«Спасите! Пожалуйста! Кто-нибудь, помогите!»

Родгар вскинулся и резко сел в спальном мешке, тараща глаза в лесную тьму. Все было тихо и спокойно. Ни один листик не шелестел в безветренном ночном воздухе, не хрустели ветки под чьими-либо ногами, человеческими или нет, и уж тем более не слышно было никаких звуков сражения. Лишь где-то очень далеко уныло и размеренно вскрикивала ночная птица (довольно жутковатый звук, но Родгар знал, что это действительно птица), да глядели сквозь дырявый полог листвы белые звезды, холодные и крупные, какие можно увидеть лишь безлунной ясной ночью вдали от любых поселений.

И тем не менее Родгар знал, что ему не приснилось. Камень на его груди был теплым и тускло светился, и, сжав его в кулак, Родгар ощутил тяжелую пульсацию. Где-то там, в ночи, в этот самый момент кто-то отчаянно нуждался в помощи. Скорее всего – находился в смертельной опасности. Судя по голосу, это была маленькая девочка. Лет восемь-девять, ну, десять самое большее.

Родгар снова закрыл глаза, сжал камень плотнее и постарался сосредоточиться. Настроиться на идущие сквозь камень эманации и ощутить их источник. Далеко, проклятье, опять далеко! По меньшей мере миль пятьдесят, а скорее еще больше. У него нет никаких шансов успеть. Нет даже смысла вскакивать на коня – тоже, наверное, еще не успевшего толком отдохнуть – и мчаться куда-то сквозь ночь. Самое разумное – перевернуться на другой бок и спать дальше. Может быть, даже сняв до утра этот чертов камень, чтобы не беспокоил его больше. Но Родгар знал, что не сможет так поступить.

Черт, ну почему эта проклятая штука такая чувствительная? Почему она зовет его, когда он не в силах помочь? Может быть, именно поэтому тот тип продал камень Родгару так дешево? Хотя, конечно, будь радиус действия камня не больше десятка миль, что бы изменилось к лучшему? Для тщетно зовущего на помощь издалека – ничего, разумеется. Зато обладатель амулета мог бы спать спокойно. В прямом и переносном смысле.

Но все-таки, может быть, ситуация не безнадежна. Может, эта девочка просто заблудилась в лесу. Или даже, допустим, ее похитили, но не собираются убивать, по крайней мере, пока. Тогда у него – и у нее – есть шанс. Особенно если удастся установить контакт. Это не всегда получается. Попавший в беду может просто не услышать, Родгар так и не знал до сих пор, от чего это зависит – от расстояния или индивидуальных способностей. А может испугаться голоса, зазвучавшего в голове, больше, чем грозящей реальной опасности, и неосознанно заблокировать связь – это самый безнадежный вариант, тогда камень снова станет холодным и черным, не дающим никакой информации...

«Не бойся! Я слышу тебя, – мысленно произнес Родгар, стараясь как можно четче формулировать слова. – Я иду к тебе на помощь. Что у тебя стряслось?»

«Чудовища! – немедленно откликнулся тот же испуганный голосок. – Пришли из леса... напали на нашу деревню... Папу убили, и всех убивают! Мы с мамой спрятались... но они рыщут повсюду... нас найдут и тоже убьют! Мне так страшно!»

Родгар вновь помрачнел. Похоже, его надеждам не суждено оправдаться. Если лесная нечисть захватила деревню, ей не потребуется много времени, чтобы прочесать каждый погреб, сарай или куда там еще могли спрятаться мама с дочкой. Говорят, что у этих тварей прекрасный нюх на людей, и ни злобы, ни целеустремленности им тоже не занимать. Стая волков, ворвавшаяся в овчарню, еще может уйти, зарезав не всех овец. Но эти лесные чудовища никогда не оставляют людей в живых, невзирая на пол и возраст. В цивилизованных центральных провинциях, откуда родом сам Родгар и где уже даже обычные волки и медведи стали редкостью, это считают байками – ну и пускай считают. А в здешних краях это просто факт, известный всем – такой же непреложный, как приход зимы и закат солнца.

И никакие графские дружинники или королевские кавалеристы, само собой, не прискачут на помощь. По той простой причине, что в здешних краях их нет. Мудрый королевский указ объявил дикие западные леса зоной свободного заселения. Всякий может получить здесь в вечную собственность столько земли, сколько сумеет раскорчевать и обрабатывать, не платя ни оброк лорду, ни десятину церкви. Поскольку в центральных областях вся земля до последнего клочка уже давным-давно поделена между феодалами, а на юге армия увязла в затяжной войне с неверными, и уже многие, некогда видевшие в этой войне шанс вырваться из нищеты, сложили головы в южной мясорубке – теперь безземельные крестьяне потоком хлынули в дремучие леса запада, где никогда прежде не ступала нога человека.

Вот только быстро выяснилось, что лорды и королевские чиновники нужны не только для того, чтобы собирать арендную плату и подати. Их армии и гарнизоны тоже остались на юге и на восточной границе. Именно потому, что они были нужнее там, король и издал тот самый указ. А поселенцы, осваивающие дикие западные земли, оказались один на один с их исконными обитателями, из которых огромные черные медведи, кровожадные волки и свирепые вепри были далеко не самыми страшными...

«Не бойся, – повторил тем не менее Родгар, надеясь, что его мысленный голос звучит достаточно убедительно (это только поначалу кажется, будто врать, лукавить или умалчивать при мысленном общении невозможно – на самом деле это такая же речь, как и при обычном разговоре, и собеседник не слышит тех мыслей, которые ты не посылаешь ему специально). – Все будет хорошо. Главное – не двигайся и не издавай никаких звуков, – чем черт не шутит, вдруг их все-таки не заметят? Иногда чудеса все же случаются... – Кричать нельзя, плакать нельзя, с мамой говорить пока нельзя, даже шепотом. Со мной – про себя! – можно. Дышать можно, но тихо-тихо, – он постарался мысленно послать ей улыбку. – Если захочется чихнуть, задержи дыхание и потри нос. Как тебя зовут?»

«Тилли».

«Красивое имя, – он и в самом деле так подумал; это имя вызвало у него мгновенную ассоциацию – звонкая весенняя капель в лучах веселого апрельского солнца. Как ее полностью, интересно – Матильда? Впрочем, сейчас неважно... – Сколько тебе лет?»

«Девять».

Ну да, он примерно так и думал.

«Уже большая девочка», – вновь неискренне произнес он и тут же подумал, что лучше бы ей сейчас быть маленькой. Тогда, возможно, ей бы удалось забиться в какую-нибудь щель, куда монстры не проберутся за ней чисто физически. Это крупные твари, в полтора-два раза выше человека...

«А ты? – требовательно спросила Тилли. – Ты кто?»

«Родгар, – ответил он и вместо родового титула – который, вероятно, ничего не сказал бы юной собеседнице и на который он сам лишил себя права – с невидимой для нее горькой усмешкой добавил: – Странствующий рыцарь».

«Что это такое?»

Хороший вопрос... Ну да – откуда дочери здешних крестьян, которая, очевидно, родилась уже в отвоеванной (как оказалось, ненадолго) у векового леса деревне и никогда не была в более цивилизованных краях, что-то знать о рыцарях и даже королях. Для нее наверняка нет главнее и знатнее человека на земле, чем сельский староста.

«Тот, кто странствует по миру, стараясь помочь тем, кому больше помочь некому», – ответил Родгар все с той же горькой усмешкой. В абсолютном большинстве случаев это была ложь. Притом – опасная для тех, кто примет ее всерьез. Действительность разительно отличалась от романтических сказок, которыми забивали себе головы мечтающие о подвигах мальчишки с деревянными мечами и мечтающие о кавалерах томные барышни за стенами хорошо укрепленных замков. В настоящем странствующем рыцаре благородного нет ничего, кроме происхождения. Как правило, это младший сын, которому, согласно закону о майорате, при дележе наследства не досталось ничего – ни замка, ни земли, ни дружины. Все его имущество – личный конь, оружие и навыки обращения с тем и другим. И все, что ему остается – это странствовать в поисках, в лучшем случае, тех, кто готов платить за эти навыки, а в худшем – тех, с кого можно получить золото не в качестве жалования, а в качестве добычи. То есть карьеры наемника и разбойника, причем одно может с легкостью переходить в другое.

Но Родгар не был младшим сыном. Он был старшим, и именно ему со временем должны были отойти титул, имение и состояние. Но он не собирался отсиживаться за крепкими стенами отцовского замка в ожидании наследства. На юг, на Священную войну против неверных, он отправился не за трофеями, как многие, а по искреннему убеждению. Нести свет истинной веры и цивилизации погрязшим в нечестии и варварстве язычникам, спасать их души, пусть даже вопреки их желаниям – «ибо не ведают, что творят», устанавливать прочный мир на южных землях и умножать благородную славу королевства и собственного древнего рода...

Быстро выяснилось, правда, что варвары строят на удивление красивые дворцы и храмы, пусть и посвященные ложным богам, что они пишут изысканные поэмы на тонкой хлопковой бумаге, не идущей ни в какое сравнение с грубыми пергаментами Севера (да и грамотны при этом почти поголовно, в то время как в рыцарском войске даже не каждый граф, не говоря уже о дворянах помельче и простолюдинах, способен был написать что-то сложнее собственного имени), и даже в искусстве ковки оружия превзошли «цивилизованных» северян.

И тем не менее все это не мешало южанам оставаться погрязшими в нечестии язычниками, чьи нравы внушали ужас и отвращение. Они сажали пленников на кол и сдирали с живых людей кожу, забивали неверных жен камнями (вместо гуманной пожизненной отправки в монастырь – впрочем, у них и монастырей-то не было) и вовсю практиковали рабство, продавая не только пленных, но и своих собственных соотечественников на базарах, как скот. И все это не было пропагандой. Увы, Родгар убедился в правдивости этих историй слишком хорошо, когда в результате внезапной атаки вражеской легкой кавалерии был захвачен барон Грюнхардт, бывший Родгару старшим другом и наставником. На следующей день рыцарское войско обнаружило и захватило лагерь врага и отбило барона... или то, что от него осталось. Грюнхардт был еще жив, но лишился рук, ног, глаз и гениталий. Язык изуверы ему оставили – очевидно, чтобы он мог их умолять. Понятно, с какой единственной просьбой несчастный обратился к своим освободителям... Родгар сам нанес удар милосердия, перед этим поклявшись умирающему другу воздать выродкам сторицей за все его муки.

Несмотря на все преимущества язычников, даваемые войной на своей территории и в привычном климате, превосходством в ковке клинков и быстротой маневра летучих отрядов на отменно быстроногих конях, у варваров совершенно не было тяжелой кавалерии, а также и тех особых навыков дисциплины и взаимодействия, которые развиваются при ее умелом использовании – а потому рыцарская армия, пусть медленно и с потерями (больше от болезней, вызванных дурной водой и жарким климатом, чем от вражеских клинков), но продвигалась вперед. Увы, когда королевское войско подошло к стенам Эль-Хурейма, второго по величине вражеского города, Родгар был лишен возможности исполнить свою клятву, ворвавшись в город в числе первых, как он мечтал. У командования были для него другие планы – вместе с большим отрядом рыцарей он был послан в пустыню на перехват идущего к Эль-Хурейму подкрепления. Противник, убедившийся, что его маневр раскрыт, не принял боя и обратился в бегство, лишь издали осыпав рыцарей стрелами, практически бесполезными против их доспехов с такого расстояния. – так что и здесь Родгар был лишен возможности утолить свою жажду мщения, поэтому бескровная победа не слишком обрадовала молодого воина. Вместе с товарищами он направился обратно к Эль-Хурейму, надеясь, что бои за город еще продолжаются.

Но к тому времени, как они подъехали к городским стенам, все было уже кончено. Над взломанными воротами и башнями реяли гордые флаги победителей. Тем не менее Родгар въехал в город, держа наготове обнаженный меч. Попадись ему в этот момент даже и связанные пленные – очень возможно, что он воздал бы им той же монетой, какой платили своим пленникам сами варвары, и мало кто осудил бы его за это.

Но пленных солдат противника он не увидел. Он увидел улицы, липкие от крови (а кое-где она все еще стояла лужами, доходя коню до середины бабок); увидел голые трупы женщин с выпущенными кишками, которым вспороли животы после изнасилования; увидел мертвых стариков, повешенных за длинные седые бороды... То тут, то там слышались довольные пьяные крики победителей. Криков жертв слышно уже не было.

Благородная королевская армия – ревнители рыцарской чести, носители цивилизации, защитники Истинной Веры, на знамени которой начертаны заповеди мира и любви – учинила в Эль-Хурейме неслыханную бойню. И дворянин с десятью поколениями аристократических предков не особо отличался при этом от вчерашнего крестьянина, взявшего копье под обещание трофеев и отпущения грехов.

Окончательно добил Родгара как раз один из дворян – пехотный капитан, не самый, правда, родовитый, но известный в войске своей храбростью, доходившей до безрассудства. И теперь он прямо посреди улицы... Родгар не мог поверить своим глазам... он... совокуплялся с отрезанной головой девочки с длинными черными волосами. Девочке было, наверное, лет девять. На мертвом лице – при жизни, несомненно, бывшем очень хорошеньким – застыло выражение удивления. Она очень походила на младшую сестру Родгара Сандру, хотя у той волосы и глаза не были такими черными. В год, когда Родгар отправился на войну, его сестре тоже было девять.

Как и Тилли сейчас.

Заслышав липкое чавканье копыт, капитан скосил глаза и дурашливо щелкнул каблуками, приветствуя рыцаря – но не прекращая при этом своего занятия. Напротив, частота его движений возросла – он явно приближался к кульминации. А затем, испустив утробный рык, принялся неторопливо обтирать свое хозяйство волосами жертвы.

«Всегда хотел попробовать, каково это, – сообщил он Родгару без малейшего смущения. – Ежели в рот не снаружи, а изнутри. Через горло. Жаль, конечно, что она уже не могла мне подмахивать…»

Меч Родгара взвился над головой...

«Значит, ты спасешь меня?» – спросила Тилли, отвечая на его последнюю реплику.

«Да, – мысленно сказал Родгар с максимальной уверенностью в голосе. – Только мне потребуется... некоторое время, чтобы добраться до тебя, – он уже поднялся с земли и торопливо сворачивал спальный мешок. Бессмысленно, конечно, либо чудовища найдут девочку в ближайшие полчаса, и тогда он ничем не поможет, либо не найдут и уйдут, и тогда о ней позаботится мать. Впрочем, тогда он сможет проводить их к другому, еще целому и лучше укрепленному селению. – А пока ты должна сидеть тихо-ти…»

«Мама! – закричала вдруг Тилли. – Нет, мама, нет!»

Чуда все-таки не случилось.

«Беги!!! – крикнул Родгар, мигом все понявший. – Беги, Тилли, не оглядывайся!»

Возможно, конечно, что бежать просто некуда. Но скорее всего – мать сама бросилась на чудовищ, давая дочери крохотный шанс...

Родгар сжимал камень, ожидая, когда тот начнет холодеть. Несколько мгновений, не больше. Пусть это был не погреб, пусть там был второй выход – но разве может девятилетняя девочка убежать от монстров, которым она по колено? Впрочем... маленький заяц с легкостью убегает от человека, и даже крысу или ящерицу изловить руками не так-то просто. Но то грызуны и ящерицы. А человек, на самом деле, так неуклюж и медлителен... Венец творения, м-да.

Но мгновения текли, а камень все еще пульсировал теплом, и в глубине его тлел тусклый (из-за расстояния) огонек. Тилли, подумал Родгар почти с такой же мольбой, с какой она сама взывала к неведомому спасителю. Тилли, пожалуйста!

... взвился над головой капитана – а затем медленно отправился в ножны. По-прежнему чистый от крови. Один из очень немногих чистых от крови предметов в этом городе...

Родгару стоило огромных усилий не сделать этого. Не пролить кровь боевого товарища. Сохранить верность присяге хотя бы в этом. Все равно одна эта смерть ничего бы уже не решила и не исправила.

Как, впрочем, и любые другие действия. Апеллировать к коннетаблю? К королю? Смешно даже думать, что вся эта бойня устроена без их, по меньшей мере, молчаливого согласия. А то и по прямому приказу: «Не щадить никого!» Что еще делать с этими упрямыми язычниками, отвергающими свет Истинной Веры? Мы ведь цивилизованные люди – нам не нужны рабы.

Поэтому он просто развернул коня и поехал прочь. Из города. Из армии. Из страны...

А пьяный подонок, похоже, даже и не заметил, какой опасности избежал.

«Родгар? Ты еще здесь?»

В какой-то мере.

«Да, Тилли! Как ты?»

«Я... сумела убежать от них. Но мама…»

«Ты молодец, девочка! – поспешно перебил ее Родгар. Она только что потеряла мать и отца, но ни в коем случае нельзя давать ей задуматься об этом, пока она не окажется хотя бы в относительной безопасности. – Ты еще слышишь их? Они гонятся за тобой?»

«Не знаю. Я так быстро бежала... Никогда в жизни еще так…»

Но это, разумеется, не значит, что твари не настигнут ее позже, после того, как закончат с ее матерью и остальными селянами – на что им отнюдь не потребуется много времени. Бежать дальше, рискуя выдать себя треском сучьев, или прятаться, рискуя, что чудовища отыщут ее по запаху? Запаху пота только что мчавшегося со всех ног человека...

«Где ты сейчас?»

«Я выбежала на берег речки».

«Речка! Отлично! – обрадовался Родгар. – Вода собьет их со следа! Только... там глубоко?»

«Не знаю. Мама и папа не разрешали мне заходить в воду».

«Значит, плавать ты не умеешь». Это уже хуже...

«Н-нет…»

«Тогда сделаем так. В воде у берега растет какой-нибудь тростник?»

«Да! Не прямо тут, дальше. Где речка выгибается».

«Отлично. Беги туда. Сломай такую тростинку... она полая, сквозь нее можно дышать. Убедись, что у тебя это получается, а потом ложись в воду... там, где еще не очень глубоко, но чтобы тебя не было видно сверху. Держись за корни тростника, чтобы не всплыть. Будет, наверное, холодно, но ты терпи! Очень важно не двигаться», – хорошо, что сейчас ночь, под водой ее и не увидят, и не учуют...

«Сколько?» – требовательно спросила Тилли.

Если бы он знал. Хотя, если эти твари и выйдут на берег, вряд ли они будут долго торчать на одном месте...

«Ты пока не погружайся с головой. Пусть глаза будут над водой, и следи за берегом. Если их увидишь – сразу опускайся под воду, только аккуратно, без всплесков, поняла?»

«Да…»

«Умница. Я уже еду, Тилли. Еду к тебе».

Родгар действительно уже оседлал коня и теперь взобрался в седло. Ветер покосился на хозяина большим коричневым глазом (в темноте казавшимся абсолютно черным) и коротко фыркнул, словно спрашивая – ну, куда теперь? Он был рыцарским конем и знал, что тревога может застигнуть в любое время суток.

...Родгар так и не вернулся домой. Теперь он был дезертиром, нарушившим обет, данный богу, и присягу, данную королю. Запятнавшим честь своего рода. Вряд ли его попытались бы привлечь за это к суду – даже король, скорее всего, предпочел бы замять дело и не портить отношения с влиятельным графским родом. Но Родгар не мог теперь явиться к собственному отцу, болезненно щепетильному и в вопросах рыцарской доблести, и в вопросах веры. Былые раны не позволили старому графу принять участие в походе самому, но тем большие надежды он возлагал на сына – и Родгар, уезжая на войну, конечно же, искренне клялся не посрамить... Его рассказ ничего бы не изменил. Граф просто не понял бы сына, забывшего свой долг, опозорившего фамильный герб – и хуже того, усомнившегося в догматах веры! – из-за каких-то язычников, которые к тому же все равно уже были мертвы. Пусть лучше считает, что его сын пал в бою и упокоился в безвестной могиле, подобно многим рыцарям, ехавшим за славой, а нашедшим лишь яму в песке. Это будет для старика меньшим ударом.

Поэтому Родгар отправился в дикие западные леса. Туда, где никто не стал бы его искать и никто не узнал бы при встрече. Туда, где всякий волен начать жизнь с нуля и где, как он вскоре убедился, не принято спрашивать о прошлом.

Поначалу он думал поселиться в одном из здешних селений, отвоеванных у вековой чащи. Жить вместе с этими простыми и суровыми мужиками, помогая им своим мечом защищаться от лесной нечисти и лихих людей, тоже порою нападавших на уединенные деревни. Обучить самых ловких и смекалистых военному делу, превратить мужичье с дубинами в дисциплинированный военный отряд, способный дать достойный отпор любому врагу. Но его планы не нашли понимания у местных. Он не мог, да и не пытался, сойти среди них за своего. Его доспехи, конь и оружие стоили больше, чем вся деревня. Он был лордом – то есть одним из тех, от чьей власти они бежали в эти дремучие леса. «Сегодня ты сражаешься плечом к плечу с нами, и это, конечно, недурно. Но завтра ты попросишь, чтобы в благодарность за твой меч и твою науку мы сложили для тебя замок. Послезавтра те из нас, кого ты обучишь и вооружишь, назовутся дружиной и переберутся туда жить, забыв и крестьянский труд, и прежних товарищей – а мы согласимся их кормить, чтобы они нас защищали. А потом они явятся к нам за оброком, уже не спрашивая нашего согласия…»

Не везде ему говорили это в лицо. Кое-где он лишь читал это в угрюмых взглядах лесовиков, угадывал в смолкавших при его приближении разговорах. Но он быстро понял, что ни в одном здешнем селении ему не будут рады. Ему, конечно, везде предложат еду и ночлег, как велят местные обычаи – но вздохнут с облегчением, когда он уедет. Он навсегда останется для этих людей чужим.

И тогда он решил стать тем, кого не бывает. Странствующим рыцарем из легенды, а не из суровой действительности. Помогающим тем, кому больше некому помочь. И уезжающим прочь прежде, чем их благодарность начнет их тяготить и перерождаться в неприязнь.

«Родгар! Они идут сюда!»

«Прячься! Прячься под воду!»

«Так я уже».

«Ты умница, Тилли. Дышится нормально?»

«Да».

«Тогда главное – сиди и не шевелись. Я скажу тебе, когда можно будет выглянуть».

Да уж, он скажет. Будем надеяться, девочку убедил его уверенный тон, хотя все, что он может – это предполагать, причем вслепую. Если бы амулет позволял ему не только слышать ее мысленный голос, но и видеть ее глазами... а еще лучше – глазами ее преследователей... впрочем, нет, не надо – ведь тогда бы, наверное, и они почувствовали его. Но в любом случае бессмысленно обдумывать заведомо отсутствующие возможности...

...Он встретил бродягу в одной из немногочисленных местных харчевен – громоздкой, мрачной и угрюмой, как практически все в этих краях. Когда Родгар вошел, тот сидел над кружкой (давно уже, похоже, пустой) за дальним столом в углу, но вскоре после того, как толстый коренастый хозяин (трактирные служанки здесь были не в чести) принес рыцарю тарелку с жареным мясом (Родгар не удивился бы, узнав, что это медвежатина), серую ноздреватую лепешку и кувшин с элем, бродяга поднялся, не слишком твердым шагом пересек почти пустое по раннему времени помещение и, не спрашивая дозволения, уселся напротив.

Родгар коротко посмотрел на него, ни о чем не спрашивая. Он уже знал, что здесь не принято задавать поспешные вопросы, особенно продиктованные праздным любопытством. Бродяга был высок и тощ; в его фигуре еще можно было угадать следы былой выправки, и Родгар подумал, что, возможно, перед ним еще один дезертир из армии – но ныне он имел самый непрезентабельный вид. Всклокоченная неухоженная борода, грязные спутанные волосы неопределенно-сивого оттенка, давно не знакомые ни с ножницами, ни с гребнем. Из-под этих волос нездорово блестели карие глаза, а испещренный полопавшимися сосудами нос определенно свидетельствовал о давнем пристрастии к алкоголю. Собственно, от бродяги и сейчас несло дешевым вином – вперемешку с запахом немытого тела. Он кутался в старый выцветший плащ, ныне более похожий на серую тряпку, но не дошедший еще, однако, до стадии лохмотьев. Родгар неприязненно подумал, что сейчас у него будут клянчить на выпивку.

Бродяга разлепил шелушащиеся, обметанные лихорадкой губы.

– Ищешь кого-то, рыцарь?

– Никого конкретного, – сдержанно ответил Родгар после короткой паузы. Обращение на «ты» его не задело – он уже привык к тому, что нормы этикета и титулы остались далеко на востоке – но, принимая свое решение «помогать тем, кому больше некому помочь», он вовсе не имел в виду опустившихся пьяниц. – Почему ты спрашиваешь?

– Рыцари в здешних краях – нечастые гости.

Родгар ничего не ответил и принялся резать мясо ножом.

– Могу помочь... в поисках, – произнес бродяга и сунул руку под плащ. Рефлекс заставил Родгара слегка напрячься, хотя он понимал, что едва ли его визави полез за оружием. Действительно, полминуты спустя на стол лег некий небольшой предмет, замотанный в грязную тряпку.

– Что это? – спросил Родгар без интереса.

– Разверни.

– Почему бы тебе самому не сделать это?

– Я не хочу... осквернять эту вещь своим прикосновением, – криво усмехнулся бродяга.

Родгар слегка пожал плечами и не без брезгливости, за краешки, развернул тряпку. Его удивленному взгляду предстал ограненный черный камень – скорее всего, морион – заключенный в тонкую, подобную сети прожилок, серебряную оправу на серебряной же цепочке. Вещица, несмотря на изящество и искусную работу, не была сверхдорогой – все же морион – не бриллиант, а серебро – не золото – но все-таки не вязалась ни с этой тряпкой, ни с жалким обликом бродяги. Родгар поскреб оправу ногтем, проверяя, не крашеная ли это проволока, но его ноготь не оставил разоблачающего следа, да и сохраняющаяся в руке благородная прохлада камня опровергала версию о стеклянной подделке.

– Если ты хочешь продать это, ты не по адресу, – сказал тем не менее Родгар, вновь кладя камень на стол. – Я не занимаюсь скупкой украшений.

– Это не просто украшение, – качнул головой бродяга. – Этот камень позволяет своему носителю слышать зов.

– Какой еще зов?

– Зов тех, кто нуждается в помощи. И находить путь к тому, кто зовет.

Родгар скептически усмехнулся. Ему, как и всякому, доводилось слышать истории о магических камнях, и он знал, что в большинстве случаев это байки. Знал он и то, что не во всех случаях это байки. Церковь, вообще крайне неодобрительно относившаяся к магии, даже издала специальный циркуляр, в числе прочих грехов поминавший «предерзкое владение колдовским камнем, что крадет молитвы, кои не смертному, но лишь единому Господу слышать надлежит». Вот, значит, о каких камнях там шла речь... Впрочем, осуждение церкви теперь менее всего беспокоило Родгара. Церковь со всеми ее институтами, включая грозную Конгрегацию Стражей Веры, осталась там, на востоке, вместе с прочими атрибутами цивилизации. Здешние лесовики, конечно, тоже по большей части числили себя верующими, но от того, во что они веровали, у столичных блюстителей канонов встали бы дыбом волосы вокруг тонзуры. Это была гремучая смесь из ортодоксальных догматов, местных легенд, апокрифов и еретических толкований, диких суеверий, принимаемых за непреложные факты и, напротив, фактов, в цивилизованных областях считающихся дикими суевериями. Практически все, что относилось к магии и лесной нечисти, проходило как раз по последнему разряду. Но это никоим образом не значило, разумеется, что всякий кусок черного кварца, оправленный в серебро, и в самом деле обладает магическими свойствами. Особенно когда его предлагает такой вот... продавец.

– Значит, если я сейчас надену это на шею, в моих ушах раздастся зов о помощи? Я даже знаю, чей. Одного субъекта, которому остро не хватает денег на выпивку...

– Не смейся, рыцарь, – мрачно ответил бродяга. – Ты не знаешь, над чем смеешься. Да, ты услышишь зов. Но только в том случае, если речь идет о жизни или смерти. Или, по крайней мере, взывающий уверен, что это так.

Родгар все с той же недоверчивой усмешкой надел цепочку на шею.

– Под одежду, – инструктировал его бродяга. – Камень должен касаться кожи. Тогда ты услышишь и почувствуешь.

Родгар исполнил и это. Разумеется, ничего нового он не услышал. Мышь скреблась под полом. Потрескивал огонь в очаге. За соседним столом здоровенный детина, заросший до глаз рыжей бородой, бросил на стол обглоданную кость и шумно рыгнул.

– Это же не каждый час случается, – спокойно прокомментировал бродяга, видя его реакцию. – И не каждый день. По крайней мере, в пределах действия камня.

– И как ты докажешь, что не пытаешься меня одурачить?

– Никак, – пожал плечами бродяга. – Поэтому я и не прошу за него много.

Родгар снял камень с шеи.

– Почему ты вообще решил, что мне это интересно?

– А разве нет, рыцарь? – теперь насмешка прозвучала в голосе бродяги, хотя Родгар не мог понять, что она значит.

– Ну и сколько ты хочешь? – спросил он после короткой паузы, всем своим видом давая понять, что не позволит себя обмануть.

– Одну крону.

Родгар удивился. Он ожидал, что цена будет неадекватной, но совсем в другую сторону. Даже если – в чем он почти не сомневался – камень не имел никаких магических свойств, сам по себе он стоил, по меньшей мере, крон десять. Разумеется, по меркам ювелиров цивилизованных областей. В здешних краях хороший плуг или борону – или крепкое копье – ценили больше, чем красивые безделушки, но и здесь наверняка можно было выручить за такой камушек крон пять. Даже здешний трактирщик наверняка согласился бы принять его в уплату по более щедрому курсу. Или бродяга совсем не понимал его цены, или очень спешил от него избавиться, сбагрив чужаку, который сегодня здесь, а завтра – поминай как звали. Что в обоих случаях наводило на мысль...

– Могу я спросить, откуда у тебя эта вещь? – осведомился Родгар, пристально глядя на бродягу. Если когда-то тот и был солдатом, сейчас он не выглядел достаточно крепким для разбойника-душегуба... хотя для того, чтобы отнять у человека жизнь и имущество, совсем не обязательно превосходить его физически.

– Спросить – можешь, – ответил бродяга, давая понять, что ответить он отнюдь не обещает. И настаивать, само собой, бесполезно. Скажет – выиграл в кости, или и вовсе нашел, и поди докажи, что это не так.

– Я не покупаю краденое, – твердо произнес тем не менее Родгар.

– Я это не крал, – пожал плечами бродяга. – Только не заводи снова про «чем докажешь». Цену я назвал, берешь или нет?

Родгар еще раз взглянул на амулет. Что если этот тип все-таки не врет? Шансов мало, но... ведь это именно то, что нужно странствующему рыцарю!

– Что ты будешь делать с этой кроной? – спросил он.

– Пропью, – равнодушно ответил его визави. – А что ты ожидал услышать? «Начну новую жизнь»?

– Я бы на твоем месте подумал об этом.

– Когда окажешься на моем месте, тогда и будешь думать, – бродяга требовательно выставил грязную жесткую ладонь, ожидая монету.

Родгар развязал кошель, но вновь остановился. Представления о чести, оставшиеся от прежней жизни, требовали сказать, что цена несправедливо низкая. С другой стороны, какая разница, сколько пропьет пьяница – одну крону или пять? Дать ему меньше денег будет лишь полезнее для его же здоровья.

– Почему ты сразу не предложишь камень трактирщику? – спросил тем не менее Родгар.

– Мне показалось – тебе он нужнее, – усмехнулся бродяга. Золотой кружок кроны исчез в его грязном кулаке, и он, ничего больше не говоря, поднялся. Однако, вопреки ожиданию Родгара, побрел не к стойке, а на улицу. Родгар повесил камень на шею под рубашку и вернулся к еде.

«Родгар?»

«Да, Тилли! Думаю, теперь ты уже можешь выглянуть. Только медленно и осторожно».

Пауза. Ветер, послушный седоку, перешел с шага на рысь. Чем хороши эти леса – в отличие от южных зарослей, немногочисленных в пустынном климате, но уж там, где они есть, представляющих собой совершенно непроходимое переплетение стволов, ветвей и колючих лиан – здесь, под огромными вековыми деревьями, почти всегда достаточно места, чтобы не только пройти, но и проехать, не пригибаясь. Даже и в ночной темноте.

«Никого нет. Они ушли».

Слава богу! Или... Родгар уже и сам не знал, кого следует славить в таких случаях.

«Ты уверена? Хорошо посмотрела? Они не могут прятаться где-то на берегу?»

«Нет, их нет. Я бы почувствовала. Эти твари так воняют…»

Что да, то да. Особенно когда их разрубишь – в этом Родгар имел возможность убедиться лично. Серо-зеленая слизь, заменяющая лесной нечисти кровь, воняет так, что даже бывалого рыцаря, всякого навидавшегося (и нанюхавшегося) в походе, где падаль быстро разлагается под палящим солнцем, может вывернуть наизнанку.

«Хорошо. Тогда выбирайся на берег, но старайся все-таки не шуметь. Замерзла?»

«Н-нет…»

Ну да, конечно. Все еще не прошедшая боевая ажитация, так это называли армейские костоправы. Человек в таком состоянии может не замечать ни холода, ни боли. Родгар сам видел солдата, бежавшего на кровоточащих культях только что отрубленных ног...

«Ты молодец, девочка».

«Я знаю. Ты уже говорил».

«А тебе палец в рот не клади!» – мысленно рассмеялся Родгар.

«Палец? В рот? Лучше не надо», – серьезно согласилась Тилли.

«Не обращай внимания, это просто выражение такое. Значит, иди теперь вдоль берега и высматривай какое-нибудь укромное местечко, где можно спрятаться до утра».

«А утром прибудешь ты?»

«Я... ну, может быть, не утром, а чуть попозже. Но это не важно. Ты, главное, не бойся. Самое страшное уже позади. Я обязательно приеду и спасу тебя!»

Неужели на сей раз у него действительно получится?

...В том, что амулет работает, он убедился буквально на следующий день после покупки. Точнее – на следующую ночь. Его разбудили отчаянные крики: «Пожар! Пожар! Горю!» Родгар со всей стремительностью солдата, привыкшего просыпаться по тревоге, вскочил с широкой лавки (в сельской избе, куда он попросился на ночлег, нашлась лишь такая свободная кровать), перепугав хозяев и вызвав рев их младшего ребенка – но никакого пожара не было. Ни в этом доме, ни в соседних. Лишь тогда Родгар вспомнил о камне, болтавшемся на груди; теперь он пульсировал темно-багровым светом и, сжав его в кулак, Родгар снова услышал вопли – а заодно и неведомым ему прежде образом почувствовал, откуда они исходили. Направление... и примерное расстояние.

Впрочем – они затихли прежде, чем он успел что-нибудь предпринять. Да и что он мог сделать? Камень вновь стал холодным и черным, и Родгар вернулся на лавку, заверив хозяев, что ему просто приснился дурной сон.

Утром, провожаемый их все еще неприязненными взглядами – «вот же послал черт ненормального на ночлег!» – он выехал в том направлении, что так ясно представилось ему ночью. И лишь к вечеру добрался до той самой деревни.

Запах гари все еще чувствовался в воздухе, и найти пепелище не составило труда. От когда-то крепкой избы осталась лишь печь и одна стена, которую соседи, передавая по цепочке ведра, сумели залить водой. Любопытствующему чужаку неохотно пояснили, что пожар случился накануне ночью, должно быть, уголь выпал из печи через неплотно закрытую дверцу. Вся семья успела выбежать на улицу – за исключением парализованного деда, который не мог выбраться сам. Ни сами домочадцы, ни уж тем более их соседи не рискнули лезть в пламя, чтобы попытаться спасти его. Ясно было и то, что дом обречен; все усилия селян были брошены на то, чтобы не позволить огню перекинуться на соседние дома. Это им удалось, и это было немалой удачей. От старика, само собой, остались лишь обгорелые кости.

Потом был мальчишка, утонувший в лесном озере. Тоже слишком далеко – Родгар находился в паре десятков миль, когда услышал его полный ужаса зов. Потом – дровосек, задавленный упавшим деревом; и он испустил дух раньше, чем Родгар мог до него добраться, даже если бы рыцарю и удалось сдвинуть с места тяжеленный ствол. Потом...

Лишь один раз он все-таки успел. Это был охотник – так он, по крайней мере, назвался – провалившийся в берлогу. Берлога была пустой и заброшенной, но охотник сломал ногу и не мог выбраться. Родгар скакал полдня и всю ночь, давая лишь краткие передышки коню – и вытащил-таки бедолагу. Оказалось, кстати, что нога вовсе не сломана, а лишь вывихнута. Родгар вправил вывих и предложил подвезти спасенного до его деревни – Ветер был могучим конем и выдержал бы двоих – но охотник поблагодарил и сказал, что теперь немного отдохнет и сможет дойти сам. Родгар не стал настаивать. Никогда не навязывай свои благодеяния – этот урок он уже усвоил.

Потом были новые неудачи. Баба, пошедшая по грибы и растерзанная волками... мужик, увязший в трясине (этот умирал особенно долго и страшно, причем Родгар слышал его еще пару минут после того, как густая мутная жижа сомкнулась над его головой)... еще один, укушенный змеей (этого Родгар даже застал еще живым, но помочь не мог уже ничем)... Всегда слишком далеко, слишком мало времени, или не удавалось установить двустороннюю связь, или вообще не было никакой возможности для спасения.

В последний раз это были две девушки, две сестры, на которых напали разбойники. Наконец-то не слепые силы природы, наконец враг, которого можно сразить мечом – но и тут у Родгара не было никаких шансов успеть. Когда он доскакал, нашел лишь обнаженные трупы. Промежность в крови, горло перерезано. Неподалеку валялись еще два мертвеца, мужчины, молодой и постарше – не то отец и брат, не то просто односельчане, вызвавшиеся охранять девушек в пути. Увы, этой охраны оказалось недостаточно.

Но на сей раз, по крайней мере, Родгар мог отомстить. Он поскакал по следу разбойников, которые особо и не скрывались, чувствуя себя в лесу полными хозяевами. На следующий день он настиг шайку. Их было полдюжины, но пешие с кистенями, ножами и дубинами мало что могли противопоставить хорошо обученному конному рыцарю в доспехах и с мечом. Он порубал их всех.

В последнем узнав некогда спасенного им «охотника».

Это воспоминание было совсем свежим. Возвращаясь от логова бандитов, Родгар не успел засветло добраться до жилья и вынужден был заночевать в лесу. Что проделывал уже не впервые и что его не пугало – Ветер чуял опасность и способен был предупредить хозяина не хуже сторожевой собаки. Но опасность вновь грозила не ему. Именно в эту ночь он был разбужен криком Тилли...

«Родгар!»

«Да, Тилли!»

«Я залезла на дерево».

«Хм... это не очень хорошая идея. Во-первых, эти твари тоже умеют лазить по деревьям. А во-вторых, если ты заснешь, ты свалишься».

«Не свалюсь. Тут удобно. А если что, я могу перебраться по веткам на соседнее».

«Но если монстров будет несколько, они могут полезть на несколько деревьев одновременно».

Если у них, конечно, хватит ума. Но никогда не стоит недооценивать противника.

«Думаю, сверху я замечу их раньше, чем они меня. Но вряд ли они придут сюда. Они потеряли мой след».

Те самые, может, и да. Но это не значит, что в лесу нет других. Да и обычные медведи тоже по деревьям лазают.

Но, с другой стороны, разве для маленькой девочки в ночном лесу существует хоть какое-то безопасное убежище? Таковым не стал даже ее собственный дом... Так что дерево, дающее хороший обзор и сохраняющее путь для бегства, возможно, и в самом деле не худший вариант.

«Ладно, Тилли. Оставайся пока там. Но будь осторожна. Держи ушки на макушке».

«А как же иначе?»

«Вот и умница».

Умница еще и потому, подумал Родгар, что поверила ему – бесплотному голосу, звучащему в ее голове. Не сочла его ни сумасшествием, ни дьявольским искушением, как некоторые взрослые, которым он тщетно пытался помочь. Хотя обычно ум – это как раз способность сомневаться, а не верить (теперь Родгар мог позволить себе такие еретические мысли), но сомнения тоже хороши в меру. Сомнение есть признак ума, когда оно не позволяет догматически уверовать без доказательств, но оно же есть признак глупости, когда оно отвергает доказательства, противоречащие ранее усвоенному догмату. Отвергает наблюдаемые факты, какими бы необычными они ни казались... Вопреки, заметим, всякой логике – эти же самые люди только что мысленно взывали о помощи, а услышав ответ – решают, что он от дьявола. Зачем тогда, спрашивается, взывали? И к кому, в таком случае – не к дьяволу ли? Ибо знали, что взывать к богу заведомо бесполезно... Ох, хорошо, что его не слышит Конгрегация Стражей Веры!

Действительно, кстати, хорошо. Что, если у них тоже есть или появятся какие-нибудь амулеты, позволяющие слышать человеческие мысли? Причем не только те, которые человек транслирует сознательно... Родгар не знал, существуют ли такие на свете – но вдруг? Одна надежда на то, что Стражи считают любую магию греховной – но эта надежда, по правде говоря, слабая. Чем строже запрет или правило, тем с большей легкостью его нарушают его же ревнители ради него же самого. Заповедь «не убий» тут нагляднейший пример...

Родгар не задумывался об этом прежде. Он был воином, а не философом. Задача воина – исполнять приказ... исполнять не думая, да. Точнее, не совсем – ибо глупый воин, и уж тем более, глупый офицер, который сам должен командовать своими людьми, мало того что долго не живет, так еще и гибнет (и губит других) бездарно. Но весь его ум должен крутиться вокруг вопроса «как?» и немедленно отключаться при приближении к вопросу «зачем?». К отработке этого умения, собственно, и сводится вся воинская дисциплина... Но месяцы странствий в одиночестве, без надежды вернуться к прежней жизни, поневоле способствуют размышлениям. Размышлениям, изменившим его сильнее, чем любые шрамы от вражеских клинков. Если его отец считает сына погибшим, это, пожалуй, не так уж далеко от истины. Прежний рыцарь Родгар, наследник прославленного титула и защитник Истинной Веры, действительно умер там, в Эль-Хурейме. По дремучим лесам Запада теперь странствует совсем другой человек.

Человек, которому очевидна, например, абсурдность самой идеи защиты Истинной Веры. Если вера истинна и бог – всемогущ, в каких защитниках он может нуждаться? Если же он в них нуждается, значит, он не всемогущ и вера – ложна. Если бог всемогущ, зачем ему вообще утверждать свою религию через насилие – будь то хоть мечи и стрелы, хоть небесные громы и молнии? Дело даже не в том, что это противоречит его же заповедям, а в том, что это попросту бессмысленно – как бессмысленно взламывать дверь хозяину, у которого есть ключ. Он может обратить все народы в свою веру одним лишь собственным изволением – или, если он так ценит их свободу воли, продемонстрировать им неопровержимые доказательства. Если же он этого не делает, это означает одно из трех – либо его вообще нет, либо он бессилен, либо, наконец, он совершенно не желает обращать в свою веру другие народы, и тогда самозваные «защитники», пытающиеся делать это от его имени, как раз и есть прямые нарушители божьей воли...

Когда Родгар впервые пришел к этим умозаключениям, больше всего его поразила не их еретичность. Его поразила их простота и ясность – и то, что миллионы людей, причем не только его соотечественников, но и «неверных», с не меньшим остервенением сражающихся за собственную религию, не понимают столь очевидных вещей. Предпочитают лить реки крови, лишь бы только не понять их. Да, конечно, очень часто высокие слова о святынях служат лишь прикрытием жажды трофеев, титулов, славы. Но ведь многие верят вполне искренне. Он сам еще пару лет назад кинулся бы с мечом на себя теперешнего, услышав такие речи...

С детьми проще. Их разум все еще открыт миру. Они еще готовы воспринимать факты такими, каковы они есть, а не такими, какими их положено считать. До тех пор, пока взрослые не убьют у них эту способность – по крайней мере, у большинства из них. Родгару хотелось верить, что Тилли – принявшая его руководство, но в то же время готовая отстаивать свою позицию, а не подчиняться бездумно – как раз из меньшинства. Что она сохранит независимость мышления – здесь ей, кстати, это будет проще, чем в цивилизованных областях. Хотя, конечно, и эти дикие леса когда-нибудь перестанут быть дикими, а значит, лет через двадцать Стражи Веры доберутся и сюда...

Впрочем, чудовища и хищники могут добраться до нее куда раньше.

«Родгар?»

«Да, Тилли!»

«Мне... уже можно плакать?»

Лучше бы, конечно, отложить все эмоции на потом. На время, когда она будет в безопасности. Но для девятилетней девочки, только что потерявшей и мать, и отца, она и так держится фантастически.

«Можно. Только так, чтобы тебя не услышали».

«Я тихонько».

«И... постарайся все-таки... не зацикливаться на том, что случилось, – здесь бы следовало прибавить традиционное утешение про папу и маму на небесах, но Родгар не мог заставить себя сказать то, во что больше не верил сам. – Думай о будущем. У тебя впереди вся жизнь. Но для этого нужно, чтобы никакие твари не добрались до тебя раньше меня».

«Я понимаю».

«Ты обязательно должна дождаться меня. Я на тебя надеюсь».

«Я дождусь, – она сделала паузу, возможно, всхлипнула, но при мысленном общении он не мог это услышать. – Я не подведу тебя, Родгар».

Родгар подумал, стоит ли, однако, ему самому спешить прямо сейчас. Его решение отправиться в путь немедленно, как только он понял, что Тилли можно спасти, было... ну, не сказать, что чисто эмоциональным, скорее это была нормальная реакция солдата, который по тревоге сначала начинает действовать, согласно уставу и полученным тренировкам, а уже потом – обдумывать и разбираться. И это оправданно, ибо на войне и вообще в критической ситуации лучше действовать неправильно, чем не действовать никак. Но вот теперь, когда он уже успел хорошо прочувствовать разделяющее их с Тилли расстояние, пришла пора обдумывания и выбора оптимального плана. За сутки ему никак не добраться до девочки. Минимум двое (с учетом минимально необходимого отдыха ему самому и коню), если по дороге. Беда только в том, что он не знает, где здесь ближайшая дорога, ведущая в нужном направлении – если таковая вообще есть. Некоторые из этих затерянных в лесах сел, промышляющие больше охотой и сбором дикого меда, нежели традиционным крестьянским трудом, живут настолько обособленно, что к ним и дорог-то не существует. А карт здешних мест, наверное, вообще нет в природе.

Ну а напрямик по лесу – это скорее три дня, и то в лучшем случае – если он не упрется в болото или бурелом, чего тоже нельзя исключать. С другой стороны, Тилли не обязательно сидеть на одном месте, она может двигаться ему навстречу... но тут надо решить, что безопаснее. Так или иначе, ему еще придется делать привалы, и неоднократно. А ехать все-таки лучше днем, а не ночью. Поэтому разумно было бы сейчас спокойно доспать, а утром продолжить путь.

Но, поразмыслив еще немного, он все же не стал останавливать коня. Все равно сейчас он уже слишком возбужден, его организм настроен на боевой лад, и быстро он не заснет. А значит – зря потеряет время, ворочаясь. Нет, останавливаться стоит тогда, когда он почувствует, что заснет мгновенно.

В ночном лесу по-прежнему было тихо. Несколько раз Родгар, правда, слышал шорох и треск, но всегда – удалявшийся. Ночные существа, кто бы они ни были, предпочитали убраться с пути его коня. На самом деле даже в этих дремучих лесах не так уж много обитателей, готовых первыми напасть на человека, тем более – на всадника с конем. Большинство предпочтут не связываться, особенно летней порой, когда в лесу хватает более безопасных способов прокормиться. Хотя, конечно, особо крупная волчья стая может и попытать счастья. Ну или если наткнуться на медведицу, у которой где-то рядом медвежонок. А вот медведь-самец – нет, тот удерет. Этот большой и свирепый зверь на самом деле трус. (Последнее обстоятельство стало для Родгара даже отчасти обидным открытием – ведь медведь был изображен на его родовом гербе. Впрочем, после того, как он ознакомился на юге с истинными повадками львов, красовавшихся на королевских знаменах... Да и, к тому же, он сам лишил себя права и на это имя, и на этот герб.)

Ну и лесная нечисть, конечно же. Эти нападают не потому, что голодны (собственно, до сих пор достоверно неизвестно, людоеды они или нет, хотя молва им, конечно, это приписывает) и не потому, что испуганы внезапной встречей. А просто по принципу «увидел человека – убей». Родгар понимал, что, вполне возможно, по пути к Тилли ему придется сразиться в одиночку с целой кучей этих тварей – с теми, что уничтожили деревню девочки, или другими. Он не боялся этой битвы, но и не считал подобную перспективу пустяком. Ему уже несколько раз доводилось биться с нечистью вместе с селянами, чье доверие он тщетно пытался завоевать, но еще ни разу – одному. Он знал, что четырехдюймовые когти на руках и ногах тварей, острые и прочные, как ножи, с легкостью вспарывают кожаные и войлочные куртки – единственные доспехи, доступные крестьянам – но бессильны против стальных лат, в то время как плоть чудовищ, в свою очередь, хорошо рассекается рыцарским мечом. Но размеры и силу тварей никоим образом не следовало недооценивать. Их удар, пусть не способный пробить доспехи, вполне мог выбить рыцаря из седла, а падение с коня на землю в латах – малоприятный опыт даже на турнире, где на упавшего не накидывается немедленно толпа кровожадных монстров в два человеческих роста... Да и, к тому же, в бою Родгар должен был бы заботиться не только о собственной безопасности. Его коня не защищали никакие доспехи. А еще хуже выйдет, если ему придется вступить в бой, когда за спиной у него уже будет сидеть Тилли...

Впрочем, пока что никто не тревожил Родгара. Однако перед рассветом лес окутался густым туманом, и он понял, что благоразумнее будет все же сделать привал. Расседлав Ветра, он почувствовал, как волной накатывает отогнанная было сонливость. Вот и хорошо. Он дал себе команду проснуться через два часа. Но его разбудили раньше.

«Родгар!»

«Да, Тилли! – его пальцы нащупали рукоять меча прежде, чем мозг осознал, что пока это бесполезно. – Что у тебя случилось?»

«В смысле, сейчас? Нет, ничего. Просто хотела сказать тебе “с добрым утром”».

Туман еще висел белой кисеей между деревьями, но его уже просвечивали солнечные лучи. Скоро развиднеется. И день, похоже, будет ясным, первая половина точно.

«А... да, конечно. С добрым утром, Тилли».

Да уж – добрее некуда, для девочки, потерявшей все... Хотя – она все еще жива. Единственная из всего села. А значит, утро и в самом деле доброе.

«Я тебя напугала? Извини, я не хотела».

Родгар усмехнулся. Представить себе, что девятилетняя девочка может напугать рыцаря, прошедшего войну... Впрочем, так оно всегда и бывает. Как бы мы ни были сильны – как только мы принимаем на себя ответственность за кого-то, мы становимся уязвимы. Столь же уязвимы, как он или она.

«Все в порядке, Тилли. Как ты? Поспала немного?»

«Да. И, как видишь, никуда не свалилась! – добавила она с торжеством. – К моему дереву тоже никто не подходил. Никаких свежих следов внизу. Еще я видела на дереве белку, но не смогла ее поймать».

«Не стоит ловить белок, – заметил Родгар. – Они только выглядят мило, а на самом деле могут больно укусить».

«Я знаю. Но я проголодалась».

Он не сразу понял, что она имеет в виду.

«Ты хотела поймать белку, чтобы ее съесть?»

«Ну да. У меня ведь больше нет папы, который ходит на охоту».

Ну да, конечно. Местные охотники добывают в том числе и белок. Само собой, не ради мяса, а ради меха – особо меткие умеют попадать из лука белке в глаз, не повреждая шкурку. Но Родгар никогда не задумывался, что они делают с тушками. В самом деле – зачем выбрасывать готовое мясо? На вкус бельчатина, наверное, не хуже крольчатины. Тилли – дитя лесовиков, и на многие вещи она смотрит проще и практичнее, чем ее ровесницы за стенами городов и замков. К примеру, Сандру перспектива съесть «симпатичную белочку» повергла бы в ужас, а уж если учесть, что есть ее пришлось бы сырой – Тилли ведь нечем развести огонь...

«Ладно, Тилли, не расстраивайся. Одной белкой все равно сыт не будешь».

«Все лучше, чем ничего».

«Ты не заметила, не выскочила ли белка из какого-нибудь дупла? У нее там могут быть припрятаны орехи».

«Я посмотрю. Думаю, на таком большом дереве должно быть дупло».

Ровесницы. Родгар напомнил себе, что на самом деле Сандра – вовсе не ровесница Тилли. Это он все еще воспринимает сестренку, как девятилетнюю, какой видел ее в последний раз – но на самом деле Сандре уже пятнадцать. Отец, быть может, уже выдал ее замуж – или сделает это в ближайшее время. Дабы еще при жизни удостовериться, что его род не угаснет. Раз прямая мужская линия прерывается на Родгаре, титул должен перейти к мужу его сестры. Но, конечно же, старый граф не будет хвататься за первого попавшегося дворянчика и подберет для дочери достойную такого титула партию. Какого-нибудь высокородного лорда; возможно – вернувшегося со Священной войны. Вернувшегося, разумеется, героем, а не дезертиром, получившего на это разрешение короля...

«Ах, графиня, какое чудесное у вас ожерелье!»

«Спасибо, баронесса. Это свадебный подарок моего мужа».

«Восхитительная вещица. Какая тонкая работа! Не поделится ли он с моим супругом адресом ювелира, у которого делал заказ?»

«Он не заказывал это ожерелье. Он взял его как боевой трофей. В каком-то Эль... Эль-Хурейме, кажется, если я правильно запомнила это варварское название».

«Ах, графиня, я вам так завидую! У вас такой доблестный муж! Не то что мой тюфяк, которого не выгонишь из замка даже на охоту! Представьте себе – дворянин, за всю жизнь не убивший даже кабана!»

И собеседницы, конечно, даже на миг не задумаются о той, чью шею это ожерелье украшало прежде. И что стало с ней и ее детьми.

И, наверное, хорошо, что не задумаются. Разве он не хочет своей сестре счастья? Разве он пожелал бы ей... своей собственной судьбы?

«Родгар, я нашла дупло! Но орехов там нет…»

«Ну ладно, ничего страшного».

«Зато там целых четыре яйца!»

«Отлично! Аккуратно надколи их и выпей содержимое».

«Да уж разберусь!»

«Извини, Тилли, – улыбнулся Родгар. – Забыл, какая ты уже большая девочка».

Последние клочья тумана истаяли в утренних лучах, хотя трава была еще сырой. Родгар оседлал невозмутимого Ветра и взобрался в седло (романтический герой непременно «вскочил» или даже «взлетел» бы в седло, но проделать такое в доспехах не так-то просто). Конь сразу же взял хороший темп. Лошадям нужно меньше времени на отдых, чем людям, и Родгар с усмешкой подумал, что какой-нибудь поп непременно указал бы на это обстоятельство как на доказательство мудрого промысла Господа, предназначившего коней в услужение человеку. Но если бы лошадь и в самом деле была специально создана с этой целью, зачем бы ей тогда спать меньше, чем людям? Вполне достаточно было бы спать столько же. И вообще – почему в таком случае лошади не рождаются с седлами и стременами на спинах? Почему их приходится объезжать и учить? Да и, если вдуматься – разве есть в мире хоть что-то, что выглядело бы созданным специально для человека? Чтобы вот просто протянул руку и взял – и не надо было ни выращивать, ни удобрять, ни искать, ни ловить, ни обрабатывать, ни лезть на дерево, ни чистить от скорлупы или шкуры, ни выплевывать семечки и кости... Нет. Ничего. Священник, конечно, сказал бы, что и это – промысел, ибо сказано – «в поте лица будете добывать хлеб свой…» За то, что кто-то когда-то съел яблоко. Вот, кстати, это яблоко как раз было из серии «протянуть и взять». Если бог так не хотел, чтобы его ели, что мешало ему сделать ветку на пару ярдов повыше? Сделать само яблоко неаппетитным, вонючим и кислым, в конце концов? Но нет – он сделал все словно специально для того, чтобы его завет был нарушен. Чтобы иметь повод для наказания. Для вечного наказания всего человеческого рода...

С таким богом и поведение защитников его веры не выглядит удивительным. Яблочко от яблони, вот уж воистину... Или – на самом деле все наоборот? Вся эта история с яблоком – а затем и с потопом, и с испепеленными городами – придумана лишь затем, чтобы ссылками на божественный пример оправдать человеческую жестокость?

«Тилли! – позвал Родгар. – Ты все еще на дереве?»

«Да, но думаю спуститься. Мне надоело тут сидеть. И к тому же тут было только одно гнездо, и воды тут тоже нет».

Да. Может, оставаться на дереве для нее и было бы безопасней, но заставить ее просидеть там три дня без воды и еды было бы чересчур.

«Внизу все спокойно?»

«Да».

«Хорошо, спускайся. Только сначала посмотри так далеко, как сможешь – путь на юго-восток свободен?»

«Что такое юго-восток?»

«Восток – это где всходит солнце, а юг – где оно бывает в полдень. Тебе нужно выбрать направление примерно посередине между этими двумя. Я на юго-востоке от тебя, но пока еще далеко. Мы встретимся быстрее, если ты пойдешь мне навстречу – но только если это не слишком опасно».

«Вряд ли там опаснее, чем где-нибудь еще в лесу».

«Тебе не придется проходить мимо твоей деревни? Вряд ли чудовища все еще там, но…»

«Нет, она на... как называется юг наоборот?»

«Север».

«Она осталась на севере».

«Хорошо».

И особенно хорошо, что она не увидит того, что могла бы там увидеть. Родгару на миг представился образ его собственных родных, располосованных на куски четырехдюймовыми когтями лесной нечисти, и он даже замотал головой, отгоняя видение. А ведь в его случае это всего лишь игра воображения...

«Я внизу», – доложилась Тилли.

«Знаешь, как выдержать направление и не заблудиться, даже если солнца не видно? Выбираешь ориентир, скажем, приметное дерево, и идешь к нему. Потом выбираешь следующий…»

«Родгар, – судя по тону, она улыбалась, – я всю жизнь в лесу живу».

«Извини, недооценил. Я вот не всю жизнь... Вот еще что. Надо бы тебе хоть чем-то вооружиться».

«Вооружиться?»

«Ну, конечно, ничто серьезное ты изготовить не можешь, но хотя бы простую рогатину. Крепкую палку с разветвлением, чтоб было два острых конца. Концы можно заострить о какой-нибудь камень. От нечисти такой штукой, конечно, не отбиться, но какого-нибудь зверя поменьше шугануть можно. И рыбу ей можно бить. А еще – дорогу в траве прощупывать, чтоб на змею не наступить».

«Хм... я поищу подходящую палку».

Взрослые лесовики – самые смелые и сильные, конечно, – ходят с рогатиной даже в одиночку на медведя. Медведь – он ведь не только трус, он еще и злобный дурак: уж если он попер на тебя, то сам насаживает себя на рогатину – достаточно лишь упереть тупой конец в землю или, лучше, в дерево. Но маленькой девочке такое, конечно, не под силу. Достаточно будет, если она изготовит рогатину в половину или треть от нормальной – чтобы отпугнуть какого-нибудь, допустим, обнаглевшего одинокого волка, этого хватит. Хотя против стаи опять-таки не спасет... Впрочем, не стоит думать о худшем заранее. То есть, конечно, о худшем надо думать заранее – тогда, когда это помогает это худшее предотвратить. А когда все зависит лишь от случайного везения...

Вскоре Тилли отчиталась, что сломала подходящую ветку и заострила ее концы.

Солнце поднималось все выше. В лесу приятно пахло смолой и хвоей; елки и сосны росли здесь вперемешку с лиственными деревьями. Весело чирикали птицы.

«Впрочем, – подумал Родгар, – это только нам кажется, что весело. Но откуда мы можем знать? Может, на самом деле они ругаются последними словами на своем птичьем языке». Да, одиночество и в самом деле сделало из него философа, задумывающегося о том, что обычно не приходит людям в голову...

«Родгар, а каково это – быть странствующим рыцарем?»

«Ну…» – он замялся. Ему не хотелось рассказывать девочке, у которой и без того хватало поводов для грусти, что на самом деле это совсем не веселое занятие. И еще недавно он был близок к выводу, что оно вообще бесполезно.

«Я вот никуда еще не странствовала из своего селения, – продолжила Тилли, не дождавшись вразумительного ответа. – Сейчас, пожалуй, первый раз. А ты далеко странствовал?»

«Далеко, – улыбнулся Родгар. – Гораздо дальше, чем ты сейчас».

«До самого края леса?»

«Вообще-то еще дальше».

«Разве за краем леса что-то есть?» – удивилась Тилли.

Он вновь улыбнулся ее наивности.

«Много чего. Ваш лес, на самом деле, не так уж велик, если сравнивать с миром в целом».

«И ты везде побывал?»

«Нет, конечно. На это, наверное, не хватит всей жизни. Но сюда я прибыл с юга. С юга-востока, если быть точным…»

«Да, ты говорил».

«Нет, это не тот юго-восток, где я сейчас. Это во много раз дальше. Там... все другое. Там очень жарко, даже зимой не бывает снега. Деревьев почти нет, не считая отдельных рощиц в оазисах и искусственно орошаемых садов. Мало воды. Пустыня».

«Нет деревьев? – для Тилли это было, похоже, сродни заявлению, что в какой-то стране нет неба. – И что такое эта пустыня?»

«Песок. Камни. Почти ничего не растет, лишь кое-где – чахлые колючие кустики…»

«Зачем же ты отправился странствовать в такое жуткое место?»

«Чтобы сражаться», – вздохнул Родгар.

«С чудовищами?»

Да, мрачно подумал он. С чудовищами. Плечом к плечу.

«Так мне сказали, – ответил он, дабы не вдаваться в теологические и политические материи. – Но все оказалось не так... точнее, – он вновь вспомнил шевелящийся обрубок, в который превратили барона Грюнхардта, – не совсем так. И тогда оттуда я отправился сюда. Здесь, по крайней мере, чудовища настоящие».

«Лучше бы они были ненастоящие!»

«Да, конечно, – спохватился он. – Но раз уж они здесь есть, здесь я, по крайней мере, могу кому-то помочь. Без всяких оговорок и не терзаясь потом муками совести. Тебе например».

«А ты уже многим помог?»

«Нет, – он вновь не нашел в себе сил соврать. – Но я пытался. Наверное, я плохой странствующий рыцарь».

«Ты хороший!» – решительно возразила Тилли.

«Спасибо, – улыбнулся он. – Я ценю твое доверие».

Впрочем – кому еще ей доверять?

«Теперь все получится, Тилли, – сказал он. – Теперь не сорвется».

Хотел бы он сам быть в этом уверенным.

Около полудня Родгар выехал на поляну, где в траве журчал родник, и остановился на привал. Он напоил коня и напился сам, затем доверху наполнил обе фляги и распаковал початый копченый окорок – трофей, захваченный у разбойников. На самом деле это был не единственный его трофей. Деньги, что были у бандитов при себе, – очевидно, награбленные – тоже достались ему. Родгар понимал, что уже не сможет отыскать их законных владельцев, но и просто бросить их вместе с трупами грабителей было бы тем более глупо. Может быть, ему удастся потратить их на какое-нибудь благое дело. Если же нет – что ж, со временем он потратит их на себя. В давние времена его совесть возмутилась бы против подобной идеи, но теперь он понимал, что это всего лишь разумно. И уж куда более благородно, чем те «боевые трофеи», которыми доблестное рыцарство набивало походные сумки и сундуки в городах типа Эль-Хурейма.

Краем глаза Родгар уловил какое-то движение; одновременно коротко фыркнул Ветер. Быстро повернув голову, рыцарь увидел молодого оленя, вышедшего на край поляны. Некоторое время человек и зверь рассматривали друг друга: олень – с пугливым любопытством, готовый в любой миг сорваться с места, Родгар – со снисходительной улыбкой. Окорока маловато, если все три дня придется ехать по лесу, а потом еще невесть сколько выбираться к ближайшему уцелевшему селению или корчме, кормя заодно и девочку, но у Родгара не было лука – этим оружием он не владел. Лук – оружие легкой кавалерии (или пехоты, если речь о длинных луках), а не тяжелой рыцарской конницы. Рыцарь скачет в бой с копьем, которое ломается после первого же удара, и дальше продолжает сражаться мечом или топором (некоторые, впрочем, предпочитали шипастую палицу-моргенштерн). Хорошо для боя с противником, жаждущим сразиться, плохо для охоты на пугливую дичь. Так что Родгар не добывал пропитание охотой в этом охотничьем краю. В крайнем случае он мог поставить силки на птицу или мелкую живность, но чаще покупал еду в харчевнях – мясо здесь стоило очень дешево, заметно дешевле хлеба – или довольствовался бесплатным угощением, предписанным местными обычаями гостеприимства. Теми самыми обычаями, по которым вечером тебе предложат стол и постель (особенно если уже темнеет – нельзя оставлять человека на ночь в лесу, где бродит кровожадная нечисть!), но будут рассчитывать при этом, что утром ты не станешь задерживаться.

Деньги у Родгара, даже если не учитывать его свежий трофей, пока еще были – несмотря на то, что, покидая армию в одиночку и тайком, он бросил в обозе все свое имущество (не самое бедное имущество графского сына). На радость слугам и оруженосцам, очевидно, – которые формально, конечно, обязаны были возвратить все до гроша его отцу, однако Родгар сильно сомневался, что они так и поступили. Но, уже покидая южные земли, он продал свой фамильный перстень местному ювелиру из обращенных, то есть принявших веру завоевателей. Этих людей положено было считать живым символом торжества Святой Церкви и «новыми возлюбленными братьями нашими» (впрочем, одновременно Конгрегация следила за ними с особым тщанием, подозревая в ложном обращении и тайном практиковании прежней веры) – однако Родгар не мог заставить себя думать о ювелире иначе, чем как о предателе. Если у него, или у какого-то из его покупателей – который, конечно, сразу укажет на продавца – найдут графский перстень, то почти наверняка обвинят в убийстве и ограблении рыцаря (в лучшем случае – в скупке краденого), ибо ни один дворянин, даже находясь в положении крайней нужды, не продаст подобную фамильную реликвию. И мысль о том, какими последствиями обернется для этого толстого плешивого коротышки со сладкой восточной улыбкой его жадность (а предложенная им цена была явно заниженной), доставляла Родгару мстительное удовольствие. Впрочем, скорее всего этот тип, достаточно ушлый, чтобы вести бизнес при любых властях, поспешил сразу же переплавить золотое кольцо и вставить камень в новую оправу...

Где-то в лесу хрустнула ветка, и олень тут же умчался в чащу, мелькая коротким белым хвостом между деревьями. Родгар насторожился. Ветер тоже раздул ноздри и повернул голову, но не выказывал более явных признаков беспокойства. Некоторое время рыцарь всматривался в лес, но так и не заметил – и больше не услышал – ничего примечательного. Если что-то и бродило там, оно явно не решалось напасть. Тем не менее Родгар решил не задерживаться на этом месте. Если это был зверь, он, скорее всего, просто ушел прочь. Но если за одиноким путником на поляне следили из чащи чьи-то иные глаза... кого-то похуже зверя... тогда этот кто-то мог вернуться с подкреплением. И не то чтобы Родгар этого боялся, но отвлекаться на лишние стычки ему сейчас ни к чему. Его главная задача – как можно скорее добраться до Тилли.

«Родгар, у тебя все в порядке?»

«Конечно, Тилли. Почему ты спросила?»

«Просто... мне показалось, что ты чем-то встревожен».

Черт. Не хватало, чтобы она начала воспринимать мысли, которые он и не думал ей транслировать. Раньше такого не случалось. Впрочем, раньше он ни с кем не общался через камень так долго – уже полдня. Все, кого он пытался спасти до этого, умирали быстрее. Может быть, со временем происходит какая-то притирка... Хотя нет – с разбойником, провалившимся в берлогу, он был на связи еще дольше, и никаких подобных эффектов. Но это было давно. Может быть, от длительного пользования камнем, пусть даже и с разными людьми, выросла его собственная... способность? Как регулярные тренировки с мечом – тебе кажется, что ты наносишь удары с прежней силой, а на самом деле она уже увеличилась даже незаметно для тебя... Или дело не в нем, а в особой чувствительности самой Тилли? Или в них обоих?

«Просто какой-то зверь прошел мимо, но он уже ушел, – Родгар снова взобрался в седло. – А как у тебя дела?»

«Иду тебе навстречу, – бодро отрапортовала Тилли. Да, он и сам чувствовал, что расстояние между ними постепенно сокращается – в том числе оно продолжало сокращаться и во время его привала. – Видела змею, но она убежала под корягу».

«Уползла, – автоматически поправил Родгар и тут же спохватился: – Ты что, специально за ней гналась?!»

«Их же едят?»

«Ну... в принципе едят. Там, на юго-востоке. Там свежая змеиная кровь даже считается целебной, хотя наш полковой лекарь говорил, что это языческое суеверие. Но факт, что у змей ядовиты только головы, а остальное можно есть…»

«Нет, – авторитетным тоном возразила Тилли, – эта была не ядовитая».

«Ядовитая или нет, лучше тебе не гоняться за змеями, – решительно заявил Родгар. – Ты что, так быстро снова проголодалась?»

«Пока нет, но надо же заботиться о будущем», – серьезно, как взрослая, ответила Тилли.

«Лучше поищи не змей, а какие-нибудь грибы или ягоды».

«Разве их едят?» – на сей раз, в отличие от вопроса про змей, в голосе Тилли прозвучало неприкрытое удивление.

«Неужели ты никогда не собирала грибы и ягоды?! – изумился в свою очередь Родгар. – Я думал, для девчонки из лесной деревни летом это чуть ли не основное занятие».

«Папа и мама говорили, что их нельзя есть».

«Ну, конечно, среди них тоже есть ядовитые... но съедобных все-таки много, я думал, ты их все наперечет знаешь. Я-то нет, я же не из этих мест... там, где я родился, тоже есть леса, но другие…»

А может, в этом-то и дело, подумал Родгар. Здешние леса куда более суровы и неприветливы к человеку, чем в цивилизованных краях. Может, здешние грибы и ягоды и в самом деле не подходят в пищу... хотя нет, он вспомнил, что уже в этих краях ему приходилось есть грибные блюда, хотя он никогда не собирал лесные дары сам – и потому, что действительно не разбирался в здешних видах, и потому, что... не рыцарское это занятие. Он привык ездить на коне, а не заглядывать под каждый листик и кустик. Скорее, родители Тилли (а может, и все взрослые деревни) говорили ей так, чтобы отбить у девочки охоту одной (или даже с подружками) ходить далеко в лес – вот это в здешних краях действительно опасно. Можно и заблудиться, и нарваться на кого угодно. А может, тут и какие-нибудь религиозные запреты наложились... вера в этих уединенных, отрезанных от мира деревнях порою принимает весьма странные формы...

«Твои родители не хотели, чтобы ты подвергала себя лишнему риску в лесу, – сказал он, – но, раз уж теперь ты все равно в лесу одна, грех не пользоваться его дарами. Про грибы, впрочем, забудь, я не смогу подсказать тебе, какие съедобные... да и сырыми, наверное, никакие есть не стоит... а вот если найдешь, где много ягод, опиши мне, как они выглядят».

«Хорошо, – Тилли немного помолчала, а потом спросила: – Родгар, а если ты не из наших мест, где твой дом?»

«Теперь, очевидно, нигде», – печально констатировал рыцарь.

«Его тоже разрушили чудовища?»

«Нет... на моей родине их нет. Там их считают сказками невежественного простонародья, – усмехнулся Родгар. – А если бы они там и водились, им не одолеть практически неприступный замок. Но я не могу туда вернуться».

«Почему?»

«Это сложно объяснить».

«Обычно так говорят, когда стыдно сказать правду», – обвиняюще констатировала Тилли.

«Ну... – он вновь усмехнулся, даже не пытаясь прятать от нее свои мысли, – в какой-то мере так и есть. Стыдно мне, что я верил в то, во что верил. И стыдно было бы моему отцу, если бы он узнал, что я больше не верю в это».

«Значит, твои родители живы?»

«Отец жив... я думаю. Но я для него все равно что умер. А мама умерла, когда родилась моя младшая сестра, Сандра. Ты мне, кстати, чем-то Сандру напоминаешь, только у меня такое чувство, словно ты взрослее. Хотя на самом деле ей сейчас уже больше лет, чем тебе».

«И ты больше ее не увидишь?»

«Похоже на то», – вздохнул он.

«Родгар... а хочешь, теперь я буду твоей младшей сестрой?»

«Спасибо за предложение, Тилли, – улыбнулся он. Ему вновь представился заливистый смех Сандры и ее лукавые карие глаза. Сможет ли Тилли когда-нибудь так же смеяться – после того, что случилось минувшей ночью? Возможно, что и да. И, конечно, она пытается не только утешить его, но и утешиться самой. Двое, каждый из которых лишился дома и семьи – у кого им теперь искать утешения, как не друг у друга? С ее точки зрения, все просто. Не существует ни сословных, ни иных барьеров. – Но лучше тебе отправиться к твоей настоящей родне. У тебя остались какие-нибудь родственники в других селениях?»

«Нет».

М-да. И это, в общем, не удивительно, учитывая, как живут лесовики в этих своих медвежьих углах. Невест из других деревень иногда все же берут, но это скорее исключение, чем правило.

Но что ему, в самом деле, теперь делать с девочкой? До этого Родгар думал лишь о том, как поскорее добраться до нее и взять под защиту. Но что потом? Куда он повезет ее? Ее деревня уничтожена, вся родня мертва. Ничего похожего на сиротские приюты в этих краях, разумеется, нет и не предвидится (да и в более цивилизованных землях такие заведения функционируют под патронатом церкви, к которой Родгар больше не испытывал ни уважения, ни доверия – тем паче что кое-какие грязные слухи о том, в каком именно смысле служители божьи любят беззащитных сироток, доходили до него и прежде, хотя тогда Родгар считал их гнусной клеветой). Остается одно – везти ее в первое попавшееся село и предлагать чужим людям взять девочку в свой дом. Желающие, наверное, найдутся – но в каком качестве они ее возьмут? На этот вопрос лучше всего отвечают сказки, придуманные самим же народом. Участь падчерицы в них никогда не бывает легкой. Бесплатная домашняя прислуга, практически рабыня, которую новые «родители» постоянно шпыняют, попрекая каждым куском, а «братья» и «сестры» третируют просто из вредности. Причем такие сказки рассказывают в цивилизованных центральных провинциях. В здешних краях, учитывая суровый и угрюмый нрав лесовиков и степень изолированности их деревень, все наверняка еще хуже. И никаких принцев в финале, конечно же, не предвидится...

Но он-то что может с этим поделать?! Ведь не взять же ее с собой, в самом деле. Прежде всего, он совершенно не видит себя в роли отца или брата, заботящегося о маленьком ребенке. Хотя прежде он уже отчасти исполнял эту роль – с Сандрой. Их суровый отец, еще более замкнувшийся после смерти супруги – смерти, невольной причиной которой стала Сандра – почти не принимал участия в воспитании девочки. Зато в старшем брате она души не чаяла, и они проводили вместе чуть ли не все свободное время – гораздо больше, чем это обычно бывает в дворянских семьях, где братья и сестры с малолетства идут разными, предписанными традицией путями: мальчикам – кони, оружие, доспехи, девочкам – вышивание и музицирование. Но в те годы он и сам был смешливым и беззаботным мальчишкой. А не солдатом, прошедшим страшную кровавую войну, видевшим ужасную смерть других и убивавшим собственноручно – и убедившимся, что все это было бессмысленно... А кроме того, теперь у него нет даже дома, куда он мог бы ее отвезти! Не может же он «поселить» ее на коне у себя за спиной! Странствующий рыцарь, повсюду таскающий за собой девятилетнюю девчонку?! Это настолько нелепо, что даже не смешно. Грех, как говорится, смеяться над убогими...

Спасать из беды тех, кого некому больше спасти – и уезжать прочь прежде, чем их благодарность начнет их тяготить. Просто было сформулировать свой кодекс странствующего рыцаря в теории. А на практике... похоже, что с успешным спасением проблемы не заканчиваются, а только начинаются.

«Родгар? – прервала она затянувшееся молчание. – Тебе не понравилось то, что я сказала?»

«Н-нет, Тилли, я... очень ценю, но... ты ведь даже не знаешь меня толком, и потом…»

«Ладно. Забудь, – это тоже прозвучало с практически взрослой интонацией. Тилли еще немного помолчала и добавила: – Теперь, по крайней мере, я точно знаю, что ты настоящий. Будь ты просто моим воображением, ты бы так не ответил».

Да, подумал Родгар. Лучший способ отличить мечту от реальности – мечта не причиняет боль.

Впрочем, какая, к черту, боль? Он ей никто. Девчонка просто навоображала себе... что вполне простительно, учитывая пережитую ею трагедию и шок, но не имеет никакого практического смысла. И вообще до проблемы, что делать с ней дальше, надо сначала дожить. Им обоим.

Родгар поглядывал по сторонам в надежде обнаружить какие-нибудь признаки близкого жилья или дороги, но увы – чаща лишь становился все гуще. На смену просвеченному солнцем лесу, через который он ехал утром, пришли глухие места, где сплетавшиеся в единый полог над головой кроны древних деревьев почти не пропускали света; внизу царил сырой полумрак, и на смену приятному аромату нагретой смолы пришел запах мха, плесени и гниения. Многие деревья здесь были такими старыми, что частично лишились коры; она свисала лохмотьями с бледных голых стволов, словно остатки плоти с костей исполинских чудовищ. Большие уродливые дупла здесь тоже не были редкостью. Трава исчезла, ей явно не хватало света, и почву под ногами покрывал серо-черный ковер давно опавших листьев; Ветру пришлось перейти здесь с рыси на шаг, и периодически осторожно переступать через поваленные обомшелые стволы. Даже птичья перекличка осталась позади; в этой части леса царила зловещая тишина, нарушаемая лишь то чавканьем грязи, то треском сломанной ветки под копытами коня.

Родгар, возможно, и не обратил бы внимания на темную груду справа, у вывороченных корней упавшего дерева, если бы не клочья грязно-синего цвета, выделявшегося на фоне буро-серо-черных оттенков вокруг. Он поворотил коня, сразу же, разумеется, поняв, что это такое. Подъезжая, он почувствовал и запах, слишком хорошо знакомый ему со времен Священной войны.

Она лежала здесь давно, явно уже не первую неделю. Серо-зеленоватая кожа, успевшая обрасти чем-то вроде плесени, полопалась, обнажая сырую сизо-багровую плоть, в которой копошились черви и насекомые. От лица практически ничего не осталось (падальщики хорошо поработали над ним) – лишь рыхлая бесформенная масса с ямами глаз и безгубого рта, в котором тускло блестели торчавшие из голых десен зубы. Тем не менее можно было понять, что это женщина, и, судя по целым зубам и отсутствию седины в волосах – достаточно молодая. Скорее всего, сообразил Родгар – девушка, замужние женщины в этих краях не выходят из дома, не спрятав волосы под платок. Ее платье превратилось в грязные лохмотья, пропитанные кровью и гнилостными соками, пальцы рук были объедены до костей; возле правой руки валялась перевернутая корзина. Вот вам и наглядный ответ на вопрос, почему родители Тилли предпочли внушить ей, что грибы и ягоды вообще несъедобны...

Несмотря на весь ущерб, нанесенный телу разложением и падальщиками, причину смерти все еще несложно было установить: четыре глубокие резаные раны наискосок пересекали правый бок и живот, еще четыре такие же располосовали до костей левую грудь. То, что нанесло их, было слишком острым и тонким для медвежьих когтей, но не были это, разумеется, и ножи разбойников – ни один человек не наносит удар четырьмя ножами одновременно. Но Родгару уже приходилось видеть такие раны. Есть лишь один вид тварей, оставляющих подобные следы.

Следов крупных зубов не было. Что бы там не рассказывали в деревнях о том, что лесная нечисть – людоеды, труп этой несчастной явно ели лишь черви, жуки и мелкие зверьки. А то, что ее убило, просто махнуло когтями и спокойно пошло дальше, оставив жертву гнить, и именно это вызвало у Родгара особенный гнев. Мотив хищника-людоеда, по крайней мере, понятен. Понятен и мотив медведицы, защищающей медвежонка. Но чем могла угрожать четырехярдовому монстру одинокая девушка, собиравшая ягоды или грибы? Даже у тех, кто устроил бойню в Эль-Хурейме (как и у их противников, пытавших и калечивших пленных) был хоть какой-то мотив – пусть ложный, пусть недостойный, но... Здесь же – просто тупая, бессмысленная жестокость. «Увидел человека – убей».

И ведь так они поступают только с людьми, сообразил Родгар. Он ни разу не видел в этих лесах трупа животного в таком состоянии – хотя ему доводилось натыкаться на останки волчьей или медвежьей трапезы – и не слышал, чтобы о таком рассказывали крестьяне. Нечисть, воистину нечисть. Тут не нелепые религиозные догмы. Тут действительный, настоящий, смертельный враг человеческого рода. И значит, какие бы мрачные мысли ни накатывали на него прежде, когда он сталкивался с недружелюбием крестьян или раз за разом опаздывал на помощь, тут он со своим мечом все-таки на своем месте.

«Родгар?»

«Да, Тилли!» – он заставил себя отвести взгляд от того, что лежало на земле.

«Я нашла целые заросли кустов с ягодами! Такие темно-розовые, пупырчатые. Мягкие на ощупь».

«Похоже на малину! Осторожно попробуй одну, если не понравится – сразу выплюни. Должна быть сладкая, и внутри нет большой косточки, но много очень-очень мелких, их не видно, но можно почувствовать на зубах».

Пауза.

«Да. Сладкая. И косточки».

«Отлично. Это можно есть. Только если съесть слишком много, будет оскомина. И будь осторожна в этих кустах. В малинник может забрести медведь».

«Они не такие высокие, чтобы я его не заметила».

«Ну, хорошо. Угощайся».

Родгар вновь тронул коня с места. По-хорошему, убитую, конечно, следовало бы похоронить. И у него даже была при себе небольшая походная лопатка. Но сейчас он не может тратить на это время. Его помощь нужнее живой.

У Родгара мелькнула было надежда, что деревня, из которой пришла эта несчастная девушка, где-то рядом, но теперь он сообразил, что это не так. Иначе за эти недели односельчане нашли бы ее и предали земле. Что же заставило ее забраться так далеко от дома? И кстати – какие ягоды она могла собирать в этой глухой и мрачной части леса, где на земле ничего не растет, кроме мха и лишайника? Хотя грибы, наверное, бывают и в таких местах, вот только съедобные ли – к тому же Родгар до сих пор не видел ни одного... Возможно, она просто заблудилась. И еще одна странность – удары были нанесены ей спереди. То есть она не бежала от чудовища, а шла ему навстречу? Не заметить такую тварь трудно. Впрочем, если монстр прятался за толстым стволом огромного дерева и внезапно шагнул навстречу жертве... Или первый удар был все-таки в спину – Родгар ведь не переворачивал труп – а потом тварь перевернула тело, чтобы полоснуть еще пару раз для верности. Или для того, чтобы насладиться выражением ужаса и боли на лице жертвы...

А почему, интересно, эта девушка отправилась в лес в одиночку? Просто по глупости и недосмотру родителей? Или это была сирота, о которой некому позаботиться и для которой это был единственный способ прокормиться? (Родгар вновь подумал о Тилли.) Не исключено, конечно, что ее село тоже уничтожили, но тогда она вряд ли прихватила бы при бегстве корзинку... А может быть и так, что она пришла в эту чащу вовсе не за обычными дарами леса. А за ингредиентами для какого-нибудь колдовского зелья – приворотного, например. Вот их, наверное, в таких жутких местах и собирают... Родгар знал, что в местных селениях отношение к ведьмам совсем иное, чем в цивилизованных областях. Здесь их не жгут на кострах и даже не приговаривают к церковному покаянию. Лесовики относятся к ним со смесью страха, неприязни и, в то же время, уважения – ибо не брезгуют прибегать к их услугам. Деревенская колдунья – это, чаще всего, единственный источник медицинской помощи, на который они могут рассчитывать. И Родгар понимал, что целебные растения действительно могут излечивать недуги без всякой помощи нечистой силы. Но услуги сельских ведьм одним лишь целительством не ограничиваются, и вот тут уже начинается скользкая почва... Как знать – может, эта девица самонадеянно решила, что сможет колдовством подчинить себе лесную нечисть, потому и не пыталась бежать? Что ж – Святая Церковь была бы довольна результатом...

В этом случае, кстати, она могла быть и не так молода, как сперва подумал Родгар. В легендах ведьмы обычно либо безобразные старухи, либо юные красавицы (и именно за таковыми чаще всего охотилась Конгрегация Стражей). На самом деле, как теперь уже знал Родгар, ведьмы могут быть любого возраста. Были среди них и старухи – что, учитывая, сколь недавно люди пришли в эти края, означало, что они не выросли здесь. Они были ведьмами и прежде, когда жили в более цивилизованных провинциях, просто там они скрывали свое ремесло от Конгрегации, а здесь надобность в маскировке отпала. Были и женщины помоложе, ставшие ведьмами уже здесь. Церковь любила распускать слухи о чрезвычайной блудливости ведьм, но Родгар теперь знал, что это еще одна ложь. На самом деле все они были девственницами, независимо от возраста. Считалось, что это обязательное условие для сохранения колдовской силы, хотя Родгар не знал, правда это или деревенское суеверие. Существовала и более циничная версия, что просто ни один мужчина не рискует с ними связываться. Так или иначе, своих детей у них не было и быть не могло. Поэтому, когда деревенская колдунья чувствовала, что стареет, она брала себе в ученицы какую-нибудь девочку – чаще всего сироту...

А ведь это мысль, подумал Родгар. Это лучше, чем участь нелюбимой падчерицы, взятой в крестьянскую семью исключительно ради работы по хозяйству. (Слышал бы его сейчас прежний Родгар – защитник Святой Веры!) Но – уверен ли он, что хочет для Тилли такой карьеры? Она получит знание и силу, ее будут уважать и бояться – и одновременно между ней и остальными людьми проляжет черта, обрекающая ее на вечное одиночество. Ну, точнее, не на вечное, а пока она сама не подыщет себе преемницу – но это положено делать уже в старости... Одиночество не только в смысле отсутствия собственной семьи и детей – с ведьмами вообще стараются общаться как можно меньше, когда нет непосредственной нужды в их услугах. Даже дом колдуньи обычно стоит на отшибе деревни или вовсе в лесу на некотором расстоянии от нее.

Сам Родгар уже привык к одиночеству и не считал, что это так уж плохо – даже несмотря на то, что раздумья, посещавшие его в его нынешних странствиях, были по большей части нерадостными. Но то он, а вот захочет ли такой участи Тилли? Самый простой способ – спросить ее, конечно. Но ей всего девять лет, и родители или другие дети наверняка приучили ее обходить дом местной ведьмы стороной. Скорее всего, она просто испугается, даже если честно обрисовать ей альтернативу. Возможно, лет через десять она бы отнеслась к этому иначе, но ведь решать-то придется сейчас...

И кроме того – Родгар только что видел, как порой кончают ведьмы (если, конечно, погибшая и в самом деле была одной из них). Хотя, с другой стороны, большинство односельчан Тилли никакого отношения к колдовству не имели, а кончили так же...

Но если со временем сюда-таки доберется Конгрегация, у ведьм возникнут и дополнительные проблемы.

Плохо быть сиротой в этом мире, ничего не скажешь. Впрочем, иметь знаменитого и могущественного отца тоже не всегда хорошо...

Меж тем лес вокруг не становился жизнерадостней. Напротив – в нем сделалось еще темнее, хотя до заката было еще далеко. Должно быть, там, наверху, натянуло тучи, закрывшие солнце.

Родгар вспомнил треснувшую ветку, заставившую его досрочно прервать привал. Чьи все-таки глаза наблюдали за ним из леса? Может, того же чудовища, что расправилось с девушкой в синем платье? Вряд ли, конечно – с тех пор прошло много дней, да и место другое... но, в конце концов, что люди знают о повадках нечисти? Может, эта тварь регулярно патрулирует достаточно большую территорию... может, и сейчас следует за замеченным ею всадником, прячась в полумраке и дожидаясь полной темноты. Ноги лесной нечисти, хотя и короче рук, позволяют тягаться с лошадью, идущей рысью – а Ветер в последние часы вынужден идти шагом... Хотя, конечно, нельзя делать столь далеко идущие выводы из одной треснувшей ветки и одного несвежего трупа. Но и отмахиваться от возможной ночной опасности тоже не стоит.

Родгар резко развернул Ветра и поехал обратно, всматриваясь в свои следы. Копыта могучего коня, несшего на себе немалый груз – всадника со всем его вооружением и походным скарбом – оставляли вполне отчетливые отпечатки среди гниющих листьев и мха; кое-где в этих ямках даже образовались маленькие лужицы. Если Родгара и в самом деле преследовало чудовище, не желавшее связываться с рыцарем при свете дня, оно, конечно, могло отступить в чащу, избегая встречи – но весило оно тоже немало, и в сырой почве также должны были остаться его следы. Однако, проехав вспять около трети часа, Родгар так и не обнаружил ничего подобного и вновь повернул на северо-запад. Тем не менее, он не жалел о потраченном времени – предосторожность была не лишней. Никогда не следует недооценивать противника. Одно дело – если бы блуждающий в ночи монстр или даже обычный хищник наткнулся на спящего рыцаря случайно (тут он рассчитывал, что Ветер успеет поднять тревогу), и совсем другое – если бы враг выслеживал его и планировал нападение вполне целенаправленно. В этом случае был риск и не успеть изготовиться к обороне...

Конечно, существовал и другой риск – что если для того, чтобы спасти Тилли, ему не хватит как раз потраченных сейчас сорока минут? Но гарантированно уберечься от всех опасностей, живя в диком краю, населенном смертельно опасными тварями, в любом случае невозможно. Все же Родгар решил постараться еще сократить свои и без того минимальные привалы.

«Родгар…»

«Что случилось, Тилли?» – на сей раз голос девочки ему не понравился.

«У меня живот болит. И тошнит».

Вот же черт, подумал Родгар. Советчик выискался. Умник. Ешь, девочка, малину, она сладкая. Уж я-то, странствующий по этим лесам без году неделю, лучше знаю, чем твои родители, прожившие здесь многие годы... Да откуда ему вообще знать, что здесь на самом деле съедобно, а что нет?! Может, здесь есть ягоды, похожие на малину, но при этом ядовитые. Или даже это настоящая малина, но здесь она поражена какой-нибудь болезнью...

Или дело все-таки не в ягодах? А, скажем, в запоздалой нервной реакции на пережитый ночью ужас? Да нет, что он себя обманывает. Ему доводилось видеть взрослых и сильных мужчин, в самом буквальном смысле обгадившихся в первом бою – но это происходило именно в бою, а не вечером следующего дня.

Что же теперь делать? Если это яд, вызывать рвоту, видимо, уже поздно – он уже впитался в кровь...

«Тилли, тебе очень плохо? Голова не болит? Руки-ноги не немеют? В глазах не темнеет?»

«Нет, только живот крутит…»

Уже лучше, хотя – кто знает, что будет дальше.

«Тебе нужно больше пить. Только чистую воду, а не какую-нибудь болотную. Поблизости есть какой-нибудь родник?»

«Должен быть. Тут летают стрекозы, которые всегда держатся поблизости от воды».

«Отлично, Тилли, ты наблюдательная! Ищи проточную воду. Если найдешь застойную, тогда ищи ручей, который в нее впадает».

«Родгар, это ведь из-за ягод? Мама не зря говорила, что их нельзя есть…» – это прозвучало не как упрек, а просто как желание уточнить.

«Да, наверное, из-за ягод, – вздохнул Родгар. – Прости, Тилли, я был совершенно уверен, что они съедобные. Это потому, что я не из этих мест. На моей родине точно такие же едят. Больше не буду давать тебе таких глупых советов. А твоя мама случайно не говорила тебе про какую-нибудь травку, которая помогает при расстройстве желудка?»

«Говорила. Но здесь такая не растет. О-ох, опять начинается…»

«Ничего. Организм избавляется от отравы. Все будет хорошо».

Самая, наверное, лживая человеческая фраза – «все будет хорошо»...

Сверху донесся нарастающий шум, словно приближался порыв ветра. Но это был не ветер. На лицо Родгара упала холодная капля, и он понял, что начался дождь.

Сплошной полог ветвей и листьев высоко над головой, пропускавший так мало света, служил защитой и от дождя, но Родгар понимал, что эта защита весьма относительна, особенно если ливанет вовсю – а, судя по донесшемуся пока еще не очень сильному раскату грома, дело к тому и шло. Хорошо, если гроза кончится быстро, но Родгар уже знал, что в этих краях дожди могут быть сильными и затяжными одновременно. Ночевать в лесу в такую погоду – удовольствие сильно ниже среднего. Да и доспехам вода не идет на пользу.

Тилли сообщила, что нашла ручей. «Кстати о воде», – подумал про себя Родгар (сверху тем временем уже капало куда активнее) и спросил: «Как там у тебя с погодой?»

«Хороший теплый вечер, – ответила Тилли с некоторым удивлением. – Солнце светит. А у тебя разве не так?»

«У меня тут гроза... Это потому, что я все еще слишком далеко. Но я спешу, как могу».

«Когда ты прибудешь?»

«Думаю, послезавтра. Раньше никак, увы».

«Я постараюсь быстрее идти тебе навстречу».

«Пусть сначала твой живот успокоится. Не уходи от воды».

«Ручей течет почти в нужную сторону. Правда, больше на юг, чем на восток. Но ты ведь сможешь меня найти?»

«Да. Я чувствую, где ты. Хорошо, иди вдоль ручья».

В цивилизованных местах это считается универсальным советом. Заблудился в лесу – идти вдоль ручья, он выведет тебя к реке, а река – к людям. На самом деле даже и там ручей может привести куда угодно. Например – к глухому лесному озеру. Или, хуже того – в болото. Да и река может привести к обрыву с водопадом, откуда невозможно спуститься. И даже обычные густые заросли могут сделать берега непроходимыми. А уж здесь... здешняя река и без всех этих вариантов может вести все дальше в глушь, прочь от каких-либо поселений, до самого своего устья, где разбиваются о безжизненные скалы свинцовые ледяные волны Северного океана...

Но Тилли не нужно отыскивать дорогу в чаще. Амулет выведет Родгара к ней. Ее задача – всего лишь дожить до этого момента, не попавшись хищникам или лесной нечисти. Хорош или плох для этого ручей? С одной стороны – мало ли кто может прийти к нему на водопой. С другой – Тилли тоже нужна вода. Вдоль ручья лучше обзор, чем просто в чаще, но это опять-таки работает в обе стороны. В то же время, перейдя через ручей или просто идя по воде, можно сбить преследователя со следа – пожалуй, надо посоветовать ей так и делать время от времени на всякий случай, мало ли кто в эту минуту может принюхиваться к ее следам... Кроме того, ручей или река, чем черт не шутит, и в самом деле может вывести ее к людям. К какой-нибудь деревне. Еще до того, как Родгар до него доберется. Сняв тем самым с него ответственность за ее дальнейшую судьбу...

Родгар тут же устыдился малодушия этой мысли. Еще более малодушной, чем желание снять с шеи камень, чтобы не слышать мольбы тех, кому он возможно не сможет помочь: их участь легче не станет, но это будет уже не его вина... Тогда речь шла об абстрактных и гипотетических нуждающихся, сейчас – о совершенно конкретной девочке, которая верит ему и ждет его. Конечно, он все равно должен будет отдать ее в чужие руки, других вариантов нет. Но, по крайней мере, он сможет выбрать эти руки. И посулить их обладателям, что он будет периодически приезжать и проверять, хорошо ли они обращаются с девочкой. Да, пожалуй, это наилучший вариант. Хотя – не заявят ли ему в таком случае «тогда сам с ней и нянькайся, а нам чужие проверяльщики без надобности, и так из милости сироту в дом берем»? Можно, конечно, пообещать им денег... небольшую ежегодную сумму... но что тогда будет с Тилли, если однажды он, по тем или иным причинам, не сможет заплатить?

Впрочем, не торопит ли он опять события?

«Тилли, как твой живот?»

«Вроде лучше».

«Хорошо. Все же, на всякий случай, больше сегодня ничего не ешь».

«А ничего и нет», – это опять прозвучало не тоном жалобы, а тоном спокойной констатации.

В самом деле, не имея ни лука, ни даже удочки, не так-то просто прокормиться даже и в летнем лесу, где нет съедобных ягод и грибов... или, по крайней мере, неизвестно, какие из них съедобны. Впрочем, даже в худшем случае за пару дней она с голоду не умрет... «Что-нибудь найдешь завтра с утра», – тем не менее подбодрил ее Родгар.

Дождь все лил, холодный и противный. Капли стучали по шлему и разбивались мелкими брызгами о наплечники, стекали по лицу, неприятно щекоча нос, и затекали за ворот. Периодически вспыхивали молнии, чей резкий свет, пробиваясь сквозь полог крон в вышине, на миг разрывал полумрак – но угрюмый пейзаж не становился от этого менее угрюмым. Одна молния ударила так близко, что от обрушившегося практически в то же мгновение оглушительного грохота вздрогнули и рыцарь, и его ко всему привычный боевой конь. Казалось, само небо раскалывается на куски прямо у них над головами. А затем, еще до того, как слух Родгара успел восстановиться, Ветер вдруг вздыбился, а затем сломя голову поскакал назад.

«Стой!» – Родгар, едва удержавшийся в седле при этом маневре, натянул поводья, думая, что оглушенный громом конь потерял голову от страха. Но Ветер, кажется, впервые не послушал хозяина. А в следующий миг уже и Родгар различил нарастающий треск и скрип, сверху посылались сломанные ветки, а затем земля содрогнулась от тяжелого удара. На то место, откуда конь только что унес седока, рухнуло огромное дерево – давно уже подгнившее, а теперь окончательно добитое молнией.

– Спасибо, Ветер, – Родгар ласково провел рукой по мокрой холке. – Прости, что усомнился в тебе. Я чуть не разорвал тебе рот удилами, а ты просто старался меня спасти.

Наверное, я действительно плохой рыцарь, добавил он уже про себя. Да, я хорошо владею мечом, но разве меч решает все проблемы? Едва ли не чаще он их, наоборот, создает... Я самонадеянный дурак. Сперва отправившийся защищать Святую Веру, развязывающую войны во имя мира, истребляющую сотнями тысяч ради любви к ближнему и жгущую оппонентов на кострах ради божьего дара свободы воли. Потом – защищать этих крестьян, которые совершенно о том не просили и смотрят волками на непрошеного заступника. Теперь – пытающийся спасать одиноких несчастливцев, попавших в беду в этих лесах, но даже им раз за разом не способный помочь... за исключением одного-единственного, оказавшегося насильником и убийцей. Если бы я не вытащил его тогда из берлоги, как знать, может, и те девушки были бы теперь невредимы… может, их спутникам удалось бы отбиться от остальных разбойников... И вот теперь – даже собственный конь умнее меня. И даже ему я причинил боль, которую он не заслужил...

Упавшее дерево преградило путь, и оно было слишком толстым, чтобы через него прыгать (особенно в такую погоду, когда коню легко поскользнуться, отталкиваясь), так что Родгар поехал в объезд. Впрочем, лишняя сотня ярдов – ничтожная, ничего не решающая задержка...

Почему так получается, думал он под шелест дождя, почему благие намерения всегда заканчиваются так? Дело в устройстве мироздания, в порочности человечества или все-таки во мне самом? Хотя, конечно, кто сказал, что одно исключает другое... Может быть, его проблема в том, что он оперирует слишком абстрактными категориями. Будучи сам всего лишь человеком, пытается наставить на путь истинный целые страны и народы (а здешних переселенцев, хоть они или их родители и прибыли с его родины, по сути уже можно считать отдельным народом, и король еще хлебнет горя, пытаясь вновь, не формально, а фактически, вернуть их под свою руку...). И даже те, кого он пытается спасти с тех пор, как получил амулет, для него лишь общая категория «попавшие в беду» – поможешь одному, ступай, не задерживаясь и не оглядываясь, к другому... А может, одному человеку не следует пытаться исправить человечество или спасти какие-то большие группы людей? Не потому, что они в этом не нуждаются, а потому, что это в принципе неподъемная задача. Может быть, лучшее, что может сделать человек – это не пытаться облагодетельствовать весь мир, а сосредоточить усилия на другом человеке? Одном. Конкретном. И если бы так поступали все, это и было бы наилучшим... впрочем, он опять идет по порочному пути чрезмерных обобщений. Не надо думать обо «всех». Нет никаких «всех» – безликих, одинаковых, заслуживающих общего чувства, будь то хоть любовь, хоть ненависть...

«Тилли, как ты?» – мысленно позвал он. Но на сей раз девочка не ответила. Однако от камня на груди Родгара по-прежнему исходило ровное, спокойное тепло. Должно быть, Тилли просто уснула, намаявшись за день. Он не стал ее будить.

Гроза, наконец, уползла на северо-запад – туда же, куда стремился он сам (забавно – люди говорят о тучах, что они ползут, хотя на самом деле они движутся куда быстрее людей). В лесу, однако, становилось все темнее – солнце уже зашло. Тем не менее Родгар продолжал ехать сквозь сырую и холодную древнюю чащу в надежде добраться до мест, более подходящих для ночлега. Здесь, где на земле не было ничего, кроме гниющих листьев и не менее гнилых обомшелых коряг, невозможно было отыскать пищу ни для коня, ни для костра.

Уже совсем стемнело, а под копытами все так же чавкала скользкая грязь без единой травинки, и Родгар почти смирился с мыслью, что заночевать придется все-таки в этих скверных местах. Но «почти» не означало «совсем». Он спешился, но не для того, чтобы остановиться, а чтобы продолжить путь пешком, облегчая жизнь усталому Ветру. В темноте конь в любом случае мог идти лишь неспешным шагом.

Так они, человек и конь, шагали рядом еще около часа, прежде чем их усилия были наконец вознаграждены – под ногами зашуршала сырая трава, а вскоре появился подлесок, пожалуй, даже слишком густой и способный замедлить продвижение даже днем – впрочем, что и когда в этом мире бывает к месту и в меру? Родгар, наконец, сделал привал. Ветки кустарника, которые он наломал для костра, все еще были мокрыми и упорно не хотели гореть, но Родгар оказался упорнее, чем они. Наконец трещащий и дымящий белым дымом костерок разгорелся; Родгар, прикрывший его с боков от потенциальных недобрых глаз, снял доспехи и принялся сушить сырую от дождя и пота одежду. Потом, съев очередной кусок окорока, он снова нехотя надел на себя все это железо – в случае внезапной тревоги заниматься этим будет некогда – и полез в спальный мешок.

Проснулся он незадолго до рассвета, как и велел себе. На сей раз тумана не было, хотя на траве и листьях кустов повсюду блестели крупные капли росы. Ветер невозмутимо похрустывал зелеными стебельками, доходившими ему до колен.

«С добрым утром, Родгар!» – звонкий голосок прозвучал так отчетливо, словно он услышал его ушами, а не внутри головы.

«И тебя, Тилли. Ты знала, что я уже не сплю?»

«Я почувствовала, что ты проснулся».

Да, подумал он, по-видимому, чем дольше находишься в контакте, тем больше растет чувствительность. Причем у нее быстрее, чем у него. Может, потому, что она моложе... или же потому, что – если верить слухам – женщины вообще восприимчивей к магии, чем мужчины.

«А ты тоже ранняя пташка», – ответил он.

«Долго спать скучно, – безмятежно ответила Тилли. – Я вообще люблю утро. Оно... словно обещание чего-то хорошего. Конечно, может, ничего хорошего и не случится. Может, случится плохое. Но утром ты об этом еще не знаешь и можешь мечтать».

«Очень философски, – усмехнулся Родгар, хотя едва ли дочка крестьян когда-либо слышала такое слово. – Как твой живот?»

«Все давно прошло. Я уже позавтракала».

«Чем? Рыбой?»

«Нет, рыбешка в ручье слишком мелкая. Поймала пару лягушек».

«Хмм…»

«Что? На твоей родине их не едят?»

«На моей – нет, – твердо заявил Родгар. – Хотя в юго-западных графствах едят и даже считают деликатесом. Поэтому тамошних жителей дразнят лягушатниками».

«Ну и дураки. В смысле те, кто дразнит. Они же вкусные».

«Ну, если ты так говоришь…» – протянул Родгар с сомнением. Не из этих ли южных графств родом ее родители? Или они освоили лягушачью диету уже в здешних краях? Впрочем, не стоит из пустого любопытства расспрашивать об этом девочку, лишний раз напоминая ей о ее утрате.

Перекусив более привычной для себя едой, он поехал дальше. Солнце поднималось; в этой, более молодой части леса оно просвечивало кроны во множестве мест и быстро высушило росу. Бодрящая утренняя свежесть вскоре превратилась в плотное тепло, не слишком приятное для рыцаря в полном вооружении, а затем и в жару, которой не было накануне. Впрочем, по сравнению с тем, что Родгару приходилось переносить в юго-восточных пустынях, это была ерунда. Там им приходилось прикрывать латы широкими плащами и повязывать на шлемы перенятые у туземцев большие головные платки, что смотрелось довольно нелепо, но иначе они бы изжарились заживо в раскалившихся на солнце доспехах. И даже при всех этих мерах высшим наслаждением было, добравшись до оазиса, вылить на себя пару ведер воды...

Нет, здесь, конечно, было не настолько жарко. Все-таки север и лес. Но то, чего зной не добирал по силе, он с лихвой компенсировал за счет духоты. Поначалу Родгар относил эту духоту за счет испарений. Вокруг было слишком много зелени. В воздухе даже начала образовываться некая дымка, которой не было ни утром, ни в это же время накануне. Даже когда Ветер начал проявлять признаки беспокойства, он все еще не понимал, в чем дело. Хотя на всякий случай потянул меч из ножен – и почти тут же впереди послышался приближающийся треск, и какие-то крупные тени замелькали между деревьями. Родгар остановил коня и обнажил клинок.

Прямо на него, чуть не столкнувшись с шарахнувшимся в сторону Ветром, вылетел из чащи здоровенный лось с ветвистыми рогами. За ним мчались две безрогие самки поменьше и, несколько отстав от них, лосенок. Не обращая на конного рыцаря с мечом никакого внимания, они грузно пронеслись мимо и умчались дальше, взрывая копытами землю и с хрустом ломая тонкие ветви и стебли подлеска. Ветер предостерегающе заржал, и Родгар, проводивший взглядом лосей, вновь поспешно обернулся туда, откуда они прискакали.

Оттуда вновь что-то надвигалось – что-то, тревожившее Ветра куда больше, чем лоси. Лишь вышколенность боевого коня, приученного повиноваться хозяину даже в самых опасных ситуациях, заставила его остаться на месте. Родгар всматривался в чащу. Возможно, еще не поздно было обратиться в бегство следом за лосями, но он предпочитал встречать опасность лицом к лицу.

Это оказались волки. Целая стая во главе с матерым вожаком, способная представлять серьезную угрозу если не для защищенного доспехами всадника, то уж для его коня точно. Но и они промчались слева и справа от испуганно вздрагивавшего Ветра, словно выпущенные из катапульты тяжелые серые снаряды, не предприняв никакой попытки атаковать. И вовсе не потому, что гнались за лосями и не желали отвлекаться на другую добычу.

Родгар, наконец, понял, что к странной мути, висящей в воздухе между деревьями в середине ясного дня, примешивается слабый запах гари.

Пожар. Лесной пожар. Должно быть, где-то там, куда ушла гроза, противоборство между молнией и дождем разрешилось в пользу огня. Или же всему виной поселенцы, предпочитающие выжечь лес под новое поле, нежели рубить и корчевать деревья; обычно они стремятся держать огонь под контролем, но не всегда у них это получается... Сейчас не важно, что стало причиной. Важно, что делать!

«Тилли!!!»

«Что случилось?» – она явно была испугана тем, как он рявкнул. Оказывается, рявкнуть можно и мысленно.

«В лесу пожар! Ты замечаешь какие-нибудь признаки? Дым, запах, бегущие животные?»

«Нет... тут все спокойно. А у тебя…»

«У меня все это уже есть. Огонь, видимо, между мной и тобой. И, похоже, ветер гонит его в мою сторону. Но это не значит, что он не может распространяться и в твою тоже. Перво-наперво, не иди больше мне навстречу. Иди обратно. Хотя... этот твой ручей, он широкий?»

«Не очень. Шага четыре... моих, или три, если взрослых».

«И глубина, конечно, не больше чем по колено».

«Намного мельче. Это же ручей, а не река».

«А деревья? Они близко подходят к воде?»

«По-разному, но вообще довольно близко».

«Но их ветки хотя бы не смыкаются над ручьем?»

«Кое-где, но в основном нет».

«Хорошо. Значит, все-таки можно лечь в воду там, где на тебя не будут сыпаться горящие сучья. И еще нужно, чтобы из воды не росла никакая трава. Никаких тростников, рогоза и прочего. Ручей по-прежнему течет на юго-восток?»

«Немного петляет, но не очень сильно».

«Лучше бы, конечно, сильно петлял. А так огонь, вероятно, будет распространяться по обоим берегам... Хотя может, конечно, он в твою сторону и не пойдет. Надеюсь, что нет. Но если все-таки…»

«Родгар, – сказала Тилли почти извиняющимся тоном, – я думаю, мне все-таки стоит идти вперед. Если ручей приведет меня к реке или озеру, это будет лучше, верно? А если нет, лечь в воду я могу в любом месте. Ну, где нет тростника».

«Хмм... вообще-то логично, – признал Родгар. – Но только смотри, куда идешь. Не лезь в чащу, если она будет становиться гуще. Наоборот, тебе нужно максимально открытое место. Такое, где тебя не достанет ни одно дерево, даже если упадет. Если найдешь такое – там и оставайся, не ищи больше реку или озеро».

«Ладно. А ты-то как же? Тебе есть, где укрыться?»

«Обо мне не беспокойся. Все будет хорошо, Тилли. Я обещал».

Да уж. Легко сказать.

Но он – не животное, чтобы удирать в панике. Он все обдумает. Хладнокровие – добродетель воина.

Если пожар распространяется понизу, у него еще есть время развернуться и ускакать. Вот только как далеко? Он не видел ни одного рубежа, способного остановить распространение пламени (мелкие ручейки не в счет), с тех самых пор, как свернул с дороги и погнался за разбойниками. Ветер не сможет столько проскакать без отдыха. А если пожар верховой, то о спасении бегством нечего и мечтать.

И кроме того, Тилли... даже если ему удастся ускакать, это будет прочь от нее, и даже в наилучшем случае он потеряет еще пару дней минимум. А ей грозит теперь не только огонь... от которого, впрочем, Родгар не в состоянии ее защитить – хотя на коне у нее все же будет больше шансов, чем пешком. Тем более что она ведь наверняка босая – если у нее и была летняя обувь (что у крестьянских детей – большая редкость), надевать таковую во время ночного нападения нечисти на деревню было некогда. И, стало быть, любая полоса тлеющей травы или горячего пепла, которая для Ветра, в принципе, не препятствие...

Но, допустим, ручей защитит ее от огня, или даже она выйдет к более крупному водоему. Проблема в том, что к этому же водоему, спасаясь от пожара, могут выйти и другие. И даже если это будут просто волки – хорошего мало. Во время бегства они не думают о нападениях, но как только почувствуют себя в безопасности...

А лесная нечисть, возможно, не признает «перемирий» даже и на время бегства. Увидел человека – убей.

Ладно, какие у него варианты, кроме бегства? Идеально было бы найти поляну побольше и переждать пожар там. Пусть даже густо заросшую травой, как все в той части леса, где он ехал теперь (вот когда не надо, так ее полно!) – он сам бы выжег эту траву и оказался бы в безопасности ко времени прихода большого огня. Но, как на грех, он давно не проезжал через такие поляны. Может быть, конечно, поляна еще попадется впереди до того, как он встретится с наступающей стеной пламени, но закладываться на это не стоит.

Можно было бы закопаться в землю, сделав из нее бруствер вокруг, так, чтобы наружу выглядывало одно лицо, накрытое мокрой тряпкой – наверное, он успел бы. Сырой грунт защитит от жара, а тряпка от дыма (если только прямо на него не рухнет горящее дерево или крупный сук). Будь он один, он бы так и сделал. Но он не сможет вырыть убежище еще и для Ветра.

И выходит, что единственный вариант – это идти на прорыв. Скакать что есть мочи прямо сквозь огненный фронт – туда, где пламя уже отбушевало. Там тоже жарко и почти нечем дышать, но все-таки не так, как непосредственно на линии огня.

Родгар не сомневался, что Ветер не подведет его и поскачет в пламя вопреки собственным инстинктам – он был боевым конем, натренированным в том числе и на это. На войне приходится преодолевать горящие укрепления и даже целые охваченные огнем кварталы... Но нужно было – пока еще оставалось время, судя по усиливавшемуся запаху гари, небольшое – максимально позаботиться о защите себя и коня.

Родгар спрыгнул на землю и поспешно развязал седельные сумки. Из одной достал плащ, тот, что спасал его от зноя в пустыне, из второй – небольшую лопату. Короткая ручка делала ее не самым удобным орудием, но он принялся копать с такой яростью, что любой простолюдин обзавидовался бы, глядя, как орудует лопатой графский сын. Верхний слой почвы был лишь слегка влажным, но в глубине земля еще хранила воду вчерашнего дождя. Как только на дне ямы стали собираться мутные лужицы, Родгар швырнул свой некогда роскошный, теперь уже – изрядно выгоревший, но все еще добротный плащ туда и принялся остервенело топтать его, словно поверженного злейшего врага. Когда тот стал целиком бурым от грязи и мокрым насквозь, Родгар надел непривычно потяжелевший плащ поверх доспехов. Затем он достал свой спальный мешок и располосовал его по всей длине, после чего проделал с ним то же, что и с плащом. Расседлав Ветра, Родгар накрыл его этим подобием попоны – все же, впрочем, слишком куцым, чтобы укрыть тело могучего коня целиком. Черпая полужидкую грязь обеими руками, Родгар вымазал ею Ветра с ног до головы там, куда не доставала «попона», а на морду ему повязал запасную рубашку, так же вымоченную в воде и прикрывшую рот и ноздри. Конь фыркнул от такого издевательства, но и здесь подчинился хозяину. Убедившись, что он освоил дыхание через мокрую тряпку, Родгар вновь оседлал его, а затем вымазал грязью и завязал мокрым платком собственное лицо. Он закончил как раз вовремя – треск огня уже был слышен, его отсветы мелькали впереди между деревьями, и оттуда накатывал сухой и едкий жар. Конь хотя и стоял на месте, видя и чувствуя все это, но проявлял все больше беспокойства. «Воля твоя, но ты угробишь нас обоих», – казалось, читалось в его больших коричневых глазах, где уже отражались отблески пламени.

– Я знаю, что тебе это не нравится, Ветер, – сказал Родгар, на миг обхватив рукой его морду и притянув ее к собственной груди, – но одна маленькая девочка там, по ту сторону огня, очень нуждается в нашей помощи. Так что ты уж постарайся.

Он как мог быстро взобрался в седло и вонзил шпоры в когда-то белые, а теперь – бурые бока. Обычно Родгар старался не причинять боли своему коню, но сейчас ему нужно было от Ветра все, на что тот способен.

Ветер сорвался с места и помчался навстречу стене огня.

В первый момент показалось, что это не так уж и страшно. Да, под ногами коня горела трава, вспыхивали раскаленными жилками ветви кустов, пламя облизывало черные стволы деревьев, сверху, кружась и распадаясь в воздухе, падали и вновь взмывали, уносимые током воздуха, горящие листья – но холодная грязь не давала ощутить силу окружающего жара, и вся эта жуткая картина вокруг казалась почти ненастоящей. Дышать, правда, было неприятно даже сквозь мокрую тряпку. Родгар закашлялся и рефлекторно еще пришпорил коня. Но Ветра не нужно было подгонять, он и так мчался во весь опор – пылающая трава жалила его ноги выше копыт. Родгар понимал это, но надеялся, что этот участок они преодолеют быстро – ведь трава сгорает скоро.

Действительно, трава и подлесок вскоре сменились сплошным черно-серым ковром горячего пепла, взвивавшегося из-под копыт Ветра. Но деревья, слишком большие, чтобы прогореть за короткий срок, по-прежнему пылали вокруг повсюду, куда мог достать взгляд. Хуже того – они, кажется, становились гуще. Когда Родгар осознал, что это не иллюзия, искать обходные пути было поздно. В подобной смертельно опасной ситуации, как он хорошо знал по урокам войны, самое худшее – это начать метаться. Единственная надежда в том, чтобы твердо следовать одному принятому плану и надеяться на то, что он все-таки приведет к спасению – без всякой, разумеется, гарантии, что это и в самом деле будет так. Но повернуть в огне, скакать не навстречу фронту пожара, а параллельно ему или назад вместе с ним – это верная смерть. Значит – только вперед, как бы тесно ни смыкались горящие стволы вокруг двух существ, все еще неуместно живых в оранжево-черном аду.

Быстро высыхающая грязь стягивала кожу, и теперь Родгар уже ясно чувствовал пышущий со всех сторон жар. Ветру все чаще приходилось перепрыгивать через поваленные горящие стволы и крупные сучья; искры летели из-под копыт, но их треска не было слышно за общим тяжелым гулом пламени. Родгару оставалось лишь надеяться, что конь не споткнется и не повредит ногу, что стало бы смертным приговором им обоим. Одна горящая ветка упала прямо на голову Ветра и, переломившись, полетела дальше на землю; к счастью, она не была большой и тяжелой, и конь лишь раздраженно дернул ушами. Родгар еле успел пригнуться, пропуская над собой другой пылающий сук, куда более крупный. Ветер вдруг заржал и пошел каким-то странным взбрыкивающим аллюром, словно пытаясь сбросить с себя что-то и одновременно развернуться влево; Родгар повернул голову в ту же сторону и с ужасом увидел, что край его плаща, просохшего быстрее, чем он надеялся, горит и обжигает бок коня. Рывком распустив завязки, рыцарь сбросил плащ на землю. Возможно, более разумным решением было бы отрезать горящую полу, но эта мысль пришла в голову Родгару, когда было уже слишком поздно. Теперь он остался посреди охваченного огнем леса в металлических латах с перспективой испечься в них заживо, если быстро не найдет выход.

Но выхода не было – во все стороны, насколько хватало глаз, простиралась все та же пылающая чаща. Родгар быстро почувствовал обжигающий жар доспехов, созданных, чтобы защитить его тело, но ныне превратившихся для него в орудие пытки. Сумеет ли он снять их на скаку? Вдобавок и дышать становилось все труднее – платок, хотя и смачиваемый его потом, тоже практически высох, в носу и горле отчаянно першило. Как еще держится Ветер...

Родгар сбросил на землю латные перчатки, затем – наручи; от этой части доспехов избавиться было проще всего. Вытер слезящиеся глаза свободной рукой – и вдруг заметил краем глаза какой-то просвет справа, насколько, конечно, уместно говорить о просвете среди пламени. Неужели наконец-то поляна?!

Родгар направил Ветра туда. Увы – его надежды оправдались лишь отчасти. Это действительно оказалась поляна, но совсем крохотная. Здесь можно было остановиться на короткое время, но нечего было и думать пережидать здесь пожар до конца, до тех пор, пока не прогорят могучие деревья вокруг.

Родгар натянул поводья, вполне готовый к тому, что ополоумевший от боли ожогов конь на сей раз не станет его слушать. Но Ветер, тяжело и хрипло дыша сквозь высушенную жаром рубашку, остановился на середине поляны.

Рыцарь тяжело спрыгнул на землю (точнее, в черную золу, которая сразу же начала жечь его ноги даже сквозь сапоги) и принялся поспешно избавляться от оставшихся доспехов. Полный латный доспех, тем более, такого качества, какое мог позволить себе графский сын, стоил целое состояние – в родных краях Родгара на такие деньги можно было купить целую деревню со всеми ее домами, скотом, птицей и урожаем на два года вперед. И все это он собирался бросить посреди горящего леса. Но другого выхода теперь не было. Мертвецам не нужны ни деревни, ни латы.

Покончив с доспехами, Родгар бегло осмотрел коня, который не мог стоять смирно и страдальчески переступал ногами на месте. Грязь почти везде отвалилась, но ходившие ходуном бока были мокрыми от пота, и это отчасти защищало Ветра. Хотя и недостаточно: Родгар увидел следы ожогов и на боках там, куда не доставала импровизированная попона, и на ногах. Родгар вытащил обе фляги и смочил сперва рубашку на морде Ветра, потом – «попону». На это ушла вся вода; для самого себя у Родгара не осталось ни капли. Но кое-какой ресурс, чтобы вновь смочить платок на лице, у него еще оставался. Развязав тесемку у пояса, рыцарь спустил штаны. Эх, сказал бы ему кто-нибудь пару лет назад, что ему, старшему сыну одного из самых знатных дворян королевства, придется закрывать нос и рот тряпкой, пропитанной собственной мочой...

«Родгар!»

Он едва сдержался, чтобы не рявкнуть в ответ: «Потом! Не до тебя!» Может быть, и у Тилли ситуация тоже резко ухудшилась? Хотя, конечно, чем он может сейчас ей...

«У тебя... плохо?» – спросила она. Проклятье, опять она чувствовала его лучше, чем ему бы хотелось.

«Не очень хорошо», – осклабился Родгар, тщетно всматриваясь в бушующее вокруг поляны пламя в поисках хоть какой-то дороги к спасению. Вспомнилось, что первый, кого он хотел спасти, погиб в огне. Неужели последняя попытка спасения обернется тем же для него самого?

«Я залезла на дерево», – сообщила девочка.

«Плохая идея, – немедленно отреагировал Родгар. – Если придет огонь, ты не просто не спасешься, но и можешь не успеть слезть…»

«Не придет. Он далеко. Это большое дерево. Я специально залезла, чтобы посмотреть. С него виден лес до самого горизонта».

До горизонта? То есть оно выше большинства деревьев в этом лесу? Это же по меньшей мере ярдов тридцать!

«Тилли, слезай оттуда! Ты свалишься!»

«Не свалюсь. Тем более что я уже спустилась. Я видела пожар на юго-востоке. Он большой. Но я видела и реку между мной и огнем. Кажется, это та самая, где я пряталась позавчера. Она делает большой крюк по лесу и снова приходит сюда. Ручей впадает в нее, а она – в озеро. Огонь не перейдет через всю эту воду. Не говоря о том, что, судя по дыму, ветер несет его в другую сторону».

«Хорошо», – откликнулся Родгар. Хоть что-то хорошо...

«А ты? Огонь уже вокруг тебя?»

«Да», – признал он.

«И ты по-прежнему на юго-востоке от меня?»

Он на миг прикрыл глаза и плотнее прижал камень к груди. В горящем лесу он не мог определить стороны света, но если девочка все это время оставалась примерно на одном азимуте...

«Чуть больше на восток, чем на юг, но в целом да».

«Тебе надо взять еще к востоку. Тогда ты выберешься к озеру. Это самый короткий путь из пожара».

Да кто из нас кого спасает, подумал Родгар, а «вслух» спросил: «Как далеко к востоку?» – и тут же понял, что это был глупый вопрос. Он что, ожидает, что крестьянская девчонка выдаст ему азимут с точностью до градуса? И что он сам сможет выдержать эти самые градусы на глазок – скача через горящий лес, не имея возможности выбирать ориентиры?

Тилли, разумеется, замешкалась. Само собой, она не только никогда не слышала о градусах и румбах, но и считать-то едва ли умела. Что такое «половина», ей еще понятно, а вот восьмая или шестнадцатая часть круга – уже темный лес...

«Я... покажу, – ответила наконец она. – Я буду бежать в ту сторону. А ты целься не прямо в меня, а сначала бери правее».

«Хорошая идея, Тилли!» – Упреждение, конечно, надо брать побольше – с какой скоростью может бежать девятилетняя девочка? К тому же до нее еще больше дюжины миль...

Родгар взобрался в седло (заставив Ветра вздрогнуть от боли), а затем, помедлив мгновение, решительно выпотрошил на землю седельные сумки. К черту все, коню надо максимально облегчить нагрузку! Меч – это почти единственное, что он не мог бросить. Меч ему еще понадобится...

И они – конь и человек – снова помчались через горящий лес. Языки пламени тянулись к ним слева и справа от обугленных стволов, сверху сыпались горящие ветки и листья. Иногда в лесу рушилось очередное дерево, но, к счастью, всякий раз на безопасном от них расстоянии. В какой-то момент Родгар понял, что Тилли смещается вправо быстрее, чем он ожидал.

«Ты бежишь вдоль ручья?» – уточнил он.

«Нет, я же говорю, он петляет, и река тоже, – если бы она говорила вслух, то, наверное, запыхалась бы, но при мысленном общении это не было заметно. – К тому же там земля мягкая, бежать неудобно. Я бегу напрямую через сосновый бор».

«Надеюсь, по ту сторону реки от огня?»

«Нет, по эту. Я перешла реку в мелком месте».

«Тилли! Это очень опасно! Сосновый бор отлично горит!»

«Да я же говорю – огонь далеко, и ветер в другую сторону!»

«А если ветер переменится, ты и охнуть не успеешь, как все вокруг будет в огне! Знаешь, с какой скоростью распространяется верховой пожар по кронам сосен? Быстрее самой быстрой птицы!»

«Родгар, – вновь изрекла она взрослым тоном. – Пока что это ты в огне, а не я. Так что просто делай, как я сказала, ладно?»

«Слушаюсь, командир», – усмехнулся он. Возможно, ей, осмотревшей все сверху, и в самом деле виднее... а он был не в том состоянии, чтобы настаивать.

Рубашка раздувалась и опадала на морде тяжело дышавшего Ветра. Кажется, она снова высохла, и коню не хватало воздуха. Скакун, подгоняемый болью и страхом, все еще держал темп, но Родгар чувствовал, что он мчится из последних сил. Еще, может быть, милю или того меньше, а дальше он просто рухнет в горячий пепел... Что ж – тогда настанет черед бежать самого Родгара. Сколько сможет пробежать по горящему лесу он сам?

Слева с грохотом рухнуло очередное дерево – на этот раз ближе, чем все предыдущие. Долетевшая искра ужалила Родгара в щеку даже сквозь тряпку. Он невольно скосил глаза – и увидел за черными обугленными стволами просвет. На сей раз – не какую-то жалкую полянку. По-настоящему большой просвет. И... кажется, сквозь дым и адское пекло оттуда тянуло божественной прохладой.

Если только это не предсмертная галлюцинация в отравленном гарью мозгу, то это озеро. Похоже, он забрал слишком сильно вправо – шустрая девчонка определенно оказалась лучшей бегуньей, чем он рассчитывал, беря упреждение.

Родгар потянул левый повод, но Ветер, похоже, и сам уже почуял спасение и помчался туда без дополнительных понуканий. Еще пара минут неистовой скачки – и они вылетели на берег.

Озеро было длинным и узким, выгибаясь наподобие полуподковы с юга на запад. Родгар выехал к южному его концу (точнее – на восточный берег чуть северней такового); западного он не видел за горящим на другом берегу лесом и дымом, но даже часть озера, что была доступна его взгляду, протянулась по меньшей мере на три мили. Это было единственное, что он успел оценить, прежде чем бросил меч на покрытый пеплом сгоревшей травы берег и направил Ветра прямо в воду.

Конь с явным удовольствием зашел в озеро по шею; Родгар перекинул ногу через седло и сам соскользнул в воду, оказавшуюся, несмотря на лето, обжигающе холодной (обычное дело для этих мест). Впрочем, сейчас это было именно то, в чем он нуждался. Первым делом Родгар освободил от рубашки коня (тот сразу принялся жадно пить), затем сорвал вонючую тряпку с собственного лица и склонился к воде, зачерпывая полные пригоршни. В зеленоватой воде заколыхалось его отражение, и, хотя он не различил деталей, Родгар заметил, что вся верхняя часть его лица, которая не была закрыта платком, черная от сажи. В следующий миг он уже яростно умывался, плеща холодной водой в лицо и на голову, жадно глотая воду прямо из озера, как Ветер, и снова растирая мокрое лицо. Ощущение под пальцами было не совсем привычным, и Родгар не сразу понял, в чем дело: он остался без бровей, они полностью сгорели. Волосы тоже пострадали, хотя и не так сильно.

«Тилли, – вспомнил он, – не надо больше бежать, я уже у озера».

«Хорошо, – тут же откликнулась она. – По правде, я уже почти выдохлась. Никогда так быстро не бегала, кроме разве…»

Она не закончила, но он прекрасно понял, что она имела в виду: позапрошлую ночь, когда она убегала от чудовищ, оставляя позади труп отца и умирающую в когтях монстров мать.

«Спасибо тебе, – поспешно произнес мысленно он. – Если бы не ты, не уверен, что я дожил бы до сегодняшнего вечера. А теперь... ты ведь еще не у озера?»

«Нет, оно слишком далеко. Я только пыталась показать тебе направление».

«Тогда возвращайся пока к реке. Так безопаснее».

«Ладно, – откликнулась Тилли без особого энтузиазма. – Значит, сегодня мы еще не увидимся?»

«Посмотрим. Мне надо немного передохнуть, – вымученно улыбнулся Родгар. – И тут на берегу все еще горит лес. Мне бы хотелось дождаться, пока он потухнет. Но, может быть, к ночи я все-таки доберусь до тебя. Зависит от того, насколько хорошая дорога вдоль берега».

Родгар вытащил из неестественно отощавших седельных сумок обе пустые фляги и с бульканьем погрузил их в воду. Это правило въедается в плоть и кровь каждого, кто воевал в пустыне: всегда имей при себе минимум два сосуда для воды (и, желательно, храни их отдельно друг от друга) и всегда наполняй их доверху сразу, как только видишь воду. Неважно, что ты на берегу озера и дальше собираешься ехать вдоль него же – так что вроде как неограниченное количество воды никуда от тебя не денется. Неважно, если вода не очень хорошего качества (а мутная озерная вода со слабым, но различимым тинистым запахом определенно уступала родниковой). Если запас не пригодится, в этом нет ничего страшного. Если потом найдешь хорошую воду, вылить плохую никогда не поздно. А вот если не найдешь...

Заполнив фляги, он торопливо выбрался на берег: холод, столь приятный в первый момент, теперь уже пробирал до костей. В мокрой одежде и обуви было неприятно, но идти сушиться ко все еще горящим деревьям Родгар не собирался. Непосредственно на берегу воздух лишь слегка отдавал гарью и был вполне пригоден для дыхания, поскольку холодный ток с озера струился в сторону горящего леса и относил дым прочь, но вот если подойти к огню вплотную... Родгар прекрасно помнил, каково там. К тому же он уже начал чувствовать боль в обожженном лице. Серьезных ожогов не было, в этом он уже успел убедиться, но всякое лишнее тепло ему сейчас не доставит удовольствия. Впрочем, еще одним предметом, который он не выбросил из сумки, был сверток с медицинскими снадобьями, включавшими бинты, мазь для заживления ран и мазь от ожогов. Однако его собственный лоб и уши подождут. Сначала надлежало заняться Ветром, которому досталось серьезнее.

Родгар позвал коня. Тот неторопливо вышел из воды (Ветер прекрасно понимал по хозяйской интонации, когда нужно исполнять приказ без промедления, а когда никакой спешки нет). Родгар внимательно осмотрел его. Ноги до колен пострадали больше всего; рыцарь смазал их мазью и перевязал. Ветер стоически выдержал процедуру, хотя, несомненно, каждое прикосновение причиняло ему боль. Туловище и шея пострадали меньше, хотя розовые проплешины сгоревшей шерсти и выглядели жутковато. Родгар обработал и их тоже, истратив таким образом всю мазь и ничего не оставив для себя. Ничего, под южным солнцем случалось обгорать и посерьезнее.

Пожар наконец догорел. На черных обугленных стволах и на земле между ними еще тлели отдельные угольки, но открытого огня больше не было. Родгар, ведя коня в поводу – Ветер заслужил отдых, – пошел вдоль берега на север. Прошагав около двух миль, они, наконец, достигли северной границы пожарища. Этой границей оказалась река; в первый момент Родгар подумал, что это та самая, о которой говорила Тилли, но вскоре убедился, что она не втекает, а вытекает из озера, направляясь на восток. Река же Тилли, видимо, впадала в озеро где-то у его северо-западной оконечности.

Перебравшись через реку вброд, они, наконец, оказались на нетронутой огнем территории. Ветер тут же занялся сочной травой, росшей на берегу, а Родгар, прямо в мокрой одежде, растянулся среди той же травы, глядя в синее летнее небо с редкими белыми облачками – здесь оно было чистым, мутно-серую дымку, еще висевшую над пожарищем, ветер сносил к югу. Итак, он остался цел, но лишился почти всего своего имущества, не считая коня, меча и монет в кошеле на поясе. Но на новый доспех того же качества этих денег не хватит, да и некому такой здесь изготовить. Можно, конечно, попробовать отыскать брошенные латы на пепелище, когда оно окончательно остынет и проветрится, но шансов снова наткнуться на то место практически нет – скорее он дождется, что какое-нибудь из превратившихся в гигантские головешки деревьев рухнет ему на голову... А может, это знак судьбы? Знак, что с рыцарскими подвигами пора кончать? Кому он принес добро в этом качестве – хоть в составе королевской армии, хоть в качестве странствующего одиночки? Если называть вещи своими именами, любой рыцарь – это профессиональный убийца, слава и доблесть которого измеряются количеством крови на его руках... Он никогда не задумывался об этом прежде. Его с детства учили, что быть воином – это высшее предназначение мужчины и аристократа. Не то чтобы, конечно, вся проливаемая его сословием кровь была безвинной, и недавно зарубленные Родгаром разбойники – наглядный пример. Но чего стоит мир, где всех, кто занят созиданием – выращивает хлеб, разводит скот, строит дома, ткет и шьет одежду и так далее – принято презирать, как ничтожных простолюдинов, а заправляет всем и почитается превыше всех каста разрушителей и убийц? Где именно мораль этой касты ассоциируется со словом «честь», а созидателей именуют «подлым народом»?

Может быть, действительно пора бросить это все. Поставить дом в этих краях... не замок, а простой бревенчатый дом – придется, конечно, обратиться за помощью к местным, его ведь не учили строить, он умеет орудовать топором только в бою, но если он придет к ним не как лорд, не как потенциальный вождь, жаждущий сделать из них солдат и поставить под свое командование, а как простой поселенец, равный – к равным, то они помогут... Но поселиться все же не с ними, он никогда не станет для них своим, а отдельно, где-нибудь на берегу реки или озера. Не быть ни господином, ни холопом, ни членом общины, не зависеть ни от дворянских, ни от крестьянских предрассудков о сословиях, долге, обетах, вере, патриотизме и прочей чепухе. Просто ставить силки в лесу, ловить рыбу (а может, даже и лягушек – что, если это и в самом деле деликатес?). И спокойно жить. Вместе с Тилли. А если лесная нечисть или кто еще попробует сунуться – его меч защитит их обоих.

Ему представлялись мирные картины этой жизни. Они весело болтают, как когда-то с Сандрой. Тилли бежит по весеннему лугу, и в волосах у нее желтые полевые цветы (интересно, какие у нее волосы – светлые или темные?) Они сидят на берегу и смотрят на летний закат. Гуляют по осеннему лесу, и она собирает огненно-красные, желтые и оранжевые листья. В сверкающий зимний полдень скатывается с пригорка на санках, которые он смастерит для нее (уж это-то он сумеет?), опрокидывается в снег, поднимается, раскрасневшаяся, хохочущая... А потом они сидят у потрескивающего очага зимним вечером, и пусть на улице мороз, но в доме тепло и уютно, и он рассказывает ей... рассказывает... о далеких странах и путешествиях… но, конечно, без всяких ужасов войны…

«Родгар», – перебивает его Тилли.

«Что?»

«Родгар!»

Он резко открыл глаза и увидел предвечернее небо над головой. Должно быть, он проспал, по меньшей мере, часа три. Плохо, он не собирался терять столько времени. Строго говоря, он вообще не планировал спать – потому и не дал себе установку проснуться вовремя; он хотел лишь поваляться полчасика и продолжить путь...

Что стряслось у Тилли?! Впрочем, ее голос звучал хоть и настойчиво, но, кажется, не встревоженно. Скорее, напротив, радостно.

«Разбудила? Извини. Родгар, я встретила наших!»

«Наших? – он не сразу сообразил спросонья. – Ты имеешь в виду – других выживших из твоего селения?»

Ну вот, кажется, и конец его нелепым фантазиям. О девочке есть, кому позаботиться, и теперь, когда большинство их односельчан погибло, они будут ценить каждого выжившего...

«Нет, не из моего, – голос Тилли помрачнел. – Из моего не уцелел никто, кроме меня. Из другого. Их селение тоже уничтожили чудовища, еще раньше. Но кое-кому удалось спастись. В основном тем, кого не было дома. Чудовища пришли ночью, они всегда нападают ночью... (Да, Родгар знал это.) Но двое мальчиков заблудились в лесу, и отец одного и старшие братья другого отправились их искать. Дедушка-знахарь отправился в лес за цветами, которые распускаются только по ночам. Еще одна девушка выходила на двор и успела залезть на дерево так, что ее не заметили. Двое детей, мальчик и девочка, сумели убежать, как я, пока их родители отвлекали на себя чудовищ. И одного совсем малыша мама накрыла своим телом, ее, конечно, убили, а его не заметили».

«То есть во всей группе – старик, дети и только трое взрослых мужчин?»

«Четверо».

М-да. Похоже, он поторопился с выводом, что теперь Тилли в безопасности. Да черт побери, она не была в безопасности, когда было живо все ее село в полном составе!

«Они вырыли землянки в лесу, – продолжала Тилли, – но их выгнал оттуда пожар. Если бы не он, мы бы, наверное, не встретились».

«И что они теперь собираются делать?»

«Они еще не решили. Большинство взрослых хотят искать какое-нибудь селение, где нас примут. Но дедушка говорит, что надо уходить на полночь... то есть на север. Там холодно и труднее находить еду, но там нет чудовищ. Они тоже не любят холод. А здесь, говорит он, нас рано или поздно всех перебьют».

Не исключено, что старик прав, подумал Родгар. По мере продвижения фронтира на запад нападения лесной нечисти случаются все чаще, и если поселенцы и дальше будут считать, что главная опасность – это лорды и рыцари, угрожающие их свободе и равенству, а не монстры из леса... А королевская армия, которая могла бы решить дело в пользу поселенцев, не спрашивая их согласия, увязла на юге надолго, возможно – на десятилетия, ибо тактические победы вроде взятия Эль-Хурейма ничего не решают в стране, где удар в спину можно получить из-за каждого камня... Рано или поздно, наверное, города и замки все же вырастут и на месте нынешних дремучих лесов. В конце концов люди всегда добиваются своего, сколько бы крови ни пришлось за это пролить. Но Родгара не волновало, что будет через сто лет. Ему нужно спасти Тилли сейчас.

«Ты говорила им обо мне?»

«Вообще-то нет. Я боюсь, они мне не поверят. Скажут, что я тебя выдумала. Взрослые никогда не верят детям», – печально констатировала она.

«Ну и правильно не говорила», – откликнулся Родгар. Сначала ее и впрямь сочли бы фантазеркой или даже повредившейся в уме, а потом, когда он явился бы перед ними во плоти в качестве живого доказательства... черт его знает, как бы они отреагировали. В каждой из этих изолированных деревень свои суеверия. У этих вон даже вместо традиционной ведьмы – знахарь-мужчина, может, в их глазах всякая женская магия – еще худшее зло, чем в глазах официальной церкви. И хотя магия на самом деле вовсе не в Тилли и даже не в Родгаре, а в амулете, надежнее вообще не поднимать эту тему, чем надеяться на здравомыслие неграмотных лесовиков, пребывающих не в лучшем расположении духа после гибели всего их селения.

«Погоди, Родгар, – произнесла вдруг Тилли, – кажется, двое старших хотят о чем-то объявить».

Родгар сел в траве, обхватив руками колени. Меч лежат справа от него. Слева невозмутимо пасся Ветер, периодически помахивая хвостом. Солнце медленно опускалось к черной кромке выгоревшего леса на другом берегу, и через озеро протянулась ослепительная золотая дорожка.

«Они договорились, – сообщила Тилли. – Они решили идти на север».

Ну да, подумал Родгар. Скорее всего, ты и послужила решающим аргументом. Два селения, уничтоженных всего за несколько дней – весомый довод в пользу того, что оставаться в этих местах не стоит. Хотя, конечно, уходить на дикий и необжитый север такой маленькой горстке, где всего четверо сильных мужчин – тоже отнюдь не лучшая идея. Он сам, наоборот, уводил бы людей на юго-восток, в более обжитые области. Впрочем, это тоже нелегкий путь – до тех краев, где лесную нечисть уже считают байками, не одна сотня миль... и там, разумеется, уже нет той безвластной вольницы, которую так ценят эти люди. С другой стороны, почему старик так уверен, что чудовищ нет на севере? Ведь там почти никто не бывал. Да, несколько отчаянных путешественников – если верить их рассказам – добирались до самого Северного океана, но, если они не столкнулись при этом с лесной нечистью, это не значит, что ее там нет. Это значит, что им просто повезло. Или знахарю дают эту уверенность какие-то колдовские штучки? Вопрос, насколько они надежны...

«Тилли... ты хочешь уйти с ними? Или ты... все еще хочешь стать моей сестрой?»

«А можно?» – она словно не решалась поверить своей удаче.

«Ну... лично я не против. Но ты должна очень хорошо все обдумать. Ведь это почти что твои односельчане. Ну, пусть из соседней деревни, неважно. Я не знаю, насколько тебе будет безопасно с ними... честно говоря, очень сомневаюсь, что будет... но, по крайней мере, ты не будешь чувствовать себя чужой. К тому же с ними ты уже познакомилась лично. И среди них есть дети, с которыми ты можешь подружиться. А меня ты практически не знаешь. Я взрослый, втрое старше тебя, я рос в другом месте, меня совсем по-другому воспитывали, и для тебя я все еще не более чем голос в голове».

«Ты хороший! – повторила Тилли с еще большей убежденностью, чем раньше. – Я... я чувствую. Чувствую тебя лучше, чем если бы мы говорили словами».

«Но мы будем говорить словами, когда встретимся, – улыбнулся Родгар. – Тот амулет, через который я связываюсь с тобой, – он только чтобы слышать попавших в беду. А я надеюсь, что после нашей встречи твои беды закончатся».

И, возможно, не только твои, добавил он мысленно, но не стал транслировать это ей.

«Я тоже, – ответила она. – Ничего, теперь уже можно и словами».

«Ну ладно. (Неужели он вот так просто принимает решение? Ведь обратной дороги не будет. Нельзя будет потом сказать ей: «Извини, Тилли, я передумал и решил отдать тебя чужим людям»!) Но пока оставайся с ними. Все-таки это лучше, чем быть совсем одной в лесу. Тем более что вряд ли они теперь позволят тебе уйти одной... И, по крайней мере, они тебя накормят».

«Уже накормили. Но ведь они собираются идти в почти противоположную сторону!»

«Ничего страшного. Я нагоню вас. Самое позднее – завтра утром. Еще только одна ночь, Тилли».

«Хорошо, Родгар. Я буду ждать».

Он поднялся, подошел к коню, осмотрел следы ожогов. Понятно, что они не могли исчезнуть за несколько часов, и по-хорошему Ветру стоило бы дать хотя бы пару дней полного покоя, тем более что он вполне это заслужил... но, с другой стороны, кожа под «попоной» осталась здоровой, и сбруя, как и всадник, не будут травмировать ее. Исключение составляли несколько точечных ожогов от раскалившихся металлических частей сбруи – но тут уж ничего не поделаешь, придется Ветру потерпеть. Родгар погладил коня по холке.

– Ты молодец, Ветер. Еще одно последнее усилие. А потом, как заберем девочку, уже никуда не будем торопиться. Ты еще соскучишься оттого, какой спокойной будет наша дальнейшая жизнь.

Конь шевельнул ухом и мотнул головой, словно соглашаясь.

Они направились дальше по берегу озера. Поначалу Ветер взял хороший рысистый темп, но там, где берег стал заворачивать к западу – как раз в нужном Родгару направлении – под копытами неприятно зачавкало. Берег превращался в болотистый; Родгар повернул правее, прочь от воды, в надежде, что проехать через лес будет легче, но и там хлюпала и чавкала полужидкая грязь, заросшая к тому же сверху невысоким, но густым и практически непроходимым кустарником. Родгар обдумал возможность вернуться к озеру и миновать болотистый участок вплавь вместе с конем, но отверг этот вариант – вода была слишком холодной и к тому же могла скрывать неизвестно какие опасности вроде неожиданных омутов и водоворотов. Он поехал еще дальше к востоку, но местность лучше не становилась. Возможно, в давние времена здесь проходило русло еще одной реки, со временем полностью заилившееся и превратившееся в болото; если так, то ехать вдоль него (и прочь от цели) можно было еще долго. В то же время, если предположение было верным, болото не могло быть слишком широким, и через него можно было пробиться напрямик, спешившись и рубя мечом сплетавшиеся над грязью заросли. Родгар попробовал было сделать это, пока не провалился в грязь по колено; это не было по-настоящему опасной трясиной – по крайней мере, пока, – и он, ухватившись за уздечку осторожно ступавшего позади Ветра, быстро выбрался обратно на твердую почву, однако в лесу уже темнело, и лезть дальше в неизвестное болото в таких обстоятельствах было явным безрассудством. Родгар злился на это неожиданное, дурацкое, возникшее на ровном месте препятствие – которое к тому же, вполне возможно, можно было преодолеть за какие-нибудь полчаса – но он заставил себя проявить здравомыслие и остаться ждать до рассвета на твердой земле. В конце концов, утешал он себя, группа, уводящая Тилли на север, тоже наверняка остановится на ночь. И все же ему было неспокойно, и это не было обычным суеверным страхом, что дело, почти уже увенчавшееся успехом, сорвется в самый последний момент. Лесная нечисть обычно нападает по ночам... Впрочем, это касается нападений на деревни. Одинокие путники – или такие вот небольшие группы – и днем не могут чувствовать себя в безопасности. «И я в любом случае ничем не помогу ей, если увязну в болоте», – напоминал себе Родгар.

Он проснулся под утро, словно подброшенный. Нет, его разбудили не Тилли и не Ветер, а внезапно оформившаяся во сне мысль, которую он уже высказал в беседе накануне, тогда не придав ей особого значения: амулет обеспечивает связь лишь с тем, кто нуждается в спасении. Действительно, в том единственном пока случае, когда уже установившаяся связь прекратилась не из-за смерти нуждавшегося в помощи – а именно с разбойником – она исчезла (а камень, соответственно, вновь стал холодным и темным) после того, как Родгар вытащил пострадавшего из берлоги. Это не значило, что тому не грозят другие опасности, но данная конкретная беда, обеспечившая контакт, была исчерпана. Что, если теперь, когда Тилли присоединилась к группе селян, произошло то же самое? Если беда, связанная с гибелью ее деревни, считается более неактуальной, и связи больше не будет? И он не найдет ее... никогда уже не найдет в этих дремучих лесах, тянущихся до самого Северного океана...

Родгар торопливо сжал рукой камень. Нет. Тот был по-прежнему теплым, и контакт жил. Да и в самом деле, не может же какой-то кусок черного кварца решать, нуждается кто-то в помощи или уже нет! Это... наверняка это решает сам нуждающийся. Разбойник, едва оказался в безопасности, хотел поскорее спровадить своего спасителя. А Тилли по-прежнему ждет его.

Но Родгар почувствовал и кое-что, что ему не понравилось. Расстояние увеличилось на несколько миль. Похоже, что группа шла всю ночь, торопясь как можно скорее уйти из опасных мест, где за несколько дней погибли две деревни.

Ну ладно. Если они шли ночью, значит, встанут на привал днем, а скорее, уже встали. Тем более, там половина – дети, а не натренированные на марш-броски солдаты... Родгар негромко позвал Тилли, но не получил ответа. Ну точно, спит. Вместе с остальными, очевидно. Надеюсь, подумал Родгар, что хотя бы одного бодрствующего часового они все же выставили...

Светало. Понизу стлался туман, и деревья казались призраками, висящими над землей. Заросшее кустарником болото полностью скрывалось в белесом мареве – прекрасная ловушка для неосторожного путника. Родгар, досадуя на очередную задержку, ждал прояснения.

Наконец с востока пробились косые солнечные лучи, и туман стал таять. Родгар разглядел, что дальше к востоку кустарник практически сходит на нет, сменяясь зарослями сочной зеленой травы, окружающей отдельные редкие кустики. Но это его как раз не порадовало – это означало, что там-то и начинается настоящая трясина. Однако полоса густого кустарника прямо перед ним оказалась действительно неширокой, не больше полусотни ярдов – дальше вновь высились древесные стволы, слишком мощные, чтобы держаться в нетвердой почве. Теперь, при свете, с высоты седла Родгар смог различить, что кусты образуют не сплошную массу спутанных и переплетенных веток, а некий рисунок типа сети с ячейками разного размера и формы; при этом как раз там, где они росли гуще, где были их корни, почва, очевидно, была надежнее, а вот обманчиво привлекательные более свободные участки, куда дотягивались разве что ветки с боков, представляли собой сплошную жидкую грязь, поросшую ряской и мхом. Осознав этот принцип, Родгар наметил путь через болото – не прямой и требующий много работы мечом совсем не в привычном для благородного оружия качестве (хотя – почему рубить кусты считается делом менее благородным, чем убивать людей?), но, по всей видимости, позволявший, не особо увязая в грязи, пройти через болото самому и провести за собой коня.

Расстояние, не превышавшее пятидесяти ярдов по прямой, Родгару пришлось преодолевать почти час. Но, наконец, они с Ветром вновь выбрались на твердую землю. Родгар счистил комки грязи с потяжелевших сапог, а затем и с ног коня, вскочил в седло и поскакал туда, куда вел его камень – на северо-северо-запад.

Часа через два резвой рыси они въехали в сосновый бор, где сухая и твердая, покрытая лишь тонким слоем опавших иголок почва позволила еще увеличить темп. Родгар радовался, чувствуя, как сокращается расстояние – беженцы, намаявшиеся накануне, очевидно, все еще спали. Он впервые подумал о них не как о неком факторе, отдаляющем или приближающим его встречу с Тилли, а как о конкретных людях. Что делать с ними после того, как он заберет девочку? Не отдать ее человеку с мечом они, конечно, не могут, и, если они после этого намерены продолжать путь на север, это их дело. Но если они сменят свои планы и попросятся под его защиту? Выразят готовность идти туда же, куда он? Предложат ему то, чего так категорически не хотели их собратья в целых и многолюдных селениях – стать их лидером? Нет, только не с такой куцей группой. Среди них наверняка нет даже кузнеца, способного ковать оружие... Максимум, что он может для них сделать – это проводить до ближайшего еще не разоренного села, да и то... Пешая группа, особенно такого состава, замедлит его продвижение, но это еще полбеды. Хуже то, что защитить от лесной нечисти, да и от обычных хищников, одну Тилли он сможет (в худшем случае – просто ускачет вместе с ней на коне), а вот сразу полдюжины детей – едва ли. Просто не поспеет прикрыть каждого (а взрослые, безоружные и необученные, не помогут, а будут только путаться под ногами его коня). Да, объективно говоря, они имеют ничуть не меньшее право на жизнь. Не меньшее, чем Тилли, и не большее, чем их уже убитые односельчане или жители других деревень, которые уже погибли или погибнут в будущем. Деревень и городов, здесь и по всему миру. Он не может спасти всех. И он уже решил, что даже не будет пытаться это делать. Но готов ли он просто сказать им: «Нет, я поехал, а вы выкручивайтесь, как знаете»? Что характерно, ни один ревнитель рыцарской чести не осудил бы его за это – подумаешь, какие-то крестьяне, существа чуть повыше свиней, но определенно ниже благородных оленей (в цивилизованных краях браконьера, убившего оленя в графском лесу, ждет виселица, а вот за убийство крестьянина полагается лишь денежный штраф). Но какими глазами посмотрит на него Тилли? «Ты хороший». Он с удивлением понял, что теперь эта простая характеристика для него важнее и накладывает большую ответственность, чем сословная честь двенадцати поколений дворянских предков...

Лучше бы они все-таки сами решили идти, как шли, на север! Или даже... вообще с ними не заговаривать? А просто, если они еще спят, позвать Тилли, пусть тихонько выйдет к нему – даже если какой-то крестьянский увалень и стоит на часах, она наверняка сумеет ускользнуть в противоположном направлении – и уехать прочь, предоставив их собственной судьбе, к которой Родгар не имел ранее и не обязан иметь впредь никакого отношения... И все же такое решение отдавало тухлым привкусом трусости. К тому же они ведь обеспокоятся из-за пропажи девочки. Возможно, примутся ее искать, задерживаясь из-за этого в опасных для них местах – то есть Родгар уже не просто не повысит, а понизит их шансы на спасение... Хотя, конечно, если они увидят следы копыт, то поймут, что девочку забрал человек, а не зверь – но хватит ли им ума отыскать эти следы, и успокоит ли их это? Он бы мог оставить им записку – если бы они умели читать (а ему бы было чем и на чем писать)... Ну ладно, для начала неплохо бы выяснить, какая вообще обстановка в их лагере. Родгар позвал Тилли громче прежнего, и на этот раз девочка откликнулась.

«Не выспалась?»

«Мы шли всю ночь, – подтвердила она его предположение, – только перед рассветом вышли к острову. Взрослые решили, что это хорошее место для стоянки».

«Какому острову?»

«Посередине реки».

«Это все та же самая река, что течет мимо твоего селения, а потом впадает в озеро?»

«Не знаю. Наверное. Я же говорю, она петляет. Но никто не лазил на дерево посмотреть. Все слишком устали».

«Понимаю. Река широкая? От острова до берегов большое расстояние?»

«Да нет, не очень».

«И, как я понимаю, там и не глубоко, вы вброд перешли?»

«Да, с южной стороны. А с северной – протока хоть и узкая, но глубокая вроде. Взрослые решили, что повалят дерево, чтобы на другой берег перейти. Но это уже сегодня днем, как все отдохнут».

«Ясно», – не слишком хорошая диспозиция. Несведущим в военном деле крестьянам, конечно, кажется, что они нашли идеальное место, где река защищает их со всех сторон. А на самом деле они загнали себя в ловушку, откуда, если их атакуют с юга, не будет выхода. Возможно, они полагаются на легенды, гласящие, что лесная нечисть боится проточной воды. Но более реалистичной Родгар считал другую слышанную им версию – что, хотя чудовища действительно слишком тяжелы, чтобы плавать, однако прекрасно могут переходить реку по дну вброд и даже полностью скрываясь под водой – по крайней мере, на какое-то время. Если это правда, они могут атаковать остров даже и с двух сторон, в том числе с севера, откуда их никто не ждет... хотя такое потребовало бы слишком сложной для этих тварей координации действий... но – никогда не стоит недооценивать противника.

«Тилли, у вас стоит кто-то на часах?»

«На часах?»

«В смысле, на страже. Следит кто-нибудь, чтобы никакие враги не перебрались через протоки, пока остальные спят?»

«Вроде они хотели кого-то оставить на берегу, но я так быстро уснула... Пойти посмотреть?»

«Да, посмотри».

«А ты где?»

«Я уже близко. Но ты проверь все-таки, как там поживает ваш часовой».

Пауза длилась пару минут, затем сменилась возмущенным восклицанием Тилли: «Он дрыхнет! Я так и знала! Разлегся прямо на берегу! Пойду разбужу».

Может, не надо этого делать, мелькнула мысль у Родгара – забрать девочку из спящего лагеря со спящим часовым было бы проще всего, но он тут же устыдился этой идеи. Нет, конечно, бесчестно было бы бросать их в опасности. Он не обязан брать их под свою защиту, но хотя бы растолкать недотепу-часового... Да уж, крестьяне, что с них взять. Нет, тут же поправился Родгар, он не должен их презирать, они умеют немало такого, чего не умеет он сам, ему понадобится помощь таких, как они, чтобы построить дом – но просто они не солдаты, и даже гибель двух деревень не сделает в один момент из необученного крестьянина сол...

«Родгар!!! Он не спит! Он…»

«Тилли, беги!!! – сразу все понял Родгар, бросая коня в карьер. – Беги и поднимай тревогу!»

Может, это была неправильная команда, мелькнула запоздалая мысль. Может, надо было велеть ей спрятаться, а с остальными пусть будет, что будет – тем более что у них и так нет шансов отбиться. Но куда спрячешься на маленьком острове? Твари наверняка прочешут его целиком, на это у них ума хватит...

«Родгар, это чудовища! Они уже на острове!»

«Я знаю! Я уже рядом! Продержись, Тилли! Бегай! Уворачивайся! Не дай им себя убить! Продержись еще совсем немножко! Ты обещала дождаться! Не может же быть, что все это зря!»

Оставалось еще около трех миль. К счастью, лес вокруг был редким и позволял мчаться по прямой на самой быстрой скорости – но выдержит ли такой темп Ветер? Родгар почти лег на его холку, чтобы уменьшить сопротивление воздуха – это было все, что он мог еще сделать. Пять минут... пять драгоценных минут... сколько раз он тратил куда больше времени впустую за минувшие два дня? Когда возвращался назад из-за того, что его, видите ли, встревожил треск ветки в лесу... когда позволил себе заснуть на берегу озера... когда решил отложить до утра форсирование болота – ведь можно было, черт побери, соорудить факел и освещать себе путь... и вот теперь ему не хватает пяти паршивых минут!

Сколько продержится жалкая горстка крестьян, вооруженная в лучшем случае палками, против здоровенных монстров, влегкую вырезающих целые деревни? Наверное, твари со своим проклятым чутьем взяли след группы еще ночью и шли за ней, выжидая наилучшего момента для атаки... Но почему они не напали сразу на такую маленькую группу, явно неспособную оказать достойное сопротивление? Или... все-таки способную? Может быть, и самих тварей тоже мало? И кстати – беженцы собирались срубить дерево, значит, у них есть, по крайней мере, топоры... хотя простой крестьянский топор – не очень хорошее оружие против монстра с конечностями вдвое длиннее человеческих, каждая из которых оканчивается четырьмя ножами стальной крепости и остроты. Но речь не идет о том, способны ли эти несчастные четверо крестьян – ну, пусть даже пятеро или шестеро, если старик еще достаточно крепок, а кто-то из младших уже подросток – победить. Речь лишь о том, удастся ли им растянуть свою гибель на пять минут. Прежде чем монстры займутся беспомощными детьми... и в особенности одним ребенком...

«Рооодгар! Где ты?! Скорее!!!»

«Сейчас, Тилли! Сейчас! Я... я уже вижу реку!»

Это была правда. Родгар уже различал впереди между деревьями не только блеск воды, но и горбатые очертания острова. Ветер мчался в том же темпе, оправдывая свое имя, но всадник чувствовал коленями, как бешено колотится его сердце, и беззвучно молил его так же, как и Тилли – продержись, пожалуйста, продержись еще совсем чуть-чуть...

Конь вылетел на берег, вышвыривая песок из-под копыт, и почти на той же скорости влетел в воду, вздымая тучи брызг. Перед глазами Родгара мотался вверх-вниз продолговатый горб острова, действительно слишком небольшого, чтобы на нем можно было долго убегать или прятаться. Весь остров покрывала высокая трава, и лишь в самой высокой его точке росло одинокое дерево – видимо, то самое, которому теперь так и не придется стать мостом. Дереву повезло, а людям – нет.

Впрочем, не только людям. Пока конь форсировал протоку – действительно неширокую и неглубокую, вода не доходила до его груди – Родгар с удивлением (и безмерной радостью) понял, что различает один из самых отвратительных запахов на свете – запах крови чудовищ (или как там назвать эту жижу, заменяющую им кровь). Действительно, трава на острове была забрызгана не только красным, но и серо-зеленым, и среди нее угадывались очертания мертвых тел, некоторые из которых были слишком велики для человека. К тому времени, как Ветер выбрался на берег острова, а Родгар проморгался от летевшей в лицо воды, на ногах еще оставались четыре человека и – Родгар не поверил такому счастью – всего два монстра, каждый из которых бился с двумя противниками.

Но все эти люди были взрослыми мужчинами.

Однако камень на груди рыцаря все еще жил.

Конечно, тут же сообразил Родгар. Он же видит только южную часть острова! Мужчинам удалось связать боем – и даже сразить! – нескольких чудовищ, но остальные, очевидно, просто обошли их и теперь добивают беспомощных детей, жмущихся к берегу слишком глубокой протоки на северной стороне.

Ближайший к Родгару монстр пребывал не в лучшем состоянии. Его атаковали – теперь уже именно атаковали, а не отбивались от него! – двое молодых парней, один с копьем, а другой – с самодельной алебардой, представлявшей собой обычный топор лесоруба, насаженный на оглоблю, причем это неказистое на вид оружие оказалось неожиданно эффективным: одна рука чудовища была отрублена почти по локоть и истекала серо-зеленой гадостью, другая висела плетью. Добить монстра не составляло труда, но Родгар не стал на него отвлекаться, ибо амулет вел рыцаря на вершину острова, а этот бой шел правее. Алебардщик вновь замахнулся своим оружием, надеясь, как видно, нанести решающий удар – и вдруг чудовище с молниеносной быстротой выбросило вперед ногу. Четыре когтя, столь же длинные и смертоносные, что и на руках, ударили парня в живот, пропороли его насквозь и вышли из спины. Но и алебардщик – не то последним сознательным усилием, не то просто корчась в агонии – рубанул чудовище топором в грудь, и оба рухнули в траву. Копейщик, видя, что тут все кончено, побежал наверх, помогать двум своим еще живым товарищам.

Родгар лишь на мгновение отвлекся на эту сцену и вновь устремил взгляд на вершину острова, где возвышался над своими противниками второй монстр. Этими двумя противниками – пока не успел подбежать третий – также были копейщик и алебардщик, и Родгар подумал с невольным уважением, что крестьяне сумели-таки разработать довольно неплохую тактику работы в парах древковым оружием против вдвое превосходящих ростом и длиной конечностей тварей. Жаль, что она не спасла их деревню – впрочем, на стороне нечисти была, конечно, внезапность ночного нападения... Однако и у этих двоих дела обстояли далеко не блестяще. Монстр – вполне грамотно использовавший ствол дерева для прикрытия тыла – похоже, все еще не получил серьезных повреждений, в то время как рубаха алебардщика быстро намокала от крови, а копейщик пытался отвлечь тварь от раненого товарища уже, собственно, не копьем, а лишь обломком такового.

Родгар, однако, и здесь не стал бы вмешиваться – не стал бы терять драгоценных мгновений на лишний удар мечом – если бы амулет вел его через вершину на другую сторону острова. Но камень указывал, что Тилли где-то рядом с вершиной. Он вспомнил о ее умении лазать по деревьям – неужели она взобралась на эту здоровенную сосну, а поселенцы потому и атакуют чудовище у подножья дерева – не отступая, несмотря на понесенный ущерб, и не пытаясь выманить врага на открытое пространство – чтобы не дать твари вскарабкаться следом? Родгар посмотрел вверх до самой кроны, но нигде не увидел человеческой фигурки. Нет, конечно, по такому высоченному гладкому и толстому стволу без единой ветки – самые нижние из них росли лишь в паре дюжин ярдов над землей – не взобраться даже акробату из бродячего цирка, а не то что маленькой девочке.

Этот взгляд вверх и это осознание заняли лишь мгновение. И все же, когда Родгар заметил стремительное движение справа, было уже слишком поздно.

Безрукий поверженный монстр, истекающий зловонной слизью, которого Родгар считал уже мертвым, бросился из травы наперерез рыцарю. Родгар рубанул мечом, рассекая мертвенно-бледную морщинистую шею – и чудовище рухнуло на землю между передними и задними копытами коня. Ветер, даже в гору поднимавшийся в хорошем темпе, легко оттолкнулся задними ногами, преодолевая это внезапное препятствие.

И в тот же миг Родгар почувствовал, как резко дернулось тело коня.

Еще несколько мгновений Ветер продолжал скакать вверх. Но его брюхо было располосовано от ребер до паха, и с каждым прыжком из ужасных ран вываливалась на траву кровавая требуха.

«Нет! – Родгар едва не завопил в голос, когда понял, что произошло. – Нет, Ветер, нет!!!»

Единственное живое существо, которое он еще считал другом в этом мире. До того, как познакомился с Тилли. Неужели сейчас он потеряет их обоих?!

Он успел спрыгнуть на землю за миг до того, как конь рухнул в траву. Или, возможно, это Ветер оказал хозяину последнюю услугу, продержавшись на ногах достаточно, чтобы не придавить его своим боком. Родгар приземлился не очень удачно, упал на одно колено, но тут же вновь вскочил, воздевая меч, липкий от гнусной крови монстра. Вот ведь проклятая тварь, подумал Родгар. Ведь могла бы притвориться мертвой, отлежаться в траве и, возможно, оклемалась бы со временем. Говорят, потерянные конечности у них потом отрастают заново... Но – нет, увидел человека – убей! Даже ценой собственной жизни! Едва не рыча от горя и ненависти, он побежал к вершине холма, где еще один столь же омерзительный монстр бился уже против трех человек. Девочки по-прежнему не было видно, но она была где-то совсем рядом с местом боя – если не на дереве, то, видимо, в траве у ног чудовища. Возможно, оглушенная ударом, возможно, раненая – но определенно все еще живая.

«Родгар! Где же ты, Родгар?!»

– Я здесь, Тилли! – впервые закричал он не мысленно, а голосом, желая одновременно отвлечь чудовище, способное оборвать жизнь Тилли одним движением когтистой лапы, и дать знать селянам о прибытии подкрепления. – Я иду!

Двое из трех поселенцев бросили на него быстрые взгляды через плечо. Отреагировал и монстр, резко повернувший к рыцарю свою уродливую голову. До чего же все-таки безобразные твари, подумал Родгар, подбегая. Длинный, вытянутый вперед голый череп, кончающийся тремя рядами острых коричневых зубов в безгубой пасти, кажущийся также безухим и безглазым – хотя на самом деле в роли ушей выступают длинные слуховые щели сверху, а глаз у нечисти целых четыре: два – в нижней челюсти и два – на ладонях; дряблая, висящая складками белесая бородавчатая кожа (на самом деле не уступающая прочностью легкому доспеху); зобатая шея, словно монстр проглотил гигантскую шишку, застрявшую у него в горле; руки с лишним суставом, растущие прямо из живота, и такие же членистые ноги, между которыми болтается что-то вроде испещренного багровыми дырами вымени, один вид которого вызывает тошноту...

Монстра, похоже, так поразил вид человека с невиданным в этих краях рыцарским мечом, что он застыл на несколько мгновений, как раз понадобившихся Родгару, чтобы подбежать вплотную, и лишь в последний миг выставил вперед левую ладонь с желто-коричневым глазом, смотревшим из кожистой складки в середине (еще одно зрелище не для людей со слабыми нервами и желудком). Родгар помнил, что теперь он не защищен доспехами и рубит не с удобной высоты седла, компенсирующей разницу в росте; тем не менее его мозг тренированного бойца уже просчитал маневр, позволяющий проскользнуть мимо страшных когтей и нанести смертельный удар. Но в последний момент Родгар споткнулся.

Высокая трава сыграла с ним злую шутку. Она скрывала бугор, на котором стояло чудовище – оказавшееся, таким образом, ниже обычного для ему подобных роста. Рыцарь рухнул с разбега прямо к ногам монстра. Одна из этих ног поднялась, чтобы, очевидно, разорвать когтями его шею. Но Родгар, стремительно перекатившись, вонзил меч вертикально вверх в омерзительное вымя, или чем оно там было на самом деле, и дальше в брюхо, насколько хватило длины рук и клинка. Чудовище издало что-то вроде хриплого булькающего визга и рухнуло навзничь. Родгар выдернул меч, на всякий случай еще провернув его в ране, и пружинисто поднялся на ноги. И тут же по оскаленному черепу поверженного монстра замолотил топор опомнившегося алебардщика (точнее, бывшего копейщика, перехватившего оружие у раненого товарища), а в морщинистую грудь воткнулось последнее целое копье.

– Спасибо, ребята, – усмехнулся Родгар, – но, думаю, это лишнее – оно уже мертво. Сколько их еще тут?

– Это последнее.

– Отлично! А где девочка?

– Какая девочка?

Они смотрели на него с явным недоумением.

– Которую вы подобрали вче... – произнес Родгар, раздраженный их непонятливостью, и замер, не договорив. Его взгляд уперся в правую руку твари. Лишь теперь он заметил то, что помогало чудовищу отбиваться сразу от трех противников столь успешно. Это была хорошая, крепкая рогатина, длиной почти в человеческий рост, с остро заточенными концами.

Никогда ни одна легенда, даже самая сомнительная, не упоминала, чтобы лесная нечисть использовала какое-либо оружие. Этим существам всегда хватало собственных когтей.

Родгар судорожным движением сунул руку под рубашку и выхватил амулет.

Камень был холодным и мертвым. Как и изувеченное тело, распростертое в траве.

«Увидишь человека – убей».

«Они не щадят ни женщин, ни детей, ни молодых, ни старых».

А как поступаем мы, когда на земли, где мы жили веками, вторгаются смертельно опасные хищники?! «Чудовища пришли из леса и всех убивают» – ну да, конечно, из леса, откуда еще они могут прийти к тем, кто всю жизнь живет в лесу... Как поступаем мы с волчьей стаей, ворвавшейся в деревню? Разве мы щадим волчиц и волчат? На человека, который предложит сохранить их «на развод», посмотрят, как на сумасшедшего. И разве мы ограничимся пассивной обороной – особенно если волки наглеют все больше? Разве не отправим охотников в лес искать и уничтожать волчьи логова? Да что там волки – как мы обходимся даже с безвредными в общем-то тараканами? Только потому, что они нам противны. А эталоном красоты мы считаем, разумеется, себя...

Но кто же мог знать?! Кто мог знать, что они разумны? Что у них не логовища, а селения, что у них не вожаки, а старейшины и знахари, что у них есть имена, что они испытывают такие же дружеские и родственные чувства? Что они не пользуются орудиями и одеждой только потому, что лучше нашего приспособлены к жизни в лесу?

А если бы знали – что бы изменилось?! Разве хоть один из тех, кто устраивал и благословлял бойню в Эль-Хурейме – и все прочие бойни той бесконечной войны, причем с обеих сторон – не знал, что перед ним разумные существа? Что перед ним точно такие же люди, как он сам? И уж если никого не остановило даже это... Даже церковь признает, что у язычников есть душа. Что ничуть не мешает вести против них Священную Войну. А тут – все догматы полетят к чертям. Может существовать лишь один вид живых существ, имеющий душу, ибо он есть образ и подобие Бога Единого. А если существует и другой, то чьим тогда образом и подобием являются они? Ответ, который даст церковь, очевиден. И практические выводы, которые из него последуют, тоже. Пока что Конгрегация Стражей Веры считает «лесную нечисть» всего лишь простонародным суеверием. Но если она узнает правду...

И найдутся ли, интересно, среди людей еретики, которые провозгласят, что из двух видов именно они – образ и подобие бога, а мы – дьявола? Если посмотреть на то, как мы ведем себя в этом мире, такая точка зрения представляется куда более логичной...

А он сам? Если бы он узнал раньше? Если бы догадался по мелким деталям типа гастрономических особенностей типичного хищника или способности слишком легко лазить по деревьям (еще бы, с такими-то когтями)? Разве он смог бы стать ее братом и другом? Он мог бы закрывать глаза и представлять себе Тилли в образе Сандры – но открывая глаза и видя перед собой вот это... А ведь она успела понять, что он – это он. И была шокирована, конечно – но не пыталась его убить. До самого конца. Ладонь глазом вперед – это явно не жест агрессии или даже самозащиты. В драке глаза защищают, а не подставляют противнику. И когда он упал к ее ногам, она убрала ногу, чтобы он случайно не поранился о когти.

«Ты хороший».

«Увидишь человека – убей».

Меч Родгара взвился над головой...

– Мужик, ты чего?! – испуганно попятился алебардщик, тщетно дергая топор, застрявший в черепе Тилли.

Меч полетел в траву, так и не обагренный человеческой кровью. Единственная кровь на нем осталась серо-зеленой.

Они сидели в маленьком кафе на тель-авивской набережной и насладжались апельсиновым соком. Был жаркий августовский вечер, алый шар солнца медленно тонул в Средиземном море, золотая дорожка от него бежала прямо к ним по легким волнам, упираясь в желтый песок пляжа.

– Хочешь мороженого? – вдруг спросил Моше.

– Да, было бы не плохо. – Рахель улыбнулась своему визави и сделала еще один глоток сока.

– Официант! – крикнул парень вглубь помещения. – Две порции мороженого!

– Какое хотите заказать? – спросил подошедший работник кафе.

– Шоколадное, ванильное и фисташковое, – сказала девушка.

– И мне тоже, – отозвался парень.

Вскоре мороженое принесли.

– Моше, – сказала девушка, принявшись за сладкое, – ты мне ничего никогда не рассказывал о своей семье. Что делают твои родители? Где они живут? Кем работают?

– У меня нет родителей. Я сирота. Я вообще своего детства не помню. Мне сказали, что я попал в тяжелую катастрофу. Родители мои в ней погибли, а я полностью потерял память. Даже говорить учился с нуля.

– Я тоже сирота. Моих родителей убили в теракте, когда мне было десять лет отроду. Арабский террорист…

– Его убили?

– Не знаю. Я маленькая тогда была. Потом меня и брата отдали в приемную семью. Дальше – закончила школу, отслужила в армии, теперь вот учусь в университете.

– Я тоже служил в армии. В боевых частях…

– С твоим-то профилем? Не сочиняй!

– У меня нет инвалидности. Честно! Я не вру.

– Да я верю!.. Хотя, это и странно. Полная амнезия после аварии, и боевые части…

– Морские коммандос. Впрочем, ты все равно мне не поверишь!

– Да верю я тебе, верю! Вон, ты какой здоровяк! Наверное, и боевые искусства знаешь?

– А как же! У меня четвертый дан по карате.

– Молодец! С тобой не пропадешь. А почему ты решил учиться на врача?

– Не знаю. Наверное, потому, что хочу спасать людей. Возвращать их к жизни. Это ведь так здорово – подарить новую жизнь человеку!

– Ты романтик! Я гораздо более земная. Выучусь на программиста, буду работать в какой-нибудь конторе или банке. А может, свой старт-ап открою.

– И что, есть идеи?

– Пока нет. Но, кто знает?

– А у меня уже появилась одна идея…

– Какая?

– Выходи за меня замуж!

– Шутишь?

– Нисколько! Знаешь, я очень люблю тебя…

– Правда?!

– Да. Ты первая, кому я это говорю.

– Я тоже люблю тебя, Моше… Ты классный! Я долго ждала твоего признания…

– Рахели! Ты даже не представляешь, как я счастлив!..

Олень был великолепный. Могучая грудь, крепкие ноги, втянутые поджарые бока. Не какой-нибудь задира-малолеток, новичок в лесных переделках, но умудренный опытом матерый самец, прошедший суровую школу выживания. Под шелковистой шерстью гладко перекатывались упругие мускулы. Лобастую голову украшали огромные рога, раскидистые, как ветви дуба – для полноты сходства между отростками даже застряло несколько обломанных веточек с листьями и желудями. На охотника он смотрел без всякой боязни, дерзко и упрямо, будто хозяин в своем праве осадить непрошеного гостя, забравшегося в его кровную вотчину. Архелай, уже занесший копье для удара, невольно отвел руку, завороженный красотой благородного животного. Мгновение противники мерились взглядами; потом человек опустил оружие и рассмеялся.

– Беги, дружище! И прости, если что не так.

Олень презрительно фыркнул, повернулся и, не спеша, удалился в чащу, с миной триумфатора, которому приелось восторженное ликование толпы.

Когда он скрылся из виду, Архелай, в свою очередь, натянул поводья и направил коня в противную сторону. В азарте он не чувствовал усталости, но теперь обнаружил, что гонка с препятствиями здорово его измотала. Да и живот подвело. Утром-то едва перекусил – и на полеванье. А судя по тому, как скупо оседает на землю солнце, дело уже к закату.

Дорога сбегала под гору, рыжей лентой петляя между обомшелых стволов. Окаймлявшие ее деревья были вековые, могучие, попадались и в несколько обхватов – как та знаменитая маслина, из пня которой было сработано ложе Одиссея. Иные, иссушенные годами, уже не одевались листвой, но в их жилистых, корявых ветвях еще крылась угрюмая, не растраченная временем сила, а клочковатые бороды лишайников делали похожими на грозных старцев. Зато лавры и мирты щеголяли своими пышными кудрями, а стройные кипарисы – молодецкой выправкой, тогда как внизу буйная поросль теснилась без всякого разбора и почтения, словно проказливая ребятня, шныряющая под ногами у старших.

Конь утомился не меньше седока, и Архелай вздохнул с облегчением, когда выбрался на прогалину, где, журча по скалистой осыпи, расплескивался в озерко горный ключ. Позади был маленький, увитый плющом грот, но живая лепечущая завеса мешала как следует его рассмотреть. Казалось, красавица-нимфа раскинулась на шершавых валунах и со смехом изгибает свой белый стан, уворачиваясь от каменных объятий. От влажной земли поднимался горький аромат: в траве, точно капли парного молока, светлели гроздья цветов. Архелай не смог противиться искушению. Одежда его пропотела и покрылась пылью, а вода манила такой соблазнительной прохладой... Недолго думая, он спешился и, обмотав поводья вокруг поваленного бурей ствола, стянул хитон и отвязал сандалии. Он зажмурился от наслаждения, когда ледяные змейки колючей лаской охватили разгоряченное тело – и тут почувствовал на себе чей-то взгляд.

Из-за дерева на него смотрела девушка. Ее короткая серебристая туника сливалась с мягкой зеленью мха, а разбросанные по плечам темные кудри украшал венок из листьев аканта. Острые локти и колени еще хранили детскую угловатость, но два бугорка, набухших под тканью, словно готовые лопнуть почки, выдавали маленькую женщину. Лицо с высокими скулами и удлиненными, чуть раскосыми глазами не отличалось совершенством, так что Пракситель вряд ли взялся бы ваять с нее статую, но в нем была какая-то особенная прелесть, невыразимая в словах и ускользающая, будто плывущий над лугом утренний туман. Нагота Архелая совсем ее не смущала. Она разглядывала его с простодушным любопытством, без притворного жеманства благонравной девицы или бесстыдной откровенности гетеры.

Архелай запоздало прикрылся рукой.

– Ты кто? – спросил он первое, что пришло на ум.

Розовые губы дрогнули, как лепестки, стряхивающие росу.

– Орседика.

Она произнесла это с такой убежденностью в исчерпывающей достаточности характеристики, что Архелай не сдержал улыбки. Ему вдруг сделалось весело.

– А меня звать Архелаем. Я – начальник царских строительных работ; проезжал тут неподалеку и вот решил освежиться. Надеюсь, ты не против? Не превратишь меня в оленя, как Артемида беднягу Актеона?

Орседика рассмеялась.

– Артемида злая, потому что никого не любит.

– А ты добрая?

Архелай потянулся, чтобы взять свою одежду, но девушка, перебежав по камням, загородила ему дорогу.

– Ты не похож на наших юношей, – сказала она и с прежним детским любопытством коснулась пальцем его груди. – У тебя нет рожек, кожа такая нежная и ноги не покрыты шерстью...

Архелай слегка опешил. Как всякий добропорядочный эллин, он верил в богов, хотя не без примеси дерзкого вольнодумства Эпикура, чтил героев и благодетельных демонов, а в положенное время окроплял вином и медом фаллос Приапа – чтобы не лишил мужской силы. Однако сатиров, силенов и нимф вкупе с прочей лесной мелочью находил пастушеской выдумкой. Кроме того, розовый пальчик приближался к деликатному предмету, и Архелай, предчувствуя раскаты надвигающейся грозы, поспешил переменить тему.

– Зато ты, Орседика, намного красивее наших женщин.

К его удивлению, девушка зарделась, будто окрашенный пурпуром осенний лист.

– Правда?

Воспользовавшись ее замешательством, Архелай набросил хитон.

– Конечно. Ведь они не знают ласки ветра и солнца, потому что живут в четырех стенах и день-деньской сидят в гинекее за прялкой. Тогда как ты вольно странствуешь по горам и рощам, играешь с фавнами, охотишься...

Орседика нахмурилась, сдвинув тонкие брови.

– Я не люблю охоты. Все обитатели леса, большие и маленькие, – мои друзья. Вот смотри!

Поднеся к губам сложенные ладони, она издала высокий протяжный крик – и на поляну лохматым кубарем выкатился медвежонок-первогодок. Смешно переваливаясь на толстых лапах, он потрусил к девушке и ткнулся мордой ей в ноги, но увидав незнакомца, сердито заворчал.

Архелай усмехнулся.

– Ну-ну, приятель! Я не обижу твою хозяйку.

Однако в следующее мгновение смех застрял у него в горле, потому что из чащи, свирепо фыркая, выскочил огромный кабан. Пожалуй, с таким было бы не зазорно сразиться и Гераклу: в холке он был ростом с хорошего бычка, налитые кровью глазки горели злобой, вокруг желтых клыков пузырилась пена. Архелай прикинул взглядом расстояние до своего копья, борясь с настойчивым желанием взобраться на ближайшее дерево. Он уже видел себя с распоротым животом и оправдывался мыслью, что, хотя почетно пролить кровь ради понравившейся девушки, вывалить перед ней кишки все же не слишком красиво.

Но Орседика спокойно подошла к страшному зверю и ласково потрепала по жесткому загривку. В ее темных глазах блеснули лукавые огоньки.

– Не бойся: пока я рядом, они не причинят тебе вреда.

Архелай побагровел и сделал вид, будто завязывает сандалию.

– Я бы сказал наоборот: пока ты с ними, они могут меня не бояться.

Орседика звонко рассмеялась – словно ручей запрыгал по камешкам.

– Вот теперь я вижу, что в задиристости и хвастовстве ты не уступишь моим лесным братьям! Они так же упрямы, а, когда повздорят, стукаются лбами – точь-в-точь два козла. – Однако, заметя, что Архелай надулся, как бурдюк с забродившим вином, примирительно добавила: – Не сердись, я не хотела тебя обидеть. Пойдем лучше в мой грот – я угощу тебя молоком и плодами.

Архелай огляделся: солнце уже почти село, от деревьев протянулись длинные тени, последние птицы лениво перекликались где-то в самых вершинах столетних дубов. Спешить ему было некуда – несмотря на цветущие мужские годы, он еще не обзавелся семьей и теперь обрадовался забавному приключению, заранее предвкушая, как за чаркой вина будет рассказывать о нем приятелям. Ну, разве что опустив кое-какие несущественные мелочи: про кабана им знать не обязательно...

Убежище Орседики оказалось маленьким, но уютным – как и подобает жилищу нимфы. Стены были украшены цветочными гирляндами, ветками сосны, мирта и лавра. Низкое ложе покрыто мягкими шкурами и пересыпано душистой травой. На большой плоский камень девушка выставила глиняный кувшин с молоком, разложила на листьях круг желтого козьего сыра, виноград, смоквы и соты с лесным медом. В другое время Архелай вряд ли удовольствовался бы такой скромной трапезой, но крылатый проказник уже заставил его напрячь свой лук, и он смотрел на нехитрые кушанья как на приправу к более изысканному блюду, которого они отведают вдвоем, если Орседика захочет поиграть в сатира и вакханку. Вот только медвежонок вызывал у него некоторое смущение, поскольку упорно не желал оставлять свою госпожу, и его когтистая лапа уже пару раз легонько прошлась по бедру Архелая. Хорошо хоть кабан, ублаготворившись сладкими кореньями, убрался восвояси. Что до Орседики, она будто ничего этого не замечала – лишь усмехалась из-под опущенных ресниц да подливала гостю молока. Архелай не пил его столько с тех самых пор, как его отняли от материнской груди, но, желая угодить хозяйке, стоически подносил к губам чашу за чашей, пока не почувствовал, что сейчас оно хлынет у него из носа и ушей.

Между тем Орседика с ногами забралась на ложе и подперла голову кулачком.

– Расскажи мне о городе, – попросила она.

Архелай расценил это как приглашение и воспрял, но грозное рычание мигом охладило его пыл. Ничего не попишешь. Он вздохнул и, с неприязнью покосившись на мохнатого Аргуса, принялся рассказывать. Орседика слушала с жадным интересом, то и дело перебивая его речь недоверчивыми или удивленными восклицаниями. Правда ли, что акрополь такой огромный, и ее поляна, вместе с ручьем и гротом, могла бы свободно уместиться на агоре? А царь живет, как Зевс на Олимпе, в мраморных чертогах под медной крышей, всякий час меняет одежду, пьет и ест на золоте? Почему люди не общаются с богами запросто, как встарь, но молятся бездушным каменным истуканам, и пастухи уже не приходят поиграть на свирели нимфам, а девушки плясать при луне вокруг священного дуба? Однако больше всего ее занимали женщины. Вопросы летели, точно стрелы из колчана. Иные ставили Архелая в тупик, а парочка особо деликатных даже смутила, хоть он был отнюдь не новичком в делах Афродиты. Во что наряжаются городские модницы, какие у них прически и украшения? Как это может быть, что они не сами избирают себе возлюбленных, но делят ложе с тем, на кого укажет родительская воля? А мужчины тоже продают свою любовь, как гетеры? Удивительным образом Орседика сочетала девичью застенчивость с бойкостью и озорством мальчишки. Ее непосредственность и наивность привели Архелая в восторг, постепенно примирив с неудачей. И когда девушка, осиленная дремотой, уснула с недоконченным вопросом на губах, вожделение в нем сменилось братской нежностью и лаской.

На рассвете, когда первые солнечные лучи, как любопытные пальцы, раздвинули плющ у входа, Орседика еще спала. Она лежала, свернувшись клубочком, прислонясь щекой к лохматому боку своего верного стража. Маленькие груди выпорхнули из складок ткани и, прикрытые локтем, тесно прижимались друг к другу, словно умостившиеся в гнездышке двое красноклювых птенцов.

Архелай встал тихонько, чтобы ее не потревожить, бросил прощальный взгляд на гостеприимную пещеру и выбрался наружу, где с нетерпеливым ржанием переминался застоявшийся конь. Зодчий наскоро плеснул себе в лицо водой из ручья, оправил одежду и вскочил в седло.

Он не видел, что в просветы между листьями за ним следили глаза, в которых вместо прежней беззаботной веселости появилась задумчивость, и пока одна рука рассеянно теребила шерсть мохнатого друга, вторая, скользнув под тунику, легла на странно занывшее сердце.

Боренька Элентох жил тремя жизнями одновременно. В одной он был отличником, комсомольцем и бессменным редактором школьной стенгазеты, писал статьи о социалистическом строительстве и сочинения о равенстве и братстве всех народов. В другой жизни Боренька был еврейским мальчиком, сыном старого портного, помогал отцу в мастерской, а матери – готовить шаббатнюю трапезу, накалывал мацу иголочкой, чтобы появились симпатично-аппетитные дырочки, и внимательно следил, чтобы ни капли молока не попало на мясо – кошерное так легко сделать трэш, а отец зарабатывает немного.

Третья жизнь Бореньки была самой интересной: в ней он был художником. Боренька бродил по району и рисовал все, что попадалось ему на глаза. Он рисовал пышно цветущие клумбы у райкома комсомола, и флаг, бессильно обвисший в летнем жарком мареве. Рисовал старого дядю Хаима, шарманщика, что бродил со своим расписным лакированным инструментом по дворам, предлагая скрипучую музыку и бумажные трубочки с предсказаниями, которые вытаскивал из плетеной проволочной корзинки белый попугай. Дядя Хаим был некрасив, читать карту морщин на его лице было сложнее, чем Талмуд, а на лапсердаке было больше заплат, чем первоначальной ткани, но рисовать его Бореньке нравилось – это был настоящий вызов его искусству художника. Альбом Бореньки был полон самых разнообразных вещей: свернувшаяся вокруг котят полосатая толстая кошка, соседская коза Баська с обломанным левым рогом, портрет директора школы (его он берег для стенгазеты), покосившиеся домишки старого городского района…

– Сара, кого мы родили? – частенько причитал старый Гершеле, глядя на своего удивительного сына. – Ты только посмотри на этого шлемазла! Все бы цветочки нюхал… Разве из него получится приличный портной? Он не может сделать даже простой стежок! Кто будет одевать весь этот квартал, когда я умру?

Гершеле ворчал на сына, но гордился им. Просто своим ворчанием он пытался обмануть Бога. Ведь известно, что еврейский Бог может быть и суровым, и даже жестоким. Он дает одной рукой, а второй так и тянется, чтобы отобрать. И Гершеле наивно старался отвлечь внимание высших сил от того факта, что у его Бореньки необычайные способности к рисованию.

Только по ночам, глядя на одинокую звезду, заглядывающую в низенькое подвальное окошко портняжной мастерской, Гершеле начинал верить в доброту сурового Бога и шептал, глядя в небеса:

– Пусть рисует, пусть. Пусть художником будет. Представлю только, и сердцу больно от счастья: художник Элентох! Не портной Элентох, а художник! Пусть рисует…

Соседи, десятилетиями обшивавшиеся у поколений Элентохов, прочили мальчику большое будущее.

– Вы видели, как Боренька Элентох нарисовал нашу козу? Вэй! Прямо как живая! Вот-вот замемекает! Нет, он не будет портным. Какие цветы рисует! Будет открытки рисовать, большие деньги заработает.

А пока Боренька готовился к большому будущему и таким же большим деньгам, старый Гершеле стежок за стежком прокладывал ему дорогу. С утра до поздней ночи он сидел, скрестив ноги, как сидели его отец и дед, и упрямо втыкал иголку в неподатливую ткань. Гершеле шил по старинке, вручную, не признавая входящие в моду швейные машинки, которые составляли ему солидную конкуренцию, отбирая так трудно достававшиеся копейки.

– Сара, куда катится этот мир? – говорил Гершеле, обсасывая за обедом куриное крылышко. – Только подумай – шить на машинках! А как же почувствовать ткань? Ведь она живая… она ж разговаривает… Ее руками, только руками нужно! Но конечно, если какую дерюгу, то можно и на машинке. Так ведь, Сара, они и бархат на машинке теперь шьют! Нет, похоже, что я – последний настоящий портной в Минске. Вот умру, и кто тогда будет шить в этом городе? Спохватятся за модное платье, а уже все, нет Элентоха!

Через много лет старый седой Борис Григорьевич Элентох, ставший действительно большим и уважаемым человеком, услышал из магнитофона соседского мальчишки тянущий душу голос: 

Услышал – и заплакал.

Письменный стол Кеннеди в строгом порядке загромождали подшивки газет и многочисленные вырезки пресс-агентств. Сам Кеннеди так сосредоточился на своем занятии, что я, не желая его отвлекать, только поздоровался и стал просматривать почту. Однако вскоре он нетерпеливо смахнул газеты в мусорную корзину.

– Мне кажется, Уолтер, – недовольно воскликнул он, – что эту загадку считают неразрешимой как раз по той причине, по какой ее довольно просто решить: из-за ее необычного характера.

Раз уж он начал разговор, я отложил письма в сторону.

– Держу пари, что могу сказать, к чему относится ваше замечание, Крейг, – рискнул предположить я. – Вы читаете сообщения о деле «Уэйнрайт – Темплтон».

– Вы на пути к тому, чтобы самому стать детективом, Уолтер, – с ноткой сарказма заметил Кеннеди. – По умению к двум прибавить два и получить четыре вы уже почти догнали инспектора О’Коннора. Вы правы, и через четверть часа здесь появится окружной прокурор графства Уэстчестер. Он звонил мне сегодня днем и прислал со своим помощником всю эту кучу информации. Наверно, он потребует их обратно, – добавил он, выгребая газеты из мусорной корзины. – Но, при всем уважении к вашей профессии, думаю, никто не сумеет разобраться в этом деле, если будет полагаться только на репортеров.

– Никто? – усомнился я, слегка уязвленный его тоном.

– Никто! – убежденно повторил он. – Здесь говорится, что одна из самых популярных девушек изысканного предместья Уиллистона и один из ведущих молодых членов коллегии адвокатов Нью-Йорка, которые собирались пожениться, накануне свадебной церемонии найдены мертвыми у девушки в библиотеке. И вот даже теперь, через неделю, никто не понимает, что это было. То ли случайная гибель из-за угара от антикварного светильника на древесном угле. То ли двойное самоубийство. То ли самоубийство и убийство. То ли двойное убийство… То ли, то ли, то ли… Эксперты не могут договориться даже о том, нашли они яд или нет, – продолжал он, возбуждаясь все сильнее – примерно так же, как когда-то редактор отдела местных новостей при разборе моего первого в жизни репортажа.

– Они не согласны ни в чем, кроме того, что накануне своего самого счастливого, как можно предположить, дня двое широко известных представителей молодого поколения найдены мертвыми. В то же время, насколько я знаю, не доказано, что кто бы то ни было приближался к ним, располагая достаточным временем для убийства. Коронер уверен, что они просто умерли от удушья. Несомненно, что у окружного прокурора лопнуло терпение. Ваши коллеги навалили им столько гипотез, что они уже не способны толком оценить голые факты. Вы предлагаете одно решение и…

Настойчиво прозвенел дверной звонок, и, не дожидаясь ответа, в кабинет развинченной походкой ворвался высокий, худощавый человек, который сразу же положил на стол свой деловой портфель.

– Добрый вечер, профессор Кеннеди, – резко начал он. – Я окружной прокурор Уитни из Уэстчестера. Вижу вы читаете о деле. Это хорошо.

– Это плохо, – ответил Крейг. – Разрешите представить вам моего друга мистера Джеймсона из газеты «Стар». Садитесь. Джеймсон знает, как я отношусь к газетным сообщениям по этому делу. Когда вы зашли, я как раз собирался сказать, что намерен отбросить все, что там напечатано, получить от вас все известные факты из первых рук и вместе с вами заново их оценить. Давайте перейдем прямо к делу. Сначала скажите, кто и как обнаружил мисс Уэйнрайт и мистера Темплтона.

Окружной прокурор расстегнул портфель и достал пачку документов.

– Я прочту вам данные под присягой показания служанки, которая их нашла, – нервно перебирая бумаги, сказал он. – Видите ли, в тот день Джон Темплтон рано ушел из офиса в Нью-Йорке, сообщив отцу, что собирается посетить мисс Уэйнрайт. Он сел на поезд в три-двадцать, благополучно прибыл в Уиллистон, прямиком отправился к Уэйнрайт и, несмотря на множество хлопот по поводу завтрашней свадьбы, остаток дня провел у нее. А дальше начинаются загадки. К ним никто не приходил. Во всяком случае, так утверждает служанка, которая обычно откликается на звонки. Правда, она была занята с другими членами семьи, и потом, полагаю, что входная дверь была не заперта. У нас в Уиллистоне двери обычно запирают только на ночь.

Он нашел нужный документ и помолчал, прежде чем изложить нам известные факты.

– Миссис Уэйнрайт и мисс Мэриан Уэйнрайт, сестра покойной, занимались домашними делами. Миссис Уэйнрайт решила о чем-то посоветоваться с мисс Лорой. Она позвала служанку и спросила, дома ли мистер Темплтон и мисс Уэйнрайт. Служанка ответила, что узнает, и вот ее показания. К-х-м! Я пропускаю формальности. «Я постучала в дверь библиотеки два раза, но мне никто не ответил, и я решила, что они ушли на прогулку или, может быть, поехали куда-то за город, как это часто делали. Я приоткрыла дверь и заглянула внутрь. В комнате стояла тишина, странная, подозрительная тишина. Я открыла дверь пошире и посмотрела на диван в углу. Там я увидела мисс Лору и мистера Темплтона в очень странных позах. Казалось, что они спят. Его голова откинулась назад, на спинку дивана, а лицо выражало ужас. Он выглядел бледным как мел. Ее голова лежала щекой у него на плече, а лицо тоже было бледным и выражало ужас. Их правые руки крепко сцепились между собой».

«Я позвала их. Они не ответили. Тогда меня ошеломила ужасная правда. Они были мертвы. У меня помутилось в голове, но я быстро взяла себя в руки и с криком о помощи бросилась в комнату миссис Уэйнрайт, где сообщила, что они мертвы. Миссис Уэйнрайт упала в обморок. Мисс Мэриан вызвала доктора по телефону, и мы вместе привели ее мать в чувство. Мисс Мэриан вела себя очень хладнокровно, и я даже не знаю, что бы мы, слуги, делали без ее указаний. В доме царил ужас, а мистера Уэйнрайта дома не было».

«Когда я открыла дверь библиотеки, то не почувствовала никакого запаха. Никаких бутылочек, флакончиков, тюбиков или чего-то другого, где мог бы находиться яд, я не находила и не убирала. Насколько мне известно, не делал этого и никто другой».

– И что было дальше? – с интересом уточнил Крейг.

– Приехал семейный доктор, который тут же послал за коронером, а потом и за мной. Видите ли, он сразу же подумал об убийстве.

– Но коронер, как я понимаю, считает иначе? – предположил Кеннеди.

– Коронер заключил, что это случайная смерть. Он утверждает, что все обстоятельства определенно свидетельствуют об удушении. В то же время, как они могли задохнуться? Они в любое время имели возможность выбежать из комнаты. Дверь ведь не была заперта. Вот я и говорю, что, несмотря на тот факт, что при обследовании у них ни во ртах, ни в желудках, ни в крови яд не обнаружен, я все равно считаю, что Джон Темплтон и Лора Уэйнрайт были убиты.

Кеннеди задумчиво посмотрел на часы.

– Вы рассказали достаточно для того, чтобы мне захотелось самому повидаться с коронером, – произнес он. – Если мы вместе с вами отправимся следующим поездом в Уиллистон, вы, мистер Уитни, сумеете организовать нам с ним получасовую беседу по этому делу?

– Да, конечно. Но тогда нам надо отправляться немедленно. Я закончил свое другое дело в Нью-Йорке. Инспектор О’Коннор… Ах, да, вы его знаете… Так вот, он обещал обеспечить присутствие всех, кого я считаю важными свидетелями в этом деле. Поехали, джентльмены: на другие вопросы я отвечу вам в поезде.

Когда мы устроились в вагоне для курящих, Уитни заметил тихим голосом:

– Говорят, существует только одно преступление, которое труднее расследовать, чем то, что совершено при запутанных обстоятельствах. Это преступление, совершенное при простых и очевидных обстоятельствах.

– А вы уверены, что обстоятельства просты и очевидны? – спросил Крейг.

– Профессор, – ответил прокурор, – в этом деле я не уверен ни в чем. Иначе мне не потребовалась бы ваша помощь. Я бы хотел, чтобы заслуга его раскрытия принадлежала мне, но вижу, что мне это не по плечу. Представьте себе: у нас до сих пор нет никакого следа, по крайней мере, такого, который хотя бы что-то обещал. А ведь мы работаем день и ночь уже целую неделю. Сплошной мрак. Факты так просты, что мы просто не знаем, что искать. Перед нами как будто чистый лист бумаги.

Кеннеди промолчал, и окружной прокурор продолжил:

– Я не виню мистера Нотта, коронера, за то, что он посчитал это случайностью. Но, на мой взгляд, опытный преступник специально организовал такие обстоятельства, которые своей простотой ставят нас в тупик. Вы помните, что входная дверь была не заперта. Этот человек мог зайти в дом незамеченным, что совсем нетрудно сделать, потому что Уэйнрайты живут на отшибе. Возможно, убийца принес отравленный напиток и заставил своих жертв его выпить. А потом так же быстро и тем же путем ушел, унеся с собой все улики. Это, как я считаю, единственно возможное решение.

– Нет, это не единственное решение. Это лишь одно из возможных решений, – быстро прервал его Кеннеди.

– Вы считаете, что это сделал кто-то из домашних? – тут же уточнил я.

– Я считаю, – взвешивая каждое слово, ответил Крейг, – что дать им яд мог только человек, которого они оба хорошо знали.

Наступило молчание, которое прервал я.

– Как я слышал в редакции «Стар», многие жители Уиллистона поговаривают, что Мэриан сильно завидовала своей сестре Лоре, которая сумела завладеть таким завидным женихом. И это подозрительно.

Уитни достал из своего объемистого портфеля еще один документ. Это были показания, данные под присягой и подписанные миссис Уэйнрайт. Там говорилось:

«Перед лицом Господа Бога утверждаю, что моя дочь Мэриан не виновна. Если вы хотите узнать больше, изучите прошлую жизнь мистера Темплтона до того, как они обручились с Лорой. Лора никогда в жизни не совершила бы самоубийство, даже если бы мистер Темплтон отказался на ней жениться. Она была слишком веселой и жизнерадостной. И мистер Уэйнрайт, и я сама всегда относились к нашим дочерям Лоре и Мэриан совершенно одинаково. Разумеется, они иногда ссорились, как бывает у всех сестер, но, насколько мне известно, у них никогда не было серьезных разногласий. Я знаю это, потому что у меня с нашими девочками всегда были близкие отношения. Нет, Лору убил кто-то посторонний».

Похоже, Кеннеди не счел это заявление очень важным.

– Давайте разберемся, – задумчиво начал он. – Во-первых, перед нами молодая женщина, чрезвычайно обаятельная и привлекательная как внешне, так и по характеру. У нее скоро свадьба, и, если верить сообщениям, ее счастью ничто не угрожает. Во-вторых, перед нами молодой мужчина, по общему мнению, с горячим, энергичным, оптимистическим характером. По-видимому, у него есть все, ради чего стоит жить. Пока все хорошо. Как я понимаю, все, кто расследовал это дело, старались исключить версии двойного самоубийства и убийства и самоубийства. Если все имеющиеся у нас факты верны, то это правильно. Мы это уточним позднее, при разговоре с коронером. А теперь, мистер Уитни, может, вы познакомите нас с тем, что узнали о прошлом двух несчастных влюбленных.

– Итак, Уэйнрайты – старожилы Уэстчестера. Они не очень богаты, но относятся к настоящей аристократии графства. У них только двое детей: Лора и Мэриан. Темплтоны относятся к тому же кругу. Все их дети ходили в частную школу в Уайт-Плейнс, где познакомились со Сквайлером Вандердайком. Эта четверка составляла своего рода аристократию школы. Я говорю об этом, потому что позднее Вандердайк стал первым мужем Лоры. Так что брак с Темплтоном стал для нее второй попыткой.

– Как давно они развелись? – сосредоточенно спросил Крейг.

– Около трех лет назад. Чуть погодя я расскажу об этом. Сестры поступили в колледж вместе, Темплтон стал изучать юриспруденцию, а Вандердайк поступил на факультет гражданского строительства. Дружба четверки на этом закончилась, но Лора и Вандердайк сохранили близкие отношения. Получив специальность, Вандердайк, благодаря своему дяде, занимавшему должность вице-президента Центральной железной дороги, поступил туда в строительный отдел, и они с Лорой поженились. Насколько мне удалось установить, в колледже Вандердайк слыл компанейским человеком, и примерно через два года после свадьбы его жена узнала то, что было известно всем в Уиллистоне: Вандердайк поддерживал особые отношения с женщиной по имени мисс Лапорт, живущей в Нью-Йорке.

– Лора Вандердайк, – продолжал Уитни, – сразу же наняла частного детектива для слежки за ним и на основе полученных улик потребовала развод. Все нужные документы были оформлены, и она снова взяла свою девичью фамилию.

– Как я сумел выяснить, Вандердайк исчез из ее жизни. Он уволился с железной дороги и присоединился к группе инженеров, работающих в верховьях Амазонки. Позднее он перебрался в Венесуэлу. Мисс Лапорт примерно тогда же тоже уехала в Южную Америку и некоторое время жила в Венесуэле, а потом в Перу.

– Похоже, Вандердайк порвал все свои прежние связи, но в настоящее время, как я выяснил, он находится в Нью-Йорке, где привлекает инвесторов для компании, по разработке недавно открытых залежей асфальта где-то в глухих местах Венесуэлы. Мисс Лапорт тоже вернулась в Нью-Йорк уже как миссис Ролстон с заявкой на ведение разработок в горах Венесуэлы.

– А Темплтон? – спросил Крейг. – У него были предыдущие матримониальные опыты?

– Нет, ничего не было. Разумеется, любовные связи были, в основном, среди членов загородного клуба. Он, кстати, тоже близко познакомился с мисс Лапорт, когда учился на юридическом факультете в Нью-Йорке. Но после того как начал работать, похоже, на пару лет забыл о девушках. Он стремился сделать карьеру и ради этого ни перед чем не останавливался. Он стал членом коллегии адвокатов, и отец взял его в качестве младшего партнера в фамильную фирму Темплтонов «Миллс и Темплтон». Вскоре он специализировался на расследованиях дел компаний, обещающих скорое богатство. Мне удалось выяснить, что расследования он вел успешно.

Кеннеди кивнул.

– А каков он был как человек, этот Темплтон? – спросил он.

– Очень известный как в загородном клубе, так и в профессиональной среде в Нью-Йорке, – сообщил окружной прокурор. – Была у него командирская жилка… Темплтоны все такие. Сомневаюсь, что найдется много молодых людей, даже с такими же связями, которые сумели бы к тридцати пяти годам завоевать подобную репутацию. В обществе он тоже пользовался популярностью, особенно привлекая пронырливых мамаш из загородного клуба, у которых дочери ходили в невестах. Он увлекался автомобилями и различными видами спорта, но был силен и в политике. Поэтому и рос так быстро.

– Словом, если вкратце, то Темплтон снова встретился с девицами Уэйнрайт прошлым летом в отеле на Лонг-Айленде. Сестры как раз вернулись из длительной поездки за границу, где провели большую часть времени на Дальнем Востоке со своим отцом, у фирмы которого есть деловые интересы в Китае. Девушки очень привлекательны. Они ездят верхом и играют в теннис и гольф лучше многих мужчин. Поэтому Темплтон стал частым гостем в доме Уэйнрайтов в Уиллистоне.

– От людей, которые хорошо знакомы с ними, я узнал, что сначала он обратил внимание на Мэриан, эффектную и амбициозную молодую женщину. Почти каждый день автомобиль Темплтона останавливался у дома Уэйнрайтов, и девушки вместе с ним и одним из его приятелей по загородному клубу отправлялись прокатиться. Мне говорили, что тогда Мэриан всегда садилась на переднее сиденье рядом с Темплтоном. Но в Уиллистоне все на виду, и через несколько недель пошли разговоры о том, что теперь переднее сиденье занимает Лора. Частенько она и сама вела машину, причем делала это очень умело. Короче говоря, вскоре после этого было объявлено о помолвке…

Когда мы уже шли с уютной маленькой станции Уиллистон, Кеннеди спросил:

– Еще один вопрос, мистер Уитни. Как Мэриан отнеслась к помолвке.

Окружной прокурор заколебался.

– Буду предельно откровенен, мистер Кеннеди, – наконец ответил он. – В загородном клубе мне говорили, что отношения между девушками стали холодными. Потому-то я попросил миссис Уэйнрайт дать показания. Я стараюсь быть справедливым по отношению ко всем, кто замешан в этом деле.

Несмотря на позднее время, мы нашли коронера вполне расположенным к беседе.

– Мой друг мистер Уитни все еще придерживается версии отравления, – начал коронер. – Между тем все, абсолютно все, свидетельствует об асфиксии. Если бы я обнаружил в помещении хотя бы слабые следы светильного газа, я сразу дал бы заключение об асфиксии. Все симптомы говорят именно об этом. Но асфиксия вызвана не утечкой бытового газа.

В комнате стоит антикварный светильник на древесном угле, и я удостоверился, что он горел. Несмотря на хорошую вентиляцию, подобное устройство повышает уровень окиси углерода, то есть угарного газа, всегда присутствующего в продуктах горения, до пяти или даже десяти процентов. Даже незначительное количество этого газа в помещении не проявляет себя запахом, но вызывает сильную головную боль. Известен случай, когда целая семья в Глазго незаметно для себя отравилась из-за утечки этого газа. Если его уровень в воздухе превышает один процент, это уже смертельно опасно, особенно если дышать таким воздухом длительное время. Как вы знаете, такая ядовитая газовая смесь, губительная для человека, образуется при горении и, например, после взрыва в руднике.

Я хочу поделиться с вами секретными сведениями, которые еще не попали в газеты. Сегодня я провел эксперимент в закрытой комнате с зажженным светильником. На некотором расстоянии от него я поместил кошку в клетке, чтобы она не могла убежать. Через полтора часа кошка погибла от асфиксии.

Коронер сообщил об этом с триумфальным видом, который заставил окружного прокурора помрачнеть.

Кеннеди внимательно выслушал этот рассказ.

– Вы сохранили образцы крови мистера Темплтона и мисс Уэйнрайт? – спросил он.

– Разумеется. Они в моем кабинете.

Коронер, который одновременно являлся местным врачом, провел нас к себе в частный кабинет.

– А где кошка? – уточнил Крейг.

Доктор Нотт показал на закрытую корзину.

Кеннеди тут же взял образец крови животного и сравнил его на свет с образцами крови людей. Разница была очевидной.

– Понимаете, – объяснил Крейг, – оксид углерода, смешиваясь с кровью, разрушает красные кровяные тельца и меняет цвет крови. Нет, доктор, боюсь, что влюбленных убил не угарный газ. Хотя кошку, несомненно, убил именно он.

Доктор Нотт помрачнел, но не сдался.

– Если на кону стоит моя медицинская репутация, – повторил он, – мне придется настоять на асфиксии. Ошибиться я не могу, слишком часто я ее видел. Виновата здесь окись углерода или что-то другое, но Темплтон и мисс Уэйнрайт умерли от удушья.

Теперь уже Уитни рискнул высказать свое мнение.

– Я всегда склонялся к версии цианистого калия, который могли подсыпать в напиток или, скажем, ввести с помощью шприца, – сказал он. – Один из химиков сообщил, что во ртах у жертв, возможно, сохранились слабые следы этого яда.

– Если бы смерть произошла от цианистого калия, – заметил Крейг, задумчиво глядя на две колбы, стоящие на столе, – эти образцы стали бы синеватыми и комковатыми. Но это не так. И потом, в слюне содержится вещество, которое участвует в процессе пищеварения. Оно дает такую реакцию, что его можно легко спутать со слабыми следами цианистого калия. Полагаю, это объясняет открытие химика, ни больше, ни меньше. Нет, версия цианистого калия не годится.

– Один из химиков вспомнил про рвотный орех, – поддержал его коронер. – Он сказал, что это был не рвотный орех, но анализ крови показал что-то очень похожее на него. Кстати, мы искали следы морфия, хлороформа, эфира, всех обычных ядов, а также некоторых менее известных алкалоидов. Поверьте, профессор Кеннеди, это была асфиксия.

По выражению лица Кеннеди я понял, что в сплошной тьме блеснул наконец луч света.

– У вас в кабинете есть скипидар? – спросил он.

Коронер покачал головой и взялся было за телефон, чтобы позвонить в местную аптеку.

– Или эфир? – остановил его Крейг. – Сойдет и эфир.

– Да, конечно, сколько угодно.

Крейг отлил немного крови из одной колбы в пробирку и добавил туда несколько капель эфира. Там образовалось темное облачко и выпал осадок. Кеннеди спокойно улыбнулся и тихо, словно только для себя, произнес:

– Так я и думал.

– Что это? – с любопытством спросил коронер. – Рвотный орех?

Гладя на черный осадок, Крейг покачал головой.

– Насчет асфиксии вы совершенно правы, доктор, – медленно произнес он. – Но причина ее другая. Дело не в окиси углерода и не в бытовом газе. Вы, мистер Уитни, тоже правы насчет яда. Но об этом яде никто из вас не слышал.

– Что же это? – дружно спросили мы.

– Позвольте мне взять эти образцы и провести еще несколько тестов. Я уверен, что не ошибаюсь, но для меня это тоже новость. Подождите до завтрашнего вечера, когда я завершу создание цепочки улик. Тогда я сердечно приглашаю вас всех прибыть ко мне в университетскую лабораторию. Вас, мистер Уитни, я попрошу взять с собой ордер на арест некоего неизвестного лица. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы Уэйнрайты, в частности Мэриан, тоже были там. Можете сообщить инспектору О’Коннору, что нам нужны мистер Вандердайк и миссис Ролстон как ключевые свидетели… А теперь пора расстаться, но не забудьте обязательно обеспечить присутствие этих пяти человек. Спокойной ночи, джентльмены.

Обратно в город мы ехали молча, только на подъезде к станции Кеннеди заметил:

– Видите ли, Уолтер, эти люди, как и газетчики, заблудились в море самых разных фактов. Они думали о них больше, чем о самом преступлении. Я вот пытаюсь придумать, как получить все возможные сведения о концессии Вандердайка, заявке на рудник миссис Ролстон и точном маршруте Уэйнрайтов в путешествии на Дальний Восток. Вы уверены, что сумеете раздобыть для меня всю эту информацию? Полагаю, что мне потребуется целый день, чтобы выделить тот яд и на этой основе создать убедительную цепь доказательств. Тем временем, вы очень поможете мне, если сумеете встретиться с Вандердайком и миссис Ролстон. Уверен, что они покажутся вам очень интересными людьми.

– Мне говорили, что эта женщина прекрасный специалист в области финансов, – ответил я, молча соглашаясь с поручением Крейга. – По ее словам, рудник, на который она подала заявку, расположен рядом с разработками группы крупнейших американских капиталистов, которые не хотят терпеть конкурента. Эта история помогает ей загребать деньги лопатой везде, где удается. Вандейрдайка я не знаю, никогда о нем раньше не слышал, но наверняка он ведет такую же затейливую игру.

– Только не проговоритесь им, что беседуете в связи с этим делом, – предостерег меня Крейг.

Назавтра с самого утра я отправился в поисках фактов. Правда, Кеннеди опередил меня и уже работал в лаборатории. Разговорить миссис Ролстон о ее затруднениях с властями оказалось совсем не трудно. Для этого мне даже не потребовалось затрагивать тему о смерти Темплтона. Она охотно сообщила, что при ведении ее дела он отнесся к ней несправедливо, хотя они были хорошо знакомы с ним очень давно. Она даже дала понять, что, по ее мнению, он представлял группу капиталистов, которые старались с помощью властей закрепить свою монополию и воспрепятствовать созданию ее разработок. Было это заблуждение или просто часть ее хитроумного плана, я не сумел выяснить. Однако заметил, что о Темплтоне она говорила взвешенно и бесстрастно, изо всех сил стараясь возложить вину за вмешательство властей только на своих конкурентов.

Меня очень удивило, когда я обнаружил в справочнике, что офис Вандердайка находится этажом ниже в том же здании. Он был открыт, но дела там еще не велись из-за формальностей с Почтовой службой.

Вандердайк был из тех людей, которых я повидал уже немало. Изысканно одетый, он наглядно демонстрировал все признаки процветания, что является основным капиталом, когда человек занимается продажей ценных бумаг. Когда я сказал, что в тяжбе с Почтовой службой представляю другую сторону, он схватил мою протянутую руку обеими руками так, словно знал меня всю жизнь. Только то, что он никогда меня раньше не встречал, помешало ему обращаться ко мне по имени. Я сделал себе заметку в памяти о наборе его драгоценностей, включая булавку в галстуке, напоминающую всемирно известный алмаз Хоупа, массивную цепь от карманных часов поперек груди и великолепный лазуритовый перстень с печаткой на руке, обхватившей мою руку. Он заметил, что я смотрю на перстень, и улыбнулся.

– Дорогой друг, у нас такие запасы этого камня, что мы могли бы разбогатеть, если бы достали технику для его разработки. Знаете, сэр, у нас столько лазурита, что мы изготовили бы достаточно ультрамарина для всех художников на планете до скончания веков. По сути, его можно просто дробить и продавать как краску. И это только небольшое дополнение к основному богатству нашей концессии. Главное там асфальт. Вот где большие деньги. Когда мы возьмемся за дело, старый асфальтовый концерн просто растает, да-да, растает.

Он выпустил облачко табачного дыма и позволил ему растаять в воздухе.

Однако, когда речь пошла о тяжбах, Вандердайк оказался куда менее разговорчивым, чем миссис Ролстон, но в то же время гораздо более снисходительным по отношению к Почтовой службе и Темплтону.

– Бедняга Темплтон, – сказал он. – Много лет назад, еще в детстве, мы дружили. Вместе ходили в школу и все такое прочее. Но с тех пор, как я встал у него на пути… Нет, скорее, он встал у меня на пути в этом разбирательстве. Так вот, с тех пор я мало что о нем знаю. Должен признать, что он был умный парень. Для штата это потеря. Но мои адвокаты говорят, что мы все равно выиграли бы дело, даже если бы эта трагедия не случилась. Совершенно неожиданный случай, верно? Я по старой памяти прочитал, что пишут об этом газеты, но так ничего и не понял.

Я промолчал, только удивился, что он так легко обошел смерть женщины, которая когда-то была его женой. Однако я не сказал ничего. Поэтому он вновь завел речь о сокровищах венесуэльской концессии и вручил мне кое-какую «литературу», которую я сунул в карман для последующего просмотра.

От Вандердайка я отправился в редакцию испано-американской газеты, чей редактор был отлично информирован о южноамериканских делах.

– Знаю ли я миссис Ролстон? – переспросил он, закуривая черную сигару из тех, которые выглядят устрашающе, но на поверку оказываются очень слабыми. – Можно сказать, да. Я расскажу вам о ней небольшую историю. Три или четыре года назад она появилась в Каракасе. Я не знаю, кем был мистер Ролстон, возможно, никакого мистера Ролстона вообще не существовало. Как бы то ни было, она установила связи с официальными кругами правительства Сиприано Кастро и добилась успеха в самых разных аферах. Отличная деловая хватка помогла ей представлять интересы определенной группы американцев. Однако, как вы, наверно, помните, вскоре после ухода Кастро все его бывшие высокопоставленные приверженцы тоже были отстранены от власти. Похоже, некоторые старые концессионеры поддерживали обе стороны. А эта американская группа была связана с человеком по имени Вандердайк, который находился на стороне противников Кастро. Словом, когда миссис Ролстон пришлось уехать, она спокойно уплыла через Панаму на другую сторону континента, в Перу. Они ей хорошо заплатили, и Вандердайк сыграл в этом решающую роль.

И, конечно, они с Вандердайком были хорошими друзьями, очень близкими. Думаю, они познакомились еще здесь, в Штатах. И свои роли в то время сыграли отлично. Но дела в Венесуэле пошли плохо, и концессионеры посчитали, что Вандердайк им тоже больше не нужен. Вот они оба, Вандердайк и миссис Ролстон, и оказались теперь здесь, в Нью-Йорке, с двумя самыми скандальными схемами финансирования, которые когда-либо предпринимались на Уолл-стрит. Офисы у них в одном здании, они тесно сотрудничают. А недавно я узнал, что ими обоими заинтересовался генеральный прокурор штата.

С этой информацией и очень скудными сведениями о поездке Уэйнрайтов на Дальний Восток, где они, очевидно, побывали в каких-то захолустных местах, я поспешил к Кеннеди. Его я нашел в окружении бутылей, пробирок, колб, реторт, горелок Бунзена и прочих, как я решил, атрибутов науки и искусства химии.

Мне не понравился его вид. Руки у него дрожали, глаза слезились, но его задело, когда я предположил, что он слишком увлекся расследованием дела. Меня обеспокоило его состояние, но, не желая его обижать, я ушел, позволив ему продолжить работу до конца дня, и вернулся только к обеду, чтобы проследить, не забыл ли он о еде. Профессор уже заканчивал приготовления к вечеру. Понятно, что они были просты. Практически единственное, что я увидел, это прибор, состоящий из резиновой воронки, соединенной с резиновой трубкой, которая, в свою очередь, была опущена в колбу, на четверть наполненную водой. Из колбы выходила еще одна трубка, которая подсоединялась к баллону с кислородом.

На столе стояли колбы с различными жидкостями и лежали какие-то химикалии. Среди прочего было там еще что-то вроде разрезанной тыквы, внутренние стенки которой покрывало черное вещество, а в углу стоял ящичек, откуда раздавались такие звуки, словно там находилась какая-то живность.

Я не стал приставать к Кеннеди с вопросами, только обрадовался, что он согласился прогуляться со мной в многолюдный ресторанчик.

В тот вечер в лаборатории Кеннеди собралось на редкость много гостей. Пришли мистер и миссис Уэйнрайт, а также мисс Мэриан, причем женщины скрыли лица вуалями. В числе первых появились доктор Нотт и мистер Уитни. Позднее подошли мистер Вандердайк и последними миссис Ролстон и инспектор О’Коннор. Чувствовалось, что некоторые гости явились сюда неохотно.

– Для начала, – заявил Кеннеди, – я вкратце изложу все факты в этом деле.

И он суммировал их, сделав, к моему удивлению, особый упор на доказательствах того, что влюбленная пара погибла от асфиксии.

– Но это не обычное удушение, – продолжал он. – В этом случае мы имеем дело с одним из самых малоизвестных ядов. Мельчайшая доза вещества, которую невозможно увидеть невооруженным взглядом, на кончике шприца или ланцета, укол, едва ощутимый при любых обстоятельствах, а тем более, когда внимание чем-то отвлечено, – и никакая сила в мире, если жертва не предупреждена заранее и не подготовилась, уже не спасет человека, которому сделали такой укол.

Крейг помолчал, но никто из гостей не выказал особого волнения.

– Как я установил, этот яд воздействует на так называемые замыкательные пластинки мышц и нервов. Результатом этого становится полный паралич при сохранении сознания, чувственных ощущений, кровообращения и дыхания до наступления конца. Видимо, это самый мощный седатив из тех, что мне известны. Введенный даже в самом незначительном количестве, он вызывает в конце концов смерть от асфиксии – из-за паралича дыхательных мускулов. Именно поэтому такая асфиксия очень удивила коронера… Сейчас я введу белой мыши небольшую дозу сыворотки крови жертв.

Он вынул из коробки мышку и с помощью шприца ввел ей сыворотку. Укол был таким легким, что мышь даже не вздрогнула, но мы увидели, что жизнь как бы покидает ее без боли и сопротивления. У нее просто остановилось дыхание.

Потом Кеннеди взял тыкву, которую я видел у него на столе, и ножом подцепил крохотную частичку черного, похожего на лакрицу вещества, которым она была покрыта. Растворив эту частичку в спирте, он стерильным шприцом повторил эксперимент с другой мышью. Эффект был точно таким же, как и с кровью.

Я не заметил эмоциональной реакции ни у кого из присутствующих, только мисс Мэриан Уэйнрайт еле слышно вскрикнула. Я не смог понять, что тому причиной: мягкосердечность или чувство вины.

Мы все внимательно следили за действиями Крейга. Особенно заинтересовался ими доктор Нотт, который теперь решил вмешаться.

– Профессор Кеннеди, можно задать вопрос? Действительно, обе мыши погибли совершенно одинаково, но есть ли у вас доказательство, что в обоих случаях действовал один и тот же яд? Если яд один и тот же, вы можете доказать, что он воздействует на человека аналогичным образом? И что в крови у жертв его обнаружено достаточно, чтобы причинить им смерть? Иными словами, я бы хотел, чтобы все сомнения были исключены. Почему вы совершенно уверены, что этот яд, который вы обнаружили вчера вечером у меня в кабинете в этом черном налете, когда добавили эфир, – почему вы считаете, что именно он вызвал у жертв асфиксию?

Спокойный ответ Крейга поразил меня как никогда раньше.

– Я выделил его в крови жертв, извлек оттуда, стерилизовал и испробовал на себе.

Мы продолжали слушать Крейга, не сводя с него глаз, в безмолвном изумлении.

– В общем, я сумел выдержать введение шести сантиграммов^{1} яда из образцов крови жертв, – продолжил он. – Начал я с небольшой дозы в два сантиграмма. Я ввел ее себе подкожно в правую руку. Потом я стал медленно дополнять полученную дозу до трех, а затем и четырех сантиграммов. Никаких заметных изменений я не почувствовал, кроме небольшого головокружения, еле заметной потери пространственной ориентировки, выраженной апатии, а также исключительно сильной и продолжительной головной боли. Зато пять сантиграммов дали уже заметный эффект. Головокружение и потеря пространственной ориентировки стали мучительными. А когда я ввел шесть сантиграммов, то есть все полученное из образцов крови, то по-настоящему испугался, что расстанусь с жизнью прямо сейчас, в этой лаборатории.

Вероятно, с моей стороны было не слишком благоразумно делать себе такие инъекции в тот день, когда я, можно сказать, перегрелся и переутомился, долго и упорно занимаясь этим делом. Но, как бы то ни было, последний сантиграмм, добавленный к предыдущим пяти, заставил меня испугаться, что именно он и завершит мой эксперимент раз и навсегда.

Через три минуты после инъекции головокружение и потеря пространственной ориентации настолько усилились, что хождение стало почти невозможным. Еще через минуту меня внезапно охватила слабость, а серьезные трудности с дыханием заставили меня осознать, что мне просто необходимо ходить, махать руками, словом, как-то двигаться. Мне показалось, что легкие у меня слиплись, а грудные мышцы отказываются работать. Все поплыло у меня перед глазами, и вскоре мне пришлось двигаться по лаборатории неверными шагами, сильно опираясь на край стола, чтобы не упасть на пол. Мне показалось, что я несколько часов с трудом ловил воздух. Это напомнило мне о том, что я испытал когда-то в «Пещере ветров» у Ниагарского водопада, где в атмосфере больше воды, чем воздуха. Судя по часам, такое предсмертное состояние длилось всего двадцать минут. Но такие двадцать минут невозможно забыть, и я советую всем, кто по глупости решится повторить мой эксперимент, остановиться на уровне пяти сантиграммов.

Сколько ввели жертвам, доктор Нотт, сказать не могу, но наверняка намного больше, чем ввел себе я. Шесть сантиграммов, которые я выделил из образцов крови, это всего лишь девять десятых грана. Полагаю, я ответил на ваш вопрос.

Доктор Нотт был так ошеломлен, что не сумел ничего произнести.

– Так что же это за смертельный яд? – продолжал Крейг, предвосхищая наши вопросы. – Мне удалось получить его образец в Музее естественной истории. Он содержится там в небольшой тыкве, которую иначе называют калабаш. Это черноватое хрупкое вещество покрывает стенки тыквы, как если бы его налили туда в жидком виде и оставили высохнуть. По сути, так и поступают те, кто изготавливает этот яд в ходе длительного и частично тайного процесса.

Он положил тыкву на край стола, где мы все могли ее видеть. Честно говоря, мне даже смотреть на нее было страшно.

– Первым привез это вещество в Европу известный путешественник сэр Роберт Шомбург, а описал его Дарвин. Сейчас оно есть в продаже, и его можно найти в «Фармакопее США» как лекарство. Оно используется как стимулятор сердечной деятельности, но, разумеется, в минимальных дозах.

Крейг открыл книгу на заложенной им странице:

– По крайней мере, один человек в этом помещении может оценить характерные особенности того эпизода, который я собираюсь прочесть. Он иллюстрирует, как выглядит смерть от этого яда. Два туземца из той части света, откуда происходит это вещество, однажды вели охоту. Их оружие составляли духовые трубки и колчаны с тонкими, изготовленными из бамбука стрелками, чьи кончики были смазаны этим ядом. Один из них пустил стрелку вверх, но промахнулся. Стрелка отскочила от дерева и упала на самого охотника. Вот как описывает другой туземец то, что произошло дальше:

«Куакка вынимает стрелу из плеча. Молча. Кладет ее в колчан и бросает его в ручей. Отдает мне духовую трубку для своего маленького сына. Говорит, чтобы я передал его прощальный привет жене и всей деревне. Потом ложится на землю. Его язык больше не шевелится. Глаза не смотрят. Он складывает руки. Он медленно перекатывается. Его губы двигаются без звука. Я слышу его сердце. Оно стучит быстро, а потом медленно. Куакка выстрелил свою последнюю стрелку вурали».

Мы переглянулись, чувствуя, как нас охватывает ужас. Вурали. Что это? В помещении несколько путешественников, побывавших на Востоке и в Южной Америке. Кто знаком с этим ядом?

– Вурали, он же кураре, – неторопливо пояснил Крейг, – это хорошо известный яд, которым в Южной Америке, в верховьях Ориноко, смазывают кончики стрел. Его основной ингредиент добывают из коры дерева стрихнос токсифера, от которого получают и рвотные орехи.

И тут меня осенило. Я быстро бросил взгляд в ту сторону, где чуть позади миссис Ролстон сидел Вандердайк. Как подсказали мне его каменный взгляд и затрудненное дыхание, он понял, что значит эксперимент Кеннеди.

– О Господи, Крейг! – выдохнул я. – Рвотное!.. Скорее!.. Вандердайк…

Мелькнувшей на лице у Вандердайка улыбки было достаточно, чтобы сообщить, что он для нас уже недоступен.

– Вандердайк, – произнес Крейг, сохраняя спокойствие, которое показалось мне жестоким. – Значит, это вы были тем гостем, который последним видел Лору Уэйнрайт и Джона Темплтона в живых? Я не знаю, выпускали ли в них стрелки, но вы – убийца.

Как бы в знак согласия Вандердайк поднял руку. Она медленно опустилась, и я заметил перстень с синим лазуритом.

Миссис Ролстон бросилась к нему.

– Сделайте же что-нибудь! У кого-нибудь есть противоядие? Не дайте ему умереть! – выкрикнула она.

– Вы убийца, – повторил Кеннеди, как бы требуя последнего ответа.

Рука снова двинулась в знак подтверждения, а Вандердайк пошевелил пальцем, на котором сверкал перстень.

Пока наше внимание было приковано к Вандердайку, мисс Ролстон незаметно подошла к столу и схватила тыкву. Прежде чем О’Коннор сумел ее остановить, она сунула язык в черное вещество внутри нее. Ей досталось совсем немного, потому что О’Коннор тут же смахнул его с ее губ и, разбив стекло, выбросил тыкву в окно.

– Кеннеди, – отчаянно выкрикнул он. – Миссис Ролстон проглотила его.

Кеннеди так сосредоточился на Вандердайке, что мне пришлось повторить слова инспектора. Не поднимая головы, Крейг сказал:

– Да ладно, его можно глотать. Странно, но этот яд не приносит особого вреда, даже если проглотить его большое количество. Сомневаюсь, чтобы миссис Ролстон когда-нибудь раньше слышала о нем, разве что какие-то слухи. Иначе она бы поцарапала себе кожу вместо того, чтобы глотать.

Если раньше Крейг не обращал внимание на состояние Вандердайка, то теперь, когда признание было получено, ретиво взялся за работу. Он быстро положил Вандердайка навзничь на полу и достал устройство, которое я видел днем.

– Я к этому подготовился, – торопливо пояснил Кеннеди. – Это аппарат для искусственного дыхания. Нотт, накройте ему нос резиновой воронкой и пустите кислород из баллона. Вытащите у него изо рта язык, чтобы он не опустился, не перекрыл горло и не задушил его. Я поработаю с руками. Уолтер, сделайте из носового платка давящую повязку и перетяните мускулы его левой руки. Это не позволит яду из руки распространиться по всему телу. От этого яда есть только одно противоядие – искусственное дыхание.

Кеннеди энергично работал, выполняя те же движения, как и при спасении утопленника. Миссис Ролстон опустилась на колени рядом с Вандердайком, целуя ему руки и лоб и тихо плача.

– Скайлер, бедный мальчик, даже не знаю, как он ухитрился это сделать. Я весь день провела с ним. Мы ездили в машине, и когда проезжали по Уиллистону, он сказал, что на минутку остановится и пожелает Темплтону счастья. Я ничуть не удивилась этому, потому что он больше не сердился на Лору Уэйнрайт, а Темплтон, выступая в тяжбе против нас, всего лишь выполнял свои обязанности адвоката. Я простила Джона за то, что он оказался на стороне обвинения, а вот Скайлер, как оказалось, нет. О мой бедный мальчик, зачем ты это сделал? Мы могли бы куда-нибудь уехать и начать все сначала… Это было бы не впервые.

Наконец, ресницы у Вандердайка дрогнули, и он пару раз самостоятельно сделал вдох. Похоже, он осознал, где находится. Собрав все силы, он поднял руку, медленно провел ею по лицу и в изнеможении снова откинулся на спину.

И на этот раз все же ускользнул от правосудия. Царапину на лице нельзя было перекрыть давящей повязкой. Глаза у него потухли, он все еще слышал и понимал, но двигаться и говорить уже не мог. Жизнь медленно уходила из его конечностей, его лица, его груди и, наконец, его глаз. Вряд ли можно представить, какие страшные муки испытывал его разум, когда ощущал, как один за другим отмирают все органы его тела, которое в расцвете сил постепенно превращается в труп.

Я в отчаянии смотрел на царапину у него на лице.

– Как ему удалось это сделать? – спросил я.

Крейг осторожно снял у покойника с пальца перстень с лазуритом и внимательно его осмотрел. Возле голубого камня он обнаружил отверстие со спрятанной там иглой для инъекций. Она выдвигалась с помощью пружины и соединялась с небольшим хранилищем внутри перстня. Таким образом, убийца мог произвести смертельный укол, обмениваясь с жертвой рукопожатием.

У меня мороз пробежал по коже. Ведь и мою руку однажды сжимала рука с отравленным перстнем, который отправил Темплтона и его невесту, а теперь и самого Вандердайка на тот свет.

Случай, о котором я хочу поведать, произошел лично со мной. И хотя мне уже доводилось рассказывать об этих событиях раза три или четыре, не думаю, что слишком их приукрасил. Но, когда история передается из уст в уста, это происходит неизбежно. Потому я и решил изложить все в печатном виде – так сказать, зафиксировать истину, прежде чем молва извратит то, что было на самом деле. Неоднократно мне приходилось наблюдать – происходило это со мной или с другими людьми, – как подводят нас наши собственные чувства: например, то, что мы только видели, вдруг дополнительно обретает еще и звук, а пережитое сильное волнение рождает тактильные ощущения, которых, казалось, быть не могло. Хотя события, о которых пойдет речь, вызвали у меня сильные переживания, льщу себя надеждой, что мне поверят.

В то же время я совершенно убежден, что центральный эпизод истории, как бы скептически я ни относился ко всему сверхъестественному, иного объяснения, все-таки, не имеет. Именно сверхъестественный его характер и представляется мне самым простым и разумным объяснением.

Около четырех лет тому назад, я жил тогда в Лондоне, мне довелось ночевать в доме моего друга, расположенном в одном из пригородов неподалеку от знаменитого Хрустального дворца^{2}. Хотя я боюсь спровоцировать недоверие к своим словам, скрывать имя джентльмена – хозяина дома, не вижу смысла. Его звали Том Худ-младший, сын покойного Томаса Худа, поэта. Его тоже нет среди живых. Разумеется, есть некая ирония в том, что при крещении ему дали имя отца. Впрочем, сестра на надгробии брата исправила невольную ошибку.

Так вот, у Тома был небольшой, но уникальный в своем роде дом, полный, и даже более чем полный, всевозможных необычных и незаурядных вещей – редких книг, предметов искусства, сувениров и безделушек – изысканных и очень древних. Позади этого необычного дома был сад – небольшой по размерам, но тоже очень необычный: в нем росли причудливые растения, цвели странные цветы. У нас была привычка выходить в этот сад по вечерам, после обеда, чтобы выкурить там по сигаре.

Потом мы шли наверх, и иной раз сидели целую ночь, попивая грог, покуривая трубки и рассуждая о вещах, в большей или меньшей мере связанных с этим миром и миром потусторонним. Ни он, ни я не отличались ортодоксальными взглядами, но Том, как мне кажется, все же был подвержен суевериям. Впрочем, его суеверность была почти неуловима и столь прихотлива в своих проявлениях, что и сейчас не возьмусь определить ни ее характер, ни найти для нее границ или пределов. Вполне может быть – причина в неразвитом религиозном чувстве или в его философских убеждениях. Возможно, он так чувствовал или просто шутил. Как бы там ни было, но беседы наши были восхитительны, это был пир мысли, порхающей в удивительном танце и размышляющей о вещах непознаваемых и потусторонних, лишь изредка возвращающейся к миру материальному, – когда нужно было долить вина в стакан или набить табаком трубку.

Том недавно потерял жену – видимо потому мы много размышляли о смерти, говорили о бессмертии, о возможности душ умерших возвращаться на землю. И – как-то само собой получилось – поклялись друг другу, что тот из нас, кто умрет первым, обязательно подаст знак живому с «того света».

Эта клятва, насколько я помню, прозвучала как раз тогда, когда мы виделись в последний раз и провели всю ночь за разговорами. На следующий день я уехал из Лондона, потом жил в разных местах, пока не обосновался на долгое время в Уорвикшире, в городке Лемингтон.

Примерно в это время состояние здоровья Тома, которое и так никогда не было блестящим, стало быстро ухудшаться. Его частые письма ко мне содержали наполовину шутливые, наполовину серьезные предсказания приближающегося конца. Он знал, что смерть близка, знал об этом и я. Сейчас неловко об этом вспоминать, но мы оба – и он, и, что особенно печально, и я, не относились к приближающейся смерти серьезно, превратив ее в предмет для литературных упражнений – в стихах и прозе.

Однажды я получил телеграмму и поспешил в Лондон. Здесь самые худшие мои предчувствия подтвердились: Том умирал. Я остался подле него и разговаривал с ним в последний раз. Говорил он, и я запомнил его слова: он убеждал меня, что напрасно я упорствую в отрицании загробного существования, что я ошибаюсь. Он говорил очень серьезно, даже торжественно, поэтому слова его глубоко на меня повлияли, хотя, конечно, и не убедили, что существует еще какой-то иной мир, кроме этого, земного. Я вынужден был вернуться к себе в Лемингтон, а потому на похоронах не присутствовал. Тома погребли на Нанхэдском кладбище при большом стечении литературной братии Лондона – у многих в сердцах прискорбное это событие оставило след.

Несколько месяцев спустя, однажды вечером я бродил по окрестностям Лемингтона. Насколько помню, мое внимание, главным образом, было отдано лучам закатного солнца: они так живописно высветили башни замка в Уорвике – он стоял всего в двух милях от того места, где я находился. Утверждаю, я совершенно не думал о Томе и не вспоминал о нем в тот момент. Высокий, темноволосый человек шел по тропинке мне навстречу. Его глаза были устремлены на меня; их взгляд был так знаком и полон дружеского участия – это был Том! В тот момент мне не только не пришло в голову, что он несколько месяцев назад умер, я был скорее удивлен тем, что он делает здесь, в сотне миль от Лондона. Тем не менее все было совершенно естественно. Единственное, что меня поразило, это то, что он прошел мимо и не поздоровался со мной; более того, похоже, даже не заметил протянутую мной руку. Я был совершенно обескуражен. Мгновение спустя, когда растерянность моя прошла, я обернулся, чтобы окликнуть его, но я был абсолютно один – ни души кругом. Я оглянулся – ни впереди, ни позади меня никого не было. Это я помню отчетливо.

Нет нужды объяснять мои чувства: они были смутны, я пребывал в полной растерянности. То, с чем я столкнулся, было ничем иным, как воплощением души – призраком умершего друга. Он подал мне знак, что наша дружба продолжается – пусть и не так, как прежде, – а потом исчез. Как бы там ни было, но я не могу не доверять своим чувствам. Стоит ли говорить, какое сильное впечатление оказало на меня происшедшее, как суматошно на протяжении многих и многих месяцев начинало биться сердце, едва я вспоминал о том, что тогда произошло. Я, почти не верящий в привидения и призраки, вынужден был сдаться, – месяц за месяцем, снова и снова я приходил на то же место, где произошла встреча, – всегда в один и тот же час, в мельчайших подробностях повторяя то, что мог припомнить, но ничего не происходило. И хотя каждый раз я возвращался ни с чем, моя убежденность в том, что мертвые действительно мертвы, постепенно таяла.

Однажды – минуло, по крайней мере, несколько недель с той поры, как я забросил попытки повстречать призрак еще раз – я просто шел по улице, гулял без всякой цели. И вот я очутился там, где проходил множество раз – место это было мне хорошо знакомо. Вдруг легкое дуновение ветерка донесло до меня запах – он был очень знаком, особенный такой аромат, который я никогда ни с каким другим не спутаю. Я не знаю, как называется это растение, и, даже если мне его покажут, не признаю его по внешнему виду, но запах – никогда не забуду. Потому что оно росло в саду у Тома Худа, в его удивительном саду, в пригороде Лондона.

И сразу затем столкнулся… с моим призраком. Он материализовался, как я установил потом, в виде одного местного жителя. Господин этот был высок, кареглаз, дороден и большенос. Но нос его был приставлен к лицу, которое мне совершенно ничего не говорило. Я столкнулся с ним, идя по улице. Он не поздоровался, я – тоже. Но, скорее, от неожиданности. Пройдя шагов двадцать или тридцать, я остановился и оглянулся: призрак исчез – просто растворился. Укрыться ему было негде.

По крайней мере, я тогда так думал. Но потом тщательное исследование показало, что он свернул в незамеченный мной переулок. Как раз тогда, когда я пребывал в замешательстве.

Данное объяснение я привожу не потому, что оно полностью меня удовлетворяет, а потому, что на меня мог так подействовать знакомый запах – потому я и принял этого бедолагу за моего призрака. Чтобы воображение смогло отыскать следы сходства – а такое случается! – нужен толчок. Вот запах и стал им. Ассоциация возникла незаметно, я не осознавал ее, все сделал мой мозг, превратив совершенно непохожего на моего друга человека в моего призрака.

Разумеется, мне хочется верить в то, что Том Худ на самом деле сдержал свое обещание и пришел ко мне из другого мира. Но, в то же время, хотелось бы жить в согласии с самим собой и иметь твердую уверенность в том, что более такое не повторится.

Молодой боец вскочил, вытянулся по стойке «смирно».

– Вольно, товарищ ефрейтор, – сказала офицер. – Садитесь, пожалуйста.

Белый халат на ее плечах скрывал погоны, оставлял на виду только кадуцеи в петлицах.

Солдат колебался. Офицер прислонилась к стене, халат упал с одного плеча, открывая погон с тремя звездочками и двумя просветами. У солдата округлились глаза.

– Прошу прощения, товарищ полковник, – сказал он и начал садиться, медленно и неуверенно, словно само тело сопротивлялось мысли сидеть при стоящем офицере.

– Сядьте, – сказала офицер тверже, тоном приказа.

– Спасибо, товарищ полковник, – сказал солдат; увидел, как нахмурилась офицер, и добавил: – В смысле, доктор.

Офицер улыбнулась и кивнула. Прядь седеющих волос выбилась из узла на ее затылке и упала на лицо. Она убрала волосы за ухо нетерпеливым жестом.

– Продолжайте.

Солдат снова заколебался.

– Это тоже приказ. Распоряжение врача. – Она показала на кадуцей в петлице.

– Спасибо, доктор, – повторил он. – Я только навестить пришел, я не пациент.

– Она пациент, – врач кивнула на койку.

Солдат посмотрел на распростертую на койке умирающую женщину, склонился к ней, взял ее руку и зашептал ей на языке, которого врач не понимала.

Она достаточно взрослая, чтобы считаться женщиной, но достаточно невинна, чтобы представляться девушкой. Я внимательно провожаю ее взглядом, пока другие ребята из ее сопровождения маршируют с изумленными глазами за ней по всему городу. В качестве представителя полиции в Городском Совете я приветствую их, когда они появляются в нашем городе. Приветствие это вполне стандартное, формализованное, но самое главное, достаточно обтекаемое. Из толпы горожан кто-то кричит, что налоги задушат их. Она делает шаг вперед и спрашивает: «Что такое налоги?» Я пытаюсь объяснить ей, что каждый житель отдает что-то, что имеется у него, для всеобщего блага. Ее большие красивые глаза светятся пониманием, она опускает руку в истрепанную сумку и извлекает оттуда серую шишку. «Налоги!» – гордо возвещает она и вкладывает шишку мне в руку. Я провожаю взглядом удаляющуюся девушку, мои пальцы сжимают шершавую поверхность. Я не помню, когда кто-нибудь в этом городе по собственной воле расщедрился на подарок. Может, еще не умерла надежда для всех нас.

Сначала я познакомился с Лемом заочно. Фантастику (начиная с Жюль Верна, Уэллса и Беляева) я исправно читал, начиная с 9-лет – помню, в доме приятеля, прижимая носы к оконному стеклу, мы, два третьеклассника, обсуждали, что делали бы мы, получив в руки машину времени. Первые рассказы Лема (по-моему, «Мышь в лабиринте») попались мне в 1960 году, вскоре после того как я начал читать по-польски. Тогда же, осмелев, я написал сердитое письмо в редакцию научной фантастики при издательстве «Молодая гвардия», допытываясь, почему они издают смердящих Немцова и Казанцева, когда на свете есть восхитительный и вдохновляющий Лем. Редактор Белла Клюева в ответ призналась, что впервые слышит имя Лема и предложила мне самому перевести что-нибудь и прислать им «для ознакомления». Так началось мое знакомство с Лемом в качестве переводчика, которое на долгие годы привело меня в фантастику. Мы с покойным Евгением Вайсбротом перевели его (первый на русском) роман («Возвращение со звезд»), потом были «Рассказы о пилоте Пирксе» и, наконец, «Глас Бога». Когда Лем приехал в Москву (чтобы там поссориться с Мосфильмом из-за извращенного – и упрощенного – Тарковским «Соляриса»), я познакомился с ним в третий раз – уже лично. Но переписываться начал несколько раньше, когда московские издательства стали всерьез интересоваться – что бы еще такое у Лема перевести. Хорошее было время, сегодня даже не верится. Впрочем, слово «переписываться» неточно – были отдельные всплески, продолжившиеся и после того, как я в 1975 голу уехал в Израиль и стал здесь редактором журнала «22». Я посылал Лему наши журналы по мере их выхода, иногда присоединяя к посылке письмо и – к чести Лема – всегда получая от него ответ. Я утомлял его своими рассуждениями о фантастике, он предпочитал говорить о более близком и наболевшем. Постепенно, однако, мои связи с фантастикой рвались, и переписка увяла тоже. Часть писем Лема у меня, к сожалению, пропала, а те, что случайно сохранились, – вот они; по-моему, они заслуживают внимания, потому что глубоки, содержательны и интересны еще и сегодня. Мне жаль, что я не сохранил все.

Генрих Саулович Альтшуллер (литературный псевдоним – Генрих Альтов) был первым, кто ввел в изобретательское творчество понятие идеала и, будучи человеком последовательным, не мог не сделать и следующего шага – описать идеал методами литературы. Первые рассказы, однако, были детективными, Альтшуллер еще не нашел своей «ниши» литературе.

В 1958 году в советской фантастике возникло новое направление, которое можно назвать научно-технической фантастикой принципиально новых идеей. Фантастика Альтова была самой интеллектуальной, насыщенной новыми идеями и трудной для чтения. Это были тексты, плотные, как недра нейтронной звезды. Идеи писателя Альтова, подсказанные создателем ТРИЗ Альтшуллером, опережали время на десятки или сотни лет, но были убедительны, красивы и точны.

Первые фантастические рассказы Г. Альтова – «За чертой спидометра» (в соавторстве с Р. Шапиро, «Техника – Молодежи», № 6, 1958) и «Икар и Дедал» («Знание-сила», № 9, 1958). Эти два принципиально разных рассказа определили два принципа НФ, которых Г. Альтов в дальнейшем придерживался. «За чертой спидометра» – описание изобретения, «твердая» научно-фантастическая идея. «Икар и Дедал» новая версия древнегреческого мифа, гимн науке, астронавтике, человеку-исследователю. Тщательная разработка научно-фантастического содержания и романтика науки и техники – два «кита», без которых нет «альтовского стиля», «альтовской фантастики». Каждый рассказ в отдельности еще не был по-настоящему художественным научно-фантастическим произведением. «За чертой спидометра» ближе к очерку, чем к рассказу, а «Икар и Дедал» – к пламенной оде. Альтовские звездные капитаны Икар и Дедал вознамерились «всего-навсего» пролететь сквозь Солнце, и это потребовало не только их личного мужества (безумного у одного и рационального у другого), но и создания хотя бы на уровне идеи космического корабля качественно нового типа, способного выдерживать температуру и давление звездных недр.

«Сверхновая Аретина» – новый тип мифа: миф будущего, легенда XXV века. Звездолет «Изумруд» терпит катастрофу на планете в системе звезды Аретины. И когда раненый Астроном корабля оправился настолько, что сумел доковылять к приборам, он обнаружил, что дни планеты сочтены, Аретина скоро превратится в сверхновую. Нужно срочно улетать, но Капитан знает, что раненый товарищ не выдержит ускорений.

«Подводное озеро» можно считать своеобразной заявкой на открытие. Литературная сторона все еще остается на втором плане, автора интересовала придуманная им идея существования глубоко под водой огромных «пузырей» нефти, своеобразных подводных месторождений. Оставаясь по форме близким к аналогичным рассказам так называемой фантастики ближнего прицела, «Подводное озеро» отличалось от опусов тогдашних популярных авторов Немцова или Сапарина, как реактивный истребитель – от самолетов братьев Райт. Реактивный самолет качественно отличается от винтового. Идея подводного месторождения также несла в себе новое качество – в отличие от немцовских электрических тракторов или миниатюрных телекамер.

Г. Альтов стремился – и в техническом творчестве, и в фантастике – к идеалу (идеальной машине, идеальной идее, идеальному рассказу), понимая прекрасно, что идеал недостижим без качественных скачков.

Г. Альтшуллер схематично разделил все изобретения на пять классов. Применительно к фантастике можно сказать, что идеи фантастики ближнего прицела (Немцов, Сапарин, Охотников) – это изобретения первого или (в лучшем случае) второго уровня. Научно-фантастические идеи Г. Альтова – идеи изобретений или открытий четвертого или пятого уровней.

В рассказе «Богатырская симфония» (1960) содержится прогностическая научно-техническая идея межзвездного возвращаемого корабля-автомата, и идея контакта с цивилизацией, состоящей из антиматерии.

Следующий рассказ «Огненный цветок» – еще одна легенда XXV века. Среди звездных капитанов бытует легенда об Огненном цветке. Многие пытались найти его, и наконец капитан «Прометея» нашел чудесный цветок на бушующей планете Зевс. И хотя было ясно, что чудовищное притяжение Зевса прикует «Прометей» к планете, капитан пошел на посадку. Читая «Огненный Цветок», не только ощущаешь романтику межзвездных полетов, но и понимаешь, насколько эти полеты будут отличаться от всего, что мы привыкли читать о путешествиях и приключениях.

В рассказах начала шестидесятых годов Г. Альтов только приблизился к активному использованию в фантастике методов ТРИЗ, а персонажи его первых рассказов – далеко не такие «живые» герои, как описанные в дальнейшем Антенна, Зорох, Панарин... Герой рассказа «В полночь» (1960) изобретает электронно-вычислительную машину – диагност. Отличие этой диагностической машины в том, что она описывает процессы, происходящие в теле больного человека в динамике, за несколько секунд определяет, как будет развиваться болезнь и когда, если ее не лечить, приведет к смертельному исходу.

В рассказе «Полигон “Звездная река”» (1960) – идея не просто прогностическая, но революционная. В качестве объекта, подлежавшего увеличению, в рассказе «Полигон “Звездная река”» была избрана мировая постоянная – скорость света. Скорость света неизменна в любой системе отсчета, – таков основной принцип частной теории относительности. Увеличим эту скорость! «Если свет излучается в очень мощном импульсе, – утверждает герой рассказа, – то скорость пучка может намного превысить стандартные 300 тысяч км/сек». В этом рассказе впервые Г. Альтов полностью раскрывает «сверхзадачу» литературного произведения: этический принцип, моральная проблема становится главным «движителем» сюжета.

В следующем рассказе «Сокровища погибшего корабля» (1960) (в дальнейшем публиковался под названием «Скучный капитан») Г. Альтов применил редко используемый в фантастике «антиприем» – сделать динамичный объект статичным. Фантастическая идея рассказа – создание «статичных» шаровых молний: холодных плазменных образований, которые содержат огромное количество внутренней энергии, но их можно взять в руки, сложить в чемодан… А взрываются они в строго заданный момент, когда это будет необходимо.

Тогда же, в 1960 году, вышла небольшая повесть «Баллада о звездах», единственное фантастическое художественное произведение, написанное Г. Альтовым в соавторстве с женой – Валентиной Журавлевой. Это финальное произведение «звездно-романтического» этапа в творчестве Г. Альтова.

В рассказах первого периода (конец пятидесятых – начало шестидесятых годов) Г. Альтов только нащупывал пути создания принципиально новых прогностических идей, как и путь создания собственного литературного героя. В 1961 году были опубликованы «Генеральный конструктор» и небольшой цикл рассказов «Может ли машина мыслить?».

Первый сборник научно-фантастических произведений Г. Альтова «Легенды о звездных капитанах» (Детгиз, 1961) давал достаточно полное представление об авторе не только как о творце качественно новых идей, но и как о незаурядном литераторе с легко узнаваемым стилем.

В 1964 году Г. Альтов публикует рассказ «Девять минут». Это сильная психологическая зарисовка, описывающая состояние экипажа звездолета, который возвращается в Солнечную систему и не обнаруживает Земли. Девять страшных минут переживают астронавты, пока не догадываются, какое открытие сделали их соотечественники за время экспедиции. В начале шестидесятых годов в научно-популярной литературе активно обсуждали идею Ф. Дайсона о создании вокруг звезд поглощающих энергию сфер (сферы Дайсона) с тем, чтобы максимально утилизировать энергию звезды. В рассказе «Девять минут» земляне поступают иначе: они создают сферу, поглощающую энергию, не вокруг Солнца, а вокруг Земли, утилизуют полностью всю солнечную энергию, падающую на планету, перерабатывая ее в конечном счете в тепло, излучаемое обратно в космос. В видимом свете Земля становится не видна, но ярко сияет в инфракрасном диапазоне.

О необычном использовании лазера Г. Альтов писал и раньше. Вместе с Валентиной Журавлевой он опубликовал в 1962 году статью «Путешествие к эпицентру полемики». Это сконструированный по всем правилам науковедения анализ знаменитой Тунгусской проблемы. По мнению авторов, над тунгусской тайгой ранним утром 30 июня 1908 года выделилась энергия лазерного луча, посланного к Земле из планетной системы звезды 61 Лебедя.

Гипотеза о происхождении Тунгусского феномена, предложенная Г. Альтовым и В. Журавлевой, до сих пор не доказана, но и не опровергнута, как, впрочем, остаются недоказанными и не опровергнутыми многие идеи, выдвинутые учеными и фантастами в попытках объяснить события, произошедшие в сибирской тайге.

В начале шестидесятых Г. Альтов попытался стать членом СП. Однако его не приняли, хотя принимали, как известно, порой очень слабых авторов…

На заседании президиума СП Азербайджана у Альтова спросили:

– Почему вы все время о будущем пишете? Почему бы вам не поездить по республике, не написать о героях труда нашего, а не будущего времени? Хороший роман получился бы.

– Если такой, какие пишут здесь сидящие авторы, – ответил Альтов, – то лучше не надо. Вы думаете, это – литература?

Естественно, президиум проголосовал против. Однако в Баку в шестидесятых именно при СП успешно работала Комиссия по фантастике, где Альтов принимал самое активное участие.

К середине шестидесятых окончательно сформировался типичный альтовский герой: ученый или инженер, работающий на том рубеже, где наука – фантастическая! – переходит грань фантастики. Иными словами, речь идет как бы о двойном прогнозе. Во-первых, прогнозируется состояние науки и (или) техники будущего, причем зачастую весьма далекого – ведь для того, чтобы убедительно изобразить своего героя на его рабочем месте, Альтов должен был представить, чем именно он будет заниматься, рассказать о тех открытиях и изобретениях, которые будут сделаны «до» того, как за дело возьмется литературный персонаж. Это – передний край науки и техники будущего. А потом приходит придуманный Альтовым инженер или ученый – и на этом уже фантастическом фоне делает важное изобретение или открытие, еще дальше продвигающее фронт науки или техники.

Таков Зорох, командир звездолета «Дау», герой рассказа «Порт Каменных бурь» (1965). Он талантлив и смел. Но его смелость – «иного, высшего порядка», это не преодоление страха перед физической опасностью, но преодоление страха перед тем принципиально новым, неизведанным, непонятным, что ждет человека в космосе. «В космосе нас ждет Неведомое», – писал Станислав Лем в «Солярисе», но персонажи этого замечательного романа не выдерживают испытания. Гибарян кончает с собой, Сарториус сходит с ума, Кельвин возвращается на Землю с расстроенной психикой... Зорох, альтовский персонаж, противопоставлен героям Лема – он встречается с Неведомым и побеждает, раскрыв тайну Порта Каменных Бурь. Идея Зороха: Порт – это механизм, противодействующий разбеганию галактик. Альтовский герой говорит о том, что высокоразвитые цивилизации должны объединить усилия и создать эффективный метод, способный остановить разбегание Вселенной.

Для противодействия этому самому разрушительному в мироздании процессу цивилизации должны объединить усилия, – Зорох в этом убежден. И как следствие, возникает еще одна красивая и прогностическая идея, объясняющая распределение в Галактике давно известных астрономам шаровых звездных скоплений.

«Потребовалось всего несколько тысячелетий, чтобы от бронзового топора перейти к космическим кораблям. Кто усомнится, что еще через двести или тысячу лет мы будем управлять движением Солнца?

Не переговариваться, сидя на своих “островках”, а объединяться в огромные звездные города – такова единственная возможность. А потом направлять шаровые скопления, эти звездные города, к центру Галактики, чтобы взяться за решение еще большей задачи – сближению разделенных бездной галактик».

Обычно фантастический рассказ содержит не больше одной новой идеи – чаще фантасты вообще обходятся без новых идей, эксплуатируя уже известные. В рассказе «Порт Каменных Бурь» новых идей столько, что хватило бы на большой роман. Вот еще одна: квазары (эти объекты были открыты всего за два года до публикации рассказа, и о природе их было известно чрезвычайно мало) – это работающие двигатели удаляющихся от нашей Галактики звездолетов...

Когда был опубликован рассказ «Порт Каменных Бурь», на Г. Альтова со страниц газеты «Известия» обрушился известный в те годы философ, академик В. Францев. Дело в том, что герой рассказа Зорох, живущий при коммунизме, имел дерзость задуматься над тем, какая общественная формация придет коммунизму на смену. Все развивается – значит, и коммунизм не может быть последней точкой в истории человечества. Так что же будет потом? Какова истинная цель человечества во Вселенной?

Ответа Г. Альтов не дал, но вопрос поставил. По тем временам и это было кощунством. После критической статьи в центральной газете авторам часто закрывали дорогу в издательства. Альтов, однако, продолжал писать, как считал нужным. Кстати, он не считал нужным для фантастики заниматься социальной критикой и показывать властям, как он говорил, «кукиш в кармане».

– Государственный строй таким образом не изменишь, – говорил он, – а научной фантастике только навредишь. Перепугавшись намеков, начальство вообще прикроет эту область литературы – от греха подальше.

Как в воду глядел…

Был ли Альтов диссидентом? Нет, несмотря на его антисоветские взгляды, он был советским фантастом.

В «Клинике “Сапсан”» ученые занимаются проблемами бессмертия. Собственно, они эту проблему уже решили – их интересует не столько само бессмертие как медицинский факт, сколько психологические и социальные следствия бессмертия и те возможности мозга, которыми сможет воспользоваться бессмертный человек. Прежде всего – возможности памяти. Может ли память накапливать знания бесконечно? Какой будет память бессмертного? Панарин и Витовский, герои рассказа, осуществляют эксперимент, наделяя человека девятью различными «памятями» и при этом многократно увеличивая способность мозга воспринимать информацию: практически мгновенно читать и запоминать десятки страниц текста, читая одновременно несколько разных книг…

В «Шальной компании» идея нового использования возможностей бионики, науки, использующей конструкции, возможности и решения, уже «запатентованные» природой. Однако для бионики современные живые организмы слишком сложны, чтобы их копировать. Почему, спрашивает герой рассказа, не обратить внимание на животных древности, более простых и более пригодных для копирования? Так возникает новая наука – палеобионика.

Действие рассказа «Ослик и аксиома» (1966) происходит в наше время – точнее, в ближайшем по отношению ко времени написания рассказа будущем. Идея универсального ферромагнитного материала, к примеру, практически наверняка будет претворена в жизнь по той простой причине, что она, во-первых, не противоречит известным законам физики, а во-вторых, сулит при осуществлении переворот в технике: появление универсальных агрегатов, способных по желанию пользователя принимать любую форму – фрезерный станок за считанные минуты превратится в автомобиль, а автомобиль, если в нем отпадет необходимость, будет быстро превращен в любую другую конструкцию.

Интересна судьба другой идеи, содержавшейся в рассказе «Ослик и аксиома». Антенна, герой рассказа, рассуждает о том, каким может быть звездолет, и предлагает идею: пусть корабль летит, «подгоняемый» мощным лучом лазера, расположенного в Солнечной системе. «По мере развития квантовой оптики будет увеличиваться мощность, которую способны передавать лазеры. К тому же для разгона или торможения корабля – одного только корабля, без этих колоссальных запасов горючего – потребуется не так уж много энергии». Луч лазера будет, по идее Альтова, не просто разгонять корабль, но и передавать на борт информацию. Связь с родной планетой будет поддерживаться во время всего полета.

Пять лет спустя аналогичную идею выдвинул советский физик А. Кан­торовиц – он предложил использовать лазеры для выведения на орбиту тяжелых искусственных спутников. А еще через два года группа физиков из Физического института имени П. Н. Лебедева дополнила идею конкретными расчетами, а в 1986 году американский физик Роберт Форвард опубликовал теоретическую работу, в которой изложил концепцию полета к звездам на луче квантового генератора – лазера или мазера. О рассказе Г. Альтова, конечно, никто из них не вспомнил.

Не вспомнили автора идеи и недавно, когда российский предприниматель Юрий Мильнер и известный физик Стивен Хокинг представили свой проект Breakthrough Starshot: в ближайшие 20 – 30 лет отправить к Альфе Центавра автоматический звездолет массой всего в несколько граммов и разогнать этот аппарат с помощью мощного лазера – именно так, как предлагал Г. Альтов полвека назад.

«Опаляющий разум» продолжает научно-фантастическую «линию», начатую в «Клинике “Сапсан”». Прокшин, герой рассказа, работает над проблемой гениальности. Можно ли сделать гения из любого человека? Можно, и тогда принципиально меняется сущность не только конкретного человека, но всего человечества. Сумеет ли человек воспринять огромное количество знаний? Персонаж романа Ф. Хойла «Черное облако» не сумел.

Существует пирамида способностей и возможностей мозга. Гений – на самой вершине пирамиды. Но если все станут гениями, пирамида сломается, гении окажутся не на вершине, а в основании. Какими возможностями тогда станут обладать гении будущего?..

В рассказе «Создан для бури» речь опять идет об изменении человека. На этот раз – его физической природы. Герой рассказа Каплинский называет это РЭЧ – регулирование энергетики человека. Например, использование электропитания вместо органической пищи. Можно ли будет назвать существо, питающееся электрической энергией, человеком? Есть в рассказе и конкретная инженерная фантастическая идея: корабль без двигателя, который несется со скоростью до 600 км/час на гребне волны цунами. Волну эту создают на берегу с помощью направленного и контролируемого взрыва.

В 1968 году вышла вторая книга Альтова «Опаляющий разум», а в 1970 – «Создан для бури».

Последним крупным произведением, опубликованным Генрихом Альтовым в жанре научной фантастики, стала незаконченная повесть «Третье тысячелетие» (1974). Можно только догадываться, какой была бы эта повесть, будучи дописана. Опубликованные отрывки дают лишь некоторое представление об авторском замысле – предполагалось дать широкую картину науки и техники ХХI века.

Эйнштейн говорил о правильных научных идеях, что они непременно должны быть красивы. Некрасивая идея не может быть правильной. То же – в научной фантастике. Идея ускорения света («Полигон "Звездная река"») – красивая идея, и потому, несмотря на кажущуюся антинаучность (изменение мировой постоянной!), эта идея когда-нибудь окажется предметом обсуждения на научных конференциях. Чрезвычайно красива и одна из основных идей «Третьего тысячелетия» – создание в плоскости эклиптики газопылевого диска. Разумеется, это дело отдаленного будущего, когда человек сможет оперировать энергиями, способными превратить в газ и пыль большую планету типа Юпитера. В пространстве между планетами возникнет атмосфера, воздух, достаточно плотный, чтобы в нем летали обычные реактивные самолеты и даже воздушные шары.

После 1974 года Генрих Альтов почти не публиковал научно-фантастических произведений (лишь девять коротких рассказов, рассчитанных на детскую аудиторию и опубликованных в 1975-80 годах в «Пионерской правде»). У Генриха Сауловича Альтшуллера не оставалось времени на фантастику, все силы пришлось отдать работе по созданию теории сильного мышления.

В рассказе «Эффект Уорпа Явича», например, история о том, как чтение фантастики может изменить правила игры в детский конструктор и вызвать бурное развитие науки.

В рассказе «Двадцать лет спустя» – об «изобретении» колеса: движителя на атомах. Колесо – электронные оболочки в атоме (нанодвижители). Кстати, Нобелевская премия по химии в 2016 году присуждена «за проектирование и синтез молекулярных машин». В принципе – за «молекулярные колесики».

Принято было считать, что в рассказах Г. Альтова главными персонажами были научно-фантастические идеи, а люди играли роли второго плана и, в отличие от идей, не запоминались. Г. Альтов никогда не говорил, что люди в фантастике – ничто, а идеи – все. Он утверждал, что хорошая фантастика немыслима без новых идей, и разве это не так на самом деле?

– Персонаж не может быть умнее автора, – говорил Генрих Саулович, – и сколько бы автор ни называл своего героя гениальным ученым, достаточно прочитать, что этот «гений» изрекает, и становится понятно, что «новую теорию мироздания» автор вычитал в журнале «Знание-сила».

– Новая научно-фантастическая идея – это каркас, без которого невозможно построить здание рассказа, – говорил Г. Альтов. – Но один лишь каркас – не дом, жить в нем невозможно. Хороший фантастический рассказ не получится, если у автора нет сверхзадачи, если ему, как личности, нечего сказать читателю. Зачем взялся за перо? Чтобы рассказать о замечательной идее? Тогда напиши научно-популярную статью, при чем здесь литература?

– Если реалистическая литература – человековедение, – говорил Г. Альтов, – то фантастика – мироведение. Писателю-реалисту достаточно изобразить характер и отразить реальность. Фантаст должен создать свой мир, свою Вселенную.

– И еще в рассказе должна быть масса мелочей, деталей, без которых мир останется неживым, не запомнится. Детали создают ткань рассказа. А настроение рассказу придает стиль. Рассказ может быть грустным, веселым, может ужасать, заставлять задуматься, может даже изменить жизнь читателя. Но нейтральным, безразличным рассказ не должен быть никогда. Если автору все это удастся, то и рассказ получится.

Изучая авторские свидетельства, Г. Альтшуллер формулировал приемы изобретательства. Изучая идеи писателей-фантастов, Г. Альтов формулировал приемы создания новых идей. Поэтому вполне естественно появление очерков «Судьба предвидений Ж. Верна» («Мир приключений», Детлит, 1963), «Перечитывая Уэллса» («Эти удивительные звезды», Азернешр, 1966), «Гадкие утята фантастики» («Полюс риска», Гянджлик, 1970). Г. Альтов перечитал произведения классиков жанра и выделил конкретные научно-фантастические идеи, проследив за тем, когда и как эти идеи были (если были) реализованы.

В очерке «Гадкие утята фантастики», посвященном предвидениям А. Беляева, Г. Альтов писал:

«Когда размышляешь над собранными в таблицу идеями и потом перечитываешь написанное Беляевым, начинают вырисовываться некоторые общие принципы.

Есть три типа идей:

1. Признанные идеи;

2. Идеи, не успевшие получить признания, но еще и не отвергнутые;

3. Идеи, осуществление которых считается невозможным.

...Гадкие утята фантастики прячутся, как правило, среди идей третьего типа. В сущности, гадкий утенок и есть "невозможная" идея, которая в будущем станет возможной».

История фантастики показывает: осуществляются и остаются в памяти читателей идеи именно третьего типа – невозможные, безумные, противоречившие (казалось бы!) в момент публикации науке, технике, а порой и здравому смыслу. Почему же осуществлялись такие идеи? Конечно, не по воле случая. Автор-фантаст, прогнозируя развитие той или иной научно-технической области, не боится качественных скачков – тех самых скачков, которых не умеет предвидеть футурология.

Г. Альтов показал в своих очерках, что Ж. Верн, Г. Уэллс и А. Беляев ошибались чаще всего именно тогда, когда пренебрегали качественными скачками, когда проходили мимо безумных, как тогда казалось, идей. Безумной в свое время была идея человека-амфибии. Безумной была идея путешествий во времени. И даже идея летательного аппарата тяжелее воздуха («Властелин мира» Ж. Верна) выглядела безумной – между тем, до первых самолетов оставалась всего четверть века.

В 1967 году Г. Альтов предложил провести всесоюзный опрос читателей фантастики – первый и последний не только в СССР, но и в постсоветской России. Опросы проводятся и сейчас, но обычно читателям задают один-два вопроса, связанных с той или иной фантастической тематикой. А универсального исследования, в ходе которого стало бы ясно отношение читателей к разным поджанрам фантастики и к целому ряду других проблем, связанных с развитием жанра, – такого исследования больше не было.

Г. Альтов составил анкету, включавшую три десятка вопросов, обращенных к читателям фантастики – какой из поджанров они предпочитают (приводился список), каких авторов (список включал все известные фамилии), нужен ли журнал фантастики, возможна ли фантастика без фантастических идей и так далее. Каждый из вопросов предусматривал несколько вариантов конкретных ответов – нужно было только подчеркнуть нужный.

Анкета содержала список из нескольких десятков книг советских писателей-фантастов – читатели должны были указать, понравилась книга или нет. Чтобы получить количественные оценки, Альтов придумал формулу: из числа плюсов (понравилось) вычиталось число минусов (не понравилось), а затем результат нужно было поделить на число читателей. Книгу, которую никто не читал, естественно, из рассмотрения исключали – нельзя ведь делить на нуль!

А для того, чтобы оценить «уровень шума» – выяснить, помнят ли читатели прочитанное, – Г. Альтов включил в список «контрольную книгу»: автора и название, не существующие в природе. Так появились «Долгие сумерки Марса» некоего Н. Яковлева – название и фамилия достаточно типичные. Если читатель «проглатывает» книги, не очень задумываясь над содержанием, то вполне может и Яковлева «вспомнить»...

На ротапринте анкету размножили в количестве нескольких тысяч экземпляров (это тоже было проблемой в те годы – современной множительной техники не существовало, и надо было даже на текст анкеты получить разрешение Главлита, ведь речь шла о тиражировании печатной продукции!). Несколько месяцев спустя дома у Г. Альтова штабелем лежали заполненные анкеты, присланные из разных городов, от Владивостока до Минска, и мы переносили на отдельный лист крестики и черточки, считали и пересчитывали... Наконец стало ясно, во-первых, что читатели не отдают предпочтения ни одному из поджанров фантастики. «Фантастика нужна всякая, – был сделан вывод. – Социальная вовсе не имеет преимущества перед научно-технической. У каждого поджанра есть свой читатель, и критики не должны говорить: такая-то фантастика советскому человеку нужна, а такая-то нет».

И еще: оказалось, что многие авторы, считавшиеся популярными, пишут произведения, вовсе не запоминающиеся! Несуществующий Н. Яковлев неожиданно оказался не в конце списка, как следовало ожидать, а в самой середине. Число людей, «прочитавших» это произведение, оказалось больше, чем тех, кто читал, например, считавшуюся классикой жанра «Планету бурь» А. Казанцева!

Ниже Яковлева в списке оказались не только Казанцев, Немцов и другие авторы фантастики ближнего прицела, но и кое-кто из писателей, очень популярных в середине шестидесятых. Когда результаты анкетирования были опубликованы, обиженными посчитали себя все писатели-фантасты, оказавшиеся ниже «уровня шума». Обижались почему-то не на себя – не смогли написать запоминающихся произведений! – а на Г. Альтова как на зачинателя и вдохновителя этого «гнусного мероприятия».

Альтову было не привыкать. Незадолго до того он уже набил немало шишек, когда в течение двух лет руководимые им ребята из Клуба любителей фантастики при МГУ присуждали по итогам года премию за худшее произведение научной фантастики. Премия называлась «Гриадным крокодилом» (по печальной памяти «Гриаде» А. Колпакова – нам казалось, что ничего хуже в фантастике написать просто невозможно). Первый «Гриадный крокодил» был присужден книге М. Емцева и Е. Парнова «Падение сверхновой», второго получил А. Полещук за роман «Ошибка инженера Алексеева».

На «Гриадного крокодила» обиделись не только «лауреаты», но и вся элита фантастов – ведь каждый мог оказаться следующим!

Юрген Юргенсен родился в Копенгагене в 1780 г. и был сыном придворного часовщика. Служил он, однако, в английском флоте, ибо Англия и Дания на тот момент были союзниками. Он, кстати, был старшим помощником на корабле, перевозившем в 1804 г. на Тасманию одну из первых партий английских каторжников. Двадцать лет спустя он проследует тем же маршрутом, но в ином качестве.

Вернувшись из рейса с каторжниками, Юргенсен заскучал по родине («мы помниль яблок в цвету, все отшень романтично») и отправился домой. Но тут – сюрприз! Случился развод между державами, Англия сочла Данию союзником Наполеона и бомбардирует Копенгаген. В душе Юргенсена взыграл датский патриотизм, и он объявил Англии войну.

Он берет корсарский патент и становится капитаном двадцативосьмипушечного фрегата. В качестве корсара действует он очень удачно, потопив девять британских кораблей. На десятом удача ему изменила, Юргенсена взяли в плен и повлекли в военную тюрьму в Ярмуте. И ждала бы его виселица или долгое заключение, но тут на недавнего корсара обратили взор английские спецслужбы. Датские патриотизм в душе Юргенсена замолкает, и кажется, насовсем, потому что жить хочется и желательно жить хорошо. И он начинает работать на Форин офис. А офис тот посматривает на Исландию, которая официально является владением Дании, но из-за военных действий потеряла связь с метрополией. А поскольку Исландия никогда не славилась урожайностью, положение дел там не блестящее. На Даунинг-стрит решают воспользоваться ситуацией и привлечь Исландию на свою сторону. И британское адмиралтейство снаряжает гуманитарный конвой, в смысле корабль с продовольствием для Исландии. Командует кораблем, представьте себе, недавний узник Юргенсен. Он благополучно доставляет груз, который с благодарностью принимают. Ура-ура, решают в Лондоне, надо повторить номер. Но тут случается конфуз. Губернатор Рейкьявика заявляет – от враждебной державы гуманитарную помощь не принимаем. Должно быть, к нему прислали из Копенгагена почтового пингвина с депешей: «Ты что творишь, сволочь?» или что-то в этом духе. В прошлый раз приняли же? – интересуется знать Юргенсен. Один раз не считается, отвечают ему. После ряда препирательств Юргенсен как-то сильно обижается, и устраивает в том Рейкьявике государственный переворот. С командой из двенадцати человек.

После чего публикует декларацию, где заявляет, что исландский народ сверг нестерпимое датское иго и единодушно призвал его возглавить новое правительство. Но этого мало, через пару дней появляется новая декларация: «Мы, Юрген Юргенсен, берем на себя полное управление делами и титул протектора Исландии. Мы имеем полное право объявлять войну и заключать мир с иностранными державами».

Конструкторская деятельность в области механики в наномире весьма перспективна вследствие весьма своеобразного «прочностного парадокса». В механике известно, что при уменьшении размеров детали резко возрастает ее механическая прочность – масса уменьшается пропорционально кубу размера, а площади сечений – квадрату. И в 10 раз меньшая деталь оказывается в 10 раз прочнее. Это крайне важное обстоятельство делает перспективными сложнейшие конструкторские решения в области космического машиностроения. Парадокс заключается в том, что чем меньше и сложнее конструкция, тем она надежнее в работе! Разумеется, прочностные характеристики материалов в нанообласти существенным образом зависят от квантовых эффектов, но в данном случае это не противоречит классическим предсказаниям. Более того, в наномире гораздо легче создавать материалы с практически идеальной кристаллической структурой, прочность которых существенно превосходит поликристаллические материалы с дефектами структуры, которые используются в устройствах макромира.

В 1978 году газета «Пионерская правда» опубликовала научно-фантастический рассказ известного теоретика изобретательской деятельности Генриха Сауловича Альтова (1926 – 1998) «20 лет спустя», где высказалась идея: «использовать атомы вместо колес» и иллюстрировалась таким рисунком:

Для создания такого устройства необходимо найти сочетание атомов и атомно-молекулярные структуры, в которых силы химического взаимодействия обеспечивали бы возможность механического сопряжения. На рисунке, представленном во введении этой книги, показан проект создания «наноредуктора» из 15342 атомов. (анимацию см. http://kbogdanov1.narod.ru/nanotechnology/Drexler.htm

). Несмотря на наличие других возможностей для передачи вращательного момента на наноуровне, такое устройство может быть востребовано практической наномеханикой. Этот пример демонстрирует важный принцип – возможность создания на наноуровне механических аналогов известных узлов и деталей современных машин.

Имеются реальные химические структуры конструктивно необходимые для наномеханики. Перечислим некоторые из них: ротаксаны, катенаны, фуллерены и нанотрубки.

Ротаксаны – соединения, молекулы которых состоят из цикла и открытой цепи, продетой сквозь цикл.

Из-за пространственных препятствий, создаваемых объемистыми группами X [например, (С₆Н₅)₃С], разъединить такую композицию без разрыва химической связи невозможно.

Ротаксаны – соединения, молекулы которых состоят

из цикла и открытой цепи, продетой сквозь цикл.