Луара удивительна, поскольку ее берега предстают в окружении пышной зелени как летом, так и зимой. Это невероятно огромное, настоящее зеленое море лесов, справедливо названное Франсуа Рабле (1494–1553) «садом Франции», среди которого возвышаются феодальные замки, воспетые поэтами и в настоящее время объявленные национальным заповедником. Самое удивительное, что эти места узнаются как дежа вю и теми, кто прибыл сюда из России и Германии, из Испании и Италии. Вероятно, подобное явление можно объяснить тем, что привычная спокойная растительность Европы соседствует здесь с южной, пышной и экзотической. Наверное, нигде больше нельзя увидеть, как рядом друг с другом растут пурпурные буки и золотые от солнца сосны, бархатистые магнолии и высокие, как великаны, платаны. По соседству с темной зеленью ели нежно зеленеют липы, а над ручьями склоняются орешник и ольха, горделиво возносятся каштаны. Дубы и тополя, такие могучие, что сами напоминают древние замки, здесь увиты зеленым или фиолетовым плющом, взбирающимся по их стволам, как по каменным стенам.

А как роскошны цветы Луары, словно олицетворяющие саму любовь! Нигде в стране нет таких прекрасных маргариток и роз, так упоительно пахнущего жасмина. Эти цветы настолько популярны, что их специально привозят в Париж. Говорят, что о цветах Луары можно написать не одну поэму.

С высоты птичьего полета пейзаж Луары выглядит уютным, с плавными излучинами реки и невысокими холмами. Если основной цвет для Нормандии – серый, для Средиземноморского побережья Франции – золотой, то для Луары он светло-зеленый, прозрачный. В этом обрамлении замки смотрятся как шедевры величайшей эстетической ценности.

Луара редко бывает драматической. Она скорее располагает к раздумьям и мечтательности. Недаром поэты часто воспринимали Луару как прекрасную женщину, блондинку с голубыми глазами. Она может быть капризной и изменчивой, но все же по-королевски величественной, справедливой и спокойной. Жан де Лафонтен (1621–1695) писал, что Луару можно назвать дочерью Амфитриты[2], а земли вокруг нее – пользующимися расположением богов.

Если же говорить о замках Луары, то их строительство началось приблизительно с 1000 года, когда в сознании людей, живших в ожидании конца света, на этот год назначенного, произошел перелом. Наступила новая эпоха. Благородные сеньоры занялись активным строительством резиденций и храмов. В долине Луары и сейчас можно увидеть древние памятники – огромные и суровые каменные строения и даже деревянные защитные сооружения.

С XI–XII веков началась слава строений Луары, выполненных в романском стиле. Подобные здания и храмы созданы из тесаного камня, с высочайшей профессиональной техникой. Для этих конструкций характерны лаконичность форм и пространства, наполненные светом, мощные купола и коробовые своды, обилие фресок и рельефных изображений, чему способствовало использование местного известняка, пластичного и легкого. В дальнейшем строители учли, что известняк Луары очень прочен и к тому же легок в обработке, а потому этот строительный материал активно использовался и в дальнейшем, когда романский стиль отошел в прошлое.

Что же касается готики, то в целом она не характерна для замков Луары. Зрелая готика проявила себя здесь главным образом в витражах и орнаментах, изящных и узорных.

Луара – это прежде всего воплощение французского Ренессанса. В те времена долину замков называли французской Тосканой[3], поскольку родиной Возрождения всегда считалась Италия. На этой территории удалось объединить и сделать единым гармоничным целым сложные и не похожие друг на друга художественные направления севера и юга. Так возник в Европе «третий Ренессанс» (как известно, первый был в Италии, а второй – в Нидерландах).

В результате Столетней войны (1337–1453), так долго раздиравшей страну на враждебные лагеря, центр королевской власти сосредоточился в резиденциях на Луаре, тем более что в 1420 году Париж находился под оккупацией англичан, а в центральных областях царили разруха, бесчинства наемников и феодальная анархия. Вероятно, не случайно именно на берегах Луары появилась освободительница французского народа от военного кошмара – Жанна д’Арк (1412–1431). Ей удалось пробудить самосознание нации, итогом которого стало освобождение Франции, ее политическое объединение и рождение абсолютизма.

Страна возрождалась для новой жизни, и ее символом стала новая культура с центром на Луаре. Людовик XI (1423–1483 гг., король с 1461 г.), Карл VIII (1470–1498 гг., король с 1483 г.), Людовик XII (1462–1515 гг., король с 1498 г.), Франциск I (1494–1547 гг., король с 1515 г.) и Екатерина Медичи (1519–1589) покровительствовали возрождению и процветанию новой культуры. Они перестраивали старые замки, чтобы содержать в роскоши бесчисленное количество придворных, а подобная расточительность вызывала желание у благородных сеньоров подражать своим господам. В результате на Луаре появлялось все больше великолепных дворцов и резиденций.

С 1494 по 1559 год французские короли не раз предпринимали походы на Италию. Это не приносило ни политического успеха, ни экономической выгоды, однако итальянская культура стремительно проникала во Францию, тем более что она как нельзя лучше подходила к требовавшему обновления стилю жизни. Культура Италии дала мощный толчок развитию французского изящного искусства. Французские монархи приглашали для строительства своих резиденций на Луаре лучших итальянских архитекторов и скульпторов, художников и ремесленников, мастеров садового искусства. Особенно эта черта была характерна для времени правления Франциска I, который не только много строил, но и приглашал из Италии таких светил Возрождения, как Леонардо да Винчи (1452–1519), Франческо Приматиччо (1504–1570) и Бенвенуто Челлини (1500–1571). Искусство стало одновременно изящным и полным жизни, а благодаря ему менялись и дворцовый этикет, и стиль жизни французского дворянства вообще, делаясь возвышенным, элегантным, прекрасным.

Искусство в замках Луары в XV–XVI столетиях больше связано с языческой традицией, хотя, если принимать в расчет мистическое прошлое этих пространств, данное положение представляется естественным. Здесь над людьми не довлели так тяжко, как в остальной части Европы, религиозные доктрины, на которых была основана вся средневековая культура. В замках Луары работали многие видные деятели искусства французского Возрождения – поэты «Плеяды» во главе с Пьером де Ронсаром (1524–1585), Рабле, мастера живописи Жан Клуэ (1485–1541) и Жан Фуке (ок. 1420 – между 1477 и 1481), скульптор Жан Гужон (1510–1572).

В долине Луары, как в колыбели всего действительно нового, сложился французский литературный язык в том виде, в каком он используется до настоящего времени. В замках увлекались не только литературой, но и философией и теологией. Последнее было особенно характерно для кружка принцессы Маргариты Наваррской (1492–1549). Рафинированность языка, который использовался при дворе, располагавшемся в замках Луары, в конечном итоге привела к появлению знаменитой на весь мир французской утонченности и неподражаемой элегантности.

В период Возрождения на Луаре появились сотни замков, резиденций и дворцов. В стиле этих строений чувствуется влияние итальянской северной архитектуры, хотя французские строители все же по большей части умело приспосабливали новые веяния под традиционный для Франции стиль. Во всяком случае, вертикальное членение фасадов делается ими очень умеренно. Характерны для внешнего облика замков узкие окна, лестницы в каменных футлярах башен и высокие кровли. Можно назвать подобное явление своеобразным равновесием чувства и разума, одновременно высокохудожественным и исполненным неотразимого обаяния. Данная строгость декора, присущая французским замкам, сохранилась вплоть до XVIII столетия. Именно поэтому замки Луары представляют собой художественное единство.

Итак, самые знаменитые замки Луары были возведены в эпоху Ренессанса. Подробно рассказать о каждом из них невозможно, ибо каждый замок достоин отдельной книги, поэтому в данном издании упомянуты лишь самые значительные и характерные для Франции. На Луаре замков настолько много, что даже путеводители для туристов, даже работы искусствоведов, не могут охватить их все сразу. Причем некоторые подобные шедевры знают исключительно специалисты по истории французской архитектуры.

Ежегодно на берега Луары прибывают сотни тысяч туристов, что можно объяснить неутихающим интересом людей всего мира к историческому и культурному наследию Франции.

Большая часть земель на Луаре в настоящее время является собственностью республики, и расположенные на них замки доступны для широкой публики. Традиционно здесь устраиваются представления под названием «Звук и свет», и каждый может вечером полюбоваться, как огни иллюминаций словно возвращают прошлое, заставляя его оживать снова и снова.

Теперь Французское государство прикладывает много усилий для реставрации замков Луары, тем более что многие из них серьезно пострадали или были вовсе разрушены во времена Французской революции, а позже – в годы Второй мировой войны. К сожалению, многое из культурного наследия навсегда утеряно, но то, что удалось спасти, пребывает неизменным до сих пор.

Подобно Шинону, замок Лош также был замечательно оборудован на случай непредвиденного нападения противника. На крутом склоне, посреди бурного течения Эндра располагалась мощная система укреплений. Центром Лоша являлся донжон в романском стиле, возведенный по велению графов Анжуйских. Этот донжон представлял собой своеобразный замок в замке. Его огромный прямоугольник казался настоящим великаном на фоне трех стройных башен в южной оконечности Лоша. В XV столетии оборонительная система замка Лош была улучшена благодаря строительству форта Мартеле. Кроме того, на территории замка возвели еще один донжон – Новую башню. Благодаря Новой башне, находящейся ниже уровня города, в точке, где соприкасались все различные пояса замковых укреплений, защитники крепости могли больше не опасаться вражеских пуль, независимо от того, в каком месте относительно замка располагался противник.

На территорию Лоша попадали через западные ворота, укрепленные и мощные. Тем удивительнее было видеть очень уютный внутренний дворик замка, идеально приспособленное место для отдыха и развлечений. Перед внутренним двориком находилось оборонительное сооружение Сент-Урс, а уже за ним простирались покои короля, рядом с которыми располагалась церковь, выстроенная в XII веке. Сначала она называлась Нотр-Дам, а позже – Сент-Урс.

Башня Прекрасной Аньес

Внутреннее убранство королевских покоев поражало своей роскошью и изысканностью. Чувствовалось, что владелец этого места превыше всего ценит любовные удовольствия, и это правда: именно здесь, в Лоше, прошли самые упоительные годы короля, которые он провел вместе с возлюбленной – Аньес Сорель (1422–1450). И поныне круглая башня, обращенная к городу, носит название «Башня Прекрасной Аньес». Это сооружение отличает настоящая изысканность вкуса и сдержанный аристократизм. Очень изящно украшение башни – консоль с изображением встречи двух влюбленных после долгой разлуки. В этой башне можно увидеть надгробие фаворитки Карла VII, которое в 1809 году перенесли сюда из коллегиальной церкви.

К Башне Прекрасной Аньес примыкает здание с четырьмя башенками. На островерхом фронтоне здания изображена сцена из героического средневекового романа – сражение рыцаря со львом. Весь ансамбль очень гармоничен: здесь самый пристрастный взгляд не обнаружит ничего лишнего, поскольку внешний облик строения красноречиво свидетельствует о сдержанности, скромности и прекрасном вкусе.

Позднее к этому зданию было пристроено еще одно, с более низкими потолками и просторными залами, а во время правления Анны Бретонской королева распорядилась устроить здесь молельню, ставшую истинным произведением ренессансного зодчества. В настоящее время здесь можно полюбоваться изящным гербом Анны Бретонской – горностай в центре витого шнура.

По сути, Лош был идеальным местом для развлечения и отдыха коронованных особ. Здесь сама природа радует глаз и создает романтичное настроение – огромные тенистые леса и занимающие большие пространства цветущие луга в долине реки Эндр.

Людовик XI не задерживался надолго ни в одном из своих замков, предпочитая Турень. Время от времени он считал своим супружеским долгом навестить Шарлотту Савойскую, скромно проводившую дни в Амбуазе. И в то время как царственный супруг непрерывно изменял ей направо и налево, добродетельная женщина регулярно рожала ему детей.

Наконец муж настолько перестал стесняться, что привез с собой в Амбуаз двух простых девушек весьма легкого поведения и обустроил их комнаты в непосредственной близости с комнатами королевы.

Шарлотта, однако, отличалась истинно олимпийским спокойствием и жила сама по себе, не особенно реагируя на поведение мужа. Она вела вполне привольную жизнь с настоящим королевским размахом. По сообщению современников, у королевы было пятнадцать придворных дам, двенадцать камеристок, сотни камергеров, а также секретарей, капелланов, финансовых поверщиков, медиков, музыкантов, слуг и конюших.

Известна опись одной из замковых комнат королевы, в которой значатся ковры тонкой работы, гардины, кровати с балдахинами, естественно, отделанные драгоценными тканями. Стены королева приказывала обтягивать черной, красной, зеленой, белой саржей. Изысканным украшением служили гобелены «История Трои» и «Источник молодости». Не менее роскошны гобеленовые украшения с растительными мотивами.

Гардероб королевы состоял из невероятного количества платьев из красного, фиолетового и черного атласа, кипрского камлота и миланского бархата, отороченных горностаевым мехом, мехом французской куницы, ломбардских ягнят и соболей. Помимо этого, здесь находились сотни локтей тканей, белье из Голландии и Кутанса.

Из драгоценностей королевы в описях значатся разнообразные бриллианты – «граненые, плоские, голубые и отшлифованные с двух сторон, рубины, бирюза, золотые браслеты, усыпанные заморскими камнями, золотые цепочки, цепочки с эмалями, ожерелья из восточного жемчуга, бриллиантовые цветы лилии, камеи, оправленные в золото».

В описи столовой посуды, предназначенной для приемов гостей, значатся 30 подносов, 10 тазов, 40 тарелок, 10 графинов и столько же чаш для омовения рук и подсвечников, 4 соусницы, 50 ложек, 7 кувшинов, 6 бонбоньерок. Все эти вещи были очень массивные, выполненные из серебряного литья.

Содержание королевы и ее дома обходилось государству в 37 тысяч ливров, 10 из которых поставлял король, а остальные – соляные амбары Труа, Парижа и Бове. Немалый доход приносило и судоходство. Только в 1470 году на питание двора было израсходовано 15 000 ливров, а на одежду и мебель – 5000 ливров. Расходы на кройку и шитье одежды как для королевы, так и для ее придворных дам составляли приблизительно около 2000 ливров. Во время родов королевы для ее кровати изготавливалось специальное покрывало из тафты фиолетового цвета. Чтобы уберечь младенца от дыма, идущего из камина, ставилась ширма.

Особенно велики были расходы на белье – 2800 ливров и на обувь – 175 пар (башмаки на различных подошвах – пробковых, простых и кожаных, суконных, сапоги до колен и ночные туфли).

В сравнении с одеждой и обувью расходы королевы на драгоценности кажутся довольно скромными: в частности, в описи упоминается «златотканое колье, усеянное белыми и красными анютиными глазками, золотая заколка для прикрепления страусиных перьев к шляпе, 18 цветных эмалей на серебре для герба на дверцах экипажа».

На развлечения обычно уходило не более 800 ливров. Эти деньги были потрачены на колоды карт, бумагу, миниатюры, заказанные Жану де Лоне, принадлежности для вышивания.

И при всем этом королеву можно было назвать экономной. Она жила в Амбуазе очень уединенно, любовалась открывающейся перед ней романтической панорамой с вершины холма. Она редко устраивала приемы, и практически все свободное время этой женщины уходило на воспитание детей. Естественно, что Шарлотта часто скучала, и эту скуку развеивала чтением. Ее библиотека насчитывала более сотни томов, среди которых были книги религиозного содержания – Новый Завет и Псалтырь Людовика Святого, трактат «О граде Божьем» блаженного Августина[6], «Жизнь святого Венсена и других святых», проповеди Жерсона[7], «Утешение философией» Боэция[8]. Немалое место занимали трактаты на моральные темы: «Странствия по человеческой жизни» Гийома де Дегильвилля[9], «Книга царя Александра», «Декамерон» Боккаччо[10], «Разговор четырех дам» Алена Шартье[11], «Город дам» Кристины Пизанской[12], «Роман о Мелюзине» Жана Аррасского[13], «Книга о травах и деревьях», «Чудеса мира».

У Шарлотты родилось четверо детей: две девочки, Анна[14] и Жанна[15], и два мальчика, Карл и Франсуа[16].

Когда родился Карл (1470–1498 гг., вступил на престол в 1483 г. под именем Карл VIII), в Амбуазе было устроено феерическое факельное шествие. Народ шел от церквей Сент-Флорентэн и Сен-Дени до острова на самой середине Луары, где была построена церковь Христа Спасителя.

Принца доверили воспитанию Этьена де Веска[17], Жана Бурре де Плесси[18] и Жана де Дайона[19]. В их обязанности входило регулярно посылать королю бюллетени о состоянии здоровья дофина. Например, сохранился один из подобных бюллетеней: «Государь! Монсеньор дофин, благодарение Богу и Пресвятой Деве Марии, находится в добром здравии, весел и хорошо кушает».

Стоило мальчику хоть немного простудиться, король начинал всерьез тревожиться. Он постоянно предполагал, что причиной этого является недостаточно хороший уход за дофином, и тогда Бурре отсылал монарху новый доклад типа: «Монсеньор дофин хорошо спит, хорошо кушает, отдыхает под беличьими одеялами, забавляется с птицами, но не перевозбуждается». В случае болезни наследника престола рядом с ним постоянно находился врач. Когда дофин выздоравливал настолько, что ему разрешалось прогуляться в окрестностях замка, то он развлекался тем, что бросал маленьких певчих птичек в клетки к соколам. Птицы, предназначенные для охоты, находились в клетках во время линьки, а будущему королю разрешалось кормить их в это время. И надо сказать, Карлу всегда очень нравилось смотреть, как едят соколы.

Отец дофина, Людовик XI, крайне ревностно относился к кругу общения своего сына. Он не мог даже мысли допустить о случайной встрече дофина с жителями Амбуаза. Чтобы избежать подобных недоразумений, дофин слушал мессы в церкви Сент-Флорантэн, а для жителей пришлось построить новый храм. В Амбуаз был строжайше запрещен въезд даже иностранцам, поскольку Людовик XI опасался, что те вполне способны занести чуму. Вообще, недоверие было одной из главных черт характера Людовика XI. Замок Амбуаз охранялся и днем и ночью. По ночам солдатам приходилось жечь костры в долине перед замком.

Король Людовик XI

В конце жизни король сам дал дофину несколько уроков того, как управлять государством. Напутствие на будущее произошло в торжественной обстановке, в тронном зале Амбуаза, в присутствии всего двора. В заключение король заставил сына поклясться, что тот станет управлять своим королевством, которое по сути и является его «истинным наследством», только исходя из интересов подданных и государства. Клятва была зафиксирована присутствовавшим здесь же нотариусом.

После того как у Людовика XI случился инсульт, он понял, что конец близок, и решил сам подобрать сыну достойную супругу. Наиболее подходящей партией оказалась Маргарита Австрийская (1480–1530), обещанная дофину в качестве контрибуции при заключении Аррасского мира[20] в конце 1482 года. Вместе с Маргаритой к Франции перешли Бургундское графство и графство Артуа.

Через год после заключения мира принцесса Маргарита прибыла в Лилль вместе со своей кормилицей. Она была совсем еще маленькой девочкой и сидела на коленях у служанки. На ней было черное платьице, расшитое золотом, жемчугами и драгоценными камнями. На ее голове поверх чепчика красовался велюровый ток – шляпа с жестким бортом и слегка загнутыми вверх полями.

В конце июня 1483 года дофин встречал принцессу в Амбуазе. Он выехал навстречу своей суженой верхом на коне в сопровождении самых именитых господ государства. Встреча произошла в местечке под названием «Поместье королевы». По прибытии кортежа невесты Карл удалился в особняк рядом с Амбуазским мостом, чтобы переодеться в длинный, сверкающий золотом роб, – именно такая одежда требовалась для церемонии венчания.

Детей впустили в специально отгороженное для церемонии венчания пространство, где их уже ожидали главный сенешаль Нормандии и нотариус, который, как и полагается, дважды задал вопрос, желают ли дети дать согласие на брак. Услышав ответ «да», он объявил брак заключенным, и в Амбуазе начались праздничные гулянья.

Портрет Маргариты Австрийской. Художник Бернард ван Орлей

На площади устроили театральное представление, для чего специально был построен высокий шатер с матерчатой крышей, над которым реяли знамена Франции и Австрии. Маргарита и Карл смотрели спектакль под названием «История Париса и трех богинь» (известная история, описанная Гомером). Декорации менялись при помощи специальных механизмов, а действо происходило вокруг расположенного на сцене фонтана, который щедро разбрасывал вокруг актеров брызги вина и воды. Вокруг основных героев плясала массовка в живописных зеленых нарядах.

Что же касается самого Людовика XI, то он отнесся к представлению крайне безучастно: он был тяжело болен, и ему оставалось жить всего два месяца. Так же равнодушно король наблюдал, как украшался его любимый Амбуаз к прибытию маленького дофина с его столь же маленькой женой. Людовик ограничился тем, что оплатил все расходы на торжества, а контроль за исполнением повелений правителя осуществлял его управляющий Жан Буре де Плесси.

В целом на небольшую перестройку Амбуаза в тот раз было затрачено 4000 ливров – отделали «маленький домик», сделали более изящными галереи в донжоне, а рядом с замковой церковью появилась небольшая капелла.

Людовик XI в последние дни жизни смотрел только на святые реликвии и слушал, как поют птицы в зеленых лугах Луары. Он отдал распоряжения по поводу собственных похорон, назвал местом своего последнего упокоения Нотр-Дам в Клери. Немецкие мастера изготовили для надгробия статую короля из позолоченной меди. Эта статуя выше человеческого роста с изумительными вставками из голубой и бордовой эмали обошлась государственной казне в тысячу экю. Король изображен стоящим на коленях перед Богоматерью. Он облачен в охотничий костюм, со шпагой на боку, с орденом Святого Михаила на шее, и его длинные черные волосы ниспадают до самых плеч. Рядом с королем расположилась его любимая борзая в ошейнике, отделанном золотом.

Через три месяца после кончины короля умерла и его супруга, Шарлотта Савойская. Ее похоронили рядом с мужем.

Амбуаз. В зале первого этажа

Амбуаз. Гобелен «Царь Давид»

Амбуаз и стал настоящей королевской резиденцией, в которой Карл разместил всю свою многочисленную свиту. Наиболее приближенными к королю людьми являлись камердинеры, прислуживавшие в комнатах короля и спавшие рядом с ним.

Кроме того, среди служителей было множество стольников, хлебодаров и виночерпиев, кормилиц, пажей и священников, аптекарей и астрологов, художников и ювелиров, портных и граверов. В военной свите служили 100 шотландских лучников и столько же французских; помимо них имелся и корпус швейцарской гвардии. Таким образом, в самом замке или неподалеку от него жили тысячи человек обслуживающего персонала, исполняющего свои обязанности посменно.

Внутренним убранством обновленного Амбуаза Карл VIII также занялся лично. Он распорядился украсить комнаты французскими и фламандскими гобеленами, сцены из которых представляли собой сюжеты из Ветхого Завета, в частности рассказывали истории из жизни Эсфирь и Ассура, Моисея и Ионафана. Неменьшей популярностью пользовались и древнегреческие сюжеты, например осада Трои и подвиги Геракла, история Ясона. На гобеленах изображали Александра Македонского, а также аллегорические сцены из «Романа о Розе» Гийома де Лорриса[27], рассказывающего о любви к Вечной Женственности.

Амбуаз. Гобелен «Трубы Иерихона»

Королевские комнаты были обиты красной и желтоватой тканью, а излюбленными героями гобеленов Карла стали дровосеки и дикари. Комнаты богато декорировались навесами и балдахинами, портьерами и занавесями из шелка, дамаста, бархата, парчи и тафты. Пол был устлан турецкими коврами с таким густым ворсом, что в них тонула нога, хотя имелись и другие, более гладкие. Из обстановки можно упомянуть сундуки, столы, серванты, стулья, выполненные либо из орехового дерева, либо из дуба.

Во время обедов столы устилались скатертями, на которые ставилась массивная серебряная посуда, по сей день поражающая своим великолепием. Все эти чаши, кувшины для вина, миски, многие из которых были декорированы позолоченными изображениями дикарей, украшал любимый орнамент Анны Бретонской – знаменитый витой шнур.

Кроме того, особой примечательностью Амбуаза являлась оружейная палата. Если верить описи, составленной в 1499 году, там хранились удивительные вещи: кинжал Карла Великого, меч рыцаря Ланселота, секиры Людовика Святого, меч гиганта Изора и, наконец, доспехи Жанны д’Арк.

Множество картин, гобеленов, шпалер, мраморных скульптур и редких книг привез Карл VIII в Амбуаз из победоносного Итальянского похода. Большинством этих произведений искусства он украсил покои своей супруги. Однако из Италии вместе с французским королем прибыли замечательные мастера: скульптор Гвидо Маззони (1450–1518), архитектор Доменико да Кортона (ок. 1465–1549), гуманист и архитектор Фра Джованни Джиокондо (1435–1515), который позже принимал участие в строительстве римского собора Святого Петра. Итальянский садовник Дон Пачелло да Меркольяно занялся обустройством замкового парка. Он засадил его яблоневыми, апельсиновыми и грушевыми деревьями.

Амбуаз. Королевская опочивальня

Чтобы ветра не вредили посадкам, со стороны Луары была сделана земляная насыпь, что, правда, несколько нарушило общее очарование картины, поскольку вид на Луару закрывался при этом полностью. В саду выстроили 8-угольный павильон с фонтаном. Придумали сделать в птичнике устройство «для вылупления цыплят без кур»; за попугаями присматривал вывезенный Карлом из Неаполя мавр.

В то же время нельзя сказать, что итальянские мастера были привезены исключительно для строительства нового Амбуаза. Ко времени их прибытия все строительные работы в целом завершились, и в итальянской манере были выполнены только некоторые декоративные части башни Миним, в частности дельфины, голова горгоны и Геракл, совершающий один из своих подвигов.

В октябре 1492 года в замке Плесси у короля и королевы родился наследник, которого по совету Франциска Паолийского назвали необычно – итальянским именем Карл-Орландо. Младенца немедленно перевезли в Амбуаз, крестили в торжественной обстановке, в присутствии всего королевского двора, после чего Франциск Паолийский посвятил ребенка Деве Марии. Мальчика охраняли со всей тщательностью. Вблизи замка постоянно дежурили гвардейцы, а иностранцы не имели права даже приближаться к Амбуазу, дабы не занести какую-нибудь болезнь.

К сожалению, эти меры предосторожности не возымели желаемого действия. Видимо, с судьбой не поспоришь, и в возрасте трех лет Карл-Орландо умер. Его похоронили в Туре, в роскошной мраморной гробнице. Через некоторое время рядом с ним положили еще трех скончавшихся в раннем возрасте королевских детей – двух мальчиков и девочку. Не только простым смертным, но и королям постоянно приходится покоряться воле Провидения…

Устав от бесконечного ожидания наследника и непрерывных смертей, королева стала мрачной и набожной. Она поселилась в комнатах третьего этажа в Амбуазе, из окон которых была видна Луара и город.

В это время в Амбуазе по приказу короля устраивались новые сады. В сад попадали через галерею, проложенную через ров. Нижний сад, защищенный каменными стенами, аллеи разделяли на участки различных геометрических форм. Здесь же был выстроен небольшой замок из камня и известняка, который идеально подходил для отдыха и встреч. В другом павильоне, украшенном позолоченным изображением архангела Михаила, разместили беломраморный фонтан.

Между тем Людовик XII стал победителем в Итальянской кампании и подписал мирный договор с Максимилианом Австрийским (1459–1519 гг., император Священной Римской империи с 1493 г.) в Лионе. У давнишнего соперника Людовика XII незадолго до этого родился внук, и по условиям договора этот ребенок должен был стать мужем принцессы Клод в том случае, если у Анны Бретонской и Людовика XII так и не родится долгожданный наследник. Кроме того, Людовик XII надеялся, что Максимилиан передаст ему права на владение герцогством Миланским. Поэтому, когда сын Максимилиана Филипп I Красивый (1478–1506 гг., герцог Бургундии и король-консорт Кастилии с 1504 г.) и его супруга, наследная принцесса Кастилии Хуана (1479–1555, впоследствии получила в истории прозвание Безумная), приехали в Блуа, им был оказан самый теплый прием. Супружеская пара прибыла октябрьским вечером 1501 года в сопровождении герцога Алансонского и прелатов. От любопытной толпы высоких гостей защищала выстроившаяся вдоль дороги шеренга лучников с факелами.

Филипп I Красивый

Хуана Безумная

По винтовой лестнице гости поднялись в королевские апартаменты, где их уже ожидал Людовик XII вместе с первым французским принцем крови, семилетним Франциском Ангулемским (будущий король Франции Франциск I). Герцог отвесил три реверанса, и в ответ на первый король поднялся и пошел навстречу Филиппу Красивому, на второй – снял головной убор, на третий – обнял и поцеловал его. Таким же образом была встречена и супруга герцога, принцесса Хуана, которая, в свою очередь, поцеловавшись с королем, поцеловала Франциска Ангулемского. После этого будущей свекрови была представлена двухлетняя принцесса Клод. Незнакомка так напугала ее, что девочка отчаянно заплакала. Никому не удавалось ее утешить, и принцесса не смогла даже произнести положенного в этом случае «Да хранит вас Господь», а слуги поспешили унести малышку.

После торжественной части гостей проводили в отведенные для них покои. Грандиозного пира не последовало, поскольку шел Великий пост, и Людовик XII питался исключительно хлебом и водой. Герцогу Филиппу пришлось поужинать отдельно, а его супруге придворные дамы Анны Бретонской преподнесли огромное количество варенья – всего двенадцать кувшинов. Принцесса поблагодарила королеву за угощение, однако пробовать его так и не стала, предпочтя лечь спать.

Во время этого визита все не клеилось. Так, намеченная на следующий день охота не состоялась по причине плохой погоды, а затем настал праздник Введения во храм, а потому королевский двор весь день провел в молитвах. В результате Людовик XII и герцог Филипп заключили договор о мире и дружбе, по которому гость обещал сделать все возможное, чтобы его тесть Фердинанд II Арагонский (1452–1516) сдержал свои обязательства, однако тот был настроен по-прежнему враждебно по отношению к Людовику XII и продолжал гнуть свою линию, настраивая Неаполь против французского короля. Таким образом, договор в Блуа действовал недолго, а в мае 1506 года состоялась помолвка принцессы Клод с Франциском Ангулемским. Анна Бретонская сильно расстроилась по этому поводу: в результате этого союза Бретань окончательно переходила к Франции. От обиды она едва не уехала от мужа в свое герцогство, однако тот нашел нужные слова, чтобы остановить ее.

В конечном итоге все эти волнения и бесконечные роды до предела измучили Анну Бретонскую. Она заболела и в начале зимы 1514 года умерла в замке Блуа. Почившую королеву облачили в одеяния из пурпурного бархата с горностаевым подбоем, а на голову возложили корону Франции. В течение двух недель над телом Анны Бретонской ежедневно служили мессы, после чего траурная процессия с телом королевы покинула Блуа и направилась на парижское кладбище Сен-Дени. Ровно через год скончался и Людовик XII, который за это время успел жениться на шестнадцатилетней Марии Йоркской (1496–1533), однако та не родила наследника, и новым королем Франции стал Франциск Ангулемский, который вместе со своей женой Клод покинул Амбуаз.

Гробница Людовика XII и Анны Бретонской

Молодой король провел юные годы в Блуа и Амбуазе. Он получил великолепную физическую подготовку под руководством маршала Пьера де Роган-Жие (1453–1513). Франциск играл со своими однолетками в мяч битами, залитыми свинцом, учились стрелять из лука и расставлять силки на животных. Любимой забавой было построить крепость в миниатюре, а потом устроить ее штурм.

Немного повзрослев, подростки занялись турнирами, и часто эти развлечения становились опасными. Однажды лошадь Франциска понесла своего всадника через поля, и подросток едва не погиб, чем крайне напугал свою мать, Луизу Савойскую (1476–1531), которая старалась уберечь сына как от любовных похождений, так и от травм, – ведь святой Франциск Паолийский, которого она почитала, предсказал, что ее мальчик в будущем станет королем Франции.

И вот этот час настал в январе 1515 года. Франциск I (1494–1547) был коронован на двадцать пятом году жизни. Он был весьма привлекателен в это время: высокий, черноволосый, с обаятельной улыбкой, умевший быть величественным, когда того требовала ситуация, или любезным, если он общался с дамами. Его выносливость удивляла современников. Например, проведя на охоте весь день, Франциск возвращался в замок и принимал активное участие в игре в мяч. Кроме того, он был щедр, и приближенные не могли не оценить этого качества по достоинству.

Что же касается принцессы Клод, то она вышла замуж за Франциска, когда ей было пятнадцать лет. Скромная и учтивая, она просто боготворила своего мужа и робела перед свекровью. Клод думала только о том, как лучше исполнить свои обязанности, и Луиза Савойская дала ей понять: главное для королевы – родить как можно больше детей и дать стране наследника престола. Этим Клод и занималась. Худенькая и болезненная, за 8 лет супружества она родила семерых детей, после чего скончалась: такой нагрузки ее организм просто не выдержал.

Портрет короля Франциска I. Художник Жан Клуэ

Клод настолько обожала мужа, что передала ему едва ли не все свои наследные имения, подаренные ей в качестве приданого отцом, Людовиком XII. Эта скромная и милая женщина почти ничего не оставила после себя в истории. Известно, что она любила природу, сады, и до сих пор во Франции существует сорт сливы, который носит ее имя. Этот очень редкий сорт привез после долгих поездок по странам Востока натуралист Пьер Белон[31].

Едва Франциск I был коронован, как вернулся на Луару, в Амбуаз, где устроил пышные празднества, венцом которых явилась, конечно же, охота. Ради этого представления король велел своим егерям привезти в замок из Амбуазских лесов четырехлетнего кабана, что те и сделали, доставив зверя во двор замка в дубовом сундуке, обитом железом. Франциск хотел продемонстрировать приближенным, как он справится с этим зверем в одиночку, но мать и жена со слезами упросили его не делать этого. Уступив мольбам женщин, король велел установить во дворе чучело, чтобы кабан, выскочив из своего заточения, набросился на него.

Животное и в самом деле отличалось невероятными размерами. Огромными клыками зверь рвал чучело, а сеньоры весьма развлекались, наблюдая это зрелище. Кабан заметил шум на нижних галереях и постарался пробраться к ним через огромные сундуки, преграждавшие проход. Наконец ему это удалось, и он одним махом взлетел на второй этаж галереи, встав как раз перед Франциском.

Конечно, можно было бы при желании скрыться в комнате королевы, но Франциск никогда не простил бы себе подобной слабости. Он крикнул приближенным, чтобы те отошли как можно дальше, а сам, сохраняя ледяное спокойствие, ждал нападения кабана. Вероятно, долг сеньоров требовал защитить короля в подобной ситуации и встать между ним и диким зверем, однако не нашлось ни одного человека, который смог бы преодолеть страх перед обезумевшим от ярости животным.

Итак, кабан шел на короля, а тот спокойно вынул меч, с которым никогда не расставался. Когда до Франциска оставалось не более 3 м, кабан бросился на него, пытаясь вонзить клыки в бедро. Франциск же сделал вперед всего полшага и нанес такой точный удар в грудь зверя, что пронзил его насквозь. Кабан смог сделать еще несколько шагов, после чего рухнул к ногам Франциска.

Вскоре Амбуаз превратился в место постоянных празднеств в куртуазном духе, а в январе 1516 года здесь произошло знаменательное событие: Франциск привез сюда из Италии гениального итальянского художника Леонардо да Винчи. Король назначил ему годовое жалованье 700 экю. Да Винчи поселился в Кло-Люсе, небольшом особняке, расположенном за пределами Амбуаза. Здание соединялось с замком подземной галереей. В настоящее время в этом особняке находится музей, где представлены модели разнообразных аппаратов, созданных по чертежам гения итальянского Возрождения. Это самая большая в мире коллекция удивительных машин Леонардо. Сам же мастер похоронен на территории Амбуаза, в капелле Сент-Юбер, которая по праву считается выдающимся шедевром пламенеющей готики.

Амбуаз. Памятник Леонардо да Винчи

Леонардо работал в Амбуазе практически в одиночку, если не считать двух учеников. Франциск лелеял большие планы в отношении итальянского мастера: прежде всего его интересовали вопросы архитектуры, быть может, плана строительства судоходного канала рядом с замком и прочих поражающих воображение сооружений, но он успел заказать да Винчи только картину с изображением святой Анны и Иоанна Крестителя. В 1519 году великий художник скончался.

В Амбуазе король вел очень активный образ жизни: он решал государственные дела, встречался с советниками, однако не забывал и о развлечениях. Ему нравилось устраивать соколиные охоты вместе с многочисленными друзьями, разыгрывать спектакли с животными, как, например, схватка льва с тремя сторожевыми псами, состязаться с сеньорами перед замком Луизы Савойской в Раморантене.

Молодые дворяне, не занятые в это время военными походами, буквально бесчинствовали в замке. Не редкостью являлись ссоры, начинающиеся из-за пустяков и заканчивающиеся кровавыми разборками; наконец, они не давали прохода порядочным дамам, прислуживавшим королеве при дворе. Чтобы хоть как-то усмирить молодежь, Франциск доставил в замок девиц легкого поведения, которые так и назывались – «девицы греховной радости», начальницей которых была назначена Сесиль де Вьефвиль. Естественно, Луиза Савойская, как женщина весьма набожная, была, мягко говоря, недовольна таким поведением дворян. Она всеми силами боролась против подобного публичного дома, но окончательно изгнать девиц легкого поведения смогла только Екатерина Медичи, а уже после этого дамы добровольно взяли на себя нелегкую обязанность: хоть немного научить своих поклонников любить предмет своего воздыхания прилично.

Кло-Люсе. Гробница Леонардо да Винчи

В феврале 1518 года в Амбуазе родился долгожданный дофин. В это время в замке продолжались работы по его переустройству на территории между королевским замком и церковью Сент-Флорентэн. Крышу здания украшали высокие люкарны с эмблемой Франциска – извергающей огонь саламандрой. Здесь и состоялось торжественное крещение дофина. В качестве гостя на церемонию прибыл герцог Урбинский[32], который привез в подарок две картины Рафаэля: для королевы Клод – «Святое семейство», для Франциска I – «Святого Михаила». Эти шедевры в настоящее время представлены в коллекции Лувра.

Маленького дофина вынули из его парадной колыбельки, украшенной изображением дельфина, и пронесли по галерее, убранной гирляндами из золотой и серебряной парчи и роскошными гобеленами, через замковый двор к церкви Сент-Флорентэн. Торжественная церемония продолжалась более трех часов. Придворный поэт Клеман Маро (1496–1544) по случаю знаменательного события сочинил стихотворение, в котором были такие строки: «Пусть ласковым будет державное море для прекрасного дельфина, которого так ждала Франция!» (в этом случае поэт использовал фонетический прием, поскольку слова «дофин» и «дельфин» во французском языке звучат одинаково). Закончились торжества всеобщими танцами и роскошным пиром в Амбуазе.

Едва завершились празднества по случаю крещения дофина, как в Амбуазе состоялась свадьба герцога Урбинского. Это событие праздновалось шесть дней и завершилось турниром, к которому знатные дворяне отнеслись настолько серьезно, что некоторые из них, в частности маркиз Мантуанский[33] и Луи де Брезе[34], муж первой красавицы королевства Дианы де Пуатье (1499–1566), получили весьма серьезные ранения. Этим, однако, дело не ограничилось, и в поле перед замком выстроили деревянную крепость, выкопали рвы и устроили ее штурм. Крепость защищали король и герцог Алансонский. В результате стрельбы огромными баллонами, наполненными воздухом, несколько человек погибли от серьезных травм.

Кло-Люсе. Ложе, на котором скончался Леонардо да Винчи

Менее опасной оказалась любимая забава Франциска – охота. Правда, на одной из псовых охот он едва не лишился глаза, наткнувшись на ветку, но ничто не могло его остановить, и он находил, что самый лучший отдых может быть только в его вековых лесах, богатых дичью. Только соколиный двор Франциска насчитывал 300 птиц, содержание которых обходилось в 36 000 ливров в год. Когда в мае у соколов происходила линька, начинался период псовой охоты на оленей. Король улучшил породу потомков знаменитого Суйяра, скрестив белых шотландских и диких бретонских собак. Кроме того, для короля охота являлась не только спортом, но и развлекательной прогулкой: его часто сопровождали дамы, на кожаных изящных перчатках которых восседали ловчие птицы – кобчики, ястребы, соколы. Часто охоты заканчивались на деревенских привалах, где можно было насладиться всеми прелестями любви.

Гийом Кретен (1460–1525) в своей поэме «Французская хроника» замечательно описал возвращение с охоты в замок Франциска I:

Веселых друзей застолье С речей началось хмельных. Смеясь, обнимаясь, целуясь, Сменяли одни на других. Гусей шпиговать, откупоривать вина, Всем дело находится там. Сегодня спастись никому не удастся: Ни курам, ни голубям. Про доблесть свою и победы Влюбленные дамам твердят. И тут же все Богом клянутся, Что вреден любовный им яд. Клянутся душой, что в страданьях Проводят ночные часы. В мученьях любви и желанья Вздыхают и плачут они.

Во времена Франциска I в замках Луары разыгрывался настоящий спектакль о жизни, трагедиях, приключениях и смерти королей, принцесс, знатных господ и принцев. Как же выглядели участники этого невероятного спектакля?

Франциск I обожал роскошь в одежде и постоянно демонстрировал ее. Один из венецианских послов, побывавший в замке французского короля, писал: «Он любит изысканность в одежде. Его костюмы украшены галунами, россыпями драгоценных камней и причудливыми узорами. Его пурпуэны[35] безукоризненно сшиты и отделаны золотой тесьмой. Его рубашка очень тонкая, выглядывает из-за выреза пурпуэна по французской моде».

В дополнение можно сказать, что помимо пурпуэна, доходившего до бедер, знатные господа носили шелковые шоссы[36] цвета крамуази, то есть пламенного. Великолепным украшением пурпуэна служил пояс с прикрепленными к нему кинжалом и шпагой. Франциск I ввел моду на гофрированные воротники – фрезе. Голову благородных господ украшал ток[37] с перьями.

В качестве верхней одежды использовался подбитый горностаевым мехом роб. Иногда вместо горностаевого меха применяли также заячий или беличий.

У женщин роб расширялся впереди таким образом, что на всеобщее обозрение выставлялось тонкое нижнее белье. Талии затягивались очень туго, а с пояса спускались вниз драгоценные цепочки. Не менее богато украшались корсажи, открывавшие шею и грудь. Чепчики, поверх которых надевались вуали, сменились шляпками, очень похожими на мужские.

Одежда стоила настолько дорого, что известны факты, как разорялись целые семьи, дабы иметь возможность прилично выглядеть при дворе. Поскольку увлечение роскошью приобрело опасные размеры, король уже в конце жизни решил издать специальный указ, по которому модникам, имеющим в своем гардеробе золотую и серебряную парчу, золотую вышивку, бархат и полосатые шелковые ткани, приходилось платить огромный штраф. Исключение сделали для тех, кто до королевского указа уже успел приобрести богатые наряды, но так и не сносил их. Однако же, оговаривал Франциск I, требовалось поторопиться и сносить их как можно скорее, желательно в течение трех месяцев, и не дольше.

И все же дворян было очень трудно остановить, как дам, так и кавалеров, которые представали во всем своем блеске, особенно во время торжественных церемоний, в которых принимал участие сам король. Пришлось Франциску I выпустить очередной указ: одежду цвета крамуази позволительно носить только принцам и принцессам. Остальные дворяне могли остановить выбор на каком-нибудь другом цвете. Что же касается мещан, не желающих уступать дворянам, то по указу им запрещалось ходить в бархатной одежде. В указе оговаривалось: мещанам можно использовать бархат, но только в качестве отделки костюма. То же самое касалось и священников. Только те из них, кто по своему происхождению являлись принцами крови, могли позволить себе бархат.

Кло-Люсе

Впрочем, ночью все дворяне выглядели во много раз скромнее, нежели днем. Благодаря многочисленным авторам новелл того времени можно понять, каковы были ночные привычки общества и некоторые понятия о гигиене.

В качестве спальни использовалось просторное помещение, в центре его ставили кровать под балдахином, благодаря которому она как бы превращалась в отдельную комнату. Слуги и свита спали около господской кровати на кушетках. А большую кровать могли занимать господин замка или семейная пара. Сюда же в качестве особой чести можно было пригласить гостя. Спать было принято безо всякой одежды. В комнате всегда находился светильник с маслом или воском.

О гигиене сообщил Эразм Роттердамский[38] в своем популярном в то время трактате о приличиях. Так, великий философ и гуманист настоятельно советует как взрослым, так и детям регулярно умываться и полоскать рот. Поскольку зубных щеток не существовало, то пользоваться приходилось кусочком грубой чистой тряпочки, а потом споласкивать рот водой с разведенным в ней вином или уксусом. Впрочем, не прошло и ста лет, как в Европе появился зубной порошок.

Мылись в те времена не очень часто, хотя комната для купания, затянутая белой тканью, была в подвале любого замка. В ней находились ванны из дерева и раздвижные занавески. Рядом располагалась парная, где можно было попариться и смазать себя душистыми маслами, а в конце процедуры посыпать тело ароматной пудрой.

В комнатах водилось множество насекомых и грызунов. Так, имеется рассказ современника о приеме знатного гостя при дворе французского короля, где описываются мучения приехавшего: всю ночь он не мог уснуть в почетных покоях, где его кусали клопы, вши, блохи и мухи, а по комнате бегали здоровенные крысы.

Чтобы дурные запахи не расходились по всем комнатам, отхожие места находились на чердаке, но в гардеробных всегда стоял стул с дыркой, чехол и балдахин которого делали в тон мебели, а также ночные горшки, миски и вазы – в необходимом количестве.

Белье менялось не каждый день, поскольку его ткань была плотная и не слишком быстро пачкалась. Обычный дворянин имел в среднем четыре рубашки, пару воротников, три пары носков и шесть носовых платков.

Известно, как питались обитатели замков Луары. Завтрак проходил в половине одиннадцатого утра, обед – в два часа дня, а в пять часов ужин. Взрослые обычно обед пропускали. Обильным был, как правило, ужин, где блюда менялись множество раз. Мясо подавалось на стол самое разнообразное: жареные цыплята и каплуны, баранина и куропатки, дрозды и рыба. Мясные блюда приправлялись соусами: апельсиновым, щавелевым, уксусным с добавлением сахара или корицы. Весьма полезными, особенно для детей, считались травы и горох, а взрослым – лук, тыква, хрен и горчица. Фрукты также украшали стол в невероятном изобилии. Многие из них произрастали здесь же, в садах замков, – вишня и клубника, яблоки и виноград, груши и сливы, миндаль. С миндалем, кстати, готовилось множество мучных изделий, где вместо сахара с большим успехом использовали мед, поставляемый из Лангедока.

Вино пили в большом количестве и в охлажденном виде. Разбавленный напиток подавался и детям уже с пяти лет. До этого они получали апельсиновый сок, лимонный сироп и миндальное молоко.

Если же в замке устраивалось пиршество, то порой застолье продолжалось более двух часов. Обычно сначала подавали окорока, колбасы, гренки, языки и фрикасе из птиц. Считалось, что эти блюда возбуждают аппетит. Далее следовали супы, говядина, свинина, баранина и мясо кур, а потом наступал черед паштетов из голубей и каплунов, кроликов и куропаток, свиней и гусей. Наконец, на десерт подавали пироги, творог, сыры, изюм, фиги, финики и сваренный в молоке рис, варенье и, конечно, дыни – излюбленное в те времена лакомство. Запивали все это вином – красным, белым и кляретом[39].

Известны и рекомендации по диетическому питанию, которые давались, например, знатным господам, получившим ранение по той или иной причине. Врач Амбуаз Паре, в частности, писал:

«Чтобы не случалось обмороков, надо использовать хорошие и питательные блюда, как, например, нежные яйца, дамасский изюм, отваренный в вине с сахаром, а также хлебную похлебку, приготовленную на бульоне с белым мясом каплуна, мелко порубленными крылышками куропаток и другим легкоусвояемым жареным мясом, как мясо теленка, козленка, голубей, молодых куропаток и дроздов и так далее. Следует подавать апельсиновый, щавелевый, кислый гранатовый соус. Также можно есть вареное мясо с такими добрыми травами, как щавель, латук, портулак, цикорий, анютины глазки, ноготки и тому подобные.

Ночью можно употреблять ячневую крупу с щавелевым соком и соком водяных лилий по две унции каждого, с 4–5 крупинками опиума… Это является питательным и лечебным средством, которое поможет уснуть.

Чтобы не было сильных головных болей, надо постричь волосы и слегка натереть голову теплым настоем роз. Также на лоб нужно положить компресс, пропитанный маслом из лепестков роз, водяных лилий, мака, небольшого количества опиума и розового уксуса и чуть-чуть камфары и время от времени его менять.

Кроме того, надо давать нюхать цветы белены и водяной лилии, растертые с уксусом, розовой водой и небольшим количеством камфары, завернув все в носовой платок, который нужно держать длительное время у носа, чтобы запах смог проникнуть в мозг.

Также специально нужно имитировать дождь, пустив в каком-нибудь чане воду, чтобы таким образом вызвать у больного сон».

Когда трапеза в замке завершалась, козлы и доску, служившие столом, быстро убирали, и тогда зала уже была готова для танцев. Если пол был каменным, то на него настилали душистые травы, однако все чаще в замках начинали появляться паркетные полы. Зажигались факелы, и занимали свои места музыканты, играющие на лютнях и гобоях, флейтах и корнетах.

При дворе Франциска I танцевали павану и бранль. Первый танец был медленным, и участвовавшие в нем кавалеры не снимали ни шпаг, ни накидок; второй же танец более напоминал котильон. Участники танца образовывали круг, взявшись за руки, после чего одна из пар выходила на середину и исполняла фигуру, которую немедленно повторяли остальные господа и дамы. Существовал так называемый бранль с четками, во время которого, прежде чем вывести в круг свою даму, кавалер должен был надеть на ее голову венок из цветов и поцеловать ее. Немного позже начали исполнять итальянские танцы – гальярду, куранту или фиссе, однако они не слишком нравились французским дамам, поскольку те считали их движения чересчур раскованными и не соответствующими представлениям о хорошем тоне.

После танцев все приглашенные вкушали легкие закуски, а затем наступало время игр. Весьма популярными картами и костями не пренебрегал и сам король. Что же касается крупных денежных ставок, то они расценивались обществом как проявление щедрости, хотя финансистам король на всякий случай запретил участие в подобных азартных играх. Помимо карт, время коротали за шахматами и шашками, а из подвижных спортивных игр чаще всего играли в лапту.

Площадки для этой игры имелись едва ли не в каждом замке. Например, в Амбуазе и в Блуа их было по две. Играли, как правило, в крытом зале, перегороженном сеткой, вдвоем или вчетвером. В принципе данная игра напоминала современный теннис, поэтому по праву считается его предшественницей. Предположительно даже название «теннис» произошло от французского слова «tenez», что означает «держите». Именно это слово наиболее часто употреблял подающий игрок в лапту. Зрители наблюдали за игрой, сидя в галереях, огражденных сетками. Сетки требовались для того, чтобы случайного рикошета мяч не смог никому навредить. В лапту, так же как и в карты, играли на деньги. Зрители делали ставки на фаворитов, причем эти ставки были весьма значительны.

Помимо лапты, в замках имелись специально оборудованные площадки и залы для игры в шары и кегли. Эти забавы напоминали современный крокет.

Существовали и разновидности футбола, а также регби, именовавшиеся «куй де белье» («баранье яйцо»). Пажи и лакеи очень любили эту активную игру с жестким мячом. Другая разновидность игры отличалась тем, что мяч в ней использовался кожаный, а значит, был не таким тяжелым. Его набивали сеном или мхом; били по нему ногами или руками, иногда клюшкой. Такие оживленные развлечения как нельзя лучше подходили для зимы.

Королева Клод с дочерями

Помимо развлекательных игр существовали и благородные – сражения, поединки и конные турниры. Молодой господин благородного происхождения должен был ежедневно тренироваться в скачках, во время которых перед ним ставилась задача попасть копьем или дротиком в мишень.

Когда планировалось устроить турнир, рядом с замком устраивали специальную площадку. Каждый участник турнира приходил на состязание окруженный слугами, конными и пешими. Сражения устраивались на мечах, булавах и шпагах. Для подобных боев специально делались облегченные латы и изготавливался шлем, не похожий на боевой: через его решетчатое забрало обзор был гораздо лучше, и, кроме того, такой шлем украшался изображениями разнообразных фантастических зверей.

В турнире участвовало несколько благородных сеньоров, тогда как в поединке – всего двое. В подобном бою обычно использовались меч или копье. Между бойцами устанавливали перегородку, обтянутую тканью. Ее высота равнялась высоте седла. Сам же процесс боя назывался «гоняться за копьем». Перед рыцарем стояла задача сломать оружие противника и выбить его из седла. Как правило, копье одного из участников поединка ломалось о щит другого. Но, несмотря на все меры предосторожности, число несчастных случаев на поединках подобного рода было столь велико, что, дабы охладить горячие головы сеньоров, на ристалище всегда устанавливали пустой гроб – как напоминание о возможном исходе сражения. И все же ранения и смерти являлись неизменной приметой того времени, а поединки служили своего рода сублимацией жестокости благородных мужчин, настоящих рыцарей и воинов.

Обновленный Блуа

Второе новое крыло Блуа

Но все же, несмотря на жажду сражений, умирать молодым не хотелось никому, а потому сеньоры держали у себя на службе астрологов, которые каждую ночь выходили на террасы замков Луары, а потом составляли ежедневные гороскопы для своих господ.

Франциск I, проводя время в обществе милых дам, не забывал, однако, и о своей супруге Клод, которую очень уважал и всегда пользовался случаем сделать ей приятное. Он знал, что его супруга любит Блуа, где прошло все ее детство, и решил реконструировать королевское крыло замка. Старинное средневековое здание стало своего рода архитектурной импровизацией. Часть его выполнена в традиционном готическом стиле, приметами которого являются нерегулярные окна с характерными крестообразными переплетами, высокие люкарны, ведущие на дозорный путь, а также аспидная крыша и винтовая лестница.

В то же время декор этого двухэтажного здания исполнен в новом стиле, о чем свидетельствуют резные капители[40], кессоны[41] с розетками, каннелюры[42] и ленточное плетение, своды, украшенные лепными раковинами. Все это приметы итальянского стиля, нашедшего воплощение на новом фасаде обновленного строения. В отличие от типичных средневековых лестниц, новая большая лестница здания со стороны кажется почти воздушной, и эта иллюзия создается в результате изобилия вьющихся декоративных элементов, которые окружают традиционную королевскую эмблему – саламандру и гербы.

Когда строительство уже подходило к концу, Франциску I пришло в голову, что здание неплохо было бы дополнить, возведя параллельное крыло, простирающееся за пределы стен замка. Таким образом, над оборонительными сооружениями вознесся фасад в итальянском духе, с арочными окнами, декорированными пилястрами, узорными капителями и прекрасными барельефами с изображением инициалов королевы Клод. Это крыло поразительно напоминало итальянское палаццо благодаря колоннаде, поддерживающей верхний скат крыши, где было так удобно и в известной мере изысканно совершать прогулки.

Во втором этаже обновленного здания Франциск I разместил свою свиту, а сам устроился в покоях третьего этажа. Здесь находились зал для караула, окнами выходивший во двор, и зал для приемов, из окон которого был виден город. Благодаря потайным лестницам отсюда можно было попасть в любую часть замка.

Битва при Павии. Художник Б. ван Орлей

Портрет Элеоноры Австрийской. Художник Йос ван Клеве

Вдовствующая королева Мария Тюдор

В июле 1524 года двадцатипятилетняя королева Клод скончалась в Блуа, оставив шестерых малолетних детей: трех девочек – Шарлоту (1516–1524, умерла следом за матерью), Мадлен (1520–1537) и Маргариту (1523–1574) и трех мальчиков – Франциска (1518–1536, умер дофином), Генриха (1519–1559, будущий король Генрих II) и Карла (1522–1545, герцог Орлеанский). С этого времени для Франциска I началась череда несчастий. Едва похоронив супругу в Сен-Дени, он отправился в Итальянский поход, где потерпел сокрушительное поражение от императора Священной Римской империи Карла V Габсбурга[43] под Павией[44], провел в плену больше года, после чего его отпустили во Францию, причем в качестве заложников король должен был прислать в Испанию двух своих сыновей – маленьких Франциска и Генриха. Когда совершался обмен заложниками, красавица Диана де Пуатье поцеловала семилетнего Генриха, и, как оказалось впоследствии, поцелуй супруги сеньора де Брезе будущий король сохранил в памяти на всю жизнь.

А освобожденный Франциск I навсегда охладел к Блуа, где умерли его жена и дочери. Он взял обязательство жениться на сестре Карла V, вдовствующей королеве Португалии Элеоноре Австрийской (1498–1558), но все оттягивал свадьбу. Он вовсе не скучал от отсутствия внимания со стороны прекрасного пола. Король развлекался с вдовой Людовика XII Марией Тюдор и еще с некой женой парижского адвоката, причем последняя история была описана Маргаритой Наваррской в 25‑й главе ее «Гептамерона». Далее последовала связь с прекрасной брюнеткой Франсуазой де Фуа (1495–1537), бывшей замужем за графом Жаном де Лаваль-Шатобрианом (1486–1543). Это увлечение продолжалось довольно долго, но было легким и необременительным, безо всяких обязательств относительно верности как с одной, так и с другой стороны. Король обменивался поэмами любовного содержания со своей пассией, и та отвечала ему тем же – стихами. Эту идиллию нисколько не омрачало то обстоятельство, что красавица де Шатобриан не упускала случая обмануть короля прямо в Амбуазе, едва ли не под самым его носом.

Если судить по многочисленным новеллам, дошедшим с того времени, любовным пылом были охвачены буквально все мужчины, проживавшие в замках Луары, от монахов и слуг до именитых сеньоров. Дамам они не давали прохода, впрочем, и те нередко провоцировали кавалеров на очередное любовное приключение.

Вслед за мадам де Шатобриан любовницей короля стала Анна де Пислё, она же герцогиня д’Этамп (1508–1580), которую Франциск I сделал гувернанткой своих дочерей.

Король все чаще покидал Амбуаз в сопровождении маленькой компании избранных друзей в поисках новых мест и новых развлечений. Среди его придворных на конных прогулках стала все чаще появляться молоденькая итальянская принцесса Екатерина Медичи, которая в 1533 году вышла замуж за принца Генриха, тогда еще и не рассчитывавшего на престол.

Замок Шамбор

Замок выглядит просто изумительно, и многие декоративные элементы имеют королевскую символику. Так, например, несколько раз встречается эмблема Франциска I с его излюбленным девизом «Разжигаю и тушу огонь», а также эмблема королевы Клод (и всей Бретани) – горностай с ее девизом «Одно-единственное желание». Все эти проявления почтения к королевскому дому, похоже, не произвели впечатления на Франциска I, и тот в 1527 году отобрал поместье. Азэ-лё-Ридо перешел к новому владельцу – герою битв при Мариньяно и Павии Антуану Раффену, другу короля.

В Азэ-лё-Ридо король также часто останавливался, когда бывал на охоте в этих местах. Данное сооружение и в настоящее время считается идеальным, особенно из-за продуманности планировки. Так, на первом этаже замка находятся служебные помещения, кухни и колодцы, каждый из которых имеет сообщение с Эндром.

Король обычно отдыхал на втором этаже Азэ-лё-Ридо, где находились его апартаменты. Гостей он встречал в просторном зале для приемов на противоположной стороне широкой красивой лестницы. Подобное расположение действительно предельно просто, но тем не менее именно оно производило на всех находящихся в Азэ-лё-Ридо впечатление изящества и комфорта, тем более что, когда человек смотрел в окно, он видел кругом спокойные воды Эндра, отражающие это дивное творение архитектуры. Все это идеальные грезы, нашедшие свое воплощение в камне.

Наконец, еще одним знаменитым символом и настоящим шедевром ренессансного искусства стал замок Шамбор. Здесь Франциск I бывал часто, поскольку окрестности этого замка изобиловали дичью.

Шамбор находился всего в 14 км от резиденции Франциска I. В период Столетней войны на этой территории размещались военные гарнизоны, но теперь надобность в них отпала. В 1518 году король решил, что на этом месте должен вырасти новый замок. Существуют предположения, что при постройке этого шедевра король воспользовался проектом Леонардо да Винчи, который тот успел разработать во время проживания в Кло-Люсе.

Этот первоначальный проект замка несет на себе отпечаток знаменитых итальянских строений. Изначально Шамбор должен был состоять из круглого донжона, обнесенного каменной стеной с четырьмя башнями по углам. Поскольку Шамбор располагался на болотистом лугу, то приток Луары Коссон предположительно должен был со всех сторон омывать здание. Своим строением Шамбор напоминает современным искусствоведам собор Святого Петра в Риме: он также обладает четким центром симметрии. Нефы пересекаются между собой крестообразно, по концам их располагаются четыре небольших замка с пристройками в виде круглых башен.

Таким образом, донжон оказывается центром композиции, состоящей из четырех замков. В месте пересечения галерей была выстроена знаменитая на весь мир лестница Шамбора, обладающая двумя независимыми друг от друга маршами. Первоначальный проект Леонардо предусматривал в Шамборе сразу четыре независимые лестницы, которые закручивались вокруг пятой. Однако по мере строительства от этого плана пришлось отказаться, поскольку при неправильном выборе лестницы человек не попал бы в нужный замок и ему пришлось бы снова опускаться на первый этаж либо подниматься под самую крышу. Выбор остановили на лестнице с двойным винтом; этот вариант был гораздо удобнее, поскольку с подобной лестницы можно было бы попасть в любую комнату замка.

Кроме того, первоначально архитектор, задумавший возвести никогда не виданный прежде замок, планировал окружить несколько этажей донжона открытыми галереями, напоминающими итальянские палаццо, тогда как строители решили просто пристроить галереи по углам строения. Вначале планировалось стены башен облегчить визуально посредством аркад, но затем их украсили пилястры и горизонтальные карнизы во французских традициях: по крайней мере, именно так выглядит декор Блуа.

Французские строители приспособили итальянские новшества к особенностям долины Луары, хотя и старались максимально придерживаться замысла автора. Они искусно использовали аспидную облицовку розовых и зеленоватых тонов, чтобы создать иллюзию мраморного здания. Что касается плоских террас, то они применялись уже давно, и не только в палаццо, но и в ряде французских замков.

Шамбор строился почти без перерыва, если не считать короткого времени испанского плена Франциска I. Едва вернувшись на родину, король немедленно отдал приказ о возобновлении строительства. Работы продолжались еще двенадцать лет, а затраты были настолько велики, что объявить их посмели только после кончины Франциска I: 444 070 ливров. Следует учесть, что замок строился в то время, когда Франция обязалась по заключенному в 1529 году в Камбре[46] договору ежегодно выплачивать Испании за освобожденного короля 4 млн ливров. Да еще и английскому королю Франциск I задолжал не менее 1 млн ливров, а его дети находились в испанском плену. Не остановилось строительство Шамбора и тогда, когда сыновья короля прибыли из Испании вместе с королевой Элеонорой, на которой вот уже четыре года собирался жениться Франциск I.

Шамбор. Парадная лестница

Шамбор. Терраса

Строительством Шамбора занимались знаменитые в то время каменщики Пьер Неве и Дени Сурдо. Весь огромный объем плотницких работ сделал мастер Можин-Буно, трубы прокладывали Жан Кабош и Франсуа Обеф. К 1537 году создали общий вид башен и донжона, осталось только привести в надлежащий порядок террасы. В это время король жил в северо-восточной башне, а в 1545 году он перешел в свои апартаменты, из окон которых был виден донжон во всей красе. В целом основная постройка представляла собой центр миниатюрного городка, который образовывали четыре башни с люкарнами и лесенками, расположенные по углам донжона.

Шамбор превратился в некий символ мечтаний и неземного уединения. Такое чувство особенно часто посещало гостей, когда они оказывались на террасе замка, куда вела знаменитая двойная лестница, щедро декорированная лепными изображениями нимф, гарпий, химер и фавнов, на которую вдохновил строителей гений Леонардо. Здесь, конечно, везде встречался и герб короля – саламандра, разжигающая и сама способная затушить созданный ею огонь.

Терраса располагалась на высоте 24 м от земли. Ее венчал купол, лантерна[47] которого отстояла от террасы еще на 32 м. Венчал купол огромный цветок королевской лилии двухметровой высоты. Отсюда видны все четыре башни с каминными трубами, по виду напоминающие церкви в миниатюре, богато декорированные раковинами, медальонами, ромбами, разнообразными фантастическими существами – забавными мифологическими персонажами. Один из гостей замка, венецианский посол, при виде этого сооружения говорил, что он «восхищен, изумлен или, скорее, смущен и приведен в полное замешательство». Он признавался, что на какое-то мгновение ему показалось, будто он находится в замке фей, где околдовывали благородных рыцарей в романах, – какой-нибудь Морганы или Алкены.

Внешние стены дворца занимали внушительную территорию – 156 × 117 м. Каждый фасад донжона – 43 м. У короля была мечта осушить заболоченный луг вокруг замка, а затем подвести воды Луары к этому дивному шедевру архитектуры, но этот проект оказался неосуществимым. Сначала попробовали расширить и подвести к Шамбору русло Коссона, но уже в период первого весеннего паводка речка вышла из берегов, затопила замок, и от плана пришлось отказаться, а вместо этого устроить выше по течению дамбу с водоотливом, чтобы иметь возможность регулировать поток.

Кстати, в своей знаменитой пародии на рыцарские романы или, вернее, сатире на современную жизнь – романе «Гаргантюа и Пантагрюэль», – Франсуа Рабле (ок. 1494 – ок. 1553) изобразил Шамбор в виде Телемской обители с ее замечательным девизом «Делай, что хочешь». Слова писателя позволяют сделать вывод, что от образа жизни в замках Луары он был в полном восторге.

Вот как описывает Рабле, несомненно очарованный и восхищенный, роскошнейший из замков Луары, и это описание практически буквально:

«Здание это было стократ пышнее Бониве, Шамбора и Шантильи; в нем насчитывалось девять тысяч триста двадцать две жилые комнаты, при каждой из которых была своя уборная, кабинет, гардеробная и молельня и каждая из которых имела выход в большой зал. Башни сообщались между собой изнутри и через жилой корпус при помощи винтовых лестниц, ступени которых были частью сделаны из порфира, частью – из нумидийского камня, частью – из мрамора-змеевика; длина каждой ступени равнялась двадцати двум футам, высота – трем пальцам, от площадки к площадке вели двенадцать таких ступеней. На каждой площадке были две прекрасные античные арки, откуда шел свет и которые вели в ажурные лоджии, по ширине равные лестнице, а лестница поднималась до самой кровли и увенчивалась павильоном. По таким же точно лестницам можно было с любой стороны пройти в большой зал, а из зала – в жилые помещения…

Встреча императора Карла V и короля Франциска I. Фреска. Художник Таддео Цуккаро Цуккари

Все залы, покои и кабинеты были убраны коврами, менявшимися в зависимости от времени года. Полы были застелены зеленым сукном. Кровати – вышитыми покрывалами. В каждой уборной стояло хрустальное зеркало в усыпанной жемчугом раме из чистого золота, и такой величины, что человек виден был в нем во весь рост… Парфюмеры каждое утро доставляли в женские покои розовую, апельсинную и миртовую воду…»

В 1539 году Франциск I принимал в Шамборе своего давнего противника Карла V, которого сопровождали королева Элеонора, принцесса Екатерина Медичи и еще огромное множество принцев и принцесс. В связи с прибытием важного гостя Франциск I отдал распоряжение украсить Шамбор картинами и коврами, зажечь благовонные свечи, а весь путь кортежа от Амбуаза до Шамбора усыпать цветами. В гостях у Франциска I Карл V пробыл три дня, в течение которых развлекался охотой на ланей.

Отчего-то после этого события король охладел к Шамбору и использовал его исключительно в качестве приюта во время охоты. Это великолепное строение могло бы стать замечательной резиденцией, в которой без труда разместился бы огромный королевский двор (в замке было 440 комнат, 13 главных лестниц и еще 70 второстепенных), и при этом придворные нисколько не мешали бы друг другу. И все же Шамбору не суждено было сыграть роль сцены, где разыгрывался бы королевский спектакль. Франциск I выбрал другие места: Вийе-Котре, Венсен, Лувр и Фонтенбло.

Практически с этого времени внимание королевских особ уже привлек Париж, а замки утратили прежнее значение. Конечно, время от времени сюда отправляли то шпалерных мастеров, то истопников, чтобы подготовить замки к прибытию желающих отдохнуть королевских особ, но те столь же часто останавливались и в жилищах своих вассалов, где чувствовали себя достаточно свободно и комфортно.

Доподлинно неизвестно, что так оттолкнуло Франциска I от Шамбора, и об этом остается только гадать. Возможно, причиной этого явилась несчастная любовь короля к прекрасной герцогине д’Этамп. Красавица так извела своего царственного поклонника, что, вероятно, в минуту отчаяния тот, стоя у окна своих апартаментов и глядя на роскошный донжон, нацарапал на стене фразу: «Нет ничего на свете изменчивее женщины».

Герцогиня Анна д’Этамп

Надо сказать, что при дворе бушевали невероятные страсти между фаворитками, в частности между красавицей д’Этамп и не менее прекрасной Дианой де Пуатье, которая как раз в это время уже стала любовницей принца Генриха, хотя и была старше его на девятнадцать лет. Д’Этамп поддерживал адмирал Филипп Шибо де Брион (1480–1543), а Диану – коннетабль Анн де Монморанси (1492–1567). Когда адмирал де Брион попадал под королевскую немилость, радовалась Диана, но затем наступал черед опалы Монморанси, и тогда всеми прелестями власти пользовалась д’Этамп. Обычно отношения выяснялись в процессе путешествий королевского двора по замкам на Луаре. То в Блуа королю приходилось выступать судьей в споре между придворными, обвинявшими Бриона в злоупотреблениях своим положением, то в Плесси он решал судьбу дочери Маргариты Наваррской: распорядился выдать тринадцатилетнюю Жанну д’Альбре[48] за двадцатичетырехлетнего Гийома IV де ла Марка, герцога Клевского (1516–1592). Свадьба прошла очень пышно, после чего оказалось, что все это роскошное празднество – всего лишь фикция, и принцесса Клевская провела в Плесси долгие годы в полнейшем одиночестве…

Король же тем временем решил устроить в Блуа подобие книжной лавки: он занимался сбором библиотеки, и с этой целью сюда доставлялись из-за границы ценные фолианты. Кроме того, каждого владельца типографии во Франции обязали предоставлять в библиотеку Франциска I по одному экземпляру выпускаемой печатной продукции. Библиотеки в Блуа королю Франциску всегда не хватало, а потому он устроил еще одну – в Фонтенбло, а третья книжная коллекция всегда сопровождала его в поездках по замкам. Ее составляли произведения Фукидида[49], Диодора Сицилийского[50], а также невероятно популярные в то время «Роман о Розе» и «Разрушение Великой Трои».

В 1540‑е годы, когда двор короля все чаще останавливался в Фонтенбло, туда перекочевала и вся богатейшая библиотека Блуа. Вместе с книгами в замки под Парижем отправились крокодилье чучело, предметы мебели, внутреннего убранства, повседневного обихода, различные оригинальные вещички.

Каково было количество увезенных из замков Луары вещей, можно понять, обратившись к описи 1551 года, где перечисляется все движимое имущество. В этой описи значатся ковры, золотая и серебряная посуда, матрасы и подушки, стулья и колонки для кроватей, белье и церковная утварь. С этого момента все вещи из парадных комнат знаменитых замков на Луаре находились в парижских хранилищах: прославленные вышивки Анны Бретонской, серия обивок, предназначенных для бракосочетания дофина Генриха с Екатериной Медичи, бархатная комната Луизы Савойской, комната «Буколики» с вышивками на зеленом бархате, над которой сама Луиза Савойская и ее дочь Маргарита трудились, чтобы порадовать принцессу Клод. Комната «Буколики» с сюжетами Вергилия[51] по праву считалась самой дорогой, составленной из тканых гобеленов. В Париж перешли и шпалеры из шелка и шерсти «Двенадцать месяцев года», которые Франциск I приобрел, еще будучи герцогом Ангулемским.

Екатерина Медичи в молодости

Из Блуа в Париж отправили практически все имущество Анны Бретонской: красную атласную комнату, украшенную гербами Франции и Бретани с любимым украшением Анны Бретонской – витым шнуром, знаменитый «Миланский балдахин», выполненный по случаю свадьбы Людовика XII и Анны Бретонской и изображающий болото с птицами – летящими цаплями – на фоне алого, белого и голубого атласа. В то же время большинство шпалер к тому времени уже погибли или находились в плачевном состоянии. Замечательные предметы искусства, например гобелены «Роман о Розе», «Разрушение Иерусалима», «История Александра», «История Давида», «История Эсфири», «Планеты, или Времена года» и многие другие, были утеряны безвозвратно.

Таким образом, замки Луары выглядели плачевно: Блуа начисто лишился своих роскошных интерьеров, как, впрочем, и Шамбор, откуда вывезли черные комнаты из дамаста и тафты. Все их содержимое, когда-то предназначенное для того, чтобы порадовать Карла V во время его приезда, теперь находилось в Париже, а в Шамборе остались только голые стены.

Большинство из этих роскошных и ценных вещей царствующие особы время от времени брали с собой во время поездок по Луаре. Только в такие периоды замки снова оживали и на их стенах можно было проследить всю библейскую историю – от ветхозаветных Лота, Давида и Иисуса Навина до новозаветных сцен поклонения волхвов, Крещения, Обрезания… Здесь же можно было увидеть сюжеты из античной мифологии: истории Ифигении, Орфея, Актеона, Ромула и Рема, Константина и Сципиона. Существовали и ковры под названием «Истории удовольствий», которыми любовались только в самых удаленных замках. Все эти произведения искусства были уничтожены в период Великой Французской революции по приказу Директории. Их безжалостно сожгли, как вещи, принадлежавшие французской короне, а значит, не имевшие права на существование.

Замок Шато де Нуазе

Рядом с воротами установили на двух необработанных камнях, сохраняющих свою природную фактуру, две колонны с человеческими головами в венках из лавровых ветвей и плюща. Камни украшали золотые львиные головы, через пасти которых били фонтаны в раковины, основания их также пестрели стихами:

На святом балу дриады С Фебом, главным божеством, Купно с мокрыми наядами Освятили все кругом. Древнего Медичи рода Слава, гордость и краса Счастье дарит землям, водам: Он прошел по сим местам. Не губи родник, прохожий, Чисты струи грех мутить, В Шенонсо притекли воды, Дабы целый свет поить.

Огромные дубы рядом с такими оригинальными фонтанами были украшены опять же вазами с вылетающим из них пламенем. Их оплетали гирлянды, зажигающиеся при приближении королевского кортежа.

Когда король пересекал по мосту Шер, он заметил, что рыба, привлеченная вспышками салюта, так и играет в воде, придавая всему действу оттенок фантастический и почти ирреальный.

Терраса Шенонсо была освещена, словно днем, благодаря остроумному пиротехническому устройству: в четырехугольном столбе сделали отверстия различной формы и застеклили их разноцветными стеклами. Огни переливались и бросали отсветы на дивный фасад Шенонсо, играли на ветвях начинающих распускаться деревьев.

Около цветника прекрасной Дианы был устроен посвященный Плутону алтарь, который Екатерина Медичи велела убрать ветвями сосны, самшита и граната. Все это она сделала в память о Генрихе II. Над алтарем возвышалась колонна с золотой головой горгоны Медузы наверху как символ постоянной бдительности королевы. Екатерина намекала таким образом, что целостность Франции в конечном итоге сохранена благодаря ей. Для того, кто не сразу понял назначение алтаря Плутона, давалось стихотворное истолкование:

И ночь и день под рощи сень торопятся стада, И пыль клубится, облачком взлетая. А в вышине – там гимном птичьи стаи Звенят, и оживает край, неласковый всегда. В потоке вод – все десять тысяч волн: Лазоревых барашков стайка вьется… И, если вдруг здесь кто-то рассмеется, Попав сюда, как прежде, счастьем полн, Будь это князь, король иль воин, Случайный гость или по чьей-то воле, Ему скажите: «Путник, оглянись! Святые берега, Где Екатерина, позабыв про гордость Пустых людей, одна, скорбями полнясь, Влачит остаток дней печального вдовства».

Подобный сонет красовался и на холмике напротив алтаря Плутона с двумя львами. Там также утверждалось, что скорбь королевы-матери о погибшем супруге будет длиться вечно.

Еще одна триумфальная арка с колоннами коринфского ордера и статуями двух нимф по краям украшала мост при подъезде к замку. На ней развевались белые знамена, тоже с виршами, воспевающими короля, прославляющими конец волнений и гибель мятежных сеньоров. Нимфы представляли собой фонтаны. Из рогов в их руках лилось вино, и винные брызги рассыпались в воздухе мелкой пылью.

Кортеж медленно двигался по направлению к замку. Когда он оказался у самого его подножия, раздались взрывы петард, в небо взлетели цветные ракеты, а навстречу королю вышла прекрасная девушка в лавровом венке (символ Славы), со стихами, сочиненными во славу государя.

Стены террас у входа в замок украшали росписи Приматиччо. Одна из них изображала алтарь, на котором лежали россыпи белых лилий, а латинская надпись над ней гласила: «Дайте лилий полные пригоршни».

Когда гости подняли головы вверх, обратив внимание на колонны, то увидели, что на одной из них стоит прекрасная девушка, изображающая Славу, о чем свидетельствовали символ в ее руке – труба, а также лавровый венок, украшавший голову. Король глаз не мог оторвать от подобной восхитительной картины. На второй колонне стояла прелестница в образе Ники – богини победы. Не успел король оправиться от потрясения при виде дивного зрелища, как между двумя восхитительными богинями на балконе появилась третья, несомненно прекраснейшая. Она изображала Афину Палладу, воительницу с копьем и мечом, которая обратилась с высоты к Франциску II:

Король французов, с неба, где отец твой живет, Спустилась я, Паллада, показать просторы эти, Что станут заботами моими отныне и вовеки Служить тебе достойным короля жильем.

Красавица, конечно, имела в виду Шенонсо, однако это предсказание так и не осуществилось, поскольку в этом замке Франциск II всегда был не более чем гостем. Эти места не приняли его, и он так и не стал их хозяином.

Но король нисколько не задумывался о своем будущем, тем более что его вниманием владела прекрасная нимфа, которая с высоты балкона осыпала всех присутствующих цветами, гирляндами роз и венками. Вновь вспыхнул фейерверк, и стала видна надпись у ног Паллады: «Алтарь среди потоков».

Таким образом Екатерина Медичи хотела показать, что с этих пор делает Шенонсо как бы своеобразным святилищем Афины Паллады и хочет посвятить ей эти роскошные места.

На этом праздничная часть завершилась, и король, едва войдя в замок, занялся в кабинете улаживанием срочных государственных дел. Ему следовало подписать ряд бумаг, адресованных судьям в провинциях. Во всех указах осуждались заговорщики и содержались призывы к верным сторонникам быть бдительными и изобличать причастных к заговору любыми способами, дабы сохранить в государстве мир и покой.

Шенонсо. В королевских покоях

Тем не менее Екатерина Медичи не собиралась отказываться от развлечений: ведь ей так хотелось сделать сыну приятное, да еще после всех перенесенных недавно волнений, и она организовала на следующий день развлечение на воде. Это был праздничный бой. Буквально все пространство Шера было занято разноцветными барками и галиотами, украшенными белыми, алыми и голубыми гирляндами, лентами и фестонами. Эти корабли и должны были имитировать морское сражение.

Гости в течение целого дня любовались на то, как преследуют друг друга галеоны и как матросы в ярких костюмах бросаются на абордаж. Вода Шера буквально бурлила, причем часто оттого, что вся команда какого-либо корабля оказывалась в его потоках.

На следующие дни начались привычные для того времени выезды на охоту. А замечательные сооружения, предназначенные для торжественного въезда короля, над которыми так долго трудились мастера, были разобраны. Тем не менее Екатерина Медичи так гордилась подобной выдумкой, что никогда не позволила бы уничтожить воспоминание о собственном триумфе. Она решила сохранить все декорации на память. У нее были большие планы по дальнейшему благоустройству Шенонсо, однако сбыться им не было суждено. Как известно, в начале декабря 1560 года Франциск II скончался в Орлеане незадолго до семнадцатилетия от нарыва мозга, вызванного инфекцией в ухе, а семнадцатилетняя королева Мария Стюарт осталась вдовой, навсегда спрятав свои чудные золотые волосы под белым вдовьим чепцом. Такой она и запечатлена на многих портретах – в черном платье и в белом чепце.

Портрет короля Карла IX. Художник Жан Клуэ

С этого времени Екатерине пришлось думать, как самостоятельно править государством. Франциску II наследовал Карл IX (1550–1574 гг., король Франции с 1560 г.), которому к тому времени исполнилось всего одиннадцать лет, и его вступление во власть ознаменовало собой эпоху религиозных войн.

Итак, как бы ни хотелось королеве-матери наслаждаться покоем в Шенонсо, думать приходилось о более серьезных вещах, например о созыве Генеральных штатов в Понтуазе. Только в 1562 году Екатерина прибыла на берега Луары, в Амбуаз, чтобы подписать эдикт, гарантировавший свободу вероисповедания гугенотам, тем более что многие из них были сеньорами, обладавшими огромной политической властью, в том числе и судебной, и данным эдиктом им позволялось проводить собственные богослужения.

В Амбуазе Екатерина задержалась до апреля. Там она проводила время вместе с дочерью Маргаритой, Марго (1553–1615). До наших дней дошли счета расходов на еду для королевского двора, по которым можно получить представление о том, как проходил Великий пост королевских особ.

Безусловно, как истинная католичка, королева была обязана принимать лишь постную пищу, однако делалось все возможное, чтобы это унылое время каким-либо образом скрашивалось и было более приятным.

В счетах, помимо огромного количества хлеба, упоминалось о выдержанном клярете и белом амбуазском вине. Поскольку рыба также являлась постным блюдом, то в документе фиксируется несколько видов пресноводной и морской рыбы, в частности, лосось, окунь, щука, минога, лещ, пескарь, треска. Особенно много в описи карпов и угрей, которые использовались в качестве начинки для пирогов. Иногда рыбу доставляли уже в жареном виде. Кроме того, упоминаются черепахи и улитки. Что же касается мясников, то они во время Великого поста поставляли к королевскому двору сальные свечи и коровье масло, а также рыбу.

Маргарита Валуа в 1560 г. Художник Франсуа Клуэ

Очень много продуктов требовалось для выпечки. В тексте перечислены артишоки и апельсины, оливковое масло и спаржа, сырые яйца и мука, гвоздика и мускатный орех, сахар и розовая вода, пряности и винные ягоды, дамасский виноград и корица, шафран и изюм. Из пшеничной муки делались вафельные трубочки, пропитанные вином и посыпанные сахаром. Успехом пользовались и пироги с начинкой из лосося.

Очень строгим постным днем являлась пятница, но все равно многочисленная армия поваров и прислуги суетилась на кухне, готовя белую рыбу и невероятное количество сладостей. В неограниченном количестве употреблялись овощи и фрукты: артишоки, лимоны, груши, яблоки. Были разрешены рис, рыбный бульон, миланский сыр с розовой корочкой, пирожки, пироги, пирожные, вафли. Даже на ночь королева и ее дочь получали солидную порцию еды «на всякий случай». Мало ли что, можно проголодаться даже ночью. У каждой в спальне стояло не менее восьми подносов с вареньем, огромное количество сладостей и миндаля.

При приблизительных подсчетах получается, что в то время каждый человек, находящийся при королевском дворе, ежедневно получал от 6 до 8 тысяч калорий. Для сравнения можно представить другую цифру: при постоянном тяжелом физическом труде в наше время человек нуждается не более чем в 4 тысячах калорий. В связи с подобным положением вещей становится неудивительным тот факт, что наиболее распространенными болезнями во времена Екатерины Медичи были подагра и камни в почках.

После Пасхи Екатерине Медичи снова пришлось покинуть Луару. Ей нужно было ездить по французским провинциям. Впрочем, она не удержалась и, проезжая мимо Шенонсо, заглянула в свое любимое владение. Она провела там четыре незабываемых дня отдыха. Шенонсо всегда воспринимался ею как самое прекрасное на земле место, где можно отдохнуть и на время забыть о неурядицах в государстве. Она даже успела отдать управляющему ряд распоряжений относительно дальнейшего руководства доменом.

Екатерина была прежде всего разумной хозяйкой. Конечно, она отдавала себе отчет, что траты на содержание двора слишком велики, а потому не следует упускать источников возможных доходов. Доходы от Шенонсо поступали, как и при Диане де Пуатье, в качестве арендной платы.

Екатерина распорядилась, чтобы ей предоставили полную опись поместья, что и было сделано к началу 1565 года. К сеньориальной части относились сам замок вместе с его дворами, сады и кроличий питомник. Что же касается остального, то домен включал в себя 9 ферм, производивших главным образом зерновые: рожь, ячмень, пшеницу. Арендаторы ферм платили не только деньгами, но и натурой: воском, чесноком, перцем, гусями и каплунами, апельсинами и сеном.

Фермеры, арендовавшие земли вокруг Шенонсо, были далеко не простыми крестьянами с грубыми повадками. Многие из них занимали должности при дворе, хотя сами дворянами не являлись. Большинство этих людей жили, как подобает дворянам. Например, хлебодар королевского стола Оноре Легран жил в деревне рядом с Шенонсо. Среди них были и люди, являвшиеся опекунами юных господ благородного происхождения. Большинство этих людей, как бы сейчас сказали, среднего класса, неизменно сохраняли верность короне, которая так ценилась во времена беспорядков в государстве, когда все кругом шаталось. Арендаторы сами сдавали земли, обеспечивали контроль за их разумным использованием, беспокоились об увеличении поголовья хозяйского скота и повышении урожайности.

Шенонсо мог считаться идеальным поместьем, прекрасно организованным в хозяйственном смысле и, кроме того, бесподобно красивым. Екатерина хотела, чтобы ее любимый домен выглядел роскошно, а его сады могли соперничать с лучшими образцами садового искусства ее родной Италии. Королева желала, чтобы здесь идеально сочетались разнообразие и пышность; впрочем, именно этому способствовала естественная красота здешней природы. Тем более что Екатерине не пришлось начинать все с нуля. Диана де Пуатье, ее соперница, тоже предпринимала все возможное, чтобы сделать место отдыха своего возлюбленного романтичным и прекрасным.

Екатерина давно заметила, что на левом берегу Шера осталась невозделанная долина, и давно думала о том, чтобы разместить на этой территории очередной сад. По ее заказу в 1563 году известный керамист Бернар Палисси[75] создал произведение под названием «План сада сколь приятного, столь же полезно придуманного, коего никто никогда не видывал». Королеве данный план весьма понравился, и она так загорелась новой идеей, что отдала распоряжение своим садовникам немедленно начать работы, пока она, в свою очередь, будет совершать столь нужный государству вояж по французским провинциям.

Когда Екатерина вместе с Карлом IX появилась в Шенонсо зимой 1565 года, то увидела преображенный нижний сад с регулярными цветниками и созданными по точным правилам науки террасами, которые поднимались по склону к Шеру. Через сад протекал ручей, питавшийся водами еще двух источников. Склоны у реки тоже не остались без внимания, и там были созданы романтические гроты. Наверху находился амфитеатр и, наконец, верхняя аллея. Садовники позаботились о том, чтобы все дорожки сада представали в обрамлении вечнозеленых кустарников.

В непосредственной близости от входа в поместье располагался старый сад, принадлежавший еще первым владельцам Шенонсо – Бойе. Его засадили тисами, соснами и розмарином. Здесь, в защищенном от зимних ветров месте, неплохо себя чувствовали оливковые и апельсиновые деревья. Природа этого уголка заставляла вспомнить о теплом Средиземном море, а подобное настроение усиливали птичник и зверинец с экзотическими животными.

Необычной сделали и подъездную аллею к Шенонсо. Рядом с главной замковой башней там находилась скала, в которой устроили таинственный грот с искусственно созданными сталактитами и сталагмитами. Пространство украшали терракотовые изображения змей, лягушек и черепах. Везде из невидимых источников били фонтанчики воды, которые собирались в емкости.

В таких водоемах вода постоянно обновлялась во избежание ее застоя. Здесь можно было отдохнуть в прохладе. На специально установленный в гроте стол, выложенный эмалевыми плитками, можно было поставить корзины с едой, цветы, а вино охладить в воде источников. Стол окружали скамьи в три яруса, расположенные наподобие амфитеатра. Грот увенчивала виноградная лоза, оплетающая колонны, за которыми можно было рассмотреть многочисленные ниши и статуи.

Подобно старому саду Бойе, переделке подвергся и цветник, созданный Дианой де Пуатье. Его оградили с юга и с севера длинными беседками на пилястрах. Сплетенные из виноградных лоз, они были выполнены в итальянском стиле, столь любимом королевой-матерью. По распоряжению Екатерины сад пересекли еще несколько сквозных аллей. Как и ее вечная соперница Диана, Екатерина всерьез занималась разведением шелковичных червей.

Екатерина велела провести работы по благоустройству садового лабиринта и площадки для игры в мяч, а потом вместе со всем двором отправилась в Амбуаз, а далее – в Блуа, где и был подписан долгожданный мир между католиками и протестантами и где встретились французские государи и протестантские лидеры, в том числе принц Конде и королева Наваррская.

Портрет Генриха Анжуйского. Художник Жан Клуэ

После этого серьезного государственного шага молодой король Карл IX занялся переделом собственности среди своих братьев. Между прочим, при этом герцог Генрих Анжуйский (1551–1589 гг., в 1573–1574 гг. король Польши, с 1574 г. король Франции Генрих III), получил во владение (помимо Анжу, Фореза и Бурбоннэ) Шенонсо, хотя его официальной хозяйкой по-прежнему считалась Екатерина Медичи. И это понятно: Генрих был любимчиком вдовствующей королевы.

Взойдя на престол, Карл IX еще довольно-таки часто бывал в замках Луары, каждый раз устраивая пышные приемы. Всюду его сопровождала свита, более многочисленная, нежели у Марго, будущей королевы Наваррской. Известно, что только на питание королевской свиты в год уходило более 26 000 ливров. Количество королевских одеяний не уступало женскому гардеробу.

Карл IX невероятно любил украшать себя, и этому не мешал даже траур по брату Франциску. Это были костюмы из серебряной парчи или голубого атласа; роб, подбитые куницами и рысью; саржевые и бархатные плащи, подбитые шелком, часто украшенные золотой бахромой или шнурами. У него было множество атласных шоссов – фиолетовых, алых, белых, из переливающейся тафты.

Для верховой езды существовали отдельные костюмы: из крапчатого бархата, с золотой и серебряной бахромой, алые бархатные манто, парчовые воротники-казаки, дождевики с длинным ворсом.

Шапочки король предпочитал носить маленькие, бархатные, многие из которых украшали жемчуг, тесьма, шелковые розы и ленты. Карл IX, страдавший манией рядиться в женскую одежду, ввел при дворе новую моду: при нем плащи сделались очень короткими, а шапочки – маленькими, напоминающими женские шляпки. На приемах Карл IX обычно появлялся весь усыпанный драгоценностями. Кроме того, ему нравилось носить серьги, и многие молодые дворяне подражали ему, правда, большинство из них ограничивалось одной серьгой в ухе.

Однако время праздников в замках на Луаре заканчивалось, поскольку в стране наступала эпоха религиозных войн, когда на время пришлось забыть о мирных ассамблеях и приемах. Франция разделилась на католиков и протестантов.

Портрет короля Карла IX. Художник Франсуа Клуэ

Только во время перемирия, заключенного в июне 1570 года, король снова вспомнил о замках, где так приятно проводить время, состязаясь в острословии с собеседниками, а заодно развлекаться ни к чему не обязывающими амурными приключениями. В это время Карл IX и Екатерина Медичи приняли в Блуа адмирала де Колиньи, причем противники вели себя весьма любезно по отношению друг к другу. Глава протестантской оппозиции даже посетил королевскую мессу, но все заметили, что он не снял головного убора, как того требовали приличия, и не пожелал преклонить колени.

На некоторое время Блуа стал центром оживленных переговоров дипломатического характера. Екатерина Медичи хотела, во-первых, женить своего младшего сына Франциска Алансонского[76] на Елизавете I Английской (1533–1603 гг., королева Англии и Ирландии с 1558 г.). Во-вторых, здесь же велись переговоры о том, чтобы любимец Екатерины, Генрих, был избран королем Польши. В-третьих, активно обсуждались претенденты на руку принцессы Маргариты: король Себастьян из рода Бурбонов (1554–1578 гг., король Португалии с 1557 г.) и гугенот Генрих Наваррский[77].

За последнего все переговоры вела мать, Жанна д’Альбре. Конечно, она понимала, что ее сыну нельзя жениться без того, чтобы хоть раз не показаться при французском королевском дворе, однако она страшно беспокоилась, что нравы, царившие в среде аристократов, в корне изменят его и, конечно, испортят. «Остерегайтесь любых попыток свернуть вас с жизненного пути и отвратить от вашего вероисповедания, – говорила она Генриху, видимо насмотревшись на времяпровождение знатных господ в замках на Луаре. – Это их цель. И они ее не скрывают. Если вы останетесь там надолго, вам не избежать развращения».

Жанна имела все основания проявлять подобное безудержное беспокойство за нравственную чистоту сына, еще не видевшего в своей жизни ничего, кроме протестантской суровости. Как в Блуа, так и в Шенонсо Жанна видела своими глазами подготовку к карнавалам и сочла предстоящие маскарады и розыгрыши явлениями, мягко говоря, сомнительного свойства.

У нее не вызывал восторга тот факт, что король счел возможным появиться перед придворными с вымазанным сажей лицом; она не находила забавным, что первое лицо в государстве нацепило на спину лошадиное седло. Король-лошадь? По мнению строгой Жанны д’Альбре, все это было отвратительно.

Но еще хуже Карла IX был его брат, герцог Анжуйский. Как и Карлу, ему очень нравились женские наряды, и этой страсти он противиться просто не мог, постоянно переодеваясь в платья, увешивая себя дамскими украшениями.

Кроме того, ссоры между дворянами были явлением обычным. Дрались из-за пустяков и часто не могли даже сказать, за что был убит тот или иной дворянин. В данном случае пользовались стандартной формулировкой: «за разжигание ненависти».

Впрочем, Карл IX, как и его предки, гораздо больше, чем балы и маскарады, любил охоту, и именно этому удовольствию предавался во время своего пребывания в резиденциях на Луаре, тем более что лесные угодья, доставшиеся ему от предков, были поистине неизмеримыми.

Особенно увлекался король охотой на оленей. Брантом свидетельствует, что Карл IX собрал невероятное количество сведений об этих благородных животных и их повадках; среди них были и такие, «которых никогда еще охотник не умел и не мог достать». Карл IX настолько серьезно относился к этому увлечению, что задумал написать книгу, посвященную охоте на оленей. Видимо, король обладал неплохим литературным дарованием, о чем свидетельствует данное сочинение, продиктованное Карлом IX своему секретарю и вышедшее в свет в 1625 году. Пьер де Ронсар не мог удержаться, чтобы не отозваться об этой книге как о поистине великолепной; он счел своим долгом написать по этому случаю «Элегию на книгу об охоте покойного короля Карла IX».

Когда же король не был занят на охоте, то проводил время в окружении музыкантов и литераторов. Он покровительствовал Академии поэзии и музыки и слыл государем просвещенным и тонко чувствующим прекрасное.

Недолго довелось Екатерине Медичи и Карлу IX наслаждаться покоем и думать, что противоречия в среде аристократии исчерпаны. Едва состоялось бракосочетание Генриха Наваррского и принцессы Маргариты, как 24 августа 1572 года в Париже произошла резня гугенотов, вошедшая в историю под названием Варфоломеевская ночь.

Екатерина Медичи повелела начать резню гугенотов после того, как не удалось покушение на адмирала Колиньи. Вождь гугенотов оказывал все больше влияния на Карла IX и убеждал его поддержать восстание протестантов во Фландрии против испанского короля Филиппа II (1527–1598 гг., король Испании с 1556 г., король Португалии с 1581 г.), послав против него объединенную армию католиков и гугенотов. Адмирал видел в этом единственную альтернативу гражданской войне во Франции, однако таким образом он мешал планам Екатерины по установлению мира с Испанией.

Екатерина Медичи, королева Марго и Генрих Наваррский на утро после Варфоломеевской ночи. Художник Эдуард Дебо-Понсан

По мнению ряда историков, в планы королевы-матери не входила массовая резня гугенотов. Первоначально планировалось устранение Колиньи и еще примерно десятка основных военных предводителей гугенотов, а также захват номинальных лидеров гугенотской партии, принцев Бурбонского дома – Генриха Наваррского и его двоюродного брата принца Генриха I Конде[78]. Ненависть парижского населения к гугенотам, а также давняя вражда семейных кланов Колиньи и Гизов превратили намечавшуюся акцию в массовую резню.

В Варфоломеевскую ночь и последующие дни в Париже было убито от 3 тыс. до 10 тыс. человек. После Варфоломеевской ночи около 200 тыс. гугенотов бежали в соседние государства.

На три года Екатерина Медичи забыла о замках в долине Луары. Она появилась там уже после кончины Карла IX, только после очередной серьезной ссоры между своими сыновьями, королем Генрихом III и герцогом Алансонским. Франциск Алансонский бежал в Шамбор, где его и обнаружила не на шутку встревоженная неприятным оборотом дел королева-мать. Она предвидела, что ссора братьев может серьезно осложнить и без того очень шаткое равновесие во Франции.

В Шамборе Екатерина и Франциск Алансонский, как главы партии «недовольных» гугенотов, вели сложные переговоры. Екатерина Медичи прибегла к своеобразной уловке, учитывая распутный характер собственного отпрыска, как, впрочем, и его окружения. Едва к герцогу Алансонскому направлялись его советники, как по знаку Екатерины к ним приближались самые очаровательные дамы из окружения королевы-матери – мадам де Сов или мадам де Монпансье. Говорят, они были прекрасны, как богини, да и сама молодая королева Наваррская частенько составляла компанию этим любезным женщинам.

Благородные сеньоры, известные своим горячим темпераментом, просто не могли, да и не хотели отказаться от столь соблазнительной возможности – приятно провести время с очаровательной дамой, которая и сама не против этого. Герцог Алансонский немедленно вел свою гостью в покои, где демонстрировал утварь с гравировкой неприличного содержания; во всяком случае, подать на стол один из кубков его коллекции вряд ли кто решился бы. Что касается Генриха Конде, то у него страсть прямо-таки кипела в крови: видимо, сказывалось наследие предков, также славившихся бурным темпераментом. А уж о Генрихе Наваррском и его многочисленных романах известно всем: возможно, именно благодаря им он стал героем огромного количества литературных произведений, действие которых нередко разворачивалось в замках Луары; достаточно вспомнить хотя бы «Графиню де Монсоро» Александра Дюма-отца (1802–1870).

Портрет герцога Франсуа Алансонского. Неизвестный художник

Таким образом, в результате многочисленных ухищрений королевы-матери, а также ее беспрерывных поездок по замкам благородных сеньоров в долине Луары, в 1576 году удалось заключить мир, который историки впоследствии назвали «мир брата короля». Этот документ был выгоден прежде всего герцогу Алансонскому: он добился восстановления в правах жертв Варфоломеевской ночи и разрешения на проведение протестантских служб всюду, за исключением Парижа и тех мест, где в тот момент находился королевский двор.

Через шесть месяцев в Блуа были созваны Генеральные штаты, главной целью которых являлось решение денежных проблем, возникших в связи с религиозными войнами. Перед этим знаменательным событием в Блуа провели капитальные отделочные работы, все стены обили новыми роскошными коврами и гобеленами.

В это время королевский двор уже практически постоянно находился в Париже, и королева-мать относилась к путешествиям без энтузиазма. К тому же вслед за королевской семьей отправлялся весь необъятный штат прислуги, включая шутов, астрологов и любимых домашних животных вроде приносящего счастье попугая. Всего в Блуа из Парижа отправились более 8 тыс. человек. Генрих III прибыл в родовое гнездо в первой половине ноября и вместе со всеми придворными остался там ждать открытия Генеральных штатов, которое сам запланировал на начало декабря.

А замок тем временем жил своей обычной, связанной церемониалом жизнью. Двор замка было положено подметать и убирать до того времени, как король проснется. То же касалось уборки лестниц и мусора. Обычно Генрих III вставал в десять утра и после легкой закуски и чтения срочных посланий присутствовал на мессе. Обедал король в 11 часов утра. При этом он хотел, чтобы с ним вели разговоры на различные философские темы, а также обсуждали вопросы морали и нравственности. Поэтому присутствовавшие обедали под речи флорентийского медика, посвященные воздержанности, или под рассуждения секретаря Ронсара – Амадиса Жамина[79] – о природе правды и лжи. Некоторое время Генрих III любил слушать за трапезой высказывания Жана Бодена[80], но потом тот выступил на сессии Генеральных штатов в защиту мира, чем снискал королевскую немилость, и больше его на обеды не приглашали.

Среди прочей компании, приятной королю во время его обедов в Блуа, можно упомянуть красавиц из окружения королевы-матери. Маргарита Наваррская также неизменно развлекала своего брата со свойственным ей остроумием. Приглашенные мужчины ценились в основном за ум и умение вести беседы; чаще всего Генрих III беседовал с Пьером де Ронсаром, Амадисом Жамином[81] и просвещенным в области литературы и философии Филиппом Депортом[82].

Генрих III терпеть не мог, когда еда готовилась в самом замке. Он строжайше запретил заниматься этим в стенах Блуа, поскольку усматривал в процессе приготовления пищи неуважение к его августейшей особе. К тому же у него часто возникала причуда пообедать во время охоты, и поварам приходилось доставлять блюда прямо в глухую чащобу. В этом случае устраивали несколько столов. Один, разумеется, для короля, прочие – для дворецких, камергеров и камердинеров. Король требовал, чтобы в это время за его спиной никто не стоял и ни в коем случае не подходил близко к креслу и не толкал его. Говорить с королем разрешалось исключительно о добродетелях и ни о чем другом, пустом, по его мнению. Вообще обед мог происходить в любое время: это зависело только от желания короля, но что касается ужина, то он устраивался исключительно в 6 часов вечера и никак не позже.

Специальный персонал перед подачей блюд на королевский стол тщательно проверял, хорошо ли они приготовлены и придутся ли по вкусу королю. То же самое касалось мундшенков, которые, предварительно попробовав вино и одобрив его вкусовые качества, затем передавали бокал первому врачу – за ним и оставалось последнее слово.

В четверг и воскресенье после ужина в Блуа устраивались балы, на которых присутствовали августейшие особы, принцы и принцессы, знатные сеньоры, придворные дамы и привлекательные девушки. В зале располагались музыканты. Здесь же находился стол с фруктами и не более двадцати небольших скамеечек, предназначенных только для особо знатных сеньоров, имевших право сидеть в присутствии короля.

Блуа. Лестница

В остальные дни король предпочитал проводить время в комнате королевы, слушая музыку и наслаждаясь обществом всей своей огромной свиты – принцев и дворян. Если же он желал совершить прогулку, то весь двор отправлялся следом за Генрихом III.

Приятное времяпровождение на несколько месяцев пришлось отложить в связи с собравшимися в Блуа Генеральными штатами (это событие проходило с декабря по март 1576 года). 326 депутатов собрались 6 декабря в большом зале и с нарастающим ужасом выслушали речь короля о положении в стране, которое тот оценил как бедственное: денежных средств катастрофически не хватало, говорил Генрих III, поскольку война разорила страну до предела. Короля поддержал и канцлер, представивший счета по долгам государства. Предстояло два пути погашения долга в 100 млн ливров: либо увеличивать налоги, либо уменьшать расходы. Депутаты решили, что предпочтительнее последнее.

Вероятно, многим из них подобная мысль пришла в голову после того, как депутаты увидели сестру короля – Марго. Эта дама задавала тон при дворе, и о ее роскошных модных туалетах слагались легенды. Так и в этот раз: в то время как ее брат-король произносил пламенную речь о денежных трудностях и финансовой пропасти, над которой балансирует страна, взглядами присутствующих владела только Марго. Вот как описывает ее появление на открытии Генеральных штатов в Блуа Брантом: «Я видел эту великую королеву на первых Генеральных штатах в Блуа, в тот день, когда король, ее брат, произносил торжественную речь; она была одета в оранжевую с черным роб, и черное поле было усыпано многой отделкой, и в большой королевской мантии, достойной ее ранга, и когда она села, то показалась такой прекрасной, что я слышал, как люди в собрании – а их собралось больше трехсот – говорили, что были более очарованы созерцанием сей божественной красоты, нежели серьезными и исключительно важными словами короля, ее брата, хотя его речь была самой лучшей».

Портрет Маргариты Валуа, королевы Наваррской. Неизвестный художник

После этого начались долгие перипетии заседаний, на которых выступали также представители от дворянства и духовенства. Сторонники Лиги[83] желали и дальше продолжать борьбу с протестантами до последнего, и громче всех выступал маршал де Монморанси[84]. Встревоженные подобным оборотом дела король Наваррский и принц Конде пытались убедить Генриха III, что Франции, как никогда, нужен мир. В целом же речи выступавших как с одной, так и с другой стороны сводились к парадоксальной сентенции: «Нужно продолжать войну, чтобы достичь религиозного мира». В то же время король мог вести привычный, то есть роскошный, образ жизни только в том случае, если он забудет о войне со своими подданными, несогласными с официальным вероисповеданием.

Положение осложнялось еще и тем, что у короля во время этих ответственных переговоров произошло личное горе: погиб его любимый миньон[85], барон Анри де Сен-Сюльпис (ок. 1555–1576), самый красивый из окружавших Генриха III миньонов. Он поссорился с виконтом де Боном, фаворитом брата короля Франсуа Анжуйского (бывшего герцога Ангулемского), когда играл с ним в мяч. Поскольку выяснить отношения на месте не дали многочисленные свидетели, то виконт прибег к далеко не благородному способу устранения обидчика. Он подослал к нему наемных убийц во время вечернего бала в Блуа, которые и закололи несчастного Сен-Сюльписа.

Король назначил судебное разбирательство по делу об убийстве, в результате которого виконт де Бон был признан виновным, но, так как он предусмотрительно бежал, то таковым его признали заочно. Заочно его приговорили к казни, но это не играло особой роли, поскольку герцог Анжуйский вступился за своего фаворита, а впоследствии сделал его правителем Турени.

Блуа. Спальня короля Генриха III. Здесь был убит герцог Гиз

Кстати, из-за чрезмерной привязанности к красивым молодым людям репутация короля сильно страдала; не раз в многочисленных памфлетах его объявляли содомитом. Сен-Сюльпис, получивший прозвище «Колетт» из-за пристрастия к огромным воротникам, не был единственным любимцем Генриха III. Король любил также его брата, не менее красивого Жака де Келюса (1554–1578). О нем сплетничали не особенно много: при всем желании поводов не находилось. Этот человек погиб во время знаменитой «дуэли миньонов».

Среди остальных королевских фаворитов известны Франсуа д’О (1535–1594) и нормандец Франсуа д’Эпине де Сен-Люк (1554–1597). Последний, на которого королевские милости сыпались буквально как из рога изобилия, рассорился со своим господином после свадьбы, на которой настоял Генрих III. Жанна де Коссе де Бриссак была чрезвычайно богата, но, видимо, это не являлось для Сен-Люка решающим фактором. Девушка была горбата, зла и любила посплетничать. Это не могло вдохновлять честолюбивого молодого человека и, хотя ослушаться короля он не мог, но этой женитьбы так ему и не простил.

Итак, переговоры были трудными и испортили королю много нервов, а потому королева-мать решила, что не мешало бы отвлечь его на время от государственных дел, и пригласила из Венеции театральную труппу «Джелози». Но и тут не обошлось без проблем. Итальянских актеров по дороге в Блуа захватили гугеноты и отказывались их отпускать, требуя выкуп. Пришлось Генриху III отдать деньги. Видимо, он очень соскучился по праздникам. Наконец итальянцы прибыли и начался маскарад. Король появился на нем, густо напудренный и крепко надушенный, в женском платье с огромным декольте. Его лицо украшали мушки, а декольте обнажало грудь.

Видимо, все это представление настолько потрясло депутатов, что они активно начали обсуждать меры по восстановлению мира в стране. В марте прения по всем вопросам закончились, депутаты разъехались, а Генрих III покинул Блуа, чтобы провести несколько дней сначала в Амбуазе, потом в Шенонсо. В последнем замке он задержался особенно надолго, почти на два месяца, а в это время герцог Анжуйский, имевший собственные представления о том, как нужно урегулировать положение дел в стране, захватил крепость Ла-Шарите-сюр-Луар. Эта крупная крепость расположена в стратегически важном месте – здесь единственный возможный проход через Луару в районе, где берега отвесные.

Генрих III воспринял взятие Ла-Шарите-сюр-Луар как подарок, преподнесенный ему братом. Он решил, что герцог Анжуйский заслужил роскошный праздник.

Для проведения этого праздника был выбран Плесси-ле-Тур. Описание данного представления известно по рассказам Пьера де л’Этуаля[86], охарактеризовавшего его как «остров гермафродитов». Среди присутствующих был сам король, его брат – герцог Анжуйский, сеньоры де Гиз и другие. Современники говорят, что пир, устроенный королем, очень быстро перешел в самую настоящую оргию. За столом благородным дворянам прислуживали дамы в мужской одежде, все, как одна, в зеленой. Король решил, что зеленый цвет для данного случая подходит лучше всего, поскольку символизирует молодость и, как бы сейчас сказали, нон-конформизм. Видимо, этого последнего качества у его величества хватало в избытке.

В свою очередь, Екатерина Медичи, как заботливая мать, тоже пожелала сделать подарок сыновьям и устроила специально для них праздник в Шенонсо. Те прибыли в замок в сопровождении многочисленных друзей. Королева-мать была рада, что может примирить бывших врагов, а заодно доказала, что может устраивать праздники не менее непристойные, нежели ее отпрыски. Во всяком случае, банкет в Плесси-ле-Тур показался по сравнению с задуманным Екатериной невинной шалостью.

Ла-Шарите-сюр-Луар

Столы установили около знаменитого «источника в скале». Король, как всегда, явился в чрезмерно декольтированном женском платье, с совершенно открытой грудью и усыпанный с головы до ног драгоценностями. Окружали короля его миньоны – все нарумяненные, завитые и накрашенные. Герцог Анжуйский тоже предстал в окружении друзей.

Екатерина ограничилась тем, что наблюдала за забавами своих детей, а Маргарита Наваррская пребывала в полнейшем восторге, поскольку за ней много ухаживали и она имела возможность выбирать самых молодых и привлекательных сеньоров. Она была невероятно хороша собой. Но предоставим слово Брантому: «Я как-то видел ее, и другие вместе со мной, одетую в роб белого атласа, с многочисленными украшениями и несколькими алыми вставками, с вуалью из крепа или римского газа каштанового цвета, будто небрежно наброшенной на голову; но никто никогда не созерцал ничего более прекрасного…

Я также наблюдал иногда, как она делала прическу из своих собственных волос, не прибавляя к ним никаких шиньонов; и, хотя она обладала совершенно черными волосами, доставшимися ей от короля Генриха, ее отца, она столь искусно умела их скручивать, завивать и укладывать по примеру своей сестры, королевы Испании[87], что такая прическа и убор очень шли ей и были лучше, нежели что-либо другое».

Придворные дамы и фрейлины – все полуобнаженные и с распущенными волосами – прислуживали благородным господам. Большинство из них были одеты в мужскую одежду. В частности, на празднике блистала обворожительная и легкомысленная мадам де Сов, о которой рассказывали: «Она спала то с одной партией, то с другой». Неменьшей доступностью пользовались мадам Шатонёф, которая, хотя и позволяла себе вольности в отношениях с мужчинами, но своему супругу простить подобного поведения не пожелала и через несколько дней после маскарада, застав его на месте преступления с одной из прелестниц, решила, что будет лучше для всех заколоть его кинжалом немедленно (современники сочли этот поступок «отважным»); и мадам де Монсоро, героиня не менее кровавого эпизода, которую Александр Дюма счел достойной романа, хотя его Диана де Монсоро была невероятно целомудренна в отличие от своего прототипа.

Брантом писал об этом празднике коротко: «…это был чудовищный пир, на котором языческие вольности перешли все границы».

Едва стемнело, как над парком вспыхнули разноцветные огни фейерверков. По течению Шера в бархатной темноте плыли плоты, на каждом из которых сияли таинственные, почти призрачные огни. В результате подобной иллюминации вода светилась, и отраженный свет падал на арки мостов и роскошную галерею Шенонсо.

Дополняла картину пресловутая группа комедиантов из «Джелози», которые веселили изрядно выпивших гостей непристойными шутками, что, впрочем, вполне соответствовало их настроению. К итальянцам присоединились любимые шуты Генриха III, Шико[88] и Сибило, и тоже замечательно вписались во всеобщий спектакль-оргию.

Зрелище развлекающихся молодых благородных господ было поистине великолепным. Их костюмы сверкали красными и золотыми отсветами, зеленоватые и голубые оттенки тканей переливались и мягко колыхались, подобно перьям фантастических птиц. Они мерцали в свете свечей, а сверху к ногам танцующих непрерывным дождем сыпались розы.

Итальянские комедии, разыгрываемые «Джелози» в Шенонсо, являлись импровизированными, и их сюжетами были традиционные для Италии измены и любовные интриги. Из прочих особенностей можно упомянуть непременные насмешки над испанцами и рекламу итальянской кухни, блюда которой персонажи неизменно перечисляли в своих монологах: фазаны, лазанья, каплуны и жареная телятина. Были весьма популярны у зрителей и откровенно неприличные сцены, скабрезные шутки, которые встречались со смехом и энтузиазмом. Для подобных представлений не требовалось ни дорогих костюмов, ни сложных декораций, а потому они могли устраиваться в любом просторном помещении замка.

По прошествии праздников Екатерина Медичи снова задумалась о том, как сделать свое любимое поместье Шенонсо еще более прекрасным, чем прежде, тем более что Жак Андруэ дю Серсо[89] представил ей большой проект под названием «Самые превосходные строения Франции». По этому проекту предусматривалось, что знаменитая галерея Шенонсо с южной стороны должна быть окружена овальным салоном с восемью окнами, откуда открывался роскошный вид на реку Шер.

Вид перед фасадом замка предполагалось дополнить террасой, а основное строение увеличить дополнительно благодаря постройке двух жилых корпусов. Они должны были создавать единый ансамбль с капеллой и библиотекой. Когда эти два корпуса были построены, они, похожие на огромные раскинутые крылья, увеличили замок, а заодно связали его с правым берегом Шера. В первом крыле разместили зал для игры в мяч, а в правом устроили ряд комнат, связанных в западной части строения с галереей.

Екатерина Медичи мечтала, чтобы двор перед замком имел форму эллипса. С колоннами и портиком он должен был напоминать в миниатюре площадь перед собором Святого Петра в Риме, а потому королева-мать подумывала о том, что было бы разумнее разобрать старую башню Маркеса, которая мешала осуществлению этого архитектурного проекта. При этом в центре каждого полукружия портика, ведущего к огромным, освещенным через купола залам, должно было казаться, что перед зрителем не четыре ряда колонн, а только один.

Проект был очень дорогостоящим, а потому, естественно, доходов от одного Шенонсо на его осуществление не хватило бы. Пришлось прибегнуть к принудительным займам у богатых французских сеньоров и итальянских банкиров. Впрочем, те остались не в убытке и в будущем, как известно, вернули свое потраченное состояние увеличенным вдвое.

Тем временем герцог Анжуйский, вдохновленный как военными победами, так и последовавшим за ними вознаграждением, покинул Шенонсо и взял Иссуар, один из центров гугенотов. Генрих III был в таком восторге, что даже предложил немедленно переименовать Шенонсо в Бон-Нувель. Судя по всему, его позиции в государстве укреплялись, и следовало дальше настаивать на окончательном заключении мира между протестантами и «недовольными». Король покинул Шенонсо и отправился на место переговоров в Пуатье, однако по дороге заехал в Плесси-ле-Тур и не мог удержаться от соблазна остаться в этом гостеприимном месте на целый месяц.

Заключение мира в конце лета 1577 года вновь ни к чему не привело. Вскользь можно упомянуть, что после этого события Генрих III вернулся в Париж, где произошла знаменитая дуэль его миньонов и сторонников герцога Анжуйского. Потерю Келюса и Можирона Генрих III пережил очень тяжело, и отношения между братьями снова накалились до предела, в результате чего герцог Анжуйский бежал в долину Луары, а вслед за ним вновь последовала королева-мать. Только на этот раз переговоры успеха не принесли. Герцог Анжуйский решил вовсе покинуть страну и отправиться в Нидерланды, а Екатерине пришлось проехать через всю Луару, чтобы встретиться с зятем, Генрихом Наваррским: она беспокоилась, как бы тот вновь не предпринял столь разорительных для французской короны военных действий.

Естественно, что королева-мать не могла не заглянуть в свой любимый Шенонсо, хотя бы для того, чтобы проверить, какими темпами продвигаются там строительные работы. К ее приезду уже был готов новый фасад. До наших дней он не сохранился, однако благодаря рисункам можно составить представление, как выглядел Шенонсо в конце правления Генриха III. Его вид был, несомненно, весьма живописен и оригинален. По приказу королевы в фасаде были прорублены дополнительные окна, чтобы каждая комната имела по два окна вместо одного, а на каждом этаже был устроен центральный проем. Каждое окно отделялось от другого фигурами Геркулеса, Афины, Кибелы и Аполлона, поддерживающими фриз. Центральный балкон украшали башенки, наверху которых красовались излюбленные Екатериной вазочки с пламенем.

Все эти скульптуры придавали и без того столь прекрасному строению, как Шенонсо, вид совершенно фантастический, почти сказочный. Этот замок, казалось, говорил, что создан для празднеств, фейерверков, пышных въездов благородных господ, похожих на оживших богов, и этот образ поддерживали боги рукотворные – каменные скульптуры, словно символизирующие небесное наиболее достойным и благородным представителям мира сего.

На переднем дворе замка возвели служебное крыло в соответствии с планом Филибера Делорма[90]. Поскольку здание по форме напоминало императорскую корону, то и название оно получило «Императорские своды». Чтобы укрепить перекрытие с большими пролетами, архитектор использовал сложную решетчатую конструкцию, состоящую из частей, соединенных между собой посредством шипов в замок. Здесь находились комнаты для дворян из свиты Екатерины Медичи, священника, а также винный погреб.

Расположенный рядом с замком хутор Гранж сделали территорией, на которой располагались внутренние службы, мастерские и конюшни. Что касается парков Шенонсо, то вокруг них возвели рвы, обложенные камнями. От Шера парки отделялись посредством двух шлюзов, сдерживающих воду.

Покои Екатерины Медичи в Шенонсо прекрасно сохранились до настоящего времени. Они состоят из большой комнаты, расположенного рядом «зеленого» кабинета, отделанного изящными гобеленами и обставленного мебелью с зеленой обивкой, и маленькой библиотеки. Потолок библиотеки, выполненный из дуба, прекрасно смотрится благодаря многоугольным кессонам, на которых можно увидеть инициалы сеньоров, владевших Шенонсо. Это помещение на первый взгляд кажется скромным, но затем начинаешь осознавать его великолепие и оригинальность замысла королевы-матери, которая сделала свои покои центром всего роскошного строения, поражающего воображение своими изящными галереями и свободно раскинувшимися крыльями.

Екатерина Медичи часто бывала в Шенонсо. Она находилась там и в конце 1584 года, когда в этом районе разразилась эпидемия чумы. Королеве пришлось срочно покинуть поместье, но, несмотря на поспешность, несколько придворных дам королевы-матери заразились этой болезнью и умерли. Их похоронили в Амбуазе пышно, со всем подобающим великолепием, хотя боязнь заразиться и была весьма велика. После этого королева-мать при каждом возможном случае возвращалась в Шенонсо. Только здесь она чувствовала себя по-настоящему хорошо. Она успокаивалась и на время забывала о государственных заботах, а также о постоянных оскорблениях, которые ей приходилось терпеть от молодых честолюбивых дворян из свиты ее сына, наивно (Екатерине думала – нагло и сумасбродно) предполагавших, что достаточно сильны для того, чтобы пытаться оспорить ее власть.

Портрет Луизы Лотарингской-Водемон. Художник Жан Ребель

Наверное, никто не любил так долину Луары, как Екатерина Медичи. Она проводила время то в Шенонсо, то в Блуа. Там она часто принимала Генриха III, все больше любившего появляться в обществе своего шута Шико. Благодаря шуткам, которые король находил столь забавными, он заслужил должность кастеляна в замке Лош, в результате чего получил возможность приобрести в Турени дом и виноградники.

А у Екатерины Медичи была возможность постоянно наслаждаться спектаклем, который устраивали для нее в замках придворные. Вообще с некоторых пор жизнь при дворе превратилась в сплошное представление. Язык театрального действа стал использоваться в практике повседневного общения дворян. Вероятно, таким образом, как они полагали, человеческие чувства способны возбуждаться сильнее, а заодно и окружающие быстрее поймут, чего именно добивается от них человек, решившийся на экстравагантное представление.

Для некоторых, как, например, для Луизы де Водемон[91], подобное проявление чувств уже давно считалось естественным, и спектакли королевы-матери воспринимались уже как нечто привычное и неизбежное.

Однажды королева-мать решила поразвлечь послов из Италии, находившихся в то время в Шенонсо. Она пригласила их в вестибюль, который вел в ее апартаменты, и приказала совершенно убрать освещение. Далее взорам собравшихся предстало шествие придворных дам в туниках и в масках, напоминающее процессию кающихся грешников. Невидимый хор сопровождал шествие прелестниц, которые в одной руке сжимали свечу, а в другой – как бы кнут для самобичевания, на котором вместо ремней трепыхались разноцветные легкомысленные ленточки.

Дамы обмахивались ленточками и уныло напевали слова песенки, специально написанной по этому случаю маршалом де Рец[92]:

Напрасно постоянство так долго мы хранили, Взамен за нашу верность не видя ничего, Мы прямо здесь покаемся и этот мир покинем.

Но, видимо, подобное решение не устроило милых дам, и в глубине души они понимали, насколько глубоко не правы, а потому собрались тесной компанией и постановили, вовремя опомнясь:

Нет, постойте, несправедливо так поступать: За ошибки другого сносить наказанье, И теперь на любовь будет разум влиять.

Успокоившись на этом, кающиеся грешницы немедленно сбросили туники и власяницы и в переливах вспыхнувшего света предстали в ином обличье. Они были одеты в легкомысленные, но очаровательные наряды. Дамы мило улыбались и танцевали перед гостями. Так в замках Луары зарождалось новое искусство – барокко с типичными для него приметами: публичной демонстрацией чувств и страданий, включая нервные срывы. Это оригинальное новшество считалось полезной психотерапией, поскольку позволяло в жизни избавляться от подобных переживаний, особенно если они были продемонстрированы перед публикой.

А Гиз вел себя весьма опрометчиво и дерзко, заявляя о короле во всеуслышание: «Я его не боюсь. Он чересчур труслив», видимо, забывая о том, что даже заяц, загнанный в угол, становится опасным для охотника. Гиз говорил: «Я не думаю, что меня легко застать врасплох. Я не знаю ни одного человека на свете, который, схватившись со мной один на один, не почувствовал бы страха, да к тому же меня обычно сопровождают; так что нескольким вооруженным людям не так-то просто напасть на меня, даже выждав момент, когда я буду не настороже. Моя свита ежедневно сопровождает меня до дверей королевской спальни, и, если вдруг она услышит хоть малейший шум, никакая охрана, никакой привратник не помешает ей прийти мне на помощь». Ну что ж, король учел и это обстоятельство. Уж коли дело обстоит именно так, то Гиза следует оставить без оружия и наедине с убийцами.

А Гиз вел себя все более бесцеремонно. Дошло до того, что во дворе замка его люди спровоцировали ссору со сторонниками короля. Сражение происходило на глазах Генриха III и больной королевы-матери. До сих пор никто не знает, являлся ли подобный инцидент, в результате которого погибло несколько дворян, попыткой Гизов совершить переворот. Гиз решил остаться в Блуа до конца и либо победить короля, либо погибнуть. «Я так твердо решил не уезжать отсюда, – заявил он, – чтобы моим отъездом не нанести вред королевству, что даже если бы смерть вошла через эту дверь, я не выпрыгнул бы в окно».

В начале декабря Генрих III получал все больше сообщений о планах Гиза: тот хотел силой привезти его в Париж и там заставить отказаться от короны. Всем, в том числе королю и его сторонникам, была известна даже дата предполагаемого покушения – 20 декабря. Последней каплей стал ужин, организованный сторонниками Гизов 17 декабря. Кардинал Гиз[95] объявил своего брата фактическим королем Франции и добавил, смеясь, что «этого Валуа» ждет монастырь. Веселье поддержала очаровательная бунтовщица, мадам де Монпансье[96]. «Да, мой брат, – сказала она, – причем вы будете держать его голову, а я своими ножницами вырежу ему тонзуру». Эти слова, на следующий день ставшие известными королю, и явились искрой, которая заставила Генриха III решиться на отчаянный шаг. Король отдал приказ об уничтожении Гиза.

Перед этим убийством в Блуа состоялся последний праздник, устроенный королевой-матерью, невзирая на стремительно прогрессировавшую болезнь. Екатерина Медичи почти не выходила из своих покоев, расположенных на втором этаже, там, где раньше жил Франциск I. Из этой анфилады она иногда переходила в отделенную древней стеной (когда-то бывшей наружной) другую анфиладу, из окон которой можно было только любоваться на сады вокруг замка. Это был праздник, устроенный в честь заключения брака между любимой внучкой Екатерины Медичи Кристиной Лотарингской[97] и герцогом Фердинандом Медичи. Королева-мать вручила Кристине подарки – гобелены из шелка, золота и серебра, на которых были изображены сцены празднеств, устраиваемых в замках представителями рода Валуа (дорогое воспоминание для старой умирающей королевы).

После этого приема Генрих III в последний раз обсудил план убийства ненавистного Гиза со своими ближайшими сподвижниками. Существует даже документальная запись этого разговора в королевских покоях.

– Государь, пригласите в кабинет этих двух предателей Гизов – герцога и кардинала. Их можно убить при входе.

– Как можно даже подумать такое, господа? Меня все станут называть новым Нероном!

– Вот еще – Нероном! Речь идет о том, что либо вы их, либо они вас. Схватить вы их не можете, судить – тоже, хотя и считаетесь первым судьей в своем королевстве. Эти двое совершили преступление против Королевского Величества и по закону должны понести наказание. Отдайте приказ убить их, и он будет выполнен.

Поразмыслив, король согласился, что иного выхода у него не остается, и поручил это грязное дело своей личной охране – миньонам, расквартированным здесь же, в Блуа.

Наутро Гиз, предупрежденный своими сторонниками, прямо спросил короля о готовящемся на него покушении, и Генриху III пришлось сделать невинное выражение лица и даже сказать о своей любви к ненавистному кузену. Эта тирада, видимо, тяжело далась мягкохарактерному королю, а потому, вернувшись в свои покои, он едва не забился в истерике, бросил на землю свою шляпу и растоптал ее, а потом вызвал начальника охраны и велел, чтобы герцог был убит как можно скорее.

Когда король немного пришел в себя и стал способен рассуждать здраво, он пригласил Гиза на совет, назначенный на 22 декабря 1588 года. Он даже нашел в себе силы держаться любезно с этим человеком. Генрих III щедро угощал кузена конфетами и провел с ним довольно много времени после обеда. На прощание король вновь напомнил о том, что Гиз приглашен на совет, причем эта фраза звучала как приказ.

Чтобы герцог не отклонился от заданного курса, выход в Зал совета из кабинета короля срочно заложили, чтобы Гизу не оставалось ничего другого, как пройти через спальню Генриха III, где его ждала смерть. Охрана короля была усилена, чтобы иметь возможность отрезать людей герцога от их господина. После сбора всех членов совета двери предполагалось запереть, а чтобы появление капитана гвардейцев, Никола де Ларшана, ни у кого не вызвало подозрений, на вопрос о причине его прихода верный вояка должен был отвечать, что пришел в совет потребовать повышения жалованья для своих подчиненных. Остальные королевские гвардейцы заняли заранее условленные места в Оленьей галерее и на лестнице, ведущей к старому кабинету. Таким образом, оказывалось, что мятежный герцог попадал едва ли не в тройное кольцо убийц, а это было надежно.

Тем не менее герцог де Гиз продолжал пребывать в состоянии эйфории от предвкушения власти, которая сама рвалась в его руки. Он не смутился, когда вечером, накануне убийства, нашел салфетку, в которой неизвестный предупреждал его о готовящемся убийстве. Герцог только засмеялся и написал на салфетке два слова: «Не посмеют!» Его мать, братья и родственники чуть ли не на коленях умоляли де Гиза бежать, не ходить на совет, но все было напрасно. Герцог легкомысленно усмехнулся и отправился проводить веселую ночь со своей любовницей Шарлоттой де Сов. Он вернулся к себе только под утро и обнаружил на своей кровати сразу несколько записок, в которых его предупреждали об убийстве. Гиз прочитал их, швырнул на пол и заснул.

В отличие от Гиза, королю в эту ночь заснуть не удалось. Он метался по комнате, не находя себе места, а через час после того, как его враг заснул, он встал, покинув королеву, пребывавшую в полнейшей растерянности, и пошел в свой кабинет. Там его уже ждали миньоны, которые, получив окончательные распоряжения, заняли свои места в Оленьей галерее. В это время в молельне рядом с королевской спальней капелланы молились о том, чтобы исполнилось задуманное государем.

Все эти приготовления подняли чрезвычайный шум, и камердинер разбудил Гиза, который так и не успел выспаться. Спросонья герцог решил, что замок захватывают враги, но, подойдя к окну, успокоился, поскольку там не было ничего, кроме повозок, предназначенных для переезда короля в загородный дом – Генрих III именно так и планировал поступить после того, как пройдет заседание совета. Герцог решил, что лучше снова вернуться в постель. Его подняли в 6 часов утра, после чего король присылал за ним дважды. Герцог оделся к 7 часам, взял шпагу и отправился на заседание.

На улице лил дождь, и небо нависло над самой землей. Чтобы попасть в покои короля, Гиз пересек двор замка, где его встретили сторонники и попытались еще раз отговорить от этой безумной затеи. Гиз на это ответил: «Хорошо защищен только тот, кого сам Бог бережет!»

По пути к королю Гиз, поднявшись на второй этаж, справился, как чувствует себя королева-мать. Ей было очень плохо, Екатерина мучилась от плеврита и сказала, что принять его не сможет. На лестнице герцог заметил капитана гвардейцев и поинтересовался, что ему надо, и тот ответил: решения Совета о повышении жалованья его солдатам. Это объяснение Гиза удовлетворило, и он наконец добрался до королевских покоев.

После бурной ночи с мадам де Сов герцог чувствовал слабость. Его подташнивало, и он отправил своего секретаря за конфетницей с изюмом. Больше секретарь не появился. Вместо него изюм принес привратник Совета. Если бы герцог был способен немного порассуждать, его удивило бы, почему он не видит ни одного из своих сторонников. Королевская гвардия получила четкий приказ: извне не пропускать никого. Герцогу становилось все хуже. Из носа у него пошла кровь, его знобило, и он попросил подбросить поленьев в камин. Он вознамерился воспользоваться носовым платком, но, как оказалось, забыл его, а когда хотел послать за ним своих людей, платок ему предупредительно подал один из людей короля. Тем временем пробило 8 часов, и Генрих III вызвал кузена к себе.

Гиз прошел в королевскую спальню, где его уже ожидали восемь убийц. Король же в это время находился рядом, в своем кабинете. Когда Гиз вошел, то нисколько не удивился присутствию королевских гвардейцев. Странности начались чуть позже, когда герцог попытался пройти в кабинет Генриха III. Путь ему преградили трое солдат, а когда Гиз в недоумении обернулся, то был встречен ударами миньонов, которые, как оказалось, все время шли за ним следом. Герцог закричал, начал сопротивляться, но убийцы вцепились в него мертвой хваткой, и весь этот клубок покатился по полу. Гиз не успел даже вынуть шпагу из ножен. Хотя он и смог с невероятной силой оттолкнуть четверых, но оставшиеся в это время наносили ему удары кинжалами куда попало: в лицо, горло, живот и спину.

Герцог пытался пробиться в Зал совета, но безуспешно. Захлебываясь кровью, Гиз сумел только подползти к королевской кровати и произнести: «Господи, помилуй». Король вышел из кабинета и тихо сказал солдатам: «Прикончить». Затем он приблизился к распростертому трупу и с отвращением посмотрел на Гиза. «Какой огромный, – задумчиво произнес он, как будто речь шла о кабане или медведе, – мертвый он кажется еще больше, чем живой». Генрих III дотронулся до трупа кончиком своей шпаги, как до опасного хищника. Убийцы получили свое вознаграждение тем, что сняли с убитого все драгоценности.

В это же время в Зале совета арестовали практически всех главных сторонников Гиза, не успевших вовремя сбежать из Блуа, в том числе кардинала Гиза и архиепископа Лионского.

После этого король зашел проведать больную мать, встревоженную страшным шумом, который раздавался как раз над ее покоями. Услышав, что Генрих Гиз убит, она едва не умерла от страшного приступа боли. Екатерина была потрясена до глубины души, и тем более ее положение усугубляло сознание того, что любимая ею Кристина Лотарингская уехала, и она, скорее всего, никогда больше не увидит свою любимицу.

В начале января Генрих III отпустил заложников, присмиревших и уже, кажется, не помышлявших о бунте. Он оставил только заключенных на одном из чердаков замка кардинала де Гиза и архиепископа Лотарингского. На следующий день по приказу короля их закололи алебардами, тела сожгли в камине, а пепел развеяли, чтобы сама память о бунте забылась.

А королева Екатерина Медичи тем временем стремительно угасала, прекрасно понимая, что вместе с ней умирает целая эпоха. Выходила из своих покоев она редко, и в это время то и дело ловила на себе осуждающие взгляды еще не успевших разъехаться членов Лиги, один из которых заявил больной и промерзшей женщине: «Мадам, только ваше слово привело нас всех на бойню».

5 января 1589 года у Екатерины началась горячка, и она составила завещание. Узнав о близкой кончине королевы, в Блуа прибыла Кристина Лотарингская. Едва дождавшись ее, королева-мать скончалась. Рядом с ней находились два человека, которых она любила больше всех на свете, – ее сын Генрих III и внучка Кристина.

Сразу же распространилась молва, будто Екатерина была отравлена, и потому королю пришлось приказать произвести вскрытие. Заключение медиков гласило: «Тело королевы вскрыто по повелению короля, и все увидели, что поражено легкое, кровь разлилась в мозг, и нарыв на левом боку. Тело забальзамировали, положили в свинцовый, а сверху – в деревянный гроб. Потом разрешили народу, стекавшемуся из окрестностей, увидеть королеву, проститься с ней. Ее тело, одетое в самые дорогие одежды, которые имелись в замке, перенесли из обычной комнаты в зал для приемов. Многие дамы в траурных одеждах провели ночь возле новопресталенной, вокруг горело большое количество факелов. Францисканцы всю ночь пели над ней псалмы».

Смерть Екатерины, которая последовала едва ли не сразу после убийства Гизов, потрясла людей. Распространялись слухи, что в окрестностях Блуа происходят удивительные знамения. Например, под Рождество очевидцы наблюдали падающую с неба сияющую звезду, а еще через несколько дней в небе возникло новое видение – два белых рыцаря в полном вооружении, сжимавшие окровавленные мечи. Тогда никто не подумал о конце света. Это был лишь конец изящной эпохи, где царили замки, радость и утонченность нравов.

Завершилась самая грандиозная драма в замках Луары, которую режиссировали сильные мира сего, а подыгрывали им с удовольствием и придворные, и благородные дворяне, и их слуги. Вместе с эпохой Ренессанса ушло в прошлое и величие, и особая роль в истории Франции замков на Луаре.

Замок Людовика XI – Плесси-ле-Тур – после кончины короля-собирателя еще один раз промелькнул на страницах летописи, когда в его стенах состоялась встреча короля Генриха III с Генрихом Наваррским. Тогда впервые было сказано о возможности наследования французского престола вождем гугенотов.

К нашим дням от замка осталось одно здание, которое по инерции все еще величают замком. В XIX веке его реставрировали. Ныне в Плесси-ле-Тур работает музей с коллекцией художественной мебели и предметов декоративно-прикладного искусства. Показывают в музее и комнату, в которой умер Людовик XI. В Плесси-ле-Тур выставлены знаменитые клетки, в которых король годами держал своих врагов.

Искать Плесси-ле-Тур надо в пригороде города Тура – Ля-Рише.

Шамбор после кончины Франциска I мало интересовал французских королей, он рассматривался ими лишь как место для отличной охоты. Особенно любил там охотиться Карл IX.

После внезапной кончины Карла замок пустовал в течение пятидесяти лет, так как Генрих III и Генрих IV посещали его крайне редко.

Как уже говорилось выше, в 1626 году Людовик XIII уступил графство Блуа, куда входил и Шамбор, своему брату Гастону Орлеанскому. Став хозяином замка, герцог возобновил работы по его обновлению; рассказывают, что он любил играть со своей дочерью, будущей Великой Мадемуазель[99], на центральной лестнице замка, поднимаясь и спускаясь по ее ступеням, тогда как малышка, бегая по другому витку лестницы, никак не могла его поймать.

Позднее Шамбор был вновь присоединен к владениям французской короны. Людовик XIV, посетивший замок всего девять раз, произвел там, однако, большие преобразования. Так, он не пожелал жить в старом крыле Франциска I, а разместился в новых апартаментах, возведенных перед замком. Начиная с 1680 года резиденцию обогатили новые залы второго этажа и роскошное внутреннее убранство; в это же время был оформлен новый монументальный вход, украшенный фронтоном. Окружавшая замок территория, покрытая дикорастущими травами и кустарником, была частично преобразована в парк.

В 1669 году Жан Батист Мольер (1622–1673) и Жан Батист Люли[100] создали здесь своего «Господина де Пурсоньяка». Они разыграли эту пьесу в замке перед королем еще до премьеры. В связи с недомоганием одного из актеров Люлли в последний момент дал согласие сыграть роль одного из врачей, чтобы не лишить суверена его любимого удовольствия. Однако, невзирая на бесспорный талант комика и обилие буффонадных сцен, Люлли заметил, что Людовик XIV не смеется; даже сцена с врачами не смогла развеселить короля. Тогда Люлли отважился на импровизацию: подойдя к краю сцены, он прыгнул на клавесин в оркестре, который разбился с огромным грохотом на тысячу мелких частей. Только после этого король разразился смехом и принялся аплодировать: отныне успех спектаклю был обеспечен. На следующий год в замке давали другую пьесу Мольера – «Мещанин во дворянстве».

Шамбор был также свидетелем зарождающейся страсти Великой Мадемуазель к герцогу де Лозену. Анна Мария Луиза Орлеанская сделала свой выбор, написав имя своего избранника кончиком пальца на зеркале. Людовик XIV был категорически против их брака. В 1671 году герцога арестовали и заключили в тюрьму. Анна изо всех сил старалась освободить его оттуда. В 1681 году, десять лет спустя, герцог был освобожден, но лишь после того, как Великая Мадемуазель согласилась отдать свои владения внебрачному сыну короля Луи Огюсту, герцогу Мэнскому (1670–1736). Пожилые любовники (Лозену было почти пятьдесят, а Анне – пятьдесят четыре года) тайно обвенчались. Но герцог презрительно относился к жене, и после нескольких случаев явного неуважения Анна Мария Луиза порвала с ним все отношения и отказалась видеть его даже на своем смертном одре.

Людовик XIV, увлеченный военными проектами, не довел строительные работы до конца.

В 1725 году Людовик XV отдал Шамбор своему тестю Станиславу Лещинскому (1677–1766 гг., польский король в 1704–1711 гг. и в 1733–1734 гг., герцог Лотарингии с 1737 г.), который возобновил строительство.

Двадцать лет спустя замок перешел к прославленному главному маршалу Франции Морицу Саксонскому (1696–1750), покорителю Праги, Фонтенуа, Рокура и Лоуфельда. Он ввел в замок волонтеров своего полка, состоявшего из поляков, венгров, турок и татар, одетых в блестящие униформы, и Шефскую роту мартиникцев на белых украинских лошадях.

Великий маршал Франции, граф Морис Саксонский

Морис Саксонский славился своими любовными похождениями. Особенно шумной стала его связь с актрисой Адрианой Лекуврёр (1692–1730), отравленной ее неудачливой соперницей герцогиней Бульонской. Об этих событиях композитор Франческо Чилеа (1866–1950) написал прославленную оперу «Адриана Лекуврёр».

В 1750 году маршал, питавший слабость к прекрасному полу, умер при загадочных обстоятельствах в Шамборе. По официальной версии, это случилось от якобы запущенной простуды, однако ходили слухи, что любовная страсть, вспыхнувшая между маршалом и принцессой Конти[101], стала причиной того, что герой Рокура был сражен ударом шпаги ее супруга. После кончины маршала в знак траура пушки замка стреляли каждые четверть часа в течение шести дней.

Известно, что в середине XVIII века по разрешению Людовика XV (1710–1774 гг., король с 1715 г.) в замке располагалась химическая лаборатория графа Сен-Жермена[102].

Сменив многочисленных владельцев, замок попал под карающий меч Революции, когда он чуть не был разрушен – в 1793 году все его великолепное убранство было вывезено и распродано. Положение замка, уже бывшее критическим, не улучшилось во времена Наполеона, когда он перешел в руки маршала Луи Александра Бертье (1753–1815). В 1821 году он был выкуплен у вдовы маршала благодаря национальной подписке и передан внуку короля Карла X (1757–1836 гг., король Франции в 1824–1830 гг.) юному Анри д’Артуа, герцогу Бордосскому (1820–1883), родившемуся за год до этого. После революции 1830 года, уже в ссылке, герцог взял себе титул графа Шамборского.

Во время Франко-прусской войны (1870–1871) замок служил полевым госпиталем. В 1871 году сюда тайно прибыл граф Шамборский и обратился к французскому народу с манифестом, призывающим к восстановлению монархии и белого флага. Себя он именовал королем Генрихом V. Авантюриста арестовали, но затем отпустили по причине неопасности его деяний.

С 1883 года замок принадлежит герцогам Пармским: герцог Роберт I Бурбон-Пармский (1848–1907) наследовал замок от графа Шамборского, своего дяди по материнской линии.

Выкупленный в 1930 году у Элиаса Бурбонского (1880–1959) за 11 млн франков золотом, Шамбор стал собственностью французского государства и управляется теперь при посредничестве Ассоциации друзей Шамбора.

В 1945 году из-за пожара была частично уничтожена кровля юго-восточного донжона. С 1947 года началась большая работа по превращению замка в важнейший туристический объект.

С 1981 года Шамбор был внесен в список всемирного культурного наследия ЮНЕСКО под номером 933. С 2005 года замок имеет статус государственного общественно-коммерческого предприятия. В 2007 году 17 300 скаутов в течение трех дней праздновали в парке замка Шамбор столетие создания скаутской организации лордом Баден-Пауэллом.

В своем завещании Екатерина Медичи передала замок Шенонсо Луизе де Водемон, жене Генриха III. Несколько месяцев спустя, в августе 1589 года, король был смертельно ранен. Умирая, он продиктовал письмо своей супруге, в котором говорил: «Моя голубка, надеюсь, что скоро поправлюсь, просите Господа за меня и не уезжайте оттуда, где вы находитесь». Возможно, эти слова послужили причиной того, что вдовствующая королева оставалась в Шенонсо до самой своей смерти. Все празднества прекратились, мебель была затянута черными драпировками в знак траура, и королева призвала в замок монахинь-урсулинок для совместных молитв.

По королевскому обычаю, существовавшему еще со времен Античности, она носила траур белого цвета, который не снимала до 1601 года, года своей смерти, откуда и появилось ее прозвище – Белая королева.

Замок по наследству перешел к Франсуазе де Меркёр[103], жене Цезаря Вандомского[104]. Начиная с этого момента короли Франции покинули Шенонсо. Последним там жил Людовик XIV в 1650 году в возрасте двенадцати лет.

Состояние заброшенности, в котором герцоги Вандомские и Бурбоны-Конде оставили замок, было прервано с переоборудованием одного из его крыльев в монастырь капуцинов. От этой эпохи остался подъемный мост, служивший для изоляции монахов от внешнего мира.

В 1733 году герцог Бурбонский продал замок богатому землевладельцу-банкиру Клоду Дюпэну (1686–1769). Жена банкира, поклонница искусств, науки, литературы и театра, открыла в Шенонсо модный салон, в котором мелькали имена многих знаменитостей той эпохи: Фонтенель[105], Бюффон[106], Монтескье[107], Мабли[108], Мариво[109], Вольтер[110], Кондиллак[111]. Жан-Жак Руссо[112] стал секретарем мадам Дюпэн и наставником ее дочери. Он тогда писал: «…В этом прекрасном месте было много развлечений, здесь очень хорошо кормили, я стал жирным, как монах. Здесь любили музицировать, читать пьесы. Я сочинил здесь произведение в стихах под заглавием “Аллея Сильвии” по названию аллеи парка, огибающей Шер». И действительно, мадам Дюпэн устроила небольшой театр с показом спектаклей и оборудовала физический кабинет. Комнаты старых апартаментов были заново меблированы и стали более уютными.

Мадам Дюпэн провела свои последние годы в замке в окружении своих деревенских слуг, которые ее очень любили. Благодаря этому Шенонсо во время Революции не получил никаких повреждений. Аббат Леконт, деревенский кюре, выступил против наиболее разгоряченных революционеров, сказав им: «Между Монришаром и Блере только один мост, и вы хотите его разрушить! Вы враги общественного блага!»

Мадам Дюпэн умерла в 1799 году в возрасте 93 лет и была похоронена в парке.

Опустевший замок был продан в 1864 году мадам Маргарите Пелуз (1836 –?), которая предприняла большие реставрационные работы, намереваясь вернуть замку его первоначальный облик (до преобразований Екатерины Медичи). Таким образом фасад лишился своих окон и кариатид, но крыло на мосту через Шер не было тронуто.

В 1888 году, после разорения семьи Пелуз, замок был конфискован «Земельным кредитом», который продал его Анри Менье, одному из богатых промышленников того времени. Замок и по сей день является собственностью этой семьи.

В 1914 году Гастон Менье, в то время сенатор департамента Сены и Марны, преобразовал замок в госпиталь, где разместил более 2000 раненых. Госпиталем замок оставался до окончания Первой мировой войны.

Во время Второй мировой войны здесь находился связной пункт для местных партизан.

Сегодня замок, полностью восстановленный, открыт для посещения публики.

Замок Шинон в XVII веке приобрел кардинал Ришельё[113], завещавший его своим потомкам. Замок к тому времени находился в плачевном состоянии. Кардинал упразднил тронный зал и несколько других помещений, которые не соответствовали духу времени.

Состояние запустения от этого еще более усилилось: кровли и потолки приходили в полную ветхость; некоторые башни рассыпались от старости, а камни распродавались как строительный материал.

Однако здание не погибло. С 1854 года замок стал системно реставрировать. В королевских апартаментах по старым чертежам были восстановлены полы, а комнаты заполнились копиями старинной мебели. Шинон стал музеем.

Замок Шомон после кончины Дианы де Пуатье сменил нескольких хозяев, не оставивших по себе никакой памяти. В XVIII веке очередной владелец замка – Жак-Донат Ле Ре (1726–1803), прозванный «французским отцом Американской революции», принимал в Шомоне в 1776 году Бенджамина Франклина[114]. Он же занимался организацией во Франции помощи американцам. Правда, позднее Ле Ре активно выступал против революции во Франции.

Ле Ре пригласил из Италии знаменитого художника Жана Батиста Нини (1717–1786), который организовал в Шомоне производство керамики, приносившее большой доход; несколько образцов медальонов, созданных Нини, и сейчас выставлено в замке. Самый знаменитый медальон Нини – портрет Бенджамина Франклина, фотографию которого очень часто публикуют в мировой литературе.

Во времена Империи мадам де Сталь[115], высланная Наполеоном с предписанием проживать в 40 лье от Парижа, укрылась в замке Шомон в окружении своих близких друзей. Краткое пребывание здесь мадам де Сталь, дочери банкира Неккера, было отмечено сносом северного крыла замка, с тем чтобы открыть вид на Луару и окружающий парк.

Знатной семье Бруали замок обязан постройкой конюшен с оригинальным угловым конусообразным павильоном.

В 1938 году замок был приобретен государством, которое организовало проведение реставрационных и декоративных работ, давших возможность открыть Шомон для посетителей.