Начало

Глава 1

Африка. Наши дни

Мы гнали, шли бойко, понимали, что каждое промедление — это жизни товарищей, сражающихся в окружении. По ходу движения старались следить за местностью. Птица в жарком негостеприимном небе Африки натужно трудилась. Казалось, что контролируем пространство. Но вот птичка покачнулась и стала, словно сокол, пикировать. Жаль, что это пике было фатально для дрона.

— Вторую птицу, быстро! Всем стоп! — сориентировался наш командир Миней.

Не так часто в этой холмистой пустынной местности враг использовал РЭБ. Если подобные приблуды есть, да еще за десять километров до окруженной группы, то засада комбинированная.

Миней быстро, не сомневаясь, раздавал приказы. С ним было комфортно воевать, если вообще стоит использовать слово «комфорт» относительно войны. Миней словно чувствовал положение. Вот и сейчас он приказал направить три из шести крупнокалиберных пулеметов в одну сторону, отчего-то на юг, где, казалось, находятся спокойные земли.

Первые две «Тойоты», появившиеся именно с юга, расстреляли с ДШК, еще одну парни сожгли быстро выставленным «Корнетом», а после посыпались черные карандаши. Черныши словно обдолбались, чего не стоило исключать, перли и перли, как будто хотели лишить нас всех боеприпасов, унося их, правда, недалеко в собственных телах.

— Отход! — приказал Миней, посчитав, что просто объедет эту засаду, чтобы по другой дороге выдвинуться к ребятам.

С юга более не показывались пикапы, можно было рассчитывать на то, что в том направлении можно уходить.

Ну, не могут же черныши еще и третью ловушку организовать. Ну, а то, что ждали именно здесь, нужно разбираться. Сильно разбираться, кто эта тварь, что сливает нас.

— Взув! Взув! — из-за небольшого холма, достаточного, чтобы только спрятать пару машин, пошли отлеты.

Это было плохо. Обычно такие вот кустарные РСЗО бьют «в ту степь», но, видимо, сегодня на кнопочки нажимал знающий враг.

— Твою дивизию, стоп машина!!! — заорал Миней, когда в машины прилетело.

Нужно забрать своих. Более не должно было быть ракет, потому и остановились. Но просчитались… Очередной залп ракет уходит чуть в сторону, но осколки долетают до русских бойцов.

Вижу, как командир выпрыгивает из машины, за ним повторяют действия Минея иные бойцы. Что-то с транспортом.

— Всем уход! — скомандовал командир, видимо, желая принять свой последний бой.

— Миней, держитесь! — последнее, что слышу, когда перестает фурычить рация.

Мой транспорт рвется исполнять приказ, но я на ходу спрыгиваю с машины. Внимание на переломанную левую руку не обращаю. Она же левая! А я правша. Добегаю до своего автомата, который выкинул чуть раньше, чем сам вывалился из машины. Калашников — знак качества. В нем песка… а он стреляет!

Враги, не будь дураками, залегают и действуют перебежками. У них не менее трех снайперов, которые контролируют ДШК, не давая к нему подобраться. Гады, брать хотят живыми.

— Вжих, — просвистела пуля.

Не моя, ибо услышал ее!

— Ахр! — захрипел командир.

Минею прилетело куда-то в грудь, пуля, выпущенная из снайперской винтовки, пробила-таки бронежилет. Пытаюсь приподняться, рывком преодолеть те шесть метров, что отделяют меня от командира.

— Вжих, — новая пуля, прямо около меня по направлению рывка.

Командир не жилец. Скорее всего, пробито легкое. Была бы рядом помощь. Но вот в чем специфика. Нам тут не на кого особо надеяться. На правительственные силы? Они придут, но, может, завтра, а для верного послезавтра. А наши… Будут всеми силами стараться, но, похоже, тут столько чернышей и их хозяев, что затея обречена. Основные наши силы далековато.

— Куда? — кричу я, замечая, как из-за моей спины в сторону командира только лишь пригнувшись побежал Кобра.

То ли снайпер проспал, то ли не такой он уж и профи, но снайперская пуля лишь вырвала кусок мяса на бедре одного из самых молодых бойцов в нашей группе. Витька-Кобру развернуло и в этот момент по нему открыли огонь из автоматов. Парня отшвырнуло обратно в мою сторону, ближе к кювету возле уже подбитого нашего транспорта.

— Витек, я с тобой, брат, — шевелю Кобру за колено, не давая закрыть глаза. — Куда тебя?

Быстро осматриваю, но не нахожу иных ранений, кроме как на бедре. Быстро обрабатываю ее, насколько это можно сделать. Черныши беспорядочно стреляют и дело только времени, чтобы они подошли или же решили потратить пару труб гранатометов.

Я осматриваюсь. Есть маленький шанс еще спастись. Могли ребята не уйти, но и заехать за ближайшие холмы. Мы такой маневр отрабатывали. Нужно только показать, что есть живые, что намерены уходить и тогда оставшиеся откроют огонь, дадут шанс.

Хочется вытащить пацана, на гражданке у него двое детей, красавица жена, вроде бы как на шестом месяце, — это как-то Витек на недельку домой заявился. Нормальный он парень. Ему еще сыновей правильно воспитывать.

Меня же никто не ждёт. Жена ушла еще пять лет назад, а детей у нас так и не получилось завести. Потому, когда стариков-родителей похоронил, сразу пошел Родину защищать. Взяли со скрипом, все-таки пятьдесят четыре года землю топчу.

Витька держится правой рукой за медвежонка, которого ему прислала старшая дочь. Хрипит. Терпит, сцепив зубы. То, что броник пулю взял на себя, не значит, что такой удар проходит бесследно. Ребрышки мог и поломать себе. Ничего, промедол должен вот-вот подействовать, потом ему станет легче. Я тоже уже ранен — осколок попал в левое бедро, артерия не задета, жгут наложен, а ногу как отняло. Но о сдаче нет мыслей, нет их и о том, чтобы покориться судьбе. Сильные сами решают «быть или не быть».

— О моих позаботятся? — шипит Витька.

— Позаботятся, Вить, ты только не вздумай сдаваться. Мне еще на свадьбе у твоей старшей Ритки отплясывать. Они хотят нас взять живыми, потому не спешат, думают, что нет шансов. Всегда, Вить, всегда, есть чертов шанс! — тянул я своего товарища, разговаривая с ним

— Русские не сдаются? Ведь правда? — не умолкаю я.

Раздаются автоматные очереди, кто-то из наших оказывается еще остался, ему и удалось отвлечь на себя чернышей.

Вот он шанс.

— Ходу в кювет! Всю волю в кулак и к тем холмам! — кричал я, подгоняя Витьку.

Скоро автомат с наших позиций замолчал и черныши всерьез взялись за нас. Мы упали, не имея возможности поднять голову.

— Все нормально, Кобра, все нормально, — подбадривал я себя, но все же в первую очередь парня.

Я позволил себе чуточку приподнять голову. Я улыбался, отчего у Витька также появилась улыбка на потрескавшихся от жары губах. Дарите людям улыбки, они улыбнуться в ответ. А врагам дарите пули, лучшего сувенира для них не найдется.

Стрельба почти стихла. Все же брать нас хотят живыми, чтобы отчитаться, чтобы унизить. Нет, не будет этого.

— Слушай меня внимательно, не перебивай, и исполняй приказ старшего по званию. Я стану прикрывать, а ты ползи, ползи, что есть силы, ползи ради своих детей, ради того, чтобы правильные парни становились отцами, чтобы сильные люди были в России, — я позволил себе произнести пафосную речь.

Кобра принимал мои слова, а я должен был сказать напоследок что-то важное.

На покрытой песком щеке парня образовалась дорожка. Слезинка скатилась с серьезного, еще молодого лица Витька.

— Возьми, командир, самое дорогое, что есть сейчас у меня! — сказал Витька и подал мне фотографию, на которой была изображена его семья.

Красавица, та, которая красива без хирургических ножей, жена, счастливые два сына. Все правильно я сделал.

— Эй, сдаваться будешь? Или в героя поиграешь? — кто-то кричал со стороны дороги.

— Пошел! Быстро! — скомандовал я и Витька пополз вдоль дороги в кювете.

Отлично, они думают, что я один. Значит, шансы Витька увеличиваются.

— Все! Выхожу! — кричал я. — А здорово негры научились разговаривать на великом и могучем, а? Так скоро вся Африка на русском заговорит.

Две гранаты с выдернутыми чеками, зажаты у меня под мышкой.

— Руки в гору! — скомандовал явно славянской внешности «туарег».

— Как скажешь! — усмехнулся я и поднял руки.

Рычаги гранат разжались и…

«Правильно ухожу», — успел подумать я

И, словно в замедленном действии увидел, что фотография со счастливой русской семьей также падала, словно собой хотела накрыть гранату.

Взрывы… небытие.

Глава 2

Город Берлада

14 апреля 1145

— Фомка говорите кличут? — спросил мужик.

— Фомкой, как есть, — ответил писклявый бабский голосок. — Молчать стал! Обет за грехи взял при храме… — сквозь пелену слышу разговор.

Почему я не умер? Это как? Голова раскалывается, как тисками виски сжали. И… Ноги, руки, все на месте?

Звуки становились более отчетливее.

— Поднимите его! — скомандовал зычный голос. — Страшное мне поведали вы про дела сего отрока. Но, тем русская земля и живет нынче, раздираемая половцами али клобуками, да и самими же князьями.

— Так и ты на усобицу кличешь людишек за своего князя, — возразил кто-то из толпы, когда три мужика меня поднимали.

— У князя моего вотчину забрали. Он первый по праву в Галиче! — отрезал обладатель зычного голоса, после посмотрел на меня, а я на него своим мутным взглядом.

Получилось чуть приоткрыть глаз. Он был словно на фестивале реконструкции, но… Нет, реальность была иной, не фестивальной.

Наконец, получилось более или менее пошевелить конечностями. Руки чувствовались так, словно я спал на них, плохо поддавались контролю. Все равно усилием воли стал ощупывать себя. Хмурюсь — целый, живой.

Я стал щипать себя, но только добавил еще чуточку болезненных ощущений от сжатий кожи на боку, к слову, явно опаленному некогда.

А что вообще происходит? Я погиб, точно же должен быть мертв. Не в коме, а мертв… после такого не выживают.

Словно архивированными пакетами стала приходить или, правильнее сказать, возвращалась память. Все тело ощущало боль, словно тысячи иголок впились в кожу. Я терпел, и не такое приходилось переживать. Лишь головная боль действительно доставляла неудобства, так как не позволяла осмыслить происходящее.

Резко пришло осознание того, что меня могут узнать и это принесет беду. Мужик передо мной среднего роста, с густой черной бородой, лишь отдающей рыжеватым оттенком. Такой вот чернявый, голубоглазый… точно — десятник Мирон! Мысль как обухом по голове припечатала.

И он…. НАСТОЯЩИЙ. Быть такого не может, но это так. И меч с красным камнем на эфесе, и эта кольчуга со вставками пластин — все настоящее. И он нисколько не низкий, как мне показалось сначала. Я осознал, что Мирон, напротив, очень даже высок в сравнении с другими людьми.

Я закрыл глаза, подождал, вновь открыл, ничего не изменилось. Я — Владислав, сын Богояра, известный в Берладе, как Фомка, давший обет молчания. Похоже вооруженные парни начинают об этом догадываться.

Новый архив данных распаковывается у меня в голове и я уже менее болезненно воспринимаю очередную порцию информации. Я в Берладе — это город рядом с Дунаем, то есть где-то в современной мне Молдове или где-то там. Берладники же — это, словно казаки, люди, которые по разным причинам бежали со своих ранее насиженных мест. И я, судя по всему, туда же…

— Бери куну серебром, божий человек! Но не грех-то убить убивцев, а дело наше христианское оборонить единоверцев, — сказал Мирон, продолжая меня пристально осматривать.

Он протянул мне какой-то обломок металла похожий на серебро, но его быстро перехватила какая-то баба.

Я избегаю его взгляда, так как у Мирона, так его называли, могут быть ко мне вопросы, до конца мне не понятные, видимо, еще не распаковался нужный архив данных. А вот писклявую Бабу Ягу я рассмотрел. Вспомнил советские сказки, в которых образ не всегда злой бабки, но всегда крайне некрасивой, отыгрывал актер Георгий Миллер. Была и бородавка на носу, фу, и еще одна под левым глазом.

Баба… Пришло понимание, кто передо мной. Улка, так зовут эту тварь. Что удивительно, ей нет сорока лет, а я бы дал все восемьдесят с гаком годиков. Она чаще всего просит у людей милостыню для меня. Именно так. По мере «распаковки архивов» я все больше осознавал себя личностью, которая прямо сейчас формируется из двух людей.

— Вот на том, спаси Бог тебя, вот енто так, по-христиански сирому немому помочь, — запричитала она, часто кланяясь.

— Сюда отдай! — вырвалось у меня.

Чуть ли не выворачивая руку бабе, я забрал у нее кусочек серебра.

Тело будто само среагировало, похоже, злобы на эту бабульку скопилось через край.

Уже чуть меньше ощущались уколы, я смог пошевелить даже пальцем на ноге. Однако, говорить о том, что полностью овладел своим телом, рано.

В толпе разом повисла тишина, как будто молния в поляну ударила. А потом все зашептались:

— Заговорил… Фомка заговорил.

У Мирона же лицо вытянулось, он стал переглядываться с другими ратниками. Явно был чем-то удивлен.

Вокруг меня было человек… несколько сотен было точно. Разношерстная публика. Были те, кто не многим отличался облачением от князя, правда, таких мало. Стояли вокруг и люди без оружия, скорее всего, ремесленники и купцы. У них были добротные пояса, которые провисали от тяжести калит, толстых мешочков, где наряду с русскими гривнами могли храниться и ромейские монеты. Это также пришло в голову, как только я подумал, что может находиться в мешках на ремнях.

Чуть в стороне стояли и другие люди. Вот это была, по всей видимости, городская беднота. Крайне заляпанные, часто порванные одежды из ткани, более всего похожей на мешковину. У них не было ни ремней, роль которых выполняли веревки, ни каких-то предметов, по которым можно было определить род занятия людей.

Берлада — своего рода отстойник, куда стекаются те, кто по разным причинам стал неугодным власти и месту, где до того проживал. Или же Берлада — это дом для тех, кто бежал от других и от себя самого. От чего бежал я?

— И когда ты молвить стал? Все же мычал, да рычал! — обомлел мужик с мордой кирпичом, оказавшийся ближе остальных.

Да это, с позволения сказать, «лицо» точно просило кирпича. Вот взять стереотипную внешность бандюгана, срастить ее с образом конченого пропойцы и выйдет такой вот персонаж. Но все ждут от меня ответа.

— А вот сейчас и стал разговаривать, — отвечал я, стараясь быстро размышлять о своем положении.

— Люди вот мне сказывали, что ты, прежде, чем в скит идти, отбился от половецкого отряда, один во всей дружине выжил. Правда то али какой вымысел люда острого на язык? — спросил Мирон… ага, вспомнил, он десятник в дружине князя без княжества, Ивана Ростиславича.

Почему-то в памяти всплыла и такая информация. Я знал, что Мирон только что прибыл в Берладу.

И тут «распаковался» очередной информационный пакет. Удалось проломить барьер. Чье-то сознание внутри меня, наверняка, реципиента, тщетно сопротивлялось именно подобной информации.

Каленое железо мне в бок, жар, приторный запах подпаленного человеческого мяса, моего мяса, ухмыляющиеся, веселящиеся…. Степняки… Я ненавижу Степь. На поляне сидели шесть степных разбойников, людоловов. Возможно, это были половцы-кипчаки. Скорее всего, они, но также могут выглядеть и клобуки, и даже мадьяры. Эти степные тати, придерживая кости, жадно откусывали большие жирные куски мяса, не заботясь о том, что жир капает на халат. Они даже хвастались друг перед другом тем, насколько просаленные халаты.

А еще возник образ, как я разбиваю череп одного из разбойников и его мозг, разлетаясь, измазывает мое лицо, как уже раненный в ногу стрелой кидаю камень в лучника и попадаю ему в грудь, отчего тот заваливается…

Воспоминания все еще накатывали и было бы время, то я разбирался бы с этим вдумчиво, но от меня ждали ответа на вопрос.

— Правда, — ответил я, еще не придя в себя от тех эмоций, что успел пережить во вспышке воспоминаний.

Чужих воспоминаний.

— Десяток то был али поболе половцев? — не отставал любопытный мужик, продолжая меня сверлить своим тяжелым взглядом.

«Все же половцы. Да, это были половцы, » — приходит понимание, что за разбойники были тогда.

— А я врага не считаю… — расплывчато ответил я.

Виски снова сжало от воспоминаний. Девочка, неоднократно изнасилованная и уже мертвая. Я впадаю в неистовство и убиваю даже тех, кто просит о пощаде. Я… Он… Мы… Злость и желание убивать — вот что завладело мной. Я понял и осознал, что есть тут, в этом мире, мои враги.

— Ох ты ж! Етить! — посыпались возмущения и реакция людей на то, что со мной происходило.

Я сам понял, что выгляжу устрашающе. Мой лоб наморщился, взгляд стал звериным, готовым преступать все нормы морали и правил, верхняя губа чуть приподнялась и могло сложиться впечатление, что я скалюсь.

— Я же говорю тебе, княжий человек, бес в него вселился, ни в какую дружину ему нельзя… Вона и обет свой порушил. В храм его нужно вести. И пусть силен и велик он, но не воин, — высказал мужик, который был ближе всего ко мне, это тот, что морда кирпичом.

Ратники князя, тоже присутствовавшие здесь, пялились на меня. Я не отворачивал глаза, узнавал некоторых из них.

— Это он, братья — с придыханием заключил Мирон. — Влад, сын Богояра. Никакой не Фома.

— Неа. Путаешь его видать с кем-то, — сказал один из мужиков, прижимая чепчик, или то, что у меня ассоциируется с этим головным убором, к груди. — То дело наше, круговое. Обет нарушил свой же, что немым ходить станет. В храм нужно его, да помолиться, в водице освещенной искупать.

— Розойдись, люд честной, дорогу! — кричали в стороне.

В мою сторону приближался еще один персонаж. Новый пакет данных… Это Илья, местный священник. И… мой мучитель? Сразу же появилось негативное отношение к этому человеку. Захотелось его взять и этим самым слитком серебра, что даровал ратник, по голове приложить.

Илья подошел ко мне вплотную и…

— Ты где, су… Ай, что творишь, бесноватый! — кричал поп.

Возмущение лжепопа, а без приставки «лже» я не мог рассматривать этого человека, было вызвано тем, что он попытался в своем обыкновении дать мне подзатыльник, ну, а я перехватил его руку и заломил ее.

— Тот, того мы отшукали, наш сей отрок, — довольный, вместе с тем несколько озадаченный, говорил Мирон.

— Нашли, не нашли, — задумчиво ответил лжепоп. — В храме рабу божиему, порушившему обет, самое место, знамо быть.

— Ты, Мирон, не слухай, Фомка хлусню, стало быть ерунду говорит. В храме его моем, окропим водицей… — закудахтала баба.

Дюжие руки начали теперь заламывать меня. Я сопротивлялся, но еще не мог нормально управлять своими конечностями. Только это и позволило двум мужикам, бабе Улке, не без помощи и самого лжепопа скрутить меня.

— Э! Руки! — продолжал я возмущаться.

Но тело плохо слушалось и те мои потуги, которые обязательно привели бы к тому, что я бы я вырвался, не сработали.

Княжеские люди схватились было за мечи и топоры, но не рискнули против церкви идти. Был бы свидетелем всего происходящего князь, так обязательно рассудил бы.

— Я князю все поведаю, — подтвердил мои мысли Мирон.

— Так ты и поведай, ратник, то твое дело, а покуда будет Фомка розгами получать за то, что обет нарушил, а еще за то, что к сребру притронулся, что даровано было на храм, — нетерпеливо бурчал мужик. — Уводите его!

Верило. И этого скота я вспомнил.

Было видно, как лицо Мирона изменилось, он побледнел и, лихо вскочив в седло, он уже скакал прочь.

— Рыпнешься, и получишь каленое железо под бок, — зашипел Верила — Чудить вздумал?

Я почувствовал, как тела коснулось что-то острое.

Меня поволокли… Вонь, что слепила глаза от аммиачных смрадов, грубые доски. Люди… Это же нужно было специально искать такие типаж,и и не найдешь в том количестве, что попадались по дороге. Мужики: низкие, но кряжистые, жилистые, как правило, с сильно развитыми плечами и руками. У них еще и ладони у всех мозолистые, такое гримом не намажешь.

Но из тех, кто встречался нам на пути, когда меня волокли к церкви, мне были многие симпатичны вопреки их внешнему виду. Дело было в том, что я получал немало слов поддержки.

— Да оставь ты отрока! Илья! Мало ль серебра он принес тебе? — кричали вслед делегации с лжепопом и мной, почти обездвижимым.

— Отлучу! — периодически выкрикивал Илья, но люди продолжали бурчать и говорить нелицеприятные вещи вслед лжепопу.

Бурчали, говорили, но никто не делал попытки помочь мне. В то же время меня вели, как обычно ведут заключенных. Мои руки были вытянуты за спиной и постоянно ощущали давление, заставляя горбиться. Я пока не собирался вступать в противостояние, стараясь оценить последствия, но оставлять такое отношение к себе точно не буду. Еще поквитаемся.

*…………..*………….*

Мирон проскакал сто шагов в сторону военного лагеря князя, что располагался за воротами Берлады, и оглянулся вслед странной компании, которая уводила могучего высокого парня. Десятник еще немного сомневался в том, что это Владислав. В последний раз его видели чуть меньше двух лет назад и тогда отрок выглядел несколько иначе…

— Он? — спросил Мирон у Воисвета, самого старого воина в его десятке.

— Да это он, сын предателя Богояра. И я не знаю, как поступить. Супротив попа идти негоже, — Воисвет со вздохом развел руками.

— А я не ведаю! Никто еще не ведает, был ли Богояр предателем и кто тогда отправлял вестовых поведать князю Владимирко, что наш Иван Ростиславович сел в Галиче, — Чуть не выкрикнул Мирон. — К тому же князь сказал, что хочет его видеть!

— Не нужно было именем князя покрываться. Князь, мол, разберется, — отчитывал Воисил Мирона. — Кто ж князя без княжеского стола слушать станет? Может, только его дружина и все.

Эта тема была очень болезненной для всей дружины Ивана Ростиславовича. Почти два года назад галичские бояре и купцы запросили Ивана сесть за стол в Галиче, обещая, что станут крепки в своих клятвах верности новому князю, ну, а он, Иван Ростиславович, обещал поборы уменьшить. Да и имел права на галицской стол нынешний князь-изгой.

Но не срослось, и сын бывшего князя Перемышля, Иван, бежал от гнева Владимирко Галичского. То была не трусость. Дружина Владимирко сильно больше была, а галичане так и не помогли тому князю, которого сами же к себе и звали. Нельзя управлять теми, кто тебя предает сразу же при первой опасности.

— Ты же знаешь, что тогда не хватило времени Ивану Ростиславовичу, дабы собрать больше войска и дождаться помощи от киевского князя, укрепить стены Галича, — прошипел Мирон, который и слушать не хотел о поражении, а все случившееся списывал на промысел божий.

— Знаю, что Владимирко, уйдя из города с дружиной надолго, быстро развернулся и прибыл под стены своего же города. А мы отступили из Галича. А вот к Богояру вопросы есть… — припечатал Воисил. — Нету более никого, кто мог предать. Да и когда мы прорывались из Галича, соратники наши из сотни Богояра бились на стороне Владимирко.

— А самого Богояра не было! — настаивал на своем Мирон.

Могло сложится впечатление, что разговаривают или равные в своем статусе люди, или же простой воин старшей дружины, Воислав, указывает своему же командиру, нарушая наряд в дружине. Однако, таков был Воеслав — пожилой воин, немало повидавший, многомудрый. К его мнению прислушивались многие, даже старший сотник. А получать назначение Воеслав никогда не хотел, сообщая, что он лишь воин, того и хватит.

Для Мирона тема с предательством Богояра была сложна по многим причинам. Здесь и без женщины не обошлось, ну и сотник Богояр был ранее непосредственным командиром Мирона. И десятник сейчас испытывал бурю эмоций, противоречащих друг другу. Это была и ненависть, и признательность, желание убить и желание обнять и простить.

И все же Мирон верил в то, что сотник Богояр, не был виноват, значит, нужно помочь его сыну. Если сотник погиб, что весьма вероятно, то Мирон был готов принять опеку над сыном своего командира, пусть даже другие будут против. К тому же сейчас он выполнял приказ князя.

А еще была одна тайна у Мирона, его личная тайна, любил он мать Влада, Агату. Видел, как Богояр к ней плохо относится и тихо любил, о чем знала и женщина.

— Князь едет, — Воисвет первым заприметил полсотни ратников, которые приближались к площади, где уже закончилась агитация вступать в дружину к Ивану Ростиславовичу.

Старик Воисвет только притворялся пожилым и болезненным, на самом деле, его зрению могли позавидовать многие молодые воины, а его ловкость во владении топором могла бы соперничать с умениями самого князя. Старик никогда не стремился быть командиром, он вообще хотел бы сесть на землю, но и оставить Ивана Ростиславовича не мог, сдерживаемый клятвами, как на кресте православном, так и на капище Перуновом. Может, были еще какие причины, что не позволяло старику закончить свою карьеру воина.

— Князь, ты поговорил с Геркулом? Он с нами? — спросил Воисил у подскакавшего Ивана Ростиславовича.

Именно к этому сотнику, старому товарищу многих дружинников князя, отправился с поляны Иван Ростиславович, потому не видел, как уводят отрока, облик коего был знаком князю.

Князь лишь покачал в отрицании головой. Ему было неприятно понимать, что после того, как он лишился и Галича, и своего Звенигорода, в котором ранее сидел, не многие будут видеть в нем силу. Важно же попасть в дружину того князя, который на земле сидит, да кормит своих воинов не только походами, но и с земли. А еще семьи… Многие дружинники лишились своих семей, когда отправились за князем. Геркул, видимо, так не хотел.

— Мирон, сколь люда решили пойти за мной? — спросил князь, не спешиваясь, гарцуя на своем коне.

— Меней трех десятков, князь, и… — Мирон замялся.

— Ну же, Мирон, чай не девица в мужской мыльне, сказывай! — потребовал князь, находящийся не в самом лучшем расположении духа.

Город Берлада, как и его сельскохозяйственная округа и ряд небольших городков, управлялись Кругом. По сути, это были самые знатные купцы вольных земель, а также командиры самых больших отрядов берладников, свободных воинов. Нанять такие отряды считалось немалой удачей, умели здесь люди воевать. Вот только Берладе сейчас было не интересно вступать в новую междоусобицу. На их отряды и торговые поезда в отместку за активность берладников нападали половцы и черные клобуки, потому сумма, которую запросили берладники за свои услуги, была невозможной для Ивана Ростиславовича.

Вот и расстроился князь, что не получится хотя бы забрать свой Звенигород. Сто восемь воинов у Ивана Ростиславовича, это те, кто решил быть со своим князем до конца, кто не нарушил клятву, не загинул во время отчаянной атаки для прорыва кольца осады Галича. Прибавится к этому числу еще тридцать воинов — хорошо, пусть решительно это не изменит ситуацию.

— Ну же, Мирон! — потребовал Иван Ростиславович и в голове князя было уже немало раздражения.

— Сын Богояра, Владислав, он тут, — сказал Мирон.

Князь сверкнул молнией из своих голубых глаз. Казалось, что окладистая, постриженная борода Ивана Ростиславовича встопорщилась. Так князь гневался.

— Пошто имя предателя поминаешь при мне? — выкрикнул князь.

— Прости, князь, думал, что… — Мирону не дали договорить.

Князь потребовал все пересказать.

— За космы того попа привести ко мне! — вспылил князь.

После начались увещевания, просьбы смиловаться. Да и сам Иван Ростиславович понимал, что поспешил приказывать бить попа.

— Я приду на вечернюю службу в храм, там видно будет, — принял для себя компромиссное решение князь.

Иван Ростиславович пустил своего коня в голоп, уходя в степь порезвиться.

Следом за князем направились и другие воины. Только Мирон вновь собирался направиться в Берладу, ожидая прихода новых будущих воинов дружины Ивана Ростиславовича. На самом деле, просились не двадцать семь человек, а сильно больше. Но Мирону было сказано брать только самых-самых, у дружины были высокие требования, здесь собрались добрые воины.

— Иди, Воеслав, да приведи Влада! — приказал Мирон

— А князь? Не веришь, что он вызвалит? — усмехнулся Воисил.

— Я приказ дал тебе, ратник! — резко нахмурился десятник.

— Не кручинься, десятник, все правильно, по праву и справедливости, — сказал Воеслав и отправился на поиск того отрока, которого зовут Влад.

Забрать отрока из цепких рук настоятеля храма может оказаться непростым делом.

— А ты до конца разумеешь, для чего князю потребен Влад? Отрока не жалко? — спросил, уже уходя Воислав.

Глава 3

Берлада

15 апреля 1145 года

— Лена? Ты же должна была умереть, — сказал я девушке, которая в миг растворилась, превращаясь в белесую дымку.

Чувствую нахождение людей у себя за спиной, разворачиваюсь и вижу необычайно красивую женщину. Рядом с ней возвышающегося рослого, мужественного воина, обряженного в кольчугу и с ножом в руке.

— Агата, я не дозволю тебе осрамить меня. Убью каждого, кто посмотрит на тебя желанным взором, — кричал мужчина, размахивая ножом у заплаканных глаз женщины.

— Где ты? Я ищу тебя, — произнес Богояр, отвлекаясь от угроз моей матери.

Отец, это мой отец! Приходит узнавание и очередные два образа тают, оставляя на своих местах дымок, который необычайно быстро устремляется вверх, там, где небо…

Агата — это моя мать, она мозовшанка, ее отец привел себе в полон. В такую женщину нельзя не влюбиться. И отец просто помешался на ревности. А еще…

*…………….*……………*

Проснулся, или очнулся от того, что рядом со мной, связанным и даже с кляпом во рту, громко разговаривали два мужчины.

— Ты с глузду съехал, аль за дурня меня принял? — услышал я возмущение кого-то, кого не могу рассмотреть, так как руки связаны и я лежу лицом к деревянной стене, спиной к разговаривающим людям. — Какие десять гривен виры? С него, со Влада столь серебра? Он что, боярин какой, али руку тебе отрубил?

— А что ты хотел, мил человек? Глянь волот какой превеликий! Такого прокормить, это как семью на ноги поставить. А мы кормили, не отощал, чай, твой Влад, — этот голос я уже узнал.

Вторым спорщиком был Вершила.

— Купу он брал у меня в рост, — продолжал Вершила.

— А не позор ли христианину в рост давать? Да и видаки кто? Твои подельники? — не принял незнакомый мне человек доводы Вершилы.

— А ты ратник Воисвет не говори мне, что добро, что илжа и кривда. Тута, на земле Берлады своя правда, нам ярославово слово не едино, — продолжал противиться Вершила.

Более вникать в то, что говорят два спорщика я не стал. Руки-ноги затекли и частью болели, а частью онемели. Из-за нехватки сил, меня вырубило, а мои мучители видимо смекнули, что я буйны и решили по рукам-ногам связать.

Я все же подергал своими конечностями, чтобы понять насколько имею шансы выпутаться из веревок. Они были. Веревка не особо качественная, да и тот, кто меня вязал не такой и профессионал в этом деле. Однако, чтобы развязаться, мне нужно проявить изрядную активность, потерпеть боль и, скорее всего, быть обнаруженным. Без обличительных телодвижений не обойтись.

Я не мыслю, как реципиент, но кое-какие обрывки эмоций все же проступают, и это меня… удивляет. Вот передо мной, у изголовья, стоит крест. И я… нет тот человек, чье тело я захватил, боится этого креста. Набожность на уровне секты. Вот, наверное, правильно было бы с чем сравнить. И я в этой секте. Нет страха перед людьми, ни у меня, человека из будущего, ни у меня, человека из этого времени, явно средневековья. Скажи лжепоп Илья кого убить, но обоснуй, что этого хочет Бог, то я сделаю. И нет страха быть убитым, избитым, но есть страх перед крестом, который поставит передо мной Илья.

Я всерьез считаю, что в меня вселились бесы, ну или один бес. И вот этой службой, полной унижений и боли, я изгоняю из себя его. Жесть! Какой же уровень промывки мозгов! Сделать из большого и сильного парня раба, готового стерпеть все? Этот Илья, который священник, не божий человек, он монстр, раз получается подчинять сильных людей.

Я всегда уважал силу, даже хитрость, если она на войне или для благого дела. Но никода я не терпел манипуляторов, тех, кто подлостью, или какими психологическим уловками проникают в голову человека и копаются там.

И вот сейчас я смотрю на крест и уже улыбка посещает мое лицо. А чем меня могут остановить, если вот прямо сейчас я направлюсь к Илье и сломаю ему челюсть, так смеха ради? Он покажет мне крест? А я должен пасть ниц?

Всегда относился к вере с почтением, как известно, на войне не бывает атеистов. Но вера для меня это… Сакральное, то, чем нельзя манипулировать, что должно быть внутри и помогать, а не разрушать, унижать, убивать. И теперь я понимаю, что та вера, которую насаживает Илья, это только манипуляция для улучшения материального обеспечения манипулятора.

— Развяжи его! — потребовал человек, которого, как я понял, зовут Воисвет и он ратник.

— Ты не будешь здесь приказывать, ратник, тут божье место, — не стушевался Вершила.

— Ты Бога не поминай, нет тут его, — отвечал воин.

Уже ясно, что Воисил из дружины того князя, что прибыл в город, дабы пополнить свое воинство.

— За Бога говори с отцом Ильей. Мне до того дела нет, тут земля вольная. И я не стану развязывать. Принесешь десять гривен серебром, вот тогда и отдам, — Вершила был неуклонен. — Я в праве своем.

— Ты же понимаешь, что более он не будет покладистым, коли раз ударил, ударит и второй. Вона какой у тебя глаз заплывший, — усмехнулся Воисил. — Отдай за две гривны, более у меня и нет и не будет.

— Батагами отхожу, строптивость выбью. А за порушение обета… — Вершила не договорил, был перебит Воисилом.

— Да не тебе он обет давал, не тебе с него и спрашивать! Десяти гривен за него не дам, подумай, и приходи, когда второй глаз затечет! Не брал он у тебя купу под рост, никак не брал. Даже тут, в вольном граде вашем позор сие, жидовство, давать серебро в рост. Еще спросить бы с тебя, где его доброе оружие, кое-быть должно, да кони. Он же половцев побил? На коне приехал? Думай, Вершила! А я, коли было бы время, так круг городской собрал бы, чтобы спрашивать с тебя, — жестко говорил пожилой воин.

Послышались шаги, говорившие выходили из того помещения, где я валялся. Наверняка, это был Воислав, ушедший ни с чем.

И вообще… А десять гривен, это сколько? Память молчит. Нет, я не темный человек, историю учил и делал это добросовестно. Но имею смутное представление о нынешних ценах. Хотя… Была же история, что князь Ярослав Владимирович платил виру за человека и там было восемьдесят гривен за персону. Обидно, если честно, что за меня только десять и то, покупатель сдулся. Впрочем, еще нужно доказать свою значимость.

— Хех, — прилетел удар рядом со мной в стену.

Это, видимо, Вершила так эмоции проявляет. Но не решается, паразит, бить по мне. Надеюсь, что от страха передо мной, а не от того, что не хочет испортить «товар».

В этом времени за все можно откупиться, если я хоть чуточку понял период, куда попал. Убил человека? Сколько там, восемьдесят гривен и дело с концом? А сколько мне нужно будет оплатить, чтобы спалить здесь все, вместе с паразитами, такими, как Вершила? Наверное, дорого. Так что эмоциями не фонтанируем, а думаем.

— Вот же стервь… Жил бы и далее при храме, да обет свой исполнял. И серебро на тебя давали, когда прослушивали историю про половцев и работал зело справно. Нет жа, заговорил, образина! Ешо и око подбил! — причитал Вершила так же удаляясь.

Только я подумал, что этот мужик уже ушел, уже настроился на то, чтобы начать расшатывать веревки, как он, продолжая причитать, как я, оказывается, неблагодарный, вернулся.

— Сие вода святая, токмо сего дня освященная. ставлю у креста. Смотри, шелохнешься, скрынку разольешь, худо будет, что святая вода разлита. Да и сам обжечься можешь, коли бес из нутра полезет. Так что лежи тута, — сказал Вершила и, как я понял, с уверенностью, что нагнал на меня страхов, все-таки ушел.

Вот же гад. И сам же во все это, похоже верит… Мысль я не успел додумать, так как, оказывается я валяюсь в месте повышенной проходимости. В будущем рядом со мной могли бы какой Озон или Валберис открывать, уж больно много людей тут шастает. Только-только под мысли о людских суевериях начал расшатывать, причем небезуспешно, веревку, как еще кто-то пришел.

— Эй, слышишь меня? — прошептал звонкий голос.

Звонкий, но все же мужской голос, продолжал допытываться у меня состоянием. Всегда поражало вот это: «Ты спишь?» Ну если сплю, так не отвечу, а если не сплю и не отвечаю, так иди лесом, с тобой не хотят общаться. Так, нет, будут спрашивать, пока либо не разбудят, либо не получат в ответ грубость.

— Чего тебе? — спросил я, все еще пялясь в стену и рассматривая мох между бревнами, которым, видимо, забивали щели.

Еще раньше удалось грязную тряпку вынуть изо рта. Как бы при этом не опошлить ситуацию, но язык у меня оказался рабочим, при его помощи и вынул кляп. Еще бы минуты три-четыре, так и от веревок избавился. Правда что делать дальше есть только смутные представления. Но из этого состояния, хлева, к котором меня держат, нужно уходить, как, наверняка из города тоже. Эта локация оказалась ко мне не дружелюбной. Если есть люди, которые за меня просят, я о том Воисиле, или как там зовут мужика, голос которого я слышал, то нужно искать встречи с ним. А еще лучше вот прямо сейчас хоть что-то для себя прояснить.

— Ты енто, стало быть не Фомка, а Влад? — прозвучал очередной вопрос.

— Ты, стало быть, переверни меня, кабы разговор состоялся. Не привычно мне быть спиной к мужчинам, стало быть, — подражая стилю общения очередного гостя сказал я.

Меня перевернули и я увидел парнишку. Худощавый, явно не воинственного вида, в рясе. Если называть священников попами, то передо мной был, скорее, «попок», поп на минималках. И был бы он грозного вида, или хотя бы не такой тщедушный, я даже с еще до конца не развязанными руками смог бы огреть гостя хоть в пах, хоть в грудь, тем камнем, который уже успел перетащить и оставить у связанных рук. Кстати, о них!

— Руки! — потребовал я.

— Э, не, мил человек. Сперва уговор, опосля руки, — собеседник замахал в отрицании своими передними конечностями.

Опа, а мы с ним оказывается о чем-то договаривались? А как, на пальцах? Если я обет хранил?

Впрочем, я уже и не нуждался в его услугах. Наверное, слишком был уверен Вершила, что я испугаюсь креста с водой и даже не попытаюсь выпутаться, иначе как этими соображениями я подобные нелепые узлы я не могу объяснить. Бывшие мои путы, уже валялись рядом.

Резко хватаю дьячка за шею, двигаю его к себе, перехватываю руку и беру ее на слом, втыкая голову дьячка в то сено, на котором я только что лежал.

— Где я? Это первый вопрос. Отвечать быстро! — жестко говорил я.

Следовало сверить реальность и новую старую память реципиента.

— Град вольных людей Берлада, что у Дуная, — уже четко отвечал дьячок.

— Кто я? — спросил вновь я и даже сам поморщился.

Этот вопрос звучал ну очень странно. Так можно и статус юродивого заработать. А там и люди шарахаться начнут. Если такие людишки, как Вершила стороной станут обходить, так и хорошо, но мне же нужна социализация. Надолго ли я вот здесь? Не понятно, может это кома, но не столь важно. Важнее иное, нужно быть собой будь все происходящее даже плодом моего воображения. И жить и действовать так, как хотел жить. По справедливости, как я ее понимал.

Мне рассказали, кто я. При этом, парень не стал задавать вопросов про бесов или еще чего, чем, на самом деле, спасал свою жизнь. Начни он тут мне задвигать о том, что в меня бесы вселились, или еще какую ерунду, то мог и…

— Чего хочешь? — спросил я в нетерпении, между тем, не показывая вида, что мне больно от того, что расшатываю веревку.

— Уйти, — дьячок приблизился ко мне еще ближе, заставляя поморщиться. — Обрыдло мне все тут, уйти нужно.

Зубы он не чистил давно… Никогда! Все же привыкли мы, люди из будущего, когда или посторонних запахов нет, или все вокруг благоухает парфюмом. Здесь и сейчас так все «благоухало»… всеми ароматами Франции, той, средневековой, где ночные горшки на голову выливали. Я никогда неженкой не был и на войне какие только ароматы не испробуешь, но сейчас приходилось напрягаться.

— Хочешь идти, уходи! — сказал я.

— Не-е-е, — протяжно чуть ли не завыл дьячок, я, сбрасывая веревку с ног, чуточку сильнее нажал на руку. — Больно! Мне одному ходу нет. Сирого обидеть может каждый. А ты, Фомка… э-э… Влад, так тебя называл ратник князя Ивана. Ты сильный, вона и Вершила боится тебя и не знает, что делать нынче. Я сам слышал, как он того, ну когда Улку… того, ну я видел…

Мда… Собеседник мне попался прямо-таки златоуст. Так умеет рассказать, это, того… ни черта не понятно. Но пока он объяснял про романтик Улки и Вершилы, при этом краснея и бледнея, что даже в потемках было заметно изменение цвета лица, я успел избавиться от веревок на руках.

Итак, появился я тут более года назад. Пришел на коне, да еще и с заводным, а еще…

— И где это все? — перебил я рассказ парня.

— Так при храме и осталось, — отвечал рассказчик.

Виру он хочет? Вот же гад! Судя по рассказу, на мне было добра весьма и очень много. Оружие, доспехи, кони, может еще что. Но сейчас до правды не докопаюсь.

А что еще про меня рассказать, так и нечего. Пришел в город, стал молиться, от церкви далеко и не уходил и все молчал, все прощал. Я сам стоял на коленях и умолял Илью выгнать беса, помочь разобраться с тем, что со мной произошло и почему я тогда, с половцами… Я не говорил, я все это написал. Вот, значит грамотный, это мне в плюс. Долго мурыжил меня священник, все обхаживал, да словесными кружевами опутывал, проникая прямо в создание и деформируя уже надломленную психику.

Тогда и Улка и Вершило, да и священник Илья, стали откровенно издеваться надо мной. А все верил в то, что мои бесы покинут меня, что я проклятый, что все терпеть должен и тогда…

Вновь нахлынули воспоминания и опять разболелась голова. Но в этот раз я смог сдержаться и почти не показать вида. Вместе с тем, получалось отвести подозрения и доказать, что я есть я. Пришли мысле-образы, которыми я мог отвести подозрения в своей бесовской натуре.

— С тех пор на мне и уборка и дрова и скотину присматривать, — стал я дополнять рассказ… ясно в общем.

Рабство. Это было натуральное рабство. Вместе с тем, я прежний разгребал все дерьмо, не отвечал на унижения, мне приносили милостыню, когда Вершила и Улка рассказывали слезливые истории, побуждая людей нести еду. И за это меня кормили, и не так, чтобы хорошо, овсяная каша из зерен — основная еда.

— А как тебя зовут, убогий? — спросил я.

— Спиридоном кличе святой отец Илья, — я увидел проступившие слезы у парня. — Отпусти, я же и так все скажу, без утайки. Неча мне таиться от тебя, нам еще разом жить.

— Чего? — я опешил и даже отпустил руку дьячка. — Я жить с тобой не буду.

— И я не буду, я не энто… ну то самое… стало быть, — вновь стал мямлить Спиридон.

Спирик, Спирка… и все равно на ум приходит спирт. Наверное, я бы даже выпил чуток, было бы чего. Не любитель я этого дела, но повод-то какой! Отметить бы событие, что остался жив здоров.

С горем пополам я смог понять дьячка, как и выяснить чего он от меня хочет. Спирка разговаривал со мной, как с юродивым, неполноценным человеком. Ну а как иначе? Столько терпеть унижения и боли, отдать свое имущество запросто так? Да я и сам бы такого считал придурком. И сейчас, когда я явно другой, Спиридон не изменяет своего отношения ко мне. Ничего, еще изменит, если все-таки я решу, что нам, пусть и временно, пусть до калитки из города, но по пути.

Все достаточно просто: молодой парень возжелал сбежать с того места, которое считает тюрьмой. Он даже обвинил настоятеля церкви в том, что тот тайно ходит на капище некоему Чернобогу. И я ему в помощь, так как всякий обидит слабого, даже если он будет в рясе.

И вот этот Илья и обманщик и всяко греховный человек и не дает таланту Спиридона раскрыться. А вот он, Спирка, стало быть, умнейший человек, читать, писать и счету обученный, Книгу наизусть почти всю знает. Такому только дойти до стольного града Киева и в любой храм его возьмут на службу.

Кто же тебя похвалит, если не сам себя⁈

На самом деле, все это было увлекательно слушать, но из всего разговора я вычленил главное: в ближайший час сюда никто не придет, так как идет служба и его, Спиридона освободили от работы. Он прикинулся больным, ну а к таким тут жестоко относятся. Часто их и не лечат, а просто сторонятся, гадая: выживет, али нет. А парень решил, что у него появился шанс сбежать и податься в дружину к князю. Значит есть еще минут сорок, не меньше, чтобы сбежать.

— И на мечах ты дерешься? — удивился я.

— Не, я не дерусь вовсе. Ну ты же знаешь, я уже говорил тебе, — сказал Спирка.

— И на кой-ляд ты в дружине нужен? Или только дойти до Киева? Так они не станут брать попутчика, — удивился я, еще раз разглядывая щадящее телосложение парня. — Впрочем. Давай, выводи меня отсюда.

— И ты не убьешь Вершилу? — удивился Спиридон.

— Экий ты шустрый! — усмехнулся я. — А хочешь ты убить?

Парень замотал головой. Пацифист в рясе. Ну да, времечко тут, скорее всего не для тех, кто боится крови. Ну а насчет того, чтобы делиться своими соображениями и планами со Спиркой? Ну нет же, конечно. Я даже все еще не исключаю того, что он может быть засланным казачком. Вот я скажу, что да, собираюсь убивать, а тут из-за угла, опа… Ты попал, — статья «угроза жизни» и это стоит… ну пусть десять гривен… Нет, много, не хочется понимать, что всего угроза может стоить столько же, сколько и за меня хотели заплатить.

— Не задавай, Спирка дурацких вопросов, не получишь дурных ответов, — нравоучал я.

— Чудно ты молвишь! — отвечал дьячок, пристально рассматривая меня.

— Абы ты понял! А кто видел, что я отдал все свое Илье, настоятелю храма? — последовал очередной вопрос.

— Я! — сказал расстеряно Спирка.

Тихо, чтобы не сильно себя демаскировать, я рассмеялся. Тот еще у меня свидетель. А так получается, что никто и не видел, что я отдавал свое имущество, потому часть из него мог бы забрать, если и не все. Коней, хотя бы.

— Пошли за моими вещами! — сказал я.

Нужно уходить из этого города, не вижу ни одной значительной причины, чтобы оставаться и строить какую-то карьеру здесь. Буду входить в социум в других местах, где меня за дурачка принимать не будут. А еще… Вот такая вольница для меня, человека от государства, не приемлема. Я еще тот демократ-монархист.

И как так говорят китайцы? Большой путь начинается с первого ли? Я не китаец, потому скажу, что с первого шага. И первоочередное, что нужно: это выжить, осмотреться в более спокойной обстановке, а не когда тебя хотят то ли убить, то ли избить и не раз. И лучшим вариантом мне кажется войти в дружину, пусть и этого князя, что сейчас в городе. Каким бы я сильным и ловким не был, а это еще нужно проверять, один в поле не воин, особенно, когда это поле кишит всякими половцами или иными бандитами.

Спирка еще что-то говорил, но я задумался о своем. Мне назвали год, пусть и не от Рождества Христова, но моих знаний хватило, чтобы перевести в понятные цифры. На дворе 1145 год. Почему так, не знаю. Вообще задаваться вопросами о предназначении и причинах попаданчества, не следует: ответов не получу, а головную боль, точно приобрету. Но одно важно: Родина, она ведь во все времена остается ею же.

Что за год? Междоусобиц, причем всех со всеми. Вот с этого периода окончательно и складывается ситуация, когда каждый сам по себе, когда не могут прижать половцев, а набеги ляхов отражают только порубежные с ними княжества, как и походы булгар. Каждый сам за себя. Появляются вольницы, как в Новгороде, Киев берут раз в пять-шесть лет, а то и чаще и то разоряют войной, то так обкрадывают. Живут натуральным хозяйством… Тьма… Ведь под самым Римовом кричат: русичи под саблей половецкой [отрывок из произведения «Слово о полку Игореве»].

Скоро мы вышли из здания, которое было чем-то вроде хлева с заготовленным на зиму сеном. Никто нас не встречал, не охранял, наверное, была уверенность в крепости веревок, а еще больше в твердости моих суеверий. А может тут имело место быть элементарная расхлябанность, что во все времена неизменно сопровождает людей. Замечу, что не только русских людей.

В церкви пели и читали молитвы, было полным-полно людей, часть из которых стояли на улице под начинающимся дождем. Если верить Спиридону, так вот вся эта же братия после богослужения может отправится на капище, а упоминание любого языческого божка сопровождается тем, что у него просят прощения. Странное такое вот христианство. Наверно, с подобными же тенденциями католики боролись более радикальными методами, а тут двое, а то и троеверие.

Но задаваться вопросами веры начну позже. А пока в стойле я взял двух коней, продел уздцы, жаль не нашел только седла, и вывел животных. Спиридон уже стоял с какими-то тюками, которые перекинул через спину одного из коня и отправился прочь. Я, чуть задумавшись, все же решился и пошел в дом к священнику Илье. Спирка точно указал, где у настоятеля тайник, под двумя досками у каменной печки.

Все брать не стану, а только то, что посчитаю достаточно в качестве компенсации. Слитки… нет, даже не слитки, а продолговатые куски серебра с насечками на них — вот это и были гривны, десять штук которых я взял себе.

— Стой стервь! Куды купель медную потащил? — услышал я крик во дворе.

Сразу было понятно, что происходит. Спиридон «спиридонил» купель, тазик для крещения, у Ильи, да был раскрыт в своем злодеянии. Так что? Уходить и оставлять Спирку, по отношению к которому просыпалось чувство опеки, или встревать? Послушались глухие звуки, которые недвусмысленно сообщали, что Спирку бьют и уже ногами.

Этот мир жесток, не менее, может и более того, который я потерял. Нужно соответствовать. Ну, право словно, не тварь же я дрожащая, чтобы бежать от опасности. Что ж, руки-ноги уже послушны мне, пора и зубы показывать.

Глава 4

И что делать? Я имею ввиду, что делать со Спиркой, когда все-таки выпутаемся из ситуации? И вообще, кто из нас юродивый? Я, который обнес хату лжепопа, ни разу не попавшись на грабеже и уже спокойно собирающийся уходить, или Спиридон, который поднял шум? Ответ кроется в самом вопросе.

— Вот нужно мне все это? — сказал я и решительно вышел во двор.

Посмотрев с некоторой тоской на коней, что были привязаны у крыльца, я спустился с незамысловатого крыльца в три ступени, обошел срубной дом и предстал во всей красе. На меня не сразу обратили внимание, все же был вечер и от дневного света уже почти ничего не оставалось, лишь вдали, через кучные облака проступали проблемки от алеющего заката.

Но я увидел все, что было нужно. Четыре мужика остервенело били Спиридона и главным «ударником» был лжепоп Илья. Решение принято, но оно могло быть иным. Здесь и сейчас многое решается в моей жизни. Есть такое ощущение.

Вот прямо сейчас я мог выйти из дома, за которым особо никто и не смотрит, взять коней под уздцы и все — вольный, как ветер в Диком поле, обдувающий ягодицы половецкому хану. Но стоит ли разбрасываться теми, кто мог бы мне помочь освоиться в обществе? Да и, честно сказать, руки чесались до жути. И одна из качественных «чесалок» — это гнилые зубы Вершилы.

— И чего это вы, люди добрые, мальчонку забижаете? — сказал я, стараясь хоть в малом выдерживать стиль общения, которым, как мне кажется уже чуть проникся.

При этом я несколько забылся и о том, что сам в годах младше, скорее всего, Спиридона. Но по физическим показателями, да, он малец.

— Во те, Христос Спаситель, и ентот тут. Ты что, тать? Обворовать меня решил? Глянь, люд честной, колита у него моя! — кричал Илья, перестав лупить железякой на веревке лежащего без движения Спиридона.

Железяка, значит, это тут такое кадило.

— И сказал Христос: «А я говорю вам: если кто-то рубаху желает у тебя отсудить, пусть забирает и плащ», — вырвалась у меня фраза из Нового Завета.

О как, оказывается! А я подкованный в вере. Это хорошо.

— Бейте его! Бесовский он! — закричал Вершило, который встал рядом с лжепопом Ильей.

Я улыбнулся. Бить дьячка — это одно, а вот на меня нападать не спешили. Многие отворачивали глаза, но один взгляд, внимательный, жесткий, я почувствовал. За спинами толпы из человек сорока, которые высыпали из церкви посмотреть на избиение Спиридона, был кто-то, кто изучающе на меня смотрел и выжидал, не проявлял себя.

Я не экстрасенс какой, хотя от этого мира, где я очутился, можно было ожидать чего угодно, хоть и появления сверхспособностей. Но всегда чувствую взгляды, ощущаю интерес к себе. Может быть, это последствия пребывания на войне, или увлечения психологией, которую, наряду с большим количеством иных направлений и наук, стал самостоятельно изучать до подписания контракта. Я, словно зверь, чувствовал отношение к себе, вот Спиридон, он кажется безобидным, а тот взгляд, который продолжает меня прожигать, он опасный.

Кому ты дорогу перешел Владислав? Или это не враг?

— Кайся, грешник! — нашелся, наконец, лжепоп и направил на меня массивный, но грубо исполненный серебряный крест!

— Я ли грешник? — усмехнулся я, поглядывая на то, как сразу четыре человека пробуют обходить меня со всех сторон.

Илья несколько опешил, посмотрел на свой крест, на меня, на крест, вновь уставился на меня. Не работает, стало быть, оружие. А все потому, что в руках у лжеца.

Между тем, один из мужиков дернулся на меня, расставив руки, словно хотел обняться. Но вряд ли он решил наградить меня «обнимашками», скорее охватить, взять в тиски, чтобы дать другим возможность включиться в процесс избиения, моего большого тела.

Моя правая нога устремилась навстречу этому мужику. И он напоролся на боковой удар ноги. Вот только исполнение маваши-гери было болезненным и я поморщился.

Ногами бить — это хорошо, без них никуда, но бить неподготовленными ногами, с нерастянутыми мышцами, с не натренированными связками — это опасность и боль, которую я сейчас и ощущал.

Но рефлексировать и думать о том, как я составлю себе план тренировок, было некогда. Краем зрения увидев, что одного из четырех мужиков скрутило и он валяется на земле, корчиться от боли, я перевел взгляд на оставшихся троих. При этом контролировал, чтобы в драку не влез еще кто. Вопреки здравому смыслу, трое остальных не отступили, не задумались о последствиях, а скопом рванули на меня.

Первого мужика, который чуть вырвался вперед, бью прямым ударом руки в нос. Он временно дезориентирован, что даст мне возможность расправиться с остальными. Второго подсекаю ударом по коленям. Вновь использую ноги. Это у меня навязчивая идея теперь — надо и не надо использовать нижние конечности.

Делаю шаг назад, так как вижу, что не смогу уклониться от следующего удара третьего мужика, да и четвертый почти зашел за спину, а этого допускать нельзя. Так что ухожу назад и влево. И тут пролетает мимо камень. Еще один… Делаю шаг вперед, прямо прижимаясь всем телом к мужику, что решил меня проучить, бьют того лбом в лицо. Прикрываюсь телом потерявшегося бойца и в него прилетает камень. Замечаю в четырех-пяти метрах длинное полено, которое можно было бы назвать «оглоблей» и уже планирую, как доберусь до него. Толкаю обмякшего мужика, лицо которого начинает заливать кровь, на его же подельника и подскакиваю к третьему, ударяя его правым апперкотом. Вот же, кажется, костяшки на руках повредил, опухнет рука.

— Все, хватит! — приказал властный голос.

— А тебе, князь немочно повелевать тута, в вольном граде Берладе, — сказал лжепоп Илья.

Однако и он опустил руку с камнем, да и три мужика, которые явно уже направились на помощь своим почти побежденным товарищам, попятились. Словно прячась за сильным папкой, они зашли за спину Ильи, потеснив там, поскуливавшего, как избитая собака, Вершилу.

— Ты сын Богояра, Владислав? — спросил тот самый властный голос и я увидел вопрошающего.

Вот князь он и есть князь. Сразу виден статус, выделяется такой вот человек из толпы и даже возвышается над ней. Уже чего стоит блестящая, даже в сумраке пасмурного вечера, золотая гривна.

Если я правильно понял, а я уже понял немало, то эти времена — период Древней Руси и золото тут ну очень дорогой металл. А как иначе, если на Руси не добываемый⁈ Так что любое золото на человеке можно расценивать, как признак того, что перед тобой очень не простая личность.

— Чего молчишь, отрок? Сказывай, как есть! Богуяров сын? — требовал князь.

— Так выходит, — согласился я.

— Бежал чего от храма? Да пошто за сего сирого заступился? — продолжался допрос.

На возмущения Ильи, да и не только его, что князь Иван Ростиславович вообще не в праве тут, в Берладе, распоряжаться, уже мало обращалось внимания. Оказалось, что рядом с князем не меньше десятка воинов. Учитывая то, что они уже побрали свое оружие, намерения у этих бойцов могут быть вполне серьезными.

— Княже, дозволь! — к Ивану Ростиславу подошел какой-то мужик в кольчуге, и начал что-то шептать князю на ухо.

В потемках не распознал берладского сотника Геркула, который явно сейчас выказывал, что в случае чего, то за князя станет.

Видя, что я не спешу с ответом, затараторил Спирка. Кстати, этот паразит, подмял под свое худое тело медный таз, то есть купель, и не собирается с ним расставаться. Парень он, конечно, физически слабый, но, как видно, силы духа не занимать. Вцепился в купель и клещами не вытянешь.

— Илья до капища Чернобога ходит, а в доме ейном идалище стоит, под пятой доской от входа!

Вот, ей Богу, промолчал бы. Князь уже стал отсчитывать гривны, явно для того, чтобы меня выкупить, так как их было десять. Наверняка, Геркул предложил самый напрашивающийся вариант — выкуп меня. Неприятный, но вариант. Вот разошлись бы боком, я прошмыгнул бы к дому Ильи, забрал коней, да на выход. Все, поминай, как было! А сейчас начнется… Как я понял, обвинение в сторону Ильи было серьезным. Очень серьезным.

Как подсказывала память, тут, в Берладе, христианства может не меньше, чем в Киеве. Язычество презираемо большинством. Дело в том, что беглецы, будущие берладники, исповедовали кто Велеса, кто Перуна, иные так и Мокшу. Но при этом все, почти без исключения, были христианами. А еще относительная близость к империи Ромеев. Так что язычество тут серьезный грех, а не такой, как в иных местах. Кстати, реципиент был фанатиком христианской веры. И я сдерживал нарастающий порыв вцепиться я в глотку лжепопу.

— Так ли это? Прословлял ли Чернобога? — басовитым, раскатистым голосом спросил Геркул.

Этого вояку можно было назвать «Геркулесом»: высокий, рослый, с натруженными руками. Весьма вероятно, что именно так его и звали. Тут, в Берладе, пусть и говорят на русском языке, да и большинство людей похожи внешне на русских, такие вот типичные «рязанские лица», но всякого люда хватает. Со многих мест бегут люди, чтобы найти себе пристанище в Берладе. Так мне подсказывала память.

Вот Геркул иной, выделяется из общей массы людей: нос большой, с горбинкой, волосы иссиня черные, слегка кудрявые. Тут греком пахнет. Впрочем, пахнет тут немытыми телами, но, возможно и греческими.

— Сотник Геркул, да кому ты веришь? — дрожащими, демаскирующими, в миг пересохшими губами, спросил Илья.

— Сотник Геркул, то ваши дела, про Чернобога и все остальное. Но я заберу Спиридона и мы пойдем… Только свое добро еще заберу, которое Илья на хранение у меня брал, — сказал я, увидел, что лжепоп собирается что-то возражать

— А видоки есть, кто видел с чем ты пришел к отцу Илье? — спросил Геркул.

— Я видок, — обозвался Спирка и быстро пересказал все то, что мне говорил полчаса тому.

И то, как я приехал, что был в кольчуге, которую, кстати, Илья уже и продал, что двух коней добрых имел. Я не особо разбираюсь в лошадях, но, скорее всего, именно своих и собираюсь забирать. Еще два коня в стойле — явно клячи.

— Все видали, как я пришел в берладу с серебром и с конями? — выкрикнул я.

Люди, чтобы только откреститься от Ильи, готовы подтверждать что угодно. Запоздало даже пришла мысль, что могу так отжать у лжепопа и дом и даже церковь. А что, я Писание знаю, Спирка, уверен, тоже. Но это не мой путь, я так не смогу и от скуки завою на вторую седмицу. Удивительно, но я уже смиряюсь со своим положением, думаю, пусть и мало вводных данных, но с перспективой.

Между тем, я подошел к уже одиноко стоявшему лжепопу. Хотелось ударить, но я предложил сделку.

— А ты, Илья подумай. Может я заберу, что мне нужно, а Спиридон и скажет, что видел тебя на капище Чернобога, но и токмо то видал, что ты людей увещевал отказаться от поганства, да идолов топтал.

Не дурак все же этот Илья, далеко не дурак, понял, что к чему, сразу начал кивать и соглашаться с тем, что я могу забрать свое, чтобы только историю повернуть в себе на пользу. Знать бы еще, что именно мое. Но есть гривны, есть кони, вот это и заберу.

— А то, что кормил его, что… — начал было торговаться лжепоп, но тут его перебил уже князь.

— Возьми пять гривен за то, — сказал Иван Ростиславович и небрежно бросил пять серебряных пластин в грязь, что была перед Ильей.

Злой взгляд в мою сторону от любителя некоего Чернобога, волка в овечьей шкуре, вызывал у меня лишь улыбку. Вот так смотрят те, кто проиграл, кто сдается, отступает, но пытается злобой оправдать себя же перед собой же.

— Жди за огородой Берлады! — приказал мне князь.

— Иван… э… Ростиславович? Мальца возьму с собой, — сказал я, чем вызвал недовольство у князя, но тот, чем-то мотивированный кроме того, что я могу быть в дружине и раскидал четырех рослых мужиков, промолчал.

— Пошли, балласт! — сказал я, подымая Спирку.

— Балласт? — недоуменно спросил парень, вполне себе справляясь с тем, чтобы подняться и даже стряхнуть с себя особо большие прилипшие комья грязи.

Симулянт, да и только.

— Пусчай купель оставит! — потребовал Илья, уже несколько понурив голову под пронзительным взглядом сотника Геркула.

— Не оставлю я! На что она волхву Чернобога? — выкрикнул Спирка и я даже приложил правую ладонь к своей голове.

Вот же дурень. Уговор же есть, что Илью отмажем от жесткого обвинения, чтобы спокойно уйти, так нет же, ляпнул Спиридон и сейчас может все по новой закрутиться, а у меня правая кисть набухает, пришиб ее.

— Уйдите, окаемы! — вызверился князь и к нам со Спиркой подбежал немолодой воин с потрепанной кольчуге.

— А ну, ходь от сель! Нынче князь взялся оборонить вас, но он и передумать может, — причитал умудренный сединами воин, подталкивая нас со Спиридоном прочь.

— Воисил? — уточнил я, узнавая голос.

— Он, то бишь я. Давай, отрок, выходи из града, да ентого забирай. Нынче стражников из нашей дружины поставили сторожить, выпустят без хлопот, — сказал очень смутно вспоминаемый ратник.

*…………*………….*

Князь без княжества, Иван Ростиславович, еще немного поговорил с сотником Геркулом и отправился к себе. Геркул был личным должником князя, ему и следует уладить все нелепости, которые тут произошли. Тем более, что сам Геркул отказался пока присоединяться к Ивану Ростиславовичу, от того спешил хоть как угодить, чтобы князь в иной раз не забыл про сотника. Мол, семья у сотника, а ему ходить по земле и притулка своего искать не с руки. Нет, вот освоится Иван Ростиславович где-нибудь, так чтобы хотя бы семью было куда привезти, вот и пойдет Геркул служить Ивану, хоть бы тот и вовсе подался в наемные князья.

По совести, то те три десятка воинов, которые нынче прибились к дружине бывшего Звенигородского князя, это так… слабые они. А вот из сотни Геркула можно было сделать добрых воинов, там есть уже очень опытные бойцы.

Но не проблемы комплектования своей дружины именно сейчас беспокоили Ивана Ростиславовича, он жаждал мести. Был один у него, как считал князь, друг, Богояр. Был, да предал князя. И говорили же многие, тот же старик Воисил, что Богояр впадает в безумства, что он не надежный. Но не верилось и вот так получилось, что зря людей мудрых не послушал.

Когда Иван Ростиславович был призван горожанами Галича на княжения, у него было четыре сотни ратников и могло быть еще больше, если бы он призвал всех своих людей из Звенигорода, что недалече от Галича [не путать с московским Звенигородом]. Четыре сотни — это и не много и уж точно не мало. Такие дружины имели некоторые сильные князья. Можно было защитить город, если, как это было обещано, и сами жители помогли. Но…

Богояр отправился, якобы за остатками дружины Ивана Ростиславовича и вернулся уже в составе дружины Владимирко. Тогда обманом выманили Ивана из Галича, сам же Богояр и выманил, обещая, что нападет на Владимирко в стане его и убьет галичского князя, у него же в шатре. А случилось так, что Ивана Ростиславовича ждали. Насилу он вырвался, много добрых воинов полегло, чтобы Иван убежал из Галича.

— Мирон, ты ведаешь Богояра не горше моего. Он придет за сыном? — задумчиво спросил своего десятника Иван Ростиславович, когда уже возвращался в лагерь, расположенный за стенами города Берлады.

— Князь, ты хочешь словить Богояра на живца? — догадался Мирон.

Иван Ростиславович ничего не отвечал, не должен он отчитываться, пусть и перед тем десятником, кто заслужил доверие.

— Не губи, мальчонку, князь, верой и правдой отслужу, но не губи! — попросил Мирон.

— Агата просила за сына? — догадался князь.

Вот здесь позволил себе промолчать Мирон. Да, он был тем, из-за кого, возможно, и умерла Агата. Мирон, будучи младше этой красивейшей и статной женщины, влюбился в нее и тогда, одурманенный неведомым чувством, не давал проходу Агате. Вот Богояр и приревновал ее. А после… Агата, знала, или предчувствовала, что дни ее подходят к концу, вот и попросила присмотреть, если что, за Владиславом. А он и не усмотрел. Да и только сейчас Мирон удостоверился, что это тот самый сын Агаты.

— А что, князь, лихо разбросал отрок мужей? — решил сменить тему разговора Мирон.

— Лихо, но где ты там мужей видывал? Так, слабосилки, — улыбнулся князь.

*…………*………….*

Галичский князь Володимирко стоял на стенах своего детинца и озирался на просторы Ополья. Удачное место было выбрано предками для строительства города. Все тут есть для того, чтобы жить и для того, чтобы не опасаться за свою жизнь. Кочевья половцев далеко, даже черные клобуки сюда не захаживают, чтобы пограбить, но иногда прибывают, чтобы торговать. Тут же есть возможности, чтобы вести торг с венграми и ляхами. Остается только жить и богатеть.

Но тишь и благодать оказались лишь кажущимися. Город бурлил изнутри, не для всех Володимирко был любимым князем. Бояре и купцы решили, что для них будет выгоднее поставить на галичский стол сговорчивого Ивана Ростиславовича, князя, который бы не вмешивался в дела торговли и не вводил новые подати.

До сих пор то и дело, но слышится плачь вдов и сестер, которые лишились своих мужей и братьев в том бунте. А нечего было идти против своего князя. Володимирко залил кровью Галич после того, как город посмел ему противиться. Теперь половина всех купцов и бояр либо сбежала из Галича и нынче ищет себе пристанища, либо была перебита.

Князь Галича хотел еще казнить главу своей дружины Дмитра, за то, что тот дал уйти врагу Ивану Ростиславовичу и большей части его дружины. Но после передумал это делать. Дружина — это сейчас почти что единственное, на что мог опереться Володимирко. Его гридни и ратники нынче обогатились, именно к ним перешла большая часть имущества казненных или сбежавших бояр и купцов.

Среди дружинников Володимирко были и те, благодаря которым князь смог вернуть себе город. Сотник из дружины Ивана Ростиславовича, Богояр, послал своих людей, чтобы нагнали Володимирко, который отправился на долгую охоту. Вот они и вернули его. Иван не успел освоиться в городе, даже подтянуть все свои силы в Галич, потому и сопротивление было отчаянным, но недолгим и Володимирко ворвался в свой же город, а Иван вырвался из него.

— Князь! — Богояр поклонился своему нынешнему нанимателю.

Володимирко любил решать все вопросы на воздухе, вне помещений. И это несмотря на то, что князь был в таком достатке, что мог весь день и ночь освещать свои хоромы восковыми свечами, такими недешевыми. Но все эти свечи чадили и у князя то и дело, но болела голова. А вот тут, обозревая просторы и вдыхая свежий воздух, даже думается лучше.

— Пришел? — констатировал факт князь, небрежно повернувшись к Богояру.

Володимирко был из тех князей, кто старается свою честь беречь, правда имея странное понятие о честности. Потому общение с явным предателем, пусть и предавшим врага князя, всегда было небрежным, если даже не презрительным. Богояра же это не смущало. Он получил свои солеварни, с которых уже имеет большой доход, а так же князь дозволил ему временно кормиться с двух деревушек. И пока такие вот прибыльные подарки поступают, Богояр готов служить.

— Михаил, ты уже слышал, что враг мой отправился к беззаконникам к Дунаю? — спросил князь, обращаясь к сотнику по его христианскому имени.

— Да, князь, слышал, это мои люди сообщили. У меня есть свой человек в дружине Ивана, — несколько горделиво отвечал Богояр.

Князь сморщился. Еще одно напоминание, почему Володимирко приходится быть благодарному этому сотнику. Теперь князь знает о всех, или почти всех, перемещениях Ивана Ростиславовича.

— Почему твой человек не лишит Ивана живота его и дело с концом? — спросил Володимирко.

Странное было у князя понимание чести, когда он был готов отдать приказ ударить исподтишка, но презирал тех, кто будет это исполнять.

— К Ивану не так просто подступиться. А коли не сладится, так не будет моего человека при беглом князе, — объяснял Богояр под одобрительную ухмылку князя.

— То добро, что ты все разумеешь. Но есть у меня дело до тебя. Отправляйся в Киев, опереди Ивана. Пусть примет мои дары великий киевский князь Всеволод Ольгович, — приказывал князь.

Теперь настало время поморщиться уже Богояру. Сотник сам принимал участие в походе простив Всеволода, когда тот поднял мятеж против киевского князя Ярополка. Тогда стены Чернигова выстояли и не дали войти коалиции и Всеволод выжил, уже после смерти Ярополка заняв-таки вожделенный Киев.

— А простил князь киевский то, что против его воевали? — решил все же уточнить Богояр.

— То, что было, все быльем поросло, да и я не был в походе, а ты волю исполнял и даже не мою. Так что спросу с тебя не будет. А вот дары славные, токмо соли Всеволоду сто пудов отправлю, — сказал Володимирко и сделал вид, что потерял интерес к сотнику.

Богояр поклонился и пошел к лестнице, чтобы спуститься со стены детинца. Он все понимал, уже чувствовал, что лишний тут, не хочет князь видеть рядом с собой предателя, пусть и предательство было против врага князя Галича. Но пока столько серебра приносят дары от князя, Богояр продолжал служить.

Ничего у сотника не осталось, всего лишился. Жену приревновал и… сам, своими же руками. После жил ради сына, учил его на славу и воинским премудростям и даже в церковь отдавал, чтобы грамоте научили. Перед тем, как совершить предательство, Богояр отправил своего сына из Галича и после не было ни каких сведений о нахождении Владислава. А торговый поезд, в котором был пристроен сын, не добрался до Торческа. Говорят, что половцы напали, но это могли быть и черные клобуки, лихие люди, которых так же хватает в лесах вдоль речных путей.

Более всего, Богояр хотел бы увидеть своего сына, или хотя бы узнать о его судьбе. Для кого еще все те богатства, что он награбил и приобрел в дары от князя Володимирко? И поездка в Киев может быть полезной, чтобы что-то узнать. По крайней, известны орды половцев, которые кочуют в тех краях, где был ограблен поезд из Галича. Это орда хана Акума. В Киеве часто пребывают представители половецких орд, бывает так, что получается выкупить своего родственника.

Так что в Киев. И главная цель — это узнать о сыне, а не выполнить поручение князя Владимира.

Богояр выходил от князя в несколько приподнятом настроении. Великий князь мог и лукавить, но все же и дары принял и свою позицию относительно Галича высказал. Не станет Всеволод Ольгович Киевский потакать амбициям князя Ивана Ростиславовича, если тот решится просить помощи у Киева. А что остается беглецу? Богояр не смог простить обиду, которую таил на Ивана Ростиславовича. Там было и то, что князь не назначил сотника старшим сотником, что лучший надел земли Иван под Звенигородом отдал Боромиру, главному сопернику Богояра. Было еще немало мелочных обид, которые ложились на сложный характер сотника тяжким бременем. Так что найти, чем оправдать свое предательство, у Богояра хватало.

— Сотник, пришло послание от твоего человека в стане Ивана Ростиславовича… — начал было докладывать десятник Богояра, но замялся.

Во дворе великокняжеского подворья было людно. Молодой парень засмотрелся на девицу с русой, плотной косой.

— Ну же? — потребовал сотник, приводя в чувство недавно назначенного десятником молодого воина.

— Иван Ростиславович идет в Киев, — десятник поймал взгляд своего наставника и командира. — Мы уходим?

— Мы остаемся! — жестко припечатал сотник. — Пора высказать все. А еще я повинен сам увидеть, как Иван, не заполучив помощи у великого князя, станет изгоем.

Глава 5

Только придя в лагерь дружины князя Ивана Ростиславовича я ощутил зверский голод. Отчего-то ранее не думал о еде, лишь пил, а сейчас… Я даже с некоторым интересом посматривал на Спирку, все же находя его слишком костлявым.

Шутка, конечно. И в декорациях средневековья, в котором я очутился, такие шутки не столь и веселы.

— Спирка, а Спирка, я вот думаю, если ты меч возьмешь, он тебя не перевесит — хмыкнул я.

Спирка, что-то обиженно пробурчал себе под нос.

— Ну смелее! Не слышу! — сказал я.

— А твое седалище такое толстое, что и в брони не поместится, — скороговоркой выкрикнул Спиридон и уже приготовился убегать.

— Я голодный, Спирка, очень голодный, так что лучше беги! — сказал я и наиграно оскалился.

И он побежал. Наивный средневековый дьячок.

Но кормить меня, действительно, не собирались, а распаковывать узлы, которые собирал Спиридон, и откуда доносились, еще больше распыляющие, аппетит ароматы, не хотелось. Оттуда еще что-то позвякивало, постукивало, и нужно вначале прояснить, чего такого спер дьячок у лжепопа Ильи, или даже из церкви прежде чем распаковывать тюки. Мало ли, обнаружиться нечто ценное, и кто-то узнает об этом, так после придется отбиваться от «дедов».

Вот интересно, а есть в дружине дедовщина? Наверное, что-то подобное должно быть. Или нет, и тут военное братство? Впрочем, там, где каждый воин постоянно с оружием в руках особо не поозорничаешь. Да чего там воин. В Берладе и ремесленники ходят с топорами. Хотя, как я успел понять, поголовного смертоубийства все же не происходит и какой-никакой, но закон на русских землях существует. Кому же хочется отдавать от двадцати до восьмидесяти гривен за то, что покалечил, или убил человека?

Если дедовщина, или ее нет, мне сие пока не известно. Я недавший клятву и для некоторых, может и для многих. Данный факт является очень даже важным. А для меня подобное создает проблемы в коммуникации. Если в обществе самых молодых воинов еще есть общение, то с другими, в такой роскоши отказано.

И что делать? Ну не подходить же, не бить в нос, а после, любуясь, как стекает кровь с улыбкой говорить:

— Давай поговорим.

Но из всего можно выживать и полезное. Если меня не замечают, то и хорошо, а еще лучше, что у меня острый слух и я слышу многие разговоры. А порой можно нарваться на весьма важные для меня темы.

— Продай шелом за две гривны, — говорил один ратник другому.

— А есть иное? — отвечал ему собеседник.

И вот только тогда, когда удавалось одним ухом слушать разговоры в дружине, у меня появилось хоть какое понимание в здешней финансовой системе. Вернее ее почти отсутствии.

Гривна… она вроде как дорогая, не особо распространенная, потому как это средство накопления и покупки чего-то значимого. Как по мнению человека из будущего — хрень еще та. Хрень — это еще и то, что в качестве денег принимаются и шиферные пляслица, стеклянные бусы, пусть последние и реже, чем двумя веками ранее. И ладно, что меховые шкурки, так индийские ракушки каури даже можно было использовать в качестве денег. У меня вообще сложилось впечатление, что можно создать свои деньги и стать своего рода Резервным Фондом Руси.

— Ногаты есть! — радостно, будто вспомнил, выкрикнул тот, кто хочет купить шелом.

— Куда они мне? Лучше уже кунами дай, — раздосадовано отвечал обладатель лишнего шлема.

Итак, выходит, что гривна состоит из кун. По сути, это часть гривны. А ногаты? Есть еще и сребреники. Вот и новый килобайт информации и я понимаю, что это все названия старых монет, которые, как подсказывал архив данных, распаковывающийся в голове, все больше уходили в небытие. Ну так уже больше века, как нет поступлений серебра от арабов. Не понятно только, что там в Европе, почему оттуда нет притока денег. Или Византия? Там же вряд ли будут пользоваться массивными слитками серебра.

Кстати, и гривны бывают разные. Потому, когда какой-то ушлый ратник Ивана Ростиславовича предложил мне продать одного из своих коней за семь гривен. Я лишь небрежно спросил каких именно гривен и отказался. Киевские гривны были меньше весом. Впрочем, и за новгородские гривны не отдал бы. Сразу было понятно, что цена за таких зверей сильно занижена. Но даже это говорило, что те десять гривен, тоже ромбовидные киевские слитки, что я взял у лжепопа, внушительная сумма.

— Ты чего тут ухо нагрел? Ась? — недоуменно спрашивал один из участников торговой сделки.

Я не сразу понял, что обращаются ко мне, заметив, что я торг слушаю. Был в своих мыслях. В прошлой жизни приходилось побывать заграницей, причем, как с автоматом, так и без него, а с туристическим аудиогидом. Но во всех случаях я прежде всего смотрел на два обстоятельства: что там с деньгами и что там… Ха, обманул сам себя же. Не два, а три. К деньгам прибавляю еду и девушек. Но, прежде всего, деньги. Это чтобы понять из стоимость, иначе в чужой валюте спустить можно немало.

— Ась? Молчишь- то чего? Снова немым сделался? — сказал обладатель шелома и рассмеялся.

— А коли нос в кровь тебе разобью? — оскалился я.

Смеяться надо мной можно в исключительных случаях и только когда мне и самому смешно. Ратник что-то себе пробурчал под нос, а я, подчерпнув всю нужную информацию, побрел к себе, то есть в то место, где располагается наш десяток. Я и в прошлой жизни не особо углублялся в финансовые тонкости, довольствуясь лишь отговоркой историков, что наступил «безмонетный период».

— Отрок! Погодь! — кричали мне в след. — А коня продашь, али как?

И это уже стало, как сказали бы в будущем, мемом «Предложи Владу купить его коня».

Слушать умею, уже уяснил, что моих коней продавать меньше чем за тридцать пять гривен, это сильно продешевить. Но нет никого, кто не предложил бы торг. Хоть напиши на бумаге: «Не продается». Ах, да, бумаги нет. Тут и бересты нет. Так что приходится терпеть такое неудобство.

— Обойдешься, — бросил я через плечо, не оборачиваясь.

А кони у меня, действительно, хорошие. Это мнение и окружающих, которые так и норовят кинуть оценивающий взгляд на лошадок, ну и моя память об этом говорит. Воисил объяснил, что не смотря на то, что кони не по моему статусу, пока я не в лагере дружины, так и вовсе покушаться на мою собственность не должны. Но после многое зависит от слова князя. Если не упомянет о конях, то их могут пробовать отжать, ну а примет Иван Ростиславович решение, так и будет и все подчиняться.

Что-то такое, по мере рассказа Воисила, всплывало и в моей голове. Память накатывает, словно морские волны в безветрие, по чуть-чуть и с перерывами. И, да, я уже не могу, да и не стараюсь, разграничивать личности. Создается нечто новое… Держись средневековый мир, нынче еще тот раздражитель мироустройства рождается!

Надеюсь, что именно так и будет, потому что карьера одного из дружинников отвергнутого князя — это не предел моих устремлений. Но и в ратниках походить нужно. Осмотреться, найти варианты, да и понять, что вообще можно сделать с этой Россией, Русью.

А то, что делать что-то нужно, факт. Ну не смогу я жить и наблюдать, как Россия, будь в каком времени, но Моя Россия, катится в пропасть. Монголы… Подготовить бы мое Отечество к тому, что поддать ветерку меж ягодиц этим степнякам. Германцы… Они же прямо сейчас устраивают геноцид нашим соплеменникам-славян.

От буйства мыслей начала болеть голова и я решил, что можно немного повременить с тем, чтобы составлять план «как изменить мир». Нужно лишь добавить, что мечты должны быть либо безумными, либо нереальными, иначе это просто планы на завтра.

Я сидел на окраине лагеря князя и смотрел вдаль. Красиво, ничего не скажешь. Красота здешняя, это катарсис для человека из будущего, который знает, что полюбуется вот этим всем, получит удовольствие, а после поедет домой, в теплую постель, с ванной, унитазом, мультиварками и с интернетом, где можно заказать хоть еду, хоть собеседника, скорее, собеседницу.

А вот так, когда нет вех благ цивилизации, эти нетронутые пролески, начинающаяся степь, заболоченные заводи, речушки — это проблема. Если жить посреди такой вот «красоты», то она уже не кажется притягательной, а становится даже неприятной, ибо тебе идти через заросшие леса, или переходить в броды реки. Дорог нет, заправок со всяким фастфудом, не найти, в комфортном автомобиле за два часа двести километров не проедешь. Так что нужно принимать реальность, настраиваться на…

— Где он? Где сын того татя? — крик со стороны центра лагеря выбил меня из размышлений.

Я насторожился и передвинул на поясе чехол с ножом поудобнее. Нынче это мое единственное оружие, но при правильном подходе и навыках нож становится очень действенным аргументом в любом споре. А то, что назревает спор и речь идет обо мне, уже понятно. Проверить бы еще свои навыки, насколько получается работать в новом теле. Опыт показывал, что одного понимания, как правильно бить, маловато, нужно еще и мышцы со связками подготовить к нанесению ударов.

— Убить его потребно, и делов! — не унимался мужик.

Я привстал, чтобы рассмотреть, что происходит. Два моих знакомых, которые и сопровождали меня в лагерь, десятник Мирон и пожилой воин Воисил, сдерживали рослого дружинника, экипированного не хуже, чем Мирон, от чего можно сказать, что он либо десятник, либо уважаемый воин. Уже то, что на поясе у этого воина был меч в разукрашенных ножнах, с цветастым камнем в навершие, говорил в пользу некоторого, далеко не самого низкого статуса.

— Фомка… фу ты, Владка, то по твою душу пришли? — спросил Спиридон, так же всполошившийся от криков.

— Еще раз назовешь меня Владкой, нос откушу! — сказал я и Спирка обеими руками схватился за свой курносый нос.

— Нелюдь! Кто же людей-то ест? — несколько испуганно спросил дьячок.

Я не отвечал, а изготовился к бою, вынимая нож из чехла и делая два шага к увесистой палке, лишь немного недотягивающей до гордого названия «оглобля», использовать которую можно было бы при определенной картине боя. Вот только, против меча… Правда, спешно идущий ко мне ратник не извлек свой клинок. Отчего и я решил спрятать нож. Если в рукопашную придется отбиваться, так и лучше. Тут, как мне кажется, я имею немалые шансы. Местный кулачный бой не выдерживал критики. Вместе с тем, слабое развитие этого направления давало преимущество человеку, который имел понятие о развитых системах единоборств. Я понятие имел.

— Что очи свои нахмурил, окаем? — спросил, приблизившись ко мне воин.

Сделал себе зарубку в памяти спросить у Спирки о значении явного оскорбления «окаем». Если это слишком унизительно, как обзывание представителем нетрадиционной ориентации, то нужно бить сразу и так, чтобы не взирая на последствия. Есть такие оскорбления, на которые нужно отвечать вопреки даже здравому смыслу.

— Отчий родитель твой предал нас, а ты в дружину идешь? — пусть и повышенным тоном, но, видимо, не так решительно воин был настроен обострять ситуацию, как это выглядело на первый взгляд.

— Сын за отца в ответе? Или я сам по себе, а отец сам? — спокойно отвечал я на выпады мужика.

— Еще как в ответе. Ты коня мне должен. Я по воле твоего родителя и дома доброго лишился, и семью свою оставил в Звенигороде. И некуда им нынче приехать. Так что коня отдашь! А, нет, так до твоей клятвы дружинной пороть буду кожный день, — не успокаивался воин.

— Попробуй забери, — я изогнул бровь.

Собеседник аж глаза выпучил и потянулся к мечу. Я тоже напрягся, готовясь к драке.

— Вышата, не дури, то князь решил. Иван Ростиславович не пожалует, коли ты Влада забижать станешь, — сказал Мирон, оказавшийся рядом со мной и даже чуть впереди, словно прикрывая своим телом.

Интересная ситуация вырисовывалась. Это чего так десятник за меня встал, да еще против своего же соратника по дружине? Кто я ему, чтобы ссориться со своим? При этом Вышата ну явно кто-то из командиров.

— Уйди, Мирон. Не до смерти, но проучу сына предателя Богояра. Я в своем праве. Он новиком станет? Вот нынче же и науку преподам, — сказал тот, которого назвали Вышатой.

Мужик он был высокий, может только в малом уступал мне в росте. Выглядел достаточно по-спортивному, а выверенные движения подсказывали, что передо мной неплохой фехтовальщик. Какие-то более слаженные, четкие движения свойственные людям с навыком боя на мечах, уже получилось сравнить. Вышата ухмылялся и всячески демонстрировал свое превосходство.

Он посматривал на коней и чуть ли не облизывался. Такие холеные лошадки в любой конюшне не затерялись бы. Но пока забрать у меня коней силой — это прямое воровство. Угрозами заставить отдать, или обманом, вот это пожалуйста, никто ничего не скажет против. И все же мне до конца не понятна мотивация Вышаты: то ли он задирает меня, действительно, из-за отца, то ли отыгрывает роль, чтобы попробовать отжать коня.

Я понимал, что обладаю тем, чем владеть, по мнению некоторых людишек, недостоин. И тут обвинения в том, что мой отец предатель, все же имеют лишь вторичное значение. Как и всегда, во все года, людьми двигает жажда наживы.

— Отойди, Мирон! — сказал Воисил, стоявший чуть в стороне. — Не гоже тебе спрочаться с полусотником. Пусть науку даст отроку, чай не убудет с него от синего пятна под оком.

Вышата с одобрением посмотрел на Воисила, у которого глаза были, как у купца, который хитростью смог облапошить своего же собрата. Хотя, как там смотрят купцы? Я с ними еще не общался.

— А ты, Вышата, не сочти за бесчестие, но скинь зброю и брони. Вот так и проучи мальца, — сказал пожилой воин, усмехнувшись в свою почти седую бороду.

Полусотник, не сразу стал раздеваться и скидывать пояс с мечом, посмотрел на меня, такого «мальца». Я уже понял, что ростом и статями выделялся не просто более, чем среднестатистический человек этого времени, а может и выдающимися. Стал мне понятен и замысел Воисила. Он видел, как я раскидал мужиков у церкви, вот и вывел полусотника на такой вот поединок.

— Воисил, а поруганием устоев дружины не будет то, что мы биться станем? — я решил уточнить этот момент, так как не хотелось из-за одного удара оказаться изгоем и, весьма вероятно, нищим изгоем.

— Не, вы же без зброи! — прямо-таки возмутился Воисил моей дремучести. — То баловство одно, на кулаках выходить. Да и ты не в дружине, Вышата сам вызвался, так что и виру платить не нужно.

— Ну, изверг татевый, иди сюда, — Вышата хлопнул в ладоши и оскалился, после посмотрел на Воисила. — А ты, старый, помалкивай! Мы с тобой собраты по оружию, но не ты с ним. Помни сие!

Между тем, мой соперник уже изготовился, призывно замахал руками, приглашая начинать. Медленно, вычерчивая круг, я стал приближаться к полусотнику. Он провожал меня внимательным взглядом, было понятно, что к драке этот воин не относится спустя рукава, видит во мне противника.

Вышата делает шаг и показывает, что будет бить правой рукой, но это лишь замах, между тем я делаю шаг назад. Уже хорошо, понятно, что полусотник обладает отличной реакцией и быстротой, можно уже предполагать, что от него ждать. Делаю шаг влево и так же замахиваюсь, не произведя удар. Дергается уже Вышата. Это было важно — показать, что я не робею и в игру «напугай соперника» можно играть вдвоем. А еще вот такой, несколько неуважительный жест и ухмылка от меня, вроде бы, как юноши, должна была разозлить Вышату. Ну а кто злой, тот чаще всего опрометчивый.

Полусотник делает два шага ко мне навстречу, заводит руку под замах, я не делаю шаг назад, что более всего напрашивалось, чтобы уйти от удара. Ныряю под пролетающую руку соперника, вплотную приближаюсь к нему. Захватываю туловище Вышаты, рывком приподымаю мужика, затягиваю его на себя и… твою мать, больно же… больно мне!

Глава 6

Лежим оба рядом и я не могу подняться, и полусотник, наверное, тоже, или же он наслаждается видом проплывающих облаков. Мое тело не предназначено для таких вывертов и приемов, как бросок прогибом. Надеюсь, что произошло только незначительное, временное, защемление нерва, только бы не посыпался позвоночник.

Тренировки. Срочно нужно заняться собой. Есть сила, такая, богатырская, природная, что подковы на раз могу гнуть. Реципиент ранее, бывало, так развлекался. Справедливости ради тут, в этом мире и подковы иные, даже формой, они треугольником, да и металл, из которого они сделали слишком хлипкий.

Вместе с тем, есть у меня понимание, что делать и даже некоторый автоматизм принятия решений, но нет подготовки, растяжки, готовых к напряжению мышц. Вот и получился конфуз. Вроде как и победил, знатно воткнул Вышату, вот только, мой соперник уже встает, а я лишь начинаю чувствовать, что немного отхожу, но подниматься пока не буду, подожду, когда большей частью боль не отступит. Все-таки это, скорее всего, связки. Нужно быть аккуратнее.

— В круг, я буду просить князя о круге, — хрипя говорил Вышата.

— Акстить, полусотник. Ну как же в круг, коли отрок не обучен, токмо что силой его Батька и наделил, — сказал Воисил.

Еще одна зарубка про то, кто этот Батька. Прозвучало так, что вряд ли имелось в виду то, то это мой папаша.

— Сочтемся! А конь… Все равно будет моим. Вон тот чернявый, он мой. Об том уже все в дружине ведают, — буркнул Вышата и пошел прочь.

Побитой собакой он не выглядел, напротив, словно выполнил какой-то долг. Что-то неладное тут, ну да пока слишком мало информации, чтобы думать и делать выводы. Потому и нечего засорять свои мозги.

— Не к добру, — пробурчал Воисил. — Вышата был Богояру первейшим другом, все делили. Но один предал, а иной тут.

— Мне кто расскажет все, что творится вокруг? — отозвался я, наконец, подымаясь.

— А то не сразумел, отрок? — спросил Воисил.

— Все дело в том, что мой родитель предал? Так отчего же я тут, зачем в дружину позвали? Может поквитаться за Богояра решили, на мне отыграться? — спрашивал я.

— Чудны слова твои, отрок, токмо кожный в дружине поставить себя повинен, в бою проявить себя, норов выказать. Такоже и ты. Задевать станет кожный, коли ты слаб и в бою струсил, а будет так, что силен и в руках и в душе, так и уважение добудешь, — нравоучал Воисил.

Мирон молчал, он задумчиво смотрел вслед удаляющегося Вышаты. Смотрел с долей разочарования, но и была в его взгляде решимость.

— Встану в круг с ним, — наконец, сказал Мирон.

— Не дури, десятник. На мечах Вышата лютый, а у тебя опосля слома рука еще не зажила, — пытался вразумить Мирона Воислав.

Я не особо вслушивался в диалог Мирона и Воислава. Он затягивался и превратился в череду фраз, смысл которых был одинаков: один говорит: «Нет, я буду с ним драться», второй отвечает: «Не надо, это не разумно». Видимо, что-то накипело в дружине князя и тут некоторые соратники превращаются во врагов.

А может быть иначе в мужском коллективе, когда мужи остаются без дома, жен и детей, становятся скитальцами без хоть какой определенности? Наверное, нет, не может. Тут могут кипеть такие эмоции, что и психологи из будущего не стали бы разбираться и за большие деньги. А где их семьи? Может вовсе все сгинули? Тогда и мне, человеку, который скорее черствый к людям, чем человеколюб, становится не по себе.

— Влад! — окликнул меня Мирон.

Я подошел, десятник указал мне присесть на траву.

— Ты должон ведать. Вышата с родителем твоим были други закадычные, завсегда разом: и бражничать и в сече и с девками… А вот взял и предал Богояр князя, после того бесы лезут у Вышаты наружу. Кидается на всех. Был ранее добрым, дружбу водил со всеми, а нынче… Коли не слово бы князя, то мог тебя и сгубить, — объяснил мне Мирон.

— А ты отчего со мной носишься? Я же сын предателя? — прямо спросил я.

Мужчина задумался и погрустнел.

— Мамку твою любил, без ответа любил, покуда не преставилась она. Просила Агата присмотреть за тобой, будто чуяла, что помрет. А я и не досмотрел, — сказал Мирон и резко, одним рывком, поднялся с травы. — Пойду я. Князь тебя призовёт, говори, как есть, но укажи, что не за одно ты с родителем своим, иначе может и не взять. Или чего хуже велеть сделать…

— Это Богояр? Это мой отец убил мою мать? — задал я вопрос уже в спину уходящего Мирона.

Десятник резко развернулся, его скулы на лице сжались, взгляд стал колючим, что и меня немножечко, но пробрало, а после непродолжительной паузы он сказал:

— Сюды нос не суй свой. То мое дело. Я кровником его назвал, мне его убить. А коли мешаться станешь, то месть моя сильнее слова, что дал Агате. Так и знай, не пощажу!

Я промолчал. А ведь грозный мужик он, на самом деле. Говорил так, как в гроб гвоздь-сотку вбивают. Жестко и бескомпромиссно. Умеет в то же время быть откровенным. Нормальный мужик, может только излишне откровенен.

— Спиридон, тебя князь кличет, — сообщил подошедший ратник, ну или какой начинающий воин, лет так пятнадцати.

Тут таких новиками называют.

— Пойду я! — несколько обреченно сказал Спирка, но вопреки заявлению, полез в свои котомки.

Дьячок смешливо вытянул язык и стал копаться в своих вещах.

— А, вот он, — сказал он, скорее всего самому себе и, взяв мешочек, в котором что-то звякнуло, отправился к Ивану Ростиславовичу.

— Думаю я, что погонит тебя князь. Все ж таки дружину сбирает, а не… Церковный хор, — высказал я свои мысли.

Спирка так и замер в позе собирания картошки, склонивнишись над своими котомками. Картошка!!! Ты моя любимая женщина, как я буду тебе изменять с репой?

— С чего это? Я… э… — замялся Спирка. — Вельми полезный я.

— С чего это? Даже в голодное время с тебя нечего взять, кожа да кости, — усмехнулся я.

— Нет, ну ты чего? А? Взаправду узрел во мне кусок мяса? — злился Спиридон.

— Было бы там мясо, — не унимался я.

— Хватит, а? — взмолился дьячок.

— Добро, не буду, убедил. Но вот, что я тебе скажу, дружок, — увидев, как Спирка хотел вновь что-то возразить, я добавил. — Да, дружок. Только с друзьями так шутить и можно, ни с кем иным. Ты вот что скажи князю…

И я стал поучать дьячка. Наверное, было несколько сюрреалистично наблюдать за тем, как отрок, еще и без шестнадцати лет, пусть и рослый, поучает человека, похожего на попа. Спирка как был в рясе, так и оставался. И поучать священника это, как… Девственнику рассказывать эскортнице про секс. Вот те раз!.. То картошка, то теперь про секс вспомнил! Терпеть свои гормоны, не поддаваться на провокации!

А посыл мой был простой. Я нужен князю. Уже понятно, что меня никуда не попрут. В дружину может не взять, что так же вряд ли, но не прогонят. Я сын Богояра и я тот, надеюсь, что не валет какой, а туз, который хочет как-то сыграть князь. Потому нужно хоть здесь воспользоваться моментом и поставить маленький, но ультиматум.

— Либо мы двоем, либо и я уйду! — припечатал я.

Спиридон смотрел на меня серьезными, взрослыми, даже мудрыми глазами. После моих слов он изменился. Я это почувствовал, мне же было важно, чтобы рядом находился вот такой вот Санчо Панса, если я Дон Кихот, или Робин, если я Бетмен. Это психологическая разгрузка, это… Да чего я перед собой же оправдываюсь. Я всю жизнь был защитником, верил в то, что защищаю Родину, которая у меня ассоциируется в том числе и с бегающей по улицам радостной детварой. Мне нужно здесь и сейчас кто-то, кого можно и нужно защитить. Ну а свое я с дьячка возьму. Буду свой юмор отрабатывать, подстраиваясь под эпоху. Да и пахнет у него из котомок вкусно…

— Спаси Христос! — сказал Спиридон и уже было отправился в сторону шатра князя.

— Стой! Ты хотел дар преподнести князю? — остановил я Спирку. — То лишним не будет. С князьями только силой нельзя, их и умилостивить нужно.

— Ты откуда знаешь? — удивился Спиридон.

— Ты дядьку слушай, дядька дурного не посоветует, — улыбнувшись, сказал я.

— Дядьку? — рассмеялся Спирка, смеялся и я.

Спиридон ушел. Я еще хотел разобраться, да подумать над тем, почему Спирку князь первым вызвал, но не стал зазря напрягаться. Нужно было что-то пожевать, а развязанные узлы Спиридона еще больше стали пахнуть едой.

Душистый хлеб… Не хлеб, а мечта зожника. Отруби тут были во всем, прямо попадались и твердые цельные зерна ржи. Но на голодуху, такой вот хлеб заходил просто в лет. Я не заметил, как уже половина от кругляша в килограмм весу был употреблен. Нашел еще и куриные яйца. Ударил одно и… А влажных салфеток-то и нету. Яйца были сырыми и одно из них я сейчас слизывал со своей правой руки. Неприлично ем, а кому тут до этого дело? А просто стряхнуть с руки остатки разбитого яйца не позволило понимание, что этот продукт не такой уж и массовый, особенно в походе.

Спиридона не было примерно полчаса, насколько я мог чувствовать время, а после он пришел задумчивый и растерянный. Сел рядом и молчит. Знаю я такую ситуацию, когда от меня ждут проявления инициативы в разговоре. Мол, спросить должен: как дела, как встреча прошла, и все такое. Нет, не буду спрашивать.

— И не спытаешь, как склался разговор у князя? — не выдержал Спиридон.

— Неа! — развлекался я.

Еще пауза…

— Он предложил дойти до Киева, а коли сгожусь в чем, так может и оставить при себе. У него в дружине токмо два десятка человек цифирь знают, да письмо, а я писать и за князя могу… — полилась песня.

Не скажу, что не слушал Спирку, нет, напротив, то и дело, но у него проступала интересная информация. Например, Спиридону предложили выстрелить и перезарядить самострел, то есть арбалет. Значит, они тут есть, но используются мало и вовсе, возможно, считаются оружием для слабосилков. Почему? Ну не видел я арбалетов до того, а вот луки присутствовали у многих, тот же Мирон имел сложный составной, или как еще он назывался. Композитный лук?

— Получилось выстрелить и перезарядиться? — спросил я безучастным голосом.

— Нет, там сила потребна, недотянул. Ногу вставил, тянул, тянул, тянул… — рассказывал Спирка.

— Тянем-потянем, а вытянуть не можем… — отрешенно на выдохе сказал я.

— Ты правым был, не хотел князь попервой меня оставлять. Сказал, кабы я двадцать гривен платил за то, что с дружиной пойду. У меня только и нет, — Спиридон замялся.

— Ну и потом ты пересказал князю то, что я говорил. Он подумал и решил оставлять, — догодался я.

— Да, так и было. А еще спрашивал князь, могу ли крестить я, али исповедовать, церковное служение провесть, — продолжал дьячок.

— А ты что? — вновь почти что безразлично спросил я.

— Так не рукоположенный я, как можно? — деланно удивился Спиридон.

— А что, Илья рукоположен? — тут я уже немного заинтересовался.

— Говаривал, что у самим Царьграде-Константинополе рукоположили его, — с придыханием ответил дьячок.

— Говорят, что кур доят, — усмехнулся я, а Спиридон прямо забился от смеха в конвульсиях.

Вот тебе и юмор. Палец покажи, так и с него смеяться станут. А все же какой здесь народ-то доверчивый! Пришел лжепоп с бугра и давай рассказывать, что сам патриарх Константинопольский объявил его священником, и все, иди и крести людей, венчай, как-то иначе стриги серебро с людей. А на самом деле, вот я уверен, Спиридон Библию и получше того Ильи знает. Да и я Святое Писание некогда, оказывается, учил. Правда, подобные знания даже показывать не хочу.

— Отрок! — стараясь басовито и громко говорить, обратился ко мне некий паренек. — Ты тот, кого в Берладе Фомкой-дурнем кличут, иди до князя.

— И никто его так не кликал в граде! — вступился за меня Спирка.

Я не стал ничего говорить, встал с примятой свежей травы, пошел в сторону того, кто меня дурнем назвал. Нет, не бить его собрался, хотя я все запомнил и при случае не скажу, а делом проучу этого новика, но вот проходя я так задел нарочно плечом так же не хилого, а скорее молодого воина-переростка, что тот покачнулся и сделал два шага в сторону, балансируя на грани падения.

— Поквитаемся! — пробурчал молодой воин, но я только улыбнулся, чем еще больше раззадорил скорого на язык новика.

Князь позвал, а мне устраивать очередную драку? А как отнесется князь к такому? Вот то-то. Нужно сперва статус получить, а после… повысить свой статус, вновь повысить. Это гонка, длинною в жизнь, и в долгий ящик откладывать плату за обиды нельзя. Потому уже при второй встрече этот подросток-переросток либо извиниться, либо извиниться, но уже без пару зубов. Ладно воин какой, тот же полудесятник, но чтобы на меня наезжали новики? Так размышлял я, тот, кто еще и новиком не является.

Ничего скоро разговор с князем, там, уверен, что-то да проясниться. Может и можно всем встречным-поперечным морды бить.

Шатер князя отличался только лишь тем, что был больше иных, в любом случае я его приметил сразу. Не знаю, как в остальных походных жилищах, наверняка еще более жалко и убого с убранством, но у князя я не заметил ни намека на роскошь. Может лишь только развешанные на сбитых досках доспехи и оружие могли показать статус временного жилища, как и жильца.

Стола не было, но какие-то подушки валялись, ну или лежали, по углам шатра. Словно не к русскому князю я зашел, а к монгольскому бею. Впрочем, это стереотипы, так как досконально походный быт русских князей мне был не известен. Наверное, возить с собой еще и мебель: массивные дубовые столы с лавками, кроватями и всем прочим — это нерационально и слишком накладно.

Сам князь восседал не на стуле, или каком кресле, а на большом пне, не так, чтобы аккуратно отпиленным, а частью со следами последствий от ударов топора. Сразу же в мою голову пришла фраза: «важно не на чем сидеть, а как сидеть и кем при этом казаться».

Князь выглядел владетельно, хозяином.Подбородок приподнят, словно показывает небольшой шрам на шее, взгляд в мою сторону, но не на меня, а, словно мимо, от чего можно было почувствовать себя неуютно. Так и хотелось обернуться за спину и посмотреть, чего там интересного рассматривает князь. Но я, конечно, этого не сделал. Мало что ли в своей жизни перед начальством, да командованием на ковре стоял? Кстати, ковров то и не было в шатре, только пару покрывал, тряпичных полотнищ с фигурным орнаментом по краям. Я не стал включать, столь любимый вид для каждого начальника, когда подчиненный «лихой и придурковатый». В нынешней ситуации подобное могли счесть и за признаки бесноватости, или юродивости. А, может, и просто за слабоумного приняли.

Рядом с князем, так же на пеньке, но с подложенной под седалище подушкой, расположился даже не парень, а, скорее мальчик, лишь готовящийся войти в пубертатный подростковый период. Он так же пыжился и тужился, стараясь казаться важным. Но, нет, тут еще работать и работать над собой, чтобы уметь себя показать, как это делает папка.

— Что узрел? Али кого иного увидеть желал? — спросил князь, когда я смотрел на княжича.

— Князь, ты звал меня? Ну вот я и пришел, — сказал я.

— Хм… — философски заметил Иван Ростиславович.

Наступила пауза, в ходе которой князь то и дело бросал на меня изучающий взгляд, после отворачивался и думал о своем. Наверное, все же что со мной делать. Или мое поведение было не типичным тому, как обычно ведут себя в присутствии князя. Поклон? Может быть я какой поклон ритуальный не отбил? Ну не начинать же тут выписывать книксены? И, честно говоря, ломает меня спину гнуть. Нет, не спорю, наверняка, чтобы чего-то добиться, нужно и голову склонить. И тут, у князя это нужно было сделать. Ну да не поклонился, так и нечего это сделать сейчас.

— Что правда в том сказании, как ты сбег от кипчаков? — спросил князь после продолжительной паузы.

Глава 7

* * *

Кипчаков? У меня чуть не вырвалось «от кого именно». Но я быстро понял, что Иван имеет ввиду половцев, после пришло и понимание, что даже чаще, чем половцами, этот кочевой народ называют именно кипчаками. Скорее так, что половец — это характеристика образа жизни и места обитания — поля. А вот кипчак, наверное, — название этноса. Но я могу ошибаться. Да и не важно это. Вон есть черные клобуки, а что среди них и печенеги, и торки, и берендеи, и еще хрен знает кто… Но отвечать нужно и за лучшее я счел добавить таинственности.

— Люд много говорит, и не упомню, что правда, а что нет, — пространно отвечал я.

Некоторые воспоминания, сумбурные и мутные, пришли, распаковался пакет с данными. Но именно тут произошел сбой программного обеспечения и остаются белые пятна в памяти. Сдается мне, что я, то есть тот Влад, который был до меня в этом теле, не ответил бы четко на заданный князем вопрос. Что-то там случилось еще такого, что меня напугало и сделало из без того набожного, просто религиозным фанатиком. Беспамятство, наверное. Произошел какой-то сбой в сознании, аффект.

— Это, да, люди, порой столько набают, что диву даешься, — соглашался со мной князь. — Но ты убил десяток кипчаков? Кони у тебя знатные, на таких коли не хан, так какой опа ездит. Сотники опа без ратников не ходят. Вот и вопросов к тебе превелико. Так что скажешь?

— Князь, и сказать нечего. Ночью развязался, подкрался к охране, перерезал спящим горло, взял коней и в поле, — слишком сжато и даже не совсем правдиво, отвечал я.

Однако, рассказ должен звучать правдиво, просто, оставляя лишь некую недосказанность. Или как? Сказать, что впал в безумство и стал голыми руками рвать на части степных воинов, они остолбенели, испугались… Вот еще кое-какие вводные вспомнил. Нужно самому разобраться, что вообще произошло там, что так мне голову скрутило. Может сделал то, и меня, человека из будущего, повидавшего кровь и смерть, удивит? Ну не ел же я людей? А остальное, как-то и ладно, если на кону стоит жизнь. А, нет… сразу на ум приходят срамные мысли. Вот еще их нужно исключить, а то и не знаю, как тогда жить с этим, если… Тьфу ты, мерзость!

— Все просто у тебя. А самому летов шестнадцать? Али еще нет, того менее? — спросил князь.

— Три седмицы и шестнадцать будет, — отвечал я, силясь вспомнить, сколько же мне точно лет.

— То добро, что еще не в силе мужеской ты, шестнадцати нет. И спросу с тебя особого нет, — князь даже как-то обрадовался, что я несовершеннолетний. — Вот только сдается мне, что взгляд у тебя не отрока.

Я промолчал. В таких случаях оправдываться — это только вызывать дополнительные подозрения.

— Отца чтишь? — резко, громко спросил князь.

И тут, даже в глухом Средневековье, психологические приемы при допросе применяют. Зубы заговорил, дал возможность полностью сконцентрироваться на одной теме и… главный вопрос, звучащий громко, требовательно, да еще и от князя. Был бы на моем месте истинный отрок, так и опешил, может и вовсе поплыл, рассказал даже то, чего и не было. Вот только, в подобном случае князь получил бы лишь то, чего и ожидал, испуганный малец сказал бы то, что могло смилостивить Ивана Ростиславовича. А мнение самого отрока осталось бы при нем.

— Грех то, но нет, князь, не чту более. Не может быть он мне отцом, коли предатель, когда крест целовал, да клятвы давал, но порушил их все. Людей когда своих соратников погубил, — отвечал, не показывая ни грамма сомнений.

При этом, в глубине меня бушевали страсти и сомнения. Вот только это было в таких глубинах подсознания, что если там и случился ураган, то мое основное сознание обдуло легким морским бризом.

— Вот как? И убьешь его, родителя своего? — князь сперва с веселым интересом задал вопросы, даже подался чуть вперед, но после что-то в его голову пришло и он пристально уставился на своего сына.

Да, наверняка рядом с Иваном Ростиславовичем восседал его сын. Имени только этого парня я еще не знал, не удосужился поинтересоваться, а надо бы уже вникать в расклады. Одно понятно, Иванович он. Малец был интересным. Лет тринадцать на вид, рыжеватый, как и у папки веснушки по всему лицу. Он все еще продолжал хмуриться. При этом, я увидел, что княжич явно не возлегает на травке с напитками. Руки у, считай, ребенка были мозолистые, с синяками. Вот такая тут элита.

Все то время, пока я украдкой рассматривал княжича, я специально тянул. Пусть князь думает, что решение мне далось не просто. Я бы не поверил, если сын ничтоже сумняшися начнет говорить о том, что готов убивать своего отца. Для человека из будущего такое вообще трудно воспринимается, по крайней мере, для меня всегда родственные узы были очень крепки и я не стал бы сдавать своего отца. Но для сознания, рожденного и воспитанного в этом мире, предательство отца таковым может и не быть, если отец презрел клятву.

— Я сам вызову его на бой, если первенство вызова мне отдаст десятник Мирон. Богояр убил мою мать, он предал своих соратников, он отправил меня в руки кипчаков, — начал приводить я доводы, почему должен убить своего отца.

Честно говоря, я не был столь уверен в том, что говорил. Пусть ненависть к отцу и доминировала, с лишь отголосками иных, противоположных эмоций, но абсолютной уверенности в том, что я смогу убить сильного и многоопытного воина, у меня не было. До конца еще не понимаю, насколько я хорошо владею оружием, но четко помнил, что до Богояра мне, как в определенной позе до Пекина. Был расчет на то, что таком деле несколько могут помочь навыки меня прежнего, все же удивить Богояра я смог бы, но при таких раскладах вызов отца, как тут говорят «в круг», лотерея еще та.

— Я по чести скажу, что нет уверенности полной, что предал меня отец твой. Он не был в том последнем бою, когда мы прорывались, но и не ударил в спину князю Володимирко, на чем уговор был. Но то, что люди из его сотни рубились со своими собратами, вот это и есть головное свидетельство крамолы и предательства, — сказал Иван Ростиславович.

Я увидел в князе сожаление, чуть ли не горечь утраты. Он не хотел осознавать, что его предала дружина, часть его единственной семьи, так как жена умерла и кроме сына и дружины, у Ивана Ростиславовича нет ничего. Еще не попав в это воинское братство, я уже понимаю, что такой вот мужской коллектив, он может быть крепче родственных уз. Да, ссорятся, могут и подраться, и, как говориться, в семье не без урода, но это семья. Такая, какую я встретил на своей войне, где делишься последним, где знаешь, что прикроют спину, где гниль лезет наружу, ее смывают, часто и кровью, а в остатке остается правда и честь. И как же, наверное, тяжело осознавать, что вот такие близкие люди предали, да еще ударили в спину. Но стоит ли мне жалеть князя? Нет. Все эти размышления только для того, чтобы понимать своего работодателя.

— Я не верю тебе, новик, — после некоторой паузы сказал Иван Ростиславович. — Ты… смотришь на меня глазами своего отца, лишком гордо, особливо для отрока. Гордыня у дружинника первейший враг. Себя одолей, отрок! И не верю…

И что я должен был услышать? Что князь не верит? Или, что гордец? Может для кого-то и эти слова были бы важными, но я вычленил для себя главное. Важнее всего то, что я новик, то есть зачислен в кандидаты в младшую дружину. А вопрос веры, он же индивидуален. Я вот и сам князю не верю. Я никому не верю ни на грош, может только Спирке на копеечку, уж больно он мне кажется безобидным.

— Ты должен знать, что через тебя, я стану искать встречи с Богояром, чтобы спросить с него и, если он предал, то убить. Желаешь, уходи, беги к отцу своему и коли он все же предатель, то скажи ему, что кровник нынче я ему, пусть я князь, а он и не боярин вовсе, — сказал Иван Ростиславович и отвел взгляд.

Дилемма, однако. Наверняка, мой папочка пристроился в удобном кресле, ну или на широкой лавке, мог бы и меня туда усадить, чуть подвинувшись. Вот как нынче сидит сын князя рядом с родителем и не может скрыть своего удивления, как именно повернулся разговор.

Вот только, внутри набирали силу эмоции, сдерживать которые было сложно. Злость закипала, я уже точно знал, что отец убил мать, которую я любил. Он ее мучил, издевался, постоянно ревновал. Было, что и меня ударял, когда я, еще вовсе мальчишкой заступался за бедную женщину. А как он меня учил? Да Фридрих Прусский со своей палочной системой наказаний за солдатские провинности, заплакал бы от жалости ко мне. Были даже переломы конечностей. И вообще, казалось, кто они мне, эти люди: мать Агата и отец Богояр? Видимо, нынешнему мне небезразличные. Так как доля сомнений была.

Были и более рациональные мысли. Во-первых, Князь мог недоговаривать, а наверняка, так и лукавил вовсе. Вон как глаза бегают, а он все голову отворачивает. Может быть, что меня просто так и не отпустят. Не мытьем, так катаньем, но меня будут использовать, как приманку. Кроме того, отпуская, если все же это предложение искренне, то заберут все. Обчистить до исподнего сына предателя, да еще и такого сына, который защищает отца — чуть ли не святое дело, но, главное, рациональное.

Во-вторых, а куда мне идти? Где эта Галич? Нет, я знал, что где-то на Украине, той самой западной, которой тут даже не пахнет. Русский Галич не близко от Берлады, это точно. И смог бы я один дойти туда, особенно, если буду гол, как сокол? Вряд ли. Тут остро встанут вопросы и пропитания и, что еще важнее, безопасности, как от хищников, так и от самых лютых на планете хищников — людей. А вот в составе такого отряда, дружины князя Ивана, можно передвигаться в относительной безопасности.

Ну и еще одно. Мне же не обязательно прямо сейчас уходить. Могу сбежать в любой момент. Если этот момент будет, к примеру в Киеве, так еще лучше. Думаю, что с этого города в Галич всегда найдется попутный обоз. А у меня есть гривны, кони. Найду чем расплатиться.

Что касается клятв… Так их нынче и князья нарушают и бояре. А я вот такой из будущего буду блюсти клятвы? Нет, не буду, если только слово не будет дано человеку, в честности которого я буду убежден. С волками, как говориться, по-волчьи, но в честном обществе, по чести.

Отношений с дружинниками жалко? Посчитают же предателем, трусом, или еще кем. Нет, тоже не жалко. Нет тут у меня своих. Есть люди, которые показались приемлемыми в общении, но уже есть и те, кого хочется ударить. Но родных и близких нет точно.

Так что идем на Киев, то есть в Киев, но это я так, по старой привычке…

— Княже, а могу просить я за Спирку… Спиридона? Он добрый малый, зело мудрый, оставь его в дружине, коли так сладиться, — решил я попросить за дьячка. — Он говорил тебе, что мы нынче куда я, туда и он?

— Он просил довести его до Киева, за оборону заплатил гривнами. И все… В дружину его взять, когда и самострел не зарядит? — князь улыбнулся.

— Кому он там, в Киеве нужен? А тебе сгодится. И снедь сосчитает и зброю, серебро и отпоет у могилы и поженит, — привел я доводы. — Куда он, там и я, князь.

Вот как бы он не хорохорился, как не пыжился, и сам дьячок знает, что его затея прийти в Киев и просто сказать, что я вот такой-сякой, хочу на службу дьяком, или вовсе настоятелем храма, весь план обречен на провал Подобное не получится и хлебные места в стольном граде все поделены.

И это не мое мнение, а самого Спирки, подслушал я его. Вот и подумал… Пусть будет здесь, в дружине. Князя сильно уговаривать не придется, если только Иван Ростиславович не идиот. Грамотный человек, потенциальный поп, по совместительству завхоз, кладовщик, повар даже рассказчик, — все подойдет и пригодиться. А мы еще врачевать попробуем.

— Изъявит желание свое, я супротив не стану. Так и передай Спиридону, но его гривны пошли в казну дружины, сказал Иван Ростиславович.

— Я с тобой князь буду! Надо, клятву дам. Где тот самострел, из которого я должен стрелять? — сказал, пытаясь уйти от дальнейшего разговора на сложные темы.

— Самострел? — недоуменно спросил Иван Ростиславович, а после его лицо разгладилось и он засмеялся. — То я слабосилку ентому, Спиридону, за коего ты просил, дал. Не для проверки, а кабы повеселиться. Он и зарядить не сладил. Кряхтел, вздыхал, тужился, а все едино, не сладил. Но сам зело разумный. Ты пойдешь новиком в десяток Мирона. Десятник за тебя просил, ему и ответ держать.

— Спаси Бог, княже! — сказал я.

— Еще раз моего человека, десятника, али иного полусотника или сотника, облаешь, али строптивость покажешь, плетью научать станут. Сразумел? — когда я уже рассчитывал уйти, сказал князь.

— Да князь, — сказал я. — Опосля клятвы, и перестану. Я же должен клятву дать, или что иное сделать?

— Лучшего коня своего отдашь мне! — жестко припечатывал князь. — Не чину тебе два коня, пока не по чину. Войди в малую дружину и тогда заводного коня возьмешь, но того, что подурнее. Так было и будет в дружине.

Я тяжело дышал и думал что ответить. Ясно, что так просто двух коней мне не оставят. Это как у учителя в школе появились сразу машины марок «бентли» и «ферарри» и все последних моделей. Кто быстрее прибежит в дом учителя после обнародованного факта? Налоговый инспектор, или доставка пиццы? Я бы поставил на налоговика. Но будь одна машина у учителя, то хотя ы прикрыться можно продажей квартиры или еще чего. И вообще зачем учителю такие машины? Нет, так я домыслю, что и вовсе нужно отказаться от двух коней. Один, так один.

У новика вообще не обязательно должна быть лошадь, и уж, тем более, две. Так что промолчал, пообещав себе, кто когда-нибудь, не в самое отдаленное время, я заведу себе целую конюшню добрых лошадей. Нет, завод, большой конный завод.

— Новиком отбудь, прояви себя. Клятву дашь, то, как ведется. Я поразмыслю, сего дня, али как. А что по самострелу… — Иван Ростиславович улыбнулся. — Коли ты не сладишь с заряжанием самострела, так неча и делать в дружине. Иди хлеб сажать! Все, остальное у Мирона спытаешь.

Я ничего не ответил, лишь бросил заинтересованный взгляд на княжича, поймал такой же на себе и пошел прочь. Принцип во все времена: подальше от начальства, поближе к кухне. Где располагался десяток Мирона, я понял, когда шел ко княжескому шатру. Так что туда и пошел. Вроде бы в чане там какую-то кашу варили. Вот бы кашки, любой, но сытной. Возможно, именно желание еды так гнало меня в расположение десятка Мирона, что я и не заметил, как минул весь военный лагерь и оказался на его окраине.

— А я и не сумневался! — усмехнулся Воисил, когда я рассказал, ну или доложил, своему командиру Мирону о назначении.

В казане вскипало какое-то варево и мне было не до разговоров.

— Снедать хочешь? — спросил Мирон, видимо, заметив, как я кошусь на какую-то кашу.

Я хотел. Несмотря на то, что относительно недавно умял полбуханки хлеба, не наелся. Потому и запихивал в топку кашу, почти не чувствуя вкуса. Овсянка, но, как не трудно было догадаться, не хлопья какие, а зерна. Впрочем, варево казалось вполне сносным, даже с отсылкой на голод. Каша, куски вареного сала — неплохо, бывало и намного хуже.

Пока я ел, на меня вываливали ворох информации. Туда не ходи, сюда не лезь, с Вышатой не задирайся. Нынче отвечать за меня будет Мирон, но вот учиться, или же показывать свои навыки, я буду не в десятке. Пока не в десятке. Князь повелел собрать в единое всех новиков и учинить им, то есть и мне, что-то вроде «школы молодого бойца». Особо указали, что если я вовсе бездарность, то оставят в Берладе и в дружину не возьмут. Но тут же Воисил, усмехаясь заметил, что такому рослому и сильному мне, рады будут и без навыков, например, кабы коней на себе носил. Посмеялись, даже я улыбнулся.

— С рассветом тебе надлежит быть на окраине, вон у той поляны, — Воисил, вслед за десятником, принялся меня инструктировать. — Там сбираются новики, показывают, кто на что горазд. Нынче в Берладе дюжину отроков взяли. Не хотят нынче вольные берладники на службу идти, все смотрят, как наш князь себя поведет. Вот молодняк и идет, а мудрые мужи отсиживаются.

— Что со Спиридоном? Князь его может оставить, но куда тому деваться, не сказал, — даже несколько неожиданно для себя, в очередной раз я поинтересовался судьбой дьячка.

— А что, десятник? — Воисил усмехнулся, обращаясь к Мирону. — Заберем до себя того слабосилка? Кашу варить станет, да за костром присмотрит. Был бы краше ликом…

И вновь десятник и Воисил рассмеялись, но я в этот раз лишь нахмурился, все же надеясь, что про красивое лицо и то, что можно с носителем такого лика сделать, шутка.

Глава 8

* * *

Князь Иван Ростиславович наблюдал за тем, как его сын, его надежда, Ростислав Иванович, познавал воинскую науку. Сыну всего-то двенадцать лет, а он уже держит удар одного из лучших воинов дружины, Бранибора, старшего сотника княжеской дружины.

Завтра уже нужно выдвигаться, но сегодняшний день был посвящен тому, чтобы окончательно определиться с теми кандидатами на вступление в дружину, которых пригласили на просмотр. Вечером должны прозвучать клятвы и в путь.

Далекий путь, сложный. Нельзя идти по русским землям. На севере от Берлады Галичское княжество, нынче враждебное. Наверняка, на границе есть отряды, которые будут нести дозор, чтобы Иван Ростиславович не вернулся. Владимирко может в своих расчетах основываться на том, что три, а то и четыре сотни берладников станут на сторону беглого князя, потому Ивану Ростиславовичу не стоит рассчитывать на прорыв на земли Галича. Идти придется по спорным землям, или даже по границам половецких кочевий.

Мало у него людей. И даже из тех воинов, кого просматривали, не все будут приняты.

Если бы Иван Ростиславович гнался за количеством, а не качеством своих ратников, то мог раздуть дружину и до двух сотен, тем более, что и оружия хватало, получилось вывести кое-что из Галича. Но князь небезосновательно считал, что меньшим числом, но большим умением можно добиться многих целей.

Пока главная цель одна — Галич, на худой конец, вернуть себе Звенигород. Сложно быть князем без княжества, еще более сложным представляется считать, что имеешь право на земли, а они заняты другими. Нужно правду искать в Киеве. Это единственное место, где могут помочь.

В последнем утверждении Иван Ростиславович был не уверен. Еще не так давно, при великом князе Владимире, прозванном Мономахом, Киев играл какую-то роль. Но сейчас… Князья устраивают свару, стремятся оказаться в бывшем стольном граде Руси, но чем больше споров вокруг Киева, тем слабее и сам город и княжеская власть.

Но более некуда идти и искать правду. А бездействовать никак нельзя. И дружина не поймет, да и сам князь перестал бы себя уважать. Был, конечно, еще один путь, если не получится заручиться поддержкой великого князя Всеволода Ольговича. И пусть в Киеве навряд ли правда сыщется, но чтобы не делал Иван Ростиславович в будущем, все одно ссылаться на слово великого князя придется, какое оно бы ни было. Такая вот ситуация, когда великокняжеское решение не обязательно к исполнению, но мнение Киева знать все одно нужно.

Иван Ростиславович гнал от себя мысли о том, что у него не выйдет с Галичем, однако, все равно то и дело, но возвращался в своих думах к такой ситуации. Что делать, если в Киеве не будет поддержки? Неприятное решение, конечно, но можно стать наемником. Дружина есть, она и будет, если кормить ее вдоволь и сытно. Земельки бы взять. Но за службу многие князья дадут во временное владение землю, куда и можно будет посадить свои семьи. Это у князя вся семья — это сын, хотя Иван Ростиславович был бы не против жениться вновь, а у некоторых дружинников есть семьи и Владимирко не станет неволить баб с детьми, если те уйдут к мужьям на другую землю.

К кому уйти? Сложный вопрос. И вот его-то как раз и получилось выгнать из головы. Все решится после разговора со Всеволодом Ольговичем Киевским.

— Отец, ты доволен мной? — спросил княжич.

Ростислав подбежал к сидящему на траве князю и с нетерпением ожидал похвалы. Как каждый ребенок, ему было важно услышать одобрение у самого главного человека в жизни.

— Дурно прикрылся слева, повинен отработать оборону, — сказал Иван, встал и быстро направился к Бранибору.

Князь, словно убегал от своего сына. Иван Ростиславович был уверен, что настоящего воина, тем более будущего князя, который должен быть самым умелым, нужно воспитывать в строгости. На самом деле, отцу хотелось обнять своего наследника, может даже и пустить скупую мужскую слезу, оплакивая жену, радуясь, что она подарила такого наследника, но подобного князь себе не позволял. А когда желание быть человечнее начинало сильно довлеть, Иван сбегал.

— Что скажешь о новиках? Обузой не будут? — спросил Иван Ростиславович у Бранибора, к которому подошел, оставляя сына в недоумении.

— Трех отправил сеять жито, — усмехнулся воин.

— А сын Богояра? — задал главный для себя вопрос князь.

— Отпусти обиды, князь, не держи в себе! — сказал Бранибор.

Старший сотник был не просто соратником для князя, он был, словно брат. Они росли вместе, вместе же познавали воинскую науку, ели и пили с одной братины. Всю жизнь рядом, потому наедине князь многое позволял Бранибору. Но Иван Ростиславович не забывал, что он князь, а Бранибор старший сотник.

— Отвечай своему князю! — в полушутливой манере потребовал Иван Ростиславович.

— Медведь. Превеликий медведь ентот Влад, — охарактеризовал Влада старший сотник. — Силушки на троих хватит, а вот ловкости, да умений недостает.

— И Богояр не обучил его? — удивился князь. — Я сам видал, яко предатель научал сына.

— Да, обучал. Но прошло почитай два года, как Богояр отправил Влада. Позабыл, может отрок науку отцовскую, когда за провинность бивали, а за успехи токмо молчали. Как и ты княже, молчишь. Воздай похвалу сыну своему, отрок вельми усердно науку познает, — Бранибор решил в очередной раз попробовать убедить князя похвалить сына.

— Ты, сотник, не влезай туда, где тебе места нет! И отвечай своему князю токмо по делу! — уже с меньшей доли веселости сказал князь.

Бранибор задумался, он и сам не мог объяснить то, что увидел. Сперва главный сотник, наблюдавший за тренировкой новиков, подумал, что Влад и не обучен вовсе. Однако, чем больше отрок повторял движения, тем более становилось понятным, что обучение было, и Богояр сумел вложить в своего сына разумение воинской науки. Влад, словно забыл, как и что делать, но удивительно быстро усваивал, или вспоминал правильность и последовательность действий. Те удары и связки, которые новики демонстрировали, они ставятся не за день и даже не за месяц. Так что, да вспоминал и уже на третьем-четвертом повторе Влад делал все правильно и уверенно держал и меч, а после и после топор.

— Увалень, но зело могучий, тем паче, что еще отрок, — объяснял Бранибор.

— Он Вышату в землю головой воткнул, опосля еще возлегал на сырой земле и улыбался, — сказал князь, которого поразил рассказ одного из видоков, который видел поединок Влада и полусотника.

— Сказывал я уже тебе, князь, что Вышата лихо бьется на мечах, топором еще, но в конной сшибке слабоват и в безоружном бое такоже не годен. И научаться уже не желает. Да и поздно учиться ему, — выдал характеристику полусотнику главный, после князя, конечно, воин дружины.

— Ты вот что, друже Бранимир, поразмысли над тем, что у меня в дружине, в том, что от нее осталось, кто-то может быть и предателем. Сотник Берлады Геркул видел, как некий воин в лесостепь уходил, может и передавал вести кому. Не его то воин, так что али наш, али кто из вольников-берладников. И случилось сие, как известие пришло о немом Фомке, Владе, сыне Богояра, — решился сказать князь.

Иван Ростиславович сам себе не хотел признаваться в том, что в его дружине могут быть еще предатели. Да чего там, он до сих пор питал надежду, что и Богояр не окажется тем, кто ударил в спину. Ну не было же сотника Богояра тогда, как князь вышел из Галича на вылазку, чтобы неожиданно ударить Володимирко, но попал в засаду.

— О том поразмыслю. У меня такоже были подозрения, что есть у нас те, кто вести шлет Владимирко в Галич. Но о другом все же скажу. Вот не гневайся, княже, токмо Богояр с сыном вел себя аки и ты, ни слова похвалы, ни отеческой заботы, но любил без меры, стыдясь того. Также научал Влада тайком, словно не воинскую науку давал сыну, а волшбу. Оттого и мне не понятно, что умеет Влад, — Боромир задумался, но после непродолжительной паузы сказал. — Но скажу так… Не учуял я в нем крамолы, лжи, может токмо плутовство, но и то потому, что не принят он дружиной так, как должно. Волчонком на всех смотрит, ожидают всегда обиды, даже изготавливался отвечать на любое словно, но пока сдерживается.

— Не отвечал? Задирали его? — поинтересовался князь.

— Ато как жа! — усмехнулся Боромир.

Часть тренировки-проверки сперва, как раз, и была устроена так, чтобы Влад больше остальных работал. И он работал. Было видно, что новику наука не так просто и дается, но ни одной жалобы, а лишь упорство, достойное мужа, но редко встречаемое у отрока. А после, когда стало понятно, что большие нагрузки парня не злят, а только помогают, начали Влада задирать.

— Гаврила было и палкой по руке ударит, когда Влад не дотягивал, то по ноге толкнет, али скажет делать более иных то, что другие закончили, будто у него хуже все получилось. Ничего, все делал, как наставник говорил. Вот токмо новик Боброк сказал обиду, вот тут Гаврила мог и не поспеть. Влад с мечом уже и шаг сделал до Бобра. Но обошлось, — рассказал Боромир.

Иван Ростиславович не стал говорить старшему сотнику о своих сомнениях по поводу Влада. Если ранее он единственно чего хотел, так это использовать отрока, как приманку, дабы вынудить Богояра самого прийти до князя, то нынче… Он и не знал, как поступать. Мудрые и насмешливые глаза Влада выбивались из пониманий князя о том, как должен вести себя отрок. Пусть Иван и князь без княжества, но потомок Рюрика, да и со своей дружиной. Отроки повинны перед рядовым ратником глаза прятать, да смущаться, а тут ажнокнязь, а Влад смотрит… Нет, не как равный, а как гордец. Вот как в Берладе некоторые смотрят, без особого раболепия. И Ростиславу, княжичу, пришелся по душе такой вот могучий новик. Нет у Ростислава Ивановича друзей…

«И такого друга сыну не нужно», — подумал князь.

*……………*………….*

Спать пришлось у дерева. Спирка оказался хозяйственным малым и у него были некие изделия что-то между плащом и одеялом. Вот это постелили, подобным же укрылись и уснули.

Спал глубоким сном и не хотел просыпаться даже когда меня стали будить. Сам десятник прибыл дать пинка новику его десятка. Эх, хорошо быть солдатом! За тебя подумают, за тебя решают, а тебе только и делай, что тренируйся, да учись. И подобное познается только когда начинаешь командовать и отвечать за чужие жизни. Я пока ни за кого не отвечал, так что шел на сборище новиков с хорошим настроением и радуясь ясному, теплому утру.

— Дети в школу собирались, мылись, брились, похмелялись, — приговаривал я.

И правда, ощущение, словно в школу иду. Вот только, преподаваемые предметы тут своеобразные. Да и бьют чаще, чем в самом неблагонадежном учебном заведении будущего. Хотя… Бились мы советской в школе, да так, что со временем диву давался, как это без смертей обошлось. И тут приходится биться. А вот за парту не садят.

— Ты понять должен, что научать тебя я буду токмо потому, что так наказал князь. Сын предателя! — вот так меня встретил мой наставник, ну или инструктор.

Появилось острое желание затеять с ним спор, может и мордобой. Но что, мне со всей дружиной, кроме может только Мирона с Воисилом, драться? Да и субординация, напоминания князя про правила поведения. Пришлось смириться до поры. Если инструктор толковый, так и ладно. Нет… Тоже ладно, но до поры до времени. Освоить бы, или, точнее вспомнить, навыки боя. Богояр меня учил на славу, он, пусть и скотина редкостная, но воин был отменный. Был? Да, скорее всего, живет и здравствует, маньячина.

Не могу ничего сказать внятного про обучение новиков. На мой взгляд система отсутствовала, или же она основывалась на сиюминутных желаниях инструктора. Разминки не было никакой. И мы сразу же приступили к работе с утяжелениями. Подымали поленья, опускали их. После держали на вытянутых руках тяжести.

Между этими упражнениями была отработка всего трех ударов мечом, потом копьем, топором. И так два часа. После чего нас построили в сомкнутую линию, и повелели слажено шагать, с вытянутыми копьями, при этом на каждый шаг делать вид, что колем противника. Нет, тут я соглашусь, что все правильно и упражнения нужные, но мы же их выполняли «кто в лес, кто по дрова», но никто не прикрикнул, даже не сделал замечание. Мы просто вот так ходили по кругу.

В конце тренировки, когда руки уже не слушались, потому что потягал тяжести, копье, еще и рубился нелегким деревянным мечом, мы стреляли из луков. И я стрелял.

И пусть руки тряслись, но я, как раз был еще одним из живчиков. И, что удивительно, так пальцы сами ложились на тетиву и все я выполнял правильно. То ли мышечная память, то ли часть моего сознания, но все у меня получалось и даже лучше, чем у других. Не сразу, приходилось повторить движения, или их последовательность, делать это по нескольку раз, может совершать и десять подходов, но в итоге все получалось. И это вселяло некое забытое чувство эйфории, что становлюсь лучше, умелее, сильнее. Такое, помню было несколько раз на сборах по самбо. А, нет, когда моя команда три раза в подряд сделала команду командира в страйкбол, до того проигрывая ей.

Вместе с тем я хотел и несколько других нагрузок и упражнений. Мне мышцы и связки нужно укреплять, отрабатывать удары и комбинации, вообще увидеть свои возможности, раскрыть потаенные резервы этого тела. Уверен, что таковые есть. Несмотря на большой рост и в целом массивную фигуру, я не чувствовал затруднений в передвижении, или сравнительной, а мне все же было с чем сравнивать, грузности. Нет, я могу быть и быстрым и даже, вопреки массивности, ловким. Вот только все это нужно обследовать, понять.

И вначале тренировки с новиками я был уверен, что сразу после нее направлюсь куда в сторонку, может выйду из лагеря и начну самоподготовку, но… Я устал. Казалось, все обучение было почти статичным, но усталость за четыре часа усвоения вот такой науки накопилась и я просто, лишь перекусив хлебом и салом, уснул. Еду принес Воисил, за что ему спасибо. Я уже знал, что соленое сало тут не такой уж и дешевый продукт, особенно, что этот продукт был с чесночком и натертый какими-то травками.

Все же мне удалось вечером позаниматься самостоятельно. И это произошло после второй тренировки молодых воинственных парней, которых тут называют новиками. На этом занятии присутствовало уже меньшее количество новиков, ну или претендентов на это звание. Радовали две вещи: это то, что я прошел отбор в дружину, хотя некоторые сомнения все же оставались; ну и то, что к тренировкам тут отношение вполне серьезное, пусть и понимания очень многих особенностей человеческого организма просто нет. К примеру, разминка почти не производится, если только не считать за таковую махание круговыми движениями с топором или мечом в руке. А ведь так можно выбить суставы, повредить конечности… Без хорошей разминки нельзя!

В целом, могу сказать, что ребята, с которыми я тренировался, весьма неплохи в освоении науки убивать себе подобных. Да, среди них большинство сильно ниже меня, не такие большие, скорее приземистые люди, но они могли и уже становились юркими, да и сильными, раздаваясь в плечах.

Ну а ночью…

— Прими новик сей меч и будь братом мне, как и иным в дружине. Стань горой за правду и волю князя нашего Ивана Ростиславовича, — вещал старший сотник дружины Боромир.

— Перед Богом нашим Исусом Христом и перед нашим Батькой Громовержцем, даю клятву в том, — отвечал…

Народ встал в большой круг, и воины были заняты тем, что нарезали себе ладони. Выступавшая из ран кровь капала на землю, впитываясь в чернозем. Следом они встали в круг и взяли за руки друг друга. В центре с поднятым мечом стоял князь.

Хотелось бы сказать, что это именно я проходил обряд клятвоприношения, но нет, я от такого священнодействия освобожден. Да и делать подобный кровообмен, тоже не особо хотелось.

— Я, князь твой Иван Ростиславович принимаю клятву твою и даю свой обет ладить заботу и опекать тебя, как родного, — сказал князь.

— Принимаем клятвы! — заорала сотня глоток.

Князь поднял вверх меч в ножнах, ловким движением рук извлек клинок и торжественно поднял его на вытянутую правую руку вверх. Пафос, нет, скорее, торжественность происходящего зашкаливала. Даже я, человек из будущего, где крайне сложно уже чем-то удивить, впечатлился. И дело, наверное не в освещении, а вокруг множество воткнутых факелов создавали флер таинственности. Дело и не в словах, сказанных с огнем в глазах. Вся суть в энергетике, ею все вокруг насыщено.

Почему я не приношу клятву? Не по собственной воли я этого не делаю, а потому, что меня, оказывается, пока не принимает коллектив. Вот такая, тут вольница. Общество, своей самой значимой частью, не принимает, но и не вышвыривает к черту.

Почему на самом деле? Видимо, все еще, как карту сыграть меня хотят. А тут клятва, ее же не только давать нужно с честными намерениям, ее и принимаю честно. Так что лишнее доказательство, что я у волков. Вот только я не баран…

И я уже понимаю, к чему меня пододвигают — полному осуждению отца прилюдно, ну и по возможности, вызвать Богояра на поединок. Где, он может убить меня, и тогда сотник-предатель явно расстроится. Все-таки большинство, чье мнение довелось услышать, склонялись к тому, что отец любил меня, пусть и делал это так, что можно подумать о ненависти.

И получается, что он убивает меня и тем самым уже свершается месть Ивана Ростиславовича. Или же Богояр сам погибает, что по мнению большинства, крайне маловероятно. Вместе с тем, со смертью Богояра, так же месть свершается. Идеальный план возмездия, нарушить который могу только я своим отказом в нем участвовать. Но… тогда мне точно нет места и в этой дружине, да и в другие ходу нет, потому как, наверняка история с отцом и сыном, должна разлететься по всей Руси. Это своего рода, для местного населения, как очередная серия мегапопулярного сериала в будущем. Пропустить сюжет нельзя.

И тогда зачем какие-то клятвы? Нет, мог бы и я принять эту своеобразную клятву, тем самым несколько ее обесценив, но князь, или те, кто ему шепчет на ухо, решил прикрыться обществом и даже не мне, а через десятника Мирона сообщить, что клятвы не будет, но в дружине я остаюсь. Так сказать, у меня на новом месте работы будет испытательный срок.

Теперь понятно, почему Иван Ростиславович первым делом спросил меня о годах. Условно, конечно, но совершеннолетие тут приходит именно в шестнадцать и в этом возрасте происходит инициация в молодые дружинники. Получается, что я самый молодой в дружине, могу без клятвы до шестнадцати лет спокойно считаться новиком. Так что я и дружинник и не стеснен клятвой. Хотелось сказать, что сотрудник на удаленке, но, нет, самое, что ни на есть близкое общение.

— Братина! Братина! — закричали вокруг.

На середину поляны, окруженную множеством факелов, где и была произнесена клятва выносили большие котлы с чем-то сильно пахнущем и не так, чтобы вкусно, запах отдавал ячменем и житом.

— Кто такой этот Батька, которому клятву дают? Неужто то Пер… — я не успел договорить, обращаясь к Спиридону, как он прикрыл мне рот своей тщедушной рукой.

— Не произноси имя его! — прошептал, оглядываясь по сторонам, Спиридон.

— Вот тебе бабушка и Юрьев день! Неужто поганого бога воины поминают? — усмехнулся я.

— Много воев чтят Батьку заступника, в День Ильи Святого даже в храмах жгут лучины во славу Батьки. Не все, но поминают. Вои же, тут у них свои правила. Но поминают токмо при своих и тот, кто захочет, без принуждения, — сказал Спирка.

Не укладывалось у меня в голове такое вот странное двоеверие, но, как погляжу, местные хроноаборигены вполне себе принимают одновременное поклонение Исусу Христу и Батьке, это так Перуна называют. Имя произносить нельзя, поклоняться, стало быть, можно. Выверт сознания, но тут это норма.

— Ну, Владка, чего смурной? Али клятву не дозволили произнесть? Мо недостоин? — обратился ко мне Боброк, во всю веселясь.

— Зубы покажи, зверек? Полено погрызть дать? — это уже я отвечал.

Вокруг засмеялись, что удивительно и сам Боброк улыбнулся. У парня, ставшего только что полноценным дружинником, были особо развитые передние верхние зубы. Вероятно, что при рождении парня звали иначе, но когда прорезались зубки, у будущего дружинника князя Ивана Ростиславовича уже не было вариантов — Бобр, он и есть бобр.

На утренней и вечерней тренировке Боброк задевал меня, то словом, то и какой подлостью: попробует подножку подставить, или будет мимо проходить и так, случайно, заденет деревянным мечом. Когда гарцевали на конях и у меня выходило откровенно не очень, Боброк с меня смеялся. Вот только смех был настолько наигранным, неестественным, что становилось понятным: Боброк выдавливает из себя и насмешки, да и подлянки совершает не по своему умыслу.

Заказали меня. Так и было, что его попросили, скорее приказали, меня задевать.

Ну да в эту игру играют вдвоем и уже скоро моих подначек, или «случайностей», после которых Боброк дважды оказывался на сырой земле, где уже стоптали весеннюю траву, стало сильно больше, чем тех, что адресовались мне. Гаврила, наш инструктор, молчал, но до поры, пока не стало понятно, что я своими «ответками» скорее зарабатываю авторитет у воинственных подростков, чем его теряю. Вот тогда он каким-то образом приказал Бобру перестать заниматься ерундой.

А так, на самом деле, не все были настроены против меня. Было бы иначе, то не нашлось бы мне места в дружине и в любом статусе, пусть и без клятвы. Молодежь, не только новики, но и молодая дружина, те, кто рядовые ратники, не десятники и не пожилые, так и вовсе приняли меня за своего. Им, видимо, было не столь и важно, чей я сын и что сделал мой отец.

Старший сотник дружины, Боромир, появившийся на второй тренировке и ставший со мной в круг на деревянных мечах, так же казался индифферентным к моему происхождению. Он просто показал мне, что не стоит зарываться и чуть отбил бока, живот и ноги. Деревянный меч, он, конечно не боевой, но бьет чувствительно. И вот этот бой, почему-то несколько сплотил наш коллектив новиков. Мне сочувствовали, а я не проявил ни трусости, ни сдавался, а бился и когдаБоромир стал уже откровенно меня избивать. Был момент, хотел я уже войти в боевой режим и начать просто на смерть драться, но соперник что-то почувствовал и опытный сотник закончил бой.

Это был хороший урок. Нужно понимать, осознавать, что я не Царь Горы, что есть куда расти. И, чтобы стать вот таким матерым волком, как этот Боромир, нужно постараться. Нет, я стану лучше, если будет получаться комбинировать знания и навыки из будущего. Вот это преимущество и даст мне путевку в новую жизнь.

И вот что я скажу… А мне здесь, вот вопреки всему негативу, всем лишениям и ужасной еде… Нравиться!

Глава 9

* * *

Великий князь Киевский, Всеволод Ольгович, принимал сегодня гостей и просителей. Делал он это не только без удовольствия, без желания, но и с явным раздражением, даже не вникая в проблемы просителей, по большей части отправляя их без решения. Князь был немолод, страдал многими болезнями и последствиями ранений, потому и не мог оставаться энергичным, деятельным. Вообще складывалось впечатление, что когда князья садились на великий киевский стол, они моментально теряли всю свою былую прыть, воинственность, решительность и управленческие таланты.

Подобное можно было объяснить тем, что Киев уже давно не видел молодых князей, которые еще живут мечтой, пытаются и стараются что-то изменить, заполучить больше славы и власти. Умирал один киевский князь чаще в преклонном возрасте и на его место приходил следующий брат, по старшинству. Конечно, лествичное право чаще нарушалось, чем исполнялось, что влекло за собой усобицы. Но это не меняло того, что в Киеве правили старые князья, которые, добившись своей мечты, ограниченной обладанием Киевом, думали уже о покое.

Ограниченность мышления и желаний. Наверное, это тоже проблема русских князей. Они не мечтают о большем. Это Рюрик, после князь Олег мечтали, казалось, о невозможном — оседлать путь «Из варяг в греки». Они мечтали взять Царьград. И мечты эти так или иначе, но осуществлялись, путь в Великом Городе Константина только и прибили щит к воротам. А после мечты князей стали сильно сужаться, ограничиваясь Киевом.

Сам Всеволод не должен был сидеть на киевском столе. Он из Чернигова, роду Ольговичей, но есть в живых и здравствующих еще сыновья Владимира, прознанного Мономахом. И в самом Киеве росло недовольство Всеславом Ольговичем, но пока вялое, как и сам князь, желающий угодить всем и каждому, правда при этом ленится быть справедливым и принимать решения.

Киевлянам это пока что не так, чтобы и не по нраву. Их никто не трогает, новые подати не собирает, торговлю не контролирует. Делай, как и что заблагорассудится. Такое положение дел несколько нивелировало отвращение к черниговской династии в целом. Ну а о том, что будет после смерти Всеволода, никто особо и не задумывается, несмотря на то, что тогда сложностей в престолонаследии куда как прибавится.

Стать бы Всеволоду великим князем Киевским лет семь, ну или пять, назад, когда он воевал за Киев, когда он жаждал его. Тогда Всеволод был решительным и смог отбиться от коалиции князей, штурмовавших Чернигов во главе с киевским князем Ярополком. Но, нет, он пришел в Киев уставшим и безразличным к делам всей Русской Земли, болезненным. Всеслав Ольгович сделал то, к чему стремился всю свою сознательную жизнь, взял Киев, и более не знал, что делать далее.

А на Руси требовалось что-то менять, что-то делать, срочно, уже вчера, уже сто лет назад. Народ с Перемышля, Киева, Вышгорода, городов Черниговской Земли, многие убегали за Брянские леса, плодородные земли под Киевом все меньше обрабатывались. Степь надвигалась на Лес, но не наоборот. И мудрым людям уже становилось понятным, что дело только во времени, когда Степь одолеет Лес.

Да, половцы сильны и только лишь их внутренние свары не превратили кипчаков-половцев в ту силу, которая вовсе смела бы южные княжества Руси. Да и сейчас поход одной лишь орды — уже событие катастрофическое. И их, орд, более десятка. Это только те подсчитаны, кто рядом с Русью. Ну а то, что они не умеют брать крепости… Была бы нужда и объединение, так половцы смогли бы и научиться штурмовать русские детинцы.

Слаба ли Русская Земля? Нет, она сильна. Тут есть сильные и умелые воины, трудолюбивые селяне, не уступающие ни в чем иным европейским, порой и восточным, ремесленники. Сильна и вера, пусть тут, на Руси еще и помнят старых богов, но нет полыхающих костров, сжигающих иноверцев.

Но и слаба Русь. Вот этим вот Всеволодом, или сварой в Галиче, Новгород ищет свой путь, отвергая силу княжескую, Полоцк… Есть еще и другие враги: ляхи, венгры, чухонцы. Много проблем на Руси, вот тем она и слаба, как и половцы, отсутствием единства, а так же нет стремления что-то кардинально менять, чтобы быть сильнее.

Вот и сейчас Всеволод выслушивал заранее подготовленные речи половецкого хана Акума, чьи кочевья находились на севере великого Дикого поля, напротив Киева и Торческа. Послать бы этого мелкого хана, чья орда меньше тридцати тысяч, это вместе с женщинами, детьми и стариками, к Ящеру. Но нет, нельзя, иначе придется проявлять активность, еще, ненароком, в Степь идти.

Всеволод Ольгович опасается покидать Киев, будучи почти уверенным, что сразу, как только он уйдет, Золотые киевские ворота закроются и перед князем уже никогда не распахнуться. Потому, Всеволод слушал Акума и даже думал, какие подарки ему преподнести, чтобы тот не озорничал сверх принятых негласных правил.

То есть не шел всей ордой, но мог отправлять отряды по сотни-две воинов грабить и отлавливать людей. Так ведь, ну кроме отлова людей, поступают люди и его, великокняжеской, дружины. Нужно же молодняк обучать, да воинам улучшать свои навыки.

— Мне выразили свое согласие присоединиться в поход ханы пяти орд, ты должен сам покарать берендеев и иных клобуков, — уже откровенным образом наглел хан Акум, знавший русский язык, но намеренно не желающий на нем разговаривать.

— Акум, мы знаем друг друга давно, ты еще в Черниговской земле полон брал, за что я разорял уже твои кочевья. И нынче приходишь до меня и что? Угрожаешь мне? Ты и те орды, что тебя поддержали, вы войны хотите? — голос князя был грозен, но скрипуч.

Много раз Всеволоду Ольговичу приходилось лишь показать свой гнев, даже сыграть его, чтобы собеседники проникались моментом и не дерзили. У него подобная смена маски происходит уже непроизвольно, автоматически.

Вместе с тем, Всеволод понимал, что нынче ему противостоять половцам, путь и всего пяти ордам, будет просто нечем. Нет, у него большая дружина более тысячи человек, еще он наберет более трех тысяч ратников по окрестностям, из Чернигова, от брата своего, приведет. И пусть будет еще более десяти тысяч черных людей из Киева, тех кто пешец и не имеет коня. И с такими силами он не хотел войны. Уже потому не хотел, что неплохо сиделось и на столе в Киеве. Если поразмыслить, то далеко не факт, что получится собрать десять тысяч черных людей, то есть ополчения. Киевляне за Ольговича не пойдут.

— Я лишь прошу великого князя урезонить клобуков, и все, более ничего. Все остальное пусть останется, как есть, — сказал хан.

Как есть, не устраивало бы энергичного князя. Торговли международной нет почти совсем. Нужна Руси торговля с Византией, как воздух нужна. Именно торговля некогда и создала русское государство, формируемое вдоль Волжского пути и пути «Из варяг в греки».

Но против половцев, которые заняли Дикое поле и не дают развиваться торговым связям, боязно выходить. Нет не за жизнь страшно, Всеволод не умел боятся за свою жизнь, он страшился потерять то положение, которое имел, к которому стремился долгие годы. Коршуны не дремлют. Есть на севере князь Юрий, сын Владимира Мономаха есть другой претендент — Изяслав, внук Мономаха. Вот уйдет он на половцев, а Киев уже и занят.

— Скажи мне, хан Акум, а почему кипчаки не дают нам торговать с ромеями? Вот где наша обида сыщется, — спрашивал киевский князь.

До того уже прошел обряд дарения подарков, когда от хана были лишь символические дары, а вот Всеволод Ольгович расстарался. Тут и серебро и доброе оружие на три десятка воинов, украшения, серебряные подносы и кубок.

Было видно, что Акум доволен. Скорее всего, он ни с кем из соплеменников не договорился, или эти договоренности не были прочными. И получается, что хан и потешил свое самолюбие, высказав киевскому князю, и неплохо, особенно для его, не самой мощной орды, заработал. Так что можно и отвечать на вопросы, даже вполне себе откровенно.

— То не я, князь. На юге много ханов иных, они не пропустят русских гостей торговых, — отвечал Акум. — Если ты соберешь сильный поезд, со многими воинами, то прорвешься, но там иные супротив станут. Те же новые люди из Венеции, али их супротивники… Запамятовал вовсе кто. Газузцы, или как-то схоже они зовутся.

— Ты говорил о том, что в союзе с тобой пять орд, ну а если я вступлю в союз с иными княжествами? Есть Киев, в котором людей поболе, чем во всей твоей орде. Есть Чернигов, Смоленск пришлет воинов, Галич. Это же твои люди более года назад разграбили большой поезд из Галича? — сказал князь и более всего он сейчас хотел, чтобы Акум убрался, да хоть и к черту.

— Нет, то были не мои люди, то клобуки, вот с них и спрашивай, князь! — запричитал хан, пряча глаза.

На самом деле почти ни у кого не было сомнений в том, что большой поезд с товарами и людьми, был разграблен именно кипчаками, вероятнее всего не без помощи, или при прямом участии орды Акума. В том поезде не выжил никто. Был бы хоть один видок, знавший, кто именно напал на этот поезд… Впрочем, а что хотел бы сделать князь? Разве пошел бы он походом на половцев. Нет, и видока не нужно.

Каждая орда — это около сорока тысяч человек, из них воинами выставить хан может до пяти тысяч, где далеко не все будут достойно одеты и вооружены, тут играют роль множество факторов. Но даже так, — пять тысяч с одной орды это двадцать пять тысяч с пяти. Вот тогда уже появляется сила. А ежели присоединяться еще две-три орды, тогда как отбиваться? Сидеть в городах и носу не казать, ждать пока половцы пограбят и уйдут? Но под этот шум может прийти еще и Юрий, которого некоторые прозывают Долгими Руками, тихо называют, чтобы никто не услышал. Он женат на половецкой княжне, имеет сношения с некоторыми ордами…

Сложно все на Руси. Так что лучше пойти поесть и не забивать голову лишним, а забить живот вкусным.

— Я услышал тебя хан, — сказал великий князь и отправился трапезничать.

Пост на Руси, это да, он нынче должен властвовать на столах русских православных людей, но князь иногда считал себя в походе. А в походе пост можно не соблюдать.

*……………..*………………*

Ой ты степь широкая! Не люблю я степь. Лес люблю. Я лесовик, с детства по лесам хожу, уважаю «тихую» охоту, в которой разбираюсь неплохо. Уж боровик от сатанинского гриба точно отличу. А вот степь… Единственное, что мне нравилось, что не стоило ожидать внезапных нападений. Места просматривались далеко. Вот только, это палка о двух концах. Мы же так же, как на ладонях, пусть и пробуем идти рядом с лесостепью, выискивая пролески.

Шли уже пять дней. Медленно шли, словно вразвалочку. Но это было оправдано. Человека можно не беречь, а вот скотину обязательно оберегать. Да и передвижение поезда всегда осуществляется с той скоростью, с которой идет самый медленный участник обоза. У нас это были четыре коровы. Зачем отряду в походе коровы? Нет, оно понятно, молочко и все такое, но эти низенькие, относительно коров будущего, создания чуть переступали копытами.

Но не мне же тут указывать, как нужно устраивать переходы. Хотелось бы приставить к этому утверждению слово «пока». Вместе с тем, медленное перемещение позволяло постоянно тренировать новиков, да и остальным дружинникам приходилось попотеть. Обучение было с упором на работу конными. Князь и старший сотник пользовались степными просторами, где удобно отрабатывать возможное нападение.

Уж не знаю, как работают всякие там кипчаки с печенегами, но в дружине некоторые всадники были ну прям джигитами. Стрелять из лука на скаку? Серьезно? Из композитного? Это ну очень сложно. Я, к примеру, даже после того, как освоился и вернул навыки верховой езды реципиента, и близко так не умею.

А вообще, здешний подход мне нравится. Молодняку не дают присесть, постоянно загружают, но не бесполезным трудом, а тренировками, стрельбами, джигитовкой, пусть такого слова тут и не знают, но навыки акробатической верховой езды отрабатываются.

Немаловажными навыками, к которым приучают, являются и умение приготовить еду, поставить шатер. При этом, не было тут такого, чтобы лагерь разбивали только молодые. Но и разница между младшей дружиной и старшей явственно ощущалась. Тот же Мирон уходил обедать и ужинать к старшим воинам. Оттуда порой такие запахи доносились!..

— Есть! Сладилось! Сладилось! — закричал Спирка, заставляя меня вздрогнуть.

Выдался часик отдыха, так вздремнуть решил, а этот орет. Уже скоро у меня своя тренировка, на растяжку и отработку ударов. Так что ни капли энергии в пустоту, только саморазвитие и самосовершенствование. А тут приходится вместо отдыха за Спиркой присматривать.

— Что случилось? — спросил я, переворачиваясь на правый бок, чтобы видеть Спиридона.

— Самострел зарядил! — счастливый дьячок показал мне арбалет, в котором была взведена тетива.

— Молодец, — сказал я безучастным голосом.

— Ныне я не слабосилок? — прямо детским тоном спросил Спирка.

Да он и вел себя последние четыре дня, как ребенок, чье самолюбие было задето. Он все пытался доказать, что не слабый, и вовсе не «баба какая», а самый что ни на есть муж, в смысле, мужчина. И чем больше Спиридон доказывал мне, что может быть воином, тем больше я убеждался в обратном.

— Не майся дурью, Спирка! Рожденный ползать, летать не может, — сказал я, встал и потянулся широко расставляя руки.

Темно-коричневую тень, молнией приближающуюся ко мне, я увидел слишком поздно, чтобы адекватно среагировать. Этот «дрон» заходил со стороны спины. Вдруг, даже показалось, что я там, на той войне, в будущем. Но в последний момент рассмотрел пернатое создание.

— Твою мать! — закричал я, когда большая птица пристроилась мне на руку, на запястье.

Я попробовал стряхнуть этого гостя, начал трясти рукой. Но наглец, если сокол-самец, а не самка, и не думал стряхиваться, уцепился в мою руку и так цепко, что своими потугами скинуть сокола я добился лишь царапин на своей руке. А когда попробовал схватить пернатого, он так клюнул меня, что пришло решение не трогать этого… Видел я таких в прошлой жизни. Ну сидит, пусть сидит, тем более, что, рассмотрев гостя, я убедился, что он явно ручной, скорее всего князя. Не думаю, что подобные ручные птицы доступны многим. А шелковая ленточка на шее сокола явственно говорила о том, что летающий хищник принадлежит…

— То как? Без перчатки сокол сел? — удивился Спирка.

Я стоял и недоумевал. Наглый «птиц», или как еще этого сокола назвать, безмятежно сидел на моей руке. Не сразу я вспомнил, что уже был знаком с этим товарищем. Это мой отец дарил княжичу сокола, но до того Богояр тренировал соколеныша.

Я любовался грациозной птицей, потому и не заметил как ко мне подошла целая делегация.

— Верни Ярла! — потребовал княжич, который и был во главе пяти ратников.

Мальчик хочет казаться мужчиной, во всем парадирует модели поведения взрослых, но пока не дотягивает до роли, скажем, заместителя князя. Вот и сейчас он смотрел на сокола, как я понял по кличке Ярл, и чуть не плакал. Было, видимо, обидно княжичу, что любимая живая игрушка не прилетела на его перчатку.

— Княжич, он сам прилетел, — сказал я, до сих пор несколько недоумевая, как такое произошло.

Не могу до конца понять серьезность ситуации, но все вокруг нахмуренные, какие-то суровые, так, что кажется, что я убил кого-то, или совершил еще какое преступление. В Индии даже в будущем голову могут свернуть за обиду корове. Разве на Руси подобное же в отношении соколов? Да, нет, не слышал я об этом и в будущем и память реципиента утверждает, что сокол — всего сокол, только стоит, обученным, как добрая деревня.

— Княжич, дай клобук! — то ли попросил, то ли потребовал старший сотник Боромир.

Наверное, все-таки потребовал. И тон старшего сотника был менторским, слегка высокомерным, поучающим. Ростислав Иванович подал Боромиру кожаную соколиную шапочку, которая и называется «клобук». Старший сотник подошел ко мне, строго посмотрел в мои глаза, но я взгляд не отвернул. При том, что Боромир обладал меньшим моего ростом, низким не казался. Суровый мужик, явно опасный, оттого и кажется выше.

Боромир надел шапочку на глаза соколу, и тот сразу же чуть ослабил хватку. Небольшие капельки крови стали стекать по моему запястью. Старший сотник забрал сокола, а я осмотрел свою руку, чтобы убедиться в целостности вен.

— Не ведаю, как, но кабы более Ярл к тебе не прилетал, — сказал Боромир, усаживая сокола на перчатку княжичу.

А это что такое? Княжич мне сочувствует? Его глаза, некоторая жеманность говорили о том, что Ростислав Иванович увидел во мне такой же объект для нападок старших, как и он сам. И убеждать в обратном княжича, думаю, не стоит. Легкая улыбка, обращенная к мальчику, лишь укрепила уверенность, что с сыном князя можно и нужно более активно работать. Еще бы понять, как к нему подступиться.

Ростислав Иванович тренируется отдельно, сам старший сотник показывает ему уловки и ставит движения. Поговаривают, может и правду, что княжич для своих лет очень даже искусный воин. Посмотрим, что с этого сегодняшнего момента можно будет выжать. Если только этот момент не выжмет меня.

Княжич ушел, за ним потянулись и другие ратники, а те воины, которые решили поглазеть на ситуацию, быстро нашли себе другое занятие. Скорости в поиске работы придал окрик Боромира про бездельников и что пора ему усилить тренировки.

Все ушли, а я остался смотреть вслед княжичу. Вспомнил все про птицу. Почему-то этот сокол был для меня дорог. Я занимался с ним, отец учил азам соколиной охоты. Тогда Ярл знал меня, как хозяина. Это был единственный момент в моем общении с отцов, когда я видел в нем родителя, а не мучителя. Но пришло время и Богояр подарил уже обученного сокола князю Ивану Ростиславовичу.

Что-то тоска накатила… Нет, нужно думать, как сокола именно этого себе добыть.

Глава 10

* * *

Иван Ростиславович сидел, нахмурив брови, и размышлял, что ему делать в сложившейся ситуации. Эпизод с соколом здесь был не причем, ну или почти не причем. Неприятный момент, но не более того. Князь просто приказал, в случае, если сокол Ярл будет все так же непослушным его сыну, то птицу следует убить. Но не отдавать же сокола этому Владу.

Иное заботило князя. Дозорные, отправленные в дневную разведку, к ночи прибыли и доклад их был крайне тревожным. Места оказываются небезопасными. Дружина шла вдоль редкой лесополосы, в местах, где лес встречается со степью, где и леса, как такового, нет, впрочем, степь начинается чуть южнее.

Это своего рода серая зона, ничейные владения, или же вечно оспариваемые без возможности кому-то на них или осесть, или беспрепятственно кочевать. А еще Русская Земля отгородилась от Степи Великой Стеной, на которой постоянно не хватает ратников даже для того, чтобы подать огнем знак о нападении. Лишь одно название, а по сути, Стена не работает должным образом. И Степь то и дело, но хаживает за Стену.

Иван Ростиславович мог идти и вдоль стены, севернее, в более безопасных от половцев местах. Однако, если идти выше, то нужно проходить земли Галичского княжества, что невозможно по понятным причинам. Или же идти чуть дальше, на северо-востоке, где начинаются земли всяких берендеев и иных черных клобуков.

Эти союзники Руси, не всегда бывают гостеприимными. У них безопаснее ходить торговыми поездами, чем военным отрядом. Пытается Торческ и другие селения клобуков заманить к себе торговцев, но ревностно относятся к любой силе на своих землях. Так что все сложно. И пусть, скорее всего, дружина Ивана Ростиславовича разбила бы и сотню клобуков, но ссориться с ними князь никак не хотел.

— Князь, здесь же почитай уже и земли черных клобуков. До Торческа всего четыре перехода, ну, пять, — рассуждал вслух Боромир.

— Но то не клобуки? — в очередной раз переспрашивал князь.- Отряд, что дозор увидел, он чей? Точно кипчаки?

Боромир тяжело вздохнул и в очередной раз заверил князя, что разведчики, которые сообщили о близкой опасности, умеют отличить клобука от кипчака, пусть порой представители этих этносов и сильно похожи друг на друга. Однако, существует ряд признаков, например, половецкая сабля менее искривлена, с еще более маленьким перекрестием на гарте, или наличие у воинов броней, упряжь коней, чуть меньший лук, иные признаки.

Другой вопрос, чтобы рассмотреть все это, необходимо подобраться ближе. В то же время, половцы в степи ориентируются куда лучше большинства русских. В дружине Ивана Ростиславовича было немало воинов, которые свой опыт нарабатывали не только в междоусобных схватках, но и в походах против половцев и тех же клобуков. На то и уповал Боромир, говоря о доверии к мнению разведки.

— Пусть так. Токмо, коли пойдем на север, там вправе будут клобуки. Не можно нам на Великую Стену идти нынче. Али клобуки, али галицкие — все едино нужно биться, — сказал Боромир.

Князь и сам это понимал. Сейчас они находились южнее Галича на стыке княжества с землям черных клобуков. Ивану Ростиславовичу не нужны были объяснения ситуации, он все понимал. Между тем, подленькая мыслишка закралась в голову Ивана Ростиславовича. Он очень хотел подставить галицкого князя Володимирка, незаконного галицкого князя. По мнению князя Ивана, конечно.

— У тебя стяги галицкие есть? — спросил задумчиво князь.

Боромир сразу понял, что хочет провернуть князь. Старший сотник закрутил в отрицании головой. Старший сотник был всегда за прямые решения, как он считал: все подлое от баб, все честное мужическое. Хотя воинские хитрости приветствовал. И сейчас Боромир еще не определился, как относится к хитрости князя. Наверное, что бы меньше переживать, как к военной хитрости.

— Коли не выйдет, если оставим будь одного пораненного или полоняного соратника, не миновать нам беды и все ополчатся, и клобуки, и князь киевский не пожалует. Ты и сам знаешь, что Всеволод Ольгович, Великий Князь Киевский, дюже ленивый, потому и привечает половцев, кабы те великих бед не чинили, а те небольшими ватагами ходят за людьми, в рабы вяжут, — эмоционально сказал Боромир и ударил кулаком по своей же ладонью.

— Коли ничего делать не станем, вои наши обрюзгнут, обленятся. Нам бой потребен. Сам смотреть будешь. Выйдет так, что галицкий стяг на месте сечи обронен, так и добре. И знать об сим повинны токмо мы, — сказал князь, принимая решение.

Князь уже принял решение воевать. Последний бой, в котором участвовала дружина состоялся больше полугода назад и не это столь важно, сколько то, что сеча та была дюже лютая, злая, что в ней Иван Ростиславович проиграл. Это было в Галиче. Князя учили тому, что дружина, которая не побеждает, уже перед началом любого сражения внутри себя принимает возможность проигрыша. Так что нужна победа, или вовсе все бессмысленно.

Боромир резко поднялся, четкими и выверенными движениями изобразил поклон, тем самым показывая, что полностью принимает волю князя и готов выполнить любой приказ.

— Когда? — спросил Боромир.

— Два дни станем уходить до стены в сторону Галича, опосля замедляемся и даем бой, — припечатал князь и встал со своей подушки.

Скулы Ивана Ростиславовича напряглись, взгляд стал колючим, будто он прямо сейчас собирается начать сечу. Помимо прочего не мог князь не использовать возможность подставить Галич, ведь, когда найдут галичские стяги, то половцы предъявят Володимирко претензии, выставят виру или даже пойдут одной-двумя ордами в набег.

Жалко ли было людишек, которые пострадают от этой свары между князьями? Князь об этом как-то и не думал, не задавался таким вопросом. Тем более, что эти люди, прежде всего, жители Галича, предали его. Ежели стали бы все горожане, как один, в строй, то и Володимирко не решился бы на осаду, поскакал бы в Киев просить своей правды, как это делает сейчас Иван Ростиславович. А киевский князь вряд ли бы пошел в поход. Так что не жалко тех, кто призвал на княжение, а после не поддержал.

— Старший сотник, ты мне скажи… Сын мой, зело опечалился, когда сокол не сел на его перчатку? — спросил князь, когда Боромир уже собирался уходить.

Старший сотник не смог сдержать улыбки. Если бы князь увидел бы эту неуместную гримасу, то могла бы произойти ссора. Однако Иван Ростиславович отвернулся к сероватой ткани шатра, чтобы Боромир не видел его крайне заинтересованного выражения лица.

— Просит княжич не убивать Ярла, — отвечал старший сотник.

— И не нужно убивать сокола. Ты мне вот что скажи, — князь повернулся. — Сокол, же должен на перчатку садиться? Как он слетел на руку Влада?

— Ты знаешь, князь, что соколиная забава — то не мое, не любо мне с ними возиться, — отвечал Боромир.

— Ишь, удумали сокола бить! Ярл двух добрых коней стоит, а то и более, — князь чуть замялся. — Передай сыну, коли Ярл улетать станет от него, дам ему своего Черныша.

Князь возмущался идеи убить сокола, как будто и не его она была.

— Добро, князь, токмо мыслю я, что тут дело в ином, но то не моя головная боль, — Боромир ухмыльнулся. — Идти-то дозволяешь? Нужно многое сделать.

— Ступай! — князь махнул рукой.

*……………*…………*

Началось что-то не совсем мне понятное. Вдруг, резко изменился характер передвижения, стало меньше стоянок, порой даже питались в седле. Более того, часть нашего обоза, та, которая медлительная с мини-коровами, стал уходить строго на север, при этом с небольшой, даже малой охраной. Где-то в двух-трех переходах расположено то, что зовётся Великой стеной. Пафосно и не соответствующе реальности. Но там уже есть леса и можно укрыть обоз

Перестали проводиться тренировки. И этот факт меня расстроил. Только-только я начал входить в режим, только начали проходить болезненные ощущения от физических упражнений, а тут перерыв. И я не находил достаточно возможностей, чтобы заниматься саморазвитием. Время для отдыха резко сократилось и его приходилось использовать именно что для отдыха.

Лишь к концу второго дня такой организации переходов, я стал догадываться, к чему ведут наши действия. То и дело, но уходили в степь отряды из десяти-двенадцати человек. После они возвращались, но сразу же сменялись другими. Не трудно было догадаться, что князь выставляет дозоры и контролирует кого-то из вне. Кого? Ну явно не приятелей.

На третий день начались другие мероприятия. Уже по два, а то и три десятка воинов, причем с телегами, уходили в ту самую сторону где дружина была еще пять-шесть часов назад. Дразнят, кого-то. Князь побуждает на активные действия отряд, который нас преследует. И то, что будущим врагам демонстрируются телеги, якобы обоз, где много вкусного, указывает на то, что невидимый противник обязательно клюнет. Ну кто же в степи пропустит обоз, неважно чей, если только не свой!

На третий день, с самого утра, началась суета пуще прежнего. Мне, конечно, никто ничего не объяснял. Вообще, складывалось впечатление, что будущие события, их вероятность, скрываются от дружины. Но это не иначе, как «по секрету всему свету». Не было ни одного дружинника, даже новика, кто бы не готовился к бою. Готовился и я, в том числе ориентируясь на ту информацию, что предоставил Спирка.

Мечи, топоры, ножи, иное оружие, точили все, делали это при первой же возможности, порой вместо того, чтобы потратить время на еду. Кроме того, если раньше все больше ходили в одном рубящем, нынче же многие облачаются сразу в кольчуги.

Еда. Вот где проблема. Есть хотелось почти постоянно. Сухарями я не наедался, а то вяленое мясо, что еще оставалось у Спиридона, пока решено было не использовать. Вдруг поражение и придется уходить нам вдвоем с дьячком? Нет, не бежать в панике и страхе, когда твои товарищи сражаются, а уходить, если товарищи уже все полегли. И, да, именно что товарищи. Привык я к тому, что тот, кто рядом со мной в бою, или друг, или товарищ. Тут сомнения нужно отринуть.

— Да оставь ты этот арбалет! — с раздражением в голосе сказал я.

Спирка все никак не успокоится, тренируется натягивать тетиву самострела. Ну и пусть у него через раз получается, настырный, все пробует и пробует. Оно то и правильно, доводить начатое. Но тут прежде силу тренировать нужно, наращивать, а уже с сильными руками, да ногами, и арбалет поддастся.

А так, когда в бою нет возможности кряхтеть минут десять, чтобы один раз зарядить оружие… Пустое это, не нужное. Так что только один выстрел и будет доступен Спиридону. И вообще нужно что-то придумать, чтобы он не участвовал в бою, будь все же тот случится. Или же где спрятался, пока большие дядьки мутузят друг друга. Ну ни разу Спирка не боевой монах.

— От чего ты самострел называешь арбалетом? — продолжая свои потуги натянуть тетиву, спросил Спирка.

— Так у мадьяр зовется, — отмахнулся я от вопроса.

У меня случались моменты, когда я что-то говорил лишнее. Прикрывался тем, что у мадьяр набрался тарабарщины, или слышал, что так у ляхов говорят. Дело в том, что сдерживаться и тщательно подбирать слова — это откровенно тупить при разговоре. Ну а так, легкий флер чудачества и таинственные ляхи с мадьярами — это многое объясняло.

Это в будущем, когда за одно лето планируешь поездку на Кубу и в Италию, а зимой в Египет, начинаешь понимать и других людей, другой культуры, не зацикливаешься на том, что видишь постоянно вокруг в родной стране. Одно дело прочитать про культуру жителей Мали, другое дело прожить недельку в их деревне.

Тут же, в этом времени, любой инородец таинственный и от него ожидаешь непонятного, то есть действий, слов, которые выбиваются за рамки привычных. Я же выбивался за эти рамки изрядно, потому и закрывался знанием о других народах. Это еще хорошо, что львиная доля моего общения приходится именно на разговоры со Спиркой. У других было бы куда больше вопросов к таким вот ляпам.

— Спиридон, а ты слушать умеешь? А замечать, да примечать? — спросил я.

В голову пришла мысль, как можно было бы использовать Спиридона для своих нужд. Он и так уже приносит нужную информацию и мой вопрос, на самом деле, был лишь подводкой к тому, чтобы я сделал предложение дьячку.

— А ты пошто спрашиваешь? — с настороженностью спросил Спирка.

Чувствует, значит, что хочу его использовать для себя. Ну тогда пойдем иным путем, хитростью.

— Ты в дружине остаться хочешь? — спросил я, будучи уверенным, что сейчас получу строго положительный ответ.

Но Спиридон думал. Только вчера перед сном, казалось, что убедил Спирку не рассчитывать на то, что ему дадут приход в Киеве, или даже разрешат быть при каком храме дьяком. И он принял все мои доводы. Но выспался и вновь оказался во власти своих мечтаний. Мечтать — хорошо, нельзя жить лишь одной мечтой, забывая, что мир многогранен.

— Не ведаю я, уже и заплутал в помыслах своих, — отвечал Спиридон.

— Не важно. Ты пользу принеси и мне и князю. Так, чтобы не погнали тебя из дружины, а князь попросил бы митрополита рукоположить тебя, — говорил я.

— И в чем нужда у тебя? Не верю, что без твоей выгоды и разговора не было бы, — с долей сарказма спросил Спиридон.

— Спирка, нос откушу! Не груби большим людям! — наигранно грозно сказал я.

Что мне нужно было от Спиридона? Так информация. Она самый ценный ресурс во все времена. Почему Спирка? Так у него свободный ход, чуть ли не до княжеского шатра. Меня, как новика, одергивают, не пускают, мол, не положено. А во время переходов, так и вовсе из середины построения выходить нельзя. А Спиридону все можно.

Кроме того, дружина, а сейчас это что-то около ста тридцати человек, как оказалось, не только боевой механизм. Тут ведется и торговля, мена одного на другое. И… я, мать их так, вновь не удел. С новиком без клятвы в дружине торг не ведут. Вот с кем иным, как я понял, пожалуйста, может даже со Спиридоном, но я еще что-то вроде нахожусь в междумирье. Уже не обыватель, но еще не принят воином.

А мне нужна хоть какая-то защита, доспех. Ну куда в бой с одним топориком? Нет, есть еще и копье, но им я управляюсь не очень качественно, лишь кое-как направить в сторону и могу. Шлем дал Мирон. Как шлем, «шапочку». Кругленькая хрень, классифицировать которую никак не получалось. В основном же воины были в шлемах-иерихонках, есть и округлые, но явно получше моего. А начальство носило доспехи еще и со всякой эстетичной напыщенностью. У князя, даже маска железная. Какое же бездумное распыление ремесленных сил! Как по мне, так функционал всегда на войне должен побеждать эстетику. На парадах может быть иначе, но не на войне.

— Отчего ты не спросишь у Мирона? — ожидаемо спросил Спирка.

— А где он? Ты часто видишь нашего десятника? — отвечал я вопросами на вопрос. — И даровал он мне свое старинное рванье. Кольчуга та и короткая и в облипку, шибко движения стесняет.

С этой проблемой можно было бы подойти к десятнику, но Мирона, как и Воисила, иных опытных воинов задействовали в той самой странной операции, когда кого-то побуждают на нас напасть. Скорее всего, десятник не подумал о размере вовсе, потому и дал одну из своих старых и частью порванных кольчуг.

А еще я не особо горю желанием становиться у Мирона его «Спиркой», то есть ведомым человеком, которым можно немножко и поманипулировать. Вот такими подарками и при постоянном участии в решении всех моих проблем, я волей не волей, но стал бы обязанным десятнику. И такое положение дел меня не устраивает.

— Так что нужна мне, Спиридон, броня. Кольчуга, а еще лепей и со вставками, — сказал я.

— Так где же я возьму ее? — возмутился Спирка.

— Возьмешь, — припечатал я, обрубая пути отхода Спиридону.

— Меня люди просят о помощи, кабы единения достичь с Богом, а я о кольчуге спрашивать стану, — все равно дьячок сомневался.

— Вот и станешь, Спирка, станешь. Тут жизнь моя на кону. И не задаром мне кольчуга нужна, — настаивал я.

— Добро! Сразумел я уже. А сколько гривен ты потратить можешь? — тоном заправского коммерсанта говорил Спиридон.

Сколько? За свою жизнь, и за близкого человека можно отдать хоть весь презренный металл, но я все же не стал раскрывать то количество серебра, что у меня было. Уменьшил число.

— Семь гривен, — сказал я.

— Не густо, да не пусто. А киевские гривны? Али каким боком новгородские дошли до твоих рук? — задумчиво говорил Спиридон, рассматривая меня, будто рулеткой мерял. — Великий ты. Кольчугу… но то токмо короткую и брать. А шелом, как я погляжу у тебя есть.

Спирка указал на мою «железную тюбетейку» и рассмеялся. Даже пугать откусанным носом не стал, потому как понимал, что выгляжу несуразно, как для человека из будущего, так, видимо, и для местных. Порой нужно уметь посмеяться над собой, но только не позволять себе быть посмешищем. Наш гогот был дружеским, а еще смех позволяет временно избавиться от напряжения, которое, витая в воздухе, проникало в каждого из дружины.

— Будут тебе брони. Абы на такого великого у кого были. Многие ратники не одну кольчугу имеют. И меня сегодня меня зовет паства, дабы исповедаться и причаститься, так что спрошу, — сказал веселящийся Спиридон.

Вот оно откуда все это: уверенность в себе, даже какие-то зернышки высокомерия. Спиридон почувствовал себя попом рукоположенным. Воину то как? Абы убедить себя, что перед смертью очистился. Это же, по мнению многих, не рукоположенный Спирка на себя грех возьмет, если исповедует, да причастит, волей Его, грехи отпустит.

Да это же кладезь информации. Получится ли Спиридона убедить поделиться сведениями, полученными от исповеди? Так просто нет, не расскажет. А вот подпоить если… Но где взять алкоголь? Ха, у меня уже точно скоро бой, а я про побухать думаю.

— Изготовиться! Всем изготовиться! — начали раздаваться приказы.

Спирка остался стоять ошарашенным, а я поспешил облачаться в сапоги со шпорами, да в рубаху, будучи до того почти и без одежды. Погодка даже чуть жарковатая выдается.

По своему положению, месту в дружине, я должен стоять во второй линии конного строя, по середине оного. Почему во второй понятно — тут берегут молодняк. А я, как ни крути, пока он и есть, молодняк. А посередине почему? Может затем, чтобы не сбежал с поля боя, а плечи соратников зажимали с двух сторон? Удар основной чаще приходится именно на середину строя.

— Влад, ты можешь уйти за телеги, — сказал Мирон, после тревоги быстро появившийся в нашем расположении.

Тон десятника звучал, будто он упрашивал меня. Опять эта навязчивая опека. Я не нуждаюсь в ней, я сам принимаю решения и несу за них ответственность.

— Нет, я буду в строю, — спокойно ответил я.

— У тебя броней нет, — сказал Мирон, но при этом махнул рукой, мол, поступай, как знаешь.

А у меня разве есть выбор? Ну спрячусь я сейчас за телегами, которые, по идее подвергнуться нападению уже после того, как будет разбита дружина. А честь, совесть, уважение? Да спрячься я от первого своего боя и можно крест ставить будь на каких планах на будущее и свое и Отечества.

— Уходит! Бегит от нас Степь, — закричали вдруг.

— Стоим! — скомандовал десятник Мирон. — То разведка была. Нынче будет сеча.

От автора: Интересная серия, друзья: Ноябрь 1853 год. Война с Европой начинается. Будущее отныне в руках нашего современника, ставшего генерал-адмиралом русского флота. https://author.today/reader/333355/3194468

Глава 11

Начались какие-то половецкие пляски. И пусть в опере Александра Бородина «Князь Игорь» плясали девушки, а тут воины, принципиального значение не было. Половецкие же!

То отряд степняков подходил ближе и тогда опять объявлялась тревога, то уже наши несколько десятков воинов уходили за версту и дальше от лагеря, видимо «кошмаря» половцев. Как я понял, такими вот маневрами обе стороны определяют решительность друг друга, возможности, вероятно, слабые и сильные стороны.

Уже сейчас можно с уверенностью сказать, что археологи будущего были правы, когда говорили, что далеко не каждый половец имел достойное снаряжение, брони и оружие. А еще, что удивило меня, может и более остального, так то, что среди половцев-кипчаков было много светловолосых бармалеев. У меня в голове никак не могло сложиться. Как так? Узкие раскосые азиатские глаза, темная пигментация кожи, и при этом плотные светлые волосы. Можно подумать, что мне на глаза попадались альбиносы, в конце концов и среди темнокожих африканцев «бледные негры» попадаются, но не в таком количестве.

По поводу вооружения так же можно уже что-то сказать. Вопреки ожиданиям, лучников среди тех воинов, что мозолили глаза нашей дружине, было не много, или же они в такие вот игры не брали свои луки. А те луки, что демонстрировали половцы мне казались игрушечными, но не стоило заблуждаться, что они не большие, уж явно дальше английских однодревок из бука стреляют.

Были и те кипчаки, кто по своему оснащению оказывался не хуже, чем наши десятники. При этом на них блестели кольчуги мало отличимые от русских и шеломы похожи. Возможно, шли процессы, так красочно описываемые Львом Гумилевым про этногенез Руси и Степи.

— Спать! — прозвучал приказ где-то в районе четырех-пяти часов по полудни.

Не хватало часов, все же привычка из будущего довлела и было некомфортно не знать точного времени. Между тем, воины начали обсуждать тему, что кипчаки сегодня уже не пойдут в бой, если только не решаться на ночную подлость. В связи с тем, что в том отряде половцев было очень много сильно молодых лиц, большинство дружинников, чьи размышления я услышал, выразили скепсис в возможности ночных атак. На такие операции могут быть способны только очень опытные воины, а не молодняк.

Раз сказано отдыхать, я моментально пошел искать себе местечко для сна. Еще в прошлой жизни я научился психологически абстрагироваться от волнений и отдыхать перед боем. В бой нужно идти отдохнувшим, особенно когда предполагается такой энергозатратное сражение, как средневековая сеча. Тут же порой именно выносливость играет главную роль.

— Влад, Влад, — тормошил меня Спирка.

— Чего тебе? — спросил я, переворачиваясь на другой бок.

— Приходил Воисил и наказал разбудить тебя, — сообщил Спиридон.

Как бы это не могло прозвучать противоречиво, но наступила глубокая ночь и нужно было просыпаться.

— И что еще наказал Воисил? — спросил я.

— Мне прибыть с ножом и с лопатой, — сообщил дьячок.

Хотелось ответить, что плевать, что именно ему приказали, мне-то что делать. Но не стал расстраивать Спирку. Напротив, участливо покивал головой. И вообще хорошо, что припрягают к подготовке к сражению и Спиридона, значит он имеет хоть какую практическую значимость, а не только грехи отпускать волей Его.

— Десяток мой! Выдвигаемся в степь! — через, наверное, час, как ушел дьячок, скомандовал Мирон.

Было видно, что десятник устал, не спал вовсе, путь для этого и было некоторое время.

В полном снаряжении мы выдвинулись на шагов двести от лагеря и стали курсировать вокруг, то и дело встречая других таких же дозорных. Всего четыре десятка дружинников ходили радиусом в двести шагов вокруг лагеря. Задача нам не ставилась, но она была понятна и так — не дать врагу увидеть, что происходит внутри очерченного нами круга.

Готовились сюрпризы для врага. Всего я не видел, но лопатами, теми деревянными приспособами, что так зовутся, копали ров у места, где уже плотно сомкнуты опрокинутые повозки. Земля взрыхлялась где топорами, а где и ножами, ну а лопатами грунт скидывали в одну сторону, к повозкам, формируя вал. Вал формировался и землей, принесенной извне в ведрах. Множество ямок одновременно капали вдоль всего импровизированного укрепления в некотором удалении от него.

Несколько раз к нашим патрулям пробовали приблизиться группы половцев, но когда к дозорному десятку быстро прибывало подкрепление, степняки обстреливали наш отряд из луков и уходили. Их стрелы не приносили ощутимого урона, тем более, что и русичи пускали вслед своим оппонентам оперенные подарки. Впрочем, так же без видимого результата, если за таковой не принимать то, что половцы уходили.

А с рассветом работы по подготовке к бою были свернуты, а всех ратников полусотники и десятники начали выстраивать в соответствии с планом сражения, который до рядовых дружинников не довели и пока о нем можно было только догадываться. Как только все построения были закончены, на красивом лоснящемся черном коне, князь Иван Ростиславович обскакал свое воинство и, заняв место по центру между двумя полусотнями, напротив оборонительных сооружений, начал пространную речь.

— Русская Земля, она стонет от боли. В минулом князь Владимир, прозванный Мономахом бил кипчаков, заставил их заключить наряд, упокоив многих. Токмо нет нынче такого князя, а половцы — вон они, своих молодых воинов натаскивают на русской крови… — кричал князь.

Все правильно говорит, по делу. И я, та моя часть сознания, которая принадлежала ранее реципиенту, восхищается правильными словами. А вот человек из будущего, наслушавшийся уже немало правильных слов, в сущности бывших лишь словами, несколько заскучал.

Вот он говорит о половцах, которые такая-этакая угроза. Просто если сравнивать с печенегами, то, да. Хотя, не получилось бы сыновьям и внуку Ярослава Владимировича, Мономаху, отбить первый мощный заход половцев, уничтожить более двадцати ханов, так не известно что еще было. Но впереди монголы и такая Русь, которая все больше теряет единство, падет под их ударом.

Хотелось вступить в дискуссию с самим князем. Он-то чего стремится спровоцировать усобицу? Почему своим примером не покажет, как можно жертвовать собственными амбициями во имя великой идеи единства Руси. Будет возможность, когда докажу, что не беспомощный новик, скажу князю. Тут, вроде бы с князьями разговаривать не возбраняется. Они не небожители.

— Не посрамим же свою честь! — закончил свое обращение князь и больше сотни глоток в едином порыве выкрикнуло одобрение.

Князь ускакал в сторону, а мы, как стояли, так и остались ждать начала боя. Сколько же условностей перед тем, как начать уже сражение. Надеюсь, что не так долго осталось, а не как вчера — постояли и спать пошли.

Нервы… Если с ними совладать, найти подходы к самому себе, то все происходящее будет восприниматься чуть легче. У меня частично получается. Но как справляются со своими волнениями все эти парни и мужики, в строю с которыми я стою уже как час? Наверное, все дело в фатализме. Люди из будущего, если только в мирном регионе, сильно ценят свои жизни, даже не представляют, как это быть под пулями, как прятаться в подвале, когда идет артобстрел дома.

Тут нет пуль, нет артиллерии, но есть куча опасностей, причем не обязательно на поле боя. И сражаться — это удел только для воинов. Иные категории населения — это приз для победителя. Крестьян в междоусобицу, как правило не трогают, да и половцы так же. Обыватели — товар.

Но значит ли, что человек, сбежавший подальше от набегов степи, в безопасности? Вот уж нет. Каждый в этом времени постоянно находится в зоне риска. Детская смертность не поддается понимаю, женская смертность при родах огромная, мужики не так, чтобы отстают по этому показателю. Смерть — постоянный попутчик любой семьи. Поэтому главенствует фатализм.

Отсюда эти сосредоточенные лица, которые нацелились на бой, люди готовы умирать. Отстаю ли я в решимости от своих со-ратников? Нет. Для меня не впервой умирать в бою. Да и вообще…

— Смерть половцам! — выкрикнул я.

Ну нельзя же час молчать и ничего не говорить, особенно, когда эмоции зашкаливают.

— Смерть им! — подтвердил наш полусотник Никифор. — Токмо орать я не велел.

А еще он так грозно посмотрел на меня, что я тут нарушаю тишину. Да, где-то я проявляю и ребячество. Однако, вот такое лицо у стоящего рядом со мной новика Боброка, это не правильно! Скулы сжаты, глаза выпучены, брови нахмурены, каждый мускул напряжен. Долго ли в таком состоянии он продержиться? Ему, изготовившемуся принять свой первый бой, нужны слова, он не может так перекипать, даже не моргая. Не лучше вид у Лиса, еще одного новика.

Мы стоим и ждем, а половцы, на приличном удалении, гарцуют перед нашими построениями, но в бой не спешат вступать. Вместе с тем, и расслабиться не дают. И что-то мне кажется, что их численно больше.

— Начинаем! И помните, что-то кипчацкие молодые вои, не у каждого из них есть брони, не каждый умелый стрелок или конник с копьем… — полилась очередная вдохновительная речь.

Как по мне, так скучновато. Вот половцы, они слабые, вообще не вооружены и вовсе… идите и возьмите их голыми руками. Не правильный подход, так можно и руки опустить, посчитав, что грозного взгляда будет достаточно, чтобы только победить супостата.

Все наше воинство состояло из двух полусотен. Были еще защитники укреплений, но их не более двух десятков. Самыми грозными выглядели два десятка ратников, ближних князя, самых экипированных ратников, своего рода гвардии. Однако, и в нашей полусотни в первой линии стояли воины вполне себе, на мой уже не такой уж и дилетантский взгляд, «упакованные». Я знал, что эти кольчуги, ремни, мечи, кистени и даже топоры — все это есть далеко не у каждого ратника даже в дружинах владетельных князей.

— Изготовились. Будут стрелы! — прозвучала команда полусотника Никифора.

Все напряглись, максимально ужались и постарались спрятаться на щитами. Некоторые воины в первой линии чуть наклонились вперед и таким образом своими щитами захватывали чуть и верных своих спутников, коней. Но у этих ратников на кольчуге, в том числе и со спины, были наклепаны металлические пластины, которые сильно улучшали прочность защиты. А вот у меня была лишь кольчужка, спасибо, что хотя бы такую получилось сторговать не без помощи Спирки. Главное, что защита есть и она не сильно стесняет движения.

Улыбнуло. Представил, как этот слабосилок-дьячок сейчас сидит за перевернутой телегой, которые выставили полукругом в некотором отдалении от конного построения, как напрягается куда-нибудь целиться. Абы только по своим не лупанул. Со страху, может.

— Взсуш, — просвистели стрелы.

— Тум! Тум! — ударялись они о щиты и брони ратников.

Заржали кони, какую-то сконтинку все же резануло наконечником стрелы. Слышались и сдержанные звуки, перемежающиеся с проклятиями. Так ратники реагировали на то, что по ним прилетели оперенные острозаточенные подарки.

— Исусе Христе, — сказал кто-то из младшей дружины, еще вчерашний новик.

— Ой! Яй! — не сдержал своего возмущения еще кто-то.

— Как жизнь вся пролетела! — сказал, находящийся по правую сторону от меня, Боброк.

Я удивленно посмотрел на него. Вот уж не думал, что эта идиома имеет такие глубокие исторические корни. Или же, действительно, жизнь пролетает в моменты опасности. У меня не пролетала, ко мне «прилетела» новая жизнь.

Пусть стрелы и не пробивали доспехи, как быстро успели определить старшие дружинники, половцы пускали не бронебойные наконечники, но удовольствия мало от того, что тебе в руку, или в спину прилетает. Сразу пришло сравнение с тем, как бронежилет сдерживает пулю, но гематома, в самом лучшем случае, все равно остается, а то и ребрышки трещат, бывало бойца и убивало кинетической силой удара. Хотя, со стрелами все же чуть попроще.

— Не робей, други! Жди, что ближе будут подходить, — подбадривая, выказал свое предположение Никифор. — Так токмо стрелы расстреляют бесцельно и делов.

Да, экономика всегда кровь войны. Каждая стрела — это труд, причем и плотника и животновода, который птицу вырастил для оперения, может и охотника, который птицу изловил. Ну, и конечно — это кузнец, штучный специалист. Потому стрелять абы куда без существенного эффекта — не просто не рационально, а преступно. Вот уж не думаю, что у половцев где-нибудь в районе будущего Луганска металлургический заводик стоит. Уверен, что с металлом у них не так, чтобы отлично.

— Изготовились. Нынче еще стрельнут и сближаться будут, — комментировал Никифор вялое пока сражение.

Ему бы немного эмоциональности и чуть больше словарного запаса и вполне себе комментатор получился. «Князь Иван врывается в построение кипчаков, обходит одного, второго, уворачивается, вытягивает руку для удара в сторону главного злодея. Удар! Хрен! Штанга…» — вот такой текст пришел в голову. Какая только хрень в голову не приходит, когда вроде бы и бой, а динамика нулевая.

Новый рой стрел только свистел грозно, но вновь не принес существенного результата для нашего противника. Однако, все же два ратника выбыли из строя, из коней подранили и эти воины, бурча что-то определяющее разочарование, побрели к повозкам. Теперь они… фу… даже подумать стыдно, — пешцы!

— Нынче токмо за телегами и стоять, — прокомментировал ситуацию Воисил.

— Поспеют коней сменить и стать с нами! — не согласился со старым ратником десятник Мирон.

Обнаружился еще один функционал табора, ну или гуляй-поля, хотя тут никак не давали определения укреплениям. Они еще и для того, чтобы там концентрировались безлошадные воины, или раненые. В таком ключе место кажется чуть более полезным.

Ох, как же здесь недооценивают пехоту. Пеший воин только по одной причине таковой — у него нет средств для приобретения коня. Пехота есть, это мне подсказывал распакованный архив под условным названием «Примитивное понимание тактики и стратегии ведения боя. Уровень отрока». Но чаще пехотинцы — это черные люди, то есть ополчение. А само слово «пешец» — оно даже имеет унизительную коннотацию.

— За мной строем! — скомандовал Никифор.

Наша полусотня сдвинулась с места и, вопреки моему ожиданию, мы не направились в лобовую атаку, которую я более всего ожидал, а построение отправилось вправо, как бы стремясь зайти на нашего неприятеля с фланга. Почему «как бы» теперь это более чем понятно. При подобном сценарии мы, получается, оставляем без прикрытия наши перевернутые повозки. На секундочку, там всего-то полтора десятка человек, пусть я и видел, что это были лучники, а еще у них длинные копья. Но даже профессиональные универсальные бойцы, они разве удержат оборону?

Удержат! А мне нужно смотреть и привечать. Грамотно и с выдумкой воюет князь. Ночью в ста, или чуть ближе, шагах от повозок были выкопаны не глубокие, но все же волчьи ямы. Это мы всю ночь охраняли «инженерную команду», которая и копала ловушки. Чаще это были метровые ямки, в которые вертикально, но чуть под углом, прикапывались полуметровые заостренные колья. Кое-где и просто копались ямы, без кольев, да и не глубокие, но частые. Конечно же, все это маскировалось.

Мало того, опять же ночью, пара ратников ползала в шагах ста двадцати от укреплений и оставляла после себя какие-то заточенные со всех сторон железки. Память мне подсказала, что это так называемый «чеснок» — своего рода средневековая мина против вражеской конницы. Если коняка наступит на такой чеснок, то не помрет в ту же минуту, но перестанет быть боевой единицей. Что такое степной воин без коня? Нет, не младенец, но явно растерявшийся воин, оказавшийся не в своей стихии, оттого уже ослабленный. Фу, — пешец! Еще сильно худший, чем может быть русич.

Вот таким пешцем может числиться и Спиридон, который не спал ночь, потому как его, как и некоторых обозников, не воинов, скорее обслуги, припрягли к работам по подготовке системы обороны. Таких вот нератных было всего-то семь человек, это вместе с одним моим знакомым воинственным дьячком, который свято верит, что сможет взять свою кровь при помощи одного единственного выстрела из самострела. Вот такие тут попы кровожадные. Какое время, такие и люди. Впрочем, именно люди, и в чуть меньшей степени внешняя среда, и формируют время.

— Улла! Ла-ла! — послышался крик разгоняющейся вражеской конницы.

Глава 12

У половцев так же было построение в две линии. В первой большинство степных воинов были облачены в кольчуги. Это были усачи. А вот безусые шли во второй линии. Берегут кипчаки свой молодняк, наверное, как все это делают. Вот только, у противника молодняка в разы больше.

Они реально клюнули на такую вот примитивную ловушку? Но глаза не обманывали, сотня, или около того, степняков, устремилась вперед на наши повозки. Да, обоз и малая его защита казались очень лакомым призом, но есть же наша полусотня, уходящая вправо, есть полусотня Вышаты, которая маневрирует влево. Еще остаются два десятка ратников, собственной охраны князя. Там же гарцует взволнованный княжич. Князь находится слева и будто в резерве, чуть в стороне от событий.

— Изготовиться! — кричал Никифор, явно возбужденный предстоящей схваткой. — Строй держать, вперед не лезть, но и не отставать!

Наша двурядная линия выровнялась и недвусмысленно показала, развернувшись по фронту в сторону летящих на обозы половцев, что готова атаковать неприятеля во фланг. То же самое сделали воины Вышаты с противоположной стороны. Но они явно чуть запаздывали. Удар с двух флангов по врагу, на встречных? Тактически мы уже победили. Осталось только завершить бой своей победой.

— Улла! — прозвучал новый боевой клич.

Эти звуки можно было бы не услышать, они доносились издалека, но облако пыли, все более нарастающее далеко слева говорило о том, что противник не идиот, он подготовил свою ловушку. Первым под удар засадной степной сотни, не меньше, должен был попасть отряд личников князя.

— Держать строй! — орал Никифор и его слова дублировались десятниками.

Не только я понял, что еще далеко не все решено, что степняки выложили свой козырь и теперь остается понять, у кого туз на карточном столе, а кто зашел с короля. Мы в меньшинстве, безусловно, но есть другая карта, которая поддерживает наш козырь, даже я бы сказал две карты. Первая — это то, что сотня половцев, так рьяно мчащаяся сейчас на обоз, вот-вот войдет в зону с расставленными ловушками. А вторая карта — это доспехи, наши брони.

Половецкие воины были облачены в кольчуги в лучшем случае один из четырех. По вооружению так же их воинство пестрело. Кто-то был с искривленной саблей, некоторые с пиками, заметил я и пару всадников, которые были с тем, что я окрестил, как булавы. Отсутствие единообразия не позволяло противнику бить системно, например стеной конных с пиками.

Мы стали набирать скорость и тут стала заметна плохая выучка части из нашей полусотни. Опытные ратники умело управляли конями, когда надо «подбадривая» своих копытных товарищей шпорами. А вот новики и кое-то из младшей дружины терялись и с набором скорости чуть выпадали из линий.

Как я ни старался оставаться в линии, не получалось. Начал грешить сперва не на себя, как наездника, а на коня, у половцев забранного, который не приучен к строю. Но не только я таким неумехой оказался. Боброк, тот новик, с которым я сперва повздорил, а после так и завел приятельские отношения, управлялся со своим скакуном хуже моего. Ничего нет радостнее в жизни, когда у кого-то получается еще хуже… Времени вот только на радость нет.

Между тем, сотня половцев, атакующая по центру, добралась до ловушек. Еще до первых ям, с десяток степных коней резко затормозили, а кто и встал на дыбы. Словили-таки некоторые степняки чеснок и теперь даже можно было жалеть животинку, которой больно и она уже не так хочет везти своего кровожадного наездника в бой. Вот и не нужно! А коняку подлечить можно, но уже после, когда животное станет трофеем.

Те воины, что шли позади попавших на чеснок, не всегда успевали на скорости аллюр три креста, отвернуть от замешкавшихся соплеменников. А еще это был по большей части степной молодняк, даже безусые, в отличие от их старших товарищей, возможно, наставников. Уровень управления конями у противника сильно разнился.

Почти что сразу появились и те степные хищники, которые попались в волчьи ямы, или же их кони ломали ноги на ямах и без заостренных кольев. В это время когда мы уже были на расстоянии в метров сорока от противника и я уже приподнял свое копье для удара, чуть не случился «дружественный огонь». Больше десятка стрел, выпушенных из-за опрокинутых повозок, устремились в толпу замешкавшихся степных воинов. Русские лучники били даже не навесом, а почти прицельно, но некоторые стрелы пролетали совсем рядом с нашим построением.

Я не видел, да и не старался рассмотреть, вылетел ли арбалетный болт из укрытия. Но, почему-то хотелось, чтобы Спирка взял свою кровь. А еще и я готовился взять кровь чужую.

— Ага! А! А! — заорали воины нашей полусотни.

Никакого тебе «Ура», хотя я именно этот кличь использовал. Может он раньше станет именно русским и чуть меньше будет ассоциироваться с тюркским «Алла» и «Ур» [По словарю Даля, есть иные мнения]. Нет, товарищи бойцы, скоро будем кричать русское «Ура», уж этого я буду добиваться принципиально. Так и для меня проще воевать, в большей степени ощущаю преемственность Родины, то, что она одна в любом времени одна. Вот благодаря таким триггерам и стирается сомнение, что нынешние русские княжества — это не есть Россия. Нет, все тут- Россия, пусть булгары, кипчаки, даже византийцы, еще об этом не догадываются. Я-то знаю, что это так.

Первая наша линия лихо врубилась в дезорганизованного врага и для второй волны было проблемно найти свою жертву. Думаю, что мой противник нашел меня, а не я его. Я видел своего врага. Сам он был темно-русый, с длинными усами, как в мультфильме про казаков. А еще вражина ухмылялся. Он, наверняка, увидел во мне новика, молодого, неопытного воина. Частично оно было именно так, но с рядом особенностей.

— Ух… А… — на выдохе я совершил свой первый удар в реальном бою в новой реальности.

На скаку, чуть привстав в стременах, которые были почти что на длине вытянутых ног, я приподнял копье, которое взял хватом чуть ближе к концу древка, еще чуть наклонился вперед и ударил обряженного в в кольчугу вражину. Он так же наставлял на меня свою пику, но я выиграл в длине оружия. Возможно те десять-пятнадцать сантиметров, которые я отыграл за счет хвата смогли обеспечить мне победу в первом такого рода поединке. Все же силушка моя богатырская, да тренировки хвата копья сказали свое слово. Без понимания техники удара, которое преподал мне еще Богояр, тренировок последних дней, перехватить копье к концу, увеличивая рычаг тяжести, не вышло бы.

Я так сильно ударил, что пробил кольчугу врага и копье погрузилось в человеческую плоть. Не первая жизнь, которую я забрал, потому остается сожалеть только об одном — не получалось быстро вынуть копье и оно так и осталось в теле вражеского воина. Теперь топор. Не нравится мне это оружие. Думал выбрать кистень, но с последним нужно было бы еще больше потренироваться.

Бой разбился на поединки. Первый удар и ловушки сделали свое дело и враг не только не сумел использовать свое некоторое временное численное преимущество, но и быстро стачивался. Были те степняки, большей частью бездоспешные, которые явно растерялись и жались внутрь образовавшегося полукруга. В это же самое время с позиций обоза стали выходить лучники, они пробегали метров десять-двадцать, бесстрашно приближаясь к месту схватки, и уже на этом расстоянии были способны прицельно бить по врагу.

Когда-то в кино я видел, как лучники втыкают в землю стрелы, чтобы после стрелять, как из пулемета. Мои нынешние соратники так не делали, правда у двоих были заостренные колчаны, вот их они и воткнули в землю. Наверняка, если воткнуть наконечник в землю, а земля — суглинок, или чернозем, то стрела отяжелеет от налипшей земли, тогда измениться и баллистика.

Наступил момент в сражении, когда я начал искать себе противника. Первая линия врубалась в неприятеля, оставляя вторую линию несколько без дела, в массовке. А, нет, вот товарищи враги показались. Я увидел, как группа из шести всадников, изловчившись скинуть с седла одного из наших соратников, намылилась драпать. Этот прорыв мог позволить не только выйти шести врагам из толчеи, вырваться, но их примеру последовали бы другие, что прибавило бы проблем. Пока враг столпился, половина противников не могут никак влиять на бой, чем достигается наше локальное численное преимущество.

— Боброк, Лис, — призвал я двух новиков, бывших рядом. — За мной!

— Куда? — вопрос Воисила, рубившегося впереди, потонул в общей какофонии звона стали, ржания коней и криков сражающих и умирающих людей.

Я услышал Воисила, но, спросит он меня позже, солгу, скажу, что ни вопросов и приказов не было. А новики послушали меня. Я знаю эту психологию. Молодым воинам важно быть ведомыми, слышать приказы. Когда не знаешь, что делать, дезориентирован, приказ, полученный уверенным голосом представляется желанным, своевременным. Это потом они будут спрашивать, по какому это праву я им приказал, а пока два молодых воина устремились за мной следом.

— Аж… — воскликнул я, когда стрела черканула по моей «железной тюбетейке», что гордо шлемом зовется.

Можно много смеяться над моим боевым головным убором, но он мне вот прямо сейчас жизнь спас. А вообще я на долю секунды отвлекся, вот и словил подарок. Пока разворачивал коня в сторону, где уже брали старт шесть степняков, взглянул вдаль, туда, где был князь. С удовлетворением отметил, что Вышата не стал заканчивать свой маневр и не присоединился к бою в центре, где, несмотря на первоначальное численное преимущество, мы продавливали степняков. Полусотня Вышаты направилась в сторону князя, чтобы присоединиться к нему и сдержать удар половцев, который столь хитро был придуман и мог перевернуть военную удачу в сторону наших врагов. Да, там так же не было численного преимущества за соратниками, но, как видно, не такой уж и матерый враг у нас.

— Копье! — потребовал я у Лиса.

Новик, скачущий по левую от меня руку безропотно передал мне древковое оружие, сам извлек меч. Лис — это я так его окрестил, можно сказать, дал позывной. На тренировке так назвал его наставник, за то, что новик пытался схитрить, ну и после я пару раз обращался к Акиму по прозвищу. Зверинец. Справа — Бобр, слева — Лис. Не самые страшные хищники, но нельзя сомневаться в своей победе.

Вот он, впереди, тот вожак, что нашел лазейку и пытается вывести свой молодняк из полукруга. Светловолосый половец чуть не отвлек меня своим шрамом на лице. Когда-то ему разрезали рот до уха.

Ударяю коня по бокам, вновь чуть привстаю на стременах, наклоняюсь вперед и… Удар.

— Мать… — выкрикнул я.

Мой противник в этот раз косвенно, но задел меня в левое плечо. Его пика скользнула, ушла в сторону, когда я подбил ее щитом. Этого можно было избежать вовсе, если бы более качество прикрылс. Еще один урок мне. А вот противник, который так же ускорился при столкновении и оставил своих пятерых безусых воинов чуть позади, был выбит мной из седла. В этот раз я не пробил доспеха воина, но точно выключил его на время из боя. А, если он не увернется от коней моих соратников, спешащих сзади, и они его затопчут, но усатый степняк и вовсе отправится… Даже не знаю, куда они, по их верованиям, отправляются после смерти.

Между тем, я, стараясь, не замечать боли в плече, вновь приподнял копье и направил уже на следующего воина. Тот был вооружен саблей и попытался отбить мое древковое оружие. Тщетно, пусть и несколько изменилось направление самого удара. Не в половецкую грудь вошло копье, но в живот. В бой вступили и мои товарищи. Степняки стали оказывать сопротивление. Они не стушевались, даже сравнявшись с нами в числе. Бобр на скаку смог первым своим рубящим ударом отсечь руку одному из противников.

Закружились три пары в смертельной схватке. И я проигрывал свою. Не потому, что хуже управлялся топором, чем мой противник саблей. Все дело в управлении конем. Тут степняк был умелее и постоянно так получалось, что он заходил мне почти за спину. Приходилось напрягать тело и изгибаться, чтобы отбивать удары такого же, как и я юнца. Такого, да точно другого.

В какой-то момент мой противник настолько уверовал в свою победу, уже ухмылялся, от чего его узкие глаза, казалось вообще зажмуривались, и даже игрался со мной, как кот с мышью. Он увлекся своими атаками, каждая из которых была очень близка к моему поражению, потому не заметил, как я скинул щит, вынул левой, пусть и болезненной рукой нож и при следующем сближении я полосонул коня своего врага по шее, сразу же отводя своего скакуна.

Конь степняка заржал, взбрыкнул и не дал своему всаднику нанести мне, возможно, смертельный удар. Между тем, половец смог рубануть меня по спине и частью распороть кольчугу, вместе с тем принести мне не самый приятные ощущения. Как будто железным прутом по спине прилетело. Хорошо, что броня выдержала большую часть удара и я все еще живой.

— На, сука! — выкрикнул я и наотмашь рубанул очень даже умелого молодого степняка, оказавшегося ко мне спиной из-за взбунтовавшегося коня.

Топор по рукоять ушел в плоть моего противника, потому остался в нем. Я осмотрелся. Бобр, словно заправский маньяк рубил на куски своего противника, а вот Лис был ранен, по его голове стекала струйка крови и парень, пусть и отбивался, но было видно, что вот-вот, но пропустить смертельный для себя удар.

Направляю коня в сторону обидчика Лиса и просто врезаюсь в его врага, позволяя Лису сориентироваться и рубануть степного обидчика. В этот же момент к нам подскакали еще три новика, которые ранее оказались не у дел и не сразу увидели, что их одногодки нашли себе мужское занятие.

И в это же время, в четырехстах шагах в стороне, там где был князь, куда развернулась и полусотня Вышаты, столкнулись русские ратники и засадный отряд половцев-кипчаков… Сражение продолжалось…

— Куда? — спросил Бобр.

Его глаза горели ненормальным огнем. Передо мной стоял адреналиновый наркоман. Он только что взял свою долгожданную жертву и хочет повторить.

— Лис, ты как? — спросил я новика.

Лис не отвечал. Вот у него, в отличие от Боброка, глаза были мутными и зрачки закатывались. А после парня вырвало. Сотрясение, не иначе.

— Лис, ты к возам! — продолжал командовать я.

— А с чего ты велишь? — это подал голос один из новиков, которые не успели к нашей локальной битве.

— А ты это делать станешь? — ответил вопросом на вопрос я.

Говорил я отрешенно, крутя головой в разные стороны, чтобы понять диспозицию. Из полукольца смогли вырваться с десяток половцев и они уже улепетывали подальше. А вот оставшиеся, скорее, не сражались, а отмахивались. Ветераны нашей полусотни вошли в азарт и рубились с половцами, не стремясь отправиться на выручку князю. Именно там сейчас шла рубка, там решался вопрос о том, кто все же одолеет.

Мне можно было бы более и дергаться, не устремляться на несвежем коне на помощь князю, тем более, что не переоценивал свои действия и уже был частично недееспособным. Можно, но нельзя.

— Все? Более командовать никто не желает? — я решительно осмотрел новиков. — Тогда вперед, князь нынче рубится, а мы разговоры разговариваем. Копья для удара подберите!

Мы развернули своих коней, нас уже девять, не сказать, что сила, да и все новики, но нельзя в стороне стоять. Все переживания и вопросы после, сейчас главное — решимость и сила удара. Набирая скорость, я не видел, скорее чувствовал, как к нашему отряду примыкают другие воины, те, которые выходили из схватки по центру, кто видел, что русичи гибнут, что князь в опасности.

Глава 13

И мы ударили. Получилось зайти с фланга, там увлеченно бились уже в поединках русские воины с половцами. Я не выбирал теперь кого-то из врагов, кто был бы в более лучшей броне. Свой удар я нанес по ближайшему вражескому воину, бездоспешному, в спину. Мало в этом чести? Плевать, победа — вот главная честь.

Ныло плечо, чувствовалась уже общая усталость, причем и мой конь явно уставал. Однако, сражаться нужно. Еще когда я, перехватив копье, стремительно приближался к противнику, заметил, что вокруг князя образовался круг, внутри которого был княжич, там были еще заводные кони, а сам Иван Ростиславович сражался в первых рядах. Он был еще на коне, когда немало русичей, да и степняков бились пешими.

Уровень мастерства русских воинов был выше, но численное превосходство пока все еще оставалось за половцами. Наш удар, ведомые мной новики, как и некоторые ратники, что поспешили присоединиться к атаке, несколько нивелировали цифры.

Наше появление, когда были сразу же сметены не мене пяти врагов, не прошел незамеченным остальными участниками битвы. Княжеские воины стали продавливать степняков. Чуть в стороне завязалась перестрелка. Часть степняков кружили в карусели и то и дело пускали стрелы в толчею сечи, теперь вольготно работать им мешали русские лучники.

Я сцепился с одним из молодых врагов и мы кружили на конях друг напротив друга. Копье вновь было мной потеряно, застряло в теле убитого врага, потому только топор. Пришла мысль, что вот сейчас самый слабосильный арбалет, маленький, чтобы даже не убить, а ранить и лучше вражеского коня, и тогда мой поединок быстрее закончится моей победой.

Удар и у меня получается принять саблю врага на обух топора. Замахиваюсь и сам, но тщетно.

— Влад! Копье! — слышу слева и чуть позади.

Голос узнаваем, это Боброк. Отвожу чуть коня, чтобы иметь возможность перехватить копье, которое протягивает товарищ. Получается ловко засунуть топор за ремень и выхватываю из рук новика копье. Вот теперь лучше, намного. Древковое оружие длиннее, моему противнику приходится менять рисунок боя, но он не успевает это сделать. Выкидываю руку с копьем и получается задеть противника в бедро. Тут же мне прилетает слева. Подкрался еще один гад, ударил меня, пусть и с неудобной позиции по уже и так болезненному плечу. Кольчуга удар держит, а левая рука вовсе отсыхает.

Тут же этого воина, которого я ранее не заметил, поражает стрела. Оборачиваться, чтобы посмотреть, кто мне помог, нет ни времени, ни сил. После разберусь, кто это так мне помогает. А пока…

— На! — выкрикиваю я и наношу новый удар уже подраненному противнику.

Тот сваливается со своего коня, а в это время мимо, из-за спины, пролетает очередная стрела. Я, словно в замедленном действии, провожаю ее взглядом. Кино какое-то, да и только. Еще бы боль куда ушла… Но о ней после.

Вижу, что человек десять, не меньше столпились в метрах двадцати от меня, а уже второго ближайшего ко мне врага сшибает с коня третья стрела некоего благодетеля. Перехватываю поудобнее копье и что есть силы, собрав волю в кулак, я метаю тяжелое древковое оружие. Промахнуться было сложно, либо враг, либо его конь, но кто-то получит повреждение, что еще на шажочек приблизит победу княжеской дружины.

Копье летит в половца в кольчуге, ее не пробивает наконечник, но сила удара выбрасывает наездника из седла, вниз, к земле. И тут враг побежал. Не более пяти десятков половцев ринулись прочь.

— Коня! Коня! — кричал Боромир, теперь, когда можно немного расслабиться, я отчетливо слышал и видел старшего сотника.

Внутри круга, того, что так рьяно защищали ближние княжеские воины, располагались кони, не много, но шесть, или семь копытных было. Их держал за уздцы один из воинов, вот он и подвел коней к Боромиру. Это получается, что свежих коней сохраняли для того, чтобы еще и в погоню за половцами отправиться? Отчаянные люди. Вот только что умирали, были на грани поражения, но и в это время думали, как это на свежих конях достать бегущих врагов. Или я что-то не понимаю? Не рационально же. А война — это самое то место, где рационализм должен главенствовать.

Всего десяток русских воинов отправился в погоню и с ними Боромир. Удалось увидеть у старшего сотника какую-то котомку, притороченную к седлу. Впрочем, уже без разницы, что там вез старший сотник. Все закончилось, я жив.

— Ты как, воин? — усмехаясь, разглаживая усы спросил Воисил.

Когда я уже спешился и сел на землю, где конями и людьми была стоптана вся весенняя трава, ко мне подошел старый воин, а чуть в стороне сгрудились и распластались в бессилье на земле новики, что ранее пошли за мной. В руках у Воисила был лук, а сам он усмехался.

— Спаси Христос, дядька Воисил, это же ты стрелял в ближних ко мне врагов? — догадался я.

— Не токмо в твоих. Ишь ты, новики! Поскакали они супостата бить! Порубали бы вас и делов, — ворчал старый воин.

Я бы с ним не согласился. Результат таже без подробностей был таков, что новики упокоили врагов более, чем число самих молодых дружинных ратников. Только я… А сколько? Вот интересно. Получалось, что… шестерых что-ли. Вот такой себе Аника-воин выходил.

Наступила минута молчания, тишины, которую нарушали только стоны и редкие крики раненых, они еще оставались лежать на поле брани и никому до этих людей не было дела.

— Десятники, до князя! — начали кричать на месте сечи.

Пусть идут, десятники совещаться, я устал. Пришла в голову мысль, что хорошо, что я не старший воин, что не надо никуда идти, а вот так, на правом боку, чтобы не поврежденной спиной, лежу и отдыхаю.

— Влад, ты это… — отдохнуть мне так и не дают, в этот раз подошел Боброк. — Пошел бы до князя.

— Я не десятник, — отмахнулся я.

— Так да, токмо мы, ну… новики, восемь из нас… — опять неуверенный заход, хотя Бобр еще не восстановил даже свое дыхание.

Подошли и другие новики, стали за спиной парламентера. Чувствуя некий важный момент, я присел. Попробовал опереться на левую руку, но только ощутил еще больше боли. Сам до того я лежал на боку, предполагая попросить Воисила посмотреть степень ранения на спине. По ощущениям удар туда прилетел не слабый, но спина рассечена не была, по крайней мере, сильно. Я чувствовал, что-то ли струйки пота, то ли крови, а, может, и то, и другое стекали по спине.

— Боброк, скажи прямо, что нужно! — сказал я с некоторой долей металла в голосе.

— А что, не разумеешь? — встрял Воисил, не торопящийся оставлять меня. — Новики пошли с тобой в сечу, ты их повел, все живы, токмо чуть пораненные, а срубили вы немало ворогов. Вот и думают они, что удачлив ты. А на Руси удача и милость Бога — головное для предводителя воина.

— Так это? — спросил я, обращаясь к парным.

— Так, — отвечал Боброк. — Дядька Воисил все верно сказал.

Я попробовал обратиться к памяти реципиента, начать распаковку какого-то нового архива. Но в этот раз помощи с этой стороны не дождался. Весьма вероятно, что из-за своего малолетства Владислав Богоярович не до конца знал традиции и особенности жизни и службы в дружине. А то, чего не знаешь, вспомнить невозможно.

Но из косвенных сведений можно было сделать некоторые выводы. Первое, десятников назначает князь. Он может только прислушиваться к мнению общества, а может и лишь волей своей, вопреки мнению ратников. Так что думать о том, что вот так после боя впечатлительные новики своим желанием смогут продвинуть меня по служебной лестнице не приходится.

— Так от меня-то что нужно? — спросил я.

— Ты нынче голова, так и думай. Кого назначит князь, так и будет, но, коли новиков оставят в одном десятке, то все станут просить князя тебя избрать десятником. А ты и будь им, — пространно объяснял Воисил, а новики только, словно болванчики, кивали.

Странное объяснение, а то, что прозвучало оно после сложного боя, когда голова плохо соображала, так и вовсе путанное выходит. Я понял только одно — меня приняли своим лидером новики, а я должен теперь оправдывать их выбор. Теперь моя проблема в том, как именно просить у князя, или доказывать ему, что я должен быть тем самым десятником.

Хочу ли я этого? Да! Тут двоемыслия быть не может. Я и вовсе хотел бы в какие бояре испомещенные попасть, если в князья не вышло. Так что даже такое потенциальное продвижение по социальной лестнице нельзя упускать.

— Много погибло? — задал я самый правильный вопрос.

— У кого? У кипчаков, али у нашей дружины? — переспросил Воисил.

Хотелось что-то грубое сказать, да сдержался. Опять и снова этот фатализм и отношение к смерти, как будто она частое явление в жизни каждого человека, а не всего лишь однократное. Воисил, видимо, что-то прочитал по моему выражению лица и понял, какие именно, прежде всего, смерти меня беспокоят. Во время боя я видел, как падали, сраженные дружинники, как некоторые проигрывали свои схватки на копьях, реже, но проигрывали поединки на клинках. Но даже приблизительные цифры потерь не могу представить. Все-таки, слышны были прямо сейчас возгласы радости победы, а при многих смертях даже при доминирующей философии фатализма, не будет радости от обильно пролитой крови со-ратников.

— Два десятка точно посекли, — заметил Воисил.

— Сто и пятьдесят половцев побили, — словно он это сделал в одиночку, заметил Боброк.

— Влад, до князя, на Круг, — кричали слева.

— Пойду, я, — сказал я не совсем уверенно, но понял, что не этого от меня ждут. — Соберите всю нашу добычу, сгрузите все в стороне и ждите меня!

Вот так. От меня ждали решений, приказом, хоть каких-то, они получили, чего хотели.

— Князь кличет, быстрее иди! — поторапливал меня один их ближних ратников князя.

Этот воин был даже не из старшей дружины, он являлся чем-то вроде телохранителя, самым близким к Ивану Ростиславовичу. Сам боец был явно раненый, прихрамывал на левую ногу.

Долго упрашивать меня не нужно было. Лишь только проблемой было встать и пойти. Боль могла бы заставить морщиться и выглядеть жалко, но я не мог предстать перед князем, и, как я понял, перед другими статусными дружинниками, сильно помятым.

— Предавать земле наших братьев станем позже, в стороне. Нельзя дозволить, чтобы кипчаки раскопали курганы и предали поруганию тела княжеских воинов. А вот их ратных оставим тут. Они вернуться, заберут своих, — говорил князь, когда я подошел к собранию.

Воины сидели вокруг Ивана Ростиславовича и его сына и внимали тому, что говорит князь-победитель. Действительно, если убрать все условности и вникнуть только в цифры, то победа оказалась достойной. Выстоять перед вдвое большим войском и победить, лишившись только двадцати воинов — это сильно. Только вот еще два-три таких боя и все, дружину нужно расформировывать, просто потому, что воевать будет некем.

— Пришел? — спросил строго князь.

Сразу было понятно, что вопрос адресовался мне, да и смотрел Иван Ростиславович поверх голов воинов именно в моем направлении. Это все вокруг сидели, я стоял, понимая, что князь должен сам пригласить присесть. Пришло понимание, что приглашение — это своего рода признание статуса. И сильно расчитывать мне на это не приходится. Вообще, пока не проясниться ситуация с моим отцом Богояром, я в дружине так до конца своим и не стану.

Признаться, я уже проникался этим братством. Сражаться бок о бок и не чувствовать единение с людьми сложно, тогда возникает много вопросов, где главный: а стоит ли вообще биться? Да и видел я в бою дружинников, не было ни одного, о ком можно говорить, как о трусе, или же хитреце, который избегал сечи.

— Ты звал меня князь и я пришел к тебе, — сказал я и поклонился.

Из-за усталости, боли в спине поклон мог выглядеть неуклюжим.

— Кто право дал тебе звать за собой моих ратных людей? Пошто порушил правду дружинную, когда новик завсегда в первом бою за спиной старшего? — посыпались неприятные вопросы.

Более всего я не любил в прошлой жизни, и это передалось и в эту реальность, когда люди, обладающие существенно более высоким статусом начинают отчитывать. Кому иному можно ответить, да и, в крайнем случае, просто послать лесом, но как послать князя, даже если хочется? Однако, и молчать потупив голову, когда меня, по существу, героя прошедшей битвы, макают в грязь, нельзя.

— Не привык, князь, да и не желаю привыкать, своих со-ратников оставлять в беде, али опасности. Я мог сделать, я сделал. Мы не дали ворогу прорваться в центре и тем старшие добили всех половцев, мы ударили по ворогу в бок, когда могли это сделать. Все, кто ответил на мой призыв, живы и нынче горды собой, а я желаю верить в то, что нам вышло спасти жизни кому из твоих людей, — отвечал я, смотря князю прямо в глаза.

Не буду я выглядеть, как подобает «лихим и придурковатым», чтобы таковым и не прослыть среди дружинников. И все, что я сказал — правильно, не может этого не понимать князь, если я, человек из будущего, лишь начинающий познавать мир, считаю себя в правде, так оно и есть.

— Что скажешь, Мирон? Ты повинен был следить за половиной из тех новиков. Отчего они сами принимали решения? — как опытный администратор, князь начал перекладывать ответственность на тех своих людей, которые не способны выкидывать фортеля.

А я, как мог подумать Иван Ростиславович, способен к выходкам, которые могут даже повлиять на статус князя. Мы, пубертатные подростки, ведомые своими гормональными взрывами, способны на многие глупости.

— Я рубился и новики были за моей спиной. К ним был приставлен Воисил. Да, князь, они увидели, что половцы могут вырваться и ударили туда. Токмо, коли ворог вырвался бы, так и так биться пришлось бы новикам, но уже с большим числом половцев. Правильно сделал Влад, и новики за ним сами пошли, — встал на мою защиту Мирон.

Я прямо-таки другими глазами посмотрел на своего десятника. В глубине сознания даже промелькнуло некое признание его, как близкого мне человека. Но это так, мальчишеское, влияние части моего сознания. Когда в отношении недолюбленного ребенка хоть кто-то проявляет заботу, внимание, тогда мальчик, а я, несмотря на то, что детина вымахал, еще даже шестнадцати лет не имею, начинает в этом защитнике видеть родственника. Нет, внутри большого тела не мальчик, но муж, пусть мое сознание и несколько изменено. Так что и Мирон для меня не родственник, но человек, временно заслуживающий признания, пока не докажет ошибочности такого моего решения.

— И что, все боевые им отдать? Все, что в бою сдобыли? — усмехнулся князь и понял, что вот тут он перегнул.

Было видно, как Иван Ростиславович окинул взглядом всех присутствующих и не нашел ни в ком поддержки. Возможно, князю нужно было проводить такой вот Круг воинов чуть позже, когда все хотя бы немного отойдут от битвы. А не так, когда еще руки трястись могли. Кстати, у меня никакого тремора не было, словно у опытного воина. Хотя, так то он о и было, моя психология все же основывалась на человеке из будущего.

Каждый признанный ратник имел заводную лошадь, часто и не одну. Передвигался воин на одной животине, а вот в бой, как правило, шел на другом коне. При этом, многие свои вещи везлись с собой и нужно было навьючить лошадь хабаром, чтобы не тащить его на своем горбу. Так что и нам, новикам, нужны были вторые кони, особенно, когда теперь у каждого есть, чем навьючить животное.

Наступила некоторая пауза, когда, видимо, князь думал, как со мной поступать. Нет, это ясно, что отдавать новикам взятое в бою придется. Может только часть нужно отстегнуть князю, а еще как-то умаслить своего десятника, если не полусотника. Но это не столь серьезные траты, так, максимум гривна будет ценой. Впрочем, ее еще нужно иметь.

Пока наступила пауза и князь думу думал, я окинул поле, чтобы посмотреть, а кто вообще собирает трофеи, когда десятники и полусотники находятся на сходке у князя. И увидел, как тут производится «контроль». На месте, где только что кипела ожесточенная схватка, ходили воины, среди которых были и знакомые мне новики, они незатейливо били раненых, причем и своих и чужих, копьями насмерть, чтобы не мучались. Появиласьнекоторая оскомина, есть у меня все-таки совесть, что кого-то я мог бы спасти, может даже зашить, но, нет, пока нельзя еще и этими знаниями светиться. Пока нельзя.

— И что, други мои, отдать всю добычу? — уже без особого скепсиса спросил князь.

— Отдай, князь, то по правде. Добро молодые ратились, — отвечали воины.

Князь слушал мнения, делал это терпеливо. Уже на шестом-седьмом ответе в пользу того, чтобы отдать новикам добытое ими же в бою, можно было заканчивать этот обмен одним единственным мнением, но каждый сказал свое слово.

— Так тому и быть. И я могу забрать все у Влада, он и клятву не дал, но не стану делать того. Коли клятва будет после, то ничего и не заберу. А пока возьмёшь себевсе, что нужно. Так ли други моя? Кто говорил, что не по чину новику два добрых коня? — спросил князь улыбаясь.

Выпутался он из положения, не показал себя неблагодарным, напротив, весь такой правильный. Но было то, что мне не особо понравилось — меня еще больше загоняли в рамки. Я и раньше мог дать клятву, но этого мне не позволили. Теперь же я пользуюсь всем тем, что мое по праву, но, опять же, не могу выйти из дружины, не лишившись уже не так, чтобы и малого скарба, капитала. Если все получу, что «набил» в бою, это это очень немало. Не мало, но не все, что должно быть моим.

— Князь, так можно тогда и коня моего вернуть? Если нынче уже можно мне иметь семь коней, то отчего доброго коня не возвернешь? — спрашивал я, а многие дружинники прямо выкрутили голову, чтобы на меня посмотреть.

Видимо, они до конца не понимали, сколько именно трофеев набили новики. Шесть коней! Да еще свой был! Очень существенный капитал. И это еще не понятно, что там с вооружением, личными вещами, которые чаще всего половцы перевозили с собой. Может быть, если бы старшие дружинники узнали, сколько всего теперь положено новикам, в частности мне, то могло не случиться единения во мнении и нашлись бы те, кто смог бы себе найти объяснения, почему нужно обмануть и забрать у молодого воина часть добытого им в бою. Многие люди алчны, это не характеристика времени, это констатация природы человеческой.

— Руки вверх дланью подыми! — вдруг, потребовал князь.

Я послушался, не чувствуя подвоха. Прошло не больше тридцати секунд и стало понятно, зачем я, превозмогая боль, стою с поднятыми руками. Грациозная птица пикировала на меня. Захотелось убрать руки, но я спрятал свои «хотелки» и стойко ждал столкновения. Оно и произошло, пусть не так болезненно, настолько я морально приготовился.

— А что, стоит сокол добрых двух коней? — спросил князь собравшихся.

Нашлись и те, кто сказал, что добрый сокол и трех коней стоить будет. В это же время, один из слуг подал другого сокола княжичу, видимо, чтобы не возникало суждения, что князь дурит меня и подсовывает сокола, который отказался прилетать на перчатку княжича. Получалось, что у князя сокол, княжича…

И у меня? Так, да, не совсем. После того случая с Ярлом, я присматривался и к обозу и к поведению некоторых воинов. Есть тут у некоторых свои соколы, любят в дружине Ивана Ростиславовича соколиную охоту. Только у Боромира и не видел птицы, а вот у Вышаты были два своих сокола.

— Приведешь одного коня мне, другий остается также у меня. Более не стребую, то моя благодарность за службу. Хотят новики, кабы ты был старшим среди них, будь, но не десятником, на то ты не сгодишься, пока клятвы не будет, тако же пока не станет понятно, что с отцом твоим, — вынес вердикт князь.

А, красиво он. Продал мне то, что мне не нужно. И я мог бы отказаться от Ярла, сказать, что мне не нужен сокол, но было что-то завораживающее у этой птицы. А еще мне льстило, что он прилетает именно ко мне.

За всеми этими разводами и кидаловом на коней, я смог заметить приход Боромира, которого ранее не было и то, как он кивком подал знак князю, мол «что-то, о чем договаривались, сделал».

— Пошли за мной! — сказал Мирон и стал подталкивать меня прочь.

Ему князь указал заняться мной. А именно, я должен был дать клятву о том, что никому и никогда не скажу, с кем была сеча, как и вообще о ней не буду говорить. Это другие руководствовались единственной клятвой дружинника, а я пока ничем не ограничен.

Тут все более-менее понятно, так как встретившись в том же Киеве с половцами, точно не стоит кричать, как крошил в капусту их соплеменников. Да и самому киевскому князю не стоит знать о том, что кто-то из русских князей нарушил наказ о том, что половцев не бити, коли они сами ратиться не станут.

Теперь нужно как-то привести себя в порядок, подумать, посмотреть гематомы, и собираться в путь. Ну а когда хоть чуть пройдет эта ноящая боль, нужно кроме общих тренировок, собирать новиков и на свои. Может быть получится начать создавать универсальных бойцов, а так же самому становиться сильнее?

От авторов: Погибший на задании офицер спецназа, получает второй шанс… Он снова молод, на дворе 1985 год, СССР. Впереди служба в Афганистане…

https://author.today/work/358750

Глава 14

Мы пришли в расположение, где всегда, почти что на окраине лагеря, располагался наш десяток. Наш ли, мой ли? Может, все-таки я уже несколько больше, чем новик с богатырскими статями? Но, нет, Мирон приказывал, а я подчинялся. Внутри были позывы послать его и, словно неразумный подросток, вспылить. Как же, столько сделано, столько сказано, что неокрепший ум мог счесть себя уже десятником.

Но я, смею надеяться, адекватный и, в большей степени, взрослый человек. Годами, если мерять прожитым в прошлой жизни, так и вовсе старше князя, да и с Воисилом мог возрастом потягаться. Так что исполнял все то, что должно, да и Мирон не сильно напрягал. Нужно уметь ждать, но еще важнее понять, когда именно нужно превратиться из «ждуна» в активного человека.

— А как с добычей? — спросил я у десятника, когда уже преломил с Мироном мякину хлеба.

— Так новики твои и соберут все. Пущай поспорят, да свое попробуют отстоять, когда иные ратники такоже станут разбирать с убитых скарб, — отвечал Мирон.

Важная информация. Но от чего-то более чем о трофеях, я думаю о своем статусе. На предыдущем месте службы, пусть и в организации, которая считалась не совсем государственной, иерархия была строгой, выстроенной. Потому я ждал нечто подобного и сейчас.

Вот как тут получается, что сто — это примерно от шестидесяти до трехсот, а дальше малая тысяча может начинаться? Сложно с математикой, с иерархией, не хватает мне системности во всем. А другие от этого не страдают. Им и в такой парадигме удобно жить. Мало того, что удобно, так понимают друг друга намного лучше, чем я могу это делать.

Вот, почему бы не сказать мне все напрямую? Всем все понятно с моим статусом, а мне нужно догадываться? Благо жизненный, да и служивый, опыт человека из будущего, подложенный на остаточную память хроноаборигена сложили пазл, но был бы Влад тем, кем являлся до моего появления, ни за что не догадался, как нынче выстроилась система.

Я — заместитель десятника по работе с новобранцами, старший и ответственный среди новиков. Были бы погоны, так можно сказать, что прилетела мне «сержантская лычка», может и не одна. А вот до младшего лейтенанта, комзвода, еще расти. Уже хорошо, что тут не пошлют куда учиться, а дадут офицерское звание за личные заслуги. Ну, это если князю какая вожжа под хвост не того… А то можно и вовсе оставаться никем. Хотя, в таком случае, нужно будет менять место службы.

В целом, пока, все нормально, шажочек сделан, чуть возвысился над толпой. Еще бы появилась возможность проявить себя на разных поприщах. Вот взять этот хлеб-мечту зожника. Ну, что, нельзя разве нормально перемолоть муку? На ручных жерновах это что ли делается?.. Опачки… Так и есть, пришло понимание, что львиная доля всего грубейшего помола муки — это ручные жернова. И знают же тут, что может быть мельница, понимать должны, какую пользу она приносит, но, нет — ручками перемолол как-нибудь, и нормально. Главное же — требуху свою набить.

Впрочем, дареному коню в разные отверстия не заглядывают. Вот и мне хорош возмущаться, пусть и внутренне, да с благодарностью вкушать хлебушек. Жаль, что только его.

— Добрый хлеб, не подмешана сюда ни лебеда, ни щавель, токмо жито и все, — нахваливал кушанье Мирон, прямо закрывая глаза от удовольствия.

— Да? — удивленно спросил я и стал прислушиваться ко вкусу.

Вот такая есть у нас, у людей, привычка, общая черта характера, когда кто-нибудь похвалит, то и думаешь: ну что-то же в этом есть. Нет, нету! И я еще раз убедился. Пресная, однообразная пища. Эх, картошечка!.. Да с такой мотивацией заполучить картошку, кукурузу, фасоль, перец сладкий, как и много чего еще, сам корабль построю и отправлюсь за едой. Вряд ли все же, но и такой вариант развития событий я для себя не исключаю.

А что? Отправиться в Америку, уже там создать свою державу, вооружить и обучить всяких майя, да альмеков с ацтеками, ну и ринуться на завоевание Европы. Чушь, но когда долго жуешь и ничего не говоришь, даже в присутствии потенциального собеседника, что только в голову не придет. Америка не сможет стать в техническом и военном отношении на уровень с Европой, по крайней мере, если туда не завести с десяток тысяч лошадей.

— А где товарищ твой, Спиридон? — прожевав один из кусков хлеба, видимо, ощущая первое насыщение, спрашивал Мирон.

— А вот и не знаю, — сказал я, оглядывая пространство вокруг.

Мы находились на самом краю бывших оборонительных укреплений, уже разобранных и полупустых. Те телеги, которые ранее были «крепостными стенами», нынче трудились в поле. Были те, кто собирал дорогой чеснок –железные ловушки для вражеских коней, иные скидывали на телеги всякое добро, не гнушаясь даже снять окровавленную рубаху с убитого. Да что там рубаху — каждая веревочка скидывалась на телегу, чтобы в дальнейшем быть использованной. Ни грамма ресурса мимо, все в бытовую копилку.

А что касается Спиридона, так я его и не видел. Сразу же после боя меня взяли в оборот: то новики со своим «прими нас под свою руку», то княжеское «какого хрена берешь на себя больше, чем должно», вот и не видел Спирку. Впрочем, он взрослый малый, годами и старше меня. Даже нелепо выглядит, что я, юнец безусый, опекаю дьячка. Глупо, но толика моего волнения за судьбу Спирки присутствует.

— Гулять пошел, травку пощипать, — отшутился я и Мирон залился звонким смехом.

А Спиридон лучше бы пришел и по быстрее. У него храниться сало, травками обмазанное, да мясо вяленное, какая-то сухая рыба… Ну не могу я хлебом единым. Организм требовал и белковой пищи.

— На обучении все новики равны. Так будет! — Мирон наставительно поднял указательный палец к верху. — Вне обучения — ты старший над ними. Я — десятник, ты — старший новик!

— Сразумел уже, — отвечал я.

— Вот и добро! Посмотрю на вашу, новиков, добычу, после скажу, сколько и чего отдать на долю десятка, — буднично сказал Мирон.

Я же внутренне взбунтовался, но смолчал и направил все силы, чтобы унять подростковое негодование. Хотя, если обманывают, часто и взрослые могут проявить буйство по отношению к тому, кто лжец. Но тут ситуация иная. На десяток сдать свою долю нужно. Не десятнику, а именно что на десяток. Тут свои нужды.

Пусть большие покупки производятся князем, у него главная казна, или же самим ратником, но бегать за каждой заклепкой, куском веревки, или гвоздем, просто непринято, не по-хозяйски. На мелкий ремонт или незначительные покупки собирает небольшая воинская община, в роли которой выступает десяток. Так что все справедливо, пусть и часть меня негодует. Отдавать свое, особенно добытое в бою очень не хотелось, но свои желания нужно держать под контролем.

— И не станешь спорить? — удивленно спросил Мирон после продолжительной паузы, когда я боролся с внутренней жадной жабой.

Боролся и поборол.

— Нет, все правильно, десятник Мирон, — спокойно сказал я, а десятник удовлетворенно кивнул.

— А где Ярл? Сокол твой? От Княжьего Круга отошли и я не видел его, — переменил тему разговора десятник.

— Пустил порезвиться, — сказал я.

— Ой, зря, сколько убитых, человечьего мяса… — словно старик запричитал Мирон.

А где мне его держать? Сокола всучили, а даже клетку какую не дали, хорошо, что шапочку, клобук, все-таки подарили. Так что пусть птичка порезвиться и себя прокормит.

Далее мне вынесли вердикт, по которому не стоит вообще обращать внимание на свои травмы, ибо нечаотвлекаться на мелочи. Явная гематома на спине, выбитое плечо, конечно, не так, чтобы серьезные повреждения, вместе с тем, работать левой рукой не смогу, а спать на спине не придется еще с недельку, если не больше. Но я все же попросил Мирона сильно дернуть левую руку. Чувствовал, что плечо выбито. Десятник, ничтоже сумняшеся и рванул. Спасибо, что не вырвал руку.

— Про долю в десяток не забудь… Старший новик, — Мирон улыбнулся, как-то даже по-отечески.

Глаза десятника блеснули, он отвернулся и поспешил уйти.

— Еще Воисил куда-то ушел, — походя сказал Мирон.

— И Спиридон ушел, — сказал я, цепляясь за какую-то мысль, но не улавливая ее.

Я поднял руку, которую ранее благоразумно обернул в тряпку. Ярл почти моментально показался в небе надо мной. Грозная птица в пике пошла на снижение.

— Экий глазастый, — восхитился я. — Увидел, стоило только руки поднять.

Я все больше проникался к птице. Был у меня некогда кот… Хороший кот, сдох, правда, быстро, когда мне приходилось его часто отдавать в «хорошие руки». Ну не брать же Гаврилу, так я звал кошака, с собой, туда, где стреляют. Был Гаврила, станет Ярл. Был кот, а будет сокол.

Часик, или около того, вздремнуть все же удалось. После того, как пришло насыщение от съеденного хлеба, меня разморило, аж жуть. И спал бы дальше, но…

— Проснись, Влад, проснись, — тормошил меня Спиридон.

— А я уже и поминки заказал по тебе, вон, с новиками о тризне сговорился, — по-дружески, с лицом самого добродушного человека, говорил я.

— Все тебе скоморошничать, да шутить. Я с сурьезным делом пришел, — не принял мой искрометный, добрый юмор Спирка.

— Ты скажи мне: кровь свою взял? — спросил я, привставая.

На удивление, но, после того, как Мирон дернул руку и тем самым вставил сустав, левая верхняя конечность заработала, пусть еще и ныла тупой болью. Так что я даже своей левой рукой показал направление, где именно должен был взять чужую кровь Спиридон.

— Кажись, что взял! — гордо, подбоченившись, сказал дьячок, после что-то вспомнив, стал истово креститься.

Понятно: с одной стороны он гордиться, что тот единственный выстрел из арбалета пришелся не мимо, и даже такой слабосилок, как Спиридон, и тот внес свой вклад в общее дело. С другой же стороны, он почти что священник, по крайней мере, Спирка таковым себя считает. А тут грех убийства.

— Скажи мой друже, а как вера наша христианская Восточного обряду относится к воинам-монахам? — спросил я у Спирки.

Меня когда-то, когда оставалось время для изучения истории, или просто чтения на исторические мотивы, всегда интересовал вопрос, почему не получилось сформировать православный Орден, ну по типу таких, как были у католических рыцарей. Некие воинственные организации на основе религии были у некоторых представителей ислама. А вот в православии — нет, хотя под боком существовал вполне себе яркий пример немецких орденов.

— А как же, есть. В монастырях много иноков-воинов. Отбиться от татей, али покарать кого из особо ретивых волхвов, да побить их охрану. Еще и сопроводить игумена, братию в города. Есть те воины, которые проиграли свои битвы, может князь сменился и погнал былую дружину, вот они и прибиваются, да часто схиму принимают, становясь братьями, — обстоятельно рассказывал Спирка.

Вот же они — Осляби да Пересветы. Может же случится, что просто огромный ресурс появиться, если организовать Православный Орден. Пойдут туда многие, очень многие, воины. Такое дело у себя на земле захочет почти любой князь, из сильных, содержать. Даст землю для возделывания… Нет, нужно убрать эйфорию, эмоции, все скрупулёзно просчитать, проанализировать. Но в таком вот обществе, православных воинов-витязей-монахов, можно возвысится и до князя, или же выше его стать.

Я не гонюсь за титулами, я хочу заполучить себе возможности, чтобы иметь больше самостоятельности. Русь не может уйти в пучину кровавых междоусобиц, монгольского нашествия, натиска крестоносцев и потери важнейших выходов к Балтийскому морю. Оставаясь десятником, да и путь сотником, больших дел не свершить. А зачем я тут, если только топтаться в самом низу социальной лестницы и позволять собой пользоваться?

— А ты к чему спрашиваешь? Неужто решил схизму принять? — удивился моему немалому интересу к теме воинов-монахов Спиридон.

— Что ты знаешь про тамплиеров, госпитальеров? — спросил я.

Вот тут знания дьячка, как для своего времени, так и весьма эрудированного, подвели. Спирка ничего, ну или почти ничего не знал о том, кто это такие — тамплиеры и всякие иные тевтонцы. Я даже в какой-то момент подумал, может быть и слегка ошибся и рыцарские ордена только создаются, и еще не вошли в зенит своей славы. Но, нет, были они и уже играли важную роль в Святых местах и даже в Европе. Просто тут, на Руси, не так, чтобы сильно интересовались Крестовыми походами.

Или, скорее, знали, что Иерусалим у крестоносцев, но есть опасность потерять этот город, так как в каждым годом натиск мусульман только усиливается. Были уверены, по крайней мере, Влад, до моего появления был в курсе, что крестоносцы — лгуны и вруны. Обещали Ромейским императорам только содействовать в освобождении бывших византийских территорий, а сами создали свои государства в Сирии, Палестине и других регионах. Предатели! Надо же поступили так, как всегда это делали сами византийцы!

— Нет, рясу я принимать не буду. Не хочу разорения для христианской церкви, — с серьезным видом я заявил.

— С чего это ей разорение? Чай Церковь наша не бедствует… не шибко, может и не столь богата, как в Константинополе, — говорил Спирка

— Так я ем много, да и большой, много материи нужно на рясу затратить, — сказал я и с улыбкой наблюдал за метаморфозами Спиридона.

Не сразу до него доходят мои шутки. Впрочем, шутить на тему веры — табу, которое я частью, может и косвенно, но нарушаю.

— Ты хотел мне что-то сказать, когда подошел? — вспомнил я.

— Да! — оживился Спиридон. — Я видел…

Спирка приблизился к моему уху и еле разборчиво начал шептать.

— Вышата, вот сам хромой, а как только князь отпустил всех с Круга, побежал вон в тот пролесок, — дьячок показал на лесополосу, которая была, ну в лучшем случае, не ближе двух километров. — Я, стало быть, за ним. А он, стало быть, оглядываться начал, еще чуть и увидел бы меня.

— Может живот у человека прихватил, так и убегал подальше гадить, — выдал я самую бытовую версию происходящего.

Хотя… это для человека из будущего несколько задевать станут вопросы походов в туалет, а вот местных, нет. Тут все по-простому, пуки и потуги с комментариями, что да как получается, такое можно встретить повсеместно. Правда, и не сказать, что прямо в лагере гадят, но вот чуть за его пределами, там, да, демаскирующее пребывание отряда, минное поле быстро образовывается.

— Нет, он в леску пометки на коре деревьев делал, после ушел далее, в лес я уже и следил, опасно, — сказал Спиридон. — А еще был с ним тюк тряпичный. Тяжелый, видать, Вышата с трудом его нес.

— Да ты у нас диверсант с кадилом, не иначе, — усмехнулся я.

— Кто? — не понял дьячок.

— Ну это тот, кто следить умеет, да выслеживать, — объяснил я, покорив себя в очередной раз, то сказал не то. — Где только научился?

— Так, за настоятелем Ильей сколько следил. Я еще много о его делах знаю, — горделиво отвечал Спиридон.

Я задумался. То, что в дружине может быть предатель, вероятно, осведомитель галицкого князя Владимирко, слухи ходили. Даже новики об этом судачили. Так что возьмем за веру, что разговоров, даже сплетен, без причины не бывает, и есть тот самый «казачок засланный». И тут тогда вопрос: кто именно? Вышата? Очень даже может быть, так как и мне он предъявлял, что многое потерял, когда удирала дружина Ивана Ростиславовича из Галича. А еще Мирон говорил, особенно Воисил на то напирал, что Вышата с моим отцом, Богояром, в приятелях ходили.

Мы вычислили предателя? Ну не будет же полусотник в самый разгар дележа трофеев бежать за пару километров, чтобы что? Единственное, что приходит на ум — Вышата подавал тайные знаки на деревьях, чтобы те, кто за нами наблюдает, узнали важную информацию.

Тогда меня терзают смутные сомнения. А стоит ли прямо сейчас бежать к Ивану Ростиславовичу и говорить ему о том, что стало мне известно? По правильному, если бы я был на службе, так обязательно нужно, но мне даже не разрешили дать клятву, официально не взяли в дружину. Хотя, формально-то я тут и уже был в бою с этими людьми, с дружиниками, прикрывал их, прикрывали меня. Тот же Воисил, может и жизнь спас. И все же повременю.

— Никому пока об том не рассказывай. Посмотри за Вышатой, коли сладится. После скажем. А то выйдет, что обвиним человека, а он полусотник, виноватыми окажемся мы. И с Вышатой наступит полный разлад, да и от князя ничего не поимеем, — сказал я, принимая решение.

— Добро, как скажешь, — сказал Спирка и указал пальцем в сторону. — А вон и новики идут. Слышал я, что ты у них нынче за старшего, а в лета войдешь, как сказал князь на Круге, может и десятником станешь. Иван Ростиславович тебя хвалил, да нахваливал. Пока ты сам не пришел.

Вот оно как! Хвалил, а со мной разговаривал, будто проступок у меня был какой, а не почти что подвиг героический.

Боброк, шел во главе новиков, только он вел под уздцы двух коней, остальные воины так же были с конями и явно не со своими, а с трофейными. Я не знал, как делится добытое в бою. Предполагал ранее, что все, кого убил воин — все это его, победителя. А тут, нет. Десятку долю отдай, князю долю отдай! И пусть все эти части из добычи и небольшие, но чувствительные.

— Меня нарекли быть над вами старшим, но не десятником. Десятник Мирон, — сразу же я прояснил расклады и свой статус.

— Знаем уже. Боромир, старший сотник, как только вернулся с погони, с нами разговор имел, о тебе много спрашивал. Он дал свое слово, что коли мы сами подчиняемся, то быть тебе сред нас первым, — сказал Бобр.

— Добро. Это вся добыча? Только я шестерых половцев убил, — несколько возмутился я.

Оказалось, что, нет, не вся. Два новика остались на месте сражения и охраняют наше. Между тем, Боромирне только побеседовал с новиками, но и выбрал из шести полагающихся мне коней, одного, которого повел кКнязю. Видимо, плата за сокола.

— Дорого, все же ты мне обходишься, — сказал я сидящему на не больном, правом плече Ярлу.

— Что прикажешь, старший? — спросил Лис.

— А тебе только и приказывать. Чуть ходишь. Приказываю поесть и поспать, уже по ночи уходим, так что отдохнуть нужно, — сказал я и начал распоряжаться, кому костер разжигать, а кому к ручью бежать за водой.

Глава 15

Киев — мать городов русских! Что-то здесь не так, ну, не может Киев быть матерью. Отцом мог, да и то, когда это было! Нынче-то, скорее, отчим. Или так, мамкин сожитель.

Принципиально не понимаю, почему за этот город уже столько споров было, а еще больше распрей впереди. Да, относительно большой город, много купцов, много монастырей и церквей. Еще эти Золотые ворота, они, действительно, красивы, блестят, отливаясь позолотой. Вот же черт. Пытаюсь себе доказать, что ничего здесь и нет интересного, но только убеждаюсь в обратном.

Да! Киев стоит того, чтобы за него бороться! Этот Киев, пока еще не подвергшийся разорению и разрушению.

И биться нужно именно за город, а не за людей, которые в нем обитают. По крайней мере, мне киевляне казались слишком надменными, злыми. Некоторые стереотипы об этом городе и его жителях из будущего я, наверное, перенес и в это время. А может быть и нет.

Ни одной улыбки я не встретил в Киеве, не одного приветствия. Ладно, относительно нас, незнакомцев, так и вовсе ни детского смеха, ни заливистого гоготания смущенных парнями девиц. Какие-то все хмурые, насупленные, будто вот прямо сейчас готовы достать нож и проверить мою кольчужку на прочность.

Долго наслаждаться видами церквей, среди которых преобладали каменные строения, нам не дали. Почти сразу, как только мы въехали через Подольские ворота в так называемый город Владимира в направлении Софийских ворот, сразу же были оцеплены не менее, чем двумя сотнями ратников Киевского князя Всеволода Ольговича.

Мы, десяток новиков, шли в центре построения, будто охраняемые иными ратниками. Такое тут отношение к новикам — берегут нас. Но и с центра обоза было видно, что состоялась отнюдь не дружественная встреча.

— Теплый прием, — пробурчал я, поправляя свой меч.

— А как иначе? Боевая сотня зашла в стольный град. Мало ли, какие мы тати, — логично размышлял вслух Боброк, гордо восседавший на коне по правую руку от меня.

Я повернулся и посмотрел за спину. Следом за нашим десятком новиков шло две телеги, в большей степени груженые оружием, и в меньшей степени одеждой и едой. Хотелось взять копье и вооружить древковым оружием всех новиков. Если придется прорываться, то лучше с копьем наперевес.

— Спиридон, ты ж ученый дьяк, что ждет нас в этом граде? — спросил я у Спирки, не особо рассчитывая на аргументированный ответ.

— Князь выслушает, токмо рассчитывать на что доброе не стоит, — сделал свое экспертное заключение Спиридон.

Не хотелось расставаться с дьячком. Однако, он все равно намерился отправиться на митрополичий двор и там просить рукоположения. Наивно, конечно, но мало ли и получится. И тогда мы с ним расстанемся. Служить при митрополите мне как-то не хотелось. Да и говорят, что сильно слаб владыко Михаил.

— Князь приказал никому не дергаться, не лаяться с дружинниками, вести себя тихо, — начали шептаться по всей протяженности нашего поезда, передавая таким образом приказ.

Пройдя часть Киева, под названием «город Владимира», вот в таком сопровождении, или точнее под конвоем, мы минули и Софийские ворота, вышли на Коснячков двор и направились в сторону купеческих усадеб. Вот здесь нас и оставили. Между местом, которое называлось Путятин двор, и купеческими усадьбами стояли в ряд три небольшие усадьбы, которые и стали занимать наши воины.

Я не совсем понимаю, зачем нам вообще нужно было входить в город. Расположились бы лагерем у Киева и в частном порядке, кому нужно, могли бы сходить в город. Но, здесь, конечно же, решать князю.

В чем, несомненно была выгода от местоположения, так в том, что совсем рядом, уже за занятыми нами усадьбами, располагались дома киевских купцов. Нужно как-то продавать часть нашей добычи, да покупать добрые кольчуги, мечи, более привычную русскую упряжь на коней. Так что в планах уже завтра, если будут позволять обстоятельства, заняться этим вопросом.

Поселили нас во дворе, на свежем, на самом деле не очень, воздухе. Хотелось возмущаться, может с кем и поссориться, но решил не обострять, да и новики спокойно восприняли то, что мы ночевали не в доме, а во дворе усадеб. Стояла прекрасная майская погода. Это я где-нибудь в Питере или в Москве не решился бы, без особой нужды спать на воздухе. А тут очень даже комфортно. Впрочем, как и до этого в походе: лег на шерстяную подстилку, укрылся шерстяным плащом, седло или узелок с пожитками под голову — ляпота.

* * *

В княжеских палатах, роль которых сегодня исполнял терем на Брячеславовом подворье, сидели три основных действующих лица, а еще по углам стояли киевские дружинники, исполняющие роли второго плана, даже более статичные. Могло сложиться впечатление, что Всеволод Ольгович слишком, даже неприлично много уделяет внимания собственной безопасности. Впрочем, так оно и было.

Болезненный старый князь цеплялся за жизнь, возможно, опасался Божьего суда и то, что он попадет прямиком в Ад. Так что князю сильно хотелось оттянуть время встречи с чертями и огнем.

Киевский князь Всеволод Ольгович даже не пытался показать, что ему интересен тот спор, который затеяли два других действующих лица в княжеских палатах. Он лишь отбывал должное, но копил в себе злость на то, что не за столом сейчас трапезничает, а слушает перебранку двух мужчин, ведущих себя, словно дети.

— Ты нарушил клятву, Богояр. Али есть что сказать в свою защиту? — зло спрашивал Иван Ростиславович, князь без княжества

— Иван Ростиславович, а ты почему меня старшим сотником не назначил? Отчего замлей не отблагодарил, когда я привел тебя в Галич, когда Я сговаривался с горожанами, — высказывал свои претензии сотник Богояр.

— И все же ты предал, — разочаровано констатировал Иван Ростиславович.

— Бог отвернулся от тебя, а мне не по пути с тем, кого ОН не привечает, — нашел еще одно оправдание своему скверному поступку Богояр.

— Что ты говоришь, предатель? Ты ЕМУ клятву дал, а он подвиг тебя нарушить слово? Гореть тебе в Аду за ложь и предательство, — распылялся Иван Ростиславович.

— Все! — вдруг грозно сказал Всеволод.

Богояр и Иван Ростиславович синхронно повернули головы и посмотрели на Киевского князя, того, кто сам занимал стольный русский град по оспоримому праву. Всеволод Ольгович встал, подошел к Богояру.

— Ты, боярин, на Рюриковича лаешься! Не добро сие, когда природных князей не чтят, — сказал Всеволод и пошел в сторону уже Ивана Ростиславовича.

— А ты князь… Я знал еще твоего отца, князя Перемышля. Он знатно сдерживал мадьяр и торков, не пусчал их на Волынь и Киев, — слова Всеволода звучали обнадеживающе.

Впервые, после прибытия в Киев, Иван Ростиславович понадеялся на то, его вопрос будет решен благоприятно. Тонущему свойственно хвататься за соломинку.

— Но ты оказался недостоин своего отца, — обрушил все надежды гонимого князя Киевский Всеволод. — Что ты мне в дар привез? Добрый меч с самоцветами? Десяток шкур рухляди? Этого мало.

— Я не хотел оскорбить тебя, великий князь, предложением серебра, — Иван явно растерялся.

Всеволод Ольгович рассмеялся. Иван Ростиславович уже хотел ударить кулаком по столу, но увидел, как синхронно дернулись охранники князя. Такая реакция рынд охладила пыл князя без княжества.

— Оскорбить серебром? Владимирко оскорбил меня пятью сотнями гривен. Ха! Ха! — Всеволод начал смеяться, но закашлялся и продолжил говорить только после продолжительной паузы. — Что, Иван, ты проиграл? Пошто пошел в Галич не спросив меня?

— Великий князь, он еще сына моего силком удерживает, — словно малый ребенок пожаловался Богояр.

— Не сметь говорить со мной, когда я того не желаю! — вызверился киевский князь.

Несмотря на свой грозный вид, Всеволод Ольговичбыл в некоторой растерянности, от того сильно нервничал. Ему бы сейчас поесть, да вина выпить, а он тут, с этими разбираться должен. Да, можно даже казнить Ивана Ростиславовича, нашлось бы за что. Вот только, есть те, кто только ждет повода для очередной смуты.

В Смоленске изрядно набрал силу Ростислав Мстиславович, один из внуков Владимира Мономаха. И пусть везде говорят о том, что Ростислав не воинственный, даже слишком полагается на мнение народного вече, но смоляне смотрят в сторону Киева и обязательно узреют, если Всеволод начнет лютовать и, к примеру, по византийскому обычаю, ослепит Ивана Ростиславовича.

Есть еще князь Юрий Владимирович — этот вообще сын Владимира Мономаха, бывшего некогда грозного киевского хозяина. Еще недавно казалось, что Залесье — дикий край, где слишком много разных чухонцев проживает. Но именно туда чаще всего бегут люди из южных русских княжеств. Суздальско-Ростовское Опольедает хорошие урожаи, есть чем кормить воинов. Даже ленивый, как говорят многие, князь Юрий и тот может использовать любой повод и прийти под стены Киева.

А еще такую жестокость могут не простить сами киевляне. Они уже не хотят Ольговичей, а Всеволод склонен сделать все, только чтобы киевский стол достался его брату. Киевляне вспомнят отца Ивана князя Ростислава Володариевича, который считался сильным воином, если только случится казнь. А еще сотня воинов в Киеве, которые вряд ли утрутся, если их князя убьют. Будет бойня на улицах Киева.

Об этом размышлял Всеволод Ольгович, посматривая то на сотника от князя Галича, то на князя, бывшего владетеля Звенигорода.

— Отдай сына! — пошипел Богояр, вопреки ранее озвученному требованию Всеволода Ольговича молчать.

Впрочем, киевский князь, явно использовал все свои внутренние ресурсы грозности, которые только оставались, потому не отреагировал на слова сотника, а развернулся и пошел к своему большому стулу, оббитого мягким медвежьим мехом. Все, устал великий князь.

— Он сам у меня остался, сказал, что вызвать тебя на Круг хочет, — отвечал Иван Ростиславович.

— Не верю, как можно супротив отца? — опешил Богояр.

Самое слабое, может и единственное место, у сотника, куда можно было больно бить — его сын. Богояр, оставшись один, без жены, иных детей, считал, что просто обязан дать своему наследнику все и даже больше. Рослый сильный, Владислав имел все шансы стать великим воином, гордостью для отца.

— Ты выйдешь в круг со своим же сыном. Теперича я хочу этого, — зло говорил Иван Ростиславович. — И кто тебе сказал, что Владислав у меня?

— Тот, кто сказал про бой с кипчаками у границ Галичского княжества, — ошарашил князя Ивана бывший сотник его же дружины.

Боромир нагнал один из небольших отрядов бегущих половцев, разбил его и вложил убитому кипчатскомудесятнику стяг, более остальных используемый в Галиче. Эта операция казалось очень удачной, подставляла галичского князя, месть осуществлялась.

— Кто меня предал? — спросил Иван Ростиславович.

— Отдай сына! — чуть ли не выкрикнул Богояр.

Сотник опомнился, посмотрел на киевского князя, ожидая жесткой реакции. Но Всеволод устал, он уже был с кубком ромейского вина, которое предпочитал всем иным напиткам. А еще неожиданно, но великого киевского князя даже начала забавлять перепалка князя с каким-то там сотником, пусть даже этот Богояр и привез большие дары из Галича. Но не от сотника же подарки, а от князя Володимирко.

— Продолжайте! — Всеволод махнул рукой. — Сие презабавно.

— Круга, великий князь, я прошу дозволения на круг, — сказал Иван Ростиславович.

— Неужто сам решил стать с сотником в круг? — удивился киевский князь.

Пусть на Руси княжеская власть и была сильно ослаблена и несколько даже поругана усилением вечевого строя, но князь, причем любой, но природный, все равно был фигурой несколько сакральной. Он от Бога, он имеет право. Если бояре начнут преспокойно биться с князьями, то это, дарованное Богом положение, будет поругано. А еще все скажут, что Всеволод подстроил убийство князя Ивана Ростиславовича. И тут уже не важно, кто победит. Ссориться с Галичем не с руки тоже.

Там мадьяры уже ищут, как бы породниться с русскими князьями, да распространить свое влияние на русские земли. Нет сильных скреп, которые могли бы объединять русские княжества, потому, как считал Всеволод, и слабые скрепы нельзя разрушать. А так де нельзя ставить князя вровень с боярином.

— Князь не станет в Круг, а кто иной — да, пусть. И Бог рассудит, кто правый из вас, — принял решение Всеволод, посчитав, что получится неплохое развлечение.

— Владислав Богоярович и станет, — сказал Иван Ростиславович. — Он мужний отрок, более статями за других воинов.

— Так тому и… — Всеволод спешил закончить весь этот разговор.

— Великий князь, как можно мне в Круг с сыном своим, да еще и отроком? — возмутился Богояр. — Шестнадцать лет тому еще нет.

Всеволод, собиравшийся уже уходить, сглатывая слюну — даже сюда некоторые ароматы княжеского застолья доходили — резко остановился и пристально посмотрел на Ивана Ростиславовича.

— Ты что ж князь возжелал сына поставить супротив отца его, да еще и сын отрок? — вопрос звучал грозно и с явным осуждением.

Иван не опустил голову, не стал вести себя виновато и жеманно, нет, он с вызовом посмотрел на Всеволода, после уничижающего взгляда Ивана Ростиславовича удостоился и Богояр. А еще князь понял, насколько же он опрометчиво поступает. Зачем приехал в Киев? Правды искать, так ее на Руси у князей редко когда добьешься. Вернуть свое Звенигородское княжество захотел? О Галиче можно и вовсе забывать.

Нет у Руси хозяина, того князя, который мог бы своим решением пойти против кого бы то ни было. Где времена славного князя Владимира Святославовича? Наверное, уже с его сына Ярослава Русь начала вступать в череду усобиц и вот таких безвольных князей. Киев что ли силу высасывает у ранее деятельных князей?

Что бы мог увидеть деятельный князь, тот же Владимир Мономах, чьи сыновья еще не все почили? Возможность прибрать к рукам далеко не самое слабое княжество Галича с его солеварнями, прибыльной торговлей с Венгрией, ляхами. Вот как смотрел бы на ситуацию Владимир Мономах, думал, не как избавиться от просителей, а какую выгоду заиметь себе.

Но нынешний хозяин Киева даже не рассматривал перспективу таких приобретений. Значит, и другие земли убегут от него. Взять тот же Смоленск, который в последнее время если не соперник Киеву, все же первый русский стольный град еще силен, пусть и не духом, но серебром, то Ростислав Мстиславович может составить конкуренцию столице.

— Есть кого выставить тебе замест сына сотника? — спросил Всеволод.

— Найду, — сквозь зубы, нехотя сказал Иван Ростиславович.

В этот момент князь более всего хотел сам обнажить меч и покарать преступника, того, кто преступил через клятву, нарушил ее. Ивану было больно думать, что его жизнь резко стала ухудшаться из-за какого-то там сотника.

Уже уходя, сотник Богояр и бывший его некогда князем, Иван, столкнулись у дверей. Как будто специально, но охрана стала выводить двух просителей одновременно.

— Князь, если в Круг со мной войдут Боромир, али Вышата, то великий князь узнает о твоем вероломстве и что более трех дней ты выводил кипчаков к меже Галича, как твои люди убили половецкого бека, все узнают. Ты мне дай Мирона, вот с ним я хочу поквитаться за Агату, — скороговоркой говорил Богояр, пока два врага, это с сегодняшнего дня, уже точно, протискивались в неширокие двери в палаты.

— Ничего не закончиться и если ты одолеешь в Круге. Нынче власть киевского князя слабая, за стенами города ее, почитай, и нет вовсе. Так что хоронись, Богояр. Был ты мне товарищем, стал врагом лютым, — сказал Иван Ростиславович, рванул вперед, лихо растолкал великокняжеских рынд и вышел из палаты.

— Эх, князь… Сам жалею, да поздно, — тихо, только для своего слуха, произнес Богояр. — Но ты еще не знаешь, что ждет тебя тут, в Киеве.

Глава 16

Почти что сладкий сон, был прерван шумами и воззваниями всех десятников срочно идти в горницу князя. Отряд арендовал постоялые дворы, но сам князь Иван Ростиславович решил, видимо, подчеркнуть свой статус и поселился отдельно. Он, со своими телохранителями, занял усадьбу рядом.

Это был так называемый «Путятин двор», лишь частью восстановленный терем с прилегающей огороженной территорией. Не так, чтобы и сильно давно, чуть более тридцати лет назад, усадьба подверглась разорению и опустошению. Еврейский погром, учиненный киевлянами коснулся и тысяцкого Путяты, он хотел урезонить бунтовщиков, считавших евреев, дававших деньги в рост, самим воплощением дьявола. Тогда гнев киевлян был перенаправлен на Путяту. Но терем Путятин добрый, достойный и какого князя.

Позвали и меня, причем, индивидуально, что несколько напрягало. Тут, в этом времени, не так, чтобы было принято спешить и решать дела по ночам. Оттого такая тревога несколько настораживала и, уходя, я приказал всем быть готовым хоть к бою, хоть к бегству. А еще поставил два дозора-секрета, из своих, новиков. Один на крыше гостиного двора, другой рядом с забором, чтобы быстрее увидеть, случить что неладное.

— Спирка, что знаешь? — спешно облачаясь в кольчугу и поправляя пояс, спросил я.

Спиридон сам только часа два назад пришел с Митрополичьего двора. Расстроенный, задумчивый, а местами, так и злой, чего за парнем ранее не замечалось. С ним, таким воодушевленным, таким верящим в справедливость и в собственное предназначение, поступили по-простому, — просто вышвырнули прочь, как назойливую муху. Те же воины-иноки, о которых рассказывал мне Спирка, и выкинули. Теперь его багаж знаний про воинственных монахов пополнился и явно не положительными нарративами.

— Князь Иван Ростиславович был у великого киевского князя Всеволода Ольговича. Болей ничего не знаю, — сказал Спиридон.

Придется с ним серьезно поговорить и мокнуть в реальность головой. А то настроил облачных замков…

Через десять минут я уже был в достаточно просторной комнате, где даже горели свечи — очень дорогая вещь и редко для вот такого простого использования предназначающаяся.

— Богояр — предатель. Я видел его, — без предисловий, начал говорить князь.

Все молчали, слушали. Многие дружинники уже спали, когда пришел сигнал на сбор у князя. Были и те, кто бражничал у себя в горницах, потому с заходом людей в палаты, что занимал Иван, зашел и четкий специфический аромат амбре. Но Иван Ростиславович, строго относящийся к браге в походе, промолчал.

Князь резко чуть развернулся в лево, вправо, выискивая кого-то взглядом, посмотрел на меня и громче прежнего сказал:

— Готов ли ты, Владислав встать в Круг с Богояром?

Вопрос был прямым и, сомнений не было, судьбоносным. Прямо сейчас я выбирал сторону, продолжая зарабатывать авторитет и доверие. К Богояру нежных сыновьих чувств не питал, напротив, часть моего сознания обвиняла этого предателя в том числе и в смерти матери, которую, как раз, я сильно любил.

— Я готов! — решительно сказал я, несколько беспардонно, растолкав других собравшихся, выходя вперед.

Наступила пауза. Да, многие говорили о том, что я, как сын готов идти против отца. Особого возмущения такому факту, я не слышал, но раньше и не было публичного признания в том, что я готов обнажить свой меч против Богояра. А готов ли я? Да! И в этом, несомненно, заслуга именно человека из будущего. Все же у Влада, до моего появления, было очень много фобий, относительно отца. Он был уверен, что никогда не сможет выстоять против родителя. Не сказать, что я уверен на все сто процентов, отнюдь, вместе с тем, отринув все страхи, имею немало шансов выиграть поединок.

И, да, я решил оставаться с дружиной.

— Того не потребуется, — после продолжительной паузы сказал князь. — Но прямо завтра перед дружиной и после в христианском храме, ты поклянешься, что верен мне. Перед всеми богами и Богом нашим Иисусом Христом.

— Как будет воля твоя, князь, — сказал я и поклонился, отходя за спины десятников.

— Воля моя такова, что после выхода нашего из Киева быть тебе десятником, — сказал князь и многие собравшиеся начали шептаться.

Да, я молод, но и статус быть старшим — это так себе, мало чем обеспеченный статус. И такая уступка мне, назначение быть десятником, это что? Боится, что сбегу?

— А будет ли Круг, князь? Не гневайся, но коли кого из предателей встречу в стольном граде Киеве, бить буду нещадно, — сказал Мирон, который так же, как я ранее, чуть вышел вперед.

— Не сметь их бить и задираться! Будет Круг и ты, Мирон, коли не остыл в мести своей будешь биться с Богояром. Но то состоится опосля Пасхи Святой, — сказал Иван Ростиславович и уже не обращая внимание на Мирона, продолжил вбивать новостями собравшихся в уныние.

Нет более надежды на то, что получится вернуть хотя бы Звенигород. И здесь и сейчас решался вопрос: нарушить ли клятву, или поверить князю, что он и далее сможет обеспечивать дружину.

На следующий день мне пришлось приложить немало усилий для того, чтобы привести в чувство Спиридона. Из него, словно вынули стержень. И ранее это был, скорее, «стерженек», хрупкий, может только чуть упрямый, а нынче передо мной предстало существо бесхребетное, слабое и жалкое.

В прошлой жизни приходилось немало видеть молодых ребят, которые стремились на войну с горящими глазами и полыхающим сердцем. Однако, как только молодые бойцы сталкивались с военной реальностью, то почти моментально, не все, но многие из них, потухали. Вместо искры, в их глазах появлялся страх, или вовсе пустота, второе, так страшнее первого.

Так что как и что делать, что именно говорить, я знал.

— Ты станешь полковым, то есть дружинным, священником. Я сделаю для этого все. Но и ты для меня расстарайся, — заканчивал я свой долгий монолог про долг, судьбу, божественное проведение и почетное место во всем этом космосе маленького человека с медным краденым тазом… купелью.

— Я хочу верить тебе. Без службы Господу, мне не жить. В этом все мое, — говорил Спиридон, молодец, хоть не расплакался.

Ненавижу мужские слезы, если только это не слезы радости, когда держишь на руках новорожденного сына. Да, ладно, и дочь, конечно.

— Ты все описал, что у нас, в нашем десятке новиков, есть на продажу? Записал, что нам нужно? Хватит грусти, давай работать! — настала пора уже и немного надавить на Спирку.

— Все. Пять восковых табличек писалом начертал, — словно с упреком, сказал дьячок.

Да, не береста, чаще используются именно что восковые таблички. Мне такой девайс напомнил детскую игрушку, где пишешь, рисуешь на дощечке, потом бац… провел туда-сюда и все, опять «tabula rasa», чистая доска, можно опять писать. С восковыми дощечками похожая ситуация. Можно написать, потом чуть подпалить воск, выровнять — опять пиши. Универсальный планшет Средних веков.

Охраны, приставленной к нашей дружине, как таковой не было. Но оставались дежурившие великокняжеские десятки, которые контролировали два обстоятельства: выход из гостинных дворов должен быть без коней, если только едет не князь и его ближайшее сопровождение, ну и без оружия. Вернее, запрещались копья, луки со стрелами. Десятникам нашей дружины, ну или ратникам, которые уже экипировкой демонстрировали свой немалый статус, дозволялось иметь мечи.

Так что все дружинники Ивана Ростиславовича постоянно ходили, как грозные воины, в лучших своих кольчугах, с «парадными» поясами, на которых были костяные, бронзовые и медные вставки, исполненные в художественном стиле. Или даже ремни украшались стеклом.

Вырядился и я, когда всего через час, вернулся Спиридон и сказал, что со мной хотят разговаривать, что нашел торгового гостя, полезного мне. Как оказалось, не нужно было сильно долго искать купцов, они сами посылали своих приказчиков дежурить рядом с усадьбами, в которых квартировалась дружина Ивана Ростиславовича.

В сущности, а могли иначе поступать купцы? Они были более нашего заинтересованы в торговле-обмене. На этом у них выстраиваться жизнь. А воин может и без торгашества прожить, особенно, если он в дружине и князь худо-бедно, но содержит своих воинов. Но я хотел особого купца, с которым возможно завязать долгосрочные коммерческие отношения. Когда еще в Киев приеду? А то, что от сюда уеду — факт. Так что было бы неплохо кого послать в стольный город для решения финансовых вопросов, самому при этом оставаясь там, где я буду вить свое гнездо, ну или строить свою крепость.

— Куда это ты собрался? — когда я обряжался в достойную одежду и в новую кольчугу, снятую у половца, ко мне подошел Боброк. — А ухватки твои? Ты обещал показать.

— Тех ухваток на полжизни учить и то все не выучишь, — отвечал я. — А вот увидеть Киев, зело желаю.

— Один? Без рынд? — удивленно спросил Бобр.

Удивился и я. Считал, что рында — это телохранитель князя, но я так и вовсе еще неформальный десятник. И все равно нужны люди по бокам стоящие. Так сразу видно, что идет уважаемый человек.

— Ты прав. Кого взять? Кто нынче здав и бодр? — говорил я, скорее самому себе, размышляя вслух.

— Меня и возьми, а еще… Ефрема, — посоветовал Боброк.

Ефрем — мой конкурент. Скорее внешне. Парень так же рослый, крепкий, но несколько неуклюж. Это проблема большинства больших людей, они сильны, уже психологически в выигрыше, но ловкость крайне редко сочетается с громадностью. Потому я постоянно стараюсь развивать больше те качества, навыки, которые от меня враг не будет ожидать.

— Веди, десятник! — усмехнулся Боброк, разглаживая проступивший пушок на бороде.

Я такое дело решил пока брить. Ходить с «недоусами» и «недобородой», было не комфортно. Может позже и стану отращивать бороду, но когда на лице уже не будет подростковой растительности, но мужская щетина.

— Кто такие и куда? — грозно спросил великокняжеский воин, что дежурил у занимаемых нами усадеб.

— Десятник Владислав, — отвечал я, глядя с вызовом на вопрошающего воина.

— Прямо-таки десятник? Ха! Ха! — деланно рассмеялся воин. — Браты, глянь, какие десятники у Ивана Берладника! Безбородые новики, а все туда, в десятники.

— А ты проверь, воин! Слезай с коня и испытай меня! — сказал я, посмотрев на ратника с ухмылкой.

— Не велено князем, иначе я повыбил с тебя дух… Десятник! — не совсем уверенно отвечал великокняжеский дружинник.

Было видно, как он хотел проучить мальца, дерзнувшего вызвать его. Этот боец не прикрывался волей великого князя, он ее исполнял. Но и я обострять не стал. Ответил по делу, не стушевался, и будет. Все же не беспредельщик я, чтобы сразу лезть в драку, подставляя не только себя, но и своих товарищей.

— Пусчай идут, — это обозвался еще один киевский ратник. — Девиц постращают. Экие витязи. Ха! Ты только погляди!

— Раз много видишь, — вновь я решил высказаться. — Так можно такие синие поставить под глаза, что долго ничего не рассмотришь.

— Остер на язык. Иди, давай, не доводи до греха, а то и волю великого князя порушу, кабы проучить, — сказал третий дежуривший воин.

— И мне такого же скажешь? — неожиданно в разговор встрял Воисил, появившийся будто неоткуда.

— Нет, старый, тебе нет, — пошел на попятную старший из великокняжеских ратников. — Забирай своих новиков и ступайте, куда шли!

Воисил подошел ко мне ближе и я с трудом узнал старого воина. Он был… Выглядел, ну не хуже, чем старший воин в своем лучшем облачении. Кольчуга со вставками из пластин, она даже в несколько пасмурном свете блестела и слепила. Красные сапоги с цветастым орнаментом, меч, пусть и без камней на гарде, но в богатых ножнах. Все говорило, что рядом знатный воин и тут даже не нужно зваться сотником.

— А, что, с собой возьмете, внучата? — спросил Воисил.

— Дядко, а так ли нужен нам пригляд? — возмущался Боброк. — У нас и свой старший есть.

Старый воин посмотрел на меня, но в этом взгляде не было сарказма и сомнения, что я старший и что слишком юн, чтобы вообще называться представителем старшей дружины.

— Дядька Воисил, у нас свои дороги, — сказал я, недвусмысленно намекая, что воин не так чтобы и уместен.

— Пройдусь с вами до гостей торговых, да и пойду по своим делам, — предложил компромиссный вариант Воисил, который устроил и меня.

Не хотел я, чтобы хоть кто-то знал, кроме моего десятка, что и за сколько я сторговал в Киеве. То дело мое и моего десятка. Ну а проболтается кто, так и будет проверка на лояльность, да на верность слову. Такие говоруны мне не нужны. А вот из остальных ребят можно лепить отличных воинов.

Не успели мы войти в торговый район Киева, как Воисил, не предупредив, просто затерялся в узких улочках, оставив нас.

— Во те, ты глянь, какая! — это так Боброк реагировал на проходящих мимо девиц и даже явных женщин-матрон.

У меня реакция была, может и более гормонально насыщенная, так как приходилось с трудом сдерживаться даже мне, человеку прожившему уже целую жизнь. Ранее подобного я не ощущал, или позабыл, как это бывает в юношеском возрасте. Не случилось подобного и тут, в этом времени. Да было бы и слишком странно испытывать сексуальное возбуждение в сугубо мужском коллективе. Но вот сейчас…

А барышни, как лебедушки плывут, глазками то и дело, но стреляют в нашу сторону. Мы должны выглядеть привлекательно и мужественно, несмотря на свой возраст. Рослые, с правильными чертами лица, но еще даже чуть смазливые, не обрели грубость истинно мужских лиц.

Ну а те доспехи, ремни, плащи и вооружение, что были на нас говорили об исключительной состоятельности. Не важно, что это было не куплено, а взято с боя, так еще лучше. Девушка увидит в таком витязе достойную ее ребенка кровь. И, скорее всего, она даже не осознает, что и почему, но окажется не против более близкого общения.

Я не про секс… как же это слово желанно… я про то, что девица соблаговолит вовсе поговорить. И я не вижу, к примеру, даже больших условных сложностей в деле знакомства. Можно подойти к девице, представиться, спросить. Тут вопрос в ином — в тактильном контакте. Вот его нельзя допускать, если только ситуация не вышла из-под контроля. Но в таком случае будут в своей правде родственники девицы, даже если они и покалечат «любителя потрогать». Все это понимание приходило из памяти реципиента, но ранее и он не мог объяснить многое из того, что видел, так что сознание человека из будущего очень даже помогало разобраться в хитросплетениях отношениях между полами.

Девушки были и вправду чаще милые. И это я называю девушками даже тех женщин, которые шли в сопровождении мужчин, очень похоже на то, что мужей. Все девицы носили стеклянные браслеты. Их на каждой женщине было невообразимо много. Порой до локтя доходило множество таких украшений, все это были разноцветные браслеты, чаще прозрачно синие, голубые, но много было орнаментированных.

Кроме этого, на женщинах имелись и другие украшения. Чаще это были соединенные подвеской кольца из проволоки. Одежда, не сарафан, как я мог ожидать, а платья, часто прямые, словно ночные сорочки, но цветастые и с красивыми, неизменно расписными широкими поясами. И порой под такими нарядами такое колыхалось…

— Долго еще? — чуть ли не взмолился Ефрем. — Невмоготу дивиться на красных девиц.

Как я его понимал… Хотелось уже не дивиться, а потрогать красоту, помять в своих объятиях.

Мы достаточно быстро, несмотря на то, что шли с открытыми ртами, нашли то место, которое описал мне Спиридон. По его словам, именно тут нам могут помочь, так как купец Арон мог промышлять не всегда благопристойными делами.

— Я Владислав, старший ратник князя Ивана Ростиславовича, — представился я, когда вошел на небольшое подворье и дождался выхода хозяина.

— Молод ты, но да Спиридон говорил о том, что разумен не по годам. Ушлый он малый, тот детский поп, — усмехнулся чернявый с рыжеватой бородой мужчина. — Испей с дороги сбитня!

Из дома вышла, нет, выплыла, лебедушка. Девица была в легком льняном платье, которое, когда она шла, чуть оформляли манящие геометрические формы. Эти фигуры будоражили сознание.

— Кхе, — закашлялся за мой спиной Боброк, какой-то нечленораздельный звук произнес и Ефрем.

Девица подошла, склонила голову и поднесла медный широкий кубок с теплым напитком. Я выпил, лишь отдаленно почувствовав пряный и сладковатый привкус. А когда отдавал девушке кубок, коснулся ее пальцев, от чего она вздрогнула и выпрямилась, решительно посмотрела мне прямо в глаза. Можно было в них утонуть, но я выплывал, барахтался и не без успеха, но получалось сопротивляться.

И я понимал, что торговец таким вот пассажем выбивал из меня землю из-под ног, когда показал… А кто она ему вообще? Обязательно узнаю. По идее, очень даже разумной и хитрой, нужно признать, теперь я должен соглашаться чуть ли не на любую цену, сбывать свой товар просто так, за оплату в лишний взгляд девушки, явно не славянской наружности.

— Пойдем в дом, там Ирина будет прислуживать нам, а мы поговорим о делах, — ухмыляясь, наверняка, предвкушая то, как меня будет обманывать, сказал Арон.

— Не нужно, кабы Ирина прислуживала. При ней я разум теряю, — признался я.

Да, нашел в себе силы и признался, вопреки тому гормональному шторму, что бушевал во мне. И девушка с еще большим интересом посмотрела на меня. Важно было, что уже и Боброк и Ефрем стали выпячивать грудь, показывая себя. Но она смотрела на меня и только. Не понравилось, что позволил себе отказать в компании такой вот дамы? Как там у Пушкина? Чем меньше женщину мы любим?.. Наверное, не привыкла она к такой реакции, чувствует, что может повелевать мужчинами, а тут… Без нее.

— Как скажешь, гость, — разочаровано сказал Арон.

— А православный ли ты? Вот смотрю и вижу жидовствующего. Иудей, али православный? — осенило меня, что собираюсь вести дела с евреем.

Нет, особо ничего, как человек из будущего, к этому народу не имею, хотя отмечаю их агрессивность. Но тут, в этом мире, в Средние века, вера много значения имеет, даже если это двоеверие. Иметь дело с иудеем — это может стать проблемой. Найдутся те, кто осудит такое.

— Верую во единаго Бога Отца… — начал читать молитву «Символ веры» Арон.

А еще он начал на каждую строчку осенять себя крестом. И вот это должно было убедить меня? Передо мной самый что ни на есть выкрест. Впрочем, какая разница, если сделка будет взаимовыгодной, а он официально православный? Евреев, насколько я выудил из памяти реципиента, еще лет тридцать назад гнали со всех больших городов Руси, за то, что они давали в долг под рост. Грех это. На самом деле, скорее всего, Владимир Мономах испугался того, что часть православных начала переходить в иудаизм. Так жидовствующие умели красиво подать свою веру, что находились православные, прельщенные иудаизмом. Или это греческие митрополиты недорабатывали.

Когда я уже проходил в дом, а та, которую представили мне, как Ирина, оказалась рядом, она резко подошла и прошептала мне:

— И ты мне по нраву.

Как я не спотыкнулся? Не знаю, наверное несколько воспарил и перелетел порожек. А приятно же! Меня заметила, меня выбрала и даже призналась сама. Но прежде я ее выбрал.

От автора: Текст и ссылка: «Meister der Flüche» — пугливо шептали фрицы. «Товарищ Чума» — его оперативный псевдоним в ставке Главковерха. Второй том уже выкладывается!

https://author.today/work/358686

Глава 17

С Ароном мы торговались долго, упорно, с огоньком. Христианская мораль, та, которая все более захватывает умы обывателей, как и многих власть имущих людей, не предполагает большой активности в коммерции. Так что было бы удивительным посмотреть на двух христиан, которые за вивериницу, самую мелкую чешуйку, торгуются. Нет, торговать — пожалуйста, но что касается роста прибыли, обмана, ужимок и коммерческих уловок, не говоря уже о кредитовании в рост процентов — табу. Или почти что.

Я вызвал когнитивный диссонанс у торговца-выкреста, когда стал скрупулёзно торговаться за каждый лот из всех товаров, что нужно было нам покупать. Прямо здесь и сейчас нашего товара нет, не брали мы с собой ничего, или почти нечего, но уже по описанию велись торги.

Была попытка войти в комнату с большим столом и лавками Ирины, но я сразу же пресек эту хитрость. Понимал, что рядом с красивой девушкой вновь забурлят гормоны и мне нужно будет больше следить за тем, чтобы унять свои страсти, чем за торгом.

— Сало соленое дам, хоть по весу телеги, — говорил Арон.

— А, может снимем пробу? Поснедаем салом, дабы понять какое оно? — решил покуражиться я, заодно удостовериться, что мои подозрения о тайном иудее верны.

Все же для иудея — сало не кошерно, под строгим запретом.

— Я дам тебе, Владислав, тебе кусок с собой, — отвечал выкрест.

— Нет, давай вместе испробуем! Я хоть и пресытился твоей кашей, знатная, но от сала не откажусь, — настаивал я.

Лицо Арона посетила озадаченность.

— Арон, ты иудей? — напрямую спросил я.

— А? Нет, нет! Могу и символ веры прочитать, — спешно отвечал торговец.

— Читал уже, — усмехнулся я.

— Тогда что ты хочешь от того, какой я веры… Я христианин, так и знай! — Арон явно растерялся.

— Ничего. Ты мне нужен, потому вопрос веры оставь себе. А вот скинуть пять долей со своих товаров… — нужно же было хоть что-то выторговать себе за то, что раскусил торговца.

— Сговоришься о том с Ириной, — рассмеялся Арон.

Видел он, как я реагирую на девушку, тоже старается такой свой козырь использовать.

— А почему она не мужняя жена? — неожиданно даже для себя задал я вопрос.

Арон самодовольно разгладил рыжеватую бороду, посмотрел на меня, выдержал паузу, а после ошарашил:

— Так мужняя, как же бабе в двадцать годков и не было мужней? Чай не больная, а самая то.

Вот так рушатся надежды.

— Мы сговорились с тобой, Арон, — решил я заканчивать долгий разговор, пришло некоторое разочарование.

Мы продавали почти все сабли, четырех коней, пояса, меняли обнаруженные у кипчаков монеты на гривны, продавали, но, все же скорее меняли седла, упряжь. Были у убитых нами половцев и другие вещи. К примеру бронзовая статуэтка какого-то божка, с ладонь размером, сильно заинтересовала Арона, что он не смог скрыть, а я воспользовался этим.

Ну а взамен брали шерстяные плащи, штаны, типа шаровары, кольчуги, три меча, четыре шлема. Многое получалось купить только благодаря продаже коней. Они весьма ценились в Киеве.

— Приди завтра, Влад, я поговорить еще с тобой хочу. Приди один, если есть кто у тебя старшим, кто не зарубит из-за дурного слова, возьми лучше и его. Токмо не князя вашего звать, пока что… — сказал на последок Арон, когда мы стояли уже на выходе из дома.

Я лихо запрыгнул на коня. Гляди-ка, такое на тренировках получается раз из пяти попыток, а тут с первой. Хотели гормоны побудить меня к залихватским поступкам напоказ, они, видимо, и способствовали лучшему исполнению упражнения. Она смотрела… Стояла у дверного проема и провожала меня взглядом. Очень заинтересованным взглядом.

Возвращались частично довольными. Нет, расторговались удачно, как по мнению Боброка, так я и вовсе молодец. Он слышал некоторые наши споры с Ароном и удивлялся, как это я так торгуюсь, словно рожденный торговцем.

Как я погляжу, в этом времени уже идет разделение и воин — это, непосредственно боец, а купец — это уже не воин. На заре становления Древнерусского государства было иначе. Тогда купец не мог не быть воином. Грабили в Западной Европе, после торговали в Византии и с арабами. Сейчас купец — это чаще не худой, скорее толстый, делец с большой мошной за поясом и с хитрецой в глазах.

— Вот и ты! — словно отец, встречающий у порога пьяного подростка с вечеринки, обратился Мирон.

— Вот и я, — отвечал я с улыбкой.

Нашелся тут папочка. Однако, серьезный вид десятника несколько настораживал и не давал поводов для веселья.

— Что случилось? — спросил я.

— Тебя учил Богояр? Ухваткам его, да воинским премудростям? — спросил Мирон, дождавшись, когда мое сопровождение уйдет подальше, в усадьбу.

Я подтвердил, что да. Некоторые приемы, якобы секретные, отец мне показывал. Я их вспоминал во время тренировок. Может и не все всплыло в памяти, но многое, точно.

— Ты хочешь, дабы я показал тебе науку Богояра? — не трудно было догадаться, к чему именно ведет Мирон.

— Да. Я хочу победить его. Разумею, что он отец твой, но… — недоговорив, десятник уставился на меня, ожидая ответа.

— Пошли! Я и сам хотел потренироваться, пусть в этот раз с тобой, — сказал я и направился в усадьбу.

Тут смогли найти место, несмотря на то, что даже во дворе было не протолкнуться, огородили ристалище, ну или как называют все — Круг. Отработку ударов и приемов я чаще сперва делал бездоспешным. Конечно, важно кольчугу и другое воинское защитное одеяние носить как можно дольше, чтобы не ощущать никакой тяжести в бою. Но при постановке удара, приема, я посчитал, что важно добиться точности движений, запомнить руками и головой последовательность и правильность выполнения.

Мы стали друг напротив друга, в руках тренировочные деревянные мечи. Чтобы это учебное оружие соответствовало тяжести боевого, или даже чуть превосходило, к деревяшке прикреплялись железные пластины. Правда такое утяжеление создавало из рук вон плохую балансировку, но тут сильно не заморачивались созданием идеального учебного орудия для тренировок.

Удар сверху, Мирон парирует, заступ вправо и резкий удар по ногам. Десятник и этот удар парирует, вот только раскрывает грудь. Я направляю туда колющий удар, десятник с трудом, делая шаг назад, разрывает дистанцию.

— Богояр мог бы сейчас тебя достать, — констатировал я плачевный результат.

И все же отец более сильный мечник, нежели Мирон. И это меня сильно огорчало. Я не хотел смерти десятника. Он и ко мне отнесся благосклонно, да и как командир вполне устраивает.

— Еще раз тоже самое! — решительно сказал Мирон.

А вот такой подход мне нравится. Не отступать и не сдаваться!

Мы тренировались с короткими перерывами на попить воды, да перевести дух. Мне с трудом давалась тренировка, вновь заныло левое плечо, о котором я в последние пару дней и позабыть успел. Однако, я держался.

— Смотри, десятник. Можно вот так… — сказал я и показал одну из своих собственных наработок.

Удар вбок с доводкой меча, сам словно проваливаюсь, вхожу в клинч к сопернику и пока идет борьба и каждый из двух поединщиков пытается продавить другого, бью своим носком в голень Мирона. Не сильно, удар контролирую, иначе можно и вовсе поломать десятника.

— Ух тыж, — восклицает Мирон и делает два шага назад, при этом несколько подволакивает ногу.

— Сделай вот такие железные вставки в сапоги, как у меня, — сказал я, направляясь прочь из Круга.

Я мог еще что-нибудь показать, но толпа зевак, окружившая условный ринг, не позволяла это сделать. Даже с дружинниками, которые еже сегодня должны стать моими братьями по оружию не только фактически, но и своего рода юридически, им тоже нельзя показывать все свои козыри. Еще не так много комбинаций придумал, еще меньше их отработал, чтобы делиться.

А в целом, владение ножом очень даже помогало в освоении науки средневекового фехтования, несколько ограниченного в своей технике. Порой я представлял меч, как просто удлиненный нож и проигрывал в голове, как можно лучше нанести удар, как реагирует противник. После частью отрабатывал отдельные связки с новиками. Пару приемов уже стали нашим, молодых, секретом.

*……….*…………*

Отец спорил с дочерью. Такое редко встретишь, если дочь мужняя жена. Это роль мужа, воспитывать свою женщину. Но что делать, если муж старик с придурью. Но даже не в этом дело. Нет в городе мужа, а проблемы остались, прежде всего с его братцем, который сильно ждет наследства.

— Отец, ты должен понимать. Если я не рожу Горыне Микуловичу сына, он оставит меня, — убеждала Ирина своего отца. — Завсегда жена виновна в том, что детей нет.

— Не оставит он тебя. Ты и красна собой и умна. Он гордиться должен такой женой, — парировал выпад дочери Арон.

На самом деле, купец все понимал. Аргументы дочери звучали убедительно. Почти шесть лет нет дитя. Скоро Горыню осуждать будет уже весь Киев. Осуждать, чтобы прибрать к рукам Ирину, которую зовут, на самом деле, Рахиль. Но как же не хотелось Арону считать свою дочь падшей женщиной.

— Не могу я. Горыня отправился в Смоленск на торги, просил меня присмотреть за тобой. Если понесешь, как дитя оправдаешь? — в словах Арона слышалось сомнение, но он понимал, что нужно действовать, пусть и таким образом.

Только рождение ребенка и может вернуть расположение Горыни. У знатного купца Горыни был брат и отношения с ним у Арона и Ирины-Рахиль были крайне напряженные. Все дело в том, что Горыня не имел детей, наследников. Все знали, что купец уже начал обвинять свою жену Ирину в том, что она не может подарить ему ребенка. Если ранее Горыня мало обращал внимания на это недоразумение, наслаждался тем, что смог урвать себе в жены одну из красивейших девиц Киева, то теперь, когда старик все реже желал близости с женой, красавица Ирина входила в опалу.

Да и раньше не так, чтобы все было у них хорошо. Когда отдавали четырнадцатилетнюю девицу замуж за сорокавосьмилетнего купца-вдовца, чью семью годом ранее убили половцы, Горыня уже не мог нормально исполнять свои супружеские обязанности. Его возбуждали всякие странности и он порой просто заставлял раздеваться Ирину, не притрагиваясь к ней. Случалось, что и бил ее.

Перед отъездом, который состоялся всего три дня назад, Ирина выдержала издевательства и унижения и у них с мужем все же получилось то, что должно происходить между супругами. Потому женщина и была уверена в том, что никто, если провернуть дело быстро и тайно, не узнает, от кого, на самом деле, ребенок.

— Отец, он словно сын Горыни. Рослый, русый, с такими глазами… — Ирина забылась и стала описывать Влада слишком откровенно.

— Он тебе приглянулся? Отрок же еще, — догадался Арон, почему его не глупая дочь так настаивает на решении проблемы именно с тем странным Владом, что выглядит, как переросток, а разговаривает, как старик.

— Я мужняя жена без мужа. Со стариком живу. А этот отрок… — Ирина даже испугалась того, насколько откровенно разговаривает с отцом.

— А еще, коли родишь сына, то больше прав иметь будешь и на усадьбу Горыни и на его товар, четыре ладьи, двадцать три добрых коня, серебро, — говорил Арон, скорее себя успокаивая, внутренне он уже согласился с мнением дочери.

Арон был выкрестом, его крестили, когда мужчине было двенадцать лет. Так повелел поступить мудрый отец Арона — Моисей, сам ставший Михаилом. Но никогда Арон, крещенный Пантелеймоном, не забывал своих корней. Не давал он забыть о своем еврейском происхождении и Рахиль, названную Ириной. В Киеве не всех евреев выгнали, не всех убили. Оставались некоторые семьи, которые быстро перекрестились, ну а торговые связи, да частичное прощение всем должникам, как и подкуп городской стражи, позволили пережить еврейский погром.

Когда Владимир Мономах вернулся в Киев, чтобы, якобы, решить проблему, много евреев, и не только их, были уже убиты, а те, что оставались, быстро крестились. Так что закон великого князя о том, что жидам надлежит покинуть город, запоздал. Уехали пару семей, которые наотрез отказались даже показывать видимость смены веры, но и осталось немало иудеев, пусть и тайных.

Так что крещение не означало, что нет Талмуда, что забыта вера Иуды. Нет, христианство — это притворство, чтобы выжить и продолжать делать деньги.

Ну а дочь… Как считал Арон ранее, он очень удачно пристроил свою единственную дочку. Была мечта у выкреста соединить два капитала: его собственный с тем, который был у купца Горыни. У Арона есть сын, старшийбрат Рахиль-Ирины, он и занимается выездными торгами, а у Горыни никого нет, кроме жены и брата. Если Ирина-Рахиль родит, то многое поменяется. Сильно хочет Горыня ребенка, правда крайне мало для этого делает.

— Он завтра придет. Если решила, сделай так, чтобы его семя родило, — сказал Арон и, резко развернувшись, ушел в другую комнату, откуда лестница вела по подпол, где можно, при свете очень дорогих свечей почитать Талмуд.

*……….*…………*

— Клянусь на том крест целую и воздаю Богу нашему Исусу Христу и грозному Батьке, — сказал я.

Острозаточенным ножом я полоснул по ладони и кровь моментально начала сочиться. Я сжал кулак и направил струйку крови на землю. Князь поднял вверх руки, извлек меч и направил его на меня.

— Помни клятву, ты служишь мне, ты собрат всей дружине! — наставлял меня Иван Ростиславович.

Меч мне вручили тот, что я первым делом купил у Арона, никаких тебе подарков и плюшек от князя. Мое клятвоприношение было несколько скомкано, словно спешили куда-то. Бражничать особо не дали, но братину с брагой вынесли. Сладковатая чуть приторная жидкость была мне не особо приятна на вкус, но, конечно же я выпил. А после все закончилось.

И более ничего. Ну да и ладно. Обряд совершен, можно отдыхать. На следующий день, с самого утра тренировка, а после нужно идти к торговцу, причем он просил прийти одному. Засада? Не думаю. А вот то, что дает мне такой приход, будоражило сознание и долго не давало заснуть. И я не ошибся в своих ожиданиях.

Я лежал на боку и почти не шевелился. Не мог наглядеться той необычайной красотой, которую излучала Рахиль. Да, это имя, которое по секрету назвала мне девушка, более всего ей подходит. Все в ней грациозно: изгиб спины, чарующие округлости, необычайно жесткие черные волосы, которые эротично расплескались по всему молодому женскому телу. Ее хотелось, я не мог напиться этой красотой, вновь и вновь стремился обладать ею.

У меня в прошлой жизни были разные женщины, причем и по характеру и даже по цвету кожи. Ну любил я это дело, есть грешок, который почти невидимый относительно других, более значимых грехов. Но сложно было вспомнить хоть какую их моих пассий, которая была бы столь темпераментной.

— Я сильно кричала? — спросила Рахиль, чуть разворачиваясь ко мне.

В меру стройное тело, с яркими геометрическимиформами. Ее нельзя было назвать стройняшкой, Рахильбыла, как сказали бы: «кровь с молоком», а я бы перефразировал и сказал так: «кровь со сливками». Да чего там, со сливочным маслом.

Рахиль перевернулась и явила мне всю прелесть вида женщины в анфас почти четвертого размера. Вновь мое естество стало захватывать сознание. Молодое тело откликалось на любое движение женщины. А когда Рахиль только лишь провела кончиками пальцев по моей груди, опускаясь несколько ниже… Я был готов.

— Я сама, — сказала нимфоманка и взгромоздилась на меня.

Ради таких моментов, в том числе, и стоит жить… Меня распирало признаться в любви, поклясться в вечной преданности. Но даже в такой момент нужно контролировать свои слова, думать, пусть и разум для этого оставляет крайне мало места. Я не сказал ничего, я наслаждался женщиной, которая стонала и изгибалась от близости со мной.

Час, два, может и дольше, длился наш, казалось, нескончаемый марафон. Я был горд собой, учитывая имевшийся опыт и то, что я в теле еще сильно молодого мужчины, точно не опозорился, напротив, смог произвести впечатление на женщину, так как слова благодарности так и лились из уст Рахили. Она, в отличие от меня не сдерживалась, не думала, что все эти признания — это легковесные эмоции, мимолетные. Скорее всего, именно так. Хорошо здесь и сейчас, а остальное… И пусть весь мир подождет!!!

Но, к сожалению, может и к счастью, но мир не ждал, не хотел давать счастья больше, чем положено. В дверь постучали.

— Ирина! Ты тут? — спросили за дверью.

По голосу я узнал Арона. И купец явно лукавил. То, как буквально только что кричала и стонала Рахиль, нельзя было не услышать, находясь в доме. Как бы соседи не слышали, не то, что отец. И вся эта ситуация несколько напрягала, чувствовался подвох. Но как можно отказаться от близости с красивой женщиной, когда внутри бушуют гормоны? Вот я и не отказался, даже когда почувствовал неладное. Впрочем, опасности я не ощущал, лишь недосказанность, или ложь.

— И как сие понимать? — спросил я.

Прятаться в шкафу, или выпрыгивать в окно не стану. И дело даже не в том, что шкафов нет, их можно было бы заменить двумя массивными сундуками, и не в том, что в те маленькие оконца может протиснуться только что заяц нежирный, и что они забиты слюдой. Я просто, по своему характеру так поступать не стану. Да, честь дамы, все такое. Но прятаться от проблем? Нет.

Я встал, быстро натянул свои цветастые шаровары и пошел открывать дверь. Рахиль прикрылась медвежьей шкурой на которой только что мы предавались плотским утехам. Нужно отметить, что с огоньком это делали.

— Пошли на разговор, — решительно сказал Арон.

— Пошли, — деланно безразлично отвечал я, пожав плечами.

Сейчас начнется выволочка, обвинения меня чуть ли не в насилии. Я ждал именно этого, потому первый вопрос, который был задан Ароном, как только мы присели на лавку несколько озадачил.

— Кто ты в дружине Берладника и прислушивается ли к твоим словам князь? — спросил Арон.

Ни слова о Рахиль и о том, что только что я делал с его дочерью.

— Десятник, — несколько привирал я, скорее, чтобы разговор сразу же не закончился, только начавшись.

Чего говорить с новиком? А вот с десятником, можно.

— Не знаю я, что в дружине у Ивана Ростиславовича происходит, коли такие молодые в десятниках ходят, но то, что кольчуга, оружие, конь — все это имеешь, говорит, что не врешь мне, — размышлял вслух Арон.

— С чего спрашиваешь? И ты не думай, что я нынче же стану исполнять волю твою, потому, что возлег с дочерью твоею, — сказал я, предполагая с горечью, что Рахиль под меня просто подложили.

Если это так, и между нами не было эмоций, то она величайшая актриса, которой в будущем и Оскара давать можно, причем ежегодно, ибо равных ей не сыщется.

— То иное. И помни, что прознать никто не должен о том. Иначе муж Ирины пойдет до великого князя просить защиты. И я буду опозорен и тебя у Берладника попросят, может и казнят, — разъяснил мне ситуацию Арон.

— Тогда что? И, да, рассказывать я никому не буду, — сказал я, чувствуя, что разговор начинает напрягать.

— Уходить вам нужно, половцы прознали, что вы разбили их торговый поезд, зело злые. Уже вестовые поскакали в степь сообщить о том хану, — сообщил мне очень важные новости Арон. — Еще великий князь воспользуется тем и сам вырезать всех вас может, чтобы овладеть скарбом князя и всей дружины.

— Что ты хочешь от меня? — спросил я напрямую.

Такие новости не сообщают бесплатно.

— Пусть твой князь поможет нам скинуть ненавистного Всеволода Ольговича. Киев более не хочет Ольговичей черниговских, — сказал Арон.

Глава 18

— Помогите! Дом горит! — кричала женщина, бросившаяся в ноги князя.

Иван Ростиславович был с каменным лицом, явно не собирался помогать. Он небрежно оттолкнул женщину, но она вновь бросилась в ноги князя. Часть купеческих усадеб горели, рядом с иными слышались звуки борьбы. Чуть в стороне на коленях стоял мужик и истово молился Богу. Он что-то выкрикивал, но даже звуки от потрескивающих в огне бревнах построек перебивали воззвания молящегося.

Остатки нашей дружины заняли круговую оборону, но особо никто не стремился нападать на нас. Скорее всего это было вызвано тем, что киевляне знали о нас и о том, что мы не со Всеволодом Ольговичем, а сами по себе. Ну и вид вооруженных и готовых убивать воинов явно отрезвлял.

Голова начинала кружиться, появлялась слабость и подташнивало, но состояние было пока не критичным. Уже взгромоздившись в седло, я смотрел на лежащего в луже крови Воисила. Зачем? Почему он так поступил? Я не понял. У многих дружинников Ивана Ростиславовича оставались родственники в Звенигороде, но никто из них не стал… И теперь этот воин, отдавший дружине много своих лет, вот так закончил свой путь, быть убитым моей рукой.

В Киеве начиналась сущая вакханалия. Не без моей помощи сегодняшний день войдет в историю. Летописцы обязаны будут написать о том, что твориться прямо сейчас в стольном граде. Жалко только, что горит Брячиславово подворье — очень красивый комплекс из теремов и гриденных палат. Главные уличные бои вместе с пожаром разгорались именно в этом месте, почти что в центре Киева.

— Встать всем в строй! — отдал приказ наш князь.

Воины выстраивались в колонну по два. Впереди и сзади расположились самые опытные и умелые воины. Авангардом командовал сам князь, а старший сотник Боромир возглавил ратников в конце колонны. Очень помогал тот факт, что обоз нашей дружины все-таки был выведен за пределы Киева и располагался в лесу шестью верстами севернее стольного града. Все-таки Иван Ростиславович услышал меня, а может быть прислушался к доводам десятника Мирона или полусотника Никифора. Телеги и заводные кони сильно бы нас замедляли и усложняли выход из бунтующего города.

— Замест Мирона его десятком и десятком новиков командует Влад, — отдал очередной приказ князь и растянувшиеся метров на двести наша кавалькада пришла в движение.

Его ближние гридни оттянули зареванную бабу, и небрежно отшвырнули ее подальше от дороги. На данный момент только она стояла на нашем пути, чтобы уходить из города, оказавшегося столь негостеприимным, агонизирующим. Молящийся в сторонке мужик было дело встал с колен, рванул в нашу сторону, но направленное на него копье, вразумила киевлянина. Тут ему помощи не будет. Война диктует свои ответы на вопросы о морали, сейчас нужно спасать дружину. Это не совсем наша война.

Часть дружинников отправилась вместе с обозом из города еще вчера, иначе те сто человек, которые были в дружине, могли растянуться и на пол версты, заполняя улицы Киева.

Бросив последний взгляд на Воисила, его труп, я с немалым огорчением вздохнул воздуха, уже наполненного угарным дымом и направил своего коня в сторону Софийских ворот Киева. Я поверил Богояру, что этот проход на Владимиров город и далее Покровские ворота будут свободные на выход. Не говоря от кого информация, я убедил князя именно туда направиться. Начиналась операция по нашему бегству из оказавшегося чужим и враждебном городу. Лишь только маленькая грустинка то и дело сжимало мне сердце. Рахиль…

* * *

Днем ранее

— Ты не забыл, отрок, сын предателя, что с тебя долг? — когда я делал разминку, специально для того проснувшись рано утром, чтобы отправиться к Арону, мне начал портить настроение Вышата.

— Кому я должен, всем прощаю! — заявил я, заставляя полусотника напрячься, чтобы понять сущность сказанного.

— Твой отец… — начал было Вышата, но я не был настроен с ним пикироваться.

— Иди к Богояру и ему о том говори! А у меня есть свои старшие, чтобы я слушал их, но не тебя, полусотник! Или без оружия покружимся? — решительно говорил я.

— Знай, что я слежу за тобой, знаю, что к купцу ходишь, не отдашь долг, найду как покарать и твой полусотник Никифор не поможет, а Мирон, так и подавно, — зло ощерился Вышата и пошел прочь.

Следит за мной? А вот это уже плохо. Я несколько неправильно расценил обстановку, когда после боя посчитал, что конфликт с Вышатой полностью исчерпан. Понимал же, что полусотник будет искать момент, чтобы отомстить мне за то, как я ранее воткнул его в землю прогибом. Но после битвы никаких особых претензий он не выставлял. Сейчас же, когда, видимо его длинный нос учуял запах серебра, которое достается мне по итогам сражения и удачной торговой сделки, решил вновь рэкетом заняться.

В моих планах сегодня очень много таких дел, о которых не нужно знать никому. Потому… Пора убрать Вышату со сцены начинающегося спектакля. Я быстро оделся и направился к Ивану Ростиславовичу. Уже не секрет, что к нему приходила делегация из горожан. Вопросы у киевского князя могут быть, очень серьезные вопросы. Нас просто не выпустят из города, если будет хоть какое подозрение в участии в бунте.

Князь встречал меня нехотя. Каждый дружинник мог обращаться к Ивану Ростиславовичу напрямую, чем я и воспользовался. Нельзя мне бездействовать.

Я смотрел на князя и видел в нем растерявшегося человека. Когда сильный мужчина, вдруг, а такое все же бывает, дает слабину, начинает хандрить, ему кажется, что кто-то посягает на его авторитет. Особенно болезненно протекает любое снижение статуса, даже если снижение не реальное у тех, кто обладал или обладает властью. Так что свою долю выволочки я получал с неким своим особым философским взглядом на происходящее. Пусть для князя это станет психологическим тренингом.

— Кто тебе дозволил говорить от моего имени с киевлянами? По стопам родителя своего идешь? Или в сговор с ним вступил? — кричал Иван Ростиславович.

А я и подумывал, а не совершил ли ошибку, когда выбрал сторону князя в конфликте. Вон как он напрягает голосовые связки, чтобы только сорваться на мне. Но резкий тон Ивана Ростиславовича нужно воспринимать так, что он не знает, что делать. Оказаться в центре вероятных событий — это выбор.

— Я не вступал в сговор, князь, но ты сам знаешь, какая опасность нависла над нами. Уходить из города нужно, Иван Ростиславович, быстро уходить, но лучше это делать в тумане войны, — говорил я, отмечая, что мои слова не находят отклика.

— Что ты желаешь мне этим сказать? — спросил князь.

— Нам нужен бунт в Киеве, чтобы уйти, возможно прихватив с собой что-то полезное, — сказал я и был почти уверен, что сейчас польются слова про честь и все такое, но Иван Ростиславович молчал.

Пауза затягивалась и становилась неловкой. Но я не спешил давить на князя, говорить про то, что времени нет, нужно решать.

— Если начнется бунт, то нас первыми… — высказал свои мысли вслух князь.

— Нет, будет чем заняться великокняжеским дружинникам, особливо, если ты скажешь Всеволоду, что не принял сторону, — привел я свои аргументы.

Есть метод, чтобы собеседника чуть больше к себе расположить и создать больший уровень доверия. Рассказать какую-нибудь тайну.

Еще раньше я сильно сомневался в том, говорить ли князю о моих подозрениях, что полусотник Вышата и есть предатель. Разные причины были тому, главная из которых состоит в том, что я думал поступить иначе и шантажом, иными способами, но сделать из Вышаты своего человека, который иногда, но поддакивал мне, когда я стану говорить. Пусть и дальше бы предавал, но под моим контролем.

И только утренний разговор с полусотником окончательно убедил меня в том, что Вышата не тот человек, который станет думать рационально и пойдет на сделку со мной. Даже, если будет реальная угроза того, что я расскажу князю о его предательстве, полусотник, скорее, рванет на меня с мечом, а после удариться в бега, чем начнет служить мне. Почему-то он меня слишком ненавидит. Наверное, Богояр так смог надавить на Вышату, чтобы тот стал предателем, что теперь полусотник томится желанием отыграться на мне. Вот и планы мои может порушить.

— Богояр предал, теперь Вышата! — возмущался Иван Ростиславович. — Кто нынче клятву держать умеет?

— Князь, я не могу быть тем, кто со всеми в соре. Я рассказал тебе о Вышате, так как должен был, — сказал я.

Не стоило бы вовсе мое имя вспоминать в связи с изменой Вышаты.

— И еще… Князь, уходить нужно. Всеволод Ольгович благоволит половцам, за то, чтобы не было с ними войны, готов будет и тебя им отдать, — продолжал я напирать. — Нам бунт киевлян нужен, чтобы уйти. Ты не желаешь уходить до круга, так уйдем из Киева, когда тут будут пылать пожары. Нас должны выпустить. Всеволод не станет связываться, чтобы мы не усилили восставших, а восставшие не станут трогать, чтобы не получить еще одну силу супротив тебя.

— Смотрю на тебя и думаю, что говорит со мной… Как ты отрок приходишь ко мне и указываешь? — последние слова вновь были князем выкрикнуты.

— Не указываю, князь, и я слышал слова торговцев, потому и знаю. Посмотри! Сколь много народу покидает город! Завтра Пасха, а они уезжают! — привел я один весомый аргумент, добавляя второй, несколько преувеличенный. — В Киев уже въехал один отряд половцев, под городом стоит другой. Они по наши души!

Даже, если дело будет не в половцах, то все указывает на то, что в Киеве назревают очень даже существенные дела. Арон кое-что рассказал, иное я додумал. После Пасхи в стольный град пребывает Игорь Ольгович, брат нынешнего великого князя. Горожане, понимают, что с такой передачей власти они окончательно попадут под Ольговичей, которых в городе уже ненавидят. Приход Игоря создаст дополнительные проблемы, так как у него не менее четырех сотен дружинников, а это, в купе с великокняжеской дружиной, очень даже сила. Так что весьма вероятно в городе готовится восстание.

Я по этой реальности, периоду, не так, чтобы много знаю. Вот и про еврейские погромы услышал только тут. И я не знал про восстания киевлян в этом времени, по крайней мере, самостоятельные, когда не стоял за спинами горожан какой-то князь. Насколько я понял, столичные бунтари даже не определились с тем, какого именно князя звать на княжение в случае удавшегося восстания. Большинство голосов у двух кандидатов: Юрия Владимировича, князя Ростово-Суздальского княжества и у Изяслава Мстиславовича Переяславского.

Есть еще Вячеслав Владимирович, более старший сын Владимира Мономаха, чем Юрий, но Вячеслав пассивный и доживает свои года во чревоугодиях и молитвах, чтобы Бог простил ему этот грех.

У Юрия Владимировича прав больше, но Изяслав, сдерживающий Степь, управляя самым южным русским княжеством, Переясвлавским, популярнее Долгорукого. Во-многом, именно на контрасте дружественного отношения Всеволода Ольговича к половцам и непримиримого у Изяслава, переяславский князь кажется оплотом православия и защитником Русской Земли. Хотя, мне понятно, что тут все не так однозначно.

— Ты не забывай, что еще новик. Я при дружине сказал, что сделаю тебя десятником, но когда выйдем из Киева. И я услышал тебя и твои предостережения. Дружина останется в Киеве, пока не пройдет Круг. О Вышате никому ни слова. Ты предложил распространить слух по Киеву, что Изявлав Мстиславович выдвинулся из Переяславля? Я отправлю весточки кому нужно об этом предложении. И будь острожен, коли кто прознает, что ты замешан в таких делах, то от своих слов откажусь, а тебя сам убью!

На этих словах юный Ростислав, сидящий по правую руку от князя, на чуть меньшем стуле, вздрогнул, и со страхом в глазах посмотрел на своего родителя. Ничего, Ростик, привыкай к «реал политик». Так политика и делается. И даже большой обиды у меня на князя нет, так досада, все равно подобные слова слышать неприятно. Но и я на месте Ивана Ростиславовича поступил бы похожим образом: избавился от возмутителя и раздражителя.

— Сам-то куда ходишь, какой уже день? — спросил князь, возможно стараясь сменить сложную тему для разговора.

Понятно, куда хожу. Молодой организм никак не насытиться, а Рахиль оказалась, может и слишком темпераментной и сексуально озабоченной. При этом, меня используют, как осеменителя. Прерываться Рахиль не дает, зажимает бедрами… Последнее наше с ней близкое общение было жестким. Нет, не в плане всяких там «оттенков извращений», а жестким был разговор. Я вырвался тогда от нее и высказал, что думаю. Был момент, что чуть не ударил. В этом времени такое вполне даже допустимо, «бьет, значит любит».

— Молчишь? Может потому ты еще именно нынче про Вышату поведал мне, что он рассказал о твоем блуде? — князь усмехнулся, что показывало, что он не так, чтобы радеет за мораль в своей дружине.

А у меня прибавилось причин топить Вышату. Вот же пакостник? Разузнал же. Мои новики проболтались? Нужно позже разбираться.

— И еще. Мы не станем участвовать в бунте, но я не буду рассказывать о нем великому князю. Совет горожанам дам. А ты… Будь осторожен, иначе я тебя не знаю, — принял решение князь.

Плохо, что упертый Иван Ростиславович не хочет просто избежать проблемы. Ему достаточно уйти из города и все, искать покровительства какого-нибудь другого князя. В иной реальности, каким-то образом Берладнику удалось выйти из Киева и найти в Смоленске прибежище.

Что не так в нынешней реальности? Что изменилось? Во-первых, князь отказывается уходить из Киева потому что слово давал, о Круге сговаривался. Во-вторых, не будь меня тут, многое могло не произойти. По крайней мере, интерес Богояра к дружине Ивана Ростиславовича был был намного ниже, он не стал бы дожидаться князя-Берладника, ушел бы из Киева. Да и князь, получив отказ от киевского правителя, так же должен был уйти. Не было бы дуэли, скорее всего.

Так что свою «бабочку» я раздавил, и весьма вероятно, что история Руси пойдет чуточку по-иному. Теперь нужно найти ту поляну, где летает как можно больше бабочек и начать давить самых красивых из них. Менять в пока еще Богоспасаемых русских землях нужно многое.

А пока я сказал князю все, что должно. И мне есть чем заняться

— Что услышали в граде? — спрашивал я у своих новиков. — Удалось слухи помножить?

С самого утра девять молодых воинов и один «недодьяк» были мной направлены на прогулку по городу. Я сказал им на что обращать внимание. Чаще всего восстания совершаются не спонтанно, а те, кто при деньгах в городе всячески пытаются уберечь свои капиталы. Тогда дорожают продукты питания, которые люди начинают закупать впрок. Пропадает из свободной продажи оружие, или же ценники на любой нож взлетают до небес.

А еще люди… Большинство не умеют скрывать эмоции. Да чего уж там, элементарно держать язык за зубами. В городе, где готовятся массовые выступления и протесты всегда витает напряженность. Это мы и выяснили.

А еще они просто говорили всем подряд, что, дескать, слышали, что Изяслав Мстиславович идет на Киев, прознав, что киевляне за него. Так что очень скоро у мятежников будет помощь. А еще, что половцы прибыли в Киев, чтобы поддержать Всеволода, они язычники, да на православный праздник пришли. Кощунство! Свою лепту в события я уже вносил.

— Что делать будем? — спросил Боброк, который и сам, прогуливаясь по лавкам и побывав на Подоле, уверился, что горожане готовятся воевать.

— Еще раз все перескажем Мирону. Пусть он пробует убеждать князя. Нельзя оставаться в городе. Или же обоз нужно убрать из города, чтобы бежать, али воевать, было сподручнее, — сказал я.

— Мирон будет первым, кто скажет против бегства. У него уже завтра Круг. Это будет, словно десятник от Богояра бежит, — резонно заметил Лис.

— Тогда нужно рассказать полусотнику Никифору, — предложил Ефрем.

— Через голову десятника не хорошо. Нужно обоим рассказать, но первому Мирону-десятнику, — сказал я. — И быть готовыми. Я иду к Арону, буду говорить с ним.

— Знаем мы почему ты к Арону… — попробовал поддеть меня Боброк, но я так посмотрел на его, что молодой воин не стал испытывать свою судьбу.

— Ты? — на входе в купеческую усадьбу встречала меня Рахиль.

— Я. Отец твой где? — просил я, не реагируя на ставшую часто вздыматься женскую грудь.

— Скоро будет, — растеряно отвечала Рахиль. — А что с тобой?

— Рахиль, я не бычок, что телку для приплоду кроет, я быть таким не хочу и не буду, — отвечал я.

Но как же она хороша…

— А я уже и не заради дитяти, по нраву ты мне, — чуть ли не плача, отвечала, потупив глаза, Рахиль.

Стол… Задранный подол… Стоны и выкрики… Прощальная страсть… И чуть грязноватый пол…

— Изяслав Мстиславович вышел на Киев. Наш князь идет! — с такими словами ворвался в трапезную Арон, когда Рахиль-Ирина поправляла свое платье.

— Откуда знаешь? — спросил я.

Арон явно не ожидал меня видеть тут, да еще и со свидетельствами явного пользования его дочери.

— Да все уже в Киеве знают, — растеряно сказал купец.

Да, ожидаемые, желанные слухи и сплетни разлетаются с небывалой быстротой. Киевляне хотели Изяслава? Так я дал им надежду. Теперь точно будет серьезный бунт.

— Увози Рахиль, или я найду тебя, коли выживешь и сам убью, — зло сказал я, посмотрел на девушку, улыбнулся уголками губ и ушел.

Все, что нужно, я узнал, свое слово сказал. Уже завтра намечен бунт, завтра же состоится Круг до смерти между двумя людьми, так или иначе, но связанными со мной, завтра история изменится.

Я спешил обратно, в расположение. Предстояло сделать все, чтобы обезопасить себя. Вывезти наши вещи из города, оставить себе только оружие, наметить пути отхода и выхода из города.

— Пришел? В Круг, акаем! — кричал Вышата, когда увидел меня, возвращающимся от Арона.

Сам полусотник был привязан к столбу. Но рот кляпом не закрыт. Такой себе бультерьер на привязи. Подойдешь, руку протянешь, того и гляди, откусит. Но на вызов нужно ответить, унижать Вышату я не хотел.

— В круг в стрясную неделю, перед Воскресеньем? Побойся Бога, полусотник! — отвечал я, стараясь не ухмыляться. — Давай на третий день Пасхи в Круг?

— Ты меня предателем назвал? — не унимался Вышата. — Это опосля твоей встречи князь осерчал. Я не предатель!

— Третий день Пасхи! — сказал я и поспешил уйти. — И не называл я тебя никем. Князь разберется.

Ни в коем случае я не отказываюсь от того, чтобы биться с Вышатой, вот только этот поединок не вовремя. После разговора с Ароном, я как-будто многое увидел. В городе прямо наэлектризовалась атмосфера. Все встречные смотрели друг на друга исподлобья, зло. Достаточно просто даже какому половцу ударить православного священника, такое начнется…

Вопрос с Вышатой решился через пять минут после того, как он предложил мне поединок. Его повели в подвал усадьбы. Меня несколько поедала совесть. Скорее, она была вызвана эмоциями не человека из будущего, а того самого Владки, который сильно опасался, что полусотник взят под стражу несправедливо. Даже если так, хотя рыльце у Вышаты в пушку, это точно, полусотник мешался под ногами. А вот с другой стороны, с поля зрения пятидесятидвухлетнего человека, посвятившего себя войне, Вышату жалко не было от слова «совсем». Если он предатель, то из-за его действий вся дружина под ударом.

Раздав нужные приказы своим новикам, поставив в известность Мирона, через некоторое время я наблюдал, как уходят три телеги и четырнадцать коней нашего молодого десятка, имущество которого уже сравнимо с тем, что имеют старшие воины. А еще мы накупили солонины, соленого же сала, всяких моченых груздей и рыжиков, зерна.

А дальше, как и днем ранее, я тренировался с Мироном, понимая, что уровень владения десятником меча недостаточен, чтобы иметь превосходство над Богояром.

Бился на деревянных мечах с Мироном, а то и дело, но думал о Рахиль, гнал мысли, но подростковые гормоны так шалили, что выкинуть из головы образ обнаженной чернявой девушки было крайне сложно. Просто этим нужно переболеть. Как человек, обладающий сознанием пятидесятидвухлетнего я умею отличать влюбленность от настоящих долгосрочных чувств. Мое молодое тело получило то, чего так долго жаждало. Теперь нужно успокаиваться и работать.

На всенощную сходил так, чтобы показаться в храме и под шумок уйти. Пасха — это хорошо, но нужно поспать, чтобы во время событий быть в нормальном состоянии.

Уснуть перед важнейшим днем было сложно. То Рахиль, то некоторые мысли о вероятном будущем. Думал, сопоставлял, как угрозу половцев, булгар, венгров и ромеев. Как это часто бывает, ни к каким четким выводам, которые бы перекрывали ранние рассуждения, не пришел и заснул преступно поздно.

— Воисила видел, — по-заговорчески, шепотом, сообщил мне Спиридон, вырывая из сна.

На удивление, я чувствовал себя достаточно бодро.

— Я тоже его видел, — усмехаясь сказал я. — Когда-то.

— Ты не понял, я видел его, когда он возвращался со всенощной службы, в храме его не было — сообщил Спирка.

В таком ключе информация была уже важной. Я сам ушел из храма, но я пошел спать, а Воисил не приходил в усадьбу, или пришел сильно поздно.

— Богояр был в храме? — спросил я.

На этот вопрос Спиридон не отвел, да и он все лишь человек, чтобы иметь способность выслеживать всех и каждого.

Посоветовав Спирке все же чуть поспать, хотя бы час, я направился в дом, где расположились все старшие ратники из нашей полусотни. Предчувствия начали меня обуревать, когда Воисила не оказалось в его горнице. Не было его и в трапезной. Оставался лишь один вариант — он в кладовой, или вовсе в подвале. Это Вышату закрыли в подпол другого Гостиного двора, а наш был просто подперт.

Максимально, насколько позволяло громоздкое мое тело, я шел бесшумно, переступая, скорее перекатываясь с пятки на носок. На подходе к подвалу я услышал шебаршение и остановился. Как же хорошо, когда хозяева плохо смотрят за своим зданием, когда щелей порой больше, чем самой двери. Тут, в подвале такого не было, но щели, позволявшие рассмотреть, что именно происходит внутри, были.

Там был Воисил, стаявший спиной к двери и отмерявший из маленького глиняного сосуда какую-то жидкость. Далее он влил ее в один из кувшинов и стал прятать остальные сосуды с чем-то, наверняка это или пиво, или мед, вряд ли дорогое вино.

В голову от чего-то пришло понимание, что это для Мирона готовится напиток. Первым делом я подумал о том, что Воисил каким-то образом помогает десятнику, подсыпает чего-то, что придаст бодрости Мирону, которому уже днем выходить против моего отца. Как-то все это нелепо, неправильно. Но сколько же неправильного окружает нас на протяжении нашей жизни.

Я поспешил уйти, чтобы не быть замеченным. Мирона уже не было в усадьбе. Он, наверняка, вместо того, чтобы спать, молился Богу и не только восхвалял Всевышнего, но и просил у него. Не могу сказать, что зря. Психологическая накрутка очень важна в бою. Если Мирон будет умеренно верить в то, что с ним Бог, это поможет. Главное следовать поговорке: на Бога надейся, а сам не плошай.

Сделав немудренный комплекс упражнений, в том числе и для того, чтобы успокоиться, я отправился в Путятин двор, откуда нужно отправляться на Круг. Поединок должен был состояться на Глебовом дворе, рядом с ним и с Брячиславовым двором. Там была поляна, впрочем, мне не совсем понятно выбранное место. Объяснение одно — тут не было людей и до ближайшего храма, у Ирининского монастыря, относительно далеко. Киевский князь не хотел публичности и обвинений, что в такой праздник устроил Круг.

К Мирону было не подступиться. Я посчитал своим долгом подойти, ободрить его. Во время наших тренировок я еще больше проникся к этому человеку и был близок к тому, чтобы назвать его своим другом. Но приходилось держаться чуть в стороне. Действо происходило уже во дворе Путятиной усадьбы, у ворот.

— И помни, Мирон, что с тобою и честь моя княжеская, и честь всей дружины. Не должно тебе проиграть, — громогласно вещал князь.

Все-таки наш князь не самый лучший психолог. Десятник и так знает и понимает всю ответственность. На кону стоит его жизнь. Как по мне, так мотивации сражаться в полную силу более чем достаточно. А Иван Ростиславович еще больше нагнетает обстановку.

— Спаси Христос и охрани тебя грозный Батька, Иван Ростиславович, — отвечал Мирон.

Он поклонился князю, после присутствующим, словно прощался со всеми.

— Испей меду, воин, он не сильно хмельной, но придаст тебе бодрости, — сказа Воисил, предоставляя медный кубок десятнику Мирону.

Глава 19

Нельзя пить, точно нельзя. Не верилось, что Воисилможет навредить, казалось, своему ученику, другу. Но в то, что Мирон выпьет сейчас условный допинг уже не верилось. Это какая-то отрава. Меня останавливало, нет, лишь неуклюже сдерживало только то понимание, что меня для князя становится слишком много. К такому нужно приучать, а не вываливать сразу же ворох информации и ставить перед фактом активных действий. Но черт с ними, с этими психологическими уловками и условностями.

— Стой! Не пей! — выкрикнул я, повинуясь, скорее, внутреннему порыву, чем логикой.

Все оглянулись и посмотрели на меня. Как ледокол разбивает глыбы льда, я пробивал себе дорогу к Мирону. Застыл и Воисил. Его взгляд я ощущал прямо физически. И он мне казался злым.

— С чего ты, новик, поперек старших идешь? — спросил старший сотник Боромир, преграждая мне дорогу.

— Прости, князь, прости, старший сотник, пусть Воисил сам выпьет то, что предлагает Мирону, — сказал я, но Боромира не оттолкнул.

— Новик, ты боле не старший. А старшему сотнику Боромиру я наказываю, кабы у Влада было меньше свободного времени. Займите сего отрока! — грозно сказал Иван Ростиславович.

Тот прежний Влад, скорее всего, сейчас, понурив голову, пошел горевать, что из-за своей дерзости только что получил резкое падение своего статуса. Я — не он!

— Прости, князь, но Воисил дозволь кому иному выпить напой из кубка, — сказал я и заметил, как все смотрят на старого ратника.

— Пей! — строго повелел князь Воисилу.

— Княже, я верой и правдой… Обида у меня, что сомневаешься. Обида и на Влада, коего я и в бою стрелами своими прикрыл, — говорил Воисил, чем еще больше убеждал меня, что дело здесь не шуточное.

Воисил посмотрел на меня крайне злобно, взял кубок, отпил.

— Все пей! — о чем-то стал догадываться и князь, так как голос его был жестким и бескомпромиссным.

— Так и Мирону я все не дал бы выпить, — прозвучало оправдание Воисила, явно растерявшегося.

— Я верю своему дядьке, — сказал Мирон, перехватил кубок, но строгий окрик князя не позволил десятнику выпить.

Пришлось еще дважды указать Воисилу, даже ближние воины князя подошли к старому воину и тогда он выпил. И… ничего. Пена изо рта не пошла, Воисил не свалился, даже не закашлялся. Я ошибся?

— После Круга пятнадцать плетей Владу, — сказал Иван Ростиславович.

Начался ропот, воины стали спорить про то, можно ли дружинника, даже такого, что поголовно обвиняет других ратников во всякой лжи, телесно наказывать. Я же всматривался в состояние Воисила. Если он говорил о глотке напитка для Мирона, то, выпив целый кубок ему должно было…

— Князь, скорый ты на расправу. Погляди на Воисила, — сказал я, заметив, что старый воин немного пошатывается.

И тут старый воин извлек из-за пояса нож и лихо метнул его в князя. Боромир, первый отреагировавший на угрозу, успел заградить собой Ивана Ростиславовича. Нож звякнул о пластину, прикрепленную к кольчуге старшего сотника и острозаточенное оружие упало на землю.

— К Вышате этого, в поруб! — кричал разозленный князь.

— Князь, так я опять старший? — спросил я, ну не мог отказать себе в маленькой шпильке в адрес Ивана Ростиславовича.

— Старший, — сказал князь, а после решительно объявил. — Идем на Глебов двор.

Возможно то, что мне поверили, по крайней мере, сразу после оклика, потому, что уже все в дружине знали, что быть каким-то событиям в Киеве. И первый, кто стал князю по этому поводу лить в уши был я. Как следствие, если одно оказалось правдой, после, другое, так как Вышата молчит о предательстве, но обнаружились и другие свидетели, что полусотник частенько бегал в леса, особенно после оставления Галича. Где два, там и три? Такая, выходит, логика.

Проведя Воисила взглядом, мы пошли на место Круга. Я не мог пропустить бой, никто бы не понял такого. Еще не начались важные для стольного града события, но уже понятно, что они будут. Мы прошли Путятин двор, проходили мимо Брячиславого двора, когда послышались крики про то, что Изяслав еще далеко, а половцы священника ударили.

Еще одна моя лепта в события в Киеве. Это я надоумил Арона дать серебра и хлеба с салом ребятне, чтобы они бегали по Киеву и кричали, что половцы священников бьют. Кто? Где? Это не важно. Во время такого праздника, как Пасха, мало кто будет задаваться вопросами. Даже про власть не обязательно говорить, так как все знают, как любит кипчаков киевский князь.

И сейчас начнет собираться народ, обсуждать, что да как, появится оружие на улицах города, среди топоров, да копий, немало будет и тех, что продано дружинниками Ивана Ростиславовича. Да и у купцов завсегда найдется топор, палица, или кистень, луки так же должны быть. Торговать в других городах всегда опасно, нужно иметь оружие при себе.

Мы шли на ристалище, где в святой праздник будут биться мой отец и мой товарищ, они хотят смерти друг-друга из-за убитой моей матери. А вокруг уже собираются люди, кто в топором, кто и с дубиной. И не понять, какой именно колокол не перестает звенеть: то ли на Святой Киевской Софии в честь праздника, или же тот, который решили использовать в качестве Вечевого.

А, может и по митрополиту бьют в колокола. Он, как говорили, сам решил отписаться от метрополии и даже не явился на пасхальные богослужения. Что-то нагрешил «непогрешимый грек» Михаил, но совестливым оказался. Правда в такую лютую годину отставлять свою паству? Не по-христиански.

Противники кружили друг напротив друга, лишь изредка используя ложные движения, еще реже нанося одиночные, не в комбинации удары. Разведка. При этом Богояр явно знал Мирона, его технику, ухватки. Все же мой отец был некогда учителем десятника. Однако, пока Богояр, это было видно, не спешил, узнавал подросший уровень мастерства своего ученика.

Мужской сосредоточенный танец, где каждое движение, каждый взгляд, стойка и уверенность во взгляде — все сейчас имело значение. Показать противнику, что ты его опасаешься — проиграть. И Мирон пока выглядел достойно, хотя я знал, что он опасается отца, считая, в этом мы с десятником солидарны, что Богояр сильный боец. На мечах, если верить дружинникам, выстоять против моего отца могли только Вышата, да Боромир. Еще князь, но о его уровне мастерства владения боевым оружием, скорее, ходили досужие разговоры, чем предметное обсуждение.

Вот Богояр делает шаг влево и резкий выпад вперед, стремясь нанести удар чуть сбоку, в район шеи Мирона. Десятник парирует этот выпад, но не может полностью погасить инерцию удара и делает шаг назад. Теперь Богояр начинает напирать. Его удары сыплются один за одним, он показывает просто отличную технику. На какой-то момент я просто наблюдал за боем, стараясь уловить каждое движение, каждый шаг, всю серию обманных действий и неожиданных ударов.

Было на что посмотреть и поучиться у Мирона. Он защищался, уже дважды пытаясь перейти к контратаку. Обычно подобные поединки, когда, тем более, противники бездоспешные и с голым торсом, заканчиваются очень быстро. Это не бой в полном облачении, со щитом, когда бьют противника часто не на смерть, а чтобы обессилить, заставить чуть опустить щит из-за того, что рука, державшая его отсушена. Тут поединок иной, учитывая уровень медицины, на верную смерть.

Угарного дыма становилось все больше, он уже смог перебить все запахи, несколько начинало гудеть в голове, как бы не получить отравление. Но пока никто не расходился, хотя около киевского князя, который восседал на большом стуле рядом со столом, переполненным пирогами и мясом, становилось все больше ратников.

Удар! В своих мыслях и рассматривая тучного великого киевского князя, я пропустил комбинацию Мирона. Он вошел в клинч с Богояром, и я только заметил, как десятник полоснул своим мечом по левой ноге моего отца. Скорее всего, это была одна из наших с Мироном наработок, но сработавшая отчасти. Десятник должен был подрезать на ноге Богояра жилу, а полоснул лишь по мясу. Между тем, подросток Влад, что внутри меня, возгордился. Как же! Опытный боец использовал-таки связку, что мы отрабатывали!

У человека есть рефлексы, это общеизвестно в будущем, об этом есть некоторые догадки и у людей моей новой реальности. Так вот, ели своему сопернику, к примеру, резко нагнуть голову, то он сразу же начнет ее выпрямлять, если его лягнуть чуть в бок, то и в этом случае, еще не успев осознать, соперник устремится в прежнее положение, более устойчивое. В профессиональном спорте оба спортсмена будут понимать это, но борец все равно раскачивает своего соперника тычками в голову, чтобы лучше взять захват, ну или уличить момент и пойти в атаку.

Так получилось и с Мироном, который, войдя в клич, не оттолкнул Богояра, а, напротив, чуть потянул его на себя, а в момент, когда мой отец разгибался, вознамерившись принять прежнюю устойчивую стойку, Мирон нанес удар по бедру противника. Получилось несколько смазано и вена явно не задета. Но даже уменьшение подвижности своего противника — это большое дело в таком принципиальном поединке.

— Добро! — закричали дружинники князя Ивана Ростиславовича.

Насупились и насторожились ратники явно неполной сотни Богояра. А вот князя уводили.

Всеволод Ольгович жадно допивал вино на ходу, когда, окруженный не менее чем сотней своих дружинников покидал место Круга. Уже зарделось пламя на Брячиславовом дворе. Уже слышались крики, звуки борьбы, наши дружинники стали волноваться и смотреть на князя, которому удавалось олицетворять спокойствие. Божий Суд еще не закончился. Два бойца сражаются, нельзя прерывать их спор, ценою в жизнь.

Боромир подошел к Ивану Ростиславовичу и стал что-то ему говорить, князь кивал, но не отрывал своего взгляда от творящегося на Круге. Я так же пытался замечать многое. Такие навыки порой вырабатываются и на войне. Как у водителя. Когда только садишься за руль, то даже не представляешь, как это смотреть во все зеркала одновременно. Но с опытом не только можно рассмотреть что твориться на дороге, но и коленки симпатичной женщины, сидящей рядом.

Между тем Богояр стал отступать. Он отбивал все выпады Мирона, но… Да он же играет, вызывает десятника на атаки. Не так болит нога у моего отца, как он это показывает. Крикнуть Мирону об этом? Нет, не я. Встав с травы, я чуть прошел вперед, где сидел, но уже на лавке, вкопанной тут, наверное, пару часов назад, полусотник Никифор.

— Никифор, ты видишь, что Богояр играет Мироном? На ноге много крови, но этот порез не столь важен, — говорил я.

Полусотник хмурился. Были выкрики в обеих сторон, подсказки, но, кричали все более молодые воины, хотя тут зрителями и были все статусные, в основном десятники.

— Мирон он играет тобой, нога не дюже болит! — все же выкрикнул полусотник и осуждающе посмотрел на меня.

И тут, скорее, Богояр услышал призыв действовать, чем Мирон понял суть игры своего противника. Мой отец пошел в атаку нанося удар за ударом. Сейчас он в основном бил в уровень головы. Я улыбнулся. Такой рисунок боя отца был мне известен и мы прорабатывали его с Мироном. Десять-двенадцать ударов в голову, после должна последовать, якобы неожиданная, серия ударов в ноги. Так и произошло и Мирон был готов к такому повороту в поединке, он резко заводит левую ногу назад, даже чуть перекручивается. Богояр, стремясь нанести удар в ноги десятнику, не встречает никакого сопротивления, кроме воздуха и чуть проваливается, а Мирон наносит ему удар по спине. С очень неудобной позиции, удар был смазанный, но по спине…

На какое-то мгновение Мирон замер, он, как-будто не поверил в то, что произошло.

— Добивай! — кричали все, и десятник занес меч для удара в шею или ключицу.

— Фуих! — прозвучало что-то нечленораздельное, причем это был единый звук ото всех присутствующих.

Мирон окинул дружинников Ивана Ростиславовича взглядом и, не успев сменить на своем лице торжествующую улыбку, так и упал замертво. В теле десятника торчал меч Богояра. Пока Мирон собирался довершить дело, убить уже сильно раненого предателя, мой отец, возможно, и на последних силах, упал на окровавленную спину и так, из положения лежа, воткнул свой меч снизу в живот Мирона. Клинок вошел в плоть, изнутри минуя грудную клетку и, казалось, мог выти через рот или голову десятника.

— Круг свершился! — на правах старшего, в отсутствии Всеволода Ольговича, сказал князь Иван Ростиславович, уже получивший прозвище «Берладник».

— Князь! Влад! — кричал хрипловатым голосом Богояр. — Князь! Влад!

Иван Ростиславович остановился. Он уже оказался спиной к раненному Богояру, который отмахнулся от своих сподручных и знаками указывал им не подходить. Мой отец опирался на руку, но встать не мог, похоже, что он, когда падал в последнем своем шансе на спину, еще подвернул, или сломал ногу. А может и настолько обессилен, ведь бой длился довольно долго и был очень энергозатратным.

— Князь! Влад! — продолжал взывать Богояр.

Иван Ростиславович развернулся и стал полубоком. Он лишь видел меня, но все еще демонстративно не обращал внимание на Богояра.

— Ты сын, ты можешь подойти! Свою верность клятве ты показал! — сказал Иван Ростиславович и решительно, но не быстро, а несколько даже горделиво, выкатив грудь вперед, направился прочь.

Тут бежать нужно, Брячиславов двор уже горел, какая-то группа оголтелых вооруженных чем попало людей выбегала и сюда, на поляну, но ретировалась, завидев более трех десятков отлично вооруженных дружинников. Может и за подмогой отправились.

Но я подошел к раненому, сделал это провожая взглядом тело Мирона, которое уносили с поляны наши дружинники. Я шел даже не потому, что этот человек мой биологический отец, не по какой другой причине. Я уважал иногда даже врага, если враг бился честно. Это случалось редко, но и противник порой проявлял честность и демонстрировал честь. Только что я видел честный поединок. Этот раненый воин заслужил уже то, что я откликнусь на его просьбу быть услышанным.

— Почему ты не со мной, Владислав? — еще когда я степенно подходил к Богояру, спросил он. — А ты изменился, взгляд другой…

Хотелось сказать этому человеку, что я не с ним уже по той причине, что я не совсем его сын, я другой. И кому как не отцу это распознать. Но причин тому было и кроме этого много. Предательство отца, как клеймо на всю оставшуюся жизнь, убийство отцом матери…

— Я искал тебя, я вышел на тех, кто разграбил тот торговый караван, они дали мне надежду, что ты жив, — продолжал оправдываться передо мной Богояр.

Он любил меня, своего сына. Ранее я этого не видел, напротив, думал лишь, что отец хочет меня убить, избавиться от меня, мучить и унижать. Но иным сознанием, разумом я вижу другое отношение. Ну не разу не педагог Богояр, не Макаренко, не умел со мной ладить, как, собственно и с женой. И все равно иррационально, я не ненавидел этого человека. Яркие эмоции и четкое понимание ситуации вошли в противоречие.

— Я остаюсь с князем, я клятву дал, — сказал я, чтобы сразу же предупредить целый пласт вопросов от Богояра.

— Я стал богатым человеком, у меня даже солеварни есть, — это была, видимо, попытка убедить меня в том, чтобы я нарушил клятву и вернулся к нему.

— Я не буду против помощи от тебя присылай соль, серебро, я приму, не откажусь, а далее жизнь рассудит, она, даст Бог не сегодня и завтра закончится. Выживи! На сим я ухожу, в Киеве опасно оставаться, — сказал я и уже развернулся, чтобы даже побежать, нагоняя дружинников.

Меня ждать оставались только Никифор, да еще четыреего десятника. Сейчас, напади на нас люди Богояра, так и не отмахались бы. Но, насколько я знал, сразу после Божьего Суда, то место, где он состоялся, нельзя более кровью обагрять. Нам нельзя, а насколько это правило почитаеттолпа бесовских киевлян?

— Стой, строптивец! Мать не можешь простить? Она желала уйти от меня к Мирону, молодому. Она подняла на меня нож, а я убил ее за это и был в своей правде. Так что не суди и не судим будешь! Я еще и поэтому предал Ивана, — продолжал уже кричать мне во след Богояр. — Уходите через Софийские ворота на Покровские. Златые и остальные перекрыты будут. Скажи князю, что говорить с ним желаю! Влад, ты мой сын, ты помни!

Может быть какие-то слова еще звучали, но они уже были заглушены иными звуками. На поляну выходили более пяти десятков киевлян. Князь уже ускакал в сторону Путятина Двора, с ним многие иные. Дружинников Ивана Ростиславовича оставалось только пять, это со мной и с полусотником Никифором. Неужели биться против такой толпы?

От авторов: отличный цикл от Шопперта. Подготовка и начало Крымской войны на Дальнем Востоке.Первая книга здесь: https://author.today/work/344679

Сейчас действует скидка на всю серию.

Глава 20

Та толпа, что выходила на поляну была не особо похожа на возмущенных киевлян, это были ватажники, злыдни. Хотя как там революционеры должны выглядеть, которые делали всю грязную работу за тех деятелей, что торговали лицом? Я не знаю, Зимний не брал. Одно точно, ребята пришли не на товарищеский матч или дружеские посиделки, а убивать.

— Луки! Натянуть тетивы! — командовал Никифор, бывший старшим среди оставшихся десятников Ивана Ростиславовича. — Сомкнуться!

Трое ратников словно срослись с полусотником, поспешил и я встать в этот строй. Так себе сила, но два лука уже были с натянутой тетивой. Получится выбить человек десять, а это реально, то мы, пятеро, облаченные в хорошие доспехи имеем возможность выстоять. Такую банду достаточно проредить на треть, чтобы остальные сильно задумались продолжать ли далее. У них задача — поживиться, а не умирать.

Ватажники остановились, они явно были несколько растеряны. Против нас пяти — да, тут смелости и наглости хватит, но на поляне были еще ратники — человек двадцать из отряда Богояра. Прибывшие боевики явно не знали, что по сути наша пятерка и двадцать человек моего отца — враги. Но насколько это так в сложившейся ситуации?

Толпа ватажников расступилась и показались человек двадцать на конях. Очень серьезная сила, пусть даже среди этих всадников и было меньше половины доспешными. Они были без мечей, но имели кистени.

— Медленно назад и направо, — приказал Никифор и мы начали чуть пятиться спиной вперед, контролируя уже не вероятного, а реального противника.

Тем временем разбойничьи всадники направили коней в нашу сторону и начали набирать скорость для удара.

— Никодим, достанешь? — спросил Никифор.

Десятник Никодим кивнул, подтверждая, что может работать. В ответ полусотник махнул рукой и полетела первая стрела. Метров сто, может чуть меньше. С такого расстояния сложно бить стрелой не только в цель, но и настолько сильно, чтобы убить всадника, а вот попасть в коня, намного проще. Тут не обязательно наповал, тем более, что даже мне было видно, что кони не приучены к войне. Если конь станет брыкаться, то всадник может и не справиться с животным, в любом случае, он остановится.

Следом зазвенела тетива второго лука и очередная стрела устремилась в сторону ватажной конницы. А после наши два лучника стали пускать стрелы одну за одной, демонстрируя отличное владение оружием. Большинство наконечников находили свои цели, чаще в виде коней. Но ватажники лишь замедлялись, обходя своих братьев по разбойничьему ремеслу. Я был уверен, что это что-то вроде киевской братвы. И пусть тут все сложнее и эти ребятки могут быть и защитниками, если устроятся на службу, например в охрану обоза, но мне было сподручнее воспринимать врага, как безусловных преступников. Впрочем, они хотят нас либо убить, либо поработить. Какие еще нужны условности?

— Вжух! Вжух! Вжух! — полетели не менее десяти стрел в сторону ватажников.

— Чертово племя! Мне такая помощь не нужна! — выкрикнул Никифор в сторону отряда моего отца.

В сторону разбойников летели стрелы от богояровских стрелков. Стреляли и наши два лучника. И очень быстро конницы у наемников-бандитов не оказалось.

— А-а-а! — с криками толпа рванула в сторону Богояра, определив именно в его отряде главную силу.

— Вперед, я должным предателю быть не желаю! — прокричал Никифор.

И мы побежали. Нет, не помогать Богояру. Или же это явно не было целью нашего малого отряда из пяти человек. Наши кони оказались отрезанными от нас и, если ударить разбойников в левый бок, фланг, то можно пробраться к своим ездовым животным, от которых еще минуту назад мы готовы были отказаться, спасая свои жизни. Может имело мето и то, что Никифор, действительно, не хотел быть должным Богояру. Если так, то глупо. Пусть его отряд, моего отца, сейчас льет кровь, они же враги!

Группа из человек пятнадцати отреагировала на нашу атаку и развернулась. Некоторые из них были в кольчугах, но большинство одеты в какие-то кожаные одежды, со вставками из металла. Байкеры, как они есть. Только бы еще добавить татуировок, ну и мотоциклы. А так все остальное в наличие: бороды, грозный вид, многие далеко не худенькие люди.

Делаю замах… Пролетающая стрела попадает в голову моего противника. Выбираю другого врага и тут же и в его грудь впивается наконечник. Смотрю с укоризной в сторону Богояра. Отец сидит на лавке, рядом с ним три лучника, луки которых направлены в мою сторону. Вот же! Это он так меня охраняет? Да и то, что не сбежал, а встрял в бой, то же проявление отцовских чувств? Хотелось ему выкрикнуть, чтобы не занимался ерундой, а уже собирал обоз для передачи мне гор серебра и куч соли, да был занят сражением.

Не всех моих противников отсекли от меня богояровы лучники, пришлось обагрить свой меч кровью. И пусть я это сделал подленько, рубанул одного разбойника, что был ко мне спиной, а второму отбил все, чем он радовал своих баб, а после добил подранка, но здесь и сейчас был тот бой, где о чести нечего думать. О ней вообще можно поразмыслить лишь тогда, как твой противник еще помнит такое слово.

И тут разбойники дрогнули и попятились, а, после того, как показались ратники из нашей дружины, прибывшие посмотреть, почему до сих пор не вернулись некоторые десятники и полусотник, ватага стала разбегаться в разные стороны, но все подальше от ратников.

Я не мог не сделать то, что сделал дальше. Чуть склонив голову, я поклонился отцу в скромном, чуть заметном поклоне. Я благодарил Богояра за помощь. И пусть я и сейчас считаю, что она была не обязательна, что мы могли справиться, ну или попытаться это сделать, но предатель помог, хотя не должен был. Вот такой получается оксюморон, когда предатель не предал свои отцовские обязанности воспитывать и защищать сына. Может я, опираясь ранее только на эмоции реципиента, несколько несправедлив к Богояру?

Предавший своего князя сотник улыбнулся мне. Вымученной улыбкой, но какой-то искренней. И этим еще больше заставил меня не презирать себя.

— Я не скажу тебе благодарности, — кричал Никифор, видимо, Богояру. — Но я скажу князю, как ты поступил только что.

Уже через пять минут я на своем коне, привязав на подводу еще одного коня, которого забрал трофеем у ватажников, груженный двумя кистенями, одной кольчугой, булавой и перевязью ножей, скорее всего, метательных, спешил вдоль Митрополичьего двора рядом со Святой Софией, в сторону подворья Бориса Колымановича, которое уже было рядом с нашими гостиными дворами.

Такой путь указал Никифор, который оказался очень даже грамотным, можно сказать, стратегом. Дело в том, что у Бориса Колымановича сейчас собираются разные наемники, ратные люди. Все знают, что серебро и даже золото, внук Владимира Мономаха по линии Евфимии Владимировны держит в Вышгороде, где главный центр сбора наемников и разных ратных людей для похода на Венгрию. И сюда и киевляне, и дружинники великого князя пойдут в последнюю очередь, чтобы только не заполучить еще одну силу, способную повлиять на ход восстания. Да и хитрец Борис сумел наладить отношения и с великим князем и с верхушкой горожан. Ушлый малый.

Про этого Бориса Конрада я кое-что слышал. Когда-то читал книгу про разного рода самозванцев, которые либо пришли к власти, либо сильно этого хотели, предпринимая разные действия. Среди персонажей, чей жизненный путь был описан в том издании был Борис Конрад, или как его в Киеве величают Колыманович, по имени венгерского короля Кальмана, отца Бориса, пусть Кальман и не признал отцовство, обвинив жену в блуде.

И только сейчас, когда Никифор объявил наш маршрут, лишь вскользь упомянув о Борисе Колывановиче, я сопоставил свои знания и персонажа. Так-то я просто не помнил точное время, когда действовал этот авантюрист. Нужно подумать, может такой человек в чем-то пригодится.

Святая София, вопреки ожиданиям, была несколько подкопчена. Даже это святое место не минула участь быть тронутой в бессмысленном и беспощадном бунте. По мне, так и пусть будет разрушена. С этими людьми, власти и через сорок лет новую Софию не отстоят. И, нет, не в коем случае я не против церкви. Я смотрю на этот храм, как на символ величия Киева. Сколько еще крови прольется за обладание этим самым величием? Так не проще молиться в деревянных, кстати, просто невообразимо красивых храмах, но сохранить тысячи жизни? Оставили бы князья в спокойствии былую столицу Русской Земли, пусть себе догнивала бы, пока рос какой иной центр Руси.

Киев город большой… сравнительно. Скажем так… по своим размерам он меньше или сопоставим со среднестатистическим районным центром в России будущего. Тут проживало, наверное, тысяч пятьдесят, не больше. Но и такая цифра для нынешнего время — очень много. И немало людей проживало за пределами города, или же у пристанях, мелких деревушках, которые чуть ли не упираются в крепостные стены. Но сам город компактный, застройки одна нависает над другой с узкими улочками и проходами.

Так что объехать на коне, особенно когда мы спешили, весь город можно достаточно быстро. Вот только мы ушли от пустыря у Глебова двора, и уже прибыли в свое расположение. Действительно, юго-восточная часть Киева менее всего пострадала, в стороне Золотых ворот и вовсе мелькали организованные отряды великокняжеской дружины. Если Брячиславов двор догорал, одна из резиденций Всеволода Ольговича, то в районе Георгиевского монастыря, это рядом с Золотыми воротами, все казалось спокойным. Надолго ли? Были видны группы людей, которые, вооруженные абы чем, шли в сторону главных ворот города.

— Что случилось? — завидев нас, пятерых ратников во главе с полусотником Никифором, подскакал Боромир.

— Приняли бой, — спокойно отвечал мой полусотник, не упоминая обстоятельства скоротечного сражения. — Наемники.

— Да, нынче все повылазят, дабы в мутной водице рыбку половить, — философски заметил старший сотник. — Готовьтесь, скоро выход.

В это время вывели из дома гостиного двора Вышату. Он выглядел, словно с жуткого перепоя, усталым, опухшим, но старался держаться гордо, даже высокомерно. Я не хотел видеть ни полусотника, ни Воисила, которых не без моей помощи разоблачили. Но оставался вопрос: а кто предатель? Или оба? Я уже направился к месту дислокации своего десятка новиков, как услышал громоподобный голос Ивана Ростиславовича. Ранее я не замечал в нем еще и такие тональности в словах. Власть… вот чем веяло от князя.

— Оба вы виновны, о том сомнений у меня нет. Но кто предавал? Оба, али здесь иные умыслы есть? Первым слушаю тебя, Вышата, — судил князь.

— Князь Иван не хочет с собой брать предателя, сейчас казнит, — почти внезапно материализовался Спиридон, шепчущий мне на ухо свои умозаключения.

— Ты чего подкрадываешься, Спирка? Все собрал в дорогу? Таз… э… купель свою взгрузил на коня? Али оставляешь в дар стольному граду Киеву? — спросил я, не обращая внимания на дьячка, а смотря в сторону места, где происходил княжеский суд.

— До нас уже приходили оружные горожане. Требовали встать с ними заодно, — сообщал мне новости Спиридон.

Приходили, значит могут прийти еще. Где-то вдали, в стороне купеческих дворов, раздавались разные звуки, вокруг нас пока относительно тихо. Получался такой вот островок безопасности. Надолго ли?

— Моя вина, князь, что я серебро зарывал по пути. Два раза в лесах Галича, когда мы бежали, один раз у Берлады, и после сечи с половцами, — понурив голову говорил Вышата. — Более соромным для меня быть предателем, нежели тем, кто утаил от со-ратников своих скарб дружинный.

Было видно, что Иван Ростиславович несколько с облегчением выдохнул. Предательство для него более существенная провинность, чем казнокрадство.

— Сие преступно, Вышата, — после паузы отвечал князь. — Токмо ты клятвы не нарушил. Для тебя иная клятва повинна быть, кабы не воровать у своей дружины. Десять коней с тебя, да пять десятков гривен. И ты более не полусотник, ты десятник, полусотню твою пока возьмет Боромир.

— Князь, коней столько не имею, — отвечал Вышата. — И дозволь откупиться от осерчания твоего.

Что заставило меня отвлечься и посмотреть за спину Спиридона, так и не могу ответить. Может быть, это то самое периферийное зрение, о котором я уже упоминал. Но увиденное мной говорило о том, что Воисил не таким уж и овощем лежит в погребе. Приоткрылась дверца дома и оттуда прошмыгнула тень, которая спряталась под за углом. Может, если бы старый воин не был все же под какими-то веществами, он смог бы проделать свой маневр и более ловчее, но, нет, Воисила пошатывало, а на его рубахе были пятна крови.

— Скажи Боромиру, что Воисил пытается сбежать, — сказал я Спиридону и рванул к дому.

Шагов шестьдесят было до того самого угла, за которым сперва спрятался Воисил и откуда после устремился прочь. Там, куда побежал старый воин, не было ворот в гостиный двор, но забор стоял явно ветхий, можно и сломать подгнившие колья.

— Стой, акаем! — выкрикнул я, уже найдя глазами Воисила, который отодвигает несколько кольев.

Это так он подготовил себе пути отхода? Или через подобную лазейку старый воин бегал на встречи с Богояром?

— Уйди, Владислав! Я не могу убивать тебя, — зло прошипел Воисил.

Он выглядел, словно загнанная в угол собака, нет, кот… Опасный, с острыми булатными когтями. У Воисила в руках был меч, его, особый, булатный, без украшений, но из великолепной стали, насколько я стал в этом разбираться.

— Нет, я клятву давал, — спокойно отвечал я. — Ответь, почему ТЫ предал ее?

— Будешь родителем, поймешь, — шипел Воисил.

Он мог бы попробовать протиснуться в ту щель, что образовалась, когда были отодвинуты при не толстых бревна, но сделать это моментально было невозможно. Тут и куст мешал, да и нужно поворачиваться ко мне боком, а я стоял в трех шагах, могу сразу же и рубануть. Поэтому Воисил стоял лицом ко мне и сжимал в руках меч.

— У тебя кто? Дочь, мужняя? Сын? — спрашивал я.

— Дочь. Сын, внуки. Всех их грозили убить, а еще дочку насильничать, — говорил Воисил.

— У многих дружинников семьи остались в Звенигороде, и предал только ты, — говорил я, как мне казалось, делая незаметные малые шаги в направлении Воисила и чуть ему за спину.

— Стой, где стоишь! — прошипел старый воин.

— А ты закричи! — усмехнулся я, поняв откуда это змеиное шипение.

Воисил опасается быть услышанным. И где Боромир? Неужели Спирка не сообщил старшему сотнику, что я просил? Боромир был мне нужен не для того, что я ищу в нем защиту, опасаясь Воисила. В сложившейся ситуации может возникнуть слишком много вопросов, если я убью старого воина без свидетелей. Я бы, к примеру, задумался, почему так произошло, и не являюсь ли я все-таки предателем.

— Отпусти меня! Я отплачу. У меня есть золото, ромейские две литры златниц. Это много, очень много, — говорил Воисил, но я смог разглядеть его блуждающий взгляд.

Он украдкой смотрел вокруг, скорее всего высматривая свидетелей. Ратник решился убить меня, наверняка, а Богояру скажет, что ничего не знает о моей смерти. Да и что это я думаю так, будто Воисил непременно меня убьет?

— Тебя стращал насилием над детьми именно Богояр? — спросил я, так же пытаясь отвлечь старого воина.

— Да, твой отец жалует только себя и тебя, остальные люди для него не важны, — говорил Воисил, чуть опуская меч, но в глазах воина решимость, он пытается меня ввести в заблуждение.

Делаю резкий выпад и устремляю удар в предплечье старого воина. Воисил реагирует, но как-то вяло, не контратакуя, а беря мой удар на меч. Отступаю на два шага и начинаю с ходить с поднятым мечом рядом со своими противником. Я выжидаю время, когда хоть кто покажется. Да, вокруг много разных звуков, в городе туман от угарного газа, дружинники слишком увлечены будут судом над коррупционером Вышатой. Но должен же Спирка сказать старшему сотнику!

— Боромир! Никифор! — кричу я и тут уже Воисил делает шаг и заносит свой меч для удара, но меняет направление клинка.

Хороший прием, и будто бы мне только что его показал тренер, в чуть замедленном движении.

— Что, Воисил, снадобье твое действует? Слабость? — спросил я.

Старый воин, видимо, понимал и сам, что медлительный, но он не отступал. Казалось, что теперь Воисилу уже все равно, будут ли свидетели, выживет ли он. Воин давал свой последний бой. И я уже видел, как идеально исполненные, но медленные движения Воисила становятся еще медлительнее. Он, будто угасал.

— Убей уже меня! — закричал старый воин.

Я молчал. Используя то, что Воисил явно потерял контроль над собой, я постепенно уводил его в сторону, где был князь, да и почти все дружинники. Понятно, что более чем сто пятьдесят метров таким образом не преодолеть, но я думал, что чем ближе, тем больше шансов, что, наконец, кто-то нас увидит. Скорее, сперва услышит, так как Воисил облегчал мне задачу, он истерично рыдал, выкрикивая что-то нечленораздельное.

— Войсил? — закричал Боромир, бегом приближаясь к нам. — Ты убил ратников, которые тебя сторожили? Ты же дядькой для всех был!

Мне получается воспользоваться отвлечением Воисила, шагнуть вперед и вправо, быстро чуть довернуть корпус влево и… я наношу, наконец, свой удар. Правая рука Воисила, отрубленная по плечо, отваливается, как ненужная деталь человеческого организма.

Кровь хлещет из старого воина, но он идет, никто не смеет даже спросить куда и зачем направляется этот гридень, который для многих был своим, дядькой, который подскажет, поможет, поддержит. А я? Вот только стал думать о своем отце в положительном ключе, как узнаю историю Воисила, этого сломленного человека, который пошел на предательство, чтобы только его дочь и сын остались в живых и Богояр не стал им вредить.

Старый воин шел, после он упал на колени и пробовал ползти, опираясь лишь на левую руку, при этом теряя критически много крови.

Иван Ростиславович уже видел Воисила, уже всем было понятно, куда он так настырно ползет. Князь встал и сам подошел к старому ратнику.

— Прости, князь, гореть мне в аду, но не осуждай. Как ты за своего сына все отдашь, так я отдал за своих детей. Дайте меч в руку, помру, как полагается, — сказал Воисил и рухнул на землю, ему тут же вложили в левую руку меч.

Все молчали, смотрели на Воисила. Чувствовалось, что вот это самое главное, не то, что вокруг, не то, что где-то, вдруг, закричали люди и послышались звуки борьбы. Сейчас там станут насиловать девок, да убивать мужчин, грабить дома, возможно, поджигать их. Нет, ничего не важно, только вот этот человек.

— Встать всем в строй! — отдал неожиданно приказ наш князь. — Никифор останешься последним, отнесешь Воисла в дом и подожжешь над ним погребальный огонь, он всегда чтил более остальных грозного Батьку.

Когда в растерянности, не знаешь, что делать, делай по Уставу, или просто выполняй приказы. Так и поступили воины, которые стали выстраиваться в колонну по два.

К нам стали выбегать какие-то люди, бежавшие, скорее всего с тех домов, которые вот прямо сейчас подвергались грабежам. Отдельными группами, скорее толпами, киевляне шли в сторону Золотых ворот к Георгиевскому монастырю, где занимали оборону великокняжеские дружинники. Эти отряды бунтовщиков попутно грабили и развлекались женами и дочерями тех, кто, вероятно, был за Всеволода Ольговича, или же захотел отсидеться в стороне.

Вот и сейчас в недалеко молился мужик, еще один ходил, будто сошедший с ума, он был почти голый, лишь с закопченной тряпкой на причинном месте и что-то бормотал. Какая-то немолодая женщина в разорванном платье с обнаженной грудью, разбитыми в кровь губами и коленями, взывала к совести князя, призывала его встать на защиту ее детей, дочерей, утверждая, что прямо сейчас, рядом, по соседству, их убивают, насилуя и избивая.

Князь сурово посмотрел на женщину и оттолкнул ее ногой.

— Вперед, к Софийским воротам! — приказал князь.

Да, именно туда, куда и посоветовал идти Богояр, так как у Золотых ворот уже начиналась кровавая сеча горожан с хозяином города.

Бросив прощальный взгляд на лежащего в луже крови Воисила, я отправился со всеми дружинниками. Лишь Никифор чуть задержался, читая заупокойную молитву старому воину, которого и похоронить не оказалось времени, или желания. Все же предатель. Но огню его предадут.

Друзья, если нравится книга — поставьте лайки, чтобы Влад сумел выйти из Киева!

Глава 21

Город волновался. Ото всюду слышались крики, тянуло гарью… перед нами выскочила лошадь, с выпученными глазами и с пеной у рта. Заржала, встала на дыбы. За ней из-за угла выскочила свора псов, пытаясь покусать лошадь за ноги.

— Вон пошли! — топнул ногой наш полусотник, и плашмя ударил мечом по одному из псов.

Собаки прыснули в сторону, а перепуганная лошадь поскакала дальше.

— Поймать бы ее… — мечтательно протянул Спирка.

Я не ответил, ловить ее не пришло в голову другим дружинникам, хотя я видел их охочие взгляды. Мы двинулись дальше. Мысли были самые разные.

И заварил же я кашу, ту, что из топора, вернее, с топорами, кистенями, иногда с саблями и мечами, чуть чаще с копьями. В это же блюдо добавлена щепотка безумства, а вместо водицы, каша вариться в изрядной доли кровавого бульона. Огонь, на котором томится котелок с кашей, как по мне, так избыточен. Сильно много огня, того и гляди, каша пригорит, вокруг начинали гореть даже те постройки, которые, наверняка, специально и не поджигали. И где тот переключатель, при помощи которого можно сделать огонь по меньше?

А нет его, сломался, как сломалась психика людей. Буйство толпы, когда отдельный киевлянин перестает быть индивидом, но превращается в маленький механизм, часть большой машины. Бездушной, безумной машины, без отдельного сознания, но с общим, коллективным, примитивным. Убей всех, чтобы выжить!

И все это буйство замешано на религиозности, как это ни странно. Человек совершил преступление в святой День Пасхи! Теперь преграда снята, страхи сменились ожесточением. Нынче только дорога в Ад, так чего сдерживать в себе бесов?

А кто-то вообще помнит о целях восстания, что собирались скинуть Ольговичей, чтобы пригласить Мономаховичей? В тех местах города, через которые мы пробирались, возможно и забыли зачем все это безумие начиналось. Наверняка, там, у Золотых ворот, помнят еще. Для тех киевлян, что устремились к Георгиевскому монастырю и кто там сражается, умирает за свои идеи, Всеволод Ольгович, бывший нежелательным, превращается в абсолютное зло.

Я понял, почему главная арена сражения находится именно у Золотых ворот. Горожане поголовно поверили, что где-то рядом находится князь переяславльский, Изяслав Мстиславович. Жители Киева хотят открыть ему эти врата, символизирующие Иерусалимские, через которые Иисус Христос въезжал на своем осле в город. Так и Изяслав должен въехать в Киев.

А еще, Золотые ворота намного проще защищать. Это, по сути большая вежа, или маленькая крепость. Человек пятьдесят защитников могут удерживать ворота очень долго, если только в наличии достаточно дистанционного оружия.

В какой-то момент, надышавшись угарным газом, насыщенным уверенностью киевлян, что придет Изяслава, я даже сам начинал думать, что так и произойдет. Пусть этот слух и пошел от меня, но подобный факт ведь не исключает то, что возле города, как и в самом Киеве, должны быть представители, осведомители, шпионы Изяслава Мстиславовича. Уверен, что в стольном граде есть и те, кто докладывает другим князьям, в Смоленск, или Ростов.

Но так быстро среагировать Изяславу вряд ли дано. Нужно собрать дружину, оголить границу со Степью, разослать по малым крепостицам вестовых, чтобы те передали приказы дружинникам на сбор. А после еще и дойти до Киева. И пусть Переяславль находится не так далеко, но дня три для перехода понадобиться, если не больше.

Софийские ворота мы прошли без серьезных проблем. Тут были люди, но, скорее те, кто не сражаться хотел, а бежал из города в противоположном направлении от главных сражений за Киев. Так что организованный отряд хорошо вооруженных воинов с хмурыми лицами, пропускали, лишь изредка взывая к чести и милосердию защитить. Были несколько женщин, которые пытались вручить своих младенцев нашим дружинникам, чтобы те спасли хотя бы детей. Дым становился для людей большой проблемой, он пугал, затуманенные головы принимали крайне спорные решения, как те, когда матери отдавали своих детей.

Я изнывал от недостатка информации. Не люблю такие моменты, когда не все понятно и нет логичного объяснения обстоятельствам и поступкам. Зачем отдавать детей, зачем тут, у Подола толпиться, если можно выйти из города и спокойно переждать бурю в ближайших лесках, или заводях? Ответ нашелся тогда, как мы подошли к Подольским воротам.

— Всем стой! — закричали впереди, дублируя приказ князя, который, пусть и кричал, но его слова тонули в плаче и стоне толпившихся рядом с нами людей.

Началось томительное ожидание. Как там говорили в таком далеком будущем? Сложнее всего ждать и догонять. Так вот, я бы лучше догонял, чем ждал в такой обстановке всеобщей паники и горя. Во мне просыпалось то самое стремление, жажда, защитить, уберечь, прикрыть собой, чувство, которое некогда подвигло меня выбрать стезю военного, ну и наемника чуть позже. Огрубел я не сразу, а повидав всякого на войне.

Только минут через шесть-семь Никифор подскакал ко мне и еще трем десятникам и стал доводить информацию. У них с Боромиром и князем состоялась что-то вроде «летучки» не слезая с коней.

— Ворота удерживают великокняжеские стражники. Они пропускали горожан, но на тех стали нападать какие-то тати. Как только уходят обыватели в лесок, или чуть подальше от крепостных ворот, то на них нападают… половцы, — сообщил полусотник.

Мне кажется, или тут, чуть что не так, то виноваты половцы? Может это так отрабатывает какая банда из самого Киева, по примеру той, что хотела поживиться и за счет меня, там, на поляне у Глебова двора.

— Что скажете? — спросил Никифор у всей полусотни.

Наделение меня чином десятника, да еще вместо погибшего Мирона, означало, что теперь в моем подчинении не девять новиков, а еще и двенадцать ратников. И пусть они смотрели на меня, как Ленин на буржуазию, это не важно. Хотят скинуть меня? Пусть бросают вызов, или идут жалуются князю, словно малые дети, а не мужественные воины. В целом, несколько безразлично мнение десятка покойного Мирона, мне не взгляды влюбленные нужны, а работа, и мы работать будем пуще прежнего, даст только Бог выбраться спокойно из Киева.

— Якун, чего молчишь? — спросил Никифор у одного из десятников.

— А что сказать? Прорываться нужно, конечно. Пусчай открывают стражники ворота, да выпускают по-хорошему, иначе может наш князь сделать и по-плохому, — отвечал Якун и в принципе, с ним нельзя было не согласиться.

— Дозволь, Никифор, мне сказать, — решил я несколько добавить к сказанному.

Отметил, что после моих слов никто не скривился и не проявил какого негатива. Это хорошо, значит начинают меня воспринимать, как должное. Хотя… нет, «мироновцы» морды чуть отвернули. Приструним еще их.

— Говори, десятник! — повелел Никифор, подчеркивая мой статус.

— Договориться нужно со стражниками и посмотреть со стен нужно, что и как происходит, после выходить. Что, если там две, три сотни ватажников? — сказал я.

Никифор задумался и через минуту уже устремился в сторону князя, который все так же находился во главе нашей колоны.

Шли минуты, частью дружинникам пришлось спешиться и заняться оттеснением толпы, которая все пребывала и среди них появлялись те, кто еще лелеял надежду на нашу защиту. Но в чем она может заключаться? Чтобы мы вышли вместе с толпой и провожали ее? Глупо. Если кто и нападет, то наша дружина будет стеснена в действиях, обыватели станут только под ногами путаться. Сгинем все.

Единственная возможность — это выйти в поле и попробовать вызвать на себя тех, кто грабит киевлян. И сделать это не только для того, чтобы защитить гражданских, но и чтобы иметь возможность уйти самим. Приходили сведения, что и еще одни киевские ворота, Лядские, подверглись атаке бунтовщиков. Да и добраться до них, это пересечь весь город по диагонали, так что не вариант. Нужно тут прорываться.

*……….*……….*

(Интерлюдия)

Бек кипчаков Гурандухт забавлялся. Глупые овцы, эти русские, не нужно даже никого искать, чтобы пограбить. Всего одной сотней он уже собрал такой скарб, такие богатства, что впору просить у хана жену из числа младших ханских родственниц. Жаль только, что рабов нельзя набрать. Нужно уже скоро уходить, русские даже ворота закрыли и больше никто не выходит из Киева, чтобы устремиться в ближайший лес, где и укрылся Гурандухт со своей сотней.

Половцы уже как месяц пребывали в Киеве и сотник занимался охраной ханов, которые приезжали к Всеволоду Ольговичу. А после ему приказали выйти из города и переждать, что и как сложиться в русской столице. Ханы, прежде всего хан Елтук Шаруканова рода, хорошо платили за разного рода информацию по происшествиям в Киеве и в других русских южных городах.

Но просто оставаться на месте и быть в седле, чтобы вовремя сбежать, Гурандухт не хотел. Он быстро смекнул, куда бегут из Киева толстосумы, всякие купцы и ремесленники, и просто перекрыл две дороги: на Вышгород и на Вылобыч. После этого он просто и незатейливо грабил всех приходящих. Половецкий бек даже не всех русичей убивал, а только самых строптивых.

У каждого из его отряда сейчас было по четыре, а то и по пять заводных лошадей, выполнявших, скорее функции переносчика ценностей. Гурндухт понимал, что еще чуть награбить и все, нужно уходить и подальше. Иначе русские могут решить свои вопросы и направить погоню. Но жадность… когда так легко в руки идет серебро, меха, стекло и другие ценности, сложно взять и отказаться от этого, просто уйти.

— Бек, не хотят русские больше ворота открывать, поняли, что их стригут, как баранов, — старший воин сотни Гурандухта по имени Алкан рассмеялся. — Может пойдем к другим воротам?

— Нет, нужно вовремя остановиться. У нас много чего есть, чтобы возвысится и купить оружия для воинов. Скоро я смогу взять себе еще одну сотню воинов, может и две и обеспечить их все необходимым, — потирая руки, говорил бек.

— Если так, то я повинуюсь воле твоей, бек Гурандухт. И дарую тебе… посмотри какую рабыню я отыскал! — старший воин похлопал в ладони и к беку, который обосновался в низине, под деревьями, привели девицу.

Она была хороша собой, но явно не русская, пусть и не половецкого племени. Черные волосы, стройное, чуть широкобедрое тело, как любил бек. Но он, в отличие от своих воинов, часто проявлял сдержанность в отношении женщин, так как имел цель — племянница хана.

— Разве она русская? — спросил Гурандухт. — И где ее муж?

— Руская, бек, — отвечал старший воин. — А мужа и не было, с ней два охранника были и слуги, всех мы побили.

— Смотрю уже и одежду с нее сорвали. Пользовали? — брезгливо спросил бек.

Старший воин понурил голову.

— Как сдержаться тут? — оправдывался он.

— Тогда оставь ее и займись делом! — потребовал Гурандухт, который уже в мыслях совершал ритуальный, театральный поединок за право обладать племянницей хана.

Старший воин Алкан посмотрел на Рахиль и облизнулся, предвкушая, как он еще раз… А потом перекинет ее через седло и увезет в степь, что там еще раз… и еще… Нет, не в жены брать, у старшего воина была жена и он больше не хотел пока заводить другу, а вот попользовать рабыню…

— Ты! Стой! — выкрикнул бек. — Оставь ее!

Старший воин чуть было не схватился за эфес своей сабли, но вовремя одумался и покорился воле бека.

— Ти богат ред? — на ломанном языке спросил Гурандухт у Рахиль.

— Да, очень, — отвечала женщина, хватаясь за спасительную соломинку.

— Сколо гриван дадут? — тон бека был уже более заинтересованным.

— Отец даст пятьдесят гривен серебром, не меньше, — отвечала Рахиль-Ирина.

— Мало! — с наигранной досадой произнес Гурандухт.

— Сто, — выпалила Рахиль.

— И посла того, как тебя портил мои воины дадут сто? Ты же плохая нынча, муж оскорбятся, — уточнял бек, а Рахиль, даже не стараясь прикрываться, воодушевленная надеждой на спасение, кивала головой.

— Мы можем никому не говорить, что произошло. Зачем знать? И мне это не нужно, скажут, что я… не нужно ни мне, ни тебе. Так больше заплатят, — уже несколько осмелев, убеждала Гурадухта Рахиль.

Жить очень хотелось, а еще женщина хотела, чтобы прекратилось насилие. Насколько же одновременно могут быть похожие действия и противными и такими, что летать хочется. Когда молодой воин, даже отрок еще, Влад, взял ее на столе. Страстно, жестко, она еще долго чувствовала тепло внизу живота и сладкую негу. Но как же ей противно сейчас, когда вот этот воин, Алкан, брал ее раз за разом, с остервенением, жаждой. Тогда полет в облаках, сейчас же падение в глубокую яму.

Попасть в плен к половцам — это не смерть, а томительное ожидание в приемлемых условиях, пока не поступит выкуп. Все знали, что половцы с пленниками, за которых дают хороший выкуп, ведут себя сдержанно, кормят хорошо, даже работать не заставляют, особенно, если на кону стоит целых сто гривен, а то и больше. Было еще одно правило, всегда просить за пленника вдвое больше того, какую именно плату за себя предлагает узник, товар. А двести гривен — это не только отличные кони и вооружение на два десятка воинов, но можно и поднять статус, когда кибитки Гурандуха будут кочевать лишь чуть позади ханских.

Молодая женщина, которая предстала перед беком всем своим видом демонстрировала, что ее род богатый. Руки не в мозолях, тело, пусть и не толстое, но женщина, явно не испытывала нужды в еде. Кожа у нее была не потрескавшаяся, даже не загорелая, что так же говорило в пользу богатства рода и что женщина в поле или во дворе усадьбы не работает. Так что хорошее приобретение.

— Алкан, бери эту деву, одень ее в нормальные одежды и с двумя десятками воинов выдвигайся вперед, будешь смотреть путь. Идем к броду, пока киевский князь занят усобицей и не может послать погони, — принял решение Гурандухт.

Уже через десять минут старший воин, накинув на Рахиль аркан и усадив ее на одну из своих заводных лошадей выдвинулся из ненавистного леса. Редко можно встретить кочевника, который бы чувствовал себя в лесу хорошо.

*………….*…………*

Договориться с полусотней великокняжеских дружинников о том, чтобы кто-то из воинов Ивана Ростиславовича взобрался на стену и осмотрел просторы, оказалось просто. Сами ратники Всеволода Ольговичасильно нервничали и не без основания думали, что еще чуть-чуть и эта толпа, что собралась у Подольских ворот, пойдет на приступ стены, только бы вырваться из Киева.

Уже были те, кого рвало от угарного газа, иные падали, теряя сознание. Чего там, даже моя намоченная тряпица уже почти никак не помогала. Так что у людей был не мудрёный выбор: либо прорываться вперед, где еще не понятно, есть ли какие тати, или они уже ушли; или же умирать прямо здесь, у ворот. Каждое живое существо подсознательно боится больше всего именно огня, так как приступ был неминуем. И даже эти люди, которые, бежали из охваченного огнем и боем города, ранее бывшими неагрессивными, начали бы свое сражение, вероятнее всего, последнее.

— В лесу кто-то идет, в четырех, или более верстах! Конные! Не более сотни, — кричал со стены один из ближних гридней князя.

— Готовиться! — раздался приказ по нашей колоне.

Через пять минут ворота стали открываться и не мы первыми вышли из Киева, а толпа. Люди бежали, они не замечали коней, бросались нашим лошадям под ноги и приходилось не просто объезжать кричащие и визжащие препятствия, но и останавливаться. Время утекало.

— Уйдут же! — сетовал Никифор, но не спешил давить людей.

— Да и пусть! — выкрикнул кто-то из воинов моего, доставшегося в наследство от Мирона, десятка.

Я сразу же нашел этого говоруна взглядом, но не стал ничего высказывать. В конце концов есть логика и в том, чтобы дать уйти тем разбойникам, которые так лихо подстроились под обстоятельства и стали грабить людей. В воровской среде такие бандиты заслужили бы уважение за придумку и лихость исполнения. Но у нас не такой коллектив, потому очень хотелось бы нагнать и поднаддавать супостату по филейным его частям.

Нужно догонять, обязательно. Насколько я понял, прежде чем сообразили, что в лесу орудует банда, прошло определенное время и немало людей были ограблены и, скорее всего, убиты. Брать пленных в таких условиях, когда возможна быстрая погоня — это большой и не оправданный риск. Так что можно грабануть награбленное. Как там в математике? Минус на минус дает плюс? Тогда получается, что украсть награбленное, как бы и не грех, не преступление, а вполне себе законная добыча, особенно, если быть в дали от тех, кто может предъявить свои права на имущество.

Когда семья убегает из дома, что она берет с собой? Документы, но для нынешнего времени такое вряд ли подходит, по причине отсутствия документов, может только что книги, но и они редки. Берут ценности, еду, животных, прежде всего лошадей. А вот это более чем правда и для современной реальности. Так что можно очень сильно запастись серебром, конями, обеспечить дружину едой.

Нужно догонять воров и бить их, желательно несколько подальше от Киева, чтобы не нарваться на великокняжеских ратников или еще на кого, кто, как шакал, обязательно прибежит к стольному городу посмотреть, что да как тут.

Двадцать минут, или около того, нам понадобилось, чтобы пробраться через людские потоки и отойти на пол версты, дабы осмотреться. И только тогда, потеряв много времени, мы устремились в погоню.

Гнать уже изрядно подуставших лошадей было преступно и опасно. Лишь у каждого десятого из нашей дружины были заводные кони, чтобы иметь возможность пересесть на чуть менее уставшее животное. Остальные кони с обозом ушли еще вчера. При этом, хорошо, что место, куда уходила часть нашей дружины, оказалось в стороне от того, где промышляла банда.

Сам князь объезжал своих ратников, словно воспитатель в десятком саду пересчитывал воспитанников после дневной прогулки.

— Влад, отряди пять ратных, дабы они отправились к нашему обозу. Пусчай скажут старшему, чтобы он лесами выходил на десять верст южнее Каменистого брода, — приказал князь.

Я степенно поклонился. Так положено. Нужно отблагодарить князя за оказанное доверие. Пусть такое задание и не так, чтобы и престижно, остальные же ратники в погоню пойдут, но все же.

— Боброк старший! — обращался я к своему десятку из более двадцати ратников. — Бери еще четырех и в путь. Приказ князя слыхал?

Боброк поклонился и быстро отобрал четыре новика, не преминув с собой взять и Лиса. Мог и я отправиться, и никто бы особо ничего не сказал, даже не осудили за то, что оставляю свой десяток. Но разве так можно? Пропустить охоту на плохих парней?

Глава 22

Ударяться задницей о седло — не слишком веселый аттракцион. Все-таки до опытного всадника мне расти и расти, как и телу приходится привыкать к подобным экзекуциям. Это при неспешной поездке я уже не ощущал боль на седалищном месте, а когда уже третий час в погоне, становится более чем чувствительно.

Но какая погоня? Разве среди деревьев можно гоняться? Это был не тот лес, который я люблю. Мне нравятся почти что непроходимые чащобы. А леса под Киевом — это мечта лесника. Не нужно тебе завалы расчищать, особых болот и топей нет. Почти парковая зона. Я бы сказал, что этот лес окультуренный, или пролесок. Все же не так далеко степь.

Я нынешний бывал в Киеве, еще в своей молодости. Любил этот город до определенного момента. И тогда, в будущем, вокруг Киева были леса чуть погуще. Но, может это молодость так влияла на восприятие, когда и леса погуще и женщины по слаще.

Межу тем, конному отряду было непросто пробираться и через такой лес, тем более когда оставалась опасность внезапного нападения. Два десятка лучников, укрывшихся на деревьях, или в складках местности, могли очень сильно проредить наше воинство.

Чуть больше семи десятков воинов — вот чем мы располагали. Отрадно и ответственно, что самым большим десятком был тот, которым командовал я. Даже после убытия Боброка, а с ним четырех новиков, десяток оставался не совсем десятком — шестнадцать ратников. Ну да тут все так: десяток может быть и в семь воинов и в двадцать, а сотня в шестьдесят, но и до трехсот тоже она.

Как бы такую математику подправить в будущем? В этом будущем, которое только для меня прошлое. Все же армия — это четкая система, чем больше в ней порядка, тем слаженней и сильнее она становится. Французы в Столетнюю войну, на первом ее этапе имели огромную рыцарскую конницу, генуэзских стрелков, но не имели порядка. Вот и отхватывали периодически, но чувствительно, когда вчерашние крестьяне с луками их громили. А всего-то и нужен был порядок, управляемость и вменяемые командиры.

— Всем стой! — скомандовали впереди и я заметил, как многие ратники с облегчением вздохнули.

Немало физических и, может и в большей степени, морально-эмоциональных сил было потрачено при выходе из Киева, а после бешенная, насколько только позволял лес, скачка.

— Отдыхай! — скомандовал полусотник Никифор и сам, как только слез с коня, рухнул прямо на землю, обильно поросшую травой.

Его примеру последовали и остальные, правда уже через минут пять такой передышки воины стали обихаживать своих коней. Человек может устать, но это не повод, чтобы не смотреть за конями.

Кто-то проводил по шерстке животных чем-то, что можно назвать скребком, иные пытались поить лошадей из бурдюков, полных вовой. Причем воины не сами первыми пили, а поили коня. Без такой животинки, здоровой и сильной не стоит рассчитывать на выживание в бою, так что тут все правильно. Я и сам занялся своим конякой, пусть и собирался пересаживаться на заводного.

— Спирка? Сало есть? — выкрикнул я, заприметив дьячка. — А, если найду?

Так себе юморок, чисто для себя, но это некоторая разрядка. Вообще я просмотрел момент, нужно было Спиридона посылать вместе с Боброком. Не место тут ему. Но и сам Спирка, словно приклеился к моему десятку. Видимо, он осознал, что теперь может даже ниществовать, коли не рукоположен. Кто он? Да никто. Говорит, что кроме религии разбирается в кузнечном ремесле, но такое тщедушное создание может быть только теоретиком. А тут теория не развита, ты либо практик, либо «иди к Ящеру мальчик и не бегай у мастерской!»

— Есть сало, — почти шепотом сказал Спиридон, подойдя ко мне поближе. — Чего кричишь-то так. Нынче сбегутся все, а у меня малый шмат.

«Тиха украинская ночь, но сало все же перепрячу,» — подумал я, но не стал озвучивать очередную фразу, не понятную для других.

Какие же здесь вкусные продукты! И пусть сало чуть жевалось, было плохо просолено и несколько увяло, а шкурку можно было только проглатывать, не жуя, так как это напрасный процесс, если нет цели накачать лицевые мышцы, все равно — вкуснотища. Голод резко изменяет вкусовые приоритеты и рецепторы.

— Встаем! — прокричал Никифор, но он лишь вторил приказу, поступившему от князя.

Казалось, что лучше бы и не отдыхали, так как вставать было мучительно. Благо, сало хорошо легло в пищеварительную систему. А это, как ни крути, очень калорийный продукт, даже если и плохо приготовленный.

А после опять погоня. Из леса выбрались, он простирался севернее, мы шли по его кромке, в соответствии со следами убегающих татей. А вообще, мне не сильно понятна ситуация, когда сотня убегает от семи десятков. Это настолько мы сильнее противника, что разбойники убегают? Наверное, да, уж точно не слабее, а еще, как правило, русские ратники лучше экипированы. Да и места тут почти наши, лесные, если все-таки догоняем степняков, то такая география в плюс. Впрочем, врагу сложнее узнать о том, какой численности отряд, что их преследует. Это мы идем по стопам, а им приходится…

Что-то, на грани восприятия, кольнуло правый глаз. Я резко поднял руку вверх, что означало всем стоять. Мой десяток шел замыкающим, так что более никто, кроме десятка, знака не увидел.

— Лавр… — вот только хотел сказать «на три часа на высокой ели».

Но какие часы? Хотя, подобному научить можно и даже нужно. В бою пригодится.

— Высокая ель, под ним большой куст, — сообщил я ориентиры. — Медленно, не показывай, что мы его видим.

Лавр был в моем десятке, скорее всего, лучшим лучником, пусть у него и были конкуренты, которые не сильно уступали в мастерстве. В целом, десяток, доставшийся мне в наследство от Мирона хорош. Ребята тут все молодые лишь на три-четыре года старше моего нынешнего возраста.

А еще Лавр отличался отличным зрением, помноженным на опыт стрельбы из лука по мишеням и на охоте, выходило, что и по одному малому очертанию он мог определить врага.

— Двое. Еще один в овраге рядом, — сообщил Лавр.

— Достать сможешь? — спросил я.

— Сложно… — сказал воин, но не отказал.

Лучник стоял и к чему-то прислушивался. Расстояние было метров сто или чуть больше. Только очень опытный стрелок может на таком расстоянии рассчитывать снять наблюдателя. Ветер, его сила и направление, рассчитать натяжение лука…

— Могу! — сказал Лавр. — Но нужно убрать второго, что внизу, под деревом.

Я задумался, посмотрел на свой десяток. Уже и впереди идущие дружинники из других десятков остановились, Никифор всматривается в нашу сторону, наверняка, гадая, почему мы стали.

— Мы двинемся, но ты остаешься, я сниму второго. Как только я начну действовать, стреляй и ты, — сказал я, так же просчитав ситуацию.

Лавр кивнул.

— Вперед! — скомандовал я.

Наверняка, в этот момент оба наблюдателя от врага с облегчением выдохнули, что пронесло и они необнаружены. Но не тут-то было. Мой десяток прошел метров пятьдесят, как я вскричал:

— Ефрем, за мной, будь рядом!

Я, поравнявшись с тем местом, где залегал второй наблюдатель, рванул коня вправо и нещадно ударил животное шпорами в бока. Конь мог и взбрыкнуть от такого неуважительного отношения к себе, но обошлось. Противник явно замешкался, так как мы преодолели уже большую часть расстояния до лежки наблюдателя, когда он себя полностью выдал. Сильно похожий на половца, или какого иного степняка, воин, встал в полный рост, развернулся и было дернулся бежать.

Русский Лес… Он сегодня воюет за нас. Не хочет Лес, кабы его мхи топтали любители и почитатели Степи. Наблюдатель обо что-то спотыкнулся и упал. И пусть степняк почти сразу же поднялся, но время потерял.

Послышался вскрик неподалеку, и с высокой ели упал в кусты еще один тать. Но я был заряжен на своего противника. И сложность была в том, что он скатился в овраг и достать врага кистенем, который я сейчас предпочел иному оружию, было невозможно. Время менять оружие не оставалось.

Высовываю ноги из стремян, перекидываю левую ногу на правую сторону… Когда приблизился к оврагу, прыгаю вниз. Ух ты ж!.. Приземление было не таким уж и небезболезненным, но не критично, вроде бы ничего не сломал, смог сгруппироваться и даже не выронить оружие. Пару раз перекрутившись по склону оврага, я замечаю, что степняк дал деру. Кистень-то в руках остался, но я ошибся. Все же меч нужно было брать, ну да не бежать же за ним обратно?

Поднявшись и быстро оглядевшись я увидел улепетывающего половца, все же представителей этого народа мы нагоняем. Степняк был на метров двадцать впереди меня, но он в лесу вел себя, как клаустрофоб в замкнутом лабиринте. Человек, привыкший смотреть вдаль и видеть очертания холмов в далекой перспективе, не может не теряться в месте, густо поросшим деревьями, кустами. А еще, нужно знать как ходить, тем более бегать по лесу. Так что…

— Хух! — на выдохе, с размаха бью супостата кистенем, но получается достать только спину, облаченную в кольчугу.

Мой враг останавливается и разворачивается. Раскосый блондин чуть не вгоняет меня в ступор. Ну не сходится в моей голове монголоидная раса со светлым цветом волос и даже канапушками на лице. Однако, справляюсь с удивлением, так как на него нет времени, на меня ополчился явно не самый слабый воин. А все мысли о внешности половца на потом, чтобы занять себя в долгих переходах.

Кистень… Ненавижу кистени… Хотел с коня им садануть вражину, да не насмерть, а так, вырубить, чтобы поспрашивать после. Потому и вместо железного набалдашника на кистене мешочек с песком. Я в бою и никогда не думал пользоваться таким оружием, даже не менял песок на железо.

Так что я почти безоружен. Впрочем… На поясе висят метательные ножи и я, перекладывая кистень в левую руку, выхватываю один из ножей. Противник замедлился, а после и приостановился. Он ждет, что я сейчас метну нож, прикрыл перекрестьем клинка шею, выставил свою саблю так, чтобы и лицо частью защитить.

Я же осматриваюсь по сторонам. Ножи метательные — это хорошо, но для тех, кто их качественно метает. В прошлой жизни я баловался таким делом, но редко, без особого успеха. По крайней мере, здраво оценивал свои шансы и понимал, что в шею степняка не попаду, да и в лицо вряд ли. Не метну так, чтобы иметь реальный шанс попасть.

Но… Русская оглобля и силушка богатырская. Я силен? Да! Так почему бы не воспользоваться этим?

— На! — с криком я метаю-таки нож, но не затем, чтобы убить или ранить врага, пусть на это и надеюсь, а чтобы тот вздрогнул, потратил драгоценные секунды на прикрытие, осмысление происходящего.

Так и произошло. Степняк без какого-то большого усилия для себя, просто отбил летящий ему в грудь нож, тот звякнул и улетел в сторону, а кочевник провел мое метательное оружие взглядом. После еще секунды две на осмысление, так как мой бросок был крайне нелепым, а что нелепо всегда вызывает вопросы.

А я за это время не только поднял бревно с торчащими ветками и сучьями, оно лежало в пяти метрах. Перехватив по удобнее новое оружие, я направил его на степняка.

— А-а-а! — с криком, занося для удара бревно, или, скорее толстую ветку, я ринулся на противника.

Высохшие, торчащие в разные стороны сучья и ветки, могли бы затруднить мне использование нового оружия, но я и не собирался вот этим даром леса фехтовать. Со всей мощи, что только у меня была, я ударил степняка в голову. Он выставил саблю, но разве она поможет? Да и перерубить с одного раза мое оружие клинок степняка был не способен.

Противник не упал, но пошатнулся потерял устойчивость, и я бросился на его, сразу же с ноги выбивая саблю. Вот теперь покуражимся!..

Нет, не получилось «потанцевать». Первый мой прямой удар в незащищенный нос, как половец поплыл. Ну а дальше?.. Я бил его, пока враг не стал лишь чуть дышать. И только я оглянулся, чтобы подобрать кистень, как этот вражина попробовал меня достать ножом. Перехватываю руку врага и выкручиваю ее, отбирая нож.

Это я не очень хорошо метаю ножи, а вот в неразумную голову своих врагов, их вбиваю качественно, правда, для пущей верности пришлось по рукояти еще ударить, дабы лезвие глубоко вошло.

Сев, даже скорее упав, на поросшую зеленым мхом землю, выдохнул. Чуть догнал половца. Еще может метров шестьдесят, и все, там у них кони, ржание и пыхтение которых теперь можно было хорошо услышать. Но…это ржание приближалось, как будто коня ведут без его желания и он сопротивляется.

— Во… Десятник, кони ихние, — с улыбкой выкрикивалЕфрем еще не дойдя до меня.

Он вел за уздцы коней и один из них показывал свою строптивость, на которую, казалось, Ефрему было плевать. Тоже еще тот силач-переросток.

— Ты как тут? Почему не за мной пошел, как я приказал? — спрашивал я, стараясь быть суровым, но улыбка сама наползала на лицо.

Почему-то было приятно его видеть, да и вообще… Кони, походные сумки, трофеи с убитого половца. Прямо богатею на глазах.

— Так я пошел. Ты погнался за татем, а я в обход. У них же должны были быть кони и еще тот, кто за ними присматривает. Там новик оказался, бездоспешный, — говорил Ефрем, явно гордясь собой. — Убил я его, Господи прости.

Новик перекрестился.

— Потом я тебе объясню, что такое приказ и можно ли его толковать по-своему, — сказал я, посчитав неуместным отчитывать Ефрема.

Я звал его за собой, чтобы без вот таких геройств, на грани, даже не убить, а взять живым врага. И черт с теми конями, пусть и трофей это знатный, но жизнь важнее. Ладно… все равно еще учить десяток, да самому учиться у ратников. А пока, мы без каких-либо терзаний раздели моего половца, забирая у него все, даже пропотевшую рубаху. Не носить, так на ветошь сойдет. Бумагу делать буду с таких тканей!

— Добро, — сказал князь, когда мы вернулись, держа за уздцы пять коней. — Отдай покуда коней иным ратникам в заводные, после заберешь. А за прыть такую… Того, твоего коня верну, что у Берлады забрал.

За прыть? Разговор шел о том, что как только я стану ратником, мой второй конь вернется, но стоит ли сейчас спорить? А так, коней уже немало, даже с учетом проданных. А прибыльное это дело — в дружине воевать! Вот только можно же воевать недолго, а стать для кого-то другого трофеем.

— У них девять десятков ратных и много коней, кои сдерживают в пути более, чем помогают. Награбили они, видать, знатно, — говорил Боромир на импровизированном Военном Совете.

Тут был и я. Десятник, как-никак, получается, что еще и глазастый, героический. Все прошли мимо наблюдателей, а я почуял неладное. А информация была от того половца, что уже голым и немножко мертвым лежал, на радость зверью, чуть в стороне. Лавр подранил степняка, степняка пленили ну а после дело техники и хоть какого знания некоторых фраз на половецком языке. Правда, когда кипчаку стало ну очень больно, он вдруг вспомнил, что и по-русски сносно изъясняется. Так что допрос прошел быстро и успешно.

— Мы отстаем от них на полдня, но нагоняем, — сказал Никифор, прожевав кусок хлеба.

Да, на этом Совете покормили. Всем командирам дали по хорошему ломтю хлеба с княжеских запасов и вяленного жутко соленого мяса.

— На броде им придется хорониться и осмотреться. Сразу не пойдут. Все может быть и вышгородские ратники могут идти в Киев, кои кипчаков быстро посекут. Так что время немного отыграем. Жалко, что пленных у них нет, а то замедлились бы. Только три девицы, да отрок один, — сказал Боромир.

А после вновь погоня. Переход, отдых, новый переход. Ночь, четыре часа сна, переход, отдых… На утро следующего дня мы подходили к тому месту, куда должны были прибыть кочевники. На самом деле, переправы через Днепр есть и у Киева и южнее его, у Переяславля. И броды южнее есть, не нужно было извиваться и ходить окружными путями, чтобы выйти на северный брод, названный Каменистым. Но вражина не глупая попалась. Понимает, что юг сейчас будет более опасным для них, чем неожиданно двигаться на север, а после взять юго-западнее.

Брод — это очень условно. Как мне объяснили, в этом месте просто можно достаточно долго идти по дну реки и будет воды по плечи, ну или как мне, по грудь. А после только вплавь, метров сколько-то проплыть придется. Но это сильно проще, чем в бурном течении Днепра плыть от одного берега к другому. Да и подход к броду был пологий и удобный.

— Изготовились! — приказывал Никифор.

Наши дозорные вышли к броду в тот момент, как половцы уже стали входить в воду, их передовой отряд из двух десятков воинов. Я с удовлетворением отметил, что большая часть коней, груженных разными тюками и узлами, оставалась на берегу. Скорее всего, не так часто эта половецкая сотня пользовалась Каменистым бродом, где, действительно были кое-где камни. Так что они проверяли и дно и глубины.

Прозевали они нас. Но у половцев вовсе не оставалось шанса удрать. Если бы мы не настигли их на броде, то степнякам пришлось идти выше, на север и обязательно нарвались на кого-нибудь. Чем более, что мы сократили отставание от кочевников до часа.

— Лучники! Бей! — послышалась команда и порядка трех десятков стрел устремились вверх.

Расстояние не позволяло бить точно, но половцы стояли скучено, не все были в шеломах, потому можно было рассчитывать, что часть степняков выйдут из боя ранеными или убитыми еще до начала его активной фазы сражения.

— Вперед! — прокричал Никифор и наша полусотня, выставив копья, ринулась на врага, который спешно садился в седла и пробовал выстроиться.

Мы устремились на половцев, набирая скорость и стараясь держаться в одной линии. Я перехватил своим фирменным хватом копье, ближе к окончанию и чуть привстал в стременах, направляя тело вперед. Новый бой и уже уверенность, что из него я не уйду без крови. Важно, чтобы это была кровь врага.

Читайте продолжение прямо сейчас: https://author.today/work/385509

Nota bene

Книга предоставлена Цокольным этажом, где можно скачать и другие книги.

Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN. Можете воспользоваться Censor Tracker или Антизапретом.

У нас есть Telegram-бот, о котором подробнее можно узнать на сайте в Ответах.

* * *

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:

Гридень. Начало