель оттепельтеперь – проходила она – предчувствие —волосы наискось… ворон деревьев…растрепаны сырость досада давнеедостает (к тому же не греет) к подъезду…солнце ладонью – перила мешокгипса – правительству – обрывокгазеты – дверь цинковая звонила(до меня без меня или не было вовсе)всегда вдали – темнота мусорголая лампочка – в глубь коридора…девичья грудь – даже задохнулсясжал сжимаю с полок пустоглазыебелые смутно твои губыбоже! раздвинулись взял беруголовы голые торсы фанеразимние окна не лезет воздухпыль пахнет холод кубами на выбросбутылки толпятся таков укладмастер глаз египетский живона все реагирует – между тем руки —тяжелые вены черствых ломтя два(сами из глины) месят и гладятиз каждой стены из любого угла —желание радость отчаянье гневразбей эту форму – там черный от клеяфрагмент обнажаясь кричит: не могу!построим леса и пробьем потолокразобрана крыша – десять этажей —насквозь – задрав голову снизу:нет ничего но лихо придумана!мы её – в синий голову белаяЗевс Джомолунгма – в белилах штаныГаргантюа смотрит Родиной – матерьютруба протекает «а! к девкам звони»вытерев руки услышал: вскипелчайник о ветошь седой и лохматыйсахар крошится сухари «присаживайся»треснула чашка читает стихи

СПЯЩИЙ КЛОШАР

в коробку заполз и газеты шуршатизморось на камне… свечу погасил…как тепло и влажно в материнском чревекрасное в пакете – согреюсь изнутривстречала махала крылом опахалаглядя из рая и негр нарисованныйпадают розы когда запрокинутыйв кожаных диванах Лувра тишинатак всю зиму грелся на решетке метротреснувшею фреской небритое лицоночью на скамейке нога как будто в гипсепрощай ты улетаешь в мурашках и цветахздесь всюду ангелочки высоких переплетовстолько стульев… кашель… спящие кругомдождь и мрак пронизывает – будто сумасшедшиепроносятся машины – и Сена подняласьна опушке парка камень спит без памятиплещется все ближе – где-то у щекижелтая как пиво казарму затопилаа ведь были лучшие мадам ученикиоттого что черный стеклами парадногомедный колокольчик за полночь швейцари когда ладонью снизу вверх от ягодицне дает ложбинка девушке уснутьа когда дождались жалюзи и кровлипосыпались стекла – стреляет и спит —из машины валится весь от крови мокрыйтрудно просыпаться дымясь на мостовойгорода и годы темные как водысвесился спишь – головою в Парижнаклоняясь светится Эйфелева мамаи не понимаешь что с нее летишь

ПОПЫТКА ВСПОМНИТЬ

нет лишен взбираюсь десятый этажшелестит редакция бумага стареющаядеревья небо человек пейзажк тому же лыжник и в горах несущийся во сне ещеи когда несешься разбегаясь лыжняпод уклон пригнешься ветер обжигаяот испуга в стороны кусты – и звенятекст в одно сливается – небо внизуили вспомнить свет которым продувало(не глазами но спиной – самостью самой)гул воды овечья шкура тьма подваласамородками в шерсти звезды – все забылдалеко – плац… стой! стал перед гигантомкто ты? ты – я! он – Гаргантюапо Тверской везут фантом тайно под брезентоми мигает синий знак… между тем в прооооовинциигрузовик подпрыгиваю в кузове по доскамгде подросток у пруда ряской или в тряскойяблоки конские (подернутый туманом)к фабрике – выехала грохоча железомв гору по булыжнику финский нож подаренныйбратом уронил ищу всю канавы вбродне блеснет (вода блестит) ива вся шевелится…рыжего австрийца (пленный) лошадь под уздцывышел рано: уходили… ах как пахнет первый снегвот и топчут ротой в общем весь рассыпался горохвскочишь ночью – жаром свечи всполохи ударыотступаю до сих пор за Москву обоздай же вспомнить позаимствовать из —дортуар постели мальчики (даже не из своей)шепчутся как заяц утром свет и крикстыдно! ты же взрослый и ухо горитподобрал ключ открыл шкаф открытвесь набит мешочки крупы жадно хруп-хрупно предвидела записка злобствующей не-сестры:БРОСЬ МЕРЗАВЕЦ! НЕ БЕРИ! – на столе трупа когда под нары или вшей у костраГоголь умирающий – выблевать кусками душугде уж тут разглядывать – «не моя сестра»потроха дымящиеся на коринфской бронзепожирать свои…

ПОДМОСКОВЬЕ

собака между бежит деревьевутро и снег к дальнему корпусужемчужное смотрит – сорока осыпала —небо в березах – хлопья с окналюди или радио – все равно проснулисьновый или давний – четче и светлей —то ли прилагается то ли привыкаеткогда просторно и много воздухаидешь иду идет я вижувидят меня: вот он – слабо любопытствуетк воротам автобус собака понюхалатут была! где она! – сумка с теткойснег упал в снег – и сразу приблизилсярокот – катер в марте? прямо на шоссе?скорей электричка – и зеркало озеравдаль рассекая она удаляетсясолнце и фанера – сырость и шкафыв пустующей ходят… щель на цепочкеЭто уж осень: золотые шарысунул конверт: «вам? почта»«что бы это…» шарит «как всегда» очкиштемпель – захолонуло – сразу запотели«так и знала» все темно… полотенцем вафельнымобтирался по утрам… в Крым еще хотели…ржавчина окрасила (грузовик и выстрелы)брусья эстакады – строили зека (когда-то)в электричке душно – взяли бы да выстираливсю эту толпу – сквозь туман закатвот неярким парком толстый нос в ушанкена крыльце по-прежнему крутятся хвосты«света нет» «монтера нет» «срочно» «подождете»век бы оставаться – уедем поскорей

СОЧИНИТЕЛЬ

куски идиот клеил реальностивкривь-вкось – пейзаж на лицо —лестницу на небо – вечер на утро —радость на ужас – хохот на смеха я оборачиваясь идет междувсе примечая в солнце снегуженщина голубь витрина медьюволосы – со смыслом просветы в толпепрошла пролетел промахнуло проехалошарфом губами веером перьеви не успело – ветром смахнулочто заставляет клеить и жить?самоотверженно и – улыбаясьложку проносишь мимо лицани на монетку не ошибаясьпальцы считать и считать без концапомню вчера разговор электричкойвдруг набежал из‐за сосен и дачи развернувшись лодкой-моторкойв снежное поле ушел по кривойчерная точка выросла волкомволк подбежал и виляет хвостоми не успел разобраться я толкомвижу: приятель в поле стоитокликнул – чужой… обознался в метелиплатформа встречаю уходит в вагонв городе комната – двое в постелисжал – захрустели твои позвонкилезут глаза твои в разные стороныза ухо рот зацепился крючком…клочья обрывки ошметки истории —все расползается! – всю сочинил

СОСНЫ

сосны которые березы и елии сосны которые просто сосныснизу худо-бедно все прорехи видноа с дороги храмы – золотая кровляс точки зренья дятла: лицом запрокинутымкверху лапками лежу – неживой жучок«быстрая работа! тороплюсь ребята» —и мелькает дятел пестрой головойздесь в лесах сосновых как в строеньях новыхтень и одиночество стены все теснейтишина на кладбище шумом нерушимым —и слышно: электричка бежит среди корнейсосны – Божьи нянюшки были вы вначалеСашу или Мишу баюкали качаликитель нараспашку – дума на челетак и тянет тело в землю на землебыло сухо – дождик где-то сверху прыгали тепло чадило хвойного настилаладану подсыпать ягод свежих игл…иконами – вершинами уснуть и умереть…здравствуйте черные снизу и розовыекверху барометры ветра – веткичернеющие отсыхающие – крючьяцепляющие синеву!там от Самары к Саратову в голой степикривая татарин-сосна на песчаномувале растет одиноко —и хочет сочувствиянигде ни плаката ни стойбища – пусто лишьрычат на трассе КАМАЗы проносятсяих фары ночью высвечиваяпамятник – но кому?..нет ни местечка Господи где бы ни —и вокруг в Переделкино вот онитолько стань – и пустынявыдохни – вот и храм

ЭМИГРАНТ

нет не верит не желает этой улицысердце бьется задыхаясь – тупикна губах медный вкус погибелиобхватил булыжник – голову своюа когда ничком в снег горячо и мокрои еще плясал в зрачках осколок луны —отворилась на балкон в помещичье утро —и такое белое как иные сныи было было продолжение что делал предложениечерный локон как живой а сама ненастоящаяу перил – вдали – стоящаявот упрямица! (колонны) со склоненной головойи тогда поставили носом к стенкеговорили строились клацали затворамина известке – буквы брызги крови… Боже!ты шагнул услышав как снаружи тело —падает – толкнул дверь – и легко со звоном —в авеню де Суффрен где платаны и небои такие большие ладонями листьячто вошел в свое кафе – даже не обернулсядвое переговариваются: крови-то кровиподошел официант – со стола вытертрупами большой сарай доверху набилитридцать лет здесь просидел над своим пивомтой России ты не знал зря не говори тылишь по-волчьи поседел скалишься небритыйвсе ты врешь… а вспомнишь ненароком:чье-то имя вензель черный локон

ПОЕЗДКА ЗА ГОРОД

по Елисейским омары ползаюти публика тоже – с горы по полямна электричку что с Белорусскогонавстречу имперским орлам на мостумы с тобой по обе – длинных скамеекангары пакгаузы фирмы и фермыскоро скоро выскочим окном в подмосковьенебо разливается строенья затопиввыбери – хочешь? – начало апрелясолнце и ландыши с той стороныс нашей и стекла не отогрелисьналедь и сумерки створки в снегус той Шартр и Кельн стороны мы увидимРейн заблестит и на той стороне —флаги… но с этой в Барвихе мы выйдемполем проваливаясь брести по лыжнес треском от двери доски с гвоздямиты отрываешь – нетопленый домдым и войлок двое голые в банекрики… роженица… радость… испуг!вывернулся вылез явная нелепостьвсе куда ни глянь здесь на Гревской площадивылеплено вымерено выдуто с любовьюдаже загорелый фаллический багетглазки наши – бусины перышками – лицабежим по платформе последний вагонпод ногами палуба в воздух поднимаетсяоткинулся в кресле упругая стальмашут золочеными с моста Александранад водохранилищем в небо уносябройлерная скользкая выпрыгнула правда —друг подругу ловит – все равно не вся!

ПОСЛЕДНИЙ СНЕГ

Памяти Бориса Пастернака

наст горелой коркой и прожоги в паркевойско отступающее – в панике снежинкинад траурным тортом березы офортомряд изваяний сугробы – гробызанавес гуще бегущий вздувающийсясарай на участке – вчера хоронили —кристаллы ложились – в ограде товарища —сквозь дождик частый на белое лицо«они меня любили» зальдевшим проселком«прошло и позабыли» в просторы шагая«а я здесь прозябаю» оскальзываясь левойразмытая лиловость «но вывихнуть могу —пространство и время» скольжу и еду с горкинавстречу кустарник – лечу распластавшисьна толстые прутья – и падаю снегомкасаюсь и таю – на черную водунет их и нет меня – шевелю не пальцамиесть я есть они – россыпью снежинокглажу не щекою – целую блистаяледяным натеком веющую влагуПеределкино, 1994

ВЕСНА В ТЕПЛОМ СТАНЕ

удаляется спиной половиналеса не просох и на солнцевесь еще насквозь выстрел небомслушаешь вдали прокатилсяи когда стоишь пригреваетжелтые в траве что и думатьхлюпая вода близко летосыростью в носках проступаетнадышался и промок обрывкомвихляется капустница газетыгде рука и лоб из-под палыхс прошлой осени блеснут детективуржавая упрямая торчит онадымно из болота всюду вылезлиунитазы проволоку покойников —фантазмы по весне рождает лесотражаясь белым в блеске ряскецелые кварталы вылезаюткурицей пузырится лягушкаа зовут вокзалом и Москвой

БЕРЕМЕННАЯ МАША

блеснуло рука запах крови рожаетбольшие деревья сама лет пятив белой – ударило синим! – рубашкетянет и мучает смеялась в тенитебе и теперь смешно: как удавналопался – рубаха до пояса – потныйнаружу курчавится в небо вершинойкриком кричу проницая слепитбежала бегу в большие ладониотца – ах! – деревья переворачиваютсякрышей и окнами вниз – и блаженнодрыгая ножками летят на закатБоже как больно! ты всё перепуталаосторожней! из шкафа вынимают супницусама идет фаянсовая! ложки ножи и вилки —вот отчего так больно! сыплются из меняужо ухожу пора не удерживайтедвор пересечь нашарила заперлитам гости костюмы – с лица паутину —идут из машины – смахнуть не могуугол зубами стиснув подушкиугощая вином пролила мужчинавсе-таки без радости просто по привычкелипкой и красной (светом) вся облитаскрипит веревка врезаясь в березовыйствол и мечтам позволяет всей тяжестьюраскачиваясь любить его – ноги чертятпо траве и волосы висят из гамака…тише тише Маша белого фаянсапотянулась к чашке – за два километраеще дальше мама и отец – фигуркиветром занавеска колени и живот

ПОМИНКИ

край стены крыса красавец пахнулохолодом склепом букетик со скрипомтемный в тени – галуны золотые– Ты куда? – Пошел ты… и ощупью внизтолкаю – и сразу мечта всех поэтовпрозрачно навечно вот сверток проносяткосилка носилки кого вы ребята? —такая трава и деревья и теньда бросьте вы… длинные тени на белом —скатерти – синим плодов и бутылокдля кого же сохнут с ветчиной и сыром?гной корой коробится… неужто не придет?и пилит смычок что еще сохранилось:пчелы жучок – упоительный звон!слетайтесь смотрите как небо и рекузакат нарезает на сотни ломтейщепотью рис захватил боже! пальцыокрашены красным смотрю: у соседейруки по локоть… ноги полощетв черном тазу… унесите кутью!

ТОПОЛЬ ЛЕТИТ

Памяти Арсения Альвинга

кисея ромашками перекати-полена просвет с балкона – ватой по паркету —со спины касанием… хлопнут по плечу —обернешься: Господи! середина летаполдень Гулливером смотрит наклоняськак снуют – и шляпа накрывает теньюмежду крыш ущелье – вышла на балкон«туча» – говоришь а это развернули плащвстряхивают! пух метет в ноздри и глазавижу: у красавицы клок торчит из ухауходи – не надо … в губы заползла…веком подсиненным… зойливая мухахрип контрабаса – мухи на мясозвук виолончели – по-мужски коленирасставила так что смычком поперекдоску перепилит хоть пощады просисколько кубометров листьев – все шевелитсясмотрит подросток: дворы и дворытам драка, тут локти и волосы девичьитля мукою сыплется что ни говориналипают гусеницы на стекло вагонасветом полыхнуло – маки по степитак мчимся что небо – сказать не успеешь —стоит неподвижно – просто губы разлепи

ДЫМ

дом дым седая проносит мимохворост сад еще голый картинавполне мирная если бы дом из дымане поблескивал зловеще окнами на закатзима во Франции – стоп! весна на Кавказестарость писателя значит из детства видишьпрошел почтальон корявым лицомсмотрит крестьянин на красную майкус моря треплет ее на веревке – крышейнебо очерчено резко (но это уже из другихвоспоминаний) хотя почему здесь съемка?мокрая рыба макрель – сползает лангуст на доскиесли это не Греция или хотя бы Алуштато на земле я не жил не бежал вниз по булыжнойкруглой не пил бужоле не держалруки пьянея твои от восторга Ниццанет скорее всего пасмурный Балтикидень нет меня потому что я здесь – сквозь штакетникбелым и черным мелькает там на участкеюбка и блузка – сетка и сосны – мячто ли ушло то ли еще не вернулось – времятомит предчувствием жизни – шерсть одеялана свет иглами колют звездытеплое эхо с гор – силуэт – Карадаг

ХУДОЖНИК

я – бородатое здание: брови очки и дверирыбки – в аквариуме, буря – на чердакевытащил холст «ВОЗВРАЩЕНЬЕ ЭСФИРИ»пыль оботру – видишь: факел в рукетак и живу: койка краски тряпьелица мерцают зато одинокохотник в кроссовках из лесу пришелкраплак или кровь и следы на полув двери стучат и в холст барабанятруку как глину с земли подниму —кленовыми листьями бабочкой станетрисую на ощупь темно на светугрифелем мягкий лицо проявитсяштрихи и потертость – из детской светтак притягательно мокрый и блесткийсохнет при лампе ляпнутый цветиз темноты ты меня разрисую:ляжки на лбу и ступни на плечах«любишь» «не любишь?» окно сотрясаяволны волос застилают Москву(пока одевается) твой отпечатокна простынях моих гипсом зальюкрепкая вся – кукурузный початокнате любите подмышку моюдылды и дуры: «не знает натуры!»хмуро: «неточность!» дыры: «подмена!»белые стены картонных стаканчиков —льется и льется красное изобводы обвалы цветы и баракикисти вскрываясь как раки хрустятрыцарь и царь – на груди моей знакитроп мой – помойка а птица – дрофа

СЕНТЯБРЬСКОЕ УТРО

1весна! ну конечно все ясно: веснапервый признак – облетают листьялегче золота сусального на жести —на пруду где слава вся отраженалишь хвоей топорщатся (нет не уверенчто правильно их называю) еноты?в парке толпятся сплошь дикобразычуть зажмуришь – чешутся иглами шебурша2жизнь идет в основном к началудетским глазом глядит сыроежкакошка там кричит или птицалица там сквозят или листьянеуверенность незащищенностьв каждом жесте своем в каждой мыслиухватила понесла сойка хриплосам забыл о чем думал в орешникстанешь стану скоро младенецкак зовут орешник забуду решкарешка решка – и ночь и деревьяи луна и решетка веток и кошкаа потом не стало ни любви ни страхапятаки погоны как назвать листочки?ласточки? жена? мама? вспомнил!это сойка кричит по-кошачьи в солнце

ЛЕЖУ НА ПЕСКЕ, НЕПОДАЛЕКУ ИГРАЮТ В ВОЛЕЙБОЛ, БОСЫЕ НОГИ ВЗРЫВАЮТ ПЕСОК, ДОЛЕТАЕТ И ДО МЕНЯ. ОТСЮДА СНИЗУ БЕГАЮЩИЕ ПАРНИ И ДЕВУШКИ КАЖУТСЯ НЕПОМЕРНО ДЛИННЫМИ. ПРЫГАЯ, ИСКАЖАЮТСЯ, КАК В ЛИНЗЕ. И ВСЯ РЕАЛЬНОСТЬ ЕДВА ВЫДЕРЖИВАЕТ

дом берег течет как мухарека я думаю не замечаетсетка мяч – шарах! ветка —голые пятки – небо высвечиваетпленка – в разрыв! издалека блеснулидва окна мухой, ползетрукой волосатая (шлепнул) сетка —ячейки свободно проходят сквозь мячдальнейшее что на свет проявляется:мухо – дом руко – мяч или как?я летит но еще не коснулсядом уполз а река взорвалась

КУДА СЕБЯ ДЕВАТЬ И ЧТО ДЕЛАТЬ С ЭТИМ ПУСТЫМ ВРЕМЕНЕМ?

пятница сошла с календаряцелый вечер протянуть – но куда?спрятать в ящик? в карман пиджака?перепрыгнуть в субботу – и шабаш?полный семечек красными кругсветофорами площадь полнане проскочишь – скрипят тормозауказатель: о н а – это тыбледные зеленым волосы луныосвещает ресторан: не онаглаз течет ни дня ни меня —все обшарил – пустой календарь

ШЕЛ ШЕЛ ВДРУГ ОСТАНОВИЛСЯ

стулья столпились в полуподвалеслушают на всем пространстве пляжаналету так и остался в воздухе на полувзмахепровещать собранью гравия грянет эхо от камнейсколько стало зрителей – набежали облакавышли на угол дома – высветились окнасолнце смотрит и не слышит – и переговариваютсякирпичи закат и чайки – море печень и душапросто мусор! – смята и разорванакрик такой что развалилась бронзаникого не слушают – сами все ораторысам оглох речей не слышу водопад в моей крови

СКОРЕЕ ЭТО ТЕАТР: ОДИН ИГРАЕТ ДВОИХ

…еще кровлей розовой на той стороненебо светит крышей нуворишавидно из сарая: иду ятам хозяин – стукаются яблокиперекликаются – полоса воды – черезс той зовут отголоски а с этой беззвучнополусгнивший – свет – полузатоплен —шляпа с удочкой – золото с чернымсам-то я давно – в Москву электричкапарк и пруд просветлел – опаздывает автобусда и не ходят совсем! – хватит вам два Сапгирасиротливые тени – рыбак – в дожде расточитесь

ЧАСТО ОКЛИКАЮТ ИЗ ПАРАЛЛЕЛЬНЫХ МИРОВ

«Генрих! Генрих!» – резко оборачиваюсь«возвращайся вовремя!» – ничего похожего…девочке по имени… а пасхально-синее(небеса белесы) это нам – оттудаснова обзываются… каркнула воронапогружаюсь в поролон стена волдырями —резина вздувается – трещины наискось —здания и небо морщит словно водупрорывает – жгучее и яркое – оберткуновые с иголочки и дома и людиразвернула девочка радуется: мама!прежний Генрих с меня чешуей сползает

СТИХИ НА НЕИЗВЕСТНОМ ЯЗЫКЕ

ТРИНАДЦАТЬ НИОТКУДА

Стихи на неизвестном языке

1995

Разговор на языке, который я не могу понять

Марк Странд
12345678910111213

СТИХИ НА НЕИЗВЕСТНОМ ЯЗЫКЕ

1

Наверняка это подготавливалось исподволь – там, в мозжечке, но произошло как-то вдруг. Как, откуда произошло, а может, произросло, неизвестно, просто я почувствовал, что моя рука, которая сочленена, а возможно, и выросла из моего плеча, иначе почему бы ей здесь болтаться вроде сломанной ветки, сама задвигалась по листу бумаги, выписывая какие-то значки. Как принтер компьютера. Я сообразил, что, наверно, это – послание, и вложил другой рукой в мою судорожными рывками двигающуюся руку черную авторучку. И вот на изумленно белом поле появились ряды значков, скорее всего – букв, слова, по-моему, строки на совершенно мне незнакомом языке. Я взял листок, поднес его поближе к лампе – и ничего не смог прочесть. Это были стихи, я видел. Рядом стоящие строки заканчивались подобными знаками, можно было понять, что это рифмованные стихи.

Сказать, что я ничего не ощущал, было бы неправдой. Это была тень чужого, нет, не чужого, какого-то постороннего вдохновения, чувства искреннего и возвышенного. Я почувствовал даже удовлетворение, когда— не скажу, что перечитал, а пересмотрел исчерканный листок, и понял, что стихи определенно удались. Но чем, чем это стихи? Никаких картин мне тоже не представилось, слишком издалека. И что за поэт? Какое он имеет ко мне отношение?

Догадка пронизала меня, как укол. Скорее всего это тот же я, но существующий совсем в другом мире, который ему представляется, естественно, как и мне здешнему, нормальным и будничным.

В какой-то момент он меня почувствовал так остро, что произошел контакт. Он ощущал всю неповторимость его реальности, всю драгоценность его бытия, он был поэт, он писал стихи. И, соединившись с ним, я тоже все почувствовал, как впервые, всю свежесть снега, уступающего с легким хрустом моим еще теплым, только что из дома, ботинкам. Серый одинокий листок на голой березке. И все, все. Он там прогуливался возле, может быть, своего Дома творчества где-нибудь в однозначной Переделкину местности – и не береза это вовсе была, и не снег, а я понимал, что – снег и береза. Он про все это сочинял, а я сидел в Москве и записывал их (даже лист бумаги побледнел, не привык к такому).

Вообще, мир теперь представляется мне толстым слоеным пирогом, где каждый слой – новая реальность. И возможно, где-нибудь носят не одежды, а дожди, и вместо лица – носатая птица. И соитие называют «выпить кружку пива» или «смять простыни», если есть там пиво и простыни, но, наверно, там есть то, что соответствует и пиву и простыням – и многому-многому другому, поскольку там есть поэт и стихи.

Таких «меня», я думаю, множество, но каждый сидит в своей реальности, непрозрачной, как скорлупа ореха. А если орех случайно трескается, сознание успешно защищается от всего нового, невыносимого, от этих обликов, отсветов, чудовищ, просто переносит на них все признаки прежнего, привычного, нормального, своего. Называет его дядя Вася, а это настоящий динозавр.

Но вот произошло чудо: рука моя, минуя сознание, рисует свои стихи, мой невозможно далекий «я». Вот, я поставил тебя в кавычки, но ты-то живешь безо всяких кавычек и готов поклясться, что настоящий – это ты, а я – твоя туманная проекция. Вдаль ощущение, почти просто предположение.

Но я-то слушаю, не слыша, эту невозможную радиопередачу. Время от времени я записываю то, что слышу, не слыша, чувствую, не чувствуя, что пишу, не понимая ни черточки. И на что-то это похоже. Я клянусь, это похоже на загадку всей нашей жизни. Поэтому в один прекрасный момент диктор произнесет своим поставленным голосом: «Дорогие радиослушатели!..» Нет, скорее всего: «Дорогой радиослушатель, наши передачи на такой-то волне прекращаются». И потом сколько не крути ручку настройки, не переключай с диапазона на диапазон, там в эфире – только писки, шорохи и широкое эхо.

2

Мне бы хотелось, чтобы на эти тексты не смотрели, как на орнамент, как на визуальные словесные почеркушки, которые подчас рисуют предметы, лица, пейзажи или бегут поперек всей картины иного художника-концептуалиста. Разве вы не чувствуете, что это слова – длинные, короткие слова, которые выстраиваются в стихотворные строчки, рифмуются, повторяются, и не беда, что их невозможно произнести, прочитать, полнота содержания очевидна.

Любой текст – это не только знаки, прихотливо рассыпанные, словно бесконечные бусы какого-то дикаря-филолога. Это особым образом зашифрованная энергия, которая содержит в себе более, нежели она может сообщить, как информацию и эмоцию. Есть неопределенное необъяснимое, но совершенно особенное сообщение для каждого данного текста, независимо от того, что он значит и как расшифровывается в системе данного языка.

Так и в нашем случае. Во-первых, мы привыкли воспринимать таким образом написанные и расположенные значки с некими вариантами повторов, как буквы, слова и стихотворные строчки, и благодаря нашей некоторой искушенности так их и видим. Просто мы их не можем прочитать, как какой-нибудь малоизвестный африканский или доисторический язык. Конечно, можно представить, что стихи написаны на этом доисторическом языке, и успокоиться. Видно, что стихи, и, возможно, найдется переводчик, который знает этот язык и переведет нам стихотворную пьесу хотя бы как подстрочник.

Но дело в том, что это какой-то непонятно какой язык, во всяком случае, он открылся автору по наитию, и сам поэт или как его называть – «воспроизводитель», «живой факс» – не может прочитать и перевести достаточно внятно то, что он сам начертал на бумаге.

В свое время в Первом послании к Коринфянам апостол Павел писал: «…Ибо кто говорит на незнакомом языке, говорит не людям, а Богу, потому что никто не понимает его, он тайны говорит духом. А кто пророчествует, тот говорит людям в назидание, увещание и утешение. Кто говорит на незнакомом языке, назидает себя, а кто пророчествует, тот назидает церковь». Посему Святой апостол, конечно же, желал, чтобы Коринфяне больше пророчествовали, нежели говорили на незнакомых языках. Между тем поэзия по сути своей всегда стремилась говорить на незнакомых языках или «тайны говорить духом», точнее не скажешь. К сожалению, для назидания и увещания стихи не пригодны, и поэтому, если быть последовательным, то совершенно очевидно приходишь к текстам на «незнакомом языке».

Но люди по природе своей не могут не пророчествовать, не стараться изъяснить неизъяснимое. И поэтому у моих текстов появились переводчики. Кстати, первым был я сам, отчего и произошли эти пространные автокомментарии. Вторым был лингвист-полиглот Вилли Мельников, который со свойственным ему энтузиазмом написал вольные переложения, скорее медитации, на мою небольшую книжку стихов «Тринадцать ниоткуда», назвали мы его тексты «медитанцами». Мне кажется, уместно привести здесь эпиграф к этой книжице: «разговор на языке, который я не могу помнить» (Марк Странд). Таким образом, появление этих текстов может быть отнесено к генетическому коду, к памяти – до рождения и к прочим пока еще довольно туманным вещам. Вот один из «медитанцев» Вилли Мельникова:

По львиной гриве поплыву струистойк развязкам зебро-тигровых полосок,где след копыто-когтя свеж, неплосок,где тупоклычья наняты ланистойи глохнет глоссолалии отголосок.

Еще один поэт решил себя попробовать в переводе стихотворений, совершенно непереводимых, – это Владимир Ломазов, с некоторых пор живущий в Германии. По его словам, он почувствовал стихи, которые я ему передал и над которыми, как я понимаю, он не раз медитировал, как чисто лирическое высказывание, вот один из его «переводов»:

было ли —выдохнуло слово —олово вымахалооблако – облакобыло либыло ливоздуху воздухувысохла гортаньвысохла гортаньпо воде что посуху…

Таким образом имеется не только текст на «незнакомом языке», но и переводы на вполне знакомом, то есть создана нормальная литературная ситуация. Из чего не следует ли, что отношение к литературному тексту надо менять коренным образом?

1995

ВИЗУАЛЬНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

СТИХОТВОРЕНИЕ НА МАНЖЕТЕ[7]

ИЗ ЖУРНАЛА «ТРАНСПОНАНС» (1987, № 36)

НА ПЕСКЕ У МОРЯ

ВЕЧЕР В ЮРМАЛЕ

ИЗ ЖУРНАЛА «НЛО» (1995, № 16)

БЫТИЕ

СОНЕТ

ПИСЬМО НАСЕКОМЫХ

ЗИМНИЙ ДЕНЬ С ЛЮБИМОЙ

СЛОВОРИСУНОК

1. ЛЮБОВЬ ЗРЕЛАЯ

2. ЛЮБОВЬ ГЛУБОКАЯ

3. ЛЮБОВЬ – ПОЛЕТ

ИЗ ЖУРНАЛА «СТЕТОСКОП» (1996, № 13)

ИЗ ЖУРНАЛА «ЧЕРНОВИК» (1997, ВЫП. 12)

О СТРАХЕ

ПОДОБИЯ

ТАКТИЛЬНЫЕ ИНСТРУМЕНТЫ

(1989–1999)

I. ПРЕДШЕСТВИЕ СЛОВАМ (ДЫХАНИЕ АНГЕЛА)

(1989)

МОРЕ В РАКОВИНЕ

(шумный долгий выдох)(шумный долгий выдох)(шумный долгий выдох)(шумный долгий выдох)(шумный долгий выдох)(шумный долгий выдох) и т. д.

ПОЭЗИЯ

ловлю воображаемую муху    поймал в кулак    подношу к уху    так тонко звенит —    не слышно даже

КОНЕЦ СВЕТА

(вдох)свет(выдох)конец света

ТРЕПЕЩУЩИЙ КРУГ ИСЧЕЗАЯ ВО ТЬМЕ БРЕЗЖИТ НАСКВОЗЬ

(поцелуй свое дыханье)(поцелуй свою мысль об этом)(поцелуй свой поцелуй)

РОЖДЕНИЕ ПТЕНЦА

(сложив ладони кругло «яйцом» поднеси ко ртуи легонько согревай их своим теплым дыханиемпока не почуешь: там шевельнулась жизнь)(раскрыв ладони «крылышками» выпусти ее —и подуй вслед «счастливого пути»)

ТЫ

вдохни себявыдохни себявдохни себявыдохни себявдохни себявыдохни себявдохни себявыдохни себявдохни себя – как ты выросвыдохни себя – ты бесконечен

МАРТ В ГОРОДЕ

(вдох с упоением)(выдох – не понял)(радостный вдох)(выдох – опять не понял)(вдох с ожиданием)(выдох – что-то неаппетитное)вдох – задержать дыхание)(выдох с отвращением)(вдох с изумлением)(выдох со спазмами)(вдох – глаза на лоб)(выдох с рвотой)

ЖЕЛАНИЕ – ПЛАМЯ

(3 резких выдоха вниз)(3 сильных выдоха вверх)(3 бурных выдоха —вправопрямовлево)(один длинный выдох —со свистомвверх в небо)

ПРЕОБРАЖЕНИЕ

(такой глубокий и тебя расширяющий вдох —вдохни в себя весь мир)(осторожновыдохни лишнее)(вдохниновую атмосферу)(выдохнимир обновленный)(и теперь вдохни егопростирая рукиокрыленный)

ЧТО ЭТО – ЖИЗНЬ?

(глубокий вдох —выдох мелкими порциямидо «ничего не осталось»)

ГЛОТОК СЧАСТЬЯ

(вдохнуть как можно большеи проглотить)(вдохнуть еще полнее —и проглотить)(вдохнуть еще сколько можешьи еще сверх того —и проглотить)(вдохнуть совсем чуть-чутьи попробовать на языкразжеватьи проглотить – очень вкусно)

ПОГОНЯ ЗА СОБОЙ

(учащающееся дыхание —ступеньками вверх)(затаить дыханиена вдохе)(выжидающийвыдох)(учащающееся дыхание —ступеньками вверх)(затаить дыханиена вдохе)(разочарованныйвыдох)(учащающееся дыхание —ступеньками вверх)(затаить дыханиена вдохе)(полный выдох —облегчение обморок самоуничтожение)

ТЬФУ

(глубокий вдох – затаить дыхание)тьфу!тьфу!!тьфу!тьфу!!тьфу!тьфу!!тьфу!тьфу!!тьфу!тьфу!!тьфу! тьфу! тьфу! тьфу!тьфу!!!(вздох) – о Господи!

ВЫСОКО-ВЫСОКО

        небо!(затаить дыхание)там высоко-высоко        (привстав на цыпочки        вдохнуть вышину)– п т и ц а !        (легко-легко почти неощутимо —        выдох как парение в небе)

ДУХИ

(легкое дуновение) – чье-то присутствие(еще легче) – здесь и другой(3 раза коротко дунул) – «здравствуй»(3 раза втянул в себя воздух) – «вот ты где»(счастливый выдох) – «я тут и мне хорошо»(блаженный выдох) – «мне тоже – мы рядом»(удивленный полувдох) – «это кто?»(еще короче) – «чужой!»(презрительный выдох) – «телесный»(резкий выдох) – «летим – нас подслушивают!»

БЕЗДЫХАННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

(глубоко вздохнуть – протянуть руки —и шагнуть вперед – и вы уже там)(вы пытаетесь выдохнуть – напрасноэта реальность выдоха не принимает)(отступив выдыхаете —все в порядке)(вдох – выдох) – как странно здесьможно дышать свободно! (вдох)(сновашагнули в «это»)(пытаетесь тщетно выдохнуть —здесь нет ничего что возможно вдохнуть)(отступаете снова —облегченно вдыхаете) – хорошо-о-о…(но вы уже побывали тамгде нет дыхания)

ВЕТЕР С ХИМЗАВОДА

(вдох через нос) – что это?(выдох в сторону) – тухлое яйцо?(вдох через нос) – тухлое яйцо(выдох в сторону) – хорошо бы выдохнуть всё(вдох через нос по ветру) – тухлое но кажется терпимо(выдох по ветру) – не помогает(ни вдоха)(ни выдоха)(ни вдоха)(выдоха)(не дышу) – хорошо бы так вечно(не дышу) – но уже невозможно(осторожно вдох) – только не дышать носом(долгий выдох) – ффф-ф-у-у!(обреченно вдох) – не дышу носом(долгий выдох) – ффф-ф-ф-у-у(вдох) – пожалуйста(выдох) – привыкаю(вдох) – отлично(выдох) – живой

ЛЕСТНИЦА НАВЕРХ

(читать снизу вверх – прижав стетоскопк левой стороне груди)(вываливаясь в окно) – а–а–а–а–а–а–а8 этаж: (в полуобмороке) – сейчас сейчас(выдох) – да! да! да!(вдох) – в пластике нечем дышать(выдох) – весь выжат как лимон(вдох) – хватаю воздух как рыба(выдох) – скоро конец этой нелепой истории(вдох) потерпи потерпи7 этаж: (тяжкие вдох и выдох) – как молот в висках(выдох) – пощади меня Время пощади(вдох) – задыхаюсь! мое сердце сердце(вдох) – как верблюд(вдох) – как насос(выдох) – весь взмок(вдох) – зачем это мне?6 этаж: (часто-часто) – в ушах стучит(выдох) – кто меня гонит?(вдох) – еще держусь(выдох) – зачем я сюда полез(вдох) – ну еще немного(выдох) – вперед к далекой вершине(вдох) – возьмем высоту

ЧУ!

воздух дышитза стеной дышатголуби дышат на крышекрыши дышат на солнцелистья на солнце дышатдышат мыслиа это дышу яа это не дышит покойникветер эфирный дышит

ДОМОВОЙ

(хриплое дыхание)(мучительный храп)(детский всхлип)(резкий выдох) – хук хук хук(притаился)(слышно – дышит тихонько)хук! – (пальцем – там!)хук хук! – (нет! в другом месте)(слышно – дышит)(зашлепал по полу – мягко как ладошками)1, 2, 3, 4… (шлепки)1, 2, 3, 4… (шлепки)1, 2…         (шлепки)1…             (вдох – затаился)(короткий пугающий выдох) – х-ху!(короткий пугающий выдох) – х-ху!(кряхтит) – кхе кхеХ – английское – простой выдох

МЕНТАЛЬНЫЙ КОРИДОР ВО ТЬМЕ

(задумчивый вдохи выдох)(покачивание головой: вдох —нет входа)(покачивание головой: выдох —нет выхода)(вдох размышляющийвыдох)(вдох озадаченныйвыдох)(вдох —остановка на полпути)(выдох —забрезжил выход)вдох – входвыдох – выход

ЛАБИРИНТ

             вход – выход            (вдох – выдох)            (вдох)         (выдох)            (вдох)                 (выдох)                     (вдох)                         (выдох)(затаился)     чук-чук (постукивание)     (вдох)        (выдох)           (вдох)        (выдох)     (вдох)  (выдох)(затаился)         (вдох)       (выдох)     (вдох)   (выдох)(вдох)       (затаился)     шлеп-шлеп(пошлепывание как бы ощупывает стену)(вдох – выдох)(вдох – выдох)(вдох – выдох)(вдох – выдох)     (выдох)         (выдох)   (выдох)(выдох)     (выдох-выдох)(выдох-выдох)   (выдох-выдох)     (затаился) тук-тук        тук-тук(легкое испуганное дыхание):         вдох выдох вдох выдох вдох выдох     (затаился)             выдох-выдох-выдох           выдох-выдох-выдох         выдох-выдох-выдох       выдох-выдох-выдох     выдох-выдох-выдох(затаился: дышит почти неслышно)(все читать в обратном направлении – снизу вверх)

ВОДКА

хороший глотокшумный выдох (с отвращением)вдохнул кажется чертикас удовольствием разжевалдлинный глотокшумный выдох – (не понял)вдохнул целую толпу рогатых и хвостатыхжую – изо рта торчат хвостыочередной глотокшумный выдох – черти сыплются на скатерть         на окружающихстряхиваю с себяс соседки

СОН

(вдох через нос)(выдох) – спокойно(вдох через нос)(выдох) – спокойно(изумленный вдох) – зевуак!(испуганный выдох) – куваак!(частое дыхание по-собачьи)(затаился)(судорожный вдох) – зевуак!(выдох в ужасе) – куваак!(частое дыханиечаще-чаще)а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а

ОБРЫВОК БУМАЖКИ ЛЕТАЕТ ПО КОМНАТЕ

(подуло из форточки) – колыхаясь слева вверх(там – в глубине приоткрылась дверь) – правая влево(дверь захлопнулась) – дернулся вниз вправо(снова задуло) – поплыл вверх(в комнату штиль) – опускается вниз влево(кто-то прошел в коридор) – затанцевал поднимаясь(из‐за стола наблюдаешь) – опускается неторопливо(комната наполняется тишиной) – парашютик парит над                        столом(полная тишина) – пустота стоит над столом(легонько подуло) – дернулся взмыл и тем самым                    обнаружил себя(дует из форточки) – затанцевал слева вверх(дверь отворилась) – сквозняк вытянул в коридор

ПОГЛОЩЕНИЕ

(вдохнул) – образование(выдохнул) – бразование(вдохнул) – азование(выдохнул) – зование(вдохнул) – ование(выдохнул) – вание(вдохнул) – ание(выдохнул) – ние(вдохнул) – ие(выдохнул) – е(вдохнул) – !(выдохнул)

КОНЦЕРТ

1(вдох)(выдох)(слушаю себя)(вдох почти неслышный)(выдох совсем неслышный)(слушаю себя)(вдох со свистом)(выдох с кашлем)(слушаю себя)(вдох со звуком)(выдох с зевотой)2в комнате слушайзвуки в коридорев комнате слушайзвуки на улицев комнате слушайзвуки в городев комнате слушайзвуки в полях3окно в облаках – приманивают душу(вдох – губы дудочкой)(выдох – губы дудочкой)щекочут душу(вдох сильный с присвистом)(выдох мелкими порциями) – а, а, а, а, агребенка – просеивают душу(вдох сквозь зубы)(выдох сквозь зубы)пощипывают струны души(глубочайший вдох)(медленный выдох со стонами)душу ночью гонят сквозь чашу(по-собачьи дышатьчасто-часто)упустили дичь(выдох-вдох)(выдох-вдох)

ОТКРЫТИЕ

– салфетка – (вдохнул)(выдохнул) – чушь– розетка – (вдохнул)(выдохнул) – чушь– селедка – (вдохнул)(выдохнул) – чушь– розовая пятка – (вдохнул)(выдохнул) – чушь– красивая открытка – (вдохнул)(выдохнул) – чушь– мысль прозетитка – (вдохнул)(выдохнул) – чушь– чушь – (вдохнул)(выдохнул) – мысль неофитка– чушь – (вдохнул)(выдохнул) – облицовочная плитка– чушь – (вдохнул)(выдохнул) – красивая мулатка– чушь – (вдохнул)(выдохнул) – резиновая утка– чушь – (вдохнул)(выдохнул) – подобие порядка– чушь – (вдохнул)(выдохнул) – садовая грядка чья-то оглядкацветущая ветка метеосводка рыбка улыбка будкапипетка кровавая матка фоторазведка клетканакидка шведка взрывчатка лауреатка лесопосадкарельсопрокатка – весь мир если кратко

СПЕКТР

– синее (вдох)(выдох) – зеленое– зеленое (вдох)(выдох) – коричневое– коричневое (вдох)(выдох) – желтое– желтое (вдох)(выдох) – розовое– розовое (вдох)(выдох) – красное– красное (вдох)(выдох) – черное– черное (вдох)(выдох) – белое

ВЗДОХИ

(вздох) – этот – частый гость(вздох) – этот грустит беспричинно(вздох) – все время что-то тяжелое носит да еще на верхние                этажи(вздох) – пессимист: «что-то будет что-то произойдет»(вздох) – «а! все равно» – этот беззаботный – и все куда-тоубегает мыслью(вздох) – а этот со всеми примирился(бздох) – этот извините буквой ошибся – был Вася стал Бася – была ворона стала борона – был просто вор стал темный бор

РОЖДЕННЫЕ МНОЙ

(выдох) – в воздухе обозначилось некоторое количество                странных фигур(вдох) – в колеблющемся облике их замечаю нечто общее(выдох) – проясняясь переговариваются – о чем?(вдох) – затуманились(выдох) – как будто ссорятся(вдох) – смотрят на меня(выдох) – собираются сгрудились их становится все больше(вдох) – как они смеют мне угрожать!(выдох) – эй вы!(вдох) – да! вы!(выдох) – ведь это я родил вас всех единым выдохом(вдох) и сейчас вдохну вас всех в себя(выдох) – уходят оглядываясь(вдох) – стойте!(выдох) – мужчины женщины разбегаются – кажется                        ребенок(вдох) – стой!(выдох) – обернулся – какой неприятный старик с обвислыми усами – лохмокосмый горбун – старший мой брат?(вдох) – я… это я(выдох) – девушка – у нее мои птичьи разлапые бровисухте глаза и высокая грудь – тоже я(вдох) стой! стой!(вздох) – родственнички

ДЕТСТВО

к и н о с т и х и крашеная кровать – скелет динозавра(ломает пальцы)хотя и другую помню – станок для пыток(хруст пальцев)война – ржавое плетенье панцирной сетки(высунутый язык)страшное небо сквозь кружево креста(ощерены черные зубы)розовые иван-чаи выше головы(закатываются глаза)оса – жвальцами на липкий край стакана(смотрит – выражение испуга)крашеная кровать вымытый пол и высокие окна в тумане(смотрит – выражение недоумения)радужная пыль – треугольником в сумрак(предостерегающе поднятый палец)и кажется – забыли навсегда(вздох облегчения)

ДРАКОН

(вдохнул) – красавицу с розовым лицом – Таню(выдохнул) – зеленого дракона – ползет в коридор                на ковре не умещается

ПОЛЯРНАЯ ПУСТЫНЯ

северный ветер – (подуть протяжно)тишина – (затаить дыхание)(подуть протяжно) – северный ветер(затаить дыхание) – тишинамаленькая фигурка – (короткий свист)(подуть легонько) – приближается(подуть сильнее) – приближается(тяжкое неровное дыхание) – это я(подуть протяжно) – я слышу(подуть сильнее) – я вижусеверный ветер – (продолжительный свист)

МУХА

1(выдох) – а(выдох) – ха(выдох) – уха(выдох) – мухарождение мухи2села на оконное стекло потирает лапку о лапкучистится муха и призрак мухисела на засиженное мухами зеркало —ползет муха с обеих сторон реальностинастали холода – упала муха с потолка —лежит кверху лапками мумиямушиный Египет

СОКРОВЕННОЕ

1. ЧЕРТА

проведи чертусверху вниз по листуи дышивдоль чертыпроведи чертупоперек по листуи дышипоперек чертыкак легко дышатьвдоль чертытяжело дышатьпоперек

2. КРУГ

нарисуй кругв этот круг смотрии дыши – внутривдохнул —круг сужаетсявыдохнул —круг расширяется

3. БЕЛОЕ И ЧЕРНОЕ

черное – белоебелое – черноевдохнул черноеподышал на белоепотемнело белоевдохнул белоеподышал на черноепосветлело черное

4. РЕШЕТКА

на эту решеткудышикаждый деньпока не станетбледная тень —и постепенно растает

5. БЕЛЫЙ ЛИСТ

нечто случилосьужасная мысль —не спешиподышина чистый листподышина чистый лист

ОЗЕРО

я ныряю – вдохя вынырнул – выдохчем темнее вдохэто стихияне только стихая плаваю в легких вдохахи выдохахты плаваешь в легких вдохахи выдохахмы плаваем в легких вдохахи выдохах

БРАТУ

Венечке Ерофееву

Сам себе боюсь придумалнаказание своекак пронзают горло шиломпредсказал себе давно…Лишь на стол роняя рюмкуприжигая глотку спиртомможешь думать и дышать…Видел я как из-под марликак из черной дырки в горлевырывается со свистомтемный воздух и мокрота —и зрачки во все глаза!..Господи! за что такое?Или ангелы Твоивсё напутали в докладах?Ночью в зале ожиданьявидел я берут с постелейсамых кротких и достойныхшлеп – живьем на сковородкуна арену в когти львам!– Ерофеев! Ерофеев! —возглашают мегафоныА какой там Ерофеев? —может быть совсем не тотТы умеешь – это простои легко – как вдох и выдох —счастье истины нам датьно гвоздем дырявить мясо —Сын Твой знает – чересчур

ОТДЫШАВШИЙ

подумай о немведь он жил и дышал —кому он мешал?но всё – отдышал…подумай – о ком?

МИНИАТЮРА

    подошелподышал    какой-то прохожий —и увял    цветок божийне дыши    на ландыши

О СЕБЕ

дышу на бумагублаженно рукой помаваюи славлю дыханьем Тебянаверно я самыйиз них сумасшедший —из них нищих духоми попросту бедныхс их тощими книжечкамии кирпичами стихов

ВДОХ И ВЫДОХ

вдыхаюутренний светвыдыхаюночную тьмувдыхаюживую силувыдыхаюмертвый воздухвдох мой —вся вселеннаявыдох —вчерашний я

ЗАТАИВ ДЫХАНИЕ

прислушайся к себедыханье затаяиз смутной глубинык тебе всплывает «я»дыханье затаяты слушаешь егохотя не говориткак будто ничеготы чувствуешь егокак сон и бытиеи самым существомоно твое твоемолчанием еготы удовлетворенпусть все твое «не я»кричит со всех сторонк реальности ослепи к внешнему оглох —и обрывает всетвой судорожный вдох

КУБ

в зимний день он тутво дворе твоем —он отсюда куб —голубой объеммежду белых двухкорпусов зажатощутим как дух —на просвет – закатнад тобой виситтвой незримый куб —и покой и светкак дыханье с губ

ХРАМ

вверх выдыхаюплотный воздухвзлетают колонныокругляются аркивсё толще стенывыдохи сильныевылепят куполлегкий и звучныйподул – там витражподул – там алтарькаждое утротак! воздвигаюсветлым желаниемстрою дыханиемнезримый собор

II. ТАКТИЛЬНЫЕ ИНСТРУМЕНТЫ

(1999)

ГРЕЦКИЙ ОРЕХ

(читающий держит щипцы для орехов,раскалывает орех с треском)Неожиданно в полночьсудьба меня сжала в ладониСкорлупа моя затрещала —Забавник там колет орехии раскалывается мой мозг —Несовершенная копияядрышка грецкого орехаМозг раскалывается так(колет орех)Теперь – распадается так(раскалывает орех)А этот?(пытается расколоть орех) —Не расколоть(раскалывает следующий орех)Пустышка!Ты любишь колоть орехи?Это музыка инсульта —плохая музыка(раскалывает орех)

ХРИСТОС И ПЕТР

(сесть где-нибудь у воды:возле моря, речки, пруда, лужи, ванныили поставить рядом таз со водой)(сильно ударить по воде ладонью)шлеп!(ритмично ударять по воде, как весла)плюх    плюхплюх    плюхплюх    плюхплюх    плюх(взрыть воду сразу обеими ладонямии обрушить сверху блестками рыбешек)враш-шш!!!пинь-пинь-пиньврыш-ш-ш!!!пинь-пинь-пинь(подуть над водой и несколько раз разгладитьводу ладонями, как ветер)ш-ш-ш-ш-ш....(легкий двойной шлепок по воде)шлеп    шлепшлеп    шлепшлеп    шлеп(крикнуть)– Господи!(спокойно)– Стань на водуиди не бойся(тяжелое шлепанье, будто идет человек, по щиколотку проваливаясь в жидкую грязь)ШЛЕП    ШЛЕПШЛЕП    ШЛЕПШЛЕП    ШЛЕП(шумно нырнуть в прибой или опрокинуть на себя таз полный воды)– Спаси, Господи!(слушай шум и плеск моря, реки, ванны,мокрую тишину)

ГУБЫ И РУКИ

(Твои стихи – твоя женщина. Ты читаешь ее, закрыв глаза и трогая руками, как слепой читает свою книгу Брайля с наколотым на страницах текстом.)

Потрескивает электричество, грозовая ночь в степи. Я слышу, пахнет Крымом и полынью. Волосы.

Мы идем в Зауральские степи с пронизывающим ветром. Лоб холодит.

И – разлетаются чайки над заливом Чарджоу. Тысяча птиц – тысяча красавиц. Брови.

Подросток, бархатистая поверхность – неужели прозаический в пудре. Когда это было! В Малаховке 50‐х. Синее в горошек. Нос.

Дорога в горах. Где палец обрезал осокой у воды на полпути в Тихую бухту. Вот. Верхняя губа.

Кто позволил пиявке обнажаться и ходить без паранджи? Она разрастается, становится холмом, почти что шаром. Маточкин шар. Кольская губа. Нижняя губа.

Что ты сделал, медведь? Большой дикий грубо проник в пещеру. Странное длинное слово «желтопузик». Японское море. Здесь живет язык и зубы, ровные, как амулет.

…лежит белым голышом на пляже Ялты, в россыпях других камней – не отличишь. Подбородок.

Вволю скользить пауку – и сжимать. Мохнолапый саксофонист и клапаны, дыхание твое. Джунгли Амазонки – впадина на Земле. Шея.

Немного ниже – отростки птичьих крыльев. Свидетельство, что мы, по крайней мере женщины, когда-то были первоптицами. И жили в легендарной Лемурии. Ключицы.

А там далеко – город верующих, Мекка мусульман. И сходят две божественные ладони – с облаков на храмы, на Аравию. На груди. На соски их куполов.

Живем на борту ржавеющего в скалах ИВАНА ПОДГОРНОГО. Командорские острова. Усеянные бархатными котиками и водорослями пляжи. Подмышки и живот. Подмышки и живот. Котики и черепаха.

Я – змея и дельфин. Из Синайской пустыни глядеть на Средиземное море. Лоно.

Там опоссум – зверек непроходимо глупый и серьезный. Где гладкие холмы, овраги и провалы. Целый Новый Свет. Здесь ползут мои губы и руки. И – как герои Жюля Верна, всему готовы удивляться.

СГОРЕВШАЯ ЗВЕЗДА, ИЛИ В ДУХОВКЕ

Стать спиной к свету – ноги расставлены, руки – вверх в стороны – выше плеч, совершенный человек в круге и квадрате – Леонардо да Винчи.

свиссссс – свиссссс – свиссссс

Свет становится ярче. Одна рука скрючивается.

шанссссс – шанссссс – шанссссс

Свет еще ярче. Другая рука скукоживается.

шванссссс – шванссссс – шванссссс

Свет нестерпимый. Нога подворачивается и течет.

банччч – банччч – банччч

Свет белее белого. Другая нога. Подгибается. Выгибается хвостом скорпиона. Человек садится.

бранччч – бранччч – бранччч

Красный свет. Человек сидит эдаким подгоревшим кренделем. Голова трясется.

шпынссс…

ЕВРЕЙСКАЯ МЕЛОДИЯ

(Возьми два деревянных бруска:гладко струганный и шершавый)(Проведи рукой по шершавому бруску туда и обратно два раза)шур-шур-шуршур-шур-шуршур-шур-шуршур-шур-шур(Проведи рукой по гладкому брускутуда и обратно два раза)свел-свол-свалсвал-свол-свелсвел-свол-свалсвал-свол-свел(Проведи двумя руками одновременнопо шершавому и гладкому)шур-шур-шурсвел-свол-свалшур-шур-шурсвал-свол-свел(еще раз)(Ударь два бруска друг о друга)брамс!!!(Примечание)Это настоящая еврейская мелодияее пел когда-то юный Давид перед царем Сауломтот и плакал и смеялсябрамс!!! – и метнул в певца копьеЕе записал современными стихамиДжордж Гордон Байрон – сибаритлежа на коленях у своей гречанкиперед пылающим каминомбрамс!!! – и метнул перо в огоньПодросток Лермонтов – французскоеокно – там небо зимние березы —спиною прислоняясь – изразцы —мелодию переложил на русскийбрамс!!! – он и плакал и смеялсяБрамс кстати сочинил ее для арфы

УМРИ, СУЛАМИФЬ

(Кусок сырого мяса ощупайпотискай руками)Моя любовь!Глаза твои – глаза газели!Твои груди – холмы Иудеи!Твои ноги – высокие кипарисы!(поцелуй кусок сырого мяса)Губы твои – сердцевинарасцветающей розы!(приложи свою ладоньк сырому мясу и замри)Твое лоно – глубокий колодецутоляющий жажду!(внезапно схватив кухонный ножвонзи его в мясо по рукоятку)Умри, Суламифь!

ИКРА

Приготовь большой бутерброд с маслом и красной икрой.

Положи перед собой книгу и одновременно ешь и читай книгу в красной обложке.

Глава из романа ужасов «Красная игра» [8] (122 страница издание МАФА Берлин 1924 год)
(Начинай хлеб с икрой энергично запихивать в рот, при этом старайся читать громко)На белом столе – икра и крабы…Командоре раскупорил Асти…Но всех нас в этом палаццогрохот и вой вне разумениябросил друг на друга…Посыпалась штукатурка…Леди Астор – мельничиха —в муке и брильянтах —блеснули краснымв лучах заката —крикнула: – Это бомба!Вау – вау – вау!

(Икра залепляет тебе лицо. Не столько съел, сколько размазал, ты постепенно свирепеешь и читаешь, размахивая руками и не заботясь, что из всего этого сумеют расслышать)

Лепной потолок раскрылся —люстра осыпаласьдождем гранатов! —Просунулась чешуйчатая лапаи зацепилакривыми кинжаламисразу двоих:визжащую женщину —толстые икры —и лысого стариказапустившего ложкув банку с икрой.Он отчаянно отбивался!А в ней было столько крови!Вау – вау – вау!(Твое лицо такое же красное, как залепившая его икра, ты громко хрюкаешь, икаешь)Пытаясь уйти от кошмара,люди сыпались по лестницаммимо мраморных грифонов,бежали по площади,отсвечивая на закате —красная человечья икра…Вау – вау – вау!(съев бутерброд, ты вытираешь губы салфеткой, что означает конец стихотворения)

ТЕНЬ ОСЯЗАНИЯ

(Твоя левая ладонь читает эти стихи. Все, что тебя окружает, лишь предлог и тема. Тема и вариации. Выбери тему своего стихотворения. Затем, не прикасаясь, медленно проведи над ней ладонью, следуя ее форме и объему. Это не прикосновение, не осязание, это тень. Тень осязания. А если провести ладонью над тенью хотя бы своей, это будет тень осязания тени.)

комнатаугол комнатыокнораспахнутое окнодверьраскрытая дверьстолуставленный чашками столгазетаразвернутая газетаженщинаспящая женщинаверандасолнечная верандаветканадломанная веткаяблокоупавшее яблокососнанесущая облако соснакустцветущий куст жасминатень кустаямоя тенькалиткатень калиткипереулоктень изгородиберезовая рощатени березэлектричкатени вагоновтуча на горизонтетень Москвы

ПРОШЛОЕ РЯДОМ

(Возьми забытую старую книгу и, поглаживая ее переплет, перелистывая, постарайся прочесть ее прошлое.)

Всё что во мне напечатаноакадемическим шрифтом с буквой ять —в прошлом веке стоя за конторкойПришел в типографию и просил денег у издателядал единственно из жалостиНочью все хотел прочесть свою книгу —Новая с неразрезанными страницамине раскрывалась —Смеялись показывали пальцамипрятали ножи и вилкине мог понятьРастерзанный полусумасшедшийна черном ходу у помойного бакатак и замерз под утроприжимая к себе книгукоторая не грела…Посмотри я и теперь такая же —неразрезанная —открывали – только шмуцтитулставили синие номера и штампыперевозили из библиотеки в библиотекуникто так и не удосужился…Честно говоря не видела я своего авторавозможно я переизданиеи пересказываю свой же сюжет

(Жестяная кружка с двуглавым орлом, такие делали на коронование царя Николая Второго для раздачи народу, теперь я бросаю в нее ручки и карандаши. Взяв ее в обе руки, постарайся прочесть ту реальность).

Туман и солнце – на Ходынском полеотовсюду к нам тянулись рукикрасные – сливаясь в гул и войКупец с победным крикомметнул меняв кипенье на шарап[9]уже дерутсяРемесленник – мальчишка подобралв давке потерял отцачуть не затоптали самогоободранный принес домой трофейМать выхватила меняи бросила на полбудто не царский подарокк ночи в телеге отца привезлисвисающая на колесо рука —чужаяс криком упалана лысеющий черепТак и не выпили из емкости моейрадуясь Шустовской водки

(Возьми большой перочинный нож. Я подобрал его прошлым летом в березовой роще в траве. Часом ранее там сидели и пили двое, по виду, работяг – один с тонкими подозрительными усиками. Раскрой нож, он тебе расскажет, как убил.)

Нарезать помидоры и хлеб —и зарезать могуХодят в роще и не подозреваютно по воле хозяинау меня своей нетСлучайно к нему попалвсем нравился – чуть не подарилсамоделка с черным черенкомзолотой крокодильчикНосил и «ствол» само собойно я выпрыгиваю из кармана —в печенку в душу —и не виноват!Недолго мы его ловили…как сейчас выходит из калиткибузина кругом орешниквыскочил – не ожидал…так всадил что и не пикнулподмосковную кровью оросил…Выпьем за удачуКто меня подобрал?Под ребра будешь совать?

ЖИВУЩИЕ В ТЕМНОТЕ

(Повяжи черной повязкой глаза)Ни проблеска ни просветаЯ – у самого краявселенской темноты —омывает лицо и рукиАтомы темнотынесутся с такой быстротой —завихренияТе кто живет в темнотеобитатели темнотыидите сюда не бойтесьТы – кроткийласково трешься о ноги —бархатныйВот – я глубоко засунул рукукак в рукави вывернул тебя наизнанку —шелковыйТычутся в меняножками и головкаминедоноски —зародыши темных желанийтак и не увидевшие светВдруг – разбежалисьЧье дыхание? —Сгусток темнотыкоторый черней темнотыразевает со скрипомневидимую пастьНезримый языкпроталкивает меняв воронку тьмыгде нечувствительно переваривает…(сними повязку с глаз)Выхожу на светчуть белее лицом чем былА кругом – город и текто привык ходить в темноте —из темноты в темнотуОдна из них совсем близкослышу темное дыхание —женщина – и желаниевыплывает рождаясь из тьмыВозможно наш свет – тьмапо сравнению с истинным светомгде живет настоящий яОн слышитмое темное дыханиепротягивает мнеистинного себяи не может найти меняв темнотеА мне его не понятьв текучем свете облаков людей событий

ТАКТИЛЬНЫЕ МУЗЫКАЛЬНЫЕ ИНСТРУМЕНТЫ

(Положи перед собой на столе узкие полоски в один ряд:

выворотка, бархат, вельвет, кожа, картон, бумага оберточная, сатин, ситец, шелк, лавсан, бумага для машинки, бумага папиросная, стекло, пластик. Две октавы. Надо наклеить полоски. Это должно выглядеть, как клавиши фортепьяно. Попробуй сыграть на этом инструменте хотя бы одним пальцем. Неслышная мелодия зазвучит в тебе необычно. Ты услышишь ее кончиками пальцев.)

(Другой тактильный инструмент. Открой свой шкаф и, закрыв глаза, перебирай висящие там платья. Слушай музыку, которую ты сочиняешь.)

(Третий тактильный инструмент. Если в твоей квартире есть старинные ребристые батареи, а на твоей лестнице – перила, то ты несомненно сумеешь сыграть своей тростью или рукой все, что захочешь, как это делаю я.)

(Четвертый тактильный инструмент. Твой полированный стол. То одна рука, то другая кончиками пальцев скользят по нему, барабанит, то сразу – обе ладони. И снова – то барабанная дробь, то длинные скользящие аккорды. Сядь и смело сочиняй на этой тактильной арфе долгие мелодии космоса.)

СЛЕПОЙ

Я встретил слепого«может быть он видит истину?»закрыл глазабудто тоже слепойи обеими руками —кончиками пальцевбегло ощупал его лицо:тап    таптаптаптаптаптап    таптап тап тап    тап тап таптап    таптаптап    таптап таптап    тап таптаптаптаптаптаптап– Что это было? —я спросил слепого– Большой паукбегал по моему лицу —прошептал слепойи смахнул со лбапоблескивающую паутинуА мне все казалосья вылепил это слепое лицоиз куска серой глины —следы на руках —вымыл рукии вытер их носовым платком

ВООБРАЖАЕМАЯ ВИОЛОНЧЕЛЬ

(Вообразите, что у вас есть виолончель. Выньте воображаемую виолончель из воображаемого футляра и представьте, что она зазвучала разумной речью. Это похоже на сказку. Но ведь все воображаемое реально – в воображаемом мире.)

Я принадлежала виолончелистке —еврейке высокой и сутулойкак гаулейтерМежду острых ее колендерево мое трещалолак трескалсядека выгибаласьЗажатая так моим Штирлицемя понималакак всякая собственность —сейчас меня будут терзать —Нависает сверхуострый подбородокгриф сжимают острые пальцы —золотая грудастаяс осиной талиейиздаю мучительные звуки —Стиснула мои бедраразодрала мое нутро —моя хозяйка!мой гаулейтер!мой муж!Целые двадцать минутсмятенья тоскистонов радостикриков горестисжимаютсяколенки извращенкибудто и впрямьмой рогатый грифготова засунуть …Откровенно на публикев Большом Зале Консерваториимы обе – рожаем музыкувысоко звенит слепая люстра…сейчас раздавит нас…И – рушатся аплодисменты —увы не мнеА сегодняпобросала свои вещички в сумкуи ушла от высокой и сутулойдевушки – мужчиныотдаюсь голосам природысвободная виолончель

(Осторожно проведите воображаемым смычком по воображаемым струнам, слышите, мяукнула кошка.)

– Мяу!(Теперь виолончель квакнула, как лягушка.)– Квак!(Больше не рискуйте играть на виолончели, даже воображаемой, если не умеете.)

ПОДУШКА И КИРПИЧ

(Положить на стол перед собой подушку и кирпич.)(Ударить кулаком в подушку.)Живот моей второй жены после того как она родила мне Машу(Ударить кулаком о кирпич.)Бедро моей любовницы – циркачки(Ударить кулаком в подушку.)Прыжок с вышки – удачное вхождение в воду спортсменки(Ударить кулаком о кирпич.)неудачное вхождение в воду – плашмя животом(Ударить кулаком в подушку.)«Вечный позыв российской души к соборности».(Ударить кулаком о кирпич.)Вот так мы просимся в свое прошлое. И с таким же успехом.(Ударить кулаком в подушку.)Йог ударил кулаком в кирпичную стенку(Ударить кулаком о кирпич.)Я ударил кулаком о подушку

ВОЗДУХ БУДУЩЕГО

(Для чистоты опыта плотно закроем окна и двери в помещении. Теперь воздух вокруг нас стоит, а время идет.)

СЕЙЧАС в 10 час. 30 минут (или – другое время)я остановил воздухвнутри помещениявернее с каждой минутойон все большепринадлежит прошломуСнаружи – синий 21‐го векавнутри – пропыленный 20-гоМы дышимвоздухом прошлогос каждым годомвсе более затхлымкислород прошлогонасыщает мозги рождает мыслиодинокие грустныеромантичные честныесоциально опасныеизначально известные —мысли прошлого(пауза)мысли прошлого года(пауза)позапрошлогодние мысли(пауза)мысли прошлого века(пауза)Пора! раскупорим коробкуПусть трещат осыпаясьпересохшие рамыраспадаются дряхлые двериглотнем воздуха будущегокакой чистый и резкий —московский… При новом мэрев столице не пахнет бензиномБелые мосты и кварталы —постмодерновые башникарандашами – в небоЭкраны экраны подъемные краныИдеальные материалыматериальные идеалыфундаментальные новостии новые фундаменталистыТретий Президент Россиипри общем прискорбииуходит из КремляИ все человечествокуда-то ушло во временина целых десять летза десять минут

ПЕРЕКЛИЧКА В ПУСТЫНЕ

(Поднял два камня, ударил их друг о друга.)Стою один(легонько стукнул камни – как отголосок).Еще кто-то далеко-далекоТоже одинБудем двое(сильно ударил камень о камень два раза)Эй приятель сюда!(легко – как отголосок двойного удара)Меня к себе зоветЛучше пойдем к людям!Дым! Дом! Друг!(одновременно – три раза – камнем о камень)Побежал назад!Может быть он из другого народаи тамкак у болгар —да! – это нет!(слабый троекратный стук, сам пугается)БежитЯ бегу – и он бежитдалеко по песку не убежишьстоп – наверно значит:Крик! Враг! Дог!Я тебе друг слышишь?(громко ударил камнями четыре раза)Да да да да!Тебе не приснилось«Четырежды да» – понял?Но что там у него?(отдаленный четырехкратный стук камней)Гранаты? Бомбы?(ложится в песок, окапывается саперной лопаткой)тоже – окапываетсяпонял: «Четырежды нет» —нерусский символ(достает мобильный телефон)Квадрат 5 пожалуйстаНе слышно?..Квадрат 5!Сейчас услышатсейчас попляшешь(с силой ударяет камнями 5 раз)(слушает)(как отголосок с другой стороны —пять ударов, потом – еще один)Это он!Его услышали…Оба погибнем…Один погибнет! один!меня уничтожат! меня!Зеркально кипит воздухтам вдали – отражаюсь я

ЧЕТЫРЕ ТАКТА

(Четыре раза дробно простучать пальцами по деревянному столу.)Тишина(повторить)где-то в соснах(повторить)дятлом – сверху(повторить)деревом —от корней до кончиков игл(повторить)муравьями и личинками —под корой(повторить)белкой – в полете(повторить)внизу на веранде —дачным Бетховеном(повторить)самым духом его —радуясь четырехкратному(повторить)слышу– — – —– — – — – —– — – —– — – — —– — – — – — —– — – —(дирижирую неслышным оркестром)

НАЖДАК И МЕХ

Я помню чудное мгновенье…

А. С. Пушкин
(Положить перед собой на столе полоску наждакаи меховую шапку рядом.)Когда я своей небритой щекой(провести рукой по наждаку)Когда ты своими ресницами(провести рукой по меху)Ты едешь в вагоне метрои думаешь обо мне(провести рукой по наждаку)Я иду своей темной улицейи поднимаясь на лифте неотступно —(провести рукой по меху)Прошло много летмы не виделись – и ты забыла(провести рукой по наждаку)А я сначала вспоминалпотом выветрилось – даже имя(провести по меху)Сегодня наконец – чужиеПрижался к тебе щекойи поцеловал воздух(проведи рукой по наждаку)щека твоя стала мокройВсё вспомнила! всё!Какие у тебя ресницы! помнишь!(проведи по меху)

ПЕСОК

(Поставить на стол тарелку с песком. Затем медленно пересыпать песок в тарелке.)У меня еще столько дней! —И все блестят на солнцеСтолько дел! —Не знаю на какое решитьсяСтолько женщин! —Найду золотоСтолько прожито —И всё песчинкиДел никаких —только песок пересыпатьни женщин ни золота —зато пустыня

ДВА ПРОРОЧЕСТВА

ПРОРОЧЕСТВО № 1

(Посмотри на свои руки, подвигай ими.)Вот! мне даны совершенно новые рукидля новых дел в свете истины(Хлопни по своим ногам, сделай несколько шагов.)Пусть на них старые болячкирадуюсь ходить по новой земле(Посмотри на себя в зеркало.)Я обрел новое лицо —это лицо мне еще предстоит увидать(Загляни себе в глаза.)Глаза незнакомого человекаНовый человек иной чем я –и мыслей его я не знаю

ПРОРОЧЕСТВО № 2

(Подвигай своими руками.)Новые руки как на шарнирах —только за нос себя схватить(Не можешь идти двигайся ползком.)Не подпрыгнуть не сбить очки —ползать на еловых коленях(Постучи себя по лбу.)Новая голова у меня —шумит и спорит в ней улица(Посмотри в зеркало – себе в глаза.)Мои бусинки бегают бегают…Щукой лезет из меня Буратино…Буратино вспомни родное полено!

ИСПОВЕДЬ СВОБОДНОГО ЧЕЛОВЕКА

Души не понимают многиедумают:дерматология(почесывается)под мышками горитсильней деру – уверен:крылья аистапрорезываютсяА если почесать под яблонейгде яблоки мои —сам потный волосатый —все корни мои зудят!(чешет в паху)Иду куда хочу – свободенсвободен всюду ночевать:в крайнем случае в метроГазеты и журналыразглядываю лаковыефотография кинозвездыв щеку поцеловал —щека у ней арбузом пахнетСвободен пи́сать где хочуна вокзале под скамейкупод вокзальную семейкупод узлы и чемоданына любом углуСтруя летит как золотаяна крылья «Ауди» —освободился весь!«Вылезай из-под вагона!Вшивая бородауходи ради Бога от нас!Хотя быпиджак сдал на прокаливанье…»(почесывается)Свободен не сдаватьСвободен заглянуть к тебе соседкаСвободен не ебатьСвободно стоя в переходесвободен у вас проситьподайте свободному человеку!Свободен не проситьСмотрите между вас – определенныххожу невнятный человекСвободен сплюнутьи свободен выпитьсвободен лечь на асфальтеи уснутьПришельцы снятся на свободе —в виде трубМоскву сложили в чемоданчик —и ушли…Куда ушли? Зачем пришли?Нереальность входа и выхода —вот что во мне зудит(почесывается)Да! Мы – ваш зудПусть всех жрут вши(с удовольствием и долго чешется)

ЗАПАХ ГРЕШНИКА

(Взять головку сыра и понюхать.)Множество немытых грешниковшлепает на берегу Вечноститак пахнут ноги —грехи не отмыть(Дать понюхать сыр окружающим.)Не отворачивайся от запаха его:развратил девочку – сыр бриизблевал своего сына – рокфор«заказал» компаньона – камамберпредал друга – «козел» с сильным запахомзастрелил полицейского – чизбургерутонула любовница – пиццаубил соседа – сулугунизарезал сестру – осетинский сырубил свою мать – российский сырнищего ограбил – пошехонский сырубил отца – плавленый ВОЛНАутопила детей – сырок ДЕТСКИЙраспял расчленил словесность —сырок Сорокин сырок Пелевинлитературный сыр(Разрезать головку сыра и снова понюхать – слишком пахнет.)Граниты присутственных зданий —войдешь в кабинета говорят: деньги не пахнутденьги пахнут нефтью —сырые деньги(Головку сыра упаковать и понюхать.)Министр пахнет слабее —Но в Театре Эстрадыкогда он в упоении аплодируетприятелю-юмористутоже большому прохвостубичующему пороки —сосед зажимает носдумает – у того носки потеютГоворят вертлявые бесылюбят после обедапонюхать парочкунемытых грешников(с упоением нюхает сыр и дает понюхать всем желающим)Запах греха

СЛАДКИЙ ЛИМОН

(Возьми лимон и ешь его прямо с кожурой.)Сладкий лимонОчень сладкий лимонПриторно сладкий лимонЛимон похожий по вкусуна шоколадтолько дольки не квадратныена конфету «Мишки» —только не хруститна варенье в банке —только в кожурена огурецтолько очень желтыйна ручную гранату-Лимонкутолько не взрываетсяна фамилию Лимонов —только он Савенкона рай —вот он держи!Такой сладкий лимон —все остальноеКажется кислым:Кислая квартира —нежилая – окна закупореныКислая жара —потому и не еду в городКислая электричка —оттого что потеют всеКислый арбуз —ели вчера у соседейКислая любовь —(вспомнил) востроносая в очкахКислые ромашкипотому что в банке увядаютКислые стихи —потому что киснут поэтыКислая жизнь —оттого что сладкий лимон

ТАКТИЛЬНЫЙ ОПУС № 1

(исполняется на тактильном инструменте)

(Наждак грубый, наждак, неструганная доска, соль, песок, наждак мелкий, порох, выворотка, бархат, вельвет, кожа, картон, бумага оберточная, дерево полированное, сатин, шелк, лавсан, бумага, стекло, хрусталь, пластик. Три октавы.)

Порох, бархат и вельвет!Порох, бархат и вельвет!соль, песок, наждак,песок, соль,песок, соль,Наждак!Наждак грубый!Соль, песок, сатин, шелк, лавсан,дерево, сатин, наждак грубый,дерево, сатин, наждак,соль, песок, пудра, пластик,картон, вельвет, картон,картон, вельвет, лавсан,соль, песок, соль,песок, соль,бумага! бумага!кожа, картон!дерево, сатин, наждак,дерево, сатин, наждак,кожа, бархат, бархатбархат, кожа, кожа,соль, песок,соль, песок,соль, песок, соль!Бумага папиросная, наждак,Бумага папиросная,Бумага папиросная,стекло! стекло! стекло!дерево, дерево,шелк, лавсан, сатин,шелк, лавсан, сатин, бумага,дерево, наждак!грубый, грубый, средний, мелкий,соль! стекло!хрусталь!

ТРУБА ДУХОВНАЯ

Обычных звуков труба не издает, сейчас поймете почему. Дело в том, что она наполовину вычерчена на ватмане: нарисованный мундштук вставлен в нарисованную трубку, которая загибается овальной баранкой, и здесь-то располагаются в три ряда вентили, на которые надо нажимать пальцами обеих рук. Вентили изображены реалистично с растушевкой. Так и хочется нажать на какой-нибудь. Дальше к обрезу листа нарисованная труба несколько расширяется – и тут она переходит из второго в третье измерение. Проще говоря, вверх из листа бумаги восходит, как золотой цветок, широкий раструб из блестящего металла.

Играть на духовной трубе не надо учиться. Просто дуйте что в вас есть искренности и радости в нарисованный мундштук и жмите на растушеванные вентили. Ту музыку, которую будут слышать обитатели четвертого измерения, все равно никто здесь не услышит. Но зато там – все сферы будут дрожать, и звучать, и показывать друг другу язык, греметь и прыгать.

Наиболее чувствительные из нас смогут увидеть эхо музыки: дрожание подвесков на люстре, косо повисшее фото, упавшее со стола блюдце и плавное покачивание пола, как при отдаленном землетрясении. Иногда подобное явление может происходить и при обычной трехмерной музыке. Когда ее эмоционально захлестывает в четвертое измерение. Причины сходные.

Этот гимн я посвящаю поэту Игорю Холину. Ты слышишь меня – там, Игорь.

(Я виртуозно играю на духовной трубе и оказываюсь в виртуальной реальности… Но здесь, естественно, тишина. Чуть слышно дрожат подвески на люстре.)

ГАРМОНИКА НЕБЕСНЫХ СФЕР

(Летом в грозу перекиньте один конец пляжного полотенца через плечо, другой закиньте за тучу. Ухватитесь, можно мысленно, за оба края тучи, растяните ее по небу и жмите на все кнопки. Пусть сверкают одна за другой молнии, раскатываются аккорды грома! Сильнее, ослепительней, громче! Пусть звучит гармоника небесных сфер да так, чтобы птицы падали мертвыми к самым ногам.)

Один великий композитор сочинил симфонию для гармоники небесных сфер. И назвал ее «Двенадцать птиц». В конце июня 1828 года грозы следовали одна за другой.

Он сел на берегу ручья под развесистым дубом, вынул и развернул полотенце, расшитое его медхен, его невестой. Забыл упомянуть, он был любим и беззаветно любим. Вышивка изображала рыцарский герб, разделенный на две части, в каждой – шесть дроздов и шесть желудей.

Итак, счастливый жених закинул полотенце концом за громадную тучу. Музыкант развернул ее такую, что стало темно, как ночью. Черная листва тревожно взблескивала над головой Листа. Шум дождя обрушился вдруг. Молодой Шуман взял первые аккорды на гармонике сфер. Молнии слились в одну. Треск разрывал небо. Брамс! – обломился и запылал толстый сук дерева. Брамс, сверкая глазами, импровизировал…

После грозы молодого композитора нашли лежащим на песке – мертвым. Вокруг валялось двенадцать взъерошенных трупиков дроздов. На груди покойника лежало полотенце, расшитое его невестой, все, что осталось от гармоники небесных сфер.

РОКОВОЙ КРУГ

Филипп Второй – инфант испанский, болезненный длинный юноша, похожий на корень мандрагоры, страдая от робости при виде женщин, на досуге изобрел этот инструмент, особенную фисгармонию. Над клавиатурой были проделаны круглые отверстия в камеры, где сидели кошки. И когда венценосный музыкант злобно бил по клавишам, железные шипы впивались в живые ноты – и те, стараясь выскочить в окошки, истошно орали от боли. Хороши же были аккорды – и слушать и смотреть!

В связи с запретом смертной казни в России мой приятель-юрист решил усовершенствовать идею этого инструмента. У ворот тюрьмы он предложил установить Справедливый Электрический Орган – Исполнитель Наказаний. Размером не больше обычной фисгармонии, весь белый, над клавиатурой несколько рядов ящичков, на каждом – номер камеры и имя заключенного. В камеры проведен от инструмента ток, который замыкается нажатием на клавишу. Полы в отделении смертников металлические. Осужденные обычно ходят в тапочках со стельками из фольги. Служащим, заступающим на дежурство, выдаются резиновые сапоги

Любой прохожий старше восемнадцати лет при желании может сесть на вращающийся стульчик и взять несколько аккордов наугад на этом инструменте. Вопли, доносящиеся из камер смертников, принесут удовлетворение многим прохожим почтенного возраста. Если Справедливый Орган для Наказаний установить у ворот Бутырской тюрьмы на углу Новослободской и Лесной улиц, то в доме неподалеку старые соседки – вдовы профессоров и членов Академии медицинских наук, которых в свое время пытал и казнил Сталин, смогут его услышать.

Органист, если будет проходить мимо, может также присесть на стульчик на углу Лесной и Новослободской и сыграть фугу Баха. Как будет звучать фуга, можете представить. Длинноволосый органист будет прыгать от удовольствия и ужаса на своем стульчике, и перхоть будет разлетаться во все стороны, как пудра.

И видя это, какой-нибудь прохожий, подросток, новый Достоевский придумает новый тактильный инструмент. Роковой круг. Бог мучает людей. Люди мучают других людей. Все это мучает Бога. Который еще больше мучает людей. Которые больше и разнообразней мучают других людей. И все это мучает Бога. Рондо крещендо…

«ЛЕБЕДЬ» – ЛЕТАТЕЛЬНЫЙ ПРИБОР, ПРИВОДИМЫЙ В ДВИЖЕНИЕ ВДОХНОВЕНИЕМ

Летательный прибор, приводимый в движение вдохновением. Прибор изобрел и описал его действие великий художник и мастер Леонардо да Винчи. Поздние исследователи, рассматривая эти бесценные пожелтелые листки, не обратили внимания на небрежно начерканные чертежи. Они приняли этот прибор еще за один летательный аппарат. Пояснение, сопровождающее начертанную схему, так же было написано справа налево, как и другие записки. Но все попытки расшифровать его, подставляя алфавит наоборот, как в других черновиках, кончались неудачей. И лишь недавно подросток в Париже, хакер между прочим, сидя за компьютером, от нечего делать пробовал текст Леонардо в разных шрифтах. И в Times New Roman Cyr все проступило явственно и обрело смысл. Оказывается. великий флорентиец предвидел изобретение компьютера и освоение его русскими. Очередная загадка Леонардо.

Изготовь из бамбука и плотного полотна «болоньи» крылья прибора, проделай четыре петли, куда вдеваются руки летающего. Помни, что птица твоя должна подражать не чему иному, как летучей мыши на том основании, что ее перепонки образуют арматуру, или, вернее, связь между арматурами, то есть главную часть крыльев. Затем пусть изготовят в музыкальной мастерской при магистрате фанфару герольда. Получив ее, опробуй, и, если она громко и пристойно издает звуки, твой прибор готов. Надо только вынуть из нее мундштук, сделать тем самым пригодной для усиления звука слов.

Поднимись на гору Monte Cecero[*]. Надень крылья, приди в торжественное состояние духа и возносись, громко в трубу произнося прекрасные, подобающие случаю слова. Сила духа будет толчками возносить тебя над Италией. А перепончатые крылья, опираясь на воздух, будут удерживать тебя в постоянном положении, не давая упасть вниз. Таким же образом, когда твой пафос иссякнет, ты плавно спланируешь на виноградники.

Так с горы, получившей имя от большой птицы, начнет полет знаменитая птица, которая наполнит мир великой о себе молвой.

ГИМН ЖИВОПИСИ, С КОТОРЫМ Я ПОДНЯЛСЯ В ПЕРВЫЙ РАЗ НАД ФЛОРЕНЦИЕЙ НА «ЛЕБЕДЕ» – ПРИБОРЕ, ПРИВОДИМОМ В ДВИЖЕНИЕ ВДОХНОВЕНИЕМ

Достойна удивлениявсем видимым творениямприроды подражаети с большей достоверностьючем буквы и словаи не плодит детейпечатного станкаЕе нельзя копироватьни слепо сделать слепокни равный отпечаток —всегда оригиналЗато и сохраняетсязакрыта занавескоюи раз в тысячелетиев притворе на стенепри множестве народамонахов и епископовпоющих аллилуйяв сверканье митр и посоховатласа и парчиявляется Пречистаяс младенцем на рукахТак жаждут видеть Ликчто все глаза слетаютсятеснятся стаей ласточек —и свечи в них горятперед святой картиноюгде веки опустивМать тайно озабоченадвижением души —призывом молока в грудимладенца покормитьно Спящего Предвечногобоится разбудить —полуулыбка робкаяморщинка на челеА мы – себя забыли мыв подвалах где валяемсяв объятьях полуголых бабвино из кружки пролитобольшая тыква треснуларужье кремневое пистолькувшин и кровь из глухаряТам – нет нас. Мы все – здесьЗдесь где все есть светЗдесь где свет нас беретЗдесь где отныне мы светГде я всегда но меня нетПеревел с итальянского Г. Сапгир

БОЛЬШАЯ МАШИНА ТИШИНЫ

Основа у тишины всегда одна – человеческий голос. Сверните в трубку стихи, которые вы хотите проорать. Это оральная трубочка. Затем найдите подходящее вместилище для вашего ора. Подходят старые заброшенные цеха завода, пустынные складские помещения, бомбо- и газоубежища, ангары.

Сбейте замок, войдите туда и плотно закройте двери. Убедившись, что никаких отверстий, труб и раскрытых окон нет, орите на здоровье, сколько хотите и как хотите. В трубочку, в кулак, разинув рот. Декламация, приказы, брань и крик – все это материал для тишины.

Слушатели тишины обычно собираются в отдалении, лучше всего где-то на пустыре, где им не мешают посторонние громкие звуки. И слушают вашу тишину.

Есть знатоки тишины. Ведь тишина бывает талантливая и бездарная. Бездарную видно сразу, скучно становится.

Каждая тишина индивидуальна.

Бывает грустная тишина. Тишина одиночества.

Бывает безнадежная тишина. Тишина могил.

Бывает громкая торжественная тишина. Тишина дворцов.

Бывает лирическая любовная тишина, двое так близки, что, кажется, не дышат.

Бывает воинственная тишина: вот-вот ударит орудийный гром.

Бывает радостная. До того живая и звучная, что начинает шевелиться… Тишина, извиваясь, как танцовщица, пляшет в полной тишине, это вы слыхали?

А тишина, нарастающая, все полней и полней. Как «Болеро» Равеля. Один инструмент тишины, второй, третий, пока наконец тишина не зазвучит полным оркестром.

Такая громкая тишина, хоть уши зажимай. Которая внезапно рушится и расплескивается тишайшей и тончайшей тишиной. Расправляются мышцы на лице, руки спокойно лежат на подлокотниках кресла. Слушайте адажио тишины.

Домашняя машина тишины – это куча одеял и перин в углу комнаты, забравшись внутрь, изо всех сил орите ваше новое произведение. Работайте руками и ногами. Вырабатывайте свою тишину. Чем больше одеял и перин, тем лучшего качества будет ваша тишина, так говорят специалисты по тишине. Есть педанты, которые признают только тишину барокамеры, декомпрессора и камеры-одиночки для буйных, обитой резиновыми матрасами. Такую они называют настоящей. Не спорю, иногда такая тишина приятна, ее даже хочется, но в меру.

Мне кажется, отдельные приглушенные звуки только усиливают и разнообразят тишину. Делают ее более живой и непосредственной. Учитесь у природы. Например, вечером на даче вы слушаете тишину, исходящую от сосен и темноты. Или от вашей спутницы. И лай далекой собаки, шум отходящей электрички на станции, крик какой-то припозднившийся птицы, стук невидимого жука, биение ее и вашего сердца делает тишину особенной, непохожей, которую вы будете долго вспоминать.

СТИХИ ДЛЯ ВЫРАБОТКИ ТИШИНЫ

(Читать громко в пустом цеху, далее можно орать, пока не охрипнешь, чтобы где-то там в небесном экране Ведущий Главной Программы услышал твою тишину.)

Червь земляной шумит —работает машинаКакая громкая в природетишина!Каждая капляскатывающаяся с листа —шлепаясь —шумно расплескиваетсяв разные цветаКаждая травинкаоживая поутру:шепчет:– Я живая!Я ору!Как дышитзверекиспуганныйв норку забившийся —небеса слышатВ облаках как метроном —громко со скрипомстучитзаячье сердце!Слыша выстрелгаснет солнце!Любая капля кровиубитой перепелкивопитна всю вселенную:разбой!каждое рябоеперышко кричит!Боль сидитво всех вещах —занозойОбида —в каждом атоме грозой.В походной сумке —заворот кишокВот они – в шкафурядком висящие!На вешалках распятые!Представь себяпод утюгом —разглаживаетраскатывает —недаром стонуттвои рубашкиВижу: в зданиипостроенном красивос неба всей громадойнависающем —ад обвалагрохот взрыва:– Ва – ва – ва – ва – а!Из угла кричитэкран —с ума сошелот тысячи программ!!!Маска и Познер«Угадай песню»Милая ведущаяи скромный власть имущийТеперь мои вопросыв сияющий —к Ведущему:– Кто Ты?Откуда?Куда нас ведешь? —Ответом —солнце или дождьА – А – А – А!!! и т. д.

КРИК[10]

(стихи, которые надо читать громким театральным шепотом.)Червь земляной шумит —машина тишины(его движения слышны)Капляскатывается с листашлепаясьрасплескиваетсяв сильные цветаТравинкаоживая поутрушепчет:– Я живая!Никогда не умру!Как дышитзверекв норку забившийся —небеса слышатВ облаках как метрономгромко со скрипомстучитзаячье сердце!Слыша выстрелгаснет солнце!Любая капля кровиубитой перепелкивопитна всю Вселенную:разбой!Каждое рябоеперышко кричит!Боль сидитво всех вещах —занозойОбида —в каждом атоме грозой.Вот они —на вешалках распятые!Под утюгом —недаром стонутизмятыетвои рубашкиВ зданиипостроенном красивос неба всей громадойнависающем —гром обвала —грохот взрыва:Из угла кричитэкран —с ума сошелот тысячи программ!!!Милая ведущаяи скромный власть имущийТеперь мои вопросыв сияющий —к Ведущему:– Кто Ты?Что слышишь?Куда нас ведешь? —(обычным тоном) Ответом —солнце или дождь

МОСТ

Это музыкальный инструмент для роты солдат. Но почему-то дирижер, то есть, прошу прощения, ротный избегает играть на нем. Как только рота подходит к мосту, раздается команда: «Не в ногу!» И вместо четкого ритма многих сапог, разом ударяющих в настил моста, раздается дробный разнобой. Рота проходит по мосту, не доставляя удовольствия ни любителям музыки, ни мальчишкам. Огромный инструмент не вибрирует и не раскачивается, отвечая ровному слаженному ритму. Все шире и шире. Говорят, что мост может так раскачаться, что обрушится в реку. Это же как надо раскачать. Сейчас есть современные мосты, натянутые, как стальная струна, между берегами. И представьте, как должна вибрировать эта струна! И кто может сыграть на этом гигантском инструменте – хотя бы «чижик-пыжик»!

Если вы военный, то стихотворение «Мост» вам будет легко исполнить. В Петербурге я наблюдал за колонной моряков, как они хорошо шли посредине проспекта. Их шаг был отчетливо слышен. Сзади шел замыкающий с голубым флажком. И мы все – иностранцы от Зимнего – тоже смотрели. И ждали: сейчас в летнем воздухе прозвучит команда: «В ногу!» – И они пройдут по мосту, как один человек. И мост запоет густо и тягуче. По-императорски. Мне все кажется, в царской России через мост шли только в ногу. Р-раз! Р-раз! Р-раз! Вот он однажды и обрушился.

ШУРШАЛЬНИК ИЗ СТАРЫХ ГАЗЕТ

Виктору Пивоварову

Шуршальник легко устроить из кипы старых газет и журналов, возьмите и фольгу от шоколада и рваный пластик (для придания инструменту более полного звучания). Бездомные часто пользуются этим инструментом в холодные ночи, не подозревая о его высшем предназначении.

Инструмент должен напоминать большой бумажный шар диаметром около 1,5–2 метра.

Попросите слушателей о полнейшей тишине и залезайте в шуршальник – в самую середину. Начинайте! Играйте всем телом, ворочаясь, изгибаясь, катаясь вместе с шаром, при этом извиваясь, как змея. Игра на шуршальнике – это всегда импровизация. Но темы можете попросить слушателей вам задавать. Например, тема из «Египетских ночей» – «Пир Клеопатры», примерно так она будет звучать на шуршальнике.

ЕГИПЕТСКИЕ НОЧИ

Шуршание роскошных одежд пирующих. Чавканье пожирающих яства. Хруст жареной фазаньей ножки, легкий шелест сдираемой кожуры апельсина и банана. Вдруг звяканье римского меча. Навстречу – презрительный шепот царицы. Общее молчание. Они идут в опочивальню. Любовное перешептывание, шелест срываемых шелковых покровов, рвутся повязки.

Он берет ее как очередную крепость. Пауза. Звук, который царапает по горлу. Хороший шмяк – и покатилось по ступеням мертвое тело. Шелестят волны, набегая на песок, где простерт старый воин. Снова – шум пира на мраморной террасе, открытой к морю. И так до трех раз.

(Каждый раз старайтесь разнообразить шум и шуршание согласно характеру избранников Клеопатры. Если в первый раз шуршание было воинственным, во второй раз оно должно выражать предельное наслаждение, в третий – робость и волнение с обеих сторон.)

АКТ

Автор изготовил шуршальник и с удовольствием катался в нем по комнате, выкрикивая случайные строки из газет и журналов, попадающиеся ему на глаза. Это было еще до того, как автор по необходимости приобрел очки. Что прочитал, что угадал, что придумал.

Бесстыдно детское лицоудар по захватчикамС головы до ногполное собрание сочинений НабоковаКаждый позвонок —песня в новом амплуаВыбритая подмышка море овацийвдали – два кургана —храмы священные для верующихТакие длинные ногичто демократическая печать с возмущением пишето складке на подбородкеОтражением растущего недовольства —на бедрах белый незагорелый треугольникПолицейский произволуводит мою руку внизнащупатьанглийское правительство и –исполнительный комитет лейбористской партииМой средний палецпочти вошел в парламенти нежно касаетсясамого чувствительного меставнутренней политикиПриложи свою ладоньСмотрирядовой член выпрямляется таккак будто он слышит партийный гимнОплетенный лиловыми жиламикак шестиструнная гитара Батовав руках опытного гитаристаДлительность звуков и паузмы стоим но как будто сидим и ползем(и какими наивными выглядят сейчасописания технических достижений нашего времениу писателей прошлого века)Соревнуясь за достойную встречумы опрокидываемся на постельУдачно стартуют хоккеисты «Крылья Советов»Обхватила руками ногами и ртомШахиншах посетил хранилище древних рукописейВ фондах этого всемирно известного учреждениятакие движения задачто наш уважаемый гость поднялся в восхищенииОбхватив два подвижных полушария приборагреческие патриоты продолжают наносить ударысобака укусила хозяинаАрхитекторы экспериментируютРазряд тока в систему удовольствия —и вы – на ГавайяхПереговоры прекращены(газеты в основном 1974 года)

ПОДЗЕМНЫЙ ТРОМБОН

Подземный тромбон уже есть для вас в каждом большом городе. Это проложенные под землей тоннели метро. Вы садитесь на любой станции в вагон поезда. Слушайте и смотрите: вас несет то прямо, то гигантская труба начинает заворачивать, то опять идет прямо, то вагон движется по великой кривой к прежнему направлению.

Причудливое движение поезда каждый раз вычерчивает целую симфонию под землей. И каждый раз вы слушаете новый вариант звучания согласно скорости движения и тональности вашего настроения. Таких симфоний – несколько в каждой сети метрополитена. Иногда поезд поднимается на поверхность, и тогда его путь звучит по-другому и в вагон врываются посторонние звуки. Остановки и открывание дверей воспринимайте как естественные паузы. А народ можно игнорировать вовсе, тем более что в пути он обычно молчит или читает.

ПЕСНЯ ТОННЕЛЯ ОТ СТАНЦИИ «БЕЛОРУССКОЙ» ДО «НОВОСЛОБОДСКОЙ»

(В вагоне кто-то едет с корзиной грибов.)свист и скорость хорошоначинаем думы римагольф верчение гольфстримаон пошел пошел пошелгорбылем по мхам таежнымутюгом по горбылямколесом по головамшорохом по небесампорохом по облакамхам хам хамсам сам самберезка густаяполоска леснаяопята когда-торебята работаи не было груститеперь сыроежкилисички и груздипятном вырастаягрибные места яотметил и знаюполяна пустаялетит нарастая —во мне вырастая —пустая блистаямухоморы мухоморывыспучило вспучилосеро сыро хмуро хмарамхом обозначиловстретило нас чучелои расчеловечилои существует ничеготечет ликует ничегоне замечая ничегоне различая ничегоя вас ударил? ничегов карманах шарил? ничеготак что ж такое? ничегоживу в покое – ничегои не уходит ничегои не приходит ничегоне происходит ничегочего? чего? чего? чего?с-самовыражение —с-самоунижениес-саморазрешение —с-саморазрушениес-самовыворачивание —с-самообезличиваниеВсё!Выходить

ЗАМЕДЛИТЕЛЬ

Замедлитель или психологический прибор для замедления времени несложно устроить из самого себя. Время – не только путь, но и восприятие этого пути живым существом. Положите перед собой ручные часы-хронометр и следите за каждой секундой, говоря себе: «Подождем следующую», «Быстрее, быстрее!» Не отвлекайтесь, с нетерпением встречайте каждую новую секунду. Скоро вы заметите, что паузы между секундами становятся все больше, секунды растягиваются все шире. Торопите течение времени. Теперь посмотрите вокруг. Не правда ли, все изменилось? Время замедлило свое течение.

СЕКУНДА

Собака спящая в углуприоткрывает один глазоткрывает его совсем —и выставляет окно – зрачокв блестящем зрачкеотражение окна возникает —ты сидишь на фоне окнаты сидишь на подоконникеА ты и не знал что у собактакие длинные ресницыподбирает ноги под себя —села —завалилась задом набок —«Воспитанные собаки сидят ровно» —успеваешь подумать —и не не только этоВидишь поднимает заднюю лапупроводит когтями по шее —еще раз поднимаетзаднюю лапу —еще раз проводиткогтями по шее —«Чешется – думаешь ты —обычноона делает это быстрей»Стала вытягивать задние ногивсталаоттолкнулась от полазадними ногами —и поплылаповисла в воздухемотая разинутой пастьюс высунутым красным языкомиздавая звукдолгой зевотырастянутой ноты в пространствеПередние ногиуже коснулись паркета —их догоняют задниеПасть закрывается —у-уа-а-а-а! —звук завершаетсяязык прячется за зубамиВстала на задние ногии выгибая черную шеюи длинную спинустала тянуться тянутьсячтобы ее погладилхозяин —    ак! – закрылся звукТы наклоняешься впереднепроизвольнонапружинив икры и бедраи отделяешь свой задот сиденья стулаЗатем распрямляешьсякак на шарнирах —но заскрипеловидно твои подшипникивечером смазать надоВстал —не прошло и секунды —одновременно представил —тюбик VOLTARENдлинные пальцы в кольцах женыскручивают колпачок —Сердце ударило раз!Как медленно бьется сердце!60 раз в минуту —можно проделать все то чтосейчас проделали выКак медленно удираетмуха – попробуй поймать

УСКОРИТЕЛЬ

Ускоритель. Работает, как замедлитель, но в обратную сторону. Так же положите перед собой часы-хронометр. И отмечайте каждую секунду, наоборот – стараясь ее удержать и во времени и в памяти. Каждую новую секунду встречайте с сожалением, что прежняя – вы уже к ней привыкли, сжились с ней, можно сказать, – кончается. Скоро, слишком скоро вы заметите, что секунды проходят, пробегают слишком быстро. Время незаметно ускорило свой бег. Сколько прошло? Неужели час? Или вся жизнь?

ЖИЗНЬ

Только родилсясразу стал взрослымтут и состарилсяпора умиратьПеред смертьюнадо бы вспомнитьнекогда – сноварождаться пора

III. ГЛАЗА НА ЗАТЫЛКЕ

(1999)

НИЧТО

Нет ничегоТам —существоПустотарождающаябытиемнаграждающаяБытие —на летуизбывает себя —в пустотуПустотанапрягает усилия —сновастала рогомизобилия —и подобно девушкамбеременнымразрешиласьпространствоми временем

ОПЕРАЦИЯ

Я мрачен и расстроен —ни видеть ни слышатьмысли о самоубийствеи прочая дряньРекомендовали хирургический центримени Данте АлигьериНе хотелось и думатьНо вскоре врачи скорой помощименя извлекли из ванныгде уже покраснела…Рыдающие близкие звонили —Приняли меня сразуСмуглый высокий лысеющийВергилий внушал довериеКоротко распорядился – в зеленомкаталку бегом – в операционнуюИ уже лежа под лампойя бросил взгляд на подносс хирургическими инструментами– Что это?– Скальпельдля удалениямрачных мыслей– А эта пилаустрашающего вида?– Для ампутациинадоедливых спутников– А эти, простите, щипцыдля чего?– Выкусывать воспоминаниятягостные и постыдные —С уважением япоглядел на щипцыРядом лежали тиски —на любом верстаке такие —только эти никелированныекак и вся выставка– Эти тиски № 5При головной болидействуют безотказноА вот миниатюрныйнаборскальпелей пилок и щеточеккак в кабинете Онегина —паутину сниматьс глаз и с ушейвынимать из мозгазлобных жучковглубоко засевшихклещей…И весь – как младенецв белых салфеткахбритый череп блеститпод зеркальной лампойЯ крикнул Вергилию– Доктор скорейпримените искусство свое!Я нуждаюсь!Я стражду!Я ваш пациент!Сколько раз я мечталКак мне голову сдавятваши тиски —Пусть умолкнет она!Пусть и он не читает стихов!Уберите сочувствующих!Ампутируйте если иначе нельзяВыньте главноето что засело внутри —И зудит и сосет…сам я злюсь…все горит и несет…и боюсь что взорвусь…Мне теперь хорошо —мне не хочется жить…Но больнее мутнееужасней всегокак клещами и щипчикамитащиликлещей завистизастрявшихв больной совести

КУ-КУ ЖИЗНЬ

Беру очкивыскальзываютиз рук —белой рыбкой в водуНе могу найти —даже отблескирастворились среди вещей —громоздится кругом —шкафы – ФиладельфияДругие вещинапример тонкий стакан —целый аквариум —в глубине плаваетрыбка – очкиХочу взять но роняю —все расплескиваетсяв воздухебез остаткаПируэты еще грациознеемоя палка —куда бы ни ставилв уголк зеркалук вешалкесреди хмурых зонтов и пальтовсегда спотыкаясьлетитотбивая стаккатовсех и всякритикуясыплется с лестницы —мало тогочто разбито окноквартиры своейне могу отыскатьНо в ку-ку жизнилюбая книга находитсямячулетевший когда-тораздавленный мотылектот же стакан и очкиДа мало ли – мелочь —смахнулуничтожилвнимания не обратила вещь – эта мелочьздесь как новенькаяи вовсе не мелочькрупная рыба – лещловишь себя поминутнопоймаешь – и держишьно хоть умри не поймешьты здесьили в ку-ку жизни

ПОЛТЕРГЕЙСТ

1Пустующий клуб среди берез —доски на дверях отлетели —помнит лучшие временасоветских детей и вожатых —пели хором – и барабан —все ушли в позапрошлый июль…Кругом разрослась бузинаи цветы со скверным запахомс акацию —м. б. переродилась и выродиласьТеатральная пыльзатаилась в углахЗеркалабез актеров умерлиТеньночью скрадывает театрскладывает в чемодандля декорацийи уносит в тень акацийГде натыкается нав два ряда именана щите обелискаПри свете луны —герои прошлой войныКот бродячий слышит близко:пары между темных дач:крепкий трубочный табаки духи «Красный мак»…– Милый, кофточку не мни! —как увозят «эмки» в ночькак скрипят ремни —командирыкомиссарыкрутолобые тимуры…коридоры… конвоиры…лесоповал… бараки… нары…Ночью пометил мелоквесь поселок2Каждый разпроходя по дачному проулкувижу на беломмашут горстями листочкиПОТЕРЯЛСЯПРОПАЛ КОТ —почему-то прочитал:ПОЛТЕРГЕЙСТСквозь березовую рощуплетусь к магазину —гляжу себе в спину —с ближайшего дерева– Ф-рр! – пушистая головаИз дощатой стены баракалезет рука —ватные штаныбахилы бушлат —хилый мужичонкаповадился на складПолтора литра —три бутылки спер СергейВот тебе и полтергейст!И весь день бродят скрипы и шорохиСкоро шестьПропал котПоздний гостьУпала тростьА ночьюпропавший коткарабкается на крышуи скатываетсяспелым яблокомВ светлеющем воздухе —мертвая жестьРано встатьуехать в Москву – домойзабыть здесь —37‐й

ВСЕЛЕННАЯ И ФАРФОР

1Мы ходим и живем незрячеВидим: пятноОсязаем: ничтоили предмет – что одно и то же —сущность и существо —три ямочки а там —просвечивает и дышитОбнял – скелетменя обжимаетживотом прижавк своей сковородеколется грубая кожаноги холодные лапчатые —дикаяощипанная утка!А ведь какие обещала яства!Бывает и наоборот:Ни рожи ни кожини глазОбнимешь – шевроГладкий атласРуки —лепят из тебяпослушного лягушонкаНоги – волшебной линиейуходят за горизонтОднаждыВ магазине «Английский фарфор»(не поверите) продавщицу походяпотрепал за щеку —сильно удивился —небритая щека!Молниеносно – за пазуху(все-таки люди кругом)За пазухой – кирпичТут уж меня заделоСразу – под платьеслава богу! цыпленок —Что поделаешь англичанка!Окружили между теммикрофон суютГде мой кейс? УхожуВот портфельТакой тяжелый – невмоготуВыронил —разлетелись осколки фаянсас грохотом —Супница во виде кейса!А ведь выглядел так натуральнов магазине «Английский фарфор»2Под вечер шел я и думалСолнце светило навстречу —одной чертой – прохожиеи тени – косо как памятники«Их воздух рождает и лепитбез пола без возрастаНо руки ближе к телу чем —О если бы всеми порамичешуйками присоскамии шрамами и волоскамии напряженьем и впадинами —какая нежная и страннаятакая вечная мгновеннаявся обнимающая тающаявсепроникающая знающая —сама навстречу звездной дланью —в глубинах бурное пыланьеи пустота – и в ней желаньесхватить – и черная агонияи в каждой искре воплощениеи расширениебез насыщенияв любой молекуле – »

БЕРЕЗОВАЯ РОЩА

То Милино

Гуляю в березовойКролик прыгает междуОт сих до сих —прыжок – полетсухое семечко —явно не человек:вся – на просвет —так настроен глаз —открывается роща —листья и живая древесинаживет и трепетновся изнутриа мертвая – дачи —еле намеченасквозь балки жесть —иноплан —насквозь – к березеТрое – невнятен язык– Будем сниматьи ровнять для корта– А эти красавицы?– Знаешь решение?– Спилим к обеду– Спи! Лимкоб Еду – слышунамеренье мне понятноВзвизгнуло деревоЧерный стручокПодпрыгнул – в травеИ пока затерялсявремя успел —Перевернулосьсинее небо —все потемнелотучей листвыпризраки дачи полоски асфальта —разом исчезливоистину хоромА над Пехоркойпыхтит паровозиквстречают березки —сейчас запоютслышу – То Милино!Он в чесучовом костюмеподал ей рукув светлом она —увидала извозчикаи подобрав подолспрыгнула на гравий– Нуил Еса!– Борна Стоящий!– Любезный отвези-как Телешеву– Господина знаюЭтих туземцев я понимаю —речь непонятнаНо видя сверкающуюбелую в солнцекачая вершинами —их на извозчикепесчаной дорогой —к воротам имениямолю об одномчтобы двадцатыйне наступил

НОЧНАЯ БАБОЧКА

Лист сеточкой – от пнявыгнулся над чашей —шум на стадионетам живу где —Большие городаи люди соразмерноВ солнце иду по ТверскойНавстречу – плавные ногивысокие – ты еще выше —те же глаза – улетаютСтоя у длинной витрины —почти затолкали —и такое обоюдноенас охватывает сладкоечто стало небожелтым и дырявым —древесный сокВысоко – эстакадаВзявшись за рукиидем по щепочкежелудь перепрыгнулиЗаберись на ягодуне бойся – я тебя держуДва червячка Адам и Евапереплелись на веткеПаутины паутины…Песчинки небо заслоняют…Шум проехавшей машины —блеск июньского жука…Пожалуй меньше насекомогокоторое сотворилосовременного человекаИ когда разразится —вмигразлетаясь на атомы —в светувидим над небоскребамине годзиллуне новое солнце —а голову муравьяКруглый свет – на подушкеприподнялся на локтесмотрю: спишьДышит розовыйпушистый треугольникв спящих волосахВдруг раскрылся – мне в лицозатрепыхал – и в сторону —к лампочке – там отражается —в изогнутом стеклебезмерно и безумнодемоническим черепомкаков ты и естьТвердейшие тончайшиепоют как херувимыи носятся как демоныужалить норовятВсечасно досаждаютсвоим бесовским пеньеми злостью и атаками —и смех и грех и кровь!А посмотри-ка в профильсев на твое запястьегорбатый Мефистофельскрестив свои тонкие ногидумает – о чем?Вот почемуне люблю комаров

ГЛАЗА НА ЗАТЫЛКЕ

Мы такие древние —кожей затянулиськостью зарослисолнце смутно —сквозь заросли волосно все различаемПусть голованас в расчет не берет —атавизм на затылкетолько те что во лбуукрашенные ресницамиокрашенные яблоки —ведающие лишь явноеМежду заборов и акаций —прохожий и теньтень без прохожегоШорох – шарахСмотри! нет не видитза спиной между темпереходят сосныполосу асфальтаСмотри же! УслышалГрохочет пустой самосвалА что автобус вне времени(там дети неслышно поют)идет на обгон самосвала —не видят разумные яблоки —что выше – сквозь сосны —призрак разбившегося самолета —и все это летит гремити катится по желтой улицеИспугался – вжался в калиткуОбдав тебя шумом бензиномпроехал роняя цемент…Чуть крылом не задел…А призрак тебя раздавил —испортилось настроение«Интуиция» – ты подумалУзнай спесивый мозгчто видит мозжечок:мир вокруг переполнен —разлагающимисявновь рождающимисяситуациями —самый воздух…Отсветы отзвуки —жасмин в окна лезетеще не расцвел —на клеенку роняетнамеки на лепесткиТут пришла онаЗаскрипела калиткаНа террасе не оборачиваясьрасставляет тарелки и бутылки– ЗдравствуйА я тебя ждал– Что у тебя —глаза на затылке?

ХОЛИН И ТРУБА

С пучком лиловых астрподъехал к моргуСобрались глядят —прихрамываю в солнцебудто бы меняпришли провожать —да и в гроб уложитьПрости что заодно —глазами говорятродные и поэтыЛежит в гробунавстречу не поднялсяне предложилстакана чаю вискиРуки не подал дажеда и мне слабоСтанцуем —топор и жердьинсульт и смерть?И сразу видно:не числитсяи не принадлежитЛоб нос и скулы —как ХлебниковС таким скульптурнымчеловеком незнакомПритом чертывесомей и крупней —как выигралОгромный выигрыш!На что его потратит —не скажет —никому не угадатьНе знаючто и чувствовать —себе лиему сочувствоватьТам – пустотано пустота и здесьи пустотапришла проститьсяс пустотойскорбит о пустоте:О! пустота!Сегодня жевсе это будет пеплом —горохом в урнеПрочь ухожу —и прихватил тебяприхрамываюПоэты видят:пустота хромаетно что уносит пустотупод мышкой…Кремироваликак премировали(играет труба)

ВОЗМОЖНОСТЬ

Ах! запоздалое —в жизни моейСматываетсясо свистом пленка:самолет из Парижавперед хвостом —Вперед хвостом и садитсяПассажирыпятясь выходятиз аэровокзалаи опрокидываются в таксиВсех задом напередразвозят по Москвеа там помолоделсрок подошел —и демобилизацияЗдесь на Уралея – солдатпрошло три годастал я новичкоми москвичомВсе празднуют —война идет к началуЗенитки бьютИз вспышкивышел в небосамолетик серебряный —Да он еще в Берлине —остановились лопасти винтаВойна еще не начиналасьПервые стихиеще не написалНо лоб уже разбилмалыш в матроскеда я еще не падалзовет меня сестра —я понял – не рожденнаямалыш! – захлопывается дверьпеленки заворачиваютсягрудь материнская —и нет тебя —грудь материнская…Всё есть а ты не появилсяеще – ужеГреческая вечно юнаяВозможность —Так что не сетуйвсе могло иначеиначе чем иначеи иначе —совсем иначе бытьили не быть

ИНТУИЦИЯ

Когда я был в Германии —я встретился с произведением:на планках пустого ящикаготическая надпись —внутри карандашомВ себе поймал! тащуиз глубины —тот отблескскрытное движението отражение чешуйки —боюсьрастает незаметно —на свету —и кроме ящика из-подна подоконнике —наверно из-под КОЛЫТак долго я смотрелчто затуманилось —повисла дымкабуквы обессмыслилисья повторил негромко:ИНТУИЦИЯи что-то там почувствовал —профессора увозят… санитары…я в этот дом вошел не думая…сбитом из розовых планок —лицо сквозитдвоится Диотима…сморгнешь – и нетон – в калиткуона – в дверь– Только подумал…– Сто лет не видалисьВспомнил:– Там прохожего убило!«К этому дому – не подходи»Карандашное слово спасло —нацарапанное на ящикеКак истый татаринНикогда не снимал шляпыГолову брил всегдаЯ ручаюсь: любил лягушекна дороге в БахчисарайА гётенбергский кустарники Гельдерлина ненавиделСтал татариномтам в пленуЯ тоже когда в Крымубыстро дичаю —пусть седеющий затылок —море чувства – и небопокачивает без иронии…и мне с лихвой с запасомчтобы ходилтуда где любятчтоб избегалсомнительных местчтобы на выстрел —и не ближе —разная мелочь…только близкихподпускал —ударить ножом

ДИОТИМА

1Он тоже был другойУлыбчивый румяныйстаромодный —четыре войны пережилИ вы его встречалипод липами —гуляющийпохожий на самого себявыпуклый лоб —стареющий хиппи«верно внук»прежде думали —теперь не удивляются:отложной воротники небрежно повязанный галстукнезряче смотриткак не видита если видит то не узнает– Это сумасшедшийГёльдерлин…В школе его изучали… —указывают мамы в джинсахдети осторожничают:главное что липы уцелели —в толщину и ширину раздались2Диотима!Сердце мое истекалораненой птичкойкогда французский солдатвыстрелил из ружьяСмейтесь мальчишки:лапки кверху —лежит поэтс подоконника упалглиняный разбилсямолоко пролилосьумерла поэзия —отличный натюрмортДиотима!Любая девушкавыходящая из каретымелькнувшая за угломудаляющаяся не оборачиваясь —я бросался вслед —могла быть тобойдаже если была проституткой —черные губы —на белом лице —молоко пролилось —кверху лапкилиц не хочу замечатьпрыгают блохи —ищу не лицо —я хожу на пустынном берегуподбираю витые раковиныдвести лет —прилив отлив —причудливые —и еще готов ждатьтысячу летБундестаг мне платити Рейхстаг платилНесмотря на войныреволюциипенсию приносят аккуратноКак-то принесамериканский солдат:“Are you old Helderlin?” – рявкнул“It is the big pension…Maybe you are Jew”[11]Форма и пилоткацвета стриженой лужайкиМолоко пролилось —все остановилосьБудущее немца не пугаетВсе свои безумствасовершаякак голенастый подростокГермания сноваготова платитькак бородатый пузатый —чтобы кто-нибудьпусть сумасшедший —хоть тысячу лет! —ждал Диотиму

ПРОГУЛКА

Отблеск паутины —не уловитьБерезы редеют —поляна в траве и цветахздесь была Диотимасейчас появитсянет и не будет —заросшая и пустаяСлово пустая окрашиваетмать-мачехулютик«кукушкины слезы»лесной колокольчикдикую гвоздикудаже красного жучка – и тогоптицы попряталисьдятла не слышно —но дятел не ДиотимаДачники и деревенские —никто про нее —Диарея – но это постыдное«Дашенька» – но это кафеВыхожу в поле —отсутствиестоит передо мнойВдали кто-токопает картошку —черные фигуркибыстро копают —наверно воруютВспоминаюглядя на крышитам была березовая рощаИ все время кто-то что-то отнимаету кого-то —русский пейзажЗемля лежит в туманном неведеньегрустит – и не знаетчто отняли у нее Диотимупотому что не знает о ней

СЕРБСКАЯ МУХА

Летала боялась мухаПули пчелами жужжалиМина шарахнула так —Если бы стать человеком —в клочья!Береза – всю листву сорвалоПусто над Косовым полемИ пустота наблюдалаС гор – даже с небаи близко с дороги:падают корчатсясербы и албанцыглаза стекленеют —у албанцев и сербовЖукупал на ладонь —так раскрытой и осталасьА жук побежал обрадовалсяАлбанский жукА то была сербская муха —с затылка слезать – ни за что! —Ручаюсь она кричала:– Велика Србия! —Поскольку сам ополченецкричать уже не мог —раскидывал мозгамиЯ был этой сербской мухой —И полетел из Косова полягорами в милую Сербиюна шоссе над автобусомгде пели резервисты«Прощание славянки» —Слезы по щекаму меня текли —что вам слезы мухи!Прилетел в Нови Садв кофейницу «На здраве»друзья сидели за столиком– Здорово– Откуда Муха?Я не сказал ни словаСел на край рюмки —Хороший глоток ракии– Не отсиживался я по кофейнямЯ был на Косовом полесеребряной звездочкойсидел на плече прапорщикакогда он спотыкаясьпо кочкам бежал куда-тоМерцал ему ранней звездойнад Косовым полемкогда умиралне веря что умирает —и колокола звонилиКогда подошла невестачтобы водой напоитькапнул в жестяную кружкусеребряным отраженьем —Плеснулось – и улыбнулсяНестройно они закричали:– Молодец Муха!Воюй на всех фронтахи со всеми!Все мужчинытебе помогут!Русские помогут сербам!А чеченцы и турки —албанцам!Коммунисты помогуттеррористам!Террористы – коммунистам!Кто бы ни были – мы победим!Я парень из Нови Садащуплый – по прозвищу МухаСлава святому Саввеменя взяли опять в пекарню —многие остались без работыИ сказал мне Костя Костаки —ее хозяин:– Все жужжишьА ведь страшно МухаСнова смерть пришла на Балканы

ВДОХНОВЕНИЕ

Мигаешь на свету —сейчас поймаюТвой сачок невидимТы пойманаНо путаясь в незримомя чувствуючто пойман я тобойРассматриваю твой узор:какая!Разглядываешь мой состав:какой!Беру тебя но осторожно —за талиюТы очень осторожноменя берешь —Я сам наколотно воображаючто пополнилсвою коллекциюПриходят в гости энтомологирасхваливают по-латынисухиеобведенные каймой —кулисы —театральный занавес —и пьесу:каждый близок и знакоммежду тем мы все рядком —не в квартиреа в коробке —наколотые на булавки —И хлопая своими крыльямихозяйки нашинами хвастают:тот критиктот поэттот музыкант– Сыграй-ка намна саксофонесосед —нелепая фигуркаведь саксофонпохож на человека —такой изогнутыйблестящий —и такжезатыкают ротХозяек нашихпозабавишь —Смотри! —трепещут на светуЛетают бабочкистрекозыи жужелицы —наши музы…Но знаешь – все наоборотКак туча злаяналетели…Кричим и корчимся от боликогда берут насв оборот

САМООБМАН

Все двойственно!Двоится на ветру —там нет ее —опять возникла веткане говоря ужеоб отражении —насквозь прошлонамеком в глубине —Ты говоришьсейчас увидел щуку —сквозь воду —небо и листву —пришельцевлешего —и сам себе не веришьКаждая женщинаприближающаясяиздалека —в сжатом полена площади в городекажется мне похожей —да это она она! —только моложеЛюбой длинноволосыйудаляющийсясутулый спиной —молю Господачтоб не обернулся —мне чудитсяпохожим на Христа —Второе Пришествие —разве не случится?Каждая ласточкапрочертившая мимообернувшаяся —сальто в воздухе —не душа ли того воробышкакоторогоребенком хоронилДа что там! Мой Дикна прогулкеповелчерным носом —и с радостным лаембросается —разочарованно:и сумка не та —и запах волоса где же была хозяйка?Ленимся новое видетьЛегче – привычноеЭто как старый знакомыйнет! совсем не он —старый глухарьНо и ты – не охотникиначе бы увиделтвой город – дикая чащаи тычет в тебя сучьямиа не огнями реклам

КОТОРОЕ БУДЕТ

Весь день – ни просветани щелки – в декорацияхМосква – это прочнокуда ни глянешь —здания машиныГде нет ни камняни пластмассыни резины —густое небо —в городе всегдаНо лег – и провалился —как теперь понимаюв будущее —ни цветани формыни вкусау спящеголетящегоиз грядущегов настоящее…Летел казалосьвечность —вижу: бегу!Сестра и мужза мной гонятся —сосредоточенные люди —почему-то на Косовом полеНизкие тучиЯ – за бугори там подстерегаютУйдитекривые рожиуберите ножине то вас сейчас арестую!– Погоди – говорит сестраздесь повсюду —ловушки – минытронешь – зазвонитЛучше сами тебя похоронимна Ваганьковом —рядом с ТальковымВыбирай! —Я-то знаю как – выйдуиз этого лабиринта —шахматным ходомСтавлю ступни косо —из клетки в клеткуСейчас два шага —и вышелОглянулся: прощайте!Не смеютиздали злобно наблюдают —тут под левой как зазвонит!Господи! Зачем я обернулся!На будильнике —два часа —и сердцееще проваливаетсяЭто невероятноно времябежало обратно —через Косово полек будильнику —с той стороныИ вижу: во сне и вне —я иду с обеих сторонк предстоящемунастоящему

НИКАКИЕ

Мы о вас знаема вы о нас – нетПросветыпромежутки дыры —в подземном переходегаснет свет —вот что о нас думаетеКогда огромныемежду сосенмы обрисовываемся —нас выявляетрисунок стволов и сучьевКогда бежим между ногидущей девушкимелькая на ходу —нами залюбуешьсяКогда сквозь ограду —решетчатые —между берегов —извилистыемуаровые —мы смотрим на вас —что бы там ни быловода или белый камень —мы вас изучаемКогда под стопойисчезает балкон —город разверзается —со всех сторон нарастая…падаешь и видишь —сразу бросаемсяподхватили было —но расступаемсяразлетаемсяразвеиваемся —лучше бы нас не былоОднажды вы ощутитеПоздно! —мы стали вамиА вы протянувшись тучейстаей капельлетя на асфальтстав белым камнемлинией моста —всем этим пейзажемсами не пожелаете —такая мощь и свобода! —Бестелесныедикие гусиулетающиев бесконечноебелой молниейневзначай —эти машущие вамфигурки…А жаль

НЕ ЛЮДИ

Были не людитакого же видатакого же ростаОстались от нихпустые местана которыхни городовни водопроводовни руинни машин —ничегоза исключениемсерых разводовна камнеВот что говорятвека мне —мол былиисчезли —и все о нихзабыли

IV. МЕМУАРЫ С АНГЕЛАМИ В КРАСКОВО

(1999)

ТЕНИ АНГЕЛОВ

Тени ангеловза спинойОбернулся —нет никогоПолный город —нет никогоОбернулся —тени ангелов

КЛЕНОВЫЕ АНГЕЛЫ

Ангел землю мне показывал —незримый но осязаемыйнаверно ребеноктакой же как я:на земле не только рельсыи булыжник – мостовая —смотрився в кленовых —то-то счастья раскидано!Девочка лет двенадцатируку протягивает —церковные ступенилегко как великанодолеваю —– Какой хорошенький…Наверно видит не меняи желтые казармыВнизу – Москвапохожа накленовый листгде улицырасходятся прожилкамиСорвался бы бутузв венке кленовом —с колокольни —и мама и та девочка внизупусть плачут и зовут! —меня бы небосразу притянулоКогда в лесуобрушился на насшироким шумоммы побежали вниз —за воспитательницеймимо гигантов – мухоморови лисичекпохожих на деревьятуда —под лопухипод шляпы подосиновиковпод листья земляники —оглянулся —рядом с ягодамисинее в горох —ангел дождь пережидаетАх как было хорошов шорохе – горохе!За пчелами помню —в крапиву и малину —высокие репьивсе гуще обступалиГде солнце жужжит —блеснулокрыло стрекозыНа кладбищепчелы меня завели —оттуда летелиБыли это деревянные крестыили чье-то настроение —мох и доскиветхость запустение —легкостью погосту сродниБелая козочка —на шее и следа веревки нет —и колышка не видать —затрясла головоюзамекала…Как бросился скорее прочь!В окне трамвайном —незнакомый городи наши лица —едем к тете РозеПолуподвал – синеют окнаПустите! Не хочу!Где покажите выход?экзаменаторы чужие строгиеи мама – будто не мояЯ бы там заблудилсяно в темноте украдкойпротягивал мне рукудевичью —ни разу так и не увиделкто выводил меня из сна

ПЕРВЫЙ УЧИТЕЛЬ

Трубка пахлакрепко и приятно —старый холостякв тазу стирал носкиЧисто выбрит —аккуратностьи в бедностиНа фотографиях —дамы с зонтикамибородатые мужчиныгимназистыпо стойке смирно —и росчеркомфотограф ГуберманКниги в переплетахс золотым обрезом —им я верилболее всегоНАРОД И ПАРТИЯ ЕДИНЫво мгле светилось —Рассказывал об Анненскомо Блоке —как будто мына набережной в ЯлтеСияет солнцена толпу из чесучина кружевные зонтики —– Кто? Кто?К приезжей барышнеон обратился: жопа —естественнота страшно покраснелаА может к жопеобратился: барышня —та тоже покраснела до ушейАх Антон Павловичтакой шутник!Мимо шли в дождеперекошенные ветром —как из газеты предвоенной —прислушивалисьслышали конечноОднажды ночьюпостучали в двери —и он исчезТайга влезалав ночные окнаостро пахлогорящею щепойТрещалопадающее деревоИ прыгаланемецкая овчаркаВ просвете —над сопкамилетящий самолетВ баракесоблюдая аккуратностьон брился каждый деньперед осколком —поджаты губысизая щека —дворянская…рассказывал о ЯлтеВ Петербургестирал в тазупортянки и платкиИ слава Богу был

ВОЙНА ДЕМОНОВ

Завыли дьяволы —Косой бумажныйкрест – на рамеих не пугаетМальчику не страшнонебо с чердака —празднично и пышно —слышнобьют зениткис соседнего зданиягудят незримыегде-то над нами– Где они?– Вон он!в косом крестепрожекторов —серебряный крестик —вокруг самолетика —вспышки букетаа он невредимсейчас улетит!Нет! Не желаетс праздника уйтилишь ночному небу —с треском рватьсяи цвестиВдали зарево —за БелорусскимГорят составы —кипящее варевоОх и здорово!Левее – багровее —складыВдругбомбапровалившаясяв люк —сталападающимдемоном —звенящий воздух —тоннами стекла…Мир заслониласпинаотца…В воздух поднимаетсястена!Что-то рушитсягремитломаетсялопаетсябез конца…Нечем стало дышать —И когда выбежалиувидели —в черных дырах окон —неузнаваемыйдемон – домПри верхнем светена парашюте —поселок Сокол —темный и чужойулица поблескивает стекламиКто-то шел не спешаот школычерез двор наискосокВ воздухе виселаштукатуркаСтоило посмотреть:Над Москвой сверкаяиграли в салкипо городу билигигантские палкиСверху валилисьпачками яйцаНебо рожало смертьЭто была войнане людей —сошлись рычаи все топчаземля и небеса —два зверяАпокалипсисаИ думало мерцая дночто пережитьне суждено

АНГЕЛЫ В АРМИИ

Ангелы в армиимне помогали —То в виде санитара-ефрейторая руку обморозил —снял варежку нарочно:не хочу долбить киркой!А мороз такой в лесубулыжники – и то стреляютРука моякак ложка деревяннаяКрепко выругался взводный– В санчасть кру-гом!Я думал что спасенот лома и киркии санитару предъявилс улыбкой —такую белую —он ахнулБоже мой! —Как начал кисть крутитьи мять —«терпи! терпи!» —намазал чернойпахучей мазьюзавязалбинтом как белое крыло —спас рукуи рапорта не подалВсе время ангелы —то в виде женщины —от барака бежитчерез дорогук патрулю«Там говорит у меняпьяный солдатна кровати спитС работы пришлаа он – с сапогами…и дверь у меня заперта…Здесь – на втором этаже»Поднялись стуча сапогами:действительно спитА это бес меня завелПришел бы муж – убил!В третий раз – спаспосреди казармы —уже зарезал —по пояс голыйиграя мышцамиклинком(кругом оцепенели)– Убью рассказчика! —И на меня глядит —Гляжу: сейчас убьет…А длинный —тот зарезанный соседс верхней койкикровью капаетна мой пододеяльник…Вдруг – негромкий голос:– Рядовой Петров —в каптерку! —Мать к тебе приехала…Нож выронилВсе разом кинулись —Спасибо ангел-старшинаОднажды принял облик друга —курносый и губы врасшлеп —сельский ангел почитай —в гимнастерке и без крыльевПеревод ему – в другую частьВыпили —смотрю – и крылья вырослиВыпили еще —и все прыщи сошлиГоворит мне ангел:– Будь поосторожней —я был приставленза тобой следить —из ящика столаубери свои произведенияЯ-то чистперед тобой как перышкоЧто скажу —не верь друзьям!Слава Богу не последовалдеревенскомуразумному совету

ХОЗЯИН

Меня не было – был онКремлевская брусчаткавожди —будто всех приплюснулиХозяин в кителе —чуть впередиСухую – в оспинах – кривые —и видеть не хотелиобъективыСо всех газет —грузинская – в усы —с лукавыми морщинкамиОн освещал наш двор —полотнище в весеннее —над городомлицо светилосьпо ночам —оттудаочередное детище его —восьмимоторный«Горький»рассыпался —на головы поселкаВопилиразевая ртыгазеты —ревели домны:«Смертьврагам народа!»И весь народдо самых до окраинбыл демоническиодушевлен!Но он был где-то там —кривые ноги в чувяках —недостижим —родной и непонятный —страницу пролистнулмусоля палец —и непонятнопочему такой родной —конечно в небе —зоркостью орлаЗабыли?Эту девочку в матроскеОн держалее на руках – и цветыУзбеки гордились:узбечку держалЕвреи гордились:узбечку держалВсе дети гордились:девочкуМатросы гордились:в матроскеМичурин гордился тожечто вырастиловощ-цветокКакой он был —и думать не хотелось —пронизывал как электричествошестую часть —и все мы общностьюсветились —лишь мой отецполучив похоронкуплакал комкая в руке —«Будь проклят Сталин» —Синим уральскимрассветомон занималсянад проволокойлаял бесился овчаркамиотдавал командыстроился в колонныи смотрел многотысячным взглядом —в черных бушлатахи в белых дубленках —и все они были – тыХозяинТы водрузил на полюсе —четверо – красный флажокТы – опять вчетвером —стуча сапогами по лестницамзабрался на купол рейхстага —Знамя Победы!Ты строил город Победусреди Уральских гори многие другиегорода смертимногомиллионным народомс обеих сторон проволоки —великий и многоликийИ перед этой тихонейобутой в подшитые валенкина Ближней Московской Дачешепнул ему Никто:«Не ты умираешь —они умираютвсе лысые все седыевсе они хрипло дышатзакатили глаза – удару всех отнялась ногаи молотом бьет в мозгу —весь твой народ умираета ты никогда не умрешь»И еще долго он жил – Хозяин

ЕВГЕНИЙ КРОПИВНИЦКИЙ

Синими глубокими глазами…Юноша в рубашке —Кавказским пояском…Свиданья – в черемухе!Скамейка – в сирени!Поставил мольберт у окнаИмператорскогоХудожественногоРемесленногоСтрогановского —с утра грохоталателегами по булыжнику —училища – и рисовалуглем и сангинойяблоко натурщицуМосква – настоящаяНо – разгорается киноварь:тиф! пожар! война!Сиена жженая!откуда взялись? —кожаные куртки —в голове цитатамаузер на бокуДнем как будто прячутся —город колышетмитинг и рынокНо после полуночи —город затихнет —голый фонарьлезет в гостиную:где вы тут? – а ну!И снизу грохот – вламываютсядвенадцать не апостолов —кожаные курткиНоздри раздуваются:золото и жемчуг —господское добро!Разбой – по комнатамВыстрелы – в ночь…Какое фортепьяно! —сам чудом уцелелИдти на службу —бывший особняккупца Морозовапустуя ждет —детей учить —пятну и линиитак понималВ двухэтажном баракев белой горенке —Сократовский череп —глубокие синиено уже – и возраст:палка и очкиБедный Женя! —влюбился и мучился —так пахли юные плечии русые волосы!Глядит любимый Ученик:окружили Учителядомашние черти:один ему Фета подсунулдругой на девичье коленоруку его положилтретий – все мыслипоставил дыбом —стараются враги человека!Смеющиеся серые —рука легла на талию —не просит ничего…Зачем ты Милитрисаходила к Анатолию —хромому бесув Пионерский переулок?все врал небосьпро подвиги своиПрощанье в роще на закатеТемнели в березахвороньи окрикиСопровождали в стороне —как беспризорные собаки(она всегда их привозила)репьи цеплялись за хвосты —тихонько взвизгивалиСлышал их Женя – и плакал:шестнадцатилетняя —общая добычаДавно обосновалисьв Москве и на окраинахВот почему так мучилсяЕвгений Леонидович!Любил окраину поэт —земной уют и бедность —над рощей и прудамиНочами слушал:ветер шумитв печной трубеи писал стихи —о гражданах и о себе

ОЛЬГА ПОТАПОВА

Евгений Леонидовиччто называетсяс перцем —сам старикстариков не любилНо жена егоОльга Ананьевна —чистые и черныекак вишни —ручаюсь —ангелом былаНу хоть когда-нибудь!Только добро!Сына на фронте ранило —только смиренье!Из института взяли:«Эти художникипокушались на Сталина»«Застрелить из тюбика!»Но посылку ему собираяв Караганду и не думала —Женяпусть себе иронизирует —даже думатьсебе не позволилаОн и девушками увлекаетсяМилитриса с букетом ромашек —вся покраснела —ну как осудить!Крови татарскойвсе же была примесь —темнели глазаПриезжал и Генрихчасто в Долгопруднуюссора объяснение с отцом —некуда идти —стелит фанеру на полсверху ватник простынюи лоскутное одеяло —«Вот ложе поэта!» —щедрая бедностьКазалось совсем старики —любили друг друга —«Что скажет Олечка»«Где Женичка?»И когда преставилась«Как же я без Олечки?»Как же мы без Олечки?Без Ольги Ананьевны?Без темного ангела —в березах стоит —покрылась платком —угадал ее Блок

ГЕНРИХ ЦЫФЕРОВ

Пили у ЮлиПели у ЮлиСидели у ЮлиЮля: – А хули!Юлю любилиБрат ее был – удивительно —пьяница и пушкинист:Пушкин – и о зайцеЗайца увидетьвыезжая со дворанехорошая примета —порскнул – и исчеззаяц – он в народе бесРядом с резиденциейГенерала-Губернатора —теплая квартираПомню как вчера:Сказочник – блондин в очках —уставленный бутылкамивыше головы —мы все – «свои»не знаем что но празднуем —московские красавицы —мальчишечьи повадкицыганское пениелюбить – нетерпениеночные приключения —«Приключения Лягушонка»Галина-«император»царица смуглой плотиположи на свою ладоньэтого взъерошенногоЛягушонка —он целуется —губы дудочкойон так хочет всего —протирает очкиА Наташа потянуласьудивилась – с ней в квартиреПоросенок —перед сном очки снимает —рядом на подушкехрюкает от счастьяРозы дарит Поросеноккак такого не любить!А Марине на сцену —огромный букетвечерних улици сверкающих площадей —от вмиг поклонника!От почитателя талантабыть женщиной!Закружится пожалуйголова —В коробке с кистью«Красная Москва»Но знает японисти пушкинистчто Пушкин былна ссоры быстрчто в Генрихе сидитвсе тот же бес и заяц —и он убежитот московских красавицКогда я прохожу мимо ВаганьковаВысоцкий и Есенин —там пьяницы цветутничто не шевельнется —он не тутТак и осталсяв старой Праге —в городе похожемна настольные часыс фигурою Марии(дар богатого еврея)апостоловна Карловом мостуВот он выходит из дома– Доброе утро Сказочник! —каждой вывескойкаждым окномВот он спускается к Влатве– Доброе утро Сказочник! —взмахнув простыней лебедейВот поднимает его великан —Солнцена пирамиду домовна ВышеградВнизу – косо стоитеврейское кладбищена древней плитевырезан левжелания – камешкиРабби Левиз глины слепившийодушевившийв свое времягулкого Големакаждое утродарит день жизнидуше Генрихабудут твои исполнены

ОВСЕЙ ДРИЗ

Помню время прежнее —стояло время Брежнева —челюсть не двигаласьязык не ворочался —золото ему на грудьи еще куда-нибудь!В то времяили несколько раньшев Прагу вошлисоветские танкиУбили на улицеВацлава и РужечкуСапгиру не выдаликрасную книжечкуБрежнева печатаютв журнале НОВЫЙ МИРНе оглянувшисьуходит Сапгир —«не наш человек»А в Доме лтераторов —все те же флюиды —такой тяжелый духотсутствия свободычто лестницаскрипит – не вынестисоветские и детскиероманы их и повестиНа стене – фототакие вдохновенные —дьявол изобразил —начальники печальникина дачах поседевшиена Севере сидевшиев семи водах вареныев семи солях соленыекормленые холеныезаросшие и бритыеубитые забытые…Помню с Овсеемходилв ресторангде со стихамипоэт приставалгде девушка без возрастакудрявая черняваявертеласьи дышалаписательской отравоюВо главе оравы всейсидел и пелстихиОвсей —одуванчик —раздувалисьореолом…На лице веселомголом —выразительныепечальныебеззащитныеотчаянные —как очередьполураздетых евреевк Бабьему ярукак мальчик в той очередикоторого выхватилисоседи-украинцыкак итальянка в кино —хохочет хохочет —которая хочетлюбви с оборванцемкак рыбак на причалекоторый —сегодня обильный улов! —и сам не пойметпочему ему грустно– Можете меня поздравитьс полным собраниемвсех моих зубов —И улыбнулсяпотирая щетину– Сейчас я вас покину —Закрыл глаза —и открыл опять:– Где был не скажуЯ помню как в кафеу Курского вокзалавстав на стулДриз произнес речь:– Друзья мои!– Говори отец! —кричали кругом:Сейчас сейчасседой пророк на стуле —все объяснит!Укажет виноватых!Откроет жизни смысл!Бородач крестилсякак на иконуна пустую стену– Нет! не могу —Дриз слез со стулаи ушел пошатываясь —слезы на глазах —надежда Подмосковья и Подольска

ГУЛЯЩИЕ

Был сам себе помехой —вернее Никто напевал —не видел —не признавалС утра начиналось:бутылка «Виньяка»Зверев входилиз зеркального шкапа —опохмелиться жопа!Художник Абрамов —широким лицомдобрый и сумасшедший«Красный цветокв темнице» —тоже опохмелитьсяТеряя и набираябутылки и собутыльниковк вечерумы набирались —гром столбом стоялв пыльной мастерскойНаша свободапахла масляными краскамистучала на машинкепод старую копиркуне обращая вниманияна стук в потолокна стук под окномна стук в КГБНочью и днемпить и читать стихизвучать и кричать«Гениально» —уснуть в лесу обнаженныхиз керамики и гипса —проснулся ночьюнашарил грудии гладкий волшебный живот —слишком теплая эта майолика!Куда нас только ни таскало:к вокзаламв городские паркив подвалыв старинные будуарыв музеив постель к журналистке —Он изнутри цеплялкрючками плоть мою —я рот по-рыбьи разевал —и все казалось мало!Исповедовалсянеизвестнойдевушкев постели тесной —Никто меня не признавално признавал НиктоНикто со мной не выпивално выпивал НиктоНикто на драку не толкално подтолкнул НиктоНикто меня не избивал —меня избил НиктоНикто меня не полюбил —меня любил НиктоЯ думал что я естественно…но едва ли…Рядом со мноюТак же бессмысленнолюбилипили —время убивали

ПОЭТ ИГОРЬ ХОЛИН

Сразу ушел в монастырь —в свои мыслиДа и то – выглянешьгде окажешься?В детском доме —В психиатрической больнице —В Красной армии —В лагере среди зека —В ресторане среди официантов —и всюду – шерстяноебурое – зеленоес полосамии пододеяльникштопаный зашитый —с лиловым штампомкак наваждениеВышел из монастыря:кругом поля и рощии Долгие пруды —вдали – шоссе на Дмитровмост и водохранилищес туманными берегами —в общем поэзияС Учителем и Генрихомс Фетом и Державиным —далекие прогулкиСам пошелпо прекрасной странегде нищета живетв облупленных баракахгде пьют и убиваютпод тощими березамигде встанут на карачки —пустынно у помойки —и воют на лунуОн уходил все дальше —к заводам и ракетамк цехам – лабораториями к будущим огням —к все тем же ситуациями тем же парадоксампоскольку знал и виделчто жалок человекВ больнице женщина котораяего любила умерла —при родах кровью истеклаВот – новорожденная дочьОтец издал индийский кличвсех подруг выгнал вонотключил телефонзапер двери – затворилсяс дочерью в монастыреТак прошло 16 летВышел на свет —сухой монахпривык одинв своих стенах —сущий пришелец —узкоголов:впалые щекикуполом лобСтучит на пишущеймашинкеживет и мыслитбез ошибкиВсе кажетсячто из монастыряон никуда не уходилсидит одинсреди картин —своих друзей —и огненный ангелсияет над ним —от икон

АНГЕЛ ВЕНИЧКА

Косо ложатся русыепересекая бровьКак из дерева вырубленсеверным резчикомсловно кто эту челюстькосо дробью прошилВсе понимаетне просыпаясь —слезы текут из закрытых —все-таки жалко себя —сам себе предсказалАнгел домашний Галина —полный стакан коньякаВенечка просыпается —и обо всем вспоминает —дыхание со свистом —хриплое из-под марли —из дырявого горла —ах как пожить еще хочется! —сразу не хочется житьДемон домашний Галинавыпить второй не даетУтреннее прояснение —В красную книжечку —вписывает убористото что сейчас подсказываетнастоящий ВеничкаВскоре приходитСапгир с коньякомВернее – коньякс СапгиромВеня рад Генрихуи коньяку —приветствует то и другоеГенрих испуганне меньше других —но чаще приходитЖестокое удовольствиеобреченныйс людьми позволяет —извиняются их глазаВ горле клокочет…Ангел хранитель —соломинкой пощекоталАнгел Сапгира:«Брось говорит —сам справится!» – говоритСнизу чокаютсяподопечныеПьют два ангелапод потолкомда и то сказатьчин невеликСедая челкаглаза смеются —Веничкин ангелвспомнил Маринукарельские сосныморе – можно житьСдвинулись брови —ангел Сапгирапотяжелел помрачнелВеничкин ангелБродского любитобэриутов читаетАнгел Сапгираему возражает —любит он Холинаи Сатуновскогобольше чем обэриутовВеничкин ангелзлобно скрежещет —смотрит на ГенрихадемономДемон Сапгирасердито рычит:«Книгу не дам – зачитаешь!»Темной стихиейразлился коньякВеничка леготвернулся к стенеКнигу забрали уходит СапгирГляньте: на потолкев уголкедва дьяволенкадерутся

ДЕМОНЫ И ДЕВОНЫ

Первой любовьюона притворилась —и улетучилась сразуТолько – стыд неумехии – навсегда запах пудрыпосле бесстыдных объятийв темном подъездеУ барака – даже не гляделахудая и немолодаянекрасивая не любовьУлыбнулась сухими губамии пошел как пришитый —привела – приворожила —в свою белую каморку —временно и навсегдаСмотрел как мыла ногив тазу —ступни устали —стекало мыло —в короткой рубашкесмуглые худые —И все повторилось:юноша и женщина —в сицилийской деревнев древней Иудеев бунинской РоссииСнизу я видел:две плоские грудкилицо искаженноепот ее капалмне на животКак ты прекраснавечная страсть – нелюбовь!Только под утро —крадучись чтоб не увидели —пусто и незнакомоНесколько лет потомжил со своей мечтойиз фильма – с Марикой Рокка ходил по вечерамк этой – не отпиралаесли у ней любовникЖгучий слепень подстрекална празднике в толпенайти себе подругусогласную на всеНи слова не говорявсем телом прижатьсяи вместе в одно качаньедойти от знакомствадо полного обладаньяза пять минутЗнаю мнение: выпил Сапгир —если крепко – способен на всеС этим человеком я незнакомда и вижу его изнутриправда действуем – заодно:я выкрикиваюон тем временем —размахнулся —как залепит! —не успел остановить…Били нас как любили —кровь или пиво текло на глазаПомню даже —гневалось начальствоДемоны и девоныискушали часто

ХУДОЖНИКИ В САДУ

Ангелы в саду стоятрядом с деревьями —какого роста —вижу – и не знаюПадают яблокиПахнет в садукак у Флоберав ящике письменного столаСозрели воспоминанияСобираются умершиеи живые – это удивительноЕсли тем из прошлого —отовсюду рядом —свежий запах яблок —и уже в садуЭтим надо с Выхиноехать в электричкеА если из Парижа?А если из Нью-Йорка?Видно что – издалекаТемные их ангелызакрывают лица —Начата картинаглина еще мокнетинсталляция скучаетбез последнего стула…Тайну появлениярано открыватьБлиже всех – Оскарживет на Бабурерисует ЛианозовоВалентина – тожерисует идеальное:осенние рощии люди с лошадинымиголовами задумчивыА через дорогувозле Сан-Дениживет удиви-тельный Эрик БулатовПрестранные картины —совсем обыкновенныено сразу – перед рамойсвет как отрезан:картины вместо насвидят тьмуВот и группа умерших —в окружении ангеловкак на фотографии —Рухин и Беленок —в луне такой большой– Хочешь Зверев яблоко? —взял – и откусил —Куст крыжовникабрызнул серебромУгощаю Свешникова —Боря не глядит —совсем отвлекся:Вселенский монастырьи вечная заутреняСтукаются о крышупо железу скатываютсяи – не долетаютКто-то ловит яблокирядышком с верандойВон – стоит под деревом —седые кудриа за ним – невнятный —перышка не светитсяя давно подозревал —знаю как зовут —только не скажуА эта – сценограф илидекоратор – не помнюкаждый разпосмотришь —бузина в пейзажеТак и вижу – равнодушноразметалась на подушках —и в любви неутомимаа глаза куда-то мимо…И эта – блондинка —ученая бандитка —в присутственном местедверь не запираливошла директорскандала не вышлопотому что —стоит неслышноВот теперь и виденсекрет:ангелов при них нетПод луной белеет падалицаЛица пожилые —детское угадываетсяЯковлев Володяплакать собираетсяа лицо невинноедаже невиновное– Вот тебе яблочко —Жизнь вечнаятолько улыбнисьА повсюду – ангелыкруглые их личики —зреющие яблокиПро погоду говорили —Воскресение обещали —будет или нет

ОГЛЯДЫВАЯСЬ

Есть куда оглянуться —целый век позадиОглядываюсь: руины —веселые результаты«Каменщик каменщик» —спрашивал БрюсовНезачем спрашиватьглавное – некогоКаменщик с Украины —строит он строит дачудачу новому русскому —корт и бассейн и гараж —некогда разговариватьВек был не самой плохойВек был кровавый ужасный —как бы все наши рекордыследующий не превзошел!А за штакетником сада —в крыжовнике девочка Олечкас каждой ягодой говорит —просвечивает крыжовникна солнце. И не мешаетработать мне на верандеближайшая электропила«Все обойдется» – думаюИ в самом деле терпимомир обошелся с намимир обойдется без насА как мы безобразничали!И как недооценивали!И как преувеличивали!И как непревзошли!От страха мой друг от страха —боимся увидеть все —что нет ничегоМы выдумали философиюархетипы и психоанализ —как жутко они скрежещут! —как фыркают порскают свищут! —нашими нервами верой живутВерни нам наивных ангеловВерни примитивных демоновВерни нам Себя чтоб узрели —и в Библии и в садуОт хоров многоголосыхслужителей длиннорясыхприехавших в мерседесе —уйду! – или храм обойдуВерни нам таких как виделна деревенской севернойиконе – белой кистьювсе перышки наперечетИ пусть нам будет художник —не тот – подражатель прежних«Хвала им и слава – в Вышних…»а тот которого виделв Софронцево на Мологе —костер еще жгли в овраге —юродствующий дурачок

НИКТО

1Фантазия или памятьлепит это лицо —проступает на фонеблестящих листьев садатолстый нос и густые бровиВот и сам скрипнулкалиткой —Иди сюда – НиктоТы похож на Евгения Рейнатем не менее – ты Никто —разговор вот о чем:Задушенная на коврезарезанная в коридоренеловко нога подвернулась —застреленная у ворот —Она выходила из домав продовольственный – там убил!А как я хотел – и боялся!Красивая и накрашеннаяжестокая – в темном зеркале —которая запрещалана улицу выходить —Зачем уложила рано?Возьму пистолет из коробкиЗачем он стреляет пистонами?В передней – мужской силуэтУбиваем каждое утро —жену за остывший чайродителей-стариковза шарканье за газетуза глупый надсадный кашельза само их существование —полоснул по горлу отца!Мысль тут же прогнал —но что делать с трупом в ванне?Дурные намерения —постоянные спутникисемейного прозябанияЛюбящая красивая —молитесь – задушит во снеи еще дом подожжетТрое детей – садисты:младшая кукле головуоторвала и выбросиластарший повесил бабушкуне объяснил – почемуСтрастные любовники —ляжками так сжимаетчтобы в нее извергнулся —в матку соком истек!2Никто давай прогуляемсяв 2009‐м – войнав 2019‐м – мирхуже любой войныв 2029‐м – тихо —между тем шум дождястал шумом пескав стекла – плюх плюхпрекратился – и небо голоВсе то же человечествотак же чествуют Пушкинаеще слышнее – Чайковского —в голове любого подростказвучит электронный ЩелкунчикМнимые – среди насБородач в берете —С кем я говорил? —скамейка пустаяТолько девушка поодальвытягивает ногидлинные как макароны —шутка – ты слышишь Никто?Россия шагнула на западушла на восток к ЯпонииКто говорит об Америке?!Америка – это РоссияРоссия – страна катаклизмов:В стране процветает туризмВ Санкт-Петербурге устраиваютигрушечные революции —колотят в Зимнем скульптурукаре – на Дворцовой площадирасстреливают толпуБараки и пятиэтажкиработы Ильи КабаковаУважаемые посетители!в поселке небезопасноВХОД от 8‐ми до 8‐миЛюбителям экзотики!Автобусы отправляютсяна экскурсию в дальний совхозгде жители доисторическиевыпрашивают на водкукачаются как былинкиМТС заросли березкойполя поросли бурьяномВ черных заводях такие налимы —удилища перегрызаютперекусывают крючкиЗаметно теплее – климатНа Вологодчине – страусыГориллы живут в РязаниА от Самары к Саратовув пыльной степи – антилопыС холмов Жигулевских на ВолгуСмотрят слоны и жирафыград Китеж достали из озера —похож на ДиснейлендСлава Богу – и тут реформы!Православных теперь кремируют —долго жить и уйти в Нирванумы желаем ближним своимНо обрати вниманиеНикто: на нашем путиНа этажах переходахмногоярусных площадях —опасаются даже в мыслях —кому-нибудь боль причинитьили кого-то задеть —вегетарианцыНо в мыслях не позволяя —смотрят эти вегетарианцывиртуальные тележизни —возникая сами в дымусреди призракови не Пьером на батарееа солдатом который на бровке —штыком француза – в живот!Испанские сапогиЩипцы выжигать таврона бедрах или под мышкамии выкусывающие мясо —разной формы эти щипцыИглы – под ногти!Бутылки – в зад!Колесо для колесования —аттракцион для детейКоторые ходят классамии толпами в музейЗакручивается гаррота —сверкают глазенкихрустят позвонкиНе нарушают законНе причиняют зла —игры музеи классы —Но как от боли и ужасакричит и визжит пустота!Кто их подстрекает? НиктоЧто мучается? НичтоНо как ужасает пришельцеввиртуальный дымоквитающий над Землей!Никто вернется назадк Евгению Рейну – в Красковогде по утрам новый русскийкак новый Мефистофельбегает с тремя пуделямиразговаривая по телефону —Я видел новые кортыи думал что все пропалоа он в переулке нашемпоставил гнилые столбы —между звездами тускло светится —Блоковские фонари!Высоко угадываютсявечером в хвое – август —фрагменты созвездий

СВОБОДА ВЫБОРА

Из соседней сферыразглядывал Землюмой будущий ангел —Время остановилось —казалось выжидает…и была ему данасвобода выбораМожет быть стать хранителемэтого крупного глазакоторый мигаетне зная что пуляуже отлита —свет погасить —убийца шагает в городеИли – девственного животакоторый разрежутострым ланцетомруки хирурга —и там будут шарить…Бледную девушкувыведу из больницы —Сердце ей не подскажеткого благодаритьВзять под свою защитурозовый толстый бутон —дать развернутьсяв бурное море любвидля шмеляСлона сохранитьот любителей бивней —150 летработать в саванне —на хоботе отдыхатьИли сберечь мотылька —на один деньИскра экстазавзлетит на закате —мертвые крылышкисносит водаСтать ангелом-хранителемдомашней коровы —ходячие ребра да вымя —только и радостьчто выгоняют из хлевана пастбище!Зато по ночаммолоком делитьсяс домовымЭлементарностать хранителем временикакой-нибудь элементарнойчастицы —но там время идет назади так его мало…Может быть под опекувзять человекаСколько их – радетелей! —Вся сфера крыльями шуршитАхают рыдают —и улетают небрежновоздушные Ариэли —плохие сторожа(Время меж тем стоялона спусковом крючке!)Все это время – не времявнизу в горах Алатаув городской больницемама под простынямипыталась тужитьсяно время стояло —ничего не получалосьБеру! – решился ангелВрач подхватилизмазанную кровьюголовку младенца —и время пошло

ТАКТИЛЬНЫЕ ИНСТРУМЕНТЫ

(ДОПОЛНЕНИЯ)

БУДУЩИЙ АД

(Для создания этого массового произведения потребуется минимум одна атомная война. Произведение коснется всего мира и потрясет все человечество. А какие звуки! Какая картина! Какие разрушения! Какие муки плоти! И если заживо гореть не значит осязать, то не зовите это произведение тактильным.)

ПАРАДИЗ

Осень на мысе ПицундаЛето и осень в КоктебелеЛето на даче в Красково

САМОСТЬ

Впритирку к человеку —Скорее избегаем —не сами по себеблеснув на солнцеУпавший камешек —расходится кругами по водеи продолжая погружаться

ПОЛТЕРГЕЙСТ № 1

Живой!Хватай его! ХватайОй!Кто-то схватил за ногуБегупо снегу —Чьи-то следыпоперек потолкаИз стеныВысунулась рука

ЖИВУЩИЕ В СТЕНЕ

(Возьми кусок штукатурки и посыпь на себя. В таком виде читай стихи чужими голосами, чтобы самому стало не по себе или смешно или не по себе и смешно.)

– лезу из стены– где ты друг?– в потолке– мне казалось что там —абажур – тарелка– это моя голова – тарелка– прыгай сюда– кувырок – и на воздухехорошо ходить в стенах замкав каменных сводахв многоэтажных перекрытияхмолекулы камня – как маятникна воле тяжко —прыгают в разные стороны —простреливают насквозьи людиидут сквозь тебя – не видятпокажешься —слабонервные падают в обморокбольной проказойбольшеголовое дитяс обрывком веревки на шееили вылезешь из землитак и идешьглина с лица осыпаетсяухо виситотрезанноекровь из пор выступает —А им не смешно– вот он – сидит за книгойзачитался —ничего кругом не замечаетдавай ему голову отрежем– крик поднимет– чем он кричать будет?ты держи за волосыя по шее полосну– нож в хлебнице(посмотреть в зеркало и убедиться, действительно —белое штукатурное лицо, не твоя голова на плечах)– теперь снимай с пьедестала– действительнодумаетголова у него заболеласпазмы сосудовжена тоже видит по привычке«дорогой ты неестественно бледенприми но-шпу»– не замечает что головане отражается в зеркале– чем же он книгу читаетбез головы?– воспоминанием о голове– у жены тоже отрезать надоразговаривают планы строята мы между тем их головамив мяч играемв астралемежду пятым и шестым этажомна фоне оконных переплетов – тени

ДЕРЕВО И МЕТАЛЛ, ИЛИ ВОПРЕКИ МАТЕМАТИКЕ

(Поставить перед собой толстый кругляш,взять топор и наколоть полешек.)стих един —кругл и соразмеренстих делитсяна два полустишиякаждое полустишие —на две четверостишияиз каждого четверостишияполучится два восьмистишиявосемь восьмистишийстих един

СОРЕВНОВАНИЕ

(Эти стихи – дуэт трубы и голоса. Труба, играя военные команды, заглушает слово.)

Из горла воздух вырываетсяи там в гортани мышцы лепят —что выйдет: слово или звук?Хочу перекричать трубуМеня услышит тот кто хочетМеня никто не хочет слышатьс закатом слушают трубу:ее целованный мундштукрастягивая плющит губыиграющего – медный крендель —и золотые вентили на немкак будто сами жмут на пальцы —звук сделав плавный оборотиз раструба выходит ревом:спать, спать по палатам! —С закатом……и лагерь весь уснул на койкахНе спит вожатый с комсомолкойбез лифчика… теперь и без трусов…Хватит спать! пора вставать!все вскочили – к умывальнику —в роще цинковый – бегомНо спит вожатый с комсомолкой…одеяло полосатоеЛевиафаном их не разбудитья – сам орущий Василискмоя гортань и губы – раструбна лбу надулись желвакиот носа складки растянулись…вскипев на кухонной плитеплююсь подбрасываю крышкуХочу я превзойти себяХочу перекричать трубу!И слушают меня кастрюлипо росту стоя у воды…чтобы почистить их песочкомБлондинка-повариха чью ложбинкумежду грудей я помню и зову

ЗВУК И СЛОВО

1(Музыкант и поэт. Музыкант играет на трубе,Поэт читает, что – неважно, потому что звук трубызаглушает слова.)2(Музыкант и поэт. На этот раз трубач играет тихо.)На вернисажея увиделкусок картона на стенена нем был заметенвлажный отпечаток бокаланедавно здесь пилино как они сидели на стене?внезапнона картоне появились брызги кровикто-то кого-то убилзарезал в воздухеударил головой о стенублеснул ножома я и не заметилесли это киноварь —брызнула наверно из рая —картина незримакак незаметно проступилотпечаток шинына картонечто за машиныедут поперексквозь пол и потолок?Вспомнил! Со мноюбыло такое —ночью усыпляетбесконечное шоссе —и вдруг внизу – просветымелькает недостроенноездание – сквозь потолкилечу куда-то в небо…

ЛИРИЧЕСКИЙ ЛИМОН

(Это посвящение в поэты. Лучше читать эти стихи с лимоном в руке и с бутылкой водки в кармане. Так их сочинял автор.)

меня унизили избиливыкинули ночью на улицухотел кинуть им в окно гранатувместо этого решил съесть лимон(Откусил кусок лимона.)сладкоочень сладкоэта «сладкая жизнь»!(Откусил еще кусок лимона с кожей.)Вот так она меня поцеловала!Век не забудулуна греетчестное слово луна греет(Запихай в рот весь лимон, жуй.)лимон сладкий луна греетсладкий как пирожноесвет горячее к полуночиторт и курортлуна как Луврлимон как Кремль(Начинай раздеваться: сними пиджак.)когда был юн и худиграл в оркестрена своих ребрах – ксилофонпотучнел и постарел —контрабас(Снял брюки.)пришел на работупинком уволилиначальник – змейв голландских башмакахвернулся домойжена ушла – и записки не оставилаи квартиру закрылажена – львицас большим задома ключа у меня нет – потерял(Снял рубашку.)можно лечь на снеги загорать под лунойесли есть при этом лимоннаконец почувствуешь себя поэтом

ТРИ ПОЛОСЫ МЕЛА

(Нарисуй мелом на лице три продольные и две поперечные полосы.)Хорошо в стенах замкав многоэтажных перекрытияхмолекулы камня – как маятникдержатвысунется из потолкарука —и схватит тебя за волосыдругаявылезет из стеныи опасной бритвойотрежет тебе головуа тебе хоть бы хнывоспоминанием о головечитаешьвоспоминание о романе —даже тени страниц шевелятсяЧто там было в Анне?Левин и Китиидут по другой стороне улицы —идите идетеВронский беднягаоблезлый и злойс обрывком веревки на шеевылезает из могилыполуголыйполумилыйуголь с лица осыпаетсятлеет и горит бумагав дыму шарахается дамаНе надо так кричатьв пустотах дома!(постепенно читающий превращается в призрака, другой вообще невидим)– Вот он – сидит за книгойзамечтался —ничего не замечает– Давай голову ему отрежем– Крик поднимет– Чем будет кричать?ты держи за волосыя по шее полосну– Нож в хлебнице– Теперь снимай с пьедестала– И не почувствует(Посмотреть в зеркало и убедиться, действительно —оштукатуренное лицо, не твоя голова на плечах.)«Спазмы сосудов»Жена по привычке:«Дорогой ты что-то бледенприми но-шпу»Не замечает что голова мужане отражается в зеркале– Чем же он книгу читает?– Воспоминанием о голове– У жены тоже отрезать?…и отрезали – тем же ножом– А эта безголовая —лиловая– У нее и воспоминаний нет– Головка сыра – на столепосади ей на плечиРазговаривают планы строятв субботу поехать на дачуи не видят что их головав мяч играв астрамежду пятым и шестым этафоне конных переплетов – те-ни где ми ле на о(остальное потерялось)

УДАР[12]

(Прежде чем прочесть эти стихи, предлагаю расколоть грецкий орех и показать слушающим светлое ядрышко ореха.)

Неожиданно в полночьсудьба меня сжала в ладонимоя скорлупа затрещалаЗабавник там колет орехии раскалывает мой мозг        Иначе зачем создал копию        и удвоил число полушарий?

ОРАЛЬНЫЕ СТИХИ ДЛЯ ПРОИЗВОДСТВА ТИШИНЫ[13]

Орут предметы и живые существаКакая громкая в природетишина!Каждая капляскатывающаяся с листа —шлепается с грохотомна землю (тра-та-та!) —гудит как барабанЧуть слышныйшорох поутру:я ору!Как часто дышитиспуганныйзабившийся в нору —все слышатНебеса как метроном —так и этакзаячье сердце!Любая капля кровиубитой перепелкивопитна всю вселенную:разбой!каждое рябоеперышко кричит!Изделия рук человеческихВозьми любое:Гром сидит в заклепкахцистерны или фермыВ каждом зданиис неба всей громадойнависающем —грохот взрываад обвалаТакая боль —во всех вещах – заноза!В походной сумке —заворот кишокИ в твоем повисшемчерез спинку стула —о чем кричат его цветы? —треск разрываемой материиВсе эти – там в шкафувисящие!На вешалках распятые!Представь себяпод утюгом —в лепешку раскатаетморщины разгладитИ каждый разя слышу как кричатмои рубашкиНа кухне – вилки и ножи!Какая пытка изощренная —совать кускамимясо в мясорубкуили пластать колбасу —глазки на просвет —любительскую!Из угла пестро кричитэкран —краснымна людей бросается —с ума сошелот тысячи программ – :и рвет сознание в куски!Виделмастерскуюгде длинные ящики —как их там мучают! —ждут своей очередии разговаривают:Добчинский с Бобчинскиммаска с Познеромжелудок с пилюлямиа наша милая ведущая —с Александром МакедонскимСлышу: все во мне кричитКто Ты?Зачем?Откуда пришел?И что это во множестве кругом?Неужели сами?Мыслью не коснуться —так недосягаем!Где Ты?Во мне?Все могу кроме себяВсе умею кроме себяВсе знаю кроме себяЗначитне вижу ТебяИ ору орувырабатываютишинуТвою тишину?атомывисяткак виноград —любой готов устроить аднас не виднонас не слышноневозможно ощутитьмечемся всюдучасто сталкиваемся —налетаем на живую плоть —чувство дискомфортадурнотыхотел бы увидетьчтобы – к ногтюа если – размеры не теи Монблан заслоняеттакая чуждаятакая не совпадающаячто ходишь по улицама это – кишечникчто ни предположивсегда угадаешьчто хочешь увидетьувидишь всегданаоборот:хотели увидетьпришельцев —крабо – руко – ногиувидели иностранцев —пластиковые мозги

ТАКТИЛЬНЫЙ ОПУС № 2

(кромешное неслышное невидимое неведомое ничто неизвестно что)кромешное невидимоенеслышное неведомоеосязаемое неслышноеощущаемое кромешноеничто ничто ничтокромешное неслышноеневидимое неведомоеосязаемое ощущаемоеничто неизвестно чтонаши глаза – на кончиках пальцевнаши глаза – на локтях и коленяхнаши крылья – на пятках

ТАКТИЛЬНЫЙ ОПУС № 3

(лето в Коктебеле)морская вода онемело теломорская вода охлаждает плечиколыхается морская в солнцекак в иллюминаторе морская водаморская вода речная водаморская колышется речная бежитна берегу – под крышей душхолодный душ морская ваннасолнце светится сквозь душбодро бодро струи в ведрабарабанят барабанятпо затылку по плечамполотенце полотенцемахро-махро-махровоев небе птицатоже махритсячистая кожа чувствует кожасолнце сквозь тент сквозь моресолнце гладит солнце давитсолнце течет в песокморская вода колышется вода

ТЕНЬ КАСАНИЯ

(во время чтения по стене взлетаюти падают тени рук)О! К тебе как к тебеНо к тебе – не к тебеИ к тебе забыл зачемА к тебе – к вам ко всемИ к тебе – ищу тебяИ к тебе – всю тебяИ к тебе – на авосьИ к тебе – только сквозьЯ в тебе как в себеА в тебе – так себеА в тебе как в раю —Я себя не узнаюШел к тебе Пришел к себеа подумал что к тебеКак прекрасно у тебя! —но узрел лишь сам себя

ТОРТ-ПОМОЙКА

(читая стихи, время от времени нюхать сыр:лучше – сулугуни или камамбер)Во Франции прошлое пахнет сыромВ России история пахнет помойкойВ подъезде лампочка разбитаи пахнет давним нежилымГазетный сверток —никто не веритлежит на ступенях —никто не беретДвор обегают даже собакии кошки не ходят – ни чьипереполнены бакии стекают ручьиВ метро – подземная помойкагде все немытые с утрав толпе – цыгане и ночлежникиСтоит такси среди дворарасчлененный труп – в багажникеПодростокнюхал клей гуммиарабикЦУМ ГУМ гуммоззапах коровьих бабоккоровий навозВ бутикахмодные вещис парижской помойкиГовном или свежей краскойнесет со стройки?А выйдешьна Красную площадь —Здесь очередьу зеркала гранита:старушки с внукамисолдаты с громовыми звукамипионеры с Красной Преснии шахтеры с Воркутыспешат в подземном вестибюлесвятыню созерцать —Торт в виде ЛенинаЗа родинуне только за свои березыно и за горы гуаноготовы умереть токсикоманыпод лампой на столевождь в виде тортаТорт в виде Ленинаразрезали и съели        На самом деле это сыр рокфор

ПОЭМА ОСЯЗАНИЯ

1Кора с глубокими бороздами – сосноваяКора гладкая пальмовая – холоднаяКора – вся растресканная яблоневаяПодушка наполненная пухом – лезет из уголковПодушка с вылезающими оттуда иголкамиПодушка набитая морскими камнямиПодушка набитая ракушкамиТело нежное девушки – розовеющее под рукойТело нежное юноши – более упругоеТело стареющей женщины – нежное бледноеТело спортсменки – лядвия каменныеТело ежа – обжигаетТело слона – складчатое растресканноеТело космоса – обнимает само себяВода морская – держит мое тело – плотнаяВода речная – тело уходит на дно – слабаяВод газированная – щекочет горлоВода колодезная – ломит зубы от холода2Осязаю волосами —даже слабый ветер летомОсязаю лбом —ладонь женыОсязаю ресницами —губы любимойОсязаю глазами —свет темноту и полутонаОсязаю ушами —осязаемые звуки которые лезут в ушиОсязаю носом —другой носОсязаю губами —плотность воды, пищу, пластик ручки, другие губы

ПРОЧТИ ЖЕНЩИНУ[14]

(Твоими стихами должна стать любимая женщина. Ты будешь читать ее вдохновенно своими осторожными и чуткими ладонями и губами.)

Сначала пушистые и душистые волосы: от корней до кончиков волос, каждая прядь. Потрескивает электричество, грозовая ночь в степи. Я слышу, пахнет Крымом и полынью.

Гладкий лоб еще глаже – к вискам. Мы идем в Зауральские степи с пронизывающим ветром.

Путем бровей. И – разлетаются чайки над заливом Чарджоу. Тысяча птиц – тысяча красавиц.

С обеих сторон: бархатистая поверхность – неужели это прозаический нос в пудре? Подросток – губами ткнулся и неловко промахнулся. Когда это было! В Малаховке 50‐х.

Губы: наивная мечтательная – верхняя. Как дорога в горах. Где палец обрезал осокой у воды на полпути в Тихую бухту.

Кто позволил пиявке обнажаться и ходить без паранджи? Нижняя тяжелая губа. Она разрастается, становится холмом, почти что шаром. Маточкин шар. Кольская губа – и в просвете – белизна беломорья.

Что ты сделал, медведь? Большой дикий палец грубо проник в пещеру. Здесь живут язык и зубы. В женской гортани ловить мужское, сильное – язык. Ощущая все шероховатости, гладить и ласкать ее копье. Выскользнуть изо рта. Странное длинное слово «желтопузик». Это Японское море.

Поставить печать на круглом подбородке. Который лежит белым голышом на пляже Черного моря, в россыпях других камней – не отличишь.

Обнял легонько нежную шею и дал своим пальцам волю скользить и сжимать. Мохнолапый саксофонист и муха с белой шеей. Амазонка.

Немного ниже ключицы – отростки птичьих крыльев. Свидетельство, что мы, по крайней мере, женщины когда-то были первоптицами. И жили в легендарной Лемурии.

А там далеко – купола. Там город верующих, Мекка мусульман. И с облаков на храмы сходят две божественные ладони.

Слизывать сладкий крем с живота. Художник и кот, я живу на борту ржавеющего в скалах ИВАНА ПОДГОРНОГО. Тихий океан.

Налить коньяк в темный пупок и медленно выпить. Я – верблюд и дельфин. Из Синайской пустыни глядеть на Средиземное море.

Следующий глоток пусть течет через край по склону к жаждущему лону. Там – зверек, выделяющий мускус. Здесь заросли, холмы, овраги. Здесь целая страна. Меня здесь нет. Но есть мои губы и руки. Их путешествие я рассказал.

СТРАШНЫЙ СУД[15]

Стать спиной к свету – ноги расставлены на ширину плеч, руки – вверх и в стороны – выше плеч. Обведите себя мысленно кругом. Совершенный человек Леонардо.

свиссссс – свиссссс – свиссссс

Свет становится ярче с правой стороны. Правая рука не выдерживает и скрючивается.

шанссссс – шанссссс – шанссссс

Свет еще ярче с левой стороны. Левая рука, протянутая к свету, скукоживается – горящая ветка.

шванссссс – шванссссс – швансссссс

Свет нестерпимый бьет снизу справа. Правая нога не держит – подгибается и течет. Как рельса в доменной печи. Какие удары света!

банччч – банччч – банччч

Свет белее белого – с другой стороны. Другая нога. Свет беспощаден. Нога сворачивается хвостом скорпиона. Человек садится.

бранччч – бранччч – бранччч

Красный свет. Человек сидит эдаким подгоревшим кренделем. Голова трясется.

шпын-с-с-с…

ПОЛЕТ В РАЙ

здесь куда я прилетелни клочка землине знаю как сел —под колесами образовалась —холмики в пустотеСпустили трапПрыгнешь —и оборвался в ничтоЧто-то там рисуется туманно?– Смелей шагайтеэто стюардессыБлондинка —синеглазый ангелНо брюнетка с рожками —обманывает?Мой бородатый —похож на геолога —сосед подмигнул:два чемоданахорошей земли захватил —чернозема —– Буду как домаГосподи! Как полезличервяки жукижужелицы и сороконожки —всего облепили —и сам утонулв черной болотистойкоторой не сталов два счета«Боже – думаю —И тут таможня»– А мысли можно?Говорят:– НеизбежноКаждый в раюнаходит землю своюВсе оставил выходяВоздух – черемуховыйтам в раю после дождяне воздух а духне дух а пирог с начинкойподмосковной с горчинкойСижу на садовой верандепри мне мое тело старое —ага! обесточеноскрюченоКовыляю по саду с палкойто и дело воспаряюи ощущаю себя как в раюКрасково Малаховку не узнаюПьяницы местные —птахи небесныеВижу как четкоидут на посадкуприлетают и улетают…улетают и прилетают…

МИРЫ И СУЩЕСТВА

Просыпаясь слышу —в комнате солнцеглаза открыл —пасмурное утроСнова закрыл:Вот оно – горячей полосоюрадужно светитсяв левом глазу —приоткрыл:еще темнее сталоСтало слышно:дождь шумит на окнахТак и всталс закрытыми глазамиощущая солнцена лицеОщупью оделсяумылсядверь нащупалвышел на веранду —сразу весь окунулся в солнцеюжное и сытное как хлебВ саду было небобез облачка —можно было пощупать —соткано из света и теплаПение птиц тоже —прыгали по веткамрадужные звукис таким хвостамисразу поверил:я – в ТаиландеОт бунгало – к пальмам —Близко шумит море —Иду не открывая глазСлышу – шлепают босые ноги:– Доброе утро! —Понимаю – этоАркадий Борисович —новый русскийс которым прилетели– Вам в глаза что —мошка попала?– Извините Аркадий Борисовичвы боюсь сейчас пропадете —вы и пальмыпляж и океанЛучше уж зажмурившись…Так и вижу – цепочка следов —вдоль мусора – полоски прилива —и сандалии в мокром песке– Ну как знаете…Слышу: убегаети ворча за ним бегут собакиСнял майку и лег на песок —может быть загореть я успеюпрежде чем открою глазаВ подмосковном поселке —сосны мокрыеВторую неделюльет дождьМой сосед Аркадий Петровичбегает каждое утрос трубкой телефона —рядышком трусит охранникнад хозяиномзонтик держит —деловые переговорыа за ними бегут собаки– Где это вы так загорели?– Летали куда-нибудь?и дальше убегает —рядышком – охранника за ними – собакиЛучше уже опять глаза зажмуритьна слоне высоко качаться —рябь листвыскользит по векамвпереди – мальчишка-погонщикразговаривает с животнымпятками бьет по ушамили в длинной лодкескользить по каналам Бангкока —черный и мохнатыйорех в стоячей водетолько глаз не открывать

СЛОВО

Прикасаюсь к вамко всем —К тебеК тебеК тебеК тебеИ к тебе как к себеИ к тебе «так себе»И к тебе – не в себекогда тебе не по себеИ к вам идущимИ к вам ждущимИ к вам сидящимИ к вам спящимИ к тебе – часть тебяИ к тебе – из тебяИ к тебе – сквозь тебяИ к тебе – нет тебяНо не к тебеИ не к тебеО! не к тебеТьфу! не к тебеК тебе – в тебеК тебе – в себеК тебе – к себене прикасаясь

МУХА

муха ползет по стенемуха еще не взлетелано я вижу все ее петлии «бочку» и «штопор» и ползаньепо краю стакана —и обреченную мухусо слипшимися крыльями —и смерть в молокеты еще не пришлано – как ведешь свою девочкув детский сад как беседуешьсреди декораций с заказчикомна фоне зеленой фанерыкак быстро ко мне собираешьсяв актерской уборной —следя как ты водишькарандашом по ресницамя слышу звонок в коридореи нетерпеливотебя обняв —рубашка и юбкаколготки носкии лифчик и башмаки —раздели друга другаи стал я тобойа ты меня опрокинувраздвинув меня вошла…вот тут я не знаю заранее ли —в синем городе сумеркис ребенком торопишьсяк дому подходишьТвое окно оранжево и светлобыло ли свиданиеили предвосхитил —и не произошло

ОБМАН

Это воздухрождает и лепитмиражные образычистый обманВижу в окно:на улице ясноВышел наружудождь и ветерсрывает и выворачиваетплащи и зонтыТакая милая девушкаНе сердитесьможно ваше личикотронуть руками…УсыУсы и бородаОставь мой палец!КусаетсяСтальные зубыКакой ужас!Что случилось?Вы не поверитеСейчас покажуЭту странную девушкуя потрепал за щекуТрону если позволитевашу небритую щеку —это щека – персиксвежие пухлые —поцеловала!твердо уперлись…Извините уважаемыйвы – девушка?Хрипло засмеялась —и ушел

НЕ ЧУВСТВА

Не ониспытал не радостькогдане открылчто ему не нужнане онаНе онане в негоне влюбленане приходитне обнимаетне отдаетсяне понимаетВообще не она

ИМЕНА

То вижу все туманно —бежит и убегаетто ходят все кубическиеа уж какие имена кубические:Игорь Оскар Александр!Александр – мой внукИгорь – мой умерший другИгорь! это – черный кубвсе стороны которого —уходят в никудаи это тоже не бедаа мужество и достижениеОскар на палубе которогоя недавно побывалкак все орудия повернет —серый гладкий без изъянаОскар признаться дреднуотМила – вогнутое зеркалонет изогнута волной —зыбко Генрих отражается —то здоровый то больнойГенрих – он почти октаэдрно меняется и кружится:пестрый ястреб и фигуралаты мята остролистВсеволод – пейзажемлебедой заросшаяпустошь а на ней —двухэтажный флигельстарое строеньеставни все закрытыАллою зовутИ Сергей – заборомВера в нем – воротаТаня в них – калиткаТак вот и живутНалетят наскачутс гиканьем и визгомФрол и АфанасийЭрик и Артемразнесут разграбятпрочь – замок взломаютразорвут потопчутвыкинут во дворслышишь плач соседокзажгут напоследоки умчатся в ночьТак сгорела АллаВера деревяннаяТаня и СергейТолько слышал Всеволодтопот конейгоре и мученье —эти имена!

ДНО

Под сознанием —подсознаниедальше —выключили светничего похоже нетниже —все освещеноГде жедно?ниже – выключают светтам не ищи —ничего нетеще ниже —все освещеноно еще —далеко дноВ этой жизнилетают аги —лебедяги с перепончатымикрыльямина живыхпокушаются гиги —в черных перьях

КОТОРЫЕ БУДУТ[16]

Нет ничегоТам – существоПустота рождающаябытием награждающаяБытие – налетуизбывает себя – в пустотуПустота напрягает усилия —снова стала рогом изобилия —и подобно девушкам беременнымразрешилась пространством и временем?

«Голова чудовища…»

Голова чудовищапоказаласьиз‐за дальних холмовИ люди усеявшие склоныгигантского стадионанаверно показались емукрасной икройна закатеЧудовище разинулопасть —золотой клык —его поставил дантистсовсем недавнона дне океанаИ чешуйчатая лапаи сгребла ихвопящих бегущихсопротивляющихся —действительночеловечью икруи отправилана золотой клык– Люблю икруиз крошечных чудовищ —сказал Андрейсвоей жена НаташеИ Натальяотрезала кусок хлебанамазала его масломзатем подцепиластоловой ложкойи намазалаикрой из красных чудовищна закатетолстым слоем

ДЕМОНЫ ОРУЩИЕ

Километровые конвейерытащат кузовавокруг суетятсяодевают обуваютнаряжаюттам – ногиздесь – головаоснащенныенабитые выезжают

КТО ТЫ?

Сейчас тебя поймаюСейчас поймаешь ты меняТы пойманаНо пойман яРассматриваю твой узор:какая!Разглядываешь мой состав:какой!Ты виноватапотому что – пойманаЯ пойманоттого и виноватТебя могу —и прижимаю к ногтюА ты сморгнешь —И нет меняУбитьили пустить на волю?Ликуем оба —ты и япорхая ползаягуляя размышляяо свойствах чудаи сачкаНо кто ты?Полагаюсебе задаешьтот же вопрос

КРАТКАЯ АВТОБИОГРАФИЯ

Родилсяа мог не родитьсяВыроса мог и не вырастиЖенилсяженился женилсяа мог не женитьсяи не дожитьдо старостиСмотрим издали и со стороныВремя все смываетчто и попытаешься увидетьсловно план в тумане —Вообще на видишь ничегоВсе-таки пытаемсянекоторые из наскак-то это ощутитьи пережитьЦелую жизнья иду и боюсьулицей Поленова:оплетенная бутылькеросиновая лавочка

УТРО

летучий блескна листьях садапросвечиваеткрасная смородина —так радует погодачто сохраню еедля вечностикотораяраскроется как миг —так я возникТак на излете жизнипонимаешьстарался сохранить —и сохранилсвет солнцатень от локтя на столе —тень чайника —тень осы – и лапоктеперь бесцельно излучаюблаженный часА где-то темное всегда —поэтудаже женщинесвет ягодне вообразитьтем более – летучий блескв садуТам искры —отсвет звездв глубоких водоемахтам ощупью —деревья и кустыи кожа гладкая —прижавшаяся грудьОслеп от темноты!Но светятся ее зрачки —плаваетзеленый мир!Где движутся свиваютсядва светлых червячка…А кажется мог бы запомнить —ослеп от темнотыв сознанииВот почемутак остро сладострастьеи так редка любовь

ЕЩЕ НЕРОДИВШИМСЯ

(1984, 1996)

РАДОСТЬ

радостьеще не пустила корнейно почки уже потемнели на ней     в бледном небе     взмахи крыльев     образовали коридорменяя размерыструктуру чертыона достигает своей полноты —     заглянул в коридор     слушаю:     чей-то разговорвидишь раскрытызерна гранита —радость!     кто оставил     разговор     в бледном небе?

ОПЫТ

провалился в себяухнул словно в трубучто там в дали брезжит вдали?там – лужайка и свет     напластавания существования     снимем с реальности —     условности быта     и скрепы мышлениялетел казалось вечностьи сразу здесь оказался —ни вверху ни внизуни внутри ни вокруг     сверток за свертком     древесные кольца     любовно раскроем     освобождаяи поскольку не сталони форм ни движенияможно сказатьчто не стало тебя     спекшийся камень     не черствей оболочки     ежедневной затверженности     привычки к себеснимем что и снять нельзя —ухватить лишь краем зренияа покровы ангеловсами свеются     лишь одно самочувствие     до того совершенное     что можно сказать     это истинный тывот оно – играющее ничтобестелесный трепет —самое самое самоевозникновение…     но духовного опыта     передать тебе некому —     сквозь ничто научить     провалиться в себя

МЫ СНИМСЯ

д р а б а и д р ы б а – две сущностидве картофелины в лопухахто ли реальность подмигивалато ли двоился их соня видел а в а д рв бледном небе —разумно стоялпрямо над городомтам на рельсах и в чаще посвечивалочто-то было неладно с полуднемя взглянул на часы: ну и ну! —на запястье птица блеститк р у и з н у заметилв темной воде под мостомпоблескивала почти не отличаясьот углубленной тения невольно к тебе обернулся —нет тебя! – небо овраг…отвернулся и сразу – дыхание рядомдаже взглядом платье не пойматьа там на лесном горизонте гдеоблака и белые коробки —приглядись внимательней – вот!подскакивают л е г а т в ыв рыжих пижмах мирно похрапываютдва губастых в бородавках кабачка —и я понял: мы с тобой снимсятолько это разные сны

ПОДАРОК

из общего потока жизнивдруг вывернулоэто событиеи поставило передо мнойпротянул туда рукунашарил что-то круглоеи вытащил наугадоказалось: чистая радостьна зеленой округлостини тени заботпросто подарокдуше – ребенкутак взял неумелочто выронил яблокотут же втянул егомутный поток

О ДНЕВНИКЕ

много лет назадкогда писатель М. М. Пришвинписал свой дневник2 июня – тоже была субботая прочел: «запишу птица вспомнить тень от нее»но тень забывается, и птицани на что не нужна. Оказывается…»писал и в больнице оказываетсяи прятал бумажки в подушку«Живой человек отличаетсяот мертвого тем, что он…»оказывается нет —и птица тенью оказываетсяживой человек от мертвогонисколько не отличаетсясегодня 3 июнятоже воскресенье – в солнцесидит дневник перечитываяполупришвин – полусапгир

АКВАРЕЛЬ

цветы Ци-Байши     прочь! бытие нестерпимоглядят на цветы Ци-Байши     для просветленного духацветы мейхуа     но настолько ли он просветлен?глядят на цветы мейхуа     нет? вернись в бытиеметелка риса и саранча     грубее пестрееметелка риса и саранча     весь в отпечаткахглаза и бумага     косней уплотняйсяплоть самой целлюлозы     на умных весахзатеки красок     тяжелеет каждая молекулаи не будем упоминать о нервах     снова стала тобойжелудке и пищеварении     облегченно вздыхаешьэто отрыжка реальности     утверждаясь на робкой земленесущественное фу-фу     и уже пробуешь снованесуществующее фу-фу     отличить намек на голубизну —между веткой глицинии     от намека на облако —и веткой глицинии

ИНЬ И ЯН

на выпуклом беломеле зримая вмятинаженственной теньюсебя обозначилана вогнутом темномчуть видная выпуклостьбрезжущим светомсебя намечаетодно проявлениедвойного единогодоступное зрениюлюбого и каждого

ЦВЕТЫ

встретить их можновесной в закоулках душиредкая майская траваих не скрываетбледно-золотистыескорее голубоватыеих цвет в основномзависит от настроенияв руки не даютсяи мимо не пройдешьчто же всю жизнь: лепота лепотапозабыв о прочем?есть насчет этогоразные мненияэти цветы называютс м и р е н и е

КОНТРАСТ

холод и морось с утра     где сплавляется самостьи просвет – не ворота     густея как лаваи минутное солнце – не путь     где силы связываютсязябко до глубины души     в мучительный узелпри мысли о жизни вам дурно     себя и обрящетеи при мысли о смерти не легче     мышцами духапейзаж дымится от отвращения     в себе и проснетеськ самому себе – к бетону и скользкой земле     всезнающим светомвдруг заметил: всюду выбрызнулонет не зеленью – пока что намекаминедаром ночью в дожде и ветресвет открыл коридоры колодцы пути…

ЕЩЕ НЕРОДИВШИМСЯ

что-то брезжит нам вне поля зрения     мы вместе но не знаю где         двум-трем друзьямскорее дуновение чем облик         и еще неродившимся     мгла наступает от заливаи больше предчувствие чем дуновение     и высветляется лениво         слать ежедневно     луна – и отблеск на воде         задумчивые открыткии даже не это а чудится всё     если эти стихи повторять про себято это самое то чего нет —     человек далеко за холмами         радость сейчас! —но все-таки есть и как будто мигает         зарница? – прочтут ее в будущем —идущий полынной дорогой         из чего заключат     птица с темной обочины —что есть средоточие – о! человекне услышит себя так увидитзанят этим больше чем предполагает

РАДОСТЬ – СТРАДАНИЕ

печаль радуется страданию     как нацелен! как накручен!и находит оправдание     как собран сконцентрирован!своему существованию     откуда такая энергия?продлеваясь привычкой     каков же был толчок!муки перекачиваются в наслаждение —     и всё это куда-то карабкаетсянаслаждение вырастая     поэтапно хаотически стройными рядамиоборачивается страданием вновь     самоубийственно-восторженноено это страдание – радость     с плоского камня стекает мукаи эта радость – миф     какая великолепная картина в раме!возникающий в горном пейзаже     особенно глазами участникови на длинных равнинах     испарится это тонким пламенем?постоянной печали     растечется липкой лужицей?

ЗАГЛЯНУТЬ В СЕБЯ

     величиеподпорченное подозрением         витиевато испаряетсяиз вместилища различных эмоцийотличаясь само от себя     тождество         расползаетсяна разновеликие существования     в свою очередь гордостьпод тяжестью собственной стройности         распадается вибрируяна ряд болезненных неопределенностей     кричалимясные куски восторга         разматывалосьбезразличие белой дорогойтрогая пытается вернутьно только дергает болью     поверхность морщитсяуродливой гримасой затеков     но вселенная изнутрисопя от усердия     подрывала свои же устои         и раскачивала         не выдержав напряжениялопается – разлезается – истлевает     унижением и поражениемржавчиной и трухой

ТВАРЬ

     муки спазмы и кровьмой разум начинает дурить —     тебя породившего чревавыпускать чертей из бутылки —     вытолкнули тебялезть туда самому —     в сильный воздух гдеумещается все же шарик Земли     и не раз еще предстоит —перестань дурить глупый разум     сунут в мешок – и в мир —и не подражай Отцу малыш     десять раз умер —твои облака сомнительны     двенадцать – родилсяа главное не повреди бутылки

УГОЛОК РЕАЛЬНОСТИ

     этот стих ни о чем —есть у меня братья по настроению     лишь о том дуновении —есть и родные по ощущению     что это? – это ничто…как среди животных и птиц —     но дышать без него невозможнотак среди растений и губок     человек и так часто бывает —приоткрылся уголок реальности     умствующим событием —......................................................     мыслящей клеткой в шахматах —..................................................     самобытной водой в стаканеуголок реальности еще приоткрыт…и когда смотрю на мокрую траву —     должен же он наконеця мысленно ее топчу и рву —     ощутить себя просто ничемраздираю кусок жизни —     и не думать совсем ни о чем —на слова песни!     выплеснули воду из стакана!

«Кипит в нем жизнь – и звуки и агуки…»

Кипит в нем жизнь – и звуки и агукикарий глаз звучит – дальний берегвижу абрис его в рыжем ореолеслышу крик лошадей на той полоскеотделяющей твой сон от неприязнико всему что помнишь ты и знать боишься

КУВШИН

Юрию Соболеву

как ни странно но этот кувшин     … раскатываясь постепеннокоторый стоит на столе     все шире на гальку ложится пеная сначала увидел в себе     … а там вдали все призрачно-туманноя хотел поставить его на стол     тревожно – неопределенноно выронил – и он разлетелся     … словно все знойно-пустые днина тысячу мелких черепков!     переслоились с ветреными и дождливыми

БОГОПОДОБНЫЙ

1на сером одиноком пляжегде торчит бревно обглоданное морембегали три черные собачкибыло ветрено штормило пахлотухлой килькой от рыбозаводаи я понял: это блаженство2блаженное существовсё – из одних раздутых ноздрейвпивает летящую влагу и сольах! говорят деревья – и раскачивают ветвямив разные стороныклубок рук и копыткатается по серому пескуоставляя дорожку взрыхленных следови всё что не есть деревья говорит ах! – и раскачивает        ветвями в разные стороныно вот развернулосьодной ушной раковинойи слушает нарастающий грохот волни все горы и чайки и море говорят ах! – и раскачивают        ветвями в разные сторонымножество лошадиных глазуставились в до того ослепительное —просто бесцветное небоа главное всё во мне говорит ах! – и раскачивает ветвями        в разные стороныесли бы всёбыло ничемкто из нас улетел – воробей или сад?это ничтобыло бы всемкто из нас улетел – небо или перила балкона?

ЛЮБЯЩИЕ

что твои спутники в космосе!листья смешались с чувствами —не перестаю удивляться —так и живут – смешно и наивно —самолетам бомбам ракетамтекущим в твоей крови —радуясь и огорчаясьвесь ворох взметнувшись в ветре —то взрываемся гневомто разгораемся страстьювеликой толпой влюбленныхи сотрясают небоудары двух сердец —полуденный перезвони разве наш торопливый полет —встречаясь касаясьодного другого третьего —великой толпой влюбленныхне полет к намеченной цели?да! да! самоуничтожение —так молодость живетв стареющей душе —приветствуют крики твои…

УЛЫБКА МИРА

1кто мыслит вчерашним сегодняулыбнись воздух и светтот в позавчерашнем завтраулыбнись тополиный пухи погружаясь в мореулыбнись чувство свободыногами болтает в небеулыбнись праздностьибо реальность похожаулыбается морда собакина толстый слоеный пирогна ветру рассмеялся топольлишь все целиком откусываяна пруду вода улыбнуласьты поглощаешь реальностьоглянулось стекло окна2в эпоху разложения естественно…пруссак подвижный и плоский… перемещаются в перифериюсловно арбузное семечко… а из задворков и низин литературывыглядел как… вплывает в центр какой-нибудь Сендыквоплощенный графикоказывается какая-нибудь рыбаторопливо бежал пооказывается литературным фактомкак служащий по Манхэттенуа геморроидальный цвет лицаноровя провалиться воказывается типично грибоедовскимили как там у них называетсяхромал как ямб так и не стал новаторомрассеянное вниманиено отсидел и вышел Беленковымлинейные совпаденияс которым мы бродили по Москвене надо классифицироватьпослевоенной и литературноймистических насекомыхулыбнулся фарфор на витринемежду строк покойник улыбнулсяво все небо город улыбаетсякоркой улыбается пирог

РОЩА

со всей своей зеленой теньюс поросшими мохом голыми стволамисо всеми своими гладкими листочками и птицамисо всеми своими ползающими и бегающимис грузином который порвал газетуи приспустив штаны сидит на корточкахбыть может вся эта самшитовая роща —одна вечнозеленая трель соловья

ДВОИЦЫ 1

и рай и адрай может статьживу покаведь есть во мнекак будто главноееще минута…забыл забылне мне ль данане сам ли сталв тоске и страсрастется литак всякий ана потолкекакое блаблеск совершено где решев какой душе?расцвел шиповникцветы как людине трогай – тащелчком собьеткого-то выи это тыне делай этогопойду и сделаюхотя любовьно лишь любовьБог смотрит намы видим саза то сынокты одинокя заглянулкак будто тамязык во ртуощупал дулазейка в туи немотуогрызок ясознанье груне крылья выа тень мояи лишь немноготы для Богакак сам с собоюсамо собоюдеревья птицыс высокой елкиглазами белкисвоя реальность

ДВОИЦЫ 2

живу покаведь есть во мнеприслушиваюсьневнятный шорохне мне ль данане сам ли сталя верю неа как Субботаи Боже мой! —не Воскресеньесебе тюрьмойусугубленнаябольная мглапроснулся ночь —тебе чудовищеи от затылка —по хребтупо желобкуползет иголкабессмыслица —уснул в потуи нет лица…пыльная лампочкаогрызок яблокаржавеет светитмутно явноувидеть! нов глазу – бревноне крылья уширяют в света тень мояуглом на урастет закаткто пальцы тоткто царство тоткак сам с собойсамо собой —и властелини пластилино чем звездавот почемусвет как водамигая даслезится нети говоритей сердца ритмдвойной ответБог смотрит намимы видим сами

ДВОИЦЫ 3

как сам с собойсамо собойи напишукарандашу —и всякой жизни —как будто главноееще минутуогрызок яблокакусочек Бога —не то не тов тоске и страхедана свободаквадратом солнцецветы и птицыи по старинкелюбой травинкекого-то случайне трогай – тайнане делай этогощелчком собьеттакой везучийкак мурашаты чуешь истинунеправы травыбез смысла числапроснулся ночьюзевает соннаяи с визгом в мозг! —вселенная —мурашки по спинебессмыслицалицо приоткрывает —и нет лицасвет ищет ощупьюстена – ладоньюязык во ртунащупал ду —лазейка в неи примирилсяВасилий Розановвсе одинаковыи одиноки —кричи и бейсямолчи не бойсяБог смотрит нашимимы видим самино не услышитвот почему

ДВОИЦЫ 4

как будто главноееще минутаи будет райведь яблокицветы и птицыхоть умирай…а свечка Богуи рот с ушами? —верней мы сами…дана свободаБоже мой!дана свободав тоске и страхежжет изнутриприжался к стенкесрастаюсь узниксобой не узнана на клеенкеогрызок яблокаи человекв свою реальностьсмотри ржавеетдана свободанеужто веритсвоей тюрьмойтак всякий атомпроснешься ночьюсобой не узнанкусты и яблонистук стук по садузвезда слезитсяи вряд ли видитусугубленнаятебе чудовищебольная мглане змеи ль тампод потолкомбез смысла травынеправы числаодна лишь лампочка —живая точкаобром и зломно есть во мнена самом днене мне ль данане сам ли стали небо грозовоеты чуешь истинусвивается узломя заглянулсознанье груогрызок явот почемутам наверхуты одиноквсё шевелится —ветвей и хвоии светом вверхсиница порх!не трогай – тайнащелчком собьетБог смотрит нашимиБог видит намино что – не спрашиваймы видим самитак смотрят яблоки —глаза корней

ЕЩЕ НЕРОДИВШИМСЯ. ДОПОЛНЕНИЯ

«Натертые плечи еще саднит…»

Натертые плечи еще саднитОт чудовищных лямокСпину ломит от непосильного грузаНо тяжести уже нетЕще ноги не верят себеНо блаженно расслаблены мышцыИ не вязнут ступни утюгамиВ податливо вязкой землеЕще башка твоя занята всем и всемиИ есть головы которые думают о тебеНо уже дела нет ни тебе до нихНи им – до тебяТы бросил работу еще дымящейсяРазорвал в клочья свои долги и распискиТы свободен черт подери!Никому ничего – отдыхай у воды15.4.84

«Улыбнись воздух и свет…»

Улыбнись воздух и светУлыбнись тополиный пухУлыбнись чувство свободыУлыбнись праздностьНа узкой морде собакиБлеснули белые зубыНа пруду вода улыбнулась —Оглянулось стекло окнаУлыбнулся фарфор – безделушкаКнига между строк улыбнуласьИ даже серьезные мыслиУлыбаются про себяЛишь нельзя упросить улыбнутьсяГосударственную реальностьСоциальную справедливостьСпертый дух и железобетон3.6.84

«Приоткрылся уголок реальности…»

Приоткрылся уголок реальности…………………….…………………….…………………….…………………….…………………….…………………….Уголок реальности еще приоткрыт20.5.84

«Радостный шариком хвостик…»

Радостный шариком хвостикНыряет в одуванчикахВсе эти цыплята разбегаютсяСуетятся отпрыгивают в стороныВ каждом зрачке – безумиеВ каждой травинке – бредЕсли внюхаться во все этоМожно завизжать от счастьяМиски полные мяса!Шапки полные солнца!Весь одуванчиковый пудельВ траве летает как во сне19-20.5.84.

МКХ – МУШИНЫЙ СЛЕД

(1981, 1997)[17]

Есть вещи, которые нельзя назвать предсказаниями в строгом смысле слова. Но здесь, Ваше Величество, мы пронизаны предчувствием великих и чудесных событий, которые узрят те, что придут после нас.

Из послания Нострадамуса королю Генриху Второму
1рыжая оранжевая the red ratбегала по набережной – ты мой бредфукнула горелка    примусзакричал от боли Нострадамустопчи песок ракушками хрусти —и чаек взлет и вспененная влага…но только спичку поднестии всё заполыхает какЭни – бени рики – пакиБуболяки рики – шмакиЭос Деус Космодеус     Бац!на теле – огненная пленкаи синий газовый венок         чело ребенка     пламя между ног     натурщица пля     рукой помава —     и холодом ляжки     огонь обдувасвальный блуд! – откуда что беретсялезет         сквозь щели и пазыпается огненный пузырьскручивается     как берестаА-АААААААААААААААААААО-ООООООООООООООООИ-ИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИ-ЯЯЯЯ         ООООразлезающееся расползающееся разъедающеесярастрескивающееся распузыривающееся            разволдыривающеесяраздувающееся разгноевающееся разгангренивающеесяразистлевающееся разистончаю2        потекло наоборот:мужчина взмыл из пламени пожаракрик лез назад в раскрытыйв разбитую трубу вода бежалато что было черной головней —     вешкой – куклою тряпичнойстало мертвой девушкой – живой…         старалась выглядеть обычнойогромные как ангелы обломкис земли взлетают складываясь вв стеклянный         – и девчонкиуже колдуют там надиз ничего – лохмотьев сажицветы выходят – и телацелы дома и зеркала         будто бы всё та жеи в этом безупречном зазеркалье         ейзаж отсвечивает стальюи выглядит механика любовьюи видимость – здесь высшее условьемы здесь         безутренним восходомидем гулять к пустым и долгимсны во плоти повсюду бродят с нами —     гонит сон кто увлекаем снаминаверно в сотый вижу сон:накрытый стол на сто персонрека еды уходит вкоторая уводит в3небеса – стоячая водаздания – обтаявшее мыло         Средасегодня Четверга не наступилоздесь были белые квартаздесь – сквер похожий на лесок…лохмотья гари и метачье-то сердце еще вздрагивает – осыпается песокна обрывке обгорелой тряпки —в подушку головой     – печаток детской лапки —дактилоско     палецкаменный дырявый в небо крик                     капель воскахвост     светится полоска                 жирающий кругпоблескивает         антрацит     фитиль… развернутый Тацит…и сны –         насмотришься их на год:дождь хвоя пальцы синие от ягод…– мы в метро в тоннеле             дней не ели– мы в подземном складеспим на шоколадеа помнишь             какие актрисыактеры! – как важнов партер наводнением рушатся крысытрещит и шевелится пол – тараканы4если заглянуть ночью за доммертвые стоят у стен тамтак и застрял – во двор задомгрузовик накрыт брезентомне утро не пожар – как будто рассветалоно чье-то чуждое присутствие виталонашел! из-под рогожного мешкамотнулось в воду…человек на крыс охотитсябыть приманкой самому«лежишь как мертвый час… другойприходят… бью железной кочергой!»жену Мариной звали… дочку – Аста         и мусор… но не в этом суть     говаривает с ними частомолча… чтобы криком не спугнутьздесь был     –     или недавно?обломки фресок полая трубаребенок вылез – птичья худобаах! испугалась бронзового фавнапоразвешаны банки консервныене задеть бы!         всюду – нервныедоползли добрались – свои«что принес?» «дай! дай!» – прямо рвут из руккогда     как яблоко тоска менябреду на – хоть кино смотри:оплавленный янтарь стекла и камняс         фигурками внутри5видели в песках сплошную сонгу(а в заливе све     икра…).мелунгу     щуюся по горизонтуи множество свистяг мореющих с утрагде храма толстые руи —зашевелилось… черный ры– продам зигзор ! – куплю блистец !– хороший дрыч, бери     !руины заросли – регакрапивный монг – подстерегаа между тем летанты вы рослина плечах у вас выросли вырослипришел не синий не лиловый —весь розовый! круглоголовый! —монстр настоящий чур меня! —     жит библию клешня         веденхузы иронеидревоиды мерлуны и хамцыа вы гидровсасующие цыц!вся веденхузия дырявитсяза вигза его схвативпо команде раз! два!смигиваем пространствонаши лица – негативмеринонги маринангиприманают приманутмеринонги трамят ланги     нанги кромят6ляжет – и тестом ползет по дивануусядется – до полу свесит губуа сегодня принимая ванну             чуть не вытек в трубув небе ощутил себя – пролилсялужицей собрался и зашевелилсяв почву внедрился и ждал затаясь…– грязь!он пребывал в состоянии жубыть не предметами а промежу —страшно…     дается не всякХ – факультет ОБУЧЕНИЕ ВАКУУМУбыть не хочет ни телом ни плазмой ни газом         – чистый разум«чувствую я свои мощные мускулы —света корпускулы»7так или нет но человек исчези море и земля глядят недоуменно:на берегу античная колонна —без кровли… безрозовеет фарфор миндаляи дрозды из‐за моряне во имя какой-то идеи —человека не хочет             светилаи звезды во вселенной духиа всё что – мы, что есть и бынеужто просто – след от мухи? —М К Х1981, 1997

ТРИ УРОКА ИВРИТА

ПЕРВЫЙ УРОК

оглядываюсь: эйфо? (где)эйфо зэ? (где это?)белые стены и белое небобелое от зноя мореэйфо раита эт зэ? (Где я это видел?)по белой улице в белом балахонетак черна что губы белые —лэан ата холех милая? (Куда ты идешь? – м.р).бедная за щеку держитсялэфоре шанаим! – (к зубному врачу – ош).к зубному идетруах (ветер?) – белые былинки белыйпэрах (цветок) белый прах светят белыелимоны даже ночью на холмаххаялъ (солдат срочник) скучает у БТР «узи» свисает            с плеча – ах! он сказал:моя лэвана (луна?) ты шепнула: мойшарох (? ярэах?) ш – идем к тебехаэхир ала – цена подняласьпродавец кама зэ олэ? (сколько это стоит)говорит: а сколько хочешь?харбэ (много) – целую странуйотер мэашер (больше, чем) чем родинамного меньше чем душавспомни кама (сколько) цельных душв ожидании томилисьа внизу – толпа пустая с белойкручи – Элогим белым вихрем вбелом небе… как засвеченноефото эта солнечная степь… мэат мидай (?)хватило на все

ВТОРОЙ УРОК

построена телебашня хакол бэсэдэр но это уже не имеет значения – квар ло мэшанэ кар мэухар – уже поздно

I’m glad to meet you смешанный мир греко-римская церковь гречнево-рисовая каша розовый гриб

и все эти тумтум и все в ком ум – дым все лезут в твой дом взгляни-ка на экран и голый голем там и бен-зона гам кмо клум – запросто

Не told of many accident вейз мир! Вей!

кто там?

It’s me

не открывай

гёрл вытягивает перлы

ноги лядвия —

до горла

ахарэй зэ

кол ахал

каждый

может кончить дважды

ихпат (?) лэха?

тебя это волнует?

Ма ихпат лэха? —

какое тебе дело

но если ты – «если» шамэн маток, тари – жирный сладкий свежий живее говори что не скажешь

всё съедят

и себя покажешь

эт хабендем хазэ —

этого человека

на этом пошлом глупом

and wonderful TV

я хочу купить собственную d-e-e-a-a-th

выбросите это из своей h-e-e-a-a-d

идите в купат холим (поликлиника)

возьмите сик-лист

и (соответственный жест)

тьма кромешная —

хошех мицраим… (тьма египетская)

небесный Ерушалаим!

ТРЕТИЙ УРОК

чего ты волнуешься

что это?

какое это имеет значение!

а что такое? В чем дело?

можно?

душно

воняет здесь

сойдет

это правда? правда что ты… еще какая правда! будь спокоен положись на меня брось это я все еще жду неприятность

родственники скорее всего

трудно сказать

сделай мне одолжение

сиди спокойно не лезь

пошел к черту!

привет прощайте

береги себя

зануда

нигмар хаиньян

нидфак

нудник

КОРОТКИЕ РАССКАЗЫ

ОЧЕНЬ КОРОТКИЕ РАССКАЗЫ – 93

* * *

Прочитал в газете. «А ведь со мной никогда не случалось». Так и не случилось. И в лотерею не выиграл. И не убили. Вообще ничего.

* * *

Что он думает каждый день, когда едет в метро, и сам не знает. А ведь не спит.

* * *

Ждал, арестуют. Следили. Преследовали. И по телефону. Однако обошлось. Даже обидно.

* * *

Варежка на снегу. Думал, не она ли? Даже прохладную щеку губами вспомнил. Волосы ее. Оказалось, впустую. Чужая варежка.

* * *

Когда был солдатом, всегда есть хотелось, – это мне. Остальное, думал, что не со мной, – и как ранили и как в госпитале скончался, в бинтах и крови.

* * *

Теперь они встречались на пустующей даче тайком. Холодно, но согревали друг друга быстро. Однажды в стекло нервно постучали.

Почудилось? Снова торопливый стук, костяшками пальцев. Испуганно вскочил – и к окну в одеяле. А там – никого. Лишь двойные следы от калитки в снегу. Да назойливая ветка в замороженную форточку стучится.

* * *

В вагоне добрая половина едущих читала газеты и книжки. Но чем дальше, тем больше казалось: они исподтишка следят друг за другом – зорко, как заговорщики. Наконец, видимо, не выдержав, кто-то с воплем выскочил на перрон. Остальные углубились в книги как ни в чем не бывало.

* * *

Он всегда обходил ее в коридоре. Его не смущало, что вообще никого не было. В ванной текла вода. С упреком взглянув – на кого? – прикрутил кран насухо.

Но потом она слишком часто стала попадаться ему на пути и чуть не устроила пожар на кухне. Он срочно обменял свою однокомнатную, оставил ее другим жильцам.

* * *

Художница-сценограф шла из театра, как всегда, углубившись в свое (предметы располагаются в пространстве и во времени), и угодила под машину. «Почему я?» – только и успела подумать.

И действительно, кто так неудачно организовал время и пространство?

КОРОТКИЕ РАССКАЗЫ – 93

КАВКАЗЕЦ

Седая щетина на утреннем солнышке. За три ночи. Все три ночевал, где придется, сегодня наверху, под крышей было особенно холодно. Зато сейчас на скамейке отогревается, закусывает (белая кружка на газете) черствым хлебом и крутым яйцом. Кавказец. Зачем приехал в столицу – и сам не знает. Позвонил туда, позвонил сюда. Того нет, а тот разговаривать не хочет. Видимо, вообще не туда попал. Чужой город, чужое утро. А тут девушка присела на другой край скамейки. Застеснялся, перестал жевать, проглотил всухомятку. Смотрит на ее круглые колени. Хорошая девушка, хорошее утро. Наверно, тоже приезжая. А то что бы ей сидеть! У Телеграфа, говорят, наши собираются, пойду сегодня. Возращаться нельзя, убьют.

СВЕЖЕВЫЛЕПЛЕННЫЕ

Накрытые мокрой тряпкой, эти двое простояли всю ночь в углу мастерской. Классические массивные формы, юные обобщенные лица.

И к утру что-то, пожалуй, пробудилось в косной сырой глине. Медленно-медленно он стал опускать свою приветственно поднятую руку на ее высокие груди. Деревянный каркас скрипнул, затрещал от тяжести. И юноша привалился к подруге, причем мускулистая нога, выдвинутая вперед, просунулась между ее расставленных. Она даже назад подалась. Лица их, впрочем, оставались безмятежными.

– Черт знает что! – выругался бородатый скульптор, увидев свой вчерашний эскиз. – Каркас покосился, глина оползает. С чего бы это?

ПРИНЦЕССА

Странное дело, эта девочка помнила себя принцессой.

– Когда я была принцессой… – говорила она.

– А что ты ела тогда? – спрашиваю.

– Фрикасе и бланманже.

Что такое, и не знаю. Видно, не принцем был в прошлой жизни.

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

В нашем переулке утром. Красная темная рожа в тени, пьяный – на расстоянии слышно, рыжие волосы ореолом на солнце. Короткий плащ и волосатые голые ноги. Озирается, трясет его вроде. Точно, приключения бурной ночи. Утешал, исповедовал немолодую уже, но ядреную. Мужа нечистая сила принесла, застал любовников врасплох. Так бежал от него, что из книги новелл Боккаччо выскочил. Куда ты попал, монашек?

ПЛОТЬ

Рынок. На прилавке разложены мокрые куски свинины, бледные трупики кур, по которым ерзают тяжелые груди бабы-торговки. Круглые живые глаза азербайджанца жадно пожирают ее обтянутую грязным и сальным ситцем плоть.

– Выбирай… Хочешь этот кусок? – груди колыхнулись, чуть не вывалились, снова поехали.

– Хочешь печенку? Бери печенку, – предлагают смуглые круглые, тяжко вздрагивая. (Печенка блестит, как новенькая «вольво».)

– Хочешь вымя?.. Почему, бери вымя! – и в обеих руках кусок держит, будто взвешивает. Да ведь это они, груди, себя предлагают сами. Настоящий разврат.

Азербайджанец провел языком по пересохшим губам и пробормотал что-то в сторону, наверно, выругался.

ПРОРЕХА

В газетах пишут: молодые с крыши падают. Вот как высоко водка заводит и в спину толкает. А ведь наверняка только глянуть вниз хотел.

Гуляю вчера с собакой на наших зеленых задворках возле одиноко стоящей белой 12-этажной башни. Вдруг неизвестно с чего возникает какая-то суета, пустота, нескладуха, растерянность. Девчонки бегут, стриженая соседка с пуделем. Милицейская машина не спеша во двор заезжает.

– Несчастье! – кричат. – Человек с крыши упал!

Заглянул я за угол, куда все бежали, – и никого нет. Вот он отдельно на газоне, в белой рубашке, серое лицо – вбок. Лежит, сразу видно: неживой, будто мешок или куча песка. Молодой как будто мужчина, а ведь так не назовешь. Теперь просто покойник.

Солнце уже низко, прожигает крыши дальних зданий, в деревьях сквозит лучисто. Холодом откуда-то поддувает, как из подвала. Будто в действительности, в ее грубой и плотной ткани, образовалась прореха, он и провалился туда.

ХИТРЫЙ МАЛЬЧИК

Ушел мальчик в курточке с воротничком. И не вернулся. И не нашли.

Правда, вчера я увидел во дворе мальчика в курточке и с воротничком.

– Ты, – говорю, – мальчик, который ушел вчера и не вернулся?

– Нет, – говорит, – я другой мальчик.

– Но ты же в курточке с воротничком.

– А у меня курточка синяя и воротник другой.

– А откуда ты знаешь, какая на нем была?

– В телевизоре показывали.

Так я и отошел ни с чем. Хитрый мальчик.

КЛЕРК

«Не бери!»

«А вот сейчас и возьму».

«Нельзя, говорю».

«Сейчас и украду».

«Не смей».

«Даже вот так здесь под ложечкой сосет! Сил нет, украсть хочется!»

«Да у тебя рука не поднимется».

Посмотрел на свою руку: холеная, гладкая кисть с редкими веснушками, бледный маникюр, пальцы вот коротковаты. «Поднимается», – думает. Главное, исключительной честности человек. Среди банкнот, бланков, компьютеров постоянно. Что стоит самому себе авизо изготовить и себе же самому выдать. В банке работает.

Язву нажил как дважды два. Попробуйте каждый день с собой сражаться. И каждый раз себя побеждать.

УБИЙЦА

Убил сожительницу кухонным ножом. Ввалилась милиция: сидит на стуле, руки висят, как не свои, башмаки, знаете, такие рабочие бутсы, в крови мокнут, ничегошеньки не помнит.

Стали брать, сопротивляется, не дается:

– Как же я без Нины Васильевны? Как же я без Нины Васильевны?

– Да вот она, твоя Нина Васильевна, под столом лежит.

– Это не она, не она. Соседку подложили.

– Она, она, сам и зарезал, глаза налил. Вспомни, как было дело. Небось она побежала, а ты ее – в спину, да не раз. У, зверюга!

Сразу обмяк.

Так его и показали в «Новостях» по третьей программе: лицо красно-оранжевое, брюки слепо-синие. И весь-то набух – и лицо и руки. Как переспелый, помятый плод. Благожелательный голос ведущего между тем рассказывает:

– Сергей Иванович, бомж, убил сожительницу кухонным ножом…

ЧЕСТНЫЙ КОММУНИСТ

Умер подполковник в отставке, пенсионер. Похоронили. Родные и друзья, немолодые уже, утомились, с облегчением расселись за домашним столом помянуть. Поросль тут же суетится, тарелки разносит, бутылки ставит.

Друзья вспоминают, какой хороший был, стараются изо всех сил, будто покойный может их услышать и словечко там замолвить. Будто сами туда собираются. Странно. Атмосфера такая, нереальная.

Поднялся один, беловислоусый и уже краснорожий от выпитого, и провозгласил, торжествуя:

– Светлая память ему на том и на этом свете, честный коммунист был.

Честный человек, понятно. А честный коммунист – что это такое? И как это может помочь ему на том свете?

И увидел я мысленным взором иконку в углу. Такое лицо, немолодое, но гладкое, решительное и внушающее доверие, над невнятной лысинкой светлый нимб. И надпись красная старыми буквами:

Ч Е С Т Н Ы Й К О М М У Н И С Т Ъ

ПЕТЕРБУРЖЕЦ

На службе часто выходил из себя. И шел в раздражении, быстро, подняв острые плечи, по обыкновению, сутулясь, по высокому коридору, по мраморной лестнице, со встречными не здоровался, молча принимал пальто у швейцара – и на холод или под дождь. Ходил и дышал мокрым и промозглым Петербургом, о чем думал?

Останавливал прохожих и говорил:

– Вы слышали? Лично я вне себя.

Да они и сами видели: какой-то он на себя не похожий. Снова что-то произошло. Видимо, опять из себя вышел.

Но от себя не уйти. Где-нибудь в кафе на углу Литейного или у метро после нескольких часов блужданий неожиданно встречал себя, нахохлившегося, ожидающего, обиженного.

Входил, как в собственную квартиру, прямо в пальто, в шляпе, с зонтиком. И сразу успокаивался.

– Фу! Наконец-то пришел в себя.

ЗАБЫВЧИВЫЙ

Пришел в гости, журнал принести обещал – дома забыл. Неудобно.

Вернулся домой, провел по голове рукой: голая. В гостях кепку оставил. Досадно.

Но у кого кепку оставил? Кому журнал обещал? Не помнит, и все. И ведь не в первый раз с ним такое.

Листал, листал телефонную книгу – нашел, вспомнил, кому журнал обещал. Позвонил.

– Как хорошо, – говорят, – что вы позвонили. Вы у нас свою кепку оставили.

– А я думал, я вам журнал принести обещал. – И трубку положил.

Звонят вскоре.

– Это нам вы журнал принести обещали. И позабыли.

– Извините, – говорит, – я думал, я у вас кепку забыл.

– И кепку, – говорят, – тоже у нас.

– И журнал и кепку у вас забыл? Быть этого не может.

Однако пришел туда снова.

– Спасибо, – говорит, – за кепку. А журнала я что-то не вижу.

– Какой журнал? – говорят.

– А который я у вас в прошлый раз забыл.

– Наоборот, – вы нам только пообещали журнал принести.

– Неужто? – говорит. – Это я такой забывчивый. В следующий раз обязательно принесу.

Идет домой и думает: «Хорошо, что кепку мою вернули. Бог с ним, с журналом, пусть пользуются».

ГРАБЕЖ

Я был одновременно грабителем и ограбленным. Как грабитель я нападал, пугал, потому что сам боялся. Мне казалось, что жертва медлит, что медлит нарочно, я готов был ударить – шевелись поживей – ножом, палкой, полоснуть бритвой. Все сейчас сорвется в ерничество, в кровавую клоунаду…

Я-жертва видел, что грабитель нервничает, и это меня парализовало страхом. Руки тряслись, доставая бумажник. Никак не снять пиджак, выворачиваются изнанкой рукава. На, бери быстрей. Видишь, я все готов тебе отдать. Прости, я мешкаю, у меня не очень получается. Просто я очень спешу. Меня ведь не каждый день грабят. Нет, нет, в глаза не смотрю. И все-таки исподлобья очень быстро…

Я смотрю себе в глаза. Довольно неприятно, рыжие, испуганно-знакомые. Истина доходит не сразу. Но когда я понимаю, что вот сейчас обокрал самого себя, я срываюсь с места и бегу – то ли гонюсь за собой, то ли от себя убегаю.

Вдруг – уличный знак: ОТ СЕБЯ НЕ УБЕЖИШЬ – красный круг и белая полоса поперек.

ЛИЧНОСТЬ

Знавал я двух приятелей – любителей выпить и в карты сразиться. В одном, насчитал, три личности жили, а в другом – целых четыре. Сядут друзья, бывало, в «дурачка» по-свойски играть, такой шум поднимется. Мало того что приятели друг друга в разных мелочах обвиняют, еще и личности, которые в них, между собой сцепятся.

– Надо было дамой крыть!

– Моего совета надо было слушать!

– Дядюшка, не вылезай.

– Заткнись, если Бог обидел, парнишка.

– Перестаньте галдеть, думать мешаете.

– Слышите, он думает!

– Убирайся от нас, если не нравимся!

– Сам убирайся, Квазимодо!

– Не квакай, жаба!

– Не раздувайся, пузырь!

– Аспид!

– Дебил!

– Монголоид!..

Разобидятся личности. Расползутся по разным укромным уголкам, если можно так выразиться. Сидят, друг на друга дуются. Несимпатичный у них вид, надо сказать.

Наши приятели между тем давно помирились и общаются – на свободе, без помех и, как говорится, невзирая на личности.

– Выпьем?

– Выпьем.

До того настаканятся оба, что внутренние их личности, глядишь, уже снова бормочут в семь голосов, а что – не разберешь.

Замечали, как несвязно изъясняются пьяные, сами себя перебивают.

НЕДОТРОГА

Сколько себя помнил, всегда избегал людей. В толпе старался проскользнуть в промежутки между ними. Изгибался немыслимым образом то ручкой чайника, то кольцом табачного дыма. От знакомых отпрыгивал, отдергивал руку, только бы не коснуться. К нему привыкли, хотя и посмеивались.

Между тем этот недотрога каким-то образом женился. Жена возникала в глубине квартиры и неслышно двигалась, миловидная, ко всему, по-видимому, безучастная.

Представляю себе, как они ночью в темноте, поблескивающей зеркалом шкафа, неслышно двигаются в постели. Как он изгибается над ней то ручкой чайника, то морской волной, то закручивается воронкой – в общем, самым немыслимым образом. И вскрикивает не своим голосом, истончающимся в комариный писк. И вдруг два бледных тела в подушках, переплетенные чудовищным кондитерским кренделем, выхватывает далекая зарница. И они остаются на дне моих зрачков.

КАК СТАРУХА ЕЛА

Она сидела за столом напротив мужа и ела. Торопливо, заглатывая одно за другим, даже не пытаясь пережевывать. Ела из своей, а смотрела в тарелку старику, провожая холодным взглядом каждый его кусок.

Тарелка ее уже опустела, но она продолжала тыкать своей вилкой в гладкое скользкое дно и подносить пустые зубья к своему увядшему рту. И жевала, все жевала вставными челюстями – и не могла остановиться. Она пережевывала пустоту – все, что осталось от ее иссякнувшей жизни.

А ведь предложи ей добавки, начнет отказываться яростно. Она сыта! Она сыта!

Старые люди, я заметил, обыкновенно едят с жадностью. Наверно, чтобы до смерти успеть наесться. Там ведь котлету с картофельным пюре не подадут.

ЛЕТЯЩИЙ И СПЯЩИЙ

Ночью сквозь звезды спросонок он услыхал отдаленный гром самолета – огоньки, в соснах движущиеся. Все в нем сжалось, как бы оцепенело. Он заставил себя проснуться окончательно и некоторое время лежал неподвижно и слушал. Какая-то нехорошая тяжесть угнетала его. Казалось, вспоминается что-то. Нет, не хотелось ни о чем думать. Гул постепенно затихал, он уже снова спал.

А между тем стоило беспокоиться и размышлять. В тусклом салоне самолета дремал, откинувшись в кресле, полный лысоватый человек. Над расстегнутой белой рубашкой с полуразвязанным галстуком торчал вверх синий небритый подбородок. Человек временами приоткрывал глаза, понимал, что они еще в полете, и снова погружался в темную воду. Время медлило и медлило. Но уже виделись в тумане недалекого будущего милые лица жены и дочерей.

И конечно, летящий и не думал о том, спящем далеко внизу, под крылом самолета, тем более не помышлял о своей пустой операционной в больнице неподалеку. Время хоть и медлило, но приближалось неуклонно. Через две недели летящий поставит спящему неправильный диагноз, неудачно прооперирует, и тот спящий умрет. Вот, собственно, и все.

Но что-то случилось, что-то вдруг переменилось в атмосфере, будто тень нашла на темное небо. Гул вверху внезапно оборвался. Вспышка! И через несколько секунд в открытое окно донесся отдаленный удар. Дом – бетонная коробка – заметно дрогнул. Спящий проснулся и сел в постели. Он слушал, он внимательно вслушивался в себя: что происходит, и не понимал, что все внутри него уже перестраивается, расправляется, освобождается. Готовится жить дальше.

КАНДИДАТЫ

На улицах мне часто встречаются кандидаты. Идет такой высокий парень с длинными волосами-сосульками, фигура нескладно-агрессивная, глаза тусклые, внимательно-беспокойные. Сразу видно, кандидат.

На экране телевизора я тоже вижу их. И по тому, как смотрит равнодушно-свысока или вовсе отворачивается, определяю: этот уже не кандидат, уже достиг степени, уже убил. Или того хуже.

СВИДАНИЕ

У нас в глубине, на задворках, старинная Бутырская тюрьма, вернее, зады – стены, башни и подсобные помещения. Видел я там такую картину. Влез на толстое обрубленное дерево черный мужик разбойничьего вида и кричит – над пустырем, над глухими кирпичными зданиями, над серой стеной с колючей проволокой прямо в окно с прутьями решетки, в какое – сам толком не знает. Он кричит новости, а вся тюрьма слушает, слушать ведь не запретишь.

И какая радость какому-нибудь парню, может быть, смертнику. Как жадно он ловит далекий родной петушиный крик.

– А-а-а-а! – кричит. – Арестовали!..

– А-а-а-а! – кричит. – Арсена!..

– А-а-а-а! – кричит. – Родила!..

И еще много разного кричит во все горло. Часами кричит. Каждое слово кричит. Эдакий петух на дереве. Про всю их нескладную жизнь кричит. Мало ли кто про что кричит на задворках. Кричать ведь не запретишь.

СОВЫ

Весь день проспал, в полумраке лысина серела неподвижно, как неживая. Под вечер проснулся. Зажег лампу, за шторой стало совсем темно. Сунул ноги в тапки и прошел на кухню. Откупорил бутылку и налил себе бокал розового. Потом другой и сразу – третий. Теперь можно начинать жить…

Он видел ночью с балкона, из домов на улицу стали выходить люди. Длинные тени протянулись от них по асфальту. Они шли, сутулясь, каждый сам по себе, как на работу. Когда отошли достаточно далеко – к мосту, замахали руками и один за другим стали подниматься в воздух. Бесшумные нетопыри и совы летели над темной, разведенной желтым водой. Он понял: все они те, кто не спит по ночам.

Он ушел в комнату. В стакане еще поблескивал джин со льдом. Одним глотком он осушил стакан и невольно оглянулся на шорох занавески. И успел увидеть: длинное тело его выплывает из окна, как торпеда, которую навели на Луну.

ЦИРКОВАЯ ИСТОРИЯ

Он спал с моей женой. Или нет? Я так недолюбливаю его, что, выбегая на арену, снова превращаюсь в тигра. Я рычу, взрывая когтями опилки. И громкие обжигающие удары хлыста опять загоняют меня на тумбу.

Но постойте, как же это происходит, что я, тигр? Моя рука рывком раздернула тяжелые занавеси – и это уже лапа? Я выскочил, на свету в глазах замелькало, замельтешило, амфитеатр, публика сливаются темными полосами, и вот уже бью себя по бедрам полосатым хвостом? Или еще в уборной увидел в глубине зеркала его волосатую бледную спину, пересеченную двумя полосами подтяжек, и ощутил такой прилив ярости, что усы мои встопорщились, и из зеркала на меня глянула свирепая морда тигра?

Оглушительно щелкает хлыст. Но пока еще есть время. Спал или нет? Если да, я сейчас прыгну на него и с наслаждением стану раздирать когтями это шитое блестками черное трико, эту бледную жирную спину. А если нет – застрелю его из пистолета с раструбом – из автомобильного рожка. Будет много дыма, визгливого хохота, опилок, крови и автомобильных сигналов. Потому что сам я – мучной клоун с серьезными настойчивыми глазами. Потому что это вечная цирковая история.

ВОДКА

Ушел гулять с приятелем. Вернулся домой с водкой в обнимку. Жена закричала, накинулась. Однако водка посильней оказалась.

Шум, крик, скандал. Вызвали милицию. Пришла милиция, сразу победила водку. Утихомирилась водка, присмирела, на полу в камере уснула.

В том-то и дело. Обычно милиция побеждает водку. Да ведь и водка не дура, если раззадорится, любую милицию победит.

Недаром на масляно-коричневой стене нашего РЭУ, по-старому – домоуправления, пришлепнут такой красноречивый плакат: большая бутылка нарисована, очень натурально, на дне ее маленький человечек скорчился. Алкаш. И написано: ВОДКА ТЕБЯ ПОБЕДИЛА. СТЫДИСЬ! Или: ИЩЕШЬ ИСТИНУ В ВИНЕ, САМ ОКАЖЕШЬСЯ НА ДНЕ. Или: ВЕРА, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Или: ВСЕ ТАМ БУДЕМ. Что ни напечатайте, все к месту.

АВТОГЕН И КРЫСА

Один знаменитый русский поэт, живущий теперь в Америке, мне признался:

– Давно вижу мир из окна автомобиля. С плоских кожаных подушек он представляется совсем другим: комфортабельней, стерильней и спокойней. Дома аккуратно чередуются. Люди довольно далеко – на тротуарах или в других автомашинах, одни обгоняют, другие отстают. Полицейские неизменно вежливы. Луга и леса, как на картинке, цветы, правда, не пахнут. Солнце не жарит, дожди не секут – кондишн в салоне. Если у дороги митинг, авария или там убивают друг друга, всегда можно прибавить скорость – и все это кино уже позади.

Наблюдал я такую безобразную сцену на набережной Мисхора в Крыму. Двое сорокалетних парней вытащили на асфальт клетку, в которой металась здоровенная ржавая крыса. Сначала непонятно было – зачем? Не выпускать же на волю. Но вскоре недоумение разрешилось.

Синим пламенем загудела горелка автогена, баллон, оказывается, лежал совсем рядом. И стали лысеющие недоросли эту крысу в клетке выжигать. Вспыхнуло животное, закричало нечеловеческим голосом, другого эпитета подобрать не могу. И сгорело в минуту, скорчилось. Вытряхнули труп из клетки в кусты олеандров.

Посмотрел я и увидел: вместе со мной эту сцену наблюдали небо и море.

А главное, не мог я нажать на акселератор, чтобы все это кино замелькало – и осталось позади.

ПРО ЖИЗНЬ

Играли в снежки. Упал снег в снег. Смотрит, а он уже взрослый.

Подъехала машина, грязная решетка следов на снегу. Посмотрел в зеркальце сбоку – а он уже седой.

Много-много следов до калитки – весь снег истоптали. Не успел подумать: не меня ли выносят? Его и похоронили.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Странно перечитывать эти рассказики. Только встретился – и уже расставаться. Но ведь и самый длинный роман когда-нибудь кончается. Понятное желание: продлить… Зато здесь ныряешь из жизни в жизнь, как дельфин в волнах.

КОРОТКИЕ РАССКАЗЫ – 96

ВОСТОЧНАЯ ПОВЕСТЬ

…за то что зажарили яичницу и услышали запах жа

…глубоко в земле, ноги мои знают, глубокую яму надо копать, в четыре лопаты колодец, глаза мои видят, там прячется э т о.

…услышали запах жареного и сказали друг другу…

Волчью шкуру растяните и потрясите хорошенько, сделали по слову его.

…нехороший плохой человек зажарил яич

Днем и ночью рыли, паслось овечье стадо, спали по очереди прямо в траве.

Думали звезды, гадали алмазы, оказалось, овечий горох.

…притянем к ответу, отведем к судье неправедному.

…снится им

Ну и отвели.

…ные звезды над горами и морем в тума

…скорый судья решил

…прикрыв ладонью лукавый глаз, судья погрузился в раз

Ни к какому решению не пришел судья и сказал: «Этот человек должен уме

…стукнула лопата о доски, сквозь песок проступила вода. И ни один из них не увидел: в шерсти золотые самородки застряли, потому что не было

…должен уметь видеть будущее, должен знать, как оно пахнет, должен уметь его приготовить, должен умереть, в конце концов!»

…ни луны, ни звезд.

Закинули веревку на сук большого дерева, повесили его в темноте, повесили его при свете факела, дождались рассвета и повесили его, отпустили на все четыре стороны: иди.

…как песок сквозь пальцы.

…одинокий человек в плаще на дороге между горами и морем одинок оди

ПРЫЖОК

…набегающий грохот… бьющимся сильно в груди, товарняк. Здесь уходит полого вниз, осыпаются камешки.

Жесткий поручень рвануло из руки, мотануло вместе с сумкой… летящий мешок с потрохами… затянуло… затянет… сейчас ударюсь в зеленую стену…

На исподе вагона, железе, обросшем щеткой, сосульками грязи, похоже – разбрызнутые чернила…

Пусть этот прыжок произошел в параллельной жизни. Но вбок и вверх за окном – ложечка в стакане, позвякивая, стерто в общем движении.

У БЕЛОЙ ЧЕРТЫ В МЕТРО

Ожидая поезда, привычно не разглядывая, черная сумка у ног ближе к белой черте, ничего, погодите, граждане.

…гул, нарастая, два слепящих. Толкну вот этого, такая самодовольная спина, нет, эту тоненькую, со спущенным, уже не заштопать. Да она и черту уже переступила…

Досадно. Опять не успел.

ПОД ЛЕСАМИ

Хожу привычно. Прогибаются пахнущие лесопилкой, свежие. Как сетка-батут в цирке. Мы и есть циркачи, циркачи-монтажники.

Вдруг дрогнуло все сооружение, и далеко внизу будто шлепок о твердую землю. Облегченно распрямились доски.

Кто сорвался? Кого?

Вот он. Сбежались.

Нет, не знаю такого. Десятник.

И бригадир не признал, не видел раньше. Увезли в морг.

Посторонний, чужой по лесам ходил, оказывается. А мы его за своего принимали. Не поостерегся. Или нарочно. Гляди, прогибаются и пружинят.

ИМЕНА

…подходя к родильному дому: «…император Адриан. Софья умерла на могиле своих дочерей с горя… Нет, не хочу, чтобы дочку мою обезглавили… все равно плохая примета».

– Ну, и как же, Наталья Андреевна?

– Иногда называет меня Верой, иногда Надеждой, чаще всего – Любой, Любовью. И глаза такие виноватые. Да я привыкла, отец все же.

ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ

Голова свисала… выпуклыми глазами на парижан… и рога до земли… Добро бы королевская охота… Представилось, кубок – пьет, двигая носом, и холеная бородка так и ходит, участвует.

«Кто бы позвал!.. Мадам, только два франка!.. Вспомнил, сегодня на рю де Темпль… Пожалуй, еще водки дадут, все-таки русский вернисаж…»

Быстро шел по улице Риволи. О Москве – ни звуком, ни намеком, просто себе не позволял.

ЕЩЕ О ЛЮБВИ

…прошел год. Она все равно приходила. Усаживалась на взгорке под березой – классический вид. У ног – рыжая собачка. Тоже глазами провожает.

«Вагоны шли привычной линией…» – будто она и не она. И не ждет никого, просто так – при собачке.

…десять лет. Все там же, она же. Только рыженькой нет, умерла.

ВКУСНЫЕ КРАСКИ

Зелень светлая, темная, с желтизной на просвет – совсем осенняя. Запах незабываемый, до сих пор. Хром светлый, темный, охра, краплак, но помощней будет сиена жженая. Пожирает все оттенки, как гиена, краска.

…пока свинкой болел. В зеркале обвязанный – зайчиком.

…свежий запах булки, значит, выздоровел. За окном совсем побелело. Цинковые тюбики засохли. Еле выдавил на стекло какашечки. Размазал витраж. Цвета один другого вкуснее – на всю будущую жизнь!

НАБЛЮДАТЕЛИ

…но под ворохом шелка и ткани она была совершенно голая. Странно, даже туфелек ее не воспринимал ни глазом, ни сознанием. Прохаживается на носках, груди висят, и рассуждает о Шекспире, о Джойсе. Будто не дышит внизу, в полутьме, черная щель.

Сверкала люстра и свечи, шел дипломатический прием. И привычно таяли в его очках розовый шелк и черные смокинги, так уж он был устроен, такое в нем развилось со временем. Сначала пугался, отворачивался и даже убегал, а теперь стоял посередине всей этой вакханалии, эдакий европеец – седые виски, очки в роговой оправе, слегка улыбаясь и потягивая виски из широкого стакана.

Да, вокруг голые профессора и коммерсанты, ничего особенного. Голые лакеи разносят подносы с напитками. А он наблюдает всех, как виски в стаканах, на просвет.

Эта женщина – брюнетка с торчащими пушками, черный лифчик тоже растаял, сразу поняла, как он видит ее, потому что…

Лил дождь на шоссе и за окном, когда неожиданно – оба в постели…

– А я мужчин разглядываю. Прыщавые зады и подмышки вижу. Впереди краны и краники висят. А есть – столбики неугомонные. Руку в карман, чтобы незаметно. Заправляет в трусы, забавно.

– Киноактриса – одета, как девочка… сама вся расползается, старое, желтое масло… Она кокетничает, а я видеть ее не могу – живот, вымя по бокам.

– С виду – гора мышц, Геркулес, а внизу как у ребенка…

До утра проговорили, так обрадовались. Впервые встретил такую же. Будто родная.

НОВАЯ ПЬЕСА

Не сразу заметила: из‐за кулис выскочил один актер – глаза сверкают, лицо узкое, лысоват, пока к рампе добежал-допрыгал, обозначились скулы, нос раздался и прическа другая – совсем не тот человек.

Заглянула в программку, там вообще на эту роль три фамилии, причем одна – женская.

Повернулся актер спиной к публике – и вправду девичья спина и женские волосы, хоть в джинсах, но уже в юбке.

Что там одежда, действующие лица менялись прямо на глазах, как в известной телевизионной рекламе, с каждой новой репликой что-то изнутри быстро лепило им новые физиономии. Казалось, на сцене целая толпа. Между тем было два-три человека. Но никто ничего, казалось, не замечал.

Может быть, потому что с балкона…

…хлопали бешено.

…в буфете. Оказался автор. Поинтересовалась.

– А я ведь так и задумал и написал.

– Спасибо вам. Действительно, что-то новое. Входит Алексеем, уходит Алисой.

– Что? Работает буква А?

– Только как они, простите, после спектакля? Как разберутся, кто кем стал? И кем дальше будут жить?

– Ну, на то они и актеры.

ПОЛЕТЫ

Неподвижная смутная толпа чаек на гравии. Переговариваются. С моря пролетел человек. Пронзительно вскрикнул под белой луной. Никто даже клюва не повернул. Человек сел неподалеку в степи, где гигантские ржавые фермы вразброс. Видно, что-то хотели построить, но почему-то раздумали. Или малыш-великан, кто-то позвал, так и бросил игрушки.

Другой человек пролетел… Вернулся и парит, широко раскинув руки. Лунный свет, почти блеск, держит, проносит его над холмом. В толпе забеспокоились, злобно забормотали.

Так вскинулся, еле за крыло удержала:

– Молод еще летать!

– Да я его когтями, клювом на лету собью!

– На то и люди, гнезда разорять на подушки.

Долго успокоиться не мог.

– Ничего, наши сторожа за ними следят. В селении сесть не дадут.

– И чего это они разлетались?

– Во сне летают. Видишь, как низко над волнами.

– С тобой не сравнится, мама.

– Подожми левую лапку и спи.

(Засыпая) – Вот сейчас усну и тоже во сне летать буду… как человек…

ПОЧТИ ПО ЧЕХОВУ

Непринужденным, плавным и сильным движением, полураскрыв черно-серые веера перьев, перемахнула с земли, городской и бесплодной, на косо торчащий сухой ствол дерева неизвестной породы над сараем.

Фотограф Сорокин, гулявший по двору с черным терьером, даже засмотрелся. Хорошо бы – выдержка 240 на 4,5 полным форматом со вспышкой (смурый денек) «Полет вороны». И ведь крупнее курицы, настоящая индюшка! Если бы у меня такса была, думаю, схватила бы и унесла. Вот бы сфотографировать! Подрастут еще немного и людей похищать станут. Прекрасно. На первой полосе моя фотография «Ворона-мутант уносит новую жертву».

Тут он ощутил сильный толчок в спину, ткань куртки затрещала и мимо впритирку проехал железный фургон.

Фотограф Сорокин с огорчением рассматривал порванный рукав:

«Чуть не задавил, гад! По двору на полной скорости…».

Черный терьер громко лаял.

«А чертовски могло бы получиться: фургон наезжает на зрителя, фары огромные – рапидом, и я – косо летящая фигурка из-под колес.

«Гибель фотографа Сорокина» – это тебе не «Полет вороны».

СТАРОСТЬ

На стене в фигурных рамочках. За окном на осеннем подметенном дворе. Даже в облике дома проступает. Старушечья опрятная бедность.

Коричневый бархат на круглом столе. Красный шкаф. Рядом с комнатой белые двери, коридор. Соседей не видно. Но чувствуется как бы ожидание чего-то. «Смерти ее ждут».

Мы с женой принесли нашей старой почти родственнице маленький японский телевизор с нашей кухни, подарили. А ставить некуда. Разве что на большой допотопный «Рекорд», который только смутные тени показывает. Полотенцем с украинским узором накрыла его хозяйка. Тут и поставили, на белое.

Я отрегулировал программы и увидел, что в тесной и затхлой обстановке это чересчур – очень яркий и четкий экран. Слишком хорошо показывает. Какая-то неестественная, нелогичная картинка. И телевизор на телевизоре, какая-то матрешка, как во сне.

Я пил чай из кружки с Главным павильоном ВДНХ – синим оттиском на боку. На салфетке – тарелка, на тарелке – яблочный пирог с пригорелыми перемычками. А где же супруга? Моя жена? В самом деле?

Честное слово, с нашим японским телевизором что-то происходило в этой обстановке. Краски потускнели, теперь совсем их смыло с экрана.

Похоже на ее серые выцветшие глаза. Белые двери, пустой коридор – это же больница. Вот и санитар заглянул. Боже мой! отсюда не выпускают! «Извините! Я только в гости! Вы не имеете права!»

Санитар посмотрел на меня свиными глазками и прикрыл дверь снаружи. Седые букольки, даже головы не повернула.

Господи! Мы оба смотрим забытый «Голубой огонек»: там за столиками сидят мужчины в топорных костюмах и женщины в кисее и панбархате. Картинка какого-то пятидесятого года.

НИЩИЙ

Человек живет в мире условностей, одно безусловно…

Недавно: нищий сидит и на работе читает газету! Вообразите! Плевать ему, подают или не подают.

ваш любимый магазинв самом центре столицы

Вот я и сказал одному безногому в подземном переходе:

– Почему я тебе должен подавать? А не ты – мне?

– Добрый человек… – бормотал он, не слыша или не слушая меня. Нищий сидел на бетонном полу, подвернув под себя увечные ноги. Возле стояла картонная коробка, полная бумажных денег.

А я вовсе не добрый человек. И сам это знаю.

– Покажи ноги! – громко потребовал я голосом контролера.

Он вытянул обрубки в штанинах, высоко подколотых булавками. Между прочим, хорошие джинсы.

– Где ты их прячешь? Давай сюда! – потребовал я.

Наконец он взглянул на меня одними белками глаз. Подземный переход со ступеней на угол прочертило солнце. Прохожие мельком, как тени.

– Давай, давай. Где они?..

– Там, – неопределенно махнул назад.

И действительно, там – в некотором месте и совершенно другом времени – я увидел босые ступни. Они шевелили пальцами. Лодыжки почти не кровоточили.

– Как же это тебя?

– Электричкой оттяпало! – сердито сказал он.

– Ладно, забирай свои ноги, – смягчился я. – И иди работать, хотя бы дворником.

Нехотя нищий приставил себе ступни, подвигал ими, надел дырявые носки, вынул из-под тряпья старые башмаки. И ведь хранил! Предусмотрительный парень. Надел, притопнул. Взял под мышку коробку, полную денег, и, не глядя на меня, даже не поблагодарив, ушел, растворился на выходе в осеннем солнце.

мы работаем ежедневнобез перерыва на обед с 10 до 20 часов

С той поры я сижу на его месте. Рядом со мной стоит коробка, полная бумажных денег. Ног у меня, естественно, нет. Зато две любовницы. Газет на работе не читаю. Но башмаки свои держу при себе на всякий случай.

ЛЮБОВЬ РАБОЧЕГО КЛАССА

Игорю Холину

– Ты любишь меня или нет? – спросил меня мой компьютер. Что ответить?

Молодой мастер любил отбойный молоток. Тяжелый инструмент отвечал ему взаимностью и весь дрожал в его сильных мозолистых руках.

Однажды человек увлекся, полюбил. Стыдно сказать кого, водку проклятую. Однако ударило в голову. Три дня «гудел». Все-таки пришел на работу, вспомнил.

Утром так дрожали руки, уронил отбойный молоток. А тот от ревности всю раздевалку в щепы разнес и мастеру голову проломил. Унесли. Вот кровь на опилках осталась.

Что сказать, любовь к своим орудиям труда редко встречается среди рабочего класса. А кирка и лопата нас любят. Попробуй им изменить. Догонят и накостыляют.

А землечерпалка, доменная печь? Просто чудовищного вида и силы женщины.

АРМИЯ Z

В каких-то довольно мрачноватых переулках мы блуждали с моим знакомым, кто – не вспомнить хоть убей. Что мы искали, тоже не знаю. Но, глянув вверх, я остолбенел, каким-то образом мы очутились между строк газетных столбцов, которые уходили в серое небо высокими колоннами. Меня охватила паника, потому что я не знал, где мы очутились и как отсюда попасть в более привычное место.

Я бежал по нечетко пропечатанным переулкам и улицам – с угла на угол. Это был лабиринт, вроде даже кроссворд. И я никак не мог его решить.

– Сюда, – показал мой спутник. И мы быстро спустились в подвал.

– Здесь и напечатано самое главное, в этом подвале, – произнес он.

– Что напечатано? – спросил я, хотя уже понимал чтó.

Потому что в подвальном помещении между белых столиков с вазочками стояли ротационные машины. Это была типография-кофейня, что меня как-то сразу успокоило. Мы сидели за пустым столиком, но нас это не смущало, официанты здесь подавали только газеты.

– Вот, посмотри, – обратился ко мне мой знакомый, протягивая свежие, липкие, пахнущие шрифтом страницы, – Марк распустил свою армию Z.

ВМЕСТИЛИЩА

Висит у меня на стене необычная картина-объект: клетка. На фанерных стенках отпечатано: SOS! SOS! SOS! Впереди решетка поднимается, и вы можете вынуть из клетки темно-красный бланк, на котором напечатано, что некий Джон Смит – скульптор, житель Нью-Йорка, продал свою душу фирме «Комар энд Меламид лимитед» за 00 долларов. Давно у меня эта клетка, в которой обитает душа легкомысленного ньюйоркца. И даже дымок в ней порой угадывается. Кайфует.

Как он там, Джон Смит, все эти годы? Встает, наверно, поздно, за окном привычный Манхэттен конца прошлого века, черные пожарные лестницы в колодцы. Зато простор, ветер с океана. Скучает ли он по своей душе? Или думает: «Вчера – парти, сегодня – вернисаж, эскизы когда-нибудь купят, проживу и так в Нью-Йорке, тем более что Сара обещала скоро позвонить. Какая она темная и гладкая, эбеновая статуэтка и совершенно без души».

В Германии в старом университетском городе Бохуме я жил у немца-слависта, аспиранта, похожего на своего шефа, который тоже был бледный, долговязый, как бы лишенный жизни отчасти. Во всяком случае, в памяти моей они то двоятся, то сливаются в одно.

Мой симпатичный молодой хозяин знал великого Бойса. И на широком ослепительно-белом подоконнике я видел с тахты одно из его произведений. Гладко оструганный высокий ящик, на дне которого карандашом было небрежно написано слово intuition – интуиция. Проснувшись, я долго смотрел в этот ящик. И казалось, что-то там шевелится, плавает незримое. То самое, смутное, что я ощущал в себе. Так соприкасались души автора и зрителя – краем, интуицией. С тех пор я понял и полюбил великого бунтаря-художника. (См. мои стихи «Замечательный Бойс / представляя собой некий сбой / никогда не снимал шляпы-шляпы…»)

И еще одно вместилище. На бывшей улице Герцена. Улице давно вернули старое назвение Никитская, но здание так и осталось на бывшей улице Герцена, и тяжелые флюиды прежних литераторов – лакеев, негодяев и доносчиков – источают его дубовые стены, несмотря на все позднейшие переделки. Души их, надеюсь, в аду. Но тени еще витают в кафе за столиками, по привычке надеясь на выпивку. Почему-то вино там всегда проливается. И что-то я не видел уборщицы с тряпкой. Нет, я уверен, эти подлые тени слизывают все с пола до капельки. Хоть так себя побаловать, на мгновенье забыться в этой сумрачной неуютной вечности.

По-моему, вечность похожа на современные безразмерные склады, в которых бесконечное количество разнообразных грузов – и все же пустоты гораздо больше. Тоже вместилище.

КУКЛА И ЛЮБОВНИКИ

На кровати, три подушки горкой, на розовом покрывале с подзором сидела кукла, растопырив ножки в синих тапочках. Такие куклы обычно едут на свадебной машине. И, прежде чем раздеться, она брала куклу и бережно пересаживала ее на стол.

«Оставь ее», – попросил он однажды. Кукла смирно лежала рядышком на краю. Голые, разгоряченные, двигаясь в простынях, бормоча в самозабвении, они задевали, шевелили куклу. Кукла лежала, закрыв глаза. Кукла смотрела в потолок, на любовников. Неясно вскрикнув, локтем она сбросила куклу с кровати.

Потом он поднял с пола растрепанную, постаревшую куклу. Настоящая любовь втроем.

КРАЖА

Утром голова тяжела с похмелья…

Уборщица-тетка, немудрено по-деревенски сбитая и скроенная, смотрела совсем не сочувственно, насмешливо блестя глазами, расспрашивала:

– Как же это не проснулись? И деньги взяли? Сколько? А вещи? Нет? Машинку украли? Какую машинку? – тараторило ее любопытство. – Смотрите, в следующий раз себя не проспите.

Она вела себя так, будто я совершил неблаговидный поступок этой ночью, во всяком случае, унизил себя в ее глазах тем, что меня обокрали. Уборщица сразу стала со мной запанибрата. Я оказался простаком, пострадавшим, видела она таких. Возя мокрой тряпкой по линолеуму, местная откровенно злорадствовала:

– И не надейся, не найдут. Этого у нас не бывает. И не наши это. Из города на выходные приезжают к морю.

Мой номер был на первом этаже и смотрел балконом в парк, в кусты акации. И я мог там гулять и сидеть, как тигр в клетке. Балкон был предусмотрительно забран стальными прутьями, ниже шли поручни и металлическая сетка. Она-то и была чем-то разрезана поперек этой ночью, даже концы оплавились. Разрез был как раз для ребенка или собаки – не больше.

И мне представилось, как легкое существо неопределенного пола и возраста проникает в мою комнату перед рассветом и, поглядывая на меня, спящего, неслышно и быстро (снаружи его торопят) вынимает деньги из портмоне (оно на столе), забирает флакон «Соваж» и подхватывает мою «Колибри». Скорее, я зашевелился. Снаружи все это принимает кто-то огромный, гориллообразный. Тоненькое бледное пищит ему испуганным шепотом. Кинг-Конг рычит.

Вижу, оба они – какие-то горьковские персонажи – не торопясь, идут по пустой предрассветной набережной. Горилла считает гривны, женщинка-подросток пшикает на себя из флакона французскими мужскими духами.

Море шумит. Уборщица смеется.

СЮЖЕТ КАРТИНЫ

Мы передвигались по его квартире узкими извилистыми улицами и переулками между кипами газет и журналов – вообще разных раритетов, сложенных в стены выше человеческого роста. Сесть было не на что. Я понял, что Никифор Никифорович коллекционирует все.

Он уж писал и тамбовскому губернатору, что его домашний музей погибает от тесноты. Кстати, первым губернатором здесь был великий Гавриил Державин. С просьбой дать новую трехкомнатную квартиру. Державин, он думает, предоставил бы непременно. Блуждая по бумажным каньонам, мы неуклонно продвигались к неизвестной мне цели.

Комната в глубине. У стены письменный стол, на котором возвышаются две серые башни – неловко повернешься, заденешь – обрушатся, забросают старыми журналами «Нива», жалобами, документами, повестками в суд, обступят тебя бородатые учителя, они же провинциальные писатели, бледные жертвы – девушки и гимназисты, какие-то мужики в одном исподнем, расстрелянные без суда и следствия в дальних оврагах, до конца жизни не разберешься. Стараюсь не коснуться этой России, хоть и стыдно немного.

А вот и то, чему хозяин жизнь свою посвятил: раритеты. Вот перстень Распутина. С золотистым рубином. Вот шляпа Шаляпина. С широкими полями. Палка Державина. Как полированная. Это – о спину полицмейстера, каждый год, почитай, город полыхал. Новый губернатор улицы отстроил заново, прямые и широкие, дома каменные, железом крытые. А эта вазочка принадлежала самому Александру Сергеевичу. А рисунок на стене – Рафаэля. Другой набросок – Леонардо да Винчи и так далее.

Можно, конечно, не поверить, что в России есть всё. Ну и останешься в дураках. Потому что сразу – ничего интересного. И почерк – подделка. И стул новодел. И Никифор Никифорович – старый сумасшедший. И жена твоя – кухарка, а не первая любовь.

Сейчас осень. Я беру из ящика театральный перламутровый бинокль – тоже память, поворачиваю обратной стороной – и направляю в окно. Там, в глубине России, среди красновато-желтых сияющих на солнце рощ и сиротливых в дожде полей – в черноземе утонешь – вижу, идет сухой узловатый Никифор Никифорович, чисто выбрит, в широкой шляпе Шаляпина, в длинной шинели Брусилова, держит суковатую палку Державина, из одного кармана торчит вазочка Пушкина, из другого – Рафаэль и Леонардо, свернутые в трубочку. Рядом с коллекционером бежит тамбовский волк, и глаза его сверкают распутинскими рубинами из сияющих сумерек. Такой сюжет картины.

СОН

Я видел сон. Отчего бегут люди с рюкзаками, катят коляски со скарбом, подушками? Осветленные испугом глаза. Индия завоевала Россию. Индия – это же не страшно. А в Москву вошли. Видите, сколько цыганок и цыганят. Легион. Главные цыгане в белых «мерседесах» едут. Черными бусами завидущие цыганские глаза по городу раскатились. Вот и спасаемся – со всем, что есть дома ценного. Унесут.

– А у нас мебель складная, мы ее в карманы положили.

– А мы всю аппаратуру в уши спрятали, пусть блестит у девочек. Будто сережки. Выдирать же не будут.

– А я люстру на голову надел.

– Снимут.

– Одно утешение: ненадолго здесь табором станут. Они же кочуют.

Вижу: вдали колоннады современых зданий на червовом и пиковом закате. Огни снизу вверх этажами гаснут – от здания к зданию. Это цыгане идут. Мы с женой лезем на антресоли, скидываем сумки и чемоданы. Главное – мне рукописи не забыть.

Все ближе гаснут огни. Скоро здесь будут.

В СТРАНЕ БУДЕТЛЯН

В полутемном пустом музее под портретом Велимира, на газете, на пыльном полу без трусов, раздвинув полусогнутые ноги, ты его торопила. Серая полураскрытая щель – и только-то?

Нет, он сразу освоился в этой стране, он прозрел в ослепительное (неожиданно с хлопаньем взлетели), он погрузился в восхитительное, шевелящееся лунными складками (то ли птицы, то ли иное), он уходил все дальше и дальше – странный путешественник – и возвращался, всхлипывая от восторга, чтобы скорее снова уйти… И как можно дальше – в розовую лиловость… И возвращался, все возвращался, начиная раздражаться, проявляя дурной характер, стремясь одним переходом, одной перебежкой, прыжком (какие далекие там в горах фигурки, флажки!) – и умереть в небе оргазма!

Между тем глаза видели: белые волосы, мотающиеся по пыльному полу, этажерку, похожую на «Летатлин», на стене фотокопии рукописей, самолет-этажерку, почему-то кусок стекла, окна РОСТА (треугольные людишки) и все эти «дыр бул щир», когда-то новые, теперь бесконечно устаревшие, как монокль в воловьем глазу Давида Бурлюка…

Ты тихонько постанывала, прислушиваясь: не щелкнет ли ключом уборщица. Или телефон позвонит – из отдела. Вот затенькал в соседней комнате… Тенькает и тенькает… Ты почти увидела хмурую усмешку подруги – твоей начальницы… Но нельзя же не подходить бесконечно. Разом сжав колени, ты выскользнула, оставив ошеломленного путника на полдороге.

Но ты знала: через день все повторится. А вообще-то вы глубоко женатые люди. У вас не было будущего в стране будетлян.

КОРОТКИЕ РАССКАЗЫ – 97

ЦВЕТНАЯ ШАПОЧКА

В троллейбусе впереди ехал ребенок в яркой вязаной шапочке: желтой, красной и синей – помню точно. А вот была ли рядом мать или бабушка и какая она, не знаю. И какой ребенок, сколько лет – и мальчик это или девочка, нет, одну шапочку и запомнил. Вроде мне ее достаточно, ключ она к чему-то важному, и даже льняные локоны или стриженый затылок в зеленке – лишнее.

Наутро проснулся, сразу – желтая шапочка. И сюжет какой-то был, знаю. Найти бы мне ее сейчас, сразу бы открылось. Вышел в переднюю: висит кожаная куртка, пальто жены, кепка моя, пыльная шляпа, которую давно не ношу, коричневые перчатки на подзеркальнике. Откуда ей здесь и быть? Вернулся в комнату.

Беспокойство какое-то одолевает. Сел к столу, записал на листке: «В троллейбусе впереди ехал ребенок в яркой вязаной шапочке…». Ну и так далее – до этого места. А что дальше делать, не знаю. Это удивительно, детская шапочка, а я места себе не нахожу. У меня и внук почти взрослый. Нахлобучит черный колпак АДИДАС, только его и видели.

Снова тянет глянуть, хотя понимаю, что бессмысленно. Ну вот, кожаная куртка, пальто, шляпа… а вот и желтая шапочка, яркая – вроде светится даже. Вон куда я ее вчера забросил – на самый верх, за медный канделябр зацепилась. Моя любимая вязаная шапочка.

Быстро притащил и подставил стул. Встал, дотянулся, на цыпочки привстал – и сдернул мою шапочку с медной завитушки. Легко спрыгнул, ударился коленкой, правда. Снял с моей детской вешалки прошлогоднее пальтишко, тесновато – уже вырос. Глянул в зеркало, на подзеркальнике по-прежнему лежали коричневые узкие перчатки. Привычно отражается мохноглазый подросток, размашистые брови – поперек. Нахлобучил свою желтую шапочку на самые глаза, распахнул входную дверь, поддал какую-то одинокую галошу (откуда взялась?) и – только меня и видели!

А ведь если бы не нашел шапочку, так бы и остался здесь, то есть там – в скучном взрослом мире среди газет, забот, политики и глухого непонимания.

ДВЕРЬ

Люди представляются мне бесконечным рядом закрытых дверей по коридору. Одни заперты на всякий случай, другие и открывать не хочется.

Был у меня один блестящий ключик. И по тому, как трудно он мне достался, думал: там – сокровища! Открыл эту дверь, а там глухая стена. И никуда не ведет.

____

…Исчезают люди, исчезают двери. Остаются стены или руины.

УТРО ДЕКАБРЯ

Темно с утра.

…просто как ребенок: сразу обеими ногами влез в левую штанину, а правая сбоку болтается. Стыдно взрослому человеку, такая мелкая досадная оплошка, еще и думать про это. С другой стороны, с кем не случается!

…это могло быть и с женщиной. Но юбку они натягивают сверху. А разве не опускают вниз и ступают как в воду, будто пробуя – холодна ли?

…вообще себя контролировать.

…сразу втиснуться в чужую жизнь, даже не примерить. Обеими ногами в одну штанину… над собой усмехнулся.

…даже когда снова надел брюки – теперь нормально, ощутил какое-то неудобство. Вот оно что. Перемешалось. Ночь вступила в день – отодвинула утро. И образы сна еще витают в реальности. Непонятно, был ли у своей любовницы в темной и тесной – сладко и томно вспомнить – квартире. Или она сейчас войдет уже в качестве жены – и вспоминать не хочется, поссорился вчера. Уснул у себя в кабинете.

Темно еще потому. Снега нет.

Вот еще что. На столе – стакан, похожий на кубик – полон, светом или жидкостью, изнутри светится.

ГНЕЗДО ПУЛЕМЕТЧИКА

Он явно был королем бомжей: шляпа набекрень, седина, рваные джинсы, туфли, тускло поблескивающие – все-таки от него несло сладким и затхлым: запах давно немытого тела. И заросший пестрыми клочьями затылок тоже выдавал его – с головой, как говорится.

Она была девушка с вокзала.

– Где ты живешь?

– Выше.

– На чердаке?

– Еще выше, – он показал на неясную проплешину света в темном небе там над крышей.

– Шутишь?

– Возьмешь две бутылки, приглашаю, сейчас и поедем. Ко мне, в резиденцию.

Действительно, на чердаке он зажег свечку, как Гаврош внутри слона, обнаружилась лесенка вверх в какое-то еще помещение.

Поднялись, озарилась зыбким и темным светом – скорее всего кабина с двумя окнами, внутренность башенки. В остальном все было обыкновенно. На полу лежал продавленный матрас в цветочек, как только затащил. На стуле – кипой иллюстрированные журналы с помойки.

Вместо пепельницы – здоровенная банка из-под краски и бутылки…

Потом она смотрела. Вниз на вокзал: ряды фонарей по перронам. Электронные часы наравне светятся, и погоду показывают. 15 градусов. Тепло. Дальше теснились крыши и деревья, тускло золотилась луковица церкви. Свет затененной луны исподволь скользил по ней. И вдруг она вспыхивала (блаженное чье-то воспоминание).

Снова посмотрела вниз и увидела: тоненькая фигурка скользит к стоянке такси. Вот ее платок на плечах, и пальто узнать можно. Да это же она сама. Сейчас подойдет к хозяину, делиться будет с толстомордым. Жалко себя стало. И денег жаль. Крикнуть бы: «Иди сюда, дура!» Не услышит отсюда. А вон и электричка, последняя, как раз до Петушков довезет.

Слезы текли из ее размазанных глаз, оставляя следы на щеках. Он был галантен – король бомжей. И налил вина полную пивную кружку (украденную).

– Раньше, – рассказывал он, – здесь сидел пулеметчик.

– А зачем? – улыбнулась сквозь слезы.

– Рассказывают, вся Москва была поделена на секторы, секретно.

Чтобы все простреливалось насквозь. Всюду были башенки, отдельные секции чердаков, окна на верхних этажах оборудованы.

И когда праздник или какой-нибудь Кастро приезжает, здесь пулеметчика сажали.

– Кого расстреливать?

– Ну, вы, нынешние, ничего в политике не смыслите.

– На хуя она нам нужна? Всё надоело.

– А если покушение или еще что-нибудь. Вот он тут и сидел. И бутылка спирта сбоку – положено было для бодрости. Один бывший летчик мне рассказывал. Чуть что… —

Король показал: он оперся локтями о подоконник и затрясся, застрочил: тра-та-та-та-та!

– А сейчас мы живем – кому жить негде. Эх, был бы я этим пулеметчиком…

– Хорошо у тебя в замке. А мне еще работать. Не буду сегодня. – сказала она решительно.

– От толстуна попадет.

– Ну и пускай.

ЧЕРНЫЙ ПАКЕТ

У нашей пожилой знакомой, что в соседнем доме, умерла собака – колли, от легочно-сердечной недостаточности. Кашляла, не могла даже лечь на подстилку, но при виде моей жены пыталась вилять хвостом. Возили к врачам до последнего дня, не помогло. В лифте собака вдруг закричала, коротко, пронзительно. «Как наш Рик, помнишь?» – сказала жена. Почему собаки так страшно кричат перед смертью? Слишком по-человечески.

Обрушилось горе на одинокую старую женщину, все равно как ребенок умер. Надо было похоронить. Приехал на машине женатый сын. Положили длинное узкое тело – рыжая волокнистая шерсть, оскаленная морда да хвост – в большой пластиковый пакет. Будто и не было собаки.

Вечером повезли за город. Далеко везли. Движение на шоссе, милиция то и дело. Осень к зиме, темнеет рано. Наконец на той стороне – ободранный лесочек у обочины. Там сын выкопал яму. Вытащили черный пакет из багажника. Когда через дорогу несли, проезжающие мимо «жигули» даже взвизгнули – так резко затормозила машина. Водитель из окна чуть не вывалился. Шутка ли, двое в темноте волокут чье-то небольшое тело, черное, к свежевырытой могиле.

«Жигули» унеслись, будто кто гнался за ними. Похоронили бедного Джима, а ведь я его тоже знал. «Боюсь уходить из дома, – говорит наша знакомая. – Вернусь, а никто не встречает».

МАГИЯ СЛОВ

Мы – советские люди жили в окружении огромных магических букв и слов: НАРОД И ПАРТИЯ ЕДИНЫ. МОСКВА – СТОЛИЦА НАШЕЙ РОДИНЫ. СССР. Обветшали слова и фразы от частого бессмысленного употребления, постепенно даже замечать их перестали, однако еще действовало. В совершенно пустой степи под Елабугой далеко на всхолмии на фоне багровеющей зимней полоски высились – каждая на бетонном постаменте – гигантские стальные буквы СЛАВА КПСС! – ниже пролегало шоссе. Буква от буквы – метров двести. И надо было долго мимо ехать, пока все прочитаешь. Наконец восклицательный знак отдельно эдакой высоткой в темнеющее звездное небо.

ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОВЕТСКИЙ НАРОД – ВЕЧНЫЙ СТРОИТЕЛЬ КОММУНИЗМА! – начертано было на тряпице, почему-то черной в моей памяти, провисающей между двумя чинарами – впрочем, не уверен в породе деревьев – это в Новом Афоне возле могилы святого Иоанна Златоуста, где вечно шумит водопад.

Над самшитовой рощей у ворот санатория ПРАВДА на Пицунде я видел и такой лозунг: БУДЬ ТЫ СЧАСТЛИВ СОВЕТСКИЙ ЧЕЛОВЕК! – Написали простодушные абхазы, не вполне разумея русскую интонацию. Вот и пришла к ним беда. Воюющие абхазы, чеченцы и грузины умирали ЗА РОДИНУ. А родина была все та же: горы, море, небо. И всё это не имело никакого отношения к магическому, плакатному слову РОДИНА. У кого не забьется сердце, как говорится!

Я сам люблю Пицунду и считаю ее своей, хотя и не абхаз. Это право дала мне любовь. Что любим, то нам и принадлежит. А сражаться и умирать за тех или иных важных чиновников, да пусть они сами друг с другом сражаются!

Мой друг Холин – поэт и старый ветеран – рассказывал мне:

«За родину! За Сталина!» – этого никто не кричал, никогда. Это им теперь кажется, что кричали. А на самом деле, вылезая из окопов, только яростно матерились, когда их гнали в атаку.

«ХУЙ! ХУЙ! ЕБ ТВОЮ МАТЬ!» – я думаю, еще татары вопили, наезжая и карабкаясь по стенам русских городов, а сверху на них лили дымящуюся смолу. Такая сила и агрессия в этих словах – убить и умереть сейчас же! Сильные слова. Наверно, нескоро устареют. Вижу определенно, как наши потомки – гигантоманы возводят и ставят на высоком берегу Волги в голубеющих Жигулях, три конструкции, три буквы-башни, три антенны – в небо, чтобы видели и слышали все окрестные миры.

БОЯЗЛИВЫЙ

Седой небритый мужичонка, всю жизнь боялся чего-то. Боялся говорить, думать, читать. Боялся показать вид, что боится чего-то. Поэтому на той войне не раз был отмечен и награжден медалью «За храбрость». Потому и женился, что сильно испугался в свое время решительной и костистой девушки-женщины. И, представьте, двадцать с лишним лет как у щуки под водой живет.

Вон он, в метро выглядывает из‐за колонны: то ли поджидает, то ли опасается, что встретит кого-то. Глянул я, незнакомый ему прохожий, и странен мне он показался в своей робкой обыденности и обыкновенности, седой, небритый, с цветной орденской планкой – пух на пиджаке. Где-то спал, не дома. С таким же ветераном, видно, засиделся и остался на раскладушке. И кого он ждет? Или просто домой идти боится?

«А помнишь, в Германии длинная фрау с кудерьками, все русских зольдатиков хвалила?»

«Все к ней ночью ходили, задница шире кровати».

«А я не ходил».

«Не может быть!»

«Затащила однажды».

«А ты?»

«Смешно. Вырвался и убежал».

Он всегда себя чувствовал: полугородским довоенным парнишкой. В Москве все – над ним начальники. Работал в милиции. Задержанных, особенно пьяных, бил сразу и крепко. Боялся, что в отделении смеяться над ним будут. Ударит и шеей дергает – назад отклоняется. Пугается, что ответит избиваемый. За двадцать лет никто не ответил. Все равно боялся, привычка…

В следующий раз я увидел его, когда хоронили пенсионера. Как такого не узнать. Лежит под цветами, съежился непривычно остроносенький, совсем ребенок. Руки сложил и плечи втянул, боится, видно, и к доскам гроба, и к торчащим оттуда гвоздям, и к бездушным жестким гвоздикам прикоснуться.

Сама смерть при виде его осклабилась. «Грех так жизни бояться! Лучше уж вообще не жить». Наклонилась над гробом, как затрещит костью-рукой, всеми узлами-суставами. «Р-р-усский раб! Тр-р-р-ус!»

Так испугался, так обиделся за нацию, что воскрес. Можете не поверить, но в новой жизни не боится никого и ничего. Выпрямился. Развелся с женой. Разъехался через пару недель. Какой-то отчаянный стал. Завел себе молодую толстушку. Всегда чисто выбрит. Охранником в банке. Невысокий вроде, впалощек. Но бьет по-прежнему: сразу и крепко. В кровь. И шеей не дергает.

ПОЛЕ ЧУДЕС

Вот так. Ожидаешь одного, а случается другое. Житейская мудрость на все времена. Решили у нас в подъезде железную дверь поставить на черном ходу. А то долго ли до беды. На чердаке бомжи обжились. На площадках захожие мужики толпятся, водку, портвейн распивают. Студенты со своими подружками к горячим батареям прижимаются. Цыганки парами по лестницам шастают, в квартиры звонят. Чего-то не то просят, не то требуют. Воды, говорят, глоток. Откроешь, мигом проскользнут в комнаты, как пить дать, обчистят. В глазок двери посмотришь, так и вовсе незнакомые лица вблизи вытягиваются, глаза выпучены по-рыбьи. Страшновато стало жить в пятом подъезде.

Ходил по квартирам тучный седой жилец сверху, с шестого этажа, скинуться на железную дверь предлагал. Самому ему подвал принадлежал, вот и беспокоился больше всех. Хотя чего волноваться, над его дверью два электронных глаза под козырьком двигаются. Все внутрь квартиры на экран монитора передают. Цыганки? Пожалуйста, и черные косы из-под платка, и серьги фальшивого серебра и глазищи бесстыжие… Не отопрем!

На экране черные кители и красные погоны – мальчишеские лица и девичьи – голубые и розовые дымки – танцуют вальс. Но это на другом экране. Финал телевизионной игры «Поле чудес».

С утра я гулял во дворе с черным кокером. Погода была – все таяло и текло. В арку дома стал пробовать въехать автобус. Наконец он сделал это и развернулся в луже. И рабочий изнутри крикнул: «Где пятый подъезд?»

– Вот он, – показал я. – Что, дверь привезли?

– Какую дверь? – удивился он. – Гроб.

Я увидел: внутри салона – обшитый красной блестящей материей с рюшечками, действительно, гроб. Кто-то умер у нас подъезде. Оказывается, жена тучного седого с шестого этажа. Скоропостижно, а я ведь еще накануне в лифте с ними обоими поднимался. Вот так, хлопотал сосед, по этажам ходил. Ожидали дверь, а привезли гроб. Дверь нам совсем в другой день привезли. И поставили железную.

Надежная защита. Может, теперь и умирать не будем.

Еще деталь, в то утро увидел мой черный кокер крышку гроба, прислоненную у дверей снаружи, подбежал, понюхал и поднял ногу, еле его успел отогнать.

КАК Я СТАЛ СТАРО-КАШИРСКИМ ШОССЕ

Я смотрел в заднее стекло автобуса. Шоссе бесконечно убегало назад двумя темными дорожками, проплавленными в ледяной корке. Ехал ли я к приятелю или еще зачем-то, теперь уже и не помню, в этой части Москвы я еще не бывал. Нет, не соглашусь с тем, что это Москва. Какой-то провинциальный город. Средняя полоса.

От остановки я шел наискосок через пустынный сквер по тропинке в снегу. На пути стоял пьяный мужик с ломом, видимо, дворник, царапнул меня белесым глазом. И усмехнулся. Сказал что-то насмешливое, теперь-то я понимаю, что неспроста. Но я прошествовал дальше между голыми прутьями и стволами. Почти наугад.

Старо-Каширское шоссе. Где оно, дом 9? По Каширскому шоссе я сюда приехал, оно осталось позади вместе с закатными новостройками. А Старо-Каширское, интуитивно я чувствовал, в стороне – наискосок. И ведет оно, конечно, до самой Каширы. А деревянная Кашира стоит на берегу давно обмелевшей Оки, да она еще в прошлом веке осталась вместе с яблоневыми садами, добродушными обывателями и осенней ярмаркой. Так что отсюда до нее никаким автобусом уже не доберешься. Многое, я вам скажу, изменилось. Но время осталось – перекуроченное, как везде в России: где тощим пластом лежит, где – обрыв, а где всё и вся перемешалось, не разберешь.

Фраза такая, вполне литературная, советская, неизвестно откуда приблудилась: «по Старо-Каширскому шоссе шли тяжелые КАМАЗы». А теперь я двигался, оскользаясь, мимо странных временных построек в основном тридцатых годов: не то склады, не то трехэтажные бараки.

Домов под номером 9 целая улица – корпусов 20. Они все испуганно глазели на меня рядами трехстворчатых широких окон, довоенных еще, типа «жить стало лучше, жить стало веселей». Я шел и рассматривал все эти девятки. Одна была кубических форм, архитектор явно любил Малевича. Но, стараясь не показать этого полуграмотному подозрительному начальству, пристроил с обеих сторон две нелепые квадратные башенки. Другое здание, похожее на школу и такое облупленное и осыпавшееся от старости, явно в нем давно уже была не школа, а какие-то мастерские. Длинные окна светились белыми полосами неона, и, слышно, там работали станки. Рядом такое же, но оттуда высыпала целая толпа учащихся, и на плоском фасаде – множество разных вывесок золотыми буквами.

Я сам когда-то учился в полиграфическом техникуме. Я мысленно открыл тугую дверь, которая, не успел войти, ударила, вытолкнула меня в коридор: стены до того синие, масляные, что почти зеленые, фанерные стенды и деревянные бороды классиков.

Двери аудиторий приоткрывались: мы входили, выходили, вываливались. Шум гулко раскатывался по этажам, как в бане. Я ощутил себя этой разноголосицей.

Незаметно я проникся внутренним теплом этих строений, во мне что-то текло, журчало, разговаривали кишки или водопроводные трубы – непонятно. Двигаться было все тяжелее, невозможнее. На башмаках – будто по штабелю кирпича. Наконец я поднял одну руку и не смог ее опустить, бетонные ноги вросли в пол.

Понимаете, я стал этим старинным наивным зданием (бывает же такое!), даже пристройками, сверху донизу во мне ходили, сидели за письменными столами всякие люди, самые разные, я был набит шкафами и бумагами. Признаюсь, если бы с самим не случилось, ни за что бы не поверил. Слушая голоса, шумы, я содрогался всеми своими лестничными площадками. В моих сырых подвалах из проржавевших труб то там, то тут бил пар и деловито шмыгали рыжие крысы. В разных комнатах и кабинетах тикали часы, светились экраны. В одном запертом изнутри на ключ немолодой начальник деловито насиловал юную секретаршу на письменном столе. Высоко над ними торчали ее белые коленки. Рядом надрывно заливался белый телефон. Я жил все полнее, все протяженнее.

Солнце, фонари и звезды, сменяя друг друга, мелькали в моих окнах – и все дробилось как во взоре насекомого.

Потом я вытянулся вдоль. И пошли КАМАЗы, КАМАЗы. Широкие шины крутились и прыгали на моей груди. Камешки и ледышки прицельно летели из-под колес. Мне стало привычно горячо от многотонной ноши. И я побежал, побежал назад влажными черными дорожками, плавким гудроном. Так я стал Старо-Каширским шоссе. А ведь знаю, ехал и шел сюда на край Москвы совсем за другим. За чем, теперь не упомню. Да и важно ли это, когда тяжелые машины, крытые брезентом, идут по тебе всю ночь к бледной полоске горизонта.

МУХИ

Я попятился. В лицо мне смотрело дуло револьвера. И хотя само оружие напоминало игрушечный пугач, я не сомневался. Белые от ярости глаза караульного начальника, открывающийся и закрывающийся рот. Самих слов я не слышал, как не слышал и выстрела. Какая-то вроде муха на реснице, смотреть мешает. Что-то горячо толкнуло в грудь. «Как он меня ударил!» – только и успел подумать. Некрашеная оконная рама с солнечной голубизной и снегом снаружи, фанерные стены, потолок сторожевой будки – все стало переворачиваться, затуманиваться…

Вышел же я со стройки в поселок свободно, сам старшина и выпустил из зоны или не обратил внимания, что без пропуска. И когда вернулся навеселе, главное, водка плохая – два стакана, и стал настаивать, рваться, грозить, что меня майор знает, и чуть не проскочил через проходную, думаю, причины еще не было в меня стрелять… Главное, без закуски с теплым томатным соком… Но ведь под мухой был не караульный, а я…

Беда случилась у старшины ВОХРы Василия Кузьмича: Катерина не дала и сосед кота повесил. Пушистый котяра. Бывало, сядет на колени – тепло, живое. «Мы с тобой ушлые, – говорит ему Василий Кузьмич, – как есть два Васьки». Бывало, синим мартовским вечером затихает общежитие: молодые ребята через мост в горку – в Киржикстан к девкам намыливаются. Муж Катерины – надзиратель на ночное дежурство в лагерь спешит. Кот Васька прыг из форточки и – по крышам, ищет, где луна ярче светит. А старшина – в магазин. В синий досчатый домик, перед входом – лед, скользкий накатанный, сам сколько раз падал, контора участка здесь прежде была.

Возвращается, снежок хрустит, полушубок приятно оттопыривается – сразу к соседке. У той уже квашеная капуста, селедочка на столе. Извлекает у гостя из‐за пазухи две бутылки водки и в ус целует. А тому не терпится, чистый кот. Катерина еще на стол бутылки ставит, а он сзади ей подол завернул и, не снимая полушубка…

Потом тихо пьют – не стаканами, стопками. Сначала за здоровье его родни, потом – ее родни, бывает, и кота Ваську не забудут. Только за мужа-надзирателя не пьют, как по уговору. «Надоел хуже горькой редьки!» И редькой тоже закусывают. Урал. Мандарины здесь не растут.

А вчера лицо отворачивает, говорит «потом, потом». Не успели одну выпить, домой погнала. Наутро, гляди-ка: на черном сухом суку у крыльца висит – не поверил – в струнку вытянулся. И ребята смеются. Сразу понял, догадался: «Мужу всё рассказала сука!» И какая ее муха укусила! Разве плохо нам было: и водочка, и всё остальное…

А сам знает, какая муха. Эти черные с зеленоватым отливом, как над падалью, над всем поселком звенят, ни днем, ни ночью покоя не дают. Его самого сегодня в сердце ужалила. Что он, повесившихся зека, что ли, не видел! Однако обидно. В уборной над толчком. А тут… Оскалился Васька – совсем ребенок. Срезал перочинным ножом, положил в пластиковый пакет, будто шапка пыжиковая там лежит, сходил за лопатой и закопал. Соседям ни слова.

Сидит в караулке – в глазах черно, сердце муха сосет. А тут этот лохматый артист, придурок – еще измывается: «майор да майор да не имеете права!» Кричу: «Пропуск покажи!» А он в себя тычет: «Меня не знаешь?» – «Никого не знаю! Пропуск предъяви!»

«Да меня весь полк знает!» А я не знаю и знать не хочу. Лезет сука. «Имею право»? Я тебе покажу право! Ты у меня узнаешь, как кота вешать, сучара!

Сам не помню, как выстрелил в него. А может, и не выстрелил, прыгнул на грудь и сердце когтями вырвал. Потом выскочил в окно и ушел по забору, по ледяной тропинке, по крышам, в предгорье, в лес, где черные мокрые осины зеленью просквозили и елки – новая хвоя к весне, в каплях да ледышках на солнце блестят. Пусть их там в поселке со своими мухами остаются.

СЕКРЕТНЫЙ ЗАВОД

Это был необычный завод, я сразу понял. Хоть ни разу прежде на заводе не был. На нем не просматривалось станков, конвейеров. Цеха просторные пустые. То там, то тут из выложенного бежевыми плитками пола выходили высокие и низкие трубы и трубки, загнутые, с фланцами, манометрами и кранами. То там, то тут в кружок – посреди цеха.

Обычно мы работали ночью на территории, долбили кайлом и ломом в мерзлой удивительно неподатливой земле траншею, грелись у костерка. Но спать уходили под утро в цеха, ложились под батареи, которые почти обжигали ладони, так были горячи.

Спящего солдата не сразу и различишь в полутьме, шапка на лице, к свету спиной повернулся. И такие цветные ощутимые сны снятся, век бы не просыпался.

Женщины. Большие, телесные, почти прозрачные. Можно было видеть, пожалуй, я и видел, как они склоняются над спящим, ложатся рядом, прижимаясь бледным животом и сиськами к спине ватника, обнимают сзади – и, как дым, входят, внедряются в тощее тело двадцатилетнего.

«Лилиан! Маман! Свежая булка!» – бормочет, кажется ему, кричит на весь пустой завод, ровно освещенный белым светом. И такие слова произносит, выговаривает, каких наяву и не знает. Слова нежности и желания. Не на русском будто.

Нет, не духами пахнет солдат стройбата. Шерстью, припаленной у костра, телом потеющим и кирзой – явственно. А если горох на обед, тем более. Но некоторые перед ночной сменой, заметил, стали бриться на кроватях, глядя в зеркальце, свежие воротнички подшивают тут же. Даже «тройной». Как на свидание.

Был у меня друг в отделении. Темный, смуглый, глаза синие, родинка у губ, за словом в карман не лезет, в общем, с юга. Вижу, будто какой дряни нанюхался: целый день как сонная муха ходит, на людей натыкается. Наряд вне очереди от старшины заработал.

Стоит посреди казармы, опершись на швабру, рот полуоткрыт, глаза закрыты, ведро опрокинуто, старшина орет – и вода вокруг по полу растекается.

К вечеру офицерскую гимнастерку надел, воротничок белеет, сапоги хромовые – блеск.

– Ты куда собрался?

– В ночную.

– А я думал, в увольнительную идешь.

– Отпустит наш бегемот, жди.

– Смотри, если в самоволку, там вохра кругом завода. Державу берегут.

Усмехнулся, родинка возле губ заметней стала.

– Ничего, не боись, Марианна проведет, просочимся.

– Из поселка, что ли?

– Из Касабланки, бля, что в Калифорнии на черноморском берегу. – а сам засмеялся, тоненько, ехидно и как-то жалко.

Ну и больше ничего. Как всегда, под утро по заводу спать расползлись, выстрелами не поднимешь. Однако слышу, стреляют. Выскочил на задний двор, где подъездные пути и подстанция – цилиндры поблескивают. А там стрелок, растерян, в белый свет из автомата Калашникова садит. Из боковых дверей солдаты бегут.

Смотрю, в морозном утреннем воздухе – там вверху на трансформаторной будке, где пучки изоляторов, повис, руками за провода ухватился. Уже мертвый – потемнел. А рядом призрак женщины в утреннем солнце колышется. Волосы на просвет розовеют. Слышно, пули от стальной стойки отскакивают – щелк, щелк. Хотите верьте, хотите нет.

Приезжали из дивизии, ЧП. Дознание майор проводил. И уехал. Самоубиство, сьюсайд, как говорится.

Видели их этой ночью в Клубе Строителей. Как в углу стояли: он допивал из бутылки, расстроенный, смугло-бледный, она смотрела. Как танцевали, она его обнимала. Маша – певица из малярной бригады слышала, будто упрашивал он ее, убеждал, чуть не плакал, а она смеялась. Правда, в чем была одета, никто не помнит. Во что-то розовое, говорят. Может быть, и голая, призраку-то что!

Перевели нас на следующий день на городскую стройку. Все сразу бриться перестали. Может быть, и атомные женщины были. Излучением на солдат действовали. Завод секретный, как я теперь понимаю, очень опасный для всего живого.

ВОЙНА

В белом и снежном я прогуливал своего черного пуделя по Угловому переулку под окнами пятиэтажки, я там гуляю обычно, как, впрочем, и в других местах наших московских задворков. Кто-то изнутри сердито постучал в утреннее стекло. Я остановился. Старуха, приблизив к раме злое пергаментное лицо, грозила мне длинным пальцем. Я понял: уводи, мол, свою дрянную псину, чтоб не смела присаживаться и засирать чистый снег перед моим окном. И что ее так раздражало, сама небось ходит в туалет – и ничего, никто ей не грозит.

Я не стал препираться, но тоже погрозил ей пальцем: смотри мол, не помри случайно от злости.

Она погрозила мне сухим кулаком, какая наглость.

Я показал ей свой увесистый, у меня рука тяжелая.

Она позвала на помощь домашних.

У меня тоже – молодые соседи.

Она мобилизовала свой подъезд, недаром все по вечерам рядком на лавочке сидят. И молодежь тут же возле уличного автомата толпится.

Я в свою очередь призвал рядовых и офицеров запаса – весь наш дом загудел и поднялся.

Она, ну и вредная старуха, развернула по переулку танки и самоходки. Следом пошла пехота.

Я встретил её минометами и противотанковыми пушками.

На обеденном столе моем развернута карта-трехверстка. То и дело в передней появляются порученцы. В углу кухни тяжело сидит автоматчик на табурете. Отдыхает. Моя квартира превратилась в штаб, окна наполовину заложены мешками с песком. Кругом – руины. Бедный мой пудель подорвался на мине. Хоронить было нечего – начисто разнесло. И в окно больше мне никто не грозит. Говорят, после одного из ночных обстрелов собрала злая старуха свои нехитрые пожитки и ушла по Ярославскому шоссе в деревню. Честно говоря, все недоумевают, как и по какому случаю началась эта тяжелая затяжная война между Новослободской улицей и Порядковым переулком.

«МАКСИМ ГОРЬКИЙ»

Я видел это. В широком окне солидно гудел восьмимоторный гигант. Он был виден весь, как потом я его нарисовал в своем школьном альбоме: широкие обрубленные крылья и такой же хвост. И целых восемь моторов, видно было, что очень большой. Рядом кувыркался маленький толстый, как младенец, истребитель.

– Смотри, «Максим Горький»!

Вдруг небесный ребенок неуловимым движением коснулся огромной матки, и та стала разваливаться в воздухе прямо у нас на глазах. Я видел это. Это произошло просто, как фокус.

Когда мы прибежали к краю Серебряного Бора, туда уже подъезжала милиция и пожарники. Свежий ветер несчастья дул над поселком. Всюду были разбросаны блестящие алюминиевые детали самой причудливой формы, куски кожи, ткани. Угадать их предназначение было непросто. Валялись также обломанные сучья, хвойные ветки. На стволе косой сосны – свежий прочерк по белому мясу.

Наверху в кронах раскачивались какие-то застрявшие обломки, обрывки, может быть, тела погибших. Я боялся разглядывать внимательней.

Я видел ребят постарше меня и моих сверстников: все куда-то бежали, перескакивали через изгороди, пробирались между растерянными красноармейцами. Азарт и прекрасное ощущение праздника – тревоги. С этим можно только сравнить утро после первой бомбежки.

Многие мальчишки хватали что под руку попадется. Я поднял какой-то прибор: катушку, обмотанную медным проводом.

– Положи это, мальчик! – остановил меня милиционер: синяя форма, серое лицо… Жаль, не успел спрятать катушку.

В лесопарке рассредоточивалось оцепление. Вверху на зеленом заборе висел рваный пиджак, забрызганный кровью. Где-то там в глубине среди кустов и деревьев было столько заманчивых предметов, упавших с неба.

В канаве – не понял. Это была рука в кожаной перчатке. Наверно, кто-то из экипажа. Я поспешно отвернулся, даже пошел куда-то.

Я-то знал, что искал, мы все искали это. Очки-крабы. Можно было их сдвинуть вверх на шлем и победно озирать воздушный океан. Как Валерий Чкалов.

Ночью мне приснилась не рука в кожаной перчатке, а летные очки-крабы, которые мне протянул с экрана кто-то, удивительно похожий на кого-то, которого я всегда знал и любил.

ТУТ И ТАМ

Идет приятель, все пуговицы застегнуты, портфель несет, ноги переставляет нормально. Только глаза странно поблескивают. И не здоровается – мимо норовит.

Остановил его – за рукав. Так аж вздрогнул, озирается растерянно, в себя не придет.

– Откуда ты?

– Откуда? Не знаю.

– Далеко же ты был!

– Где?

– Там, где ты сейчас был.

– А где я был?

– Ну, если нигде не был, чего же ты растерялся?

– Ты вдруг выхватил меня оттуда.

– Откуда?

– Ну, где я был.

– А где ты был?

– Не знаю.

– Где-то был, а где, и сам не знаешь. Ты что, издеваешься?

– Нет, я знаю, что где-то был.

– А что там было?

– Не знаю. Не надо было за рукав дергать.

– Ну, извини. Я же вижу, ты – тут, а мысли у тебя – где-то там.

– А где я?

– Тут. Где же еще?

– Может быть, я как раз там. А мысли у меня – тут.

– А как же я тебя вижу?

– И ты там.

– Где же это я там, если я тут?

– Но, очевидно, тут это и есть там.

Донял он меня. Осмотрелся я вокруг и вижу, вы не поверите, тут и есть на самом деле там. И наоборот. Вы скажете, от этого ничего не меняется. Постойте, маленькая заковычка. Мы думаем, что мы все тут, а мы уже давно где-то там. Ты думаешь, оно где-то там, а оно тут – и нагло так тебя разглядывает, посмеиваясь. И недоумеваешь, где же ты на самом деле. Вся картина мира меняется. И жить как-то не ценно, если все равно, где ты – там или тут.

ФЛЕЙТОЧКА

Музыка. Играет музыка в многих головах. Такой веселенький мотивчик. Кто его слышит, запросто убить может.

Подмывает флейточка.

– Как убил? С чего началось? Вспомните детально. Она же вам – близкий человек.

Молодое лицо, не промыл утром, не расчесал волосы как следует – сальными клоками лежат на бугристом красноватом лбу. Близко лучше не разглядывать. Следователь.

А тебя внутри и днем и ночью эдаким гвоздиком сверлит, пронзительным радиопищиком, нарастая невыносимо – схватить ониксовый кубик-пресс – и в лоб ему! Может быть, легче станет. Ведь смолкла же внутри, когда убил.

ЧЕЛОВЕК ПОМОЙКИ

Смуглый, загоревший не под нашим солнцем, высокий сутуло склонился над зеленым баком. Палкой с гвоздем – старинным орудием мусорщика он перебирал выброшенное жильцами. Что-то нашел, подцепил на гвоздь то ли пиджачок, то ли юбку. Поднял и долго рассматривал. Нет, не пригодится. Сбросил обратно. Лицо очень серьезно: черные усы, брови углом, резкие складки, я бы сказал, лицо воина.

Вынесли из квартиры наверху хорошо увязанные стопки синих томиков (сочинения Ленина-Сталина), картину – какой-то пейзаж тридцатых типа «жить стало лучше, жить стало веселей!» в хорошей золоченой раме и поставили рядом с железным баком. Головы не повернул, будто бы даже внимания не обратил.

«Хорошая рама, – подумал я. – Может пригодиться». И решил рассмотреть поближе. «Надо бы эту раму забрать», – подумал я. Подошел и хотел было взять и отнести ее домой. Стоп – вплотную перегородила решительная рука с красною пястью. Рука воина. Да еще палка с гвоздем – шлагбаум.

– Мое, – сказал человек твердым голосом, глядя в пространство.

Разом все во мне вскипело. Ведь это же ничье. Все это выбросили. Значит, всем принадлежит. Но делать нечего. Не драться же с ним. Постоял, посмотрел на него в упор: «Нахальный нищий!» Он понял мой взгляд. Нет, шлагбаум не поднимается. И чего это я тут? Ерунда какая-то. Да и не хотел я эту раму. Просто шел мимо. Вот, постоял и смятый бумажный платок в бак бросил. Пират усмехнулся.

И тут я увидел, как ворона низко – кинулась к алому ошметку на снегу, не успела, другая на лету перехватила. Первая поспешно отскочила, посмотрела искоса – и пошла по заледеневшим кочкам, переваливаясь по-бабьи. Вроде бы ни при чем.

Шел домой и думал: «Чего там! Оба мы – люди помойки».

СЕМЬ ВОЗРАСТОВ ЧЕЛОВЕКА

На белом листочке бумаги длинно заточенным карандашом он начертил сразу набело таблицу человеческой жизни по семилетиям. Выбеленная горенка была невелика и для одного человека. Сейчас в ней помещались трое: на одной кровати за раскладным столиком – художник, склоняясь к лампе сократовским лбом с залысинами, у темного окна на противоположной койке – миловидная к старости полутатарка, жена его, тоже художница, рядом – на табуретке гость – молодой поэт, остроголовый, худощавый и порывистый. За окном поздняя подмосковная осень чернела сплошной ямой. Уютно гудела печка – тоже белая – в три красные дырочки заслонки. Тесно нависали полки, уставленные книгами, отсвечивали картины на стенах.

Хозяин передал гостю листок, и тот торжественно стал читать вслух:

ТАБЛИЦА ЖИЗНИ ПО СЕМИЛЕТИЯМ

Такую или похожую таблицу действительно сочинил и написал некогда мой духовный учитель Евгений Леонидович Кропивницкий. Но сам он был счастливым исключением: дожил до 86 лет при полном здравии ума и сердца, о чем свидетельствуют его стихи и картины позднего периода. Все графики грешат.

САПОЖНИК

Мой отец был закройщик. Какой это высший пилотаж, я увидел однажды, когда отец, в ту пору заведующий обувной мастерской Летной Академии им. Жуковского, расстелил на столе пачку хромовой кожи, взял невыносимо острый сапожный нож, и – ей богу! – безо всякого лекала вырезал по черной глянцевой поверхности несколько пар голенищ, одна к одной, причем обрезков почти не осталось.

– Нельзя доверять, – говорил отец. – У них столько обрезков на выходе, можно еще не одну пару сапог сшить.

Когда отец вышел на пенсию и похоронил маму, он завел голубей – видимо, мечта всей его жизни. В переплесках белых и сизых крыльев, в этом трепетном круге и вращении птиц над поселком возвышался дворец его мечты. Выкрашенный откровенной зеленой краской.

– Дядя Володя, – задыхаясь, догонял его мальчишка, – а мой голубь опять в вашу голубятню залетел.

– А ты давай ему корм аккуратно, гулять выпускай так же, – назидательно говорил отец. – Никогда никто не приманит. Наливай свежей воды в поилку и вычищай лоток.

Великий мистик Яков Беме тоже был сапожником. И однажды, так рассказывают и повествуют хроники, когда за столом он созерцал круглый серебряный сосуд для воды, ему открылся весь смысл и полнота мироздания. Высший пилотаж.

УРОДЫ И ЧУДОВИЩА

В уродах есть что-то привлекательное. Недаром мы не можем глаз оторвать от этих извивов, лишаев и неправильных сращений. Особенно женщины. Урод как бы совершил преступление против природы. Женской душе тоже хочется преступить, иначе – переступить через свое невольное отвращение и вкусить сладкое унижение, чтобы сжали тебя эти корявые руки-сучья и вошел в тебя голый напряженно-горячий урод, разрывая…

Что касается чудовища – оно живет во мне. Но овеществляется в окружающем.

Далеко заплывать боюсь. Даже у края моря – что там темнеет на дне? Сейчас оно поднимется, неопределенно огромное – скорей плыву к спасительному берегу. Вот коснулся ногами песка и гальки. Прикосновение ко дну ободряет меня. Будто можно спастись, словно страх не всегда со мной. На набережной, в сумерках темнеет в кустах тамариска.

Вдруг погаснет электричество, черный парк разлетится, улетит вершинами в звездное небо, облегчение: тебя не видно. И вдруг – призрачное касание, кто-то осторожно трогает твои волосы. В ужасе – ветка!

Твое чудовище играет с тобой. Возможно, оно развлекается. Ты его взрастил в себе, но не ты его хозяин. Ночью оно вылезает из тебя, разметавшегося на постели, и владеет тобой вполне.

Однажды, проснувшись, я его почти увидел в темноте – в простынях мерцающим пунктиром обозначилось. Я ощутил дыхание его – и биение сердца. И вовсе оно не чудовище. Это мое альтер-эго. Такое оно дремучее – прячется, стыдясь самого себя.

ОБЛАКА

Не знаю, каким образом я стал облаком. И образом какого животного или существа я кажусь снизу с земли. Я только чувствую, как ветер обшаривает меня бесцеремонно, разрывает мою легчайшую влажную плоть и сквозь дыры просвечивает синее. Так видно какому-нибудь мальчишке, который лег навзничь на теплой ребристой крыше и забыл себя в небе.

Слабо ощущаю их, рядом плывущих. Они задевают меня призрачными краями. Снизу видно, как ватный слон хоботом зацепил длиннохвостую пантеру. Теперь они перемешиваются и превращаются в единого крокодила, ноги которого вытягиваются по-тараканьи. И это уже облачный всадник. И все это небесное представление, все – для одного мальчишки, растянувшегося на спине.

Смешивание, набухание, разрастание. Где-то там на периферии блеснуло, озаряя глубокие янтарные галереи всей нашей кучевой громады. Плоть моя тяжелеет, холодеет – и полетели свинцовые капли, все чаще, все быстрее. Долина внизу задымилась. Там разразился ливень. Люди – черные жалкие фигурки побежали, спасаясь. Мальчишка кубарем скатился с крыши.

А я? Поредев и полегчав своей тканью, становлюсь разноцветным: прошлое мое окрасилось красным, правая рука – оранжевым, печень – желтым, волосы – зеленым, чувства – голубым, мысли – синим и будущее звучит фиолетово – в звезды.

Что это за мост сверху пронизывает меня и падает на долину? Отсюда мне видно радужную поляну. Там босиком скачет мальчишка и выкрикивает считалку: «Облака! Облака! Капель целая река!»

Дождь мгновенно кончается. И задувает порывистый ветер. Он треплет мое одеяние, истончается белое рубище. Без боли мирно истаиваю. Скоро от меня не останется и следа в ясном после дождя небе. Вечерняя звезда еще намеком.

ДУРЬ

1. сидя в глубоком зашоре хмурая курва курила синюю лявру глядя в зеркало с нервной трещиной наискосок

2. в зеркале синяя лярва сидя в глубоком задвиге курила хмурую курву с трещиной наискосок по нерву

3. сидя глубоко в зеркале хмуро-синяя трещина комкала нервно курила лярву и курву

4. в нервную трещину наискосок курили синее курили смурое – и всякую лярву и разную курву – и всякий зашор и задвиг

5. синий зашор и хмурый задвиг сидели в глубокой жопе вместе с лярвой и курвой и курили курили курили в трещину наискосок

6. синяя жопа лярвы и хмурое лоно курвы сидели в глубоком зеркале – и курили курили курили на нерве – в зашоре в задвиге в распаде дурь

РЫБА

(ранние рассказы)

ТРИ ПАРЫ

Однажды женились три пары. И пришли к Верховному Существу, потому что это были не совсем обычные пары – у каждой были свои проблемы.

Юноша-магометанин женился на своем отражении в зеркале.

Мышонок женился на норке, в которой жил.

Жизнь женилась на Смерти.

Прежде чем записать их в книгу браков, которые заключаются на небесах, Верховное Существо спросило юношу:

– Почему ты берешь замуж за себя свое отражение?

– Потому что я вижу совершенство, и мне бы хотелось быть с ним вечно рядом, – скромно потупив глаза, отвечал юноша. – Но по закону шариата я должен иметь еще две жены, а мне вовсе не хотелось бы видеть в своем доме посторонние лица.

– Поставь три зеркала, и у тебя будут три жены, какие тебе надо, – посоветовало Верховное Существо.

– А почему ты, мышонок, женишься на своей норке? – спросило Оно мышонка.

– Я хотел бы всю жизнь бегать в норку – и обратно, в норку – и обратно! – пылко воскликнул мышонок.

– Шалун, – погрозило ему Верховным Пальцем Верховное Существо.

– Мы будем плодиться и размножаться, плодиться и размножаться… Но на что будут похожи наши дети? – озабоченно сказал мышонок.

– На меховые перчатки, – мгновенно решило Существо своим Верховным Разумом. – Каждый палец – норка и мышонок навыворот одновременно, как и предусмотрено природой.

– А почему вы вступаете в брак? – спросило Оно третью пару. – Вы такие разные, можно сказать, вы полностью противоположны. И что за жизнь у вас будет! Когда один будет гулять, другой будет лежать. Когда один будет цвести, другой будет разлагаться. И как можно нежными розовыми губами целовать свой собственный череп?

– Я иду замуж по расчету, – призналась Жизнь. – Нет мне жизни без Смерти. Кто будет мной любоваться и ценить мои мгновения? Без Смерти мне просто грош цена. Я могу надоесть, в конце концов, самой себе до смерти. А ее не будет.

– А ты, Смерть?

– Я давно люблю Жизнь, – вздохнула Смерть. – Но иногда мне нравится делать ей больно.

– Тогда я кричу как сумасшедшая, – засмеялась Жизнь. – Да и что я за Жизнь без боли!

– Вы настоящая пара, – усмехнулось Верховное Существо. – Шерочка с машерочкой. Садистка и мазохистка.

– Но, боюсь, союз наш будет бесплоден, – затуманилась Жизнь. – Что может родиться от нашего брака?

– Мысль, – сказало Верховное Существо.

ОЧЕРНИТЕЛЬ

В интеллигентном светлом доме, в семье порядочных людей родился гнусный очернитель. Еще в пеленках, не умея говорить, он очернил родную мать – и черным молоком она его вскормила.

Ребенком проказничал, как сущая проказа, – и все чернил подряд: вот черный кот – и черный пес – и черный дом – и туча черная, которая над домом – всегда.

В школе бессовестно чернил своих друзей – и все они попали в черный список.

Он очернил родных перед отцом, он очернил отца перед родными – всех перессорил… И до сих пор они друг друга с великим удовольствием чернят.

Студентом он очернить профессора хотел, но второпях попались красные чернила – профессор лишился кафедры, друзей, жены – и стал чернорабочим. А все кругом кричали: «Красный! красный!»

Сам очернитель в партию вступил синдикалистов-анархистов, с тех пор и знамя черное у них.

Женился – очернил жену.

Развелся – очернил вторично.

В городе, где он живет, на улицах теперь сплошные негры, но это не африканцы – люди, которых он очернил.

Был казус: местная газета его пыталась тоже очернить, не в бровь, а в глаз – был напечатан фельетон «ПРОФЕССИЯ ТАКАЯ – ОЧЕРНИТЕЛЬ». В отместку очернил газету так, что шрифт нельзя было прочесть и разлепить. Газету перестали покупать. Редактор взял черный пистолет и застрелился. (Вариант.) Редактор насыпал черный яд в свой черный кофе, упал со стула – сразу почернел.

Покойный был глуп и одинок… На кладбище за гробом шагал один печальный очернитель. Навстречу – свадьба: белые цветы, невеста с женихом, оркестр, веселье. Всех очернил и повернул за гробом.

Спокойна эта черная душа. Живет на черной лестнице, спит с негритянкой и читает Блейка перед сном. И ночи черные – не снится ничего.

Рассказывают, черный человек, который явился к Моцарту в тот черный понедельник (ну кто теперь возьмется отрицать?), был родственник его, возможно, прадед.

А черный рынок? А чернуха нашей жизни? А Чернобыль?.. Ну это, брат, ты чересчур, перехватил, такое не под силу человеку. Сам Черный этот морок заварил – всех очернителей высокий покровитель – козел и чемпион по шахматам, где все фигуры черные, все клетки черные – и некуда ходить.

ТУРУСЫ НА КОЛЕСАХ

Приехали турусы на колесах. Но мы этого, конечно, не заметили – замечать еще трудиться.

Соскочили турусы с колес, стали на ходули. Заходили турусы на ходулях – выше иного начальника ходят. Да мы головы так высоко не поднимаем, потому и не увидели.

Поломали турусы свои ходули, стали на лыжи и покатили – туда, где прошлогодний снег навалом лежит, мы о нем и думать забыли – не то что за ними следить, как там турусы за торосами в одних трусах – телеса на солнце – катаются.

Обиделись турусы – навострили лыжи в другую сторону, а там лето. Составили свои лыжи рядком, как елочки, скинули трусы – и в речку. Купаются турусы в речке Тарусе без трусов – русы глядят, суруты глядят, туртуры тоже любопытствуют, а нам ни к чему.

Стали турусы в трубы трубить, в тулумбасы бить:

– Мы, турусы, к вам прикатили!

– Какие же вы турусы? Где ваши колеса?

– Мы их на ходули обменяли.

– Где же ваши ходули?

– Мы их на лыжи поломали.

– Где ваши лыжи?

– Елочками составили, из них давно лес вырос.

– Идите в лес колеса покупать.

Пошли турусы в лес, колеса покупать. Торговались, по рукам били (больно), купили собаке пятую ногу, лысому купили гребешок (дешево), безрукому – гармонь, лишь колеса не купили – купилку потеряли.

Стали турусы плакать, горевать – горе веревочкой завивать. Такое веселье пошло: собака пляшет – пятой ногой машет, лысый бежит – гребешком причесывается, а безрукий на гармони «Яблочко» наяривает – огурцом закусывает.

Да не видим мы всего этого безобразия – и видеть не хотим!

В кухне у нас – холодильник, на тумбочке – будильник, в животе – напильник, в голове – рубильник, не включай – убьет.

Потеряли турусы колеса, мы и знать не хотим какие. Может быть, целый век на этих самых колесах катаемся, может быть, сами их и украли – смазали, покрасили и выбросили, все равно ничего не ведаем. Какие колеса? Какие колоссы? какие барбосы? какие колосья? Ни одного колоска в поле зрения, одни всемирные подозрения.

Стали у нас кол на голове тесать: обухом по макушке попадает, щепки в ушах застревают, в глаза опилки летят, на носу стружки повисли, а нам хоть бы хны.

Стали нас в капусту шинковать. Как запустили в машину, только ошметки летят да кочерыжки хрустят, крупной солью нас переложили – уминали, уминали в бочках, закрыли да гнетом придавили, а нам хоть бы что.

Ничего не ведаем, ничего и знать не хотим – какие это турусы, откуда явились, кто у них колеса реквизировал, куда их потом упрятали и на сколько – да и были ли все эти чудеса с электрификацией в собственном соку? Плюс-минус советская власть.

Сидим, как сычи на именинах, вокруг – одни пеньки и опенки, над нами одноглазые вороны летают (у нас ворон ворону давно глаз выклевал), головы сняли и по волосам плачем.

РЫБА

Приморский поселок плыл в желтом предвечерье.

Старушка, которая возилась в саду, зорко глянула на меня и выпустила большеголовую розовую рыбу.

Рыба поплыла, колеблясь неким лилово-розовым призраком над знойным шоссе…

Что-то подсказало мне: не оглядываться. Конечно, оглянулся – рыба стояла в воздухе в пяти-шести шагах.

Я затряс головой: рыба исчезла, старушка – нет, она зорко смотрела над кустами вянущих роз.

Я уверил себя, что почудилось, и пошел дальше в горку – обернулся: рыба следовала за мной, чуть поотстав.

Я быстро свернул за угол и притаился в кустах акации. Рыба важно проплыла мимо – я обрадовался. Рыба вернулась и рыскала, как собака, потерявшая след. Она была явно растеряна.

Мне стало жалко рыбу. Может быть, она долго томилась в голове у старушки – некое неосуществленное желание. И вот счастливый случай, или, может быть, пахло от меня особенно для нее привлекательно (бывает) – рыба вынырнула на свободу и овеществилась.

Я выступил из кустов, показался рыбе – не оглядываясь, пошел вниз по узкому проулку к своей калитке.

Дома я выпил чаю, рыбе дал, что у меня было – холодных котлет целую тарелку, все сожрала.

Ночью спал плохо, мешала рыба – то и дело тычется своими костистыми плавниками (или что там еще у нее) в плечо, царапает.

Утром бросил ей полбуханки – испугался – чуть по локоть руку не отхватила, с хрустом стала перемалывать сухой хлеб своей костяной броней.

Задумался я: чем буду кормить чужое желание? Своей плотью? И на что оно мне?

Было бы это желание юной девушки с едва наметившимися сосцами, а то старуха в блеклой кофте, загорелая, как солдат, – шея и кисти рук.

Решил я отвести рыбу обратно.

Не оглядываясь, я поднимался по извилистому проулку, был уверен: рыба следует за мной.

Вот и белая стена дома, розы за ребристым штакетником. Хозяйка, как и вчера, мутно смотрит на меня – сквозь.

Рыба подплыла к ней, обернулась своей тупой мордой. Теперь они обе – рыба и хозяйка – смотрят на меня. Да полноте, так ли уж стара и непривлекательна эта пожилая женщина?

Во мне поднималось что-то, не больно ломая мои ребра и сжимая внутренности – вдруг серо-серебристая длинная рыба выскочила из меня – и я ощутил себя пустым, как пакет.

Она вращала моими зеленоватыми глазами, во рту ее двигался мой язык – я узнал свой недостающий зуб, она что-то говорила – какие-то пустяки… Я чувствовал себя совсем сплющенным – без содержания, как консервная банка на трамвайном рельсе.

Хозяйкина рыба обрадовалась моей – карие с желтизной очи удивленно остановились, по извилистой губе скользнула улыбка. Обе рыбы как-то противоестественно прыгнули навстречу друг другу – и с яростью стали пожирать друг друга, давясь, обжигаясь, со свистом всасывая мозги и потроха.

Ни обо мне, ни о какой женщине – молодой или старой – уже не было и речи, мы просто могли не существовать.

КУКЛА

Купили Кукле куклу.

Обрадовалась Кукла, что куклу ей купили: большая, розовая – больше самой Куклы, больше ее мамы – та тоже розовая и большая, но не такая большая и розовая. Как же Кукле с куклой играть? – тяжелая, не поднимешь.

Вызвала мама по телефону подъемный кран. Приехал подъемный кран под окна – майна! – подняли куклу, поставили.

Поздоровалась с ней Кукла, показала кукле двор, песчаный откос за двором, где бездна начинается. Буквы М и Ж на соседнем доме. А подругу свою Катю показывать не стала – Катя в это время замуж выходила за Клоуна, а Куклу не позвала. Нашла за кого выходить! Ее Клоун все игрушки на соседней улице перепортил – и не мужчина вовсе.

Стала Кукла с куклой играть, будто кукла – ее дочка и не слушается, а она ее по розовой попке ремнем – ата-та, ата-та! Тогда кукла говорит: «Ах ты так!», села и съела девочку, прямо всю в себя запихала, с ногами.

Как село солнце, снова подъехал подъемный кран – вира! – уложил куклу спать. Уложила мама и Куклу на правый бочок (ту Куклу, которая была мамой и которую съела кукла-дочка, которую подъемный кран спать уложил).

Стала Кукла сны смотреть. Один посмотрела: неинтересно, на второй билеты купила, а смотреть не стала: повтор, только название другое, а третий – ничего. Смотрела, смотрела – дошло до самого интересного места, где голову рубят, отрубили голову, крови! – целый таз, как от свиньи – и ей несут: пожалуйста, это вашей куклы кровь. Страшно стало – проснулась: «Не хочу сны смотреть, хочу кошмары наяву».

А давно уже день стоит – просто ночь для удобства днем считать стали, все равно светло. Мама по улицам бегает – большая, розовая – и хлеба нет, то есть он есть – вот, в булочной продается, на полках белые булки и кирпичики черного лежат, а купишь – ничего в руках: ни белого, ни черного – ужас, настоящий кошмар наяву. А кукла стоит у стены, усмехается алыми губками.

«Вот ты какая! – схватила ее Кукла-хозяйка и стала трясти. – Мало того что свою мамочку съела. Отдавай хлеб в ладони. Не то вызову по телефону бульдозер, он тебе голову отрежет».

Стала кукла расти, расти. Как большая розовая башня телевидения стала. Полетели с башни булки и кирпичи – все бегут, ловят, радуются. А Кукла ловить не стала и своей маме строго-настрого запретила: нечего перед этой куклой-башней унижаться.

Тут несчастье случилось: упал кирпичик на симпатичного щенка, отдавил ему хвостик. Заскулил, заплакал щенок. Бросилась к нему Кукла, подхватила на руки: «Лучше бы мне тебя купили вместо этой вредной куклы, которая свою мамочку съела, которую подъемный кран спать уложил, которой во сне голову отрубили, которая сделала так, чтобы хлеба не стало, и которая теперь розовая башня, она нам всем хлеб дарит, а мы его брать не будем!»

И пошли они вместе: Кукла-девочка и щенок, не оборачиваясь.

Правда, после этого, говорят, щенка хулиганы утопили – вот беда-то, горе! – а Кукла тоже выросла, но это уже потом – после сказки. Выросла девочка, большая, розовая, мамочке своей на несчастье.

А телевизионная башня до сих пор стоит – некому ей голову отрезать. Где же такой выше неба бульдозер найдешь?

ПОДВИГ

Это еще в прошлую войну было. Или в позапрошлую. Лежали наши солдаты в окопе – или в чем там они еще лежали, защищали солдаты родину – или, может быть, чужую родину завоевывали – не знаю, но было, зашел между ними спор, кто какой подвиг может совершить.

Один уже бывалый солдат, бывало усмехнувшись в бывалые усы, сказал: «Была бы баба подходящая, я бы не один подвиг сейчас совершил».

Спорить с ним не стали, только молоденький такой с ясным взором солдат-подросток, какие бывают из деревенских, произнес: «Если на спор, я сейчас два языка возьму».

И пополз, а может, побежал, а может, запрыгал во тьму ночи, а может быть, в ясный день. Все тихо тогда на фронте было, слышно было, как кузнечики стрекочут, а может, цикады, а может, пулеметы вдали – все равно приятно…

Ждут, покуривают. Возвращается, однако.

«Где же твои языки?» – спрашивают.

«А вот», – говорит. И показывает: действительно, в солдатском зеленом котелке – два языка свежих да пара глаз, как яйца куриные.

«А зачем глаза?» – спрашивают.

«Языки нам про врага все расскажут, а глаза к нему дорогу покажут», – отвечает без запинки смекалистый солдатик.

«Молодец, совершил свой подвиг, – похвалил его наш лейтенант. – Тогда я сейчас тоже подвиг совершу, всех в атаку подниму».

Его на смех подняли: «Врешь, не поднимешь».

«А вот и подниму!» – азартный такой был.

И подвигнулся. Стал он, бедный, трудиться, солдат в атаку поднимать. А те не поднимаются – кто интересную книжку читает, кто газету на незнакомом языке просматривает (на фронте с чтивом трудно было, вот и читали что отберут у противника), а кто и вовсе письмо из дома читал-читал и не заметил, как там очутился – под одеялом, жена мягкая, горячая под боком. Кто же это будет из домашней постели прямо в атаку подниматься? «Да иди ты, – говорят, – лейтенант, сам куда-нибудь в атаку». Мягко говоря.

Рассердился наш герой. Выскочил из блиндажа или из казармы, или из хода сообщения – ну из чего-нибудь да выскочил. Кричит: «Держитесь, гады!» – и бросает в казарму, в блиндаж, в подвальный этаж или в темную яму – все равно куда – дымовую шашку, гранату или просто забористое татарское слово – и не успело это там разорваться, как весь взвод оттуда выскочил и построился. А того, который дома под периной лежал, прямо за тыщу километров пронесло и босого на снег шлепнуло. Сидит – ничего не понимает, в руках большую соленую рыбу держит, с собой прихватить успел.

Смотрит противник: рвануло в наших окопах. «Что же, – думает, – у них рвануло, а у нас – нет». Глядим, рвануло и у них.

Пошли у нас телефонные разговоры по всем проводам.

«Дайте огоньку!»

«Даем огоньку!»

Большую «козью ножку» наши артиллеристы свернули, в небо газетным раструбом уставили. Трещит наша махра, большими красными искрами стреляет.

Но и они тоже нам прикурить дали. Длинную сигарету «Мальборо» через колючие заграждения и ничейную полосу к нам протянули. А «Мальборо», известно, сильно дымит. Плохо нашим солдатам приходится – особенно некурящим. Кто винтовку выронил, на бруствер сел, откашляться не может. Кто в дыму бродит, как в тумане, командира ищет. А кто кайф ловит раскрытым ртом и глаза закрыл – все плывет и воронкой закручивается.

А лейтенанту – молоденький был – хуже всех. Затянуло его в затвор орудия и вытянуло через дуло вверх. Висит лейтенант над полем военных действий, как небо. Тут уж что хочешь делай, если ты небо. Подул он – дым развеялся. Приказал – солдаты в атаку пошли.

Сначала неохотно шли, потом приободрились – побежали. Потому что открыл противник огонь нешуточный. И навстречу ящики полетели. Здоровенные ящики и картонные коробки, только в небе свистят, попадет – сразу убьет. Ударится ящик об мерзлую землю – и разлетаются во все стороны шапки, дубленки, платья, костюмы, парфюмы, цветные зонтики, даже видеомагнитофоны. Всю землю усеяло, давай подбирай. И бутылки виски и банки пива валяются. Сначала боялись, а! была не была, схватил – не заминировано.

Взяли наши первую линию, вторую взяли, а третью брать не хотят.

– Возьмите!

– Не возьмем!

– Берите, если отдаем!

– Да не надо нам! Устали, объелись, обпились, трофеи некуда девать.

А они навязывают, насильно суют:

– И город наш самый главный возьмите.

Вот привязались! Нет, не отстанут, видно. Пришлось главный город брать, да в руках не удержали: слишком большой и тяжелый – все обратно отдали. Хорошо, что не уронили.

Так всегда у нас в истории. Все подвиги совершаем. Наберем, как на рынке, сгоряча, по дешевке, что набрали, не смотрим – а там одна ерунда, и не нужно это нам, лишнее – все назад отдавать приходится.

Но это, можно сказать, досужие рассуждения, а лейтенант подвиг совершил. И орден ему дали, а может, ордер на новую квартиру, что тоже неплохо для лейтенанта. Ветераны, правда, до сих пор обижаются: зачем в атаку поднял, книжку или газету там не дал дочитать – на непонятном языке, зато вроде детектива: до последней строки «кто убил» так и не догадаешься, а может, не убил – пошутил только.

Да, если бы люди так и воевали: «Чего лежишь? – да не убил я тебя, пошутил только». А тот не встает: руки-ноги от смеха скрючило и челюсть вбок вывернуло. «Ну и шутки у тебя, боцман…»

Кстати, многим может показаться неясным, почему боцман, то есть лейтенант, рыбу в блиндаж бросил? А может, и не бросил, а поймал. Так ведь у любого рыбака спросите – чем рыба больше, тем рыбалка удачнее.

ИВАН, РОДСТВА НЕ ПОМНЯЩИЙ

За городом Иваном кладбище было – старое Иваньково, куда ни посмотришь: памятники, кресты – все иваны лежат еще с довойны; за кладбищем речка Иванка – с детства иваны обоих полов голяком купались – холодная.

Жил Иван в поселке Ивантеевке, в самой середке добротных домов – вся родня кругом – иваны, в случае чего в обиду не дадут. Собак его все ваньками звали, котов – ванюшами, борова звали Иванушкой, знатный хряк.

Однажды и говорит Иван своей Ивановне:

– Хочу в хозяйство «опель-ивана» купить. Все иваны вокруг в «мерседесах» гоняют, одни мы безлошадные.

– Возьми Ивана-свояка с собой, – забеспокоилась Ивановна. – Ты же у меня, известно, Иванушка-дурачок. Ох, возьми Ивана-свояка, не пожалеешь!

– Обойдется, – сказал Иван. Упрям был, как все иваны.

А в городе Иване – на хазе, на малине, в грязи – не на виду золотой человек объявился – Большой Иван. А Большому Ивану большое плаванье полагается. Да и что говорить, крутые иваны были в банде. Взять Ивана на мушку, сесть в его новенький «Иван» и где-нибудь в подпольном гараже разыванить машину на мелкие иванчики было для них одно удовольствие.

Автобус, битком набитый иванами с Ивантеевки, шел, покачиваясь, по Ивановскому шоссе. Мимо мелькали провинциальные облезлые дома, новые пятиэтажки-неваляшки, храм Ивана Предтечи – под склад занятый. Грел Ивана бумажник в нагрудном кармане пиджака – сорок тысяч иванов до одного иванчика.

Перед театром имени Ивана Франко стоял памятник Ивану Грозному. По площади имени Ивана Тургенева ходили местные иваны и на памятник Ивану Грозному не смотрели. Здесь за углом и остановился автобус из Ивантеевки.

Здесь был центр. Кинотеатр, в котором вечно шла картина «Иван Иванович сердится», модный магазин «Иван-царевич», розовая вывеска ИВАН-ЧАЙ (чаю здесь, кстати, никогда не было) и центр по карате «Ванька-встанька».

Возле загса под черной с золотом вывеской ИВАН ДА МАРЬЯ стояла вереница такси. Мэр города Иванчук выдавал в этот день дочку – красавицу Ваню за грузина-студента Вано. Иваны-водители громко и неодобрительно переговаривались по этому случаю.

Иван Иванович – инспектор уголовного розыска – тоже переговаривался – в переговорное устройство. Переложил свой шестизарядный «иван» из кобуры в карман и сел в свой старенький «Иван-жигулян». Порядок.

Между тем Иван с бумажником на груди бродил среди людей и машин и посматривал на них – на машины. Над ним на кирпичной стенке радостно вещал плакат: ИВАН-ДУРАК СЧАСТЬЕ НАШЕЛ – и автомобильчик нарисован. Правильный плакат.

Тут к нему какой-то иван подкатился, низенький, лысоватый с золотым зубом, и затараторил:

– Привет, Иван. Что промышляешь – продаешь, покупаешь?

– Ишь разговорчивый, – подумал вслух Иван. – И откуда имя мое знает?

– Откуда знаю, там меня уже нет. Да меня самого Иваном кличут, – бойко ответил новый Иван.

– Не иначе ты моя родня, – решил Иван.

– Близкая, – подтвердил новый Иван. – Ты Иван, я Иван, надо выпить по сто грамм.

Это и решило дело. У нового Ивана карман оттопыривался, и выглядывала оттуда бутылка «Ивановской». Отправились иваны вместе в столовую на Ивановский спуск. А за ними уже следили.

Напротив кафе-столовой «ИВАН ПОДДУБНЫЙ» долго ждали иваны перехода. Свадьба ехала. Следом Иван Иванович – будто ни при чем – в своем «Иване-жигуляне» прошкандыбал. За углом затаился.

Вышел Иван из кафе-столовой совсем Иваном-дурачком: Ивановский спуск торчком, каланча-Иванча крючком, да и ноги собственные не слушаются – ваньку валяют. А новый Иван, за которого двух небитых иванов дают в базарный день, не отстает – уговаривает:

– Пойдем тут рядом к одному – Полтора Ивана зовут. У него бутылка есть.

Вошли в какой-то двор. Солнце жарит во всю ивановскую. Совсем Ивана развезло: рядом с ним Полтора Ивана… протягивает ему полтора стакана… полтора двора… в голове дыра…

Вдруг хватают Ивана, шарят, щекотно Ивану. Он и кочевряжится:

– Зачем вы, иваны, с меня колокола снимаете – с красной девушки?

Ну ему и дали соответственно: бом! бом! по кумполу. Только звон по храму пошел. Лег Иван и отключился от сознательной жизни. Все прозевал: как стрельба поднялась, как повязали иваны-мильтоны блатных иванов, как везли его в отделение.

Очнулся Иван на скамейке. Провели куда-то маленького лысенького.

– Большой Иван, – говорят, – Большой Иван, добро будет и вам.

Ничего Иван понять не может. В голове гудит, видно, с большого перепоя.

Стал Иван Иванович его спрашивать. Как зовут, сколько классов, где живет, где работает – ничего Иван не знает, видать, память отшибло. Ни национальности, ни воинского звания, ни сколько иванов в бумажнике было – ничего, как и не было. Не протокол, а сплошной прокол. А может, притворяется.

Вызвал Иван Иванович врача Иванукяна. Тот только спросил:

– В какой стране, друг, живешь?

Поморгал Иван на врача – и отвечает:

– Извини, друг, забыл.

Врач Иванукян официально заявил:

– Если он, в какой стране живет, забыл, его надо лечить.

– Для чего лечить?

– Чтобы вспомнил мать родную, вот для чего.

Стали Ивана лечить. Разными уколами, лекарствами и процедурами. Лежит на кровати Иван иваном, пустыми иванами глядит, слова «иван» не произносит.

Позвонил как-то Иван Иванович врачу Иванукяну:

– Ну как наш Иван?

– Иванезия, дорогой.

– Ну, хоть мать родную…

– Никакого родства не помнит.

– Так, может быть, его помнят? Предлагаю следственно-медицинский эксперимент.

Договорились. Выставили Ивана на площади для всеобщего узнавания. Глядит Иван: вокруг чужие ходят, незнакомые глазеют. И город какой-то чужой, может быть, зарубежный. Страшно стало. Заплакал Иван:

– Домой, – говорит, – хочу, в больницу.

Тут его Иван-свояк увидел и сразу узнал:

– Да это же наш Иван, пропавший! А мы думали, его инопланетяне забрали!

– Какие инопланетяне?

– Обыкновенные, – говорит. – Недавно ночью тарелка на Ивановских лугах села. Сам видел. Такие же иваны, как мы, только зеленые.

В общем, привезли Ивана домой. Думали, дома вспомнит. Ни своей Ивановны, ни кота Ванюши не узнает. Хрюкал, хрюкал ему на ухо боров Иванушка, все же повеселел Иван – улыбаться стал. Видимо, что-то его туманному уму все же представилось.

Про этот случай во всех газетах напечатали. Так нашего Ивана и прозвали: Иван, родства не помнящий. И прославился город Иван да и мэр Иванчук, что было ему кстати по многим причинам.

Ходит Иван по улицам, все иваны кругом озабоченные, а он улыбается, потому не знает, в какой стране живет и как его зовут.

Вечером взойдет над городом Иваном бледный круглый Иван-царевич, рано ложатся спать иваны – электричество экономят, совсем красиво становится. Спит Ивановская роща. Спит речка Иванка, лишь плеснет-блеснет кто-то спросонья, не иначе Иван-водяной. Спят кладбище Иваньково, поселок Ивантеевка. Спят заливные луга Ивановские. Только длинными, темными силуэтами проносятся многотонные «Иваны-КамАЗы» по Ивановскому шоссе куда-то туда, где вроде брезжит что-то, – из Ивана в Иван.

СОНИПРАСКУБИНИМАХИНИЯХА

МАРКЕР

Был такой художник Маркер, не Марке, не маркёр, а Маркер. Он не на холсте, не на картоне рисовал, прямо на людях свои картины писал. Чуть человек зазевается, он его и маркирует. Авангардист. На одном из соседнего дома пейзаж «Сосновый бор» так живо нарисовал, что никто его за человека больше не считает. Придет домой, жена то ягод, то грибов требует. А две девицы (в разное время) просто заблудились в нем, аукаются.

А на другой, на пожилой женщине, бурное море нарисовал. Просто невозможно с ней разговаривать, штормит. И сослуживцев постоянно укачивает. Вот что значит суперреализм. По всем углам конторы блюют.

Недавно Маркер свою выставку устроил. По залам картины ходят, на стенах пустые холсты висят. Большой успех. Но с угощением на вернисаже перестарался. Столько бутылок вина, виски, водки нарисовал, что все картины на карачках на улицу выползали. Скандал.

Правда, вся милиция-полиция была нарисована. Да и город вокруг – тоже.

ПУРУША

Ввинтился шуруп в чью-то голову. И стала голова понимать, шурупить, как говорится. Стала шурупить не в земном, а в божественном смысле.

Повернулся шуруп в голове на оборот – наоборот, и вышла Пуруша – Верховное Божество на санскрите.

– Зовите меня Пуруша, – сказала голова.

Люди кругом простые, доверчивые. Петруша так Петруша. Как сказала, так и звать будем.

Стала Пуруша людям Высшую Мудрость преподавать. Поза лотоса, поза ромашки, поза смятой бумажки.

Люди есть люди. Пока сидит в позе – все понимает. Побежал по своим делам – всю мудрость растерял. Разве что «Поза смятой бумажки» еще пригодится.

– Ты, – говорят, – Петруша, чему-нибудь насущному нас научи. А ненужному мы и сами научимся.

Вывинтила Пуруша шуруп из головы, показала ученикам.

– Вот, – говорит, – самое нужное, самое насущное. Развитие по спирали.

Обрадовались люди, всюду шурупы ввинчивают: во все замки, во все приборы, в головы – уж само собой. Развитие, да еще по спирали.

И детям развлечение: берут отвертку и шурупы вывинчивают. Сразу жизнь живей пошла. Одно поколение ввинчивает, другое вывинчивает. А в последнее время гвоздить стали. Гвоздят и гвоздят. Так проще. Только молодым потом гвозди клещами вытаскивать приходится.

А что же Пуруша? Разочаровалась голова в людях. В дикие леса удалилась, себя созерцать. А что в себе созерцать? Шуруп?

ХАМУР

Ехал стриженый затылок, Хмур-авторитет в «Мерседесе» большие деньги получать или выбивать, не знаю. По дороге встретили его киллеры в «Москвиче». Посыпались, веером полопались стекла. На ходу расстреляли в упор. Вывалился Хмур из машины на шоссе. Подбежали, смотрят, какой же это Хмур? Лежит на асфальте мертвая Мурха.

Похоронили Мурху пышно, с уважением, все равно вместе с дубовым гробом и горою роз в печке сожгли, до-тла.

Там, в мире теней, стал он античным богом. Хамур – бог секса. От бога любви Амура хамоватостью отличается, и затылок стриженый.

Только кажется мне, вижу я теперь этот затылок в кресле на ночных просмотрах и конкурсах красоты. Тоненькие девочки, однако грудки вперед и сисечки дрожат от нетерпения.

– Господин Хамур! Господин Рамух!

А он – античный бог – головы не повернет.

– У тебя, милая, муха на ляжке (апатично). Не подойдет.

ВИКА

Посеяли Вику. Уродилась Вика привязчивая, ласковая, цеплючая, и глаза – васильки.

Одна беда – не хочет Вика замуж. «Боюсь, обовьюсь, потом не отцепишь».

Пришел парень, рослый, голова – солома. Обвилась вокруг Вика тесно, все свои цветочки на соломе развесила.

А тут новость – повестка. В солдаты голову-солому забирают. Плачет Вика, выпускать не хочет: забреют лоб, всю солому – под машинку.

Рассердился парень. Расцепил все ее крючочки-коготочки. Надо, однако, идти чужую Родину защищать.

Ушел солдат. И пропал там на чужой Родине. Убили – в песок зарыли.

Послала Вика весточку-веточку свою на чужую Родину. Проросла веточка в пустыне. Почуял ее, зашевелился солдат. Из песка вылез, домой вернулся.

Правда, стали спать они ложиться, он свой череп отдельно на тумбочку кладет. Обвила Вика цветами-васильками голый череп. Плачет: «Ничего не жалко! Жалко голову-солому».

КРИКИ БОЛИ

Жили-были Крики Боли. Досаждали мне всю жизнь, особенно по вечерам их слышно.

Наконец я не выдержал:

– Замолчите, Крики Боли! Вы не даете мне спать! Я кусок из‐за вас проглотить не могу.

Устыдились, видно, Крики Боли. Сделалось так тихо, что стали слышны удары палок мучителей.

СКРЫНДЯ И ХМАРЬЯ-ЗМЕЯ

Скребется кто-то у Скрынди в животе. Муторно ему. Видно, когда спал в лопухах, рот открыл, кто-то и воспользовался – залез. А так Скрындя никого в себя не пускал. Не общежитие ведь, поселятся, шуметь будут, безобразия всяческие устраивать. Держал рот на замке обычно. А тут недоглядел.

– Выходи, – говорит Скрындя, – а то извергну.

Изнутри тонюсенький голосочек:

– Ты потом не пустишь.

– Погляжу на тебя, потом видно будет.

– Какой хитрый, я выйду, а ты – рот на замок.

– Все равно извергну, вылезай.

– Тут такие апартаменты, электричества, жалко, нет. Я с собой свечи захватила, всюду канделябры зажгла. Красиво.

– То-то в груди горячо. Туши свечи. Сейчас тебе свое животное электричество подключу.

– Ого! Как засверкало! Перламутром переливается!

– А ты думала! Это я снаружи такой невзрачный. Полюбовалась – и давай. Давай наверх.

– Жадина. Хоть бы пожить по-человечески… А?

– Вылезай.

– Не вылезу.

– Не заставляй применять силу, слышишь!

– Что я, дура, из такой красоты – да на ваш мерзкий свет, там трухлятина всюду лежит, тьфу!

– Выходи.

– Не выйду.

Напрягся Скрындя, напружинился. И пошла снизу сила – чрезвычайчики, много, все мускулистые, со скребками, с лопатами. Изнутри все наверх гонят, вычищают. Только взвизгнула гостья, выбросило ее наружу прямо в лопухи. Вот оно кто, Хмарья-змея оказалась.

– Полюбила я тебя, Скрындя, не гони.

– За что ж ты меня полюбила, Хмарья-змея?

– За что тебя все любят?

– За ум скренделем.

– А я тебя, Скрындя, за скромность, за скрытность, за скрышу над головой. Вообще за нутро твое, за душу.

– Вот и врешь, у меня души нет.

– Скрыта твоя душа в самом тайном уголке, в коробочке, ракушками украшенной.

– Не верю.

– Не веришь, Скрындя? Там еще ПРИВЕТ ИЗ КРЫМА на скрышке.

Стал Скрындя думать-вспоминать.

– Привет, говоришь? Из Крыма? Это я в Крыму… Это я прислал… Моя коробочка… тайна моя…

Заплакал Скрындя.

– Вот видишь, значит, ты не такой уж плохой. Значит, есть надежда.

– Есть надежда, говоришь?

– Буду я душу твою любить, буду изнутри по утрам протирать.

– Только не грязными пальцами.

– А у меня платочек с собой.

– Входи, Хмарья. Живи сколько хочешь.

И впустил.

ШМАРД

Намазался Шмард на кусок белого хлеба. Размечтался: «Сейчас меня съест кто-нибудь!»

Чувствует, схватила его чья-то рука. Алчный рот, сверкая двумя рядами зубов, приближается. Откусил, тьфу! Выплюнул: липкий, резиновый.

– Думал, это сало, а это Шмард!

Слез Шмард с белого хлеба, не берут едой на работу.

Устроился Шмард ночным сторожем на продуктовый склад. Пришел на смену, разлегся Шмард на диванчике. И снится ему праздничный стол, где он в виде особенной закуски присутствует.

Проснулся утром смену сдавать, а склад обчищен, все дочиста съели, лишь он один целый остался. Правда, надкус на нем есть, но, видимо, в зубах завяз.

Снова уволен Шмард, шлоняется бездомный, шмердит от него. Погибает, шморкается, шепчет: «Все болезни ко мне липнут…»

Однажды сошлись на площади голодные горластые рты. Один рот так ругался, брызгал слюной, что Шмард подумал: «Авось проскочу!» И бросился вперед в рычащую пропасть. Рот испугался. Скорее захлопнулся и замолчал. Залепил его собой Шмард, как замазка.

С той поры у Шмарда работа постоянная. Если митинг или стачка, пока полиция с толпой сражается, Шмард главного крикуна берет, опыт есть.

ПРИШЕСТВИЕ

Пришла в город Сонипраскубинимахинияха. Сама уже в центре, а хвост городские ворота еще минует. Растянулась по всем улицам.

– Куда это очередь?

– На биржу труда?

– Акции покупать?

– Давненько мы очередей не видели.

– Я не очередь, я сама по себе, – отвечает Сонипраскубинимахинияха.

В баню первым делом потянулась. В моечный зал долго входила. Уже голова ее вся вымытая, распаренная, на улицу выходит, а внутри еще раздеваются. Пространщики в панике по бане бегают. Сначала шаек не хватило, потом и воды не стало, вся кончилась. Вылез хвост из бани весь намыленный, ругается на чем свет.

Есть захотела Сонипраскубинимахинияха. По всем магазинам прошлась, все скупила и съела. Даже соль и спички.

– Война, что ли?

– Это все Сонипраскубинимахинияха.

– И откуда она взялась!

– Знаем, знаем, какая сонипраскубини… тьфу, не выговоришь!

Опустел город. Все жители по домам сидят, дуются. Скучно Сонипраскубинимахинияхе одной ползать.

Смотрит, а из переулка Барбузомоножринамамуния ползет. Обрадовались друг другу ужасно. Бросились навстречу, даже перепутались сначала: какая-то Сонибарбузопраскубинимамуния получилась.

Услышал правитель Ой гул и топот шагов. Увидел их в окна дворца. Испугался Ой, что – демонстрация, что – революция, что права человека, наконец. И послал на площадь войска и танки.

Мгновенно рассыпались Сонипраскубинимахинияха и Барбузомоножринамамуния по буковкам. И каждая буковка в механизм танка, в голову солдата закатилась. И все там испортила. Сломалась армия.

Совсем испугался Ой и убежал, может быть, в Америку. Жители, правда, этого не заметили. Как и всюду, они были заведены только на свое.

А С. и Б. собрались снова и пошли из города. Как им оставаться, где Тах, Бах, Трах – такие имена, все заведены, и все спешат, будто вот-вот завод кончится.

Растянулись Сонипраскубинимахинияха и Барбузомоножринамамуния по зеленым холмам, уходящим вдаль под голубым небом, подернутым дымкой. Идут с холма на холм, беседуют между собой. Только гул слышен, будто большая гроза уходит.

ЛИОНЕЛЬ В ОЧКАХ

Нашел дождевой червь осколок бутылочного стекла и приполз в Университет прямо в аудиторию.

– Что это, – спрашивают, – за длинный скользкий парень?

– Я Лионель в очках.

– Забавный! – смеются.

Однако профессору не понравилось.

– Что за глупый смех! Посторонних прошу покинуть аудиторию.

Не растерялся Лионель, рядом студентка яблоко перед собой выложила, он и заполз в яблоко соседки. «Пардон», – говорит. Всю лекцию внутри яблока просидел, науку грыз.

Так весь курс украдкой прослушал. У студентов всегда что-нибудь найдется: груша, апельсин или персики. Ученый стал, толстый – настоящий доцент.

Однажды так осмелел, что выполз на кафедру и стал рассказывать от Адама.

– Кто это? – спрашивают.

– Новый профессор, Лионель в очках.

– А что он читает? Какой курс?

– О кишечнополостном тракте червей и влиянии ядохимикатов на эволюцию.

Или дискуссию затеет на тему «ЗМЕИ – НАШИ ПРЕДКИ». Популярным стал, ректором выбрали. А что? Ректор как ректор: лысый и в очках. Обязательно у него румяное яблоко на столе.

Только смотрит ректор: в университетском саду непорядок, яблони обломаны, яблоки оборваны.

– Сейчас же мне садовника.

Догадались студенты в момент – это насчет яблок. Недовольство пошло, покатилось по коридорам, по корпусам.

Пришел садовник, долго в вестибюле ноги вытирал. Вошел в кабинет, а там за массивным столом ректор очками поблескивает. Сердится.

– Яблоки с веток не рвать, студентов из сада гнать.

Не сразу разглядел от смущения садовник, а тут ахнул. Выбежал из кабинета. Окружили его студенты.

– Ну что? Ну как? Будем протест насчет наших яблок подавать?

– Бастовать надо.

– Какой протест! Какая забастовка! – кричит садовник. – Когда у вас дождевой червь ректором! Что я, червяков не видел?

– Где червяк? Почему червяк?

Поднялись тут неразбериха, крик, бунт. Ворвались студенты в кабинет ректора. Испугался Лионель, свалился с кресла, пополз к окну. Хрустнуло стекло, раздавили Лионеля в суматохе стоптанной кроссовкой. И не заметили.

Наутро был назначен новый ректор, бывший проректор. Яблоки рвать студентам он разрешил. Должны же оставаться какие-то студенческие вольности.

ГУГА УПРУГИЙ

Гоняли Гугу головастики и пиявки по всему пруду, надоело это Гуге.

Выкатился из тины на бережок. По лужку покатился, мокрый след в траве, от детского визга подальше.

Лежит Гуга на солнышке, греется, свой полумохнатый животик почесывает. А рядом дачи правительственные. За заборами теннисные корты. Там – стук да стук, шлеп да шлеп.

Вылетел из‐за забора теннисный мячик и в пруд шлепнулся. Облепили его пиявки, запищали, на дно утянули. Выбежал из калитки немолодой человек в белых шортах, подхватил Гугу под животик, подбросил. И не успел тот опомниться, ракеткой назад через ограду послал.

Летает Гуга над правительственной сеткой туда-сюда, туда-сюда. «Играть не умеют, – думает, – фу-ты ну-ты, кроссовки «Адидас», мячи из банок сами выскакивают – одна видимость!» Тут кто-то дал свечу, и закатился Гуга в раздевалку.

Вышел из раздевалки Гуга в белой майке и шортах. Такой круглый, уверенный, все сразу подумали: новый тренер.

Прыгает новый тренер по площадке, всех учит, фору дает, усталости не знает.

Стараются неумехи, потеют, все равно не получается. Как ударит пожилой сановник – да не по мячу, по тренеру. И полетел Гуга высоко-высоко, в окно министерства влетел, в кабинет закатился.

А там все круглые – из кабинета в кабинет катаются, бумагами шелестят, дела важные решают, и никому невдомек, что все это – мячи теннисные. Дать бы им ракеткой под зад…

Теперь Гуга на правительственной даче отдыхает у бассейна в шезлонге, полумохнатый животик почесывает и вздыхает. Вспоминает, верно, как в тине пиявки и головастики по всему пруду его гоняли.

ЖУЖУКИНЫ ДЕТИ

Не из-под зеленого листочка Жужука вылез, из-под отросшего ногтя большого пальца ноги покойника, которого похоронили две недели тому назад. Просунулся Жужука в щель небрежно сколоченного гроба, протерся между комьями липкой глины, выбрался на поверхность. И стоит такой крепкий, цельный, будто сплошь хитином покрытый, низколобый, с выступающей вперед челюстью. Что хочешь перегрызет.

Устроился на первое время в ДОК пилорамой работать. Запускает справа бревна между челюстями, а слева они уже разрезанные на доски выскакивают. Только гора опилок растет, сперва до пояса, потом уж бригада лопатами отгребает.

Однако через некоторое время уволился. «В ушах звенит, не могу», – объявил он недоумевающему мастеру.

Причина была другая. Женился Жужука. Жена попалась красивая, тощая, злая, как шило, а теща просто пила зубастая. Пробовала она Жужуку поначалу пилить, да такой он твердый и гладкий оказался, все стальные коронки у нее изо рта повыскакивали. Тут уж сам Жужука за нее взялся, настрогал из нее табуреток. Из одной тещи целых три табуретки вышли.

Конечно, соседи внимание обратили. Куда старая женщина подевалась? Уехала. Куда уехала? Пришли из милиции. Два милиционера и следователь. Сидят на табуретках. Все трое такие весомые, теща под ними только поскрипывает. Ни с чем ушли.

Тут, времени не теряя, стали Жужука с женой пилить, строгать и сверлить. Жужука детей делает, а жена им глазки, носик, ротик и ушки просверливает. Целая армия получилась.

Подросли дети с той поры. И теперь куда ни посмотришь: на улице по двое, по трое квадратные с плоскими затылками, деревянными кулаками и одеты по-модному: пиджак – трапецией, брюки – мешком. В «Мерседесе» – такие же сидят. В ресторане они же гуляют. Из пистолетов друг в друга пуляют – всё жужукины дети. И не кровь из них течет, а морковный сок.

ЕВРАЗИЙ

Любил Евразий забраться на мачту какого-нибудь посольства и развеваться там на ветру.

– Это флаг какой страны? – спрашивали друг друга прохожие.

– Какой пестрый, такую не знаю, – говорил задумчиво кто-нибудь.

– Это Евразий, – мог сказать знаток, но помалкивал, потому что такой страны еще не было.

– Я – целый континент, – сам на себя удивлялся Евразий. Говорил он на стольких языках, что все не упомнишь. Так что лучше я буду передавать его речь по-русски, и от санскрита недалеко.

Долгую жизнь прожил Евразий. Был он молодой и старый, это как поглядеть. Полчища воинственных диких племен пересекали его от ступней до затылка. От монголов он только почесывался. Скачут, как блохи, гунны. Пустил их однажды погулять по своему сапогу, так они Рим разорили.

Там зудит, тут загноилось. Войны да мятежи. Надоело Евразию, ушел в степь, в высокие травы, подружился там тоже с бродягой. Замечательный был, большой, почти как Евразий, Велимир Хлебников – поэт. Бывало, идут по степи двое: Евразий и Велимир, стоило посмотреть. Но отпела Велимира степь.

Гумилева уважал, Льва. Ведь какой евразийский Лев! Днем на лесоповале за колючей проволокой, а ночью по окрестным холмам на свободе рыскает, лагерных псов своим рыканьем пугает.

Cахарову, ученому, симпатизировал. Видел он Евразия в полный рост, не как другие. Но умер Сахаров. Новые времена наступили. Новые что старые: объединяют, делят, будто коровью тушу. Мейл-арт, да и только. Шозо Шимамозо.

Плюнул на все и уехал в Крым загорать. Пошел купаться в море, тут его заново и открыли туристы из Киева. Насорили – бутылки, банки, пластик, сигареты, гады, о пупок гасили. Покричали – и уехали на моторке. Рассердился Евразий, перевернулся на живот, пукнул – поднялась такая волна вслед молодым дурням, моторку на камни выбросило.

– Эх, люди, люди, евразийцы! Никому больше не позволю себя открывать. Заберусь на Эйфелеву башню и буду там трепыхаться в виде флага сомнительной страны. Пусть парижане любуются.

ОЧЕНЬ КОРОТКИЕ РАССКАЗЫ – 98

* * *

Морозно. Бродячим собакам не позавидуешь. На автобусной остановке на скамеечке смирно сидят закутанные бомжи, опухшие от мороза и водки, с котомками и пакетами. Сидят, жизнь пережидают.

* * *

Утреннее солнце в соснах напрожег белым слепит. Еловые ветки волнуются, снег подметают. Ломаная ветка горсточкой почернелых листьев туда же – весну ухватить хочет. С ночи снег осел, поноздревел, теперь в сухую крапинку – березы засыпали. Спасибо Пришвину, видеть научил.

ТЕНЬ ОСЯЗАНИЯ

(1999)

Апликации

МАРФА

Все мне кажется, где-то близко он разговаривает. Там в проулке за кустом жасмина. Еще солнце невысоко, а вышел он с первыми лучами, предположим, от Раменского. Утром и милиция не обращает внимания на странную толпу бородатых не то цыган, не то арабов в длинных серых одеждах. Милиционер, сам видел, вообще с индифферентным видом смотрел сквозь разговаривающих – на сельский магазин. Может, его крылечко и желтая старая вывеска СЕЛЬМАГ № 117 казалась ему более реальной, чем эта достойно идущая по сосновой аллее кучка неместных и непьяниц. Зато давние жители, особенно евреи, неважно живые или давно умершие, встречают их с радостью и настойчиво приглашают в дом. Учитель обычно принимает приглашения, приветливо улыбаясь, и легко идет даже к незнакомым. Не его ли я слышу, у дома моих соседей. Там еще две сестры, для которых ломал в юности охапками чужую сирень, Марфа и Мария.

Голос был доверительней и мягче, чем у отца или Лазаря, и ложился прямо в сердце. Мария слушала Его и, робея увидеть слишком светлое и спокойное лицо, смотрела вниз на ноги Учителя в тазу. Там оно тоже смутно отражалось в воде, когда Он наклонялся, и было как-то понятнее и ближе.

Мужские запыленные высокие золотистые ноги.

У Отца более грубые и толстые, поросшие черным волосом.

У Лазаря тоньше, но темнее и длиннее, целомудренные, юношеские.

У дяди Аарона более мускулистые и сильные, свирепые, она бы сказала. Марии всегда было немного стыдно смотреть на него, когда он пригонял овец. И появлялся в воротах, широко расставив ноги, лохматый с посохом в руке.

У меня, когда я был молод, были крепкие ноги и долго могли бежать. Никаких особенных рекордов я не ставил, даже когда подростком бегал во дворе школы стометровку. Я всегда с некоторой гордостью созерцал свои ноги – на пляже. И сейчас они почти не изменились. Просто одна нога теперь стала как деревяннная и плохо подчиняется приказам спинного мозга или кто там ими командует. Учитель, вероятно, мог бы меня исцелить сразу. Но я не знаю, где он ходит сейчас со своими Учениками.

Низкое солнце сквозь щель при полуоткинутом пологе косо било в медный таз, который звучал почти слышно.

Далее на медном дне очень ясно – небольшие ступни, не изуродованные римской обувью. Учитель и теперь пришел издалека, Он привык ходить босой, подошвы загрубели, потрескались, но мозолей не было. Суставы пальцев слегка покраснели. С видимым удовольствием Учитель пошевеливал ими в теплой воде. Длинные волосы девушки почти касались лодыжек.

Вдруг, уступая внезапному порыву, Мария отстранила холстинное жесткое полотенце, которое протягивала сестра Марфа. Она взяла и оттерла сухощавую ногу гостя своими тяжелыми, темными без блеска волосами быстро и насухо – сначала правую, потом левую.

Учитель благодарно опустил на ее голову свое благословение – руки. Мария порывисто схватила и поцеловала широкие кисти. Он не отнимал своих ладоней от ее губ. «Руки у Него тоже маленькие, не жесткие мозолистые крестьянина или раба – и не мягкие ладони ребэ. Сухие, крепкие, горячие – и пахнут полынью. Небольшие затвердения между указательным и большим пальцами, видимо, от молотка и рубанка».

У моего среднего брата Михаила тоже были небольшие руки, поросшие рыжим волосом. Он был боксером – мой брат. И одним ударом мог свалить любого грузчика. Помню его коричневые кожаные перчатки, висящие на шнурках на шишечке этажерки. Из этой этажерки книги просто вываливались – все по шахматам. Они принадлежали старшему брату Изе – Израилю. И руки у него были красивые, как у женщины. Теперь братьям моим даны новые руки и новое тело, сверкающее как из серебра.

Интересно, даны ли им новые половые органы? Они же не собираются продолжаться, рождая себе подобных младенцев. Или, как краник у самовара, чтобы чай наливать в раю – и для красоты.

Между ног, отметила Мария, туго наложенная и аккуратно завязанная темная повязка. У него все было, как у мужчины. Но почему-то не вызывало тайного любопытства. Стыдно было – смотреть ему в лицо: такое обнаженное, такой голый откровенный взгляд! У людей такого не бывает.

Марфа между тем несколько раз подходила к ним, будто за делом, молча стояла, не глядя на него, и отходила.

Я тоже неколько раз подходил, стоял и наблюдал их обоих. Спросить Его я бы не осмелился, да и о чем было спрашивать, если слышать я Его не мог.

Мой – знакомый, благообразный интеллигентного вида священник церкви Косьмы и Демьяна, отец Андрей – молодая вьющаяся борода – тоже подходил и слушал, но виден был неясно и временами пропадал совсем.

Стояла в стороне – в глубине жилища и Нина Михайловна, старушка сухая, как дерево, химик и неверующая, так что вряд ли она понимала, что слушает Его. Несмотря на то что недавно умерла и была кремирована в плоском сером крематории на Николо-Архангельском кладбище. Нового тела, видимо, так и не дали, но хотя бы спасибо сказала, старое в каптерке оставили. Или подобрали подходящее. Потому что нам живым выдали – заглянул в урну – кучку крупнозернистого пепла. Но Нина Михайловна по-прежнему ничего не понимала, как жила, так и умерла – неверующая.

Далее – сдержанно переговариваясь, целая семья: отец и мать и два брата, слитно и смутно темнея. Это была моя семья, брюнет из них один, Изя – старший. И у мамы, помню, черные брови, как нарисованные. Но с каждым годом моя семья становилась все черней и обобщенней. Ее можно было принять за семью Марии и Марфы, многие так и делали. Но при этом возникал вопрос: если один брат – Лазарь, то кто же второй? Или просто в Библии о нем не упоминается.

А сейчас Марфа была уже тут и, стараясь не побеспокоить Учителя, легко подхватила таз с водой и вынесла из барака во двор на солнце, которое было уже на излете, но все еще медлило над серыми холмами поселка. Хотела было выплеснуть в помойную яму. Но так вдруг захотелось пить! Мочи нет!

Марфа оглянулась, как виноватая, и выпила из таза всю воду. Все выше и выше запрокидывая голову. Всю до капли.

Поначалу вода была теплая, горькая и пахла полынью. Песок скрипел на зубах. Марфа сделала второй глоток. Вода определенно была сладка. Как козье молоко после вечерней дойки. Вода третьего глотка пьянила и туманила. Как вино, что пила однажды на свадьбе дяди. Оставалось в тазу совсем немного. Вода была холодна. Как из глубокого каменного колодца. И ломила зубы.

Неподалеку – во времени тоже – стоял голубой киоск. Несколько человек, не обращая внимания на Марфу и переговариваясь как переругиваясь, пили из больших кружек желтое пиво. Оно ясно отсвечивало и было больше похоже на лимонад или мочу.

Ниже погонщик поил лошадей из колоды. Теснились в лощине в сумерках коричнево-черным горячим пятном.

Далее над обрывом сидела за столом семья моего духовного Учителя, Евгения Леонидовича, на столе стояли чашки, заварочный чайник, хлеб, сахарница, бутылка водки РУССКАЯ. «Значит, приехал гость», – подумал я. Гости обычно и привозили спиртное. Хозяин читал стихи из рукописной книжки: синий картон разрисован золотыми узорами. В семье кого-то явно недоставало и кто-то виднелся лишний на венском стуле. Недоставало Валентины. «И верно, она еще жива», – подумал я. А лишний – боком ко мне – сидел я.

Оказывается, это я – гость, это я хотел пить, да так, что воссоединил в се6е и жажду Марфы, и тех, что пили пиво у киоска, и фыркающих в колоду лошадей на исходе дня. А теперь сел вместе с моей второй семьей Кропивницких пить вечерний чай на террасе Волошинского дома – в Коктебеле – на второй моей родине. Вдали высоко лиловело, над столом свисал с неба оранжевый абажур, просвечивающий в лучах запада.

Марфа утолила жажду, и все в ней сразу улеглось, успокоилось. Будто совершив постыдный поступок рядом с жилищем, это строго-настрого запретил еще Моисей, быстро отошла к стене из белого камня.

Ворота были отворены настежь. Чувствуя себя нечистой, Марфа блаженно зажмурилась на солнце, которое стекало на апельсиновую рощу, которую посадили после последней войны с арабами – на той стороне. Из дома пахло чесноком и горькими травами. Похлебка из козлятины в котелке нетерпеливо клокотала и звала хозяйку. Марфе захотелось, чтобы Он никуда не уходил, главное, чтобы день не кончался.

И желание Марфы исполнилось. Для каждого из живущих. Для тебя – моего Учителя из Райцентра, где березовая роща темнеет над Долгими прудами. Все мы так близко друг от друга – во времени и пространстве. На расстоянии оклика. И наш день бесконечно близится к закату.

КАРТИНЫ И ФОТОГРАФИИ

О ком еще думать, тем более – день рождения, и книга его стихов, одно из первых изданий – красно-черный Лисицкий, середина двадцатых, лежит на столе целую неделю.

И вчера о нем думал, на дачу которого – еще не сошел снег – я приехал, на повороте снегу было так много – глядя, как буксует, утопив свои колеса в снегу и песке предыдущая машина, я отпустил такси и пошел по переулку пешком.

Я прогулялся пешком вдоль штакетника, по привычке разглядывая первую в ряду – с виду она казалась нежилой, даже стекла мертво поблескивали.

Там березы хлыстами и сосны… Теперешний был в отъезде. Березы над крышей и сосны…

Из трубы шел дым. Видимо, там затопили камин.

Не случайно поселился здесь тот, кто владел ею теперь. Мысленно увидел. На втором этаже мастерская. Обширный стол, всюду разбросаны наброски, рисунки, черновики стихов, нацарапанные крупным корявым почерком. В дальнем углу холсты и картоны, составленные стоймя.

Из каминной трубы не шел дым, странно. Нет, подумал я, хозяин не может быть в отъезде, разве что случайно…

Вот он – в расстегнутой шубе стоит на крыльце и, театрально подняв руку, приветствует меня.

(Фотография пожелтелая, наклеенная на серый картон.) Весенний день. Возле террасы с темными стеклышками стоят – молодой Маяковский, серьезный, в дурацком цилиндре – даже набекрень, и тоненькая Ахматова, в белом, длинная нитка бус до пояса, смотрит снизу вверх на него, как на великана. Они разговаривают. Все фотографии обычно говорят. Но эти как бы поддразнивают друг друга.

– Что же Вы, Анна Андреевна, все – стишки, не надоело?

– Не хамите, Владимир Владимирович. Уверяю Вас, не умеете Вы, не идет Вам это фанфаронство, и Ваш идиотский цилиндр снимите. Не стесняйтесь быть поэтом.

– Вы – красивая. Хотите наизусть – всю вашу «Белую стаю»?

– Верю. А знаете, что напишут? Маяковский и Ахматова недолюбливали друг друга и не встречались.

Я уже подходил к соседней калитке, на которой была фанерная табличка: МУЗЕЙ. Буквы были нарисованы выпукло, как объемные. Я попробовал букву М. Оказалось, действительно, – деревянная буква кубиком. Я хотел ухватить и оторвать от фанеры следующую. Но буква У была нарисована. Тьфу! Обманщики.

Несколько иномарок стояли в глубине возле дома, не говоря о двух машинах у калитки. Может быть, тоже: эти настоящие, а там нарисованные, – почему-то подумалось мне. Наверно, потому что черные машины были одинаковые для меня, как буквы. «Приехали», – хотя кто приехал, я не знал.

Во дворе под соснами курили несколько во фраках и черных платьях – музыканты. Музыканты во черных фраках на заснеженном дворе сразу привлекали взгляд. Дальше в белом сумеречном под соснами следующая кучка – несколько в черных фраках курили. Наверно, тоже – ближе ко мне настоящие, а дальше под соснами – нарисованные, как и сосны, впрочем. Почему бы нет? Бессмысленно? Видел я такие обманки на зданиях Парижа. Музыканты в черном перекуривали на сумеречном снегу возле дома. Сразу приблизилось. Они шевелились, поднимались руки – эти были настоящие.

Меня догоняла распахнутая шуба. Это была курчавая живопись. Нет, настоящая курчавая догоняла меня от калитки. Распахнутая окликнула меня – в дом мы вошли вместе: шуба и дубленка.

Еще на улице я случайно прикоснулся к закурчавившемуся рукаву шубы. Но вместо енота моя ладонь ощутила плотную фотографическую бумагу. Я не поверил себе.

В доме нас ждали. Из внутренних комнат доносились звуки фортепьяно и женское пение.

Голос был свежий и профессиональный, он обладал той деревенской сочностью и глубиной, которая – мы протиснулись между публикой и вошли в комнатку, половину занимало раскрытое фортепьяно – обнимает, и целует, и сразу входит с тобой в такие близкие отношения, как будто ты родился в соседней крытой соломой хате. Украинский голос. Ощутимый. Голос можно было пощупать: такой упругий удав на темном сеновале – движения и броски внезапные и грозные.

Зато вокруг висевшие на стенах картины и эскизы казались более настоящие, чем все кругом.

Этюд (картон, темпера). Кудрявая головка: полуребенок, полудевушка, написан как-то по-ученически, но живой до невероятия. Кажется, от неумелости такой живой, хотя написан, видно, что в начале века: гимназический стоячий воротничок чуть намечен. Видно, кроме общей готовности к лучшему и детских преходящих огорчений, ничего нет в этих широко раскрытых глазах, в этой кудрявой головке.

Случайно уцелевший эскиз.

Как я и думал, певица была в черном. Певица была в черном низко открытом платье. Она стояла у фортепьяно, за которым, опустив руки на клавиши, сидел лысый аккомпаниатор, и все в ней еще звучало.

Я, стараясь не привлекать к себе внимания, протиснулся сзади и быстро провел ладонью сверху вниз по ее спине. Так и знал. Вместо теплого смуглого тела и плотно натянутого шелка под рукой проехала глянцевая фотобумага.

Поэт в распахнутой шубе подошел к окну и попытался распахнуть раму, медные запоры не повиновались. Импровизируя, поэт распахнул форточку и прокричал приветствие публике снаружи. Оттуда прокричали в ответ.

Поэт сосредоточился и совсем другой, эстрадный, стал выкрикивать свои стихи в раскрытую форточку.

Что там слышали стоящие на снегу между сосен! В Америке они бы слушали, не вылезая из своих автомобилей, лишь опустив стекла. Что там слышали из форточки! Они были заранее, они были заранее в восторге (между сосен в сумраке маячило отражение зеленой лампы). Заранее были, стоя на холоде возле дачи, где некогда жил и писал, некоторые только что выскочив из его романа (вчера вечером из-под лампы), растерянно стояли под соснами. А поэт, распустив губы, все кричал в форточку и не мог докричаться.

Его стихи казались объемными и большими. Невнятными кусками стихи располагались по комнатам, сжимаясь в трубку, проскакивали сквозь форточку наружу, и там между сосен разворачивались и повисали бумажными облаками.

Я прикоснулся к одному куску, застрявшему в дверях. Стих сжался туалетной бумагой, с пальцев закапало на паркетный до бела вымытый пол. Странно, но ничего в руке не осталось.

Набросок (бумага, уголь): На углу 6 авеню и 42 улицы стоит поэт в платке с огурцами, повязанном на голую шею. Светлый пиджак был широко распахнут. Поэт не то улыбается, не то гримасничает, не одобряя длинный, как траурный поезд, кадиллак, проезжающий сзади по 42‐й.

Сам рисунок в духе умеренного кубизма.

Не замечая моих пассов и вряд ли учитывая меня самого, в комнате вокруг располагались престарелые поклонницы поэта. За широкой спиной шубы, как на старинной сцене, на привилегированных стульях и табуретках, созерцая поэта со спины, сидели сухонькие древние интеллигентки. Панбархат и стеклярус. Белые глаза, выцветший ситчик. Вечные девушки. Которые знали, которые приходили, которые повторялись, некоторые притворялись. Но повторяясь, притворяясь, они черпали для себя особую сладость в близости к своему кумиру. Не так уж много места занимали они в жизни гения – походы по грибы, пасхальная суета на кухне, местная библиотека – даже толстуха в пенсне и то умудрялась сидеть на стуле одной половинкой зада, обтянутого праздничным крепдешином. Остальные стулья были совсем пустые. Одна видимость, что старушки, зеленый стеклярус, а проведешь рукой… Так я и сделал. Отодвинувшись, я подумал, на местном кладбище, если приглядеться к пожелтелым фарфоровом фото на плитах возле его памятника, многих увидишь и узнаешь.

Натюрморт (холст, масло). На фоне окна на дачном некрашеном столе почти посередине – глиняная крынка, из которой выходит горой и торчит со все стороны роскошный букет полевых цветов. И хотя написан весь очень импрессионистично мазочками, все лютики и колокольчики видны – каждый в отдельности. А за окном в высокой траве – те же лютики и колокольчики, только на воле. И что-то есть в сюжете картины, что забыть невозможно. Не видел я такого прежде.

Поэт тоже существовал в двух ипостасях. Один в распахнутой шубе кричал в форточку и все старался докричаться до себя, который стоял снаружи возле черно-лаковых машин, тоже в шубе нараспашку. И слушал довольно иронично. Потому что был молод. А тот уже обрюзг, стареющий тенор. Поэт пытался докричаться до себя – там на улице и досадовал: «Весь мир меня слышит, а не умею! Сам себя не слышу».

Я хотел схватить его за рукав шубы: хватит! напрасно! не надо! Но пальцы мои опять разъехались на фотографической блестящей плоскости.

Рисунки и наброски в одной рамке (карандаш, бумага верже). Два солдата времен первой мировой отдыхают, видимо, беседуя, ружья мирно лежат рядом. Угловато-кубическое лицо совсем юного прежнего хозяина дачи, уродливо-красивое, крупные губы, тяжелый и гордый подбородок, как у лошади. Ниже – виньетка в стиле модерн-арт).

БЕЛЬЕ НА СТАРОМ ДВОРЕ

На крыше от чердачного окна до антенны протянуты бельевые веревки. И между домами – от балкона к балкону. Везде развешаны простыни, пододеяльники, вообще – постельное белье, кальсоны, майки. И снова – постельное белье, кальсоны, майки, сорочки, рубашки. И опять ближе к земле – голубые призрачно кальсоны, оранжевые майки, которые кажутся черными, рубашки в полоску и просто белое – нежно светится под луной.

Как тогда ночью на юге. Или это были белые поля душистого табака – вплоть до здания военного санатория. На мне была новая с лавсаном рубашка. И прикасаясь, стеклянная ткань царапала мою свежезагоревшую спину – лопатки. Грудь тоже, я знаю, покраснела, и все начинало саднить и болеть. Я лихорадочно ждал. Сейчас появится, сейчас. Всего было слишком много: южного солнца в упор, гремящего моря, кислого вина в квасных кружках, всякого, в основном, приезжего народа, оглушенного всем этим, но женщина была одна. От ее волнистых волос пахло так, что все душистые табаки и даже зеркальная луна меркла. Она давно пришла. Я обнимал ее, где и не мечтал. Все было нежное, как сливочное масло. Она коротко и негромко вскрикивала, видимо, днем тоже обгорела. И чайки с берега ей отвечали. Очень мешала грубая мешкообразная юбка, белые трусики не очень мешали, и руки мои, руки ее в этой любовной борьбе двух спрутов давно праздновали свое торжество. А я все еще ждал ее. Посматривал на отцовские медно-золотые часы. Решил, что она у ворот, и было направился туда. К поблескивающему морю. Нет, она была со мной – подо мной на боку, сверху осыпались на нас светящиеся лепестки шиповника, и явно опаздывала. Так и не пришла.

Обои: на темно-коричневом фоне декоративные золотые ветви круглятся и раздваиваются, заканчиваясь золотыми бутонами.

Белье треплет ветер. Не знаю, сохнет ли белье под луной, но, кажется выпуклости и впадины, проступающие на нем, рисуют человеческие фигуры.

Темное девичье лицо с белыми впадинами глаз обозначилось. Острые груди и плоский животик. Длинные лядвия, колени. Темный пропечаток лица вглядывается в ночь.

А внизу на дворе под балконом обвисшей простыней, напоминающей человека в плаще, обозначился ты.

Еще одно темное – длиннее – женское проявилось Туринской плащаницей. Повернулось к тебе, смотрит большими белыми. Простыня, халат, сорочка, пододеяльник, наволочка, босые ноги…

Смотрю на твои босые загорелые – ты протянула их по песку к морю. Между тем на ногах белые босоножки, чтобы не мочить обувь, поспешно сдергиваешь их и ставишь на песок повыше. Мы с тобой в краю непуганых нудистов. Хотя однажды на катере приехала местная милиция и всех увезли на материк, чтобы там всех прилично одеть и с каждого взять штраф. Но тем и ограничились. И теперь то там, то тут сквозь высокую траву и кусты репейников просвечивает нагота, обычно, семейная. Нет, хотя бы босоножки скинуть надо, дать отдых ногам. Ты ставишь свои синие пластиковые рядом со своими белыми. И разминаешь пальцы ног, купая их в песке.

Я тебя зову купаться, но ты хочешь еще полежать. Укладываешь меня рядом на свою голую руку. Голова моя находится низко, и мне видны твои аккуратные ножки – одна на другой – в летних легких ботиночках. Скорей долой! Я встаю на колени, быстро расшнуровываю каждый, что мне дает право поцеловать твои ступни. Ты облегченно вытягиваешься на песке. Я приникаю к тебе во всю длину твоего тела. Желание толчками через бедро, предплечье, плечо – от меня к тебе, от меня к тебе… Но вокруг нудисты! Хотя к чертовой матери нудистов! «Погоди», – говоришь ты и снимаешь с ног тапочки. Ты не спеша ставишь их на песок – выше головы, там уже стоят три пары. Ты протягиваешь мне руки, закидываешь их за меня далеко-далеко за край моря. Там на скалистый длинный мыс Хамелеон, который краснеет от нашей смелости, хотя мы не нудисты – на мне плавки и ты в купальнике. Да, забыл сказать, это было смешно, как ты подняла вверх свои высокие стройные в красных туфельках. Пиратская шхуна – на зависть всем нудистам! Мне было, правда, не до того. Но глаза внизу смеялись – и я оглянулся.

Обои: на светл-оголубом фоне разбросаны мелкие анютины глазки и цветной горошек.

Быстро перешурудив ряд простынь, что-то проскочило по веревке между домами, ринулось к антенне. Противно завопило влюбленным котом. Из-под края пододеяльника – четыре босые ноги затанцевали на рифленом железе.

Там, где встретились облики, возникает и расцветает бледной орхидеей кипение простынь и пододеяльников. Так сплелись и бурлят под покровом волнующихся простынь, будто и впрямь надеются зачать маленького призрака постельного белья.

Постепенно висящее на веревке балаганным занавесом успокаивается. И становится видно: пододеяльник, нежно лунные кальсоны, красная майка, стекающая вниз, майка желтком, наволочка… Темные лица разглаживаются, исчезают.

Заметнее присутствие жильцов, плотские, обыденные, спят за стеклами. Спят за стенами. Но даже сны их, витая во дворе, все утяжеляют и делают конкретным. Наволочка, наволочка, рубашка в полоску, простыня с дыркой, и эта цветная посеклась, старое ветхое постельное белье с их кроватей.

Только кошки противно вопят на крыше.

Господи, это кричишь ты. Злобно ощерясь от нетерпения, ты срываешь с себя рубашку, пуговицы лифчика не хотят расстегиваться – и я тебе плохой помощник. Выскочили твои налитые, сейчас они растекаются, кажутся огромными – соски выросли, смотрят наивно коричневыми детскими сосками. Как все это там умещалось и ты ходила на службу, по коридору в буфет? И теперь они развалились в стороны, как половинки разрезанной дыни, уступая моей груди. Ты так кричала. Нудисты, вероятно, сошлись сюда и стоят над нами, созерцают. Поднимаю голову: зорко смотрят. Что это? Небо. Что-то проскользнуло между нами – серебряная змейка. Одним движением ты снимаешь цепочку – и она скользит, исчезая, в песок.

Все мешало. Свисало, ерзало, терло. Хотелось скинуть все. Если бы это было возможно, я бы сдернул с тебя длинные прямые волосы, ногти с ног, отодрал от лица широко развернутые губы, вынул хребет изнутри, сам все отдал, – и так единым мясистым комком мы бы катались и выли от наслаждения и боли.

Обои: кремовые почти белые, рифленые полосами вдоль, с голубоватым оттенком. Если приглядеться, то замечается некая отпечатанная рябь – узоры сверху вниз в виде декоративных еловых лап.

Ночь бледнеет, задувает холодный ветер. И будто ледяной трепет сладострастия проходит по висящему белью. Становятся заметнее, что белье старое рваное – и пятна не отстирались. Или оно так и сохнет, намоченное в корыте и не стиранное.

Длинный в цветочек обвис, внизу обозначилось пузо, беременный пеньюар. Рваная полосатая рубашка с плеча здоровяка и пьяницы вздулась мышцами. Байковый халат сгорбился на двух прищепках старушонкой. Эти репетируют в пять часов утра. А те, за кирпичной стеной?

Становится слышно скрип и хруст. Перед тем как прозвенят будильники, там в кроватях ворочаются толстые, костистые, седые, со сбившимися за ночь волосами растекающесягрудые, ноги с икрами – деревянные балясины дач и ножки дачных фортепьяно, корабельнобедрые, непомернообъемнозадые, еще не пробудившиеся, лезут друг на друга – ящер на корову – краковские колбасы утопают в жестких половых щетках.

Мы выползли из моря и, остывая, все в блестящих каплях, лежим игральной картой – головы в разные стороны. Я трогаю тебя, а ты – меня. Вспыхивают огненные круги перед глазами – и медленно угасают, хочется пить. Игральная карта: дама – валет, если бы была такая, чувствует себя отброшенной в сторону, отыгранной. Над нами сидят большие игроки: ОН и ОНА. Все это время они играли нами, они созерцали, как эта странная карта корчится на песке. И получали высокое удовольствие, и оба были в выигрыше, незримые нами. Мы задыхались от пожирающего нас желания, нудисты наслаждались своей разумной свободой, а это они, любопытствуя, переворачивали нас на спину и шевелили прутиком, как насекомых.

Обои: старые с желтыми квадратами – следами когда-то висевших картин, с рыжими следами гвоздей и клопов, кое-где полуотодранные, вздувшиеся, почти потерявшие свой цвет и узор. В темных точечках. Сразу не скажешь, но и потом – тоже не скажешь.

Тебе скучно заглядывать в эти слепые полузеркальные окна. Хотя в одном – поднялась и приблизилась непомерно длинная фигурка ребенка в ночной рубашке.

Девочка глядит, как в четком предутреннем свете ты разворачиваешь, раскрываешь, как обертку, свои белые завитки до пустой полутьмы, которую тоже разворачиваешь и разворачиваешь – и единым порывом ветра уносишься прочь.

И твои воспоминания тоже летят в светлеющуюся и все более обозначающую се6я пустоту. —

Вместе с ошметками обоев.

ДВЕ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ

Если бы я был дежурным прозектором в морге и одновременно – трупом, лежащим на цинковом ложе, то обязательно бы стал третьим: их неслышным диалогом. Посудите сами, невозможно же молчать всю ночь, когда оловянная луна пытается заглянуть в узкие матовые окна, будто затянутые бельмом.

«Я не люблю всех», – думает дежурный, расписываясь в журнале под своей фамилией.

«Я ко всем равнодушен», – мог бы сказать труп, но молчит.

«Я люблю себя», – дежурный думает о медсестре. О ее широких – шире, чем она сама, – ляжках. Но сегодня она не дежурит.

«Я себя отрицаю». – Взгляд несколько сверху и со стороны. С трудом узнать, так заострен, и видно, что выпотрошен.

«Я люблю пить разные сладкие и кислые напитки, горькую водку и есть вкусные и разные продукты и блюда.

Если голоден, ем и невкусное, которое на это время становится вкусным. Если очень голоден, ем все подряд», – дежурный развернул бутерброд с колбасой и ест, громко чавкая от удовольствия. Покойников давно перестал стесняться. Пусть завидуют.

«Люблю извергать из себя желтые струи и коричневые колбаски с отвратительным запахом, то, во что превратились сладкие напитки, еда и соусы в моем еще живом организме. Есть и пить сейчас мне отвратительно», – что-то попискивает в этом не вовсе мертвом теле, может быть, подколенная жилка. Недаром покойников боятся.

«Я люблю обнимать, целовать и осязать своей кожей, всем, что я есть, даже нёбом, гортанью и мыслями женщину, с которой мне хочется делать это», – дежурный опрокинул стопку спирта, и ему опять захотелось широких ляжек.

«Я любил только извержение своего семени в нее, когда я уничтожался почти физически. Я мертв, а семя мое еще некоторое время будет живо», – старая фельдшерица, несколько раз поглядывая на пригожих, совсем еще свежих, недавно сбитых машиной или зарезанных, не раз думала: если лечь, снять трусики и прижаться, может быть, взять его в руки и вставить. Может быть, член еще не понял, что хозяин мертв. Но мгновенно гнала эту мысль из своего иссыхающего мозга.

Я люблю топтать землю, любоваться на всякие красивые пейзажи, забираться на холмы и горы и смотреть оттуда на синее море в белых барашках, которое круглится куполом. Я люблю полевые и лесные цветы и маленьких быстрых насекомых, кроме комаров. (С точки зрения Жизни.)

(С точки зрения Смерти.) Лесные пожары люблю, когда пылают сосны всем скопом и огонь бежит двумя путями: поверху, пожирая листву и хвою, и понизу – по кустарнику и траве. И никогда не угадаешь, когда пламя перескочет сверху вниз или наоборот. Городской человек, люблю смотреть в ночи, когда горит какое-нибудь здание – и в низких тучах пожар отражается жуткими завитыми пламенами.

Люблю поспать и хорошенько выспаться, чтоб голова не болела. (С точки зрения Жизни.)

(С точки зрения Смерти.) Хорошо бы спать вечно.

Терпеть не могу болеть и умирать. И когда я понимаю, что начинаю уплывать во тьму и беспамятство, изо всех сил сопротивляюсь этому. Температура у меня поднимается. Мне дурно, больно, но домашние и врачи сходятся к моему ложу, мы все вместе держим оборону – и я счастлив. (С точки зрения Жизни.)

(С точки зрения Смерти.) Умирать – это благо. Главное успокоиться и отдаться течению, а оно несет все быстрее и быстрее – под уклон. И не заметишь, как проскочил эту границу, теперь уже не повернуть, не вернуться – и все из тебя улетает…

Ты будешь жить вечно, никогда не умрешь. Сколько времени у тебя в запасе, даже завтрашнее утро, кажется, никогда не настанет. Надо еще ночь прожить. (С точки зрения Жизни, конечно.)

Едва родился, уже умираешь. Незаметно времени не стало. Совсем не стало. (С точки зрения Смерти, естественно.)

С точки зрения Жизни, Смерть – это опустевшее здание, а сколько там всего было! Как все это кипело и праздновало!

С точки зрения Смерти, Смерть – это свобода.

Жизнь и Смерть постоянно борются друг с другом. С переменным успехом.

Потому что, если бы победила Жизнь, вселенная раздулась бы от бесконечного изобилия и лопнула.

А если бы победила Смерть, все бы в космосе замерло, остановилось – и Бога не стало.

Потому-то Всевышний и запустил эту машину: Жизнь и Смерть, тьма и свет, время и вечность.

<РАЗРОЗНЕННОЕ>[18]

ОЛИГОФРЕН

Нас десять избранных на фабрике. Клею на спичечные коробки яркие наклейки. Как солнечный день каждая. Вон сколько у меня солнечных дач! Наклеиваю их на небо косо, криво, наоборот. Развлекаюсь.

Ругается. Большой. Небо маленькое и квадратное. А он пятиконечный – больше неба.

Короба – гроба, братские могилы. Мы уложены в ряд так тесно, что невозможно пошевелиться. Лежим прямые, совершенно одеревенелые, голова к голове. Время от времени толстые пальцы выдвигают фанерный ящик и стараются нас ухватить. Мы хотели бы уклониться, выпрыгнуть, рассыпаться по полу, но толстые пальцы – попался, схватили тебя, держат крепко.

Ах, загорелась головка, загорелась! Извивается длинное туловище от боли, скорчился черный труп спички.

И так каждый день. Придешь на фабрику, прямой, веселый, четырехгранный, а тебя целый день зажигают и выбрасывают, зажигают и выбрасывают. Домой вернешься – лица нет, усталый, почернелый, говорить ни с кем не хочется.

Лично я сразу – на кухню. Скину с себя куртку и прыг на кухонный стол. Ни горячего, ни чая – ничего не хочу. И плиту не зажигайте. И греметь мной не надо. Не надо давать спички детям. Спать хочу.

НЕПРАВИЛЬНЫЕ ИГРЫ

– Арестовали. Это какая-то ошибка.

Одним краем сознания и зрения он видел, мужские и мальчишеские затылки, склонившиеся над картой – игрой, разложенной на желтой клеенке стола. Перед каждым – стопка розовых и синих «денег». Вверху голая лампочка на проводе.

– Давай, давай!

Другим краем – он видел полицейский участок (как в кинофильмах). Избитого, его волокли мимо столов, по коридору, железная дверь захлопнулась за ним. Все, попался. Вверху на проводе голая лампочка.

…и все это фильм. Неправильные игры.

ДУХ РОТВЕЙЛЕРА

Памяти Игоря Холина

Хозяин – высокий даже в старости – такой тощий, высохшее дерево. Рядом – добродушный черный ротвейлер. Квартирка тесновата, думаю, скорее гладкошерстной таксе по размеру.

Прошли годы. Со временем хозяин стал еще суше и костистей, как-то деформировался, говорит, щитовидка. Собака умерла, но не для меня. Дверь мне по-прежнему открывает постаревший друг, тут же за ним возникает призрак собаки – темная масса. Призрак рвется поприветствовать гостя, но хозяин привычно удерживает его за ошейник. В коридоре кашляет призрачный чуть слышный лай.

Мы оба произносим слова приветствия, улыбаемся друг другу. Но, судя по тому, как мой старый друг ведет себя: шлепком толкает полузримый намек на место (коврик всё тот же), обходит его в передней (я тоже делаю это), смотрит, как тот прыгает на диван и укладывается там – морду на лапы, заключаю, что он тоже видит призрак, видимо, привык уже. Я сажусь рядом и почесываю призрачный загривок. Пес неслышно ворчит.

Вот, посмотрите, спрыгнул: синяя кожаная обивка еще придавлена и примята.

Мне почему-то представляется картина, нет, фотография в газете: два пожилых писателя и призрак собаки.

АВТОМОБИЛЬНАЯ АВАРИЯ

…Скрежет. Переворачивающийся Кадиллак… Из опрокинутой дверцы высовывается окровавленная рука… Вылезает головой вперед по асфальту, рваный пиджак. Вытаскивает спутницу, как мешок тряпок, – длинный волос закрывает лицо, натурально играет…

Следующий кадр: бегут от машины. Кадиллак взрывается белым пламенем, в воздух взлетают обломки, которые каким-то чудесным образом никого не задевают. Снято!

На самом деле все произошло совсем не так. Ехали по кольцевой. Гладко, быстро и благополучно, как на Западе. Память отказывается воспроизвести момент аварии. Над головой темный потолок, слепящий свет – яркая лампа, затем подробность – банка с физиологически раствором. Нос неудобно зажат прищепкой. Главное, что он тогда хотел сказать? Память отказывается. Пытаюсь доискаться до истины.

ДОПРОС ПАМЯТИ

– Где это произошло, вы помните?

– На кольцевой автодороге.

– Где это было?

– Рисуется мотель при въезде. Такие кубики на разном уровне. И башенки. Нет. Башенок не было. Модерн, не постмодерн. Нет, это не мотель, а кардиологический центр. Так, справа на холме.

– Кто вел машину?

– Развеваются – светлый ореол волос. Девушка.

ДЕЛО

В коридоре нотариальной конторы по квартирно-наследственным делам пахло покойником. Это протекала канализация. Захотелось немедленно выйти отсюда на Плющиху, где пыль, солнце и небо. Но надо было сидеть. В очереди. Люди располагались вдоль, как бледные тени, лишенные всяких индивидуальных черт.

Я сел рядом с очередной тенью. Напротив на расстоянии вытянутой руки дверь с табличкой № 2, ниже – фамилии, расписание. Не знаю, сколько времени я разглядывал эти буквы и цифры. Но поскольку я думал о другом, о своем больном деле, о близком мне старом человеке, которого недавно похоронил, об этой безликой фабрике смерти и когда гроб не спеша опускался вниз – в печь и так далее и тому подобное на фоне припухлого лица музыканта, играющего на фисгармонии, таблица на двери незаметно обессмыслилась, вернее, приобрела неожиданный угрожающий смысл.

Что они теперь означали – цифры несомненно стали буквами, целыми словами, а буквы превратились в понятия, какая-то из них была настолько важной, что перенастраивала вас и делала физически иным – обитателем совсем другого мира. Может быть А? А передернулось панически, побледнело и исчезло с объявления. СРЕД вместо СРЕДА.

Нет, конечно, это Ш!

НИКТО НЕ ИСКАЛ

В Ярославле мертвая старушка пролежала четыре года непохороненной на кухне своей квартиры. Тело превратилось в натуральную мумию. Ее обнаружили лишь благодаря тому, что в доме меняли трубы и слесарям необходимо было попасть в квартиру. Не платила за квартиру и не получала пенсию. Все равно за 4 года никто не хватился.

ВСЕМИРНАЯ «БАЛДА»

Играть в эту игру можно по интернету, но легче в воображении. Для этого надо собрать какое-то количество участников – представить их себе. Вот они – еще темные непроясненные мужчины, женщины и дети – со всего света. Толпа обступила тебя и ждет. Ты объясняешь им правила и условия Всемирной «Балды». Каждый должен стать поэтом. При современных требованиях это доступно всякому. Надо сочинить четыре стиха. Первый стих – какая погода и вообще рисуются окрестности, второй – кто герой, третий – что он делает, профессия, четвертый – к чему все это и чем, как говорится, сердце успокоится. Если игра происходит в интернете, каждый помещает туда свои четыре строки. Если – в воображении, все начинают их выкрикивать, говорить и шептать, только успевай записывать услышанное. Причем слова ложатся так, что конец одной строки – начало следующей, получается изысканная рифма. Зачем? В искусстве всегда присутствует мастерство. Его отличительный знак, иначе это не искусство.

МЕЖДУ

Откроешь глаза – в окне еще несколько посерело и, отметив это не вполне радостное обстоятельство времени, снова закрываешь глаза – уплываешь в глубокий сон. Но вот тебя выносит на поверхность, свет хочет отомкнуть твои веки, сны начинают обрываться, путаться, забываться. Последними усилиями еще держишься в этой области. Еще более обрывочно предстает страна сна, будто кто-то на монтажном столе разрезает пленку на отдельные куски. Свет все настойчивей. Да и сам организм уже хочет двигаться, опорожниться, ты чувствуешь, если женщина рядом, чужое тепло, движение. Как быстро тело твое становится ощутимей. И как пробку, тебя выносит на поверхность.

О КОЛЛЕГАХ ПО ЦЕХУ

ПЕРВЫЙ И ВТОРОЙ ПЛАН ВАЛЕРИИ НАРБИКОВОЙ

Наконец, всяких слов накопилось такое множество, что они стали сливаться в серую массу и многие слова постепенно забыли свое первоначальное значение и назначение. Порой какие-нибудь непохожие яркие слова еще пытались произнести себя, прочесть на странице газеты или в начертании уличной вывески, рекламы. Но обрывались, замолкали, удивляясь, как чуждо и ненужно звучат они среди общего гула. Люди перестали замечать их самость, они вообще могли бы не пользоваться словами; что хотело сказать это общество, можно было выразить мычанием, рычанием или урчанием.

Слова пытаются вспомнить себя, переосмыслить, наконец. Может быть, слово «пиво» – это и есть слово «любовь». А слово «пальто» свободно может вообразить себя словом «луна». У луны такая серебристая шелковая подкладка, и она склоняется каждый вечер в моем окне вон над теми дальними крышами. Во всяком случае, если луна – не пальто, то она – блестящая пуговица.

Нечто подобное, мне кажется, происходит в повести Валерии Нарбиковой «План первого лица. И второго». Имя Ирра, например, родилось от слова «иррационально», и автор не скрывает этого. К своей загадке он сразу прилагает отгадку, потому что не в этом дело и так заведено у детей. Но благодаря имени за героиней сразу возник целый мир, в котором можно ездить, путешествовать, бывать в разных городах, писать друг другу письма и теряться, в общем, жить. Это однокомнатная квартирка в одной из белых безликих коробок.

Из окна комнаты виден первый план, то есть праздник, из окна кухни – второй, то есть будни. Их и было двое у Ирры: Додостоевский и Тоестьлстой – два возлюбленных имени. В этой полукоммунальной квартирке слова забыли свое первоначальное значение, обросли мхом, можно сказать, щетиной двухнедельной давности. Додостоевский был к тому же немолод, потому и фамилия такая до-историческая.

Один пожилой писатель говорил мне, что больше всего раздражают его в повести имена. Грустно мне было слушать, ведь именно имена – ключ ко всему повествованию. Это ведь рассказ о первом сильном, почти детском чувстве – Додостоевский и цельный и простой Тоестьлстой. Возможно, это всего один человек, который порой раздваивается. Может быть – двое, которые сливаются в одного. «Тоестьлстой появился только потому, что я тебя так сильно люблю». Ведь сама героиня – Ирра – капризна, как сама любовь. И то, что происходит в их «треугольнике», – это бесконечная детская считалка. То один «выйдет вон», то другой «шишел вышел», то она сама исчезает. Что из того, что «уехала к маме», ведь это ей самой недостает себя. Она всегда здесь – в этой квартирке – в этой любви, и она, Ирра, видит, что ее здесь нет.

С кем Тоестьлстой будет разговаривать «до» или «то есть» ночью на раскладушке, когда, даже лежа рядом с ним, она отсутствует? Нет полноты, нет радости обладания. А когда она с Додо! «А как же тот другой на кухне?» – тоскливо думает Ирра. Так и есть, первый план всегда заботится о втором, xoтя второй озабочен только тем, как стать первым. И не испытывает угрызений совести. Вспомним, на первом плане – праздник, на втором – будни. Но один план постоянно перетекает в другой. Как Додостоевский – в Тоестьлстого. Мы всегда хотим праздника, но живем в буднях. Иначе говоря, это повесть о любви, которая хочет быть цельной и счастливой. И страдает от невозможности страдания этого. И страдание это, мучение это, тоска и есть счастье.

Словесная ткань здесь очень важна, отношение к слову – живое, не окончательное. Потому что, если определить все раз и навсегда, все застынет и окаменеет. Когда все сделано, как надо, когда написано благородным (даже пылинки сдувает автор) стилем, я называю это мертвой литературой. О ней можно было бы сказать многое, но не это – наш предмет.

Здесь в живой ткани повествования проступает поэтическое слово. Как таковое. Примеров тому много. Вот наугад. «Улица была самым отвлеченным понятием, потому что сама себя не напоминала. Улица была построена по принципу: правое-левое, белое-черное, хорошо-плохо». Или вот еще: «На автобусной стоянке стояли, тояли, ояли, яли, ли и замерзли». На всё смотрят широко раскрытые глаза женщины-ребенка. «…я сейчас. – Она отошла в сторонку и сделала “сейчас”». Другой кусок текста. «И чтобы это было скорее, она не пошла пешком, а села в поезд. Поезд проехал по коридору с грязными ботинками в углах, проскочил мимо дверей сначала в ванную, потом в туалет и направился прямо на кухню». Разве это не детская игра? Вообще многое возникает по принципу «понарошку», «я хочу» или других таких же невзрослых желаний. Так и не повзрослела героиня на протяжении всей поэмы. Я не оговорился – «поэмы». И все здесь как дети. Они постоянно сомневаются не только друг в друге, но и в существовании друг друга. А уж когда Тоестьлстой превращается в ежа!

Остается только первый план: Ирра и Додостоевский. Но осатанелая в буднях земля не может их – Додо и Ирру – больше терпеть. Это торжество победившей любви совершенно невыносимо для взрослых. Так думают эти дети и, пугаясь, бегут. Бегут: «Мы наказаны?» – спросила Ирра. «Старый да малый», – ответил он. «А дальше куда?» – «Сюда». И дальше уже было то, что напоминало детский сад: грибки, песочницы, лестницы, горки…». Вот вам новое изображение рая – как детской площадки. А может быть, так оно и есть: недостижимый рай.

ПОЭТ ЯН САТУНОВСКИЙ[19]

Ян Сатуновский является одним из лучших поэтов современности. Это становится ясно теперь, когда время завершает свой круг.

Он писал удивительные стихи, которые на первый взгляд и на стихи-то не были похожи. Меткое замечание, страстное переживание, парадокс, афоризм, иногда это напоминало дневник. В сущности, это и был дневник поэта, который вдруг высвечивал из хаоса повседневности, из скуки обыденности нечто – образ, волнение, сарказм – это запоминалось сразу. Как будто и не было кропотливой работы над каждым словом, интонацией, и еще – души, а просто так сказалось – иначе и сказаться не могло.

Здесь почти нет четверостиший, так называемых «кирпичей» с их обязательной рифмовкой. Рифмы капризны и не сразу обнаруживаются. Слова, в обыденной речи далекие друг от друга, благодаря напряженному ритму, интонации, движению стиха и, главное, смыслу, становятся рифмами, как например: «голуби… сволочи…». Не правда ли, забавно?

И многое, многое начинаешь замечать: «Х и В – Хармс и Введенский / Пасха / Воскресает лес / Ржавый пень – и тот воскрес / Но эти двое / не воскреснут» – инструментовка одушевленная. Или почти всюду присутствующая ирония, благодаря которой зачастую слова начинают менять свой смысл на обратный – и каламбур тоже скрытый: «товарищ Страхтенберг, товарищ Мандраже / садитесь; – не садится; – я уже…». Искусство, с которым сделано это ощущение жизни с обнаженными нервами, почти незаметно, мастерство неподражаемое. Теплота чувства, которое подчас смеется над собой, едкость и горечь мысли – стихи совершенно живые. Рожденные сейчас. Вот – еще не остыли. Может быть, хокку, только русские.

Тонкий лирик, пристрастный свидетель своей жизни и современным ей событиям, всему, что творилось с ним и с Россией, и всему, что творили с ним и с Россией, Ян Сатуновский совершенно необходим современной поэзии.

Я знал его как друга отзывчивого и трепетного и как человека с высоким чувством собственного достоинства, никогда не изменявшим главному в себе: чутью истины.

КАРАТЕ НА ЭГАЛИТЕ[20]

Толпа румяных клоунов кувыркается на арене. Это прыгает толпа метафор, кувыркается одно и другое. И вдруг – нечеловеческие страшные лица – не лица – компьютеры, которые почему-то «зеленопятые какаду и какадушки» и меняют карате на эгалите. Толпа парадоксов – и все говорят разом. Вот какое впечатление, да не впечатление – а суть. Логика такова: начинает речь с важностью Учителя Жизни – и сам не знаешь как – на трибуне – уже пестрый скоморох и выплясывает, выкрикивает давнее, издревле сочиненное: «А гость на радость ли? Рвач-зубодерга-демагог, разлетись». И пошло-поехало: «просишь хоть в пропасть, хоть в проседь». И там уже ЭВМ-логика, но как вслушаешься, тоже какая-то странная: по звучанию, по созвучиям, по интонации. В общем, настоящая современная поэзия. Вся из сюрпризов, звучит оптимистично и мистично, повествует о страшном и неведомом. Такова поэзия Льва Кропивницкого, признаюсь, довольно близкого мне поэта. И тоже многоголосье. Только не люди у него говорят, а скорее нелюди, изнутри – духи еще не воплотившиеся, развоплощающиеся и т. д. Потому и говорят недомолвками и парадоксами. И поэт бродит в мире своего подсознания как в знакомом, но таинственном городе. Из-за каждого угла может такое выскочить! Из полуподвальных окон тянутся женские, детские ручонки и хватают за брючины, за ноги. А в полумраке подъездов маячат манящие неясные фигуры… Я бы сказал, что это поэзия-детектив. Поиск? Может быть, Абсолюта. Но об этом – о главном здесь не говорят. Чувствуют, но не говорят. Многое я бы еще мог сказать о поэзии такого рода, потому что я и сам занят тем же, теми же поисками. Вот пока – этюд, набросок… И еще особенность. Каждый раз стихи Льва Кропивницкого я читаю как новые тексты – с новым содержанием. Видимо, там его много.

17.05.91

<ПРЕДИСЛОВИЕ К КАТАЛОГУ ВЫСТАВКИ АНДРЕЯ ВОЗНЕСЕНСКОГО «ВИДЕОМЫ» – ГМИИ ИМ. А.С. ПУШКИНА, 1993>

В самом наимосковском месте, на углу Брюсова переулка стоит церковь Воскресения, чуть было не написалось – Вознесения. Возле храма в сквере, в тополиной зелени высится довольно странная скульптура: пасхальное яйцо в подъяичнике. Вверху как бы кто-то разбил и отколупнул скорлупу – выеденное место зияет пустотой. И тут невольно привлекает внимание форма выеденного – это же очертание нашей страны, бывшего Советского Союза. Да, эта скорлупа была непробиваемая броня. Какая же гигантская ложка произвела все это опустошение! «Россия воскресе!» – начертано внизу поперек. Здесь в пасхальную неделю неистовствовал рок на помосте, молодые глотки яростно скандировали: «Россия воскресе!» Как будто воскресли шестидесятые. «Россия воскресе!» – это заклинание Андрей Вознесенский пронес, кажется, через всю жизнь, сквозь рев и лай разгневанных генсеков, сквозь грохот и шум стадионов, сквозь переделкинскую тишину, где еще прогуливается по аллеям великая тень – Борис Пастернак. Благоговейно – шел рядом.

В своих видеомах Андрей Вознесенский авангарднее самого себя. Именно они кажутся мне вершиной творчества поэта. Здесь он – мастер, поэт-художник. Он работает на рубеже поэзии и пластического искусства, в их слиянии. Если вспомнить ранние стихи Вознесенского, замечаешь, что их легко представить в виде картин или этюдов, часто кубо-футуристических. Даже название «Треугольная груша» говорит само за себя. Надо сказать, что это вообще присуще его творчеству – обозначить себя. Знак. Крестик. Нолик. Семиотические «плавки Бога». Он подходил к визуальной поэзии с разных сторон: участвуя в совместной работе с гениальным Раушенбергом, с манией ученого расшифровывая загадки имен своих героев, чтобы обратить их в рифмы. Наконец, в видеомах два инстинкта Вознесенского соединились на границе двух искусств (как все новое всегда рождалось в пограничных ситуациях, об этом когда-то писал Тынянов).

Тем не менее новый жанр, созданный Вознесенским, наследует богатую литературно-художественную традицию. Тут можно вспомнить и словотворчество и заумь Хлебникова, тексты футуристов, стихи Аполлинера, поэзию русских монахов XVII века и даже древнегреческое стихотворение, записанное в виде крыльев Эрота. Неудивительно, что выставки видеомов в Нью-Йорке и Париже привлекли такое внимание прессы. Они плоть от плоти современного мирового искусства и интересны не только с точки зрения развития русского поэта Андрея Вознесенского. Например: СХЕМА РАЗДЕЛКИ ГОВЯЖЬЕЙ ТУШИ (по отрубам) порадует, пожалуй, и мейл-артистов, потому что «отцы» почтового искусства, художники Шозо Шимамозо или Рей Джонсон уже использовали подобные гастрономические схемы. Но наложенная на схему карта Советского Союза сразу переводит видеому в разряд поп-арта. Высокий поп-арт. Мне – москвичу ВИДЕОМЫ предстают еще как АНТИПЛАКАТЫ ИЗОГИЗА. Там – крик, грубость, фальшь и пошлость, здесь – тонкий шифр ассоциаций, прыжки, полеты метафор, скупая точность.

Отец Павел Флоренский в своем исследовании «Имена» писал: «По имени и житие – стереотипная формула жизни, по имени житие, а не имя по житию. Рифма есть свойство имени, что роднит художественное творчество с восприятием личности».

Вот и слышатся в Православном семинарском «Вознесенский» все его колокола. Вознесение в истине и духе. Андрей – «званный» «первозванный» вызванивают колокола. Поэт был зван в эту страшную эпоху, призван, чтобы свидетельствовать.

Его видеомы – свидетельства умные и пронзительные, некоторые буквально кровоточат. Буквы слагаются в слова, в имена. Трехмерные буквы отбрасывают буквы-тени. Кириллицу повторяет латиница. Слова кружатся на оси времени: из «тьмы» появляется «мать», которую снова поглощает «тьма». Автор так заряжен временем, что буквы его собственного имени взрываются, разлетаются и – метаморфоза: заглавное В превращается в цифру 13.

Вознесенский предлагает нам разгадывать его построения, следить за превращением предметов и имен, за метаморфозами букв и слов, обращающимися в метафоры визуальной поэзии. Эта (можно назвать ее постмодернистской) игра часто трагикомична, просто трагична.

Посмотреть хотя бы на видеом «Гумилев», где на листе бумаги с вырванными пулями двумя отверстиями проступает на кровавом поле имя убиенного поэта.

Или плакат, посвященный Александру Меню, где перевернутое имя священника, образуя слово «нем», говорит нам о трагической судьбе человека, которого, лишь убив, заставили замолчать. Внешний беспорядок набросанных букв и предметов – лишь первое впечатление, во всем этом хаосе есть строгий, обусловленный образом порядок и ничего случайного. Так видеом, посвященный Оскару Уайльду – рафинированному денди-интеллектуалу, затоптанному толпою моралистов, – это цилиндр и белый галстук-бабочка, где заключены блеск судьбы Уайльда и предначертанная тюремная решетка, за которой просвечивает «лоскуток голубизны». Судьба творцов не только в этой стране трагична. Поэтому в портрете Аллена Гинсберга, классика американского битничества, наручники повторяют начертанием инициалы мятежного поэта.

Выставка видеом прошла в Нью-Йорке и Париже и теперь наконец-то у нас – не случайно в Музее имени Пушкина, в этом центре синтетического искусства, где впервые были выставки Марка Шагала, Сальвадора Дали, «Москва – Париж» и зимние вечера поэзии и музыки, осененные именем Святослава Рихтера.

Отдельно на выставке представлен нам цикл ВЕК ПАСТЕРНАКА. Весь белый, черный, золотой, он звучит, как реквием. Тема его – тема распятия. Рассматривая листы, как бы вслушиваешься в голос великого Поэта, глуховатый, вещественный. Там дальше – гул Вечности.

Пастернак – астра, страна, рана…

Пастернак – паства, Парнас, ветер, крест…

И еще и еще… Я бы прибавил ко всему этому русское вольное слово «стерня». Идешь вдоль – в даль имени, как по стерне, идешь – и колко и по-осеннему далеко видно.

Ключ ко всей выставке, мне кажется, в одной трансформации: РОССИЯ – РО А.

МЕТАМЕТАФОРА КОНСТАНТИНА КЕДРОВА[21]

Я бы сказал, что стихи Константина Кедрова – звездная стихия, которая и породила самого поэта, и это в стиле и духе его поэтики. Поэт рождает стихи, но и стихи рождают поэта. Поэт открыт миру и космосу и хвалит Бога. «Восьмигласие Верфьлием» – цикл стихов, написанных на основе и на мотивы православных молитв, – магическая теплая поэзия. Поэма «Астраль»:

Астралитет – таково моё кредо.

Верую, потому что астрально.

В этом ряду и драматург АСТРовский (Островский), и Лев АСТРой (Лев Толстой) – зеркало русской АСТРолюции (революции). Будто смотрит поэт в некую звездную сферу, где отражается Россия и мы с нашей самоиронией.

Еще одно слово приходит ко мне – метаметафора. Кедров – теоретик новой русской поэзии. В свое время поэт сочинил «Компьютер любви» – поток метаметафор:

Небо – это высота взгляда

Взгляд – это глубина неба…

И так далее, поток разливается всё шире и стремится обнять весь мир, поток становится всё глубже и стремится понять человека. Само стихотворение и есть метафора. Вот что такое метаметафора на уровне определения, по крайней мере.

Для меня Константин Кедров – поэт, который внес в поэзию целый ряд новых художественных идей. Если постараться понять одним словом, одной метаметафорой, стихи его – настоящая литургия.

ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ ДАВИДА ШРАЕРА «ГЕРБЕРТ И НЭЛЛИ»[22]

Осенью в Татарове мы гуляли компанией на берегу Москвы-реки. Было тихо, сыро и зябко. Не помню, тогда ли Давид заговорил о своем отъезде, мы – редкие человеческие фигурки между тонких березок, на которых еще держались редкие листочки, шли и переговаривались о перемене судьбы, о том, что может быть – никогда-никогда, как о самом обыкновенном. Так уж повелось, эти московские разговоры вскользь, а через некоторое время – звонок по телефону, и все, оказывается, уже решено, и осталось всего две недели – и уже сделать ничего невозможно, успеть бы собраться. В пустой квартире толпятся друзья, а в углах ее теснятся пустые бутылки, и – пусто. Все.

Вот так уезжали, переселялись наши близкие и друзья в семидесятых-восьмидесятых, будто не в Новый Свет, а на Тот Свет. Такие переезды, как уже замечено, всегда делаются второпях, неожиданно. И сразу. Давид был один из последних в этой российской третьей волне, переплеснувшей аж на другой континент.

Но перед этим у него была своя война-единоборство с Союзом писателей СССР – бастионом бывшего Союза. Как странно это писать, вот еще недавно высилась эта бетонная громада, отпугивая робких, придавливая непослушных своей тяжкой пятой и предавая анафеме Настоящих; потом – так и не решив, что делать с непохожими, непослушными, Союз писателей просто отмахивался от них, как от мух.

Давид Шраер был таким непохожим. Ему, видите ли, предоставили все блага писательские и даже больше: доверили ведать литовскими поэтами или что-то в этом роде, а он взбунтовался. Стал высовываться, возникать, говорить, писать. Для того ли его выдвигали? Пришлось его приструнить. А он взял да и хлопнул дверью – вышел из Союза. Зажать ему рот – не давать печататься. А он взял да вышел из Союза, теперь уже из Советского Союза.

Нет, еще не тогда Давид решился на отъезд, еще были колебания и раздумья. Потому что подоспела перестройка. Все стали клясться ее именем, присягать, можно сказать, самому народу. Старые песни на новый лад. Но некоторых наивных писателей посетила окуджавовская Надежда. И Давид стал посылать свои непохожие, чересчур оригинальные стихи и рассказы в некоторые журналы – и нарвался… на откровенный разговор. «Вот если бы вы были Набоковым и уже умерли, тогда, пожалуй», – сказал ему главный чиновник одного журнала, которого я не хочу здесь называть, потому что и чиновник, и журнал еще здравствуют. Дело в том, что соцреализм в одночасье скончался, об этом даже оповещение было: кончился. Но его адепты продолжают благополучно поживать. Только «народ-созидатель» у них благополучно превратился в «народа-страдальца». И все убожество осталось при них. Поэтому они ведут свою войну против современного искусства. Вот так и не пустили Давида Шраера в литературу, чтобы сей Шраер не мозолил глаза своим именем литначальству. Но, к счастью, в литературу нельзя пустить или не пустить. В литературу врываются иногда, как свежий ветер в распахнутое окно. И веет новым в этой затхлой атмосфере.

Теперь, похоже, в литературу приходит новое поколение. Во всяком случае, мозги у них другие. Эстетическое противостояние продолжается, но такова литературная жизнь. Хорошо, что литдоносов не пишут и не выгоняют из страны.

Я рад, что у Давида Шраера, как и у его сокурсника Василия Аксенова, как у Булгакова и Чехова, оказалась профессия врача: она и прокормит писателя, и даст ему великое знание жизни. Роман «Герберт и Нэлли», состоящий из двух частей – «Доктор Левитин» и «Будь ты проклят! Не умирай…» – объемистый роман. Для того чтобы его написать, надо много времени прежде всего. А время – это первый дефицит – его всегда не хватает. И настоящий писатель тем и отличается, что находит время, вырывает его по кусочкам у каждого дня, и бумажные листки складываются в стройное здание романа. А если ты талантлив, то есть пишешь страстно, умно, психологично – увлекательно тебя читать.

Роман «Герберт и Нэлли» так и написан. В роман входишь, незаметно погружаешься – здесь мир врачей, любовь, наркотики, и все кругом объемно, трехмерно, можно разглядеть все детали. Такое больше всего ценил Владимир Набоков, который сам старался достичь этого эффекта. Недаром его роман «Дар» начинается с описания фургона, надпись на котором так выпукло нарисована, что каждую букву, казалось, можно было пощупать. Роман превращается в экран.

В Америке уже опубликованы два романа Давида Шраера. Но страстный роман «Герберт и Нэлли» (идея романа ярко выражена в названии второй части его – «Будь ты проклят! Не умирай…») будет первым произведением, которое увидит свет в нашей новой России.

ВСТРЕЧИ С ЭРНСТОМ НЕИЗВЕСТНЫМ[23]

1

Нью-Йорк в снегу сиял на солнце. «Такое случается раз в сто лет», – говорили старожилы. Действительно, было холодно: и на Манхэттене, и в номере отеля, сквозь окно, которое смотрело на черный нью-йоркский брандмауэр на черной кирпичной стене, сквозь кондиционер на мою подушку дуло холодом. И поднимался я рано, чтобы поскорей согреться в ближайшем кафе чаем, и гамбургером, и омлетом, «завтрак номер 4». Вчера я позвонил моему старому другу Эрнсту Неизвестному, которого я не видел, наверно, миллионы лет. И сегодня с утра я иду к нему на Парк-авеню, откуда мы поедем в его мастерскую в Сохо.

А когда-то была Москва середины пятидесятых. Я вернулся из армии, где служил в стройбате на Урале. И работал тогда в Скульптурном комбинате техником-нормировщиком, затем инженером по труду. До сих пор не забыть мне тех гонораров, которые начислял я небезызвестным Томскому, Вучетичу, Манизеру и другим суровым соцреалистам. Естественно, не я их назначал, а сами они себе такие придумали, будучи в разных ответственных комиссиях. Нет, не интересовался я этим официозом.

Однажды я попал в удивительный подвал – мастерскую, где толпились керамические фигурки, глиняные и гипсовые головы, со стен смотрели рельефы – фантазии, яркие майоликовые тарелки, одна из таких тарелок – взрыв в космосе – сохранилась у меня. Это была мастерская скульпторов Силиса, Лемпорта и Сидура. Позднее там остался один Сидур. И там была для нас, молодых, что называется, питательная среда. Там мы пили, влюблялись, читали стихи, играли на гитаре. Володя Лемпорт или Коля Силис пели сочиненные ими куплеты: «А как у вас дела насчет картошки…».

И там я встретил Эрнста Неизвестного. Он сразу был такой, как сейчас. Я думаю, это свойство настоящей личности: рано стать самим собой и быть собой несмотря ни на что. Он был большой, широкий, выражение лица все время куда-то устремленное, черные глазки буравили вас насквозь, лапы, можно сказать, как лопаты. Вот еще что – он все время работал. Приходишь к нему, заваривает чай, ну баранки, как положено, читаешь что-нибудь новое, а сам хозяин все время в движении. То возится с поворотным кругом. То гнет каркас – часто просто руками. То мнет, ворочает, пришлепывает глину, снимает мастихином целые пласты. То помогает разгружать гипс грузчикам. То выносит с форматорами гипсовые проклеенные формы из мастерской. В общем работает, вкалывает все время. И еще при этом рассуждает о том, что в скульптуре главное взять глыбу и снять с нее все лишнее, что мешает проявиться форме, учитывая саму глыбу, что в искусстве необходимо мыслить сердцем, я помню, он придумал и часто повторял: «Это мысль сердца».

И уже тогда из-под его руки вышли все эти бронзовые фигурки: человек, вытянутый взрывом, расколотый надвое, клубящаяся женщина-туча, танец идиотки, солдат, пронзаемый штыком, и другие. Ничего подобного я кругом не видел. А в мастерской его как будто извергал вулкан всех этих кентавров, распятий, рожающих, головы, из которых в свою очередь выходили фигуры-фантазии. Все эти бронзовые и каменные крики, вопли, страдания человечества. Казалось, стены мастерской не выдержат и развалятся, и весь этот поток выйдет на улицы, в парки – на простор. И уже тогда Эрнст задумал свои грандиозные планы. Дай Бог, чтобы жизни хватило всех их осуществить.

Молодые скульпторы, которых я встречал в комбинате, говорили мне по-свойски: «Что ты дружишь с этим сумасшедшим!» В общем, не одобряли. В 1960 году я написал стихи, прообразом которых был Эрнст Неизвестный, он запомнил их и читал потом, как мне стало известно, разным личностям в разных странах. Не могу их здесь не привести.

ИКАРСкульпторВылепил Икара.Ушел натурщик,Бормоча:«Халтурщик!У меня мускулатура,А не части от мотора».Пришли приятели.Говорят: «Банально!»Лишь женщины увидели,что это гениально.– Какая мощь!– Вот это вещь!– Традиции Древней Греции…– Сексуальные эмоции…– Я хочу иметь детейОт коробки скоростей! —Зачала.И в скоростиНа предельной скорости,Закусив удила,РодилаВертолет.Он летит и кричит,Свою маму зовет.Вот уходит в облака…Зарыдала публика…ТАКОВО ВОСПИТАТЕЛЬНОЕВОЗДЕЙСТВИЕ ИСКУССТВА – и т. д.

А сейчас, этим солнечным февральским утром, пока Эрнст на такси везет меня в Сохо в свою мастерскую, не грех вспомнить скандал на выставке художников-нонконформистов в Манеже лет эдак 35 назад. Тогда Никита Хрущев в сопровождении всего партийного синклита вошел в помещение Манежа. Несколько минут смотрел на картины молодых художников. Затем лицо его исказилось злобой, и он закричал на весь манеж:

– Пидерасы!

– Пидерасы! – подхватило окружение, все эти пожилые люди, кто бледнея, кто краснея от ярости.

Говорят, кричали разное: «Арестовать их! Расстрелять их!» А худосочный Суслов, сжимая кулаки, вопил: «Задушить их!»

Художники попытались успокоить генсека. Слава Богу, я слышал, Хрущев был отходчивый. А главное, он вступал в диалог. От своей экспозиции к нему подошел Эрнст Неизвестный. Спокойно, представляете, как ему далось это спокойствие, сохраняя чувство собственного достоинства, он сказал: «Никита Сергеевич, здесь работы всей моей жизни… Прошу вас выслушать меня, и чтобы меня не перебивали. Эту работу я делал пятнадцать дней, а эту – два месяца».

Он показывал свои работы и рассказывал, какой это тяжелый труд – тесать дерево или рубить камни. Труд скульптора сродни труду каменотеса. Это Хрущеву было понятно. С ним говорил каменотес – рабочий человек, сильный, широкоплечий. И Никита Сергеевич постепенно успокоился.

В общем, такой исторический анекдот произошел. А ведь десятком лет раньше всех могли и посадить. А еще раньше и задушить, по Суслову. Рискованно в России быть свободным художником…

Наконец мы доехали. Эрнст открыл ключом мастерскую. Какую по счету? Был я у метро «Аэропорт», был на Сретенке, был на проспекте Мира – всех не упомнишь. И еще был в мастерской-музее в Швеции, три часа езды от Стокгольма на машине, среди сосновых лесов и длинных озер.

Так уж получилось, колесили поэты – я, Виктор Соснора и Вознесенский – по шведским городкам с выступлениями. Было начало июня. На ярко-зеленых луговинах паслись табунки лошадей, просто так – украшая пейзаж. Шведы – мэры своих коммун – были молоды, джинсовы и радушны. А тут еще такой подарок: в большом доме с просторными окнами – фигуры и кентавры, наверху – цикл картин. Все было полно яростью жизни. И величавость, и сила северной природы были сродни произведениям художника. Я понял, почему эти высокие блондинистые люди его особенно любят здесь.

Ну так вот, открыл Эрнст свою очередную мастерскую в Сохо в Нью-Йорке. И я снова попал в мир его гигантов. И сразу разговор о главном, будто мы и не прерывали его: об искусстве, о политике. О том, что вчера он завтракал с приехавшим Черномырдиным и тот сказал, что больше всего опасается, что наверх придут непрофессионалы. О том, что всюду, даже в Екатеринбурге, его памятники превратились в долгострои, кроме памятника жертвам репрессий на Магадане. Тот почти готов, и скоро Эрнст полетит завершать его. Эрнст показал мне большую голову в глине, над которой он работал. Это портрет его друга Мераба Мамардашвили – замечательного философа, которого и я знавал, увы, уже покойного. Может быть, великого.

– Я раньше удивлялся скульпторам, которые делают портреты, и на что им эти все морщинки на лице? – говорил Эрнст. – А теперь каждая морщинка его мне дорога, все хочется вылепить. Сам себе удивляюсь. А жена у меня молодая и твоя поклонница.

А я думал вот что: тебе была дана великая дружба, Эрнст. И теперь дана настоящая любовь. И ты всего этого оказался достоин, как человек и как русский художник. Ну если и сравнивать внутреннего тебя, то только с большим каменным блоком, жизнь и судьба сняли с тебя все лишнее, и осталось в самый раз, чтобы выразить «идею сердца».

АНДЕГРАУНД, КОТОРОГО НЕ БЫЛО[24]

В «стихи для детей» Сапгир вписался. При этом «взрослая» его лирика осталась за пределами печати. Как потом определили – в «андеграунде».

Лев Аннинский

Андеграунд, подполье. Я никогда там не был, и напрасно литературные мифологи считают, что я – оттуда. Это постоянное недоразумение и путаница, столь свойственная России и нашему постсоветскому времени. Недаром известный критик ставит это слово в кавычки. Была литературная богема: московская, питерская – молодая, с присущим ей вольным житьем. Да она и сейчас есть. Из богемы уходили – вверх в официальные структуры, в эмиграцию и в подполье. Туда, вниз, наиболее слабые и несостоявшиеся характеры, не сумевшие противостоять водке и наркотикам, вообще – соблазнам. Не устоял и покатился по ступенькам. А так я рад бы подняться, да посидел, огляделся: своя жизнь, подпольная, и уже привык. Завтра, завтра, когда-нибудь вылезу на свет…

Почему мы не были так называемым андеграундом? (Понятие, с моей точки зрения, достаточно условное и «литературное». И упоминать об андеграунде в этическом плане – это все равно что жалеть русский народ. А он над собой не рыдает, он просто живет как считает нужным. И жалеть его значит не уважать его.) Итак, почему?

Потому что в шестидесятые и семидесятые и в Москве, и в Питере, и в других заветных местах России мы – молодые художники и литераторы, нельзя не объединить – считали себя и свой кружок центром вселенной и то, что нам открывалось в искусстве, – самым важным для себя и самого искусства. Мы всегда были готовы объявиться, но общество, руководимое и ведомое полуграмотными начальниками или льстиво (вспомните Хрущева и Брежнева!) подыгрывающими им идеологами, на все свежее и искреннее реагировало соответственно: от «не пущать» до «врага народа». От «тунеядца» – до «психушки». Помню, поэт Борис Слуцкий говорил мне: «Вы бы, Генрих, что-нибудь историческое написали. Во всем, что вы пишете, чувствуется личность. А личность-то и не годится». Он и для детей мне посоветовал писать, просто отвел за руку в издательство. Отдушины были всегда. Непризнанные литераторы писали, неизвестные художники работали. Создавали будущее, то есть теперь уже настоящее. Славные имена!

Мы были молоды: были юные подруги и друзья, скудость обстановки, нищие пиры на чердаках и в подвалах, путешествия и приключения, Крым и Кавказ. Но жили мы ради того, что горело в нас и жгло изнутри и не давало нам покоя, не позволяло нам сделаться обывателями. Иного встряхнуть, как опустевшую зажигалку, – и опять теплится огонек.

За тридцать лет произошел процесс: не андеграунд стал истеблишментом, таково расхожее мнение, а богема родила художников и литераторов, которые – естественно, некоторые, стали классиками. Нормальный порядок вещей.

Поздняя «русская» богема долго сохранялась в Париже. Там талантливый и магнетический Алеша Хвостенко царил в «сквате» – заброшенной безумным хозяином фабрике неподалеку от площади Республики. В «сквате» самовольно поселились художники – и не только художники. Заперли изнутри ворота и открывали на условный стук. Но об этом надо писать отдельно.

Только в политике – порой удивляешься, из какой подворотни вылезли и по-крысиному нюхают воздух эти министры, генералы и банкиры с пологими лбами и криминальным зачесиком? Но политика и бизнес – это особые искусства. Иногда поневоле думаешь, что мир давно перевернулся с ног на голову и что истинный андеграунд на самом верху. Тем не менее эти актеры с удовольствием показывают себя миллионам зрителей, и наблюдать за ними было бы забавно, если бы они не распоряжались всеми нами и, главное, от нашего имени. Какое «пострадать», какой Достоевский! «Умри ты нынче, а я завтра», – вот как они думают. Ну не андеграунд ли эта подковерная схватка!

Был в мое время у нас талантливый художник Толя Зверев, который жил как бомж. Скитался по знакомым, поили его от души, за то он требовал бумагу и акварель и рисовал им шедевры. Но это на первый взгляд он жил в андеграунде. Все приютившие Зверева были поклонниками его таланта: например, Костаки, или Румнев, или Синякова – вдова Николая Асеева. И ко мне забредал порой похмелиться. Толя Зверев жил как принц, как птица небесная. Так жить ему нравилось. А когда в руки ему попадали небольшие деньги, он удалялся в парк Сокольники – один. Там в ресторане заказывал себе шашлык. И целыми днями в розарии играл в шашки с любителями-пенсионерами. Говорят, был чемпионом по шашкам.

Кстати, если говорить о настоящем андеграунде, был и у нас его истинный адепт, который скрывался в подполье с упоением, находил там длинноногих красивых девочек и, так сказать, воспитывал их, готовых на все, главное, старался затащить туда своих знакомых, в первую очередь известных советских писателей, эти, я уверен, были изначально порочны. Да что – был, надеюсь, он и сейчас жив – сумасшедший и талантливый Сережа Чудаков, друг Иосифа Бродского.

Еще знаю современную мне фигуру – полуфранцуз-полурусский, профессор, полиглот, а на самом деле обольститель многих женщин, алкоголик н токсикоман. Бросил дом, оставил внезапно завидное чиновное место, родину. Так и живет, несомненно, в андеграунде. В своем андеграунде. Чтобы жить так, нужны отвага и слабость. Ублажать себя и не дорожить собой. Как из окна выброситься и как многое другое.

Но все-таки и этот профессор преподает и пишет. Значит, не вполне в подполье. По моему убеждению, андеграунд не способен создавать ценности, он – скорее, убежище для слабых, отверженных жизнью. Вижу я сейчас повсюду в столице бездомных, обездоленных, забитых людей. Они и держатся как-то сторонкой, чтобы дай Бог не задеть кого почище, чтобы не схватила их власть и не отправила в очередную неволю. У нас во дворе молодой заросший волосом и опухший со вчерашнего по утрам аккуратно приходит на помойку, долго глядит в железный бак, что-то там ищет нужное. Вынимает, рассматривает и прячет в свой получерный пакет. И делает какое-то дело, непонятное для окружающих.

Жизнь – скорее густая жидкость, чем твердое тело. И все явления не имеют четких границ и несколько перемешаны, при этом очертания все время меняются – одно затекает на другое. Любое определение и схема условны. Классификация безнадежное дело. Гораздо интереснее уловить жизнь в ее мгновенном движении – для меня.

АВАНГАРДНЫЕ ПЕРЕВОДЫ

ДВА ПЕРЕВОДА ГЕНРИХА БУФАРЁВА ИЗ ДОГЕНА (1200–1253)

1весной – ханами[*]летом – берегамиосенью – цунамизато холодною зимой —цукими[**] и сухуми2квисток – весназузушка – летолуна – осенаи снег на всех примета —зимса

РАБИНДРАНАТ ТАГОР. ЗАЛЕТНЫЕ ПТИЦЫ

Перевод Генриха Сапгира

КОНКРЕТНАЯ ПОЭЗИЯ

ГЕРХАРД РЮМ

«плоть плоть плоть плоть…»

плоть плоть плоть плотьплоть плоть плоть плотьплоть плоть плоть плотьплоть плоть плоть плотьплоть плоть плоть плотьплоть плоть плоть плотьплоть плоть плоть плотьплоть плоть плоть вплоть

Франц Мон

«есть…»

естьты естьтак как ты естьтак как ты есть тоттак как ты есть тот ктотак как ты есть тот кто ты естьты есть тот кто ты естькто ты есть ты есть тоттот есть ты ты есть тоттот ты есть есть ты тотты тот есть есть тот тытот кто есть есть тыты кто есть есть тотесть тот кто ты естьты есть тот кто тытот есть ты кто тыесть ты тот ты ктокто ты есть ты тотты кто есть есть ты тоттот есть ты кто ты естьты кто ты тот есть естьты тот ты тотты тот кто тыкто ты ты тоттот ты кто тыты ты тот тоткто кто ты тыты тоткто ты

«волосы…»

волосыволосы дыбомволос в супежизнь на волоскеза волосы притянутоправды в ногаходна нога тутноги в рукииз рук вонжизнь на рукерука в суперуки дыбомза руку притянуто

«спиной к спине…»

спиной к спинестеной к спинеспиной к лицулицом к стенестеной к лицулицом к спинеспиной к спинеспиной к стенестеной к стенелицом к лицу

«надо что-то сделать…»

надо что-то сделатьчто-то сделать надосделать надо что-тото что надо сделатьсделать надо то чтосделать надо вот чточто сделать надонадо сделать что?сделать что-то надото что сделать надосделать надо точто надо сделать

Ханс Карл Артман

«в моем саду исходят кровью…»

в моем саду исходят кровьюудушья сумасшедствияиз кубических фонтановисходят кровью в моем садусумасшедствия удушийиз конических фонтановв моем саду исходят кровьюфонтаны сумасшедствияиз кубических удушийгеометрических удушийисходят кровью в моем садупирамидальные удушьяиз кубических фонтановиз призматических фонтановв моем саду исходит кровьютвое удушье у фонтана

Тим Ульрихс [25]

КАРТЫ ДЕКАРТА

я мыслю поэтому существуюя существую поэтому мыслюпоэтому мыслю: я существую?поэтому я существую мыслю

Ойген Гомрингер

«ЭТО ЧЕРНЫЙ ЯЩИК…»

ЭТО ЧЕРНЫЙ ЯЩИКТУТ                   ТОТКТО                   ТУТЭТО ЧЕРНЫЙ ЯЩИК

ТРИ ВАРИАЦИИ К «НИКАКОЙ ОШИБКИ В СИСТЕМЕ»

1никакой ошибки в системеникакой обишки в системеникакой боишки в системеникакой коибши в системеникакой обикши в системеникакой обивши к системеникакой обивши с кистеменикакой обившис к истеменикакой обившис к ситеменикакой обившис к симетеникакой обикшис в истеменикакой шоибки в системеникакой ошибки в системе2никакой ошибки нет в системеникакой ошибки вне системыникакой ошибки в несистеменикакой ошибки в тень сисемыникакой ошибки в те тесемыникакой ошибки нерв сикемыникакой ошибки винт мысеки3никакой системы в ошибкеникакой системы ошибокникакой системы системыникакой ошибки ошибкиникакой шипучки в сифоненикакой проблемы на Шипкеникакой коровы в калошахшибко шибко каша в кастрюленика койка сумма семестравика бяка шутки улыбки(перевод с немецкого)

Аролдо де Кампос [26]

«муха из золота…»

1муха из золота?муха из порохамуха из платины?муха из падалимуха из эмали и финифти?муха из вранья рванья и юфтимуха из радости?муха из яростимуха из муз?муха из мухмуха из Святого Духа?поэзия – не поэзия2голубой чистый?голубой чирийна пустое брюхозеленая вера?нет зеленый вирусна пустое брюхожелтая дремота?желтая рвотана пустое брюхокрасная радость?красная яростьна пустое брюхочистая поэзия?честная поэзияна пустое брюхо3поэзия во время емем во время поэзиипоэзия вместо меняимя вместо местоименияменяю место поэзииместоимение вместо именипоэзия место имениместо имеет имяя именую местоя именую меняимя которому емя называю это ем

«КРИСТАЛЛ…»

КРИСТАЛЛ    КРИСТАЛЛ            голодКРИСТАЛЛ    КРИСТАЛЛ        голод формы     КРИСТАЛЛ            КРИСТАЛЛ        форма голода            КРИСТАЛЛ            КРИСТАЛЛ        форма

Джан Гамильтон Финли [27]

«круг волн…»

круг волнряд петельшнур светаряд сельдикруг петельряд кровельшнур сельдикруг света

ТРИ СЛУЧАЯ

«листок слетел…»

листок слетелмалек вильнулмалек слетеллисток вильнулмалек – листокслетел вильнуллисток – малеквильнул слетел

«малек слетел…»

малек слетеллисток вильнулмалек вильнуллисток слетеллисток вильнуллисток – малекмалек слетелмалек – листок

«малек вильнул…»

малек вильнуллисток слетелмалек слетеллисток вильнулвильнул – слетелслетел – вильнуллисток – малекмалек – листок1960

Боб Коббинг

СЧЕТ

(по-английски в российском стиле)

ваньтю!сривокайфсиськисевеэй!знайтеньеленатьфу!

«смех…»

                смех            смехсмех    смехсмелсмаху смерч    смахнул мухсумерки    смерть всех            смех                смехсмех

Джон Стюард

«тайна    крест    слово…»

тайна    крест    словослово    крест    тайнаслово    тайна    кресттайно    крестословкрестит тайну словатайну крестит слово

Китадзоно Кацуэ [28]

(ТЕХНИКА КУКАН)

1 часть2 часть

Богумила Грёгерова, Йозеф Хиршал

«ОН…»

ОНОНАОНОНАОНОНАОН А ОНА?ОНА ОНОНА А ОН?ОН ОНАОНОНА ОНОНАОНОНАОНОНАОНОНАОНОНАОНОНОНОНОНОНОНОНАОНАОНАОНАОНАОНАОНАОНАОНОНАОНОНАОНОНАОНОНАОНАОНАОНАОНАОНАОНАОНОНОНАОНОНАОНОНАОНОНАОНО1960–1962

(О КОНКРЕТНОЙ ПОЭЗИИ)

В середине восьмидесятых я гостил у своих друзей – поэтов и художников в казачьем городе Ейске. Мутно-желтое Азовское вздымалось над нечистым песчаным пляжем, плотно набитым мамами и кричащими детьми. А здесь под огромным абрикосовым деревом в сараюшке, сидя на постели, я читал «Антологию конкретной поэзии», изданную в семидесятых, где, забыл. Стихи были написаны по-английски и по-немецки и читались легко, потому что минимализм и повторы составляли ткань многих стихотворений. Я увидел, что некоторые стихи выглядят настоящей абстрактной графикой и в переводе не нуждаются. Потому что здесь единицей ритма является не строка, не слово, а звук и буква. Конкретные поэты брали конкретное слово и работали с ним, выявляя множество самых разных значений вплоть до абстракции.

Впоследствии в 1992 году, путешествуя по Германии, в Мюнстере мне посчастливилось выступать с поэтами «Венской школы» – с Герхардом Рюмом и Францем Моном. Я услышал, как артистично, остроумно и иронично звучат конкретные стихи в их исполнении. Я бы даже сказал, как на эстраде. Во всяком случае, публика их живо воспринимала.

Конкретная поэзия близка современной музыке и графике. Рисунок и музыка через слово, так можно обозначить ее, по-моему.

САПГИР АВАНГАРДНЫЙ

У художника Виктора Пивоварова есть цикл рисунков «Холин и Сапгир ликующие», на которых неразлучная пара поэтов представлена в различных, подчас противоположных своих проявлениях и ипостасях: Холин и Сапгир – стоящие и лежащие, пьющие и плюющие, громящие и летящие и т. д. В этом ряду можно было бы представить и еще вариант – Сапгир и Холин классические и экспериментальные. Одним из первых отметил тяготение Сапгира сразу к обоим полюсам – и (нео)традиционалистскому, и (нео)авангардному, с одновременным снятием антагонизма между ними – Юрий Орлицкий: «Можно сказать, что все написанное поэтом занимает поистине золотую середину между радикальными формами модернизма, опирающегося на традиции футуризма в различных его изводах, и возобладавшим в отечественном искусстве последних лет постмодернизмом – явлениями, по сути дела, противоположными. Первое предполагает активное и последовательное отрицание всякой традиции, в том числе и модернистской, второе – ее активную, хотя нередко отмеченную знаком отрицания, эксплуатацию»[29].

Впрочем, насколько «неотрадиционалистским» является постмодернизм, превращающий традицию в поле бесконечной игры с ней, настолько и послевоенный авангардизм в большинстве своих проявлений – именно «неоавангардизм», ибо уже не стремится разорвать путы преемственности, но готов вступить в наследство по отношению к тому, на руинах чего утверждал сам себя в героическую пору «исторического авангарда» первой половины ХX века. Пресловутый «универсализм» Сапгира – и в его литературных контактах, сопрягающих представителей самых разных течений и школ, и в его творческих предпочтениях, – вовсе не был неизбирательным: при всей «многовекторности» творческих установок поэта эти векторы укладываются именно в линию, идущую от исторического авангарда. Не случайно в своей ранней «Похмельной поэме» из книги «Элегии» (1967–1970) Сапгир, перечисляя наиболее значимых для него русских поэтов, завершает их список именем Хлебникова, заодно в футуристическом духе обыгрывая его как (неточную) анаграмму: «И Хлебников как хлеб и как венок».

Тут важно пояснить: один из ключевых принципов авангарда и политического, и эстетического – принцип «творческого разрушения». Одним из первых его сформулировал Михаил Бакунин в статье 1842 года «Реакция в Германии». Опираясь на гегелевскую диалектику, теоретик анархизма завершил свою статью емкой формулой: «Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть!»[30] Этот принцип в начале ХX века был осмыслен художниками как эстетический: действительно, новые формы можно создавать, беря в качестве материала для творчества, а не образца для подражания, уже сотворенное твоими предшественниками – не только Богом или Матерью-Природой как Первотворцом, но и другими творцами – живописцами, скульпторами, поэтами, музыкантами… Так, доставшуюся тебе в наследство от прошлого классическую форму стиха возможно подвергать «дисконструкции» (понятие кубофутуриста Давида Бурлюка): расшатывать метр, рифму, синтаксис – вплоть до их полного упразднения, лишать стихотворение обязательного для классической формы благозвучия, «поэтичности», сталкивая труднопроизносимые группы звуков, заменяя привычные слова – продуктами авторского словотворчества. Радикализм каждого поэта на этом пути измерялся только степенью его готовности идти по пути разрушения – к границам искусства как такового, к полному истончению и даже уничтожению художественной формы, к чистому пространству листа, безмолвию затянувшейся паузы, пустым сцене или экрану.

Сапгир никогда не отличался в своих поисках радикализмом – и не доходил в своих поисках до границ искусства. С современниками, выбравшими путь наследования авангардных путей творчества, его роднило другое – систематичность этих поисков, интерес к жизни приемов и выразительному потенциалу художественных форм – как почтенных (вроде сонета), так и новоизобретенных (вроде особого сапгировского варианта так называемого «круазе» – рифменного хиазма или «стыковой рифмы», который он сам называл «слоеным пирогом»[31]). Этот интерес проявлялся в том, что большинство авторских книг поэта (о них будет сказано ниже) строилось вокруг одного или нескольких конструктивных приемов, которые в конкретной книге получали свою разработку, разворачивая широкую парадигму вариантов их использования[32]. Даниле Давыдову пришлось даже заступиться за поэта перед публикаторами его произведений, которые при издании в составе избранного наибольшему секвестированию подвергли наиболее «авангардные» из сапгировских книг вследствие недопонимания, что «„формальность“, экспериментальность этих книг не делает отдельные стихи из них взаиморепрезентирующими, заменяющими друг друга»[33].

Известна роль поэтических манифестов для поэзии художественного эксперимента: резкий выход за рамки традиционных читательских ожиданий требует прояснения авторской позиции, своего рода «инструкции» для понимания сути его поисков. И здесь важную роль играют поэтологические тексты – как метапоэтические («стихи о стихах»), так и манифестарные, являющиеся важнейшей составляющей авангардного творчества. Однако поэтологическая метатекстуальность – качество, которым не отличается подавляющее большинство произведений Генриха Сапгира. Можно заметить, что среди его текстов не так уж и много таких, в которых бы автор тематизировал творчество, в том числе – стихотворчество, судьбу и назначение поэта и поэзии, размышлял бы о стиховой форме, природе вдохновения и т. п. Отчасти дефицит манифестарности или поэтологических разъяснений Сапгир компенсирует как раз тем, что собирает тексты, в основе которых лежит общность конструктивных принципов, в циклы и книги: таким образом Сапгир создает плотный объясняющий контекст для любого из входящего в них текстов, рассчитывая на активность читателя, который в состоянии проследить работу одного и того же конструктивного приема на ряде текстов и осмыслить его художественную функцию. Только в циклах и книгах последних десятилетий Сапгир позволял себе небольшие прозаические пояснения к своим циклам, в основном при этом сосредоточиваясь на генезисе генерального приема, истории создания цикла, а не на выявлении художественного смысла – первым случаем тут, кажется, является «Предисловие» к «прометеевскому» изданию цикла «Сонеты на рубашках» 1989 года[34]. Впрочем, роль такого «ключа» может играть эпиграф к книге или циклу: так, книгу «Дети в саду» (1988) предваряет цитата из письма А. Фета поэту К. Р. о том, что Тургенев ожидает от него стихотворения, «в котором окончательный куплет надо будет передавать без-молвным шевелением губ». В упомянутой книге сам Сапгир будет нащупывать подход к реализации заявленного принципа; более того, в примыкающем к ней стихотворении «Апофеоз Фета», обнаруженном в архиве поэта, он подвергнет самого Фета вполне авангардной «творческой деструкции», чтобы в художественном эксперименте на материале его собственного произведения продемонстрировать возможности нового метода.

Шопот, робкое дыхаТр (ели соловья),Серебро и колыха(Сонного ручья) <…>

Что отличало Сапгира от прочих радикальных экспериментаторов вроде его друзей – «трансфуристов» Ры Никоновой и Сергея Сигея, так это то, что поэт не отказывался от референциальности художественной формы – от ее способности что-то изображать или выражать, ограничиваясь лишь ее автореференциальностью, то есть способностью сообщать нечто только о самой себе и принципах своего «изготовления». Можно сказать, испытание выразительно-изобразительного потенциала художественных форм и приемов было попутной задачей по отношению к задаче художественного запечатления с их помощью социофизической реальности и психофизического состояния поэтического субъекта. В настоящий, третий том Собрания сочинений Сапгира главным образом включены тексты, в которых поисковое, экспериментальное начало особенно зримо проявлено, однако все равно «план выражения» не заслоняет собой того, что называют «планом содержания», «ка́к сказано» – того, «что́ сказано».

* * *

В заметке «Развитие некоторых идей в моем стихе» Генрих Сапгир среди прочих ключевых для него моментов собственного творчества, в частности, называл следующие: «6. Пропуски, пустоты, зияющее ничто. Впервые у Пушкина. Евгений Онегин, лирика, „Но если…“. У меня: Люстихи, Новогодний сонет. „И все что образует пустоту“. Заполняемая пустота. Наполненная пустота. Кабаков»[35]. Перечисленные поэтом «пропуски, пустоты, зияющее ничто» сами по себе вряд ли являются отличительной особенностью именно поэзии Генриха Сапгира, однако им отведено особое место в его поэзии. Возникающие в его тексте «пустоты» во всем их многообразии можно интерпретировать именно через авангардистский принцип «творческого разрушения», который, говоря языком структурализма, в творчестве Сапгира находит свое выражение на всех трех уровнях – семантики, синтактики и прагматики. На уровне семантики он реализуется в тематизации «разрушения», «отсутствия», «молчания», «тишины», «паузы», «нуля» и т. п., в постоянном интересе к дословесному и внесловесному (см. хотя бы циклы «Звук и слово» и «Еще неродившимся» в книге «Тактильные инструменты»).

Так, третья часть этой книги (давшая название нашему тому) «Глаза на затылке» начинается с «программного» стихотворения «Ничто», осмысляющего «пустоту» как диалектическую пару с «Бытием», которые постоянно перетекают друг в друга и тем самым образуют движение времени и возникновение пространства:

Нет ничегоТам —существоПустотарождающаябытиемнаграждающаяБытие —на летуизбывает себя —в пустотуПустотанапрягает усилия —сновастала рогомизобилия —и подобно девушкамбеременнымразрешиласьпространствоми временем

Неудивительно поэтому, что «пустота» и как прием, и как тема появляется в стихотворении Сапгира «Рисунки» из книги «Стихи для перстня» (1981) с посвящением Илье Кабакову. Само стихотворение оформлено в виде то ли «стансов», то ли «цикла», то ли «серии» из семи нумерованных четверостиший. С одной стороны, каждое из них – законченное высказывание, связанное с соседними более по смежности, нежели ясной логикой развертывания поэтического текста; с другой стороны – такое оформление стиха стилизует «серийность» творчества адресата. Большинство из четверостиший – своего рода экфрасис, словесное описание некой гипотетической картины, точного соответствия которого конкретным работам Кабакова мы не обнаружили, хотя в стихотворении можно предположить аллюзии на некоторые его картины или инсталляции. Но нас интересуют прежде всего два последних четверостишия стихотворения:

6Когда кругом всё корчится и мнетсяОт скрытых мук, мне чудится и мнится:Земля и небо – бледная страница,И Твой рисунок скоро разорвется.7 [*]

Очевидно, что поэтика «пустотности» у Сапигра связана с эсхатологической тематикой (об этом мы еще скажем, говоря о поэмах «Быть – может» и «МКХ – мушиный след»). В опусе 6 разворачивается моделирующая метафора «Книги бытия» («земля и небо – бледная страница»), и деструкция этой книги – есть деструкция творения, рисунка на ее странице. Опус 7, пустотный, состоящий из нескольких опущенных строк, неслучайно замыкает это произведение: нередко живописные серии самого Кабакова итожатся чистыми листами бумаги (см., например, альбомы из серии «10 персонажей»). Этот опус отсылает к концептуалистской практике подписи под пустым листом (если речь идет о литературном произведении) или на нем (в случае живописи), что характерно не только для концептуалистов Льва Рубинштейна или Дмитрия А. Пригова, но и для Кабакова, когда описание подменяет визуальный образ и делает его по сути избыточным. По словам Михаила Эпштейна, в этом случае «Изображение равно изобразимому. Но как только появляется текст, изобразимое пропадает из поля изображения. В картину проникает пустота»[36]. К тому же отведенное в тексте «пустое пространство» заведомо больше того, которое бы потребовалось, чтобы разместить в нем одно четверостишие.

Однако скорее в этом опусе следует опознать стилизацию концептуалистской практики, ее «изображение», а не следование ей. Более того, мы обнаруживаем здесь характерную для Сапгира парадигматизацию приема – в данном случае приема использования «пустотности» – когда поэт пытается собрать вместе (в одном стихотворении или книге) по возможности все варианты актуализации его выразительного потенциала. Так, слово «тьма» в строке «тьма людей, растений и существ» обыгрывает не только количество потенциально возможных на этом пустом пространстве изображений живых феноменов, но и их невидимость во «тьме», «негативом» которой оказывается пустое место листа; вторая строка («дни воспоминаний и торжеств») отсылает либо к календарю или дневнику, либо к нарративу, ускользающему от симультанного запечатления в живописной форме; третья строка – актуализирует тему «невыразимого» для всего «ментального», наконец, четвертая вербализирует пустотность как буквальную визуализацию одного из ключевых понятий авторской эстетики Ильи Кабакова. Другое дело, для Сапгира «потенциальность» Пустоты оказывается актуальнее ее «деструктивности» – и потому его стихотворение «Рисунки» можно прочесть как полемическое по отношению к Кабакову того периода, писавшему в своем эссе «О пустоте»: «Наша пустота представляет собой чрезвычайно активное начало… трансформирующее бытие в его противоположность, разрушающее и подменяющее реальность, превращающее все в пыль и ничто… Эта пустота, повторяю, превращает активное бытие в активное не-бытие, и, что особенно важно, эта пустота живет и существует не благодаря своей собственной силе, а питаясь той жизнью, что окружает ее…»[37].

Для Сапгира не свойственна такая одержимость Пустотой в ее деструктивном аспекте: деструктивность для него (в форме руинирования, лакунирования, «пустотных текстов») приемлема лишь как художественный прием, как способ испытания «на прочность» выразительного потенциала деструктурируемой художественной формы. Будучи перенесенной во «внеэстетическую реальность», она оборачивается для мира ядерным Апокалипсисом и разрушением, которое у Сапгира, в отличие от его предшественников-футуристов, не апологетируется и, как у современников-концептуалистов, не принимается как норма. Поэтому ему ближе «заполняемая», чем «зияющая» Пустота – та, которую Кабаков определяет как признак «западного взгляда». Избегает Сапгир и другой, противоположной Пустоты – пустоты как Полноты (Эпштейн), которая, по словам самого художника из предисловия к альбому «Окно», есть «бесконечное пространство, из которого сияющий, благотворный свет струится на нас»[38].

Поэтому деструкция, приводящая к минимализации – вплоть до «обнуления» элементов художественной формы и возникновения «пустоты», – носит у Сапгира не только систематический, но и процессуальный, отчасти перформативный характер – что отчасти роднит его с подходами «вакуумной поэзии» поэта-«трансфуриста» Ры Никоновой. Причем эта «процессуальность» в его поэзии – двунаправленная, предполагающая как «опустошение» или «руинирование» целостной формы – так и, напротив, ее «заполнение» или «воссоздание» в новой целостности. Пустоты, лакуны, паузы – как правило, возникают в поэзии Сапгира, и они же становятся полем для их заполнения: реконструкции, воссоздания – или наполнения иным, нежели было до акта деструкции, содержанием. Сама же абсолютная Пустота (как и ее противоположность – Полнота) – лишь два полюса, между которыми располагается его творчество, но не цель, которую он стремится достичь в своих поисках. В отличие от авторов «исторического авангарда», Сапгир не преследует утопической цели по выходу за границы искусства с целью их упразднения и преображения Бытия, ограничиваясь задачами ее эстетического освоения и запечатления.

Название книги Сапгира «Глаза на затылке», давшее название и нашему тому, восходит к концепции «затылочного зрения» авангардного художника и музыканта Михаила Матюшина, прокламировавшего полноту восприятия мира («расширенного восприятия») посредством влияния «пространства, света, цвета и формы на мозговые центры через затылок»[39], что открывает человеку не видимые при обычном смотрении части единого бытия. Сапгир – как и большинство авангардистов – видит проблему не в существовании трансцендентного – заведомо недоступного человеческому восприятию, но в ограниченности человеческой способности воспринимать скрытые от досужего взгляда грани бытия. Об этом он говорил в 1999 году в интервью Татьяне Бек: «Я хочу сказать еще вот что: целый ряд формальных вещей в моих текстах сделан не для экстравагантности, а чтобы полнее ощутить реальность. Ибо я точно знаю: за нашей будничной реальностью есть иные реальности, иные миры, нечто, что мы чувствуем, или чуть чувствуем, или не чувствуем вообще. Между тем оно есть, есть, есть! А искусство может и должно это улавливать своими особыми способами»[40].

Пристальность к параллельным измерениям нашего мира открывает ему этот мир – как герою поэта открывается присутствие рядом с ним самых настоящих «ду́хов» в стихотворении «Духи» из книги «Тактильные инструменты», более того – позволяет ему самому посмотреть на себя глазами юного духа Мууха (стихотворение «Муух»), из своего «меола» с изумлением наблюдающего за существованием альтернативной жизни (на самом деле – нашей, земной!) с ее скучными тремя измерениями. Поэт ищет телесный – акустический, визуальный, даже тактильный – контакт с этими реальностями.

Однако мало расширять поле зримого и воспринимаемого – важно найти новые средства для их выражения и передачи другому, поэтому особое место занимает в наследии Сапгира словотворчество. В свое время футуристы, не довольствуясь выразительными способностями уже существующих слов, в манифесте «Пощечина общественному вкусу» потребовали чтить права поэтов «…на увеличение словаря в его объёме произвольными и производными словами (Слово-новшество)»[41]. В поэзии Сапгира мы обнаруживаем по большей части второй тип поэтического «окказионального» словотворчества: производные – то есть созданные по продуктивным словообразовательным моделям, а не авторскому произволу – слова[42]. Даже в поэмах Сапгира «Быть – может» (1981) и «МКХ – мушиный след» (1981, 1997), где мутации после ядерной катастрофы поражают не только всех живых существ, но и человеческий язык, этот язык сохраняет признаки нам знакомого благодаря грамматическим формам конвенционального русского языка:

Мигряне веденхузы иронеиДревовды мерлуны и хамцы —А вы гидровсасующие цыц! —Вся веденхузия дырявится волнея

Перенимает Сапгир у авангардистов любовь к макаронической речи, смешивая слова разных языков[43] или же пытаясь, вслед за Крученых, имитировавшим немецкий язык («Дер гибен гагай клопс шмак / Айс вайс пюс, капердуфен»), или Еленой Гуро, передававшей звучание финского («Хэй-тара! / Тере-дере-дере… Ху! / Холе-кулэ-нэээ»), в цикле «Фъртуна» (1984) стилизовать звуковой образ славянской поэзии:

Вали сняг как проливен дъждНебе – водна жаба бялаНежной ты и чуждой стала

Опыт обыгрывания иноязычных слов как заумных – «Два перевода Генриха Буфарева из Догена (1200–1253)» – имеется в виду До-Гэн, японский учитель дзэн, основоположник школы Сото и техники сидячей медитации: этот опыт выстраивает сложную систему опосредований творчества одного автора (До-Гэна) через переложение другим (Сапгиром) – но в манере одной из его «творческих масок» (Буфарева). Впрочем, это безусловно игровой «перевод»: если «ханами», «цукими», «цунами» – исконно японские слова, то с ними оказывается сопряжено грузинское название абхазского курортного города «сухуми» и исконно русские слова в грамматической форме тв. пад. мн. ч., делающей их похожими на японские слова, «берегами» и, возможно, «цветами».

Столь же экспериментальными были и переводы Сапгира разноязычных «конкретных поэтов»: самого Сапгира иногда причисляют к русским конкретистам. Однако «конкретное» слово западных «конкретных поэтов» – это, как правило, слово опредмеченное, превращенное в визуальный или акустический образ, в средство изобразительности, русское же «конкретное» – скорее противопоставлено слову «абстрактному» – отвлеченному, «опоэтизированному» или идеологизированному – можно сказать, «голое слово на голой плоскости листа». Переводы «конкретных поэтов», к которым Сапгир подступился, видимо, еще в середине 1980‐х годов с подачи Сергея Сигея и Ры Никоновой[44], своего рода принятый поэтом вызов со стороны более радикальных западных коллег по общемировому литературному цеху. Судя и по переводам, и по авторскому предисловию к их подборке в журнале «Иностранная литература»[45], Сапгир прежде всего видел в «конкретных поэтах» авторов, работавших с визуальной формой стиха, – что ему было близко и интересно, но далеко не достаточно. Сапгир не стремился к буквализму в передаче первоисточника, пытаясь «схватить» сам конструктивный принцип произведения, но применить его на материале русского языка, сохранив по возможности семантическую референциальность поэтического слова. Поэтому нередко Сапгир довольно свободно обращается с первоисточником: произвольно заменяет строки и далеко не всегда ищет буквальное смысловое соответствие переводимому.

Гораздо ближе он к «конкретным поэтам» в своих опытах визуальной «зауми» – речь о его «стихах на неизвестном языке», прежде всего цикле «Тринадцать ниоткуда» (1995). Эти опусы не дают однозначно ответить, имеем ли мы дело с особой графикой чужого языка или даже языков – или лишь с записью стихов особой, неизвестной нам рукописной азбукой. К тому же одно из такого рода стихотворений имеет вполне читаемый жанровый подзаголовок «Сонет», а в другом в подзаголовке усматриваются круглые скобки.

На уровне синтактики принцип «творческого разрушения» в поэзии Сапгира воплощается в эллиптировании синтаксиса – пропуске знаменательных слов, логических звеньев, целых фрагментов текста, требующих своего восстановления в процессе чтения: показательны в этом смысле минималистические, подчас всего из нескольких слов, стихотворения, составившие раннюю книгу Сапгира «Люстихи» (1965–1966), которой открывается третий том собрания. «Люстихи» – от словосочетания «любовные стихи» и одновременно от немецкого слова «lustig» – «весёлый» (но и, возможно, «lüstern» – «чувственный, сладострастный»); окутывающий их эротический флёр предполагает немногословие, замену слова – невербальными эквивалентами (вроде молчания, вздоха или жеста), они наполнены красноречивым молчанием и передачей тактильных ощущений.

Руки —РодноеГубы —ИноеОказалосьЛегкоА казалось

Сюда же можно отнести и «руинирование» слов – использование «полуслов», как их определил сам Сапгир: на «поэтике полуслова»[46] построено несколько значимых произведений поэта – книги «Дети в саду» (1988), «Мертвый сезон» (1988), примыкающего к ним цикла «Порядковый переулок» (не датирован, публикуется впервые в нашем томе), поэмы «Быть – может» (1981) и «МКХ – мушиный след» (1981, 1997) и др. Как правило, поэт сохраняет ровно такую часть слова или фразы, чтобы их смысл мог быть восстановлен более или менее точно, а читатель при этом получил ни с чем не сравнимое чувство «опознавания» знакомого в изначально кажущемся незнакомым, освежая свое восприятие. Причем заметим – сам этот прием у поэта глубоко содержателен: так, в стихотворении «Дурочка» «полуслова» словно бы передают особенности создания и картины мира главной героини, а в стихотворении «На смерть пуделя» – боль утраты, а может быть – затрудненное дыхание уходящего в вечность четвероногого друга:

пудель наш корич    шайший наш Рик-Флипв одноча    погибчем и возвеличумер деликакончился достойлишь глаза зака– стой Рикуша! стой! —но встряхнулся весь —и уже не здесь

Иногда Сапгир в своих опытах по руинированию текста доходит вплоть до их полной аннигиляции, используя то, что Юрий Тынянов называл «эквивалентами слов», – заменяя пропущенные слова рядами точек (как в стихотворении «Война будущего»), вовсе пустыми строками (в «Новогоднем сонете») или оставляя от текста одни знаки препинания – как в цикле «Стихи из трех элементов» (1965–1966)[47]. Так, в одном из интереснейших – и наиболее минималистических из опусов, входящих в этот цикл, изображается сам акт коммуникации:

4. СПОР..!??!??!!

Этот текст можно «прочитать» и как драматизированный нарратив, и как «парадигматический». Один вариант прочтения позволяет видеть ситуацию, в которой диспутанты обмениваются исходными тезисами, первый из них настаивает на своем, что вызывает сперва скепсис у второго, а встречный вопрос (возможно, о причинах скепсиса) встречает столь же категоричное утверждение со стороны второго спорящего. В результате спорщики обмениваются сперва взаимными недоумениями, а затем и категорическими утверждениями – по-видимому, прийти к общему мнению у них не получилось. Во втором же варианте прочтения мы видим пять основных речевых ситуаций в споре: обмен точками зрения, проблематизация чужого утверждения, ответ на чужое сомнение, обмен сомнениями, наконец, столкновение непримиримых позиций, разрушающих дальнейшую коммуникацию. Конечно же, возможны и другие варианты.

Менее радикально этот подход воплощается в более поздних книгах поэта при помощи семантизации межсловных лакун: словно бы ослабляя синтаксические связи между словами, в стихотворениях книги «Проверка реальности» (1972–1999) Сапгир использует увеличенный, тройной межсловный интервал, что делает каждое слово более выпуклым, весомым. Тем самым в «сильной позиции» оказываются не только слова, стоящие в начале или в конце стихотворной строки, но – любые, выделенные при помощи тройных пробелов, как, например, в одном из относительно ранних стихотворений «Слово»:

Ухожу    Прощай    До свидания    НетОбещай    Думай    Ушел    УхожуНет    Потуши свет    ТеперьСкажу    Ты    Обними    ТакОтдать    Отдаю    Все    ВозьмиБери    Еще    Отдал    ТвойВижу    Ты    Изнутри    СветЛицо    белое    Волосы    летят <…>

Тут можно увидеть и речь персонажа, перемежаемую глубокими паузами, и драматический диалог между двумя (а может, и более) лицами, но сама ситуация разлуки и осмысления происходящего все-таки распознаваема, увеличенные же пробелы визуализируют роль пауз, недомолвок, трудностей коммуникации, возникающих в таком случае между людьми. В стихотворениях книги полностью отсутствуют знаки препинания (что не редкость в поэзии начиная с «Алкоголей» Аполлинера) – но эти знаки «достраиваются» так же, как «достраиваются» отсутствующие слова в цикле «Стихи из трех элементов».

Что же касается уровня прагматики, принцип «творческого разрушения» находит себя в поэзии Сапгира в ослаблении или камуфлировании роли «поэтического субъекта» и активизации позиции читателя, вынужденного мысленно восстанавливать выпавшие структурные элементы текста и логические цепочки, заполняя собственными смыслами обнаруживающиеся в тексте умолчания, недоговоренности и пустоты. Эта работа делает читателя со-автором поэта, но – все-таки под авторским контролем, направляющим его восприятие в нужную сторону…

Один из характерных примеров такой активизации читателя – книги «Лубок» (1990), «Развитие метода» (1991) и «Собака между бежит деревьев» (1994): составившие их произведения построены на конкретистском приеме «пермутации» – череды перестановок слов и фрагментов текста: от читателя требуется не столько восстановить «исходный» порядок, сколько обнаружить, что происходит со словом или словосочетанием, выпавшим из привычных связей и нащупывающим возможности иных валентностей и смысловых взаимодействий. Так неявный поэтологический смысл стихотворения «Кузнечик» из книги «Развитие метода» (1991) раскрывается через интерпретацию самого образа «кузнечика», как известно, в мировой поэтической традиции часто символизирующего собой поэта. Проблема влияния точки зрения наблюдателя на изображаемое – традиционно находилась в центре внимания авангардистов[48], динамизирующих картину мира не только через изображение движущегося предмета, но и через его запечатление через отражение в сознании движущегося субъекта:

изображение любви на экране подпрыгнулос мячом подпрыгнул негр-баскетболиств Нью-Йорке подпрыгнуло здание МЕТРОПОЛИТЕН ОПЕРАна Кавказе подпрыгнула горатам же подпрыгнул город – и весь разрушилсяи множество вещей важных и неважных возможных иневозможныхвсе подпрыгнули сейчас по одной-единственной причине:в сухой траве подпрыгнул серый кузнечик

Своего рода программным произведением для упомянутых выше трех книг является стихотворение «Метод», открывающее вторую из них:

Случайные слова возьми и пропустиВозьми случайные и пропусти словаВозьми слова и пропусти случайныеВозьми «слова, слова, слова»возьми слова и пропусти словаВозьми и пропусти «возьми» —И слова пропусти

Его трудно признать «аграмматическим» в духе европейского конкретизма, поскольку даже вторая строка вполне остается в рамках конвенционального словоупотребления, допускает трактовку как эллиптированное («возьми случайные <слова> и пропусти слова») или инвертированное («Возьми и пропусти случайные слова»). Однако поэтологическая мысль о необходимости строгого отбора слов для поэзии, заключенная в исходном стихе произведения, благодаря свободному комбинированию репрезентирующих ее слов дополняется тезисами, не исключает иного ее понимания. По сути, каждая строчка данного стихотворения корреспондирует с одним из ключевых приемов поэтического авангарда. Так, «Возьми случайные и пропусти слова» – само по себе является реализацией приема пермутации, радикального инверсирования поэтической фразы. Третий стих «Возьми слова и пропусти случайные» с первого взгляда даже лучше, чем стих начальный, выражает идею строгого лексического отбора в стихотворчестве, однако, с другой стороны, позволяет реинтерпретировать этот стих как содержащий в себе идею симультанного творчества: глагол «пропусти» может быть понят и в значении «пропусти вперед», «дай проход, свободу» случайным, то есть возникшим вне отбирающего контроля разума. Далее, строчка «Возьми „слова, слова, слова“», заключая в себе реминисценцию на известное высказывание Гамлета из одноименной трагедии Шекспира (а также все последующие произведения мировой литературы, обращавшиеся к нему, в частности стихотворение «Из Пиндемонти» важного для Сапгира Александра Пушкина), по сути несет в себе идею цитатности и свободной игры с цитатами, неотъемлемую для современной поэзии, так как взятая в кавычки цитата опредмечивается, сочетаясь с императивом «возьми» (такое опредмечивание слова коррелирует с конкретистским пониманием слова «конкретного», взятого в его предметности, вещности). Стих «возьми слова и пропусти слова» – манифест крайних форм поэтического минимализма – поэзии, обходящейся вовсе без слов, поэзии «пустотной» и «нулевой». Стих «Возьми и пропусти „возьми“» вслед за опредмечиванием цитаты опредмечивает и сам императив. Более того, в нем можно усмотреть призыв к отказу от активной роли творящего субъекта в поэзии, «пропускающего» через себя слова, а не выстраивающего их по своему произволу (ср.: «И слова пропусти») – что родственно общемодернистскому восприятию поэта как инструмента языка, а не наоборот.

Пустоты и лакуны в поэтическом тексте актуализируют визуальный аспект поэтической формы, а также акустический, связанный с декламированием стихов, предполагающим поиск адекватных средств передачи паузы и других невербальных средств выразительности. Неоавангардисты послевоенного времени развивали открытия периода «исторического авангарда», выводя искусство поэзии на границы со смежными родами искусства: так, на стыке с живописью родилась визуальная поэзия, на стыке с музыкой и пением – акустическая; внесение театрализации в поэтическое выступление привело к различным опытам поэзии перформативной… Сапгир в своем творчестве тоже двигался к этим полюсам, сохраняя при этом верность поэтическому творчеству.

Прежде всего тут стоит упомянуть его вербально-визуальные опыты – например, стихотворения «На песке у моря» или «Вечер в Юрмале» или же его вербально-визуальный «перевод» цикла индийского поэта Рабиндраната Тагора «Залетные птицы», впервые опубликованный, как и вышеупомянутые стихотворения, в самиздатском неоавангардном журнале «Транспонанс» в 1986 году. В начале 1980‐х годов Сапгир подружился с издававшими в городе Ейск журнал «трансфуристами» Ры Никоновой и Сергеем Сигеем, даже приезжал к ним летом: подарил новую печатную машинку, сильно улучшившую полиграфическое качество издания, неоднократно публиковался на страницах журнала[49]. Сапгир был далеко не единственным, кого Ры Никонова и Сергей Сигей привлекали к сотрудничеству: среди произведений Сапгира, Кари Унксовой, Елизаветы Мнацакановой, концептуалистов Дмитрия А. Пригова, Льва Рубинштейна, Константина Звездочетова и мн. др. они отбирали такие тексты, которые отвечали их собственным неоавангардистским установкам на разработку новых художественных форм и приемов, как открытых еще деятелями «исторического авангарда», так и принципиально новых. Сапгировские визуальные опусы как нельзя лучше подходили для «Транспонанса», во многом построенного на трансфуристском принципе «транспонирования» – переноса художественного материала на другую «платформу», которая тем самым вступает с ним во взаимодействие: в некотором смысле таким опытом было и размещение Сапгиром своих сонетов «Тело», «Дух» и «Она»[50] на рубашках с последующим выставлением их на выставке левых художников на ВДНХ осенью 1975 года. Напомним, что изначально «Залетные птицы» Тагора были написаны индийским поэтом на бенгальском языке, затем переведены самим автором на английский, а впоследствии – Татьяной Щепкиной-Куперник с английского оригинала на русский. Именно этот перевод стал классическим – и им воспользовался Сапгир, воспроизводя отобранные им отдельные стихотворения, но заменяя при этом некоторые слова на их пиктограммы: иначе говоря, автор присутствует в этом тексте как инстанция, отбирающая необходимые ему тексты и переводящая вербальный язык на язык пиктографии (активно разрабатываемый транс-поэтами).

Что касается саунд поэзии (аудиальной, акустической), то, как пишет Юрий Орлицкий, Сапгир обращается к ней «в опытах своего устного исполнения собственных стихов, особенно тех, которые содержат специальные партитурные знаки (как в стихотворении «Море в раковине»). Прежде всего это касается многочисленных произведений Сапгира, стихотворных и прозаических, насыщенных ремарками для исполнителя»[51]. Такого рода текстов немало в книге «Тактильные инструменты» (1989–1999); часть из них вполне могут быть рассмотрены в контексте и перформативной поэзии, так как сами «ремарки для исполнителя» предполагают не только чтение с «воображаемым исполнением» текстов, но и – в некоторых случаях – буквальное их представление автором либо исполнителем:

ДОМОВОЙ(хриплое дыхание)(мучительный храп)(детский всхлип)(резкий выдох) – хук хук хук(притаился)(слышно – дышит тихонько)хук! – (пальцем – там!)хук хук! – (нет! в другом месте)(слышно – дышит)(зашлепал по полу – мягко как ладошками)1, 2, 3, 4… (шлепки)1, 2, 3, 4… (шлепки)1, 2…         (шлепки)1…             (вдох – затаился)(короткий пугающий выдох) – х-ху!(короткий пугающий выдох) – х-ху!(кряхтит) – кхе кхе(кряхтит) – кхе кхеХ – английское – простой выдох

Подобные тексты, по аналогии с театром, можно было бы назвать «иммерсивными»: они втягивают читателя в буквальное со-творчество – не только на уровне интерпретации, но и дописывания, завершения исходного текста. Призывно-побудительные ремарки, обращенные к читателю / зрителю, можно найти и в более ранних книгах поэта: «Псалом 150» из книги «Псалмы» ((1965–1966), он включен во II том нашего собрания), в котором похвалы Господу предписывается сопровождать соответствующими действиями – ударами в барабан, хлопками в ладоши и пр. В поэме «Быть – может!» (1981) автор намеренно оставляет в тексте лакуны или отводит чистое пространство, предлагая читателю заполнить его – неслучайно поэма получила жанровый подзаголовок «поэма-предостережение с твоим участием».

Эта поэма, как и ее глубоко переработанный вариант «МКХ – мушиный след» (1981, 1997), занимает важное место в творчестве Сапгира, перебрасывая еще один мостик от наследия русского и мирового исторического авангарда к современности далеко не только своей установкой на эксперимент и «интерактивность» в связке «автор – читатель». Сама тема глобальной катастрофы, существования «после конца» и начала нового мироустройства эсхатологическим звучанием близка культуре рубежа веков, и в частности русским футуристам.

Сапгир, обратившись в 1981 году к эсхатологической тематике в этих поэмах, очевидно осмыслял грядущую катастрофу именно как катастрофу „Der Große Krieg“ – Великой войны, которая во второй половине ХХ в. неминуемо должна обернуться войной ядерной. Впрочем, то, что в поэмах Сапгира (как и в знаменитом его «минималистском» стихотворении «Война будущего» из книги «Голоса») жизнь не прекращается после катастрофы, свидетельствует не столько о неосведомленности поэта в том, каковы, по мнению ученых, могут быть реальные последствия Третьей мировой, если бы таковая разразилась, сколько о присущей ему вере в силу жизни, в основе которой – традиция, идущая от эсхатологии футуризма с ее идеей Нового мира и Нового человека.

В обоих поэмах принцип «наоборотного» течения времени после его конца (образцом тут, видимо, послужила «МирскОнца» – важная апокалиптическая драма Алексея Крученых и Велимира Хлебникова 1912 года) реализуется буквально – когда события, отображенные в V части поэмы «Быть – может!» (и во II части «МКХ – мушиный след»), начинают «отматываться назад», как кинопленка. Кроме того, вся II часть второй поэмы (вобравшая в себя в переработанном виде V и VI части первой из них) посвящена эсхатологическому реверсу времени в мире «после конца», что сопряжено в ней с мотивами «зазеркалья» («наоборотного мира») и сна. Мир «после конца» – «безупречное зазеркалье», наоборот повторяющее любые события и процессы мира «настоящего», докатастрофического. Мотив «сна» также связан с «наоборотным миром»: так, еще Павлом Флоренским было отмечено, что время сна – это «время обращенное» и течет от развязки к завязке, от следствия – к причинам, «задним числом» мотивируя то, что уже произошло или требует объяснения[52].

Однако важно заметить: в отличие от присущего футуристам исторического оптимизма во взгляде на «мир после конца», Сапгир пессимистически смотрит на новые формы жизни, которые возникнут в результате глобального Катаклизма. Он их осмысляет как мутации, которые затрагивают не только сферу биологическую, но и сам язык. Словотворчество Сапгира в этих произведениях по сути своей – испорченный язык, мутировавший вместе со своими носителями. Причем, как и органический и неорганический мир, в обеих поэмах он переживает катастрофу. Те же слова, что возникают вместе с новой реальностью, своими денотатами имеют предметы и существ этой реальности, у которых отсутствуют аналоги в реальности «по эту сторону» конца, и потому они непереводимы на сегодняшний язык.

Интерес к будущему в самых разных его проявлениях отличал Генриха Сапгира. Он был всегда внимателен к молодым поэтам и их творческим опытам, о чем замечательно вспоминал один из его прямых учеников – Данила Давыдов[53]; был неравнодушен к новинкам технического прогресса: как и другие «лианозовцы» – Игорь Холин и Всеволод Некрасов, он довольно рано освоил персональный компьютер, использовал его для набора и хранения своих черновиков и даже посвятил ему одноименное стихотворение, открывающее книгу «Лубок» (1990). Сапгир не успел стать блогером, хотя и застал возникновение блогосферы: он умер в тот же год, когда в Россию пришел «Живой журнал». Однако поэт словно предчувствовал зарождение новых жанров письменного высказывания, обусловленных форматами интернет-общения и медиапрезентации себя и своего творчества. Поздние прозаические миниатюры, входящие в его книги «Короткие рассказы» разных лет (многие из них также публикуются нами впервые), не подчиняются какому-то единому принципу их циклизации, кроме разве что года написания: здесь вполне интернетный «лытдыбр» по живым впечатлениям соседствует с мемуарной заметкой, поэтический или фантасмагорический эскиз – с миниатюрой в духе тургеневских senilia. Разве что заглавия выдают литературную работу да неуловимые признаки художественной обработки речевого материала: в отдельных текстах ощутима метризация, некоторые отличаются повышенной ассоциативностью образов.

Видно, что до последнего дня поэт не довольствовался тем, что было наработано им за более чем полувековой период творчества, искал новые слова, формы, готовясь к наступлению нового века. «Генрих Сапгир – классик авангарда»[54] – так назвали первую книгу, посвященную поэту, его биографы и исследователи Максим Шраер и Давид Шраер-Петров. Пусть жизнь поэта оборвалась на самом пороге третьего тысячелетия, он вошел в него своим творчеством, которое – хотя и читается, и почитается, но еще по-настоящему не прочитано, так как для этого нужна оптика глаз читателя будущего – хлебниковского будетлянина, будущела.

Михаил Павловец

Генрих Сапгир

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

ТОМ 3.

ГЛАЗА НА ЗАТЫЛКЕ

Дизайнер Н. Агапова

Редактор-составитель М. Павловец

Корректор Е. Полукеева

Верстка Д. Макаровский

Адрес издательства:

123104, Москва, Тверской бульвар, 13, стр. 1

тел./факс: (495) 229-91-03

e-mail: real@nlobooks.ru

сайт: nlobooks.ru